Выпуская данную книгу в серии «Военно-морская библиотека», мы попытались заполнить многие пробелы в ряду русскоязычных издании, посвященных истории воин на море. Насколько эта задача была реализована, судить Вам. Однако, прежде чем обратиться к изложению фактического материала, следует оговорить ряд моментов, связанных с осуществлением этого проекта.

За основу издания был взят пятитомный труд германского адмирала Альфреда Штенцеля «История войн на море в ее важнейших проявлениях с точки зрения морской тактики», вышедший в Петрограде (1916-1919 гг.) в приложении к журналу «Морской сборник» и являющийся работой весьма основательной и наиболее полной, но обладающий рядом специфических черт.

Во-первых, А. Штенцель как, пожалуй, и любой немецкий автор начала XX в. является ярко выраженным германоцентристом. Поэтому редакция взяла на себя смелость сократить некоторые главы, посвященные частным вопросам (например, о попытках создания регулярного флота в Бранденбурге в XVII в.).

Во-вторых, попытка сделать книгу более компактной вынудила нас дать другую структуру труда А.Штенцеля и исключить устаревшую на сегодняшний день вводную теоретическую главу.

В-третьих, русский перевод был выполнен разными переводчиками и, к сожалению, разной квалификации. Поэтому редакция вынуждена была переработать данный текст и привести его к современным языковым нормам. Одновременно в той части, где автор касается проблем древнего и средневекового судостроения, потребовалась некоторая переработка текста. Комментировать устаревшие сведения было не оправдано, поэтому не следует удивляться «осведомленности» автора начала XX в. о новейших археологических находках (например, пунической галеры, обнаруженной в 1972 г.).

В заключении следует отметить один важный факт из биографии А. Штенцеля, делающий его книгу интересной с научной точки зрения. Будучи молодым лейтенантом, он в 1860-х гг. служил на Средиземном море и находился при штабе итальянского флота в качестве наблюдателя от Пруссии. Соответственно, его описание битвы при Лиссе (1866 г.) является свидетельством очевидца. К тому же молодой офицер занимался по заданию прусского генерального штаба картографией и лично посетил все места средиземноморских сражений. Его описание битв эпохи античности отличаются скрупулезными и точными характеристиками театров военных действий. Достоинство, коим не блещут современные авторы.

Леопольд фон Ранке, крупнейший немецкий историк XIX столетия, в своем последнем крупном сочинении, всеобщей истории, в котором проявилась конечная мудрость его продолжительной жизни, посвященной изучению истории, выразился так: «Единственное, пожалуй, назначение человечества заключалось в том, чтобы путем мореплавания и войн между соседними государствами достичь развития».

«Мореплавание и войны», по его мнению, были двумя факторами, содействовавшими развитию человечества, то есть повлиявшими на весь ход истории. Говоря о «войнах между соседними государствами» он подразумевает, вероятно, главным образом, «соседей на суше», хотя и «соседи на море», даже в очень отдаленные времена, вели между собою крупные войны. С развитием мореплавания вода, и, в частности, море, перестали быть разъединяющим элементом и превратились в связующий, как в мирном, так и в военном отношениях.

Если Ранке и сказал: «единственное, пожалуй, назначение», то эту фразу не следует понимать как выражение сожаления о том, что назначение человечества не было иным. Здесь речь идет не о случайном явлении, о котором можно было бы сожалеть, но о законе человеческого развития, неизменном и последовательном, чуждом случайных влияний. Мореплавание и войны были прямыми путями, назначенными Проведением для развития человечества. В настоящее время эти оба пути слились в один в военном флоте.

Военные флоты не раз решали судьбу народов и тем самым оказывали решительное влияние на ход мировой истории. Несмотря на сравнительно небольшое число военных действий на море, морские войны имели большее значение, чем войны на суше; ни одна сухопутная битва по своему историческому значению не может сравниться с битвой при Акциуме или с Трафальгарским сражением. Первая из них обеспечила победителям владычество над всем древнем миром более чем на пять веков, а второе – господство на море, или, вернее, на всех морях в течение уже целого столетия.

Несмотря на это, историки всех времен уделяли свое внимание преимущественно сухопутным войнам и армии; последними не только больше интересовались, но и понимали их гораздо лучше, чем морское дело и морские войны.

Непостоянное море, на котором разыгрывались морские войны, для большинства людей незнакомо и не кажется привлекательным; морская же служба не располагает к научной и литературной деятельности, поэтому моряк редко прибегает к перу, хотя бы даже и владеет им отлично. Ни один из выдающихся флотоводцев не оставил нам описания своих походов, подобного сделанному Цезарем или, в более близкое нам время, Фридрихом Великим. Поэтому сведения о морских войнах, дошедшие до нас, к сожалению, неполны, недостаточны и часто противоречивы; по этой причине нередко, несмотря на все усилия, не удается составить правильное представление о происходившем.

Само собой разумеется, что морские войны могли начаться тогда, когда развилось мореплавание, и поэтому будет вполне уместным обратить взгляд на историю судоходства и на народы, наиболее способствовавшие его развитию.

Зачатки судоходства относятся к тем временам, о которых у нас не имеется никаких сведений. Первым средством для передвижения по воде, вероятно, был плот, связанный из снопов камыша или же из древесных стволов, служивший для передвижения по течению или же приводимый в движение шестами; он снабжался грубым брусом, игравшим роль руля, и небольшим шалашом самого примитивного типа. Подобного рода плоты встречаются и доныне на Висле и Одере. Следующей ступенью является челнок – выдолбленный ствол дерева, используемый и теперь в южных морях и еще несколько десятков лет тому назад применявшийся для сообщения между Килем и Эллербеком в виде «однодеревок» (Einbaum), приводившихся в движение при помощи весел или же примитивного паруса. Это уже были суда, для изготовления которых требовалось применение известных инструментов, что указывает на некоторый прогресс. Еще большим прогрессом являются лодки, сколоченные из отдельных досок и снабженные веслами и парусами; такие суда могли появиться лишь при значительном развитии различных ремесел и умении обрабатывать металлы.

Толчок первым попыткам мореплавания, вероятно, дало рыболовство, за которым последовал обмен товаров, то есть морская торговля; наряду с этим на просторе никому не принадлежащего моря, где и в нашем столетии сила часто является законом, еще в ранние времена развилось пиратство. По понятиям древних, у которых еще не было представления о международном праве, всякий чужестранец считался врагом, которого можно было убить безнаказанно; морской разбой не считался ни преступным, ни позорным и производился совершенно открыто. Все мореходные народы разбойничали на море, охотились на людей и занимались работорговлей. Типичными примерами является похищение Елены и продажа в рабство Евмея (Одиссея, XV, 402-483).

В смысле расположения и годности к мореплаванию отдельные народы резко отличались друг от друга. Некоторые обладали природными способностями к далеким плаваниям, другие же, наоборот, не питали ни малейшей охоты и расположения к этому, что доходило у них даже до ужаса перед морем. К первым надо отнести финикийцев, большую часть греческих племен и этрусков, к последним же – египтян, индусов, персов и римлян.

Финикийцы еще в очень отдаленные времена выделялись среди других народностей развитием своего мореходства, но прямых доказательств этого, ни письменных, ни вещественных, сами они почти не оставили.

Самые ранние сведения дошли до нас через посредство египтян, и то не в виде письменных свидетельств, оставленных древними писателями, а лишь благодаря производящимся с середины XIX в. раскопкам памятников и связанному с ним чтению иероглифов.

Море с соленой водой, по суеверным египетским воззрениям, воспрещавшим употреблять в пищу морских рыб и морскую соль, представлялось царством злого духа (Тифона) и внушало ужас, поэтому до воцарения более свободомыслящего фараона Псамметиха (664-611 гг. до н. э.) египетская морская торговля была лишь пассивной. С другой стороны, Нил со своими рукавами, служивший естественным путем сообщения, не мало способствовал тому, что в Египте, старейшей по культуре стране, очень рано и в широких размерах развилось речное судоходство. На мелководных речных протоках с незапамятных времен использовались легкие плоты с приподнятыми оконечностями, составленые, за недостатком леса, из связок папируса. Они приводились в движение шестами и служили для перевозки людей и животных, даже быков, и для доставки товаров на рынки. Одно из изображений такого плота относится к царствованию VI династии (середина III тыс. до н. э.).

В то же время, нельзя преувеличивает страх египтян перед морем и недооценивать их достижения в области судостроения и мореплаванния. Первые деревянные суда появились в Египте на рубеже IV-III тыс. до н. э. Египтяне уже имели несколько довольно совершенных в техническом отношении типов судов, как, например, служившие для перевозки людей плоскодонные суда, длиною в 10-16 метров, ходившие под веслами и под парусом. За неимением достаточно прочных рангоутных деревьев, вместо мачты служили двуногие козлы с горизонтальным коротким реем, на котором крепился узкий высокий парус. Помимо паруса, для движения служили также ланцетовидные весла, числом от 8 до 26 с каждого борта; для управления судном использовались от 2 до 5 весел с каждой стороны в корме. На судах, предназначавшихся для дальних переходов, имелись сплетенные из тростника каюты. Численность команды доходила до 70 человек. Крупнейшие из этих судов имеют сходство с судами правителя Уганды Мтеса на озере Виктория, описанными Стенли в его книге «Через Черный материк», выпущенной в 1878 году, то есть более чем на 4600 лет позднее.

Помимо того, у египтян имелись большие понтоны, грузоподъемностью до 200 тонн, служившие для перевозки тяжелых грузов, каковыми, например, были каменные глыбы, применявшиеся для гигантских египетских построек.

По конструкции египецкие корабли во многом напоминали более ранние нильские тростниковые суда или плоты. Единственным пригодным для кораблестроения деревом в Египте была акация, дерево твердое и волокнистое, из которого нельзя получить длинных досок. Короткие отрезки дерева скреплялись между собой посредством врезок и шпунтов (Геродот поэтому сравнивал обшивку египетских судов с кирпичной кладкой), корпус для большей прочности обтягивался тросами. Борта завершались планширом, на уровне планшира крепились бимсы. Эти бимсы и стрингер, проходивший от носа к корме непосредственно под ними, придавали корпусу дополнительную прочность. Шпангоуты отсутствовали. Натянутый трос между высоко поднятыми носом и кормой помогал удерживать их в таком положении. Киль как таковой отсутствовал – его заменяла продольная килевая планка, а двойная мачта, стоявшая ближе к носу, опиралась на борта, как у тростниковых судов, дно которых не могло дать надежной для нее опоры. Древнейшие египетские деревянные суда были найдены недавно в Абидосе, в погребениях начала первой династии – время царей Аха (Менеса) или Джера, около 3000 г. до н. э. В отличие от судов эпохи IV династии из Гизы, они были захоронены в собранном виде. В длину они достигали 20-30 метров, доски обшивки, как и предполагалось, скреплялись тросами, щели между ними законопачивались волокнами папируса.

С начала III тысячелетия Египет стал импортировать отличный строевой лес из Сирии и Малой Азии (знаменитые ливанские кедры), однако основные элементы конструкции египетских судов менялись медленно. В это время строились мореходные суда длиной до 50 м, расчитанные на 40 и более гребцов. О них мы можем судить по сделанной в 1954 г. в Гизе находке 43-метрового судна царя Хеопса, которое было помещено в специальную подземную камеру в разобранном состоянии. Материалом для него послужили ливанский кедр, граб, сикомор и акация. Первоначально египтяне пользовались короткими, как на каноэ, веслами без уключин. Простейшие уключины – веревочные петли, пропущенные через отверстия в планшире, появились около 2400 г. до н. э. Гребцу приходилось вставать, чтобы погрузить весло в воду; совершая гребок, он опускался обратно на скамью. В это же время стали крепить к корме и рулевое весло, что облегчало управление судном.

Двойная, опиравшаяся на борта мачта и обыкновенная мачта однодревка просуществовали вместе до конца VI династии (около 2200 г. до н. э.), после чего двойная мачта окончательно вышла из употребления. На рельефе из гробницы Ахиби в Саккаре показано, как команда опускает такую двойную мачту.

До конца III тысячелетия использовались очень высокие (по отношению к корпусу) мачты, несшие один высокий и узкий парус (на Ниле, с его высокими берегами, это позволяло более эффективно ловить попутный ветер). Когда парус не использовался, мачта вынималась из степса и укладывалась вдоль палубы.

Мачту удерживали многочисленные ванты и бакштаги. Форштаги появились около 2400 г. до н. э. Мачта, первоначально ставившаяся ближе к носу, постепенно смещалась к корме. Около 1500 г. до н. э. ее помещали ровно посередине судна, что позволяло ему ходить не только прямо по ветру. Парус крепился верхней шкаториной к рее, а нижней – к утлегарю (в древности утлегарь использовали одни лишь египтяне). Утлегарь имел собственный стоячий такелаж, так как сделанный из папируса парус не был достаточно прочным, чтобы его удерживать. Утлегарь был закреплен неподвижно, а парус поднимался и опускался вместе с реей. Египтяне не использовали блоки, поэтому для управления парусом требовалось много рук. Около 2000 г. на смену высокому парусу пришел парус прямо противоположной формы – низкий и очень широкий.

Морские суда строились по той же схеме, что и речные, с той лишь разницей, что для укрепления слишком легкого корпуса использовался толстый трос, протянутый между носом и кормой, с накинутой на корму петлей. Команда натягивала его, закручивая при помощи ваги. Тонкий канат опоясывал корпус на уровне палубы, не давая обшивке расходиться под давлением палубных бимсов. Самые ранние морские суда можно видеть на рельефе из Абусира, выполненном около 2450 г., изображающем возвращение какой-то военной экспедиции.

Египетские тексты дают некоторые сведения об использовании флота в военных целях. В надписи вельможы Уны из Абидоса, конца XXV в. до н. э., содержится описание похода на восток против бедуинов и, в частности, десантной операции на юге Палестины, где проходила египетская граница. Это, очевидно, самое древнее описание совместных действий флота и сухопутных сил: «Его величество посылал меня пятикратно водить войско и усмирять страну жителей песков каждый раз, как они восставали, – с помощью этих отрядов я действовал так, что его величество хвалил меня. Доложили, что бунтари среди этих чужеземцев на Газельем Носу. Я переправился на судах с этими отрядами и пристал у высоких отрогов горы севернее страны жителей песков, причем половина войска шла сухопутной дорогой. Я пришел и захватил их всех. Были перебиты среди них все бунтари». (Иероглифическая надпись из Абидоса в Верхнем Египте, сановника Уны – современника царей VI династии Тети II, Пиопи I, Меренра I – середина XXV – начало XXIV вв. до н. э., Каирский музей. Перевод и комментарии Ю. Я. Перепелкина).

Имеются также сведения о первых дальних плаваньях древних египтян. По найденным при раскопках в долине Хаммамат иероглифическим надписям можно заключить, что египетские суда еще в 2300 г. до н. э. из гавани Левкос Лимен (ныне Козейр), где кончалась дорога, ведущя к Красному морю из Коптоса на верхнем Ниле – плавали в сказочную страну Пунт. Более точные сведения о морском деле в древности дают нам надписи и изображения в фиванском храме Дейр эль-Бахри, посвященные экспедиции, посланной в Пунт через Красное море царицей Хатшепсут (1479-1458) около 1470 г. до н. э.

Эти корабли, сходные с вышеописанными крупными нильскими судами, существовавшими за 1000 лет до того времени, указывают уже на значительные успехи. Корпуса изображенных на них кораблей Хатшепсут имеют более изящные, чем у судов Древнего царства, очертания, они имеют кормовую и носовую палубы с фальшбортом; форштевень прямой, ахтерштевень плавно изогнут и завершается бутоном лотоса. Концы палубных бимсов пропущены сквозь обшивку, что придавало конструкции большую прочность. Отпала необходимость опоясывать корпус судна тросом. Парус, как и на речных судах того времени, широкий и низкий. Он крепился на длинной рее из двух связанных между собой деревьев. Мачта более низкая, чем на более ранних судах, количество штагов сократилось. Никаких приспособлений для рифления парусов не видно, возможно, что при сильном ветре большой парус спускался и заменялся меньшим. Каждое судно имело по 30 гребцов – можно предположить, что эти корабли достигали не менее 30 м в длину. После 1400 г. до н. э. в египетском судостроении происходят большие изменения. В дальнейшем оно развивалось уже в рамках общей средиземноморской традиции, где тон задавали сперва Крит, а затем финикийцы и греки.

Эта морская экспедиция, снаряженная царицей Хатшепсут, является первым походом, о котором до нас дошли достоверные и обстоятельные сведения. Поэтому царице Хатшепсут по справедливости принадлежит первое место в морских анналах. Груз, привозимый из страны Пунт, состоял из золота, серебра, слоновой кости, черного и других ценных пород дерева, живых благоухающих растений в кадках, благовонной смолы, леопардовых шкур, женщин, детей и павианов двух пород. До сих пор, однако, надо считать невыясненным, был ли совершен этот поход египтянами, которые, хотя и обладали значительным внутренним речным флотом, но под религиозным внушением жрецов питали нерасположение и страх к морю, или же финикийцами, находившимися издавна в частых сношениях с Египтом. За финикийцев говорит то обстоятельство, что среди фресок недавно открытой в Фивах гробницы, относящейся приблизительно к той же эпохе (XVIII династии), имеются изображения подобных же кораблей, но с финикийской командой. Возможно, что это были наемники, подобные финикийцам-наемникам тирского царя Хирама, совершившим спустя 600 лет поход на кораблях Соломона в страну Офир и вернувшимся оттуда с подобной же добычей. Когда, целое тысячелетие спустя, около 600 г. до н. э., царь Нехо отправил флотилию для обхода кругом Африки, то команда вся была составлена из тех же финикийцев, а не египтян (Геродот, IV, 42), которые, казалось бы, могли к этому времени отрешиться от суеверного страха перед морем под воздействием греческого влияния, проникшего в Египет при царе Псамметихе.

При своем нерасположении к морю, египтяне предоставили свою торговлю финикийцам. На Ниле же цари издавна содержали военные суда, и еще в очень отдаленные времена египетский военный флот имел определенную организацию. Около 1600 г. до н. э. флот этот выступил активно для вытеснения гиксосов (союза хурритских и семитских племен), поработивших страну и обосновавшихся в дельте Нила. События эти отраженны в надписи на стеле царя Камоса (начало XVI в. до н. э.). Судя по этому источнику, флот использовался для рекогносцировки, для переброски и высадки войск. В надписи упомянуты названия нескольких кораблей. Сохранилась также надпись на стенах гробницы начальника гребцов Яхмоса, жившего при первых трех царях XVIII династии (начало – середина XVI в. до н. э.). Яхмос участвовал в нескольких кампаниях против гиксосов и кушитов, подавлял восстания на юге Египта. Перечислены названия нескольких судов, на которых он служил. Из надписи следует, что он неоднократно сражался на Ниле против вражеских флотов (упомянуты захваченные им в плен гребцы противника). Яхмос особо оговаривает те случаи, когда он сражался на суше – очевидно, основная его служба была связана с нильским флотом.

Рельеф Рамзеса III, около 1190 г. до н. э., из храма в Мединет Абу, изображает битву между египетским флотом и кораблями «народов моря» (филистимлян Библии). Сражение происходило где-то неподалеку от суши (в правом нижнем углу египетский воин добивает или берет в плен выбравшегося на сушу противника с затонувшего корабля), но определено сказать, где – в одном из рукавов Нила или у побережья Ханаана – невозможно. Египетские суда этого времени значительно отличаются от тех, что представлены на рельефах Хатшепсут. Это боевые корабли. Нос украшен головой льва, ахтерштевень прямой, а не изогнутый. Гребцы укрыты от вражеских стрел высоким фальшбортом. Палуб эти суда, очевидно, не имели. Натянутый между носом и кормой трос отсутствует – прочность корпуса, как и у сирийских кораблей с фрески 1400 г. до н. э., достигается за счет внутренней конструкции. Изменился и рангоут – исчез утлегарь, сократилось число штагов и топенантов рея. Реи уже не прямые, а слегка изогнутые. Мачта завершается смотровой площадкой. Появились гитовы – в том виде, в котором они затем существуют на протяжении всей античной эпохи. Это важное изобретение, позволяющее быстро подтягивать парус к рее, возможно, было сделано гораздо раньше, но здесь оно представлено впервые. Примечательно, что рангоут и такелаж египетских судов практически не отличается от вражеских. Корабли «народов моря» – эгейского типа, с прямыми угловатыми носом и кормой, нос украшен утиной головой.

Показано, вероятнее всего, внезапное нападение египтян на стоящий на якоре вражеский флот. Паруса вражеских кораблей убраны, гребцов с веслами не видно. Со стороны египтян действуют почти исключительно лучники. Воины народов моря, с круглыми щитами, в шлемах, увенчанных рогами или гребнем из перьев, размахивают мечами и копьями, но никакого метательного оружия не применяют. Два египетских корабля сблизились с противником. Стоящий на носу египетский воин поражает копьем противника на корме вражеского судна. Египтянин на носу другого корабля готовится пустить в ход булаву.

Эта морская битва мало чем отличалась от сражения на суше. Морская тактика, если вообще существовало такое понятие, могла сводиться только к внезапной атаке или к попытке рассеять строй противника и уничтожить его суда поодиночке. Единственным специфическим морским оружием того времени был абордажный крюк. Таран еще не был изобретен, и морские сражения сводились к абордажным схваткам.

Всего на рельефе показаны девять кораблей (4 египетских и 5 вражеских), так что о реальном соотношении сил в этом сражении, и, тем более, о численности египетского военного флота, говорить трудно. Из документов XV-XIV вв. до н. э., найденных в Угарите (городище Рас-Шамра в Сирии), известно, что этот сравнительно небольшой, хотя и богатый, город-государство мог выставить до 150 боевых судов (нет данных, впрочем, ни об их размерах, ни о численности команд). Египет, даже в период относительного упадка, вероятно, мог позволить себе гораздо больше.

Тот тип морского судна, который преобладал в Эгейском мире в середине II тыс. до н. э., по-видимому был заимствован кораблестроителями Леванта и Египта около 1400 г.. Фреска из гробницы Кенамуна в Фивах представляет торговые суда, пришедшие в Египет, судя по их экипажу (ченобородые моряки с крючковатыми носами), из Сирии. Они во многом напоминают корабли Хатшепсут (выступающие далеко над водой нос и корма, прямые фор– и ахтерштевни, пропущенные сквозь обшивку бимсы). Удерживающий корму и нос продольный трос отсутствует – прочность корпуса достигается, очевидно, за счет внутренней конструкции (шпангоуты, стрингеры). По росписи невозможно судить о размерах этих судов, однако обнаруженные в Рас-Шамре (Угарите) документы примерно того же времени свидетельствуют о том, что строились и довольно большие суда – на один такой корабль могло быть погружено до 450 тонн зерна.

Энергичные правители Египта, например Сети I (1290-1279) и Рамзес II (1279-1212), а также Нехо (609-594 гг. до н. э.), выстроили при помощи финикийцев, доставлявших необходимый лес, флоты на Красном и Средиземном морях. Об одном из преемников последнего царя, именно об Априи (588-569 гг. до н. э.) говорится, что он вел морские войны с жителями Тира, добился господства на море и обложил данью города на Кипре. Особенного значения в истории военных флотов египетский флот не имел, так как он не защищал ни торгового флота, ни морской торговли.

Египтяне с древнейших времен умели строить каналы, дамбы, возможно даже шлюзы на судоходных каналах. В «Поучении царя своему сыну Мерикара» (последний жил в XXII в. до н. э.) уже идет речь о каких-то крупных гидротехнических сооружениях (каналах или дамбах) в Дельте, которые служили препятствием для азиатов (сам текст «Поучения» был составлен, вероятно, в эпоху Среднего царства).

Аристотель (Метеорология 1.15) писал, что первым, кто проложил канал через Истм (Суэцкий перешеек) был «Сезостирис». Плиний Старший (6.33.165) также упоминает Сезостириса, как первого строителя канала между морями, а Страбон (XVII. 1. 25; и I. 2. 31) сообщает, что этот канал был построен им «еще до Троянской войны». Таким образом, античные авторы относили начало строительства канала к эпохе XII династии, к правлению одного из Сенусертов (Флиндерс Питри, правда, считал, что античные сведения о «Сезостирисе» на самом деле относятся к Рамзесу II, т.е. ко времени XVIII династии).

Знаменитые рельефы Хатшепсут в Дейр эль-Бахри также связаны с вопросом о канале. Вопрос же сводится к следующему: была ли, при отправке товаров в Пунт по Красному морю, необходимость сперва везти их по суше через Восточную Пустыню и уже только на берегу моря перегружать на суда? Ведь на рельефах те же самые корабли, которые изображены плывущими по Красному морю, затем показаны стоящими на Ниле рядом с Фивами. По этому поводу высказывались два противоположных мнения. Согласно одному из них (Брестед, Эрман), какой-то водный путь все же связывал восточный рукав Дельты с Красным морем уже при Хатшепсут. Другие же (Познер, Гарднер) считали, что никакого канала до эпохи Нехо (около 600 г. до н. э.) не было, а морские суда у причала в Фивах – плод воображения художника, символическое изображение успешно завершенной экспедиции. Тот факт, что ни на рельефах, ни в надписях в Дейр эль-Бахри нет ясных указаний на перевозку товаров по суше до Красного моря, они объясняли небрежностью художника, пробелами и сокращениями в описании маршрута экспедиции. В надписи, правда, несколько раз говорится, что экспедиция продвигалась «по воде и по суше», но ведь по суше мог проходить и конечный отрезок маршрута. Известно, что более ранние экспедиции в Пунт достигали этой полулегендарной страны сухим путем. Походы в Пунт предпринимались еще в самом начале III тысячеления до н. э., а около 2600 г. до н. э. египтяне уже вывозили оттуда золото. Впрочем, какую страну, или страны, египтяне Древнего царства называли Пунтом – «Страной Богов» – точно не известно. В разное время они могли называть так любые места на побережье Аравии или Восточной Африки. Но где бы ни находился Пунт царицы Хатшепсут, надпись из Дейр эль-Бахри никак не объясняет появление морских судов на Ниле.

Наличие в Древнем Египте судоходных каналов в эпоху Нового царства засведетельствовано археологией. Следы канала, построенного при Рамзесе II, были обнаружены при прорытии современного пресноводного канала. Он проходил мимо городов Пи-Рамессу, Бубастиса и Пифома, где были воздвигнуты гранитные стелы с надписями, восхваляющими царя и его смелый гидротехнический замысел. Ничего, однако, не указывает на то, что канал этот соединил два моря.

Следы еще одного судоходного канала были обнаружены израильскими геологами в северо-восточном углу Дельты (к востоку от Кантары). Они предположили, что этот канал некогда проходил до Нила через Вади Тумилат, хотя доказать это пока не удалось. Вдоль того участка «Восточного канала», который лежит между Суэцем и Газой, найдены многочисленные поселения эпохи Нового Царства, что позволяет датировать его строительство не позже этого времени.

С этим же каналом некоторые исследователи связывают рельеф Сети I (1290-1279) в Карнаке, где царь представлен пересекающим укрепленный мост, переброшенный над кишащем крокодилами водным пространством. В надписи оно именуется «разделяющими водами» (та денат). Возможно, это тот самый «Восточный канал», или «Пути Гора», как он назван в других текстах.

В связи с вопросом о канале следует упомянуть еще одну экспедицию в Пунт, которая описана в так называемом «Папирусе Гарриса» – завещании Рамзеса III (1185-1153): «суда были нагружены египетскими товарами без числа. Причем они сами (суда), числом в десятки тысяч отправлены в море великое – Му-Кед. Достигают они страны Пунт. Нагружены суда и ладьи продуктами Страны Бога, всякими чудесными и таинственными вещами их страны, многочисленной миррой Пунта, нагруженной десятками тысяч, без числа ее. Достигают они, будучи невредимыми, Коптосской пустыни. Причаливают они благополучно вместе с имуществом, доставленном ими. Нагружают они его для перевозки посуху на ослов и на людей и грузят на суда на реке, на берегу Коптоса, и отправляют вверх по реке перед собой».

Трудно понять из контекста, куда же все-таки прибывают суда – к берегу Красного моря, где начинается «Коптосская пустыня», или к берегу Нила у Коптоса? С одной стороны, перегрузка товаров на людей и ослов, а затем – снова на корабли, вроде бы говорит в пользу того, что никакого канала между Нилом и Красным морем в то время не было, почему и требовалось их перегружать и везти по суше. С другой стороны, слов «затем» и «снова» в тексте нет, и можно понимать этот отрывок так, что в Коптосе товары распределялись и развозились по всему Египту (для чего и нужны были другие суда, люди и ослы), и только часть их потом доставлялась царю. Окончательного ответа на вопрос о существовании или отсутствии канала между морями в конце Нового царства «Папирус Гарриса» не дает.

Более определенные сведения о судоходном канале относятся ко времени правления Саисской династии. Геродот (II. 158) пишет, что Нехо (609-594) начал строить канал от Нила до Красного моря, но не закончил его, и строительство было завершено персидским царем Дарием I (521-486). Длина его была равна четырем дням пути, и по нему могли пройти бок о бок две триремы. Вода в него поступала из Нила, начинался он немного выше Бубастиса. Далее он шел через Вади Тумилат, затем поворачивал на юг, вдоль современного Суэцкого канала. Канал этот упоминают Диодор Сицилийский (I. 33. 8-14) и Страбон (XVII. 1. 25).

Четыре стелы Дария I, установленные в честь завершения канала, найдены вдоль его русла (у Тель эль-Машкуты, в месте, где Вади Тумилат доходит до Суэцкого перешейка, в районе Кабрета и к северу от современного Суэца). Возможно, конечно, что Дарий просто расчистил канал Нехо и приписал его постройку себе.

Наконец, в эллинистическую эпоху Птолемей II (285-247) также прорыл канал, соединивший два моря. Его упоминают Диодор (I. 33. 11 -12) и Страбон (XVII. 1. 25), о нем говорится в надписи на стеле из Пифома (16-й год правления Птолемея). Начинался он несколько выше по течению Нила, чем прежний канал, в районе Факуссы. Не исключено, впрочем, что при Птолемее был расчищен, углублен и продолжен до моря старый канал, снабжавший земли Вади Тумилат пресной водой. С этого времени канал стал судоходным путем, соединившим оба моря. Император Траян (98-117 гг.) и халиф Омар (634-641 гг.) углубляли канал и увеличивали его судоходность; но в 767 г. он был умышленно засыпан при халифе Абу Джафаре. Горькие озера быстро высохли под палящими лучами солнца и оставались сухими до прорытия нынешнего канала.

Говоря о развитии мореплавания в Средиземном море, нельзя не упомянуть о мореходах Крита, создателях первого в истории регулярного флота. Основы древней цивилизации Крита были заложены в IV тыс. до н. э., вероятно, выходцами из Малой Азии, потомками ее древнейшего населения. Высказывалось предположение, что дополнительный импульс к развитию эта цивилизация получила от обитателей дельты Нила, переселившихся на остров около 3000 г. до н. э. Жители Крита создали первую в истории морскую державу. С конца III и до середины II тыс. до н. э. они безраздельно господствовали на Средиземном море, – память об этом сохранилась в греческой традиции, в преданиях о царе Миносе и его талассократии (морском правлении, господстве на море). В основе могущества и процветания Крита лежала морская торговля.

Минойская цивилизация (названная так ее первооткрывателем, Артуром Эвансом), вероятно, была лишена присущей многим ранним цивилизациям агрессивности. Сцены сражений редко встречаются в богатом сюжетами искусстве Крита, его города не имели оборонительных стен – море и сильный флот защищали его от иноземных вторжений.

Кажется даже странным, что изображения критских судов сохранились почти исключительно на печатях, где очень трудно разобрать и интерпретировать мелкие детали. Судя по этим изображениям, примерно до 1600 г. до н. э. преобладали суда с высоким округлым носом и почти вертикально срезанной кормой, иногда – с каким-то загадочным выступом в нижней ее части. Они несли одну мачту почти по центру (в некоторых случаях она даже слегка сдвинута к корме) с большим прямоугольным, почти квадратным, парусом. Одновременно изображались и суда с одинаковыми округлыми и высоко поднятыми носом и кормой, напоминающие полумесяц. Изображения этого типа судов преобладают на более поздних печатях. Если верить наиболее тщательно проработанным изображениям, некоторые суда имели от 10 до 15 весел по каждому борту, т. е. в длину они могли достигать от 17 до 25 м.

Критяне заселили острова Эгейского моря, основали колонии на Кипре и Родосе, их торговые фактории были разбросаны по всему побережью Средиземного моря, от Угарита до Сицилии и Южной Италии. Крит контролировал и побережье Балканского полуострова, где под его влиянием к середине II тыс. до н. э. сложилась микенская цивилизация. Около 1470 г. до н. э. от извержения вулкана Санторин (Тера) пострадали многие островные поселения критян, а их флот, вероятно, был уничтожен цунами. Оставшийся без защиты и ослабленный природной катастрофой Крит был захвачен воинственными микенцами. Последним, однако, не удалось сохранить наследие минойской цивилизации – микенскую культуру, в свою очередь, уничтожили новые волны переселенцев и завоевателей. К концу XV в. до н. э. исчезают упоминания Крита (Кефтиу) и в египетских текстах.

О цивилизации Крита и о пределах его экспансии мы знаем, в основном, благодаря археологическим раскопкам и греческим преданиям – раннее критское слоговое письмо (так называемое линейное письмо А) до сих пор не расшифровано. Высказывались предположения, что критские моряки выходили в Атлантику, что первыми именно они, а не финикийцы или греки, открыли Канарские и Азорские острова. Но главным достижением этой цивилизации было создание первой морской гегемонии и открытие морских торговых путей – наследство, доставшееся финикийцам и грекам, объект их многовековой борьбы.

В судостроительном искусстве, в мореплавании, торговле и колониальной деятельности, финикийцы еще в древнейшие времена превосходили все другие народности. Имя народа – foinikes, и имя страны – foinike, греческого происхождения и восходит к Гомеру. Происходит оно от греческого foinix – красный, пурпурный, и связано с пурпурными тканями, производством которых славились финикийцы. В Микенских текстах, прочтенных недавно, есть прилагательное женского рода po-ni-ki-ja, которое также означает «красная». Местные источники именуют страну Канаан (библейский Ханаан), а народ – хананеями, по крайней мере, с XV в. до н. э. (аккадская надпись на статуе Идрими, египетская стела Аменхотепа II из Мемфиса). В эллинистическое время это имя присутствует на выпущенных в Финикии монетах: «Лаодикея в Ханаане». В аккадских текстах из Нузи встречается слово kinahhu в значении «пурпурный», что может быть непосредственно связано с греческим foinix.

Еще в очень отдаленные времена финикийци организовали мировую торговлю. Около 2500 г. до н. э. они обеспечивают товарообмен с Египтом через Левкос Лимен и Коптос и организуют фактории в Мемфисе и Коптосе; помимо того, через Суэцкий залив они совершают плавания в Гиерополь, а далее по каналу, который шел оттуда до Нила, доходят до нильской дельты.

Область, которую занимали финикийцы в более позднее время, именно Ханаан, имевшая сухопутными границами азиатские и африканские земли, а морскими – воды Средиземного и Красного морей, по своему географическому положению благоприятствовала развитию торговых сношений. Хотя на всем побережье нельзя найти гаваней, удовлетворяющих современным требованиям, но в то время в них и не было надобности для мелкосидящих и сравнительно небольших судов, для которых было вполне достаточно небольшого количества бухт. Вывоз финикийцев из Ливана состоял из меди и железа, кедра и кипариса, то есть прекрасного судостроительного материала, пеньки и т. д.

По преданиям, финикийское мореплавание началось вместе с рыболовством. Вероятно, с особой охотой финикийцы занимались ловлей пурпурных раковин, употреблявшихся для окраски пурпурных тканей, считавшихся в древности очень красивыми и составлявших отличие привилегированных лиц, почему пурпурные ткани встречались редко и очень ценились. На суше финикийцы занимались выделкой и окраской этих тканей, производством стекла и другими отраслями промышленности. Пурпурные раковины содержали только по одной капле красящей жидкости, поэтому спрос на них был очень велик. Обладая выдающимися способностями к мореплаванию, финикийцы еще в очень отдаленные времена строили из исполинских ливанских кедров крупные суда и ходили на них в открытое море на Кипр, богатый в то время медью, откуда он и получил свое название, затем вдоль южной части малоазийского побережья на Родос, в Греческий Архипелаг и в Грецию, и оттуда до Черного моря.

С XIII в. до н. э. они были, однако, постепенно вытеснены из этих вод так называемыми «народами моря» (среди которых, вероятно, были и предки греков), превосходившими их своими военными силами. Тогда они перенесли район своей торговли в западную часть Средиземного моря: в Сицилию, Тунис и далее за Геркулесовы Столбы (Гибралтарский пролив) на Атлантический океан, где основали около 1100 г. до н. э. город Гадес (Кадиз), а к северу от него, в устье Гвадалквивира – богатый серебром Тартесс. В дальнейших своих плаваниях они доходили до юго-запада Англии (Корнуэлл), откуда вывозили добывавшееся там олово, спрос на которое был очень велик, поскольку оно необходимо для приготовления бронзы, шедшей на отливку различных статуй. Англия, впрочем, была далеко не единственным местом, откуда в Средиземноморье вывозилось олово. Древнейшие оловянные рудники находились в Центральной Анатолии, но они были практически выработаны около 2000 г. до н. э. Недавняя находка у мыса Улу Бурун (Малая Азия, Ликия) затонувшего около 1300 г. до н. э. ханаанского судна с грузом оловянных и медных слитков, возможно, позволит установить местонахождение других оловянных рудников. Анализ металла слитков показал, что они происходят, во всяком случае, не из Англии (Корнуэлл), Испании или Восточной Европы. Не исключено, что в то время олово могло поставляться в Восточное Средиземноморье из Ирана или Центральной Азии. Анализ медных слитков с улубурунского судна и с другого ханаанского корабля, затонувшего около мыса Гелидония (южное побережье Малой Азии) около 1200 г. до н. э., свидетельствует об их происхождении с о. Кипр.

На юг от Гибралтара финикийцы доходили до Зеленого мыса и, вероятно, достигали Сьерра-Леоне. Область их плавания, однако, не ограничивалась этим районом – по Красному морю они ходили до Индийского океана, Малабарского берега и Цейлона, а на юг вдоль африканского берега достигали Занзибара и, очень вероятно, что и Замбези. Принимая во внимание их отвагу и выносливость, нельзя не считать неправдоподобным предание, гласящее, что по поручению царя Нехо около 600 г. до н. э., то есть за 2600 лет до Васко де-Гама, они обошли кругом Африки в три года и вернулись домой через Гибралтар. Плавая обычно вдоль берегов, они в знакомых водах рисковали ходить и в открытое море, ориентируясь ночью по полярной звезде. В более близких к родине областях, с которыми они поддерживали постоянные сношения, именно по всему побережью Средиземного и Черного морей они основали ряд колоний, вплоть до Гадеса и Могадора (в Марокко), однако лишь в виде торговых станций и факторий.

Торговля, служащая посредником при обмене между людьми и народами, почти так же стара, как и человечество. Склонность к приобретению путем взаимного обмена лежит в человеческой природе. В древности торговля не имела такого громадного значения, как теперь, когда по справедливости можно сказать, что она царит над миром, но тем не менее и в то время торговля, хотя район ее ограничивался только средиземноморскими странами и Индией, служила источником богатства, и значение ее все возрастало по мере развития культуры.

Организация торговли в то время, когда отсутствовали быстрые способы передвижения и даже не было почты, резко отличалась от современной нам. В торговле с малокультурными народами, кроме индусов, халдеев и египтян, финикийцы применяли приблизительно те же приемы, которые применяются и в наше время при торговых сношениях с негритянскими племенами внутренней Африки и дикарями Южного Архипелага. Этих дикарей, которые сами ничего не производят, к товарообмену побуждает суетность и соблазн украшениями и блестящими вещами в виде бус, пестрых платков и т. п. В тропиках природа снабжает человека, не требуя его содействия, своими дарами в виде плодов, каучука, слоновой кости и т. п.; в умеренном же климате, как, например, побережье Средиземного моря и в более суровых областях, как Британия и Скифия, жителям приходилось заботиться о теплом платье, жилище, оружии для охоты, рыболовстве и войны. В течение долгого времени ни один народ не в состоянии удовлетворяться произведениями своей страны, в особенности же, ознакомившись путем торговли с произведениями других стран; торговые отношения содействуют развитию во всех тех областях, с которыми входят в соприкосновение. Товарообмен может происходить и у кочующих народов, но настоящая торговля начинается лишь с началом оседлой жизни народа и началом хлебопашества. При этом меновая торговля идет до тех пор, пока у обеих сторон не установится определенная единица стоимости или монета. Первоначально таковою монетою служили самые разнообразные предметы, как-то: скот, меха, раковины, соль, железо, золотой песок и т. д., впоследствии же вошли в обращение деньги определенной формы из драгоценного металла, сначала в виде кусков с государственным клеймом, а затем и чеканенные. Денежной единицей Финикии и народов Палестины, Сирии и Аравии был шекель, то есть «взвешенный» (11,2-12,2 г. серебра). Иосиф был продан за 20 серебряных шекелей каравану измаильтян, шедшему в Египет.

Так как торговля в древние времена началась еще до изобретения способов передвижения по воде, то и естественно, что первоначально существовала лишь сухопутная торговля, захватывающая еще очень отдаленные времена.

Для перевозки товаров, после людей-носильщиков, которые встречаются в глубине Африки и доныне, в Египте до 200 г. до н. э. применяли ослов, а позднее лошадей. У семитских же племен для этой же цели применялись «корабли пустыни» – верблюды, единственные животные, пригодные для перевозки товаров через безводные пространства. По ровному месту, с небольшой кладью за девятичасовой дневной переход верблюд может сделать до 170 километров.

Весьма характерна связь между торговлей и религиозными и национальными празднествами. Последние всегда вызывали большое стечение народа, чем и пользовались купцы для своих торговых дел. Таким образом, с праздниками всегда совпадали большие торговые дни и ярмарки, как, например в Харране, Делосе, Олимпии и т. д. Явление это сохранилось и доныне. Очень существенное значение для торговли имело в данных случаях то обстоятельство, что в месте празднества и его окрестностях всегда царили мир и спокойствие, весьма благоприятные для торговых сношений.

Направление торговых путей в продолжение целых тысячелетий оставалось поразительно постоянным. Для финикийской торговли важнейшими путями были следующие: дорога из Египта через Газу с ответвлением к Иерусалиму, шедшая вдоль побережья через Тир и другие финикийские города до малоазийского берега; другой путь шел от Эцион-Гебера восточнее Мертвого моря и Иордана на Дамаск, где сливался с дорогой, шедшей прямо из Тира. Из Дамаска шли три пути: первый на севере через Халеб (Алеппо) в Мабуг и Харран (Карры), два крупнейших торговых центра Месопотамии; второй путь через Пальмиру (Тадмор) в Типсах и третий – в Цирцесиум (Абу-Серай) на Евфрате. Эта река была судоходна для мелких судов от устья до Самосаты, всего на протяжении свыше 1900 километров. После углубления при Навуходоносоре (605-562 гг. до н. э.) она стала доступна и морским судам вплоть до Типсаха. Однако, несмотря на это, товары из Аравии шли в Вавилон и Харран большей частью караванными путями. От Харрана в восточном направлении тянулся путь через Мидию и Персию до Бактр (Балха) в северном Афганистане, сливавшийся с дорогой из Типсаха и примыкавший к торговым путям на Индию и Китай. В восточном направлении из Типсаха и Харрана шли дороги к Симире и Араду, ближайшим финикийским гаваням на Средиземном море. Кроме того, финикийцам были известны пути к Балтийскому морю: один из них шел от Ольвии у устья Буга вверх по Днестру до Галиции и дальше, к Янтарному берегу; другой же от северной части Адриатического моря вел туда же через Богемию и Силезию.

Большая стоимость сухопутной перевозки товаров послужила причиной того, что сухопутные грузы состояли исключительно из предметов роскоши, доступных лишь богачам. При социальных условиях древности население резко разграничивалось на богачей и бедняков, современного среднего класса не существовало. Поэтому оптовая торговля предметами первой необходимости и комфорта, доступными для бедных классов, а равно сырьем для нужд промышленности, могла вестись лишь морскими путями; торговля финикийцев и была преимущественно морской. Индия была старейшей культурной страной, богатство которой и обилие товаров, находивших всегда большой спрос в других областях, послужило поводом к развитию обширной торговли. С незапамятных времен Индия вела на сухом пути крупные торговые сношения с Китаем. Предметами вывоза служили пряности и коренья, шелк, золото, жемчуга и алмазы, ткани, металлические изделия, хлопок, рис и т. д. Финикийцы воспользовались нерасположением индусов к морю и захватили в свои руки всю морскую торговлю с Индией. Туда они ввозили бальзам, благовония и другие продукты своей страны, употреблявшиеся в больших количествах при богослужениях, и обменивали их на продукты из Индии. Индийские и аравийские товары они доставляли в Египет, в гавань Левкос Лимен на Красном Море, откуда перевозили их сухим путем до Коптоса на Ниле и далее, или же везли их до Арсинои (Суэц) и Эцион-Гебера (Акаба), а оттуда по каналу в Бубастис и Египет или сухим путем в Газу и Ханаан.

Вследствие этих торговых сношений, ведшихся с незапамятных времен, отношения между финикийцами и египтянами были настолько тесными и дружественными, что целый район главного египетского города Мемфиса был заселен исключительно финикийцами, и вся египетская морская торговля в Средиземном море составляла их монополию. Таким образом, к индийским и аравийским товарам присоединялись еще и египетские, состоявшие частью из земледельческих продуктов: зерна, льна, хлопка и папируса, частью же из изделий промышленности: ковров, платья, полотна, металлических, деревянных и кожаных изделий, канатов, сетей и т. п. Эти товары финикийцы распространяли по всему побережью Средиземного моря наряду с ценными продуктами своей страны, как-то: судостроительным лесом, пенькою и с произведениями финикийской промышленности в виде пурпурных тканей, в изготовлении которых не имели соперников, а также железных глиняных и стеклянных изделий; сюда присоединялись еще вино и масло из Греции, олово из Англии и очень высоко ценившийся янтарь. Последний в очень большом количестве был найден впоследствии при раскопках царских гробниц в Микенах, относящихся к XVI или XIII вв. до н. э.

Наиболее выгодным товаром, без сомнения, были рабы, содержавшиеся в огромных количествах всеми наиболее культурными государствами, за исключением Индии (Страбон, XV. 1; 34, 54, 59). Точных сведений о рабовладельчестве нет, тем не менее, известно, что египетский царь Рамзес III (1185-1153 гг. до н. э.) подарил за время своего царствования богам, то есть жреческой касте, помимо громадных земельных участков, 113 433 рабов; в Афинах на одного свободного гражданина приходилось 20 рабов, на маленьком острове Эгине число рабов достигало 470 000. Из них только небольшая часть была местными уроженцами, большая же часть была привезена из других стран. Военные законы того времени давали победителю неограниченное право распоряжаться жизнью и имуществом побежденных. Военнопленные обычно становились рабами, а потому финикийские купцы имели обыкновение следовать по пятам за армиями и флотами с тем, чтобы скупать за гроши военнопленных. Некоторые дикие племена продавали своих единоплеменников, и это явление имело место даже у израильтян. Центральным пунктом работорговли был Тир, а главным невольничьим рынком – священный остров Делос, где иногда в течение одного только дня продавалось несколько тысяч рабов (Страбон, XIV, 4; 2).

Финикийцы, в течение многих веков не имевшие конкурентов в морской торговле (греки начали морскую торговлю вне своих пределов лишь около 800 г. до н. э., а западные народы – еще позже) всецело монополизировали ее и получали большие доходы.

Как в умении вести торговлю, так и в судоходстве они оставляли далеко позади себя другие народы; они имели хорошо развитое коммерческое чутье, дававшее им возможность правильно оценивать все условия страны, с которой они вели торговые сношения, ее товары, порты и пути сообщения, потребности и склонности народа, ее законы и ее финансы. Для идеального купца честность должна стоять на первом плане; при установившихся продолжительных торговых сношениях ее требует простой разум; здоровой может считаться лишь та сделка, которая выгодна для обеих сторон, когда каждый за то, что дает другому, приобретает то, что представляет для него наибольшую в данный момент ценность.

Идеальными купцами финикийцы никогда не были. Они стремились главным образом к материальному успеху и наслаждениям; высокие цели, научные, национальные и вообще идеальные стремления были чужды им. Торговля была единственной целью их плаваний. Общаясь преимущественно с малокультурными народами, которые еще не знали денег, они вели торговлю в развоз, то есть кормчий был одновременно и судовладельцем и собственником груза и продавал его там, где это было выгоднее. Ни расширением своего государства, ни его могуществом, ни просвещением более диких народов финикийцы не интересовались; они не заботились и о расширении своих собственных познаний о чужих народах и государствах – заботься они об этом, наши сведения о древнем мире были бы много обширнее, чем это есть в действительности. Боясь конкуренции и желая удержать монополию в морской торговле, они держали в тайне свои плавания и их цели, и не делились ни с кем сведениями об известных им странах и морях.

Рассказы о таких морских ужасах, как Сцилла и Харибда, об опасных мелях в Сыртских заливах, о том, что в иных местах вода настолько густа, что в ней застревают корабли – все это, несомненно, выдумки финикийцев, имевших целью напугать соперников и удержать их от путешествий в чужие страны; финикийская ложь вошла в поговорку у древних народов. В тех случаях, когда подобные средства не помогали, финикийцы прибегали к насилию, нападая на более слабые встречные корабли своих конкурентов, и попросту выкидывали последних за борт.

Не следует, впрочем, упускать из виду, что все сведения о финикийцах получены нами от их соперников и врагов, и потому односторонни и недоброжелательны. Сами же финикийцы не оставили никаких памятников о себе. Кроме того, надо принять во внимание дух времени и тогдашние условия: международное право не существовало, и на свободном, никому не принадлежащем море правым был сильный. Всякий, предоставлявший себя и свою собственность опасностям моря, требовал от него известного вознаграждения. И выгода не была побудительной причиной действий только лишь финикийского купца, она оставалась и остается таковою же и вообще у купца до нынешних дней. Секретные торговые операции практикуются и в новейшее время, примером чего являются действия американских купцов в торговле с Занзибаром в 1814 г., когда вся слоновая кость шла в Лондон через Бостон. Торговля вообще не принадлежит к числу занятий, развивающих лучшие человеческие качества…

Но, тем не менее, финикийская торговля, как и всякая торговля вообще, имела очень большое значение в истории развития народов. Древняя традиция приписывает именно финикийцам «изобретение» астрономии, хронологии, алфавита, письменности и счета, метрических едениц, монеты и т. п., хотя, в действительности, все это не было созданно ими, а лишь позаимствованно у халдеев, египтян и других народов. Но финикийцы разнесли эти знания по всему известному в древности миру.

Подобным же образом деятельность финикийцев проявилась и в распространении по всей южной Европе и северной Африке полезных растений, пшеницы, масличного дерева, винограда и фруктовых деревьев, произраставших в Азии, и в распространении как произведений мануфактуры и промышленности, например, тканей и металлических изделий, так и самих отраслей промышленности, например ткацкого и красильного дела. Финикийцы являлись распространителями наук и искусств, а, кроме того, форм государственного строя и религиозных воззрений. Этим и объясняется, что все народы древности, имевшие частые сношения с финикийцами, имели много общего с ними в области религиозных воззрений: финикийский Мелькарт сходен с Геркулесом, Астарта с Афродитой и т. д.

Финикийцы явились новаторами в облости морского дела, судостроения, навигации и т. п. Любопытно, что недавние находки (в июне 1999 г.) у Ашкелона финикийских торговых судов, затонувших около 750 и 700 г. до н. э. более чем в 50 км от берега, опровергают распространенное мнение, будто древние мореходы старались не выходить в открытое море и не терять из виду сушу. Эти корабли, типичные торговые суда (длиной 16 и 18 м, соотношение длины и ширины 3:1) направлялись из Ханаана с грузом вина и масла (каждый вез около четырехсот 18-20 литровых амфор), вероятно, в Египет или в Карфаген. Приорететом финикийцев в области мореплавания можно объяснить то, что морское дело у всех культурных народов древности имело очень много общего, что доходило даже до таких мелочей, как одинаковое платье и головные уборы команды.

В связи с высоким состоянием мореплавания, пиратство и работорговля были развиты у финикийцев более чем у какого-либо другого народа, и в этих занятиях они проявляли больше ловкости и хитрости, чем кто-либо в древности (Одиссея XV; 402 и след.).

В соответствии с торговым духом финикийцев находились и их колониальная политика. Они отнюдь не стремились к созданию новых государств, а основывали лишь фактории, служившие исключительно торговым целям. Если туземцы оказывались сильными, то финикийцы обязывались выплачивать им известные суммы денег за право торговли, если же оказывались слабыми, они подчиняли их себе и с большим умением приступали к извлечению всех возможных выгод из страны. Так ими были приобретены рудники на Кипре и во Фракии, приносившие много меди и золота.

Другим основным принципом их колониальной политики было не допускать в свои владения иностранцев; это делалось с той целью, чтобы только самим пользоваться колониальными богатствами. Они не позволяли, например, грекам селиться на Кипре, этрускам на Корсике и Сардинии: в континентальных колониях они опустошали широкую полосу земли вокруг занятой области, чтобы жители последней не имели общения с соседями. В своих водах они всеми силами препятствовали мореплаванию других народов. Этим путем, в течение нескольких веков, они удерживали греков от проникновения в Тартесс (Андалузия), где они добывали большое количество серебра. Лишь в 630 г. до н. э. туда занесло бурей грека с Самоса, по имени Колай, который, нагрузив свой корабль серебром, по возращении домой поведал своим соотечественникам о чудесной стране.

Приведем вкратце историю финикийского государства (Ханаан). Его географическое положение среди величайших культурных государств того времени: Вавилоном, Ассирией, Лидией и Персией с одной стороны и Египтом – с другой, было особенно выгодно для развития торговых сношений, но в то же время усложняло заботы о сохранении независимости. Для отражения натисков соседних властителей был необходим сплоченный, воинственный народ, проникнутый независимым национальным духом. Таким народом финикийцы никогда не были.

Главнейшие города, как Сидон, Тир, Арад и в древности Библ были совершенно независимыми, управлялись самостоятельно аристократическим строем, и были лишь в союзе между собой, причем один из городов играл руководящую роль. При таких условиях оборона страны не была сильной, она без труда занималась нападавшими; города обычно сдавались добровольно, или после кратковременной осады, и теряли свою независимость. На них налагались громадные контрибуции, и предъявлялось требование предоставлять свои суда в распоряжение победителей. Только один Тир неоднократно храбро защищался в течение продолжительного времени.

С древнейшего времени по 1500 г. до н. э., главное значение имели северные города – Берит (Бейрут) и Библ (Джебал). Позднее руководящую роль стал играть Сидон, один из древнейших финикийских городов, удержавший ее за собою до 1100 г. до н. э. Иосиф Флавий пишет, ссылаясь на Тимея, что за 240 лет до строительства Храма Соломона, т.е. около 1200 г., жители Сидона, разбитые царем «аскалонцев» (т. е. филистимлян, «народов моря») бежали на своих судах и основали Тир. Это не совсем верно, поскольку Тир возник гораздо раньше. Возможно, впрочем, что часть жителей Сидона просто перебрались в Тир, возродив город (тирская эра отсчитывалась как раз с 1200 г. до н. э.). За первые пять столетий финикийцами были основаны многочисленные колонии в Греческом Архипелаге, на Черном море и в Ливии. Около 1200 г. до н. э. основаны были Гиппон в Африке и другие города. Проникновение финикийцев в Западное море (западную половину Средиземного) объясняется тем, что к этому времени они были вытеснены из Архипелага и других мест греками. Тир, быстро развившись, приобрел к 1100 г. до н. э. руководящее значение и основал Гадес (Кадикс), Утику, Карфаген и т. д. При царе Хираме I, современнике библейских царей Давида и Соломона, город достиг своего наибольшего расцвета; тирские зодчие строили храм Соломона в Иерусалиме, а сам Хирам воздвиг в Тире много грандиозных построек.

Период после правления царя Хирама характеризуется политической нестабильностью, послуживший причиной переселения в 814 г. до н. э. в Карфаген принцессы Элиссы (Дидоны) с ее несметными богатствами, и большей части аристократии. С этого времени Карфаген стал быстро развиваться и вскоре стал самостоятельным государством, в то время как как Тир стал приходить в упадок, но все же еще какое-то время удерживал за собою руководящую роль.

Первоначально расположенный на берегу материка против небольшого плоского острова, Тир был впоследствии, для большей безопасности от нападений, перенесен на этот остров. В 725 г. до н. э. он подвергся осаде царя ассирийского Салманасара V (726-722 гг. до н. э.), длившейся три года, но не мог быть взят силой, так как со стороны моря оставался открытым. Тогда Салманасар заставил Сидон и другие уже покоренные им города предоставить ему для нападения на Тир свои корабли числом 60 (или 16?), но царь тирский Элулей разбил их со своими всего лишь 12 кораблями в первой морской битве, о которой известно истории. Этот пример наглядно иллюстрирует значение морской силы. Тир выдержал осаду Навуходоносора, длившуюся в течение 13 лет (с 586 до 573 гг. до н. э.), но, в конце концов, все же сдался. Впоследствии, в 332 г. до н. э., страну покорил Александр Великий, которому удалось овладеть Тиром после семимесячной осады, за время которой была насыпана соединительная дамба от материка к острову, существующая и доныне. Это было концом политического значения финикийцев; их язык и они сами, как народ, исчезли впоследствии, не оставив по себе никаких памятников. Лишь в настоящее время найдено несколько финикийских надписей.

Что касается судостроения у финикийцев, то надо думать, что они первые стали делать различие между судами для военных и коммерческих целей. Их торговые корабли были очень широкими, и потому, в противоположность длинным военным судам, назывались «круглыми» или «кадками» (греч. гаулос), борта были очень низкими в средней части, но нос и корма значительно возвышались над водой. Некоторые суда достигали весьма значительных размеров, так, например, корабли из Тарса вмещали до 500-600 человек. Передвижение осуществлялось главным образом при помощи парусов, но в случае надобности и при помощи весел. Для защиты от пиратов на корабли иногда брали воинов. Материалом для кораблей и их мачт служил кедр. Позднее появился меньший по размерам, но обладавший большой быстроходностью тип коммерческого и транспортного судна. Суда этого типа несли на форштевне носовое украшение в виде конской головы, и то ли поэтому, то ли по имени их изобретателя Гиппоса, назывались «конями» (гиппос). Еще за 400 лет до н. э. Ксенофонт, говоря о финикийцах, охарактеризовал их как прекрасных моряков и с похвалой отозвался об образцовом порядке на их кораблях.

В качестве военных кораблей финикийцы применяли, первоначально, исключительно узкие и легкие однорядные, то есть с одним лишь рядом весел, суда (униремы). Строились они из более прочного, чем кедр, кипарисового дерева и скреплялись медными (во избежание ржавчины) гвоздями; днища, вероятно, тоже обшивались медью для защиты от морской воды. Такелаж выделывался первоначально из тростника, а затем из папируса и из пеньки. Имелись суда двух типов: тридцативесельные (триаконтеры – по 15 весел с борта) и пятидесятивесельные (пентеконтеры – по 25 весел с борта). Эти суда служили до 500 г. до н. э. в качестве линейных кораблей, а позднее применялись лишь в передовых отрядах и для разведочной службы.

Во дворце царя Синаххериба имеется относящееся к 700 г. до н. э. изображение финикийского корабля уже с двумя рядами весел (греч. диера, лат. бирема). Рисунок этот, хотя и выполнен хуже, чем египетский, который старше на 900 лет, но все же дает представление об очертаниях судна. Позднее финикийцы, в противоположность египтянам, стали строить суда с отвесным форштевнем, снабженным на высоте ватерлинии острым тараном, то есть они начали применять сам корпус судна в качестве наступательного оружия, что внесло переворот в морскую войну.

Из всего сказанного можно заключить, что финикийцы сыграли великую роль в истории, но не столько своими войнами, сколько мореплаванием. Тем не менее, этот народ, несомненно, богато одаренный, в целом никогда не имел большого политического значения. Так же незаметно, как росло богатство и могущество финикийцев, эти отважные мореходы потеряли свою самостоятельность, сделались вассалами чужеземных властителей и, наконец, исчезли как народность. Финикийцы никогда не стремились истинному владычеству на море. Наряду с их удивительной смелостью в мореплаваниях замечательно то, что у них совершенно не было военного духа. Поэтому они никогда не решались принести добровольную жертву на пользу родины, то есть завести и содержать сильный флот, а заводили его лишь по принуждению своих покорителей. Войн наступательных они не вели никогда. Так, например, они без заметного сопротивления отдали грекам свои многочисленные богатые владения на побережье Архипелага и Черного моря. Исключением явился лишь Карфаген, финикийская колония в западной части Средиземного моря, сыгравшая значительную роль в политической истории.

Финикийцы вполне заслужили свою гибель, и их трагическим уделом было то, что, несмотря на осторожное и тщательное сокрытие своих знаний и своих морских путей, они сами воспитали себе соперников – греков.

Под названием «Греция» не следует понимать современное греческое государство с Ионийскими и Kикладскими островами. Греция древних времен состояла, помимо этой территории, еще из всех островов Эгейского моря с Критом и Родосом, всего западного побережья Малой Азии к югу от Геллеспонта, полуострова Халкидики на европейском берегу, а также из сотен колоний, основанных еще в очень отдаленные времена во Фракии, Пропонтиде (Мраморное море), на Понте Эвксинском (Черное море) и на берегах Средиземного моря, начиная от Кипра и Египта и до восточного побережья Испании. Отдельные колонии, например, Сиракузы достигали большой силы и значения. Но эта широко раскинутая сеть колоний никогда не была единым государством.

С незапамятных времен на европейском и азиатском материке обитали пеласги, народность родственная грекам. Финикийцы очень рано стали посещать греческое побережье и острова и основали там много поселений; кроме них, эти места посещала еще одна народность – карийцы, отъявленные морские разбойники, у которых греки много чему научились.

Родина предков греков – Малоазийская возвышенность. Часть их шла морским путем, заселяя острова Архипелага и в некоторые местности в европейской части Греции, как, например, Аттику и Арголиду, причем вытеснила на своем пути фракийцев. Другая волна, переправившись через проливы, на материк пришла сухим путем и заняла северную Грецию, преимущественно полуостров Эпир, где древнее святилище Додоны стало их религиозным центром. Во второй половине XII столетия до н. э. несколько греческих племен переселились оттуда первоначально в Фессалию и Дориду в Средней Греции, а затем через Ахайю в Лакедемон, завоевав который, они образовали Лакедемонское государство со столицей Спартой. Переселение продолжалось и далее на юг через море на острова Архипелага, Крит и Родос и в Галикарнас. Следствием этого было неоднократные переселение других племен, в частности ионийцев и эолийцев из Аттики обратно на малоазийский берег в XI-X вв. до н. э. Южная часть этого побережья, где появилось двенадцать новых городов, из которых особое значение приобрели Милет и Эфес, получила название Ионии, а северная часть, тоже с двенадцатью городами – Эолиды.

Принято говорить о «греках» так, как едином народе, однако в действительности этого никогда не было. В государственном смысле греческие племена были очень разрознены. Общими у них были только язык, религиозные воззрения и определенные национальные черты характера, резко отличавшие их от других современных им народов. Даже в структуре их языка заметны творческая острота мышления, чувство гармонии и стремление к анализу. Однако, уже наличие в геческом языке трех наречий является доказательством того, что с самого отдаленного времени греки не были одним целым народом, а распадались на три ветви: дорийскую, ионийскую и эолийскую. Тем не менее, язык был связующим началом, значение которого еще больше увеличилось с распространением в VIII в. до н. э. в Ионии и Эолиде поэм Гомера, ставших достоянием всей греческой культуры.

Общность языка и религии создавала возможность заключения между греческими обшинами, союзов (амфиктоний), целью которых было совершение торжественных богослужений общим богам. Такие религиозные празднества, повторявшиеся через определенные промежутки времени (от четырех до девяти лет), имели следствием появление общего летоисчисления, возникновения общей храмовой кассы, а также обуславливали мир между участниками в течение всех празднеств. Вместе с тем, с введением суда посредников для участников союза стали обязательными некоторые положения, относившиеся к области международного права: 1) ни одно из эллинских племен не имело право разрушать до основания поселений другого и 2) ни у одного осажденного греческого города не могла быть отведена вода. Такие постановления не обязывали к совместным действиям, не обеспечивали даже мира, а лишь ослабляли несколько жестокости войны и подчеркивали тем самым принадлежность к одной народности. Важнейшим из этих союзов был дельфийский, посвященный Аполлону. В результате всего этого с VII в. до н. э. слово «эллины» стало общим названием греческого народа; всех других, не принадлежавших к их племени, греки называли варварами.

Подобным же образом жители островов Арголийского и Саронического заливов, заключив морскую амфиктонию, основали общую святыню на острове Калаврии (Порос); жители ионийских Кикладских островов создали в 800 г. до н. э. подобную же святыню на острове Делосе; жители 12 ионийских городов Малой Азии создали Панионион в отрогах гор Микале и т. д.

Подобное же влияние оказали атлетические игры, приуроченные к религиозным празднествам. Постепенное присоединение различных племен к происходившим каждые четыре года Олимпийским играм в Элиде, у древнейшего в Пелопоннесе святилища Зевса, имело громадное национальное значение. Запись имен победителей в играх, вошедшая в обычай с незапамятных времен, стала производиться регулярно с 776 г. до н. э. Четырехлетние промежутки между играми послужили основанием для исторического летоисчисления греков, и 776 г. до н. э. можно принять за начало греческой истории.

Несмотря на эти союзы, содействовавшие объединению нации, необыкновенно сильно развитое у греков чувство самостоятельности способствовало дроблению греков на мелкие, иногда даже очень мелкие общины, которые были совершенно независимыми. Этот в высшей степени интенсивно проявившийся партикуляризм, не допускавший сосредоточения сил всей нации даже в случае самой крайней необходимости, послужил причиной того, что такой богато одаренный народ, как греки, который мог завладеть всем миром, не создал мощного государства.

Отсутствие определенных сухопутных границ и договоров между отдельными государствами, естественно, вело к нескончаемым раздорам и даже кровопролитным войнам, доходившим до порабощения или полного истребления побежденных государств. Эта внутренняя разрозненность и непрестанные междоусобицы привели к политическому упадку народа и подчинению его единой власти более слабого в потенциале македонского царства.

Однако, такая раздробленность греков, пока им еще не угрожали сильные соседи, даже сыграла положительную роль. Мужество и храбрость были присущи грекам от природы, но качества эти могли только развиваться в условиях тогдашней жизни греческих государств, когда каждый свободный гражданин принимал активное участие в государственной жизни и считал своим долгом жертвовать для блага и независимости родины всем, не исключая и жизни. Поэтому физическое развитие и умение хорошо владеть оружием было целью и гордостью каждого грека. Между мужчинами шло вечно соревнование в этом, воспитавшее воинственный дух народа. Оно перешло в соревнование между общинами или государствами, и постоянное взаимное общение между ними влияло на политическое, научное, литературное и художественное развитие всего греческого народа, которому потомство так благодарно за гениальные произведения, покрывшие навеки греков той эпохи неувядаемой славой.

Географическое положение Греции немало способствовало осуществлению и без того резко проявлявшегося стремления греков к созданию отдельных самостоятельных государств. Значительное число островов, масса глубоко врезавшихся в берег бухт и заливов, отделявших одну область от другой и затруднявших в то время доступ в эти области, горы, отделявшие европейскую Грецию от материка, – все это способствовало безопасности отдельных государств. Полуостров Эпир, расположенный к востоку от Фессалии, весь изрезанный высокими горными хребтами и глубокими ущельями, считался совершенно недоступным для войск. От разделявшего эти области горного хребта Пинад (2200 м) и его продолжения на юг к Эгейскому морю идут три непроходимых отрога. Через самый северный из них, отделяющий Македонию от Фессалии и оканчивающийся почти у самого моря Олимпом, около 3000 м высотою, имеется только один проход к Темпейской долине, если не считать трех тропинок, доступных лишь для вьючных лошадей. Второй отрог – Отийский хребет – имеет тоже только один горный проход на высоте 800 м, и, наконец, третий – самый южный Отийский хребет в 2150 м высотою круто спускается к заливу, оставляя лишь узкий (в прежнее время) Фермопильский проход, шириною в одну колею. Кроме этого прохода, существовала лишь одна горная тропинка через хребет. Таким образом, доступ войск в страну был сильно затруднен, и в нескольких местах легко можно было отразить неприятеля, даже превосходившего греков по своим силам.

На севере Фракию и Македонию населяли в то время воинственные, но слабые племена, наступления которых нечего было опасаться; нападения с моря также нельзя было ожидать, потому что единственный народ, занимавшийся в широких размерах мореплаванием – финикийцы, не обладали воинственным духом.

Средняя Греция (Эллада) и Пелопоннес настолько изрезаны высокими горами, что вся страна является подобием шахматной доски, состоящей из возвышенностей и ущелий, резко отличающихся друг от друга. Такое различие в физических условиях отдельных областей Средней Греции воздействовало различным образом на ее население, влияя на способы обработки земли и другие занятия жителей. Все это отражалось на развитии государственной жизни, причем близкое соседство побуждало греческие племена к заимствованиям друг у друга. Это послужило причиной того, что присущая грекам физическая и духовная подвижность и стремление к созидательной деятельности достигли своего наибольшего развития.

Несмотря на национальную гордость и чувство собственного достоинства, греки не были настолько ограниченными, чтобы отрицать все хорошее только потому, что оно исходит от чужих (варваров). Их гибкий и восприимчивый ум легко усваивал все, что им нравилось, или обещало быть полезным, но они никогда не применяли ничего воспринятого механически. От финикийцев, занесших им знания египтян и халдеев, они восприняли очень многое, несмотря на то, что считали их обманщиками и разбойниками и питали к ним отвращение и презрение. От них греки переняли начертание букв и цифр, меры веса, ткацкое и красильное искусство, кораблестроение и мореходство, способы постройки гаваней и дорог и т. п. Финикийцами же были занесены в Грецию и культурные растения: виноградная лоза и масличное дерево, смоковница и другие плодовые деревья, лавр и мирт, платан и т. п. При заботливом и умелом уходе все эти растения, даже финиковая пальма, отлично привились в благодатном климате средней и южной Греции. Благодаря трудолюбию греческого народа вино и масло очень скоро стали ценными предметами вывоза.

Из многочисленных греческих общин и государств сильнейшими были Спарта и Афины, явившиеся, соответственно, представителями дорийского и ионийского племен. Спартанцы и афиняне резко различались между собой своими племенными особенностями и устройством государственных институтов. Спарта владела завоеванным ею Лакедемоном, к которому после продолжительной войны присоединила в VIII в. до н. э. Мессению. Афины были расположены на отделенной от Беотии высокими горными хребтами Аттике – полуострове, который был единственным во всей Греции местом, незатронутым переселением дорийцев.

Старинная патриальхальная организация греческого общества, основанная на власти военных вождей (царей), ко времени Гомера, исчезла повсеместно за исключением Спарты. Здесь привилась совершенно особая форма правления, во главе которой одновременно стояли два равноправных наследственных царя, что, естественно, вело к постоянным трениям между царскими родами и их сторонниками. Конец этому положило в IX в. до н. э., законодательство Ликурга, внесшее в страну мир и давшее ей конституцию, которая просуществовала с небольшими изменениями на продолжении семи веков.

Наряду с двумя царями на верху управления стоял государственный совет или совет старейшин, состоявший из двадцати восьми выбираемых пожизненно, граждан, в возрасте старше 60 лет. Они, несли обязанности жрецов, обладали известными судебными правами, а также правом созыва народного собрания и ведали иностранным представительством. Однако их власть постепенно стала ограничиваться эфорами (наблюдающими). Эти последние, выбиравшиеся ежегодно в числе пяти человек, являлись высшей полицейской властью впоследствии они стояли на страже конституции и имели право привлекать к ответу царей и обвинять их перед советом старейшин. Эфоры сопровождали царей во время войны, ведали внешней политикой, разрабатывали законопроекты и вносили их на обсуждение граждан.

Основой государства в Спарте была община с аристократическим строем. После покорения Лакедемона плодоносная равнина, орошаемая рекой Эвротом, была разделена на 4500 равных частей, распределенных между завоевателями дорийцами, но не в виде собственности, а лишь в аренду от государства для обработки. Их нельзя было ни продавать, ни дробить на части, ни дарить. В случае отсутствия мужских наследников вопрос о дальнейшем владении решали цари. Этот неизменный закон о землевладении был краеугольным камнем спартанской конституции. Владеющие землей, то есть материально обеспеченные дорийские воины, спартанцы, являлись правящим классом и имели большое влияние на правительство и законодательную власть, решая вопросы о войне и мире, о заключении союзов, и участвуя в выборах членов совета старейшин и остальных должностных лиц.

Это влияние ограничивалось, однако, в изначальной степени самой формой, в которую выливалось их участие в делах государства. Каждое полнолуние цари созывали общее собрание граждан, происходившее на открытом воздухе. Никаких дебатов не полагалось, и внесенные предложения без всяких поправок принимались и отвергались, не по подсчету голосов, а по восклицаниям большинства.

Главная цель законодательства Ликурга заключалась в том, чтобы создать из спартанцев лучших воинов в мире. Поэтому воспитание детей мужского пола с ранних лет было строго военным. Дети слабого телосложения попросту подкидывались или отдавались в семьи низших классов. Начиная с семилетнего возраста, воспитание ребенка велось государством. Молодые люди, согласно их выбору, разбивались на группы по пятнадцать человек, имевших общий стол. Внутренний распорядок этих групп носил военный характер. Обучение и образ жизни были приурочены к будущей военной деятельности питомцев и характеризовалось простотой, строгой дисциплиной, закаливанием тела и упражнениями с оружием. Спарта, будучи неукрепленным городом, а широко раскинутой открытой деревней, более всего походила на военный лагерь, из которого никто не смел отлучаться. Уход из Спарты был равносилен дезертирству и карался смертной казнью. Выходы из долины Эврота охранялись часовыми. Путешествовать спартанцы также не могли, за неимением денег, кроме железных монет, не имевших цены в других странах. Обладание золотом и серебром спартанцам запрещалось, равно как и занятия ремеслами и торговлей. Воспитание являлось исключительно односторонне-военным, в ущерб общему развитию, и продолжалось до тридцатилетнего возраста, после чего спартанец приобретал права гражданина.

Поля спартанцев возделывались покоренными ими прежними жителями страны (илотами), обязанными уплачивать часть урожая своим властителям. Илоты были почти бесправны, и единственным их преимуществом было то, что они не могли продаваться хозяевами, хотя жизнь их и находилась всецело в зависимости от усмотрения эфоров. Благодаря этому, илоты каждую минуту были готовы к восстанию и требовали самого строго присмотра со стороны спартанцев. В мирное время оружие им совсем не доверялось, в военное время они выступали на суше легко вооруженными, а на море – гребцами.

Многочисленный средний класс был представлен периэками (окрестные жители), населявшими менее плодородные земли за долиной Эврота; они возделывали их лично для себя и, помимо того, занимались ремеслами и торговлей. Периэки были обязаны нести службу в войсках и набирались туда в значительном количестве. В первое время они служили в качестве легковооруженных и гребцов, а позднее, когда число спартанцев уменьшилось, и в качестве тяжеловооруженных (гоплитов).

Число спартанцев после завоевания Мессении и распределения в ней, как и в Лакедемоне, земельных участков достигло 9000 человек, позднее же оно сильно уменьшилось: в 500 г. до н. э. их армия состояла из 12 лохов по 500 человек каждая, то есть всего из 6000 человек. К флоту Спарта проявляла мало интереса, поэтому число кораблей было не велико; военный порт находился на Гитейоне в Лаконском заливе. Их войско считалось самым лучшим и обеспечивало Спарте первое место не только в Пелопоннесе, но и во всей Греции.

Благодаря превосходству военных сил Спарты все пелопонесские государства, за исключением Арголиды, уже издавна признали ее гегемонию и предоставляли в ее распоряжение свои войска; такое соотношение известно под именем Пелопоннесского союза. Однако этот союз не был прочным. Когда в 480 г. до н. э. всей стране угрожало нашествие Ксеркса, союзники не обнаружили никакой сплоченности. Войска всех участников союза собрались лишь перед Саламинской битвой под влиянием Фемистокла, но уже при Платее в 479 г. до н. э. отсутствовали войска Элиды и Аркадии. Лакедемонская гегемония покоилась на непрочном основании, что особенно сказалось во время кампаний за Коринфский перешеек.

Полуостров Аттика, единственная земля в европейской Греции населенная ионийским племенем, имеет по большей части скалистый грунт, покрытый тонким слоем земли. Поэтому хлеб не может произрастать в количество достаточном для пропитания всего населения, но зато с успехом культивируются виноградная лоза, масличное, фиговое и другие деревья. Почти круглый год (336 дней) небо ясно, солнце светит непрерывно. Лето сухо и жарко, дожди выпадают только зимой. Поэтому Афины по справедливости называют «солнечными», а прекрасный климат сказался на характере их жителей, которым был свойственнен острый и подвижный ум, духовная и физическая свежесть.

Первоначально в Аттике существовало двенадцать самостоятельных общин, которые еще в эпическое время были соединены героем Тезеем под властью Афин, а цитадель (Акрополь) этого города с его святынями стали центром нового государства. Семьи старинной знати (эвпатриды) переселились туда; их старания мало помалу привели к ограничению царской власти и введению республики. Главою государства сделался архонт, который выбирался из их среды сперва пожизненно, а с 753 г. до н. э. лишь на десятилетний срок; с 682 г. до н. э. во главе государства были поставлены, в качестве руководящей власти, девять архонтов, выбираемых из числа эвпатридов на один год, и государственный совет из пятидесяти одного члена, из среды старинной знати. Члены государственного совета (эфеты) исполняли обязанности судей и вместе с архонтами составляли высшее судилище – ареопаг. Народ сохранил свое старое деление на четыре филы (колена).

В VIII и VII вв. до н. э. произошли крупные экономические перемены, вызванные мореплаванием и торговлей, которые оказали большое влияние на жизнь Афин. Развитию греческого судоходства очень благоприятствовали географическое положение и климатические условия Греции: именно обилие островов, глубокие заливы, большое число закрытых бухт и гаваней, хорошая погода с весны до осени, дующие все лето северные ветры, часто свежие днем, но стихающие к вечеру, и правильные бризы, а также благоприятная для мореплавания прозрачность воздуха. Высокие острова в Эгейском море, на пути из Греции в Малую Азию, дают возможность легко определить свое место, так как все время берега не теряются из виду. Греки, уже издавна занимавшиеся судоходством, хотя и в очень небольших размерах, переняли искусство судостроения и мореплавания от финикийцев. При своих способностях они скоро догнали своих учителей, но все же уступали последним в искусство кораблестроения и смелости; они очень редко выходили за пределы Геркулесовых Столбов, и, по их собственному признанию, финикийцы остались на первом месте во всем, что касалось морского дела.

Лишь один раз, уже позднее, в эпоху Александра Великого, греком из Массилии (Марселя) Пифеем была предпринята крупная и смелая экспедиция с научной целью. Предполагая, что земля шарообразна, он решил проникнуть за полярный круг, где не заходит солнце. Так далеко он, разумеется, не дошел, тем не менее, он прошел Ирландским морем до Шотландских островов и вернулся обратно через Северное море и Английский канал, посетив, вероятно, в целях отыскания янтаря, побережье Северного моря. Это плавание, во всяком случае, можно считать выдающимся.

Склонность к мореплаванию не была одинакова у всех греческих племен. Во времена исторические уже можно проследить различие в их отношении к морю. Из дорических государств наиболее склонным к судоходству оказался Коринф, лежавший между двумя морями, а также его соседи – Мегара и Сикион, и острова Эгина и Коркира (Корфу). Из эолийских – двенадцать городов в Малой Азии. Лучшими же греками-мореплавателями были все-таки ионийцы, жившие в Малой Азии, а также на островах и в Аттике. В качестве торговых кораблей они применяли круглые суда, преимущественно парусные, в качестве военных – длинные гребные суда. Эти последние почти до 500 г. до н. э. были однорядными (униремы), тридцативесельными (триаконтеры) и пятидесятивесельными (пентеконтеры).

Гомер творил, скорее всего, в VIII в. до н. э., но повествовал о событиях, 500-летней давности. Его описания судов соответствуют, в основном, его времени, хотя отдельные детали могут относиться и к более ранней эпохе. Гомер стремился избегать анахронизмов. Он ни разу не упоминает таран – характерную деталь военных кораблей его времени. Длинные корабли Гомера были беспалубными. Небольшие палубы имелись только на носу (смотровая площадка) и на корме, где располагался капитан. Гребцы сидели на скамьях. Спать на судне им было негде, поэтому старались на ночь причаливать и вытаскивать судно на берег. Использовались 20-весельные суда (посыльные, разведочные), 50-весельные – пентекотеры, изредка встречались и 100-весельные. Гомер не упоминает триаконтеру, но 30-весельные суда в его время наверняка существовали. Корпус судов был очень узким, низким и легким. Его покрывали смолой, отчего все гомеровские корабли – «черные». Весла закреплялись в уключинах, поворачиваясь на штырях, и дополнительно удерживались на месте кожаными ремешками. Гомер упоминает одно рулевое весло – по-видимому, характерная черта Микенской эпохи. На современных ему изображениях обычно показаны два рулевых весла. Парусное вооружение сводилось к единственному прямому парусу, крепившемуся к горизонтальному рею. Мачта была съемной. Стоячий такелаж состоял двух форштагов, крепившихся по обеим сторонам носовой части, и одного бакштага; бегущий такелаж включал брасы, шкоты и гитовы.

Суда гомеровской эпохи изображены на геометрических вазах (850-700 гг. до н. э.) – это суда двух типов: одни – узкие, беспалубные, другие – со сложной надстройкой. Все они имеют таран – приспособление, появившееся после 1000 г. до н. э. и изменившее тактику морского боя (вопрос о том, кто изобрел таран, финикийцы или греки, остается открытым, как, впрочем, и вопрос о датировке этого изобретения. Некоторые исследователи – Моррисон, Кассон, Баш – считают, что то приспособление, которым снабжены изображенные на геометрических вазах VIII в. галеры, служило для предохранения их носовой части при вытаскивании на берег, а не для потопления судов противника. Настоящий же таран появился, по их мнению, не ранее первой половины VII в. до н. э.). Применение тарана заставило строить корабли с более массивной и прочной носовой частью. Примечательно, что суда с надстройкой – продольной боевой палубой, оставляющей по обе стороны место для сидящих на банках гребцов, частично укрытых фальшбортом – обычно показаны в действии, атакующими, в то время как более легкие беспалубные суда (афракты) в бою не участвуют, хотя и вооружены тараном. На греческих вазах афракты изображались с разным числом весел, от 8 до 19 по борту. Эти цифры нельзя воспринимать буквально – греческие вазописцы не стремились к фотографической точности. В то время, когда все суда еще были низкими и беспалубными, и гребцы на них располагались в один ряд (около 850 г. до н. э. таковыми были все боевые корабли, включая 50 и 100-весельные галеры) необходимости выделять афракты в отдельную категорию не было.

Приемы судоходства были самыми примитивными, благодаря отсутствию карт, лоций, маяков, знаков, компаса, лага и других инструментов подобного рода. Единственным мореходным инструментом, которым располагали древние мореплаватели, был лот. Определялись по знакомым берегам или по приблизительному подсчету пройденного пути, а ночью в открытом море – по звездам. Определение курса было также очень не точно. При ориентации и определении направления ветра первоначально различали четыре пункта: восток, запад, север и юг; ко времени первой Олимпиады (776 г. до н. э.) к ним прибавили еще четыре румба, соответствовавших точкам восхода и захода солнца в дни солнцестояния. Эти точки, принимая во внимание, что широта Средиземного моря около 36°, отстояли на 30° к северу и югу с востока и запада. Такое деление горизонта на восемь частей удержалось до 400 г. до н. э., когда к ним прибавили еще четыре румба, отстоявших на 30° по обе стороны от севера и юга; таким образом, горизонт был разделен на двенадцать равных частей по 30° каждая.

Торговые суда в значительной степени, а самые крупные – даже исключительно, зависели от ветра. Суда без килей и с малой парусностью не могли ходить круто против ветра, их сносило очень сильно даже при галфвинде. Этим объясняется то маловероятное в наше время явление, когда суда заносило в другую сторону, как это было, например с Колаем в Тартессе. Беспомощность судов в дурную погоду ограничивала время судоходства летними месяцами, то есть периодом от середины марта до конца октября, когда стояла хорошая погода. В период от начала ноября до середины марта судоходство прекращалось, суда выходили из гаваней лишь в случае крайней необходимости.

При наличии таких средств успехи мореплавания древних, исходивших все Средиземное море и достигавших на востоке Индии, а на западе Генуэзского залива и Англии, надо признать изумительными. Скорость передвижения их судов и их плаваний нельзя, однако, считать незначительными, особенно же, если принять во внимание зависимость этих последних от господствующих ветров и от знания местности.

Дошедшие до нас сведения об этом вопросе не настолько точны, чтобы можно было сделать верные выводы. Так, например, на переход из Суэца до Баб-эль-Мандебского пролива на большом торговом корабле по страшному в то время Красному морю требовалось около 30 дней, и далее до Малабарского берега дней 40, что давало среднюю скорость 2,5 узла. Расстояние в 810 миль от Карфагена до Гибралтара по прямой линии, при знакомой дороге и благоприятных обстоятельствах, проходилось за 7 дней, то есть в среднем со скоростью в 4,8 узла.

У Геродота (IV, 86) есть указания на еще большую среднюю скорость. У него говорится о переходе в 700 стадий (70 миль) за день и в 600 стадий (60 миль) за ночь, то есть в среднем со скоростью 5,4 узла. Вероятно, эти данные относятся к гребным судам. Быстроходные гребные суда развивали еще большую скорость. Так, например, милетский пятидесятивесельный корабль прошел расстояние в 520 миль из Лампсака на Геллеспонте до Спарты (Гитейон) в три дня (Ксенофонт, Hist. Graec., II, 1; 30), что дает среднюю скорость в 7,2 узла.

Географическое положение Греции и характер ее жителей одинаково благоприятствовали развитию мореплавания и торговли, в особенности же морской торговли. Море было их родной стихией. Подобно всем плававшим на море народам, они в доисторические времена занимались, по-видимому, морским разбоем. В торговле их учителями с самого начала были финикийцы. В этом деле греки оказались очень понятливыми учениками, хотя, как и в искусстве мореплавания, они не сравнялись с учителями. Дурные черты финикийских торговцев, за которые греки их презирали, были переняты ими самими очень скоро. Разницы в солидности и честности между греками и финикийцами не было никакой. По отзыву Демосфена, предприимчивый и вместе с тем честный купец был чудом.

Тем не менее, торговлей занимались даже такие почтенные и выдающиеся люди, как Солон, Платон, Гиппократ, Фалес и Зенон. Стремления к наживе были сильнее предубеждений. Несомненно, однако, то, что в Греции особенно в Афинах, о которых мы имеем больше всего сведений, торговля действовала деморализующе на и без того слабую нравственность населения.

Малоазийские греки получали продукты Азии частью морем от финикийцев, частью же сухим путем через соседние страны – Лидию и Фригию, откуда подвозили их к морю. Из Лидии же они впервые получили чеканную монету – основу всякой правильной торговли. В 700 г. до н. э. первый из греческих городов, город Фокея, отчеканил монету. На ней был изображен, в виде городского герба, морской котик. Ионийские города, в особенности Милет, были первыми греческими городами, достигшими богатства и расцвета благодаря торговле и первыми начали обширную колонизацию, распространившую греческую культуру по всему побережью Средиземного моря. Среди островных греков своим участием в торговле в северной части Архипелага выделились лемносцы, а в южной, до Крита и Элиды – эгиняне, которые значительно раньше остальных греков обнаружили склонность к торговле; из береговых греческих государств выделился Коринф, получивший название «богатого» (Фукидид, I, 13), который благодаря своему выгодному географическому положению, поддерживал сухопутную торговлю с Пелопоннесом и в то же время был посредником в торговых сношениях Востока с Западной Грецией и Италией. Коринф был центром, где быстро расцветали искусства и ремесла; число одних рабов достигало в нем 460 000 человек. Пелопоннес при наличии спартанских воззрений, принимал очень незначительное участие в торговле и промышленности. Тем не менее, в 670 г. до н. э., при царе Арголиды Фейдоне, были отчеканены первые в европейской Греции монеты и установлены меры и веса.

Предметы торговли, вывозимые из Греции, состояли преимущественно из сельскохозяйственных продуктов, а также из произведений искусства и промышленности. Из первых главное место занимало вино; в то время уже существовало несколько сортов вина, из которых особенно ценились вина с островов, как, например, хиосское. Вино разливалось в меха, кувшины и бочки. Второе место занимало оливковое масло, лучшие сорта которого, равно как и мед и фиги, добывались в Аттике. Кроме этого, предметами вывоза служили различные фрукты, миндаль, каштан, айва и т. п., целебные травы и коренья, пенька и лен, овечья шерсть, звериные шкуры, соленая рыба, соль, сера, драгоценные камни, металлы, оружие, доспехи, медные и гончарные художественные поделки из Коринфа, Аттики и других областей.

Главным предметом ввоза, без сомнения, были рабы. Это объясняется тем, что даже такие авторитеты, как Сократ и Аристотель утверждали, что праздность есть величайшее благо гражданина, и что работа есть удел рабов. Поэтому, как уже упоминалось раньше, число последних было велико. Из прочих предметов ввоза особенно ценился янтарь. Высказывалось предположение, что греки вывозили янтарь сухим путем с Янтарного берега к Черному морю. Уже перечисленные раньше товары Индии, Эфиопии и Востока, олово из Англии и хлеб, в котором Аттика все более и более нуждалась для прокормления своих жителей, привозились финикийцами через Черное море, а со времени Псамметиха – из Египта; оттуда же вывозился папирус, применявшийся для выделки такелажа и парусов, и другие товары. Строевой лес, в особенности лес судостроительный, вывозился главным образом из Македонии и Фракии.

До введения денег способы торговли напоминали финикийские – торговля была исключительно меновой. В случае, если кормчий не был одновременно судовладельцом и купцом, на судне находился еще суперкарго. Свобода торговли не была нормирована законами. Государство, заботившееся о взаимоотношениях граждан, оставляло за собой право решать вопросы о ввозе и вывозе, давать монополию там, где это было ему выгодно или полезно, а в остальном предоставляло своим торговцам свободу действий. Из Аттики, например, всегда воспрещался вывоз пшеницы, а также дерева и других материалов, необходимых для судостроения. Свободомыслящий Солон ограничил даже вывоз масла, производство которого значительно превышало спрос в стране. Кредит, благодаря нечестности купцов, был очень невелик, зато проценты очень высокими. 10% считались очень низкими, обычно взимались 18%. При выдаче ссуд под корабль и груз взимались еще большие проценты – так 30% были явлением обычным в летнее время.

С вытеснением финикийцев из греческих вод поле деятельности греческих купцов сильно расширилось. Рынки Архипелага, Черного и Ионийского морей стали принадлежать исключительно им. Вместе с этим быстро стали расти и обогащаться их главные торговые города: Милет, Эфес, Фокея, Коринф, Мегара и др. Подвижность греков способствовала интенсивной колонизации берегов Фракии, Пропонтиды (Мраморное море), Черного моря, Южной Италии, Сицилии и далее, вплоть до восточного берега Испании и Ливии. В 785 г. до н. э. милетцами был основан Синоп, в 756 г. до н. э. ими же – Трапезунд, в 734 г. до н. э. коринфянами – Сиракузы, в 658 г. до н. э. мегарийцами – Византий, в 623 г. до н. э. фокейцами – Кирена в Африке, в 600 г. до н. э. ими же была основана Массилия (Марсель). Число греческих колоний к 600 г. до н. э. на северном побережье Черного и Средиземного морей достигало 250, из них 80 было основано одними милетцами.

Главной их целью была торговля, получавшая еще большее развитие со времени их основания; однако они не оставались только факториями, как это было у финикийцев, а представляли собой организованные общины с собственными законами и управлением, независимым от метрополии. Эти общины жили в укрепленных городах и распространяли свое могущество на окрестные земли. Колонисты гордились своим происхождением, языком, образованностью и способностями и потому строго охраняли чистоту своей национальности и ревностно отстаивали свою независимость. Для борьбы с общим врагом они вступали в союзы по четыре-пять общин в каждом (тетраполис или пентаполис). Отношения колоний друг к другу мало отличались от отношений между соседними греческими государствами. По отношению к варварам они держались более или менее сплоченно, но между собою часто воевали, заключая иногда союзы даже с варварами в целях борьбы с соплеменниками.

С метрополией они никогда не теряли связи, обращаясь к ней в случае нужды за помощью, и, в свою очередь, оказывали ей таковую же. Но вмешательства в свои внутренние дела не допускали самым решительным образом, вплоть до войны, как, например, это случилось между Коринфом и его колонией Коркирой, очень быстро достигшей морского могущества. Во время этой войны в 665 г. до н. э. произошло первое морское сражение между греческими флотами. Колонии удалось отстоять свою независимость.

Наряду с этой обширной эмиграцией, преследовавшей колонизационные цели, происходил в большом масштабе отток греческих воинов, вербовавшихся другими государствами в качестве наемников. Со времени Сети I (около 1300 г. до н. э.) наемники часто применялись в Египте вследствие малой воинственности собственного населения. 670 г. до н. э. был очень тяжел для Египта: страна, завоеванная в 728 г. до н. э. эфиопами, была покорена затем ассирийцами и была разделена между несколькими военачальниками, среди которых вскоре начались раздоры. На помощь к одному из них – правителю Саиса – Псамметиху, по предложению лидийского царя Гига пришел флот с наемниками – ионийцами и карийцами. Они разбили египетский флот на Ниле, у Саиса, и основали укрепленный лагерь под названием Навкратис (могущественный кораблями). При их помощи Псамметиху в 645 г. до н. э. удалось овладеть всем Египтом. Продолжая и в дальнейшем опираться на греческих наемников, он поселил их на побережье Пелузийского рукава Нила ниже Бубастиса и предоставил им право торговли. За ними последовали новые греческие переселенцы, и морская торговля постепенно перешла от финикийцев в руки греков. Окончательно греки завладели египетской торговлей лишь после того, как царь Амасис (569-525 гг. до н. э.) отдал область Навкратис крупному греческому торговому обществу и предоставил ему монополию на всю морскую торговлю Египта. Вскоре там вырос чисто греческий город, еще при этом царе достигший своего наибольшего расцвета.

В противоположность финикийцам, наиболее значительные из занимавшихся мореплаванием греческих государств были сильно озабочены укреплением своего морского могущества для защиты торговли и своих интересов за морем.

Существует предание, что еще в доисторическое время мифический критский царь Минос, в целях обладания морем и очистки его от карийских морских разбойников, завел морскую полицию в виде военного флота. В самом начале исторического времени Коринф сделал то же самое в своих водах; Мегара, Эгина и более крупные греческие государства Малой Азии последовали его примеру. Все эти обстоятельства способствовали развитию греческой торговли.

Торговля, которую греки вели с таким умением, приносила их крупным приморским городам большие богатства. Очень характерно для греков то обстоятельство, что, разбогатев, они тратили свои богатства на развитие наук и искусств. Уже в 590 г. до н. э. Эфес, Фокея и Самос начали постройку грандиозных храмов. К этому же времени относится начало ваяния из мрамора. Тогда же Фалес Милетский сделал замечательные открытия в области математики и астрономии и выступил, как первый философ, с рассуждением о начале вещей. Наконец, поэмы Сапфо и басни Эзопа, сохранившиеся до наших дней, относятся к той же эпохе.

Такое быстрое увеличение богатства имело следствием полный экономический переворот, очень неблагоприятно отразившийся на земледельцах, живших своей землей; они попали в тяжелую зависимость к заимодавцам. В Аттике, принимавшей деятельное участие в торговле, но не имевшей еще военного флота, сельское население совсем обеднело. Положение еще ухудшилось в 621 г. до н. э. с введением законов архонта Дракона, по которым неоплатный должник попадал в личную зависимость к кредитору. Пристрастный суд, неурожаи и расстройство в торговле создали опасность социальной революции, которая могла привести к тирании, что и случилось в Сикионе, Коринфе и Мегаре. В Афинах также была сделана попытка установления тирании, но обстоятельства сложились таким образом, что, наиболее знатный и богатый род Алкмеонидов, имевший больше всего шансов на воцарение, был изгнан из пределов государства. Афины были выведены из кризиса великим законодателем Солоном (639-559 гг. до н. э.) по происхождению эвпатридом, снискавшим всеобщее доверие своим благородным и ясным складом ума, бескорыстием и беспристрастностью.

Сделавшись в 594 г. до н. э. первым архонтом и получив неограниченные полномочия, Солон изменил основные законы. Положение задолжавших землевладельцев он улучшил понижением стоимости денег на 27% и отменил установленную Драконом личную ответственность за долги.

Самой важной частью реформ, было то, что Солон поставил политические права в зависимость от доходов с земельной собственности; это было достигнуто разделением населения на четыре класса: 1) землевладельцы с доходом не менее одного таланта 2) воины с доходом более 0,6 таланта; 3) крестьяне с доходом с земли от 0,3-0,4 таланта; и 4) все остальное население: ремесленники, разносчики, купцы, судовладельцы, банкиры и т. п. Даже самые богатые люди, если они не владели землей, причислялись к четвертому классу – демосу (народу), не платящему налогов, но зато лишенному права занимать какие-либо официальные должности. Они все-таки считались гражданами, и имели право голоса. Из граждан, принадлежавших к первым трем классам, формировался главный контингент войск, так как они были обязаны нести военную службу в качестве гоплитов (тяжеловооруженных). Все военные расходы падали на них. Представители демоса на войне служили в качестве легковооруженных или гребцов на судах. Прежнее разделение страны в военных и административных целях на 48 округов, называвшихся навкрариями, с богатым эвпатридом во главе каждого, осталось в силе.

В случае надобности каждая навкрария была обязана выставлять по одному снаряженному кораблю и по два конных воина. Впрочем, на море афиняне не преследовали тогда иной цели, кроме охраны берегов.

Это законодательство, разумеется, подняло значение землевладения. Занятие сельским хозяйством, дающее здоровых пригодных к военной службе людей, должно было сделаться основой государства. Выделение на первый план землевладения было очень выгодно для эвпатридов, которым издавна принадлежала большая часть земли. Представляя собой класс тех граждан, из среды которых почти исключительно избирались архонты, эвпатриды вместе с тем должны были заботиться о своей земле, чтобы не быть переведенными в низший класс в случае уменьшения дохода. С другой стороны, для лиц, не принадлежавших к старинным родам, открывалась возможность попасть в первый класс граждан и добиться высших должностей. Новое законодательство разрушало преграды между аристократией и прочими гражданами.

Для того, чтобы земля, обладание которой давало политические преимущества, не могла перейти в руки нескольких богачей, Солон ограничил пределы единоличного владения и этим обеспечил сохранение многочисленного класса крестьян, являвшихся надежной опорой здорового государства.

Высшим органом власти по-прежнему остались девять архонтов, выбиравшихся ежегодно из среды граждан первого класса сроком на год; права их были несколько ограничены. Эфеты образовали самостоятельную судебную коллегию под председательством второго архонта.

Общий надзор за всей государственной жизнью был возложен на ареопаг, являвшийся уголовным судом и в то же время высшим полицейским органом для охраны религии и добрых нравов, то есть ставший как бы совестью государства. Ареопаг состоял не только из архонтов, выбранных в данное время, но и из всех прежних архонтов, безупречно выполнявших свои обязанности. Другими словами, членами его являлись исключительно почтенные и богатые люди, выбиравшиеся пожизненно. Он являлся естественным охранителем консервативных интересов.

Наряду с этими высшими учреждениями стоял совет четырехсот, выбиравшийся ежегодно из среды достигших тридцатилетнего возраста граждан первых трех классов. Народное собрание, состоявшее из граждан всех четырех классов, имевших одинаковое право голоса, избирало должностных лиц, за исключением архонтов, а также присяжных для вновь введенного суда присяжных. Народное собрание решало вопросы войны и мира, а также обсуждало важнейшие законы.

При таком участии всех граждан в государственной жизни, конституция приняла черты демократического порядка. На самом же деле образ правления, хотя в более умеренной степени и с некоторыми ограничениями, оставался по-прежнему аристократическим. Первый класс граждан, состоявший преимущественно из эвпатридов, выдвигал архонтов и членов ареопага, а потому нити управления государством остались в руках родовой знати.

Помимо всего этого, законодательством Солона было упорядочено и по возможности отделено от административной власти судопроизводство, в основание которого было положено равенство всех граждан перед законом; общее законоположение было пополнено многими новыми разумными законами, касавшимися охраны начал семейной жизни и нравственного воспитания юношества.

Солону, при его выдающихся талантах, удалось провести в жизнь без борьбы эту прекрасную конституцию, основанную на мудрой умеренности и стремившуюся уравновесить противоположные течения. Этим путем было достигнуто спокойствие в Афинах, и государство, став на твердую почву, быстро расцвело. По инициативе Солона и под его предводительством был вновь завоеван лежащий в непосредственной близости от Афин остров Саламин в Элевсинском заливе, отшедший к Мегаре в период внутренних беспорядков и слабости Афин еще в 604 г. до н. э. С этого момента для развития морского могущества не было препятствий. Но, как это ни странно, афиняне лишь много позднее оценили значение морского могущества, а пока оставались при своих сорока восьми кораблях, представлявших собою лишь морскую милицию.

Венцом деятельности Солона явилась всеобщая амнистия. После этого он на несколько лет покинул страну, предоставив законам входить в жизнь помимо его личного влияния. Однако, несмотря на свой ум, благородство и бескорыстие, он переоценил своих сограждан. Эвпатриды не были довольны уничтожением своих преимуществ и ограничением прежних прав, а демос не удовлетворился облегчением своего положения и считал незначительными предоставленные ему права. Кроме того, с возвращением изгнанников в стране появились неспокойные и честолюбивые элементы, в том числе и гордый род Алкмеонидов.

Вновь начались внутренние раздоры, с которыми Солон уже не мог справиться по своем возвращении. В 560 г. до н. э. ему пришлось пережить захват афинского Акрополя и провозглашение единовластия эвпатридом Писистратом, операвшимся на бедных горцев, населявших северо-восток Аттики. Несмотря на двукратное изгнание (в 556 и 549 гг. до н. э.), Писистрат вновь достиг власти и продолжал действовать в интересах города со свойственной ему мудрой умеренностью; лишь Алкмеонидов он совершенно изгнал из Аттики.

После смерти Писистрата в 527 г. до н. э. его место было беспрепятственно занято его сыном Гиппием, продолжавшим править в духе отца. Произведенное в 514 г. до н. э. покушение, жертвой которого, вместо Гиппия, пал по ошибке его брат Гиппарх, ожесточило Гиппия и он, заключив союз с царями персидским и македонским, разбил в 510 г. до н. э. поддерживавшихся спартанцами Алкмеонидов. Последние расположили к себе амфиктонию и влиятельного дельфийского оракула тем, что восстановили на свои средства случайно сгоревший Дельфийский храм Аполлона. Спартанцы, обладавшие тогда гегемонией, действуя через оракула, стремились восстановить в Афинах аристократический образ правления, схожий с их собственным, и прилагали все усилия для уничтожения тирании и свержения тирана Гиппия. Их первый поход против Афин окончился неудачей. Второй поход оказался удачнее, и Гиппий был осажден в акрополе. После того, как в руки его врагов попали его дети, которые были удалены им ради их безопасности из Афин, он согласился на все предложенные ему условия, оставил страну и переселился в Сигеум (близ древней Трои), предусмотрительно покоренный им еще ранее в расчете на подобный исход дела. С этого времени все его мечты и помыслы были направлены к тому, чтобы вернуть себе былое положение в Афинах с чьей бы то ни было помощью.

Воспользовавшись непрерывными раздорами между афинским народом и аристократией, Клисфен из рода Алкмеонидов, опираясь, подобно Писистрату, на горцев, захватил власть в Афинах в свои руки. В 509 г. до н. э. он издал новые законы, которые, в сущности, являлись законами Солона, но носили более демократический характер. Вместо четырех древних греческих фил, в которых наибольшее влияние имели эвпатриды, он, в политических, религиозных и военных целях разделил народ на десять фил, причем, каждая фила в свою очередь состояла из десяти общин (демов). Различное местоположение демов, принадлежавших к одной филе, исключало возможность того, что местные интересы могли оказаться главенствующими. Таким образом, и Афины в административном отношении перестали представлять собой одно целое, а распались на несколько общин. Архонты и ареопаг остались, но судебные полномочия первых еще более сузились с изменением судопроизводства. Совет четырехсот (по сто человек от каждой старой филы) был заменен советом пятисот (по пятьдесят человек от каждой новой филы). Было введено десять должностей стратегов – главных военачальников. Все должностные лица избирались, как и прежде, на один год, но уже не поднятием рук, что часто вело к раздорам между враждующими партиями, а по жребию. Прямые выборы остались только для архонтов, избиравшихся из среды граждан первых трех классов.

Каждый гражданин отбывал воинскую повинность и имел право голосования и обсуждения вопросов в народном собрании, созывавшемся, по крайней мере, десять раз в году. Военное дело было реорганизовано, но по вопросу о создании флота не было сделано ничего нового; лишь число навкрарий, соответственно новому числу фил, было увеличено до 50. Таким образом, флот по прежнему существовал в виде морской милиции, призывавшейся лишь в случае надобности.

Новой мерой охраны государственного строя явился суд общим голосованием граждан при помощи черепков (остракизм), установленный для опасных в государственном отношении элементов, изгонявшихся таким путем на десять лет из пределов государства. Подвергнутые остракизму не имели права обжалования. Через два месяца после публичного осуждения поступков какого-либо гражданина в народном собрании ставился на закрытое голосование вопрос об его изгнании, причем имя виновного писалось на глиняных черепках. Для изгнания, однако, необходимо было собрать не менее 6000 голосов. В последнем случае осужденный должен был покинуть государство в десятидневный срок. Это изгнание не считалось позорным, и имущество изгоняемого оставалось неприкосновенным. Такой способ давал возможность удалять из государства опасных лиц без кровопролития и беспорядков. Первым лицом, изгнанным таким образом, оказался сам Клисфен.

Законы Клисфена, давшие всем гражданам равные права, свободу слова и голоса в решениях государственных дел и открывшие путь для всех способных людей, сильно подняли народное самосознание и любовь к отечеству. Росту могущества Афин содействовали еще и другие обстоятельства. В 509 г. до н. э. город Платея отделился от беотийского союза и примкнул к Афинам, отчего территория афинского государства увеличилась до реки Азопа. Спарта, как носительница греческой гегемонии, сочла себя вынужденной снова объявить войну демократическим Афинам и Клисфену. Первая попытка в этом направлении не удалась, а Клисфен, отправившийся в изгнание, вернулся в Афины. В 507 г. до н. э. спартанские цари Клеомен и Демарат с войсками Пелопоннесского союза, опираясь на союзные Фивы и Халкиду (на острове Эвбее) направились к Афинам в целях их окончательного завоевания. Несогласия командующих пелопонесскими войсками привели к тому, что последние около Элевсины разделились, и афиняне разбили сначала фиванцев, а затем и халкидян. Последние были вынуждены уступить победителям значительную часть своей территории, куда и переселились 4000 афинских граждан. Последний замысел спартанцев – сделать вызванного из Сигеума Гиппия тираном в Афинах – не удался, потому что союзники отказались поддержать это предприятие, шедшее в разрез с политикой спартанцев и противное греческому духу. Таким образом, к 500 г. до н. э. Афины достигли своей наибольшей внутренней мощи. Лишь в морской борьбе с островом Эгиной, с более сильным флотом, Афины были бессильны, поскольку своевременно не сформировали собственный сильный флот.

В это время греческому миру стала грозить новая опасность, надвигавшаяся из глубины Азии к морю, а именно персы, ставшие на протяжении нескольких веков наиболее опасными врагами греков и оказавшие большое влияние на ход греческой истории. Двигаясь из Лидии, персы должны были, прежде всего, покорить малоазийских греков. Лидийские цари уже со времен первого царя Гига, сделавшего в 690 г. до н. э. страну независимой от ассирийского владычества и создавшего обширное государство, признавали большое значение морских сношений и поэтому стремились к владению гаванями на важном для них малоазийском побережье. Им удалось завладеть местностью Троей, после чего они начали борьбу с греческими государствами; некоторые из них, например, Магнезия и Смирна, были покорены и уничтожены. Милет же успешно выдержал одиннадцатилетнюю осаду, благодаря флоту, позволявшему ему свободу морских сношений, и заключил в 605 г. до н. э. мир с Лидией. В это время распалась Ассирия, и лидийский царь Алиатт (609-561 гг. до н. э.) оказался вынужденным для защиты своего царства на востоке начать войну с мидянами; ему удалось удержать под своей властью земли вплоть до реки Галиса. На западе наступило затишье.

К этому времени греческие малоазийские города, ведя торговлю в Египте, Ливии, на Понте и во всей восточной части Средиземного моря, и вытеснив отовсюду начавших приходить в упадок финикийцев, достигли наибольшего расцвета. Наследовавший Алиатту Крез (560-546 гг. до н. э.) возобновил планомерную борьбу с греками и положил конец их самостоятельности. Очень ценя греческую культуру и желая приобщить к ней лидийцев, он пожертвовал в пользу дельфийского храма необычайно ценные подарки, принимал участие в Олимпийских играх, посылая туда своих представителей, и вел дружбу с Алкмеонидами. Но ему слишком ясны были выгоды обладания малоазийским побережьем, для того чтобы оставить его независимым. Поэтому он силой подчинил своей власти Эфес, лежавший неподалеку от Сард, а затем обложил данью остальные города, но обошелся с ними очень мягко, так что они сохранили свою самостоятельность. В 546 г. до н. э. он был осажден в Сардах персами, взят в плен и свергнут с престола царем персов Киром. Лидия была обращена в персидскую провинцию. Против персов восстали ионийские города, за исключением Милета, который предпочел договориться с персами, остальные же города не соединились для совместной защиты от персидской опасности,и один за другим были завоеваны и подверглись более или менее печальной участи. Фокейцы, желая предотвратить подобный исход, решили покинуть свой город; погрузив имущество и семьи на корабли, в числе пятидесяти пентеконтер, они отправились на поиски новых земель. Не будучи приняты своими соплеменниками на Хиосе, они отправились в Алалию на Корсике и занялись морским разбоем. Это вызвало совместное нападение на них карфагенян и этрусков, результатом чего была битва при Алалии (в 537 г. до н. э.). В этой битве фокейцы, хотя и не были побеждены, но потеряли большую часть своих кораблей и решили не оставаться на острове, а переселиться в Региум (Южная Италия). То же самое произошло с жителями ионического города Теоса, основавшими впоследствии Абдеру во Фракии. Остальные города не последовали этим примерам. Даже некоторые острова подчинились персам, несмотря на отсутствие у тех флота, и только карийские города оказали отчаянное сопротивление.

После смерти Кира, последовавшей в 525 г. до н. э., ему наследовал Камбиз, предпринявший завоевание Египта. Покоренные финикийцы и малоазийские греки были вынуждены предоставить в распоряжение персов свои корабли. При помощи созданного таким путем флота, и при участии предводителя греческих наемников Фанея, Камбиз сделался властителем Египта. После его смерти, последовавшей в 522 г. до н. э., царем Персии сделался Дарий Гистасп.

К этим войнам имеет некоторое отношение Поликрат, самосский тиран, заслуживающий упоминания, как представитель греческого морского могущества. Самосцы, достигшие успехов в области кораблестроения, мореплавания, промышленности, земледелия и горного дела, отличались, кроме того, предприимчивостью и изобретательностью. Отец Поликрата, начальник самосского флота, поднял восстание против аристократического правления, свергнул его и сделался тираном. После его смерти власть перешла к трем его сыновьям. Поликрат убил одного брата, изгнал другого и сделался единственным правителем (в 536 г. до н. э.). Обладая выдающимися способностями, честолюбивый и богатый, он в короткий срок построил флот из 100 пятидесятивесельных кораблей, с которыми не мог сравняться никакой другой. С таким флотом, царствуя над морем, он стал вести морской разбой на всем Архипелаге: налагал дань на портовые города, победил милетцев и лесбосцев, разрушил сопротивлявшиеся ему города, завоевал Делос и прилежавшие к нему острова и овладел всем Архипелагом; он даже намеревался основать греко-ионийский морской союз со священным островом Делосом в качестве его центра; однако столицей должен был оставаться город Самос, который он при помощи завоеванных сокровищ сделал красивейшим из городов, привлекавшим ученых, художников и поэтов.

Не имея соперников на море, Поликрат, тем не менее, опасался персидского могущества. Поэтому он предложил Камбизу во время похода против египетского царя Амасиса, своего прежнего друга и союзника, эскадру из сорока кораблей, на которые он посадил своих политических противников, думая избавиться от них. На пути в Египет последние взбунтовались и, вернувшись обратно, разбили Поликрата, вышедшего им навстречу во главе оставшегося флота. Но для взятия Самоса у них не хватало сил, и они обратились в Спарту за помощью против тирана, каковая и была оказана им Спартой и Коринфом. Спартанцы впервые предприняли морской поход, окончившийся неудачей. Союзники осадили Поликрата в его укрепленном городе, прекрасно выдержавшем все их штурмы, и были вынуждены через сорок дней снять осаду. Непосредственная опасность для Поликрата миновала , но у него уже не было ни флота, ни денег на постройку нового. В это время к нему явились послы персидского сатрапа Ороэта, приглашавшего его к себе и предлагавшего поделиться с ним своими сокровищами, так как он, Ороэт, впал в немилость у Камбиза. Поликрат дал себя одурачить и поехал; по прибытии он был схвачен и распят на кресте. Так закончился богатый событиями и блестящий период самосского морского могущества.

Самосская эскадра, отступившая от Самоса вместе с коринфянами и спартанцами, самостоятельно начала заниматься морским разбоем и на награбленную добычу приобрела в собственность остров Гидру, по своему положению очень благоприятный для занятия пиратством. В продолжение пяти лет разбойники появлялись в гавани Кидонии на Крите и грабили суда. Весьма характерным для условий тогдашнего мореплавания можно считать то обстоятельство, что для истребления самосских морских разбойников потребовались соединенные усилия флотов Эгины и Крита.

Дарий вступил на престол в 522 г. до н. э. двадцати восьми лет от роду, устранив предварительно своего соперника. В его распоряжении оказалось необъятное государство, простиравшееся от Кавказа до Эфиопии и от Средиземного моря до Индии; связь между отдельными частями государства была очень слаба, и постоянно, то там, то здесь, вспыхивали восстания. Дарию потребовалось в течение многих лет вести войны, прежде чем он был признан царем повсюду.

Дарий разделил свое царство на 20 областей (сатрапий), по народностям, предоставив им свободу вероисповедания и местное самоуправление. Во главе каждой области стоял наместник (сатрап), которому вменялось в обязанность отражать врагов, выставлять, по требованию царя, известное количество войска и уплачивать дань. Сбором податей ведало специальное учреждение, составленное из чиновников, тщательно подготовленных к административной деятельности. Дарий ввел поземельные налоги и с этой целью велел измерить страну и выяснить доходность земель. Эти поземельные налоги в общем достигали приблизительно 14560 талантов. К этой сумме надо присоединить еще поступления на содержание царского двора, пошлины и т. д. Из остатков Дарий образовал государственный фонд. Заботясь о торговле и сношениях, он распорядился построить целую сеть прекрасных дорог и каналов, упорядочил денежную систему, причем чеканка монеты оставалась монополией правительства. Дорога из столицы Суз до Сард была длиною в 2445 километров, из Суз в Мараканду (Самарканд) – 2500 километров. Через каждые 22 километра находилась почтовая станция с гостиницей и лошадьми для перемены. Дороги служили, главным образом, для почты, а затем уже для перевозки людей и товаров; для проезда из Суз в Сарды требовалось 90 дней. Но курьер делал этот путь, разумеется, много скорей.

Военные силы были организованы Дарием на совершенно новых началах: войско делилось на двадцать отделов (корпусов), расположенных по всем двадцати областям. Корпуса эти подчинялись не сатрапам, как это было позднее, в период упадка Персии, а особым военачальникам, назначавшимся самим царем. Сатрап, однако, должен был заботиться о содержании войск, так как жалованья им не выдавалось. Войска разделялись на полевые и гарнизонные; последние оставались все время на месте, тогда как первые подлежали ежегодным смотрам, производившимся или самим царем или же заслуженным военным начальником. В этих целях государство также делилось на несколько округов.

Наилучшими войсками считалась гвардия царя, состоявшая из двух корпусов по 10 000 человек, мидийского и персидского. Последний, постоянно окружавший царя, комплектовался отборными людьми и назывался «10 000 бессмертных», так как малейший урон тотчас же пополнялся, и десятитысячный комплект всегда был налицо. Остальная пехота была вооружена ручным метательным оружием, как-то: луками и пращами; тяжеловооруженные снабжались копьями и короткими мечами.

Конница, разделявшаяся на тяжелую и легкую, была очень многочисленна и считалась лучшим родом войск; имелись также и колесницы. Кроме постоянных войск, в особых случаях призывалось еще и ополчение, которое было очень многочисленно и комплектовалось самыми разнообразными народностями.

Организация войск была вполне целесообразна, но ее слабым местом было отсутствие военной выучки, а также плохое состояние тактики, стоявшей на очень низкой ступени развития. Войска пешие и конные выстраивались в четырехугольник большой глубины, который мог держаться вместе лишь на совершенно ровном месте и вести наступление на неприятеля лишь одной стороной; все действие такого четырехугольника заключалось в натиске всей массой, возможность маневрирования исключалась. Легкая пехота и стрелки помещались между глубокими колоннами – это была еще тактика Кира. Если строй нарушался, вследствие неровной почвы или превосходства неприятеля, и приходил в беспорядок, то все войско, состоявшее из разнородных частей и обладавшее малой выдержкой, легко охватывалось паникой, в особенности же если наряду с регулярными войсками находилось ополчение. В область тактики Дарий не внес никаких изменений.

Создать персидский флот, при непригодности персов к морской службе и отсутствии соответствующей традиции, не представлялось возможным. Поэтому Дарий пользовался флотами покоренных государств, преимущественно малоазийских греков и финикийцев, а также египтян, карийцев и киликийцев, населявших южное побережье Малой Азии. Они были вынуждены держать в готовности большие флоты, что, разумеется, требовало больших средств.

В 513 г. до н. э. Дарий предпринял поход против скифов, во время которого персы впервые пришли в соприкосновение с европейскими греками; этот поход следует считать предшественником войн с греками, получивших название «персидских войн».

Дарий собрал для этого похода войско численностью в 700 000 человек и приказал подчиненным ему морским государствам приготовить флот в 600 кораблей; кроме того, ионийцам было приказано взять с собой инжинеров и все имевшиеся тогда вспомогательные технические средства.

По мосту, сооруженному греческим строителем, войско перешло через Босфор и стало двигаться к Дунаю, опустошая все на своем пути. Флот должен был прбыть к устью Дуная прямо из Византия. Устье реки оказалось непригодным для перехода войск, и они в продолжение двух дней продвигались вдоль реки. Перейдя Дунай, Дарий оказался в стране скифов; их войска представляли собой легкую кавалерию и проводили ту же самую стратегию, что и русские в войне с Наполеоном в 1812 г., но еще более последовательно; не доводя дела до сражения, они отступали в нескольких направлениях, затем окружали неприятеля, затрудняя ему подвоз припасов и нанося всяческий вред.

Дарий был принужден отступить через два месяца, потеряв 80 000 человек, не считая больных. Достигнув своего лагеря на Дунае, он нашел еще годным к употреблению понтонный мост, охрана которого находилась в руках греков, состоявших на службе у Дария. Один из них, правитель Фракийского Херсонеса, Мильтиад, подговариваемый скифами, вернувшимися к берегам Дуная, советовал разрушить мост, но остальные воспротивились этому.

Дарий вернулся обратно в Азию через Геллеспонт, оставив в Европе часть своего войска под начальством опытного полководца Мегабаза; последний покорил греческие города на Босфоре, Пропонтиде и Геллеспонте, затем добрался до фракийских берегов, вплоть до реки Стримон в Македонии, и овладел последней. Таким образом, в руках персов оказалось две трети побережья Архипелага с главнейшими греческими центрами, а главное – очень важный для греков морской путь к Черному морю, через который в Грецию шел хлеб. Интересы греков очень серьезно пострадали, но могли бы пострадать еще больше, если бы персы использовали все свои преимущества и применили бы на деле бывший в их распоряжении флот; греки, по-видимому, не отдавали себе отчет в серьезности положения.

Несколько лет прошли без значительных столкновений. Греки беспрепятственно плавали по всему востоку Средиземного моря вплоть до Сицилии и вели торговлю почти беспрепятственно,, так как финикийское могущество уже пришло в упадок. Только в Сыртских заливах и на западе Средиземного моря преобладали карфагеняне, а в Тирренском море – этруски, но и для этих народов греки являлись опасными конкурентами.

В это же время необъятное персидское царство, простиравшееся от Македонии до Индии и от Кавказа до Эфиопии, покорило все морские государства восточной части Средиземного моря и достигло в 500 г. до н. э. кульминационной точки своего могущества.

500 г. до н. э. является значительным поворотным пунктом в истории морских войн. Хотя морские сражения, как видно из предыдущего, случались и значительно раньше, однако значение их было невелико и влияние недолговременно. О планомерном ведении морской войны еще и не могло быть речи.

С упомянутого же времени флоты в войне стали действовать наряду с армиями, но, несмотря на то, что сражения происходили одновременно и на суше и на море, решающее значение принадлежало действиям на море. С этой эпохи и начинается развитие морской стратегии и тактики.

Надо отметить, что в это же время произошли важные изменения в типах боевых единиц: во всех флотах в качестве «линейных судов» (Фукидид, I, 14) стали использоваться суда с тремя рядами весел – триремы, вместо применявшихся раньше однорядных – унирем. Триремы встречались еще двумя столетиями раньше: коринфянин Амейнокл построил в 700 г. до н. э. такие корабли для острова Самоса (Фукидид, I, 13). Однако постройку первых таких судов можно с большим основанием приписать сидонянам в 720 г. до н. э. Согласно Геродоту, они выстроили для царя египетского Нехо (609-594 гг. до н. э.) флоты из трирем на Красном и Средиземном морях (Геродот, II, 159). При Априи (589-570 гг. до н. э.) триремы, по-видимому, не применялись, вероятно, потому что обладали конструктивными недостатками и уступали пятидесятивесельным (пентеконтеры) судам. Из последних состоял еще отстроенный в 530 г. до н. э. флот Поликрата, тирана самосского, владевшего окружающим морским пространством (Геродот, III, 39).

Лишь в 500 году триремы были введены одновременно во всех флотах в качестве линейных судов, и как боевые единицы применялись в продолжение целого столетия, характеризующего период расцвета греческого морского могущества. В 400 г. до н. э. в Карфагене появились четырехрядные корабли (квадриремы). Но в Греции еще в течение 70 лет преобладали триремы, и лишь в 330-х годах были заменены квадриремами.

Из древних писателей никто не занимался специально или, по крайней мере, основательно морским делом. Поэтому в их произведениях лишь случайно проскальзывают отдельные сведения. Море, флот, корабли представлялись этим авторам делом обыденным, повседневным; писали они для своих современиков, хорошо знакомых с предметом, и поэтому не вдавались в детали. Изображения греческих и позднейших судов того времени, дошедшие до нас, далеко не так правдоподобны и тщательны, как рисунки судов египетской царицы Хатшепсут. Интереснейшие из греческих изображений, дошедшие до нас, сильно повреждены. Более подробные и точные сведенья об афинском флоте получены при раскопках в Пирее, во время которых была открыта древняя верфь с надписями IV в. до н. э., сделанными ее администрацией. Триремы, во избежание гниения дерева, старались не оставлять надолго на воде, и хранили на берегу. На зиму они ставились для просушки и ремонта в специальные ангары. Остатки таких ангаров найдены не только в Пирее, но и в Энеадах (Акарнания), на островах Эгейского архипелага и в Северной Африке (гавань Аполлония в Кирене). Они были снабжены наклонными стапелями, сложенными из каменных плит или высеченными в скале, обычно по два под одной крышей, разделенные рядом колонн. Размеры этих стапелей позволяют уточнить размеры самих судов: максимальная длина стапеля в Зее (IV в. до н. э.) – 37 м, в Кирене – 40 м, в Эниадах – 47 м, ширина между колоннами – 6 м. Нижние концы стапелей уходили под воду на глубину до 2,5 м. Они, вероятно, были снабжены деревянными полозьями; в Аполлонии в каменном стапеле устроен паз для киля. Суда вытаскивались либо вручную, либо при помощи ворота (лебедки) – бронзовое храповое колесо от такой лебедки найдено при раскопках ангара в Сумиуме.

До 1971 г., когда у северо-западного побережья Сицилии был найден карфагенский корабль середины III в. до н. э., о деталях конструкции античных боевых кораблей, в частности, о расположении гребцов и весел, можно было только догадываться, а все рассуждения на эту тему основывались исключительно на теоретических расчетах. Обломки найденного судна (длина – около 30 м, ширина – 4.8 м, водоизмещение, если исходить из современных стандартов, могло достигать 120 т., но учитывая специфику конструкции античных боевых судов, было, вероятно, вдвое меньше) в настоящее время хранятся в музее Марсалы (Сицилия).

Достоверно известно, что триремы были судами легкой постройки, с острым, крепким носом, плоскодонными, без ахтерштевня и киля, или с небольшим килем, годными для вытаскивания на берег, с небольшой осадкой и с низкими бортами для того, чтобы тяжеловооруженные воины могли легко влезать на триремы, вытащенные на берег. Относительно же расположения гребцов выяснено только, что они сидели один над другим не в вертикальном направлении, а наискось, на небольшой высоте один от другого. Каждый гребец имел по одному веслу. Самая же «загадка трирем», то есть вопрос о расположении и работе гребцов, до сих дискусионен, несмотря на опыты по реконструкции триремы и проведенные испытания ее модели.

Попытка ее разгадать здесь завела бы нас слишком далеко. Можно только признать наиболее правдоподобным изображение трирем, воспроизведенное Р. Хааком (Haak, R. «Ueber attische Trieren»), опытным кораблестроителем, специально занимавшимся этим вопросом. Интересующимся этим вопросом подробнее можно порекомендовать указанный труд, здесь же ограничимся следующим описанием.

Триремы строились из дерева с обшивкою вгладь, без шпангоутов, а лишь со связями из гнутых брусьев гибкой породы дерева. Днище делалось из дубовых досок 8-10 см толщины, скрепленных друг с другом деревянными гвоздями, и часто не имело киля для того, чтобы судно легче можно было вытаскивать на берег и перетаскивать по земле. Точно таким же образом, при помощи малок – шпангоутов для образования формы корпуса, строились у нас вплоть до середины XIX столетия суда всех величин. Шлюпки строятся так и сейчас.

Вытаскивание судов на берег практиковалось очень часто, а в опасное время ежедневно на ночь. Это вызывалось малой мореходностью судов, также желанием дать возможность людям поспать, приготовить еду и поесть на суше. Перетаскивание трирем практиковалось в древности в некоторых местностях, например, через перешеек в 0,5 км шириной (Фукидид, III, 81 и IV, 8), соединявший остров Левкаду с материком (Акарнанией), через перешеек (Страбон, VI, 1) в тарентской гавани и особенно часто, через Коринфский перешеек, имевший в самом узком месте 5 км; там имелась для этой цели специальная деревянная дорога (Фукидид, III, 15 и VIII, 8; Страбон, VIII, 1, 4 и 22).

Трирема была длиной до 45 м, шириной 5,5 м (соотношение 1:8,1), а высота надводного борта – до 3,3 м. Водоизмещение ее было около 60 тонн, на ней было 174 гребца, а всего около 225 человек экипажа. Средняя скорость на веслах достигала 5-6 узлов. Подсчеты, сделанные в конце XX в. и эксперименты с построенной в 1987 г. триремой «Олимпия» (длина – 36,8 м ширина – 5,4 м, высота от киля до тентовой палубы – 3,6 м. Полное водоизмещение – 45 т.) показали, что греческая трирема в боевых условиях могла двигаться со скоростью около 10 узлов (18 км/час), причем набирала эту скорость в течение 30 секунд.

Изогнутый, но, в общем, почти вертикальный форштевень, очень прочной постройки, переходил недалеко от ватерлинии в острый, с тремя чаще всего остриями, таран, сделанный из бронзы, или, по крайней мере, окованный железом. Выше тарана с каждого борта имелось по упорной балке, выдававшейся несколько меньше бивня. Концы этих балок украшались медными головами животных в виде гербов государств. Назначение этих балок было повреждение весел вражеского корабля и его надводного борта при таранном ударе. По другим предположениям эти балки, называвшиеся эпотидами, предназначались для того, чтобы предохранить корпус своего корабля при таранении противника. Для этого они и выступали вперед немного меньше, чем таран, давая ему возможность углубиться достаточно в корпус неприятельского корабля, чтобы его потопить, но не допуская удара всем штевнем, что при слабости тогдашней постройки легко могло привести к гибели своего собственного корабля. Высокий форштевень в верхней части кончался украшением.

Кормовая часть от днища до ватервейса имела ложкообразную форму. Над кормой возвышался фальшборт, широкий снизу и суживающийся спереди, переходивший сверху в украшение, подобно тому, как это было и на египетских судах, где встречались украшения в виде цветка лотоса. Кормовое украшение, выгнутое вперед, образовывало маленький навес, род рубки, служившей для прикрытия командира – триерарха.

Число гребцов с каждого борта было таково: в верхнем ряду по 31 (траниты), в среднем по 27 (зигиты) и в нижнем (таламиты) также по 27; всего 2 х 85 = 170 человек со столькими же веслами. Весла двух верхних рядов были приблизительно одной величины: 4,4 м у транитов, 4,16 м у зигитов, словом немного длиннее, чем четырехметровые весла на современных гребных катерах. Отверстия для весел нижних рядов были вырезаны в борту и находились невысоко над водою, однако на такой высоте, чтобы можно было на плоскодонном челноке пройти вдоль самого борта, не задевая весел. От воды эти отверстия были защищены кожаными мамеринцами. Нижние весла были, вероятно, несколько короче. Правильность этих предположений нуждается в проверке на практике.

Каждый гребец имел определенное место с подушкой на сиденье, заменявшей маленькие покрышки на банках, имеющиеся в нашем флоте. Над гребцами возвышался легкий открытый помост, на котором лишь в средней части устраивался мостик, служивший для прохода вдоль корабля. На случай плохой погоды над кораблем имелся плотный тент. С боков имелись войлочные занавески, обыкновенно открытые, но спускавшиеся во время боя для защиты от метательного оружия. Для уключин верхнего ряда гребцов имелся вынесенный за борт брус, до которого и шел настил верхней палубы, по которой ширина триремы достигала 5,45 м. Над ним шел поручень на стойках для укрепления защитных войлочных занавесок.

Для управления имелась одна пара широких рулевых весел, по одному с каждого борта; действовал ими один человек. Вооружение состояло из главной вертикально мачты в середине судна с высоким прямым парусом на рее и иногда еще с маленьким треугольным парусом над ним и, кроме того, из одной еще маленькой мачты на носу, наклоненной наподобие бушприта: на ней был внизу небольшой рейковый парус, подобный парусу на блинда-рее кораблей эпохи парусного флота.

Каждая трирема имела свое название, причем все греческие названия судов были женского рода. Характерным для эпохи расцвета греческого флота было то, что имя строителя корабля в виде награды связывалось с названием корабля.

Экипаж триремы достигал в среднем до двухсот человек. Помимо 170 гребцов, на корабле имелись солдаты под командой офицера, и люди для управления парусами, которыми ведал кормчий (штурман). Гребцами ведал гортатор, а командир назывался триерархом.

500 год является началом новой эпохи в истории греческих государств. Сорокалетний мирный период жизни греческих государств Малой Азии под владычеством персидской монархии, во время которого они процветали и некоторые из них, например, Милет даже достигли своего наибольшего развития, кончился и уступил место так называемому периоду персидских войн – борьбе исполинской азиатско-африканской монархии с Грецией, сравнительно небольшой и ослабленной разрозненностью и междоусобными войнами. Эту эпоху правильнее было бы назвать «персидскими походами», так как в промежутках между отдельными войнами мир не заключался, и вся эта эпоха была сплошной цепью войн.

Характерно, что повод для начала войны был дан не персами, а греками. Все дело заключалось в безмерном честолюбии правителя Милета Аристагора, бывшего зятем и заместителем посаженного в городе тирана Гистия. Последний спас Дария и его войско в скифском походе, воспротивившись разрушению моста через Дунай, но затем попал под подозрение и был вызван под благовидным предлогом ко двору царя в Сузы.

По подстрекательству Аристагора, Гистий убедил жившего в Сардах брата Дария Артаферна, сатрапа Лидии и Ионии, выставить от городов своей сатрапии флот в числе двухсот трирем и послать его с войском под командой Аристагора для завоевания острова Наксоса, принадлежавшего к Kикладским островам. Это было первое нападение на государство европейской Греции. Предприятие не удалось вследствие разногласий между командирами и храброго отпора со стороны наксосцев. Аристагор вернулся обратно с большими потерями, задолжавший, лишенный доверия и покинутый персами.

Обескураженный своими неудачами, он стал видеть единственное спасение в восстании против персов, к чему его также тайно подбивал из Суз Гистий. Чтобы расположить к себе милетян, Аристагор сложил с себя единовластие и отдал управление в руки народа, причем все перешли на его сторону. Только один историк Гекатей предостерегал народ от восстания в виду безнадежности этой борьбы, но, видя, что его голос остается единственным, он стал категорически советовать милетянам приложить все свои старания для усиления флота, чтобы сделаться хозяевами на море, и напоминал, что Милет, обладая морским могуществом, успешно отстаивал свою независимость в течение ста двадцати лет. Но и на этот его совет не обратили внимания.

Между тем Аристагор, воспользовавшись состоявшим из греческих кораблей флотом, вернувшимся с Наксоса, стал изгонять из ионийских и других городов Малой Азии тиранов, посаженных персами, после чего все города, за исключением Эфеса, заключившего особый договор с персами, присоединились к восстанию. Далее Аристагор стал тщетно просить помощи у Спарты. Ему помогли Афины, метрополия Милета, которые, несмотря на свою вражду с Эгиной и угрозы Артаферна вернуть изгнанного из Афин Гиппия, прислали двадцать кораблей. Кроме того, Эретрия (город на острове Эвбея), обязанная Милету, предоставила ему пять трирем.

Наступательная война на суше началась без всякого обдуманного плана. Соединенные силы ионян, вышедшие из Эфеса, продвинулись к Сардам, отстоявшим на расстоянии трех дневных переходов, взяли незащищенный город и обратили в пепел все, не исключая и храмы. Встретив сопротивление в замке Артаферна, и не будучи в силах им овладеть, они начали отступление, когда услышали о приближении персидских войск. Отступление велось настолько неорганизованно, что персы настигли их у Эфеса и разбили наголову. Это было концом союзного ионийского войска; отдельные его части вернулись в свои города; их примеру, несмотря на все просьбы, последовали и афиняне. Ионийский флот направился к Босфору, взяв у персов Византий, привлек к участию в восстании другие греческие государства и вновь открыл беспрепятственный морской путь в Черное море, обеспечил этим подвоз хлеба в многолюдные греческие города. Вернувшись вслед за тем обратно, он побудил примкнуть к восстанию карийцев. Жители Кипра сами подняли восстание, услышав о сожжении Сард. Персы напали на киприотов; на помощь последним подоспел весь ионийский флот, разбивший финикийский, причем особенно отличились самосцы. Но на суше киприоты не могли победить вследствие разлада и были вновь подчинены персами.

Персидское войско, победившее греков у Эфеса, разделилось на три части и покорило греческие города Пропонтиды, Геллеспонта и Эолии. Одна из этих армий успешно боролась с карийцами и милетянами, но попала в засаду и была перебита. Артаферн, завоевав ионийский город Клазомены, двинулся к главному очагу восстания – Милету, во главе соединенного флота из шестисот кораблей, состоявшего из флотов покоренных морских государств: Финикии, Египта, Киликии и Кипра. При ихп приближении Аристагор, оставив на произвол судьбы город, бежал во Фракию, где был вскоре убит.

После этого главы ионийских городов созвали в Панионионе, общей святыне, в предгорьях Микале, военный совет, на котором было постановлено продолжать войну при помощи флота, для чего решили стянуть к Милету все корабли до последнего.

Последовавшая вслед за этим в 497 г. до н. э. морская битва у маленького островка Ладе перед Милетом была первым морским сражением, более или менее подробное описание которого, принадлежащее Геродоту, дошло до нас. По этому описанию можно заключить, что военно-морское дело греков находилось тогда в первобытном состоянии. Остров Хиос выставил наибольшее количество судов – 100 кораблей, по 40 лучших воинов на каждом; Милет, богатый и населенный город, опоздал со снаряжением и выставил только 80; Лесбос – 70; Самос – 60 и т. д. Фокея, лишь понемногу оправившаяся от выселения и разрушения, происшедшего за 50 лет до этого, не смогла выставить более 3 кораблей, во главе которых, однако, был поставлен лучший и способнейший из военачальников – Дионисий. В общей сложности было выставлено 353 триремы, но флотом их назвать было нельзя; это были скорее девять эскадр, очень различавшиеся по силе, без единого главного начальника, без тактического подразделения и подготовки, а главное без привычки действовать совместно и подчиняться одному командиру.

Каждой эскадре было отведено место в боевой линии, причем самосцы получили место на западном крыле, находившемся в открытом море; рядом с ними были расположены лесбосцы. С самого начала обнаружилось, что у командующего нет тактических познаний, а команды еще не выучились грести. По совету Дионисия и с согласия всех прочих командиров были начаты тактические упражнения. Он усердно начал обучать флот эволюциям, упражнял его в прорыве сквозь линию неприятельских судов и т. д. Для сокращения времени корабли не вытаскивались, как это практиковалось обычно, на берег, а оставлялись ночью на якорях. Если бы мыслями Дионисия прониклись все без исключения, то могла бы появиться основательная надежда на успех даже при встрече с превосходящими силами; но, к сожалению, сознание необходимости этих упражнений скоро перестало разделяться всеми, и ионяне, благодаря разгульной неправильной жизни, стали очень инертными. Несмотря на то, что от подготовки зависел вопрос их жизни, они очень скоро стали тяготиться делом и роптать на лишения и требуемое от них напряжение сил. По истечении недели они не пожелали подчиняться требовательному начальнику, происходившему из незначительной Фокеи, съехали на берег и разбили там палатки. В этих условиях попытки персов посеять при помощи находившихся в Персии изгнанных из ионийских городов тиранов рознь и вражду между греками упали на благоприятную почву.

При приближении персидского флота ионийский вышел к нему навстречу в открытое море, придерживаясь маленького островка Ладе. Общий план нападения на фланги и центр неприятельских сил был заранее распределен между отдельными отрядами, но раньше, чем дело дошло до столкновения, большая часть самосских кораблей поставила паруса и пошла к себе домой на Самос, находящийся невдалеке. Лесбосский и еще некоторые флоты, находившиеся вблизи самосцев, последовали их примеру. Тем не менее, оставшиеся 200 кораблей, в особенности же хиосские, сражались очень храбро. Во время боя несколько раз прорывалась линия неприятельских судов, и большое количество их было захвачено греками. Несмотря на этот кажущийся успех, они не могли долго сопротивляться превосходящим силам неприятеля и, потеряв к концу сражения более половины своих кораблей, обратилась в бегство. Много тяжело поврежденных трирем было посажено на мель у берега Микале. Команды, сошедшие на берег направившиеся на родину, были приняты жителями Эфеса за персов и перебиты.

С наибольшим успехом сражался Дионисий из Фокеи, который, не потеряв ни одного из своих всего лишь трех кораблей, захватил три неприятельских. Увидя, что более не в силах держаться, он направился не на родину, которой все равное не мог оказать помощи, а с удивительной отчаянностью бросился к берегам своих главных врагов-финикийцев, лишенных теперь защиты флота, потопил и захватил там много торговых судов и забрал богатую добычу. Затем он отправился в Сицилию, обосновался там и занялся морским разбоем, нападая только на карфагенские и этрусские корабли, принадлежавшие врагам греков, но не трогая греческих. Несмотря на то, что он не был в силах спасти своей родины, он, тем не менее, стремился нанести вред ее врагам. Лучшая часть самосцев, не желая оставаться под персидским владычеством, также переселилась в Занкле (Мессина).

Затем персы предприняли, одновременно и с суши и с моря, осаду Милета, которую город, разумеется, не мог долго выдержать. Он был взят в 494 г. до н. э. и разрушен до основания. Оставшихся в живых милетян Дарий велел переселить в Ампе в низовьях Тигра. В настоящее время место, где некогда был Милет, величайший и богатейший из греческих городов, совершенно пустынно и лежит довольно далеко от моря. Меандр на протяжении 25 столетий нанес такую массу песка, что заполнил всю бухту. Остров Ладе обратился в холм, возвышающийся среди широкой низменности.

Следующей весной персидско-финикийский флот двинулся на север от Милета и без больших усилий завоевал острова Хиос, Лесбос, Тенедос и др., а также Фракийский Херсонес и все греческие города европейского побережья, вплоть до Византия, опустошив и предав огню все на своем пути и обратив жителей в рабов. Финикийцы, вытесненные греками с Архипелага, вновь овладели им и мстили грекам.

К этому же времени относится и смерть Гистия, которому Дарий разрешил выехать из Суз. Подозреваемый Артаферном, отвергнутый милетянами, он достал у лесбосцев 8 трирем, с которыми направился к Босфору, где захватил все корабли шедшие из Черного моря, и опять запер этот важный морской путь. При известии о падении Милета, он вернулся в Архипелаг, где счастливо избежал встречи с финикийским флотом, но, высадившись из-за недостатка провианта на малоазийском берегу, был разбит персами, взят в плен и распят. Мильтиад, тиран Фракийского Херсонеса, при приближении финикийского флота сел на корабль и с большим трудом прорвался в Афины.

Такова была печальная участь малоазийских греков. Они бы могли избежать ее, если бы действовали единодушно и создали не только многочисленный, но и организованный и хорошо обученный под командой способного начальника флот; во всяком случае, количественное взаимоотношение сил при Ладе было для них гораздо благоприятнее, чем впоследствии при Саламине. Конечный результат, безусловно, стоил затраченных усилий. Близорукость демократических правительств городов в вопросах ведения войны, в особенности же снисходительность по отношению к поведению команд флота при Ладе, просто невероятна, но на подобное непонимание приходится нередко наталкиваться в военной истории.

В европейской Греции дела обстояли таким же образом: несмотря на то, что взятие и разрушение Милета вызывало всеобщую панику, оно не привело к принятию мер для ограждения от грозящей опасности: спартанцы в это время вели кровопролитную войну с Аргосом из-за гегемонии над Пелопоннесом, а Афины продолжали свои раздоры с Эгиной.

Дарий не был намерен ограничиться покорением ионийских греков и, подстрекаемый изгнанным тираном Гиппием, стал, в отместку за сожжение Сард, готовиться к походу на Афины и Эретрию.

К следующей весне 492 г. до н. э. он подготовил большую экспедицию под начальством своего зятя Мардония, человека еще молодого и неопытного, политические и военные взгляды которого расходились со взглядами изгнанных греческих тиранов, живших при дворе в Сузах. По его мнению, ничего не могло быть проще, как, воспользовавшись морским могуществом, приобретенным победою при Ладе, и переправить войско прямо в Аттику. Однако он упускал из виду, что персы не имели ни умения, ни способности к ведению морских войн. Персидское войско было в состоянии совершать самые длинные переходы, даже окружным путем, не утомляясь, и персы, зная это, предпочитали действовать на суше, несмотря на связанные с этим трудности, потерю времени, затруднения в продовольствии и дороговизну.

Мардоний направил через Малую Азию свое войско сухим путем к Геллеспонту, сам же отправился туда с флотом. На пути он посетил ионийские города, изгнал оттуда тиранов, посаженных Артаферном, и установил народное правительство.

Переправив с помощью флота армию на европейскую сторону, он двинулся вдоль фракийского и македонского берегов к Аканфу на Халкидике, недалеко от полуострова Акте. Македония покорилась ему без сопротивления, так как не рассчитывала на помощь греков. Персидский флот двигался параллельно с войском и завоевал лежавший на пути остров Фасос, богатый своими копями; при проходе мимо отрогов Афонских гор (1935 м) флот был застигнут штормом с севера, погубившим большую часть кораблей. Надо думать, что погибло до 300 судов и 20 000 человек. Одновременно с этим армия подверглась нападению воинственного племени бригийцев, отбитых с большими потерями, причем был ранен сам Мардоний; ему удалось справиться с бригийцами, но осень, плохая погода и трудность снабжения армии заставили его вернуться в Азию, не дойдя до греческих земель.

Так кончился неудачей этот поход, начатый большими силами, но при отсутствии умения вести войну, как на суше, так и на море. Он все-таки имел некоторый успех, так как персидское владычество вновь распространилось в северной части Архипелага вплоть до границ Фессалии. В некоторых важных пунктах, как, например, в Эйоне, у устья Стримона, Абдере и в укреплении Дориска, Мардоний оставил сильные гарнизоны. Наличие сильного флота позволило установить строгий надзор за покоренными островами. Фасос, на доходы от своих рудников начавший строить свой флот и крепостные стены, был вынужден, по требованию Дария (в 490 г. до н. э.), выдать корабли и разрушить укрепления.

Греки еще раз счастливо избежали опасности. При частых и регулярных торговых сношениях, они не могли не слышать о надвигавшихся персах, но это мало воздействовало на них, и они даже не делали попыток соединиться для обороны: грекии не верили в удачный исход персидского похода и не ожидали его повторения.

По возращении Мардония, Дарий немедленно лишил его власти и приказал готовить против Афин, Эретрии и вообще против Греции новую экспедицию, начальство над которой поручил Датису и своему племяннику Артаферну, сыну сатрапа Сард, носившего то же имя. Операции было решено начать с покорения Наксоса, как в 499 году.

В противоположность Мардонию, новые полководцы не пренебрегали советами греков, а воспользовались ими. Греческие тираны, находившиеся в Сузах, не поскупились на советы, и старик Гиппий даже отправился вместе с войском в надежде вновь получить власть в Афинах при помощи варваров, подобно тому, как он раньше пытался сделать это при помощи спартанцев.

Подчиненные Персии государства опять должны были выставить большой боевой флот, а, кроме того, и еще большее количество транспортных кораблей для перевозки лошадей, так как было решено взять с собой конницу, род войск особенно опасный для греков, которые, за исключением фессалийцев, не имели его. Для того чтобы выяснить, кто окажет наибольшее сопротивление, во все государства были отправлены посланцы с требованием «воды и земли». В Спарте и Афинах посланцы, в виду оскорбительности этих требований, вопреки установившимся международным нормам, были попросту убиты; большинство же остальных государств и все острова, кроме Наксоса и Эвбеи, подчинились. Богатая и сильная на море Эгина с сильно развитой морской торговлей последовала их примеру, сделав это отчасти из-за страха перед морским могуществом персов, которые могли уничтожить ее торговлю, отчасти же из-за ненависти к Афинам и соперничества с ними.

Узнав об этом, Афины тотчас принесли жалобу на эгинян спартанцам, признав этим самым их гегемонию над всей Грецией. Но это повело лишь к дальнейшим жестоким ссорам и борьбе, во время которой один из спартанских царей, Демарат, был свергнут и бежал к Дарию, принявшему его с почестями. Для борьбы с Эгиной афиняне заняли у коринфян 20 кораблей в дополнение к своим 50; но не смогли препринять ничего толкового.

Весной 490 г. до н. э. в Киликии было собрано хорошо снаряженное персидское войско. По прибытии флота в 600 трирем и кораблей для перевозки лошадей, Датис и Артаферн, после посадки войск на суда, двинулись вдоль малоазийского берега на север и прошли до Самоса. Можно было подумать, что они, так же как Мардоний, направятся к Геллеспонту, но они, пользуясь попутным северным ветром, пошли на юго-запад к Наксосу, отразившему 9 лет тому назад персов и не покорившемуся им до сих пор. Прекрасно выполненная на 500-мильном морском переходе перевозка большого войска с многочисленной конницей служит доказательством высокой степени развития морского дела, даже если считать, что данные Корнелия Непота (Корнелий Непот, Мильтиад, 4), согласно которым войско состояло из 200 000 пехотинцев и 10 000 всадников, преувеличены.

Наксосцы, застигнутые врасплох, не отважились сопротивляться и бежали в горы. Попавшие в руки персов жители были обращены в рабство, а сам остров совершенно опустошен. Далее персы направились к Делосу, жители которого тоже бежали. Датис призвал их обратно, не тронул острова и принес богатые жертвы Аполлону. Это было сделано с расчетом устрашить сопротивлявшихся и мягкостью привлечь на свою сторону тех, которые поднесли «воду и землю».

На дальнейшем пути к Эвбее персы взяли с подчинившихся островов лишь воинов и заложников, завоевали и разрушили один из городов на южной оконечности Эвбеи, не пожелавшей покориться, и двинулись по проливу между островом и Аттикой в Эретрию, где и высадились, не встретив сопротивления. Город, не пожелавший встретить врага в открытом поле, был осажден и, несмотря на храброе сопротивление, был взят персами вследствие измены; жители были обращены в рабство и уведены. Дарий поселил их впоследствии в провинции Киссии близ Суз.

Одно из наиболее враждебных государств было покорено, и персы двинулись на Афины. Гиппий повел флот в отстоявшую на 25 км от Афин и удобную для высадки Марафонскую бухту, полагая, что окружавшая ее равнина будет особенно благоприятна для действий кавалерии. Дорога из Эретрии в Афины через Марафон ему была хорошо знакома, так как в 537 г. до н. э. он совершил этот путь со своим отцом, возвращавшимся в третий раз к власти.

При известии о приближении персов афиняне мобилизовали всех способных носить оружие граждан и избрали десять военачальников, по одному на филу; среди них были Аристид и Мильтиад, поселившийся в Афинах после бегства из Фракийского Херсонеса. Оправданный от обвинений, возведенных на него в бытность его тираном, он стал вновь пользоваться заслуженным уважением. По его совету афиняне решили не ограничиваться обороной города, так как несогласие граждан давало повод бояться измены в случае осады, что уже случилось в Эретрии, и выступили навстречу врагу. При высадке персов в Марафоне афинское войско заняло позицию на хребте Пентеликон, на который трудно было напасть, и через который существовала единственная удобная для армии дорога в Афины. К последним присоединились их верные союзники платейцы. В Спарту с просьбой о помощи был спешно послан гонец, проделавший путь в 180 км за два дня, но спартанцы ответили, что они смогут выступить только в полнолуние, до которого оставалось еще пять дней.

Таким образом, афиняне были предоставлены самим себе, лишь Платея выслала им 1000 гоплитов. Тем не менее, Мильтиад твердо решил идти навстречу персам, несмотря на их силы, с которыми, однако, Датис не рисковал ни напасть, ни обойти греков. Мильтиад сумел привлечь на свою сторону большинство голосов, и ему было поручено верховное командование. Видя нерешительность персов, он стал выждать, когда они опять сядут на корабли, к чему их побудило появление блестящего щита на Пентеликоне, служившего как бы сигналом. Датис решил высадить свою армию в Фалеронской бухте, чтобы оттуда вступить в опустевшие Афины, находившиеся невдалеке.

После того, как персидская конница, а также часть пехоты были посажены на корабли под прикрытием остальной армии Мильтиад продвинул свое войско на расстояние до 1500 м от врагов и, во избежание обхода с фланга, растянул свой фронт по длине, равной длине строя неприятеля. С усилением флангов центр афинских войск оказался очень неглубоким. Распределив так свои силы, он повел рвавшихся в бой греков бегом в атаку, отчасти для того, чтобы менее подвергать войско действию персидских стрел и скорее довести дело до рукопашного боя, в котором имели перевес гоплиты, отчасти же ради морального эффекта, производимого сильным натиском. Но персы выдержали атаку, и лишь после продолжительного боя флангам греков удалось обратить в бегство противостоящих им персов; после этого, по приказанию командиров, греки двинулись на помощь центру, который находился в стесненном положении. Греки одержали полную победу. Они бросились преследовать бежавших персов, толпами стремившихся на корабли. У берега произошла еще одна решительная схватка, во время которой греки захватили 7 вытащенных на берег кораблей. Остальные уже были спущены на воду. Потери персов достигали 6400 человек, греки потеряли 192 человека.

Через день после битвы пришли 2000 посланных на помощь спартанцев, но им оставалось только посмотреть на поле битвы с павшими и вернуться обратно.

После этой битвы персидский флот забрал пленных жителей Эретрии, оставленных на время на маленьком островке Айгилее, и двинулся в залив Фалерон. Афинское войско под командой Мильтиада быстро вернулось в город и приготовилось к его защите. Гиппий с самоуверенностью эмигранта совершенно напрасно рассчитывал на восстание своих сторонников в Афинах. Персидский флот в ожидании этого восстания простоял некоторое время на якоре в бухте, а затем, ничего не предприняв, двинулся обратно домой.

Второй персидский поход все-таки не был лишен некоторого успеха. Благодаря умелому использованию своих морских сил персам скоро и без потерь удалось доставить в греческие воды большое войско: остров Наксос, сопротивлявшийся в течение 10 лет, удалось взять без труда; острову Делосу и другим Kикладским островам вскоре пришлось почувствовать тяжесть персидской власти; ненавистная Эретрия была уничтожена; около Афин персы очутились в самое благоприятное время года (август), и при своей многочисленности они легко могли бы победить афинян, если бы их армия обладала лучшей тактической подготовкой, всегда имеющей решающее значение. Относительно флота следует заметить, что он вполне выполнил возложенную на него задачу и сделал все, что от него требовалось, так как Афины, которые не лежат у моря, были ему недоступны. Афины с маленькой Платеей защитили всю Грецию от врага и по заслугам стали считаться спасителями эллинов от варваров, чем возбудили, однако, зависть своих же единоплеменников.

Мильтиад сделался первым человеком в Афинах. Это вызвало зависть его политических противников, и их ненависть привела его к печальной участи, не без личной его, впрочем, вины. По его предложению, сопровождавшемуся заманчивыми обещаниями, афиняне предоставили ему весь флот из 70 кораблей, с войском и всеми необходимыми средствами для завоевания отошедших к персам островов. С этими силами он отправился к острову Паросу, который, однако, не согласился выплатить по его требованию 100 талантов и выдержал осаду. Вернувшись без успеха, с пустыми руками и раненый, Мильтиад подвергся нападкам со стороны своих старых врагов и, не будучи в состоянии оправдаться, был присужден к непомерному денежному штрафу, за неуплату которого был брошен в тюрьму, где и умер от ран.

После второго неудачного похода на Афины Дарий, еще более раздраженный, немедленно приказал сделать во всех провинциях новые военные приготовления и потребовал от вассальных морских государств еще большего количества боевых кораблей и транспортных судов. Несмотря на то, что второй персидский поход (490 г. до н. э.) последовал сейчас же после первого (492 г. до н. э.), на подготовку к третьему понадобилось целое десятилетие.

Это было большой удачей для греков; действительно, каким образом могла бы сопротивляться маленькая разрозненная Греция, все еще беззащитная на море, если бы Дарий – сам выдающийся организатор, да еще пользовавшийся советами опытных греческих эмигрантов, вновь предпринял бы через непродолжительный срок поход в Грецию со своими неимоверными сухопутными и морскими силами? После подчинения средней Греции, несмотря на героическую храбрость спартанцев, не обладавших, однако стратегическими способностями, Пелопоннес не удержался бы. Такая же участь постигла бы и Арголиду, несмотря на всю ненависть ее к персам.

Прежде чем были окончены приготовления к войне с греками, единственным в мире народом, не признававшим персидского царя, в 487 г. до н. э. вспыхнуло положившее восстание в Египте. Это заставило персов двинуть армию сначала туда.

В 486 г. до н. э. Дарий умер. Ему наследовал Ксеркс, типичнейший восточный деспот, для которого собственные непостоянные желания были законом. Покорив в следующем году (485 г. до н. э.) Египет при помощи уже подготовленного войска и сделав там наместником своего брата Ахемена, он приказал возобновить приготовления к греческому походу. По совету Мардония, пользовавшегося у него большим уважением, войну решено было вести в основном сухопутными силами, что уже один раз окончилось неудачей. Решению Ксеркса, кроме Мардония, надеявшегося в случае победы стать наместником Греции, способствовало то обстоятельство, что племя Алеуадов, господствовавшее в Лариссе (Фессалия) и стремившееся овладеть всей Фессалией, обратилось за помощью к Ксерксу.

Перевозка морем такого большого войска, какое собрал Ксеркс, была невозможна; приготовления велись в самом широком масштабе. Войско должно было выступить следующей весной не из Киликии, а из Сард, и перейти на европейский берег через Геллеспонт, где для ускорения перехода предполагалось навести мосты. Затем, для избежания обхода опасных для судов отрогов Афонских гор, через полуостров Акте на низком месте, ближе к материку, должен был быть прорыт канал такой ширины, чтобы две встречные триремы, идущие под веслами, могли свободно разойтись. Для перехода войска через реку Стримон, широкую у устья, предполагалось также навести мост. Эти работы должны были быть выполнены командами судов флота, стоявшего на вновь основанной базе в Эносе во Фракийском Херсонесе. Следы канала сохранились до сих пор. Для содержания войска во Фракии и Македонии повсюду на пути были устроены продовольственные пункты. Кроме военного флота, армию должен был сопровождать целый флот транспортных судов с запасами всякого рода.

Ко времени второго нашествия персов силы греков на море были еще до того незначительными, что никто и не помышлял о сражении с персидским флотом. В Афинах, как и в других греческих государствах, вся военная подготовка заключалась в воспитании граждан хорошими войнами. Победа при Фивах и Халкиде в 509 г. до н. э. и особенно успех при Марафоне подтверждали ее целесообразность. Это было всеобщим мнением, разделявшимся древними родами, а также и пользовавшимся большим влиянием и уважением Аристидом, принимавшим участие в законодательстве Клисфена и близким к Алкмеонидам.

Но вскоре нашелся, добившийся впоследствии, несмотря на все препятствия, большого влияния человек, который, поняв своим глубоким и дальновидным умом, что будущее Афин лежит на море, поставил себе великую задачу – создать в афинском государстве сильный флот и ряд гаваней, снабженных всем необходимым, приучить весь народ к мореплаванию и обучить воинов, годных для морской войны. Благодаря своему гению, ему удалось совершить это великое дело, и даже больше – на его долю выпало счастье выйти с этим флотом победителем над превосходящими силами варваров. Таким образом, он создал своей родине морское могущество, то есть средство для достижения власти, богатства и славы.

Фемистокл, родившийся в 525 г. до н. э., происходил из старого афинского рода, хотя его отец и не принадлежал к числу эвпатридов, а мать не была даже афинянкой. Поэтому он не считался полноправным гражданином и, обладая лишь небольшим состоянием, не принадлежал к первому классу граждан. Благодаря своим выдающимся способностям, ему удалось без труда преодолеть все эти препятствия. Обладая большим честолюбием и огненным темпераментом, он с молодых лет преследовал только одну цель: служить отечеству и стремиться к его величию и могуществу.

После бурно проведенной молодости, когда он старался привлечь к себе внимание блеском и экстравагантностью, он сравнительно рано начал политическую деятельность, стремление к которой проявлял еще мальчиком в играх со своими сверстниками. Он любил выступать в качестве адвоката в воображаемых процессах, для практики в ораторском искусстве. Изящные искусства, процветавшие в Афинах, не привлекали его, и его взоры были обращены исключительно на практические вопросы, на политику.

Превосходный и находчивый оратор, он скоро был замечен и стал стремиться к тому, чтобы выдвинуться, причем по своей пылкости очень часто не воздерживался от возражений высокопоставленным лицам, чем восстановил против себя консервативные и знатные круги и Аристида. В средствах он оказался не очень разборчивым, особенно же его осуждали за способы добывания денег; но надо заметить, что Фемистоклу деньги были нужны лишь как средство для реализации высших целей. По нравственным нормам того времени, подкупом можно было достичь почти всего.

Фемистокл храбро сражался при Марафоне. Эту блестящую победу в Афинах рассматривали как избавление от персидской угрозы; его же дальновидное око усмотрело только начало ее. Он уже тогда ясно понимал, что могущественный флот – верное средство для ограждения от персидской опасности и достижения Афинами могущества и богатства. Создание флота требовало полного переворота не только во взглядах на систему защиты страны, но пересмотра государственного бюджета. Нужны были большие деньги. Создание и содержание флота тогда, как и теперь, стоило дорого. Свободной наличности у государства не было, а навкрариям было тяжело содержание даже небольшого флота.

Но самым трудным было найти среди беспокойных афинян достаточное количество людей для тяжелой работы гребцов. Несмотря на то, что для Фемистокла не существовало невыполнимых планов, он с самого начала натолкнулся на упорное противодействие Аристида и эвпатридов, голоса которых стали решающими после Марафонской битвы. Они были противниками широких планов Фемистокла, планировавшего переместить центр тяжести обороны государства с суши на море, что шло вразрез с историческими традициями и духом законов Солона, рассматривавших в качестве основы государства землевладение и земледелие. К флоту афиняне не питали доверия, особенно же после того, как большой ионийский флот потерпел неудачу при Ладе и не спас Милета от разрушения. В это же время один из эвпатридов по имени Ксантипп, выступавший обвинителем Мильтиада, добился его осуждения, и Аристид был выбран в 489 г. до н. э. первым архонтом.

При таких условиях потребовалась многолетняя партийная борьба и весь гений Фемистокла, прежде чем ему удалось добиться осуществления своих идей. Лишь в 483 г. до н. э., после изгнания подвергнутого остракизму Аристида, Фемистокл вздохнул свободно и предложил народу свой закон о флоте. На получавшиеся от наследственной аренды принадлежавших государству Лаврионских серебряных рудников (в южной части Аттики) на доходы, делившиеся до сего времени между отдельными гражданами, что не приносило пользы самому государству, немедленно должны были быть построены 100 трирем. Для осуществления этой цели сто почтенных и состоятельных граждан получали в виде аванса по одному таланту (приблизительная стоимость корпуса триремы) с обязательством построить трирему. Если постройка оказывалась удачной, это готовое судно принималось правительством, если же нет, то аванс должен был быть возвращен. Доходы с рудников в то время не превышали 100 талантов в год, и сумма, вероятно, восполнялась продажей многочисленных новых «клем» по одному таланту.

Не решаясь выставить действительную, очень отдаленную причину, вызывавшую необходимость создания морского могущества – защиту от персов, Фемистокл выдвинул другую причину – все еще продолжавшуюся войну с Эгиной, сильно вредившей торговле по всему побережью Аттики. Выставив эту причину, Фемистоклу удалось убедить народ отказаться от ежегодных доходов и решиться пойти на трудную морскую службу. Его мысль, что море должно сделаться ареной могущества греков (Фукидид, I, 93) – победила, и его проект осуществился в виде закона. Для создания судов лучшей конструкции он привлек в Афины коринфских строителей, слывших лучшими в Греции, и лихорадочная работа по сооружению новых трирем началась.

Выбранный в следующем 482 г. до н. э. первым архонтом Фемистокл обратил внимание на создание и использование необходимых для флота защищенных военных гаваней и верфей. Открытая Фалеронская бухта, которой до сих пор пользовались афиняне, была оставлена и вместо нее были сооружены три защищенные гавани на скалистом Пирейском полуострове: две маленькие в круглых бухтах Мунихия и Зея, расположенные в юго-западной части полуострова, и одна большая, в бухте Кантарос по правую руку от входа в теперешний Пирейский порт.

Для защиты гаваней от врагов была начата постройка стены приблизительно в 11 км длиной и в две колеи шириной (Фукидид, I, 93 и II, 13). Эта стена охватывала весь полуостров с гаванями, так как Фемистокл предполагал сделать всю эту часть неприступной крепостью. В случае повторения нашествия персов на слабо укрепленные Афины жители должны были покинуть город и укрыться в Пирее, чтобы оттуда с помощью флота вести войну хоть со всем миром.

Этот грандиозный по своей смелости и уверенности план был построен на верном основании. По изготовлении первой сотни трирем начали строить вторую, и к лету 480 г. до н. э. у афинян в боевой готовности имелось 200 кораблей с командой в 40 000 человек.

Еще не так давно афиняне должны были занимать 20 кораблей у коринфян, чтобы справиться с Эгиной, а теперь обладали великолепным флотом в Сароническом заливе. Постройка гаваней и стен не была завершена, когда осенью 481 г. до н. э. пронесся слух, что из глубины Азии в Сарды идет огромное войско, чтобы с помощью многочисленного флота покорить Грецию.

Для этого похода Ксеркс собрал в Криталле в Каппадокии все силы своего государства, как сухопутные, так и морские, стянув их с берегов Каспийского и Черного морей, а также из Эфиопии и Индии. Войско состояло из 46 различных народностей, флот из кораблей 10 вассальных государств, целого ряда островов и отдельных городов.

Ксеркс хотел раздавить врага своей численностью. В многочисленности войска заключалась его главная слабость: его невозможно было перевезти морем, движение его было очень медленным, а снабжение очень затруднительным. В Криталле Ксеркс сам стал во главе войска и повел его в Сарды, откуда снова отправил послов с требованием «земли и воды» во все греческие города, кроме Спарты и Афин.

С началом весны 480 г. до н. э. он двинулся с войском из Сард, через Илион (Трою) по направлению к Геллеспонту. Флот следовал за ним вдоль берега. У Абидоса он устроил гребные гонки, в которых победили сидоняне. Последовавший затем переход в Европу через Геллеспонт по двум понтонным мостам, наведенным между Абидосом и Сестосом, занял 7 дней. Мосты были сооружены греческими техниками из Малой Азии и состояли из 360 и 314 кораблей.

В Дориске во Фракии был произведен смотр всем силам и была выяснена их численность. По Геродоту количество пеших воинов, по большей части неорганизованных, достигало 1700000, а конницы – 80000: цифры эти можно считать сильно преувеличенными.

Более достоверными кажутся сведения о флоте, численность которого выяснить много легче. Он состоял из 1207 трирем; финикийцы выставили 300, египтяне 200, киприоты 150, киликийцы и другие племена южного побережья Малой Азии 180, греки с западного побережья, с островов и с Черного моря доставили 337 кораблей. Каждая трирема, кроме гребцов, имела еще по тридцати солдат из лучших войск персов, мидийцев и саков. Триерархи и начальники отрядов были той национальности, к которой принадлежали корабли, но высшее начальство над флотом было поручено персам, людям незнакомым с морским делом. Весь флот был разделен на четыре эскадры, во главе каждой стояло по высокопоставленному персу, причем двое из этих начальников были сводными братьями Ксеркса.

Количество транспортных судов, главным образом тридцативесельных и торговых кораблей, достигало 3000. Команды одних только военных судов, если на каждый корабль приходилось по 200 человек, должны были составить 240 000 человек.

Из Дориска Ксеркс выступил дальше в Аканф, двигаясь все время вдоль берега, сопровождаемый флотом, вплоть до Халкидики, где флот прошел через вырытый для него канал в Термы (Салоники), а войско, отделившись от него, направилось туда же напрямик. Уже в это время возникли затруднения с продовольствием. Земли, через которые шло войско, были совершенно опустошены.

В Термы, где была сделана остановка, вернулись послы. Они принесли знаки покорности всех государств северной и средней Греции, кроме Фив.

Осенью 481 г. до н. э., когда в Афины пришла весть о грандиозных приготовлениях персов к походу против Афин, Фемистокл призвал всех греков соединиться для защиты национальной независимости и созвал всеобщее греческое собрание в Истме в Коринфе, расположенном в центре Греции. Из сотен независимых городов-государств осталось верным национальным интересам только тридцать одно; из пелопонесских общин не явились на собрание аргосцы и ахейцы, питавшие смертельную ненависть к спартанцам; из средней Греции, кроме афинян, явились лишь мегаряне и жители маленьких городов Плати и Теспии в Беотии, а также Локриды и островов Эвбея и Левкадия; из северной Греции приняли участие лишь Амбракия, остров Эгина и еще несколько мелких островов.

Все эти государства послали на общее собрание в Истме своих уполномоченных, которые дали клятвенное обещание действовать совместно против варваров и образовали союзный. Первым решением стало прекращение всех раздоров (прежде всего, между Афинами и Эгиной); затем главное командование сухопутными войсками было предоставлено спартанцам; командование морскими силами по праву принадлежало Афинам, но Фемистокл, как уполномоченный, великодушно отказался от этого во избежание нарушения единства командования.

Затем были отправлены послы в Аргос и Сиракузы, на Коркиру (Корфу) и Крит с просьбой о помощи, но их миссия оказалась безуспешной. Могущественный тиран сиракузский Гелон предложил выслать войско, но при условии, что главное начальство над всем будет поручено ему. Это требование было оскорбительно для греческого самолюбия, и от его помощи отказались. Вскоре после этого Гелон подвергся жестокому нападению карфагенян, вторгшихся на Сицилию по побуждению Ксеркса. Коркира, сильная на море, изъявила готовность выставить 60 трирем, но вооружила их лишь летом 480 г. до н. э. и послала к мысу Тенару, чтобы выждать там, на чьей стороне будет победа. Аргос и Крит вообще уклонились от помощи.

Когда весной 480 г. до н. э. Ксеркс двинулся к Геллеспонту и этим дал понять, что избирает сухой путь, несколько фессалийских государств стали просить защитить их от Ксеркса, которому в противном случае они вынуждены были бы покориться. Союзный совет согласился и послал им 10 000 гоплитов под начальством спартанцев, морским путем, так как Фивы были ненадежны, до гавани Алос в Пагасейском заливе, откуда войска, усиленные фессалийской конницей, двинулись к Темпе, а флот остался в Алосе. Узкую Темпейскую лощину можно было удержать и против превосходящих сил противника, но Фемистокл, командовавший афинскими силами, обратил внимание на то, что для ее удержания необходимо было иметь сильный флот, ибо для персов не было ничего легче, как высадить часть своих войск несколько южнее и окружить греков в Темпе. Небольшой же греческий флот при отсутствии на этом побережье гаваней отнюдь не мог рассчитывать на успех при встрече в открытом море с более многочисленным персидским флотом. К тому же греки могли быть обойдены через горный проход, находившийся к северо-западу от Олимпа. Поэтому Темпейская позиция по его совету была вскоре оставлена, и экспедиция в начале июня тем же путем, как и пришла, вернулась обратно к Коринфскому перешейку (в Истм).

Ксеркс, услыхав, что Темпе занято, предпринял из Терм рекогносцировку к устью р. Пенея на сидонской триреме; он нашел проход свободным, фессалийцы покорились ему, и он мог беспрепятственно продолжить поход до Отийских гор, служивших границей между северной и средней Грецией. С флотом он должен был опять разделиться, так как гористый фессалийский берег совсем не был пригоден для прохода войска. Поэтому флот был пока оставлен в Термах и должен был через 14 дней прийти в Малиакский залив, чтобы там соединиться с войском. Последнее, дойдя до Отийских гор, остановилось, так как единственный проход между скалистым берегом и морем – Фермопильский, в то время шириной в одну колею, был сильно укреплен.

После возвращения первой экспедиции из Фессалии, что вызвало потерю северной Греции, союзный совет опять-таки по совету Фемистокла решил удержать за войском и флотом позицию по линии Фермопилы – Артемизий и защищать среднюю Грецию. Поэтому в середине лета, когда Ксеркс двинулся из Терм, греческий флот под командой спартанца Эврибиада был спешно послан в Артемизий, а спартанский царь Леонид с небольшим отрядом быстро двинулся к Фермопильскому проходу. По пути к нему присоединились подкрепления, так что в общей сложности у Фермопильского прохода сосредоточено было 6000 гоплитов, хотя спартанцев из них было всего 300. Тысяча фокейцев заняла горную тропу, которая была открыта лишь в это время.

Ксеркс не решился сразу напасть на сильную позицию, а расположился перед ней лагерем и в течение четырех дней выжидал прибытия флота, с помощью которого можно было напасть на врага с фланга или же высадить войско в тылу. Не дождавшись флота и испытывая недостаток в припасах, он приказал лучшим частям своей армии начать атаку. Но несколько отрядов в тот же день, а равно и в последующие дни были отбиты с большими потерями.

Тогда он решил идти в обход по горной тропинке, указанной ему местными жителями. Его 10000 «бессмертных», предводительствуемые Эфиальтом, поднялись ночью в горы, с рассветом напали на фокейцев, разбили их и, быстро спустившись вниз, зашли в тыл грекам, стоявшим в Фермопилах. Леонид, заметив, что он обойден, и увидев безнадежность своего положения, так как отступление было отрезано, отпустил почти всех союзных воинов и остался во главе отряда в 1900 человек, состоявшего из 300 спартанцев их илотами.

На следующий день персы повели наступление с обеих сторон, и спартанцы пали в геройской битве; общее число убитых со стороны персов достигало 20 000 человек. Ксеркс в ярости при виде своих потерь не постыдился обесчестить труп Леонида. Греческий отряд, хотя и был уничтожен, тем не менее, причинил врагу тяжелый урон. Моральный успех оказался на стороне спартанцев, обеспечивших себе вечную славу.

Греческий флот одновременно с этим занял позицию в Гистиайской бухте на северном побережье Эвбеи у мыса Артемизий. Ширина пролива в этом месте суживается до 3000 и даже до 2400 м. Флот загородил путь к Фермопилам, заняв к тому же выгодную позицию, так как в других не было возможности вытаскивать суда на берег, а в данном месте это было вполне осуществимо.

Флот, кроме девяти пятидесятивесельных судов, состоял из 271 триремы; из этого числа почти половина, именно 127, принадлежала Афинам. Коринф выставил 40 трирем, остальные государства не более чем по 20 каждое. Спарта прислала только 10. Тем не менее, командование находилось в руках спартанца Эврибиада. Фемистокл командовал только афинскими кораблями, но он пользовался всеобщим доверием и был душой всего дела, поэтому фактически общее руководство находилось в его руках.

Связь с Фермопилами поддерживалась быстроходными судами; три триремы находились в дозоре у острова Скиатоса и следили за движением персидского флота. По неосторожности эти три триремы во время разведок подошли на 60 миль к Термейскому заливу и были замечены персидским авангардом из 10-ти быстроходных судов, который погнался за ними.

Два греческих судна были настигнуты и захвачены, причем одно из них, эгинское, оказало упорное сопротивление. Третье, афинское, было посажено на мель в устье Пенея, откуда команда пробралась на родину. Три персидских корабля прошли к Скиатосу и воздвигли в узком проливе между островом и материком на мирмекской (муравьиной) отмели в виде отличительного знака каменный столб, сложенный из строительного камня, взятого из Терм, а затем присоединились к флоту.

Персидский флот, усиленный на пути в Грецию кораблями многих покоренных им греческих островов и городов, двинулся на юг, дойдя в первый же вечер до мыса Сепиаса. Этот переход в 90 миль был сделан в среднем, если принять наибольшую продолжительность для в 15 часов, со скоростью шести узлов. Для армады, состоявшей свыше чем из тысячи военных и транспортных судов, такой переход надо признать удивительным. Затем флот стал восемью колоннами на якорь вдоль скалистого и недоступного для него берега. Ночь прошла спокойно, но с рассветом начался шторм, продолжавшийся три дня и настолько сильный, что ни один из якорных канатов не выдержал. Есть основания думать, что во время этого шторма было разбито о скалистые берега и погибло свыше 400 военных и транспортных судов.

Получив с находившихся на Скиатосе наблюдательных постов огневые сигналы о приближении персидского флота, греки настолько испугались, что отступили к Халкиде, думая защитить, по крайней мере, самое узкое место пролива между Эвбеей и материком. Однако преувеличенные сведения о кораблекрушении персов у мыса Сепиаса, сообщенные им оставленными в Артемизии разведчиками, быстро подняли их дух, и они вернулись на прежнюю позицию в Гистиайскую бухту.

Когда на четвертый день шторм улегся, персидский флот двинулся вдоль берега к Пагасейскому заливу и вскоре после полудня стал на якорь в Афетской бухте, имевшей глубину около 73 м и окруженной со всех сторон горами, хорошо защищавшими от ветра и волн. Однако скалистые и крутые берега не давали возможности вытащить корабли на берег.

Суда греков, находившиеся в бухте и закрытые высокими горами, не были видны персам из Трикирийского пролива. Персы завидели греческий флот лишь при входе, с расстояния в 7 миль, но, находясь в походном строю, не решились на нападение.

На следующий день персидские корабли были приведены в порядок, начальниками был произведен смотр и состоялся военный совет. Для того, чтобы отрезать грекам отступление и не выпустить ни одного из их судов, было решено немедленно послать в обход Эвбеи эскадру в 200 кораблей, причем она должна была обогнуть и остров Скиатос, чтобы не быть замеченной греками. Произвести нападение было решено лишь по получении сигнала от судов, зашедших в тыл к грекам.

Между тем, последние, завидя колоссальные силы персидского флота, который они считали почти погибшим, вновь стали помышлять об отступлении. Фемистоклу пришлось приложить все свои силы и употребить все свое влияние, чтобы убедить Эврибиада и коринфян удержать прежнюю позицию. По получении от перебежчика известия об отряде, отправленном в обход, был созван военный совет, на котором после долгих колебаний было решено напасть на врага в тот же вечер, чтобы ознакомиться с его приемами и узнать, насколько он умеет совершать маневры, особенно же маневр прорыва сквозь строй.

Лишь только персы заметили приближавшихся к ним греков, они двинулись им навстречу в уверенности, что им легко удастся захватить весь греческий флот, подвигаясь по принятому у финикийцев обыкновению строем в виде полумесяца. Но греки не вышли на свободную воду широкого Трикирийского пролива, а задержались в устье пролива Ореос и по сигналу рога оттянули свои фланги немного назад, так что те пришли в соприкосновение с обоими берегами и закрыли весь вход. Таким образом, их боевой строй имел вид дуги с выпуклостью, обращенной к неприятелю, и состоял из двух рядов судов, обращенных к неприятелю носом. Выждав приближение неприятеля, греки по второму сигналу обрушились на него, и в это же время финикийцы сделали попытку прорвать строй греческих судов. Грекам удалось легко справиться с прорвавшими их строй финикийскими судами в то время, когда те разворачивались, с помощью судов, поставленных по мудрому совету Гераклида во втором ряду. При этом без значительных потерь удалось захватить 30 судов у неприятеля, ошеломленного неожиданным маневром. Наступившая вскоре темнота положила конец бою.

Греки, к которым присоединился еще один лемносский корабль, вернулись на свою безопасную позицию, а персы были вынуждены опять становиться на якорь в глубоких водах Афетской бухты. Поздним вечером разразилась буря с грозой и проливным дождем, что заставило персов провести очень беспокойную ночь. Эта же буря оказалась роковой для обходного отряда, который с раннего утра выступил к северу Скиатоса для обхода греков. Он был выброшен на рифы у юго-восточных берегов Эвбеи и весь погиб у ее скалистых берегов.

На следующий день персы ничего не предприняли, так как были удручены неудачей предшествовавшего дня, нуждались в отдыхе после бессонной ночи и должны были исправить повреждения. Кроме того, они ожидали сигнала от обходного отряда.

У греков же, наоборот, настроение было приподнятое; известие о гибели обходного отряда его еще улучшило, так как на случай отступления обратный путь оказывался свободным; кроме того, к ним подошли еще 53 новых афинских корабля. Всего Афины выставили на защиту отечества 200 кораблей – все свои морские силы; из них на 180-ти команду составляли афиняне и дружественные им платейцы, а на остальных 20-ти – переселившиеся из Афин в Халкиду клерухи. Таким образом, афинские суда составляли почти две трети всего флота, в котором насчитывалось теперь до 324 кораблей.

К вечеру греки опять атаковали персов, но встретились только с несколькими киликийскими кораблями, по всей вероятности, высланными позднее для соединения с главными силами персов. Они не могли найти персов у Афета, приняли греков за них, и были ими потоплены. С наступлением темноты греки опять возвратились на свою удобную стоянку.

Не получив и на следующее утро известий от обходного отряда, персидские адмиралы более не решились медлить с прорывом в Малиакский залив, зная, что Ксеркс уже шесть дней тому назад прошел Алос (в Пагасейском заливе). Поэтому к полудню весь флот их вышел из гавани и выстроился в Трикирийском проливе (6000 м шириной) в виде полумесяца, растянувшегося на протяжении нескольких миль против входа в пролив Ореос.

Подготовившись так к решительной битве, персы намеревались окружить греков, но те благоразумно не вышли на открытую воду, а выстроились между Гистиайским заливом и островом Аргиро, заперев пролив, суживающийся в этом месте до 3200 м. Для этого, принимая ширину корабля с веслами в 15 м, им понадобилось всего 213 кораблей, что при наличии 324 трирем оставляло в их распоряжении свыше 110 кораблей для арьергарда, или второго ряда, и для защиты узенького пролива между маленьким островком и материком.

Персы двинулись на врага в полном порядке, но, войдя в пролив, стали мешать друг другу, ломать весла, и нарушили строй; когда они подошли достаточно близко к грекам, те по сигналу устремились на них, и по всей линии завязалась жестокая битва, во время которой обе стороны сражались одинаково храбро. В рядах греков особенно отличились афиняне, среди которых выделился Климий, отец Алкивиада. Но в силу большого численного перевеса персов грекам все-таки не удалось одержать решительной победы. Тем не менее, они удержали позицию, а персы были вынуждены вернуться на свою старую якорную стоянку.

Персидские потери превышали греческие, хотя и у греков много трирем было захвачено неприятелем вместе с командой, а половина афинских кораблей имела течь или другие аварии. Это обстоятельство делало сомнительной целесообразность пребывания флота у Артемизия, тем более, что там не имелось средств для починки судов. К тому же триаконтера, державшаяся у Фермопил, вернулась в Гистиайский залив с известием о взятии Фермопильского прохода и гибели Леонида с войском; после этого дальнейшее пребывание флота у Артемизия потеряло всякий смысл, и он вернулся через Эвбейское море в Саронический залив.

Фемистокл взял на себя командование арьергардом и должен был прикрывать отступление. На пути он делал на прибрежных скалах узких проливов бросавшиеся в глаза патриотические надписи, надеясь привлечь на свою сторону малоазийских греков.

Таким образом, флот не добился существенного успеха, открыв врагу путь к Афинам, уступив остров Эвбею и греческие берега. Тем не менее, дни у Артемизия не прошли бесполезно для флота; он выполнил свою задачу, удержавшись на своей позиции и не допустив персов к проливу. Кроме того, встреча с более сильным врагом дала возможность изучить его тактику и проверить собственные приемы, до сих пор практиковавшиеся лишь на маневрах. Греки пришли к убеждению, что персидский флот не так уже страшен. Все это впоследствии принесло свои плоды в Саламинской битве.

Фемистокл был всегда душой всех действий и обладал редкой способностью быстро осваиваться со всякими условиями и применяться к ним. С самого начала войны он предложил перенести решитльные операции с суши на море, и он же в качестве позиции флота для защиты Фермопильского прохода выбрал место в узком проливе у Гистиайского залива, куда и привел флот, оправившийся от первого испуга при появлении персов.

По его инициативе греки, держась в узком проливе и загородив его, несколько раз атаковали персов. Он же выбрал момент для начала боя по всей линии, когда наступавшие персы смешались, сталкиваясь друг с другом. Сражение третьего дня было как бы прологом к Саламинской битве. Наконец, Фемистокл принял на себя прикрытие отступления и брался за наиболее ответственные задачи.

Он воспротивился возвращению флота к Коринфскому перешейку, как на этом настаивали спартанцы, и убедил сосредоточить флот близ Афин, подвергавшихся большой опасности. Союзный совет в Истме не уступил просьбам жителей Афин и Аттики дать Ксерксу решительную битву в Беотии, собрав там все греческое войско, а скорее склонился к защите Пелопоннеса, укрепив перешеек и сосредоточив там все военные силы, что оставляло открытой всю среднюю Грецию для персов, подвигавшихся прямо на Аттику через Фокиду и Беотию, опустошавших и сжигавших все на своем пути.

В то время, как пелопоннесские корабли направлялись к Саламину, уже заранее выбранному Фемистоклом как место предстоящего сражения, он сам остался с афинскими кораблями в Фалеронском заливе и в Пирее. Со свойственной ему убедительностью, ссылаясь на решение оракула, вероятно, также не лишенное его влияния, он посоветовал афинянам довериться «деревянным стенам» (вошедшим позже в поговорку – «wooden walls») и, перейдя вместе с детьми и женами на корабли, покинуть родной город.

После того, как это было спешно сделано, и гражданское население было перевезена в Трезену и на острова Эгину и Саламин, афинский флот под начальством Фемистокла соединился с пелопоннесским. Последний, прибывший ранее, занял место в Саламинском проливе (Амбелакский залив), афинский же флот, прибывший позднее, должен был, за неимением места в бухте, удовольствоваться песчаным берегом к северу и северо-западу от города Саламина, южнее острова Георгия. К нему присоединились и другие суда, главным образом, островных государств, находившиеся до тех пор по приказанию союзного совета в гавани Трезены.

Персидские войска наводнили Аттику, заняли и опустошили неукрепленные и покинутые Афины. Укрепленный Акрополь с его святынями еще некоторое время защищался жрецами и старыми воинами, пока не был взят штурмом персами, нашедшими потайной ход. Все оставшиеся в живых были убиты, храмы разграблены и сожжены. Торжествующий Ксеркс отправил к себе на родину послов с известием об успешном выполнении задуманной им мести Афинам.

Персидский флот, узнав об оставлении греками Гистиайи, отправился туда и в продолжение трех дней разрушал и разграбил город и окрестности, а затем двинулся в Фалеронский залив.

Известие об участи Афин так подействовало на греков на Саламине, что начальники стали требовать на военном совете отступления к Коринфскому перешейку. Несамостоятельный, вечно колеблющийся Эврибиад, наверное, уступил бы, если бы не Фемистокл, которому настойчивыми увещеваниями удалось убедить Эврибиада и часть начальников в преимуществах Саламина и недостатках позиции у перешейка. Там пришлось бы сражаться в открытом море, где неприятель мог использовать свои превосходящие силы, а греки не имели никаких шансов победить в виду большой численности персов. Кроме того, в этом случае пришлось бы без сопротивления уступить персам, кроме Саламина, еще Эгину, Мегару и Кикладские острова и лишиться при этом судов этих государств в союзном флоте, который пропал бы окончательно при совместных действиях персидских армии и флота против Пелопоннеса. Словом, в этом случае погибло бы все дело обороны. При Саламине пришлось бы сражаться в узком месте, где врагу нельзя развернуться и использовать свой численный перевес; там превосходство греков в абордажном бою открывало путь к победе. Наконец, в случае, если флот оставался у Саламина, он защищал также и Пелопоннес, так как персы не решились бы напасть на него со стороны моря. Затем, занимаемая позиция защищала бы находившихся на острове афинских женщин и детей. Словом, все находилось в зависимости от судов соединенного флота.

На замечание представителя Коринфа, что Фемистокл, потерявший родину, не имеет права голоса, тот возразил, что он с 200 кораблей, готовыми к бою, гораздо сильнее Коринфа. Видя, что приведенных им тактических и стратегических доводов недостаточно для противодействия нерешительности греческих начальников и отчужденности между ними, Фемистокл торжественно заявил на военном совете, что он посадит на свои 200 кораблей афинских женщин и детей и отправиться на дальний запад, где обретет новую родину в Сирисе (в Таррентском заливе).

Это подействовало на Эврибиада, высказавшегося также за битву при Саламине. Чувство сплоченности и дисциплины было настолько сильно, что возражений не последовало, и все стали готовить свои корабли к битве, на которую твердо решились. Чтобы действовать наверняка, и не дожидаясь какого-либо нового решения союзников, Фемистокл послал к Ксерксу своего верного раба с советом напасть немедленно и не упустить греков, которые будто бы находятся в большом страхе и помышляют о бегстве. Тогда Ксеркс решил дать окончательное сражение на море. В Фалеронском заливе он произвел смотр флоту и, больше для виду, собрал военный совет. За сражение стояли все, кроме Артемизии, царицы Галикарнасской. По ее мнению, не следовало предпринимать действий на море, так как греки, как моряки, стояли выше персов; следовало беречь флот и вести нападение на Пелопоннес с суши. Это привело бы к разделению греческих морских сил и сделало бы их безопасными.

Следуя мудрому совету Артемизии, Ксеркс двинул все свои сухопутные войска к Пелопоннесу, но одновременно приказал флоту атаковать противника. Несмотря на поздний час, корабли должны были выйти в море, и начальникам было объявлено, что они поплатятся головами, если греческий флот ускользнет от них. Эти слова не были пустой угрозой, и на другое утро финикийским начальникам горьким путем пришлось убедиться в этом. Флот должен был быть выстроен в три ряда, и Ксеркс сам решил наблюдать за его действиями с берега. Флот выстроился, как ему было приказано, и двинулся к Саламинскому проливу, выбранному Фемистоклом для битвы.

Ширина фарватера от Пирейского полуострова до Саламина равна почти семи километрам, так что в строе фронта там могли поместиться до 390 трирем, считая, что по ширине каждая занимает 15-18 м. К северу пролив суживается до 2,5 километров, так как здесь сильно выдается в море полуостров Киносура, лежащий против мыса Керамеса, и, кроме того, островом Пситалией фарватер делится на два рукава. Восточный, идущий к северу и северо-западу вполне доступен и достигает ширины 1040 м; вход в западный рукав, и без того суживающийся между Пситалией и Киносурой до 780 м, сильно затруднен Аталантским рифом, одноименным маленьким островом и камнями Пророков. Поэтому в темное ночное время войти в него можно лишь с большими предосторожностями. Севернее Пситалии Саламинский пролив тянется на протяжении 5 км к западу и по ширине едва достигает 1500 м, поэтому при входе туда необходимо менять курс на 4-8 румбов (45-90(). Далее пролив переходит на северо-западе в неглубокий Георгиевский пролив, обильный мелями, достигающий при входе 1100 м ширины и сужающийся затем между островком Георгия и лежащими против него двухсаженными каменистыми банками до трех кабельтов (530 м). Узкий, мелкий и извилистый фарватер канала, идущего западнее острова Георгия, хотя и доступен мелкосидящим судам, каковыми были триремы, но лишь при условии знания фарватера и хорошей маневренности; поэтому место Саламинской битвы надо считать ограничивавшимся этим каналом.

Саламинский пролив, за исключением Торонской бухты, свободный от мелей, был вполне доступен для трирем; лишь берега острова к северу от Саламинской бухты изобилуют мелями. Для вытаскивания на берег судов пригодны находящиеся южнее и северо-западнее древнего города Саламина песчаные береговые полосы, на которых и расположились лагерем дорийцы и афиняне со своими кораблями.

Саламинская битва произошла в сентябре месяце, вероятнее всего, 28 сентября. Ночь накануне битвы была темной и безлунной, так как новолуние наступило 2 октября.

По Геродоту, персидский флот снова достиг той же силы, как и у мыса Сепиас (Геродот, III, 66), все потери были пополнены новыми судами, затребованными от островов и государств, лежавших на пути персов. Согласно Эсхилу, принимавшему участие в Саламинской битве, число персидских судов достигало 1207. Во всяком случае, число персидских кораблей было в три раза больше, чем греческих. И без того недостаточный состав союзного флота был ослаблен после несомненного ухода значительного количества судов тех союзников, государства которых были покорены в это время персами. Суда персидского флота были более высокобортными, особенно в носовой и кормовой частях, чем греческие корабли. Число воинов на каждом корабле достигало 30-ти человек.

Число греческих судов под Саламином в разных источниках указано различно: Геродот (VIII, 43) определяет его в 366 и 378 кораблей; Эсхил («Персы», 341 и 342) в 300 и 310; Фукидид (I, 74) в 300 и 400. Сравнительно недавно, именно в 1856 году, в Константинополе был найден относящийся к тому времени список участвовавших в союзном флоте греческих государств, посвященный богам после Платейской битвы (см.: Frick, «Das peataeische Weihgeschenk in Konstantinopel»). По этому списку греческий флот состоял из 347 трирем и 7 пентеконтер. Афинам принадлежало 200 трирем, команда на 180 была составлена из афинян, и на 20 – из халкидян.

Поздно вечером 27 сентября персидский флот, по приказанию Ксеркса, вышел из Фалеронской бухты и в самом непродолжительном времени запер фарватер между Пирейским полуостровом и Саламином. Здесь персидские флотоводцы получили через посланцев Фемистокла предупреждение о том, что греки готовятся к бегству. Памятуя угрозы Ксеркса лишить их жизни, персидские командиры решили окончательно окружить греческий флот, расположенный у города Саламина. Остров Пситалия, закрывавший путь от Саламина на юг, был занят сильным отрядом, состоявшим преимущественно из знатных персов, пожелавших наблюдать за всем боем и, кроме того, видевших возможность нападать на неприятельские корабли, которые будут проходить близ острова или садиться на мель.

Около полуночи правый фланг флота, состоявший из финикийцев, выстроился в три колонны и, обернув тканью свои весла, в полной тишине стал пробираться в Саламинский пролив. Остальные силы проследовали за ним вдоль аттического побережья до отмели, ограничивающей пролив Георгия со стороны материка. Расстояние до стоянки греческих кораблей от трех миль уменьшилось до одной. Греки в темноте не могли видеть персов, а равно услышать их с расстояния в одну милю (1852 м), так как обернутые весла не производили шума. Затем флот перестроился в боевой порядок, состоявший из трех последовательных строев фронта, причем Ксеркс на рассвете мог следить за их действиями из своего лагеря у подножья хребта Эйгалея.

Рассказ о том, что персы, желая запереть западный выход из Элевсинской бухты и отрезать грекам путь к отступлению, послали ночью вокруг Саламина 200 египетских трирем, надо считать неправдоподобным. У Геродота нет никаких указаний на это. Эта версия появилась позднее, лет 400-500 спустя, и распространялась мало заслуживающим доверия Диодором, вероятно, по данным Эфора, сочинения которого утрачены. Более же нигде не встречается указаний на эту эскадру. Греки и без того были вполне окружены упомянутым выше образом, поэтому надо признать, что никакого обхода персы не предпринимали.

Шестикилометровый переход персов в темноте при ограниченной ширине пролива, постоянных переменах курса, трудности сигнализации и при отсутствии единоличного командования флотом, а равно и перестроение в три ряда заняли очень много времени. Нападение было решено провести с утра, поэтому весь персидский флот был вынужден в течение целой ночи держаться на веслах в то время, как греки мирно спали на стоянках своих судов.

Большое число персидских кораблей при сравнительно малом пространстве привело к тому, что персам пришлось построить свой флот как можно теснее, имея всего лишь 12,5 м между кораблями, поэтому промежуток между веслами двух соседних судов равнялся всего лишь 2,2 м. По линии от мели канала Георгия до Киносуры на протяжении 3330 м можно было поместить лишь 266 судов в ряд, а, следовательно, в трех рядах могло встать около 800 трирем. При расстоянии между рядами самое меньшее в 20 м, персидский флот по глубине занимал почти полтораста метров.

Правый фланг составляли финикийцы, левый ионяне. Левый фланг, находившийся первоначально южнее острова Пситалии, двинулся одновременно с правым и центром к Саламину, но сложность фарватера и затруднения, вызывавшиеся совместным движением, сильно задержали его. Тем не менее, он загородил фарватер как к востоку, так и к западу от острова и отрезал с этой стороны возможное отступление греков. Таким образом, и он получил возможность принять участие в сражении, хотя его одного было бы вполне достаточно для того, чтобы одержать победу над греками, так как его силы вдвое превосходили силу последних.

Греческие флотоводцы, не заметившие в темноте наступления персов, были извещены об этом во время ожесточенных споров на военном совете Аристидом, который только что вернулся из изгнания, прорвавшись на эгинском корабле сквозь линию персидских судов. Трирема из Теноса, перешедшая на сторону греков, окончательно подтвердила это известие, дополнив его сообщением о закрытии канала Георгия персами.

Теперь уже не оставалось никакого выбора, суда были немедленно спущены и приведены в боевую готовность. К восходу солнца греки с пением возбуждающих военных песен поставили свой флот в два ряда в строе фронта против неприятеля, который уже был отлично виден.

Корабли греков вследствие скалистости берега не все могли быть вытащенными на сушу в бухте южнее города, где едва хватало места для 200 трирем, поэтому остальные, прибывшие позднее, главным образом, афинские, расположились к северу от города. Греческие силы, состоявшие из 347 трирем, были поставлены в два ряда в строе фронта и при расстоянии межу кораблями в 15 м, а между рядами в длину корабля, заняли пространство в 2600 м по длине и 110 м по глубине, поэтому спартанцам, которым было предоставлено почетное место на правом фланге у Киносуры, пришлось пройти 1,5 мили, чтобы занять назначенное место.

Левый флаг, состоявший из афинян, выступал за линию персидских судов в пролив Георгия. Вследствие того, что в этом месте выдается Саламинский полуостров с неглубокими берегами, строй греков образовал небольшой излом и выступил левым флангом вперед; афинянам пришлось пройти на веслах около мили прежде, чем они заняли свое место.

В то время как спартанцы и остальные дорийцы: коринфяне, эгиняне и т. д., занимали свое место на правом фланге, по всей линии греков, полных одушевления, раздались боевые песни. В это время персы также с пением двинулись на греков. Афиняне, уже занявшие свою выдававшуюся вперед позицию, немедленно ринулись навстречу персам, чтобы прикрыть на время центр и дать ему возможность хорошенько выстроиться.

В самом непродолжительном времени афинянин Амейнай, брат поэта Эсхила, на полном ходу выскочил со своей триремой вперед и врезался тараном в финикийский флагманский корабль, на котором находился начальник левого фланга персов, брат Ксеркса, Ариабигн. Таран застрял в правом борту триремы последнего. Ариабигн храбро перескочил на палубу афинской триремы, намереваясь взять ее на абордаж, но тут же был убит тяжеловооруженными морскими солдатами и выброшен за борт. Такое начало подавляюще подействовало на дух его эскадры. В это же время на правом греческом фланге один из эгинских кораблей, действуя аналогично, открыл наступление, и с этого момента бой начался по всей линии.

Несмотря на то, что некоторые корабли временами выходили из строя, бой со стороны греков велся в полном порядке. Они не только не мешали друг другу, а даже очень умело проводили взаимную поддержку.

Левый фланг и центр персов в начале боя держались очень стойко; правый же фланг, подвергнувшийся натиску афинян, скоро пришел в расстройство и обратился в бегство. Афиняне, воодушевленные первым успехом, ожесточенно вели нападение, действуя тараном, ломая весла неприятеля и сваливаясь с ними на абордаж. Поворотливость и малая осадка их судов, делавшие доступным для них пролив Георгия, дали им много преимуществ.

Ксеркс, наблюдавший с берега за боем, пришел в такую ярость, что велел немедленно обезглавить нескольких финикийских начальников, триремы которых пристали к берегу.

Беспорядок быстро распространился по всему правому флангу, перешел в центр и передался всему фронту. Общее расстройство персов увеличилось тем, что тесно поставленные суда сталкивались, ломали весла и теряли свою подвижность. Всему этому способствовало еще то обстоятельство, что суда второго и третьего ряда, желая отличиться на глазах у Ксеркса, стремились пробраться в первую линию и встретиться с врагом, причем теснили друг друга и налезали на суда первого ряда. Усилившийся свежий вестовый бриз окончательно лишил финикийские суда возможности маневрировать; вследствие своей высокобортности их сильно сносило ветром. Суда, сталкивались между собой, сбивались с курса и подставляли борт противнику, что было использовано греками; они умело действовали тараном, впервые применив планомерно и в самых широких размерах это наиболее действенное в бою оружие того времени. Их поворотливость и скорость, а также знание фарватера на левом фланге, способствовали целесообразному действию этим оружием. Зато в бою на некоторой дистанции преимущество оказалось на стороне финикийцев, высокобортные суда которых давали возможность успешно обстреливать с возвышенной палубы более низкие греческие триремы. Но в бою рукопашном персидские воины значительно уступали греческим гоплитам.

Отсутствие общего руководства и неподготовленность персов к совместным действиям послужили, несмотря на то, что отдельные экипажи дрались храбро, причиной того, что флот скоро пришел в расстройство. Финикийские корабли, быстро обратившиеся в бегство после первых же неудач, усилили общее замешательство, перешедшее вскоре под давлением энергично наступавших греков в панику. Каждый корабль стал думать только о своем спасении, и все устремились в открытое море через узкий пролив у Пситалии, где большое число стеснившихся судов увеличило и без того страшный беспорядок.

При этом освободился правый фланг греческого флота, против которого с персидской стороны действовали ионяне, преимущественно самосцы, сражавшиеся очень храбро. Надвинувшаяся к Пситалии масса судов заставила отойти персидские корабли, занимавшие оба входа в пролив и еще не принимавшие участия в бою. Панический страх передался всему персидскому флоту. Эгинянам, занимавший правый греческий фланг, против которого в проливе паника среди персов достигла своего апогея, представился удобный случай нанести наибольший вред противнику.

Галикарнасская царица Артемизия спаслась бегством только благодаря присутствию духа. Ее трирема, преследуемая афинской под начальством Амейная, встретив на пути карийскую трирему (принадлежавшую к персидскому флоту), не задумываясь ударила ее и посадила на глазах Ксеркса на мель, чем ввела в заблуждение как его, так и преследователя. Первый, считая карийскую трирему за врага, отнесся с одобрением к поступку Артемизии; второй, приняв ее трирему за дружественную, дал ей возможность уйти.

К концу битвы Аристид, наблюдавший за ней с берега, при первой же представившейся возможности, сев на корабли во главе сильного отряда, направился к Пситалии и овладел ею, причем персидский отряд со всеми начальниками, находившимися в близком родстве с Ксерксом, был перебит.

Этим и окончилась Саламинская битва. Греки не стали преследовать персов в открытом море. В то время, как персы устремились в Фалеронский залив под прикрытие расположенной там армии, греки собрали свои поврежденные корабли, носившиеся по воде по воле ветра и снова расположили их перед Саламином; затем вновь в полном порядке приготовились к бою, ожидая, что неприятель на следующий день повторит нападение.

Греки одержали победу, даже не сознавая, как это часто бывает, всего значения своего успеха, так как в подобных случаях трудно охватить мыслью все возможные последствия такой победы.

В материальном отношении их успех был очень велик. Персы потеряли 200 кораблей и из 400000 человек их команды спаслись лишь очень немногие, так как победители не предприняли ничего для их спасения. По имеющимся сведениям, потери греков достигали 40 кораблей; многие из их команды спаслись вплавь благодаря близости берега, но несомненно, что греков было убито бесчисленными вражескими стрелами и в рукопашных схватках.

Тем не менее, персы, потерявшие приблизительно пятую часть своего флота, располагали вдвое большим, чем греки, количеством кораблей, из которых значительное число оказалось совсем неповрежденных. Персы смело могли повторить нападение, но лучшая тактика и воодушевление многочисленных греков сломили их дух и сделали их совершенно негодными к дальнейшим действиям, что и обнаружилось в следующем году.

Греки привели в еще больший ужас самого Ксеркса, положение которого, прежде всего, требовало полного сохранения присутствия духа, но он был, по-видимому, так потрясен поражением флота, что совершенно лишился самообладания и стал думать лишь о спасении своей собственной персоны, – черта, достаточно указывающая на бесхарактерность этого деспота. Разъяренный своей неудачей, главным виновником которой был он сам, он, как уже говорилось, велел казнить нескольких финикийских начальников, по его мнению, недостаточно храбро сражавшихся, (Геродот, VIII, 90). Он сразу, в один день, потерял доверие к своему флоту, все еще насчитывавшему в своих рядах сотни кораблей, и к своему неисчислимому войску.

Для вида он велел было начать строить дамбу и наводить понтонный мост к Саламину из собранных финикийских торговых кораблей, но отказался от этого предприятия, узнав о намерении греческого флота идти в Геллеспонт с целью разрушить наведенные там мосты и отрезать этим путь к отступлению (этот слух был пущен Фемистоклом). Поэтому он немедленно отослал туда флот и через несколько дней выступил сам с войском. В Фессалии он оставил по пути 300 000 человек своих лучших войск под начальством Мардония для покорения Греции следующим летом. В дальнейшем спешном отступлении он потерял большую часть людей благодаря голоду, болезням и дезертирству и достиг Геллеспонта с остатками войска лишь на 45-й день. Мосты оказались разрушенными непогодой. Переправившись с помощью флота, уже ожидавшего его там, он благополучно вернулся в Сарды.

По получении сведений об уходе персидского флота Фемистокл стал побуждать греков к преследованию персов. Его планом было идти скорее к Геллеспонту, чтобы помешать персам переправиться, причем, он рассчитывал полностью уничтожить персидскую армию и флот. Но Эврибиад и другие полководцы, как только персы ушли за остров Андрос, отказались идти далее; поэтому Фемистокл был вынужден ограничиться лишь обложением данью островов, примкнувших к персам. Андрос, отказавшийся от дани, был подвергнут кратковременной осаде, но неудачно. Парос согласился на уплату дани. Область города Каристоса на Эвбее была опустошена, после чего флот вернулся на Саламин, а затем прошел к Коринфскому перешейку, где должно было состояться обычное распределение призов между собравшимися начальниками.

Первый приз оспаривался каждым из участников благодаря самомнению и зависти к другим, второй же громадным большинством голосов был присужден Фемистоклу. Затем Фемистокл был приглашен лакедемонянам в Спарту, где его чествовали небывалым до этих пор образом. То же самое произошло и на ближайших Олимпийских играх, где его чествовали все греки. Несомненно, эти чествования усилили нерасположение и никогда не дремавшую в Греции зависть его политических противников, начавших уже открыто и резко выступать против него, в результате чего Фемистокл в 479 г. не был избран стратегом; хотя вполне возможно и то, что он и сам не выставил своей кандидатуры из высших соображений на пользу родины.

480 г. закончился вышеупомянутой попыткой Фемистокла достигнуть контроля над островами при помощи флота. В этом богатом событиями году был фактически окончен третий персидский поход, хотя уничтожение Мардония с его армией и произошло лишь на следующий год при Платее.

Предполагавшееся Фемистоклом стратегическое преследование персов при его гениальности и смелости могло иметь самые разнообразные последствия, как, например, уничтожение персидского флота, едва ли еще способного к бою, воспрепятствование переходу Ксеркса и его войск в Азию и, наконец, завоевание греческих колоний в Дарданеллах и Босфоре и открытие пути в Понт Эвксинский – что и было достигнуто лишь в последующие годы. Одним словом, Афины могли укрепить свое морское могущество на Архипелаге вплоть до Понта.

Победа при Саламине была одной из самых решительных морских побед, она определила на долгое время судьбу участвовавших в ней народов; она обеспечивала грекам морское могущество и на много лет избавила их от агрессии персидских царей. Греки, в особенности афиняне, убедились в своем морском превосходстве, что дало им уверенность и надежду на успех при встрече с неприятельским флотом и обеспечило им дальнейшие победы.

Следует отметить, что персидский флот в стратегическом отношении принес немалую пользу, которая, правда, свелась на нет неудачами при Артемизии и Саламине, где персы потерпели полное поражение благодаря лучшей тактике греков. Наконец, именно частично утративший при Саламине свою боеспособность флот все же сыграл очень важную роль при переправе бежавшей армии Ксеркса через Геллеспонт.

Теперь останется упомянуть о морской тактике того времени. Здесь нужно провести грань между построением флотов перед боем, боевым порядком, и самим способом боя – сражением отдельных кораблей, хотя оба предмета имеют довольно тесную связь, обуславливая друг друга.

С появлением тарана, самым удобным было нападать на неприятеля, развернувшись к нему носом. Поэтому, как можно заключить из очень неполных источников, для лучшего использования этого сильного оружия наиболее распространенным боевым построением стал строй фронта в один или два ряда, что мы видим уже в битве при Ладе. У финикийцев было в ходу построение в виде полумесяца или серпа (тот же строй фронта с выдвинутыми вперед флангами).

В первый день боя при Артемизии греческий флот, по предположению некоторых историков, был выстроен кругом, – это построение было применено позднее еще раз (в пелопоннесской войне), но неопытными моряками с 39 кораблями при столкновении с вдвое меньшим, но зато хорошо обученным флотом (Фукидид, II, 83). Но у Геродота, которому мы обязаны сведениями о битве при Артемизии, нет упоминаний о построении в виде круга, да и сама тактическая ситуация сражения вызывает сомнение в его целисообразности. Греческий флот в числе 271 корабль двинулся из Гистиайи, как предполагают, строем фронта, с некоторым количеством кораблей, поставленных, по совету Гераклида из Минассы, во втором ряду, намереваясь напасть на вчетверо больший персидский флот, находившийся в Афетской бухте. При выходе из узкого пролива Ореос в Трикирийский, бывший втрое шире, греки заметили уже на небольшом расстоянии от себя персов, двигавшихся на них поперек канала слева. В этом положении совершение такого сложного маневра, как построение круга из 271 корабля заняло бы гораздо больше времени, чем было в их распоряжении. Кроме того, флот, выстроенный в круг, не закрывал бы всего фарватера, а открыл бы персам доступ в Малиакский залив (Фермопилы), что противоречило задаче греков.

Поэтому можно предпололжить, что центр фронта остался на месте или незначительно продвинулся вперед, а фланги оттянулись назад, касаясь берегов у мысов Ставрос и Кефала; таким образом, строй принял форму полукруга. Все суда были обращены носами к неприятелю, приближавшемуся строем в виде серпа, и, подпустив его к себе на близкое расстояние, напали на него разом по данному сигналу. Это предположение сходится с изложением Геродота (VIII, 11), у которого говорится, что греческие корабли были обращены кормами друг к другу, а носами к неприятелю.

На второй день боя при Артемизии греки выстроились в два ряда строем фронта в самом узком месте пролива Ореос. Персы в продолжение обоих дней применяли построение в виде серпа, тот же строй фронта с выдвинутыми вперед флангами, вероятно, по совету сидонян, бывших для них авторитетом в морском деле. Это построение было обычным у финикийцев, но пригодно было только для нападения в открытом море. В данном же случае, при входе в узкий пролив Ореос из сравнительно широкого Трикирийского пролива, суда начали сталкиваться, ломать весла и пришли в беспорядок, что облегчило грекам атаку. 271 греческого корабля в первый день было вполне достаточно для построения по дуге круга при хорошем расстоянии кораблей друг от друга, по крайней мере, на середине боевой линии, выгнутой вперед и подвергавшейся наибольший опасности. При этом все корабли имели достаточно места для маневра.

При Саламине оба флота выстроились по длине пролива строем фронта друг против друга таким образом, что левый фланг греческого флота, состоявший из афинян, выступал за правый персидский фланг. Это надо, несомненно, приписать инициативе Фемистокла, который своим быстрым взглядом сразу оценил выгодность позиции вблизи узкого, трудно проходимого пролива Георгия, если не решил использовать это место еще раньше при выборе места боя.

Как греческий, так и персидский флоты подразделялись на отряды по государствам и городам, их приславшим. Огромный флот Ксеркса был, кроме того, подразделен на четыре части, находившиеся под командой очень важных, но ничего не смыслящих в морском деле персов. У греческих отрядов, например, у афинян при Артемизии и Саламине, кроме Фемистокла, были, вероятно, еще начальники отельных частей, но их имена нигде не упоминаются. Ответственным за действия корабля перед начальством являлся его командир, триерарх.

С появлением трирем способ сражения изменился, так как таран сделался главным оружием. До этого времени самым обычным было становиться борт о борт с неприятелем и, отказываясь от возможности двигаться, решать дело абордажным боем и рукопашными схватками тяжеловооруженных команд (Фукидид I, 49). После 500 года, особенно же с созданием афинского флота, таран вступает в свои права полностью.

Таран был изобретен гораздо раньше триремы, изображение его имеется на ассирийских памятниках из Ниневии. На стеле, датируемой около 700 г. до н. э., довольно схематично изображенны финикийские биремы (корабль с двумя рядами весел). Характерно, уже тогда обратили внимание на главные качества военного корабля, отмеченные даже на грубом рисунке: на скорость, о которой свидетельствует большое количество гребцов и весел, и на необходимость наступательного оружия – длинного и острого подводного бивня, служащего исключительно для нападения с целью продырявить и потопить неприятеля. Нельзя не отметить, что форма и расположение бивня изменились впоследствии. По дошедшим до нас изображениям эпохи римской империи он принял форму трезубца и стал располагаться чуть выше или у самой ватерлинии.

У греков вообще, а у афинян в частности, таран сохранил свою первоначальную форму, причем уже в скором времени тактика таранения достигла значительного развития. В этой тактике различаются два основных маневра: 1) прорыв, то есть прохождение между неприятельскими кораблями с целью поломать им весла и обездвижить, после чего нападавший поворачивал и таранил неприятеля в корму; 2) обход вокруг неприятельского корабля на небольшом расстоянии, чтобы, сделав затем крутой поворот, таранить его в середину или кормовую часть борта.

Вероятно, маневр прорыва стал применяться еще финикийцами, так как у них суда обладали большой скоростью и уже в 700 г. до н. э. были снабжены таранами. Дионисий из Фокеи, очень опытный и способный флотоводец, знал этот маневр и намеревался обучить ему неумелых ионийских триерархов перед битвой при Ладе в 500 г. до н. э., но ему это не удалось. После прохода сквозь строй финикийские суда делали крутой поворот и таранили весь ряд неприятеля в корму или борт.

В первый день боя при Артемизии, по словам Созилия, бывший на греческой стороне умный и очень опытный кариец Гераклид, знавший тактику финикийцев, познакомил с нею греков и посоветовал поставить за боевой линией второй ряд судов на определенном расстоянии для таранения персидских судов после того, как они прорвутся и станут поворачивать, то есть в момент очень благоприятный для таранного удара.

Маневр прорыва сквозь строй не следует смешивать с практикующимися часто в морских битвах маневром прорезания линии неприятельских судов, что обычно разделяет силы неприятеля, деморализует его и поэтому может иметь решающее значение. Описываемый маневр следует рассматривать как маневр отдельных кораблей, с целью вывести из строя противолежащие неприятельские корабли, и имеет, скорее, местное значение. Поэтому не следует смешивать понятие прорыва сквозь линию с прорезанием линии. Обход уже описан вкратце.

Обучение афинского флота тактике тарана следует также приписать Фемистоклу. Таранение в нос или «штевнем к штевню» неприятеля греками не практиковалось в виду того, что их корабли были очень легкой постройки и с острыми очертаниями, вследствие чего такой удар являлся опасным для своих же трирем. Для нанесения большего вреда неприятельским кораблям при проходе вдоль их бортов на носу, на высоте привального бруса с каждой стороны прикреплялось два горизонтальных бревна, назначением коих было разрушать привальный брус неприятеля и ломать весла. Точных примеров действия этих бревен, к сожалению, не имеется. С заменой тактикой таранения тактики абордажа и ее дальнейшим развитием стало уменьшаться число воинов на кораблях.

Бежавший Ксеркс с остатками своей армии на 45 день после Саламинской битвы добрался до Геллеспонта. Мосты, выстроенные по его приказанию, весной были разрушены непогодой, но вернувшийся флот поджидал его. С его помощью Ксеркс пеправился на другой берег и прибыл в Сарды, где в продолжение целого года ожидал известий о победе от Мардония и от флота, зазимовавшего частью в Кумах в Лидии, недалеко от Сард, частью же на Самосе.

В начале 479 г. до н. э. флот, в количестве 300 кораблей, собрался на Самосе в качестве предупреждения ионийским колониям в Малой Азии, склонявшимся сбросить персидское иго. После понесенных поражений флот более не решался на наступательные действия.

Мардоний со всей армией в 300000 человек зазимовал в Фессалии и Македонии. Прежде чем предпринять снова поход против афинян, только что вернувшихся в свой город, разрушенный персами, он попытался привлечь их на свою сторону заманчивыми обещаниями, думая воспользоваться их морским могуществом для покорения всей Греции; но афиняне остались верными своему национальному долгу и ответили послам решительным отказом, несмотря на то, что лакедемоняне отказались их поддержать и выдвинуть навстречу персам греческое войско.

Мардоний двинулся беспрепятственно через Беотию в Аттику. Лишь только это сделалось известным, афиняне вторично покинули свой город. Мужчины сели на корабли, а женщины и дети бежали в Саламин; Мардоний опять занял Афины и вновь послал оттуда послов в Саламин к афинянам, предлагая им союз на очень выгодных условиях. Несмотря на стесненные обстоятельства, афиняне опять отвергли это предложение самым решительным образом. Здесь опять видно влияние Фемистокла, спасшего еще раз Грецию благодаря своему одухотворенному патриотизму и ненависти к чужому владычеству.

По получении отказа Мардоний велел разрушить сохранившиеся еще до этого времени Афины и опустошить всю Аттику. Затем он двинулся в Мегару, где также опустошил всю страну, после чего, по совету фиванцев, оказывавших ему всяческое содействие, разбил вблизи Фив в Беотии постоянный лагерь.

Лакедемоняне и на этот раз намерены были ограничиться защитой Пелопоннеса, для чего построили вал поперек перешейка, достаточный для этой цели. Наконец, после долгих просьб афинских послов, продолжительное время находившихся в Спарте, они решились выслать к перешейку войско, состоявшее из 5000 тяжеловооруженных воинов-спартанцев и 35000 илотов (легковооруженных), к которым присоединились еще 5000 гоплитов и 5000 легковооруженных; в общей сложности, собралось войско в 50000 человек под начальством спартанского царя Павсания. На перешейке к этому войску со временем присоединились отряды остальных пелопоннесских государств.

С этим войском Павсаний двинулся навстречу персам через Мегару до Элевсины, где к нему примкнули 8000 афинских гоплитов под начальством Аристида, пришедших с Саламина; после этого Павсаний соединился с союзным греческим войском, насчитывавшим теперь 100000 человек, и расположился лагерем у северного склона хребта Киферон, вблизи Платеи в Беотии, в виду большого укрепленного лагеря персов.

В конце лета, после нескольких атак сильной персидской конницы на левый фланг греков, расположенный на равнине и состоявший первоначально из мегарян, смененных затем афинянами, произошла Платейская битва, в которой греки одержали победу над персами, войско которых втрое превосходило греческое. Эту победу греки одержали благодаря своему сильному духу, храбрости и лучшему вооружению. Мардоний был убит, а его войско, охваченное паникой, бежало в беспорядке. Значительная часть персов была перебита, а их укрепленный лагерь взят штурмом, причем в руки греков попала богатая добыча.

Греческий флот в количестве 110 трирем уже ранней весной 479 г. до н. э. собрался около Эгины. Вследствие притязаний Лакедемона общее начальство над всеми силами было поручено спартанскому царю Леотехиду, несмотря на то, что он ничего не смыслил в морском деле, не имел понятия о наступательных действиях и не выработал определенного плана действий.

В числе его подчиненных находился знатный афинянин Ксантипп, командовавший афинским отрядом. Будучи политическим противником Фемистокла, он, несмотря на это, как и все патриоты, был исполнен его духом. Фактически он руководил походом.

Едва лишь флот собрался, как к нему явилось посольство от ионийцев, уже успевшее побывать в Спарте, с просьбой об освобождении их от персидского ига. Леотехид вначале не хотел ничего и слышать о наступательных действиях. Он совершенно не знал Архипелага и полагал, что Самос находится так же далеко, как Геркулесовы Столбы. Наконец, его удалось уговорить выступить к дружественному острову Делосу (в 93 милях от Эгины).

Там он оставался несколько месяцев, пока не прибыло посольство из Самоса с настойчивой просьбой о помощи против персидского флота, во всяком случае, уступавшего по силе греческому. С большим трудом удалось заручиться согласием Леотехида на этот поход.

Лишь только греки подошли к Самосу, как отпустившие незадолго до этого финикийский отряд персы из боязни греческого флота обратились в бегство к предгорью Микале, где на берегу было сосредоточено сильное войско для подавления ионийцев. Корабли были вытащены на берег и ограждены засекой, чтобы в случае необходимости можно было их защищать.

Греки, рассчитывавшие на морскую битву, узнав об уходе персидского флота и присутствии сильной неприятельской армии у Микале, были так поражены, что думали было возвращаться, но решили все-таки напасть на персов. В расчете на морской бой они приготовили абордажные мостики. Увидя, что персы вытащили корабли на берег, Леотехид, по примеру Фемистокла при отступлении из Артемизия, пытался переманить греков, находившихся в персидском войске, на свою сторону.

После этого Леотехид высадил свои боевые силы несколько восточнее неприятельского лагеря и стал готовиться к атаке. Спартанцы заняли почетное место на правом фланге, вдали от берега, а афиняне, коринфяне и прочие расположились на левом отлогом берегу. Благодаря большей легкости передвижения, они раньше достигли неприятеля. Персы, между тем, из предосторожности разоружили ненадежных самосцев и выслали их из Милета под благовидным предлогом, якобы для охраны проходов.

Сделав это, они стали ожидать атаки на лагерь. По мере приближения к персам, среди греков очень быстро стал распространяться слух о победе над Мардонием при Платее. Это их очень воодушевило. Афиняне, поддерживаемые ионийцами, находившимися в персидских рядах, успешно начали нападение и ворвались в лагерь, сопровождаемые коринфянами и другими, обратив всех в бегство; лишь персы защищались храбро до тех пор, пока не были раздавлены подоспевшими спартанцами. Большинство их было перебито, остатки войска добрались до Сард и сообщили Ксерксу, ожидавшему известий о победе, об истреблении войска и флота. Греки и тут одержали полную победу, и в их руки попала богатая добыча. Персидские корабли были сожжены.

После победы греки собрались на Самосе для решения судьбы ионийцев, отпавших от варваров и опасавшихся их мести. Спартанцы стояли за то, чтобы упразднить ионийские колонии в Малой Азии, а жителей переселить в европейскую Грецию, в города, перешедшие на сторону персов. Защищать ионийцев от мести персов они считали невозможным. Афиняне опротестовали это предложение об уничтожении колоний, основанных Афинами и, после того, как пелопоннесцы уступили, приняли в национальный союз острова Самос, Хиос, Лесбос и другие.

Таким образом, первый наступательный поход, несмотря на противодействие лакедемонян, окончился (в духе Фемистокла) полным уничтожением персидского флота и утверждением греческого, точнее афинского морского могущества над всем «Островным морем» (Архипелагом) вплоть до Малой Азии. Но афиняне не удовлетворились этим, и сейчас же двинулись к Геллеспонту, находившемуся в 180 милях от Самоса, в сопровождении пелопоннесцев, причем последние были уверены, что идут для уничтожения мостов Ксеркса, а на самом деле целью похода было полное изгнание персов и освобождение важного для греков торгового пути в Понт Эвксинский.

Не найдя мостов, уже с год как разрушенных, Леотехид с пелопоннесцами отправился домой, так как уже наступила осень, а Ксантипп с афинянами приступил к осаде Сестоса, самой сильной крепости в Геллеспонте, в которой укрылось много окрестных жителей и персов. Афиняне не могли взять города штурмом, и потому осада затянулась. Непривычные к зимним холодам афиняне начали роптать; но и в Сестосе не были готовы к осаде, и к концу года там начался сильный голод.

Наконец, персидские командиры ночью бежали из города, после чего он сдался афинянам, забравшим и здесь богатую добычу, между прочим, материал для мостов Ксеркса. Ранней весной 478 г. до н. э. афиняне отправились со своей добычей на родину.

Руководящая роль (гегемония) на море, также как и на суше, с общего согласия принадлежала лакедемонянам вплоть до 479 г. до н. э., когда Леотехид, убедившись, вероятно, в своей некомпетентности, от нее отказался, и тогда она перешла к афинянам.

Следующий почти 50-летний период греческой истории, от Саламинской битвы до начала Пелопоннесской войны, почему-то был не в милости у греческих авторов, несмотря на то, что его значение ничуть не меньше других периодов. В это время шли почти непрекращающиеся войны – десятилетняя война между Спартой и Афинами, произошло много сражений, особенно морских, образовался афинский морской союз и т. д. Сочинения Геродота оканчиваются взятием Сестоса в начале 478 г. до н. э. У Фукидида описана только Пелопоннесская война, а для этих 50 лет дан лишь краткий обзор. Несмотря на недостаток сведений, постараемся рассмотреть этот период в виду его значения в истории морских войн.

Создателем греческого, точнее, афинского морского могущества следует считать Фемистокла. Отвергнутый близорукими современниками его грандиозный план похода против персов и островов, бывших на стороне персов, в случае благоприятного исхода утвердил бы это морское могущество уже в 480 г.

Несмотря на то, что Фемистокл не принимал личного участия в походах 479 г. до н. э. и не сражался в битвах при Микале и при Платее, его влияние было еще неограниченнее на родине, так как афиняне, несомненно, были обязаны ему тем, что не соблазнились заманчивыми предложениями Мардония и еще раз покинули город и страну. После отступления персов из Афин афиняне тотчас же вернулись обратно и начали восстанавливать город.

По совету предусмотрительного Фемистокла, думавшего и о будущем, они это стали делать не в обычном порядке, а начали с сооружения прочных городских стен, обхватывавших гораздо большую площадь, чем прежде. Афины должны били стать неприступною крепостью, для чего, по тогдашнему состоянию военного дела, вполне достаточно было высокой стены. В случае надобности городские стены должны были укрыть в себе жителей Аттики. События 480 и 479 гг. до н. э. показали необходимость стен.

Очевидное стремление Афин к самостоятельности и самообороне возбудило беспокойство и зависть у соседних морских держав – Эгины, Коринфа и Мегары, флоты которых давно были превзойдены афинским. Эта зависть впоследствии перешла в ненависть. Государства эти пожаловались на постройку стен спартанцам. Спартанцы приняли эту жалобу очень близко к сердцу, так как сочли постройку стен оскорбительной для себя, считая Пелопоннес единственным покровителем всей Греции. Спартанское правительство запретило афинянам укреплять город, и лишь благодаря уму и ловкости Фемистокла удалось обойти это препятствие.

Он начал с того, что отправился в Спарту один, в качестве посла и заложника одновременно. Пользуясь уважением в Спарте, приобретенным участием в Саламинской битве, а может быть и взятками, бывшими тогда в большом ходу, он оттягивал решение спартанских властей до тех пор, пока стены, спешно сооружавшиеся во время его отсутствия, не были закончены.

Лишь когда прибыли еще два афинских посла и сообщили об окончании строительства стен, и для проверки этого известия в Афины было послано спартанское посольство, задержанное там, он открыто заявил о целях афинской политики.

Спартанцы были удручены этим, но сдержали свои чувства, так как факт свершился и дело изменить можно было лишь войной. Фемистоклу и двум другим послам они не причинили зла, а отпустили, но их уважение к нему перешло в ненависть, которую они впоследствии дали ему почувствовать.

Покончив с укреплением самого города, Фемистокл приступил к укреплению гавани, которую из-за флота считал важнее города и поэтому укрепил гораздо сильнее. Как уже говорилось, он окружил весь Пирейский полуостров, включая три гавани – Мунихию, Зею и нынешний Пирей, громадной стеной 11,5 км длиной, 9,5 м высотой при толщине на трудно доступных обрывистых берегах 3-3,6 м и на ровных местах до 8 м. Стена была сложена из каменных квадров на железных скрепах и имела 54 башни, выступавшие на 4-6 м.

Для более полной защиты гаваней с обеих сторон входов были построены громадные каменные молы 130-190 м длиной, бывшие как бы продолжением крепостных стен. Ширина входа была 37-96 м так, что его можно было загородить цепью или чем-либо другим. На концах молов выстроены были башни, на которых ночью горели огни для обозначения входа.

В каждом порту – Мунихии, Зее и Кантаросе – имелось по верфи на огороженном участке. Во главе верфей стоял стратег с 10 начальниками верфей. Зея, несмотря на меньшую величину, считалась главной гаванью. К ней была приписана почти половина флота, а к остальным лишь по четверти. Разоруженные корабли сохранялись на верфях, на суше в крытых сараях, построенных друг около друга, длиной 35-40 м и шириной 6,25-6,54 м с каменными стапелями. В Зее сараи, частью двойные, были выстроены по радиусам вокруг круглого бассейна. Снаряжение (инвентарь) разделяли на два рода – «деревянное», куда входили мачты, реи и т. п., и «висячее», то есть паруса, тросы, такелаж и т. п. «Деревянное» снаряжение хранилось в сараях при кораблях, а «висячее» в особом цейхгаузе в Зее.

Вследствие недостатка места в Зее для вооруженного флота Пирей тоже стал использоваться как военный порт. Торговый порт Эмпорион, занимавший весь залив, за исключением Кантароса, еще больше увеличил его значение.

Примерно на расстоянии одного километра от входа в порт на берегу было поставлено два столба для маячных огней. Кругом всего порта была построена каменная набережная, имелись выдававшиеся в море каменные молы.

Для погрузки и выгрузки грузов из торговых кораблей имелись удобные пристани, обширные пакгаузы и склады, из которых один был отведен специально под образцы товаров. В нем велась торговля, так что он представлял некоторое подобие биржи. Кроме того, имелся обширный базар.

Надзор над торговым портом и движением в нем был поручен также 10 чиновникам. В качестве единственной вольной гавани и коммерческого порта, обслуживавшего Афины и всю Аттику, Пирей, благодаря своей организованности и защищенности, скоро вырос в величайший мировой рынок, в который стекались отовсюду многочисленные корабли с разнообразными грузами. К гавани примыкал новый город, Пирей, очень быстро развившийся благодаря торговле до такой степени, что начал соперничать с Афинами.

Фемистокл самым ревностным образом заботился о постройке стен и гаваней. По его плану весь полуостров должен был быть укреплен так, чтобы для его защиты было достаточно немногих людей, неспособных к морской службе. Все остальное мужское население должно было нести службу на судах флота.

Он любил говорить своим соплеменникам, что, имея такой порт, можно покорить своим флотом весь мир (Фукидид, I, 93). Но исполнение этих грандиозных планов потребовало немало времени, и при Фемистокле стены были возведены лишь на высоту 9,25 м вместо предполагавшихся 18,5.

Естественно, что с созданием большого флота в организации военного дела в Аттике произошли крупные перемены. Избиравшиеся ежегодно 10 стратегов, командовавших прежде подразделениями, составленными из граждан 10 фил, получали командование над сухопутными и морскими силами. Их прежнее место заняли 10 таксиархов. Стратеги ежегодно назначали для всех наличных кораблей триерархов (командиров трирем) из граждан высшего цензового класса.

На эту службу смотрели, как на труд на пользу государства. Она обходилась от 50 до 60 мин в год. Сама служба на судне могла быть отправляема заместителем. Триерарх получал от правительства невооруженный корабль с командой и некоторым инвентарем, как, например, с мачтой и парусами (в IV в. до н. э. – с полным инвентарем), приводил судно в боевую готовность и должен был сдать его по истечении срока своей службы правительству в исправном виде. Вопрос о возмещении недостававшего решал суд из 10 начальников верфей.

Команда набиралась из определенных округов (тритий) каждой из 10 фил. Гребцами были переселившиеся в Афины чужестранцы, обязанные, по прошествии известного времени, принимать участие в защите страны (метеки), рабы и в редких случаях граждане 4-го класса; позже, с увеличением спроса, часть гребцов стали нанимать. Низшие, или так называемые палубные офицеры – как кормчий, начальник гребцов и т. д., были из числа афинских граждан. 10 тяжеловооруженных солдат, бывших на каждом корабле, набирались из числа фетов. Каждый человек сперва получал вознаграждение и деньги на прокорм – 4 обола, а позднее 1 драхму. Лишь на триремах «Саламиния» и «Паралос», весь год вооруженных и служивших для особых надобностей государства, вся команда состояла исключительно из афинских граждан, получавших по драхме в сутки каждый. При перевозке войск на каждую трирему сажалось до 50 гоплитов.

С введением этих новых порядков прекратили свое существование старые навкрарии. Чтобы обеспечить состав флота на будущее время, Фемистокл провел в 478 г. до н. э. закон, по которому, принимая минимальный срок службы корабля за 10 лет, ежегодно должны были отстраиваться 20 новых трирем.

Превращение Афин в крупную морскую державу и события 480 и 479 гг. до н. э. повлекли за собой демократизацию конституции, чему, как ни странно, содействовал Аристид. Изгнание, жизнь за границей и, наконец, крупные успехи флота изменили взгляды этого человека, бывшего до этого консерватором. Он убедился в правильности стремлений Фемистокла, которому он раньше противодействовал, и стал поддерживать его в дальнейших заботах о создании и применении флота, а также и в других вопросах внутренней и внешней политики.

Уравнению имущественных и слциальных различий между афинянами способствовало повторявшееся несколько раз оставление жителями своих домов и имущества при приближении неприятеля, а также самоотверженное выступление всех, как высших, так и низших классов граждан для защиты отечества и их совместное участие в сражениях, особенно при Саламине.

Благодаря возросшей потребности в командах для флота и в рабочих для сооружения громадных стен и других построек возросло количество граждан четвертого класса, которых было бы несправедливым лишать участия в управлении. Поэтому в 478 г. до н. э., по предложению Аристида, был проведен закон, по которому доходы с движимого имущества стали давать права одинаковые с доходами от поместий. Этим уничтожилась последняя привилегия землевладельцев и высшего сословия, и каждый гражданин получил право быть избранным в совет 500, в архонты, а, следовательно, и в ареопаг.

Важные реформы, которыми знимался Фемистокл на родине, не могли быть проведены без его личного участия, поэтому он, несомненно, и отказался в 479 г. до н. э. от командования афинским флотом. Он имел полное право на это, так как своим гениальным созданием и руководством флота привлек на свою сторону и сделал сторонниками наступательной морской политики, создавшей величие Афин, не только самого Аристида, но и всех сознательных людей.

Его влияние не ограничивалось пределами Афин, но распространилось на весь истмийский союз, который вначале не разделял мысли о необходимости полного уничтожения персидского флота и вообще отказался от ведения морской войны, но затем уже весной 478 г. до н. э. сосредоточил у острова Эгины флот из почти ста кораблей. Пелопоннесский отряд состоял всего из 20 кораблей, правда, под начальством самого царя Павсания, афинский – из 30 кораблей под начальством Аристида и Кимона, сына Мильтиада; остальные 50 судов принадлежали другим союзникам.

Павсаний, стяжавший всеобщее уважение как военачальник во время Платейской битвы, без возражений и претензий со стороны афинян получил общее командование флотом. Это был совсем не такой человек, как Леотехид; он отличался энергией и выдающимся умом, но вместе с тем был очень самолюбивым и лукавым. Он немедленно начал наступательные действия, но не против Малой Азии, а против Крита, имевшего важное стратегическое значение, благодаря своему положению у края Архипелага. Население последнего состояло частью из греков, но принадлежал он персам.

Несмотря на свою значительную величину, остров был завоеван в очень короткий срок, и флот для открытия свободного пути к Понту двинулся на север, по прошлогоднему пути афинян, через Геллеспонт и Босфор до Византия, ставшего, благодаря своему благоприятному местоположению, цветущим торговым городом и важнейшею крепостью персов со времени их похода в Скифию. Появление у Византия греческого флота было настолько неожиданным для персов, что греки уже летом 478 г. до н. э. овладели городом, несмотря на его сильные укрепления, взяв при этом, кроме богатой добычи, много пленных, в числе которых оказались близкие родственники персидского царя.

Этот новый успех был гибельным для Павсания, так как его высокомерие обратилось в манию величия. Еще до этого богатая добыча Платейской битвы так вскружила голову спартанцу, воспитанному в строгости и простоте, что он начал считать себя выше всех союзников и вести разнузданную жизнь.

Как завоеватель Крита и Византия, он возомнил о себе еще больше. Получив несметную добычу и пристрастившись к восточной роскоши, он уже был не в состоянии вернуться к стеснительным и скромным условиям жизни своей родины. Во время стоянки флота в Византии у него возник план сделаться повелителем всей Греции при содействии персов. Для этого он, при посредстве знатных персидских пленников, отпущенных им на свободу, вошел в сношение с находившимся в Сардах Ксерксом.

Одновременно с этим он изменил свое обращение с подчиненными и, дав волю своему властолюбию, стал пороть провинившихся плетью, как будто они были его рабами. Спартанцев он, разумеется, щадил, но остальных греков третировал и налагал жестокие дисциплинарные наказания; так, например, он заставлял людей стоять в продолжение целого дня с тяжелым железным якорем на плечах. Когда Аристид упрекнул его за это, он не захотел его даже слушать.

Следствием этого было всеобщее недовольство, дошедшее, наконец, до того, что ионийцы отказались повиноваться и едва не пустили ко дну корабль Павсания вместе с ним самим. Греки обратились к Аристиду и Кимону, стяжавшим симпатии своим мягким обращением, с просьбой о защите, предложили им заключить новый союз и встать во главе его.

Те согласились, и весной 477 г. до н. э. возник новый морской союз, известный под именем делосско-аттического – маленький, но священный островок Делос, бывший некогда центром старой морской амфиктонии, имел у греков особенное значение, а потому и был выбран центром нового союза.

Одновременно с этим Павсаний, на которого в Спарту поступило много жалоб, был отозван эфорами при помощи пелопоннесской эскадры, посланной для этой цели. Он повиновался, так как к открытому выступлению еще не был готов, и поручил управление Византием и, вероятно, и Сестосом, своему единомышленнику Гонгилу. В Спарте не смогли доказать изменческих замыслов Павсания, но, тем не менее, он был смещен со своего поста, и вместо него в Византий был послан некий Докрид с маленькой эскадрой для принятия командования. Но союзники по его прибытии решительно отказались ему подчиняться, и он вынужден был вернуться со своими кораблями обратно.

Спарте уже наскучило вести войну с персами, перенесенную теперь на море, стоившую больших денег, угрожавшую новыми потерями людей и, кроме того, содействующую разложению строгих спартанских нравов. Поэтому Спарта отказалась от дальнейшего участия в этой войне, предоставив ее ведение Афинам. Таким образом, морская гегемония перешла к Афинам без борьбы и без нарушения союза, заключенного в 480 г. до н. э. в Истме. Цель Фемистокла была осуществлена: Афины достигли неоспоримого превосходства на море.

Фактически Афины обладали всеми данными для получения морской гегемонии еще при заключении истмийского союза в 481 г. до н. э., но Фемистокл решил отказаться от притязаний, несмотря на подавляющий перевес афинских кораблей над спартанскими, ради того, чтобы не нарушать согласия в деле национальной обороны.

Афинские командиры в Византии, несомненно, приняли очень охотно предложение союзников взять на себя главенство и немедленно приступили к заключению морского союза, в который под руководством Афин могли выступать, в качестве равноправных членов и не теряя своей независимости, все греческие государства. Целями союза были отражение нападений персов и защита от них всех членов союза, охрана свободы моря и морских сношений и торговли, особенно в Понте; наконец, нападение на персидские берега и грабеж их для возмещения убытков, понесенных союзниками во время персидских нашествий. Словом, союз преследовал только военные цели, тем более, что часть греческих прибрежных городов еще находилась в руках персов.

Одновременно было решено, что каждый член союза обязывался вносить известную сумму на ведение войны, как платили раньше спартанцам при ведении войны сухопутной. Государства, обладавшие военными кораблями, должны были предоставить их с командами союзу и содержать на свой счет; те же, которые не имели кораблей, облагались денежным налогом. Афины, как первенствующая держава, осуществляли верховное командование над флотом, распоряжались деньгами, имели председательское место на союзном собрании и обладали правом его созыва.

Союзный совет собирался и заседал в храме Аполлона на острове Делосе, в этом же храме хранились все ценности союза, для управления которыми имелись особые союзные казначеи. Каждый член союза имел право голоса и все вопросы (о войне, мире и пр.) решались голосованием.

Распределение налогов союзники единогласно поручили Аристиду, который своим незапятнанным бескорыстием и самоотверженностью, а также доброжелательным отношением к людям, заслужил всеобщую симпатию и любовь. Он принял это трудное поручение и, объехав всех союзников, немедленно выполнил его ко всеобщему удовлетворению. Его распределение налогов даже в следующем поколении считалось образцовым.

Матрикулярные взносы взимались через каждые четыре года. Предположения, что сумма этих взносов достигла с самого начала 460 талантов, следует признать ошибочными. В первые годы она равнялась лишь 154 талантам, и лишь через пять лет, с присоединением новых членов союза, достигла упомянутой цифры и даже превысила ее.

Для упрощения делопроизводства все члены союза первоначально были разделены на три округа: геллеспонтский, к которому принадлежали города у Геллеспонта и Босфора (за исключением Фракийского Херсонеса, а также островов Тенедос, Проконнес и Безбик в Пропонтиде); ионийский, – к которому принадлежали острова малоазийского побережья от Лесбоса до Самоса, а также вступившие в союз ионийские и эолийские города; наконец, островной округ, который составляли Делос и Кикладские острова, кроме Андроса, и Эвбея без Кариста; в этот округ не вошли, однако, мелкие острова, лежащие севернее Эвбеи вдоль греческого побережья вплоть до Фракии.

Переход гегемонии в морском союзе к афинянам изменил замыслы Павсания, которому удалось оправдаться от возведенных на него обвинений в Спарте, где он пользовался общим уважением и обладал большими связями. На триреме, предоставленной ему заимообразно городом Гермионом в Арголиде, он следующим же летом (477 г. до н. э.) вернулся в Византий, причем предпринял это по собственной инициативе. Тем не менее, Гонгил сдал ему Византий, Сестос также попал в его руки, и таким образом проход в Понт снова очутился под его контролем. Он стал вести жизнь в восточном вкусе и властвовать наподобие персидских сатрапов.

Лакедемоняне не возражали против действий Павсания, но афиняне решили выступить против него с оружием. Командование в этой экспедиции они поручили, несмотря на его молодость, Кимону, начавшему этим свою блестящую военную карьеру. Он взял Сестос и осадил Византий, который принудил к сдаче в 476 г. до н. э.

Павсаний отправился в Колонн в Троаде, откуда продолжал свои сношения с Ксерксом, подарившим его доверенному Гонгилу в тех местах большие поместья. Можно предполагать, что персы в продолжение нескольких лет намеренно удерживали Павсания, не давая развернуться его пылкому честолюбию, пока он опять не был вызван в Спарту, где были получены достоверные известия о его поступках.

Он отправился, все еще надеясь, как это ни удивительно, на свое влияние и связи. По прибытии он был немедленно арестован по обвинению в заговоре, но потом опять отпущен за недостатком улик. Наконец, в 472 г. до н. э. одному из эфоров, враждовавшему с ним, удалось найти доказательство его сношений с Ксерксом и подготовке восстания илотов. Павсаний укрылся в одном из храмов, был там заперт и уморен голодом.

После покорения Сестоса и Византия и присоединения их к морскому союзу Кимон предпринял завоевание фракийских городов, находившихся в персидских руках. Он начал с Эйона, занимавшего важное положение у устья реки Стримона. Разбив войско города, он окружил последний, намереваясь взять его голодом. Но храбрый комендант города Богис, не желая сдаваться, сжег всех оставшихся в живых, все сокровища и, наконец, самого себя на специально приготовленном костре. Афиняне решили навсегда удержать за собой этот важный пункт и высадили туда 10000 поселенцев (клерухов), перебитых впоследствии фракийцами во время похода в глубь страны.

Вслед за завоевание Эйона, осенью 476 г. до н. э. в руки Кимона перешли и прочие города на Фракийском побережье и Фракийском Херсонесе, вплоть до оборонявшегося также упорно, как Эйон, Дориска. Затем Кимон взял скалистый остров Скирос, населенный коренными его жителями – долопернами, занимавшимися морским разбоем. Они были проданы в рабство, а остров заселен афинскими колонистами.

Из Скироса Кимон вывез в Афины найденные там останки эпического героя Тезея, которому приписывалось соединение разрозненных аттических племен в одно государство. Этим поступком он вызвал большую радость у афинян и окончательно расположил их к себе. Из греческих городов Фракийского побережья и лежащих перед ним островов Фасоса и Самофракии, а также из островов Скироса, Папаретоса, Скиатоса и других, лежащих вблизи мыса Сепиаса, образован был четвертый отдел морского союза – фракийский, простиравшийся от Метоны в Пагасейском заливе до Эноса в устье Гебра (Марица).

Благодаря созданию морского союза и усилению его мощи, Аристид и Кимон в качестве людей дела стали самыми влиятельными и уважаемыми в Афинах, тогда как влияние Фемистокла стало уменьшаться.

После учреждения морского союза лакедемоняне стали стремиться к образованию противовеса быстро растущей мощи Афин, для чего сделали попытку распространить свое влияние на северную Грецию. Они намеревались завоевать обитавшее в Лариссе в Фессалии племя алеуадов, которое в свое время призвало Ксеркса к походу на греков. Весной 476 года Спарта послала через Пагасейский залив морским путем, освобожденным благодаря Афинскому флоту, свои войска в Пагасею под предводительством царя Леотехида. Из Пагасеи войска прошли по совершенно ровной местности вплоть до Лариссы, изгнали тамошнего тирана и могли бы покорить Фессалию, если бы Леотехида не подкупили алеуады, после чего он вернулся обратно. Его уличили в подкупе, судили, и ему удалось избежать казни лишь благодаря бегству.

Войско следующим летом вернулось на кораблях обратно в Пелопоннес. Поход оказался безрезультатным, хотя лакедемоняне старались использовать его для приобретения руководящей роли в дельфийской амфиктонии, что могло дать им перевес над средней Грецией. Им почти удалось достичь этого путем внесения предложения об исключении из амфиктонии фессалийцев, фиванцев и других племен, поддержавших персов, но дальновидный Фемистокл, как представитель Афин, увидел в этом предложении вред для своей страны и постарался, чтобы оно не было принято. Это, несомненно, еще более увеличило ненависть Спарты к Фемистоклу, и она приложила все усилия для того, чтобы повредить ему и, к несчастью, нашла в этом поддержку в Афинах.

Создание и содержание флота требовало больших денег и повлекло за собою полное изменение форм правления в демократическую сторону. Блестящие успехи Фемистокла, не имевшего связей среди аристократии, а в особенности же Саламинская победа, создали ему массу врагов и завистников среди этой аристократии, симпатизировавшей Лакедемону.

Обладая дальновидностью, Фемистокл давно уже понимал, что Спарта – соперник, и что Афинам придется вести с ней решительную борьбу за гегемонию в Греции. Родовая же аристократия склонялась к Спарте, с ее аристократическим образом правления, содействовавшей распространению олигархии во всей Греции явно боровшейся с демократией. Во главе этой партии встал любимец толпы – Кимон, герой победоносной войны с персами. Как аристократ, он симпатизировал Спарте и уже много лет был желанным гостем в этом государстве.

Кимон, легкомысленный в молодости, вопреки ожиданиям сделался выдающимся полководцем, хотя у него и не было того ума и дальновидности, с которыми Фемистокл вел запутанные политические дела афинского государства. Он открыто выступал против Фемистокла и приложил все свое влияние чтобы отправить его в изгнание. Этого ему удалось добиться в 473 г. до н. э., когда Фемистокл был подвергнут остракизму и удалился в изгнание.

Он удалился в Аргос, враждовавший издавна со Спартой. Приобретя там вскоре всеобщее уважение и влияние, он его использовал против Спарты и на пользу своей родины. Под влиянием Фемистокла начались войны между Спартой, Аргосом и Тегеей. Спартанцы, обладавшие лучшей военной подготовкой, победили в кровопролитных боях при Тегее (472 г. до н. э.) и Дипайе (471 г. до н. э.). Они использовали этот успех для упрочения своего положения в пелопоннесском союзе, лишив союзные войска самостоятельности, подчинив их своей власти и поставив во главе их спартанских начальников.

К этому времени относится осуждение и смерть Павсания, переписка с персами которого стала известной. Спартанцы воспользовались этим, как предлогом для того, чтобы повредить ненавистному им Фемистоклу, который и в изгнании оставался для них опасным врагом. Они отправили в Афины посольство, обвиняя Фемистокла в соучастии в преступлениях Павсания и требуя наказания его за измену.

Партия Кимона, изгнавшая Фемистокла, поверила этой клевете, несмотря на отсутствие доказательств, и совместно со спартанцами отправила людей для его ареста. Фемистокл бежал на о. Коркиру, но там не решились приютить столь опасного изгнанника, и он перебрался в Эпир, к молосскому царю Адмету. Но и там он не был в безопасности от врагов. Поэтому он отправился сухим путем в гавань Пидну в Македонии, где сел на торговый корабль, отправлявшийся в Малую Азию. По пути корабль прибило к острову Наксосу, и Фемистокл подвергся опасности попасть в руки афинян, блокировавших этот остров.

По прибытии в Малую Азию он тайно проехал в персидскую столицу, где предоставился новому персидскому царю. Артаксеркс, вступивший на престол после смерти Ксеркса, великодушно принял Фемистокла, несмотря на то, что он принес его отцу и государству больше вреда, чем кто-либо другой. Он дал ему даже в управление города Магнезию и Миус (оба на Меандре) и Лампсакузы (в Геллеспонте). В первом из этих городов Фемистокл прожил несколько лет, вплоть до 465 г., пользуясь уважением и занимаясь благотворительностью; предание гласит, что оно покончил жизнь самоубийством, когда Артаксеркс потребовал его участия в войне против Греции. Если это и выдумка, то она основана на убеждении в его искреннем и глубоком патриотизме.

Фемистокл был одарен большими способностями и обладал громадной отвагой и силой воли. Не обладая военно-морским образованием он понял истинный путь к величию своего государства. Он сумел убедить совершенно чуждый моря и морского дела народ, что его будущность лежит на море и склонить его к тяжелой морской службе. Понимая, что только флот может защитить Грецию от угрожавших ей персов, он провел закон о флоте, изыскал средства для его постройки и убедил ради этого граждан отказаться от доходов с Лаврионских рудников. Как раз ко времени появления персов флот был готов, и Фемистокл принял на себя командование им.

Перед самым началом военных действий он создал истмийский союз. Без этого союза Греция, наверное, погибла бы при всей разрозненности, близорукости и отсутствия национального чувства у отдельных независимых государств, число которых превышало сотню. Несмотря на свое превосходство и вполне понятную уверенность в себе, Фемистокл уступил совершенно неосновательным притязаниям Спарты на гегемонию на море и допустил назначение командующим морскими силами совершенно негодного для этой цели и нерешительного Эврибиада. Но и будучи его подчиненным, он всегда умел побудить его к правильным в стратегическом и тактическом отношении действиям. В минуту опасности он проявил редкое великодушие, простив и вызвав из изгнания своего злейшего врага Аристида.

Не имея боевого опыта, Фемистокл в 480 г. до н. э. выступил впервые в качестве флотоводца и выказал свои блестящие способности, выбрав очень удачно место расположения своих сил, и одержал победу при Саламине атакой с флангов, поборов в самом начале нежелание подчиненных идти в бой. В этом отношении он оказался выше всех своих современников, несмотря на то, что занимал лишь второстепенное место; его дальновидность и осмотрительность при выборе гаваней, их устройстве, а также планировке укреплений, обеспечивавших от нападений с суши Афины и Пирей, заслуживает удивления.

Он преодолел завистливое сопротивление Спарты, не считаясь с тем, что приобрел в лице этого могущественного государства опасного врага. С подобной же самоотверженностью и любовью заботился он о благе и величии своей родины.

В Фемистокле надо видеть духовного отца морского союза, – он создал морское могущество Афин и, стоя на истинном пути, достиг замечательных результатов. Благодаря своей проницательности он сразу увидел в Спарте главного врага своей родины, с влиянием которого надо было бороться, собравши все силы, и сумел это сделать, в противоположность Кимону и последующим руководителям Афин, нарушившим единство морского союза угнетением отдельных членов и растратившим его могущество на ненужные авантюры. Последним политическим успехом Фемистокла было противодействие спартанскому влиянию в средней и северной Греции, достигнутое им благодаря его дипломатической ловкости.

Вскоре после изгнания Фемистокла умер Аристид, и руководящим лицом в Афинах стал Кимон. Вскоре он предпринял поход против Кариста, единственного города на Эвбее, не принадлежавшего к морскому союзу, подчинил его и принудил вступить в союз, причем величина вступительного взноса была назначена афинянами. Есть основание предполагать, что то же самое было сделано с островом Андросом.

Этот прием, противный основам морского союза, сделался обычным в Афинах, превратившихся из первого среди членов делосско – аттического союза в повелительницу Аттики, причем, естественно, среди членов союза, ревниво оберегавших свою независимость, возникло недовольство, перешедшее вскоре в ненависть. Первым проявлением ее был выход из союза острова Наксоса, рискнувшего на такой шаг, несмотря на то, что он был один; афиняне его блокировали и покорили, совершив первое насилие над членом союза.

В 468 г. Кимон с союзным флотом в количестве 200 кораблей предпринял поход против персов, так как Ксеркс, судя по всему, готовил в Памфилии армию и флот для нового нападения на Грецию. Для этого похода Кимон велел построить триремы шире обыкновенного и со сплошной верхней палубой для того, чтобы можно было взять на судно больше гоплитов. По-видимому, он предполагал отступить от введенной Фемистоклом тактики таранного боя и вернуться к абордажному бою, чем и проявил свое незнание морского дела.

Он начал действия в юго-западном углу Малой Азии у Тропейского преддверья Карийского Херсонеса и оттуда подвинулся вдоль Карийского и Ликийского побережья до Фазелиса. Прибрежные греческие города без сопротивления переходили на его сторону, остальные города пришлось покорять. Фазелис, жители которого сперва упорно защищались, уступил довольно скоро под влиянием переговоров. Все города принуждены были вступить в морской союз;и из них и из прибрежных островов, включая Родос, был образован пятый отдел союза, карийский, насчитывавший, по крайней мере, 66 членов. Благодаря этому общая сумма взносов достигла 500 талантов.

Во время заключения договора с Фазелисом персидская армия находилась в лагере у устья реки Эвримедона в Памфилии. Эвримедон тогда был судоходен для плоскодонных трирем на протяжении 60 стадий (10,7 км), вплоть до Аспендоса. Перед устьем и в самом устье находился флот, составленный из флотов зависимых от персов государств, состоявший, по крайней мере, из 20 трирем, преимущественно финикийских; кроме того, с Кипра должны были прибыть еще 80 финикийских трирем. Не дожидаясь их прихода и соединения с флотом, Кимон, тотчас же после заключения договора с Фазелисом, неожиданно напал на стоявшие у устья Эвримедона корабли и уничтожил их. Ободренный этим легким успехом Кимон высадил войско, встретив сильное сопротивление, и штурмовал персидский лагерь. После этого он опять спешно посадил войско на корабли, чтобы встретить шедшую от Кипра эскадру раньше, чем ей будет известно о поражении персов при Эвримедоне. Это ему удалось, и эскадра, на которую он так же неожиданно напал восточнее Эвримедона, у Сиде, была захвачена целиком вместе с командой.

После этого грандиозного успеха, после которого не могло быть и речи о новом нашествии персов или о появлении в греческих водах неприятельского флота, делосско-аттический союз достиг кульминационного пункта своего развития. Его пять отделов насчитывали свыше 200 членов, обитавших от Ликии до Аттики и от Понта по всему Архипелагу. Его прямые доходы были очень велики; кроме того, большую прибыль приносила свободная торговля. Особенно возвысились Афины, начавшие мнить себя не только руководительницей союза, но его повелительницей.

Члены союза тяготились военными повинностями и налогами и часто бывали неаккуратны в уплате последних; но это стоило им независимости, так как лица, стоявшие во главе отделов, не обладали умеренностью основателей союза и обращались с членами не как с равными, а как с подчиненными. Взносы стали взыскиваться очень строго, даже при помощи насилия, и члены союза, один за другим, подобно Наксосу, стали переводиться из категории союзников в подчиненных, причем величина взноса стала определяться по усмотрению афинян. Сам Кимон в подобных случаях проявлял еще некоторую мягкость, удовлетворяясь доставлением судов без команд и денежным взносом.

Таким образом, афинский флот постепенно увеличивался и, находясь все время в действии, становился более и более могущественным. Он уже не имел противников, с которыми не мог бы справиться; все это увеличивало уверенность лиц, руководивших афинской политикой. Совещания союзников в Делосе стали созываться все реже, при том, что у Афин увеличивалось число голосов, и, наконец, созыв их прекратился.

В 454 г. до н. э. после поражения в Египте, союзная казна, под предлогом опасности, возможной при нападении на Делос неприятельского флота, была переведена из Делосского храма Аполлона в храм Афины Паллады в Акрополе в Афинах и поступила в распоряжение хозяев союза. Это фактически было концом морского союза; образовалось единое государство, управляемое афинским народом или, вернее, афинскими политиками.

Этому перевороту способствовали крупные перемены, произошедшие в Афинах. Благодаря тому, что бывшие союзники мало помалу отказались от содержания собственных флотов, последние перешли к Афинам, увеличив их флот. Вследствие постоянных войн экипажи были опытны и всегда готовы к бою, тогда как союзные государства уже не получали боевого опыта, и их жители отвыкли от тяжелой морской службы. Государственная казна пополнялась за счет взносов. Как и предполагал Фемистокл, Пирей, благодаря морскому могуществу Афин, стал вскоре торговым центром всего греческого мира на востоке, и его оживленная торговля дала заработок массе людей, как богатых, так и бедных.

Каждый чужестранец (метек), переселявшийся в Афины, по истечении известного срока должен был принять участие в защите страны и сделать соответствующий взнос. Одни метеки служили в качестве гоплитов, другие – в качестве гребцов; в 431 г. до н. э. их число превысило 10 000. Выслужившиеся метеки получали права афинских граждан.

В городе скопились большие богатства, и от былой греческой простоты вскоре не осталось и следа. Стремление к наслаждениям, безнравственность и желание хорошо пожить, не трудясь совсем или очень мало, стали всеобщими. Непомерно развились высокомерие, стремление к власти и преувеличенно высокое мнение о могуществе государства, но забывалось то, что флот, – от которого зависело могущество, благо, да и само существование государства, следовало беречь и применять с большой осторожностью. Честолюбие до того овладело некоторыми, что они стали мечтать о завоевании Сицилии, южной Италии и Египта, Карфагена и всего побережья Африки.

Все это было фатальным для Афин, которые нуждались в самоотверженных и бескорыстных людях, обладавших достаточным умом и осмотрительностью для того, чтобы держать государство и граждан на высоте положения. Необходимо было заботиться о поддержании решающего перевеса и гегемонии на море и заинтересовать в этом граждан.

Ни одна из отраслей государственного управления не требует такого умелого, непрерывного и тщательного ухода, как флот, для того, чтобы он находился на высоте своего положения и был надежным оружием.

Оба создателя морского союза, положившего начало морскому могуществу Афин, Фемистокл и Аристид, умерли почти в одно и то же время, незадолго до битвы при Эвримедоне. К этому времени относится появление личности, имя которой пользовалось в эпоху расцвета Афин почтением большим, чем чье-либо другое, но его носитель, наряду с заслугами в области искусства, памятники которого вызывают и в настоящее время заслуженное удивление всего мира, принес своей родине больше вреда, чем кто-либо другой из граждан. Это Перикл.

Он происходил из благородного рода Алкмеонидов и был сыном Ксантиппа, участника той войны, которая завершилась завоеванием Сестоса. По рождению и по духу он был аристократом. Благодаря состоятельности своих родителей он получил великолепное образование. Приученный с молодости к строгому образу жизни, он сохранил его до зрелого возраста. Он был свободен от господствовавших суеверий, так как был учеником выдающегося философа Анаксагора, который и впоследствии часто давал в затруднительных случаях советы своему ученику.

Благодаря необыкновенной убедительности своего красноречия, которым он умел очаровать народ, он достиг руководящего положения в Афинах, причем его неограниченное честолюбие сделало его очень неразборчивым в средствах. Аристократ по рождению, он с самого начала стал во главе революционной демократии, так как понимал, что будущее принадлежит демосу, а не олигархии, вождь которой, хотя и достиг уважения благодаря своим военным успехам, но, не обладая осмотрительностью и дальновидностью, не мог рассчитывать на успехи в политике.

Перикл избегал выступать публично, стараясь использовать для этого случая подходящих сторонников, в первое время чаще всего Эфиальта, честного афинского гражданина, с которым он был в дружбе. Бескорыстие Эфиальта было исключительным, но он был крайним демократом; его речи имели на народ очень большое влияние, которое он сначала употребил для свержения Кимона, а затем и ареопага.

После победы при Эвримедоне Кимон летом 466 г. до н. э. изгнал последних персов, державшихся еще у Эгейского моря, из Фракийского Херсонеса и из Дориска, долго и упорно сопротивлявшихся. Покончив с ними, он двинулся на остров Фасос, восставший против Афин вследствие спора о гаванях и доходных рудниках, лежавших напротив него на фракийском побережье. Кимон разбил фасосцев на море и, высадившись на остров, осадил и блокировал город, все еще упорно сопротивлявшийся. Фасосцы стали просить спартанцев напасть на Аттику, на что те согласились, но им помешало землетрясение, разрушившее Спарту, и восстание илотов (мессенцев, по имени которых война и названа третьей мессенской), подготовленное в свое время Павсанием. Восставшие сначала имели успех, но потом вынуждены были отступить в горную крепость Итому, на высоте 800 м, где им приходилось и раньше держаться в течение нескольких лет, так как спартанцам, не умевшим вести осаду, не удавалось их захватить.

В 463 г. до н. э., после двухлетней блокады, Кимон взял Фасос. Побежденные были вынуждены выдать свои суда, уничтожить укрепления, отказаться от владений на фракийском побережье, и уплатить военные издержки.

По возвращению в Афины Кимон, глава олигархической партии, был обвинен Эфиальтом и Периклом в подкупе македонским царем Александром, с которым тот имел возможность справиться, имея в своем распоряжении сильное афинское войско. Хотя Кимону удалось оправдаться, но прежнее уважение народа и популярность были им почти потеряны.

Лакедемоняне, не будучи в состоянии овладеть Итомой, обратились за помощью не только к пелопоннесским государствам, но и к своей ненавистной сопернице – Аттике. Кимон, явный сторонник Спарты, несмотря на нежелание сторонников демократии, решил оказать спартанцам помощь, что доказывает недостаток у него политического такта и ума; ему удалось добиться этого, вероятно, не без коварной поддержки своих личных врагов, и в 462 г. до н. э. он сам был послан в Итому во главе 4000 гоплитов.

Но и он не мог ничего поделать с неприступными высотами; к тому же спартанцы, услышав, что афинская демократия симпатизирует мессенцам, отнеслись к Кимону с большим подозрением и вскоре попросили его уйти обратно. На обратном пути через Истм коринфяне обошлись с ним очень высокомерно.

Все это уязвило афинское самолюбие и еще более повредило популярности Кимона. Между тем Эфиальт и Перикл использовали отсутствие Кимона для нанесения удара ареопагу, этому краеугольному камню Солоновской конституции.

Уже в продолжение нескольких лет они неоднократно обвиняли членов этого высокого собрания в злоупотреблении властью (взяточничество) и добивались наказания, что дискредитировало ареопаг. Им удалось привлечь народ, необходимый для совершения переворота, путем подкупа судей, раздачи за счет государства билетов на зрелища, а также путем многочисленных наймов служащих, особенно низших (например, 500 сторожей на верфи и 50 в крепости); не ограничиваясь этим, они подкупили войско, всадников, стрелков, как конных, так и пеших, морских солдат, команды 20 сторожевых кораблей и двухтысячные гарнизоны в союзных городах.

Низшие слои населения стали стремиться к занятию судейских мест и должностей присяжных, так как с непомерным увеличением числа процессов росло и число судов. Вскоре дело дошло до того, что все низшее население стало жить на счет казны, что и нужно было Периклу. У ареопага, совести государства, отнимались права одно за другим. Судебные функции были переданы частью совету 500, частью народному собранию, так что от Солоновского учреждения осталась одна лишь тень.

Когда Кимон задумал восстановить ареопаг в своих правах, Периклу удалось с помощью остракизма добиться его изгнания.

В это время Эфиальт, возбудивший сильную ненависть, пал от руки убийцы, и Перикл остался один во главе руководящей демократической партии. Афины вышли из истмийского союза, в котором до сих пор номинально участвовали лакедемоняне, и заключила союз с их врагами – Аргосом и Фессалией; таким образом возник союз государств, враждебных Спарте, под предводительством Афин.

К счастью для Спарты, мессенская война вскоре окончилась, так как мессенцы, при условии свободного пропуска, согласились очистить Итомские высоты. Афиняне поселили их в Навпакте в Коринфском заливе. Этот город, взятый ими незадолго до этого у локрийцев, был очень важен в случае морской войны, так как давал возможность запереть Коринфский залив. Коринфянам это обстоятельство было неприятно, но еще неприятнее было другое: Мегара, бывшая с ними в постоянной вражде, не получив помощи от спартанцев, вышла из пелопоннесского союза и примкнула в 459 г. до н. э. к Афинам, которые заняли Мегару и ее гавани – Пагаю в Коринфском и Низаю в Сароническом заливах, выстроили длинные стены от Мегары до Низаи, чем отрезали коринфянам путь в Беотию и Аттику, словом, закрыли доступ из Пелопоннеса в Среднюю Грецию. Это сделало неизбежной войну между Афинами и Коринфом, а, следовательно, и главою пелопоннесского союза – Спартой. При этом угрожающем положении обязанностью афинского правительства было содержание всех боевых сил в готовности к решительной битве со Спартой и враждебными морскими державами – Коринфом и Эгиной.

В это время к Афинам обратился за помощью ливийский князь Инар. Незадолго до этого он подготовил к восстанию тяготившийся персидским игом Египет, покоренный еще в 485 г. до н. э. Камбизом. Заручившись готовностью и согласием Египта, Инар, однако, чувствовал себя не настолько сильным, чтобы воевать с персами. Рискованные операции в отдаленном Египте нисколько не затрагивали непосредственных интересов Афин. Тем не менее, в конце лета 459 г. до н. э. по распоряжению Перикла или, по крайней мере, с его ведома и согласия, союзный флот из 200 трирем (то есть с командным составом около 40 000 человек), участвовавший в походе на Кипр, отплыл в Египет.

Трудно сказать, что послужило причиной столь легкого согласия Перикла; было ли это желанием угодить жаждавшему героических деяний демосу, корыстолюбию и жажде наслаждений которого он потворствовал и раньше ради личных интересов, или же он престо не представлял себе всех опасностей предприятия, – тем не менее, в конце лета 459 г. до н. э. флот вышел из Греции и прибыл в Египет как раз в то время, когда восставшие разбили в дельте Нила у Папремиса персидское войско под начальством брата Ксеркса Ахемена, который пал в бою.

После этого началась осада главного города, Мемфиса, частью которого еще владели персы. Результатом осады было занятие всего города, за исключением цитадели – Белой крепости. Союзный флот, вошедший осенью в Нил, уничтожил находившуюся у Мемфиса персидскую эскадру из 80 кораблей и овладел рекой. Но осада цитадели затянулась. Тем временем Артаксеркс собрал новое войско и флот из 300 кораблей под начальством Мегабаза и двинул их в начале 456 г. из Киликии в Египет.

Предварительно он отправил в Спарту послов с большими деньгами, с целью побудить спартанцев напасать на афинян, но это не удалось. Египетское войско и афиняне были разбиты персами в решительной битве и изгнаны из Мемфиса, причем афинский полководец Хармантид был убит, а оставшееся войско вместе с флотом загнано неподалеку от Мемфиса в Канопский рукав Нила в вершине дельты и окружено у острова Просопитиса, где он подверглось 18-месячной блокаде.

Когда обмелела река, Мегабаз отвел каналом воду из рукава, афинские корабли очутились на суше, и персы смогли свободно перебраться на остров. Афиняне сожгли свои корабли и сдались, выговорив себе право свободного ухода; уцелело только 6000 человек. В 454 г. до н. э. они прошли через Ливию в Кирену, совершив путь в 460 морских миль. Во время перехода число их еще уменьшилось, и на родину вернулась лишь малая часть. В то же время новая афинская эскадра в 50 кораблей, посланная на смену в Египет, не зная об участи первой, подверглась при входе в один из нильских рукавов нападению персов, и лишь нескольким триремам удалось выбраться обратно в море и вернуться на родину. Так кончилась это необдуманно начатое предприятие, поглотившее свыше 200 трирем и почти все обученные команды, то есть боевые силы, которые могли бы быть применены с гораздо большей пользой в войне, опять начавшейся в Греции.

Эта война между Коринфом и Афинами началась одновременно с отбытием флота к Кипру и в Египет (в 459 г. до н. э.). Афины стремились обосноваться в Галиее, маленькой гавани на южной оконечности полуострова Арголида, овладение которым могло принести значительную пользу в случае действий в лаконских и пелопоннесских водах. В сражении с коринфскими и эпидаврскими войсками афиняне вышли победителями, но предприятие было начато с недостаточными силами, поэтому в дальнейшем оно не имело успеха. Вслед за тем пелопоннесские морские государства стянули против афинян все свои флоты. Но Афинам, находившимся в расцвете своего могущества и еще располагавшим, несмотря на отправку своих главных морских сил в Египет, достаточно сильной эскадрой, удалось разбить пелопоннесцев около острова Кекрифалейя, приблизительно в 4 милях западнее острова Эгины, который только после этого вступил в войну.

Эгиняне, издавна сильные на море, уже в продолжение нескольких десятилетий считали Афины своим самым опасным врагом. Флот эгинян, соединившись с коринфским и эпидаврским, встретился в 458 г. до н. э. с усиленным союзниками афинским флотом, находившимся под главным начальством Леокрита, и был совершенно разбит. Афиняне захватили не менее 70 кораблей, высадились на Эгине и осадили город. Пелопоннесцы поспешили на помощь. Спартанцам удалось перебросить в город 300 гоплитов, и это затянуло осаду. Коринфяне, воспользовавшись тем, что Афины, занятые Эгиной, не могли вполне располагать своим флотом, напали на союзную с Афинами Мегару для отвлечения их от осады Эгины. Последнее, однако, не удалось; не отзывая от Эгины своих войск, афиняне на скорую руку собрали войско из оставшихся в городе стариков и молодежи и двинули его против коринфян. Первая битва окончилась вничью, но в следующей афиняне победили и нанесли врагу при отступлении большой урон.

В это же время, то есть в 458 г. до н. э., афиняне, несмотря на вызванное военными операциями напряжение всех сил, начали постройку задуманных еще Фемистоклом длинных стен от города к гаваням. Несомненно, это предпринято было в ожидании нападения пелопоннесцев. Одна из этих стен тянулась на протяжении 7,1 км от города до Пирея, а другая на протяжении 6,8 км до оконечности мыса, ограничивающего Фалеронский залив, служивший гаванью. Обе стены были настолько толсты и высоки, что могли противостоять любой осаде и делали Афины с гаванями неприступной крепостью. Площадь, ограниченная этими стенами, была настолько обширна, что могла вместить население всей Аттики.

Лишь в 457 г. до н. э. в войне приняли серьезное участие спартанцы, ослабленные землетрясением и мессенской войной. В начале этого года фокейцы начали и стали угрожать Дориде – родному городу лакедемонян; последние, собрав для его защиты сильное войско, в котором одних гоплитов насчитывалось до 11 500 человек, переправили его, как можно думать, через Коринфский залив. Это, разумеется, ускорило ход операции, но возвращению войска морским путем помешало появление афинян в Коринфском заливе. Дорога по суше была также блокирована: афиняне держали в своих руках Мегару, Пагаю и Геранейские проходы, и таким образом доступ на перешеек был закрыт. Поэтому пелопоннесское войско осталось в Беотии, расположившись лагерем у Танагры, на расстоянии лишь одного дневного перехода от Афин.

Спартанцы, имея целью свергнуть демократическое правительство в Афинах и помешать сооружению длинных стен, завели предательские сношения с олигархической партией, которой прежде руководил Кимон. В противовес Афинам они восстановили в Беотии гегемонию Фив.

Почувствовав опасность, афиняне выступили им навстречу со всеми своими сухопутными силами и союзниками, всего в количестве 14 000 человек. Кимон, вернувшийся из изгнания, просил позволить ему участвовать в войне с лакедемонянами, но его услуги были отвергнуты. В последовавшей жестокой и кровопролитной битве при Танагре сторонники Кимона были перебиты до последнего человека. Но в конце концов, афиняне были побеждены, после чего на сторону неприятеля перешла бывшая с ними в союзе фессалийская конница. Пелопоннесская армия, понесшая большие потери в бою, не воспользовалась победой, а прошла лишь беспрепятственно через перешеек на родину, опустошив по пути Мегару.

Сознавая опасность соседства Беотии и Фив, Перикл решил заключить мир со Спартой. Вызванный по его предложению из изгнания Кимон был послан в качестве посредника в Спарту, но ему удалось добиться лишь выгодного для спартанцев четырехмесячного перемирия. Вследствие этого афинское войско под начальством Миромида выступило уже через два месяца в поход и разбило беотийцев при Энофите, близ Танагры; стены города были срыты до основания. Афиняне завладели Беотией, за исключением Фив, Фокидой и опунтийской Локридой; после чего они закончили постройку длинных стен, чем обезопасили свой город от внезапного вторжения.

К концу года Эгина была вынуждена сдаться, выдать свой флот, срыть стены и обязалась платить дань. Вероятно, уже следующей весной в 456 г. до н. э. афиняне взяли Трезену в Арголиде, а затем, в союзе с аргосцами, победили спартанцев при Ойное; но это не имело последствий.

Поражения и большие потери при Танагре и в других боях и неудачные операции флота в Египте в 459 году не помешали Афинам послать летом 455 г. до н. э. флот с десантными войсками под общим командованием Толмида в большой поход вокруг Пелопоннеса. Толмид обложил данью остров Киферу (теперь Цериго), овладел лакедемонским военным портом Гитейоном и сжег верфь, после чего направился в Коринфский залив, где взял основанную коринфянами гавань Халкиду, расположенную против Патраса и, наконец, высадился вблизи Сикиона, разбил в сражении сикионцев, а затем возвратился в Афины.

Помимо этого, в 454 г. до н. э. афиняне предприняли еще один поход, но не в Спарту, а в отдаленную Фессалию, для того, чтобы вернуть трон изгнанному оттуда царю и приобрести там влияние. Они дошли до Фарсала, но не смогли взять город, и вынуждены были вернуться, не достигнув никаких результатов.

В период от поражения при Танагре и до этой последней неудачи афиняне одержали несколько крупных побед, хотя и не нанесших ущерба Спарте и ее не ослабивших.

Известие поражении в Египте произвело самое удручающее впечатление в Афинах, где стали опасаться возможности скорого персидского нашествия, поскольку в Египте освободились большие силы персов. Афиняне, прежде всего, позаботились о безопасности сокровищ союза, находившихся на острове Делосе; хотя, возможно, что это было лишь предлогом для овладения сокровищами. Так или иначе, в конце 454 г. до н. э. афиняне перевезли эти сокровища из Делоса к себе и поместили их в храме Афины Паллады в Акрополе.

Таким образом, свелось на нет основное положение аттического союза, превратившегося теперь в афинскую империю. Этим еще более увеличилась прежняя ненависть союзников к Афинам, тем более что правительство, забрав в свои руки средства союза, еще настойчивее стало диктовать законы. Только немногие союзники, такие как Самос, Хиос и Лесбос, выставлявшие по требованию Афин вооруженные корабли, сохранили свою олигархическую форму правления, несмотря на благоволение Афин к демократии.

В остальных союзных городах форма правления устанавливалась афинянами; в некоторых городах даже были расположены афинские гарнизоны с афинскими начальниками, становившимися фактически правителями, хотя наряду с ними имелись «наблюдающие» из числа граждан. Тяжбы между членами союза стали представляться на решение афинского суда, чем уничтожилось равенство всех членов перед законом. Несмотря на угрожавшую опасность решительной борьбы между Афинами и Спартой, в союзе не было ни внутреннего единства, ни силы. Единение всех сил, осуществление которого удалось Фемистоклу в 480 г. до н. э. путем основания истмийского союза для борьбы с персидской опасностью, отошло в область преданий.

Опасения появления персидского флота в греческих водах оказались совершенно неосновательными. Несмотря на это, афиняне бездействовали и не предпринимали ничего против другого врага, более близкого и более опасного. Лишь через год в конце лета 453 г. до н. э. Перикл лично во главе флота и десантных войск предпринял морской поход из порта Пагаи в Мегаре в Коринфский залив, хотя этот поход и не мог иметь большого значения. Высадившись у Сикиона, Перикл разбил выступивших навстречу сикионцев, после чего быстро посадил союзные ахейские войска на корабли и направился к берегу Акарнании, лежавшей напротив, где осадил важный торговый город Ойниаду, расположенный у болотистого устья реки Ахелоя. Осада была безрезультатной, и к осени он вернулся в Афины, не достигнув успеха.

Сведений о значительных операциях за время от 452 до 450 гг. до н. э. не имеется; вероятнее всего, что военные действия временно прекратились по причине обоюдного утомления. В 450 году значительно уменьшились размеры взносов. Тем временем Перикл занялся другими, более дальновидными замыслами, и поэтому в начале 449 г. до н. э., опять при посредстве Кимона, было заключено со Спартой пятилетнее перемирие, продолжавшееся не дольше трех лет. Одновременно с этим Спарта заключила мир на 30 лет со своим старым врагом Аргосом, бывшим в союзе с Афинами, поэтому последние оказались изолированными.

В это время персы настолько оправились после вторичного завоевания Египта, что выступили из Киликии и начали угрожать соединенными финикийским и киликийским флотами острову Кипру, среди жителей которого было много греков. Несмотря на то, что удержание греческого владычества на этом острове было национальным общегреческим делом, Спарта не приняла участия, предоставив действовать афинянам, которые опасались, что с переходом острова к персам последние начнут угрожать союзникам Афин в Малой Азии и на островах и положат конец свободе мореплавания.

Печальный опыт последней войны с персами не остановил афинян, и они снарядили флот в 200 кораблей, не считая союзных. Командование было поручено старому врагу персов, Кимону, который летом 449 г. до н. э. пошел с флотом к Кипру. Несмотря на опасность, он выделил 60 кораблей для поддержания Амиртиая, укрепившегося в болотах нильской дельты. С остальными силами Кимон прежде всего взял один из городов на западном побережье Кипра, после чего приступил к осаде Китиона, расположенного на южном побережье и находившегося под властью одного финикийского князька. Во время осады, которая затянулась, Кимон умер, приказав, чтобы его смерть скрыли, а тело спрятали на судне. Вскоре после его смерти флот, у которого истощились запасы провианта, снял осаду и, с телом Кимона на одном из судов, направился к городу Саламину на восточном побережье острова. Здесь произошла встреча с соединенным финикийско-киликийским флотом, и греки, разбив его сначала на море, а затем уничтожив успевших высадиться на берег персов, одержали победу, подобную одержанной 19 лет назад Кимоном при Эвримедоне. После этого флот, с присоединившейся к нему эскадрой из Египта, вернулся на родину.

После смерти Кимона главою олигархической партии, дружественной Спарте, сделался его родственник Фукидид (не историк), строгий аристократ из хорошей семьи, горячо любивший родину, признанный всеми за одного из лучших граждан Афин. Добившись популярности умением убеждать речами народ, он выступил как политический противник Перикла и добился изгнания его старого друга и учителя, философа Анаксагора, учение которого казалось ему опасным. Фукидид успешно боролся против некоторых гибельных для государства ультра-демократических идей, но, тем не менее, по своему влиянию на народ он никогда не мог подняться до уровня Перикла.

Во время перемирия между Спартой и Афинами начались никем более не сдерживаемые раздоры и войны между отдельными греческими государствами. Фокейцы, бывшие в союзе с Афинами, и ойнофиты завладели в начале 448 г. до н. э. важной греческой святыней – Дельфами, откуда и название этой войны – священная; спартанцы, желая утвердить свою гегемонию и укрепиться в средней Греции, послали туда войско, взяли город и возвратили его дельфийцам, сделав его независимым, после чего вернулись обратно. Это выступление являлось вмешательством в сферу влияния Афин. Перикл собрал армию, но, не желая нарушать перемирия, не начал действий против спартанцев, а направился немедленно после их ухода (летом 448 г. до н. э.) в Дельфы и вернул их обратно.

После этого он преступил к приведению в исполнение своих крупных планов, по-видимому, уже давно задуманных. Первым из них был план образования из всех греческих городов и государств Эллинистического союза, – мысль утопичная, при требовательности и упорной враждебности спартанцев; союз имел целью восстановление уничтоженных персами в 480 г. до н. э. святынь, а также охрану безопасности мореплавания. По предложению Перикла для приглашения на совещание по этому поводу, были разосланы, впрочем, без успеха, 20 послов во все греческие города афинского государства, среднюю Грецию, Пелопоннес и Азию.

Второй план состоял в восстановлении святынь, разрушенных в Афинах и других городах. Еще Фемистоклом был заложен фундамент храма Афины Паллады на Акрополе, но храм не был достроен. По инициативе Перикла и был окончен этот храм, названный Парфеноном, затем выстроен еще один и возведены многие колоссальные постройки, как, например, Пропилеи в Акрополе, храм Тезею у его подножия и т. д., причем Перикл привлек к этому делу лучших художников Греции, таких как Фидий, и не жалел денежных затрат.

В сравнительно короткое время ему удалось создать грандиозные постройки, остатки которых теперь, спустя более чем два тысячелетия, еще возбуждаю всеобщее удивление и считаются непревзойденными. Эти сооружения еще более увеличили популярность Перикла. Постройки эти стоили таких громадных денег, что вряд ли какое иное государство могло бы их возвести. Такие расходы не могли быть покрыты средствами государства, хотя они были и очень большими благодаря широкому развитию торговли. Заработная плата, установленная Периклом, привлекала граждан низших классов, и число их росло благодаря наплыву чужих рабочих, торговцев, матросов и т. п.

Чтобы ограничить рост населения, Перикл еще раньше издал закон, по которому полное афинское гражданство могли получать лишь те лица, у которых и отец и мать были коренными афинянами. Кроме того, он стал поощрять выселение целых тысяч граждан беднейших классов в качестве клерухов в чужие края. Их колонии становились базами для афинского флота и торговли, содействуя поднятию престижа Афин, который начал падать после неудач в Египте и потери Кипра.

В 447 г. до н. э. Перикл сам отвез 100 клерухов в Фракийский Херсонес, чтобы защитить этот важный полуостров, лежащий на пути в Понт, от разбойничьих нападений. Для этой цели он восстановил сооруженную Мильтиадом стену в Булаире и одновременно свел до минимума дань Афинам, которую платили города полуострова, чем заслужил от них название спасителя. На островах Лемносе и Имбросе, лишь слабо заселенных Мильтиадом, он учредил самостоятельные афинские общины. Одновременно с ним Толмид привез 1000 афинских клерухов на остров Эвбею, где высадил их около Гистиайи, жителей которой он изгнал за убийство команды афинского торгового корабля; новое поселение получило название Ореос, почему и пролив получил название Орейского. Кроме того, Толмид увеличил число афинян в Халкидике и Эретрии, в противовес олигархической партии. Вскоре после этого были поселены 500 клерухов на острове Наксосе и 250 на Андросе; наконец, в 446 г. до н. э. была образована новая колония Бреа у устья Стримона. Все города должны были предоставить афинским клерухам безвозмездно землю, за что им была уменьшена дань.

Расходы по сооружению храмов были настолько велики, что доходы Афин шли почти целиком на уплату рабочим. Несмотря на все протесты Фукидида, Перикл взял деньги из союзных сумм, нарушив сделанное при заключении аттического союза постановление, по которому эти деньги предназначались на военные расходы; Перикл смотрел на Афины, как на столицу греческого государства и считал, что его постройки являются достоянием всей Греции.

Наряду с этим Перикл заботился о воссоздании ослабленного неудачными войнами флота и сооружении достаточного количества ангаров для судов, а также и об устройстве гаваней, особенно Пирея, ставшего мировым портом; начато было строительство второй стены от Афин к Пирею, на расстоянии 180 м от старой. Обе параллельные стены образовывали безопасный путь от Пирея в Афины, благодаря чему Фалерон, в котором под прикрытием сильного неприятельского флота можно было высадить армию вне стен, потерял свое значение как торговый порт.

Мир со Спартой поддерживался только внешне: уже в 447 г. до н. э. в Беотии началось опасное олигархическое движение против Афин, которое необходимо было быстро подавить. Вследствие этого Толмид летом 447 г. до н. э. вступил в Беотию, но лишь с небольшим войском. Он взял Херонею и пробился до Орхомена (у западного конца озера Копаиды).

Обратный путь оказался отрезан; войско подверглось нападению у Коронеи и было уничтожено, все оставшиеся в живых попали в плен, в том числе много знатных афинян. Этому поражению Афины обязаны потерей Беотии; повсюду, кроме Платеи, восторжествовали враждебные олигархические партии; сообщение Аттики с Фокидой и Локридой было прервано. Вслед за этим, летом 446 г. до н. э. поднялась против Афин Эвбея, а за ней, при поддержке Коринфа, Сикион и Мегара, где были перебиты афинские гарнизоны. Лишь гавани Пагая и Низая остались за Афинами.

Лакедемоняне использовали это затруднительное положение афинян для возобновления открытой войны с ними. Летом 446 г. до н. э. они отправили в Аттику сильное войско под начальством молодого царя Плейстонакса. Перикл, переправившийся на Эвбею с войском для подавления там восстания, спешно вернулся и тем предотвратил нападение на Афины, в то время как Аттика была уже занята и опустошена вплоть до горы Эйгалеи. До битвы, однако, не дошло; вероятно, что Периклу удалось побудить Плейстонакса к отступлению путем подкупа. Насколько это достоверно, сказать трудно, однако спартанское войско вернулось в Пелопоннес, где Плейстонакса и его ментора (руководителя) обвинили во взяточничестве, после чего оба отправились в изгнание. Перикл, вернувшись на Эвбею, быстро подчинил остров, и обошелся с городами очень сурово.

Уже после поражения Толмида при Коронее Перикл понял необходимость отказаться от видов на гегемонию в Средней Греции, получив вместо нее обратно своих пленных. Влияние Перикла сильно уменьшилось; карийские и ликийские государства, а также часть ионийских государств в глубине Малой Азии отказались от участия в союзе. Другие стали подумывать о восстании. Поэтому величину взносов пришлось сильно уменьшить, и Перикл в 446 г. до н. э. принужден был добиваться тридцатилетнего мира.

В конце войны, длившейся 15 лет, Афины должны были отказаться от всех своих приобретений в Пелопоннесе: Низаи, Пагаи, Трезены и Ахайи, вновь признать самостоятельность Эгины и предоставить каждому греческому городу право присоединиться по желанию к пелопоннесскому или к аттическому союзу.

Афины во главе аттического морского союза достигли расцвета своего могущества, когда началась эта война, которую каждый вдумчивый греческий государственный деятель считал решительной борьбою между двумя руководящими державами. Располагая морским могуществом, афиняне владели морями и были везде неуязвимыми, кроме Египта и внутри страны; все их войны были победоносны, и афинская торговля господствовала везде. Поневоле напрашивается вопрос, естественным ли был такой неблагоприятный для руководящей морской державы исход решительной борьбы между нею и руководящей же сухопутной?

Ответ на этот вопрос имеет большое значение для мировой истории и именно ему обязана история тем, что уже с отдаленных времен и вплоть до наших дней историки уделяют много времени предмету ведения войны. Профессор Дельбрюк в своих остроумных исследованиях (Die Strategie des Perikles, Berlin, 1890), в которых чувствуется основательное знание автором истории, становится на точку зрения генерала фон Клаузевица, труд которого «О войне» и теперь считается образцовым.

До тех пор, пока дело идет о пояснении понятия «война», с ним можно согласиться, так как это понятие определяет как сухопутную, так и морскую войну. Лишь только же он переходит к учению о ведении войны, то сразу вступает на зыбкую почву, так как учение о ведении сухопутной войны совершенно различно с учением о войне морской. Театр сухопутной войны обычно бывает ограничен прилежащими нападающей стороне областями противника, и лишь позже расширяется. В войне морской театром войны сразу становится все моря, на которых у враждующих сторон есть интересы. Следовательно, в сухопутной и морской войне основания, по которым передвигаются боевые силы, совершенно различны, и, кроме того, потребности в боевых силах для каждого из двух родов войны резко различаются по объему и содержанию.

Это отнюдь не должно приниматься за упрек в адрес фон Клаузевица. Во время своей служебной деятельности генерал не имел ни разу случая ознакомиться практически с морской войной, ознакомиться же с ее теорией он не мог потому, что в его время не было ни одного труда по теории морской войны. Впрочем, можно сказать, что и в настоящее время нет ни одного мало-мальски годного сочинения по этому вопросу.

Теоретической обработки морской войны авторы до сих пор избегали; так, например, существует «История военного дела греков с древних времен до Пирра», написанная Кехли и Рюстовом (1852), очень обстоятельно составленная по древним источникам. В начале предисловия авторы пишут, что книга должна дать солдату сжатое, но, вместе с тем, основательное и полное представление об истории военного искусства в древнее время в освещении, соответствующем состоянию современной военной науки; филологу она должна служить необходимым пособием для правильного и полного понимания тех греческих писателей, которые писали о войнах своего народа и т. д. Наконец в предисловии авторы оговариваются, что разбор морских войн исключен по их незнакомству с морским делом.

Рамки настоящего сочинения не позволяют изложить здесь теорию морской войны, поэтому остается только напомнить читателю о некоторых определениях ее, приведенных во введении. Как ни велика разница в способах ведения войны на море и на суше, тем не менее, существует несколько основных положений, одинаково приложимых и к суше и к морю, как, например: «стараться быть возможно сильнее и потому стягивать все силы вместе».

Руководители афинской политики в самом начале решительной войны, от исхода которой зависела судьба их государства, согрешили против этого положения, послав главное ядро своего флота, 200 трирем с командой в 40 000 человек в отдаленный Египет, имевший для Афин большое, но не решающее значение. Там этот флот вместе с подкреплениями в 50 трирем почти весь погиб, и в решающей войне со Спартой морская мощь Афин не играла сколько-нибудь значительной роли.

Лишь через пять лет после начала войны афиняне предприняли морской поход к лакедемонским берегам с небольшим флотом под начальством Толмида, причем они уничтожили порт и базу Гитейон, вынудили остров Киферу платить дань, разорили побережье. На крупный успех они не рассчитывали и его не имели.

Это согласуется с замечанием профессора Дельбрюка, что афиняне в войне имели не положительную цель – подчинить врага, а отрицательную – отразить врага и отбить у него охоту к нападению, – что и указывает на недостаток правильных понятий о ведении морской войны.

А, между тем, Кимон еще в 465-463 гг. до н. э. подчинил восставший остров Фасос, разбив сперва его флот и подвергнув его затем двухлетней блокаде, преследовавшей положительную цель – овладеть Фасосом. Это же повторили афиняне в 458-456 гг. до н. э. в войне под начальством Перикла с островом Эгиной, и, наконец, в 440-439 гг. до н. э. в войне с Самосом.

И в более поздние времена сильный флот во всех решительных войнах добивался желательного исхода, преследуя положительную цель.

Но афиняне этого не придерживались. Во время пелопоннесской войны они послали маленькую эскадру под командой Формиона в Рионский пролив, чтобы подорвать торговлю и помешать продвижению спартанских войск на запад лишь на третий год, тогда как с этого следовало начать и делать это все время.

Флот этот одержал победу над флотом неприятеля, вдвое превосходившим его, после чего Формиону было послано небольшое подкрепление, которое, впрочем, подошло слишком поздно, так как до его прибытия Формиону уже удалось одержать еще одну победу над спартанским флотом, превосходившим его вчетверо.

По заключении так называемого тридцатилетнего мира враждебные выступления спартанцев и афинян прекратились, однако не на весь указанный период, не на все тридцать лет. На взаимоотношения отдельных греческих государств мир не имел почти никакого влияния, хотя в мирном договоре и были затронуты общегреческие вопросы. Соперничество и споры на почве торговли, бывшие всегда очень острыми, продолжались как и прежде. Эта эпоха не содержит ничего интересного для истории морских войн, так как морские государства не имели столкновений на море.

Перикл, чтобы удержаться во главе государства, привлекал народ на свою сторону играми и общественными работами. Наряду с политическими делами, сооружение грандиозных построек заняло целый ряд лет. Он поощрял, кроме того, основание новых колоний, обративших на себя всеобщее внимание: Новый Сибарис и Фурии в южной Италии (445-443 гг. до н. э.). На постройки он тратил такие громадные деньги, что на покрытие их не хватало доходов государства – одни Пропилеи обошлись всумму свыше 2000 талантов.

Для покрытия этих расходов он самовольно тратил государственные суммы, предназначенные для совершенно иных целей. За это он не раз подвергался нападкам со стороны Фукидида и олигархической партии. В 442 г. до н. э. Фукидида удалось удалить путем остракизма, и после этого Перикл продержался более десяти лет как единовластный правитель, пользуясь своим влиянием на народное собрание и другие учреждения.

Наряду с крупными постройками Перикл не переставал заботиться о безопасности государства и о флоте. Он увеличил число кораблей и ангаров для их хранения в военных портах, построил громадный склад для инвентаря (скенотеку). Наконец, в продолжении круглого года он содержал эскадру из 60 учебных судов с командой около 10 000 человек, получавших жалованье.

Организация торговых портов была в отношении как материальном, так и административном, доведена до такого совершенства, что удовлетворяла самым строгим требованиям, поэтому торговля процветала. С развитием торговли и богатства появилась роскошь, приток иностранцев и порча нравов, чему способствовало и то, что сам Перикл, отличавшийся в молодости строгой нравственностью, в 445 г. до н. э., будучи уже 50 лет, развелся с женой и взял себе в дом в качестве наложницы красивую и умную, но предосудительную милетянку Аспазию, чем нарушил мир в своей собственной семье и подал скверный пример народу. О самом Перикле, который в молодости был образцом выдержанности, говорили, что с обретением власти он стал грубым, как это уже было видно из обращения его с союзниками. Порча нравов стала наблюдаться мало помалу и среди низших слове населения, привыкших к невиданным прежде удовольствиям и бесплатным зрелищам.

Это затронуло и флот, стоявший на высоте до этого времени, так как во главе его стояли выдающиеся люди старой школы. С началом же общего развала флот начал быстро деморализоваться, хотя он и находился в расцвете своей мощи и боеспособности в первое время правления Перикла.

В 440 г. до н. э. началась открытая война малоазийского города Милета с близлежащим островом Самосом за обладание городом Пиреном на Меандре; милетяне, потерпев поражение, попросили у афинян помощи против самосцев. Перикл использовал эту просьбу для немедленной отправки к Самосу эскадры в 40 кораблей, которые быстро завладели островом и, вопреки обычаям аттического союза, заменили там олигархической правление демократическим, отвезли на Лемнос 100 самосских заложников, а затем, оставив на Самосе афинский гарнизон, вернулись обратно.

Самосские олигархи вошли в сношение с Писсутном, персидским сатрапом в Сардах, и при его поддержке вторглись на Самос, захватили афинский гарнизон в плен и передали афинян персам, после чего вернули с Лемноса своих заложников. Заключив затем союз с византийцами и объявив себя и их отделившимися от морского союза, они предприняли поход против Милета.

Перикл, по получении известий об этом, немедленно отплыл на Самос с эскадрой в 60 кораблей – вероятно, из постоянного состава, но не дойдя до острова, отослал 16 кораблей, частью для разведки, частью же за помощью на Хиос и Лесбос.

С оставшимися 44 кораблями он встретил у острова Трагия возвратившийся из Милета самосский флот, насчитывавший вместе с 20 транспортами 70 кораблей, и разбил его. По прибытии подкреплений из Афин (40 кораблей) и от Хиоса и Лесбоса (25 кораблей), Перикл высадился на Самосе, разбил самосцев, окружил город тремя валами и блокировал его с моря.

Воспользовавшись уходом Перикла с 65 кораблями в Карию, самосцы напали на блокировавшую эскадру, разбили ее и на 14 дней освободили море, чем и воспользовались для подвоза провианта. По возвращении Перикла они опять подверглись блокаде флота, усиленного 90 кораблями, пришедшими из Афин и других городов.

Самосцы оказались не в состоянии противостоять Афинам на море и поэтому через 9 месяцев вынуждены были сдаться (439 г. до н. э.). При этом они были должны были выдать свой флот, срыть укрепления, дать заложников и уплатить контрибуцию. Подобным же образом были подчинены и византийцы.

Такое пагубное обращение афинян с союзными государствами возмутило остальных греков и послужило поводом к началу пелопоннесской войны. Лакедемоняне созвали общегреческое совещание для обсуждения, воевать или нет; большинство участников совещания, по примеру коринфян, высказалось за войну, но необходимо было время для подготовки к ней.

Все увеличивавшаяся ненависть к афинянам за их агрессивную политику и жестокое обращение с союзниками, а также шедшее в разрез с обеспечивавшим свободу торговли договором нейтральных государств стремление Перикла расширять поле торговой деятельности Афин путем основания новых торговых факторий – все это приблизило начало войны.

Первый шаг к ней сделал Коринф, союзникам которого угрожали Афины. Через несколько лет после покорения Самоса и Византия (436 г.) Перикл предпринял большой поход в Черное море и основал колонии в Синопе и других местах, входивших в сферу интересов мегарян. В 437 г. до н. э. то же самое было повторено на западе в Амбракийском заливе и на лежащих севернее него эпирских и иллирийских берегах, в ущерб Коринфу, считавшему себя заинтересованным в этих областях.

В 630 г. до н. э. коринфяне заняли остров Коркиру, а в 625 г. до н. э. вместе с коркирянами основали на иллирийском побережье город Эпидамн, обыкновенно называемый Диррахием. Обе колонии, благодаря своему исключительно благоприятному положению для морской торговли вообще и в Адриатическом море в частности, очень быстро развились и приобрели большое значение для морской торговли и военного флота. Коркира окрепла до такой степени, что вскоре не захотела подчиняться своей метрополии, для которой она представляла большую ценность как база на Адриатическом море при сношениях с южной Италией и Сицилией. По своим силам, имея флот в 120 кораблей, Коркира уступала лишь Афинам и Сиракузам.

В 438 г. до н. э. эпидамнийцы изгнали своих правителей, которые, вступив в союз с близживущими иллирийцами, вскоре стали вновь им угрожать. Тогда первые обратились за помощью к коркирянам, которые все более и более распространяли свое влияние на Амбракию, Аполлонию, Эпидамн, Левкос, Анакторион, Аргос и другие коринфские поселения по Амбракийскому побережью, с целью завладеть ими. Кроме того, амфилохийские ахейцы с соседями оморианцами обратились за помощью к Афинам, которые в 437 г. до н. э. заключили с ними союз, имея конечной целью приобретение новых рынков. Афиняне послали эскадру из 30 кораблей, под командой выдающегося флотоводца Формиона, который завоевал амфилохийский Аргос. Это было веской причиной для столкновения Афин с Коринфом.

Не получив помощи в Афинах, эпидамнийцы отправились за таковой в Коринф, принявший в них участие и пославший сухим путем, для большей безопасности от коркирян, войско, состоявшее из коринфян и союзников. Коркиряне узнали об этом лишь позднее, после чего они немедленно послали 25 кораблей в Эпидамн, а вслед за ними еще 15, и потребовали ухода коринфян. Когда те отказались, они вместе с изгнанными эпидамнийцами и иллирийцами начали осаду города. Коринфяне стали снаряжаться и вербовать союзников, причем набрали 40 кораблей и много денег; сами они выставили 30 кораблей и 3000 гоплитов. Коркиряне предложили избежать войны, прибегнув к третейскому суду, но коринфяне отклонили это, объявили летом 435 г. до н. э. формально войну коркирянам и послали в Эпидамн свои силы – 75 кораблей и 2000 гоплитов под начальством двух морских командиров и двух полководцев .

Коркиряне тем временем привели свой флот в порядок и увеличили его. По получении сигнала (кострами) о приближении неприятеля они посадили команду на 80 кораблей (остальные 40 блокировали Эпидамн), вышли в море, выстроились, напали на коринфян у предгорья Левкиме у южной оконечности Коркиры и одержали решительную победу, причем захватили 15 коринфских кораблей. Команду они перебили из ненависти, за исключением коринфян, которых как ценных заложников, заковали в цепи.

В тот же самый день Эпидамн сдался, причем коринфяне были взяты в качестве пленников, а остальные жители проданы в рабство. Побежденный коринфский флот вернулся на родину, коркиряне, сделавшись хозяевами на море, опустошили коринфскую колонию Левкос, сожгли военную гавань Киллену в Элиде, служившую коринфянам базой, и стали наносить всяческий ущерб союзникам Коринфа на море.

Для защиты от них Коринф к осени сосредоточил в Акциуме (у входа в Амбракийский залив) и севернее, в Хеймерионе, находившемся несколько севернее в Феспротии, свой флот, в ответ на что коркиряне сосредоточили к зиме свой флот напротив, у Левкиме, и стали выжидать.

В течение двух следующих лет коринфяне усердно продолжали готовиться к войне. Они собрали флот в 90 кораблей, гребцов на которые, за недостатком своих, стали вербовать по всей Греции. Коркиряне, узнав об этом, отправили послов в Афины с просьбой о помощи. Несмотря на напряженное состояние, Афины, по совету Перикла, заключили с коркирянами оборонительный союз, после чего, однако, сделался неизбежным их разрыв со Спартой.

Вслед за тем они послали в августе 433 г. до н. э. к Коркире маленькую эскадру, всего из 10 кораблей с тремя начальниками, получившими приказание оказать помощь коркирянам лишь в случае нападения на них коринфян. Немедленно после прибытия туда этой эскадры, к Коркире двинулся коринфский флот из 150 кораблей (к 90 коринфским триремам присоединились еще 22 полигенейских и 38 кораблей из Амбракии и других мест), имевший во главе коринфянина Кофноклейда и еще четырех начальников. Флот стал на якорь в Хеймерионе и расположился лагерем вместе с союзными иллирийцами.

Флот Коркиры из 110 кораблей, вместе с 10 афинскими, расположился по диагонали от Левкиме у маленьких скалистых островов Сибота вблизи Эпирского побережья (имеющаяся там гавань и доныне носит название Николо ди Сибота). С рассветом коринфяне двинулись на неприятеля с несомненным намерением напасть врасплох, но застали его уже в море в полной готовности. Последовавший бой надо считать самым крупным морским сражением из всех имевших до сих пор место между греческими флотами. Это первый бой, о котором у Фукидида имеются сколько-нибудь подробные сведения.

Оба флота по приближении друг к другу выстроились в боевой строй фронта. Правое, находившееся ближе к морю, западное крыло надвигавшегося с севера коринфского флота состояло по численности и по качеству из самых сильных коринфских кораблей, исключительно новых. Более слабые пелопоннесские и другие союзные корабли находились в середине и на левом фланге, ближе к берегу. У коркирян сильнейшим было тоже западное крыло, выступавшее в море, то есть левое, усиленное присутствием там афинской эскадры. Оба флота были совершено чужды тактики таранного боя, выработанной Фемистоклом и примененной афинянами еще в битве при Артемизии (480 г. до н. э.). Обе стороны намеревались вести исключительно рукопашный бой без маневрирования, и поэтому на палубах с обоих бортов были тесно выстроены войны. Попыток прорыва неприятельской линии не было ни одной: суда, шедшие борт о борт, останавливались и начинали абордажные бои.

Со стороны своего сильного правого фланга коринфяне одержали безусловную победу, хотя афинская эскадра, почти не принимавшая первоначально активного участия, все же сдерживала их натиски. Но в самом конце боя, когда коркирянам грозило полное поражение, она начала деятельно сражаться. Коркиряне зато одержали победу своим сильным правым крылом у острова Сибота. Они разбили находившихся там мегарян и других союзников Коринфа и преследовали их вдоль берега вплоть до Хеймериона, где высадились и сожгли коринфский лагерь, вместо того, чтобы оказать помощь своему левому крылу.

Коринфяне не забрали захваченных кораблей, число которых было не меньше 70, на буксир, а с яростью бросались от одного к другому, избивая команду и щадя лишь знатных коркирян. К концу боя они вернулись к о. Сибота и, в надежде повторить еще раз нападение, к вечеру снова выстроились в боевой порядок, чем вызвали большую панику среди коркирян. Но в самом начале этой вторичной атаки они заметили приближавшуюся с юга эскадру, еще не принимавшую участия в бою, которую правильно сочли за неприятельскую, поэтому повернули обратно, к великому изумлению коркирян, которые, однако, вскоре узнали, что приближавшаяся эскадра была второй афинской, состоявшей из 20 кораблей под начальством Главкона.

Эта эскадра была послана через несколько недель после первой Периклом, решившим, что первая эскадра из 10 кораблей слишком слаба. Главкон, согласно приказанию Перикла, объявил, что будет нейтрален до тех пор, пока на него не нападут коринфяне, чем и положил конец бою. Коринфяне воздвигли на берегу против Сиботы знак победы, то же самое сделали и коркиряне на Сиботе. Затем коринфская эскадра вернулась домой, по пути взяла хитростью город Анакторион и образовала там колонию. Добычу и около 1000 пленных коринфяне забрали с собой. Большинство пленных было продано в рабство, лишь наиболее знатные граждане были оставлены в качестве заложников. Обе афинские эскадры также вернулись домой.

Это событие подняло престиж афинской морской мощи на западе, результатом было усиление влияния Афин на Коркиру и заключение союза с островом Кефалонией, имевшим большое значение как промежуточный порт для торговли на западном море, с Италией и Сицилией. Однако военный успех всей экспедиции был незначителен. Пожалуй, она даже сослужила плохую службу, обратив внимание афинян на отдаленные страны в то время, когда им угрожала опасность со стороны Пелопоннеса и близко было начало большой войны, и когда Коринф, интересы которого были затронуты, прилагал все усилия к тому, чтобы Афины начали войну со Спартой. В Афинах отлично видели надвигающуюся грозу, но ничего не предпринимали для ее отвращения и не принимали никаких решительных мер к тому, чтобы обеспечить себе успех в будущей войне.

Не ограничиваясь указанным поводом к войне, Афины подали еще несколько подобных же. Во время восстания Самоса некоторые из городов аттического союза во Фракии и на полуострове Халкидике отказались повиноваться, за что и были наказаны. Для поддержания там своей власти Афины основали в важном, как в стратегическом, так и в торговом отношении месте, в устье реки Стримона, город Амфиполь, и этим еще более восстановили против себя жителей Халкидики и Македонии. Особенно недоволен этим остался коринфский город Потидея, принадлежавший к аттическому союзу. Расположенный на одном из трех полуостровов, образующих Халкидику, именно на юго-западном – Паллене – в самом узком месте недалеко от материка, он закрывал доступ на Паллене с суши.

В 433-432 гг. до н. э. афиняне потребовали от этого враждебно настроенного к ним города, чтобы он разрушил южную стену, защищавшую город со стороны полуострова Паллене, что должно было открыть город для стоявшего на полуострове афинского гарнизона. Потидейцы напрасно протестовали против этого в Афинах и, наконец, обратились к Коринфу и Спарте за помощью, которая и была им обещана.

Дальнейшие осложнения в Македонии, именно спор царя Пердикки с братьями, побудили Перикла послать в Халкидику эскадру в 30 кораблей под командой своего друга Архестрата для предотвращения восстаний в городах, но ближайшей целью было уничтожить спорную стену и забрать из Потидеи заложников. Как только весть об этом дошла до Потидеи, там немедленно вспыхнуло восстание, распространившиеся на все города Халкидики и Македонии.

Спарта заставила ждать своей помощи, а зато деятельный Коринф, формально находившийся в мире с Афинами, еще до прибытия их морских сил прислал специально завербованный для этого вспомогательный отряд в 2000 человек под командой Аристея. После этого афиняне немедленно снарядили вторую эскадру в 40 трирем. Через месяц, летом 432 г. до н. э., она отплыла с 2000 гоплитов под началом Катия и еще четырех стратегов. По непонятным причинам, она отправилась не к месту своего назначения, в Потидею, а западнее, в Македонию на помощь первой эскадре под начальством Архестрата, взявшей Термы (Салоники), а затем осдившей Пидну.

В июне 432 г. до н. э. при Потидее произошел бой между двумя армиями; на одном фланге победили афиняне, а на другом – коринфяне; в этой битве Сократ спас жизнь Алкивиаду. После битвы афиняне заперли город с севера, построив стену. Но у них не хватило сил для того, чтобы запереть город с юга, поэтому осенью 432 г. до н. э. из Афин пришли подкрепления под начальством Формиона в количестве 1000 гоплитов. Высадившись в Паллене, они выстроили осадную стену с юга и блокировали город, так что он оказался совсем отрезанным. Попытки коринфянина Аристея подвезти морем подкрепления из Халкидики или из Греции окончились неудачей.

Одновременно с нападением на Потидею Перикл добился согласия народа на закрытие торговли Мегары, которая еще в 446 г. уничтожила афинский гарнизон и держала себя все время очень враждебно по отношению к Афинам, а теперь предоставила коринфянам свои корабли для войны с коркирянами, бывшими в союзе с Афинами, то есть обнаружила открытую вражду. Принятыми мерами удалось подорвать торговлю Мегары, но этот результат не имел стратегического значения, поэтому надо считать эту акцию, по меньшей мере, несвоевременной, так как она только раздражала коринфян и спартанцев.

Неправильность политики Перикла перед решительной войной понемногу стала сознаваться в Афинах, и его противники все смелее и смелее начали свои нападки, вначале не на него самого, а на его друзей: на философа Анаксагора за его вредное учение (лишь влияние Перикла спасло его от казни), затем на скульптора Фидия за растрату государственных денег (он был осужден и, вероятно, умер в тюрьме); наконец, на Аспазию, которую Периклу удалось спасти лишь благодаря свому дару убеждения. Семейные неприятности стали до такой степени отравлять жизнь Периклу, что это стало отражаться и на управлении государством.

Получив известия о тесной блокаде Потидеи, коринфяне в 432 г. до н. э. созвали все государства пелопоннесского союза в Спарту на совещание. После долгих дебатов большинство участников совещания, под влиянием коринфян, высказались за войну, медлили лишь спартанцы, военные приготовления которых еще не были закончены.

Вероятно для того, чтобы выиграть время, объявление войны последовало не тотчас же после совещания; лакедемоняне осенью созвали у себя в Спарте еще одно совещание, и объявление войны было отложено на следующий год. Это решение было вызвано, главным образом, коринфскими ораторами, подчеркнувшими, что афинский флот силен и что им (пелопоннесцам) тоже следует создать сильный флот; деньги для этого можно было собрать отчасти за счет взносов отдельных государств, отчасти же из сокровищниц дельфийского и олимпийского храмов. Моряков можно было переманить из Афин, предложив им большое жалованье; одна морская победа, по мнению коринфян, могла решить всю войну в их пользу; если бы даже она не имела такого значения, то, несомненно, она послужила бы прекрасной тренировкой граждан, храбрость которых была известна, и среди которых нашлось бы много гребцов. Это было довольно странным высказыванием в устах людей, руководящих морским государством, каким был Коринф, и ранее вполне справедливо утверждавших, что афинские моряки – лучше всех других, и что сравняться с ними невозможно.

Остаток мирного времени спартанцы использовали для отправления в Афины посольств с требованиями: прекратить осаду Потидеи, вернуть независимость Эгине, открыть торговлю Мегаре и отказаться от власти над другими греческими государствами. На все это Перикл ответил отказом. После этого, в начале 431 года, переговоры были прерваны, и начались серьезные приготовления к войне.

Лакедемоняне вместе с союзными с ними пелопоннесскими государствами, кроме Аргоса, заключили союз с Беотией, Фокидой и Локридой, начавшими, по вступлении в пелопоннесский союз, угрожать Аттике с севера; затем с коринфскими колониями – Амбракией, Левкадой и другими западными городами в Италии и Сицилии. Пелопоннесский союз мог выставить 35 000 гоплитов, Спарта 4000, Беотия 10 000 и т. д. Флот был незначителен, так как для его создания не было ни денег, ни людей. Спарта вообще была бедна, она не имела ни государственных сокровищ, ни поступлений от налогов, кроме того, лакедемоняне не были способны к морской службе. Коринф и Мегара к этому времени обеднели, и у них тоже не хватало личного состава для флота: у Коринфа после Сиботы осталось всего 60 трирем; Мегаре некем было укомплектовать свои; Элида, Левкадия и прочие располагали только людьми.

Против этих сил Афины могли выставить флот в 300 кораблей (считая и транспортные суда). Острова Хиос и Лесбос, второклассные морские державы на Архипелаге, не утратившие еще самостоятельности члены аттического союза, могли по требованию Афин выставить каждый еще по 25 трирем. Весь флот был прекрасно обучен в духе Фемистокла. Все могущество Афин зиждилось на господстве флота на море, и под угрозой войны, особенно же войны решительной, им необходимо было сосредоточить все свои силы и внезапным сильным ударом своего флота заставить противника быть уступчивым. Но в Афинах не только не предприняли ничего в этом направлении, но продолжали осаду Потидеи.

Лакедемоняне для пополнения явного недостатка флота искали военные суда в итальянских и сицилийских городах и в Персии, но первое время без успеха.

Для скорейшего окончания войны в Потидее, осенью 431 г. до н. э., туда был послан из Афин талантливый полководец Формион с эскадрой и войсками. Он высадился в Паллене и окружил город валом с юга. С оставшимися свободными войсками он предпринял поход за добычей на Халкидику, лежавшую западнее.

В это напряженное время олигархическая партия в Фивах весной 431 г. до н. э. предательски напала ночью на дружественный Афинам городок Платею и при помощи тамошних олигархов вязал город, но принуждена была утром его очистить. Платейцы казнили захваченных при этом пленников, что придало начавшейся за этим войне особенно кровавый характер. Это и послужило предлогом для начала войны – началом ее считают первое нападение на Аттику сильного пелопоннесского войска, отдельные части которого собрались в мае в Истме под командованием лакедемонского царя Архидама. Перикл распорядился очистить низменную Аттику и укрыть всех жителей в Афинах и Пирее, вследствие чего там образовалась страшная теснота, недостаток жилищ и припасов; начавшаяся вскоре чума скосила много народу.

Подробный ход этой продолжительной войны нет необходимости излагать даже и так кратко, как была изложена война 461-445 гг. до н. э.; слабость пелопоннесских государств на море послужила причиной того, что действия на суше сыграли первенствующую роль. Заметим лишь вкратце, что Спарта с союзниками, имея превосходящие силы на суше, безуспешно пыталась победить Афины опустошением их земель и нанесением им всяческого ущерба. С другой стороны, Афины совершенно отказались с самого начала от мысли использовать для победы над врагом свое превосходство на море, а по предложению Перикла решили ограничиться «тактикой утомления противника», как выразился профессор Дельбрюк. Поэтому афиняне, несмотря на свою большую численность, не вступали в открытый бой с пелопоннесцами, а сидели за своими неприступными стенами и охраняли их. Они не предприняли и большого похода флота в Лакедемон с сильными десантными войсками, подобного Крымской кампании союза западноевропейских держав в 1854 г., что, несомненно, имело бы, в конечном итоге, полное поражение неприятеля, а лишь выжидали дальнейшего хода событий, заботясь лишь о сохранении сферы своего влияния, свободы морских путей и морского могущества.

Предательское нападение на Платею нашло живой отклик во всей Греции и ускорило начало враждебных действий. Спартанский царь Архидам, обычно очень осторожный, немедленно после этого сосредоточил союзные отряды своего войска, составлявшие почти две трети всех сил в Истме (около 35 000 гоплитов), и в мае 431 г. до н. э. медленно двинулся с ними, не встречая сопротивления, к Аттике, дошел до укрепленного места Эное и осадил его. Когда иссяк провиант, он двинулся дальше вплоть до Акарнании, опустошая по пути страну и вызывая Перикла на бой, но последний, к большому неудовольствию своего войска, не согласился. Жители Аттики были крайне недовольны оставлением своих жилищ и владений и переселением в город, где они страдали от недостатка продовольствия и вынужденного бездействия, все это создавало крайне неблагоприятные гигиенический условия, но, тем не менее, нисколько не влияло на Перикла.

Разорив и опустошив окрестности Акарнании, Архидам в конце июля двинулся обратно. Это время Перикл счел подходящим для начала наступления. В первых числах июля эскадра в 100 трирем, с десантным отрядом, состоявшим из 1000 гоплитов и 400 стрелков из лука, под начальством Сократа двинулась в Пелопоннес. По пути к ней присоединились 50 коркирских трирем, а также несколько мессенских, акарнанских и других.

Афины, располагавшие громадными морскими силами, имели полную возможность увеличить вдвое посылаемую эскадру, посадить на нее большее количество сухопутного войска и возложить нее более крупную задачу, успешное выполнение которой имело бы решающее значение. Но военный совет Перикла ограничился планом опустошения пелопоннесских берегов. Это удалось лишь отчасти, и впечатление от экспедиции получилось совсем незначительное. Нападение на маленький город Метону в Мессении, который мог бы послужить базой для дальнейшей блокады побережья и сделаться очагом восстания в Мессении, было совершено с таким незначительными силами, что их смог отразить быстро прибывший туда спартанский отряд, состоявший всего лишь из 100 человек под командой Бразида. Будь это нападение сделано с достаточными силами, результаты его были бы очень чувствительны для спартанцев.

Вслед за этим последовало опустошение городка Фейя в Элиде, но по прибытии войск этого государства афиняне двинулись немедленно дальше в Акарнанию мимо острова Кефалонии, еще не бывшего тогда определенно ни на чьей стороне. Взяв в Акарнании два местечка, они привлекли на свою сторону Кефалонию и двинулись обратно, не причинив неприятелю заметного ущерба и не осуществив блокады пелопоннесских берегов. Осенью на обратном пути Сократ, дойдя до Эгины, узнал, что Перикл отправился из Афин в один из предполагавшихся набегов на Мегару, пошел туда и помог опустошить страну, после чего вернулся в Афины.

В начале зимы 431 г. до н. э. коринфяне, в противовес первому выступлению афинского флота, послали отряд из 40 трирем в Акарнанию, где восстановили прежний строй. Следующий их набег на Кефалонию не увенчался успехом.

Вскоре после первой экспедиции Сократа Перикл послал отряд в 30 кораблей под командой Клеопомпа к берегам Локриды в Эвбейском море, чтобы прекратить распространившееся там каперство. Клеопомп овладел приморским городком Тронионом, разбил локридян при Алоне и, укрепив маленький островок Атланту в Опунтском заливе, оставил там гарнизон. Это был единственный заметный результат предприятия! После этого отряд вернулся.

По возвращении из Мегары Перикл распорядился изгнать с острова Эгины его беззащитных обитателей, которые благодаря географическому положению острова являлись опасными для афинского судоходства, и заменил их колонистами из Аттики.

Афинский флот в первый год войны не оставался, таким образом, без действия, а совершил несколько мелких походов, но не сделал ничего крупного, соответствовавшего его мощи, и не нанес неприятелю ни одного поражения, после которого тот вынужден был бы просить мира. То обстоятельство, что не имевший себе на море равных флот, каким был афинский, не воспрепятствовал неприятельской эскадре всего лишь в 40 кораблей немедленно отнять все его завоевания в Акарнании и других местах или сделать их спорными, является достаточным показателем неудовлетворительной постановки у афинян службы связи и неумения использовать всех наличные силы.

Успехи первого года войны были крайне незначительны: положительными следует считать присоединение к аттическому союзу о-ва Кефалонии и приобретение маленького островка Атланты в качестве базы в отдаленной местности; отрицательными – опустошение лакедемонского, элийского и локридского берегов, причем не было сделано ничего такого, что бы побудило неприятеля к прекращению военных действий. Неудача с Метоной и крейсерование пелопоннессокой эскадры в западных водах сводило к нулю все удачи.

Осенью 431 г. до н. э. Периклу, наконец, удалось заручиться обещаниями двух правителей, Ситалка Одрисского и Пердикки Македонского, присоединить к афинским владениям часть Халкидики западнее Потидеи, с которой не мог справиться Формион со своим отрядом в 1600 человек. Поздней осенью 431 г. до н. э. Формион со своими войсками был отозван, но обещания не были сдержаны.

Несмотря на неудачи 431 г. до н. э. афинский народ возобновил свое доверие к Периклу и вручил ему верховную власть и на 430 год.

Летом 430 г. до н. э. пелопоннесцы с большим войском под начальством Архидама повторили нашествие на Аттику и, обойдя Афины, опустошили на этот раз всю страну. В то же время среди населения вспыхнула, вероятно, занесенная морем из Африки страшная эпидемия, унесшая много жизней.

В конце июня 430 г. до н. э. Перикл сам стал во главе нового похода; силы его состояли из 100 трирем, с 4000 гоплитами и 300 всадниками (впервые афинянами были применены суда для перевозки конницы). К этому присоединились еще 50 хиосских и лесбосских трирем, поэтому можно было ожидать решительных действий. В числе подчиненных Перикла были Гагнон и Клеопомп.

Флот сначала двинулся к важной гавани в Арголиде, Эпидавру, однако наступление не было неожиданным – что необходимо делать в подобных случаях, так как это даст преимущество при нападении с моря – поэтому успеха не последовало. Тогда Перикл ограничился опустошением области, что повторил также в Трезене, Галиее и Гермионе в Арголиде, после чего взял и разрушил городок Празиаю, лежавший на противоположном лакедемонском берегу, и вернулся еще в половине июля 430 г. до н. э. обратно, не сделав ничего значительного.

Результатом этого явилось общее недовольство в Афинах; тогда Перикл сам остался в городе, а флот немедленно был послан под командой Гагнона в Потидею для завоевания этого упорно державшегося города. Экспедиция не удалась, и флот, потеряв более четверти десантного отряда от эпидемии, безо всякого успеха вернулся в начале сентября 430 г. до н. э. назад, что дало возможность собравшемуся летом пелопоннесскому флоту в 100 кораблей беспрепятственно напасть на Закинф.

Ненависть народа к Периклу, имевшему к тому же несчастье потерять от эпидемии двух сыновей, но сохранившему полное присутствие духа, достигла своей высшей точки. Государственный курс в Афинах, видимо, изменился, что можно заключить из того, что в Спарту было отправлено посольство с просьбой о мире, успеха не имевшее. В то же время Перикл был смещен и против него были выставлен крупные обвинения; от него потребовали отчета за его пятнадцатилетнее правление, от чего он до сих пор высокомерно уклонялся. Осенью 430 г. до н. э. он был признана виновным и приговорен, правда, не к смертной казни, а к денежному штрафу и умер через год (осенью 429 г. до н. э.).

Афиняне настолько плохо следили за происходившим на море, особенно в неприятельских водах, что, как уже говорилось, летом 430 г. до н. э. дали возможность составленному из отдельных отрядов неприятельскому флоту в 100 кораблей с 1000 гоплитов собраться в западном море. Этот флот под начальством спартанца Кнемоса напал на остров Закинф, бывший на стороне Афин, и сильно опустошил его, не будучи в состоянии овладеть им. Совершив это, флот разделился на составлявшие его отряды, которые спокойно вернулись в свои города.

Такое уже слишком заметное явление напомнило, наконец, афинянам о необходимости удержать за собой морское владычество. Поэтому в конце 430 г. до н. э. они послали Формиона в Навпакт для того, чтобы заперев достигающий между отрогами Рионских гор и Антирионом всего несколько морских миль шириной вход в Коринфский залив, закрыть его для пелопоннесского судоходства и защитить союзные с афинянами государства в Акарнании от набегов неприятеля. К этой мере следовало прибегнуть с самого начала военных действий, но только отправить не маленький отряд в двадцать трирем, во главе которого был послан Формион, а флот настолько сильный, чтобы он с полной надеждой на успех мог встретиться с соединенным пелопоннесским флотом Кнемоса, состоявшим из 100 кораблей.

Зимой 430-429 г. до н. э. Потидея, после двух с половиной лет осады и полуторогодовой строгой блокады, вынуждена была сдаться. Афинские полководцы предоставили свободный выход храброму гарнизону и жителям, за что подверглись осуждению со стороны строгих афинских правителей, но им удалось избежать наказания, хотя в Афинах у власти стояло ультра-демократическо правительство, очень строго относившееся к подобным поступкам. Через некоторое время Потидея, хорошо защищенная своим местоположением, была заселена афинскими колонистами и стала сильнейшей базой Афин на Фракийском побережье.

В течение зимы 430-431 г. до н. э. непостоянные афиняне опять изменили свое отношение к Периклу, не найдя ни одного государственного деятеля, который бы мог с ним сравняться. Поэтому весной 429 г. до н. э. он был опять выбран правителем и получил большие полномочия. Однако он не выступал больше в качестве вождя, и активная морская политика, которую он всегда рекомендовал в умеренном количестве, приостановилась с 429 г. до н. э., и афиняне этим летом даже не вооружали наступательного флота. Как уже упоминалось умер Перикл осенью того же года.

Пелопоннесцы вновь послали в Истм большое войско под начальством Архидама, которое на этот раз не ограничилось тем, что прошло через и без того уже совершенно разоренную Аттику, а осадило маленькую, но храбрую Платею, которую спартанцы ненавидели за то, что она мешала сообщаться с Беотией. Платея отважно оборонялась и победоносно отразила нападение, произведенное неприятелем при участии стенобитных машин, впервые здесь примененных. Платея не сдалась даже тогда, когда спартанцы в конце лета окружили город двойной стеной и таким образом целиком отрезали его от внешнего мира. Его жители все еще полагались на обещания афинян оказать им помощь.

Спартанцы на следующее лето решили атаковать Навпакт. Амбракийцы, при помощи эпирских варваров и подкреплений из Македонии, намеревались завоевать Акарнанию, бывшую на стороне Афин, острова Кефалонию и Закинф, а в благоприятном случае и Навпакт, чем лишили бы афинян всех их баз на западном море. Осуществить это было можно лишь при условии поддержки со стороны спартанского флота и армии. Спарта изъявила свою готовность на эту поддержку, и весной с запада (из Киллены) в Амбракийский залив отправился спартанский отряд в 1000 гоплитов. Сильная эскадра с подкреплениями должна была немедленно выйти из Коринфа и Сикиона на о. Левкадию, причем все эти намерения были скрыты от Формиона.

Когда спартанцы с союзниками напали на Акарнанию с севера, жители ее послали за помощью к Формиону, но тот не мог ее оказать, так как уже приближался неприятельский флот. Он состоял из 47 кораблей, то есть был вдвое сильнее афинского, но это не особенно беспокоило Формиона; для него было важным лишь встретить его в открытом море. Поэтому он не остался в Навпакте, в самом узком месте залива, а двинулся назад на запад к Рионскому проходу, где залив достигал ширины в 10 морских миль, и там стал поджидать спартанцев, которые, веря в свое превосходство, не подозревали, что афиняне окажут какое-либо сопротивление. Не дождавшись неприятеля, Формион двинулся дальше и, идя вдоль берега Ахайи, прошел Патрас; не найдя врага, он повернул и проложил курс к берегу Акарнании.

Расчет Формиона оказался правильным. В середине залива показались спартанцы, шедшие навстречу ему полным ходом. Их командующий испугался от неожиданности, но у него не было выбора – надо было принимать бой. Несмотря на свой численный перевес, он отказался от нападения и, заботясь о транспортах, начал сложное, но тогда еще применявшееся построение. 42 корабля построились по окружности носами врозь и кормами к центру, на таком расстоянии друг от друга, чтобы весла не задевали соседей, и так, чтобы неприятельские корабли не могли пройти сквозь их строй. Внутри круга он поместил пять быстроходных кораблей, бывших наготове выдвинуться при надобности. Там же находились и транспортные суда.

Формион, не теряя ни минуты, приближался полным ходом в кильватерной колонне. Он сделал следующее распоряжение: следовать движению адмирала и не нападать без приказания. Затем он обошел кругом неприятеля настолько близко, что почти касался носов его кораблей, и сжал таким образом круг. Посвежевший в это время ежедневно дующий там бриз от NO вполне благоприятствовал ему и произвел беспорядок в построении спартанцев; их корабли стали сталкиваться и ломать весла. Командиры стали кричать, поднялся шум, заглушавший приказания.

Этого только и ждал Формион. Когда его эскадра оказалась с наветренной стороны, он дал сигнал к нападению. Корабли, седлав крутой поворот на 8 румбов, устремились к центру неприятеля, идя по ветру. Один из спартанских флагманских кораблей немедленно пошел ко дну, многие другие были сразу сильно повреждены. Весь спартанский флот обратился в беспорядочное бегство, одни направились в Патрос, другие в Диму. Преследовавшим афинянам удалось захватить еще 12 спартанских трирем.

Умелое управление эскадрой и боевая готовность судов дали афинянам возможность одержать полную победу над более чем вдвое сильным флотом и помешать грандиозному предприятию, от которого спартанцы ожидали очень многого. Формион, по возвращении к мысу Риум, поставил там памятник в честь своей победы и отправил один из захваченных спартанских кораблей вместе с добычей в Афины.

Спартанские суда вновь собрались после сражения, но, не считая себя в безопасности поблизости от афинян, ушли в торговый порт Киллену в Элиде. Туда же вскоре прибыл Кнемос, поход которого в Акарнанию не увенчался успехом. С ним пришел и флот, перевозивший его войско в Амбракийский залив.

В Спарте были очень раздражены этим первым для них на море поражением, нанесенным слабым противником. Не зная тактического превосходства афинян, там склонны были обвинить полководцев в трусости, считая поражение ее результатом. По этой причине Кнемос получил приказание еще раз напасть на слабого неприятеля и разбить его. При этом Кнемосу был дан в помощники еще один отличившийся в этой войне полководец – Бразид. Поврежденные корабли были исправлены в Киллене. Морским государствам пелопоннесского союза было предписано доставить в кратчайший срок все имеющиеся корабли. Спартанцы серьезно готовили свои силы к бою.

Узнав об этом, Формион послал в Афины доклад с просьбой о подкреплении. Его просьба была вполне справедливо уважена – была выслана эскадра из 20 трирем, которая могла бы в несколько дней достигнуть Навпакта. Но эта эскадра по каким-то частным соображениям получила довольно непонятное приказание сначала зайти на Крит для действия против Кидонии. Последовав этому приказу, эскадра опустошила область Кидонии, после чего была задержана непогодой и пришла лишь тогда, когда дело в проливе у Риума было окончательно решено.

В Киллене спартанцы увеличили свой флот до 77 судов, разделили его на отряды и обучили, затем двинулись к Навпакту, но не вошли в пролив, а расположились около маленького городка Панормы. Там же собрались их сухопутные силы, предназначенные для акарнанской экспедиции. У Формиона оставались те же 20 кораблей, с которыми он одержал победу в первой битве.

И на этот раз, узнав о приближении неприятеля, который теперь был почти вчетверо сильнее, он немедленно двинулся навстречу ему через пролив. Как и в предшествующий раз, он, не желая сражаться в узком месте, предпочел встретиться в открытом море, чего спартанцы и на этот раз избегали, несмотря на свой численный перевес. Формион встретил спартанцев у Панормы, где они расположились лагерем, вытащив свои корабли на сушу. За невозможностью вызвать их в море Формион занял выжидательную позицию на расстоянии 3 морских миль от них западнее Антириона, у Моликрии. Сильный отряд мессенских гоплитов из Навпакта охранял берег от высадки неприятеля.

Формион настолько владел своим маленьким флотом, настолько был уверен в своем личном составе, что чувствовал себя готовым сразиться с любым числом неприятельских кораблей. Он знал, что от каждого подчиненного можно потребовать полного напряжения и быть при этом уверенным, что все будет исполнено. Он не хотел драться в узком фарватере, неблагоприятном для его хорошо обученных команд и для употребления главного оружия – тарана; его отряду необходимо было свободное пространство для маневрирования, для разбега, необходимого для таранного удара, а также для прорезания неприятельского строя, порчи весел противника и нападения с тыла. При сражении в узком фарватере дело скоро дошло бы до абордажного боя, похожего на сухопутный, что было благоприятнее для спартанцев, у которых главную роль играла численность. Этого как раз хотел избежать Формион. Перед боем он еще раз внушил своим командирам, чтобы они сохраняли тишину и порядок.

Оба флота простояли 6-7 дней друг против друга, выжидая благоприятного момента. Но дольше Кнемос не мог ждать, так как знал о приближении афинских подкреплений. Для того, чтобы все-таки сразиться в узком месте, он (вернее, Бразид) придумал следующий маневр. Спустив еще до рассвета свои суда на воду и посадив на них команду, он разделил все корабли на 4 колонны, по 19-20 кораблей в каждой, и поместил 20 быстроходных кораблей во главе. С рассветом он двинулся этим строем в пролив, достигавший в этом месте лишь одной мили в ширину, делая вид, что собирается напасть на Навпакт. Заметив это, Формион в заботе о городе (Навпакт был его единственной базой), быстро собрал свои корабли и повел их полным ходом туда же параллельным курсом с неприятелем на небольшом расстоянии от него и берега. Мессенцы следовали за его эскадрой берегом, готовые ее поддержать.

Этого только и ожидал Бразид; по данному сигналу флот спартанцев сделал крутой поворот на 8 румбов влево и пошел на афинскую колонну, имевшую одинаковую длину с неприятельской, тесня ее к берегу. Но это удалось ему лишь отчасти с последними 9 кораблями. Передним 11 кораблям удалось выскользнуть. За ними погнались 20 быстроходных головных кораблей, предусмотрительно назначенных для погони, которую англичане называют «general chase», подразумевая под этим преследование на полном ходу, не считаясь с порядком в строю, – лишь бы настичь врага.

В это время оставшиеся 7 спартанских трирем были заняты боем с 9 афинскими, притом поставив свои корабли в наиболее для них благоприятную обстановку – для абордажной схватки, в которой большее значение имела численность воинов. Одним из средств достижения такого результата являлась внезапность задуманного маневра – поворот к берегу, чтобы прижать к нему афинян. Одну из афинских трирем им удалось захватить раньше, чем она была посажена на мель. С остальных, выскочивших на полном ходу на берег, команда, считая суда погибшими, спасалась бегством на сушу. На некоторые из них спартанцы посадили свои команды и взяли их на буксир, чтобы увести подальше от берега; но на остальные подоспели вброд с берега мессенцы и забравшись на их высокие носы, начали их оборонять (движение мессенцев вдоль берега вместе с флотом имело целью парализовать попытку противника вступить в абордажный бой).

Между тем Формион с 10 из 11 ушедших кораблей добрался до Навпакта (расстояние в 3 мили). Там он повернул и перестроился (в строй фронта), чтобы напасть на преследователей. Одиннадцатая трирема Формиона немного отстала и ее настигла передняя из 20 спартанских трирем, вырвавшаяся далеко вперед. Командир афинской триремы предпринял дерзкий маневр, воспользовавшись стоявшим на рейде на якоре торговым кораблем. Он обошел его кругом, причем рассчитал маневр таким образом, что, описав окружность, попал тараном в борт своего преследователя и одним ударом пустил его ко дну. Это так подействовало на остальные 19 спартанских кораблей, что передние из них остановились, некоторые сели на мель, тянувшуюся вдоль берега, весь порядок нарушился. Поэтому, когда Формион подал сигнал к наступлению и двинулся на них со своими кораблями, спартанцы обратились в бегство, во время которого потеряли 6 судов. Остальная часть спартанского флота, занятая сталкиванием судов с мели и нападением на приставшие к берегу афинские триремы, при известии о неожиданном исходе боя окончательно растерялась и не только не вступила в бой с приближавшимся правильным строем афинским флотом, но предпочла укрыться в Панорму, бросив захваченные афинские корабли.

Таким образом, вторая встреча маленькой афинской эскадры с неприятелем, численностью превосходившим его вчетверо, оказалась для нее победоносной, что надо приписать правильному плану действий в бою. Афиняне потеряли лишь один корабль, спартанцы же лишились семи и были вынуждены вернуться на то место, с которого вышли. Понесенные спартанцами потери были настолько ощутимы, что составленный лишь весной и вперед продуманный план войны был пересмотрен. Потерпевший поражение флот направился в Коринф.

Рассматривая эти два боя с точки зрения тактики можно прийти к следующим выводам:

Боевые силы: Что касается их, то можно принять корабли обеих сторон равноценными в отношении их тактических свойств, так как коринфяне славились как лучшие кораблестроители; трирема, выделившаяся во втором бою своей скоростью, была из Левкадии. Оружие можно также признать равным. Разница была в личном составе и в ведении боя.

Афинские триремы имели команды, хорошо знавшие свое дело и привыкшие к нему. Они уже побывали и на море и в боях, поэтому последние их не пугали, и они могли оставаться более хладнокровными. Между командами и начальниками имелась тесная связь; команды вполне доверяли триерархам,зная, что они умеют обращаться с судами, и понимая, что каждое их приказание необходимо и всякое действие целесообразно, а не пропадает даром. Поэтому команды повиновались, как один человек, и напрягали, в случае надобности, все свои силы.

С таким же полным доверием относились и командиры судов к начальнику эскадры. Они знали его намерения, ни один из его сигналов не был для них неожиданным, они знали, что требуемые от них действия не будут бесцельными, и сознавали, что все сделанное эскадрой будет содействовать славе и могуществу их родины. Поэтому они всегда немедленно исполняли его приказания, но исполняли не слепо, сознавая, что ответственность за непосредственные действия их корабля лежит на них. В то же время они понимали, что исполнение приказаний флотоводца обеспечивает совместное действие всех сил, ведущее к победе. Весь личный состав, команда и офицеры, был преисполнен истинным воинским духом, не знающим опасностей, и был посвящен во все тонкости своего искусства.

Этих качеств нельзя было ожидать от новичка, они могли лишь выработаться у старого служаки с большой выучкой, а полностью развиться лишь у людей, закаленных в боях. Поэтому вообще был бы желателен продолжительный срок военной службы у всех воюющих народов. Для флота это имеет особенно важное значение по причине разнообразия условий службы. Продолжительность службы орудийной, башенной и т. п. прислуги, исполняющей очень важные функции на корабле, является необходимой, так как она обеспечивает хорошее выполнение этих функций.

Таков был личный состав у Формиона. С такими судами Формион мог действовать, как действует фигурами маэстро шахматной игры на доске. Он все время был уверен, что его командиры и команды сделают все, на что они только способны, даже в том случае, если бой примет непредвиденный оборот.

Но такое полное подчинение себе команды доступно лишь человеку с выдающимся характером и большим обаянием, – без последнего даже из самого гениального офицера никогда не выйдет хорошего полководца.

Неясным остается, почему Формион, выбирая место для боя, избегал узких мест, а стремился встречаться с неприятелем в открытом море. Это является как бы прямой противоположностью Фемистоклу при Саламине, хотя следует признать, что в данном случае условия были совсем иными.

Наиболее узкое место Риумского пролива было в одну морскую милю шириной (1852 м), что вполне достаточно, чтобы спартанцы могли при наступлении выстроить все 47 кораблей строем фронта или как-либо иначе. В Саламине же нападать могла сразу лишь часть персидских сил, против которых греки могли выставить относительное или абсолютное большинство. Этим обстоятельством руководствовался Фемистокл при выборе места для боя. Кроме того, при Саламине греческие гоплиты превосходили персов в абордажном бою, а здесь имело место обратное, и следовало избегать схваток.

Формион не отрицает тактики Фемистокла, он лишь временно применяет противоположную, и то лишь из желания использовать преимущества своих судов, заключавшееся в большой поворотливости и умении маневрировать, чем можно было вполне воспользоваться лишь в открытом море. Ему очень удачно удалось применить свою тактику в новых условиях, совсем отличных от саламинских.

Нападение в битве при Риуме всего лишь с 20 кораблями на эскадру в 47 кораблей и в открытом море, где невозможно использовать условия местности, то есть в совершенно одинаковом с противником положении, можно считать или безумной отвагой или необдуманным риском. Но не было безумием: действия Формиона основывались на упомянутом выше превосходстве афинских команд, а, следовательно, и кораблей над неприятельскими. Успех предприятия вполне подтверждает правильность его действий. И при Саламине, и в Коринфском заливе, Фемистокл и Формион одинаково стремились к применению все тех же принципов сосредоточения сил и взаимной поддержки, и к лишению противника возможности использовать эти принципы. Но средства, которыми они пользовались для достижения этой цели, и формы, в которые выливается использование этих средств, самые различные и зависят от обстановки. Для достижения этой цели Фемистокл использовал при Саламине элемент местности (узость позиции, близкий и удобный берег сзади для спасения людей с разбитых судов), а Формион при Риуме – элемент времени (в определенный час поднимающийся бриз). Чтобы заставить противника идти на эти выгодные условия, Фемистокл не остановился даже перед сношением с Ксерксом, дав ему, по-существу, не ложное, а верное известие о настроении греков, среди которых многие были склонны к отступлению. Этим путем он заставил и греков сражаться в выгодных для них местных условиях, дававших возможность применения принципа сосредоточения сил. Формион для этой же цели использовал страх противника перед тактическим искусством афинян в таранной атаке. Формы же получились совершенно различные: выжидательное расположение на месте – в узком проливе у Фемистокла; выход из узкого пролива и смелое нападение у Формиона; в первом случае – неподвижный строй фронта, в другом – движущийся, обволакивающий более многочисленного противника, строй кильватера.

Спартанцы и их союзники были не менее храбрыми и опытными войнами, но им недоставало опыта в морском деле и морских боях. Особенно страдал этим начальник эскадры. Имя его неизвестно, но, без сомнения, он был спартанцем, которому чужды были и море и морские войны. На судне он себя чувствовал не в своей обстановке, и поэтому его действия были неуверенны.

С самого начала он предположил, что афиняне не вступят в бой с настолько превосходящим их неприятелем – предположение само по себе очень правдоподобное, но свидетельствующее о неправильной оценке неприятеля – грубая для полководца ошибка. Он убедился в правильности своего предположения, пройдя Навпакт и Риум, не встретив противника, и подумал, что тот бежал. Поэтому внезапное наступление Формиона показалось ему еще неожиданнее. Его уверенность исчезла и, несмотря на превосходство своих сил, он отказался от нападения и ограничился пассивной защитой. К этому его, впрочем, побуждали и транспортные суда. Одним словом, он выстроил корабли, как сказано выше, по окружности, имея транспорты и пять быстрых трирем внутри круга.

Все выдает сухопутного офицера, не могущего защитить от подвижного врага свой обоз иначе, чем сделав укрепление из составляющих его возов. Для морского боя этот прием – грубейшая ошибка.

Этим приемом он предоставил слабому противнику выбор времени и места для нападения в любом порядке при использовании принципа внезапности и особых условий, как например, в данном случае, ветра.

При этом он лишил защищавшихся возможности передвижения, главнейшего жизненного условия тактики, особенно на море, где таран был решающим оружием, то есть заставил свои силы, стоя неподвижно, ожидать натиска противника. Он также лишил храбрости свою команду, показав этим маневром, что, несмотря на свою большую численность, он боится неприятеля.

Стоит обратить внимание на то, что быстроходные корабли были поставлены во втором ряду, но это не был резерв. Раз спартанцы решились на оборону – и в этом была их грубая ошибка – им было необходимо уменьшить длину своего фронта, и вместе с тем принять наилучшие меры для противодействия прорыву этого фронта. Эта задача и была возложена на быстроходные суда, которые должны были иметь возможность внутри круга быстро продвинуться к той его части, на которую нападет Формион, которому спартанцы ошибочно передали инициативу. Таким образом, спартанцы передали инициативу более слабому численно противнику, дав ему возможность применить принципы сосредоточения сил (на любую часть их фронта) и внезапности (в любое время). Но раз эта ошибка уже была совершена, единственной возможностью смягчить эту ошибку было обеспечить возможность быстрой поддержки атакованной части окружности изнутри круга. Это они и сделали, но искусный выбор Формионом времени для осуществления его внезапного и сосредоточенного нападения (бриз, который нарушил правильность сложного расположения спартанцев и сбил в кучу их корабли) лишил спартанцев и этого средства для осуществления взаимной поддержки.

Здесь мы наталкиваемся еще на одно различие между сухопутной и морской войной. В морском бою не следует оставлять неиспользованных сил. На море не случается, как на суше, что в линии, способной выдержать напор врага, одна часть ослабевает, так что требуется резерв для ее подкрепления, безразлично наступление это или оборона. На море все силы сразу находятся в действии, дабы как можно скорее повлиять на исход боя, находясь все время в движении.

Оставление одной части флота в качестве резерва только облегчает неприятелю успешное выполнение одной из важнейших задач всякой тактики: уничтожить одну часть боевых сил противника прежде, чем другая часть подоспеет на помощь.

Выше было описано, что Формион своевременно заметил неправильность построения спартанцев и сумел им воспользоваться с отчаянной, на первый взгляд, отвагой, пройдя почти перед самым носом противника, симулируя намерение его таранить и так далее, и, наконец, собрав свои силы и воспользовавшись ветром, то есть случайностью (возможно конечно, что и учтенной заранее), он нанес один сконцентрированный удар, являющийся наилучшим способом нападения при всех обстоятельствах.

Результатом была полная победа над более чем вдвое сильным неприятелем, который потерял при этом более четверти своих сил (28 %), тогда как у нападавших не было совсем потерь и даже сколько-нибудь значительных повреждений кораблей. Это почти единственный случай в истории войн.

Перед второй битвой спартанцы получили подкрепление, так что численно они почти вчетверо превосходили афинскую эскадру. Но гораздо важнее усиления флота на 43 корабля для них было назначение командиром Бразида.

Бразид вполне верно оценил положение вещей и наметил совершенно иной план.

1) Он не был намерен ограничиться пассивной защитой, а думал вести наступление.

2) Он учитывал, однако, что имеет в своем распоряжении команду, недостаточно привыкшую к морю и не имевшую боевого опыта, к тому же находящуюся под впечатлением последней неудачи. Это заставило его быть осторожным и избегать сложных построений, а ограничиваться простейшими маневрами.

3) Он хотел не дать неприятелю возможности выбрать место для боя в открытом море, а намеревался сам принудить его сразиться в узком месте у берега, где афиняне не могли использовать своего умения искусно маневрировать, а спартанцы, наоборот, чувствовали себя гораздо увереннее. Для этой цели он прибег к хитрости, о которой уже упоминалось выше: разделив флот на четыре отряда, он двинулся через Риумский пролив к Навпакту. Выбор времени нападения – раннее утро – обеспечивал его неожиданность.

Это была очень обдуманная тактика молодого флота, не имевшего к тому же боевого опыта.

Формион, несмотря на усиление неприятеля, непоколебимо остался на своем посту и встал на защиту пролива так же отважно, как Леонид при Фермопилах, с той только разницей, что вместе того, чтобы погибнуть, как Леонид, он, исключительно благодаря умению пользоваться своими силами, победил вчетверо сильнейшего врага.

Как и раньше, он хотел встретиться с врагом, подошедшим уже к Панорме, в открытом море, но тщетно побуждал его к этому. Он стал на якорь против врага на расстоянии 2,5-3 мили от него и выжидал целую неделю, пока тот двинется, что, конечно, не способствовало увеличению уважения афинян к спартанцам. Во всяком случае, это служило к ослаблению внимания обеих сторон.

Как бы то ни было, хорошо обдуманный план Бразида при своей простоте был правильно выполнен и почти вполне удался. Лишь немного запоздал сигнал поворота всех судов на 8 румбов влево, вследствие чего ускользнуло, благодаря своей скорости, большее число афинских кораблей, чем предполагалось. Спартанцы оттеснили меньшую половину неприятельской эскадры к берегу и почти захватили ее. Во всяком случае, они с большим успехом выполнили этот маневр. Такого мнения был начальник их эскадры, бросившийся преследовать убегавших афинян, не заботясь о порядке; такого же мнения были и остальные спартанские командиры; в противном случае, они не оставили бы 57 кораблей для овладения посаженными на мель девятью афинскими триремами. Но они не знали своего противника. Формион, потеряв почти половину своей небольшой эскадры, отважился продолжать бой с 11-ю кораблями против 77, то есть при отношении сил 1:7 (кто бы подумал при таких условиях о продолжении боя). Но Формион, обладавший великим свойством полководцев: «mens aequa in arduis», сохранил в этом труднейшем положении полное душевное равновесие и проявил свою гениальность. Беглым взглядом он сразу заметил ошибку беспорядочного преследования, которую мог сделать лишь деморализовавшийся противник. Воспользовавшись тем, что силы неприятеля растянулись, он поворачивает и, построившись во фронт, переходит в наступление.

То же самое проделал и командир отставшей триремы. Вдумайтесь в положение: половина эскадры захвачена, другая спасается бегством, преследуемая многочисленным противником; один из кораблей отстает и враг его настигает; о чем бы, казалось, думать всякому среднему офицеру, как не о спасении. Но этот триерарх думал о том, как бы при первой возможности перейти в наступление, что ему и удалось после искусного и рискованного маневра, выполненного у торгового корабля, послужившего прикрытием.

Можно себе представить, как ободряюще подействовал этот маневр на афинян, и как он ошеломил преследовавших.

Интересно проследить душевное состояние опьяненных победой спартанцев в тот момент, когда они увидели, что на них наступают в полном порядке те, которых они считали уничтоженными. Благодаря этому наступлению, Формиону удалось освободить или, вернее, отбить, девять своих потерянных кораблей, за исключением одного, уже отведенного в безопасное место. Эта победа греков над греками же единственная и не имеет себе равных.

Оба этих боя не имели влияния на исход всей войны, хотя и восстановили афинское морское могущество в западных водах; но их главное значение в том, что они показали, как высоко стояло развитие морского дела у афинян. При таких условиях можно считать правильными как настойчивость, так и тактику Формиона, примененную им в таком неравном бою. Успех подтвердил правильность тактики. Формион был серьезным, строгим и несловоохотливым человеком, образцом умеренности и добронравия. Едва ли нужно еще что-то писать о его качествах флотоводца, разве что об отчаянности его тактики. Конечно, ее нельзя рекомендовать как образец для подражания, так как она требует гениального флотоводца и достойных его офицеров и команды.

Чем же был вознагражден этот несравненный начальник, который, успешно завершив в 429 г. до н. э. операцию в Акарнании, остался до весны на своем посту, а весной 428 года вернулся в Афины. Какова была его судьба?

В истории трудно найти подходящий пример действий, подобных действиям Формиона при Риуме, с ним может сравниться только защита Аруэ генералом фон Вердером в 1871 году. Когда фон Вердер отбил атаку Бурбаки, у которого силы были почти вдвое больше, покойный император Вильгельм оказал ему высшие почести. И это было так же справедливо, как и разумно; справедливая оценка заслуг перед отечеством есть главнейшая добродетель, которая является залогом безопасности государства. Награждение командира имеет глубокое моральное значение прежде всего для его подчиненных, чувствующих себя тоже награжденными, а затем и для всех боевых сил государства, получающих основание гордиться своим талантливым начальником и храбрыми товарищами.

В Афинах, находившихся под властью демагогов, случилось обратное. Формион был обвинен за свое командование, которое затемняло все бывшие до тех пор победы, и был присужден к штрафу в 10 000 драхм. Он не обладал состоянием, хотя имел полную возможность обогатиться в бытность свою командующим на войне. Но, будучи строго нравственным, он презирал маммону и остался таким же бедным, каким был до командования. Вследствие того, что он не смог уплатить вышеупомянутой суммы, его лишили прав гражданина; это на него так подействовало, что он вскоре умер. Он оставил по себе в Акарнании настолько хорошую память, что вскоре в Афины прибыло оттуда посольство, приглашавшее его сына в предводители.

Как должна была подействовать такая злостная несправедливость на всех порядочных людей и, главным образом, на флот? Несомненно, в высшей степени деморализующе: лучшие чувства, бывшие основанием воинского духа, ведущего к победе, были втоптаны в грязь. Меньше чем за 15 лет афинский флот, бывший в эпоху Формиона в расцвете своих сил, пришел в упадок. Хорошие суда продолжали строить и вооружать, но хороший дух среди команд, без которого не имеет никакой ценности и самый лучший в материальном отношении флот, был уничтожен демагогией, с презрением относившейся ко всему хорошему и благородному.

К концу жизни Перикла, когда он уже начал стареть и терять то личное обаяние, которое, наряду с его способностями, так воздействовало на афинян, сильное влияние на народ приобрели отдельные демагоги. Последнее неоднократно возводили различные обвинения на Перикла и в одном случае даже добились его обвинения; так выразилась благодарность страны, управлению которой он отдал свои силы. Лишь начавшаяся большая война снова поставила на прежнее место этого человека, не имевшего себе равных в Афинах. Но после смерти Перикла (429 г. до н. э.) влияние демагогов, более никем не ограничиваемое, начало усиливаться все больше. Первой их жертвой стал Формион.

В полном соответствии с упадком политическим находился упадок религиозный и нравственный, причем последний и послужил причиной первого. Все возраставшая роскошь, явившаяся результатом необычайно быстрого расцвета Афин после создания делосского морского союза, вытеснила прежнюю простоту жизни, заменившуюся чисто восточной пышностью и изнеженностью; ареопаг, этот блюститель религии и добрых нравов, был лишен своих прав афинянами, не терпевшими больше никакого надзора за собой; свободомыслие и нравственная испорченность, ничем не сдерживаемые, имели следствием противоестественные пороки, в особенности же педерастию. Все эти факторы, усилившиеся с началом войны, сосредоточившей в городе около полумиллиона людей, привели к тому, что общественная совесть и разум во всех классах Афинских граждан сильно поколебались; личный произвол и своекорыстие открыто выступили вперед. Словом, идеалы, сложившиеся в среде народа, были разрушены, и вместе с этим исчезла и бескорыстная любовь к государству. Следствием всего этого явился упадок афинского государства и афинского флота.

Всякое важное решение исходило по-прежнему от общего собрания афинян, однако сами собрания происходили уже не под руководством уважаемых граждан из старых фамилий или же лиц, обладавших выдающимися в способностями, удовлетворявших этим путем лишь свое честолюбие и действовавших всегда в интересах государства. Влиянием начали пользоваться отдельные лица низших сословий с узким кругозором и не совсем чистыми намерениями, рабы страстей, имевшие лишь талант народных ораторов – наглядным представителем этих людей может служить Клеон. Справедливость была утеряна, и место ее заняли злоба и жестокость.

Планомерное ведение войны прекратилось, денежная наличность оказалась растраченной, и для получения средств было усилено давление на членов союза, носивших это название лишь номинально, что вызвало среди последних сильнейшее ожесточение. В несколько лет годовой членский взнос, достигавший в начале войны 600 талантов, был увеличен более чем вдвое.

Это побудило еще в 428 г. до н. э. остров Лесбос (Митилена) выйти из делосского союза и вступить в пелопоннесский. В ответ на это Афины, морские силы которых достигли высшей ступени своего могущества, выставили 200 кораблей для защиты берегов, выслали 100 кораблей для ведения войны с Пелопоннесом, эскадру в 51 корабль – для продолжения войны в Халкидике и отряд в 40 кораблей – против Лесбоса.

После упорного сопротивления Митилена была вынуждена голодом к сдаче в 427 г. до н. э. На помощь им из Пелопоннеса была отправлена эскадра в 42 корабля, но под спартанским командованием, следовательно, недееспособная. Она пришла слишком поздно, и не только не произвела внезапного нападения на занятую Афинами Митилену, но даже не остановилась у острова Лесбоса и вернулась в свои воды, ничего не сделав.

Тем не менее, самый факт ее посылки являлся некоторым грозным знаком, так как в первый раз за все существование союза, то есть за 50 лет, пелопоннесские военные суда осмелились появиться в Архипелаге севернее Пелопоннеса.

Но на это предостережение Афины не обратили внимания. Далее последовала кровавая расправа с митиленцами. Афиняне решили умертвить всех мужчин и обратить в рабство женщин и детей, но на следующий день у них проснулась еще не совсем утерянная совесть; было вынесено новое решение, противоположное первому, и второй триреме, спешно посланной вдогонку отправленной накануне, удалось (во время перехода гребцы ели, не оставляя весел) прийти в Митилену раньше, чем первое решение было приведено в исполнение1. Тем не менее, было убито уже более 1000 лесбосцев. Такая ужасная жестокость является показателем одичания, проявившегося среди общего огрубения нравов.

К указанному времени война стала охватывать все большую и большую площадь. В том же 427 г. до н. э. афиняне послали эскадру к Сицилии, где ионийские и дорийские колонии постоянно вели войны то между собой, то с карфагенянами. С этого времени эскадру стали посылать туда ежегодно. Кроме того, Афины перенесли военные действия и в Понт. Со своей стороны спартанцы, постоянно предпринимавшие то тут, то там опустошительные набеги на Аттику, послали под начальством Бразида сухим путем через Фессалию и Халкидику войско с тем, чтобы захватить тамошние афинские колонии (Амфиполь) и заставить их отпасть от союза.

Cледует упомянуть об одном событии, имевшем важное значение для войны. В 425 г. до н. э. афинская эскадра в 40 кораблей отправилась из Афин через Коркиру в Сицилию. Одному из предводителей, преемнику Формиона при Навпакте, Демосфену, за год до этого сражавшемуся неудачно в Этолии, было разрешено предпринять что-нибудь против пелопоннесских берегов. Он составил весьма разумный план, но не сообщил его никому в Афинах. План этот заключался в том, чтобы овладеть в Мессении высокой поднимающейся на 150 м из моря и окруженной со всех сторон водой скалистой горой, где раньше был расположен древний Пилос (у северного входа в Наваринскую бухту).

Занятие этой горы нужно было для того, чтобы: а) обладать прочным опорным пунктом с превосходной гаванью на неприятельской территории; в) опустошать из этого пункта страну; с) пробудить мессенцев к восстанию против Спарты, что было бы весьма для нее чувствительно.

В пути Демосфен поделился своим планом с остальными начальниками, но последние отнеслись к плану отрицательно. Но случайность благоприятствовала Демосфену. Дурная погода привела флот в Пилосскую гавань и задержала его там на целую неделю. Личный состав скучал от безделья, и частью от этого, частью же шутки ради, оказал Демосфену помощь в укреплении возвышенности. Когда погода улучшилась, флот двинулся дальше, а Демосфен остался здесь со своими пятью кораблями.

Сведения об этом, дошедшие до спартанцев привели последних в беспокойство; они отозвали из Аттики войско, а из Коркиры (война, с которой тянулась уже несколько лет) – флот, насчитывавший 60 кораблей. Они решили запереть выходы из гаваней Пилоса, достигающие один 1170, другой – 90 метров ширины, расположив поперек них корабли; кроме того, на примыкающий к бухте заросший лесом остров Сфактерию (около 2,5 миль длиной и 460-1000 м шириной), представляющий собой хребет в 100 м высотой, спартанцы высадили сильный отряд из 420 гоплитов с соответствующим числом илотов (всего около 3000 человек, считая по 7 илотов на каждого гоплита). Вслед за этим они одновременно повели нападение на новое укрепление, как с суши, так и с моря (в продолжение двух дней), причем при штурме был ранен Бразид.

К этому времени подоспела афинская помощь в виде 50 трирем, которые ворвались через оба открытых входа в гавань и атаковали пелопоннесскую эскадру; при этом они вывели из строя много спартанских кораблей и захватили пять. Этим пока и ограничился успех афинян, так как спартанские сухопутные войска защитили остальные триремы. Но с этого момента Афины овладели морем и спартанцы на острове Сфактерия были совершенно отрезаны и оказались в очень тяжелом положении, так как на острове не было ничего для их пропитания, и они едва могли достать пресную воду.

Афиняне блокировали остров самым тщательным образом; днем две триремы безостановочно обходили остров, держась на контркурсах; ночью же все суда отряда становились вкруг острова на якорь, оставляя лишь в случае бурной погоды открытой обращенную к морю сторону. Спартанцы приложили все усилия к тому, чтобы снабдить своих людей припасами; они посылали ночью, за высокое вознаграждение, людей в маленьких челноках, которым приходилось описывать большую дугу в открытом море, чтобы пристать с морской стороны к острову, совершенно неприступному с восточной стороны. Когда последним не удалось пробраться, были посланы через пролив пилосцы, имевшие при себе по мешку с провизией. Тем не менее, люди на острове очутились в самой острой нужде. Тогда прибывшие эфоры путем целого ряда уступок добились перемирия на время посылки в Афины уполномоченных для ведения переговоров, впредь до прекращения которых спартанцы обязались сдать свои корабли, так что даже уполномоченные должны были отправиться в Афины на афинской триреме. Взамен этого, спартанцам было разрешено доставлять на остров ежедневно, под афинским надзором, определенное количество провианта, соответствующее числу блокированных воинов.

Посольство прибыло в Афины и просило о мире на выгодных для Афин условиях, тем не менее, на общем собрании кожевнику Клеону удалось добиться отклонения спартанских предложений. Поэтому продолжавшееся 20 дней перемирие было нарушено, причем афиняне, воспользовавшись первой попавшейся отговоркой, не только не вернули спартанцам их 60-ти кораблей, но послали еще 20 своих к острову. Они произвели внезапную высадку, превосходя численно неприятеля, причем их легковооруженные воины с метательным оружием имели на скалистой почве значительное преимущество перед гоплитами. Спартанцам с большими потерями удалось стянуться к высокому утесу, на котором было устроено укрепление. Но легковооруженные афиняне окружили этот утес и, одновременно с атакой с фронта, вскарабкались на возвышенность с тыла. После того, как 128 гоплитов были убиты, оставшиеся в живых 292 сдались в плен – событие, еще ни разу не имевшее место у спартанцев и прямо противоположное героизму Леонида.

С момента внезапного появления афинского флота в гавани и морской битвы до окончательного сражения на Сфактерии прошло 72 дня. Пленные были отправлены в Афины и содержались в качестве заложников на случай вторжения спартанцев в Аттику. Пилос остался укреплением афинян, и, опираясь на него, они опустошили весь округ, многие из илотов перебежали на их сторону. Это последнее обстоятельство больше всего задело спартанцев. К тому же, продолжая предприятие Демосфена, афиняне завладели в 424 г. до н. э. островом Киферой (или Цитерой), и оттуда стали производить опустошительные набеги по всему побережью Лакедемона. Это был самый вернфй образ действия для государства, владеющего морем.

Спартанцы много раз отправляли послов с просьбой о мире, но им ничего не удавалось сделать до тех пор, пока в битве при Амфиполе, в 422 г. до н. э., Клеон не был разбит Бразидом и не лег на поле битвы.

В апреле 421 г. до н. э. последовал мир (мир Никия), заключенный на 50-летный срок. Спартанцы вернули Амфиполь и города в Халкидике, афиняне очистили Пилос и некоторые другие места, занятые ими в Пелопоннесе и выпустили на свободу плененных на Сфактерии.

Однако этот мир был только кажущимся. Члены союза, Коринф и Фивы, остались недовольны его условиями и продолжали войну, в которой вскоре оказались замешанными и Афины и Спарта, хотя они и не действовали непосредственно друг против друга.

Хотя заключенный Никием мир в период с 421 по 415 гг. до н. э. оказался призрачным, все же Афины не вели войн в крупном масштабе, поэтому государству, благодаря его морскому могуществу и дани союзников быстро удалось собрать сумму в 7000 талантов. Народонаселение, уменьшившееся вследствие войны и чумы, также быстро возросло.

Отношения между Афинами и Спартой становились все напряженнее, соперничество обоих государств не прекращалось. Умеренные круги стояли за мир, более честолюбивые сильно мечтали о владычестве Афин. Открытой, прямой войны афиняне не хотели, но как только появилась надежда на завоевание крупных заморских областей, увлеченный демагогами народ не смог устоять, им овладело желание завоевать Сицилию, чтобы этим путем увеличить свое могущество, а вместе с тем получить и средства для распространения господства Афин над всей Грецией.

Во главе правления в это время находились Никий и Алкивиад. Никий, происходивший из древнего рода, прекрасно воспитанный, не обладал выдающимися способностями; малодушный и суеверный, он был, однако, самым богатым человеком в Афинах, что и дало ему возможность продвинуться, к тому же он был неплохим оратором от природы. Видя разгул демагогов, преследование и осуждение всех выдающихся людей, он стал чрезмерно осторожным. Поэтому, в противоположность Клеону, он каждый раз отклонял предлагавшееся ему место главнокомандующего, хотя и имел военное образование. К тому же он был уже в возрасте и слаб здоровьем. Он был сторонником мира и приложил немало стараний к заключению мира, названного по его имени.

Алкивиад, напротив, в 415 г. до н. э. еще только перешагнувший через 30-летний возраст, был сыном своего времени. Происходя из хорошего рода, обладая блестящими дарованиями и редкой физической красотой, он вел распутный образ жизни, был рабом своих страстей и не имел каких-либо правил. Он, вероятно, стремился к тому, чтобы ввести в Афинах самодержавие и добился бы этого, если бы был тверже и последовательней. Афины за время ужасного правления Клеона и других, ему подобных, дошли до такого состояния, что как и французская республика в 1800 году, легко подчинились бы произволу самодержца.

В 416 г. до н. э. из Эгесты (западная Сицилия) в Афины прибыло посольство с просьбой о помощи против Селина, причем оно заявило, что город обладает большими сокровищами и готов пожертвовать ими для целей войны. Это произвело впечатление на жадный к стяжанию и наслаждению народ. Чтобы убедиться в справедливости сказанного, в Эгесту были посланы уполномоченные, которым были показаны сокровища храма на горе Эрикс (не принадлежавшего Эгесте). По их возвращении афинский народ, под влиянием страстной речи Алкивиада и вопреки убедительным предостережениям Никия, решил отправить для завоевания Сицилии крупную экспедицию. Никто при этом не имел точного представления о величине и свойствах этого острова.

Алкивиад надеялся отличиться в большом походе и расположить к себе войска, а его многочисленные враги желали его удаления из Афин, чтобы за его спиной повредить ему. Характерной чертой общего разлада и отсутствия планомерности было то, что командование одновременно поручили сразу трем стратегам: прежде всего Никию, всячески противившемуся этому, Алкивиаду и испытанному воину Лисимаху.

Был вооружен громадный флот и снаряжено такое же войско, – все это было не только лучшим, но еще блистало необычайной пышностью и роскошью. В середине лета 415 г. до н. э. флот с праздничной торжественностью отплыл из Афин к Коркире, где была назначена встреча с союзниками. Весь флот состоял из 134 трирем и двух родосских 50-весельных судов (всего 27 000 человек); войско насчитывало 5100 гоплитов, 1300 легковооруженных, и 30 человек конных на особом транспортном судне. Кроме того, имелся громадный обоз (транспортный отряд): 30 судов-мастерских, имевших на палубе мастеровых всех родов, 100 особых кораблей с припасами всякого рода для войска, флота и торговли. В общем, получалась громадная экспедиция, в которой участвовали не менее 36 000 человек. Флот был разделен на три части.

Экспедиция двинулась к мысу Левка (Апулия), а затем прошла в Тарент и дальше в Региум. Афиняне рассчитывали, что к ним присоединятся эти греческие колонии, но последние боялись, и поэтому афиняне почти всюду встретили отказ.

В Региуме экспедиции встретились с тремя кораблями, высланными вперед на разведку; они дошли до Эгесты и вернулись к флоту с известием, что там, вместо обещанных богатств, в наличие оказалось всего 30 талантов. Боевой дух был настолько утерян в афинском флоте, что известие: «денег немного» – вызвало уныниние и упадок настроения. Никий был против того, чтобы продолжать операцию без денег; Алкивиад считал необходимым привлечь сперва в число союзников другие сицилийские города; Лисимах стоял за то, чтобы идти на Сиракузы, наиболее сильный город неприятеля, и неожиданно напасть на него, воспользовавшись тем, что он не готов к войне. Но когда с Лисимахом никто не согласился, он присоединился к мнению Алкивиада.

В этом наглядно сказалась дурная сторона наличия трех командующих одновременно. Единственно правильный совет – наступать прямо и смело – не был принят. Но только этот способ действия мог обеспечить успех.

Алкивиад со своими судами отправляется в Мессану, но получил отказ в поддержке. Тогда, взяв десять кораблей с Наксоса, он послал их в Сиракузскую бухту исследовать место для высадки, но это оказалось неосуществленным; весь план расстроился вследствие того, что Катана неожиданно оказала сопротивление.

Вслед за этим флот прошел мимо Сиракуз, направляясь вокруг м. Пахинус (м. Пассаро) в Камерун, чтобы заручиться согласием этого города, но последний пожелал остаться нейтральным; тогда флот снова двинулся к Катане, по дороге опустошил Сиракузскую область, причем войска на берегу понесли потери от местной конницы.

В Сиракузах первоначально ничего не знали об этой экспедиции. Лишь по получении точных известий о том, что она направляется вдоль италийских берегов, сиракузяне обеспокоились и начали готовиться к военным действиям. Медлительность огромных неприятельских сил и успех собственной кавалерии вернули сиракузянам мужество.

По прибытии в Катану афинский флот застал там корабль «Саламиния», присланный из Афин с тем, чтобы доставить туда Алкивиада и его товарищей, привлеченных к суду по обвинению в оскорблении Гермеса. Перед уходом флота в Афинах были разрушены статуи Гермеса. По закону, совершивший святотатство должен был предан смерти, а за обнаружение преступника полагалось крупное вознаграждение. Виновные не были найдены, но преступление приписали Алкивиаду. Противники Алкивиада обвинили в этом его и его товарищей и добились его возвращения в Афины. Алкивиад вынужден был перейти на «Саламинию», но в Турисе (Фурии) скрылся вместе с товарищами, так как знал, что их осуждение предрешено. Задержать их не удалось, и судно вернулось в Афины без них.

Наконец, все силы были собраны вместе, обстановка выяснена; однако афиняне не пошли прямо на Сиракузы, а двинулись Мессинским проливом вдоль северных берегов острова в поисках союзников. В Гимере был получен отказ; тогда афиняне напали на Малую Гиккару и жителей ее продали в рабство за 120 талантов. К этому присоединились еще 30 талантов из Эгесты, таким образом, денег набралось достаточно. Затем войско сухим путем вернулось в Катану, причем по дороге произвело неудачное нападение на Гиблу (восточнее Сиракуз, недалеко от них).

Тем временем наступила зима, и афиняне все-таки решили предпринять что-нибудь против Сиракуз. Они спровоцировали сиракузян к нападению на свой лагерь у Катаны, но когда те выступили в поход, афинские войска сели на корабли и направились в Сиракузскую бухту, высадились на правом берегу Анапуса, укрепили возвышенность Даскон и устроили стоянку для войска и флота.

Сиракузяне, напуганные этим, спешно вернулись назад, но были разбиты афинянами, превосходившими их своим вооружением, и лишь действия сиракузской конницы спасли их от полного поражения. Таким образом, у афинян оказались существенные преимущества перед противником, но вместо того, чтобы его преследовать, Никий приказал афинскому войску на следующий же день сесть на корабли, вернуться в Катану и вновь расположиться там лагерем. Он оправдвывал это тем, что: 1) наступала зима; 2) у него нет конницы. К следующей весне он рассчитывал приобрести союзников, конницу, хлеб и деньги.

Жители Сиракуз, по совету Гермократа, начали серьезно и планомерно готовиться к войне; они организовали войско, позаботились об оружии, выстроили стену на Эпиполее (крутой горе, постепенно понижающейся к Сиракузам), укрепили гору Олимпейон на Анапусе и защитили место высадки рядами забитых свай; наконец, они отправили посольство в Спарту и Коринф с просьбой о помощи.

Последовавшие военные действия настолько несущественны, что их можно опустить. Никий и Ламах послали корабль в Афины, чтобы получить конницу и т. д. и, кроме того, – что примечательно – один корабль в Карфаген и один к этрускам с просьбой о помощи.

Сиракузские послы прибыли в Коринф, где нашли Алкивиада и его товарищей. Он добрался из Туриса (Фурии) до Пелопоннеса на торговом судне и прибыл в Спарту с тем, чтобы всеми силами побудить ее к войне с Афинами, причем подал советы, как действовать против своего отечества, чтобы нанести ему наибольший вред.

Спартанцы решили действовать согласно советам Алкивиада:

1) Возобновить войну против Афин;

2) Поддержать Сиракузы.

Однако ограничились они самыми незначительными действиями. В 414 г. до н. э. они даже не вступали в Аттику, но только поддержали врагов Афин на отдаленной Халкидике, а в Сиракузы не отправили ни войска, ни флота, а лишь полководца, хотя и самого лучшего, которого имели, а именно Гилиппа. Но он оказался для Сиракуз гораздо ценнее, чем целое войско.

Весной 414 г. до н. э. Афиняне, согласно требованиям Никия, отправили в Катану 250 конницы и деньги. Теперь, когда там было все необходимое, дело должно было продвинуться вперед.

В начале лета войско на судах направилось к Сиракузам, чтобы напасть на город, но афиняне не вошли в бухту, как ожидали сиракузяне, а высадились по эту сторону города у Лаиона, всего в 1200 м от Эпиполеи. Первые высадившиеся воины устремились кверху и овладели высотами без всякого сопротивления, так как сиракузское войско в это время находилось на месте первой высадки афинян, на берегу бухты к югу от устья Анапуса, то есть от Эпиполеи в расстоянии в четыре раза большем, чем неприятель в момент высадки (по-видимому, высадка была произведена очень быстро). Когда же они узнали о высадке, то немедленно бросились на высоты, но, придя в беспорядок, были разбиты и потеряли около 300 человек.

Афиняне устроили укрепление на вершине возвышенности у северного склона Лабдалона, затем начали располагаться лагерем. Они решили отрезать от суши город, имевший большое народонаселение. Благодаря своему господству на море; они уже достигли того же со стороны воды; не имея подвоза, город должен был скоро сдаться. Вблизи от Эпиполеи, почти у городской стены, они воздвигли крестообразный форт и от него обе стороны начали строить стены, сперва на север по направлению к морю, а затем на юг, к бухте. Корабли они расположили в безопасном месте у полуострова Тапса (Магнизи), причем построили укрепление на узком перешейке, соединявшем его с сушей.

К этому времени к ним присоединились 400 всадников от Эгесты. Они не только сравнялись с сиракузянами, превосходившими афинян своей конницей, но и оказались много сильнее последних.

Сиракузяне, обескураженные этим внезапным энергичным наступлением и успехами Афин, сделали попытку путем вылазки помешать постройке осадных стен, но были разбиты, и даже в конном бою оказались побежденными, и не смогли удержать за собой поля сражения. Тогда они попробовали препятствовать постройке афинянами осадных стен путем поперечных стен; когда это не удалось на Эпиполее, они перенесли попытку вниз к южным стенам.

Это послужило поводом к битве в низменности Анапуса, во время которой был убит Ламах. Но в этот момент афинский флот подоспел из Тапса и начал угрожать флангу неприятеля, вследствие чего последний отступил.

С потерей Ламаха и за болезнью Никия афиняне оказались совершенно без дееспособных полководцев; тем не менее, постройка осадных стен подвигалась вперед очень быстро (в этом деле афиняне проявили редкую способность) и уже была близка к окончанию. К тому же афиняне перерезали городской водопровод. Их собственная армия и флот были обеспечены подвозом из Италии на торговых судах, так как море было свободно.

При виде успехов афинян, колебавшиеся до сих пор колонии примкнули к ним, и даже этруски прислали два 50-весельных корабля им на помощь. Все эти обстоятельства совершенно лишили сиракузян присутствия духа; в городе начались беспорядки; борьба партий кончилась тем, что демократы, стороннки мира, одержали верх, Гермократ был вынужден сложить с себя полномочия предводителя, а к Никию были отправлены парламентеры для переговоров о сдаче. Уже казалось, что Сиракузам остается только сдаться, как дело вдруг приняло совсем иной оборот.

Гилипп в июне 414 г. до н. э. прибыл на о. Левкадию и узнал там, что Сиракузы уже полностью отрезаны. В распоряжении у него было всего два коринфских корабля (спартанцы не дали ни одного своего), к ним присоединились еще два левкадских. Но, несмотря на такие ничтожные силы и казавшееся безнадежным положение, он все-таки направился в Италию – он хотел спасти то, что еще можно было спасать. Он даже не стал дожидаться еще 15 трирем, еще не полностью вооруженных (опять-таки не спартанских), – они должны были следовать за ним позднее. По выходе из Туриса (Фурии), Гилипп был отнесен в море штормом, повредил свои триремы, но не сбился с пути, а вернулся в Тарент, исправил суда и двинулся дальше в Локры.

Никий слышал о приближении Гилиппа, но человек, у которого было всего четыре корабля, казался ему не заслуживающим особого внимания. Когда тот двинулся дальше, Никий, чтобы перехватить его, отправил всего 4 триремы в Региум, но они пришли слишком поздно. Гилипп уже прошел Мессинский пролив и направился вдоль северного берега в Гимеру, дружественную Спарте.

Здесь он, как спартанец, вытащил свои корабли на сушу, вооружил их экипаж, и собрал вспомогательное войско от Гимеры, Селина и других городов – всего около 2000 человек гоплитов, легковооруженных и всадников. С ними он двинулся в июле 414 г. до н. э. к Сиракузам.

В конце 414 г. до н. э., когда Гилипп приближался к городу, который вел в это время переговоры о сдаче, туда пробралась одна из прибывших коринфских трирем, находившаяся под командой способного командира Гонгила (по-видимому, путь от коринфского залива до Сиракуз она прошла без остановок). Он внушил сиракузянам мужество и, сообщив сиракузянам о приближении Гилиппа, побудил их одновременно с его нападением произвести вылазку. Этим удалось отвлечь внимание афинян от Гилиппа, и тот первый же натиск направил на плохо защищенный Лабдалон – ему удалось овладеть возвышенной позицией, потерять которую можно было, лишь совершив оплошность. Затем он проник в город через отверстие в не совсем еще законченной северной осадной стене.

Одновременно с этим сиракузяне добились успеха, хотя и очень незначительного на море: им удалось захватить вошедшую в бухту и неосмотрительно ставшую там на якорь афинскую трирему.

Обстановка внезапно изменилась – эти небольшие успехи и прибытие Гилиппа вдохнули новый дух в сиракузян. Правда, при первой же вылазке они потерпели поражение, и в этом была вина Гилиппа, который так неудачно выбрал место, что конница не могла действовать; но вторая вылазка была более удачной: они потеснили афинян и выстроили поперечную стену на Эпиполее, лишив афинян возможности отрезать город.

Наконец прибыли еще 12 коринфских трирем. Никий выслал против них двадцать трирем, но тем удалось ускользнуть. Тогда Никий, считавший, что он уже близок к цели, отказался от надежды завладеть Сиракузами, нападая с суши; он увидел, что владычеству Афин на море, от которого зависела связь с родиной, угрожает опасность, и поэтому решил перенести центр тяжести войны на море.

Как воздействовать с моря на Сиракузы, он и сам не представлял; он не был человеком, способным к определенным решениям, но боялся в то же время отказаться от предприятия, сознавая, что в таком случае будет казнен в Афинах. Поэтому он перевел суда, которые до того стояли между Дасконом и Анапусом, южнее в бухту, образованную Племмерионом, и защитил их с суши свайным заграждением, а с моря – рядом торговых кораблей, прочно установленных на якорях. Входы в этом заграждении закрывались тяжелыми подвижными балками, на концах которых имелись «дельфины», то есть тяжелые приспособленные для внезапного опускания свинцовые грузы с заостренной книзу стороной, так что они могли пробивать неприятельские суда. Корабли находились за заграждением, но не на берегу, а, вопреки обыкновению, на якорях, хотя это и было неблагоприятно для их содержания. Это было сделано с тем, чтобы в случае приближения сиракузских кораблей быстро можно было посадить на триремы людей и приготовиться к бою. Команды жили на берегу в лагере.

В то же время Никий для защиты входа в бухту распорядился укрепить Племмерион тремя фортами, одним большим и двумя маленькими, в которых хранилась военная касса и склады провианта для армии и флота, а также такелаж для 40 трирем, который в данное время был не нужен на судах.

Хотя новое место имело перед прежним много преимуществ, оно все-таки имело тот недостаток, что не только пресной воды, но и дров не имелось поблизости, и их приходилось приносить издалека. Между тем, сиракузская конница, треть которой была расположена в укреплении на Олимпейоне, делала окрестности небезопасными и наносила вред отдельным отрядам, отправлявшимся на фуражировку. Вследствие этого, афиняне потеряли многих морских офицеров и матросов, из числа гребцов многие перешли на неприятельскую сторону, так что личный состав оказался сильно ослабленным.

Одновременно с этим в Сиракузах Гилипп, который опытным взглядом увидел, что в данное время вопрос войны должен был решиться на море, взялся за восстановление морского могущества Сиракуз с той энергией, которую он умел вложить во всякое дело. И в большой и в малой гаванях были основаны верфи, собран строевой лес, построены новые триремы, исправлены поврежденные, причем учителями в судостроении явились коринфяне; их триремы послужили ядром флота, который, будучи перевооружен и снабжен командным составом, стал затем – и все это на глазах афинян – быстро обучаться.

Для защиты верфей и якорных кораблей от неприятельского нападения сиракузяне устроили заграждение из свай, причем сваи были частью вбиты отвесно и несколько возвышались над водой, частью же были забиты под водой наклонно, с тем, чтобы повредить наскочившее на них судно.

В течение зимы Гилипп объехал Сицилию чтобы завербовать союзников, что ему удалось везде, за исключением мелких городов, тогда как Никий просидел в своем лагере в бездействии.

К концу 414 г. до н. э. обе стороны отправили в Грецию послов с просьбой о помощи. Никий, не доверяя своим послам, отправил собственноручное письмо, в котором представил положение вещей в самом мрачном виде: афиняне оказались окруженными со всех сторон стенами и конницей; корабли испорчены, морских офицеров слишком мало, командный состав ослаблен, дисциплина расшатана; вся Сицилия против Афин, и к тому же ожидаются подкрепления от Пелопоннеса, – необходимо прислать помощь, иначе последует сдача. В конце письма он настойчиво просил об отставке по болезни. В общем, получалась печальная картина для предводителя большой армии, находящейся в опасном положении.

Но Афины, вернее демагоги, в непонятном ослеплении, а может быть руководимые другими чувствами, поступили по-своему. Решили послать помощь, но просьбу об отставке отклонили. В конце года, то есть в середине зимы, в Сиракузы был послан Эвримедон с 10 кораблями и 120 талантами. Вскоре, однако, в Афинах узнали, что коринфяне готовят для Сицилии сильные войска и флот; тогда в Навпакт была отправлена эскадра в 20 судов с тем, чтобы преградить неприятелю путь в западное море. За Эвримедоном в январе 413 г. до н. э. последовал, с 65 кораблями и 1200 гоплитами, Демосфен, а третья эскадра, 30 кораблей под командованием Харикла, была отправлена в Аргос. Опасность со стороны Сиракуз сознавалась настолько мало, что обоим командирам было приказано сперва совместно опустошить берега Пелопоннеса, а затем дальше идти одному Демосфену, Хариклу же вернуться обратно.

Но спартанцы, вяло действовавшие в истекшем году, теперь, после настойчивых просьб со стороны Сиракуз и других городов, перешли в наступление. Весной они напали на Аттику, опустошили Декелейю, кроме того, отправили из Талмариона (Матанин) 900 гоплитов в Сицилию; коринфяне также отправили 700, но из Киллены, так как Рионский пролив был заперт. Их эскадра в 25 судов недалеко от Навпакта встретилась с афинской.

Тем временем, в Сиракузах Гилипп вместе с поставленным, благодаря ему же, на первое место Гермократом, прилагал все усилия к тому, чтобы сделать боеспособным сиракузский флот; они предполагали напасть на афинский до прибытия подкрепления из Аттики или, по крайней мере, вынудить его к бою. Оба упорно отстаивали свою точку зрения, основываясь на том, что все дело может решиться лишь морским сражением, что афиняне, которых так все боятся на море, не были прирожденными моряками, но стали таковыми потому, что их вынудили к этому персы. Наконец, в июне 413 г. до н. э. все было готово, и было решено повести нападение одновременно на суше и на море.

Гилипп повел сухопутные войска ночью на Племмерион окружной дорогой, нисколько не опасаясь, что может быть замеченным, так как сиракузская конница господствовала над всей областью вне афинского лагеря. Утром, с наступлением рассвета, одновременно вышли из большой гавани 35 трирем, а из малой – 45.

Афиняне, зорко следившие за всем, быстро посадили людей на 60 трирем и выслали их навстречу неприятелю: 25 трирем против 35 из большой гавани и 35 против 45 сиракузских, вышедших из малой гавани. Последняя группа сошлась при входе в бухту, первая посреди бухты, и бой начался. Афинское войско собралось на берегу и стало наблюдать за битвой; гарнизон фортов Племмериона, увидав, что бой на море происходит совсем близко от него, у входа в гавань, занялся исключительно тем, что происходит на воде. В это время неожиданно появился Гилипп со своим войском и внезапно овладел большим фортом, а затем двумя малыми. Части гарнизона удалось спастись на судах или добраться до афинского лагеря, тем не менее, афиняне потеряли массу людей и Гилиппу удалось завладеть военной кассой и всеми громадными запасами афинян, сложенными в форте.

Когда сражавшиеся у входа в гавань афинские триремы увидели взятие Племмериона, они, будучи сильно стеснены численным преимуществом сиракузян, бросились назад к заграждению; в это время сирякузяне, еще новички в морском бою, сделали ошибку, пустившись за ними в погоню. Они вскоре нарушили порядок, многие их суда столкнулись, поломали весла и получили повреждения. Этим сейчас же воспользовались афиняне. Они дружно напали на сиракузские суда, пустили значительное число их ко дну, остальных же обратили в бегство и преследовали вплоть до малой гавани. Перед большой гаванью битва имела тот же исход – победа осталась на стороне афинян, несмотря на превосходство неприятельских сил и на упадок духа, вызванный взятием Племмериона. Афиняне потеряли только три корабля, тогда как у сиракузян были потоплены 11 судов и три захвачено.

Тем не менее, выигрыш сиракузян за этот день превысил потери. Что касается достигнутого на суше результата, то взятие Племмериона можно считать событием большой важности, так как с этого момента в их владении оказались оба берега у входа в гавань, достигающего всего 1040 м. Как со стороны города, так и около Племмериона, сиркузяне расположили свои суда, в целях защиты последнего, а также и с тем, чтобы отрезать афинянам выход в море. Сиракузские войска, расположенные в укреплениях, из которых Гилипп уничтожил самый маленький форт, а два других укрепил, были не только не удобными соседями для морского лагеря афинян, но и постоянной угрозой. И так как за афинским флотом, стоявшим в глубине бухты, велось постоянное наблюдение, сиракузяне почувствовали себя почти хозяевами моря – во всяком случае, оно было совершенно свободно для них, чем они и воспользовались немедля, выслав в Италию эскадру из 11 судов, чтобы помешать снабжению афинян. Она встретилась с афинским транспортным отрядом, перевозившем, между прочим, деньги для осаждающих, и уничтожила большое число неприятельских транспортов; кроме того, она сожгла значительное количество судостроительного леса, заготовленного в Колонии для Афин. Наконец, она встретила транспорты с тремястами беотийских гоплитов, отправленных весной из Тенара, взяла их в плен и доставила на своих судах в Сиракузы. Афинскому отряду в 20 кораблей, встретившемуся около Мегары (близ Гапсуса, к северо-западу от него), удалось захватить лишь одно судно, десять остальных благополучно вернулось в Сиракузы.

Но все-таки после битвы афиняне еще оставались хозяевами бухты; вскоре, они сделали попытку прорваться сквозь свайные заграждения перед большой гаванью и уничтожить расположенные за ними суда. С этой целью они устроили на одном из крупных торговых кораблей башню, на которой установили метательные машины и снабдили судно горизонтальным бруствером, то есть щитом для прикрытия на палубе людей от неприятельского метательного оружия. Это судно они подвели вплотную к свайному заграждению и, удерживая метательным оружием неприятеля на значительном расстоянии, заложили со шлюпок стропы на сваи, торчавшие из воды, и частью вытащили их из грунта с помощью шпилей, частью же обломали; наклонные сваи были спилены водолазами. Им удалось, несмотря на противодействие неприятеля, разрушить большую часть заграждения, однако ночью или в то время, когда погода помешала нападению, сиракузяне вбили новый ряд свай; поэтому афинянам не удалось ничего предпринять против кораблей и верфей.

В то же время, то есть весной 413 г. до н. э., назначенная в помощь Никию афинская эскадра с войском под командованием Демосфена собралась около Эгины, а затем у пелопоннесских берегов соединилась с отрядом Харикла в 30 кораблей с аргивийскими гоплитами. Затем флот двинулся дальше вдоль лакедемонского побережья, опустошая его по пути, причем был занят один плохо защищенный пункт, подобный Пилосу, и там оставлен гарнизон. Харикл остался там на некоторое время, а затем вернулся с аргивийцами домой; Демосфен же двинулся дальше к Коркире, присоединяя к себе по дороге войска и корабли ионических островов.

По пути он получил просьбу о помощи от командовавшего афинской эскадрой у Навпакта (Конон); располагая лишь 18 кораблями, тот просил о подкреплении, так как коринфяне выступили против него с 25 кораблями. Демосфен послал ему в помощь 10 трирем. Конона (по-видимому) вслед за тем сменил другой начальник (Дифил), приведший с собой еще 5 кораблей, и уже он двинулся против коринфян, силы которых достигали 30 кораблей. Коринфяне (под начальством Полианта) расположились на берегу Ахайи у Еринеи, почти на 2 мили восточнее Риона в неглубокой бухте, упираясь в ее берега флангами, защищенными, таким образом, сухопутными силами. Сначала их флотоводец не был расположен принять бой, памятуя о поражениях в прежних боях, где афиняне превосходили своими силами, здесь же они тоже были сильнее. Но потом, решившись, он в строе фронта двинул флот на афинян, ожидавших его перед бухтой.

В этой битве впервые проявило свое действие изобретенное коринфянами нововведение в кораблестроении. В то время как триремы были вообще насколько можно легкой постройки, коринфяне укрепили нос и установили там далеко выдающийся вперед с сильными креплениями упорные балки вроде имевшихся на парусных судах кат– и фиш-балок, но только установленных по диаметральной плоскости триремы. Назначением этих балок было не дать тарану неприятельского судна коснуться своего носа и в то же время врезаться в нос неприятеля. В этом бою афинянам, применявшим тактику тарана, удалось пустить ко дну только 3 триремы коринфян, тогда как последние, хотя и не уничтожили ни одного неприятельского судна, нанесли семи афинским триремам – и большей частью помощью ударных балок – настолько сильные повреждения, что сделали их совершенно небоеспособными.

Затем флоты разделились: коринфяне пошли в бухту, афиняне вернулись к Навпакту, поэтому битва не имела решающего значения. Коринфяне решили, что успех был на их стороне в этой битве, в которой число афинских кораблей было весьма значительно, и воздвигли знак победы, – впрочем, не без основания, если принять во внимание, насколько выросла их боеспособность по сравнению с боями, бывшими всего шестнадцать лет тому назад при Формионе, когда их флот, превосходивший неприятельский сперва в два, а затем и в семь раз, был разбит и обращен в бегство. Но свою прямую задачу проводить вспомогательное пелопоннесское войско в Сиракузы коринфская эскадра, конечно, не выполнила.

Из Коркиры Демосфен с флотом , к которому присоединился вернувшийся из Сиракуз Эвримедон, направился в Италию – обычным путем к мысу Левка, а затем вдоль побережья. По пути он повсеместно собирал войска, сухопутные силы двигались по берегу рядом с ним, и потому он сильно задержался, хотя дошедшее до него известие о битве пд Сиракузами и говорило о том, что положение становится опасным. Таким образом, сиракузяне имели достаточно времени, чтобы привести в порядок свои суда, увеличить их число, обучить эскадру, и до прибытия подкрепления еще раз вынудить афинский флот к бою.

По совету коринфянина Аристона, они снабдили свои триремы описанными выше упорными балками и сделали тараны короче и крепче. В бухте шириной всего 1900 метров лобовая атака имела тем большие преимущества, что здесь нельзя было так маневрировать, как на широком пространстве открытого моря, где есть место для разворота и разбега, и где Формион, правильно маневрируя, стяжал себе славу. Здесь афиняне были вынуждены сражаться в тесноте, и тут-то выступила их собственная слабость и сила их врага.

Никий совсем не был склонен к тому, чтобы принять новый бой до прибытия Демосфена; но сиракузяне стали вести себя все более вызывающе по отношению к афинянам, высмеивали их, как трусов, и производили нападения на заграждение их судов. Наконец, у остальных афинских начальников терпение лопнуло, и афиняне вышли на бой.

Гилипп и на этот раз намеревался повести нападение одновременно с суши и с моря; сам он стал во главе войска, нападавшего со стороны шедшей к бухте осадной стены, а другой полководец со стороны Олимпейона; в это же время сиракузский флот, вновь достигший численности 80 кораблей (14 потерянных трирем были заменены новыми), двинулся на афинский. Афиняне успели посадить людей на 75 трирем (в прошлый раз на 60) и двинулись ему навстречу. В этот день, как на суше, так и на море все свелось к результатам первой битвы, то есть больше к демонстрации и перестрелке, хотя все-таки 1 или 2 корабля у афинян были потоплены.

Следующий день не внес изменений в положение обеих сторон. Тогда сиракузяне, по совету Аристона, прибегли к хитрости, заготовив заранее на берегу обед для всех судовых команд (около 16 000 человек). Предобеденное время прошло, как и в предыдущий день, в ожидании. С наступлением обеденного времени сиракузяне вернулись к себе в гавань, дали командам быстро пообедать и через короткое время вышли в полном порядке, готовые к бою. Афиняне, только что приступившие к обеду, были застигнуты врасплох быстрым неприятельским наступлением. Поспешно посадив людей на суда, они вышли на встрече врагу, но были атакованы сиракузянами прежде, чем успели выстроиться в боевой порядок. В завязавшейся битве последним удалось нанести удар в нос многим афинским кораблям; многочисленные стрелки, находившиеся на сиракузских кораблях, перебили у афинян много народу. Еще больше афинян было выведено из строя сиракузскими шлюпками, которые, окружив неприятельские корабли и проходя под веслами афинских трирем, копьями наносили раны людям, сидевшим на веслах. Таким образом, сиракузяне одержали победу и принудили афинян к отступлению за заграждение. Во время преследования сиракузяне так разгорячились, что прорвались в ворота заграждения; два их корабля были пробиты «дельфинами» и затонули, а один был захвачен при посредстве заградительных балок. Этим и ограничились потери сиракузян, тогда как у афинян было пущено ко дну 7 кораблей, и многие оказались настолько поврежденными, что стали совершенно небоеспособными. Кроме того, потеря в людях была у афинян очень значительна.

Таким образом, афиняне были первый раз побеждены на море врагом, превосходившим его лишь небольшим числом судов.

Теперь победители-сиракузяне обладали не только берегом по обе стороны входа в бухту, но и самим входом, и могли препятствовать подвозу припасов, столь необходимых для афинян.

Со стороны суши сиракузяне, благодаря стараниями Гилиппа, получили значительные подкрепления – с переменой счастья изменилось отношение к ним большей части городов острова; почти все, за исключением Агригента, пожелавшего и впредь остаться нейтральным, послали вспомогательные войска – гоплитов и легковооруженных, или же конницу. Город Гела, кроме того, прислала еще пять трирем.

Афинское войско, запертое в своем лагере, куда сиракузская конница не допускала подвоза припасов (а из ближайших окрестностей давно уже ничего нельзя было достать), оказалось, наравне с корабельными командами, в стесненном положении. Кроме того, с наступлением летней жары усилилась болотная лихорадка в болотистой Анапской низменности.

Повторные неудачи во всех предприятиях и длительная бездеятельность лишили бодрости афинское войско, и оно упало духом – словом, цель к которой с большим трудом и большими жертвами стремились Гилипп и сиракузяне, была достигнута.

Когда гибель уже казалась афинянам неизбежной, внезапно в бухту беспрепятственно вошел уже давно и тщетно ожидавшийся афинянами флот Демосфена. Он состоял из 80 трирем с войском, насчитывавшим до 5000 одних только гоплитов и транспортов с деньгами, оружием, осадными машинами и боевыми припасами.

С приходом флота Демосфена положение дел совершенно изменилось. Испуганные сиракузяне стали считать окончание войны, казавшееся при прежнем положении вещей столь близким, теперь отодвинутым на долгое время.

Напротив того, у афинян снова поднялся дух при виде свежих и внушительных боевых сил. Тем временем Демосфен, как только осмотрелся, пришел к выводу, что необходимо немедленно решиться на что-нибудь; он намеревался использовать моральное впечатление, произведенное на обе стороны прибытием флота, и энергично напасть на врага. Никий же, наоборот, высказывался за выжидательный образ действий. Он имел сведения из Сиракуз, что там утомлены войной, что Гилипп всеми ненавидим, что средства у сиракузян истощены и они отягчены долгами – словом, и здесь вопрос о деньгах имел решающее значение.

Другие предводители, однако, присоединились к мнению Демосфена, и было произведено несколько небольших вылазок, имевших целью своего рода упражнение для войска. В этих вылазках была произведена попытка разрушить, при помощи привезенных осадных машин, сиракузские поперечные стены, которые препятствовали завершению осадных стен с юго-западной стороны. Но осадные машины были сооружены и сиракузянами, и нападение афинян было отбито.

Тогда Демосфен со всем войском предпринял ночное нападение на Эпиполею. В начале оно имело успех, и несколько отрядов сиракузян были разбиты, но при дальнейшем наступлении на город афиняне пришли в расстройство, и беотийские гоплиты, нападавшие сомкнутым отрядом в темноте, пришли в замешательство. Афиняне уже не отличали врагов от своих и были частью сброшены с крутого обрыва, частью обращены в бегство. Одними только убитыми они потеряли 2500 человек.

Этот повторный успех снова вернул уверенность сиракузянам, до того не отваживавшимся на нападение ни с суши, ни с моря. Неутомимый Гилипп снова предпринял путешествие по городам острова, чтобы побудить их к новому набору войск, а Сиракузы послали даже эскадру в 15 кораблей под начальством Сикана для покорения Агригента, где разгорелась борьба партий. Афиняне же, наоборот, снова пали духом, увидев, что прежнее опасное положение не улучшилось, к тому же усилилась болотная лихорадка (уже наступил август 413 г. до н. э.).

Теперь Демосфен решительно настаивал на отступлении, пока оно еще возможно морским путем: ведь гораздо правильнее было бы сражаться со спартанцами в Декелейе, а не изнурять себя бесцельно здесь, вдали от родины. По крайней мере, нужно было поскорее выйти из теперешнего несчастного положения и выбраться из узкой бухты в Катану или Тапс, где флот мог бы сражаться в открытом море. Поэтому он настаивал на скорейшем уходе.

Эвримедон присоединился к этому мнению, но Никий, из боязни ответственности перед афинским народом считал, себя не в праве отступать без его согласия. Он закрыл глаза на все окружающее и не побоялся открыто заявить, что лучше умереть, сражаясь, чем быть на родине обвиненным правящими демагогами и приговоренным к смерти.

Своими упорными возражениями Никий вызвал вторичное промедление, чем дал Сикану время вернуться со своей эскадрой из Агригента, а Гилиппу – войти с новыми вспомогательными войсками в Сиракузы. В числе этих войск находились отплывшие весной из Тенара спартанские гоплиты (о беотийских было уже сказано выше), которые сбились с пути у Ливии, а потом с помощью греческих моряков из Кирены дошли до Неаполиса (перед Карфагеном), там легли на ONO и прибыли в Селин. С этими новыми силами можно было ожидать немедленного наступления и с суши и с моря.

В виду этих обстоятельств и все усиливавшейся болотной лихорадки, уносившей во множестве людей, Демосфен и Эвримедон, без согласия Никия, приготовились к отступлению, которого настоятельно требовали войско и флот.

Когда все уже было готово к отплытию, люди посажены на суда, вечером 27-го августа 413 г. до н. э. наступило полное лунное затмение. Оно привело в ужас большую часть совершенно изнервничавшихся афинян, а больше всех суеверного Никия, прорицатель которого незадолго перед тем умер. Было решено отложить отплытие еще на «трижды девять дней», то есть на месяц. Это было равносильно смертному приговору для всей огромной армии, состоявшей из 50 000 человек.

Сиракузяне, хорошо осведомленные обо всем, что происходило в афинском лагере поспешили воспользоваться этим промедлением, чтобы окончательно погубить врага. Произведя небольшую вылазку, они, день спустя после нее, напали по обычной манере Гилиппа всеми силами одновременно с суши и с моря на афинян. Против 76 сиракузских кораблей афиняне выставили 86, так что один афинский фланг имел превосходство по сравнению с противоположным вражеским. Эвримедон, командовавший этим крылом, хотел фланкировать врага и обойти с тыла, но, будучи мало знаком с глубинами бухты, сел на мель с 7-ю кораблями и оказался отрезанным от главных сил. Атакованный сиракузскими кораблями, он решил искать спасения на берегу, но тот оказался занятым сиракузскими войсками, и Эвримедон пал в битве, потеряв свои семь судов и их команды.

Этот эпизод произвел удручающее впечатление на сражавшиеся вблизи афинские корабли; теснимые сиракузянами они обратились в бегство. За ними в полном беспорядке последовал и остальной флот. Но не всем кораблям удалось достичь безопасного места за заграждением; большинство их было загнано к берегу.

Следивший за всем Гилипп поспешил к этому месту, намереваясь напасть на афинян с берега, но навстречу ему бросились тарентские союзники, и ему пришлось отступить. Тогда сиракузяне приготовили брандер из старого купеческого судна, наполнив его смолой, хворостом другими горючими материалами, зажгли его и пустили по ветру на приставшие к берегу афинские корабли. Но прием этот не удался; афиняне и тут выказали себя искусными моряками. Они вышли на шлюпках навстречу брандеру, потушили огонь и отвели брандер на буксире в сторону.

Но все же афиняне потеряли 18 кораблей и, кроме Эвримедона, еще 2000 человек, а сиракузяне одержали блестящую победу над сильной морской державой.

Эта битва была первой, в которой афиняне были не только побеждены, но и совершенно разбиты более слабым по численности врагом. Она была определяющим поворотным пунктом в пелопоннесской войне и вместе с тем поворотным пунктом величия афинского морского могущества, равно как и величия самих Афин.

Ближайшим следствием этой битвы было полное падение духа у афинян, у сиракузян же, наоборот – подъем и уверенность в победе. Последние теперь только и думали об уничтожении врага – цель, которой Гилипп поставил себе уже давно и для достижения которой он уже, без сомнения, давно выработал определенный план.

Было немедленно приступлено к заграждениям входа в бухту, который имел от южного конца Ортигии до маленького скалистого островка севернее Племмериона в длину немногим более 1000 метров. Поперек входа были поставлены на якорях триремы, купеческие суда и шлюпки, соединенные между собой переходными досками и настилами. В три дня было закончено это огромное сооружение – первое заграждение бухты, о котором упоминается в истории. Сиракузский флот держался с внутренней стороны заграждения (в большой гавани), вполне готовый к бою на тот случай, если враг попытается прорвать заграждение.

Однако афиняне не сделали ни одной попытки помешать постройке заграждения (не потому ли, что очень упали духом?), хотя им должно было быть ясно, что этой постройкой у них отрезан последний выход. Только тогда, когда начал ощущаться недостаток съестных припасов, Никий избрал для спасения тот путь, от которого так упорно отказывался, когда тот еще был открыт.

Войско покинуло свой лагерь в Анапской низменности и собралось на месте стоянки команд флота, кое-как там укрепившись. Пришлось приготовить к плаванию такое число судов, чтобы принять всех людей. Из имевшихся налицо 200 трирем и множества транспортов можно было снарядить только 110 трирем из-за недостатка весел. Носовые части были поспешно укреплены против упорных балок сиракузян и снабжены, кроме того, крепкими железными абордажными крюками. В случае столкновения эти крюки крепко удерживали протараненный корабль, и последний легко мог быть взят на абордаж. В преддверии такого боя на триремы посадили много гоплитов и стрелков, причем сделать это пришлось бы все равно, так как надо было забрать с собой всех людей. Если бы удалось прорваться через заграждение, то корабли должны были бы немедленно уходить как можно дальше; в противном случае решено было сжечь корабли и отступить на сушу.

Сиракузяне в свою очередь приняли контрмеры. Имея сведения, как и обо всем, об абордажных крюках, они обили носовые части своих судов шкурами для того, чтобы крюки соскальзывали, не захватывая корабля. Кроме своих 76 трирем, они вооружили много мелких судов, годных для боевых целей. Они выстроили свои силы в одну длинную линию перед заграждением поперек входа, вплоть до северной стороны бухты.

Афиняне со своими 110 судами пошли в бой и полным ходом бросились к оставленному в заграждении проходу. Им удалось прорвать неприятельскую линию, но они не смогли перескочить через цепи, связывавшие два соседних корабля в заграждении. Тут они оказались в центре всего сиракузского флота и принуждены были отказаться от дальнейших попыток прорваться через заграждение. Вскоре в тесной бухте завязался беспорядочный и ожесточенный бой. Обе стороны сражались с величайшим упорством и ожесточением.

Войска обеих сторон следили за боем с берега, жители Сиракуз наблюдали со стен города. У обеих сторон было потеряно много кораблей, пущенных ко дну таранными ударами, не меньшее число было разбито упорными балками и взято в абордажном бою; неоднократно 3-4 корабля сваливались вместе.

После долгой кровавой битвы афинские корабли, сражавшиеся под стенами города, не выдержали, несмотря на свое значительное численное превосходство, и обратились в бегство. Не всем афинским кораблям удалось скрыться за своим заграждением, и многие из них, преследуемые врагом, бежали к берегу, где их команды были спасены войском. Афиняне потеряли не менее 50 кораблей, сиракузяне же 26 или 28. Потери афинян людьми достигали, по меньшей мере, 8000-10 000 человек.

Глубокое отчаяние овладело афинянами, совершенно утратившими дисциплину; никто не давал себе труда укрыть уцелевшие корабли или даже предать земле тела убитых, что раньше почиталось первой и священной обязанностью. Демосфен настаивал на том, чтобы с рассветом следующего дня сделать внезапную попытку снова пройти через заграждение. Но афинские моряки были настолько деморализованы, что отказывались идти на свои суда.

В виду всего этого было решено покинуть флот и произвести отступление по суше, и то не сразу, а после некоторого промедления, оказавшегося впоследствии роковым. Корабли должны были быть сожжены, а припасы, каких нельзя взять с собой, уничтожены. Но к выполнению всего этого приступили лишь два дня спустя, благодаря чему сиракузянам удалось захватить еще 50 трирем. Больные и раненые были брошены, и, наконец, на третий день после битвы началось отступление. Отступало 40 000 человек, и к тому же без обоза.

Но благодаря предусмотрительности и энергии Гилиппа, который хорошо использовал задержку в отступлении, было сделано все для того, чтобы ни один человек не мог уйти. Афиняне повсюду были опережены, и путь в гористой, неровной местности был всюду им прегражден. Теперь они подвергались беспрерывным нападениям со стороны войск Гилиппа.

В начале Никий рассчитывал пройти в Катану, обойдя Сиракузы, но, вследствие принятых Гилиппом мер, это оказалось невозможным. Тогда он попытался пройти в южном направлении. Но вскоре из-за трудности снабжения пришлось разделить войско на две части, что облегчило неприятелю задачу задержать дальнейшее продвижение. Через 6 дней, измученные непрерывными сражениями и лишениями, потеряв всякую способность сопротивляться, оба отряда афинского войска вынуждены были, наконец, сдаться на милость победителя – Никию на коленях пришлось просить Гилиппа прекратить избиение его людей.

По Диодору, в эти дни пало 18 000 человек, по Плутарху – еще более. Из взятых в плен, Демосфен и Никий были лишены жизни, неафиняне были проданы в рабство, а афиняне и около 7000 союзников из Сицилии и Италии были посажены в глубокие и холодные ямы в каменоломнях, где большая часть их, незащищенная от непогоды и лишенная самых элементарных забот (выдавался лишь половинный рацион, полагавшийся рабу), погибла от голода и грязи.

Так окончилось это задуманное в крупном масштабе предприятие – величайшее из всех дотоле предпринимавшихся цивилизованными нациями. Факт полного уничтожения всех афинских сил является единственным в своем роде в военной истории. Последствия вытекают не из материальных потерь -хотя они и были велики, Афины все же были в состоянии быстро выставить свой флот. Но моральное впечатление, созданное уничтожением афинского флота под Сиракузами после беспрерывных и упорных сражений, оказало влияние и на вновь восстановленные силы афинян. Чары афинского морского могущества были разрушены.

Весьма интересно, не только с исторической, но и с военной точки зрения, рассмотреть причины, которые привели к тому, что морская сила, не знавшая дотоле на море соперничества и смело и уверенно всего лишь 16 лет тому назад вступавшая в борьбу с противником, превосходящим ее по численности в два и в четыре раза, теперь, в течение каких-нибудь нескольких месяцев, пришла в такой упадок, что, несмотря на значительно превосходство сил, была полностью разгромлена. В чем причина того, что те, кто еще недавно считались первыми моряками в мире, из страха перед врагом, еще недавно очень незначительным, не только не решились вступить на палубу своих кораблей, но даже отказывались повиноваться своим начальникам?

Главные причины неудачи предприятия лежат не во внезапном изменении государственного строя, а в постепенной перемене форм землевладения и государственного аристократического строя Солона, вытеснявшегося неограниченным народовластием, что и завершилось безусловным проведением принципа равенства всех граждан.

В нем лежит полное непризнание того естественного положения, по которому люди созданы природой совершенно различными. Равенство всех в государстве ведет к господству таких, которые, льстя толпе, умеют тем или иным способом подкупить ее, либо импонировать ей; и история учит, что люди всегда достигали власти при участии беспощадного эгоизма и произвола.

Самыми худшими тиранами являются достигшие власти демагоги – право и закон для них не имеют никакого значения, граждан они подвергают пыткам, зрелища воспрещаются. Счастье для государства, если такой человек сумеет сделаться единодержавным, как Цезарь, Кромвель, Наполеон и др.

Но неизбежно приходит в упадок то государство, где не найдется такого человека и где демагогия властвует продолжительное время.

Все это особенно поучительно для флота. Флот есть столь нужное и трудное, постоянно требующее величайшего и равномерного попечения дело, что, когда колеблется управление государством, прежде всего это отражается на флоте. Это весьма убедительно показывает французская революция; даже гений Наполеона был не в состоянии за 15 лет привести в боевую готовность французский флот, совершенно расстроенный господством террора. Поэтому всякий, имеющий отношение к флоту, должен быть заинтересован в сохранении существующего порядка вещей, в консервативной политике. Господство демагогов действует деморализующе на военные силы.

Наиболее ярким примером тому является экспедиция в Сиракузы. Решением поставить во главе ее трех имевших одинаковые полномочия вождей было не соблюдено простейшее условие для успешного ведения войны, по которому абсолютно необходимым является единство руководства всеми военными действиями. Разделение ответственности вызвало нерешительность и полумеры в действиях флота и армии.

Сказалось влияние и того, что командование было против воли навязано старому, больному Никию и что в товарищи ему был дан – с целью удаления из Афин – бесхарактерный Алкивиад, пользовавшийся дурной славой и не имевший доверия у благоразумной части граждан. Имел значение также выбор деятельного, но не обладавшего вследствие бедности влиянием Ламаха, который и занял поэтому подчиненное положение. Разделение власти между тремя лицами ошибочно само по себе; выбором же этих трех предводителей была предрешена неудача всей экспедиции.

Пагубное влияние всеобщего равенства и свободы обнаруживается далее в унижении всего высокого и благородного, в падении добрых нравов, в грубом материализме, господство которого проникло в народ и было особенно сильно среди так называемых высших «10 000». О высоких благородных целях у афинян уже не было речи: маммона подавила все идеалы. Характерно и то, что такой ничтожный, лишенный высоких стремлений человек, каким был Никий, мог играть ведущую роль лишь потому, что был богат.

Переходя теперь к рассмотрению военной стороны экспедиции, мы увидим, что она распадается на три периода.

1) С ухода экспедиции прошел год, в течение которого ничего положительного не было сделано, лишь неприятель был предупрежден, что побудило его вооружиться.

2) На второй год, наконец, начались энергичные действия; Ламах уже почти был близок к цели, но тут произошла перемена в положении, благодаря Гилиппу и коринфской эскадре. Затем – остановка и переход Сиракуз к действию.

3) Начало этих действий; удары беспрерывно следовали один за другим до тех пор, пока, несмотря на прибытие сильных афинских подкреплений, не наступил конец – через три месяца враг был уничтожен.

Первый год был потерян безрезультатно, что указывает на отсутствие правильных воззрений на войну; война является мерилом сил; перерывы в военных действиях часто бывают вызваны непреодолимыми препятствиями, бывают и преднамеренными (Гилипп потратил 9 месяцев, чтобы укрепиться и снарядить флот). Но если хорошо снаряженная крупная армия высылается с определенной целью, то в случае выжидательных действий она всегда что-то проигрывает. При подобных условиях единственно правильным является возможно быстрое устремление к цели, без потери времени.

Если выдающийся полководец, каким был Алкивиад, к тому же имевший боевой опыт, не присоединился к мнению Ламаха на военном совете в Региуме, то вполне можно предположить, что личный интерес побуждал его говорить против своей совести – это предположение вполне допустимо, так как Алкивиад не имел никаких нравственных правил.

Что непосредственное решительное нападение на Сиракузы, пока там еще не успели приготовиться, привело бы к цели, показало годом позже произведенное нападение.

Недостатки в тактической области обнаруживаются в выборе места для лагеря в Анапской низменности вместо здорового, неприступного Эпиполейского плоскогорья, а равным образом и в выборе стоянки для флота в бухте, которую следовало бы переменить с того момента, как Сиракузы стали сильны на море, так как бои в бухте для афинян были неблагоприятны.

В области морской тактики особенно замечательно коринфское изменение носа корабля для боя «штевнем к штевню», упорные балки, рассчитанные для сражений в узких фарватерах. Удивительна безрезультатность афинских тактических приемов, что показывает бой Дифила (у Навпакта). Корабли те же самые, материал наилучший, но предводитель и команды совершенно другие.

В этой войне были применены новшества частью в береговых боях, частью же в собственно прибрежной войне. Сюда надо отнести:

1) Поставленные сиракузянами, частью под водой, свайные заграждения, служившие для защиты кораблей и верфи.

2) Устроенные с той же целью афинянами судовые заграждения с запирающимися воротами, шлагбаумами и дельфинами.

3) Абордажные крюки, употреблявшиеся еще со времен Перикла. Здесь же были применены крюки особого рода, в виде руки с когтями.

4) Брандеры, сохранившиеся до новейшего времени; они могут причинить значительный вред, но присутствие духа и быстрые действия атакуемых по большей части делает их безопасными.

5) Заграждение бухты сиракузянами.

Такое разнообразие боевых и оборонительных средств указывает на значительные успехи техники; особенного внимания заслуживает выполнение в три дня и вполне достигшее своей цели заграждение бухты длиной 1000 метров, указывающее вместе с тем на предусмотрительность, смелость и способность руководителей. Это заграждение сделало осаду достопамятной для военно-морской истории.

Следует также отметить силу случая на войне, как например, это имело место во время полного лунного затмения 27 августа; событие это является убедительным доказательством того, какое влияние на войну оказывает степень культурности данного народа.

Конечно, может случиться, в особенности же с флотом, что шторм (случай), морское течение и т. п. могут серьезно помешать, принести вред, а подчас и погубить предпринятое, но здесь имело место не материальное воздействие, а исключительно нравственное, распространившееся при наличии суеверия на всех. То, что эвление это имело место при совершенно ясном небе, ночью и перед самым отплытием афинского флота, оказало роковое действие. Таким образом, случай является здесь причиной гибели большой военной силы и оказывает существенное влияние на исход войны.

Решающее значение имеет также и моральный элемент. Что может сделать деятельный офицер, даже лишенный руководства, показывает поступок коринфянина Гонгила, командира первой триремы, которая одна вошла в Сиракузы в то время, когда город уже готов был сдаться афинянам.

Но более всего выделяется Гилипп – предводитель, который может служить великим примером. Вместо флота и войска Спарта послал его одного на помощь сильно стесненным Сиракузам. Он должен был отыскать в Коринфе корабль, и беспрепятственно дошел до Левкадии, так как афиняне не успели заблокировать Рионский проход. В Левкадии Гилипп получил сведения, что Сиракузы заперты со всех сторон и что положение дел там безнадежно. Но даже не видя возможности спасти Сиракузы, он решил использовать в Италии и Сицилии все, что только могло помочь делу родины.

Сколько-нибудь значительных военных сил у него не было, кроме четырех союзных кораблей, и с этими силами он выступил против гораздо более сильного врага. Гилиппа не могли сбить с толку ложные известия, равным образом не смутил и шторм, повредивший его корабли и отнесший его из Туриса (Фурии) в море; он твердо шел к своей цели. Слишком осторожный, чтобы идти в Сиракузы, он, учитывая возможность быть пойманным бдительными афинянами, прошел вдоль северного берега, вытащил корабли на берег, превратил корабельные команды в сухопутных воинов и с этим маленьким войском пошел навстречу сильному неприятелю. Ему удалось внезапно напасть на Лабдалон, вступить в город и помешать афинянам сомкнуть осадное кольцо. Когда же сиракузяне в первой же схватке были разбиты, он взял вину на себя, чтобы не лишить их бодрости духа. Вот пример выдающегося ума и самоотверженности.

Принимая во внимание положение вещей и соотношение сил, следует признать достойной самой высокой оценки исключительную, почти граничащую с дерзостью, смелость Гилиппа. И успех оказался на его стороне, ибо счастье помогает смелым. Ardentem fortuna juvat!

Лишь только город был обезопасен со стороны суши, он прекращает сухопутные операции и помышляет только о выступлении против врага на море, хотя оно и не является его стихией, и руководство морскими операциями не находится в его руках (знание, смелость, пренебрежение своей личностью в интересах дела – редкое величие души).

Не давая себе ни на минуту отдыха, он пускает в ход все, что только нужно; заботится, при участии коринфян, об устройстве верфи и о защите ее от вражеских нападений, об изыскании денежных средств и материалов для постройки судов, равно как и о самой их постройке и вооружении, об обучении судовых команд.

Все это было приведено в исполнение за 9 месяцев, в течение которых он удерживался от военных действий с целью настолько собраться с силами, чтобы сиракузяне уверенно могли вступить в бой с сильным неприятельским флотом.

Как мы видели раньше, сиракузяне, хотя и сражались превосходно, были побеждены в этом бою, но лишь потому, что слишком горячо принялись за преследование. Тем не менее, Гилиппу, глубоко продуманным и отлично выполненным взятием Племмериона, удалось уравновесить проигрыш захватом этого форта.

Для лучшей охраны входа в бухту он располагает корабли и с внешней ее стороны, посылает эскадру в Италию для захвата афинских транспортов и, снова приведя флот в боевую готовность, наносит афинянам удар за ударом. В каждом из четырех сражений, происходивших на протяжении следующих 3 месяцев, успех выпадает на долю сиракузян; наконец, неприятелю отрезаны пути к отступлению и с моря и с суши, и это приводит его к окончательной гибели.

Гилипп проявил во всех областях неутомимую деятельность, твердость характера, предусмотрительность и энергию, решительность и дерзкую отвагу, редко встречаемые в столь высокой степени. Особенно выдающимися его качествами являются способность овладеть не только любым положением, но и владеть самим собой, самоотвержение, подчинение своих личных интересов интересам дела; благодаря всему этому, он доводит каждую поставленную себе цель до самого конца. Как уже было сказано, Гилипп доходил до жестокости и умел ненавидеть, но был бескорыстен и неподкупен.

Резкую и печальную противоположность ему представляет собой Никий, знатный, важный и нелишенный способностей человек, обладавший личным мужеством и военным опытом, имевший немало успехов, но мелочный, суеверный, а, главное, не имевший нравственного мужества и избегавший ответственности.

Следует отметить еще одно резкое различие между обоими полководцами в области военной: Никий выступает в поход с большим, прекрасно вооруженными и снабженными всем необходимым войском, и все время просит и получает с родины сильные подкрепления деньгами, кораблями, людьми и военными припасами; все это не дает ему ни одного положительного результата, все предприятие постыдно погибает. Гилипп же, наоборот, все (кроме 12 коринфских трирем и 1600 посланных вслед гоплитов) делает и достигает сам, и с этими разнохарактерными, частью импровизированными силами достигает блестящего успеха.

С уничтожением Сиракузами афинских боевых сил закончились военные действия между Спартой и Афинами в Сицилии, но еще продолжились в Греции.

Узнав о поражении Афин, Хиос, Самос, Византий и другие союзники отпали от них и примкнули к пелопоннесскому союзу. Они уже давно тяготились ярмом афинской демагогии и только ждали подходящего случая. Но самый город Афины был все еще настолько богат и могущественен, что мог выставить новый флот.

Вследствие отпадения от Афин этих союзников разыгралась война на востоке, на берегу Малой Азии от Византии до Родоса; в то же время в Аттике Декелейя в продолжение долгого времени все еще оставалась занятой, город был совершенно отрезан от сообщения с сушей, и вся область подверглась сильному опустошению.

Внутренние неурядицы в Греции привели к тому, что обе стороны домогались благосклонности и золота персидских сатрапов, которые 50 лет тому назад покорно просили Афины о мире. Алкивиад, расчеты которого не оправдались в Спарте, снова перешел на сторону афинян; приговоренный некогда к смерти как государственный изменник, этот человек, причинивший Афинам столько вреда, был теперь принят с распростертыми объятиями и поставлен во главе флота; все это является показателем бесхарактерности как самого Алкивиада, так и афинского народа.

Далее произошел ряд морских столкновений – Пелопоннес, которому Сицилия прислала в помощь эскадру, стал снова силен на море – в Пропонтиде, Геллеспонте и у малоазийского побережья; эти сражения оканчивались попеременно победой то одной, то другой стороны.

Можно отметить только, что в Афинах господство террора зашло так далеко, что после сражения в сентябре 406 г. до н. э. у Аргинуз (между о. Лесбосом и материком, ближе к последнему, где 155 афинских кораблей сражались против 125 пелопоннесских, из которых уцелели лишь 43) одержавшие победу афинские предводители, против которых был возбужден процесс, сопровождавшийся самым низким крючкотворством, были приговорены к смерти.

Решительный исход имела битва при Эгоспотамах (маленький ручей во Фракийском Херсонесе, впадающий в Дарданеллы). Битва эта, хотя и происходила между флотами, не может, однако, быть названой морской битвой, так как здесь спартанцу Лисандру, при поддержке Кира младшего, удалось внезапно напасть на весь афинский флот в 170 кораблей, стоявший, за исключением небольшого отряда, на якоре, и перебить или взять в плен весь личный состав, находившийся на берегу. Удалось спастись всего какому-нибудь десятку кораблей. Афинский командующий Конон, помятуя награду предводителям в битве при Аргинузах, не осмелился вернуться в Афины и бежал на о. Крит. Пленные, в числе 3000 человек, были убиты вместе со всеми офицерами. После этого Афины уже не были в силах воссоздать новый флот. Осажденные с суши, они оказались отрезанными и с моря; порты были блокированы, подвоз, от которого всецело зависел город, был закрыт, и Афинам через несколько месяцев пришлось под воздействием голода согласиться на все требования Спарты: они должны были выдать все свои корабли и получили право держать только двенадцать; они принуждены были разрушить длинные стены, соединявшие город с гаванью, и ограничить сферу своего влияния лишь Аттикой (таким образом, делосский союз прекратился) и присоединиться к пелопоннесскому союзу. Так окончилась война, продолжавшаяся 27 лет, и вместе с тем окончилось могущество Афин и значение для морской истории их морских сил, хотя в материальном отношении флот Афин впоследствии достиг еще большей высоты, чем прежде (к 330 г. до н. э. Афинский флот насчитывал 392 триремы и 18 квадрирем, через шесть лет число квадрирем возросло до 48, кроме того введены в строй были еще семь пентер).

Еще одной крупной морской державой был Карфаген; особенный интерес представляет борьба Карфагена с Римом за мировое господство.

Карфаген был одной из самых древних финикийских колоний и был основан, вероятно, еще в XIII в. до н. э. В 814 г. до н. э. город был восстановлен Дидоной (Элиссой) и другими выходцами из Тира, и в сравнительно короткое время достиг цветущего состояния. Характер финикиян (хананеян) уже был обрисован: они имели исключительную склонность к мореплаванию и в этой области сделали чрезвычайно много; в самые отдаленные времена они уже ходили через Гибралтарский пролив в Англию и в Гвинейский залив, а впоследствии и кругом Африки. Однако эти путешествия не преследовали каких-либо идеальных целей: основания новых поселений, увеличения могущества своей страны или приобретения новых познаний, как это делал Геродот для просвещения своих современников и потомков – эти цели были чужды финикиянам. Руководили ими исключительно торговые интересы; только с этими целями они основали многочисленные фактории, которые, впрочем, они легко покидали, не оказывая серьезного сопротивления при наступлении на них более воинственных народов, так как ни военной подготовки, ни воинского духа у них не было. Финикийский флот выступил в качестве фактора в морской войне только тогда, когда страна утратила свою независимость, и действовал этот флот на службе и по приказанию пришлых владык, в интересах совершенно чуждых родной стране.

Многочисленные финикийские колонии, как и сами финикияне, с течением времени были покорены другими народами, и история не сохранила о них никаких сведений; единственной колонией, ставшей независимым государством и достигшей значительного могущества был Карфаген.

Своим развитием Карфаген в значительной мере обязан был исключительно благоприятному географическому положению, вблизи оконечности далеко выдававшегося в Средиземное море выступа Африканского материка, который вместе с Сицилией и Южной Италией делит это море на две части. Местоположение Карфагена представляло следующие выгоды:

1. Занятое им место давало возможность преградить сообщение с западом.

2. Богатые Сицилия и Сардиния лежали в непосредственной близости от него.

3. Имелась превосходная гавань.

4. Страна была населена, хотя и воинственным, но кочевым, неорганизованным в государственном смысле народом, который вследствие этого и не представлял значительной военной силы.

5. Все это создавало для финикиян позицию, дававшую возможность господствовать на Средиземном море, или, по крайней мере, в средней и западной его части. В этом и ныне заключается значение обладания Тунисом и Бизертой.

Однако естественные преимущества географического положения не были единственной причиной того, что Карфаген, один из сотен финикийских торговых поселений, возвысился до степени могущественного государства и господствующей морской державы; было много других колоний, которые также занимали прекрасное географическое положение; решающим фактором в этом случае были скорее умственные и нравственные преимущества карфагенян; судя по семейству Барка, к которому принадлежали Гамилькар и Ганнибал, нужно думать, что вместе с Дидоной из Тира в Карфаген переселились некоторые особенно выдающиеся семьи; этим объясняется быстрый упадок Тира и столь же быстрое возвышение Карфагена, который вскоре занял господствующее положение в западной части Средиземного моря и стал во главе всех финикийских колоний, лежавших к западу от Карфагена.

Уже в древнейшие времена на Сицилии, так же как и на Сардинии и на Болеарских островах, существовали финикийские поселения. В VII веке в Сицилии и в западной части Средиземного моря появились греки, которые в 628 г. до н. э. основали на западной стороне острова, поселение Селин, вытеснили финикиян и заняли Лилибеум на западной его оконечности; в это же время фокеяне основали Массалию и, таким образом, и торговле и владычеству Карфагена в Западном море стала грозить опасность захвата греками. Около 600 г. до н. э., финикияне, главным образом карфагеняне, вопреки своему обыкновению, стали оказывать грекам противодействие, и это приостановило дальнейшее развитие греческой колонизации и даже несколько оттеснило греков с занятых ими позиций. В отношении отдаленной Массалии дело ограничилось стеснением ее мирной торговли, что же касается Сицилии, то греки были совершенно изгнаны из Лилибеума, и с тех пор между обоими народами на острове возникла только изредко прерывавшаяся ожесточенная борьба за обладание им, и борьба эта с переменным успехом продолжалась почти 400 лет. Главным центром греческого влияния на острове были Сиракузы, являвшиеся в то же время единственной значительной силой на море. Энергичный натиск Карфагена не ограничился одной Сицилией, но распространился и на остальные острова западной части Средиземного моря, с Мальтой включительно, на Испанию и на все северное побережье Африки, начиная от Египта и до самого Атлантического океана. Греки, основавшие колонии и в Ливии, были оттуда изгнаны, туда вообще не допускался никто из иностранцев. Про оба залива Сырта были распущены страшные рассказы, и внутренняя страна была так тщательно изолирована от всякого внешнего влияния, что финикийский язык в ней сохранился до V в. н. э., тогда как как он уже совершенно исчез во всех других местах и даже на самой родине своей.

На западе Карфаген подчинил себе все финикийские поселения до Зеленого мыса и в Испании и обложил их данью. Независимость был сохранена только за теми городами в Африке, которые были основаны выходцами из Тира, как, например, Утика, который был древнее самого Карфагена, и за некоторыми другими (в этом выразилось чувство почтения к одной общей родине).

По обычаю финикиян, Карфаген до этого времени выплачивал земельную аренду тому африканскому племени, на земле которого город был выстроен; теперь это было прекращено: все окрестности города были подчинены Карфагену, земли захвачены и перекуплены отдельными жителями; обработка земли стала производиться при помощи рабов, число которых у некоторых богачей доходило до 20 000 человек.

Таким образом, Карфаген в VI в. до н. э. сделался могущественной сухопутной и морской державой, простиравшейся от Киренаики до Атлантического океана; средством для такого развития послужил, главным образом, военный флот, превосходивший всех своих соперников; об этом флоте более точных сведений не имеется, так как никаких карфагенских письменных памятников не сохранилось. Войско, как это обычно бывает у торговых народов, состояло из наемников всевозможных национальностей (это делалось преднамеренно). Западная часть Средиземного моря находилась под властью Карфагена до Галльского моря, где ему приходилось вступать в состязание с кораблями из Массалии, и до Тирренского моря, на котором господствовали этруски. С последними Карфагену не раз приходилось сталкиваться, но против греков они действовали сообща, так же, как и против фокеян в сражении при Алерии на Корсике в 636 г. до н. э. Корсика осталась во власти этрусков, Сардиния подпала под власть Карфагена. Этруски вели морскую торговлю и занимались морским разбоем не только на Тирренском, но и на Адриатическом море, так как успели обосноваться и в устьях реки По; здесь этруски и иллирийцы также имели преимущество перед греками, самой северной колонией которых был Эпидамн.

Карфагеняне умели основательно использовать свое могущественное положение на море: всем другим народам было запрещено плавание на тех морях, на которые простиралось их господство, а вся иностранная торговля была, насколько возможно, сосредоточена в Карфагене. Таким образом, создавалась монополия, дававшая громадные выгоды; к тому же карфагеняне, опытные в финансовых делах, выступали посредниками при заключении иностранных государственных займов. Все это привело к тому, что с V в. Карфаген стал самым богатым городом в мире.

В течение долгого времени соперником Карфагена являлись Сиракузы на острове Сицилия. В 480 г. до н. э. карфагеняне заключили союз с Ксерксом, который рассчитывал, что своим нападением на Сицилию они отвлекут силы греческих колоний и не позволят им прийти на помощь метрополии, и предприняли атаку на город, но были совершенно разбиты при Гимере, в день Саламинского сражения. Четыре раза карфагенянам удавалось завладеть всем островом до самых Сиракуз, но у стен города все их атаки терпели неудачу.

Сиракузы сдерживали в определенных границах и этрусков: Мессинский пролив был для них закрыт, а в 474 г. до н. э. они были разбиты в большом сражении у Киме; несмотря на это, они еще в течение долгого времени сохраняли господство на морях к западу и к востоку от Италии.

Между тем, в средней Италии, в Риме, зародился новый соперник этих трех морских держав, которому суждено было привести их к гибели, несмотря на то, что римляне, как и спартанцы, с которыми они вообще имели много сходства, никогда не чувствовали склонности к морю. В этом отношении очень знаменательной является фраза Катона, который сказал, что одним из трех своих поступков, в которых он раскаивается, является тот случай, когда он однажды сел на корабль, хотя имел возможность пойти пешком. У римлян было отличное войско, и внутренняя организация их была превосходна; у них существовала обязательная воинская повинность в возрасте от 17 до 45 лет, а служить считалось почетным, причем, в службу эту не допускались вольноотупщенники, рабы и понесшие наказание за преступление. Римляне придавали большое значение телесным упражнениям и вели суровую жизнь. История развития Рима представляет громадный интерес, но изложение ее завлекло бы нас слишком далеко, а потому мы посвятим ей только несколько слов.

Период управления царей, начавшийся после основания Рима и продолжавшийся приблизительно 240 лет, относится к области легенд, причем, твердо установленным можно считать только то, что Рим в этот период, после долгой борьбы, завоевал себе первенство среди городов Лациума. После изгнания Тарквиния (511 г. до н. э.) началось покорение этрусков, которое с переменным успехом продолжалось более 240 лет. Большой помощью Риму в этой борьбе послужило то обстоятельство, что в это же самое время этруски подвергались постоянным нападениям со стороны кельтских народов, пришедших из-за Альп, и на море – со стороны Сиракуз, и притом, не только на Тирренском море, но и на Адриатическом, где Дионисий Сиракузский в начале IV в. до н. э. отнял у них острова Иссу (Лиссу), Анкону и Гатрию. Со взятием Пирги, служившей гаванью для Сере, морское могущество Этрурии было сломлено.

Неоднократные нашествия кельтов (галлов), из которых только одно, в 390 г. до н. э., под начальством Бренна, затронуло и Рим, миновали его, хотя и захватывали весь полуостров у самой Кампании; Риму эти нашествия послужили на пользу, так как они ослабили италийские народы, с которыми Рим находился в почти непрерывной войне.

Начиная с 500 г. до н. э. Рим начал завоевывать латинские города, бывшие до тех пор независимыми, причем они не подвергались такому жестокому и унизительному обращению, как члены Делосского союза со стороны Афин. Города эти получали права римского гражданства, что крепко привязало их к Риму; окончательное подчинение их Риму произошло 160 лет спустя, а подчинение городов Кампании еще через 11 лет, после взятия Капуи, в 329 г. до н. э.

Вслед за тем Рим, могущество которого значительно возросло, принялся за покорение самнитов; война эта продолжалась 37 лет, до 290 г. до н. э., но благодаря присущей римлянам настойчивости и превосходству их военного искусства, была доведена до победоносного конца. После этого вся средняя Италия оказалась под властью Рима, и только юг, так называемая (вследствие множества греческих колоний) Великая Греция, оставался независимым. Таким образом, римляне пришли в непосредственное соприкосновение с древнейшим культурным народом – греками.

Греция к этому времени уже давно сошла с высоты своего могущества. После Пелопоннесской войны, истощившей до крайности обе стороны, Спарта в течение 33 лет (404-371) владела вновь приобретенной гегемонией; затем, после победы Эпаминонда у Левктр, гегемония эта перешла к Фивам, которым, однако, удалось удержать ее только в течение девяти лет (371-362). После этого постепенно стало возрастать влияние Филиппа Македонского, который после победы у Херонеи, 3 августа 338 г. до н. э. стал полным властелином в Греции. Подвиги его сына, Александра Великого, сделали Македонию первой державой мира, и положение это она продолжала занимать в Европе и после его смерти, среди развалин его колоссального царства. И вот, наряду с Грецией и Карфагеном, в качестве третьей мировой державы, на сцену выступил Рим.

Разрушение Персидской империи и последовавшие вскоре после того распадение еще более обширного царства Александра Великого повлекло за собой как бы разложение народов, создало благоприятную почву для появления всяких искателей приключений, чему способствовало и повсеместное использование наемных войск.

Удивительной личностью того времени был Агафокл, родившийся в 361 г. до н. э. в Региуме, по ремеслу горшечник. В юности он пришел в Сиракузы, сделался солдатом и отличился в войне. Благодаря одному богатому покровителю, он быстро выдвинулся, в особенности с тех пор, как после смерти покровителя женился на его вдове. Со временем ему удалось добиться того, что в 317 г. до н. э. его выбрали предводителем войска, и тогда, при помощи шайки демократического сброда, он захватил власть, казнил 4000 богатых и уважаемых граждан, еще 6000 отправил в изгнание и начал править самовластно. Ему в значительной степени удалось осуществить намерение покорить всю Сицилию, но при этом он был вовлечен в войну с карфагенянами, которые разбили его у Гелы и осадили в Сиракузах.

Тогда у него родился план, который и дал повод рассказывать здесь о нем. Рассчитывая отвлечь карфагенян от Сиракуз, он решился атаковать их в Африке. В 310 г. до н. э. ему удалось прорвать карфагенскую блокаду и высадиться в Африке, где он так искусно и удачливо повел войну, что через три года карфагеняне владели уже почти только одним своим городом. Нельзя не признать, что план осажденного военачальника прорвать блокирующий флот и из тесно обложенного города предпринять крупную заморскую экспедицию в далекую неприятельскую страну, по своей смелости и оригинальности должен считаться единственным в своем роде: от обороны он перешел к самому дерзкому наступлению против неприятельской столицы.

Первая цель его – отвлечь карфагенян от Сиракуз – была достигнута; однако взять Карфаген и добиться каких-либо прочных результатов ему не удалось, так как войскам его не хватало моральных качеств: они были вероломны, коварны и в высшей степени жестоки. Агафоклу пришлось возвратиться в Сиракузы, которые тем временем подверглись нападению со стороны Агригента. Он освободил Сиракузы, провозгласил себя царем, заключил мир с Карфагеном и царствовал благополучно еще в течение 16 лет, пока не был отравлен своим внуком. Смерть его совпала с временем утверждения владычества Рима в средней Италии.

Присущее римскому народу стремление к расширению своего владычества вскоре привело к нарушению мира с Великой Грецией. В 285 г. до н. э. Рим вступил в войну против Лукании и Бруциума, а через два года римская эскадра, состоявшая из 10 кораблей, вошла в Тарент – самый большой и важный город и лучшую гавань Великой Греции.

Это было первым выступлением римлян на море. Обыкновенно считают, что до первой Пунической войны у них вовсе не было флота, но это является заблуждением; Рим стоит недалеко от моря, Лациум имеет длинную береговую линию, и это само по себе должно привлекать римлян к морю, и действительно уже в 633 г. до н. э. ими была заложена гавань в Остии, у римлян и у других италийских приморских городов был большой торговый флот. Римляне не любили моря, не были моряками от природы, однако спокойное, обстоятельное и разумное отношение к делу привело их к убеждению, что пренебрегать морем нельзя. Насколько слабы были римляне на море доказывается тем, что еще в 349 году греческий (сиракузский) флот грабил берега Лациума. Вероятно, вследствие этой слабости Рим заключил с Карфагеном договор о торговле и мореплавании, в котором ярко отражается превосходство более сильного на море города: римлянам запретили плавать за пределами Гермейской области, а производить торговлю в карфагенских гаванях им разрешалось только под правительственным надзором; зато карфагеняне получили право свободной торговли, им лишь запрещалась постройка крепостей и не разрешалось производить разбой в глубине страны (побережье, следовательно, было отдано им во власть).

Таков же был и договор с Тарентом: римляне не имели права плавать дальше мыса Лациниум. Защита побережья была организована только после того, как Рим захватил значительную береговую полосу от Этрурии и Лукании; прибрежные жители были освобождены от службы в войсках, но зато обязаны были поставлять суда для торгового мореплавания, причем в Кампании это были греческие суда. Впрочем, к концу IV века был уже сформирован и римский флот – были назначены duumviri navales (морские дуумвиры) на эскадру, которая должна была блокировать с моря Нуцерию в Кампании, уже обложенную с суши. В 207 г. до н. э. на Корсику должна была отправиться эскадра из 25 кораблей, но Карфаген воспротивился этому, а римляне были настолько слабы на море, что вынуждены были заключить договор, еще более ограничивающий их в правах.

В 283 г. до н. э. римская эскадра отправилась в Тарент, что противоречило договору и само по себе было крайне подозрительно, так как Рим находился в войне с Бруциумом; поэтому неудивительно, что приход эскадры вызвал сильное возбуждение. Тарентцы были так возмущены, что напали в гавани на эскадру, убили ее начальника, захватили 5 кораблей, экипаж которых был также уничтожен; остальным кораблям удалось уйти. Очевидно, что руководство эскадрой, поставившее ее в такое опасное положение, было крайне неумелым.

Таким образом, возник повод для войны, которого, по-видимому, преднамеренно искал Рим. Тарент в 280 г. призвал Пирра из Эпира, который, хотя и происходил из царского рода, но вследствие бурно проведенной юности и общей неурядицы, сделался искателем приключений. Эпир казался ему слишком ничтожным поприщем для его честолюбивых замыслов, а потому он отозвался на приглашение Тарента, рассчитывая положить основание мировой монархии. Он двинулся в Тарент с большим войском (25 500 человек; были у него и слоны); таким образом, греческая фаланга столкнулась с римским легионом. У Гераклеи Пирр одержал победу, так как был лучше подготовлен и, кроме того, для римлян были новостью и фаланга и слоны; затем, он одержал вторую победу у Аускулума, но при этом понес громадные потери. Он двинулся на Рим, к которому подошел на близкое расстояние. Пирр рассчитывал, что местные жители присоединяться к нему, но его расчеты не оправдались. В то же время он получил призыв из Сиракуз, которые были осаждены карфагенянами и приглашали его к себе на царство. Тогда он бросил на произвол судьбы италийских греков, своих сородичей и товарищей по оружию, и отправился искать счастья в Сицилию.

Рим и Карфаген заключили союз против Пирра: в случае нападения на одного из союзников, другой должен был идти к нему на помощь; Карфаген обязывался, в случае надобности, доставить транспортные суда и выставить военный флот; каждый из союзников должен был содержать свою сухопутную армию.

Пирр без сопротивления высадился в Сицилии, освободил от осады Сиракузы, обложенные с суши и с моря; все греки присоединились к нему, и ему удалось завоевать весь остров до самого Лилибеума, который ему, однако, взять не удалось за неимением флота. Отсутствие флота мешало ему также сообщаться с Тарентом и Эпиром, вследствие чего он приступил в Сиракузах к постройке флота, который был готов к 276 г. Между тем, среди греков возникли раздоры, которых Пирр не сумел уладить, и вместо того, чтобы взять Лилибеум, он возвратился обратно в Тарент, покинув своих соотечественников и Сиракузы.

По пути он выдержал сражение с карфагенским флотом, который следил за ним; в сражении этом он потерял много кораблей, с остальными добрался до берегов Италии и снова возобновил войну против Рима. В 275 г. он был разбит римлянами у Беневентума, после чего предоставил Великую Грецию ее судьбе и возвратился в Эпир, оставив в Таренте своего ставленника Милоса. Несколько лет спустя Пирр был убит в сражении у Аргоса.

Римляне осадили Тарент, но за неимением флота, не могли его взять до тех пор, пока в 272 году не подошел на помощь карфагенский флот, который очень быстро добился решительных результатов. Город не мог долее держаться, и тарентцы хотели сдать его карфагенянам, но Милос (ставленник Пирра) сдал цитадель римлянам, в руки которых попал и весь город. Карфагенскому флоту пришлось уходить ни с чем, так как результаты получились как раз обратные тому, чего он добивался. Флот этот действовал в интересах римлян и вызвал немедленную сдачу города, который римляне уже долгое время тщетно осаждали, и который им, при их неумении вести осадную войну, никогда не удалось бы взять с суши – этот случай ясно показывает, какое решающее влияние может иметь наличие флота. И, несмотря на это, римский сенат еще обращался в Карфаген с жалобами на действия начальника карфагенского флота.

Тарент был вынужден срыть свои стены, выдать корабли и оружие, и это было большим выигрышем для Рима, так как Тарент был самым большим и богатым городом в Великой Греции, а вместе с тем и во всей Италии. Он же был единственной хорошей гаванью на южном берегу и вообще в Италии.

В том же году окончательно покорились Риму самниты, пытавшиеся вновь восстать в надежде на Пирра, а также луканцы и бруттийцы. Таким образом, в чужой власти оставался только Региум; в этом городе уже за несколько лет перед тем взбунтовался состоявший из наемников римский гарнизон, завладел городом, который превратил в разбойничье гнездо. Совершенно то же самое произошло и в Мессане, лежавшей против Региума по другую сторону пролива, где основались мамертинцы – банда наемных солдат, когда-то состоявших на службе у Агафокла. Случаи эти доказывают полное государственное и общественное разложение того времени: шайки бездомных солдат продавались для каких угодно целей тому, кто предлагал наибольшую цену, а когда не находилось нанимателя, они принимались за разбойничье ремесло.

Несмотря на продолжительную осаду, римляне не могли взять Региума; тогда на помощь им в 270 году пришел Гиерон Сиракузский. Гиерон, отпрыск благородной семьи, обладавший многими достоинствами, отличившийся на войне и всеми любимый, был провозглашен в Сиракузах царем. Региум, несмотря на отчаянную храбрость защитников, не мог устоять против одновременной атаки войска и флота. Оставшиеся в живых мамертинцы были отведены в Рим, подвергнуты наказанию плетьми и казнены.

Таким образом, вся Италия (нынешняя Верхняя Италия в те времен причислялась к Галлии – Gallia Cisalpina) была подчинена римлянам; постоянными войнами они, сперва очень медленно, а за последние 50 лет – чрезвычайно быстро, распространили свое владычество, завоевали цветущие области с инородным населением. Можно было думать, что на этом они, если не навсегда, то, по крайней мере, на некоторое время, остановятся, тем более, что во всех направлениях границы их подошли к морю, к которому они никогда не чувствовали склонности.

Однако и на этот раз оправдалась поговорка о том, что аппетит растет во время еды: властолюбие римлян не знало пределов, а Сицилия лежала так близко, что они не могли удержаться от соблазна завладеть ею, тем более, что плодородие и богатство ее являлось для них постоянной приманкой. Правда, она лежала по другую сторону моря, но отделена была только узким проливом; не подлежало сомнению, что переправа через этот пролив поведет к войне с могущественным на море Карфагеном, но римляне не отступали перед неприятелем. Римляне успели хорошо познакомиться с карфагенянами, с которыми им пришлось уже не раз вступать и в дружественные и в неприязненные отношения; до войны, однако, дело еще ни разу не доходило. Итак, римляне переправились через море и вступили в борьбу с господствовавшей на море державой, не задумываясь о тех средствах, при помощи которых борьба эта могла быть доведена до успешного конца.

Их противником было могущественное государство, вытянувшееся вдоль всего северного берега Африки, все существование которого было основано на морской торговле; для охраны этой торговли и для дальнейшего развития заморских торговых связей, государство это содержало сильный флот, который безраздельно господствовал на морях, так как его единственный соперник – Сиракузы – был слишком ослаблен внутренними неурядицами и постоянными войнами, чтобы оказать какое либо сопротивление.

Карфаген имел и большую армию – вся она состояла из наемников, всех наций, с которыми Карфаген состоял в торговых отношениях. Солдаты служили только ради собственной выгоды: и государство, им платившее, и цели, ради которых они сражались, были для них совершенно безразличны.

Для содержания армии и флота требовались крупные денежные средства, доставлявшиеся мировой торговлей. Народ, исповедовавший жестокую и чувственную религию, всецело был предан поклонению золотому тельцу, со всеми вытекающими отсюда последствиями: высшие классы предавались роскоши и распутству, питали друг к другу постоянное недоверие и беспощадно давили низшие классы; покоренные народы держались в тяжелом угнетении, которое заставляло их мечтать о той минуте, когда они будут в состоянии сбросить ненавистное иго и получить свободу, или, по крайней мере, перейти под власть более милосердного господина.

Постоянная подозрительность отрицательно сказывалась и на командовании войсками. Военачальники выбирались народом из числа граждан; вследствие партийных происков выбор часто падал далеко не на наиболее подходящих лиц. Однако и эти выборные вожди не пользовались свободой действий; к ним были приставлены для наблюдения представители от сената, в числе 30 человек; им даже не предоставлялось права выработать план ведения войны, который составлялся особой комиссией из ста судей; комиссия эта, кроме того, постоянно вмешивалась в ход операций, смещала военачальников и привлекала их к ответственности. Вследствие этого происходила постоянная смена командования, причем, нередко случалось, что неудачливый военачальник подвергался жестокой казни на кресте. Эти казни особенно неблагоприятно отражались на успешном ведении войны, также как и взаимные отношения между начальниками и наемными солдатами, не связанными между собой ни взаимным доверием, ни расположением. Ни у государства, ни у военачальников не было никаких оснований, кроме денежных расчетов, беречь людей, так как ценою золота они могли иметь их сколько угодно, а потому нередко случалось, что начальники бросали своих людей на произвол судьбы или жертвовали ими для своего собственного спасения. Интересно отметить, что у карфагенян всегда были особые начальники для флота и для сухопутной армии, между тем, как у греков и римлян в этом отношении никаких различий не делалось.

Карфагенский флот в те времена состоял, главным образом, из пентер (квинкверем), а также из трирем, которые еще сохранились в употреблении. Тетреры (квадриремы) и пентеры – «четырехрядные» и «пятирядные» суда, начал строить около 400 г. до н. э. Дионисий Сиракузский. Первые, вероятно, были придуманы незадолго до этого карфагенянами, вторые же, возможно, были его собственным изобретением. Название этих и прочих «многорядных» судов (политер) вовсе не значит, что они имели по четыре, пять и более рядов весел с каждого борта (подобные многоэтажные монстры не могли бы держаться на воде). Если на классической триреме V в. до н. э. каждое весло приводилось в движение одним гребцом, то на этих судах на одно весло могло приходиться по два-три и более гребца (на европейских галерах XVII-XVIII вв. на одно весло иногда приходилось и по 8 гребцов). Гребцы на пентере располагались по-прежнему в три ряда (два транита, два зигита и один таламит), своими линейными размерами пентера практически ничем не отличалась от триремы (в Афинах в IV в. до н. э. они хранились в тех же самых ангарах), она имела меньшее число весел, но они были длиннее – пара гребцов создавала большее усилие, но и пространства им требовалось больше, поэтому пришлось увеличить промежутки между банками. Весла таламитов, занимавших нижние банки, были, соответственно, короче. Уменьшение числа весел давало еще одно преимущество – сокращалась потребность в квалифицированных гребцах, достаточно было иметь по одному такому на каждое весло.

Корабли нового типа быстро получили признание – к середине IV в. до н. э. тетреры (квадриремы) и пентеры (квинквиремы) были приняты на вооружение флотом Сидона; Александр использовал их при осаде Тира в 332 г., Дионисий II Сиракузский (367-344) строил уже и «шестирядные» военные корабли. Первые крупные и высокие пентеры были построены Деметрием Полиоркетом, человеком богато одаренным техническим талантом, которому (то есть вообще грекам) и подражали карфагеняне в постройке своих судов. Деметрий, который уделял исключительное внимание различным новшествам в области военной техники, не был изобретателем политер, однако многое сделал для их усовершенствования. Он первым начал строительство гигантских, вооруженных метательными машинами военных кораблей. Эти «дредноуты» прошли испытание в битве с флотом Птолемея I при Саламине Кипрском в 306 г. до н. э. – первый случай в истории, когда морское сражение было выиграно исключительно благодаря корабельной артиллерии. Традиционная морская тактика, где основная ставка делалась на скорость и маневренность, таранные удары и абордажный бой, была им полностью пересмотрена. Плавучие батареи Деметрия (в сражении участвовали 10 «шестирядных» и 7 «семирядных» судов) не дали египетскому флоту приблизиться для таранного удара, прижали его к берегу и уничтожили (Диодор, 20.49.4).

После битвы при Саламине Деметрий успел построить еще несколько гигантских кораблей. Часть из них, вероятно, были двухкорпусными (катамаранами), экипаж достигал 4000 человек, на соединявшей корпуса широкой платформе умещалось большое количество солдат и метательных машин. Деметрий сохранил часть этого флота и после поражения при Ипсе и снятия осады с Родоса (305 г.). Родосцам, правда, досталось несколько брошенных им «левиафанов». При том, что практически все его, и его отца Антигона, владения были потеряны, наличие флота позволило Деметрию через некоторое время вновь вступить в борьбу за наследие Александра Великого в союзе с Селевком Никатором. Договор между двумя монархами был подписан на борту его «тринадцатирядного» флагманского корабля (Плутарх, Деметрий, 43). Заняв македонский престол, Деметрий к 288 г. до н. э. довел численность своего флота до 500 – все это были самые крупные и совершенные военные суда того времени.

Македонян, по-видимому, не очень интересовали военно-технические эксперименты Деметрия. По их просьбе Пирр и Лисимах(правитель Фракии и злейший враг Деметрия) вторглись в Македонию с запада и с востока, изгнали Деметрия и разделили между собой его царство и его флот (Плутарх, Пирр, 12.7). Лисимах сам увлекался строительством «дредноутов» – его «Леонтофор» (катамаран, на борту которого помещалось 1800 гребцов и 1200 солдат) был явным подражанием одному из гигантских кораблей соперника. Флот Лисимаха перешел по наследству к Птолемею Керавну, который с бывшими кораблями Деметрия и «Леонтофором» разбил в 280 г. до н. э. Антигона Гоната, сына Деметрия Полиоркета. Пирр привел несколько доставшихся ему «дредноутов» в Сицилию, намереваясь использовать их против карфагенян. Обслуживание их обходилось очень дорого, они требовали огромного количества гребцов. Когда Пирр попытался набрать их среди сицилийских греков, по просьбе которых, собственно, он и ввязался в войну с Карфагеном, это вызвало их недовольство и привело к распаду союза (Плутарх, Пирр, 23.3). Планы Пирра перенести войну в Африку, на территорию противника, рухнули (Диодор, 22.8.5). При отступлении Пирра из Сицилии в 274 г. его флот, как уже было сказано, был атакован карфагенянами – с половинным экипажем его гигантские корабли были не столь эффективны против их быстроходных судов. Карфагенянам удалось потопить некоторые из них, кроме того они захватили «семирядный» флагманский корабль Пирра. В 260 г. до н. э., в сражении при Миле, он достался римлянам (Полибий, 1.23.1-7). Возможно, что знакомство с его конструкцией в какой-то мере определило дальнейшее развитие римского флота – с 257 г. до н. э. римляне начинают строить более крупные, чем прежде, военные суда. Верфи Родоса и Сиракуз также производили морских гигантов – правда, это в основном не военные суда, а сухогрузы, предназначавшиеся для перевозки зерна. Построенная Архимедом по заказу Гиерона «Сиракузия», первоначально военный корабль, была превращена в гигантский сухогруз. Увлекались строительством морских гигантов и Птолемеи, которым принадлежит абсолютный рекорд в этой области. «Сорокорядный» катамаран Птолемея IV (222-205), впрочем, не предназначался для боя – в реальном морском сражении от этого неповоротливого гиганта едва ли могло быть много пользы. Основными же линейными судами эллинистических и римского флотов в III-I вв. до н. э. оставались пентеры (квинквиремы), тетреры (квадриремы) и триеры (триремы).

Марквардт, в своем сочинении «Государственное устройство» (Romishe Staatsverwaltung) приводит такие размеры:

1) пентеры: 51,2 метра длины; 5,5-8 метров ширины; гребцов 310 человек; 18 солдат; 47 офицеров и рабов, всего 375 человек экипажа.

2) триремы: 45,4 метра дилны; 4,3-5,5 метра ширины; гребцов 174 человека; 10 солдат; 41 офицеров и рабов, всего 225 человек экипажа.

В противоположность карфагенянам, римляне были простым, здоровым, земледельческим народом, который сам возделывал свою землю; с детства они были приучены к строгому порядку и послушанию и гордились правом носить оружие и защищать родной город; вся армия состояла из воинов одной национальности, имела определенную организацию и одинаковые боевые приемы и, благодаря постоянным войнам, приобрела большой боевой опыт; начальники и солдаты привыкли друг к другу и были связаны взаимным доверием. Вожди (консулы), хотя тоже менялись ежегодно, но это были, в большинстве случаев, опытные в военном деле люди.

Все это обеспечивало превосходство римского войска над карфагенским. Однако, главного, что было необходимо для войны с Карфагеном, – флота – у римлян не было; поэтому самым важным городом в Сицилии для римлян была Мессана, находившаяся в руках мамертинцев. В 270 году, когда был взят Региум, Гиерон начал осаду Мессаны, предварительно разбив скопища мамертинских наемников. После пятилетней войны доведенные до крайности мамертинцы обратились с просьбой о помощи к римлянам; правда, последние находились в союзе с Гиероном, оказавшим им помощь при взятии Региума. Казалось совершенно невозможным, чтобы римляне, соблюдая хотя бы малейшее политическое приличие, обманули доверие Гиерона и вступили против него в союз с разбойничьей шайкой; однако властолюбие и перспектива завладеть важным городом одержали верх: они обещали мамертинцам свою помощь. Во внутренней своей жизни римляне блюли строгую нравственность, зато во внешней политике не было такого средства, которое им показалось бы слишком низким, если оно сулило выгоды.

В 264 году римляне собрали в Неаполе и Таренте корабли из греческих городов и снарядили в Региуме авангард той армии, которую предполагалось переправить в Мессану, как вдруг пришло известие, что Карфаген выступил в качестве посредника между Гиероном и мамертинцами, занял цитадель Мессаны, а карфагенский флот под командой Ганнона находится в гавани города; в виду этого мамертинцы благодарили римлян за обещанную им помощь и отказывались от нее. Все это, однако, не остановило консула Гагия Клавдия, который решил переправиться на Сицилию. Первая попытка переправы была отбита карфагенянами; они захватили несколько римских кораблей, но, чтобы не давать повода к войне, отослали их назад. Гагий Клавдий, однако, упорствовал. Вторая попытка удалась, Клавдий подошел с войском к Мессане и начал переговоры с мамертинцами; Ганнон был также приглашен к участию в этих переговорах, но тут же был предательски захвачен в плен и принужден отдать своим войскам приказ очистить цитадель. Таким коварным путем римляне овладели Мессаной.

Ганнон отправился назад в Карфаген, где был казнен. Карфагеняне объявили войну Риму, заключили союз с Гиероном и отправили армию и флот к Сиракузам, которые были обложены ими с моря и с суши. Несмотря на это, второму консулу, который пришел с главными силами в Региум, удалось темной ночью переправиться в Сицилию; осада Сиракуз была снята и римляне победоносно двинулись против карфагенян.

Осенью римляне беспрепятственно переправили свою армию назад в Италию, а весной 263 года снова доставили в Сицилию вдвое более сильное войско и одержали над карфагенянами и Гиероном блестящую победу; после этого Гиерон отказался от союза с карфагенянами и перешел на сторону Рима; так же поступили и все греческие города на острове. Римляне продолжали победоносную войну, так что во власти Карфагена оставалось только несколько укрепленных гаваней – Панормус, Дрепанум и Лилибеум.

Карфагенский флот не сумел помешать переправе римских войск на остров и обратно в Италию, но действовал успешно в других местах; он произвел набеги на итальянское побережье, разорил его и причинил громадные убытки; однако, еще больший ущерб причинил упадок, а частью и полное прекращение морских сношений и торговли – римляне на собственном опыте убедились в значении господства на море.

С присущей им смелостью и решимостью они пришли к заключению о необходимости бороться с карфагенянами и на море, для чего необходим был большой флот. Они не стали сами изобретать и изготовлять все, что нужно было для флота – такое самонадеянное решение потребовало бы массы времени и громадных денег. По своему обыкновению перенимать все пригодное и полезное от других народов они заимствовали все, что касалось постройки и снаряжения кораблей от наиболее искусных моряков того времени – греков, иллирийцев и карфагенян; однако заимствования эти делались не механически – каждое из них приспосабливалось к их собственным потребностям. Нельзя не признать основательности такого принципа, в особенности для вновь возникающей морской державы: следуя примеру других более опытных моряков и не считая за стыд учиться у них и пользоваться результатами их опыта, можно сберечь много денег, которыми иначе пришлось бы расплачиваться за науку.

Случайно в руки римлян попала потерпевшая крушение карфагенская пентера, и они воспользовались ею в качестве модели для постройки таких кораблей. При громадных средствах, которыми они располагали и при свойственной им энергии, дело было быстро налажено, и уже к началу 260 года до н. э. они построили флот, состоявший из 100 пентер и 23 трирем.

Находка в 1971 г. у берегов Сицилии остатков карфагенского корабля середины III в. до н. э. позволила предположить, каким образом античные государства могли в сравнительно короткие сроки строить десятки и даже сотни судов (римляне в 260 г. до н. э. построили свои 100 квинкверем за два месяца): на его корпусе имеются многочисленные вырезанные или нанесенные краской пометки – буквы фиикийского алфавита. Эти пометки служили руководством при сборке. Производство отдельных стандартных деталей корпуса, очевидно, было поставлено «на поток». Готовые секции оставалось только доставить на верфь и собрать; особой подгонки, при их стандартных размерах, они не требовали. Такой «конвеерный» метод избавлял от необходимости вручную подгонять каждую доску, сокращал число занятых одновременно стапелей. Примечательно, что среди поднятых с финикийского корабля вещей, помимо керамики, остатков такелажа и балластных камней, оказались сосуды с листьями гашиша (cannabis sativa) – его, вероятно, давали гребцам перед боем. Рядом с остатками корабля были найдены обломки тарана, принадлежавшего, вероятно, другому судну. Вопрос о том, было ли найденное судно военным, или же это был скоростной военный транспорт, имевший много общего с боевой галерой, пока остается открытым.

Для работы на веслах были назначены рабы и вольноотпущенники и граждане низших классов; обучение их было начато еще до того, как были готовы корабли, для чего были выстроены соответствующие подмостки; люди были расписаны по судам и по местам на судне, и их начали обучать движениям весел в такт; как только суда были спущены на воду, обучение продолжалось уже на воде. В качестве солдат на суда были посажены легионеры.

Качеством своей «морской пехоты» римляне превосходили карфагенян, зато во всех других отношениях они им значительно уступали: корабли их были гораздо тяжелее и тихоходнее, частью вследствие того, что уступали карфагенским по своей конструкции, частью потому, что были выстроены из совершенно сырого леса; на этот недостаток римляне впоследствии обратили серьезное внимание. У карфагенян гребцами были рабы, которые всю свою жизнь проводили на этой работе и приобрели в ней такой навык и такую выносливость, что сранвняться с ними было невозможно; во всяком случае, римские рабы и вольноотпущенники, исполнявшие эту работу, далеко уступали им в этом отношении.

Карфагенянам пригодилась их опытность старых мореплавателей, как в отношении эволюций и маневров, так и в отношении навигации; применять свою практику в бою у них было мало случаев, так как уже давно против них не выступало сильного, опытного в морской войне неприятеля. Вместе с тем у них не было врожденного таланта к ведению войны, в особенности в крупном масштабе. Тактические же навыки существовали у них, по-видимому, только в самых общих чертах. Как бы то ни было, мореходный опыт принес им, несомненно, очень большую пользу, а недостаток этого опыта у римлян послужил причиной тех больших потерь, которые они понесли. Зато в тактическом отношении им удалось восполнить недостаток морского опыта своим ясным взглядом на дело и практической сметкой.

Успех в таранном бою, который в те времена был во всеобщем употреблении и решал участь сражений, был обусловлен быстротою хода судов, их поворотливостью и искусством командира (конечно, при соответствующем высшем командовании); все эти условия складывались в пользу карфагенян.

Поэтому римляне решили использовать единственное преимущество, которое они имели перед карфагенянами – своих легионеров, лучших в мире солдат. На море оно могло быть применено только в абордажном бою, а для того, чтобы иметь возможность, вопреки общепринятому способу сражаться, перейти к такому бою, они снабдили свои корабли совершенно неизвестным до тех пор приспособлением – опускными мостками для абордажа. Эти мостки носили странное название «воронов» (corvi); впрочем, римляне, по-видимому, называли их также «железной рукой» (manus ferrata).

Относительно устройства этих мостков, которые у Полибия описаны довольно неясно, существуют разногласия; наиболее вероятным представляется нижеследующее: на носу судна, на одинаковом расстоянии от форштевня и обоих бортов, стоял вертикальный столб толщиной в 23 сантиметра, который на 7,75 метра выступал над палубой и в верхней части своей был снабжен блоком, через который был пропущен толстый канат; столб снизу упирался в киль и мог вращаться вокруг вертикальной оси. Самые абордажные мостки состояли из 11-метрового помоста, шириной в 1,2 метра, на котором были набиты поперечины, а по обеим сторонам устроена на высоту колен стенка или перила; внутренний конец помоста был прикреплен на высоте одной ступени от палубы к вертикальному столбу при помощи сквозного болта, на котором он мог вращаться, как на шарнире; на высоте блока к помосту был прикреплен упомянутый выше канат, при помощи которого помост мог подниматься и опускаться, на подобие подъемного моста. Чтобы иметь возможность устанавливать помост почти вертикально, а также и для того, чтобы плотно прилегать к столбу, в нем был сделан паз в 32/3 метра длины; тем не менее, помост даже при полном подъеме сохранял несколько наклонное положение, так что при отпускании каната он сам по себе падал; на внешнем (верхнем) конце помоста был прикреплен тяжелый железный придаток, имевший в верхней своей части широкую и толстую форму и кольцо для привязывания, а в нижней части – острую и слегка изогнутую; в разрезе этот придаток представлял некоторое сходство с вороньим клювом, что, вероятно, и дало повод назвать все устройство «вороном».

До встречи с неприятелем помост этот оставался поднятым, а затем поворачивался в сторону неприятельского судна: при столкновении с ним или при сближении на такое расстояние, что помост мог быть перекинут на неприятельскую палубу, канат опускался и помост падал; «вороний клюв» пробивал палубу, или, по крайней мере, настолько глубоко впивался в нее, что благодаря своей искривленной форме крепко в ней держался. В то же время солдаты по двое бросались через этот мост; первые двое держали щиты перед собой, а следующие пары ставили их на боковые стенки: тогда на неприятельском корабле начинался рукопашный бой, в котором римляне не имели себе равных. Кому принадлежала идея этих мостков – неизвестно, но успех применения этого изобретения связывается с именем Гая Дуилия.

По преданию, решающему сражению предшествовали две предварительные стычки. Оба консула, по-видимомоу, бросили жребий, кому из них командовать флотом, а кому войсками, находившимися в Сицилии; первое досталось Гнею Корнелию Сципиону, второе – Гаю Дуилию. Сципион не захотел ждать, пока будут готовы главные силы флота, и с 17 кораблями (которые не были снабжены абордажными мостками) отправился вдоль итальянского берега и благополучно прибыл в Мессану; карфагенский адмирал Ганнибал, стоявший с флотом в Панормусе, распустил ложный слух, будто бы жители Липары ждут только прибытия Сципиона, чтобы стать на сторону Рима; слух этот заманил Сципиона к Липаре, где на следующее утро на него напала превосходившая его силами карфагенская эскадра и захватила его со всем отрядом в плен; за это Сципион получил прозвище «ослица» (asina).

После этого Ганнибал с 50 кораблями, как можно предполагать, двинулся навстречу главным силам римского флота, которые шли вдоль итальянского берега, но при этом не принял никаких мер предосторожности; вследствие этого, а также и несчастной случайности, карфагенская эскадра, стоявшая, по-видимому, на якоре и, во всяком случае, не готовая к бою, была захвачена врасплох подходившим в боевом порядке римским флотом и потеряла несколько кораблей.

Как бы то ни было, главные силы римского флота благополучно пришли в Мессану. Здесь Гай Дуилий, передав командование войсками трибунам, принял главное начальство над флотом (возможно, что до этих пор он никогда в жизни не ступал на корабль) и, со свойственной римским военачальникам твердой решимостью, двинулся со 130 кораблями вдоль северного берега острова, на запад, к Панормусу, навстречу своему могущественному морскому сопернику. Со своей стороны карфагеняне уже шли навстречу ему; столкновение произошло у мыса Миле (Милаццо); карфагенский флот насчитывал 120-130 судов и состоял почти исключительно из пентер, а флагманский корабль был той самой гептерой (септиремой), которую карфагеняне захватили у Пирра.

Командовал карфагенским флотом тот самый Ганнибал, беззаботность которого незадолго перед тем привела к потере значительного числа кораблей; урок этот, однако, не сделал его умнее; карфагеняне, в течение целых столетий почти безраздельно господствовавшие на море и давно уже не встречавшие равного себе противника, считали себя в полной безопасности; это привело их к чрезмерной самоуверенности и к пренебрежению даже самыми простыми тактическими правилами: они полагали, что одно их приближение должно устрашить и обратить в бегство неприятеля; такое пренебрежение противником почти всегда бывает наказано, чему настоящий случай служит наглядным примером.

И на этот раз Ганнибал не выслал вперед разведчиков; флот его шел в беспорядке; когда показались римляне, он, имея около 30 кораблей, находился далеко впереди главных сил, и вместо того, чтобы дать последним подойти или хотя бы выстроить в боевой порядок суда, которые были с ним, он с безрассудной смелостью бросился на неприятеля.

Мы неоднократно высказывали мнение, что отвага есть самое важное условие на войне, в особенности в морской войне; смелость является необходимым элементом наступления и всякого крупного успеха; там, где нет этой смелости, надо уметь ее возбудить. У солдат и у младших офицеров смелость никогда не может быть чрезмерной, так как она направляется и держится в известных границах старшими начальниками; даже безрассудная смелость, то есть та, которая действует без надлежащей обдуманности, заслуживает снисхождения. Но в отношении самостоятельного военачальника дело обстоит совершенно иначе: чем выше он поставлен и чем крупнее вверенные ему силы, тем менее он имеет права пренебрегать тщательным взвешиванием всех наличных обстоятельств.

Ганнибалу навстречу шел Дуилий со спокойной решимостью, явившейся результатом его отваги; и, действительно, нельзя было не признать большой смелости за Дуилием, который с только что созданным флотом шел в бой с неприятелем, для которого море составляло его родную, никем не оспариваемую стихию. Однако Дуилий делал это в сознании своей силы, рассчитывая на хладнокровие и строгую дисциплину командиров своих судов и на искусство своих воинов, которые, благодаря новым абордажным мосткам, могли сражаться так же, как они привыкли это делать на суше. Он заранее тщательно взвесил свои шансы против неприятеля, искусного в морском деле, но самонадеянного и имевшего плохих начальников. Карфагеняне заметили на приближавшихся к ним в сомкнутом строю (в каком именно – неизвестно) римских кораблях неуклюжих «воронов». Они, хотя и были удивлены, не приняли никаких мер против них, а ограничились одними насмешками. Однако когда корабли столкнулись нос к носу, римляне тотчас же пустили их в ход. С какой бы стороны карфагеняне ни атаковали – штевень против штевня или проходя вплотную вдоль борта противника с целью обломать ему весла – тяжелые абордажные мостки падали на их палубу и пробивали ее острым крюком; по этим мосткам на их корабли, удерживаемые «вороном» тотчас же устремлялись многочисленные легионеры, защищенные от метательных снарядов стенками, щитами и шлемами.

Карфагеняне были совершенно поражены этим неожиданным способом атаки; в рукопашном бою их солдаты далеко уступали римлянам, которые, кроме того, значительно превосходили их численностью; они были не в состоянии долго сопротивляться, и вскоре все 30 кораблей, с которыми Ганнибал произвел первую атаку, были захвачены, в том числе и флагманский корабль. Адмиралу едва удалось на шлюпке бежать к своим главным силам.

Однако он все-таки не хотел признать сражения проигранным. Так как атака с носа оказалась неудачной, он приказал своим кораблям, превосходившим неприятеля в быстроте и поворотливости, окружить римлян, чтобы атаковать их с бортов или с кормы; римляне, однако, оказались настолько искусными, что сумели парировать этот прием, и атакующий везде встречал угрожающего «ворона», который мог поворачиваться в обе стороны приблизительно на 300 градусов. Понеся значительные потери, Ганнибал, не имея больше никакой надежды на успех, прекратил бой и начал отступать, чему Дуилий со своими тихоходными кораблями не мог помешать.

Карфагеняне потеряли не менее 50 кораблей, 3000 убитых и 7000 пленных; потери римлян были ничтожны. Таким образом, Дуилий в первом же сражении одержал полную блестящую победу, причем не следует упускать из виду, что ему благоприятствовал и случай (не считая того, что ему помог сам Ганнибал, который, имея быстрохные корабли, не уклонился от боя при неблагоприятных для него условиях), так как погода была хорошая и море спокойно .

Вследствие победы при Миле Дуилий получил возможность усилить свою армию экипажами с кораблей, освободить от осады Эгесту, которой грозила серьезная опасность, и снова оттеснить карфагенян в их укрепленные гавани; однако, гораздо важнее этих практических результатов был моральный эффект его победы. Первая в мире морская держава, народ-мореплаватель, который в те времена занимал приблизительно такое же место, как в XIX в. Англия, флот, царивший на всех морях и далеко превосходивший все другие флоты, обладавший укрепленными гаванями на всех значительных пунктах, колониями, рассеянными по всему известному тогда миру, поддерживавший обширнейшую морскую торговлю и потому обладавший громадными богатствами, обеспеченный от атаки с суши, – при первом же столкновении был разбит в его собственной стихии противником, совершенно неизвестным до тех пор на море и обладавшим гораздо более слабым флотом. Подобно тому, как престиж афинского флота был подорван четырьмя последовательными сражениями в сиракузской бухте, так и морское могущество Карфагена было опрокинуто одним ударом.

В этом отношении сражение у Миле заслуживает особого внимания. Объяснения нужно искать не в тактике флота, то есть не в построении и не в применении боевых сил, а в способе действия одного корабля против другого. Афиняне в последнем своем сражении также рассчитывали на абордажный бой, приняв во внимание усвоенный сиракузянами способ атаки с носа. Однако успеха они не имели, так как сиракузяне, благодаря хорошей осведомленности, вовремя узнали об их приготовлениях и приняли необходимые меры (мокрые кожи) против заготовленных ими абордажных крюков. Напротив того, у Миле изобретение римлян явилось совершенно неожиданным для неприятеля, который в своем самомнении совершенно не заботился о том, что делал противник.

Главнейшая задача тактики – обеспечение перевеса в силах в решительном пункте – достигается в тактике флотов численностью кораблей, а в бою корабля против корабля – действием подавляющей массы; в данном случае действие это при помощи «воронов» было достигнуто более искусными и более многочисленными легионерами, действовавшими притом совершенно неожиданно.

Пример сражение при Миле показывает, какое решающее значение может иметь техника для морского боя, и как необходимо внимательно следить за ее успехами во всех странах. В военном искусстве не существует точно определенных условий, которые обеспечивали бы успех: у Риума тихоходные суда с менее опытными экипажами и с неумелыми вождями окружили опытный в таранном бою неприятельский флот и были разбиты, а у Миле, при совершенно сходных условиях, такие же суда одержали блестящую победу.

В Риме вполне оценили значение победы у Миле; Дуилию, помимо других почестей, был назначен триумф, то есть торжественный въезд в Рим; для увековечения победы была воздвигнута колонна, украшенная корабельными носами (columna rostrata), которая, пролежав много столетий под развалинами древнего Рима, в 1565 году была снова извлечена на свет Божий и, вместе с древней надписью, цела до сих пор. В новейшее время Дуилию была оказана почесть тем, что один из крупных итальянских броненосцев получил название «Duilio».

Ганнибал в Карфагене спас свою жизнь при помощи хитрости. «Должен ли я бы атаковать?» – «Да». – «Соответственно этому и получились результаты». Этот вопрос от имени Ганнибала был задан его посланником в карфагенском сенате, причем предварительно он красноречиво изобразил положение Ганнибала, очутившегося во главе старого, издревле владевшего морем флота, в присутствии наглого новичка с тихоходными, неуклюжими кораблями, хотя и снабженными какими-то неведомыми машинами.

Одержав победу на море, римляне получили свободный выбор способа дальнейшего ведения войны, а именно: они могли или 1) настолько ослабить Карфаген, отняв у него Сицилию, Сардинию и Корсику, чтобы вынудить его заключить мир, или же 2) атаковать сам Карфаген, и тем принудить его к заключению мира, если не совсем его подчинить.

Неизвестно по каким соображениям сенат остановился на первом стратегическом плане. Римляне предприняли поход на Корсику, взяли штурмом Алерию и завоевали весь остров. Нападение на Сардинию в 258 году окончилось неудачей; в следующем году оно было повторено, но также не дало результата. На Сицилии тоже не было одержано новых побед: укрепленные города – Панормус, Дрепанум и Лилибеум противостояли атакам; в то же время у карфагенян появился искусный предводитель – Гамилькар Барка.

Происходили случайные бои, которые, однако, не имели большого значения; таков был бой, происшедший в 257 г. до н. э. у мыса Тиндара, недалеко к западу от Миле. Римляне стояли в бухте и заметили проходивших мимо в беспорядке карфагенян; консул спешно подготовил суда к бою и с первыми 10 кораблями бросился на неприятеля, но был им окружен; суда его были потоплены, и лишь он один спасся благодаря тому, что его корабль был особенно хорошо вооружен; ему на помощь вышли главные силы его флота и атаковали карфагенян, потопили 8 судов и захватили в плен 10; обе стороны приписывали победу в этом сражении себе.

При таком способе ведения войны нельзя было ожидать решительных результатов; между тем морская торговля римлян пришла в упадок, и убытки, которые они терпели, превышали убытки карфагенян. Тогда, наконец, они решили последовать примеру Агафокла, переправиться в Африку и идти прямо на Карфаген.

Однако они не хотели браться за это предприятие, подобно Агафоклу, с ничтожными силами. А потому была собрана громадная армия, во главе которой были поставлены два консула: Луций Манлий Вульзон и Аттилий Регул. Флот состоял не менее, как из 330 военных судов – в основном это были пентеры, и лишь флагманские корабли обоих консулов были гексерами (шестерками); кроме того, было множество транспортных судов. С этим флотом римляне весной пошли не прямо на юг через открытое море, что было кратчайшим путем к Карфагену, а, не будучи опытными в навигации, направились вдоль берегов Италии к Мессане. Отсюда они также не пошли вдоль северного берега Сицилии, так как им пришлось бы проходить мимо карфагенских гаваней (Панормуса и других), а направились вокруг мыса Пахинуса, вдоль южного берега острова. У устья реки Гимеры, недалеко от Экномоса, они нашли сорокатысячную армию, готовую к походу, и посадили ее на суда, главным образом, военные, так что на каждую пентеру, кроме 300 человек гребцов, приходилось еще 120 легионеров; таким образом, экипаж флота, не считая транспортных судов, насчитывал 140 000 человек.

Карфагенский флот весной отправился в Лилибеум. Карфагеняне были уже осведомлены о приготовлениях римлян; флот их состоял из 350 кораблей со 150 000 человек экипажа (последняя цифра должна считаться преувеличенной, так как у них на судах не было никакой армии, а при обычной численности экипажа в 375 человек, получается всего только 131 000). Они узнали о выходе римского флота, пошли ему навстречу и встретились с ним у Экномоса. Если не считать Саламинской битвы, на этот раз были собраны самые крупные боевые силы, которые когда-либо участвовали в морском сражении, а именно: 680 кораблей и 290 000 человек (или, по другим данным, 650 кораблей и 270 000 человек).

Римляне разделили свой флот на четыре эскадры по числу легионов, причем четвертая эскадра была сильнее трех первых и состояла из 90 судов, в то время, как остальные имели каждая по 80; первой и второй эскадрами командовали консулы. При построении боевого порядка консулы задались целью, во-первых, не дать карфагенянам воспользоваться своими преимуществами в быстроте хода и в умении маневрировать; во-вторых, прикрыть транспортный флот.

Возлагать на военный флот задачу прикрывать транспортный флот в походе через море в неприятельскую страну прежде, чем господство на море будет вполне обеспечено, должно в принципе считаться ошибочным, так как морской бой заключается в движении и в наступлении, а потому командующий флотом должен иметь возможность беспрепятственно распоряжаться движениями всех своих судов. Между тем, необходимость охранять транспортный флот мешает этому, и таким образом создается противоречие между наступления и необходимостью придерживаться, хотя бы отчасти, оборонительного образа действий.

Консулы пытались примирить эти два требования, для чего им пришлось отказаться от быстрых передвижений и от таранного боя, в чем в те времена, собственно, и заключалась энергичная атака; они выбрали такое построение, которое дает возможность проявить наибольшую наступательную силу при движении вперед, а вместе с тем дает наилучшую защиту против таранной атаки. Они построили свои эскадры клином, внутри которого был поставлен транспортный флот; арьергард расположился позади, что создавало, вопреки тогдашней практике, глубокое построение.

Оба флагманские корабля находились во главе клина, причем к ним примыкала уступами с правой стороны первая, а с левой стороны – вторая эскадра; с тыловой стороны клина шла третья эскадра в строе фронта, ведя на буксире транспортные суда; все построение замыкалось четвертой эскадрой, находившейся также в строе фронта, параллельно и позади третьей эскадры. В виду того, что число кораблей в четвертой эскадре было больше, чем в остальных, концы ее с обеих сторон выдавались за линию транспортов, а правым флангом она, во избежание обхода, примыкала к берегу. Целью этого построения, очевидно, было намерение прорвать клином середину неприятельской линии, воспользоваться перевесом сил, который получался вследствие глубокого построения, и нанести в месте прорыва решительный удар; резерв должен был тем временем охранять все построение от атаки с тыла, а третья эскадра – прикрывать транспорты или, в случае надобности, отвести их в безопасное место.

Построение это казалось выгодным во многих отношениях: 1) оно имело выгоды массивности и глубины, в противоположность обычным длинным и тонким линиям строя фронта; благодаря этому достигалось лучшее сосредоточение сил, 2) оно обеспечивало римлянам перевес сил в пункте атаки, 3) построение уступами лучше всего обеспечивало от атаки таранами, и, наконец, 4) транспортный флот был сравнительно хорошо прикрыт.

Однако это были только кажущиеся преимущества, то есть такие, которых нельзя было долго удержать за собой. В построении этом имелось много серьезных слабых сторон, а именно: а) построение это было чересчур искусственным, так как почти невозможно сохранить порядок в строю уступами из 75-80 кораблей, даже при хорошей погоде, спокойном море и при очень искусных экипажах; б) весь флот вынужден был сообразовать скорость своего хода с шедшими на буксире транспортными судами и в) свобода движения отдельных кораблей, а также дивизионов и других более мелких подразделений, была связана.

Построение это имело наступательный характер, но малая скорость и недостаток гибкости, необходимой в морском бою, противоречили этому характеру (помещение транспортов между третьей и четвертой эскадрами). Это обстоятельство, а также оставление части флота в резерве, доказывает, что авторами этого построения были люди опытные в сухопутной войне, но не понимавшие морской войны.

Карфагеняне, флот которых был также разделен на четыре эскадры, выстроили из них развернутый фронт (в виде полумесяца), причем их правый фланг (третья эскадра), состоявшая из самых быстроходных судов, далеко выдавался в сторону открытого моря за расположение римлян. Четвертая эскадра на крайнем левом фланге шла в кильватерной колонне в строе пеленга, вблизи и вдоль берега.

Как только вершина массивного римского клина подошла к карфагенскому центру, карфагенский адмирал Гамилькар приказал этому центру (первая и вторая эскадры) повернуть и отойти назад. Консул Регул, человек горячий и упрямый, бросился за ними с первой эскадрой, причем в пылу преследования скоро развил полный ход; другой консул последовал его примеру. Таким образом они отделились от третьей эскадры, которая, имея на буксире транспорты, не могла поспеть за ними; вместе с тем соблюдать строй пеленга было трудно, а потому порядок в строю нарушился; вследствие этого хитро задуманное искусственное боевое построение римлян было расстроено уловкой карфагенского адмирала; флот римлян разделился на две части, а строй обеих эскадр, преследовавших неприятеля, был нарушен.

Гамилькар, увидя, что цель его достигнута, и находя, что расстояние между обеими частями неприятельского флота настолько велико, что дает возможность разбить их порознь раньше, чем они успеют подать друг другу помощь, сигналом приказал своему центру сделать поворот кругом и атаковать преследовавших его и уже расстроенных при преследовании римлян с фронта, охватывая их в то же время с фланга и с тыла. Тут завязался горячий бой, главным образом с первой римской эскадрой, к которой вскоре пришла на помощь и вторая. Как только бой перешел на близкую дистанцию, римляне пустили в ход своих «воронов».

Тем временем левый фланг карфагенян продолжал идти вперед и вместо того, чтобы атаковать римлян во фланге, выстроил развернутый фронт и бросился на третью римскую эскадру; эскадра эта тотчас же бросила буксиры, дала транспортам укрыться под берегом в бухте около Финтиаса и приняла бой.

Почти в то же время правый фланг карфагенян (третья эскадра), обойдя неприятельский флот по дуге, подошел к четвертой римской эскадре, успешно атаковал ее во фланг и в тыл, и погнал ее к берегу, в ту бухту, где укрылись транспорты; здесь, однако, римлянам удалось оправиться, выстроить развернутый фронт, и, хотя с большим трудом, отразить карфагенян при помощи «воронов»; последние не решались подойти к римлянам нос к носу. Третья римская эскадра тоже была вынуждена отступить перед неприятелем и укрылась под берегом, так как бой в открытом море давал карфагенянам слишком большие преимущества.

Таким образом бой шел в трех различных, отделенных друг от друга, местах; боевой порядок римлян был совершенно расстроен, но число кораблей с обеих сторон во всех трех местах было приблизительно одинаковое.

Карфагеняне действовали ловко и, по-существу, правильно, но сделали ту ошибку, что ни на одном месте не обеспечили себе такого перевеса сил, который склонил бы победу на их сторону раньше, чем подоспеет к римлянам помощь; а главное – они за четыре года не нашли никакого способа парировать действие «воронов». При таких обстоятельствах решающее значение приобрело искусство в одиночном бою корабля с кораблем, а в этом отношении римляне, благодаря численности и искусству своих легионеров, стояли значительно выше карфагенян.

После продолжительного боя карфагенский центр обратился в бегство, и таким образом освободил первую и вторую римские эскадры, из которых последняя пострадала очень мало. Командовавший ею консул Луций, человек обстоятельный, занялся сбором многочисленных призов, захваченных Регулом, между тем, как последний, видя, что вторая эскадра и транспортный флот подвергаются большой опасности в бухте у Экномоса, тотчас же развернулся, чтобы идти и на помощь и атаковал с тыла нападавшие карфагенские корабли, которые в начале боя входили в состав правого фланга. Командовавший этой эскадрой Ганнон вовремя заметил опасность и обратился в бегство в открытое море, где и спасся почти со всеми своими кораблями. Левый фланг карфагенян, сражавшийся с третьей римской эскадрой, поступил иначе: командовавший этим флангом, которому выступ берега, вероятно, закрывал поле зрения, увлеченный боем не заметил, что Регул, а затем и другой консул, приближаются к нему с тыла, и потерял при последовавшей атаке втрое превосходивших его сил не менее 50 кораблей. Только немногим кораблям удалось уйти из окружавшего их кольца и бежать полным ходом вдоль берега.

Победа была одержана римлянами уже раньше, но крупный материлаьный успех достался им именно в этом месте; они потеряли 24 корабля, которые все потонули, и ни один не достался неприятелю; потери людьми составлили около 10 000 человек. Карфагеняне потеряли около 100 кораблей (64 были захвачены вместе с экипажем, более 30 потоплено) и до 40 000 человек.

Карфагенский флот возвратился в Карфаген; он был настолько ослаблен, что уже не мог противостоять римлянам; последним тоже пришлось идти в гавань для исправления повреждений; они вернулись в Мессану, произвели починки, но не отказались от предпринятой экспедиции и вскоре беспрепятственно высадили около Кульпеи значительную армию. Началась война в Африке.

При описании хода сражения уже отмечены наиболее существенные моменты, имеющие значение с точки зрения военной науки; поэтому нам остается только отметить, что римское построение, при всех своих бросающихся в глаза недостатках, тем не менее в некоторых отношениях исходило из правильных и новых в морской тактике соображений. Здесь мы в первый раз встречаемся 1) с глубоким построением, иным, чем кильватерная колонна, 2) с взаимной поддержкой против таранной атаки и 3) с прорывом неприятельской линии посредством клина.

Надо отдать справедливость смелости этих идей, хотя они и были заимствованы из сухопутной тактики и применены к действиям на море без основательного знакомства с последними. Дальнейшего развития эти идеи не получили, но, тем не менее, сражение у Экномоса представляет интерес для истории морской тактики.

Поход римлян в Африку шел успешно, в руки их попали многие города, и если бы они продолжали решительное наступление, то, вероятно, взяли бы и самый Карфаген, но сенат отозвал одного из консулов с флотом и половиной армии назад; с ними было отослано в Рим не менее 20 000 рабов. Регул остался в Африке только с 15 500 людей и 40 кораблями. Несмотря на это, Карфаген просил мира, но ему было поставлено условием не только отказаться от Сицилии, Сардинии и Корсики, но и выдать свой флот. Принять это условие равнялось бы самоубийству, так как без флота невозможна морская торговля, а без обширной морской торговли Карфаген терял всякое значение; поэтому война продолжалась, но не так, как велась до тех пор; карфагеняне напрягли все свои силы и использовали новые средства.

Гамилькар Барка был вызван из Сицилии, кроме того, в первый раз за большие деньги были приглашены греческие наемники, во главе которых находился искусный военачальник, спартанец Ксантипп; была создана сильная кавалерия и заведено 100 слонов. Вопреки обычаю, главное командование в 225 г. было поручено Ксантиппу, который, благодаря превосходству своих сил и своей тактики, разбил Регула близ Туниса и взял его в плен; только 2000 римлян удалось бежать в Кульпею.

Тогда сенат снова отправил весь свой могущественный флот из 350 кораблей в Африку; карфагеняне выступили им навстречу, но у Гермейского мыса были полностью разбиты в большом сражении, о котором подробных сведений не имеется; в сражении этом они будто бы потеряли 114 кораблей. Вместо того, чтобы возобновить с новыми силами войну в Африке, римляне сами очистили последний удобный для высадки укрепленный пункт – Кульпею: гарнизон был посажен на суда и увезен обратно. Это отступление из Африки является совершенно необъяснимым.

У южного берега Сицилии, у Камарина, флот был застигнут непогодой; римские военачальники не обратили внимания на советы бывших при них опытных моряков, следствием чего была гибель около 280 кораблей и более 100 000 человек; это было самое крупное кораблекрушение, известное в истории.

Римляне немедленно выстроили новый флот, состоявший не менее чем из 220 кораблей; к работе этой, а также и к поставке людей на суда, были принудительно привлечены жители прибрежных городов и областей, причем, применялось жестокое насилие.

В 254 году римляне отправили флот из 300 кораблей против Панормуса, который был взят, также как и остальная часть северного берега Сицилии, до Терм, находившаяся между Панормусом и Гимерой. В этом месте карфагеняне перед этим имели некоторый успех – после оставления римлянами Кульпеи они отправили на остров большую армию со 140 слонами. Надо сказать, что карфагеняне с ужасающей жестокостью обошлись с отпавшим от них населением в Африке – 3000 старейшин были распяты на крестах.

В следующем году к берегам Африки был отправлен римский флот, имевший целью разграбить и опустошить эти берега; однако флот этот, вследствие неопытности капитанов, потерпел аварию в Малом Сырте и вернулся назад в Панормус; отсюда консулы, снова вопреки советам моряков, захотели идти прямо в Остию, но поднялась буря, во время которой погибло 150 судов и около 60 000 человек (у мыса Палинура в Лукании).

Громадные усилия, которые пришлось употребить за двенадцать лет войны, совершенно истощили силы и средства, как самого Рима, так и его морских союзников; сенат также не хотел более рисковать на море, и поэтому решил отказаться от постройки флота и от морской войны и содержать только 60 кораблей для защиты берегов, перевозки войск и конвойной службы; таким образом, он предоставил Карфагену полное господство на море, что было равносильно отказу от победы в войне, от которой зависело не только владение морем, но и вообще мировое господство. Решение это было следствием не проигранных сражений, но следствием недостаточной опытности в морском деле. С развитием знаний и техники человек все более и более подчиняет себе стихии, но сделаться вполне независимым от них ему никогда не удастся, что каждый день доказывается авариями и потерями; поэтому и не следует пренебрегать морским опытом; флот, который старается держаться поближе к берегу, скоро делается неспособным к службе в открытом море.

Тем решительнее повели римляне сухопутную войну в Сицилии: они взяли Термы и другие города; в 251 году консул Метелл разбил карфагенян в большом сражении и захватил у них 120 слонов, что, вместе с другими успехами римлян, заставило карфагенян просить мира, но римляне настаивали на требовании оставить крепость Лилибеум, чтобы окончательно вытеснить карфагенян из Сицилии; на этом переговоры о мире были прерваны.

Римляне решили овладеть Лилибеумом силой и начали осаду, но вскоре увидели, что пока крепость свободно сообщается по морю с внешним миром и получает снабжение всем необходимым, им не удастся ее взять. Поэтому, когда морские союзники их несколько оправились, они решили построить новый флот. При той энергии, с которой они, по своему обыкновению, взялись за это дело, флот (200 судов) был вскоре готов, и в 250 году римляне осадили Лилибеум и с моря: с суши он уже был осажден; это была первая большая осада, которая продолжалась девять лет.

Лилибеум был сильно укреплен, вход в гавань, вследствие отмелей, был очень сложен и возможен только для знакомых с местностью людей или при помощи лоцманов; в виду этого римлянам было невозможно войти в гавань и атаковать город, но, отрезав город с моря, они могли вынудить его к сдаче, тем более, что город имел большое население и гарнизон, состоявший из 10 000 наемных солдат. Осадные работы римлян шли успешно, и в короткое время до полудюжины башен крепостной стены были разрушены; тем не менее, город упорно оборонялся; позади атакованной стены была выстроена другая, а работы римлян очень затруднялись вследствие постоянных вылазок. Со временем дух осажденных стал падать, вожди и солдаты уже поговаривали о сдаче. В это время явилась помощь.

Карфагеняне в течение долгих лет беспрепятственно распоряжались на море, уничтожали неприятельскую торговлю и широко развивали свою; поэтому у них было время и средства на то, чтобы выстроить и содержать большой флот, но вследствие полного отсутствия прозорливости в военных делах они, как только римляне отказались от морской войны, совершенно перестали заботиться о своем флоте; если бы не это, они имели бы возможность атаковать и разбить стоявший перед Лилибеумом римский блокадный флот, на что теперь у них не оказывалось достаточно сил. Кроме того, вследствие блокады Лилибеума они не получали оттуда никаких известий, хотя могли с большой вероятностью догадываться о положении дел в нем. Поэтому они спешно снарядили 50 кораблей, посадили на них 10 000 солдат, погрузили большие запасы продовольствия и вручили начальство над ними опытному морскому военачальнику Ганнибалу, которому приказали как можно скорее выходить в море на помощь осажденному городу.

Ганнибал пошел к Эгатским островам и стал ожидать благоприятного ветра, не будучи замечен римлянами, которые пренебрегали разведкой на море; затем он направился полным ходом в Лилибеум, прорвал застигнутый врасплох блокадный флот, который не решился преследовать его из опасения перед мелями, находившимися в проходе и поблизости от него, и без боя, совершенно спокойно, вошел в гавань; это был первый пример прорыва морской блокады, и пример этот служит доказательством отваги и искусства карфагенского военачальника. Позднее такие прорывы повторялись довольно часто, а во время войны Северных и Южных штатов сделались обычным делом и обратились в своего рода искусство. Такие прорывы удавались чаще, чем можно и должно было бы ожидать, но необходимыми условиями для их успешности являются смелость и хладнокровие предводителя, способность его принимать быстрые решения и точное знание, как кораблей, так и фарватера. Совокупность этих условий встречается нечасто, а для приобретения их необходима долгая практика.

С вновь прибывшими подкреплениями и с прежним гарнизоном, всего 20 000 человек, комендант крепости Гамилькар сделал на другое утро вылазку для уничтожения осадных сооружений; однако римляне ожидали этого и отразили карфагенян, хотя и с большими потерями. Ганнибал, выгрузив все доставленные припасы, в одну из следующих ночей воспользовался береговым бризом и вышел из гавани; он снова без боя прошел через блокирующий флот и направился в Дрепанум (Трапани), отстоявший оттуда на расстоянии всего 14 морских миль.

Карфагеняне опять в течение долгого времени не получали из Лилибеума никаких известий, которыми они очень интересовались; тогда другой Ганнибал, носивший прозвище Родосского, человек благородного происхождения, и притом опытный и искусный моряк, предложил один, на своем собственном корабле прорвать блокаду и привезти известие из Лилибеума. Никто не хотел верить ему, но он надеялся на свой корабль, который, по-видимому, отличался особенной быстротой хода и имел хорошую команду; вместе с тем он рассчитывал и на свое превосходное знание местности, причем в извилистом и трудном проходе гавани Лилибеума у него были свои приметы на берегу и, кроме того, записка, в которой был указан курс, которого следовало держаться. Он также сперва пошел на один из Эгатских островов, Эгузу (Фавиньяно), находившийся в 9-ти морских милях от Лилибеума, а затем воспользовался попутным морским бризом и один, вполне благополучно, днем прошел мимо пораженного блокадного флота.

Командовавший этим флотом консул был вне себя от дерзости прорвавшего блокаду и, чтобы не дать ему возможности ускользнуть на обратном пути, он поставил на ночь десять своих самых быстроходных кораблей у входа в гавань; корабли эти подошли к гавани настолько близко, насколько позволяла глубина воды и, держась на веслах по обе стороны входа, стали ждать выхода Ганнибала. Сам консул стоял невдалеке для наблюдения. Однако это нисколько не испугало Ганнибала; он даже не счел нужным дожидаться наступления темноты, а пустился в путь на глазах у всех; благодаря значительному превосходству в скорости и отличному знанию местности, ему и на это раз удалось вполне благополучно проскочить мимо сторожевой эскадры: по сравнению с быстротой его хода римские корабли как будто стояли на месте. Пройдя мимо неприятеля и отплыв на некоторое расстояние, Ганнибал имел дерзость остановиться, поднял весла и начал издеваться над римлянами; затем он ушел в море, причем, ни один римский корабль не пустился за ним в погоню. Эти рейсы он повторил еще несколько раз, после чего его примеру последовали и другие, что принесло громадное облегчение осажденным в Лилибеуме, которые уже не чувствовали себя совершенно отрезанными от родины.

Римляне понимали, какое значение для осажденного города имела поддержка сообщения по морю, и потому пытались запереть выход из гавани, засыпав его или забив в нем сваи, как это делали Северные Штаты, когда пробовали загородить фарватер Чарльстона затоплением судов, сваями и т. п. Вследствие илистого дна и течения сделать это в главном фарватере не удалось, кроме одного только места, имевшего песчаное дно; на этом месте ночью сел на мель пытавшийся выйти в море корабль – двойник того, на котором ходил Ганнибал, построенный на той же верфи, по тем же чертежам. Он был захвачен римлянами. Они посадили на него лучших людей, выбранных из всего флота и, кроме того, большое число легионеров, и стали подстерегать прорываших блокаду. Вскоре Ганнибал ночью снова благополучно вошел в гавань; в Лилибеуме захват корабля-двойника замечен не был, так что и Ганнибал ничего не знал об этом. Тем более он был испуган, увидев этот корабль, который пустился его преследовать. После долгой погони он увидел, что экипаж другого корабля превосходит его экипаж и нагоняет его. Он решил принять бой, но значительное число легионеров одержало верх над его людьми и, таким образом, и этот быстроходный корабль попал в руки римлян. С этими двумя кораблями, превосходившими все другие своей быстроходностью, римлянам удалось положить конец деятельности прорывателей блокады, подобно тому, как это удалось сделать Северным Штатам, которые в 1864 году начали строить специально для этой цели быстроходные пароходы.

Лилибеуму приходилось сдаться от голода. Делу не могло помочь и то, что осажденным удалось поджечь часть римских осадных машин; поджог был сделан во время сильного ветра, вследствие чего все они сгорели; восстановить их в короткое время у римлян не было возможности, вследствие чего они отказались от активной осады города и ограничились его обложением; они окружили весь город валом и рвом, так что ввоз или вывоз из него стал совершенно невозможным. Однако в 249 году командование римскими войсками приняли новые консулы, а вместе с тем произошла и некоторая перемена обстоятельств.

Судовые экипажи принимали деятельное участие в осаде и при этом понесли значительные потери; обстоятельство это было известно карфагенянам, в том числе и адмиралу Адгербалу, стоявшему с флотом в Дрепануме. Для пополнения экипажей к Лилибеуму было прислано сухим путем 10 000 матросов, которых консул Публий Клавдий Пульхер, принявший главное командование в Сицилии, распределил по всем кораблям. Публий Клавдий рассчитывал воспользоваться моментом, пока Адгербал еще не узнал, что римский блокадный флот снова пополнил свои экипажи и приобрел (как он полагал) полную боеспособность, и уничтожить неприятельский флот внезапной атакой его в Дрепануме. С этой целью он вышел ночью со 123 кораблями (некоторые авторы называют гораздо большую цифру) из Лилибеума, рассчитывая пройти вдоль берега в кильватерной колонне и на рассвете войти в гавань Дрепанума, отстоявшую всего в 14 морских милях; однако, как это часто случается при ночных экспедициях с малонадежными и плохо обученными войсками, если заранее не обдуманы тщательно все местные условия, отряд сильно запоздал. Кроме того, Клавдий сделал промах, поставив свой флагманский корабль в самом хвосте длинной колонны, так что лишился возможности иметь общее наблюдение и фактически выпустил управление эскадрой из рук.

Вследствие этого, хотя наступление римского флота действительно озадачило Адгербала, он, тем не менее, успел посадить людей на суда; он стал во главе своего флота, и, чтобы не быть атакованным в тесном месте, повел его в кильватерной колонне из гавани, вдоль тянущихся к западу отмелей и островков, в открытое море; затем он повернул влево и пошел к югу, вдоль берега, параллельно шедшей к северу римской кильватерной колонне, и прошел мимо всей этой колонны до последнего ее корабля. Тем временем корабль, возглавлявший колонну, не руководимый консулом и следуя полученному ранее приказанию, вместо того, чтобы атаковать карфагенян или идти за ними, стал входить через узкий проход в тянущуюся к востоку гавань. Клавдий заметил, наконец, что рассчитанный им удар не удался и что карфагенский флот, вместо того, чтобы оказаться запертым в гавани, грозит обойти и атаковать его в море, приказал повернуть кругом и выстроиться против неприятеля в боевом порядке; но тут, при попытке выйти из тесной гавани через узкий проход, в то время, как другие корабли продолжали еще входить в нее, произошло большое замешательство, вызванное тем, что на веслах работало большое число новых неумелых людей. Корабли сталкивались друг с другом так, что некоторые из них еще до начала сражения вышли из строя. Между тем, корабли еще не вошедшие в гавань стали выстраиваться развернутым фронтом у самого берега, очень отлого спускавшегося в море, причем, корма их оказалась так близко к берегу, что при малейшем движении назад корабли должны были неминуемо сесть на мель; выходившие из гавани корабли, насколько было возможно пристраивались к этому фронту. Раньше, чем закончилось это построение, Адгербал повернул свои корабли одновременно на 8 румбов (90 градусов) влево и атаковал римлян.

Сближение противников произошло, таким образом, штевнями; если бы строй был в полном порядке и при нормальных обстоятельствах, римляне имели бы возможность отразить неприятеля посредством абордажных мостков, как это случилось ранее при такой же обстановке; но на этот раз обстоятельства сложились для них неблагоприятно. Во-первых, правый фланг их находился в беспорядке, и некоторые корабли уже были повреждены, что повлияло на их способность маневрировать; во-вторых, способность маневрирования и всех остальных римских кораблей была неудовлетворительной вследствие того, что на веслах было много новых, совершенно неумелых людей; в-третьих, римские корабли были лишены возможности приходить друг другу на помощь, и каждый из них должен был сражаться на своем месте, так как при движении вперед они подвергались неприятельской атаке со всех сторон, а при движении назад рисковали сесть кормой на мель; для того же, чтобы сделать обход сзади, не хватало места; и, наконец, в-четвертых, не было на лицо надлежащего руководства, так что с самого начала возникла растерянность среди людей.

Карфагеняне, наоборот, имели позади себя свободное море, могли беспрепятственно передвигаться и, по мере надобности, могли сосредотачивать свои силы; они могли входить в промежутки между неприятельскими кораблями и атаковать один корабль двумя или тремя судами одновременно с разных сторон. Таким образом, им представлялась возможность использовать свою подвижность; кроме того, во главе их, в лице Адгербала, стоял искусный адмирал, который умел их воодушевить. Вследствие этого сражение вскоре приняло неблагоприятный для римлян оборот: несколько кораблей, которые выдвинулись вперед для атаки, были потоплены, другие сели на мель или наткнулись на скалистые островки; больше всего пострадал правый фланг, против которого карфагеняне бросили основные силы.

Консул Клавдий, увидев, что сражение проиграно, бросился бежать на своем корабле (он был на левом фланге) вдоль берега к Лилибеуму; с ним вместе удалось уйти приблизительно 30 кораблям, все остальные были уничтожены или захвачены в плен – всего 93 корабля и 40 000 человек экипажа, а по другим сведениям, даже 137 кораблей, экипаж которых должен был доходить до 50 000 человек. Это было единственной морской победой карфагенян в этой продолжительной и преимущественно морской войне, длившейся 24 года; но зато эта победа была и самой решительной, так как сами карфагеняне ни в одной битве не теряли более трех четвертей своих кораблей.

Выводы, которые можно сделать из этого сражения очевидны:

1) было неправильно идти в бой, имея в составе экипажей большую часть новобранцев;

2) так же неправильно было предполагать, что корабли с такими экипажами будут в состоянии точно рассчитать ночью свое движение, чтобы произвести атаку на рассвете; с людьми, недавно поступившими на службу, необходимо было соблюдать осторожность в расчетах;

3) было ошибкой выстраивать для такой атаки многочисленный флот в кильватерную колонну, которая неизбежно должна была ночью расстроиться; головной части пришлось одной начинать атаку, и она легко могла быть разбита раньше, чем подоспеет арьергард.

Особенного же внимания заслуживает плохое руководство флотом. С первого взгляда очевидно, что командующий флотом, занявший со своим кораблем место в самом конце походной кильватерной колонны, голова которой должна была начать атаку, сделал грубейшую ошибку. Он потерял возможность следить за общим ходом дела, не мог в непредвиденных случаях отдать никакого распоряжения, флагманский корабль его уже не являлся руководящим для всего флота, а, наоборот, сам должен был следовать за движениями остальных судов; одним словом, он совершенно выпустил из рук управление флотом. В данном случае командовавший авангардом получил, очевидно, приказание ввести голову колонны в гавань Дрепанума и атаковать карфагенские корабли, которые предполагалось захватить врасплох и без экипажа. Вследствие значительного запоздания карфагенский флот успел выйти из гавани еще до того, как в нее вошла головная часть атакующей колонны; таким образом, объекта атаки уже не было на предполагаемом месте, но у командовавшего головой колонны не хватило сообразительности или решимости, а, может быть, и того и другого вместе, самому сделать соответствующие изменения, то есть начать преследовать уходившего неприятеля; он продолжал механически выполнять полученное первоначально приказание, несмотря а то, что приказание уже совершенно не соответствовало положению дела; получить же новые указания он не имел возможности, так как командующий флотом находился далеко позади; действительно, он так и не получил своевременно этих указаний. Отсюда и произошло замешательство в узком проходе в гавань, аварии и беспорядок на правом фланге.

Проигрыш этого сражения должен был быть приписан, главным образом, плохому руководству флотом, которое выразилось, прежде всего, в том, что командующий флотом занял совершенно неподобающее ему место, а затем и в отсутствии надлежащего соглашения между ним и командующим передовой частью эскадры. Вопрос о месте, которое является наиболее подходящим для адмирала, чрезвычайно важен, и мы вернемся, может быть, к нему впоследствии, здесь же ограничимся общим замечанием: наиболее подходящим местом для адмирала является то, с которого он лучше всего и вернее может руководить действиями флота.

Успехи карфагенян на море не ограничились победой у Дрепанума; после этой победы Адгербал отправил одного из начальников эскадр, Картолона, со 100 кораблями в Лилибеум для уничтожения остатков блокадного флота. Чтобы выполнить как следует эту задачу, а не так, как это сделал Клавдий, Картолон подошел на рассвете к Лилибеуму, захватил несколько римских кораблей, другие (вероятно, стоявшие на мели) поджог и, таким образом, открыл осажденному городу сообщение с морем; вслед за тем, услышав о приближении нового римского флота, он ушел, следуя вдоль южного берега.

В то время, как Клавдий ушел к Лилибеуму, второй консул 249 года, Луций Юний, с большим транспортным флотом для снабжения припасами армии, осаждавшей этот город прибыл под сильным прикрытием в Мессану; здесь к нему присоединились другие корабли, так что весь флот состоял из 120 военных и почти 800 транспортных судов. Из Мессаны они пошли в Сиракузы, где надо было взять еще запасы зерна. В виду спешности дела, к Лилибеуму были отправлены вперед квесторы с половиной транспортного флота и эскадрой пентер. Картолон подстерег их и настиг недалеко от Эномоса, но квесторы были уже предупреждены высланными вперед разведочными судами, и, считая себя слишком слабыми, чтобы принять сражение, успели укрыться в бухте небольшого дружественного римлянам городка – Финтиаса. Они немедленно добыли имевшиеся в городе метательные машины, установили их на скалистых выступах, окружавших бухту, и, таким образом, устроили для защиты флота береговую батарею.

Картолон атаковал эту батарею, но встретил серьезное сопротивление, и убедившись в силе оборонительных сооружений, удоволствовался захватом нескольких кораблей, а затем стал для наблюдения на якорь, недалеко к востоку от города. Он организовал наблюдение за всем происходящим при помощи разведочных судов, от которых вскоре узнал о приближении со стороны мыса Пахинуса консула Юния со второй половиной флота. Чтобы не быть вынужденным сражаться сразу с обеими частями флота, которые вместе превосходили его численностью (120 кораблей против 100), он немедленно снялся с якоря и пошел навстречу Юнию, который ничего не знал о положении квесторов у Финтиаса. Он встретил его у Камарина и, так как Юний тоже не желал вступать в бой, вынудил его стать на якорь у скалистого берега. Римляне всегда избегали открытого моря, карфагеняне как моряки, наоборот, стремились к нему. Атаковать римлян на этом месте Картолон счел неудобным и стал на якорь посередине между обоими римскими флотами, так что мог наблюдать за ними и получать от своих разведочных судов сведения о том и о другом. Между тем, появились признаки приближавшейся неблагоприятной погоды, и ветер задул с юго-запада. Опытные в морском деле карфагеняне оставались на месте, пока опасность еще не угрожала, а затем своевременно снялись с якоря и ушли в открытое море; пользуясь попутным ветром, они обогнули мыс Пахинус и стали в безопасности у восточного берега. Оба римских флота, ничем не защищенные от бури, были выброшены на берег и погибли; не спасся ни один корабль, причем, пошло ко дну более 900 судов, на которых было, вероятно, до 60 000 человек экипажа.

После этих ужасных потерь сенат снова решил прекратить морскую войну, но за это время римские арматоры начали заниматься каперством, как прибыльным делом; правительство поощряло их и оказывало им поддержку, снабжая их кораблями. Тогда они стали предпринимать крупные разбойничьи походы с сильными эскадрами, причем не ограничивались захватом призов и подрывом карфагенской торговли, но делали даже высадки на неприятельских берегах. Они опустошили часть Африканского берега, обложили контрибуциями или сожгли многие города, в их числе значительный приморский город Гиппон; таким образом, неприятелю был нанесен большой ущерб. Тот факт, что не только отдельные римские каперы, но даже целые эскадры могли нарушить безопасность плавания после того, как римское правительство прекратило войну, служит новым доказательством неспособности карфагенского правительства к ведению морской войны и вообще к военному делу. В битве у Дрепанума карфагеняне не понесли сколько-нибудь значительных потерь, а на южном берегу при уничтожении бурей громадного римского флота не потеряли ни одного корабля; таким образом, в их распоряжении был сильный военный флот, а также необходимые средства для увеличения его по мере надобности; не было у них недостатка и в искусных военачальниках: Адгербал показал себя при Дрепануме решительным, а вместе с тем осторожным и энергичным адмиралом, который умел держать в руках свой флот и своих подчиненных; Картолон также толково и дельно выполнил данные ему поручения.

Имея такие средства и пользуясь превосходством своих кораблей в быстроте хода, карфагеняне могли бы установить такой контроль на море, что даже отдельные капер едва ли решился бы выйти в море, не говоря уже о целой эскадре, которая грабила далекий Африканский берег. Между тем, карфагеняне пренебрегали своим флотом, тогда как отрезав все морские сообщения и разоряя побережье, они могли бы нанести римлянам такой вред, что в течение года принудили бы их к миру. Это было тем более возможно, что в течение целых семи лет (248-241 гг. до н. э.) на море не появлялось никакого римского флота. Ведение войны в Сицилии и ее окрестностях взял на себя Гамилькар Барка (молния). Он стал вести войну по новому, независимо от Карфагена, поскольку сам стал добывать при помощи флота необходимые для этого средства. Он воспитал собственную армию и вселил в нее свой дух. Сперва он направился в южную Италию, разорил и обложил контрибуцией берега Локриума и Бруциума; затем, он пошел в Панормус и занял возвышенность Геиркте (Monte Pellgrino), находившуюся на западном конце бухты и спускавшуюся в нее крутым обрывом; возвышенность эта представляла плато длиною в две морских мили и высотой от 345 до 400 метров, посередине которой имелась вершина, высотой в 620 метров, представлявшая отличный наблюдательный пункт; на этой возвышенности Гамилькар, опираясь на свой флот, держался почти три года. Отсюда он постоянно угрожал с моря и с суши Панормусу, который находился на расстоянии всего двух километров; римлянам приходилось быть постоянно настороже, и они были вынуждены поставить у подошвы горы свой отряд. С этим отрядом у карфагенян происходили почти ежедневные стычки, причем употреблялись всевозможные хитрости; однако до решительного сражения Гамилькар дела не доводил, а прогнать его с горы римляне не могли.

Эскадра Гамилькара производила набеги на берега Южной Италии до самого Неаполя и даже севернее его, доставляла припасы для армии и поддерживала сообщение. Тем временем, осада Лилибеума с суши продолжалась, но так как сообщение с морем было свободно, то город продолжал держаться. По-видимому, с целью быть ближе к нему, Гамилькар очистил возвышенность Геиркте, пошел к Дрепануму и неожиданно захватил город Эрикс, стоявший на горе того же имени, на высокой крутой террасе. Вершину горы, имевшую около 790 метров высоты так же, как и подошву ее, занимали римляне и, таким образом, Гамилькар был ими почти совершенно окружен, имея для сообщения с морем и флотом только трудную кружную дорогу. Тем не менее, ему удалось удержаться и здесь в течение двух лет, ведя непрерывные бои и причиняя римлянам большой вред. Эскадра его за это время, по-видимому, потеряла свое боевое значение; во всяком случае, она уже не играла никакой роли в приближавшейся развязке. Так тянулась война до 242 года, причем Рим нес большие потери; взять Лилибеум с суши было невозможно, а против Гамилькара и его прекрасно организованной армии римляне тоже ничего поделать не могли. Такое положение дела продолжалось семь лет без всякого изменения, и только каперская война на море шла своим чередом. Несмотря на это, сенат не хотел возобновлять крупных операций на море, хотя и было вполне очевидно, что развязки можно добиться только там; к тому же и казна была пуста. Тогда арматоры, которые занимались каперством и другие богатые римляне предложили дать в распоряжение государства флот, который мог бы положить конец войне, подрывавшей торговлю и причинявшей неисчислимые потери государству; при этом они ставили единственное условие, чтобы в случае победы расходы им были возмещены. Нельзя не удивляться такой крупной жертве, которая, хотя и приносилась в собственных интересах, но, тем не менее, служит доказательством высокого патриотизма. С обычной энергией римляне принялись за осуществление нового плана, причем, основываясь на 18-летнем опыте, повели дело более искусно и с большим знанием дела, чем в прежнее время. За образец был взят корабль Ганнибала Родосского; по этому образцу было выстроено 200 быстроходных пентер, с которыми в начале лета 242 года консул Гай Лутаций Катул отправился в Сицилию.

Карфагеняне с обычной преступной беспечностью нисколько не думали о том, что делается у неприятеля; они даже отозвали стоявшую обычно у Дрепанума эскадру, в которой в этот момент не было настоятельной нужды, и поэтому, когда Катул подошел к Дрепануму, он не нашел там никакого неприятеля и мог немедленно установить блокаду, как этой гавани, так и Лилибеума; вместе с тем оказался отрезанным и подвоз припасов Гамилькару, находившемуся в Эриксе. Катул тотчас же распорядился выстроить укрепления вокруг Дрепанума, которые в то же время защищали его со стороны Эрикса, и начал осаду города. Вместе с тем он неустанно упражнял свой флот, который вскоре очень усовершенствовался и, в ожидании атаки карфагенян, озаботился организацией разведки.

Карфагеняне тем более были поражены известием о появлении нового римского флота, что считали себя в полной безопасности; они поспешно собрали все суда, какие только могли, чтобы снабдить припасами Гамилькара, Дрепанум и Лилибеум, которые очень скоро начали ощущать недостаток во всем. К началу 241 года они собрали около 250 судов, из которых, впрочем, часть была купеческими кораблями; но офицеров, солдат и рабов для работы на веслах не хватало, так как заранее никто ни о чем не позаботился. Между тем, опасность грозила неминуемая – не оставалось ничего другого, как посадить на суда совершенно необученных людей. Затем на все корабли, в том числе и на военные, было погружено, сколько было возможно, всяких припасов. С этим флотом, который скорее можно было назвать вооруженным конвоем, в начале марта 241 года вышел в море из Карфагена Ганнон, которому было поручено командование им.

Подобные случаи повторялись и в наши дни: транспортный флот выходил в море, на котором господство не было завоевано, и двигался прямо на неприятеля без предварительно разведки, без какой-либо хитрости и уловки – просто прямо вперед. Такое случалось и во время японо-китайской, и испано-американской, и русско-японской войны. Японские транспортные флоты с войсками совершали свои походы гораздо раньше, чем японцы разбили и заблокировали китайский флот. Американцы тоже отправили армию в С. Яго, не обеспечив себя достаточно от возможного нападения испанского флота. Что же касается до похода Рожественского, то, конечно, флот Рожественского не может быть назван транспортным флотом. В литературе, правда, неудача Рожественского часто связывалась с его заботой о транспортах (базой при себе).

Ганнон отлично сознавал свою слабость и потому предполагал сперва идти в Дрепанум, выгрузить там с военных кораблей запасы, взять на борт Гамилькара, которого римляне очень боялись, с его храбрыми и искусными солдатами, и затем уже атаковать блокадный флот у Лилибеума. Предварительно он зашел в Гиеру (Maritima), чтобы выждать благоприятного ветра.

Однако Ганнон ошибся в своем мнении о Катуле. Последний своевременно узнал о выступлении Ганнона и собрал весь свой флот у острова Эгузы, посадив на него лучших солдат. В то время как показались карфагеняне, дул благоприятный для них свежий западный бриз, который вызвал настолько сильное волнение, что у Катула возникло сомнение в возможности сражаться при таких условиях; однако, основываясь на полученных сведениях о плохом состоянии неприятельского флота, он все-таки решился на бой; к тому же, выйдя в море он убедился, что благодаря усиленным упражнениям командиры судов могли отлично держать их в руках и действовать в бою. Он выстроил флот в линию между Эгузой (Фавиньяно) и Форбантией (Бранцо) и двинулся навстречу приближавшимся под парусами при свежем бризе карфагенянам, преграждая им путь.

Случай благоприятствовал на этот раз Ганнону и давал ему еще лишний шанс на успех; он имел возможность:

а) воспользоваться свежим бризом и прорваться через римский флот, с трудом подвигавшийся на веслах по неспокойному морю, как это сделал Ганнибал, прорвавшийся при благоприятном ветре через флот, блокировавший Лилибеум;

б) послать вперед свои транспортные суда, а самому медленно следовать за ними в боевой готовности и помешать римлянам преследовать их;

в) наконец, попытаться обойти римский строй по дуге и, воспользовавшись преимуществом хода под парусами, постараться уйти от неприятеля.

Адгербал, наверное, избрал бы одно из этих решений, но Ганнон не обладал его талантом. Он знал, что его корабли далеко уступают в боеспособности римским, ему едва удалось выстроить в порядке свой флот раньше, чем он подошел к римлянам, тем не менее он распорядился убрать паруса и со своими неопытными гребцами – рабами и солдатами, принял бой на веслах.

В исходе сражения сомнений быть не могло; дело решилось при первом же столкновении; в результате 50 карфагенских кораблей было пущено ко дну, 70 захвачены вместе с экипажами; остальные 130 спаслись благодаря тому, что перед самым столкновением поставили паруса и ушли в сторону; так как ветер дул к северу, они направились назад в Гиеру.

Катул возобновил блокаду Лилибеума и Дрепанума. Надежды на выручку уже никакой не было, и гарнизонам обоих городов, а также армии Гамилькара приходилось сдаваться от голода. Тогда карфагеняне дали Гамилькару неограниченные полномочия на переговоры о мире, который был вскоре заключен между двумя искусными и благородными предводителями – Гамилькаром и Катулом. Впрочем, в Риме мирным условиям был придан еще более суровый характер. Карфаген обязался:

1) очистить Сицилию и не вести войны с Гиероном;

2) уступить Корсику, Сардинию, Мальту и все другие острова, расположенные между Сицилией и Африкой;

3) уплатить в течение десяти лет 3200 талантов контрибуции.

Так окончилась, победой сухопутных сил над морскими, 24-летняя война, как это было и в Пелопоннесской войне. Карфаген в 264 году так же господствовал над западной частью Средиземного моря, как Афины в 431 году над восточной его частью; он содержал многочисленный военный флот, не имевший себе равного, обладал множеством колоний, которыми правил самовластно и сурово, монополизировал в своих руках всю морскую торговлю, приносившую ему несомненные богатства; море служило ему такой же защитой, как Афинам служили защитой их неприступные стены, и победить его можно было только на море. Сходство обеих войн, продолжавшихся с переменным успехом в течение почти одинакового периода времени, заключается в том, что и та и другая война закончилась решительным поражением господствовавшей на море державы, причем, поражение это было достигнуто довольно легко в сражении, не представляющем особенного тактического интереса.

Для решения вопроса, неизбежно ли поражение морской державы в борьбе с сухопутной, необходимо подробнее рассмотреть условия, в которых находилась та и другая сторона, а также действия обеих сторон в стратегическом и тактическом отношениях.

Римляне были крепко сплоченным, суровым, храбрым и воинственным народом, неуклонно проводившем завоевательную политику; в непрерывных войнах, продолжавшихся в течение целых столетий, они покорили всю Италию, победили Пирра, причем, им не приходилось прибегать к дальновидным стратегическим планам; враждебные армии просто шли друг на друга и затем сражались; весь вопрос заключался в тактике, и в этом отношении римляне приобрели громадный опыт, который касался, однако, исключительно сухопутной тактики. С морем, как театром войны, они едва были знакомы и не чувствовали к нему влечения.

В виду этого, успев по беспечности карфагенян переправиться в Сицилию, они попытались добиться решительных результатов войной на суше, и только после того, как им не удалось добиться этого в течение четырех лет, они решились начать морскую войну и немедленно, с удивительной энергией, привели это решение в исполнение.

Правильно оценив тот единственный пункт, в котором они превосходили своего противника, они изобрели и энергично пустили в ход прием, при котором превосходство это могло получить наилучшее применение; это и дало им блестящую победу в первом же сражении; однако вместо того, чтобы, по своему обыкновению, тотчас после этой победы наступить прямо на горло врагу, они применили прием, обычный в морской войне, и хотели принудить противника к сдаче, напав на его отдаленные владения.

Эта стратегия в течение еще четырех лет не давала положительного результата, и тогда только они решились нанести врагу прямой удар всеми силами, несмотря на то, что для этого приходилось, не владея морем, посадить армию на суда и переправить ее на неприятельскую территорию, что само по себе являлось недопустимым риском; все это удалось им настолько, что впереди уже виден был верный успех, как вдруг, по совершенно необъяснимым причинам и без видимых оснований, они отозвали назад большую часть своей армии и флота, после чего остаток первой был уничтожен неприятелем.

Вместо того, чтобы исправить ошибку и, удвоив усилия, добиться победы, они, одержав новую крупную победу у неприятельских берегов, оставили последний свой опорный пункт на этих берегах, который мог служить удобным местом для высадки армии. Потерпев затем большие потери не от неприятеля, а от собственного незнакомства с морским делом и от упрямства своих предводителей, они окончательно отказались от морской войны и ограничились сухопутной войной в Сицилии; таким образом, они снова возвратились к тому способу действий, который шесть лет тому назад сами признавали неэффективным, и опять получили тот же отрицательный результат.

Тогда они снова начали строить флот; дело пошло лучше, Лилибеум был осажден, но тут смена командования все испортила. Бестолковые действия нового консула Клавдия Пульхра против карфагенского флота у Дрепанума и неумелость другого консула у Камарина погубило их обоих, после чего римский сенат уже не захотел иметь больше дела с флотом, однако, мира не заключил. Таким образом, в ведении войны наступило относительное затишье, продолжавшееся не менее семи лет, во время которого противники продолжали ослаблять друг друга и на море и на суше.

Этот недостаток решимости и последовательности был совершенно противен характеру римлян, и потому вызвал неудовольствие народа; дело дошло до того, что торговля и вообще всякий обмен были окончательно подорваны и никакой надежды на улучшение дела не было. Сильнее всего, конечно, страдали интересы арматоров и крупных купцов, а также и всех тех, кто жил морской торговлей или извлекал из нее выгоды. Это привело к взрыву присущего каждому римлянину глубокого патриотизма: арматоры, крупные коммерсанты и т.п. принесли громадные жертвы и предоставили в распоряжение государства большой, снаряженный флот, чтобы закончить войну, исход которой мог решиться только на море.

Настроение это, конечно, повлияло и на выбор консула Катула. Таким образом, Рим был обязан счастливым окончанием этой войны не сенату или народному собранию, а беспримерному патриотическому подъему, который претворился в великий подвиг. К благоприятному окончательному результату привели основные черты римского характера: твердость, решимость, настойчивость, верный взгляд на дело и практическая сметливость, затем – воинская доблесть, любовь к отечеству и искусство военачальников.

Из изложенного выше видно, насколько в начале войны в Риме отсутствовало правильное понимание приемов ее ведения, и как понимание это постепенно вырабатывалось; то обстоятельство, что от этих приемов римляне впоследствии снова отказались и даже несколько раз совершенно прекращали морскую войну, что затянуло войну еще на полтора десятилетия, должно быть объяснено природным отвращением к морю и к морскому делу и вытекающим отсюда полным непониманием его.

Флот был для римлян только крайним средством, к которому они относились, если можно так выразиться, как к неизбежному злу; вследствие этого флот никогда не был предметом гордости, и к нему всегда относились, как к пасынку; служба во флоте всегда ставилась ниже службы в армии, офицерами были большей частью не римляне или италийцы, а италийские греки. Римляне всегда держались подальше от воды, и в этом заключалась причина, по которой римский флот немедленно приходил в полный упадок, как только исчезала непосредственная нужда в нем.

Тем более приходиться удивляться тому, что римляне несколько раз, с затратой колоссальных средств, создавали большие флоты, и что они с первого же раза сумели искусно применить их в бою, несмотря на то, что командовали ими неопытные, менявшиеся каждый год консулы. Исходя из тактики сухопутного боя, они с самого начала, вопреки существовавшим до того времени обыкновениям, стали применять массивное, глубокое построение, которое в связи с абордажной тактикой вполне соответствовало их целям. Неудача, постигшая у Дрепанума римскую кильватерную колонну, объясняется неумелым командованием нового консула, действовавшего против опытного Адгербала. Как раз обратное можно сказать про линию развернутого фронта в последнем сражении у Эгатских островов.

Для римлян гораздо более опасным врагом, чем карфагеняне, было непонимание морского дела их собственными военачальниками; потери их от кораблекрушений во много раз превосходили потери в боях. Если бы римляне с самого начала стали на правильный путь, и, оценив значение морской силы, создали флот на тех же основаниях, как и сухопутную армию, с постоянными экипажами для него и особым римским корпусом офицеров, то со временем в этом флоте развилось бы понимание морской стратегии и тактики, и война могла бы закончиться гораздо скорее.

Несмотря на свою постоянно менявшуюся, часто не соответствовавшую обстоятельствам, а иногда и совершенно ошибочную стратегию, несмотря на неповоротливую тактику и на ужасные катастрофы, которым не раз подвергался их флот, римляне, тем не менее, одержали победу над великой, старинной морской державой; обстоятельство это могло бы повести к заключению, что морская держава вообще не может успешно вести войну против сухопутной; но такое заключение было бы неправильно: причина конечного успеха римлян заключалась в том, что их стратегия и тактика, изобретенные и применяемые новичками в морском деле, несмотря на крупные недостатки, все-таки должны считаться блестящими по сравнению с тактикой и стратегией карфагенян.

Этот поразительный факт может быть объяснен только тем, что карфагеняне совершенно не обладали правильным пониманием основ могущества своего государства, значения господства на море и значения военного флота, стоящего на высоте современных требований и правильного применяемого к делу.

Их корабли, их моряки, их рабы-гребцы были лучшими в мире; в течение столетий они были господами на море и жили в глубоком убеждении, что это есть непреложный факт; только этим, и их врожденным нерасположением к войне, может быть объяснена неспособность к военному делу и та полная беспечность, с которой они к нему относились.

Благодаря широкому развитию судоходства они имели возможность расширить свой кругозор и приучиться более сознательно смотреть на то, что делалось на свете, но они оставались слепы к надвигавшейся все ближе опасности, грозившей им из Рима. В то время, как римляне гигантскими шагами расширяли свою власть на суше, карфагеняне своими торговыми договорами 348 и 306 годов все более и более стесняли их на море, но при этом совершенно упускали из вида, что в международных отношениях поддерживать стеснительные для другого народа постановления можно только открытой силой; таким образом, они провоцировали войну, но при этом ничего не сделали для ее подготовки.

После покорения Бруциума карфагенянам следовало всеми средствами (в которых недостатка у них не было) стараться завладеть Мессаной и сделать ее неприступной, чтобы затруднить римлянам переправу в Сицилию; однако они медлили и ограничивались полумерами. Затем им следовало во что бы то ни стало помешать переправе римской армии на этот остров; средство для этого – флот – у них имелось, но, несмотря на опыт, который они пережили 20 лет тому назад в войне с Пирром, они и этим пренебрегли: сообщение римлян с Сицилией происходило так же свободно, как если бы она соединялась с материком.

Они не давали себе труда интересоваться тем, что делалось у их противника как перед войной, так и во время войны, пока она продолжалась; поэтому они ничего не знали о таких крупных и важных событиях, как постройка и снаряжение новых флотов в 260, 249 и 242 годах; каждый раз это являлось для них полной неожиданностью и вынуждало их к спешным и торопливым мерам противодействия. В тактическом смысле постановка осведомительного дела также была совершенно неудовлетворительна (кроме Карфагена в 249 году).

Они не сумели решительно и последовательно действовать своим флотом, иначе ущерб, нанесенный римлянам, был бы гораздо значительнее. Правда, они подорвали римскую торговлю, разорили в нескольких местах побережье, но, например, о блокаде Остии и речи не было; при громадном протяжении береговой линии Италии они могли причинить римлянам несравненно больший вред, что особенно удобно было сделать, заняв на продолжительное время укрепленные пункты на берегу или на островах вблизи берега.

Самой же крупной ошибкой было то, что карфагеняне начинали энергично действовать только тогда, когда им угрожала непосредственная опасность, а как только неприятель переставал им угрожать, они снова утрачивали всякую энергию и бездействовали. Они не использовали ни первого трехлетнего, ни второго семилетнего перерыва в морской войне для усиления своего флота и более энергичного ведения войны; мало того, как только они перестали опасаться атаки неприятеля с моря, их собственный флот немедленно пришел в полный упадок; все это были непростительные ошибки, за которые проигрыш войны должен считаться заслуженным и справедливым возмездием.

Впрочем, в тактическом смысле и карфагеняне не упускали случая действовать наступательно, что объясняется тем, что у них, как у старых моряков, наступательная тактика всосалась в плоть и кровь. Однако в первом же сражении у Миле они проявили ту же преступную беззаботность, вытекавшую из пренебрежения к неприятелю, как и в области стратегии: с тридцатью передовыми кораблями, не выстроив их даже в боевой порядок, карфагенский адмирал двинулся прямо против вчетверо сильнейшего неприятеля, который при первой же стычке захватил все эти корабли благодаря абордажным мосткам и многочисленным легионерам. Сделанная впоследствии попытка окружить римлян и атаковать их сразу со всех сторон не увенчалась успехом, так как римляне, избегая маневрирования, выстроили свои корабли по окружности. Ганнибал счел тогда сражение проигранным и оставил поле битвы за римлянами; если бы он этого не сделал, Дуилий мог бы оказаться в очень тяжелом положении, так как во время движения всем его кораблям невозможно было бы держаться носом в сторону неприятеля. Впрочем, сторона, захваченная врасплох, часто теряет мужество и преждевременно признает себя побежденной.

Замечательно, что карфагеняне за все время долгой войны не придумали никакого средства против «воронов», что служит доказательством полного отсутствия технической изобретательности и искусства; сами они не применяли этого приспособления, по-видимому, потому, что на это у них не хватало мужества и доверия к своим солдатам.

О неудовлетворительной тактике при Экномосе и о неправильной тактике у Эгузы уже было сказано; здесь мы добавим только несколько слов по поводу тактики, примененной карфагенянами в 249 году, когда они одержали единственную победу за все время этой долгой морской войны. Адгербал, как и Картолон, проявили большую осторожность и присутствие духа, а первый, кроме того, и большую энергию; это были прекрасные морские вожди, которые умели держать в руках боевую силу и в тактическом смысле действовали очень успешно. Однако имена их уже не упоминаются в связи с дальнейшими событиями: по всей вероятности, наградой им была черная неблагодарность, как это случалось с победоносными вождями и в Афинах во время господства демагогов. Ксантипп, уничтоживший армию Регула и спасший Карфаген, несомненно, по тем же причинам должен был вернуться на родину.

Может показаться невероятным, чтобы такое положение дел могло сложиться в крупном морском государстве; однако, новейшее время дает подобный же пример и, притом, у морской державы, которую никак нельзя упрекнуть в недостатке воинственности и которая, наоборот, справедливо гордится славным военным прошлым. Мы говорим об Англии и ее флоте. Сделавшись после 1815 года владычицей на всех морях, и гордая достигнутыми успехами, она стала с пренебрежением смотреть на все другие флоты и нисколько не беспокоилась достигнутыми ими техническими успехами и не обращала внимания на те тактические и стратегические изменения, которые создались благодаря этим успехам; это повело к тому, что одно время она во всех отношениях стояла позади других держав: Франция опередила ее с колесными пароходами, Соединенные Штаты первые применили винт, затем Франция первая выстроила паровой линейный винтовой корабль (в Крымской войне). Этими фактами, к счастью для Англии, ей был дан сильный толчок, однако косность ее была так велика, что она только с крайней медлительностью последовала примеру других (во Франции появился первый броненосный фрегат, таран, артиллерия, крейсеры). Лишь через два десятилетия после того, как все эти «пугала» (scares) вошли в употребление, Англия принялась за усовершенствование и увеличение своего флота.

Еще большую отсталость обнаружила она в стратегическом и тактическом отношениях; в первый раз большие маневры были произведены в 1850 году, до тех пор царила полная бездеятельность и полная неопределенность в отношении применения флота как в войне в целом, так и в отдельных сражениях. Отсюда вывод о необходимости постоянной напряженной работы.

Необходимо сказать несколько слов по поводу второй Пунической войны, так как Мэхэн касается ее в предисловии к своему капитальному труду «Влияние морской силы на историю». Он говорит: «Победившая сторона могла установить свое господство на море». Этого нельзя утверждать так безусловно – необходимо при этом уделить внимание внутреннему положению Карфагена и его неспособности использовать свои морские силы. Первая Пуническая война и ее последствия обессилили Карфаген: он понес громадные потери людьми и деньгами и еще заплатил 3200 талантов контрибуции; правда, богатая торговля и обширная территория Карфагена обеспечивали достаточные доходы и возможность неограниченно снабжать свой флот людьми, но ничего этого он не сделал и почти не пользовался своим флотом.

Вторая Пуническая война не была войной Карфагена, а войной Ганнибала и его брата, сыновей Гамилькара Барки. Гамилькару удалось прекратить возникшую в 240-237 гг. чрезвычайно опасную войну против наемных солдат и спасти Карфаген; тем не менее, соотечественники его возненавидели, так как боялись его; он был главой антиримской военной партии и решил создать армию, равную римской, с целью отвоевать Сицилию. Он оправился вместе со своим зятем Газдрубалом в Испанию, где до тех пор существовали только фактории, покорил большую часть ее, основал собственное, почти независимое государство, которому дал прекрасную организацию, вместе с тем он создал и превосходную армию. Армия эта состояла не из наемников, но была набрана из местных жителей, которые долгой службой и строгим воспитанием были приучены к военному делу и были вполне преданы своему вождю. Но флота у него не было.

Когда Ганнибал в 219 г. до н. э., после смерти Гамилькара, был избран предводителем, то располагал уже армией свыше 100 000 человек, но карфагенский флот был в жалком состоянии и частью даже не имел такелажа. Ганнибал, талантливый военачальник, в противоположность своим соотечественникам, не был моряком и, по-видимому, подобно римлянам, даже чувствовал отвращение к морю.

В виду благоприятного политического положения он решился немедленно начать войну и притом войну наступательную, рассчитывая атаковать Римскую империю в самой Италии, покорить и уничтожить Рим. Он самовольно, не испросив согласия Карфагена, начал войну, напав на Сугунт, лежавший на восточном берегу Испании и находившийся под покровительством Рима, что вызвало недовольство партии мира на родине. Этими партийными несогласиями в значительной степени объясняется исход войны, так как патриотизм у карфагенян был развит очень слабо, партийная же ненависть всегда проявлялась очень сильно.

У римлян в это время, вследствие особых обстоятельств, имелся сильный флот, который, однако, был занят в Адриатическом море войной с Иллирией. К западу от Италии у римлян почти не было никакого флота, а у берегов Испании – совсем никакого, о чем карфагеняне, искусные моряки, владевшие быстроходными кораблями, по всей вероятности, были осведомлены.

Если подумать о продолжительности и трудностях похода через Пиренеи и через Альпы, на который Ганнибал употребил около трех месяцев и во время которого он потерял 33 000 человек из 59 000, то есть значительно больше половины, причем, упущены были и все выгоды неожиданного нападения, то нельзя не признать, что этот поход не находит себе никакого оправдания, и что результат его при таком гениальном полководце мог, и должен был быть совершенно иным.

Затем нельзя не упомянуть и о последующей посылке подкреплений. Римляне держали эскадры для охраны берегов Италии, Сицилии и Сардинии, но ни одна из них не была настолько сильна, чтобы лишить карфагенян возможности попытаться захватить господство на море; однако, как и в первую Пуническую войну, карфагеняне ничего не сделали, и за всю войну, продолжавшуюся 17, лет не произошло ни одного боя за овладение морем. Со своей стороны, и римляне недостаточно внимательно следили за тем, чтобы не допустить подвоза подкреплений; так, после битвы при Каннах в 216 году подкрепления карфагенянам были подвезены прямо в Локры, и римские корабли не помешали этому – Гамилькар беспрепятственно высадил на берег 4000 человек и много слонов. Не было причины не повторить такой посылки и впоследствии. После сражения при Каннах у карфагенян наступил краткий период воодушевления, но, вслед за тем, партийные распри и ненависть к Ганнибалу снова стали тормозить энергию наступления.

Отсюда ясно, что не морское владычество Рима, флот которого в начале войны находился слишком далеко, привел к победе его во второй Пунической войне, а исключительно ошибочная стратегия Ганнибала и Карфагена, которые неумело вели войну и не понимали, какую громадную помощь, в особенности в начале войны, может оказать флот.

Во всяком случае, при тогдашнем положении дела (у берегов Испании имелось только небольшое число римских кораблей), если бы Ганнибал перевез 60 000 своих старых солдат морем в окрестности Рима или хотя бы в Северную Италию, едва ли он потерял бы 33 000 человек, как это случилось при переходе через Альпы.

Со своей стороны римляне с большим успехом использовали внутренние линии морских сообщений с Испанией для перерыва коммуникаций Ганнибала; выполнили они это очень легко, так как Карфаген решительно ничего не предпринимал и без боя отдал море в распоряжение Рима. А затем, когда карфагеняне опомнились и стали действовать на море, то делали это так вяло и нерешительно, что для римлян не представляло никакого труда с ними справиться. Все тыловые сообщения Ганнибала оказались в руках неприятеля, так как Рим господствовал и на Тирренском море и владел гаванями на северном берегу Сицилии, причем за все время второй Пунической войны это господство на море ни разу не было вырвано из его рук. Зато южнее Сицилии и до южной Испании Рим не владел морем, но линия реки Эбро находилась у него в руках, вследствие чего Ганнибал с Газдрубалом были отрезаны друг от друга, и, несмотря на то, что последний в течение семи лет войны в Испании разбил обоих Сципионов, сообщение с южной Италией восстановить не удалось. В конце концов, Газдрубал все-таки перешел через западную часть Пиренеев и пробил себе путь в Верхнюю Италию, и тогда положение Рима сделалось более чем критическим.

И на это раз, благодаря господству Рима в Тирренском море, которого Карфаген никогда и не пытался у него оспаривать, Публий Сципион Младший имел возможность отправить морским путем свои лучшие войска в Верхнюю Италию, навстречу Газдрубалу; римские войска соединились и уничтожили сперва армию Газдрубала в битве при Метавре, чем, в сущности говоря, и была решена участь войны; так как Карфаген уже не мог собрать войска в достаточном числе, и Ганнибалу приходилось оставить Южную Италию.

Итак, единственная крупная попытка доставить Ганнибалу подкрепления была сделана его братом Газдрубалом, но он не обладал талантом Ганнибала; распоряжение было им получено в 212 году, а выступил он в поход только в 208, когда было уже поздно; ему пришлось перезимовать в Галлии, и только в 207 году он пришел (также с большими потерями) в Верхнюю Италию и тут, вместо того, чтобы спешить к Ганнибалу, занялся осадой Плацентии на реке По. Благодаря этому, римляне успели собрать подавляющие силы и уничтожить его. Газдрубал тоже имел полную возможность избежать похода сухим путем.

Позже, когда положение дел было еще значительно менее благоприятно для карфагенян, из Гадеса вышел на Балеарские острова младший брат Ганнибала, Майо, перезимовал там, и весной 205 года переправился с армией в 12 000 человек пехоты и 2000 кавалерии в Геную. Вслед затем карфагеняне прислали ему еще 6000 человек пехоты, 800 человек кавалерии и 7 слонов с тем, чтобы он скорее шел на соединение с Ганнибалом. Эти подкрепления беспрепятственно прибыли на место назначения, причем, остается неизвестным, почему они не были отправлены прямо, кратчайшим путем. Можно подумать, что это делалось нарочно, со злым умыслом, так как Ганнибал уже продержался в Бруциуме в течение 11 лет собственными средствами против сильнейшего неприятеля и в это время терпел недостаток во всем. Наконец, в 203 году он сам организовал переправу из Кротона (в Бруциуме) в Африку с двадцатичетырехтысячной армией на кораблях, которые он сам собрал, так как из Карфагена их не прислали; он прибыл на место не подвергшись нападению, несмотря на то, что, как утверждает Мэхэн, римляне владели морем.

Впрочем, карфагенские транспорты не всегда проходили благополучно: иногда они встречались с римскими эскадрами, которые на них нападали; нужно, однако, заметить, что эскадры эти никогда не бывали большой силы – не более 60-ти кораблей (силы римлян были разбросаны), и более сильный флот легко мог бы одержать над ними верх; к тому же карфагенские транспорты ни разу не были уничтожены, а только несли потери, которые иногда влекли за собой замедление в достижении цели.

После сражения при Каннах вся Нижняя Италия отпала от Ганнибала; в Сиракузах после Гиерона власть перешла к его наследнику Гиерониму, который в 214 году присоединился к Ганнибалу. Римляне решили немедленно выступить против него, для чего снова довели численность своего флота до 150 пентер, из которых 100 предстояло выстроить вновь; часть этого флота немедленно ушла в Сицилию, где консул Марцелл отрядил 60 кораблей для блокады Сиракуз.

Для правильной осады Сиракуз обстоятельства был очень неблагоприятны – в свое время и афиняне потерпели неудачу у крепких стен этого города. С тех пор укрепления Сиракуз были усилены, кроме того, в Сиракузах находился Архимед, технические и военные таланты которого громаднейшие услуги защите города.

Римский флот получил приказание Марцелла очистить при помощи стрелков из лука подступы к стенам, а затем обстрелять с ближайшей дистанции сами стены тяжелыми метательными машинами и пробить в них брешь. Кроме того, Марцелл приказал сделать нечто вроде плота (самбука) из восьми крепко связанных между собой судов, на котором была построена деревянная башня, поднимавшаяся выше городских стен; сиракузянам, однако, удалось забросать приближавшиеся с высокими штурмовыми лестницами римские корабли тяжелыми камнями, свинцом и железом и настолько повредить их, что они должны были отступить.

Плутарх утверждает, что Архимед при помощи своих машин с такой точностью метал громадные тяжелые камни, что они каждый раз попадали в намеченную цель; с таким же успехом действовали и построенные им меньшие метательные машины. Рассказывают, что он метал против кораблей тяжелые снаряды, снабженные крюками и канатами, при помощи которых корабли притягивались к стенам и приподнимались кверху за нос или за корму, и снова опускались, что причиняло им повреждения. Упоминают и об успешном применении им зажигательных зеркал.

Карфагенскому флоту неоднократно удавалось доставлять осажденному городу военные припасы и провиант, прорывая блокаду римского флота, благодаря чему Сиракузы держались против Марцелла свыше двух лет. Римляне лишь однажды одержали победу у мыса Пахинуса (мыс Пассаро), принудив транспортный флот, состоявший из 130 кораблей, бежать в Тарент.

В 207 году римскому флоту, разорившему окрестности Утики, которая находилась к северо-востоку от Карфагена, удалось одержать победу над неприятельским флотом, состоявшим из 70 кораблей, причем 4 корабля были уничтожены и 17 захвачены.

Затем, в 204 году Сципион отправился в Африку с 40 военными кораблями и транспортным флотом, состоявшим из 400 кораблей, на котором было посажено 40 000 человек пехоты и 2700 всадников; он высадился на берег, но взять Карфаген не мог; тогда, в ожидании наступления зимы, он вытащил свои корабли на берег и окружил их валом.

Таким образом, война эта вовсе не доказывает господство римлян на море, а только неумение карфагенян вести морскую войну; ничто не мешало им выстроить большой флот и вести войну до конца, но на это у них не хватало смелости.

Римляне ходили по морю с такой уверенностью, как будто у карфагенян не было вовсе никакого флота: они возили войска в Испанию, Галлию, Сардинию, в Адриатическое море, три раза в Африку, и ни разу неприятель не атаковал их на море. Карфагеняне также неоднократно перевозили по морю большие транспорты с войсками. Карфагенский флот только однажды, в состоянии крайней необходимости, произвел атаку на римлян незадолго до падения Карфагена, но и то не на море, а в гавани Утики, где стоял флот Сципиона, окруженный четырьмя рядами транспортных судов, соединенных между собой цепями и брусьями; особенного успеха атака эта не имела. Битва при Заме положила конец войне; условия мира были крайне тяжелыми: Карфаген должен был выдать все свои военные корабли, кроме десяти, и лишился права вести какую-либо войну без разрешения римского сената.

Таким образом, карфагеняне в течение всей второй Пунической войны ни разу не захватили в свои рука стратегической инициативы на море, что особенно бросается в глаза при сравнении с успешными действиями Ганнибала, который вел на суше самую смелую наступательную войну, какую только знает мировая история.

Конечный исход войны мог бы быть совершенно иным, если бы Карфаген вовремя воспользовался теми стратегическими уроками, которые в таком изобилии и с такой ясностью преподнесла ему только что закончившаяся за 20 лет перед тем первая Пуническая война. Несомненно, и Рим тогда действовал бы иначе. Во всяком случае, положение его было не раз более чем критическим, даже без участия карфагенского флота.

Во время первой Пунической войны римскому народу, вопреки консервативной партии, крепко державшейся за старину, удалось добиться создания флота, при помощи которого Карфаген и был окончательно побежден. Во второй Пунической войне у Рима уже не было необходимости создавать флот, так как Карфаген почти совершенно отказался от прежних энергичных действий на море. Рим господствовал на море, и, владея внутренними линиями сообщения между Италией и Испанией, мог на всех направлениях отражать карфагенян, действовавших по внешним линиям, не взирая на всю энергию их наступления. В то время, как римляне имели возможность успешно вести войну в Испании, Ганнибал был покинут в южной Италии почти без всякой поддержки, и не потому, что Рим завоевал безусловное господство на море, а только потому, что Карфаген вообще ничего не делал для морской войны, хотя и имел к этому полную возможность.

Затем, в третьей Пунической войне (мы здесь несколько забегаем вперед) Карфаген совершенно не использовал флота, и римляне получили возможность атаковать его в самой его столице, для чего даже не потребовалось господства на море, так как войска могли беспрепятственно быть переправлены в северную Африку. Упадок, вернее гибель, морского могущества Карфагена и был главной причиной, по которой Рим вышел победителем из борьбы за мировое владычество.

Уже во время второй Пунической войны, Карфагеном на море было сделано очень немногое, а к тому времени, когда Карфагену была навязана третья война, он, по-видимому, окончательно утратил все старые морские традиции. Карфагенянам даже не пришла в голову мысль о необходимости отразить неприятеля на море, чтобы не дать ему возможности утвердиться в Африке, где испытанной тактике римлян заранее можно было предсказать успех. По-видимому, на них нашло какое-то отупение, вследствие которого они не хотели видеть надвигавшейся опасности; они допустили высадку в Африке 30-тысяной армии и думали, что им удастся купить мир, дав римлянам заложников и выдав им все свое оружие и военное снаряжение.

С каждым разом римляне требовали все большего, пока, наконец, не объявили, что Карфаген должен быть разрушен, а жители его переселены на другое место, отстоящее от моря, по крайней мере, на две мили. «Carthaginem esse delendam» – «Карфаген должен быть разрушен») – слова, которые постоянно повторял в своих речах Марк Порций Катон. То, чего не могли сделать ни хладнокровное размышление, ни энергия, сделало теперь отчаяние. Карфагеняне самым предательским образом были обезоружены римлянами и лишены всего военного снаряжения. Но тут они с величайшей энергией принялись производить новое вооружение; они разрушали свои дома, чтобы пустить в дело дерево и железо для этой надобности, и когда римские консулы, давшие карфагенянам некоторое время на размышление, начали атаку, они нашли на стенах защитников, снабженных всеми средствами обороны.

Карфагеняне проявили такое отчаянное мужество, что иногда доводили римлян до крайне опасного положения; им по временам приходилось отказываться от наступления и сосредотачивать внимание на защите своего флота от нападения брандеров. Положение дел изменилось только с назначением нового консула, Сципиона Эмилиана. Чтобы отрезать Карфагенянам подвоз припасов, он устроил поперек полуострова, на котором находился Карфаген, укрепленный лагерь, а гавань запер при помощи широкой каменной дамбы.

Однако через несколько дней после окончания постройки дамбы, к величайшему изумлению римлян, из военной гавани Карфагена по вновь прорытому каналу вышел прямо в море флот, состоявший из 50 трирем и множества мелких судов. Флот этот мог бы нанести сильный удар ничего не ожидавшему и неподготовленному римскому флоту, однако карфагеняне ограничились тем, что сделали несколько демонстративных рейсов, причем осыпали римлян насмешками. Когда на третий день они начали атаку, римляне уже успели приготовиться; произошло решительное сражение, после которого карфагенские суда ночью столкнулись в узком входе в гавань, а римляне атаковали их с тыла и разбили.

Карфаген, от которого оставалось почти только груда развалин, попал, наконец, в руки победителя, Сципиона Африканского Младшего. Величайшая морская держава в западной части Средиземного моря окончила свое существование; Рим вышел победителем из борьбы и стал всемогущим не только на суше, но, за отсутствием сколько-нибудь значительного соперника, и на море.

Почти сразу после окончания второй Пунической войны римляне оказались втянутыми в войну с Филиппом V Македонским. В Восточном Средиземноморье в это время доминировали три крупнейших эллинистических государства, созданные наследниками Александра Великого: Египет Птолемеев, которому принадлежали также Кирена, Кипр, значительная часть Сирии и некоторые острова Эгейского архипелага; империя Селевкидов, включавшая северную Сирию, южную часть Малой Азии и все восточные провинции бывшей империи Александра; Македония, где правила династия Антигонидов, претендовавшая на гегемонию в материковой Греции – македонский царь формально считался главой лиги греческих государств.

Прежние контакты Рима с Восточным Средиземноморьем ограничивались обменом посольств и некоторыми совместными усилиями в борьбе с пиратством в Адриатическом море. После победы над Пирром Рим заключил союз с Птолемеем II (в 273 г. до н. э.), но союз этот был, скорее, формальностью, признанием Римской республики как одной из «мировых держав», и ни одну из сторон ни к чему не обязывал. Предпринятые Римом во второй половине III в. до н. э., после первой Пунической войны, меры по борьбе с иллирийскими пиратами затрагивали интересы как римской, так и греческой торговли, поэтому римский сенат направил в 228 г. послов в Афины и Коринф, чтобы доложить о результатах кампании в Адриатике. Начало второй Пунической войны не время отвлекло внимание римлян от восточных проблем, однако заключение в 215 г. (вскоре после поражения римской армии при Каннах) союза между Ганнибалом и Филиппом V не осталось ими незамеченным. Римляне подозревали, что македонский царь намеревается, воспользовавшись их военными неудачами, повторить кампанию Пирра и захватить Южную Италию.

В 214 г. римский адмирал Валерий Левиний высадил десант на побережье Иллирии, чтобы заставить Филиппа рассредоточить свои силы, а в 212 г. заключил антимакедонский союз с Этолийской лигой (одним из союзов греческих государств, во главе которого стояли этолийцы) и с пергамским царем Атталом. Этолийцы и до этого были во враждебных отношениях с Македонией, а Аттал рассчитывал, при помощи римлян, расширить свое маленькое царство за счет македонских владений в Эгеиде. Первая Македонская война вяло тянулась до 205 г. и не принесла каких либо существенных выгод ни одной из сторон. Филипп сохранил за собой часть адриатического побережья (у устья Апса), но вынужден был отказаться от претензий на главенство в лиге греческих государств.

Не имея возможности расширить свое влияние в Адриатике, он в 203 г. до н. э. вступил в союз с селевкидским царем Антиохом III, построил сильный флот и атаковал островные владения Птолемеев. Воспользовавшись малолетством Птолемея V, Филипп захватил несколько принадлежавших Египту островов в Эгейском море (202-201 гг.). Его варварские методы ведения войны (продажа в рабство населения целых городов, нападение на торговые суда нейтральных стран) настроили против него многие греческие государства, в том числе Афины и Родос. Родосцы, существовавшие, в основном, за счет морской торговли, сильно пострадали от действий македонского флота. Им без особого труда удалось убедить Аттала вновь вступить в войну с Македонией, однако морская кампания 201 г. у западных берегов Малой Азии не принесла ожидаемых результатов: флот союзников понес большие потери в сражениях у Хиоса и Ладе, и Аттал решил усилить антимакедонскую коалицию, возобновив союз с Римом. Его посольство в Рим в 201 г. сопровождала родосская делегация.

У римлян не было особого повода для войны с Македонией Филипп соблюдал условия договора 205 г., кроме того, республика еще не оправилась от последствий второй Пунической войны. Послам, тем не менее, удалось, хотя и не сразу, уверить римский сенат в том, что союз Филиппа с Антиохом непосредственно угрожает римским интересам; римляне, к тому же, еще не забыли, как Филипп воспользовался их поражением при Каннах. В 200 г. консул Публий Сульпиций Гальба убедил сенат объявить войну Македонии под тем предлогом, что Филипп напал на союзников Рима. Македонскому царю был послан ультиматум с требованием возместить убытки родосцам и Пергаму и отказаться от вмешательства в отношения между греческими государствами. Участие римлян во второй Македонской войне, вероятно, не отвечало в тот момент интересам Римской республики, да и формального повода к ней, кроме просьбы недавних союзников, тоже не было. Аттал вступил в нее исключительно из корыстных интересов, единственной реально заинтересованной стороной были родосцы, пострадавшие от пиратских действий македонского флота и потерявшие несколько баз на побережье Малой Азии. Римлян, однако, насторожили военные успехи Филиппа на востоке; после Пирра и Ганнибала, перспектива еще одного вторжения в Италию не казалась им невозможной. В 201 г., еще до прибытия посольства союзников, получив известие о действиях македонского флота, римляне перевели один из своих флотов из Сицилии к берегам Иллирии. Македонский флот, правда, тоже понес большие потери при Хиосе и Ладе, и, самое главное, Филипп, в отличие от Аттала и родосцев, не имел возможности восстановить его в короткое время, но в ходе кампании ему удалось захватить Перею, прибрежную область Карии (всего в 20 милях от Родоса), что представляло потенциальную угрозу и для родосцев и для Пергама. Там был оставлен македонский гарнизон, сам же Филипп с остатками флота прорвал блокаду союзников и вернулся в Грецию, где вступил в войну с Афинами. Афиняне обратились за помощью к Египту, Пергаму и Родосу. Союзники предоставили в их распоряжение свой флот, однако им нечего было противопоставить македонской армии, поэтому родосцы убедили афинян последовать их примеру и просить помощи у Рима. Афины по-прежнему считались культурной столицей цивилизованного мира – если послы Аттала и родосцев сперва не смогли добиться от римлян определенного ответа, то появление афинского посольства в Риме сделало свое дело, и Рим вступил в войну.

Родосцы тем временем захватили несколько морских баз Филиппа на Эгейских островах и блокировали его гарнизоны на Самосе и Паросе, а македонский царь предпринял энергичные действия во Фракии. Не надеясь добиться абсолютного превосходства на море, он рассчитывал проложить дорогу в Азию, к оставленным там гарнизонам, вдоль фракийского побережья и заодно лишить противника морских баз во Фракии. Морские базы Египта (Эн, Элей, Алопеконнес, Каллиполис и Мадит) были захвачены им без особого труда, сопротивление оказал только Абидос, куда Аттал успел ввести около 300 солдат. Филипп блокировал город. Репутация македонского царя, уничтожавшего или поголовно продававшего в рабство население захваченных им городов, была такова, что жители Абидоса, осознав безнадежность своего положения, предпочли покончить с собой и поджечь город, нежели сдаться. Родосцы, за отсутствием наземных войск, не могли оказать помощи Абидосу или препятствовать продвижению македонян во Фракии. Поэтому они сосредоточили свои усилия на борьбе с флотом Филиппа и его союзников, критских пиратов, в Эгейском архипелаге. При этом значительную часть флота им приходилось держать у карийского побережья – македонский гарнизон в Перее создавал непосредственную угрозу Родосу.

С падением Абидоса и захватом проливов македонянами прекратилось поступление зерна из Причерноморья в Грецию (в то время – основной источник продовольствия и для Аттики и для Родоса). Второй важный источник хлеба – Египет – тоже был ненадежен, поскольку египтяне были заняты войной с Антиохом III на юге Палестины, к тому же явно ее проигрывали. Антиох захватил большую часть их морских баз и верфей в Леванте и увеличил свой флот за счет трофейных египетских судов.

Тем временем в Иллирии высадилась римская армия под командованием П. Сульпиция Гальбы. Римский флот, насчитывавший 75 кораблей (сюда, вероятно, вошла и ранее отправленная к берегам Иллирии эскадра), избрал в качестве основной базы о. Коркиру. 20 трирем были направлены для патрулирования побережья Аттики. К ним присоединились 4 родосские квадриремы и несколько афинских афрактов – этого было достаточно, чтобы отпугнуть македонян, совершавших рейды на побережье с укрепленной базы в Халкиде.

Против этой базы, вероятно, по инициативе родосцев, имевших богатый опыт по борьбе с пиратскими базами на Крите, вскоре была проведена очень смелая операция. Воспользовавшись тем, что македонские войска на Эвбее рассредоточились и не ожидали нападения, объединенная римско-родосская эскадра вошла ночью в пролив Эврип и незадолго до рассвета высадила десант в бухте Халкиды. Римляне ворвались в город и подожгли македонские продовольственные склады и арсенал, родосцы же тем временем освободили политических заключенных, лидеров антимакедонских партий. Возможности удержать Халкиду не было, поэтому союзники ограничились разрушением укреплений и уничтожением складов, а затем отступили. Разгром Халкиды был серьезным ударом для репутации македонского царя. Выйдя из себя, он вторгся в Аттику, попытался взять Афины штурмом, и едва при этом сам не был убит снарядом из афинской катапульты. Штурм Элевсина также закончился для него неудачей – наличие флота позволило союзникам вовремя перебросить туда подкрепления. Выместив свою злобу на храмах и гробницах Аттики, Филипп отступил на север через Беотию.

В 199 г. к берегам Аттики прибыл основной римский флот под командованием Апустия. К нему присоединился пергамский флот, базировавшийся на Эгине, и 20 родосских квадрирем под командованием Акесимброта. Союзный флот захватил о. Андрос, где Аттал построил свою вторую островную базу, в дополнение к эгинской. Попытка захватить о. Кинф (Кикладский архипелаг) не удалась. Присоединившиеся к союзникам далматинские пираты совершили набег на юго-западное побережье Эвбеи, затем обьединенный флот захватил крепость Орей на Эвбее, крейсировал вдоль побережья Фракии, совершал высадки на Херсонесе и осаждал Аканф, после чего вернулся на эгинскую базу. Во всех этих действиях принимали участие, в основном, римские и пергамские суда – родосцам было поручено следить за македонским флотом, поэтому они расположились у мыса Зеласиум, недалеко от Деметриады, военно-морской базы македонян. Македонский же флот не предпринимал активных действий – он в это время переоснащался в Деметриаде, а постоянная угроза со стороны родосцев не позволяла ему ее покинуть. Филипп осознавал эту потенциальную угрозу, поэтому постарался опустошить все близлежащие острова (Перарет и Скиаф), которые противник мог бы использовать в качестве опорных пунктов для нападения на Деметриаду. Впрочем, бездействие Гераклеида, командовавшего македонским флотом, в конце концов вызвало недовольство Филиппа – он был впоследствии смещен и арестован.

Падение Орея закрыло для македонян пролив Эврип, изолировало Коринф, их главный опорный пункт на юге, и одновременно побудило этолийцев к активным действиям против Македонии. Задача союзников – запереть Филиппа в Македонии – была наполовину выполнена. С другой стороны, неожиданное вмешательство Антиоха III, угрожавшего Пергамскому царству, не позволяло Атталу и родосцам целиком сосредоточится на войне с Македонией, а половина родосского флота вынуждена была сопровождать транспорты с зерном и патрулировать пролив между островом и континентом.

Зимой 199/8 г. командующим римским флотом был назначен Квинт Фламинин. Первой предпринятой им операцией был штурм Эретрии, еще одного македонского форпоста, всеми силами союзного флота. Установленные на судах метательные машины пробили брешь в стене крепости. Гарнизон попытался начать мирные переговоры с Атталом, но Фламинин опередил их, предпринял ночной штурм и захватил город. Гарнизон Кариста, другой эвбейской крепости, капитулировал добровольно, был обезоружен и переправлен в Беотию. После этого союзный флот направился к Коринфу. Блокировать город не удалось – Филипп сумел перебросить туда подкрепления и припасы на легких лембах, для чего, впрочем, ему пришлось снять экипажи с части своих боевых кораблей. Взять эту сильную крепость штурмом не представлялось возможным. Аттал убедил Фламинина снять осаду, и римский флот вернулся на зиму на свою базу в Коркиру. Сохранив за собой Коринф, македоняне могли использовать его как базу для нападения на идущие в Грецию римские транспорты. Неудача под Коринфом отчасти компенсировалась успешными переговорами с Ахейской лигой, в Аргосе же, напротив, к власти в это время пришла про-македонская партия.

Сложившуюся к зиме 198/7 г. ситуацию Филипп использовал для предварительных переговоров с командованием союзников. Встреча произошла в Локриде, куда македонский царь прибыл в сопровождении всего нескольких легких судов. В первый день он отказался сходить на берег, несмотря на данные ему гарантии безопасности, ссылаясь на присутствие этолийцев, и за все время переговоров единственный раз покинул корабль для личной встречи с Фламинином. Переговоры зашли в тупик. Филипп готов был вернуть родосцам Перею, но хотел при этом сохранить за собой захваченные гавани, что лишало его уступку всякого смысла.

Родосцы же к 197 г. уже перебросили в Перею около восьмисот ахейских гоплитов (наемников) и сотню кавалерии. К ним присоединился родосский адмирал Павсистрат, примерно еще с 2000 солдат, и они разбили македонян в битве при Алабаунде. Павсистрат освободил Перею, хотя ему не удалось воспрепятствовать отступлению македонских гарнизонов в Баргилию и захватить Стратоникею. Все это родосцы осуществили без поддержки римлян, при том, что значительная часть их кораблей продолжала действовать в составе союзного флота у берегов Греции.

Тем временем в восточных водах появился флот Антиоха III – около ста катафрактов (тяжелых боевых кораблей) и двухсот более легких судов (в их числе так называемые керкуры – быстроходные транспорты). Селевкидский монарх намеревался, прежде всего, захватить оставшиеся птолемеевские базы на юго-западном побережье Малой Азии. Неизвестно, входило ли в его намерения оказание военной помощи его прежнему союзнику Филиппу, которому Фламинин в это самое время пытался всеми силами навязать решающее сражение – в любом случае, союзникам следовало воспрепятствовать такой возможности. Появление большого сирийского флота у берегов Малой Азии затрагивало, прежде всего, интересы Родоса, и родосцы немедленно предьявили селевкидскому царю ультиматум с требованием не выходить за пределы мыса Хелидонии в Киликии (смелый поступок, за который они удостоились многочисленных похвал со стороны римских историков). Антиох III был опытным политиком и хорошим стратегом, конфликт с Родосом (при том, что с севера ему угрожал Пергам, а с юга – Египет), при его зависимости от морских коммуникаций, ему был в тот момент совершенно не нужен, и он поспешил успокоить родосцев, заодно напомнив им о прежней дружбе между ними и его предками. Дальнейшего развития этот инцидент в то время не получил, и до открытого конфликта дело не дошло, тем более что поражение Филиппа V при Киноскефалах изменило баланс сил, укрепления Родоса пострадали в начале 196 г. от землетрясения, а флот Антиоха – от бури и мятежа. Антиох продолжал заигрывать с родосцами, захватывать прибрежные города и продвигаться к Геллеспонту – его план «восстановления империи Александра» мало чем отличался от потерпевших крах замыслов Филиппа V. Возможно, что он надеялся даже на союз с Родосом – ему нужен был сильный флот, а его собственным морякам не хватало боевого опыта.

Тем временем военные неудачи заставили македонян пойти на уступки. Мир был подписан в 196 г. в Никее. Филипп должен был уступить свои владения в Малой Азии и вывести гарнизоны из опорных пунктов на проложенной им дороге на восток. Римляне конфисковали весь его военный флот, кроме гигантского «шестнадцатирядного» флагмана, построенного еще Деметрием Полиоркетом. Последнее условие было внесено в договор римским сенатом уже после переговоров между македонским царем и Фламинином, возможно, по наущению родосцев, стремившихся окончательно освободить море от македонян. Родос получил практически все, чего добивался, Аттал же, по условиям договора, терял новоприобретенные морские базы в Эгейском море – декларированная Фламинином «свобода Греции» требовала возвращения отвоеванных у Македонии островов их прежним владельцам. Правда, Пергам сохранил свою базу на Эгине и остров Андрос, где прежде была египетская морская база. Вероятно также, что в качестве компенсации ему досталась часть захваченных в Коринфе легких военных судов. В том же 196 г. Аттал скончался, а его наследник, Эвмен II, не решился требовать пересмотра условий договора.

Интересы римлян и Антиоха III тем временем должны были неминуемо столкнуться, и многие греческие государства, в том числе и Родос, ждали этого момента. Антиох уже захватил Эфес, превратив его в мощную военно-морскую базу, и закрепился на Геллеспонте, восстановив Лисимахию на европейском берегу пролива. Римляне намекали Антиоху, что они готовы не обращать внимания на его действия в Азии, если он сам воздержится от вмешательства в дела европейской Греции, что, конечно, совсем не устраивало Пергам и Родос, но Антиох в конце концов не смог удержаться от соблазна.

Вывод римских войск из Греции немедленно породил целый ряд конфликтов. Спартанский тиран Набид, сторонник македонян, перед тем разгромленный союзниками, нарушил условия мирного договора, восстановил свой флот (у него было три катафракта и несколько лембов), начал войну с Ахейской лигой, захватил несколько прибрежных крепостей и осадил Гитеум на побережье Лаконии, который удерживал ахейский гарнизон. Ахейцы намеревались сперва снова призвать на помошь римлян, но Филопомен убедил их попробовать справиться с Набидом собственными силами, для чего оснастил одну из трофейных квадрирем, бывший флагман македонского флота. Этот ветхий корабль (ему было не менее 80 лет) развалился на куски при первом же столкновении с флотом Набида. Последний, однако, не сумел воспользоваться плодами этой победы (если не считать захвата Гитеума), а его армия вскоре была полностью разгромлена ахейцами. Набид попытался привлечь на свою сторону Этолийскую лигу и успел втянуть этолийцев в войну прежде, чем сам был убит заговорщиками. Этолийцы, как одни из самых активных участников борьбы с Македонией, рассчитывали при разделе македонского наследства на ощутимые территориальные приобретения – они надеялись включить в свою лигу всю Фессалию, но не получили почти ничего. Разочаровавшись в союзе с римлянами и ввязавшись в войну с бывшими союзниками, они решили пригласить в Грецию Антиоха, дабы он «освободил страну от римского деспотизма». Антиох не удержался и принял приглашение, возможно, желая просто подразнить римлян. В 192 г. он высадил в Деметриаде свой авангард, 10 000 солдат, занял Халкиду и вторгся в Фессалию. Его флот, которым командовал Поликсенид, родосский изгнанник, насчитывал 200 транспортов и корабли сопровождения – 40 катафрактов и 60 легких военных судов. Греки приняли Антиоха довольно холодно – они еще не разочаровались в дарованной Римом «свободе». Этолийцы также раскаивались в своем необдуманном поступке – между ними и Антиохом начались трения, каждый пытался использовать другого в своих собственных интересах. Филипп Македонский, вместо того, чтобы поддержать Антиоха, принял сторону римлян и соблюдал условия договора 196 г. Римляне же восприняли вторжение Антиоха в Грецию как непосредственную угрозу, как попытку селевкидского царя создать плацдарм для последующего вторжения в Италию. Известие о том, что Ганнибал нашел приют при дворе Антиоха, еще более усилили их опасения.

Родосцы, несмотря на свой смелый ультиматум, не предприняли каких либо активных действий против селевкидского флота. Они сосредоточили весь флот у Родоса и заняли выжидательную позицию. Атаковать транспорты Антиоха не имело смысла – если его сил и было недостаточно для завоевания Греции, то Родосу они могли доставить много неприятностей.

Рим начал спешно готовиться к войне. В Грецию в 191 г. была отправлена 20-тысячная армия во главе с консулом, Марком Ацилием Глабрионом. Он действовал вполне успешно, заставив Антиоха отступить из Фессалии и выбив его из Фермопильского прохода (воспользовавшись тем самым обходным путем, по которому персидский отряд зашел в тыл к спартанцам в 480 г. до н. э.). При отступлении Антиох потерял значительную часть своей армии и был вынужден вернуться в Азию, куда за ним намеревались со временем последовать и римляне.

Далеко не столь удачны были действия римского флота, которым командовал Гай Ливий Салинатор, сменивший на этом посту Атилия. Флот в это время был укомплектован, в основном, старыми судами, ветеранами второй Пунической войны (им было от 25 до 15 лет), новые корабли давно не строились. Сенат немедленно принял решение о строительстве ста новых судов, но эта программа так и не была выполнена. Римляне не смогли отбить Халкиду, неудачно пытались блокировать в Деметриаде часть сирийского флота, понесли потери при Эвбее (при этом попал в плен сын Сципиона Африканского). Ливий делал все возможное, чтобы привлечь к морским операциям флоты союзников – ему удалось сосредоточить у берегов Аттики 81 катафракт и 24 легких судна (сюда входили отряды из Региума и Локр и 6 карфагенских катафрактов). Пергамский царь Эвмен II прибыл в Пирей с тремя кораблями – известия о военных приготовлениях Антиоха в Азии, что создавало угрозу Пергаму, не позволяли ему выделить больше.

Антиох все еще надеялся предотвратить перенесение военных действий в Азию, блокировав дорогу через Фракию. Лисимахия была превращена в северную морскую базу сирийского флота, отборный отряд быстроходных судов патрулировал Эгейский архипелаг. Поликсенид же тем временем переоснащал флот в Эфесе. Эфесская база, находившаяся как раз между Родосом и Пергамом, должна была препятствовать соединению союзных флотов. Родос, в свою очередь, располагался между Эфесом и левантийскими верфями Антиоха, поэтому обе стороны должны были опасаться соединения флотов противника и уничтожения собственных флотов по частям, до того, как они успеют объединиться.

Основной задачей, поставленной перед римским флотом, была охрана и снабжение той армии, которая должна была двинуться в Азию по суше, вдоль фракийского побережья. Эвмен, обеспокоенный прежде всего судьбой собственного царства, предложил Ливию решить эту задачу, перебросив флот через Делос к пергамской военной базе на Элее, откуда удобно было охранять и Геллеспонт и Пергам. Ливий, вопреки всем ожиданиям, согласился на этот смелый ход. Его неожиданный рывок через Эгейское море вынудил Поликсенида покинуть район пролива и убедил родосцев в том, что римляне действительно готовы сражаться в восточных водах. Родосский флот (27 кораблей) под командованием Павсистрата немедленно отправился к Самосу, рассчитывая соединиться там с римским флотом. С этого союзного острова, имевшего две укрепленные гавани, родосцы могли также следить за судами, выходящими из гавани Эфеса.

Ливий, похоже, больше заботился не о том, чтобы объединиться с флотом союзников, а о том, чобы скорее добраться до Элеи. Однако противный ветер отнес его флот в сторону, и он, вместо того чтобы соединиться с родосцами, пристал к Хиосу, где заодно решил пополнить запасы.

Поликсенид, очевидно, каким то образом получил известие о выходе в море родосского флота. Намерения союзников – объединить силы для совместных действий – были для него совершенно очевидны, и он решил навязать сражение одному из флотов прежде, чем им удасться это сделать. Поликсенид вышел из Эфеса и направился к Фокее, затем оттуда неожиданно повернул к Эритрее, намереваясь встретить противника у Кисской гавани. Каким-то образом, возможно ночью, римский флот разошелся с ним по пути от Хиоса. Эвмен тем временем вернулся из Элеи со всем своим флотом (24 катафракта и многочисленные легкие суда). Объединенный флот подошел к Фокее, но Поликсенида к тому времени там уже не было.

Причиной, заставившей его покинуть Фокею, вероятнее всего были полученные им известия о местонахождении родосского флота. Поликсенид готов был допустить соединение римлян и пергамцев, чтобы успеть дать бой своим бывшим соотечественникам, встретив их на пути от Самоса. Кисская бухта как нельзя лучше подходила для этого. Но, к его изумлению, вслед за ним к Киссу подошел римско-пергамский флот, боевым качествам которого Поликсенид давал не самую высокую оценку.

Точное соотношение сил и потери противников в битве при Киссе нам неизвестны (Тит Ливий явно занижает потери союзников, сводя их к трем карфагенским триремам). Поликсенид, очевидно, не был знаком римской тактикой превращения любого морского сражения в огромную рукопашную свалку, поэтому его изящные маневры не произвели на противника должного впечатления. Потеряв какое-то количество судов, он предпочел отступить и укрылся в Эфесской гавани, где был заперт объединенным союзным флотом. На зиму флоты рассредоточились по своим базам – римский флот нашел приют в Кане, воспомогательной базе Пергама. Антиох тем временем спешно достраивал заложенные в предшествующем году новые корабли – Ганнибала, выполнявшего при нем роль неофициального военного советника, он отправил с этой целью в Финикию, где находились его главные верфи – а Поликсенид ремонтировал флот в Эфесе. Антиох надеялся начать кампанию на море и объединить свой флот прежде союзников.

Весной 190 г. родосцы отправили на север 36 кораблей под командованием Павсистрата, а Ливий вышел со всем своим флотом и частью флота Эвмена к Геллеспонту, где намеревался разрушить ряд укреплений противника и расчистить дорогу для римской армии – несколько преждевременно, поскольку ей предстояло воспользоваться этим маршрутом не раньше чем через год. Родос остался без поддержки союзников, один на один против всего сирийского флота. Поликсенид воспользовался этим, и решил заманить родосский флот в ловушку. Он сделал вид, что готов предать Антиоха и предложил Павсистрату через посредника передать Родосу ту часть сирийского флота, которой он командовал, в обмен на прощение и право возвратиться на Родос. В качестве гарантии Поликсенид подписал письменное обязательство в присутствии доверенных лиц Павсистрата. Павсистрат поверил ему. Родосский флот в это время базировался на Самосе, в гавани Панорма, откуда продолжал следить за Эфесом. Ливий и Аппиан сообщают, что истинные планы Поликсенида были выданы Павсистрату одним из пленных эфесян, но тот не придал этой информации должного значения или не успел ее проверить. Поликсенид действительно вытащил большую часть своих судов на берег около Эфеса, якобы для ремонта, и этим усыпил бдительность Павсистрата. У него было 70 катафрактов и несколько десятков легких судов против 27 родосских кораблей, кроме того он заключил союз с пиратом Никандром, который должен был ночью высадить своих людей у Панорма.

Сирийский флот появился у входа в бухту на рассвете. Для родосцев это было полной неожиданностью, однако они быстро оправились от шока. Расположенные по обеим сторонам бухты береговые батареи – снятые с судов метательные машины – открыли огонь по сирийским судам. Было еще темно, когда пираты Никандра напали на родосцев с суши. Те, вероятно, приняли их за гоплитов Антиоха и пришли в полное замешательство. Павсистрат попытался вырваться из бухты с оставшимися кораблями – к тому времени около двадцати его судов уже были захвачены противником на берегу, либо у выхода из бухты. Его собственный флагман был окружен и протаранен тремя сирийскими квинкриремами, сам Павсистрат погиб в самом начале прорыва. Выйти из бухты удалось только пяти родосским и двум союзным косским кораблям, которые прорвали строй противника, отпугнув его огненными снарядами (изобретением Павсистрата).

Поражение родосского флота заставило Ливия прервать бесполезную геллеспонтскую экспедицию, тем более что его корабли нуждались в ремонте, а людям не хватало продовольствия – поддерживаемые Антиохом пираты перехватывали шедшие из Италии транспорты с припасами. К тому же в Фокее, где Ливий оставил четыре корабля, произошел переворот, инспирированный сторонниками Антиоха, вдохновленными известием о поражении родосцев в бухте Панорма. Ливий продошел к Фокее слишком поздно, и ограничился разорением окрестностей города.

Родосцы на удивление быстро восстановили свой флот, построив 20 новых квадрирем и укомплектовав их экипажем. Командовать флотом был назначен Эвдам. Родосский флот соединился с римским у Самоса, причем по пути туда римляне едва не были перехвачены Поликсенидом – ему помешала только плохая погода. Затем союзный флот подошел к Эфесу, где вновь укрылся флот Поликсенида, и Ливий высадил часть войск на берег, намереваясь пополнить запасы продуктов. Но его фуражиры были атакованы эфесским гарнизоном и вернулись ни с чем.

К тому моменту, когда Ливия сменил на посту командующего флотом Луций Эмилий Регилл, родосский флот уже был почти полностью восстановлен. Родосцы встретили Регилла в Пирее, откуда он направился на Хиос, оставив у берегов Греции 18 кораблей для борьбы с пиратами, угрожавшими римским транспортам. Союзные флоты вновь объединились на Самосе, где состоялся военный совет, продемонстрировавший полное непонимание римлянами основ морской стратегии и отсутствие у них какого либо определенного плана действий, кроме как вступить в бой с флотом противника, ежели таковой им встретится. Уже освобожденный от командования Ливий предложил затопить несколько нагруженных песком транспортов у входа в гавань Эфеса, и таким образом запереть там сирийский флот. Поскольку трудно было надеяться на то, что противник будет равнодушно наблюдать за проведением этой громоздкой операции, а потом ничего не предпримет для расчистки прохода, этот фантастический план был отвергнут. Родосцы предлагали захватить Патару, укрепленный город на азиатском берегу, до войны принадлежавший Родосу. Там имелась хорошо защищенная гавань, и оттуда можно было бы перехватить идущий с юга для соединения с Поликсенидом финикийский флот Антиоха. Регилл согласился с планом, но отказался разделять свой флот, выделив для этой операции только две квинквиремы под командованием Ливия. Всего, вместе с четыремя родосскими квадриремами и двумя афрактами, удалось набрать 11 кораблей, что было явно недостаточно. Неожиданная высадка у Патары не удалась – корабли задержались из-за плохой погоды, и элемент неожиданности был утрачен. Союзникам удалось отбить нападение сделавшего вылазку гарнизона, но для штурма крепости сил не хватало. Ливий отпустил родосцев и отправился назад в Грецию, а затем в Италию, не заходя на Самос. Регилл, раздасадованный неудачей, предпринял ряд совершенно бессмысленных действий. Он увел весь флот с Самоса, предоставив Поликсениду полную свободу, совершил несколько рейдов на побережье и подошел к Лориме, ближайшему к Родосу порту на материке. Его собственные трибуны осуждали его действия, предвидя, что противник наверняка воспользуется сложившейся ситуацией. Сирийцы действительно ей воспользовались. Селевк, сын Антиоха, атаковал сперва пергамскую морскую базу в Элее а затем двинулся на Пергам. Эвмен, как только получил известие о приближении врага к своей столице, немедленно вернулся в Пергам и увел свои корабли, а римляне и родосцы вынуждены были последовать за ним хотя бы для того, чтобы не дать противнику уничтожить по пути весь пергамский флот.

Антиох подошел к Элее со всей своей армией и предложил собравшимся там союзникам начать переговоры о мире. Трудно сказать, почему он упустил столь выгодный для себя момент – взятие Элеи или Пергама поставило бы под удар планы римского вторжения в Азию, а флот Поликсенида мог бы запереть весь союзный флот в гавани Элеи (чего весьма опасались родосцы, и чего не хотели понять римляне). Регилл постарался затянуть переговоры, ссылаясь на то, что он не уполномочен подписывать какие либо соглашения до прибытия консула (тем более, что вместе с консулом должна была прибыть и армия). Антиох ни на чем не настаивал, но и не предпринимал никаких действий под Пергамом. Поликсенид также не воспользовался ситуацией и оставался в Эфесе.

Регилл тем временем предпринял еще одну неудачную попытку захватить Фокею. К концу 190 г. престиж его, как главнокомандующего объединенными силами, упал настолько, что союзники предпочли действовать самостоятельно. Эвмен оставался в Элее, а Эвдам, забрав с Самоса 13 родосских квадрирем и две квинквиремы с Коса и Книда, вернулся на Родос. К моменту его возращения уже было получено известие о выходе в море флота Ганнибала – за два дня до прибытия Эвдама против него были отправлены 13 родосских квадрирем под командованием Памфилида. Эвдам поспешил на юг вслед за ним и застал Памфилида у Мегисте, где принял командование объединенным родосским флотом.

Родосцы встретили Ганнибала у мыса Сиде. Несмотря на то, что они высылали вперед разведочные суда, встреча была неожиданной – оба флота шли в походном строю. У родосцев были тридцать две квадриремы и четыре триремы. Флот Ганнибала включал тридцать семь больших судов, в том числе три «семерки» и четыре «шестерки», и десять трирем. Ганнибал первым перестроил свой флот из походного порядка в боевой. Сам он находился на левом фланге, его правым флангом, ближе к берегу, командовал Аполлоний. Чтобы предотвратить окружение родосского флота и дать ему время перестроиться, Эвдам решился на смелый шаг – его флагман и четыре корабля сопровождения покинули строй и атаковали левый фланг противника. Родосцы имели преимущество в скорости и маневренности, их команды были лучше обучены, и сама конструкция их квадрирем давала им преимущество при лобовой таранной атаке. В первые же минуты боя одна из сирийских «семерок» на правом фланге была выведена из строя таранным ударом и захвачена, несколько вражеских кораблей лишились весел – более маневренные родосцы обламывали их таранами, прорываясь сквозь строй противника. Через некоторое время правый фланг сирийцев дрогнул и обратился в бегство. Эвдам был почти окружен отрядом самого Ганнибала, но спас свой корабль, дав сигнал флоту собраться вокруг флагмана (родосцы разработали надежную систему сигналов – Эвдам продолжал давать сигналы кораблям резерва и Памфилиду, командовавшему центром, даже в тот момент, когда его собственный отряд уже вырвался вперед и атаковал левый фланг Ганнибала). Подоспевшие с левого фланга, уже обратившие противника в бегство родосские суда едва не окружили самого Ганнибала, и тот вынужден был дать сигнал к отступлению. Его искалеченный гигантский флагман был взят на буксир афрактами, двадцать наименее поврежденных сирийских кораблей прикрывали отход. Родосцы замерли, наблюдая это великолепное зрелище, однако сил преследовать противника у них уже не было, а их собственный флагман тоже получил большие повреждения. Флот Ганнибала был потрепан настолько, что уже не смог выйти в море до самого конца войны.

Эвдам вернулся на Самос, куда была доставлена и трофейная «семерка». Он оставил Хариклита с несколькими судами у острова Мегисте – на тот случай, если Ганнибал снова попытается прорваться на север. Регилл тем временем планировал еще одну экспедицию в Геллеспонт, и Эвдаму стоило большого труда убедить его от нее отказаться – находившихся там кораблей Эвмена было вполне достаточно, а перед союзниками стояли более насущные проблемы – непредсказуемый Поликсенид, укрепившийся в Эфесе, и перебои в снабжении. Регилл получил известие, что транспортные суда с грузом вина из Италии задерживаются, но что жители Теоса заготовили пять тысяч амфор вина для флота Антиоха. Решив перехватить этот ценный груз, он отправился на Теос, по пути встретил пятнадцать легких пиратских судов, союзников Антиоха, и, преследуя их, едва не посадил весь свой флот на рифы у Мионесса, где укрылись пираты. От этих пиратов, вероятнее всего, Поликсенид и узнал о местонахождении римского флота. Регилл остановился в бухте Герастика недалеко от Теоса. Поликсенид хорошо знал это место, очень похожее на гавань Панорма. Он укрыл свой флот неподалеку, за островом Макрида, намереваясь запереть вход в бухту десятью судами, а затем высадить десант и окружить противника. Эвдам, по словам Ливия, уже указывал Региллу на неудобство выбранного им места для стоянки, когда при выходе из бухты два корабля едва не столкнулись и поломали друг другу весла. К счастью для римлян, прежде чем Поликсенид успел приступить к выполнению своего плана, Регилл перевел флот к Теосу. Римские солдаты как раз грузили захваченное вино на суда, когда был замечен вышедший из-за Макриды флот Поликсенида. Римляне бросились к кораблям. Регилл сумел навести какое-то подобие порядка, приказав каждому выходившему из гавани кораблю выстраиваться в линию вслед за флагманом. Предусмотрительные родосцы, которые не стали приставать к берегу ввиду вероятной близости неприятеля, дали ему дополнительную возможность выйти в море и перестроиться. У римлян было 58 судов, у родосцев – 22, против 89 кораблей Поликсенида, в их числе три «шестерки» и две «семерки». Пока римляне выстраивали свой флот, Эвдам изменил курс, зашел союзникам в тыл и вышел к их правому флангу, предвидя, что Поликсенид, используя численное превосходство, попытается здесь охватить их фланг. Регилл, как истинный римлянин, двинулся прямо на врага, и когда Поликсенид, как и ожидалось, попытался атаковать неприкрытый правый фланг римлян, он наткнулся на своих бывших сограждан, вооруженных огненными снарядами Павсистрата. Эвдам немедленно атаковал вражеский флагман, несколько сирийских судов были подожжены в самом начале боя. Римляне, как обычно, постарались поскорее сблизиться с противником и превратить морской бой в рукопашную схватку. Они прорвали центр вражеского строя, но их фланги, открытые для вражеской атаки, пришлось прикрывать родосцам. Римские абордажные команды захватили тринадцать вражеских кораблей, еще двадцать девять были потоплены или сожжены родосцами. Потери родосцев составили один корабль, захваченный противником, когда его якорь при столкновении застрял в обшивке более крупного сирийского корабля, два римских корабля получили сильные повреждения. В разгар боя Поликсенид покинул строй с захваченным у родосцев кораблем и направился к Эфесу. Увидев это, корабли его правого фланга, еще сохранявшие боевой порядок, поспешно бежали.

Война на море закончилась – практически лишившись флота, Антиох вынужден был отказаться от своих владений за Геллеспонтом, и римская армия смогла беспрепятственно переправиться в Малую Азию – родосский флот также принимал участие в этой операции. Регилл, по-видимому, пытался отослать родосцев домой, не желая делиться славой, но они настояли на своем присутствии в Геллеспонте, благодаря чему об их вкладе в победу над Антиохом стало известно в Риме. Потерпев поражение при Магнезии в 189 г. до н. э. Антиох вынужден был согласиться с условиями мира, продиктованными Римом. Поликсенид бежал, опасаясь мести бывших сограждан, а Ганнибал, подозревая, что одним из условий мирного договора будет его выдача римлянам, перебрался в Вифинию.

Римляне высоко оценили помощь родосцев в этой войне, установив в их честь в Риме памятную стелу с перечислением их заслуг. И в Македонской, и в Сирийской войнах Родос выступал не просто как союзник римлян. Родосцы вели свою собственную войну, в которую оказались втянуты еще до вмешательства римлян в дела Греции и Восточного Средиземноморья, и в которой отстаивали свои интересы: прежде всего, собственную безопасность, не говоря уже о безопасности морской торговли, составлявшей основу всей их экономики. Родосский флот, довольно внушительный для такой небольшой островной республики (состав его колебался в пределах 30-40 боевых кораблей, главным образом квадрирем, не считая малых судов), был прекрасно организован и хорошо оснащен (даже малые суда имели на вооружении, по крайней мере, одну метательную машину); родосцы в описываемое время были, по-видимому, лучшими в Средиземноморье моряками, а Родос являлся одним из важных центров изучения навигации, картографии и астрономии (недаром многие античные картографы проводили нулевой меридиан через Родос). Родосской республике, возникшей на обломках империи Александра, с самых первых лет существования пришлось отстаивать свою независимость от притязаний Антигонидов, Птолемеев, а затем и Селевкидов, имевших крупнейшие и оснащенные самой передовой техникой того времени флоты. Только благодаря наличию флота родосцы смогли противостоять огромным эллинистическим империям, экономический потенциал и людские ресурсы которых во много раз превосходили их собственные. Основными же задачами, которые стояли перед родосским флотом и в мирное время, были охрана морских торговых путей и борьба с пиратами. Здесь у родосцев было много общих интересов с римлянами, которые уже в III в. до н. э. вели обширную морскую торговлю и тоже несли убытки от морского разбоя. Не следует, поэтому, рассматривать союз между Родосом и Римом как проявление какой-то исключительной политической дальновидности родосцев (благодаря оказанной римлянам помощи они добились некоторых привилегий, сохраненных ими и после вхождения Родоса в состав Римской Империи) – союз этот диктовался, прежде всего, наличием общих врагов и общих интересов.

Карфаген, сильнейшая морская держава в западной части Средиземного моря, был окончательно низвержен, но для римского флота далеко еще не наступило время предаваться отдыху, несмотря на то, что он сделался безусловным господином на всех морях. Теперь Риму пришлось вести войны в отдаленных странах, куда войска его могли добраться только морем; значение флота стало постоянно возрастать, так как ему приходилось энергично содействовать всем операциям сухопутной армии; вместе с тем ему же приходилось то здесь, то там выполнять функции морской полиции, так как морской разбой стал принимать опасные размеры.

Благодаря этому обстоятельству римский флот, требовавший неустанных забот, по временам достигал очень высокой степени развития, что ставило его на один уровень с сухопутной армией. Наряду с крупными боевыми кораблями строились легкие суда, предназначенные для рассылки приказаний и для разведочной службы.

На верхней палубе крупных боевых судов устанавливались метательные машины; некоторые корабли снабжались двух– и трехэтажными башнями, в которых помещались лучники для обстреливания палуб неприятельских кораблей. На судах устанавливались и другие боевые машины, имелись зажигательные снаряды, были и особые брандерные суда (Эффективное зажигательное устройство было придумано родосским адмиралом Павсистратом в 191 г. до н. э. На установленной на носу корабля длинной балке крепился железный контейнер с горючим веществом, вероятно, какой-то смеси смол и масел. При соприкосновении с вражеским кораблем контейнер переворачивался, зажигательная смесь выливалась на палубу. Положение контейнера регулировалось протянутой с носа цепью). Одновременно с усовершенствованием кораблей шло устройство гаваней, из которых некоторые были укреплены и могли запираться цепями.

В войне с Митридатом, царем Понтийским, принимало участие около 500 римских кораблей, но особенное значение флот приобрел в войне против морских разбойников. По мере того, как флоту все чаще приходилось принимать участие в военных действиях, у него стала вырабатываться более определенная уставная тактика; так, например, на походе корабли шли большей частью в двух колоннах, которые при сближении с противником склонялись вправо или влево и затем, сделав поворот на 90 градусов, шли на неприятеля развернутым боевым фронтом, в одну или две линии, причем в первом случае корабли второй линии вступали в промежутки первой линии и, таким образом, образовывали один общий фронт.

Постепенно вырабатывалась и система передачи приказаний; как и в сухопутных войсках, сигнал к атаке подавался большей частью красным флагом. Одновременно с подъемом этого флага на корабле главнокомандующего, все находившиеся на этом корабле трубачи начинали трубить в трубы; одновременно гребцы издавали боевой клич или иногда затягивали боевой гимн.

При атаке каждый корабль намечал себе противника, которого и старался захватить; позднее старались в первую очередь обломать неприятелю весла; таким образом, обычным видом боя была общая схватка (melee). При прорыве неприятельской линии противники, если не переходили сразу же к абордажному бою, обстреливали друг друга, а затем корабли пытались атаковать друг друга с кормы. Для лучшего нанесения удара часто увеличивали расстояние посредством таранения. Преимущества тактики «волчьей стаи», когда несколько легких быстроходных судов одновременно атакуют неповоротливый «дредноут», стали очевидны уже к концу III a. до н. э. Распространение зажигательных снарядов давали легким судам дополнительные преимущества. Тактику одиночного боя приходилось применять при морской полицейской службе.

Получившие пробоины и давшие течь корабли далеко не всегда шли ко дну; балласта, инвентаря, снаряжения, вооружения и припасов на борту было немного, поэтому корабли большей частью оставались на воде. После сражения поврежденные корабли обыкновенно брались на буксир и отводились домой.

Транспортные суда, нагруженные по большей части водой и провиантом, ходили, в основном, под парусами; гребцов на них было мало, так что военным кораблям часто приходилось брать их на буксир.

В то время, как в западной части Средиземного моря римляне вели войну с Карфагеном, на востоке шли постоянные войны между потомками военачальников Александра Великого, из которых каждый выкроил себе из громадных владений великого завоевателя особое царство, не имевшее большей частью даже определенных границ. Войны эти порождали всевозможные беспорядки, что повело к усилению морского разбоя, так как пиратство практиковалось в древние времена всеми мореходными народами, и только впоследствии было подавлено организованными флотами морских держав. Центром морского разбоя сделались Киликия, находившаяся между Сирией и Малой Азией, на границе двух царств.

Широкому развитию морского разбоя способствовало то обстоятельство, что две главные морские державы того времени Карфаген и Коринф были в одном и том же 146 г. до н. э. разрушены римлянами; множество людей, согнанных со своих мест, среди них и люди благородного происхождения, опытные и искусные в морском деле и в морской войне, занялись морским разбоем. В Киликии образовалось хорошо организованное пиратское государство, которое содержало большую армию и флот, и постепенно приобретало все большую силу.

Государство, разрушившее упомянутые выше морские державы и покорившее все прилегающие к Средиземному морю земли, унаследовало от этих держав только господство на суше, но не на море. Морское дело было заброшено, что дало морским разбойникам возможность действовать с почти безграничной свободой; они не только захватывали купеческие суда, но грабили побережье и острова, облагали города контрибуциями, захватывали в плен уважаемых граждан, за которых затем требовали выкуп. Римлянам пришлось войти с ними в непосредственное соприкосновение при покорении Малой Азии во времена Суллы; в это же самое время распался большой флот Митридата Понтийского, причем, многие офицеры и матросы этого флота поступили на службу к пиратам.

В каком положении находился в то время римский флот можно судить по тому, что в 87-76 гг. до н. э. Сулла послал одного из своих самых энергичных офицеров, Лукулла, на восток, чтобы собрать флот; Лукулл объехал все страны, на пути в Египет едва не попал в руки пиратов, и только в гаванях Сирии, Кипра и на Родосе ему удалось собрать довольно сильную эскадру, с которой он и принял участие в войне.

Морские разбойники продолжали действовать все с большей дерзостью и грабили даже берега Сицилии и Италии: они, например, подошли к Сиракузам, укрепились около бухты и оттуда стали делать набеги вглубь острова. Города, которые не хотели сдаваться, или платить контрибуцию, они брали штурмом, с острова Липары они брали постоянную дань в качестве выкупа, обеспечивавшего этот остров от разграбления. Подвоз припасов в Рим (житницами Рима были Сицилия, Сардиния и Африка) был настолько затруднен вследствие грабежей, что в городе цены страшно поднялись и ему стал угрожать голод. Пираты дошли до самой Остии и уничтожили стоявший в гавани, снаряжавшийся против них римский военный флот.

Это переполнило чашу терпения. Дело шло не только об оскорблении, нанесенном Риму; римская чернь, к тому времени уже ставшая почти всемогущей, вследствие воздорожания хлеба на себе самой почувствовали влияние морского разбоя, и тогда пришлось приступить к решительным мерам.

Флот и армия уже неоднократно посылались римлянами для уничтожения морских разбойников, но сколько-нибудь заметного успеха достигнуто не было. Только проконсул Сервилий, человек энергичный, в течение трех лет (с 78 по76 гг.) вел против них упорную и кровопролитную войну и впервые добился некоторых существенных результатов; он разбил их на море, взял штурмом целый ряд принадлежавших им гаваней, городов и крепостей в Ликии, Памфилии, Киликии и Исаврии, уничтожил множество их кораблей, за что был награжден триумфом и прозвищем «Исаврийского». Однако разбои искоренены не были, так как постоянной морской полиции по-прежнему не существовало.

Вследствие этого уже в следующем году против пиратов была выслана новая экспедиция, причем начальнику ее, Марку Антонию (отец Марка Антония), были даны такие полномочия, какие до тех пор не давались ни одному римлянину: «власть над всеми морскими берегами, состоящими под римским владычеством»; по этим полномочиям можно лучше всего судить о том значении, какое приобрели морские разбойники. Однако Марк Антоний думал больше о своем обогащении, чем о выполнении порученного ему дела: он в течение пяти лет вел войну, но никаких результатов не достиг и даже сам потерпел поражение на море от критян, с которыми и заключил мир.

Это был момент наибольшего развития сил морских разбойников. В 70 г. до н. э. у них было более 1000 прекрасно построенных и вооруженных кораблей, под властью их находилось около 400 городов, причем, главной гаванью их был Корацезиум, находившийся на границе Киликии и Памфилии, а в горах Тавра, тянувшихся позади этого города, у них было множество укрепленных горных замков.

Перерыв в доставке провианта создал в Риме настолько серьезное положение, что в 67 году народный трибун Габиний, несмотря на энергичное противодействие сената, провел в народном собрании закон, носивший его имя (lex Gabinia ), согласно которому для подавления морского разбоя назначалось особое лицо, облеченное самыми широкими полномочиями, превосходившими даже те, которые даны были Марку Антонию: ему была дана неограниченная власть на всем Средиземном море, включая и Понт, и над всеми его берегами на расстоянии 75 километров вглубь страны; в его распоряжении был дан флот в 500 кораблей, армия из 120 000 человек пехоты и 5000 всадников, право распоряжаться по своему усмотрению государственной казной, всеми капиталами и другими средствами в провинции. Полномочия эти давались на три года, причем, ему было предоставлено право самому выбрать всех своих подчиненных.

Такая власть противоречила всем традициям, и облечение ею одного лица можно рассматривать как переход к монархии; республика, в которой мог пройти такой закон, должна была считаться подготовленной к единовластию. Конец Римской республики был, в известном смысле, вызван морской войной.

Лицо, которому предполагалось дать такие полномочия, названо не было, но это не мог быть никто иной, как Гней Помпей, звезда которого в то время находилась в полном блеске и поднималась все выше; он и был назначен сенатом на эту должность и блестяще оправдал павший на него выбор.

Война против морских разбойников не представляет интереса в тактическом отношении, зато в стратегическом смысле она имеет существенное значение. План Помпея заключался в том, чтобы в корне уничтожить разбой на всем Средиземном море, а не только бороться с ним, как это до тех пор делалось, в его основном гнезде – на южном берегу Малой Азии и на Крите. Достичь этого, сосредоточив все свои силы на одном месте было невозможно, так как власть неприятеля не ограничивалась одним или несколькими пунктами, а распространялась на все Средиземное море.

Поражение неприятеля в каком-нибудь одном пункте имело бы значение только на короткое время и только для одного этого пункта, так как разбойники быстро рассеялись бы в разные стороны и снова принялись бы за свое дело в другом месте или вернулись бы на старое, как только победитель оттуда удалился. Поэтому Помпею пришлось отказаться от общепринятого в стратегии основного правила «держать силы вместе» и сделать противоположное тому, что делали его предшественники; это было совершенно правильно, так как в данном случае дело шло не о войне на море. Помпей решил атаковать морских разбойников во всех их притонах, по возможности одновременно, но при этом не только разбить их, но и окружить так, чтобы не дать им возможности спастись бегством. Для выполнения этого плана в его распоряжении имелись достаточные силы, по крайней мере, для одной половины Средиземного моря, так как он, по-видимому, даже не воспользовался всеми данными в его распоряжение силами. К тому же морские разбойники далеко не могли считаться равносильным противником для отлично вооруженного римского флота, причем, и организация их не обладала достаточной гибкостью, чтобы в течение долгого времени противостоять в серьезной борьбе мировой державе. Однако способ, каким Помпей распорядился своими силами, и необыкновенная быстрота, с которой он коренным образом разрешил порученную ему задачу, заслуживают полного внимания, вследствие чего ниже и приводится краткое описание его действий.

Помпей разделил Средиземное море на тринадцать районов и в каждый из них назначил достаточно сильную эскадру с соответствующим количеством войск; отряды эти должны были обыскать и очистить от пиратов весь берег и острова. Сам он оставил себе эскадру из 60 лучших кораблей под своим непосредственным начальством, с которой стал крейсировать в открытом море, чтобы иметь возможность прийти на помощь в наиболее опасных местах.

Он начал свою деятельность в западной половине Средиземного моря ; одной эскадре был поручен восточный берег Испании, другой – южный берег Франции и т.д.; сам он остался в Тирренском море и крейсеровал между Италией, Сицилией и Сардинией. Все эскадры так быстро и настойчиво взялись за выполнение порученного им дела, что в течение 40 дней это громадное пространство было совершенно очищено от разбойников. Морская торговля снова пошла обычным порядком, продовольствие подвозилось в Рим в изобилии, и цены на зерно упали до обыкновенного уровня. Это произвело, конечно, громадное впечатление.

Тогда Помпей перешел к восточной части Средиземного моря; он снова распределил эскадры по всем берегам и островам, а сам направился против главного разбойничьего гнезда – Корацезиума. До тех пор разбойники не осмеливались оказывать сопротивлением сильным римским эскадрам, но тут взялись за оружие и, после упорной битвы, были разбиты. Тогда Помпей без сопротивления высадил свои войска и принялся за разрушение укрепленных разбойничьих замков. Значительные силы, которыми располагал Помпей, и его настойчивость, произвели сильное впечатление на разбойников. К скорейшей сдаче их побудило и то, что Помпей обещал сдающимся жизнь и свободу, тогда как прежде римляне распинали всех захваченных ими разбойников. Имея такой выбор, большинство их предпочло сдаться, причем, очень многие были выданы своими же товарищами. Таким образом, и восточная часть Средиземного моря в семь недель была очищена от морского разбоя.

У разбойников было частью взято, частью выдано ими самими около 400 судов, в том числе 90 военных кораблей; кроме того, вероятно, до 900 судов было уничтожено; принадлежавшие разбойникам гавани были захвачены, верфи уничтожены, 120 укрепленных замков разрушено; было убито, по-видимому, до 10 000 разбойников и около 20 000 взято в плен; кроме того, захвачена была громадная добыча и освобождено много пленников, в том числе много знатных римлян, которых уже давно считали погибшими. Захваченных пленных Помпей расселил по опустошенным городам Малой Азии.

Таким образом, Помпей менее чем в три месяца выполнил возложенную на него задачу. В его распоряжение были даны громадные силы, значительно превосходившие силы противника, а потому может показаться, что выполнить задачу было очень легко; так обыкновенно смотрят на всякий, даже величайший военный успех – повторяется история с колумбовым яйцом; каждый задним числом полагает, что необходимость предпринятых мер была очевидна сама собой, на деле же из многих тысяч людей обыкновенно находятся только единицы, обладающие тем верным взглядом, который подсказывает правильное решение. Как бы просты и очевидны ни казались меры, предпринятые Помпеем, однако никто из его предшественников, из которых одному тоже были даны чрезвычайные полномочия, не догадался их применить.

Подобные случаи повторялись не раз и в позднейшее время. Буканиры (флибустьеры) в свое время образовали в Вест-Индии такое же пиратское государство; ближайшим же примером являются Берберийские государства на северном берегу Африки; они в течение столетий практиковали свое разбойничье ремесло, против них время от времени принимались экспедиции Карлом V e Людовиком XIV. В XIX столетии Алжир подвергался бомбардировке англичан и североамериканцев, но искоренен морской разбой был только тогда, когда Франция в 1830 году завоевала Алжир. Помпею же потребовалось менее трех месяцев на очищение всего Средиземного моря.

Независимо от удачного составления общего плана войны, стратегический талант Помпея особенно выразился в его умении сохранить в тайне намеченный план действий и свои приготовления, а затем – в быстроте действий, которая обеспечила неожиданность его атаки. Особенного внимания заслуживает одновременная решительная атака неприятеля на всех пунктах, благодаря чему у него была отнята возможность укрыться или собрать свои широко разбросанные силы для решительного сопротивления; наконец, надо отдать справедливость той быстроте и уверенности, с которыми он вел все операции.

В течение своей богатой событиями жизни, Помпею пришлось совершить немало значительных дел: он командовал армиями и одержал не одну победу на суше, но самой блестящей страницей его истории является, несомненно, его руководство флотом во время этой морской войны, которую он с неожиданной быстротой и полным успехом довел до конца.

Тем временем, как уже говорилось выше, кораблестроение сделало дальнейшие успехи. Корабли стали строиться крупнее и выше, причем их снабжали метательными машинами, для защиты которых, а также сражающихся, стали делать высокие борта и даже ставить башни: кроме тяжелых снарядов для разрушения бортов, стали входить в употребление и зажигательные снаряды; были сделаны усовершенствования для более удобного действия в абордажном бою. Для особых целей начали строить специальные суда, например, маленькие быстроходные корабли. Сражение обыкновенно начиналось с дальней дистанции и только потом переходило в абордажный бой; таран потерял большую часть своего значения, и таранить стали только тогда, когда к этому представлялся исключительно благоприятный случай. Применение Римом своего флота для поддержки сухопутной армии выдвинуло много специальных задач, которые флоту приходилось выполнять.

Развитее судостроения отразилось и в другой области, например, в постройке роскошных кораблей. Парадный корабль Птолемея Фплопатора имел более 400 футов длины, а высота его от киля до палубы равнялась 80 футам. Приделанные в виде украшения фигуры животных имели 18 футов высоты; корабль имел семь башен, самые длинные весла были в 55 футов длины и для противовеса были залиты свинцом. На корабле было 4000 гребцов и более 3000 остального экипажа, всего более 7000 человек.

У других больших царских кораблей особое внимание было обращено на роскошную отделку: помещения для пиршеств имели мозаичные полы, были устроены павильоны, обширные сады, роскошные жилые помещения; везде было кедровое дерево, слоновая кость, позолота, мраморные колонны.

В Сиракузах такой корабль был у Гиерона II, выстроенный для него Архимедом; мачта его состояла из одного куска, для чего было вырублено самое высокое дерево в Бруциуме. На корабле было множество залов для празднеств, молитвенных залов и роскошных жилых покоев; кроме того, на нем были купальни, даже паровая баня, дюжина стойл для лошадей, большие резервуары для воды; кругом палубы стояло восемь башен. Главная катапульта, построенная Архимедом, могла метать камни весом до 150 фунтов на расстояние в 400 футов: железная изгородь защищала от абордажа; у корабля было 4 больших деревянных и 4 железных якоря. Гиерон впоследствии подарил этот корабль египетскому царю, так как он с трудом входил в гавани Сицилии.

На дне озера Неми в горах Альбани (в окрестностях Рима) были найдены остатки одного такого роскошного корабля; большая часть этих остатков находится в настоящее время в музее Диаклетиановых терм в Риме, где можно любоваться необыкновенно прочной постройкой корпуса и видеть отдельные части вооружения. На этом корабле также были сады, расположенные в виде террас с храмами и беседками, и громадные залы. Этот корабль, по-видимому, постоянно стоял на якоре, на маленьком озере, тогда как упомянутые выше два громадных корабля могли передвигаться, и даже пересекали море.

Такие колоссальные постройки могли иметь значение для обооны, но для наступления они, конечно, совершенно не годились.

Роскошные корабли меньших размеров, встречались гораздо чаще; такие корабли имелись даже у морских разбойников и отличались легкостью и быстротой хода. Особые требования, которые предъявлял к кораблям разбойничий промысел, также принесли свою долю пользы судостроению. Так, например, Агриппа впервые познакомился с судами, носившими название «либурн» (libnrnae ) и оказавшими ему впоследствии значительную пользу, у одного разбойничьего племени на Иллирийском берегу.

Во всемирной истории обыкновенно очень мало говорится о морских войнах, но одно морское сражение, тем не менее, всегда упоминается – сражение при Акциуме в 31 г. до н. э. Обойти это сражение молчанием невозможно, так как с тех пор, как стоит мир, ни одно сражение, сухопутное или морское, не имело такого значения. Сражение это на целые столетия предрешило судьбы всего известного тогда мира, сосредоточив власть над ним в руках одного человека, Октавиана Августа, и дав начало всемирной Римской империи, которая просуществовала более четырех столетий (до 395 г. н. э.), когда Феодосий разделил ее на восточную и западную Римскую империю. По сравнению с этим сражением, не только все другие битвы, но даже целые войны отступают на второй план, так как ни одна из них не имела даже приблизительно такого громадного и такого продолжительного влияния на судьбы человечества.

Чтобы объяснить себе этот факт, нужно припомнить тогдашнее крайне запутанное положение дел, которое мы попробуем обрисовать в кратких чертах, обратив особенное внимание на значение более близкого знакомства римлян с морем.

В течение почти пяти столетий, которые потребовались римлянам на покорение Италии, они, несмотря на длинную береговую линию своей страны и на то значение, которое со временем приобрела их морская торговля, держались почти совершенно в стороне от моря. До тех пор они всегда придерживались, как во внутренних делах, так и во внешних сношениях, хотя и эгоистической и агрессивной, но, в общем, прямой политики; но как только они пришли в постоянное соприкосновение с морем, что, впрочем, в первое время выразилось только в переправе через узкий Мессанский пролив, они тотчас же начали отступать от своих прежних принципов. Они совершенно справедливо подвергли публичному телесному наказанию, а затем казнили наемников, которые предательством и убийством завладели Региумом и, как морские разбойники времен Помпея, жили, главным образом, грабежом; между тем, несколько лет спустя они заключили союз с мамертинцами, которые решительно ничем не отличались от этих разбойников.

Римляне, то есть сенат, руководивший политической жизнью страны, ради материальных выгод изменил тем основным нравственным принципам, на которых создавалось римское государство, и без которых оно никогда не достигло бы своего величия. Этот дурной пример оказал влияние не только на внешние сношения Рима, но отразился и на самом римском народе, и это был первый шаг, который сделал Рим на пути к нравственному падению.

Война на море потребовала постройки и вооружения громадного флота, точнее, по вине самих римлян, ничего не смысливших в морском деле, – нескольких больших флотов одного за другим; это вынудило римлян отказаться еще от одного из основных принципов своей политики – мягкого обращения с находившимися в зависимости от них союзниками, которое привязывало их к Риму. Они стали с крайней суровостью угнетать своих морских союзников и довели их до такого истощения, что натолкнули их на мысль о восстании и отпадении от Рима. Это было одной из главнейших причин того, что вторая Пуническая война затянулась на такое продолжительное время, что, в свою очередь, повлекло за собой жестокое наказание восставших и огрубение нравов самих римлян.

Большие контрибуции, полученные с Карфагена и других побежденных стран, а также увеличившиеся вследствие расширения государства морские сношения породили роскошь и легкомысленный образ жизни, вместо существовавшей до тех пор простоты и строгости нравов; зло это особенно распространилось с тех пор, как проконсулы стали возвращаться в Рим с огромными богатствами, награбленными за один только год управления колониями, число которых постоянно возрастало (то же самое наблюдалось у чиновников в английских Ост-Индских колониях). Весь мир обеднел, так как богатства стекались в Рим, где процветала величайшая роскошь и испорченность нравов: вера и верность исчезли, все стало продажным, и везде воцарился золотой телец.

Понятно, что при таких условиях стала разрушаться и прежняя государственная организация. В городе, достигшем колоссального размера, увеличивалось число рабов, пролетариат делался все многочисленнее, и резкая разница между богатыми и бедными классами с каждым днем возрастала. Это открыло широкое поле для деятельности демагогов, возникли внутренние смуты. Отдельные выдающиеся люди, как например Марий и Сулла, стали мечтать о единовластии и ввергли государство в кровавую междоусобную войну. Вместе с тем начались массовые изгнания и убийства политических противников, от которых было желательно избавиться, или даже просто богатых людей, состояние которых желательно было захватить. Стало опасным играть какую-нибудь политическую роль.

Закон Габиния давал Помпею возможность захватить единовластие, но у него не хватало решимости воспользоваться этим законом и, закончив в короткий срок войну с морскими разбойниками, он сложил с себя предоставленную ему громадную власть; так же поступил он и еще раз, при другом подобном же случае. Однако, несколько лет спустя, в 60 году, он принял участие в захвате власти вместе с Цезарем и Крассом; это разделение власти продолжалось, впрочем, только около десяти лет, после чего Цезарь, превосходивший его своей энергией, одержав в 48 году победу при Фарсале, захватил всю власть в свои руки.

Вслед затем, Цезарь в августе месяце того же 48 года отправился в Александрию, чтобы урегулировать спорный вопрос о престолонаследии; он взял с собой 5000 человек на десяти военных кораблях, которые были встречены египтянами враждебно. Под начальством некоего Ахилла была сделана попытка отрезать сообщение Цезаря с морем и запереть его вместе с кораблями, для чего египтяне блокировали оба выхода из гавани.

Однако Цезарь быстро одолел неприятеля; он прорвался через линии египтян, оттеснил их в устья Нила и там сжег их корабли. Затем он занял остров Фарос, лежавший против новой александрийской гавани, восстановил морское сообщение и вытребовал из Сирии, Родоса и Крита новые боевые силы.

Тем временем египтяне закончили свои зимние приготовления: в Ниле стояли наготове 27 больших кораблей (в том числе 5 пентер) и множество других судов. Цезарь мог выставить против них 15 крупных судов (в том числе также 5 пентер) и 19 меньших военных кораблей. Тем не менее, он вышел в море и немедленно выстроил боевую линию впереди гавани; египтяне, отделенные от него рифом, лежавшим перед старой гаванью Александрии, также изготовились к бою, но ни тот ни другой из противников не хотел перейти по одному из узких проходов, имевшихся в этом рифе, на другую сторону для атаки неприятеля, так как опасался очутиться при проходе этого дефиле в невыгодном тактическом положении.

Тогда командир четырех кораблей, пришедших с Родоса, предложил пройти через средний проход; Цезарь с главными силами быстро последовал за ним, неожиданно атаковал египтян и, несмотря на значительно более слабые силы, после долгого и упорного боя одержал полную победу. Только немногим неприятельским кораблям удалось под прикрытием выставленных на берегу лучников укрыться в гавани; большая часть кораблей была захвачена или уничтожена Цезарем.

Со времени начала первой Пунической войны и до того времени, когда Рим достиг владычества над миром, то есть над всеми прилегающими к Средиземному морю странами, прошло почти двести лет. Несмотря на это, ни на западе, ни на востоке не было ни одного государства, которое могло бы явиться для него сколько-нибудь серьезным соперником; объясняется это тем, что никто не оценивал того влияния, какое может оказать флот при целесообразном его употреблении, никто не сознавал значения господства на море.

Римляне совершили все свои великие завоевательные походы на суше и пользовались флотом только в случаях крайней нужды для перевозки войск или же для какой-нибудь другой определенной цели, например, при осаде. Если бы они целесообразно пользовались флотом, то могли бы завоевать те же страны с гораздо меньшими усилиями, тогда как без его помощи силы их истощались затяжными или постоянно возобновлявшимися войнами, так что иногда им требовалось значительное время для восстановления этих сил.

Первым римлянином, оценившим значение морского владычества, был Секст Помпей. Это случилось после того, как он потерпел неудачу в сухопутных войнах (битвы при Тапсе в 46 г. и при Мунде в Испании в 45 г. до н. э.). Когда после убийства Цезаря Октавиан, Антоний и Лепид поделили между собой весь мир, Помпей создал флот в западной части Средиземного моря, с которым в 41 году он разбил флот Октавиана у скал Сциллы. В следующем, 40 году до н. э., он получил полную свободу действий на море, так как Октавиан должен был заняться усмирением опасного восстания, поднятого в Италии женой Антония, развратной Фульвией, которая по собственной инициативе пыталась его свергнуть. Помпей воспользовался этим случаем, опустошил побережья Италии, прервал морскую торговлю и отрезал подвоз припасов к Риму. В следующем году он вошел в союз с Антонием, который незадолго перед тем заключил триумвират с Октавианом и Лепидом, и когда Антоний с большим флотом пришел в Италию, то Октавиан был вынужден согласиться на все требования Антония и Помпея, которые являлись полными хозяевами на море. Благодаря этому Помпею удалось заставить признать себя независимым властителем Сицилии, Корсики и Пелопоннеса, причем со своей стороны он обязался снабжать Рим зерном; таким образом, он воспользовался своей властью на море, и так как Рим не мог существовать без привозного зерна, то Октавиан оказался в полной зависимости от Помпея.

Такое положение дела было невыносимо для властителя громадного государства, и Октавиан, как только создал флот, который считал равносильным флоту Помпея, немедленно нарушил заключенный с ним договор.

Морское военное дело тем временем изменилось в том отношении, что стало проявляться стремление задействовать в бою более значительные массы, чему примером служит переход от трирем к пентерам. В связи с этим переходом и благодаря успехам техники начали придавать большое значение громоздким метательным машинам, между тем, как раньше довольствовались лучниками, расположенными на палубах и площадках на мачтах. Корабли начали строить гораздо прочнее и с высокими бортами, на палубе стали устанавливать тяжелые метательные машины, а также башни (деревянные сооружения, на которых помещались легкие метательные машины, стрелки из лука, пращники и копейщики).

Доказательством отвращения римлян к морю может служить то обстоятельство, что у обоих противников флотами командовали не сами военачальники и не благородные римляне, а вольноотпущенники, которые раньше считались низшим классом и употреблялись только для работы на веслах.

Прежде всего, Октавиан без объявления войны приказал внезапно отобрать у Секста Помпея Сардинию и Корсику; после этого произошел бой между флотами, в котором флот Октавиана потерпел поражение, а затем был уничтожен бурей. Таким образом, снова возникла опасность, что Риму будет отрезан подвоз припасов, что легко могло привести Октавиана к гибели; поэтому необходимо было создать как можно скорее новый флот и найти для него искусного вождя; таким был Марк Агриппа, друг и товарищ детства Октавиана, которого он вызвал из Галлии.

Выдающаяся многосторонняя талантливость Агриппы доказывается тем, что в 20 лет он уже выступал публично в Риме обвинителем против Кассия, убийцы Цезаря, в 22 года отличился в войне против Фульвии, а в 25 лет с успехом командовал армией в Галлии и Германии. Отсюда он был вызван в Рим, чтобы принять начальство над новым флотом для действий против Секста Помпея. Дион Кассий называет Агриппу лучшим человеком своего времени; во всяком случае он, несомненно, был единственным римлянином, обладавшим талантом к ведению морских войн.

Агриппа застал флот еще неготовым, и всеми мерами стал торопить его постройку, соблюдая, однако, полную и разумную осмотрительность; так для защиты от удара таранов неприятельских кораблей, которые превосходили его корабли быстротой хода и поворотливостью, он приказал устроить на своих судах защитный пояс, состоявший из крепких брусьев, укрепленных на корабельных корпусах на высоте ватерлинии.

Все римские военачальники, действовавшие до тех пор (в течение двух с четвертью столетий), удовольствовались бы быстрой постройкой флота и немедленно выступили бы из Остии против неприятеля, но Агриппа понимал, что флоту необходима операционная база, то есть безопасная гавань с защищенным рейдом, расположенная ближе к театру войны, к Сицилии. Отсутствие такой гавани вызывало постоянную необходимость продолжительных переходов вдоль берегов Италии, у которых не было ни одного укрытого места, что вызывало большую потерю времени и было, отчасти, причиной тех кораблекрушений, которым неоднократно подвергался римский флот после многочисленных сражений, разыгравшихся в этих местах, начиная со сражения у Миле в 260 году и до сражения у Кум в 37 году; дальность расстояния, конечно, отражалась и на быстроте исправления поврежденных судов.

Для этой цели Агриппа приказал прорыть в двух местах узкую полосу, отделявшую залив Байи (Поцуолли) от Лукринского озера (между Неаполем и Кумами) и прорыть от него канал до Аверинского озера; таким образом, получилась гавань с двумя входами, с защищенной бухтой, служившей ей рейдом; гавань эту он назвал портом Юлия. Здесь были собраны, вооружены, снабжены экипажами и начали свои упражнения корабли, строившиеся по всему побережью. Для пополнения экипажей Октавиан освободил 20 000 рабов, при условии службы на судах; тогда Агриппа начал неустанно упражнять своих людей, пока они уже не оставляли желать ничего лучшего.

Весной 36 года флот был готов к действию. План войны заключался в том, чтобы переправить у Мессаны армию в Сицилию и был разбить флот Секста Помпея. Октавиан вышел в море вместе с Агриппой, но у мыса Полинура флот был застигнут сильной бурей, свирепствовавшей во всей средней части Средиземного моря; на этот раз не погиб ни один корабль, но многие из них потерпели серьезные аварии, так что Агриппа воротился назад в порт Юлия для починок.

Та же буря настолько повредила флот из 70 кораблей, высланный Лепидом из Африки на помощь Октавиану, что о нем впоследствии уже больше не упоминается, а также принудила другой флот – 120 кораблей, высланных Антонием из Египта, искать спасение в Греции.

Как только Агриппа закончил исправление своих судов, он пошел к Липарским островам, занял самый южный из них (Термесса или Гиера) и устроился там для наблюдения за неприятельским флотом, стоявшем в Миле, напротив этого острова, в 12-15 морских милях. Флот этот находился под начальством вольноотпущенника Демохара, между тем, как сам Секст Помпей стоял с эскадрой у Мессаны, чтобы помешать переправе Октавиана с армией в Сицилию.

Оба флота в течение долгого времени стояли, наблюдая друг за другом, и лишь пробовали свои силы в небольших стычках; наконец, Агриппа решился действовать. После рекогносцировки он решил атаковать неприятеля и двинулся на него со всем своим флотом, выстроенным в развернутом фронте. Неприятель, по-видимому, только и ждал этого, и тотчас же вышел ему навстречу с таким же намерением и в таком же строю.

На этот раз с обеих сторон сражались римские флоты и поэтому никакого глубокого или сложного боевого построения не было, а был просто тот строй, который издавна был в употреблении у всех мореходных народов, которые никогда не занимались изучением тактики.

Число кораблей, участвовавших в бою, неизвестно, но перевес в численности был на стороне Агриппы; корабли его были больше и тяжелее, отчасти, вследствие поясной брони, но зато они были менее быстроходными, чем корабли Помпея. На палубе у них были башни, различные метательные машины, и экипаж их был более многочислен. Таранный удар их, при их большей массе, был сильнее неприятельского. Неприятельские корабли были меньше и легче, а потому быстроходнее и поворотливее, вследствие чего более пригодны для атаки тараном и для обламывания весел и руля; однако действию их тарана отлично противостоял защитный пояс, а сами они, вследствие более легкой конструкции, были менее устойчивы против таранного удара; для абордажного боя, в виду меньшей численности их экипажа и меньшей высоты бортов, они также были менее приспособлены.

Таким образом, на стороне Агриппы было не только превосходство в численности кораблей, но и в оборонительной их силе и в силе вооружения. Несмотря на это, исход сражения долго был сомнителен; командиры кораблей Помпея искусно воспользовались своим преимуществом в маневрировании и успели вывести из строя несколько кораблей Агриппы, но против их попыток таранить, что являлось самым опасным приемом, броневые пояса оказались превосходной защитой. С другой стороны, Агриппа и его помощники достигли значительных результатов, когда им удалось пустить в ход таран, но еще больше они нанесли вреда противнику всевозможными метательными снарядами: камнями, бревнами, стрелами, копьями, которые они бросали на неприятельскую палубу со своей более высокой палубы и с еще более высоких палубных башен; кроме того, у них были абордажные крюки и более сильные экипажи.

Наконец, Агриппе удалось пустить ко дну неприятельский флагманский корабль. Демохар со своим экипажем вплавь перебрался на другой корабль (между сражающимися кораблями ходили шлюпки с эскадры Помпея, чтобы подбирать плавающих), но, тем не менее, он вынужден был начать отступление, при котором он, по-видимому, почти не подвергся преследованию – сведения по этому поводу разноречивы. Агриппа потерял только пять кораблей, а противник его – тридцать и был вынужден покинуть поле сражения. Таким образом, Агриппа одержал победу в первом же своем морском бою.

Приблизительно в то же время, когда происходил бой при Миле, Октавиан со своими легионами переправился в Тавромениум, к югу от Мессаны, и благополучно высадил войска. Его эскадра, вероятно, на обратном пути в Региум была атакована эскадрой Помпея и полностью разбита; почти все корабли были потоплены, захвачены или сожжены; сам Октавиан едва спасся в шлюпке. Столь могущественному и прославленному впоследствии императору удивительно не везло на море.

Три легиона, высадившиеся у Тавромениума под командой Конифиция, сильно пострадали от войск Секста Помпея; надежды на подкрепления из Италии не было никакой, а после уничтожения эскадры гибель их была неминуема; однако Агриппа, который тем временем захватил несколько городов на северном берегу Сицилии, чтобы закрепиться на острове, получил вовремя известие о печальном положении этих легионов. Он тотчас выслал им на помощь еще три легиона, которые освободили их и вместе с ними присоединились к Агриппе. Последний занял маленькие города Тиндар и Миле и, таким образом, обеспечил для Октавиана место высадки, куда тот и переправился со значительной армией, причем к северу от Мессаны безопасность переправы обеспечивалась флотом Агриппы.

Противостоять такой силе Секст Помпей, конечно, не мог, но так как избежать развязки все равно было невозможно, то Помпей предпочел перенести ее на море, на котором находился центр тяжести его сил. Таким образом, в том же году, вероятно, в октябре месяце, произошло второе морское сражение почти на том же месте, где и первое; сражение это, по имени лежащего недалеко к востоку от Миле местечка, носит название сражение у Навлоха.

Флот Помпея, который стянул сюда все свои силы, состоял из 300 судов; командовал им, кроме Демохара, еще другой вольноотпущенник, Аполлофан. Флот Агриппы был, по-видимому, доведен до той же численности, причем, экипаж его состоял не менее, как из 120 000 человек, что значительно превышало численность экипажей Помпея; таким образом, сражение это является одним из самых крупных, которые когда-либо разыгрывались на море; вместе с тем сражение это было одним из самых упорных, кровопролитных и решительных по своим результатам. Корабли, участвовавшие в этом сражении, были, вероятно, того же устройства, как и те, которые сражались несколько месяцев тому назад у Миле, но за этот промежуток времени корабли Агриппы были еще лучше оборудованы метательными машинами и были снабжены новым орудием, изобретенным Агриппой – абордажным снарядом, который состоял из бревна, длиной в три метра, обитого железом, чтобы его нельзя было перерубить, и снабженного на обоих концах крепкими кольцами; к переднему кольцу был прикреплен абордажный якорь, а к заднему – несколько канатов. Этот снаряд бросался при помощи большой метательной машины на неприятельский корабль, который затем удерживался посредством канатов и притягивался к борту своего корабля; конечно, дальность, на которую можно было метать этот снаряд, была невелика, но она все же была больше той, на которую можно было забросить руками абордажный крюк. Кроме того, в этом же сражении были впервые пущены в ход зажигательные копья и стрелы, обмотанные паклей и пропитанной дегтем.

Флот Секста Помпея, двигавшийся с востока (из Мессаны) и флот Агриппы, шедший с запада, были оба выстроены развернутым фронтом и, судя по большому числу кораблей, вероятно, в две линии. Рано утром с оглушительными боевыми криками они бросились друг на друга. Зазвучали рога и, как только флоты сошлись на расстоянии выстрела, заработали метательные машины, затем на близкой дистанции начали стрелять пращники и лучники, бросать копья и горящие дротики. Затем началась общая свалка, причем, противники старались таранить друг друга, обламывать весла или брать неприятеля на абордаж.

Корабли Помпея шли так тесно, что не могли воспользоваться своей быстроходностью и поворотливостью, между тем, как новые абордажные снаряды оказались очень удобными в тех случаях, когда обыкновенные абордажные крюки не могли достать до неприятеля, тем более что у помпеянцев не было пик с кривыми ножами на конце (sensae), при помощи которых можно было бы перерезать канаты. Старинный римский способ сражаться на море – абордажный рукопашный бой, в связи с навесной стрельбой зажигательными снарядами и на этот раз решил участь сражения и, конечно, в пользу более высоких и имевших более сильные экипажи кораблей Агриппы.

Агриппа, кроме того, приказал своему левому крылу, которое в сторону открытого моря выдавалось за неприятельскую линию, атаковать неприятеля во фланг и охватить его; вероятно, он воспользовался для этого и частью судов своей второй линии; таким образом, помпеянцы были атакованы и с тыла, почти окружены и прижаты к берегу; они даже не пытались произвести какой-нибудь маневр или перехватить в свои руки инициативу боя с того момента, как началась общая свалка.

Как это обыкновенно бывает в тех случаях, когда слабейший ставит все на карту в неравном бою, сражение закончилось полным поражением помпеянцев; из всех их кораблей только семнадцати удалось бежать в Мессану; 28 было пущено ко дну, многие сожжены, остальные сели на мель и были захвачены; паника была так велика, что Аполлофан с совершенно исправными кораблями сдался Агриппе, несмотря на то, что имел полную возможность спастись бегством; Демохар с отчаяния сам лишил себя жизни. Флот Агриппы потерял, будто бы, только три корабля, пробитых таранами.

Секст Помпей не принимал участия в этом решительном сражении и наблюдал за ним с берега; с полным поражением флота для него было все потеряно, так как армия Октавиана была сильнее его армии, и, кроме того, ему угрожал Лепид. Поэтому он бежал морем, притом так поспешно, что даже не оставил никаких распоряжений своей армии; он отправился в Малую Азию и там попал в руки одному из военачальников Антония, который зключил его в Милете в тюрьму, где он вскоре умер.

Армия его, оставшаяся без руководителя, перешла на сторону Лепида, который с большим войском переправился из Африки в Лилибеум и двинулся на Мессану, чтобы тоже принять участие в дележе наследства Секста Помпея. В распоряжении у него оказалось 22 легиона, и тогда он предъявил своему сотоварищу по триумвирату, Октавиану, свои права на владение Сицилией. Обстоятельства принимали такой оборот, что Октавиану приходилось снова начинать войну за обладание совершенно необходимым для Рима островом. Обе могущественные армии стояли в боевой готовности друг против друга, но Октавиан нашел способ покончить дело ценой денег, а не кровью; как и все в те времена, продажны были и солдаты и офицеры Лепида. Конечно, для подкупа нужны были громадные деньги; откуда они были взяты – неизвестно, но в результате Лепид неожиданно был покинут своими войсками и оказался один против Октавиана, у которого в распоряжении было уже 45 легионов. Поэтому он стал смиренно просить своего молодого сотоварища по владычеству над миром о пощаде, и тот, правильно оценив его ничтожество и бесхарактерность, даровал ему эту пощаду.

Заслуживает внимания, что Лепид после этого еще в течение 23 лет спокойно прожил в качестве богатого частного лица в Цирцее около Рима. В течение полутора десятилетий он играл важную роль в политической жизни страны и вместе с Антонием и Октавианом распоряжался судьбами мира; во время триумвирата он вместе с ними отправил в изгнание и казнил тысячи знатнейших и богатейших римлян (в их числе был и Цицерон); после того он был неограниченным властителем громадного царства и даже мечтал о его расширении, причем, по-видимому, у него зарождалась и мысль о господстве на море; теперь же он довольствовался ничтожным и праздным существованием обеспеченного рантье, которое он, по милости Октавиана, вел в течение еще нескольких десятилетий. При этом ни один из потомков убитых им людей ни разу не нарушил его благополучного существования. В Риме уже не было речи о справедливом возмездии или о каких-либо нравственных принципах: общая распущенность и жажда наслаждений были характерным признаком того времени; даже наиболее выдающиеся люди не имели достаточно самоуважения и мужества, чтобы прилично окончить свою жизнь.

Таким образом, Агриппа в течение полугода победоносно закончил эту войну в пользу Октавиана. С помощью нового, им самим созданного флота он сперва разбил, а затем и совершенно уничтожил более испытанный в морском и военном деле флот Секста Помпея и таким образом, освободил Октавиана от его самого опасного соперника. Поэтому пожалованный Агриппе победный венок за подвиги на море (corona navalis или rostrata) был вполне им заслужен.

Непосредственное столкновение этих двух новых римских флотов (флот Секста Помпея тоже насчитывал только несколько лет существования) дает повод сравнить линейные корабли того и другого флота; к сожалению, данные для такого сравнения, как это большей частью бывает в описаниях, касающихся морского дела, слишком недостаточны. Однако несомненной является та разница, что корабли Помпея носили отличительные признаки кораблей, созданных прирожденными моряками: они были легки, быстроходны, поворотливы, между тем, как корабли Агриппы имели чисто римский характер: они были прочны, тяжелы, высоки и массивны; в этом последнем направлении и пошло дальнейшее развитие кораблестроения.

Корабли Агриппы, кроме того, были снабжены многочисленными метательными машинами (тяжелой артиллерией) и приспособлениями для навесного обстреливания неприятеля, причем экипажи их были значительно сильнее; это давало им преимущество, как в бою на дальней дистанции, так и в абордажном бою, так что для кораблей Помпея вся надежда на успех заключалась только в том, чтобы, пользуясь своей быстроходностью и поворотливостью, применять таран. Против этого приема Агриппа предусмотрительно защитил свои корабли «броневым поясом».

Надо заметить, что и тактика Демохара совершенно не давала возможности вполне использовать быстроту и поворотливость его судов; и при Миле и при Навлохе он выступил против неприятеля в развернутом строю; при этом условии бой мог принять только форму общей тесной свалки, в которой его корабли не могли воспользоваться своими преимуществами, неприятельские же корабли находились в самых выгодных условиях для навесной стрельбы и абордажа. Корабли помпеянцев и не прибегали ни к каким маневрам: шел бой одного корабля против другого, происходивший в общей тесноте, причем, сторонники Октавиана, которых таранить было очень трудно, могли со своей стороны использовать все свои преимущества.

Во втором сражении (у Навлоха) большую услугу оказал вновь изобретенный Агриппой абордажный снаряд (harpax), так как благодаря ему не только атаки тараном, но и попытки обламывать противнику весла, были сопряжены для самих помпеянцев со значительным риском; изобретение это служит доказательством гениальных дарований Агриппы в области морской тактики.

Поворотливость кораблей давала Демохару полную возможность атаковать октавианцев с фронта и одновременно обойти их и атаковать во фланг или в тыл; весьма возможно, что при этом их сомкнутый строй был бы расстроен, что дало бы помпеянцам случай атаковать тяжелые корабли с боков или с кормы, а может быть даже атаковать один корабль сразу несколькими своими кораблями. Но у Демохара, по-видимому, не хватило находчивости; представление о морской тактике у него отсутствовало.

Единственным тактическим маневром в обоих этих сражениях является предпринятый Агриппой у Навлоха охват неприятельской линии, благодаря которому неприятель был прижат к берегу и почти полностью уничтожен; охват этот, правда, напрашивался сам собой, так как большая численность кораблей Октавиана сама по себе удлинила протяжение его боевой линии на левом фланге, в сторону открытого моря.

После того, как Лепид лишился своей армии, Октавиан завладел и северной Африкой, то есть Киренаикой. Восток и запад, таким образом, стояли лицом к лицу. Октавиан, несмотря на свою ограниченность и неспособность к военному делу, обладал неограниченным честолюбием; о том, как к нему относился Антоний, он мог судить по союзу его с Секстом Помпеем. После смерти Фульвии он выдал за Антония свою сестру Октавию, которая была, по-видимому, достойной и благородной женщиной; однако Антоний выказал к ней полное пренебрежение и открыто вел распутный образ жизни со знаменитой Клеопатрой, египетской царицей, последней представительницей выродившейся династии Птолемеев; он всецело подпал под ее власть и предавался безумной расточительности.

Вследствие этого дело скоро дошло до разрыва. Уже в 33 году отношения между Антонием и Октавианом были очень натянутые, а в следующем году начался открытый раздор, так как Антоний прогнал от себя Октавию, объявил Клеопатру законной женой и начал раздавать царства ее незаконным сыновьям. Вследствие этого Октавиан подал на него жалобу в сенат, за которым триумвиры еще сохранили некоторую тень власти. Друзья Антония не решились выступить в его защиту и бежали в Египет; начались приготовления к войне.

Несмотря на то, что Антоний, как человек, заслуживал полного презрения, он был опасным противником; после долгих войн в Азии против парфян и других народов, он имел в своем распоряжении большую, испытанную в боях армию и сильный флот. Сборным пунктом для своих боевых сил он назначил Эфес. По-видимому, он считал, что Греция всего более подвергалась опасности неожиданного нападения, а потому вместе с Клеопатрой отправился туда.

Там численность его армии скоро была доведена до 12000 человек пехоты и 12000 кавалерии. Ядром его флота, его главной боевой силой, были корабли самого Антония, число которых доходило до 170. За исключением немногих трирем и квадрирем, все корабли эти были октеры и декатеры («восьмерки» и «десятки»), громадные, прочные, с сильным тараном, снабженные деревянным броневым поясом для защиты от таранных ударов; высота борта посередине корабля доходила до трех метров и увеличивалась к носу и корме, так что брать их на абордаж было очень трудно; на палубе стояли тяжелые метательные машины и башни для навесного бросания снарядов. Корабли такой постройки, естественно, были тихоходны и неповоротливы, наступательная сила их заключалась, главным образом, в метательных снарядах, которые действовали не столько против кораблей, сколько против их экипажей. Таким образом, корабли эти имели большое сходство с кораблями Агриппы в битве при Навлохе, причем, однако, не имеется сведений ни об абордажном снаряде (harpax), ни о «воронах» (corvus).

Кроме того, Клеопатра привела с собой 200 египетских кораблей, легких и быстроходных судов, о которых более подробных сведений не имеется, но которые едва ли обладали большой боевой ценностью. Наконец, имелся еще транспортный флот из 300 судов.

Является совершенно необъяснимым тот факт, что у Октавиана к 32 г. до н. э. почти не было никаких сил для действия против нового могущественного противника; к тому же и Италия была совершенно истощена. Октавиан так необдуманно затеял с Антонием (как и раньше с Секстом Помпеем) борьбу, что последний, если бы обладал хотя бы некоторой решимостью и энергией, имел бы полную возможность напасть на него врасплох в самой Италии и, таким образом, быстро завершить войну; само население Италии было слишком вяло и равнодушно, чтобы организовать сопротивление. Вместо этого Антоний вел с Клеопатрой, сначала в Эфесе, а затем в Афинах, куда он перенес свой лагерь, самый распущенный и расточительный образ жизни, причем, одно празднество следовало за другим. В лагере его находилось 15 царей и принцев, дети которых должны были нести при египетской блуднице самую унизительную службу; сам Антоний унизился до того, что, облачившись в костюм гражданина Аттики, передал ей власть над городом, после чего ее статуя должна была быть установлена в Акрополе. Мы приводим эти подробности для того, чтобы обрисовать царивший в то время всеобщий упадок нравов.

Однако не все приверженцы Антония настолько лишились чувства собственного достоинства, чтобы не возмущаться таким бесстыдным и недостойным поведение; лучшие из них просто ушли от него, а другие пебежали на сторону Октавиана.

Поздней осенью 32 года Антоний отправился на Коркиру (Корфу) с намерением оттуда переправиться в Италию; нигде он не встречал ни противодействия, ни какого-либо препятствия на своем пути, но как только на горизонте показалось несколько легких военных судов, Антоний принял их за авангард флота Агриппы, которого он так боялся, и отказался от своего намерения. Не использовав ни разу своих боевых сил, ни армии, ни флота, он пошел назад в Патры и в Ахею, где устроился на зимних квартирах. Флот и армия его были распределены вдоль побережья Ионийского моря; главные силы стояли у мыса Акциума, при входе в Амбракийский залив (залив Арта). Можно сказать, что Октавиана спасла слава Агриппы, так как он в это время был не в состоянии помешать движению большой армии к Риму.

В дальнейшем Антоний своей полной бездеятельностью сумел превзойти Октавиана. У него были в изобилии и деньги, и транспортные средства, так как одна Клеопатра дала 20000 талантов на военные расходы, и несмотря на это, армия терпела недостаток в продовольствии, так как доставка его производилась самым беспорядочным образом. Вследствие этого в течение зимы с флота дезертировала масса гребцов, повальные болезни производили большие опустошения среди экипажей, так что к весне 31 года не хватало целой трети их состава. Антоний, который до тех пор ни о чем не заботился и беспечно утопал в роскоши в Патрах, сделал тогда распоряжение о наборе новых людей; однако достаточного числа людей набрать было нельзя, а набранные не имели никакого навыка.

Таким образом, сильный, искусный и испытанный в войне флот Антония еще до первого удара, даже не встретив ни разу неприятеля, был заранее ослаблен и физически, вследствие непростительной небрежности своего вождя, и морально – его дурным примером. Поэтому замедление в ходе военных действий приносило Антонию только вред, между тем, как Октавиан, выигрывал время на то, чтобы закончить свои приготовления, которые, впрочем, если бы он действовал обдуманно, должны были бы быть закончены к тому времени, когда он вызвал разрыв с Антонием.

У него не хватало денег на вооружение, а когда он попытался помочь этому введением новых налогов, то ему пришлось подавлять возникшее из-за этого возмущение. Уважение к власти и к закону, было окончательно подорвано вследствие общего упадка нравов.

Только весной 31 года Октавиан смог, наконец, начать военные действия. Сборными пунктами для его сил были Брундизий и Тарент. Армия его состояла из 80000 человек пехоты и около 12000 всадников; флот под командованием Агриппы насчитывал не менее 260 судов, но это был уже не тот флот, с которым он одержал победу у Навлоха, несмотря на то, что с тех пор прошло только 5 лет. Как это постоянно случалось у римлян, тот флот исчез бесследно, и Агриппа для борьбы с Антонием должен был создавать новый флот, притом совершенно особого рода.

Как было сказано выше, корабли Антония были сходны с теми, при помощи которых Агриппа разбил и уничтожил при Миле и Навлохе более мелкие быстроходные и маневренные суда Секста Помпея. Можно было бы думать, что этот решительный успех окончательно убедил Агриппу в полной целесообразности принятых им для своих кораблей конструкции и вооружения. Однако, наоборот, мы видим Агриппу во главе флота, корабли которого были похожи на тогдашние, потерпевшие поражение корабли Секста Помпея. Это были сравнительно небольшие, низкобортные корабли, по большей части триремы, мало внушительные на вид, но быстроходные и маневренные, похожие на «либурны», от которых они и заимствовали свое название. Либурнийцы были разбойничьим народом в Иллирии; их быстроходные корабли назывались «либурнами» (диерами, биремами); имя это присваивалось различным быстрым низкобортным судам.

Таким образом, Агриппа в корне изменил свой взгляд на тип корабля, наиболее пригодного для ведения этой войны. Преимущества тактики «волчьей стаи», когда несколько легких быстроходных судов одновременно атакуют неповоротливый «дредноут», стали очевидны уже к концу III в. до н. э. Распространение зажигательных снарядов давали легким судам дополнительные преимущества. Агриппе не требовалось изобретать новую тактику, достаточно было выбрать уже опробованную и наиболее подходящую к ситуации.

Новые корабли, либурны, большей частью имели только одни ряд весел, они были немногим более 30 метров длиной и около 4-5 метров шириной. Экипаж состоял из 84 гребцов и 36 офицеров, матросов и солдат, всего 120 человек. Такие корабли были наиболее приспособлены для морского разбоя, а вместе с тем и для действий морской полиции, то есть для преследования морских разбойников. По сравнению с тяжелыми крупными кораблями Антония, имевшими плохо обученные экипажи, новые корабли являлись опасным оружием, при наличии смелых и хорошо подготовленных экипажей. К тому же такие корабли быстро строились, и поврежденные могли быть заменены новыми из резерва.

Чем был вызван такой поворот в воззрениях Агриппы, остается неизвестным, хотя было бы чрезвычайно интересно выяснить этот вопрос в виду его важности; приходится поэтому ограничиваться одними догадками. Наиболее вероятным является предположение, что Агриппа, уже доказавший в первой морской войне свою проницательность устройством операционной базы, введением броневого пояса и изобретением абордажного снаряда, за это время успел правильно оценить значение быстроходности и маневренности как главных свойств боевого корабля. Такой взгляд мог выработаться у него еще во время войны с Секстом Помпеем, во время которой он имел возможность убедиться, что с быстроходными и поворотливыми кораблями Помпея, если бы тот использовал их как следует, можно было бы достичь совершенно иных результатов, и что тогдашней своей победой он был обязан не только численности и величине кораблей, метательным машинам и многочисленным легионерам, но и ошибкам неприятеля. Подтверждение такому взгляду он мог найти во время войны против иллирийцев, происходившей незадолго до 31 года, во время которой он мог еще более оценить достоинства «либурн». Наконец, на его взгляды могло оказать влияние и принятое им решение шире применять в будущих сражениях зажигательные снаряды. Как бы то ни было, решение изменить всю материальную часть флота и перейти от кораблей, только что доказавших в тяжелых боях свою пригодность, к совершенно новым должно считаться доказательством необыкновенной смелости.

Весной 31 года, как только новый флот был окончательно готов, Агриппа начал военные действия, в то время как армия Антония еще стояла на зимних квартирах. Агриппа начал малую войну на море, отправив на линии сообщений противника крейсерские эскадры, которые захватили много транспортов с провиантом и боевыми припасами, шедших из Египта, Сирии и Малой Азии, вследствие чего недостаток припасов, уже давно ощущавшийся в армии Антония, сделался еще острее. Затем эскадры эти стали неожиданно появляться у неприятельских берегов, производить высадки и разорять их.

Когда же представлялся удобный случай, Агриппа делал и серьезные нападения на неприятеля и причинял ему существенный вред. После непродолжительной осады он занял Метону в Мессении, на юго-западе Пелопоннеса; еще важнее было занятие острова Коркиры, который со своей прекрасной гаванью мог служить Антонию отличным опорным пунктом, откуда он имел бы возможность помешать переправе Октавиана через Адриатическое море; около этого острова Агриппа нанес поражение неприятельской эскадре. Короче говоря, Агриппа наносил противнику всевозможный вред, не ввязываясь в решительные действия и не рискуя, таким образом, понести крупные потери.

Экспедиции эти служили ему и для того, чтобы ознакомиться с положением дел у противника; в особенности ему важно было убедиться, что главные силы флота Антония – тяжелые боевые корабли – стояли в бездействии. Тогда он убедил Октавиана переправиться с армией в Эпир, что, в виду близости значительного неприятельского флота, представлялось предприятием очень рискованным; численность этой армии доходила до 90000 человек и Агриппа со своими кораблями охранял ее переправу. Впрочем, Агриппа правильно оценил Антония: переправа шла совершенно беспрепятственно, и так как остров Коркира был уже занят, то высадку оказалось возможным произвести не к северу от него, а значительно южнее, в бухте, стоявшей от Акциума только в 22 морских милях, в порте Глюкюс, носящем в настоящее время название Иоаннес, против которого лежит остров Паксос. Оттуда Октавиан немедленно двинулся вдоль берега к югу и разбил лагерь в 4 милях к северу от входа в Амбракийский залив, напротив Акциума.

Амбракийский залив имеет 18,5 морских миль в длину и до 10 миль в ширину, причем, по всей его длине глубина воды везде достаточная; вход в залив, однако, узок, извилист и мелководен (для тогдашних линейных кораблей наименьшая глубина фарватера равнялась двум саженям). Наименьшая ширина входа между Акциумом и нынешней Превезой составляла немного больше 3-х кабельтов – почти 600 метров. Вследствие значительной площади залива, даже ничтожная разница уровней в заливе и в море, происходящая от сильного дождя, таяния снега, ветра и т. п. вызывает в узком проходе сильное течение, которое доходит до 2,75 узлов; когда течение идет из залива в море, увлекаемые им твердые частицы при встрече с плотной, соленой водой Средиземного моря, осаждаются на дно, поэтому надо предполагать, что в те времена глубина воды в этих местах была больше, чем в настоящее время, когда вход в залив возможен только для мелкосидящих судов (с осадкой менее 3,7 м).

Войска Антония занимали обе стороны от входа. Для лучшей защиты входа были выстроены башни, на которых стояли тяжелые метательные машины; внутри бухты в полной безопасности, стоял флот Антония, между тем, как флот Агриппы должен был довольствоваться двумя открытыми бухтами у берега, что являлось и не очень приятной и далеко не безопасной стоянкой.

Известие о переходе Октавиана в Грецию застало Антония еще в Патрах; в страхе он тотчас же двинулся оттуда в Акциум, куда стянул и все свои войска. Сгоряча он даже перешел с ними на северную сторону, однако, не принял сражения, на которое неоднократно вызывал его Октавиан, ограничиваясь попытками отрезать противнику подвоз провианта при помощи своей кавалерии и другими подобными же попытками, которые большей частью кончались для него неудачно.

Отказ от сражения на суше может быть объяснен только нерешительностью Антония, а не какими-либо основательными причинами, так как армия его была сильнее армии Октавиана; откладывая решительные действия, он мог только проиграть, так как рассчитывать на длительную отсрочку он уже не мог, а между тем, снабжение армии делалось все более затруднительным; кроме того, уклонение от сражения в связи с продолжительным бездействием и постоянные неудачи понижали боевой дух армии. Вместе с тем Антоний был исполнен недоверия к окружавшим его лицам, и недоверие это доходило до такой степени, что он приказал умертвить нескольких наиболее знатных своих сторонников; при этом они не были просто убиты или казнены, но самым жестоким образом замучены, как это делали восточные деспоты. Это заставило многих уважаемых римлян перейти на сторону Октавиана.

Подошел конец августа, а обе армии и флот Антония еще не сделали ничего заслуживающего внимания. Один только Агриппа проявлял неустанную деятельность. Он поручил наблюдение за входом в Амбракийский залив особой эскадре под командой Арунция, а сам продолжал со все возрастающим успехом вести малую войну. Он занял лежащий у берега Акарнании недалеко от Акциума остров Левкаду, который до того служил Антонию (как раньше Коркира) в качестве передовой морской станции, и захватил находившиеся там корабли; оттуда стал угрожать Акарнании, то есть тыловым сухопутным сообщениям Антония, а вместе с тем совершенно отрезал ему морской путь, так как путь этот проходил мимо Левкадии. Затем он разбил у Коринфского залива эскадру под командой Квинта Назидия (по-видимому, снаряженную Коринфом и Сикионом), которая шла на соединение с Антонием, и занял город Коринф, имевший большое значение для сношений Антония с его восточным царством, а затем и Патры, служившие ему в прошлом году зимней квартирой.

Во время отсутствия Агриппы, находившегося в экспедиции, один из младших начальников Антония, Сосий атаковал блокадную эскадру Арунция; благодаря туману ему удалось захватить ее врасплох и поставить в довольно опасное положение, но, по счастливой случайности, как раз в это время появился возвращавшийся из экспедиции Агриппа и разбил эскадру противника, причем, был убит и Сосий. На этот раз Агриппе помог счастливый случай, однако счастье редко само собой дается кому-нибудь в руки; ленивые приверженцы Антония никогда его не находили, между тем, как Агриппа своей неустанной деятельностью сам давал счастливому случаю возможность наткнуться на него.

Тем временем, Антоний со своей армией снова переправился через пролив у Акциума; положение его стало совершенно невозможным, так как морские пути сообщений были отрезаны, а сухопутные находились под угрозой; между тем, Акарнания и ее окрестности были уже совершенно истощены. Таким образом, ему оставалось одно из двух: или сражаться или уходить назад. Однако последний исход представлялся очень затруднительным.

1) На морской путь, по которому армия и флот могли бы отступать совместно, рассчитывать было невозможно в виду того, что на военном флоте могла поместиться лишь часть армии; необходим был еще значительный транспортный флот. При этом не подлежало сомнению, что весь флот был бы, несомненно, атакован Агриппой, и военному флоту, связанному транспортами, пришлось бы вступить в бой при самых неблагоприятных обстоятельствах. Даже в случае победы транспортный флот пострадал бы.

2) При разделении флота и армии последняя должна была бы уделить флоту, по крайней мере, три легиона (20000 человек), чтобы придать ему достаточную боевую силу, так как собственно морских солдат во флоте не было. При выходе в море флоту пришлось бы вступить в бой с флотом Агриппы, и при недостаточной численности экипажей – потерпеть неминуемое поражение, так как вся сила Антония должна была заключаться именно в абордажном бою; таким образом армия была бы значительно ослаблена.

3) Для отступления армии оставался открытым только путь через Элладу, а именно через Акарнанию и Этолию, гористую и бедную страну, так как путь через Эпир был отрезан Октавианом. На этом пути невозможно было бы избежать арьергардных боев, а может быть и крупного сражения. Вместе с тем, тот пункт, где сходились пути отступления армии и флота – Коринф – уже находился в руках неприятеля.

4) Наконец, даже в лучшем случае нельзя было ничего выиграть отступлением, а, между тем, упадок духа армии, уже давно подорванного бездействием и лишениями, мог, весьма вероятно, дойти до того, что она пришла бы в окончательное расстройство.

Таким образом, оставалось одно – сражаться, и Антонию приходилось выбирать, решать ли дело на море или на суше. Самые верные друзья его настоятельно советовали ему дать сражение на суше; в пользу этого решения говорило и то, что армия Антония, состоявшая из старых, испытанных в бою легионов, все еще превосходила численностью армию Октавиана. Не подлежало также сомнению, что солдаты будут сражаться храбро, так как воинский дух армии, даже при неумелом командовании и при неблагоприятных обстоятельствах, продолжает еще долго держаться, и воин про призванию сражается, если не за своего вождя и его интересы, то за честь своего оружия и знамени.

Но Антоний послушал советы не своих друзей, а Клеопатры, которая желала обратного, не ради интересов своего любовника, а из страха за свою безопасность. Она уже не верила в победу и думала только о том, как бы покинуть тонущий корабль. После поражения на суше бежать ей было трудно и, во всяком случае, рискованно, между тем, как морем она легко и быстро могла бы добраться до своей родины – Египта. Она, конечно, рассчитывала, что если победитель последует туда за ней, то ей удастся так же обольстить его, как ей удалось это с Цезарем и Антонием. «Поэтому», – как говорят документы, – «она посоветовала дать сражение на море, а Антоний, совершенно подчинившийся ей, последовал этому совету, вопреки собственному убеждению».

Однако в пользу сражения на море можно привести и другие соображения:

1) Если бы сухопутное сражение не привело к решительному результату, и даже если бы результат был в пользу Антония, но без полной победы, положение его сделалось бы еще хуже, чем было до тех пор, так как при отсутствии сообщения по морю его ожидали и в Эпире те же затруднения по обеспечению армии продовольствием, а переправиться в Италию он не мог, пока морем владел Агриппа.

2) Наоборот, если бы ему удалось одержать победу на море, то для него отпадали всякие заботы о продовольствии и он получал, в свою очередь, возможность затруднить снабжение противника. Затем, в случае победы, все пути его флоту и армии были открыты, и он получал возможность идти, куда пожелает, прежде всего в Италию и Рим, причем, флот мог бы помешать Октавиану переправиться через море для преследования его.

Решение всего вопроса сводилось, таким образом, к владению морем, которое Агриппа, правильно оценив обстановку, при помощи своих быстроходных кораблей, сумел закрепить за собой.

В настоящее время невозможно определить, насколько эти последние соображения повлияли на Антония. Решившись дать сражение на море, он начал готовиться к нему с приливом прежней своей энергии. На пополнение сильно поредевших экипажей линейных кораблей он назначил людей с других судов, которые затем сжег; так он поступил с египетскими кораблями, которых осталось только 60; затем он посадил 22000 легионеров (20000 тяжелой и 2000 легкой пехоты) на боевой флот.

Сожжение судов надо считать ошибкой, так как собственные его люди могли понять это только как признание в том, что он сам не надеялся больше на победу и предпочитал сжечь корабли, которые не мог использовать в бою, чтобы не отдавать их противнику. Такая мера могла привести только к тому, что мужество его людей, и без того подорванное лишениями, дезертирством, потерями в боях и т. п. стало еще больше колебаться, так как людям как будто намекали, что предстоящее сражение будет отчаянным. Между тем, необходимым условием успеха является твердоая уверенность в своем превосходстве над противником; эту уверенность в победе начальник должен стараться всеми мерами внушить и укрепить в своих подчиненных даже в том случае, если сам ее не разделяет. Сожжение кораблей как раз противоречило этому правилу.

Этот поступок Антония в связи с решением его дать морское сражение, а не более для него выгодное сухопутное, и с его дальнейшим позорным бегством, дают основание думать, что он с самого начала далеко не был уверен в своем успехе и, до известной степени, заранее считал себя погибшим.

Число кораблей Антония в точности неизвестно. Крупных боевых кораблей, по 8-10 рядов весел, было около 170; общая численность экипажей должна была доходить до 100000 или даже более, из которых около 25000 были солдаты (не менее 120 солдат на корабль).

Октавиан посадил на свой флот очень большое число легионеров – 34000, в том числе лучшие свои войска; в состав его флота входило около 260 трирем (либурн, о которых говорилось выше). Общая численность экипажей должна была доходить до 80000. Чтобы освободить место на палубе, с кораблей был снят такелаж.

И тот и другой флоты были разделены на три эскадры. В течение четырех дней бурная погода мешала начать бой; на пятый день Антоний выстроил свой флот при входе в бухту в развернутом строю, так что оба фланга примыкали к берегам (расстояние между линиями двухметровой глубины у обоих берегов равнялось 2500 метрам, что составляло по 15 метров на каждый корабль). Правым флангом, при котором находился сам Антоний, командовал Геллий, центром – Юстий и левым флангом – Целий. План Антония заключался в том, чтобы, отказавшись от всяких маневров, держать свои корабли в тесно сомкнутом строю и ждать атаки противника, который, по мнению Антония, со своими легкими, низкобортными кораблями не был в состоянии ничего сделать против высокой, крепкой стены его кораблей, защищенной таранами и всевозможными метательными снарядами; таким образом, он предполагал ограничиться отражением ожидаемой атаки. Клеопатра со своими кораблями стояла наготове позади центра.

Агриппа, который только и ждал выхода противника, двинулся против боевой линии Антония в обычном полукружном строю, причем, центр держался немного позади, а оба фланга несколько выдавались за неприятельскую линию; сам Агриппа командовал центром, Луций командовал правым, а Арунций – левым флангом. Однако он вовсе не собирался, в угоду неприятелю, хватать быка за рога и атаковать его на той сильной позиции, которую последний сам для себя выбрал как наиболее выгодную. В виду невозможности обойти неприятеля, он попытался выманить его с этой позиции.

Он не дошел до самой неприятельской линии, а остановился приблизительно в 8 кабельтовых от нее и начал всевозможными способами провоцировать противника. Ветер, дувший с берега, благоприятствовал этому замыслу, и хитрость его удалась. Командовавший левым флангом Целий не мог долее противиться желанию попытаться атаковать противника, и в 11 часов утра двинулся со своей эскадрой вперед. Однако стоявший против него Луций все-таки не принял боя, но, следуя приказанию Агриппы, начал медленно отступать и в то же время стал размыкать свои корабли вправо, чтобы выиграть фланг противника; это в свою очередь заставило Целия, для прикрытия своего фланга, передвинуть далее влево свои левофланговые корабли. Таким образом, левый фланг Антония оторвался от главных сил, вследствие чего его боевой строй оказался нарушенным; это было как раз то самое, чего добивался Агриппа: цель его благодаря точному и искусному исполнению Луцием его приказаний была достигнута.

Так же неосторожно, как Целий на левом фланге, действовал и Геллий на правом против Арунция. Он также оторвался от центра, а так как последний, согласно плану сражения, оставался на месте или только очень медленно подвигался вперед, то у обоих крыльев Антония образовались широкие разрывы.

Когда Агриппе удалось заманить оба неприятельских крыла достаточно далеко вперед, Луций и Арунций внезапно бросились на них, причем, пользуясь перевесом в численности и быстроходности своих кораблей, охватили неприятеля с флангов и атаковали его одновременно с фронта, с флангов и с тыла. В то же время Агриппа, предоставив руководство боем на флангах начальникам эскадр, двинулся со своими главными силами в промежуток между неприятельскими фланговыми эскадрами и бросился на оставшуюся одинокой центральную эскадру Антония и с такой стремительностью атаковал ее, охватывая ее с флангов, что привел ее в полное расстройство.

Этого именно момента (был один час по полудни), когда оба флота были увлечены горячим боем, и дождалась Клеопатра; вместо того, чтобы бросить в бой свою свежую эскадру, состоявшую из 60 судов, которая могла бы решить участь сражения, хотя и состояла из легких судов, – она неожиданно приказала поставить паруса и, пользуясь попутным ветром, прошла между сражающимися эскадрами в открытое море.

Заметив ее бегство, Антоний поступил с такой низостью, равную которой едва ли можно отыскать в истории: ради любовницы, которая предательски бросила его в минуту опасности, Антоний, властелин всего Востока, не задумываясь покинул на произвол судьбы свой флот, сражавшийся ради него за мировое господство, и армию, которая ждала только приказания, чтобы сделать то же самое. Он погнался за ней на быстроходном посыльном судне, на которое в общей суматохе сражения никто не обратил внимания и, когда догнал, счел себя счастливым, несмотря на то, что ему, как нежеланному и неудобному гостю, был оказан очень холодный прием.

Неожиданное бегство сильного резерва и самого главнокомандующего должно было произвести удручающее впечатление на флот Антония; некоторые корабли выбросили за борт башни и метательные машины, подняли паруса и тоже пустились в бегство; главные силы, однако, стояли непоколебимо, сражаясь за честь своего флага, как это делают храбрые солдаты даже при самых неблагоприятных условиях, и сражение продолжалось с величайшим ожесточением с обеих сторон.

Шансы обоих флотов не были настолько неравны, чтобы развязка могла наступить скоро. Прием, употребленный Агриппой в этом бою, заключался в том, что каждая из плавучих крепостей Антония была одновременно атакована тремя или четырьмя его легкими кораблями; однако несмотря на численное превосходство, добиться победы было нелегко. Корабли Агриппы обламывали противнику весла и рули, таким образом обрекая их на неподвижность, но при этом многие либурны сами пострадали от метательных снарядов и даже были пущены ко дну; против таранного удара неприятельские корабли были защищены броневым поясом, от абордажа ограждены высотой бортов и сильным экипажем, и таким образом, исход боя представлялся очень сомнительным, если бы Агриппа не позаботился снабдить свои корабли большим количеством зажигательных снарядов и тому подобных приспособлений.

Кроме горящих копий и стрел, которые употреблялись уже в бою при Навлохе, были пущены в ход еще факелы, бросаемые издали метательными машинами; бросались также горшки с негашеной известью для ослепления людей. Этими снарядами удалось поджечь и уничтожить много кораблей Антония.

После бегства Антония, за которым последовало несколько его кораблей, успех стал клониться на сторону Агриппы, но, тем не менее, ожесточенный бой продолжался еще в течение 3-4 часов, без определенного порядка. Только немногим кораблям Антония удалось спастись бегством в Акциум; большая часть была сожжена, несколько кораблей было захвачено. Через неделю сдалась и оставшаяся без предводителя армия Антония, так как она была со всех сторон окружена; затем попали в руки Октавиана и корабли Антония, бежавшие с места битвы.

Таким образом, Агриппа со своим флотом завоевал владычество над миром для Октавиана, который тем временем, страдая морской болезнью, лежал в каюте на своем корабле позади боевой линии, и вышел на палубу только для того, чтобы посмотреть на позорное бегство своего соперника вместе с его любовницей. Для увековечения этой победы Октавиан выстроил на том месте, где стояла его армия, город, который назвал Никополем – городом победы; развалины этого города сохранились до наших дней.

Антоний вместе с Клеопатрой отправился в Египет, но там она бросила его; в отчаянии он поселился в хижине на берегу моря; когда в Египет прибыл Октавиан, он попытался оказать ему сопротивление, но собственные его приверженцы относились к нему с презрением, а флот и армия перешли на сторону противника; тогда он лишил себя жизни. Клеопатре не удалось приобрести влияния на Октавиана, и она также покончила самоубийством.

Даже при беглом взгляде на ход этой войны нельзя не видеть, что Антоний, вследствие своей бездеятельности постоянно упускал наиболее благоприятные случаи, причем, делал это так упорно, как будто действовал преднамеренно. Всякие излишества так расстроили его нервы, что, будучи от природы способным человеком, неоднократно отличавшимся на военном поприще, он под конец обратился в безвольную куклу в руках распутной женщины. В начале войны в его распоряжении был флот и армия, деньги и запасы, между тем, как Октавиан был совершенно не подготовлен; таким образом, у него был громадный материальный перевес над противником, но умственной и нравственной способности использовать этот перевес у него не было.

Постепенно он приводил свои громадные боевые силы все в худшее и худшее состояние и сделал все, чтобы их ослабить и деморализовать, пока, наконец, уже не оставалось другого выхода, как только принять сражение при самых неблагоприятных условиях. Едва ли можно найти в истории другой пример человека, который до такой степени был бы сам себе врагом, и так очевидно стремился бы к собственной гибели, как Антоний. Кроме того, его жалкое поведение и погоня исключительно за чувственными удовольствиями не могли не подорвать в глазах его армии уважения к своему предводителю, а полное равнодушие его к нуждам людей, которые вследствие этого терпели недостаток во всем и гибли, в то время как сам он утопал в роскоши, отвратило от него все сердца. Однако, несмотря на все неблагоприятные условия, которые в течение целого года расстраивали его флот и армию, силы его ни в коем случае не могли считаться ничтожными или не заслуживающими внимания. Когда старый воин перестает уважать своего предводителя и даже презирает его, он, тем не менее, продолжает сохранять привязанность к своему званию и к своему делу; он иногда нарушает дисциплину, перестает повиноваться и даже доходит до мятежа, но со своей честью он все-таки будет храбро, до последней крайности биться с неприятелем. В этом и заключалась опасность для Октавиана в сражении при Акциуме, несмотря на то, что во всем остальном обстоятельства складывались для него благоприятно.

Октавиан тоже не показал достойного подражания примера: он проявил поразительное отсутствие предусмотрительности и осторожности, начав войну, к которой он был совершенно не подготовлен, и которая потребовала еще целого года приготовлений. Его спасло полное отсутствие энергии и близорукость Антония, а затем, во время самой войны – его спас его верный друг и помощник Агриппа. Мы уже говорили, что римляне строили флот только тогда, когда в этом представлялась крайняя необходимость, но зато они строили в таких случаях сразу сильный флот и шли с ним прямо на врага; почти всегда они одерживали над неприятелем решительную победу, главным образом, благодаря применению новых способов абордажного боя (легионеры, абордажные мостки). Успехи их были почти исключительно тактическими успехами и заключались в нанесении неприятелю сильных ударов, для которых последний давал удобный случай своим незнанием, самонадеянностью или неумением. Стратегия римлян была очень простая и примитивная и заключалась только в том, чтобы разыскать неприятеля. Случаи иного употребления флота встречаются только в виде исключения.

Так именно действовал и Агриппа против Секста Помпея; однако при этом, введя в употребление броневой пояс, абордажные и зажигательные снаряды, он проявил проницательность не только в области тактики (приемах боя), как Дуилий, но, создав порт Юлия, удобно расположенную и безопасную операционную базу, доказал вместе с тем такое понимание стратегии, какого до тех пор не проявил ни один римлянин. В войне против Антония он обнаружил широкое понимание способов ведения морской войны вообще, дав отдельным частям флота самое целесообразное назначение и использовав его с наибольшим вредом для противника:

1) он прервал неприятельские линии сообщений, захватил транспорты, отрезал доставку припасов по морю и, таким образом, вызвал недостаток их в неприятельском лагере;

2) он тревожил и разорял побережье в тылу неприятельской армии;

3) он захватил укрепленные города в неприятельской стране, благодаря чему получил возможность еще более опустошать ее; города эти вместе с тем имели значение как гавани или узловые пункты на морских или береговых путях сообщения; таким образом, он прервал или затруднил подвоз продовольствия неприятелю и сухим путем (Метона, Патры, Коринф);

4) он занял острова, служившие опорными пунктами для его флота (Коркира, Левкадия), и таким образом, стеснил до последней степени район действий неприятеля; он воспользовался этими островами как наблюдательными пунктами для контроля над морскими путями;

5) наконец, он пользовался вообще всяким случаем на море и на суше, чтобы нанести неприятелю вред в открытом бою, причем, умел неожиданно появляться там, где его всего менее ожидали.

Начав кампанию в то время, когда его противник еще стоял на зимних квартирах, он своей неутомимой деятельностью показал, чего может в таких случаях достичь флот смелым наступлением; все его успехи были достигнуты в период времени менее пяти месяцев. Таким образом Агриппа подал пример того, как следует вести малую войну, и другой столь же поучительный пример трудно найти. Постоянные успехи его должны быть во многом приписаны вялости и бездеятельности неприятеля, который за все время предпринял только две операции на море (Назидий и Сосий), но это нисколько не умаляет заслуг самого Агриппы. Он был единственным римлянином, проявившим талант в морской войне, в которой он достиг блестящих успехов.

Однако Агриппа не ограничивался малой войной и вполне основательно смотрел на нее только как на средство для достижения главной цели – уничтожения главных сил противника. Как только пришло время, он действительно приступил к действию. Заняв Коркиру и обеспечив, таким образом, путь Октавиану в Эпир, он предложил ему переправиться туда; до тех пор сделать это было бы рискованно, так как пока этот остров находился в неприятельских руках и служил станцией для флота Антония, Октавиану пришлось бы высаживаться, по крайней мере, на 160 морских миль севернее Акциума, вместо 22 миль, как это было сделано в действительности.

Тем не менее, переправу девяностотысячной армии вблизи сильного неприятельского флота нельзя не признать крайне смелой; смелость эта свидетельствует о том, что Агриппа умел правильно судить о своем противнике и твердо надеялся на свой флот, что доказывает его блестящие способности как флотоводца.

Сверх ожидания, армии Октавиана не представилось случая к каким-либо серьезным действиям, так как Антоний избегал сражения. Тогда Агриппа снова взял на себя инициативу и, действуя настойчиво, упорно и осторожно, поставил неприятеля в такое безвыходное положение, что вынудил Антония, против его желания и при неблагоприятных для него условиях, дать решительное сражение; Антоний предпочел сражение на море, и решать дело пришлось флоту.

Агриппа, вызванный Антонием на бой, стоял перед страшной ответственностью: от него зависела участь всего мира, но он привык всегда действовать на войне наступательно и не изменил себе и в этом случае. Не колеблясь ни одного мгновения, он поднял брошенную ему перчатку, но при этом вовсе не был расположен в угоду противнику атаковать его на неприступной его позиции. Правильно оценив обстановку, он немедленно отдал распоряжения, сообразуясь с очень простым, но, тем не менее, часто забываемым тактическим правилом: «атаковать неприятеля на сильной позиции только в том случае, если его нельзя обойти или выманить с этой позиции». В данном случае обойти неприятеля не было возможности, так как оба его фланга примыкали к берегу, а потому он решился попробовать выманить его с его позиции.

Это кажется очень простым, но на войне все очень просто после того, как дело сделано, в особенности для постороннего наблюдателя, который в своем кабинете, подробно зная положение обеих сторон, спокойно оценивает ход событий. Однако найти верное решение вовсе не легко, а наоборот, очень трудно для того, кто сам стоит в самом центре действия и той суеты, которая с ним неизбежно связана, причем у него нет ни свободного кругозора, ни точного знания того, что делается у противника. А затем, чтобы сохранить полное самообладание и при появлении неприятеля мгновенно принять верное решение, нужно тоже быть необыкновенным человеком, гениальным полководцем.

Выполнение данной Агриппой диспозиции тоже кажется очень простым, но на самом деле оно вовсе не таково. Для этого требовались превосходно дисциплинированные начальники эскадр и командиры кораблей, которые крепко держали бы в руках свои эскадры и корабли, как во время маневрирования, так и в пылу сражения, и обладали бы необходимой выдержкой в упорном бою, при громадных потерях.

Самым важным является то, чтобы начальники эскадр были вполне ознакомлены с намерениями адмирала и выполняли их с надлежащим пониманием. Однако, в пределах своего круга действий они должны были поступать по своему разумению, так как тут им самим приходится давать правильную оценку условиям пространства (например, расстояние до неприятеля) и времени, в особенности, если принять во внимание, что на море возможность передачи приказаний обычно крайне ограничена, если не совсем исключена.

От младших начальников в составе крупных боевых сил необходимо требовать, чтобы они всецело прониклись намерениями своего главного начальника и затем точно выполняли его приказания, даже в тех случаях, когда им кажется, что сами они сделали бы лучше; только при этом условии возможно достичь хороших результатов. Этим вовсе не приносится в жертву, как часто ошибочно думают, собственное (конечно – всегда лучшее) мнение, не совершается преступления против собственного разума (sacrificium intellectus), а только подчиняются собственные действия взглядам начальника сообразно требованиям военной дисциплины и послушания.

Сражение при Акциуме в этом отношении является очень поучительным примером: в дисциплинированном флоте Агриппы приказания его были точно выполнены начальниками обоих флангов, а во флоте Антония командиры эскадр действовали наперекор его указаниям, в результате чего получилось то самое разделение флота и расстройство крепкой позиции, на которых неприятель строил расчеты на победу.

Может показаться, что приведенное выше основное тактическое правило – «атаковать неприятеля на сильной позиции и т. д.» – применимо только в сухопутной войне; вместе с тем морская и сухопутная тактика кажутся настолько различными, что, по-видимому, не могут иметь ничего общего между собой. Однако сражение у Акциума доказывает, что это неверно, и подобный случай может повториться и в наши дни.

Тактику Агриппы при Акциуме можно сравнить с тактикой карфагенян при Экномосе; расположение римлян в этом последнем сражении, хотя и примыкало флангами к берегу, но было также тесно сомкнуто и неприступно с фронта; против них наступали карфагеняне (как при Акциуме Агриппа) в развернутом строю, в виде полуокружности, и для того, чтобы расстроить сомкнутый строй римлян и разделить флот, пустили в ход хитрость, начав притворное отступление своим центром (при Акциуме – флангами); таким образом и там, как и здесь, произошло три отдельных сражения в трех разных местах, причем, ни на одном из них не возникло подавляющего превосходства в численности кораблей.

При Акциуме Агриппа заманил тяжелые корабли Антония в открытое море, между тем, как при Экномосе карфагеняне прижали III и IV эскадры к берегу; а затем дело было решено разрушительными снарядами, падавшими с далекого расстояния на атакованные со всех сторон корабли Антония, при помощи которых они были зажжены и уничтожены раньше, чем им удалось перейти к абордажному бою.

В прямую противоположность своей тактике у Миле и Навлоха, Агриппа в сражении при Акциуме настойчивой и упорной атакой одержал верх над тяжелыми высокими кораблями, обладавшими огромной оборонительной силой, при помощи легких низких судов, пользовавшихся преимуществом в быстроте хода и маневренности и снабженных новым оружием.

Октавиан был обязан одному Агриппе решением в его пользу величайшего соперничества, которое когда-либо возникало, соперничества из-за мирового владычества; Агриппа сделал его «императором мира» и «Цезарем-Августом», и нельзя не назвать счастливцем Октавиана, который в такое время, когда верность совершенно исчезла с лица земли, нашел себе такого верного друга и к тому же гениального администратора и военачальника, который для него создал, организовал, обучил и привел к победе громадную морскую силу; сам он к этому был совершенно не способен.

Приведем в заключение некоторые сведения о дальнейшей жизни Агриппы. После сражения при Акциуме Октавиан отправился в Малую Азию и Египет, а Агриппу отправил с неограниченными полномочиями в Рим, так как в Италии снова начались волнения среди ветеранов; Агриппа, пользовавшийся наибольшим доверием армии, мог лучше всех уладить это дело. По-видимому, он уклонился от всяких почестей при своем прибытии в Рим, так же как он трижды перед тем отказался от триумфа, являвшегося высшей целью всякого римского военачальника; он принял от Октавиана Августа в награду только особый знак отличия, единственный в своем роде – голубой флаг, цвета морской воды.

Он оставался заместителем императора, который в 23 г. до н. э., во время тяжкой болезни, даже передал ему кольцо с именной печатью, что означало признание его наследником престола. Вызванные этим обстоятельством волнения повели к тому, что Агриппа добровольно отправился в изгнание в качестве наместника Сирии, но поехал он не в свою провинцию, а на остров Лесбос. Через два года он возвратился назад, и Август еще теснее привязал его к себе, выдав за него замуж свою только что овдовевшую дочь Юлию.

После войны в Галлии и Германии он совершил поход на восток, в Палестину и на Черное море; в последнем походе ему помогал своим флотом Ирод. После того, как паннонийцы без боя покорились ему, он возвратился на родину, заболел в Кампании, где и умер в 12 г. до н. э. 51 года от роду.

О значении его как тактика и стратега уже сказано выше; к его деятельности вполне применимо изречение: внешние формы меняются, но дух остается всегда неизменным. Изречение это, имеющее известное значение для всякого рода деятельности, относится к ведению войны; поэтому изучение древней истории и тогдашних морских войн является чрезвычайно поучительным для морского офицера, а при правильном применении вытекающих из этого изучения выводов к отдельным частным случаям – может даже принести известную практическую пользу на войне.

Мы только в самых общих чертах обрисовали биографию Агриппы, однако уже и из них видно, какую выдающуюся роль он играл в тогдашний богатой событиями период времени. Он занимал наиболее значительное место после Августа, которого он, впрочем, превосходил во всех отношениях.

Независимо от его деятельности как государственного мужа, которая в виду его общественного положения и связанной с ним власти имела громадное значение, его заслуги в области военного дела обличают в нем выдающегося полководца; если же даже оставить в стороне многочисленные его походы, то остается еще такое множество его успехов в морской войне, какое едва ли выпадало кому-нибудь другому.

Агриппа дал три крупных морских сражения – у Миле, у Навлоха и у Акциума, и все три из них выиграл; в двух он нанес противнику полное поражение. Все действия его в морской войне – создание флота, постройка особого типа кораблей, защита их от удара тараном, устройство военной гавани, обеспечившей ему операционную базу, обучение корабельных команд всем приемам боя сперва в гавани, а затем в море – все это доказывает его умение охватить одним взглядом общую совокупность всего морского дела, верное понимание его и удивительную энергию в достижении намеченных целей, а потому являются в высшей степени поучительными.

Октавиан Август, сделавшись императором, стал постоянно держать в полной готовности два больших флота, один – в устроенном Агриппой порте Юлия (у Мизенума) для охраны западной и южной части Средиземного моря, а другой, в составе около 250 кораблей, во вновь устроенной гавани в северной части Адриатического моря, на восточном берегу Италии, у Равенны. Этот равеннский флот должен был охранять страдавшую от морских разбоев восточную часть Средиземного моря, и вместе с тем оберегал восточную половину Империи. Менее значительные эскадры находились в Понте (Черном море), у берегов Сирии, Африки, Галлии и т. д.; были небольшие римские флотилии на Рейне, Дунае, Роне, Сене и Евфрате.

Императорской армии на границах империи еще часто представлялись случаи даже для крупных военных операций, но для флота уже нигде не было сколько-нибудь достойного соперника, что повело к постепенному упадку его боеспособности.

Общие нравственные основы римского народа были поколеблены, что внесло зародыш разложения и постепенного упадка и в римский флот, который впоследствии уже никогда не стоял на такой высоте, как во время управления его энергичным Агриппой.

Сражение у Акциума с его долголетней подготовкой и окончательным результатом, в связи с морскими боями первой Пунической войны и сражениями, разыгравшимися во времена морского владычества Афин, дает чрезвычайно важный материал для изучения морской тактики. Из этих сражений, а также из предшествовавших им и последовавших за ними событий можно сделать некоторые поучительные выводы, имеющие значение и для современной морской войны.

Невольно напрашивается сравнение морского дела во времена гребного флота с тактикой первых времен броненосных флотов. Современные паровые военные корабли всецело зависят от необходимости постоянно возобновлять запасы воды и угля; гребные суда находились в такой же зависимости от необходимости давать отдых гребцам; поэтому древние и современные флоты были подчинены, при выполнении военных задач, не только в тактическом, но и в стратегическом смысле, сходным во многих отношениях условиям. Парусные военные корабли находились в ином положении.

Самый знаменитый английский флотоводец, сэр Уолтер Рейли в свое время, то есть приблизительно в 1600 г. указал на важность изучения истории морских войн в древности, несмотря на то, что в его время использовались в основном парусные суда. Для своих статей, в которых он доказывал необходимость наступательного действия у неприятельских берегов как наилучшего способа противодействовать неприятельскому вторжению, он постоянно изучал греческие и римские морские войны.

Сражением при Акциуме заканчивается история римских морских войн, имеющих более или менее серьезное значение; времена римских императоров не представляют в этом отношении почти никакого интереса; большие флоты, которые содержал Август, пришли в упадок за неимением достойного противника. Нравственная порча повела к полному внутреннему разложению империи, так что императорская власть сделалась игрушкой в руках преторианцев.

Нравственное влияние германцев, служивших в римских войсках, было еще ничтожно вследствие их малочисленности, и только позднее, при Юлиане (в 193 г.), половина всех высших офицерских должностей была занята германцами.

Во флоте, если не считать германского флота (classis germanica ), много германцев было в эскадрах Мизенума и Равенны, при чем из германцев состояла и значительная часть младших офицеров.

Когда скопища варваров, пришедших из северной Европы, одно за другим, подобно гигантским волнам затопили империю, давно прогнившее и еле державшееся государство легко стало их добычей. Переселение народов, хотя и влило свежую кровь в жилы выродившегося народа, но последствия этого обновления не могли обнаружиться в ближайшее время. Первобытные варвары опрокинули на своем пути не только династии, но уничтожили и целые государства с их учреждениями, разрушили города, в особенности столицы, и истребили почти все плоды человеческого гения, с трудом накопленные в течение многих столетий. Только немногие остатки памятников литературы были спасены в укромных уголках, преимущественно в греческих монастырях, где они заботливо сохранялись, между тем, как все остальное, неизмеримо более ценное – погибло; часть этих сокровищ в течение многих столетий оставалась погребенной под развалинами и лишь впоследствии была вновь найдена, как например, Геркуланум и Помпеи или морская победная колонна Дуилия.

Вместе с гибелью старой культуры исчезли и флоты, которые снова возвратились к младенческим временам мореплавания, так как варвары, наводнившие Италию, не принадлежали к числу мореходных народностей севера; морское дело может вообще процветать только в крепко организованном государстве и при постоянной правильной заботе о нем; оно требует высоко развитой техники и значительных расходов, и является последним и высшим созданием культурного государства. Всякое потрясение государственного механизма вредно отражается на морском деле, а сильное потрясение может окончательно его погубить. Когда орды варваров, которым морское дело было совершенно чуждо, наводнили Западную Римскую империю, наступила и окончательная гибель флотов.

Восточная Римская империя держалась гораздо дольше, более чем на целых тысячу лет, и пала с взятием турками Константинополя в 1453 году, хотя уже за несколько сот лет до этого она совершенно пришла в упадок. Империя эта тоже содержала флот, но о нем до нас дошло очень мало сведений; не представляют большого интереса для нас и операции византийцев на море, а потому мы не будем о них распространяться. Однако море по-прежнему сохраняет свое значение, а морская торговля и морское могущество являются факторами, влияние которых остается неизменным.

Однако от времени до времени для отдельных частей римского флота находилось дело; в следующих главах мы опишем события в Британии и Германии.

В царствование Траяна, в 115 году, впервые появились в Персидском заливе и в Индийском океане римские корабли, которые опустошили тамошнее побережье.

В правление Септимия Севера Византий в течение трех лет, держался против осады римлян (195 г.), пока последним, наконец, не удалось настолько тесно обложить город и с моря, что всякая доставка провианта была отрезана; у византийцев имелось наготове до 500 военных судов, из которых большая часть была снабжена двумя рулями.

Вскоре после того, как Константин сделался самодержцем и перенес свою резиденцию в Византий, в 323 г. произошло значительное сражение в Геллеспонте; флот Константина, под командой Криспа должен был очистить вход в Геллеспонт, запертый флотом Лициния под командой Абанта, состоявшем из 300 кораблей. Флот Криспа был разделен на два отряда и атаковал несколькими линиями стоявший при входе, в тесно сомкнутом строю, флот противника.

Первый отряд Криспа очень решительно, но с большими промежутками атаковал тесно сплоченную линию кораблей Абанта, таранил их, обломал им весла и произвел между ними большое смятение; оставшиеся невредимыми суда вследствие тесноты не могли придти на помощь своим товарищам. После нескольких часов упорного боя, в котором принял деятельное участие и резерв Криспа, решивший участь сражения, Абант, понесший тяжкие потери, отступил и занял гавань на азиатском берегу, между тем, как Крисп ушел в гавань на европейском берегу.

Попытка Абанта снова атаковать на другой день неприятеля не удалась; Крисп не хотел выходить из гавани, так как заметил признаки приближавшейся с юга сильной бури; буря действительно скоро разразилась и причинила Абанту громадные потери, составлявшие приблизительно половину его галер, всего до 130. Таким образом Геллеспонт оказался в руках флота Константина.

Феодосий Великий (279-395) пробовал обеспечить свое влияние на море тем, что под страхом смертной казни запретил учить иностранцев искусству кораблестроения, вооружения и снаряжения судов, а также мореплавания. Вследствие этого, например, Берберийским государствам в северной Африке и вестготам в Испании было очень затруднено создание флота.

В 425 г. флот Феодосия с успехом действовал вместе с армией против гуннского военачальника Элия.

Четыре года спустя, во время похода короля вандалов Гензериха из Испании в Африку, во всей западной части Средиземного моря не было флота, который мог бы оказать ему сопротивление; он занял не только все северное побережье Африки до Триполи, но захватил также и Балеарские острова, Сардинию, Корсику и Сицилию и создал сильный флот.

Против Гензериха был выслан в 467 г. сильный флот из Византии, который, по преданию, состоял из 1100 кораблей, и 100 000 человек экипажа. Часть этого флота, находившегося под главным начальством Базилевса, направилась в Сицилию, часть в Сардинию, а третий отряд в Ливию, между тем как сам Базилевс с главными силами высадился недалеко от Карфагена. Гензерих, желая выиграть время, притворно вступил в переговоры, но как только флот его изготовился к бою, он ночью пустил, при свежем южном ветре, 75 брандеров против неприятеля и сжег значительное число его кораблей. На другое утро он искусно воспользовался возникшей вследствие этого суматохой, атаковал противника и нанес ему такое поражение, что тому едва удалось с жалкими остатками своего громадного флота уйти в Сицилию.

В 525 году, в правление Юстиниана, в море вышел новый значительный флот под командой Велизария, состоявший из 92 военных кораблей и 50 транспортов, с целью прогнать вандалов из Африки; однако морских сражений в ходе этой экспедиции не произошло. В 552 г. произошла еще одна стычка между 47 готскими кораблями и византийской эскадрой у Анконы, в Адриатическом море. Готы бросились на византийскую боевую линию двумя группами, но без всякого плана и порядка; произошел целый ряд одиночных боев, в результате которых готы, после упорного, отчаянного сопротивления были совершенно уничтожены испытанными в бою силами противника.

В 550 г. гунны сделали попытку переправиться из Херсонеса Фракийского (Крым) на камышовых плотах, но византийские военные корабли помешали этой попытке.

Византия имела до 18 флотских отрядов постоянно готовых к действию в разных местах побережья. Крупные и малые реки, стремительно падающие с Альп и с Аппенин, как например, По, Эч, Брента, Тальяменто и Римини образовали у северо-западного побережья Адриатического моря, до Триестского залива, на протяжении более ста морских миль громадные наносы, среди которых создались обширные лагуны, с сотнями по больше части очень мелких островов. Когда в 400 г. готы под предводительством Алариха напали на это побережье (область Венетия), масса обитателей с материка укрылась в этих мало привлекательных местах; возникло несколько поселений, к которым стали приселяться новые пришельцы, но в 521 г. готы, под начальством Атаульфа снова напали на них.

Около этого времени сенат находившегося поблизости города Падуи, постановил построить на острове Риальто церковь и устроить городское управление: это и было годом основания Венеции. Впрочем, это был еще не самый город, а предместье Гераклея. В конце V в. вновь образовавшееся поселение получило новый прилив поселенцев, вследствие нашествия остготов под предводительством Теодориха. В это время обитатели этого поселения, кроме рыболовства, вели уже значительную морскую торговлю, а так как морская торговля нуждается в постоянной охране, без которой она не может существовать (в данном случае охрана была необходима от морских разбойников истрийцев), то обитатели островов в лагунах снарядили эскадру и начали первую войну против истрийцев. Впоследствии они сделались настолько независимыми, что воспретили обитателям материка рыбную ловлю и плавание в лагунах.

В 553 г. восточно-римский предводитель по имени Нарсес, во время похода в Италию против остготов, находившихся под начальством Тотилы, хотел переправиться в Аквилею (к западу от Триеста, в том месте, где начинаются лагуны), и в Равенну, и для этой цели нанял в Венеции суда. Поселения в лагунах продолжали развиваться, причем наряду с мирной их деятельностью на поприще морской торговли, шла и военная, направленная на защиту судоходства, так как постоянные столкновения с истрийцами, иллирийцами и далматинцами, с древних времен занимавшимися морским разбоем, никогда не прекращались. Владения этих поселений мало помалу расширялись; так в 735 г. они одновременной атакой флота и армии отняли у лангобардов Равенну, которая в те времена стояла у моря; это было их первым крупным военным делом.

В 800 г. маленькое государство-амфибия, которое с самого начала пользовалось полной самостоятельностью, было провозглашено независимым в договоре, заключенном французским королем Пипином и восточно-римским императором. Некоторое время спустя между лагунным царством и могущественным Пипином возникли разногласия; Пипин захватил и разрушил два наиболее значительных города – Гераклею и Эквилу, затем завладел и Маламоккой и начал наводить мост к Риальто, являвшемуся последним прибежищем венецианцев, которым, однако, удалось разрушить этот мост. Тогда Пипин собрал все самые большие корабли со всего побережья и атаковал Риальто; однако корабли эти имели слишком большую осадку и не могли подойти близко, многие из них вследствие неумелого управления сели на мель и были сожжены горящими стрелами; одним словом, атака была победоносно отражена.

Местопребывание венецианского правительства было перенесено на Риальто, который был соединен мостами с шестьюдесятью другими островами; этот новый город, центр и столица лагунного царства, получил название Венеция, по имени родины ее обитателей, области Венетии.

Из этого пункта торговля его стала распространяться еще быстрее, чем раньше. Жители города очень верно подмечали и заимствовали все хорошее, что видели у народов, с которыми они входили в сношения; так, например, они многому научились в судостроительном деле от греков, которые по-прежнему оставались лучшими кораблестроителями. Постепенно венецианцы заняли первое место на Адриатическом море и торговля их распространилась на весь восток, так как Пиза и Амальфи, сделавшиеся впоследствии соперниками Венеции, еще не достигли своего полного развития, а богатая Генуя была занята борьбой с сарацинами, которые как раз в это время достигли наибольшего могущества. Завоевав всю северную Африку и наконец остановленные Карлом Мартеллом, нанесшим им в 732 г. поражение у Тура на Луаре, сарацины задумали распространить свое владычество ни на Средиземное море. Не имея природного влечения к мореплаванию, они тем не менее построили большой флот, основали верфи в Картахене, Тортозе и в Севилье, и сражались на море с той же необычайной храбростью, как и на суше. В это время впервые возникло звание адмирала (повелитель моря, amir ul-bahr ).

В 837 г. они, между прочим, нанесли полное поражение восточно-римскому флоту, к которому присоединились и 60 венецианских кораблей, у Кротона в Южной Италии и преследовали разбитого противника до самой Венеции, так что на некоторое время завладели всем Адриатическим морем. 30 лет спустя (около 864 г.) флот их атаковал Градо (у Изонцо, западнее Триеста); однако, впоследствии они ушли из Адриатического моря.

В правление Абдуррахмана III, около 950 года, арабский флот стоял на высшей ступени своего развития и обеспечил доставку всех продуктов морской торговли в гавани южной Испании, оградив эту торговлю от морского разбоя. Позднее Венеции угрожали венгры, которые хотя и не были мореплавателями, но пытались в 900 г. взять город с суши и с моря; они потерпели полное поражение от венецианского флота. Таким образом Венеция, посреди борьбы и препятствий, продолжала развиваться; наибольшего развития она достигла около 1000 года, в правление дожа Орсело II (991-1006).

По-видимому, уже в древнейшие времена в главе общинного управления стоял выборный предводитель «дукс» (отсюда – дож), который, впрочем, в начале выбирался только на короткое время; постоянная смена дожей вызывала много неудобств, вследствие чего в 697 г. было решено выбирать дожей пожизненно. Это тоже не дало благоприятных результатов, так как венецианцы старались провести в дожи своих родственников, стремились сделать звание дожа наследственным, или по крайней мере, постоянно удерживать это звание среди членов одного семейства. Это обстоятельство, в связи с самовластием некоторых дожей, давало повод к постоянным внутренним раздорам и к частой смене дожей, которых тогда безжалостно ослепляли. Местопребыванием дожей была сначала Гераклея, а затем их резиденция была перенесено в Венецию.

Орсело II, обладавший широким кругозором, первый повел в обширных размерах настоящую венецианскую политику, такую, какая вызывалась интересами торговой республики; он покорил нарентинцев, жестоких морских разбойников, которые сильно мешали судоходству, завоевал всю Далмацию до острова Корфу, посадил в важнейших городах венецианских наместников (подеста ) и таким образом прочно закрепил за Венецией это побережье с его гаванями и морскими стоянками; кроме того, он заключил целый ряд торговых договоров с итальянскими государствами, с восточной римской империей, с Египтом и с Сирией, и договорами этими обеспечил за венецианцами пользование особыми гаванями, а иногда и значительные торговые преимущества.

Богатство Венеции стало быстро возрастать, и когда в 112 г. город, состоявший из одних деревянных построек весь выгорел, то на их месте стали возводиться те мраморные дворцы, которыми он с тех пор славится.

На блестящее развитие Венеции не оказали особенного влияния и неоднократные возмущения в Заре, подавленные с большими усилиями; не нанесла Венеции ущерба и морская война с норманнами, которые тем временем значительно усилились на Средиземном море и основали королевства Сицилию и Апулию. В 1083 г. венецианцам удалось на голову разбить у Дураццо (Диррахия) нормандский блокадный флот и таким образом спасти город; впрочем, в следующем г. венецианцы потерпели столь же решительное поражение от нового норманнского флота под командой Роберта Гюискара. Начавшиеся вскоре после этого крестовые походы особенно способствовали распространению влияния Венеции.

Венеции пришлось при этом вести очень сложную политику, так как она сделалась средоточием противоположных интересов других государств, и должна была оберегать свои собственные интересы, которые требовали расширения ее торговли, обеспечения торговых гаваней, получения преимуществ и привилегий, а по возможности и монополий венецианским купцам, и во всяком случае удаления конкурентов.

При изгнании сарацинов Венеции пришлось подумать о том, чтобы закрепить за собой соответствующую часть добычи и принять меры, чтобы никакое государство не завладело влиянием в восточной части Средиземного моря; это последнее опасение имело основания даже до распадения восточной римской империи, которая к тому времени пришла в полный упадок. Венеции приходилось искусно лавировать и, будучи совершенно свободной от всяких религиозных влияний или стремлений, она сумела выйти из этих затруднений; для нее имели значение только материальные интересы – купеческая нажива, как у финикийцев и карфагенян.

Для первого крестового похода 1098 года Венеция поставила, за хорошие деньги, большой флот, состоявший из 80 галер, 55 небольших военных судов и 72 транспортов, всего 207 судов. К флоту этому в Родосской гавани присоединился гораздо меньший флот из Пизы, также предназначенный для крестового похода; между экипажами этих двух флотов вследствие постоянной зависти, возникли ссоры, которые перешли и в более высокие сферы, и дали венецианцам желанный предлог вступить в бой с более слабым противником, в котором они захватили у него 20 кораблей и 5000 человек пленных.

После завоевания Птолемаиды, Венеция закрепила за собой, в награду за оказанную ею помощь, целую часть города в качестве складочного места для своей торговли, а также получила право свободно торговать во всем Иерусалимском королевстве; с генуэзцами и пизанцами, которые также хотели распространять свою торговлю, венецианцы жили в постоянной острой вражде.

Во время второго крестового похода Венеция заслужила новые привилегии тем, что одержала в 1123 г. полную победу над крейсеровавшим у Яффы сарацинским флотом; битва была долгая и кровопролитная и решена была абордажным боем. Затем, еще до начала осады Тира, венецианцы выговорили себе за свое участие еще гораздо более значительные привилегии, например, передачу Венеции целой трети города и области; условия эти были приняты, так как содействие флота и морское могущество Венеции были необходимы для успеха осады.

Взятие, после долгой осады, Тира и Аскалона однако настолько затронуло интересы восточно-римского императора, что он приказал захватить все венецианские корабли; в ответ на это дож двинулся с флотом в Архипелаг, опустошил огнем и мечом все острова, обратил жителей в рабство и т. п.

Приводим еще несколько подробностей из дальнейшей истории Венеции, для характеристики венецианской политики.

В 1143 г. Венеция приобрела владения на итальянском побережье, вследствие чего произошло столкновение с Падуей, городом, откуда некогда вышли венецианцы; тут Венеция в первый раз была вынуждена использовать наемных солдат; это было прямым шагом к гибели, так как с этих пор Венеция уже не могла развязаться с политическими делами на материке, ввязывалась в союзы и в войны, которые стоили больших денег, вредили торговле и не приносили никакой пользы. Венеция поступила бы правильнее, если бы обеспечила себе дружбу соседей, которым могла сбывать товары.

В 1148 г. сицилийский граф Рожер вел войну против восточно-римского императора, взял Корфу, опустошил Грецию, прошел Дарданеллы и подступил к Константинополю. Тогда император склонил на свою сторону обладавшую большими морскими силами Венецию, открыв для нее бывшие до тех пор запретными гавани Крита, Кипра и др.; союзные флоты отобрали назад Корфу и причинили страшные опустошения в Сицилии; тогда Рожер предоставил венецианцам громадные торговые преимущества и тем склонил их выйти из союза с императором.

Такое отношение к собственным силам, являвшееся насмешкой над всякими принципами и основанное исключительно на материальной выгоде, должно было оказать самое развращающее влияние на всех, кто вступал в договоры с Венецией, а больше всего на саму Венецию.

Во время четвертого крестового похода Венеция обеспечила в 1203 г. для крестоносцев, за большие деньги, транспортный флот; было собрано около 500 судов и армия в 40000 человек; из числа этих судов, 300 новых галер было предоставлено в течение трех месяцев Венецией. Однако после этого венецианцы вступили с крестоносцами в пререкания и довели дело до того, что последние двинулись не в Святую землю, а против христианского города Зары, старинного врага Венеции, который от нее отложился и с которым она одна справиться не могла. Город был осажден, заблокирован венецианским флотом, цепь, которой была заперта гавань, разбита и город взят. В 1204 г. дож Дандоло с французскими крестоносцами взял Константинополь.

Заслуживает упоминание следующее событие. Венецианцы оказали большие услуги папе Александру, приняв его сторону против главного и смертельного его врага, императора Фридриха II. Сын императора, Оттон, собрал против Венеции флот из 65 немецких кораблей, но был разбит у Пирано, что избавило папу от серьезной опасности. В благодарность за это он дал дожу в 1770 г. кольцо в знак владычества над морем; каждый год дож должен был обручаться с морем, как с женой, а море должно было ему покоряться, как жена мужу.

Около этого времени произошло изменение в государственном устройстве Венеции, при чем у остальных лагунных городов было отнято всякое влияние; до тех пор дож избирался непосредственно всем народом в одном собрании, но тут прямая избирательная система была отменена, и вместо нее были установлены двух и трехступенные выборы, при чем город был разделен на шесть округов, из которых каждый ежегодно выбирал двух выборщиков; эти двенадцать человек выбирали из всего народа Великий Совет, который состоял не менее, как из 476 членов и решал все важные вопросы вместо народного собрания. Так как такое большое число членов не давало возможности часто созывать Великий Совет, то последний выбирал из числа своих членов сенат в составе шестидесяти человек, мнение которых имело решающее значение во всех важных делах. Для постоянного надзора за дожем в текущих делах, Великий Совет выбирал еще тайный совет из шести членов, при чем дож во всех делах должен был опираться на их согласие. Для того, чтобы окончательно устранить влияние народа, выбор дожа был также возложен на упомянутый выше Совет Двенадцати.

Таким образом, некоторая доля участия народа в делах управления была сохранена, но только номинально, так как все влияние оставалось в руках древних фамилий и собственников. Высший представитель власти был так ограничен, и находился под таким надзором, что лишен был всякой самостоятельности и всякой возможности оказывать, в порядке закона, какое-либо личное влияние на ход дела. Вся система была основана на недоверии и подозрительности, и хотя давала полную гарантию от злоупотреблений властью, зато делала невозможным сколько-нибудь энергичное ведение дел.

Период XI-XIII столетий благоприятен для Венеции в том отношении, что за этот период, в течение более двухсот лет, свирепствовала беспощадная борьба между ее главными соперниками, Генуей и Пизой, борьба эта после долгих и жестоких войн, кончилась только в 1249 г. поражением Пизы.

После этого началась такая же долгая война между победительницей – Генуей и Венецией, которая продолжалась 124 года (1257-1381). Война эта началась с морской битвы у Сен Жан-д'Акра на Сирийском побережье: 53 генуэзских кораблей сражались с таким же числом венецианских. При первой же атаке венецианцы прорвали линию генуэзцев, затем разбили их поодиночке и захватили половину неприятельских галер. В том же году, у Трапани, 37 венецианских галер затопили, сожгли и захватили в плен 32 генуэзские галеры, которые охраняли пути между Мальтой и Сицилией.

Война велась, однако, не только на море, но и в гаванях прибрежных государств Средиземного моря, в особенности в Константинополе, где между противниками шла жесточайшая конкуренция; это было печальное зрелище, но дело шло о громадных барышах – о посредничестве во всей торговле с Азией. В 1202 г. 50 венецианских галер принимали участие во взятии Константинополя крестоносцами.

Вскоре после этого 38 генуэзских галер вошли в Адриатическое море с целью парализовать венецианскую торговлю; навстречу им вышло 9 крупных венецианских кораблей, которым удалось уничтожить всех своих противников; это была поистине блестящая победа.

Однако, после 1380 г. дела Венеции пошли гораздо хуже, в особенности, когда генуэзцы под начальством Пьетро Дориа осадили даже Киоджу. Венецианский флот, как раз вовремя возвратившийся с востока, спас Венецию, причем Дориа должен был сдаться венецианскому адмиралу Витторо Пизано.

В 1147 г. генуэзцы отправили в западную часть Средиземного моря большой флот с целью решительно положить конец морскому разбою мавров, что им в значительной мере и удалось. В союзе с испанцами они осадили город Алмерию на юге Испании, причем с моря его блокировали 63 галеры, а с суши осаждали 15 000 человек сухопутных войск; одновременной атакой с моря и с суши город был взят союзниками.

Многократные походы против Пизы предпринимались всегда с крупными силами и большей частью оканчивались победой Генуи, например, в 1119 г. и позже, в 1180-1185 гг.

В 1198 г. двести венецианских галер выдержали бой почти с таким же числом пизанских судов (Пиза в то время еще обладала такими крупными силами); в этом упорном бою, происшедшем поблизости острова Родоса, победа осталась за венецианцами, которые захватили 22 пизанских корабля.

В 1248 г. между генуэзцами и пизанцами произошло крупное сражение недалеко от устья Арно, у острова Лелория. 77-ю галерами генуэзцев командовал Оберто Дориа, стоявший с ними у северной стороны острова, между тем как к югу от него стоял, под командой Захарии, в укрытом месте, резерв, готовый по первому приказанию ринуться в бой. Пизанцы, имевшие 86 кораблей под командой Морозини, стремительно атаковали Дориа, причем вскоре сражение обратилось в ряд крайне упорных одиночных боев, в которых было много убитых с обеих сторон. После двух часов кровопролитнейшего рукопашного боя, Дориа приказал своему резерву вступить в дело, что вынудило противника обратиться в бегство. Генуэзцам досталось 28 кораблей и 7000 пленных; 7 неприятельских кораблей было пущено ко дну.

В 1294 г. венецианский флот, состоявший из 95 кораблей и других судов, потерпел у Курзолы, на Далматинском берегу, полное поражение от пизанского флота, имевшего на 30 кораблей меньше, чем венецианцы; неумелое командование Дандоло привело к тому, что 65 венецианских кораблей были потоплены и сожжены, а 18 кораблей – взяты в плен с 7000 человек экипажа (в числе последних находился знаменитый путешественник Марко Поло); только 12 венецианским кораблям удалось спастись бегством.

Вскоре в Генуе было создано особое учреждение для управления всеми морскими делами, которому подчинена была и новая морская милиция; численность активного флота была определена в 120 кораблей.

Раньше, чем снова возвратиться к Венеции, необходимо упомянуть еще об одном периоде морских войн на Средиземном море.

Для предпринятого в 1248 г. французским королем Людовиком IX шестого крестового похода, был собран большой флот, который состоял из:

а) королевских судов, для короля Людовика, королевы Маргариты, двух братьев короля и для большой свиты рыцарей и придворных;

б) больших высокобортных трехпалубных кораблей (нефы) с высокой кормой, которые служили, главным образом, для перевозки войск. Они имели небольшое число гребцов и только две мачты;

в) большого числа галеасов и галер, т. е. собственно боевых судов и, наконец;

г) множества мелких судов для вспомогательной службы и

д) некоторого числа генуэзских галер, которые присоединились в пути к французскому флоту.

Этот громадный флот вышел в конце августа из французской гавани, и через четыре недели подошел к Кипру, где были приготовлены шлюпки для высадки войск. В начале следующего года французский флот, состоявший из 1800 кораблей и других судов, переправился в Египет, причем на пути корабли были разметаны бурей. Вскоре, однако, Людовик IX снова собрал свои корабли и двинулся против Дамьетты, находившейся в одном из устьев Нила; там стоял готовый к бою египетский флот, который встретил его метанием камней, горючих веществ и высланными ему навстречу брандерами. Крестоносцам, однако, удалось отразить их и вынудить к отступлению вверх по Нилу. Тогда десантный отряд был высажен на берег под личным предводительством короля, и Дамьетта была вскоре взята; в короткий промежуток времени весь Нижний Египет был занят французами.

Голод и болезни свирепствовали среди французских войск, сам король заболел, и только через несколько лет возвратился во Францию. Эта экспедиция дала сильный толчок развитию морского дела во Франции, где стали серьезно заботиться о дальнейшем усилении флота, так как последующие Крестовые походы предъявляли в этом отношении все новые требования.

Эта экспедиция Людовика IX представляет особенный интерес по сравнению с знаменитым египетским походом Наполеона в 1798 г.; в конце концов экспедиция эта окончилась почти также безрезультатно, как и поход, предпринятый спустя пять с половиной столетий.

По окончании этой войны, Венеция достигла вершины своего могущества. В середине XV столетия численость ее населения достигла 200000; кроме 3000 различных судов, у нее было более 300 крупных купеческих кораблей с 25 000 экипажа, которые ходили по всему Средиземному морю и за его пределами – во Францию, в Англию и Фландрию, которая в те времена была центром мировой деятельности. Крупная торговля и мореплавание находилось всецело в руках дворянства.

Кроме венецианской области, Венеция владела восточным берегом Адриатического моря с Албанией, Ионическими островами, Мореей и многими островами Греческого Архипелага, в том числе Негропонтом и Критом; помимо этого, у нее было множество торговых поселений на всем востоке, в особенности на Черном море. В 1489 г. к ее владениям прибавился еще Кипр, уступленный Венеции Екатериной Корнаро.

Постоянный военный флот Венеции в 1472 г. состоял из 45 галер с 11 000 человек экипажа; в военное время флот этот, в случае необходимости, мог быть увеличен вчетверо. В арсенале работало 16 000 человек.

Между тем, в этот же период произошли события, которые должны были повлечь за собой упадок могущественной морской республики; одно из этих событий носило совершенно мирный характер, и влияние его проявилось только с течением времени; это было открытие морского пути в Ост-Индию, вследствие чего Венеция теряла наиболее прибыльную часть своей торговли, а вместе с тем – открытие громадной новой части света – Америки.

Другим событием было первое военное выступление турок на море, влияние которого, если судить по теперешнему масштабу, тоже сказалось не скоро.

Уже в 717 и 718 гг. на Средиземном море появились большие турецкие флоты, доходившие до 800 судов, которые под начальством Сулеймана блокировали Константинополь, но вынуждены были отступить с большим уроном, нанесенным им брандерами и греческим огнем (это была горючая жидкость, плававшая на поверхности воды и состоявшая из серы, селитры, нефти и смолы, которую можно было погасить только уксусом или землей). Брандеры уже не в первый раз встречаются в истории морских войн, а при помощи греческого огня византийцы в позднейшие времена не раз одерживали крупные успехи над русскими морскими отрядами.

После финикийцев, греков, карфагенян, римлян, венецианцев и генуэзцев, на Средиземном море появился новый народ – турки, которые вскоре доказали свое могущество; началась упорная борьба на море между востоком и западом, которая продолжалась много веков и повлекла за собой самые разнообразные последствия и перемены. Культура, торговля, судоходство и военное искусство Востока и Запада Европы должны были на берегах Средиземного моря вступить между собой в состязание за будущее господство. Турки вышли из глубины Азии, с Алтайских гор, откуда переселились сперва в северную Персию, а затем в Малую Азию, и здесь, начиная с конца XIII столетия, вступили в победоносную борьбу с Византийской империей. В середине XIV в. они переправились у Галлиполи через Дарданеллы и перешли в Европу; у Константинополя они потеряли 32 корабля из 36-ти, от Родоса они также были отражены с большими потерями. В 1352 г. флот их, состоявший из 42 судов, был разбит 15 венецианскими кораблями у Галлиполи.

Тем не менее, на суше они дошли в царствование Мурада I до самых Балканских гор; в 1365 г. Адрианополь, взятый еще в 1361 году, сделался турецкой столицей, и византийский император в 1381 г. вынужден был согласиться выплачивать туркам дань. В 1401 г. султан Баязет атаковал Константинополь с суши, но взять его не смог, так как совершенно не имел флота. В это время победоносное наступление монгольского правителя Тимура (Тамерлана) заставило его возвратиться в свои владения – в Персию, Сирию и Малую Азию, и таким образом, гибель Византии была на некоторое время отсрочена. Второй штурм Константинополя, произведенный в 1422 г. Мурадом II, также не имела успеха, так как город был очень сильно укреплен; тогда турки попытались распространить свое владычество в сторону Германии и вторглись в Штейермарк и в Венгрию, где были отражены Иоганном Гуниадом.

Впоследствии Махмуд II, столь же энергичный, как и осторожный полководец и выдающийся правитель, снова атаковал Константинополь, но уже не с одной армией, а и с многочисленным флотом, в котором было будто бы до 400 кораблей. Город не мог устоять против решительной атаки с моря и с суши и пал в 1453 г. Благодаря своему исключительно благоприятному местоположению, он тогда же был сделан столицей османской империи. Несколько лет спустя на Дунае, у Белграда, были собраны 250 турецких галер, которыми, однако, не только не удалось, одержать верх над неприятелем, но наоборот, большинство их было уничтожено или взято в плен.

Одним из первых дел Махмуда II было восстановление военной гавани в Золотом Роге, которая была построена еще при императоре Юстиниане и совершенно разрушилась за время бестолкового хозяйничания византийцев. Обеспечив таким образом выстроенному им флоту отличную операционную базу, он положил начало турецкой силе на море, которая до самого XIX века играла выдающуюся роль, и которая насчитывает в своей истории не одну славную страницу.

Успехам Турции в значительной степени способствовала острая зависть между Венецией и Генуей, которые до тех пор на востоке были господами на море. В то время, как вся Европа и весь христианский мир были повергнуты в ужас падением Византии и новым победоносным наступлением ислама на Европу, а папа взывал к новому Крестовому походу на мусульман, посланники обеих христианских торговых республик – Венеции и Генуи, наперебой старались угодить султану и заслужить его расположение. Султан брал от того и от другого все, что можно было взять, но со своей стороны делал лишь ничтожные уступки. Впрочем, настоящее его отношение к ним проявлялось не в его словах и не в торговых договорах, а в его действиях.

Он выстроил существующие до настоящего времени укрепленные замки в Дарданеллах и вооружил каждый из них 30 орудиями самого крупного калибра, не считая мелких орудий, так что с тех пор ни один корабль без его разрешения не мог пройти через Дарданеллы; таким образом, он сделал торговлю с Мраморным морем, Константинополем и Черным морем своей монополией, которая при надлежащей организации должна была дать ему громадные выгоды, так как в те времена через Черное море шла торговля не только прибрежных стран, но и торговля Персии и всей Средней Азии.

Затем турецкий флот начал завоевывать острова Архипелага, из которых некоторые принадлежали Венеции, а другие имели собственных правителей. К 1479 г. были завоеваны Аргос, Негропонт, Лемнос; около 1500 г. – Модон и Корон. Дольше всех держался Родос, тогдашнее местопребывание ордена Иоаннитов, которые защищались с величайшим упорством; атаки на этот остров происходили в 1486 и 1506 гг., и только в 1522 году, при Сулеймане II, после долгой осады с моря и с суши, он попал в руки турок. При этом флот, как и при завоевании Греции, оказал им громадные услуги; надо заметить, однако, что и офицеры и матросы, так же, как и строители судов, были не турки, а люди греческого происхождения или венецианцы. Самым замечательным предводителем турок на море был Хайретдин или Барбаросса, греческий ренегат родом с Митилены. Вначале он был морским разбойником, затем стал вести в крупном масштабе войну в собственных интересах, и, наконец, поступил на службу к туркам, у которых постепенно достиг звания бекляр-бека , т. е. главнокомандующего всеми турецкими морскими силами. В 1517 г. он завоевал часть африканского берега с Алжиром, и в качестве владетеля этой страны сделался вассалом Порты; он начал постоянно производить нападения на побережья Испании, Франции и вообще всей западной части Средиземного моря, и неоднократно вступал в удачные бои с христианскими флотами – он сражался даже против знаменитого генуэзца Андреа Дориа, который считался первым моряком своего времени.

В 1533 г., когда ожидался большой поход Карла V против Туниса, султан Сулейман (Селим), не находя в числе своих приближенных искусного предводителя для своего флота, вызвал Хайретдина в Константинополь и назначил его бекляр-беком . В качестве главнокомандующего флотом он повел из Дарданелл войну против Карла V, генуэзцев и венецианцев с большой смелостью и, большей частью, с успехом, так что сделался грозой всех прилежащих к Средиземному морю стран. В последний свой поход он вышел из Константинополя с флотом из 110 галер и других судов, собрал контрибуцию с итальянского побережья, и вместе с французской эскадрой (Франциск I состоял в тесном союзе с турецким султаном) захватил Ниццу; после этого он стоял долгое время в Тулоне и умер два года спустя, в 1546 г.

Упомянутый выше поход Карла V в Тунис, в котором участвовало всего до 500 кораблей, завершился удачно; Хайретдину едва удалось бежать в Алжир; победителю досталось 100 кораблей и 300 тяжелых орудий. Один из кораблей Карла V, «Санта Анна», отличавшийся необыкновенно большими размерами, имел, будто бы, свинцовую броню, которая отлично предохраняла его от неприятельских снарядов.

Союз Франции, вернейшей дщери христианской церкви, с турками не был случайным, но продолжался в течение долгого времени и именно этому обстоятельству турки были главным образом обязаны своими успехами на море, так как они не были бы в силах противостоять всем соединенным христианским флотам, а кроме того военная гавань Тулон в западной части Средиземного моря, конечно, имела для них громадную ценность в качестве опорного пункта. Благодаря этому завоевания турок распространялись все дальше. В 1560 г. Андреа Дориа с большим флотом был неожиданно атакован и совершенно разбит у острова Джербе (между Тунисом и Триполи, в Малом Сырте, недалеко от берега) капудан-пашой Пиали (кроатским ренегатом); спаслось только несколько кораблей, которые вместе с экипажем были взяты в плен турками при захвате острова. После этого турки оказались полными хозяевами на Средиземном море.

Какова была в те времена безопасность на этом море, можно судить по одной жалобе, разбиравшейся в том же году в кортесах в Толедо: в жалобе этой говорилось, что редко какому-либо купеческому судну удавалось уйти от разбойников, вследствие чего морская торговля пришла в совершенный упадок; все испанское побережье от Перпиньяно и до португальской границы постоянно находилось под такой угрозой пиратских набегов, что на расстоянии 15-ти морских миль от берега никто не решался строиться, и вся полоса земли оставалась необработанной.

Нападение, произведенное турками с большими силами на Мальту, было отражено не флотом, а необыкновенно храбрым сопротивлением рыцарей – Иоаннитов, которые после утраты Родоса переселились на Мальту со своим гроссмейстером Жаном де Валеттой (по его имени гавань Мальты названа Ла-Валетта). Форт Св. Эльма был уже захвачен турками, но овладеть замками св. Ангела и св. Михаила в гавани они никак не могли, так как несмотря на все усилия, им не удалось разбить цепь, запиравшую гавань. Неприятельского флота ввиду не было и турецкий флот мог действовать с полной свободой. Так далеко на запад турки после этого уже никогда не заходили.

Огорченный неудачей, Селим стал искать другого объекта для нападения и обратил взоры на восток (что было совершенно непоследовательно), где Кандия и Кипр находились еще во власти Венеции. 12 сентября 1569 г. внезапно возникший на верфи в Венеции пожар уничтожил все постройки, пороховой склад флота взлетел на воздух и причинил громадные разрушения; из числа галер сгорело только четыре, но молва говорила, будто бы погиб весь венецианский флот. По совету своего любимца, еврея Иосифа Мази, султан счел удобным воспользоваться этим моментом и потребовал от венецианцев уступки острова Кипра.

Венецианцы вели уже в течение ста лет с перерывами вялую войну с турками, без всякой энергии, при чем преследовали только второстепенные задачи. Во главе государства стояли тогда крупные купцы, которые совершенно не понимали того значения, какое имеет господство на море, и поэтому не умели направлять политику сообразно действительным интересам государства, а заботились только о выгодах текущего момента. Никакой определенной линии в политике у них, как и раньше, не было, и они были всегда готовы продать а деньги свою помощь, или за деньги же купить себе мир, хотя бы на самых возмутительных условиях. В средствах недостатка у них не было, а искусных моряков они могли добыть в любом количестве на своем торговом флоте или в своих заморских владениях, состоявших сплошь из островов и береговых областей – Далмации, Иллирии и пр. Не могло быть недостатка и в даровитых предводителях, если бы только им была дана возможность выдвинуться.

Венецианцы, однако, не понимали, что только могущество на море может действительно обеспечить безопасность торговли, и не оценивали надлежащим образом грозившей им со стороны турок опасности. Вместе с тем, будучи от природы мало склонны к военному делу, венецианцы боялись крупных расходов на флот. Вследствие этого, Венеция с каждой новой войной теряла часть своих владений на востоке; однако предъявленное Селимом грубое требование уступить Кипр Венеция решительно отвергла, вследствие чего Селим, не долго думая, объявил ей войну.

Война эта уже давно была подготовлена турками; уже первого июля 1570 г. капудан-паша Пиали вышел из Галлиполи (вблизи Константинополя, где находились главные верфи турецкого флота), с эскадрой из 360 судов и высадил, без всякого сопротивления, на южном берегу Кипра армию в 50000 человек пехоты и 2000 кавалерии, под командой Мустафы; венецианский флот, который должен был защищать остров и помешать высадке, не показывался. На самом острове тоже не было решительно ничего приготовлено для защиты; имелся лишь слабый гарнизон из 2000 человек пехоты и 1000 кавалерии; гарнизон этот не мог, конечно, выступить в открытом поле, против неприятеля и отступил в укрепленные города Левкозию (в середине острова, недалеко от северного берега) и в Фамагусту (на восточном берегу). Мустафа осадил сперва Левкозию, которая, после упорного сопротивления, за недостатком провианта и вследствие слабости гарнизона, 9 сентября пала; при этом было убито 2000 человек.

Вслед за тем началась осада Фамагусты; она продолжалась более десяти месяцев, но в течение зимы велась довольно вяло, так как флот ушел домой; тем временем подошел и венецианский флот из 12 галер с подкреплениями и запасами. Весной, однако, когда возвратился турецкий флот и заблокировал город, начались серьезные атаки. Венецианский флот не показывался; после шести отбитых штурмов боевые припасы у венецианцев истощились, и храбрый комендант города Брагадино не счел возможным дольше защищать город и сдался 1 августа 1571 года, причем гарнизон и жители получили право свободного выхода из города со всем имуществом. Однако турки предательски нарушили условия капитуляции и жестоко умертвили Брагадино. Ему отрезали нос и уши, а затем привязали к столбу и с живого содрали кожу, из которой сделали чучело и отослали в Константинополь.

Таким образом Венеция бросила на произвол судьбы остров Кипр и его храбрый гарнизон, не сделав даже попытки спасти его. Папа Пий V, горячий ревнитель веры, в самом начале войны настоятельно увещевал католические державы оказать помощь Кипру, но Максимилиан II был занят отражением турок в Венгрии и Австрии, а Франция продолжала по-прежнему состоять в тесной дружбе с султаном. Зато Филипп II, могущественный король Испании, Сицилии и Неаполя, состоявший в союзе с Генуей, тотчас же, еще в мае 1570 года, изъявил согласие оказать помощь Кипру.

Эскадра Филиппа, под командой Андреа Дориа, венецианская эскадра и эскадра, присланная папой, который специально для этого случая приказал выстроить или добыть 12 галер, соединились на острове Корфу, но, как это часто бывает, между предводителями возникли разногласия. Венецианские корабли были плохо вооружены, имели плохой экипаж; кроме того, никто не доверял венецианцам, которые и в самом деле втайне вели с султаном переговоры о мире. Вследствие всего этого большой флот союзников дошел только до Крита, и здесь, ничего не сделав, снова разделился и каждая эскадра ушла назад, к себе домой.

В начале лета следующего года, 25 мая 1571 г., наконец, был заключен в Риме формальный союз между папой Пием V, Филиппом II и Венецией, переговоры о котором начались еще 15 месяцев тому назад. Союзники обязались выставить флот из 200 галер и 100 транспортных судов и армию из 50000 человек пехоты (испанских, итальянских и немецких наемников) и 4500 кавалерии с соответствующей артиллерией; войну предполагалось вести не только против султана, но и против его вассальных государств – Алжира, Туниса и Триполи. Главнокомандующим был назначен дон-Хуан Австрийский.

Дон-Хуан обессмертил свое имя этим походом. Мы считаем уместным привести здесь его краткую биографию.

24 февраля 1545 года у незамужней дочери бюргера города Регенсбурга, по имени Варвара Бломберг, родился сын, которого император Карл V считал своим; во всяком случае, в наружности мальчика наблюдалось много немецкого: у него были голубые глаза, белокурые волосы, и по характеру он совершенно не походил на своего подозрительного, замкнутого испанца-отца. Ребенок вскоре был взят от матери, которую выдали замуж за знатного придворного, и передан благородному испанцу дону Квиадо, который до 5 лет воспитывал ребенка в Германии; затем он был тайно отвезен в Испанию, в одну деревню, находившуюся между Мадридом и Толедо, и отдан на воспитание одному бывшему придворному музыканту. Мальчик рос с деревенскими детьми, но когда ему исполнилось 9 лет, Карл V приказал дону Квиадо взять его в свой замок, где он получил хорошее воспитание; учился он, впрочем, с трудом, зато страстно увлекался рыцарскими упражнениями.

Три года спустя, когда Карл V удалился в монастырь в Эстремадуру, он назначил к себе гофмейстером дона Квиадо, чтобы иметь около себя пажом дон-Хуана, к которому он питал нежную любовь; однако, император до такой степени застыл в формах мертвого этикета и в постоянных интригах своей долгой жизни, что никогда не сказал Хуану ни одного ласкового слова и ни одним намеком не дал ему понять о существующем между ними родстве.

Только после смерти Карла V (21-го сентября 1558 г.) с тайны этой, составлявшей предмет постоянных пересудов при дворе, был, наконец, снят покров, при чем была устроена некоторая комедия, заключавшаяся в том, что 14-летний дон-Хуан встретился с королем на охоте в лесу близ Вальядолида; Филипп признал его за своего сводного брата, принадлежавшего к австрийскому дому, дал ему ранг, непосредственно следующий за его сверстником крон-принцем, несчастным дон-Карлосом, и дал ему имя «Австрийского».

Оба юноши впоследствии были отправлены в университет в Алкалу – король желал, чтобы дон-Хуан принял духовное звание, что, однако, совершенно не соответствовало его веселому, живому характеру. В 1565 году, когда турки стали сильно теснить Мальту, Филипп, по просьбе гроссмейстера ордена, приказал снарядить эскадру, и дон-Хуан, хотевший во что бы то ни стало попасть на нее, тайно скрылся из дома и верхом проехал половину Испании до Барселоны, чтобы там сесть на корабль; однако, на берегу его застал королевский приказ возвратиться обратно, что он и исполнил.

Три года спустя, в январе 1568 года, не имея еще 23 лет от роду, он получил звание Capitan general de la mar ; в этом звании он совершил небольшой, но успешный поход в испанских водах против берберийцев. В следующем году ему было поручено подавление большого восстания мавров в Гренаде, что он и исполнил к концу 1570 г., проявив при этом необходимую строгость по отношению к собственным разнузданным войскам и возможную мягкость к восставшим. Полгода спустя 26-летний дон-Хуан был назначен главнокомандующим союзного флота.

Он с горячей энергией занялся снаряжением и отправкой испанской эскадры. При этом к нему был приставлен старый осторожный советчик, и ему было приказано сперва отвезти из Барселоны в Геную двух австрийских эрцгерцогов. Наконец, 24-го августа он прибыл на сборный пункт флота, в Мессину. Флот собрался внушительный – эскадра, непосредственно подчиненная дон-Хуану состояла из 77 испанских, 6 мальтийских и 3 савойских галер, из 106 галер и 6 галеасов из Венеции, под командой генерал-капитана Себастьяна Вениеро, и, наконец, из 12 папских галер, под командой Антонио Колонна; всего таким образом, в боевую линию могло быть выставлено 210 кораблей, с экипажем около 80000 человек. Кроме того, было еще 70 более мелких судов и 24 транспорта.

Что касается материальной части тогдашних военных флотов, то на Средиземном море средством передвижения, как и в древности, оставались весла, а двигательной силой – мускульная сила человека, но в способе употребления весел была большая разница. В Средние века мы встречаем, только низкобортные суда с одним лишь рядом весел, т. е. древнюю триаконтеру (30-ти весельное судно) и пентеконтеру (50-ти весельное судно), которые употреблялись в качестве боевых линейных кораблей только в древнейшие времена, до Поликрата. Такие 30-50-ти весельные суда, галеры, насколько можно судить, в Средние века играли роль линейных кораблей.

Эти галеры с течением времени тоже изменялись. В XIV в. они имели в длину около 37 метров и около 200 человек экипажа, из них 160-170 гребцов, по три человека на весло. Впоследствии галера стала строиться больших размеров, при чем надо предполагать, что поводом к такому увеличению послужило введение пушек, которые с конца XIV века стали использоваться и на море. Ниже приводятся цифровые данные, которые относятся приблизительно ко времени сражения у Лепанто.

Галера была легкое, узкое, быстроходное судно, около 47 метров длины (по сведениям Жюрьена де ля Гравьера – 48,6 метра) от штевня до штевня, около 6 метров (5,85 м) ширины и 2,5 метра глубины внутри; таким образом отношение длины к ширине = 1:8; осадка ее была немного более метра. Древний таран у галеры выродился в длинный 6-7 метровый выступ, который, пожалуй, лучше назвать «клювом», так как он был устроен не под ватерлинией и не на ней, а выше ее. Этот «клюв» не годился для тарана, так как при его помощи можно было нанести удар только в борт корабля, выше поверхности воды, или, при практиковавшемся в те времена наскакивании одного корабля на другой, нос против носа – можно было обломать этим клювом несколько весел или вывести из строя гребцов; поэтому пользоваться тараном совершенно перестали, несмотря на то, что в других отношениях тактика боя изменилась весьма мало. Кормовая часть галер поднималась выше штевня; общая длина от конца «клюва» до кормы доходила до 55 метров.

Число весел было по 25-23 на каждой стороне; длина их доходила до 12 метров (11,8) и более; на больших адмиральских галерах она доходила до 15 метров; для работы таким веслом одного человека было недостаточно, почему на каждом весле работало до пяти человек – крайние гребцы у внутреннего конца весла уже не имели возможности сидеть, а должны были ходить или бегать взад и вперед. Для действия веслами служили рукояти вроде перт на реях. На больших галерах было до 250 гребцов.

Гребцами были рабы или военнопленные, с которыми обращались как с рабами; позднее для этой цели употреблялись главным образом преступники, для чего и введено было наказание – ссылка на галеры. Чтобы обеспечить нужное число гребцов, судьям было предписано ссылать на галеры возможно большее число преступников; убийцы приговаривались к пожизненной работе на галерах, а для меньших преступлений и проступков, срок соответственно сокращался; в крайних случаях экипажи набирались принудительной вербовкой.

Во Франции, откуда до нас дошла большая часть сведений, во время гонений на гугенотов последние также приговаривались к ссылке на галеры. Это наказание действительно было самым тяжелым, какое можно себе представить и, по сравнению с ним, наши современные смирительные дома являются детской игрой, так как галерные рабы должны были вести ужасающий образ жизни. Они были прикованы цепями к гребным скамьям и оставались так днем и ночью под открытым небом, без всякой защиты от непогоды, в грязи и паразитах, все время, пока галера находилась вне гавани. В прежние времена они были совершенно голыми, а с XVI столетия начали получать простейшую одежду, состоявшую из полотняной рубашки и штанов для лета; зимой им давались шерстяные штаны и плащ, а при очень сильным холодах еще шерстяное одеяло и, кроме того, красный колпак. Пища их состояла из хлеба (30 унций) и бобовой похлебки; при этом от них требовалась напряженная работа, до 10 и даже до 20 часов на веслах. Кто греб недостаточно сильно, того били плетью, для чего на носу, в середине судна и на корме стояло по два-три комита (comitu ). Если с кем-нибудь из них от голода, усталости или боли делалось дурно, его без дальних разговоров бросали, как мертвого, за борт; при попытке вырваться на свободу, или оказать сопротивление, особые часовые, специально приставленные для того, тотчас же пристреливали или зарубали их.

Рангоут галеры состоял из двух мачт, выдвинутых к передней части судна, с латинскими парусами; для управления служил, как и в настоящее время, руль. Вооружение галеры состояло из 3-5 орудий на носу, причем в середине стояло 36-фунтовое, затем два 8-фунтовых и два 4-фунтовых; кроме того были еще камнеметы для метания на небольшие расстояния камней весом в 30-80 футов. Артиллерия в те времена была еще очень мало усовершенствована, и существенное улучшение ее началось только со второй половины XVI столетия; поэтому во время сражения, как при атаке, так и при обороне, главная роль принадлежала солдатам, входившим в состав экипажа; во времена битвы при Лепанто уже использовалось огнестрельное оружие. Оно было еще несовершенное, тяжелое и действовать им было очень затруднительно, вследствие чего стрельба происходила очень медленно, при чем и меткость была совершенно ничтожна; тем не менее, на близких расстояниях оно было чрезвычайно ценно. Лук и арбалет все еще находились во всеобщем употреблении.

При малой эффективности метательного оружия флоты должны были во время сражения подступать вплотную друг к другу, вследствие чего, и за упразднением тарана, исход сражения решался большей частью абордажным боем. «Клюв», имевший 6-7 метров длины, служил абордажным мостом. Поэтому численность, вооружение и храбрость солдат имели громадное значение. Маленькие галеры XIV века имели только 10-15 человек экипажа, но в XVI веке экипаж состоял уже из 100 и более человек, к которым впоследствии прибавились еще и матросы. В общем, экипаж больших галер доходил до 400 человек, из которых было 250 гребцов и 100-120 солдат (в том числе артиллеристы); остальное были матросы и офицеры.

Приемы боя гребных судов еще в конце XVI века, несмотря на то, что со времени введения артиллерии на судах прошло уже 200 лет, продолжали оставаться примитивными и стояли даже ниже, чем у афинского флота во время его процветания две тысячи лет тому назад, так как тактика действия тараном давала в те времена случай пользоваться быстротой и поворотливостью кораблей и прибегать к различным тактическим эволюциям.

Около 1700 года во Франции галера строилась за три месяца; стоимость галеры, вместе с вооружением, исчислялась в 54000 франков.

Длинные, низкие, мелкосидящие и легкие галеры не могли противостоять свежей погоде даже в Средиземном море; поэтому плавание требовало большой осторожности, и оставаться на ночь в море считалось нежелательным; если этого нельзя было избежать, то суда ложились в дрейф, при чем нос по возможности облегчался переносом всех тяжестей на корму, вообще же старались ограничиваться небольшими дневными переходами; таким образом и круг действия галер был очень мал, гораздо меньше, чем у афинских трирем.

Галеасы появились лишь в середине XVI века, когда артиллерия начала приобретать преобладающее значение. Первый галеас был построен венецианцами, поэтому к 1571 г. такие суда, в числе не более шести, были только у венецианцев. Увеличить численность артиллерии на легких галерах или установить на них орудия более тяжелого калибра было невозможно, а потому начали строить, сохранив насколько было возможно прежний чертеж, более длинные, широкие и высокие, а вследствие того и гораздо более тяжелые корабли (в 800-100 тонн) с высокими баком и шканцами и с бойницами для стрельбы из аркебуз. Длина их была до 57 метров, отношение длины к ширине 6:1. Галеасы были гораздо неповоротливее галер, двигались, большей частью, под парусами и только в бою шли на веслах. Весла, числом 30-50, были длиной в 16 метров, и на каждом из них работало по 5-8 человек, так что число гребцов доходило до 400. Кроме них на корабле было еще 200-300 матросов и солдат.

Рангоут состоял из трех мачт с латинскими парусами; для управления, кроме постоянного руля, служило еще по одному рулевому веслу с каждой стороны, как у трирем в древности; суда эти были очень валки и кренились в галфвинде, но, тем не менее, ходили под парусами гораздо лучше, чем галеры.

Вооружение было распределено на носу и на корме, при чем нос был вооружен сильнее; самое сильное орудие, 50-80 фунтовое, стояло на носу, посередине; орудие откатывалось до самой фок-мачты, для чего посередине корабля был оставлен свободный проход. В позднейшие времена на галеасах ставилось до 10 тяжелых носовых орудий, в два яруса, и 8 кормовых; кроме того, по бортам, даже между гребцами, устанавливалось множество легких пушек, так что общее число орудий доходило до 72. Уже во времена Лепантского сражения, артиллерийское вооружение галеасов настолько превосходило вооружение галер, что командир каждого галеаса обязывался вести бой с пятью галерами. Флагманский корабль эскадры галеасов при Лепанто, «Сан Лоренцо» имел 50 орудий, из которых было четыре 60-фунтовых, шесть 9-фунтовых, десять 6-фунтовых и пятнадцать мелких орудий. Вес снарядов для всех орудий одного борта, т. е. так называемый вес бортового залпа, равнялся 370 фунтов. Самое крупное судно андалузской эскадры могло дать залп с одного борта весом несколько менее 200 фунтов. Экипаж «Сан Лоренцо» состоял почти из 700 человек: 130 матросов, 260 солдат и около 300 гребцов.

Таким образом, галеас является переходной ступенью к испанскому парусному судну того времени, галеону, неповоротливому кораблю с высоко поднятым носом и кормой, у которого орудия по-прежнему еще были установлены друг над другом, преимущественно на носу и на корме, между тем как по борту стояло только очень небольшое число орудий. Подобная установка артиллерии доказывает, что на этих судах продолжали упорно держаться того устройства, которое было вызвано совершенно другими причинами, а вместе с тем свидетельствует о недостатке понимания морского дела и об отсутствии технической сноровки и изобретательности.

Дон-Хуан Австрийский с испанской эскадрой прибыл, наконец, 24 августа в Мессину, где Вениеро и Колонна давно его ожидали. Вскоре отношения между честолюбивым и вспыльчивым главнокомандующим, опыт которого в морском деле был еще очень, невелик, и начальниками его эскадр сделались очень недружелюбными, в особенности отношения между ним и престарелым Вениеро. Между испанцами и венецианцами издавна существовала взаимная зависть. Венецианцы нуждались в помощи, но вместе с тем смотрели очень недружелюбно на появление значительных чужеземных морских сил в восточной части Средиземного моря. С другой стороны, советники дон-Хуана были исполнены недоверия к венецианцам, вследствие их ненадежности в политических делах. К тому же венецианские корабли были недостаточно снабжены солдатами и матросами, а когда дон-Хуан приказал назначить 4000 испанских и неаполитанских солдат на венецианские корабли, рассчитывая таким образом, вероятно, гарантировать исполнение своих приказаний венецианскими кораблями, – то это возбудило величайшее неудовольствие и подало повод к резким ссорам, даже к кровопролитию, и к серьезным разногласиям между начальниками.

Все это вызывало проволочки в ходе дела; кроме того, за каждым шагом дон-Хуана стали следить и обо всем тайно доносить королю, что, естественно, отрицательно влияло на его отношение к делу; Филипп II давал дон-Хуану мелочные, связывавшие его инструкции, часто выражал ему свое неудовольствие и требовал, чтобы он действовал в полном согласии с начальниками свих эскадр. Такие ограничения власти главнокомандующего нельзя не считать ошибочными; в особенности необходимо доверие к главнокомандующему в тех случаях, когда флот состоит из кораблей различных наций. Впрочем, Филипп II вообще не отличался доверчивостью и на всех смотрел подозрительно.

Вследствие всего этого флот вышел из Мессины только 16 сентября, в составе четырех эскадр. Флот двинулся небольшими дневными переходами через Тарент в Корфу, где часть его осталась, между тем как дон-Хуан с остальными кораблями 30 сентября стал на якорь на другой стороне пролива, у берегов Эпира, в защищенной бухте Гоменице.

Высланная на разведку галера принесла сюда известие о падении Фамагусты и об ужасной участи города и его коменданта Брагадино, которое привело всех в негодование. Отсюда флот отправился в Коринфский залив. 7 октября утром, в то время как флот обходил высокий (1400 м) остров Оксию, на востоке показался турецкий флот, и здесь, у западного угла Этолии, при входе в Коринфский залив, разыгралось сражение, получившее название от города Лепанто, находившегося в 30 морских милях оттуда; это было самое кровопролитное сражение из всех происходивших с самого начала нашего летоисчисления. Погода была хорошая, ясная, дул легкий ветер, утром на восток, а затем, с 10 часов – на запад; морской бриз был незначителен.

Флот союзников состоял из 205 кораблей, в том числе из шести венецианских галеасов; на судах было 20000 солдат, не считая матросов и гребцов, так что общая численность экипажей доходила вероятно до 80000 человек. Весь флот был выстроен развернутым фронтом в длинную линию, причем фланги несколько выдавались вперед. Левым флангом, примыкавшим к отмелям у берега и состоявшим из 63 галер, командовал венецианец Агостино Барбариго; правым флангом, выдававшимся в открытое море и состоявшим из 64 галер, командовал генуэзец Дориа. Дон-Хуан с 37 кораблями стоял в центре и имел при себе венецианцев Вениера и Колонну с их крупными флагманскими кораблями.

Такое построение соответствовало обычному боевому порядку, но в него были введены две особенности:

1) шесть венецианских галеасов под командой Дуодо были выдвинуты вперед перед центром, с целью использовать их сильное артиллерийское вооружение при самом приближении неприятеля;

2) позади центра, в виде резерва, были поставлены 35 галер под командой испанца, маркиза де Санта Круз. Таким образом, вопреки общепринятому порядку, центр был очень усилен и состоял из трех линий.

Турецкий флот, под командой капудан-паши Али наступал в обычном строю, полукружием. Силу его определяют очень различно; вероятно, он был несколько многочисленнее флота союзников, приблизительно 220-230 кораблей. Большей частью это были галеры с недоукомплектованным экипажем. Али вытребовал из ближайших крепостей гарнизоны и посадил их на суда, но тем не менее экипажи эти оставляли желать лучшего, хотя по численности может быть несколько превышали экипажи союзников. У людей не было огнестрельного оружия, а только луки и самострелы; огнестрельное оружие советовали не брать, как ненадежное.

Правым крылом командовал Магомед Сироко, паша Александрийский; левым – Улуг-Али (эль-Лук Али), итальянский ренегат, который прославился своими разбойничьими подвигами; центром командовал сам Али. Оба турецкие фланга выдавались за неприятельские.

Атака произошла в полдень. Огонь шести венецианских галеасов оказался настолько действенным, что две неприятельские галеры были потоплены и еще несколько повреждено. Менее успешны были действия союзников, когда произошло столкновение флангов. На правом турецком фланге крайние корабли, по указаниям знающих местность людей, подошли к берегу ближе, чем расположились венецианцы, обошли их и атаковали одновременно с фланга и с фронта что поставило венецианцев в затруднительное положение. На другом фланге Дориа, чтобы не быть обойденным, рассредоточил свои корабли, что сейчас же заметил и использовал Улуг; он прорвал неприятельскую линию, причем взял в плен или уничтожил несколько галер Мальтийского ордена. Затем он схватился на абордаж с мальтийским флагманским кораблем, и, после долгого и жестокого боя, при помощи других своих кораблей, взял его на буксир и потащил в сторону. Тем временем на помощь подоспел начальник резерва Санта Круз; он погнался за Улугом и, так как корабль и экипаж последнего сильно пострадали, принудил его обрубить буксир и освободил мальтийский корабль, на котором не оставалось в живых ни одного человека.

Несмотря на выдающуюся храбрость, Улуг все-таки был скорее морским разбойником, чем флотоводцем, так как после этого он бросил руководство своей эскадрой и уже не достиг больше никаких успехов; таким образом, на правом фланге равновесие было восстановлено.

Наиболее упорный бой происходил, однако, в центре. О венецианских галеасах, после того, как они в начале сражения нанесли своим огнем большой урон противнику и тем привели его в замешательство, больше ничего не говорится; благодаря высоким бортам их трудно было взять на абордаж, а благодаря многочисленному экипажу – еще труднее захватить в плен. Вследствие своей тихоходности им трудно было использовать действие артиллерии после того, как флоты уже миновали друг друга. Тем временем дон-Хуан, как только неприятельский центр подошел ближе, яростно набросился на большую галеру капудан-паши, который со своей стороны тоже бросился на дон-Хуана. Первый же залп турецких орудий повредил грот-мачту «Реала». При столкновении «клюв» турецкого судна проник в неприятельский корабль до четвертой скамьи; начался жестокий абордажный бой, продолжавшийся очень долго, в котором дон-Хуан лично показал пример блестящей храбрости. Бой этот окончился в пользу союзников еще до того, как на помощь своему главнокомандующему подошли корабли из резерва (Колонна). Али покончил с собой, не пожелав сдаться в плен. Пример дон-Хуана воспламенил окружающих и воодушевил всю линию центра. Следуя примеру дон-Хуана, Александр Фарнезе недалеко от него захватил одну из самых больших турецких галер; затем началась общая свалка, в которой абордажные бои следовали один за другим.

В это время пал командир правого турецкого крыла, Магомед Сироко, а около 30 его галер сели на мель. Среди экипажей их началась паника, люди прыгали через борт и вброд спешили к берегу; паника распространилась и на другие турецкие галеры. Когда победа уже была решена, пал один из союзных командиров, Барбариго, которому стрела попала в глаз.

Между прочим, в этой битве особенно отличился молодой офицер, Сервантес (автор «Дон-Кихота»), который, несмотря на то, что был болен лихорадкой, вышел на свой пост и, невзирая на несколько ран, оставался на нем до конца боя.

При столкновении обеих боевых линий возникла общая свалка. Артиллерия, которая в те времена вообще получила еще недостаточное развитие и ограничивалась исключительно огнем с носа, могла оказывать только очень незначительное влияние во время свалки, и все дело решалось почти исключительно абордажным боем. В рукопашном же бою испытанные испанские солдаты (испанская пехота в те времена считалась лучшей в мире) и немецкие ландскнехты, имевшие лучшее вооружение, стояли выше турецких солдат, даже янычар; точно также и стрелки союзников стояли выше неприятельских, вооруженных только луками и самострелами. Вследствие всего этого, после нескольких часов жестокого боя, в 4 часа пополудни, победа склонилась на сторону христиан. Однако турки только поздно вечером окончательно прекратили бой и остатки их флота отступили.

Улуг-Али с 30-40 кораблями ушел на юг; союзники, все корабли которых принимали участие в бою и более или менее пострадали, не были в силах его преследовать. Это были единственные турецкие корабли из всего громадного флота, которым удалось уйти, и таким образом, потери турок составляли около 200 кораблей, из которых более половины было захвачено. Из правого турецкого крыла около 30-ти кораблей пристали к берегу, при чем остатки их экипажей попрятались. Эти корабли, и еще много других, были сожжены, 117 галер было захвачено победителями с крупной добычей, в числе которой было 117 тяжелых и 256 легких орудий, т. е. в среднем по три орудия на каждом корабле. Потери турок людьми исчисляются в 25000 убитых и 3500 пленных матросов; солдаты, по-видимому, были все перебиты. В числе убитых, вероятно, не указаны рабы-гребцы; их было взято в плен около 15500, в том числе около 12000 христиан, которые были отпущены на свободу.

Союзники тоже понесли значительные потери офицерами и солдатами; потери эти составляли 8-10 тысяч человек; кораблей они потеряли только 12-15 -почти все они были потоплены Улуг-Али; убитых было 7600 и, кроме того, в ближайшие дни умерло 2500 тяжело раненых – всего более 10000; число легко раненых не указано.

Таким образом с обеих сторон было 35-40 тысяч убитых, цифра, которая превосходит потери в наиболее кровопролитных сухопутных сражениях новейшего времени.

Сражение при Лепанто в тактическом смысле представляет нечто новое только из-за особенного усиления союзниками своего центра и оставления части сил в резерве. По-прежнему сохранился строй развернутого фронта, несмотря на то, что то оружие, которое требовало такого строя – таран, уже вышел из употребления; если бы не это, выдвинутые вперед неповоротливые галеасы с самого начала легко могли бы быть окружены и пущены ко дну. Союзники применили также построение полуокружностью, которое наиболее выгодно при наличии превосходящих сил, но является бесцельным и даже опасным при неимении таковых.

Другого построения, другого маневра для того, чтобы добиться решительного перевеса на каком-нибудь определенном месте или для прорыва неприятельской линии применено не было и даже не было сделано такой попытки.

В этом сражении не только более сильный флот, но и более слабый – оба приняли строй развернутого фронта; это доказывает, что руководители боя нисколько не сообразовались с особенностями данной обстановки, а действовали по шаблону, слепо придерживаясь отжившей формы, внутренний смысл которой уже был утрачен.

Как только столкнулись главные силы обоих флотов, оба они тотчас же совершенно отказались от главного элемента тактики – движения, и повели абордажный бой, используя те приемы, которые употребляются в рукопашном бою на суше, где численность, вооружение и храбрость солдат решают участь сражения. На этот раз не одна сторона, как римляне при Миле, а обе стороны старались решить дело абордажным боем.

Со стороны турок этот боевой порядок объясняется превосходством их численности, и если бы они использовали это превосходство на каком-нибудь одном из своих флангов и притом с большей настойчивостью, они вероятно одержали бы на этом фланге победу.

Для союзников, наоборот, этот боевой порядок должен считаться самым невыгодным, какой только можно было придумать, так как именно этот порядок всего более облегчал охват со стороны более многочисленного неприятеля. Ошибка эта не имела печальных последствий только потому, что неприятель ею не воспользовался как следует; и та и другая сторона избегала всякого маневра и старалась решить дело самым простым перевесом сил. Можно только заметить, как некоторую особенность, что союзники чрезвычайно ослабили свою позицию на правом фланге тем, что во избежание обхода, растянули свое правое крыло, и тем самым дали туркам возможность прорвать его.

Единственный тактической особенностью, если не считать расположения сил в центре в две линии, имевшего целью образовать как бы резерв, была установка шести галеасов впереди центра. Благодаря этому центр получил некоторую глубину, которая при принятом способе атаки в лоб, была несомненно выгодна для союзников; тяжелое вооружение этих галеасов придавало центру большую наступательную силу, благодаря которой было достигнуто некоторое превосходство, оказавшее влияние на исход боя.

Вооружение союзного флота по-видимому вообще было лучше, чем турецкого, так же как и подготовка артиллерийской прислуги; однако решение дела сводилось к одиночному рукопашному бою при абордаже, совершенно так же, как это делалось в древнейшие времена у римлян; большая личная храбрость, лучшее вооружение, большее умение владеть оружием и, наконец, личный пример предводителей во время боя дали союзникам победу.

Если вообразить себе на гребных судах, сражавшихся при Лепанто, вместо пушек катапульты, какими действовал Агриппа против Секста Помпея, то можно было бы подумать, что все сражение разыгралось на 16-17 столетий раньше, с той только разницей, что в те времена применялся еще и таран, который являлся самым действительным оружием. Крупные морские сражения древности представляют гораздо больший интерес, в тактическом смысле, чем сражение у Лепанто. Надо признать, что за весь долгий промежуток времени, истекший с тех пор, тактика гребного флота не сделала никакого успеха и застыла в тех формах, на которых она остановилась.

Только на флангах, и то не союзниками, а турками, была сделана попытка одержать верх над противником при помощи маневра – обхода или прорыва неприятельской линии. Улуг своим маневром расстроил неприятеля, уничтожил несколько его кораблей, и тем на некоторое время приобрел над ними перевес; но тут ненависть к мальтийским рыцарям, злейшим врагам берберийцев, заставила его забыть и обстановку и лежавшую на нем задачу; он схватился на абордаж с противником и даже взял его в плен, но в то же время выпустил из рук руководство боем и дал время подойти неприятелю.

Описания этого сражения не дают объяснения, почему туркам не удался обход на левом крыле союзников. Вероятно, вследствие превосходства союзников в одиночном бою одного корабля против другого, туркам пришлось приостановить этот обход, а затем, когда пал их предводитель, и совсем от него отказаться.

В центре и на правом фланге резерв очень успешно принял участие в бою и значительно способствовал победе, а может быть даже был причиною ее; из этого пожалуй можно было бы сделать вывод, что в сражении на море, так же, как и на суше следует сохранять в запасе некоторую часть боевых сил. Прием этот в данном случае дал благоприятные результаты потому, что все сражение разыгралось на одном месте, на котором и продолжалось в течение многих часов, подобно сухопутному сражению. На море оставление в запасе части флота дало бы противнику возможность разбить остальной флот раньше, чем резерв будет иметь возможность вступить в бой и выполнить свое назначение – дать перевес сил в том месте, где в этом встретится необходимость. В общем, сражение это вполне сходно с сражениями римлян в первой Пунической войне – никаких успехов с тех пор сделано не было.

Победа, одержанная дон-Хуаном Австрийским 7 октября 1571 года, была решительной: сильный неприятельский флот был почти совершенно уничтожен. Весть об этой победе возбудила во всей Европе неописуемое ликование, которое нашло себе отклик и в трудах историков: установилось мнение, что битва при Лепанто была концом турецкого владычества на море и поворотным пунктом в истории Турции. Значение ее, однако, сильно преувеличивается. Во всяком случае, реальные последствия этого сражения сами по себе далеко не имели того значения, как последовавшие вскоре после того возмущение янычар, смерть Селима II и связанное с этим ослабление Турции.

После победы флот союзников, который мог легко перехватить Улуга, ушедшего со своими 30-40 кораблями назад в Лепанто, вместо того, чтобы идти вперед, вернулся в гавань Петала; это было недалекое отступление, но оно явилось как бы преддверием дальнейших событий. Конечно, выгрузить на берег раненых и несколько оправиться после сражения было необходимо, но препятствий к дальнейшему наступлению не было никаких, так как никакого неприятеля на море уже не было.

Между тем, среди союзников, по-видимому, уже возникли споры из-за дележа добычи. Во всяком случае, на военном совете, созванном для обсуждения дальнейшего плана действий, мнения снова диаметрально разошлись. По мнению Дориа было уже слишком позднее время года, чтобы начинать новые операции, и потому он подал голос за то, чтобы заняться подысканием зимних квартир; Вениеро, с другой стороны, настаивал на необходимости завоевать Морею (конечно, в пользу Венеции); один дон-Хуан высказывался за энергичные действия на море, так как флот союзников уже завоевал себе господство – он хотел идти в Архипелаг, запереть Дарданеллы, отрезать подвоз припасов к Константинополю, а может быть и взять его штурмом, как сделал Дандоло в 1204 г. Но о таких решительных действиях не хотел и слышать приставленный к дон-Хуану Филиппом II старый испанский советник. Завоевывать Морею для Венеции дон-Хуан, впрочем, и сам нисколько не желал; в конце концов, было решено осадить незначительную крепость на Сан-Мавре (Левкадии), но и это предприятие было оставлено, когда среди союзнических войск начались болезни. Дело кончилось тем, что все разошлись по зимним квартирам – дон-Хуан и Колонна ушли через Корфу в Мессину.

Собственно говоря, единственным виновником поражения, не имевшего, впрочем, никаких дальнейших последствий, был капудан-паша Али. Улуг и другие советовали ему не давать сражения, так как Кипр был уже завоеван, подходила зима, и неприятельский флот уже не мог начать крупных операций, а должен был вскоре разойтись по домам; поэтому особого смысла рисковать всем флотом не было. При данных обстоятельствах, и при отсутствии уверенности в победе, нельзя не признать такой совет очень хорошим; Али не послушался его и заплатил за это собственной жизнью и почти всем флотом. Но в ходе войны и истории победа при Лепанто почти ничего не изменила, так как Селим вовсе не был таким человеком, чтобы отказаться от принятого однажды решения. Он употребил все усилия на то, чтобы создать в течение зимы новый флот, что и выполнил с необыкновенной энергией. Он назначил капуданом Улуга, который весной 1572 г. вышел в море с флотом, состоявшим более чем из 200 галер, чтобы снова возвратить себе господство в турецких водах.

Предводители союзнической лиги в течение зимы много совещались относительно плана войны, но по-прежнему не могли придти к соглашению. Пий V, вместе с дон-Хуаном, хотели завоевать Константинополь и сделать дон-Хуана королем Мореи; венецианцы хотели завоевать Морею для себя; испанцы хотели действовать против Алжира. Намерение дон-Хуана завоевать для себя королевство сделало Филиппа II еще более подозрительным, вследствие чего он приказал ему оставаться в Сицилии, между тем как Колонна, в качестве командующего венецианским и папским флотами, состоявшими из 139 галер и 6 галеасов, в начале августа отправился в греческие воды отыскивать турок. Два раза он встретился с ними у берегов Мореи, но оба раза Улуг уклонился от боя, а так как он не был связан тихоходными галеасами, то мог решать по своему усмотрению вопрос, принимать или не принимать бой.

Колонна возвратился на Корфу и стал ожидать дон-Хуана, который, наконец, получил позволение покинуть Сицилию и в начале сентября пришел с 53 галерами в Корфу. 9 сентября весь громадный флот вышел в море против Улуга, одна половина флота которого стояла в Наваринской бухте, а другая – в Модоне (Метоне). Улуг, однако, не дал захватить себя врасплох и стянул все свои корабли в модонскую бухту, которая была прикрыта сильной береговой батареей. Союзники не решились атаковать его, и стали в Наварине ожидать его выхода, а так как хитрый Улуг не желал доставить им этого удовольствия, то могущественному флоту союзников снова пришлось, ничего не добившись, расходиться по домам на зимние стоянки. Таким образом Улуг достиг своей цели и освободил турецкие воды от неприятеля. В данном случае Улуг не прибег к прямому наступлению на врага, но расчетливо и обдуманно повел кампанию, правильно оценив и противника и обстановку, благодаря чему и, добился соответствующего успеха.

Венеция была недовольна способом ведения войны Испанией, и не без основания, так как союзники ни на шаг не подвигались вперед; турки были так же сильны на море, как и до Лепанто, а война, между тем, стоила громадных денег. К тому же Пий V, который был душой этой войны, умер, и тогда венецианская сеньория в марте 1503 года сочла за лучшее заключить с султаном сепаратный мир, причем, мир этот был заключен втайне от союзников. Кипр, составлявший предмет спора и другие отнятые у венецианцев владения, остались за турками, а кроме того венецианцы заплатили им 300000 дукатов контрибуции.

Таким унизительным путем могущественная морская республика теряла одно за другим свои заморские владения: она заботилась только выгодах текущего момента и не хотела затрачивать больших сумм на охрану своих отдаленных владений; она с недоверием относилась ко всем, а вместе с тем не доверяла и собственным силам и не обладала ни искусством ни энергией, необходимым для успешного ведения войны. Между тем венецианский флот, состоявший после Лепанто более чем из ста кораблей, при энергичном и умелом руководстве, мог бы сделать очень многое и у Кипра, и в Архипелаге, и в других местах. Но венецианцы, как и карфагеняне, были способны и предприимчивы только в торговых делах. Качества эти могут создать богатый торговый город, но для создания и поддержания государства качеств этих недостаточно.

Испания продолжала вести войну с Турцией, но уже не на востоке. Дон-Хуан хотел завоевать Тунис и создать там собственное королевство. Филипп II изъявил свое согласие на это предприятие, и в начале октября дон-Хуан с большим флотом и армией переправился из Лилибеума в Африку, занял без сопротивления Тунис, укрепил его, а затем занял и Бизерту. Оставив там там сильный гарнизон, он возвратился в Неаполь. Однако план его сделаться тунисским королем, хотя и был горячо поддержан папой, был решительно отвергнут Филиппом II, который вместо Туниса отправил Хуана в Ломбардию. Тем временем Улуг-Али с большим флотом (230 кораблей) и армией (40 тысяч) снова отвоевал Тунис.

В 1576 г. Филипп неожиданно назначил дон-Хуана наместником Нидерландов, которые коварством и жестокостью герцога Альбы были доведены до открытого возмущения – это было в высшей степени тяжелое поручение. Дон-Хуану предстояло отправиться туда даже не повидавшись предварительно с королем, несмотря на то, что сговориться с Филиппом, от которого зависело каждое решение, было крайне необходимо: Филипп не желал видеть в Испании победителя при Лепанто, которого все встречали с восторгом и который покорял все сердца. На этот раз дон-Хуан, уже достигший 31 года, прошедший через много горьких разочарований и уже привыкший к самостоятельности, не послушался приказания, а поехал в Мадрид, где был очень холодно встречен своим сводным братом. Затем, так как морской путь был не безопасен от англичан и гёзов, он отправился в Люксембург сухим путем и, переодетый, тайно, один проехал через враждебную Францию.

Своим миролюбием и приветливостью дон-Хуану удалось в 1578 г. привлечь на свою сторону нидерландцев, несмотря на упорную вражду Вильгельма Оранского; однако, коварная политика и постоянное вмешательство короля, его недоверчивость и тайный надзор, который Хуан постоянно над собой чувствовал, а вместе с тем и непримиримые религиозные разногласия, делали невозможным достижение прочного успеха и совершенно измучили Хуана. После того, как он одержал 31 января 1578 года полную победу над нидерландскими войсками, Филипп II стал подозревать его в государственной измене и приказал убить его доверенного советника Эскореда, которого Хуан послал в Мадрид. По-видимому, это нанесло здоровью дон-Хуана, и без того уже доведенного почти до отчаяния постоянными интригами, сильный удар; 1 октября того же года он умер в своем военном лагере на Маасе (возможно, был отравлен).

Дон-Хуан имел открытый, прямой, жизнерадостный характер, был несколько романтичен и нередко увлекался фантастическими планами; почти постоянно в нем проявлялось его немецкое происхождение, которое не могло мириться с суровостью, замкнутостью и коварством тогдашней официальной Испании. Будучи сыном могущественного императора, он считал себя в праве добиваться короны, и охотно сделался бы королем Мореи или Туниса, чтобы сражаться с неверными.

Он строил, между прочим, план переправиться с испытанными испанскими войсками из Нидерландов в Англию, освободить из заключения Марию Стюарт, жениться на ней и вместе с ней царствовать над Шотландией, а может быть и над Англией, и вернуть ее еретическое население в лоно единой спасающей церкви, чьим верным сыном, в духе того времени, он был; но нарушить верность своему королю он никогда не думал, и сделался жертвой подозрительности и коварства испанского короля.

С окончанием войны, в которой разыгралось лепантское сражение, период гребного судоходства на Средиземном море далеко еще не закончился. Однако, еще до конца столетия уже стало очевидно, что будущее принадлежит парусным судам с многочисленной артиллерией на борту.

24 апреля 1590 года произошел бой между вооруженными купеческими судами и галерами: 10 купеческих судов, принадлежавших англо-турецкой компании и возвращавшихся с востока, были атакованы у Гибралтарского пролива 12 большими испанскими галерами под командой Дориа (племянником известного Дориа). Купеческие суда не только отразили атаку подавляющим артиллерийским огнем, но в 6-часовом бою привели неприятеля в такое расстройство, что он должен был спасаться на веслах в ближайшую гавань.

Тем не менее, в сражениях, разыгравшихся в 1776 г. между голландцами под командой Рейтера и испанцами с одной стороны и французами с другой, – галеры продолжали играть некоторую роль, хотя уже и не в боевой линии. Французский галерный флот, основанный в 1481 г., когда Франции достался Прованс, был упразднен только в 1748 г. О возрождении гребного флота на севере, в Балтийском море, мы расскажем ниже.

Венецианская республика продержалась еще около полутора столетия, но влачила уже жалкое существование; со времени мира 1573 г. она медленно, но неуклонно шла к упадку. В 1669 году, после 24-летней войны, она вынуждена была уступить туркам Кандию, а в 1718 г. и Морею. В боях с турками пали многие славные венецианские предводители, и имена Гримани и Моцениго по заслугам стоят рядом с именами Морозини, Лоредана и других.

Своей эгоистичной политикой Венеция не приобрела ничьей дружбы, а потому она незаметно исчезла в 1797 году, как и Карфаген, не оставив ни в ком сожаления по себе, хотя конец ее и не был так ужасен, как конец Карфагена. Первый повод к гибели Венеции дали ее владения на материке в Верхней Италии (венецианская область), жители которой восстали в тылу Бонапарта, который, закончив победоносный поход в Верхнюю Италию, двинулся далее в Штейрмарк. Бонапарт вернулся обратно и почти без боя положил конец существованию давно пережившей себя торговой республики, разделив, по Кампо-Формийскому миру, ее владения.

Открытие морского пути в Индию и открытие Америки, как уже было упомянуто выше, много способствовали упадку значения Венеции, которая до тех пор была, до известной степени, средоточием мирового оборота. Однако, ее торговля с востоком оставалась очень значительной и с каждым годом возрастала, и венецианская республика могла бы оставаться богатой и могущественной и продолжала бы играть значительную и влиятельную роль, тем более, что сила Турции падала с каждым днем, а другой морской державы в восточной части Средиземного моря не возникало. Но сеньория никак не хотела понять, что морская торговля не может существовать без сильной охраны, и что для ее процветания необходим военный флот, который всегда должен быть наготове к активным действиям.

Как и карфагенский сенат, сеньория не понимала того значения, какое имеет морская сила при ведении войны; высшие цели, как например поднятие общего уровня народного блага, улучшение его положения, поощрение развития наук и искусств ради их самих – были совершенно чужды венецианской республике, которая сумела даже из этих предметов сделать объект коммерческой сделки. С подвластными ей народами она обращалась сурово и жестоко, во внешней политике действовала вероломно и руководствовалась исключительно собственной выгодой. Никто поэтому не чувствовал к ней расположения и никто не пролил слезы над ее гибелью. В глазах политического мира она была, наоборот, окружена обаянием своей былой государственной мудрости, дипломатического искусства и прославленной дипломатии.

Как бы то ни было, Венеция, древняя республика Св. Марка была блестящим проявлением общественности, и в течение некоторого времени, благодаря господству на море, занимала даже положение мировой державы. Дипломаты ее были самыми искусными в мире, ее купцы – самыми богатыми. В самый город Венецию, за весь тысячелетний период со времени его основания и до взятия его Бонапартом, благодаря силе ее флота и искусству дипломатии, никогда не вступала нога неприятеля.

Употребление мускульной силы человека в качестве двигательной силы для судов, с глубокой древности установилось, так сказать, естественным путем, но применение этой силы в крупных размерах было возможно только в те времена, когда существовало рабство или иные, подобные рабству, отношения, когда имелась возможность добывать человеческую силу в больших количествах и за дешевую цену; сила эта годилась впрочем только на внутренних морях, так как спокойное, по большей части, состояние таких морей или лишь слабое волнение, давало возможность и для военный целей употреблять легкие суда. Набор гребцов становился постепенно все труднее, вследствие чего численность команд, работавших на веслах на военных кораблях падала все ниже; пришлось, наконец, привлечь к этой работе тюремное население, откуда и возникла так называемая «ссылка на галеры».

Вследствие особенностей очертания береговой линии Швеции, Финляндии и других стран Балтики, гребное судоходство сохранилось на Балтийском море значительно дольше, чем на Средиземном, и еще в начале XVIII века там существовали гребные шхерные флоты. Хотя такие суда были сравнительно мало приспособлены к плаванию у наших берегов, среди первых судов прусского флота имелись так называемые гребные канонерские лодки. На судовых шлюпках до самого последнего времени употреблялась исключительно человеческая сила, при чем она же служила и для некоторых военных надобностей, например, для буксирования потерпевших аварию кораблей или во время штиля; эта же сила применялась и при атаке на стоящие на якоре суда, при так называемом «вырезывании» их (cutting out) еще в последнюю войну Северных и Южных Штатов, что может повториться и в будущем. По всем этим причинам очень важно, чтобы экипажи судов настойчиво упражнялись в гребле.

Таким образом, на Средиземном море гребные суда еще в течение многих столетий оставались настоящими военными судами; за греческими, карфагенскими и римскими военными судами всех видов и размеров, последовали галеры, которые и образовали главную составную часть всех более или менее организованных средневековых флотов. Сила их заключалась в носу, в таране или в установленных на носу метательных машинах, которые впоследствии были заменены судовыми орудиями. Сообразно этому, естественным строем тактического наступления для них был строй широкого развернутого фронта, сила которого была направлена прямо вперед, при одновременном прикрытии флангов. Подвижность гребных судов и их независимость от направления ветра давала возможность широкого пользования ими для тактических целей, так как они могли производить атаку в любом направлении, могли занять любое место и по произволу менять его.

Битвы древних гребных судов и новейших галер выражались в боях на близкой дистанции, в абордажах, прорывах и охватах флангов; во многих отношениях эти битвы походили на сухопутные сражения.

В тактическом смысле применение галер было почти неограниченное, но зато в стратегическом – гребные военные флоты имели самый ограниченный район действия. Малейшее волнение, в особенности в открытом море, чрезвычайно мешало грести, так что значительные переходы были почти невозможны; гребцы очень быстро уставали и кораблям, имевшим низкие борта постоянно грозила опасность перевернуться; все это заставляло как можно скорее укрываться в гавани или, по крайней мере, у берега.

Впрочем, для больших походов были еще и другие очень серьезные препятствия; военные корабли не могли брать с собой достаточных запасов воды и провианта, а потому необходимы были многочисленные транспортные суда. Эти суда стесняли движение главным образом тем, что военным кораблям приходилось тащить их на буксире, вследствие чего движение крайне замедлялось, а вместе с тем чрезвычайно ограничивалась возможность более широких стратегических операций.

Поэтому приходилось, ради пополнения запасов, постоянно держаться вблизи безопасных якорных стоянок вследствие чего гребные флоты были всегда привязаны к берегу; особенно это относилось к флотам, которые в средние века начали формироваться на берегах океана. Несколько парусов, которые имелись на кораблях, приносили мало пользы и даже служили скорее помехой, так как для них требовался рангоут и такелаж, который при противном ветре приходилось снимать и складывать, при чем он занимал много места и мешал грести. Вследствие того, что для гребли требовалось очень большое количество людей, число солдат на борту было очень ограниченно.

Все это сильно влияло на ведение войны, которая сводилась, главным образом, к нападениям на неприятельские берега. Сухопутная и морская война были тесно связаны между собой, настоящая морская война была почти невозможна, а достижение полного господства на море в большинстве случаев было невыполнимо; войны морских разбойников в этом отношении являются одним из немногих исключений. Влияние гребных флотов на развитие и на ход морской торговли было также не очень значительно, так как небольшие, снабженные по большей части парусами, торговые корабли в большинстве случаев легко ускользали от врагов и держались в открытом море до наступления лучших обстоятельств.

Даже во время многочисленных войн, которые вели между собой в конце средних веков две самые большие торговые республики – Венеция и Генуя, обе они старались вести войну посредством нападений сильного флота на неприятельские берега, чтобы отвлечь противника подальше от районов своей торговли.

Однако, по мере того, как центры торговли и культурного развития, а вместе с тем и могущества государств передвигались с берегов Средиземного моря на берега Атлантического океана, все настоятельнее делалась необходимость заменить силу весел, приводимых в движение человеком, каким-либо другим двигателем. Век открытий нанес, наконец, смертельный удар и гребным флотам.

Поэтому колыбель военного и торгового парусного судоходства надо искать на берегах Атлантического океана; применение парусных судов к военному делу началось там уже давно, но потребовало очень долгого времени для своего развития.

Человеческая сила всегда была недостаточной для передвижения широких, прочно построенных судов, и для таких судов всегда пользовались силой ветра. Торговые суда у древних народов, хотя и имели весла, но ходили почти исключительно под парусами, а у народов, которые плавали по океану, паруса были всегда главным способом передвижения для военных кораблей, даже и в бою. Их корабли должны были противостоять гораздо более значительному ветру и действию прилива и отлива, чем на внутренних морях; поэтому они строились гораздо прочнее, были тяжелее, и приводить их в движение при помощи весел было значительно труднее. Тем не менее, пока рангоут и такелаж не приобрели достаточного развития, весла сохраняли большое значение на прежних военных кораблях, так что их можно назвать «смешанными» кораблями. Такие корабли были у англосаксов и норманнов. Однако, для того, чтобы от первых шагов в употреблении парусов перейти к известному совершенству в умении ими пользоваться, необходимо было некоторое знакомство с техникой морского дела. Кроме того, пользование парусами требует большого совершенства в самой постройке судна, так как оно должно противостоять сильным ударам волн, а у берегов океана, где бывают приливы и отливы, суда должны быть настолько прочно построены, чтобы в случае посадки на мель они не разламывались при убыли воды.

Несмотря на то, что парусное судоходство должно было удовлетворять всем этим требованиям, нельзя не удивляться, что оно так медленно развивалось; если при этом обратить внимание на необыкновенно быстрое развитие судоходного дела во второй половине XVIII века, то медлительность эту приходится считать почти необъяснимой.

Нам хочется сказать в этой связи несколько слов о сражении при Ванне в 56 г. до н. э., о котором уже упоминалось выше, так как сражение это произошло в океане; между гребными и парусными судами, и таким образом, является в известном смысле переходом от гребного к парусному судоходству.

Во время постепенного завоевания Галлии, в 58-51 гг. до н. э., Цезарь встретил у венетов, в нынешней Бретани, особенно упорное сопротивление; венеты были искусные, ловкие моряки, столь же храбрые на море, как и на суше. Корабли их имели высокие борта, высоко поднятые фор– и ахтерштевни, и были так прочно построены из дубового дерева, что таран ничего не мог против них поделать; суда эти были плоскодонные, так что не опрокидывались, когда их вытаскивали на берег. На них были и весла, но вследствие их величины и тяжести, на них можно было ходить только под парусом. Оснастка их состояла из одной мачты с одним парусом на рее; паруса делались из сырых шкур или из кож.

Цезарю не удалось справиться венетами на суше, и тогда он убедился, что придется атаковать их и на море, для чего необходимо иметь флот. С обычной энергией, отличавшей римлян, он немедленно выписал из Предальпийской Галлии (Лигурии и Венеции) корабельных плотников и матросов с инструментами и принадлежностями судового снаряжения, и приказал строить на Луаре корабли обычного на Средиземном море типа – низкие, легкие и быстроходные гребные суда (либурны?). Людей для работы на веслах он приказал набрать и обучить в Галлии, а для боя посадил на суда своих легионеров; начальство над этими судами он поручил молодому офицеру Дециму Бруту. Как только флот был готов к бою, Цезарь тотчас же начал наступление против венетов на суше, а Брут в то же время наступал на них морем.

Римские корабли имели то преимущество, что благодаря веслам имели возможность двигаться по желанию своих командиров; кроме того, римские солдаты были лучше вооружены, чем венеты. Однако римляне находились в неблагоприятных условиях, так как: 1) неприятельские корабли были неуязвимы для тарана; 2) римлянам было гораздо труднее действовать метательными снарядами со своих низких судов против высокобортных кораблей венетов, чем венетам против римлян; даже башни на римских кораблях были ниже неприятельского фор– и ахтерштевня; 3) брать на абордаж высокобортные неприятельские корабли было тоже очень трудно; было даже трудно встать к ним борт к борту, так как они двигались на парусах довольно быстро.

Венеты, по-видимому, только и ждали случая сразиться на море, так как они немедленно вышли навстречу римлянам к Ванну, в 32 морских милях от Луары. Число римских кораблей неизвестно, но их было меньше, чем у венетов, которые вышли в бой не менее, как с 200 кораблями; венеты имели еще преимущество точного знания местности и вообще всего, что связано с местной гидрографией.

При таких обстоятельства исход боя представлялся сомнительным и зависел главным образом от погоды; при свежем бризе и волнении на море римлянам пришлось бы плохо, а бурная погода могла бы и вовсе погубить их. Однако случай и счастье благоприятствовали им, а может быть они и выждали хорошей погоды; во всяком случае в день боя море было совершенно спокойно и дул легкий бриз. Практический ум римлян, как и в сражении при Миле, навел их на мысль об еще одном новом оружии, направленном не против судов или экипажей, а имевшем целью лишить неприятеля способности передвижения. Они вооружились серповидными копьями, т. е. прочными серпами на длинных древках, для повреждения неприятельского такелажа.

Римляне двинулись в бой. Так как они могли совершенно свободно распоряжаться своим движением, то им было легко проскользнуть между медленно приближавшимися при слабом бризе и, конечно, без особого порядка, кораблями венетов и при этом, не понеся значительных потерь, обрубить им шкоты и фалы и изрезать паруса. Затем они зацеплялись своими серпами за канаты и, продолжая двигаться вперед, обрезали их. Лишив, таким образом, противника способности передвижения, римские корабли по два и более наваливались на борта неприятельских судов и брали их на абордаж. Таким образом римляне обеспечили себе перевес в рукопашном бою, в котором слабее вооруженные и хуже защищенные венеты, несмотря на отчаянную храбрость, обречены были на поражение. Ветер совершенно стих и корабли венетов, лишенные возможности оказывать друг другу помощь, были один за другим захвачены в плен; они упорно сопротивлялись, даже не думая о бегстве. Сражение продолжалось с утра до вечера и закончилось полной победой римлян, которые уничтожили весь неприятельский флот.

После этого венеты прекратили сопротивление на суше, и изъявили покорность. Вопреки своему обычному образу действий, Цезарь учинил над ними жестокий суд. Несмотря на то, что они только храбро отстаивали свою независимость; предводители их были казнены, а остальные проданы в рабство. Поступая так жестоко, Цезарь, как и во всех своих действиях, руководился мудрым расчетом; по природе своей он не был ни жесток, ни мягкосердечен, но не боялся применять никакие средства для достижения свои целей. В данном случае он, несомненно, счел необходимым в своих интересах уничтожить народ могущественный на море, на котором сам он чувствовал себя слабым, так как народ этот мог впоследствии снова сделаться для него очень опасным. Он, конечно, отлично понимал, что флот его обязан своим успехом, главным образом, случаю.

Сражение у Ванна представляет интерес, как единственное более или менее подробно описанное сражение между гребными и парусными судами; вместе с тем битва эта наиболее ярко показывает значение движения для боя и преимущества, какие имеет движение, производимое собственными силами, перед движением, заимствуемым извне и зависящим от случайностей. Новое оружие, которое пустили в ход римляне, еще раз доказало их прямой и ясный практический смысл; оружие это не было направлено против неприятельских сил или боевых средств – против кораблей, оружия или экипажей, – а было предназначено исключительно для того, чтобы сделать негодным к употреблению неприятельский такелаж, лишить противника способности передвигаться, а затем атаковать и одолеть неподвижные корабли превосходными силами раньше, чем другие могли бы подоспеть им на помощь. При этом римляне, чтобы действовать своим новым оружием искусно использовали двигательную силу, заключавшуюся в веслах.

Таким образом, мы видим, что уже в первом сражении, в котором приняли участие парусные суда, атака противника была направлена прежде всего не на самый корабль или его экипаж, а на его двигательную силу – на такелаж. Тот же прием снова стал систематически применяться и впоследствии, в XVIII в., когда тактика парусного флота снова поднялась из мрачных времен средневековья на ту высоту, на которой стоял Юлий Цезарь, как показывает сражение при Ванне, в 56 г. до н. э.

Сражение при Ванне было необходимо описать потому, что это одно из немногих сражений, в которых гребные суда одержали полную победу над парусными. Надо принять во внимание, что сражение это произошло в самые первые времена, в дни младенчества парусного судоходства, при чем против варварского народа выступил самый культурный и самый могущественный в военном смысле народ того времени.

Ближайшее затем время также представляет известный интерес для военно-морской истории, но мы ограничимся беглым описанием только двух походов Цезаря против Британии, так как вопрос о высадке в Англию до последнего времени является не разрешенной проблемой морской войны. Британцы несомненно оказывали помощь венетам; римляне, со своим вновь построенным флотом являлись господами на море и таким образом никаких препятствий к переправе в Британию для них не было. На следующий год после сражения у Ванна Цезарь переправился туда с небольшим отрядом, но вскоре возвратился обратно, так как, вероятно, убедился, что для завоевания такого большого острова необходимо иметь значительные силы. В виду этого, он в течение зимы построил большой транспортный флот из 600 судов, который и собрал в порту Итиус (у Кале?); суда эти были весельные, широкие и плоскодонные, так что могли вмещать большое число людей и лошадей; они были похожи на те, которые 1860 лет спустя Наполеон приказал выстроить в Булони. В качестве конвоя служили 28 галер. В 54 г. до н. э. Цезарь с пятью легионами переправился через пролив и высадился на том самом месте, которое избрал в прошлом году. Бриты собрали на скалистых берегах близ Дувра значительную армию, но при виде бесчисленных римских судов отступили назад. Цезарь дошел до Лондона, переправился через Темзу, но затем тоже возвратился назад, не закрепив за собой занятого пространства.

Завоевание Англии римлянами началось только почти сто лет спустя, в 40 г. н. э., в царствование императора Клавдия и продолжалось с переменным успехом до тех пор, пока Агрикола не возвел между Фортом и Клайдом северный «вал Пиктов», которого, однако, римляне удержать за собой не могли; это вынудило императора Адриана 60 лет спустя, в 124 г. выстроить новый, южный «вал Пиктов» между Сольвеем и Тайном (Карлейль-Нюкастл).

Северную часть Шотландии – Каледонскую возвышенность – римлянам так и не удалось завоевать, а также не удалось на долгое время удержать за собой местность в промежутке между двумя валами. Зато вся остальная Англия до Тайна, в течение многих столетий находилась под властью римлян, пока римская империя не ослабела настолько, что гарнизоны ее не могли больше сдерживать пиктов и скоттов. Наконец, 125 лет спустя, в 426 г. римляне вынуждены были очистить всю Британию, которую пикты и скотты подвергли страшному опустошению – британцы, за то долгое время господства римлян, когда оружие имели только римские гарнизоны, утратили всякую воинственность и плтому не могли противостоять пиктам и скоттам.

Мы упоминаем здесь об этих событиях, поскольку они стоят в тесной связи с историей морских войн; история развития парусного судоходства является вместе с тем, в главных чертах, историей развития английского морского могущества, распространившегося с начала текущего столетия на весь мир; история эта представляет значительный интерес с первых шагов развития этого могущества, которое шло с перерывами и притом без определенного плана. Так, например, в мрачные времена средних веков о дальнейшем ходе этого развития не было и речи. Впрочем, планомерность вообще не является отличительной чертой английского характера – Англия всегда считалась только с настоятельной нуждой текущего момента. Тем более важно рассмотреть те факторы, которые привели Англию к современному мировому положению. Особенно важную роль сыграло здесь географическое положение. Действительно: а) островное положение Великобритании чрезвычайно выгодно, причем острова, на которых она расположена, обладают необыкновенно благоприятным климатом, незамерзающими водами, чрезвычайным плодородием и достаточно обширны для расселения всего народа; б) острова эти лежат у открытого океана и притом так расположены по отношению к северной Европе, что все морские сообщения последней проходят мимо английских берегов по узким проливам, за которыми очень легко установить наблюдение; благодаря этому Англия естественно сделалась контрольным пунктом для всей торговли северной Европы и складочным местом для посредничества в этой торговле с южной и западной Европой, а также и с другими частями света; в) береговые очертания островов Англии благоприятны для судоходства, так как у берегов этих везде имеется много прекрасных естественных гаваней; г) почва островов не только очень плодородна, но вместе с тем изобилует минеральными богатствами – углем, железом, оловом, которые добываются так близко от берегов, что могут прямо с места добычи погружаться на корабли или употребляться на заводах, например, для надобностей судостроения и т. п., между тем, как у нас далекий транспорт к лишенному гаваней побережью сильно повышает стоимость продуктов горной промышленности.

Такое выгодное положение занимает еще одна только Япония на восточной стороне материка, но она не имеет ни такого благоприятного климата, ни такого обилия ископаемых богатств.

Англии не хватало только искусного в морском деле населения, которое могло бы использовать эти исключительные преимущества. Коренные обитатели ее, бритты, кельтское племя, как и все кельты, не имели ни способности, ни склонности к мореплаванию; интересно поэтому проследить перемены, произведенные великими историческими событиями в населении Англии, вследствие которых население это сделалось первыми моряками в мире. В нижеследующих строках мы очертим вкратце эти события.

Народы германского происхождения, жившие у берегов моря или населявшие прибрежные области, издревле, насколько имеются сведения, проявляли особое искусство в морском деле; таковы были фризы, в теперешней восточной и западной Фрисландии, саксы – между Яде и Эльбой, англы в нынешнем Шлезвиг-Голштинском герцогстве, норвежцы, шведы и датчане. Фризы в свое время причинили римлянам много хлопот; в 40 г. н. э. они дошли до Галлии, а около 260 года – до восточной Испании. За исключением трех последних народов, которые обосновались на Балтийской море, все вышеупомянутые народности приняли участие в возникновении современного английского населения.

Сначала скажем об англосаксах. После удаления римских гарнизонов, утратившие всякую воинственность бритты не могли сопротивляться пиктам и скоттам (пикты – храбрые и дикие обитатели шотландской возвышенности; скотты – кельтское племя из Ирландии) и призвали себе на помощь саксов, которые в числе 300 человек прибыли под начальство Хенгиста и Хорсы в трех «киалах» и высадились у Южного Фореленда: «киалы» были килевые суда, первые, о которых имеются известия; отсюда происходит название «Киль», в гербе которого имеется килевая лодка. Приблизительно около этого же времени один римский поэт говорил, что саксов приходится бояться даже в те времена, когда дует противный ветер; отсюда, по-видимому, можно безошибочно заключить, что саксам, т. е. германским мореплавателям, должно быть приписано искусство лавирования, с которым непосредственно связана постройка килевых судов. Это был такой шаг вперед в области парусного судоходства, значение которого трудно оценить по достоинству.

Вскоре после этого на плодоносный остров устремились, вслед за первыми переселенцами, новые толпы саксов, которые оттеснили пиктов назад в Каледонию, а вместе с тем сделались господами Британии; британцы сохранили независимость только в гористом Уэльсе, что до сих пор видно из тамошнего наречия; сохранили свою независимость также остатки пиктов и гэлов на шотландской возвышенности. Впоследствии предводители саксов основали семь королевств, которые, спустя несколько столетий, были соединены Эгбертом в одно королевство, получившее название «страны англов», т. е. Англии. Однако морского значения не имели ни отдельные герцогства, ни соединенное королевство, так как англосаксы, сделавшись хозяевами богатой страны, забросили мореходство.

Замечательно, что все германские морские племена, в противоположность финикиянам и грекам, пользовались судоходством исключительно для морского разбоя и относились, по крайней мере, в течение первых веков своего исторического существования, с презрением к морской торговле. Англосаксы в Англии чувствовали себя удовлетворенными своими обширными владениями и потому, к великому своему ущербу, отвыкли от плавания по морям, а тем временем (827 г.) на сцене появился новый морской народ – норманны, производившие разбои у берегов Англии.

Под именем норманнов следует разуметь не одних только норвежцев, но также и шведов и датчан; всем трем этим народностям безразлично присваивалось имя норманнов, и установить, к которой именно из них оно относилось в отдельных случаях, не представляется возможным. Мы будем говорить о норвежцах и датчанах – викингах, морских воинах и героях. Их морские походы были исключительно разбойничьими набегами; они безжалостно грабили, жгли и убивали во всех местах, где появлялись, а тех жителей, которые оставались в живых, уводили в рабство.

У них были только небольшие открытые суда, а вначале даже только большие лодки, сплетеные из ивовых прутьев и обтянутые звериными шкурами, с одной мачтой и парусом, сшитым также из шкур, с высоко поднятым фор– и ахтерштевнями, при чем форштевень часто заканчивался фигурой дракона, вследствие чего и самые суда обыкновенно назывались «драконами». Суда эти имели мачту и рею и были, собственно говоря, парусными судами, но тем не менее могли ходить и на веслах, которых было 30 и более; таким образом, это были «смешанные суда», легкие и быстроходные, которые не только легко было вытащить на берег, но и перетаскивать по земле на далекое расстояние. Осадка их была настолько незначительна, что на них можно было плавать и по рекам. Позднее, на судах этих на носу и на корме стали устраиваться полу-палубы, на которых становились воины; бортовые стенки увеличивались в высоту и укреплялись тем, что на них вешались щиты; экипаж их состоял из 50-100 человек, считая всех матросов и воинов.

Норманны нагоняли ужас не только на побережье, но и на внутреннюю страну, а так как они появлялись со многими сотнями таких судов, то могли давать крупные сражения и покорять целые царства. Их отчаянная храбрость проявлялась как в бою, так и в странствованиях по морям, причем они на своих открытых судах с примитивным такелажем и без всяких других вспомогательных средств, совершали далекие походы в совершенно неизвестные моря и даже переправлялись через океан на Фарерские острова, в Исландию, Гренландию и Винланд (в Северной Америке). Подобно финикиянам, они не оставили следов своего пребывания в этих странах, так как у них не было никакой культуры и никаких высших интересов. Таким образом, норманны представляют в течение нескольких столетий средневековой истории одно из самых удивительный явлений. Чем именно были вызваны их частые разбойничьи набеги, начавшиеся в VIII в., получившие особенное развитие в IX, и постепенно затихшие в XII в. – точно неизвестно; вероятно, они были вызваны, с одной стороны, стремлением к независимости норманнского дворянства, не желавшего подчиняться самозванным королям, а с другой – значительным избытком населения.

В конце VIII в. впервые начались набеги норманнов на северные берега Англии; в те времена, и еще долгое время спустя, они были язычниками. Затем наступил долгий период спокойствия во время царствования Карла Великого, который принимал энергичные меры для поддержания безопасности сообщений на море и на суше. В устьях всех рек на Северном море он приказал строить корабли для борьбы с морскими разбойниками, учредил морскую и береговую стражу, назначил искусных предводителей, и вообще установил строгий порядок. Точно также действовал он и в Адриатическом море и на южном берегу Франции, где флот его разбил могущественных в то время сарацин. О нападении его сына Пипина на Венецию мы уже говорили выше.

Вследствие этого, во времена его царствования норманнам не удалось многого достичь в Северном море, и потому они перенесли свои разбои на Балтику; зато после смерти Карла Великого (814 г.), при его бесхарактерных преемниках они получили полную свободу действий. Они грабили немецкие, французские и английские берега, так как ни у Германии, ни у Англии не было флота, разграбили и сожгли Гамбург (845 г.), куда они добрались вверх по Эльбе на 600 судах, Руан (841 г.) и Бордо (847 г.); несколько раз они поднимались вверх по Рейну до Бонна, Кобленца и Майнца, разграбили Кёльн, Аахен и другин города. Вверх по Сене они поднимались с 700 кораблями и 40 000 воинов до самого Парижа, который они безуспешно осаждали в 885-886 гг. (вероятно, город откупился), после чего сожгли Реймс и Суассон. Еще ранее этого они побывали в Испании и в Средиземном море, где, между прочим, разграбили и сожгли Пизу (860 г.). В 880 г. они разбили наголову большую саксонскую армию на нижней Эльбе, а в 891 г. норманнская армия, в свою очередь, была уничтожена у Левена королем Арнульфом. Несмотря на это они добрались в 892 г. до Вормса, и около 900 г. осели в устьях Сены (как за 60 лет перед тем в дельте Рейна). Двенадцать лет спустя Карл Простодушный (III) был вынужден уступить норманнскому вождю Ролофу, который после этого крестился под именем Роберта, город Руан с окрестностями; область эта получила название Нормандии и сделалась с того времени независимым графством (912 г.).

Норманны приобрели здесь, как четыре с половиной века тому назад саксы в Англии, плодородную страну, но влияние этой страны на них было совершенно иное, чем на саксов; эти последние сохранили свой язык, нравы и национальность, но отстали от мореходства и морского разбоя; норманны скоро утратили родной язык и обычаи и слились в этом отношении с французами, но продолжали держаться за морское дело и остались смелыми, воинственными искателями приключений на суше и на море. Они уходили большими партиями из Нормандии в Средиземное море, и, сообразно изменившимся обстоятельствам, поступали на службу в качестве наемных солдат в Италии. Дело дошло до того, что (здесь мы забегаем несколько вперед) в 1057 г. норманн Роберт Гюискар сделался герцогом Апулии (в Нижней Италии), другой норманн (Рожер II) в 1130 г. сделался королем Сицилии, третий – (Богемунд Тарентский) графом Антиохийским. Таким образом внушавшие ужас северные люди сделались владыками на юге, в солнечной Италии.

После смерти Карла Великого, участились набеги норманнов и на Англию. Начиная с 832 года, набеги эти происходили ежегодно. Вскоре норманны перестали уже возвращаться на зиму домой, и с 866 г. осели в Англии; попытки сакских королей прогнать их оставались безуспешными: они продолжали распространяться все дальше. В 870 г. пал в бою король Этельдред, а его младший брат и преемник Альфред, впоследствии прозванный Великим, которому в то время было только 22 года, должен был бежать и скрываться в течение многих лет. Втайне он начал собирать своих саксов, и семь лет спустя ему удалось разбить и покорить норманнов, которых он принудил принять крещение. После этого он с переменным успехом воевал на море против новых разбойничьих набегов норманнов; он был первым английским королем, который лично командовал флотом. Наконец, в 897 г. для решительного отражения неприятеля он приказал выстроить новый флот по собственным указаниям; поэтому его считают основателем английского морского могущества, хотя созданный им флот просуществовал недолго.

Его действия обличают в нем государя, далеко опередившего свою эпоху в понимании морского дела; он первый понял значение для Англии морской торговли и всеми силами поощрял ее; вместе с тем, оценив значение морского могущества для торговли, он стал заботиться об усилении своих сил на море и создал новый, более сильный флот, с которым перешел в наступление против разбойников, так как убедился, что страну и торговый флот можно защищать только энергичным наступлением.

Новые суда, построенные Альфредом, отличались от всех известных на севере: они были вдвое длиннее, чем было принято, более высоки и устойчивы, но при этом и более быстроходны, так как на них было по 60 и более весел. Вероятно, это были высокобортные галеры, подобные тем которые имелись на Средиземном море, но приспособленные к плаванию в северных водах, с более острыми обводами и большей осадкой. С этими кораблями Альфред одержал несколько побед над норманнами, а так как преемники его тоже имели сильный флот, то почти на целое столетие разбои прекратились совершенно. Флот в те времена был разделен на три эскадры – для трех побережий. Ежегодно на Пасху (зимой судоходство прекращалось) личный состав приводился в готовность, осматривался и занимался упражнениями.

Разбои возобновились в 992 г., когда на престол вступил слабый, нерешительный король Этельред Беспомощный (979-1016); на этот раз на Англию напали датчане. Этельред не раз откупался от них крупными суммами, а в 1202 г. приказал перебить всех датчан, находившихся в стране; это повело, однако, к еще большим разбоям. Наконец, датский король Свейн явился с большим флотом к городу Сэндвичу в Доунсе и завершил завоевание Англии. После смерти его в 1014 г., началась война за престол, но уже с 1017 г. сын его, Канут Великий, которого флот провозгласил королем, царствовал в Англии бераздельно.

В течение двух с половиной столетий норманны заселили большие пространства в Англии, при чем датчане занимали господствующее положение. Правда, двадцати три года спустя, в 1014 г., на трон снова вступил сакский король Эдуард, но род его удержался на троне только в течение двадцати пяти лет. В 1066 году, преемник этого короля, Гарольд, пал в борьбе с норманнами. Гарольд наголову разбил 25 сентября высадившегося на северо-востоке Англии, в Йоркшире, норвежского короля, при чем сам был ранен, а 14 октября был убит в сражении при Гастингсе с Вильгельмом Нормандским (Завоевателем), который с 60-тысячной армией переправился из Сен Валери (между Дьеппом и Феканом) в Певенси.

Вторжение Вильгельма было самым крупным, какое только известно в истории, потребовало долгих приготовлений. Он уже с весны начал собирать корабли и людей; он действовал несомненно по соглашению с норвежским королем и раньше, чем двинуться вперед, выждал результатов высадки последнего. Кроме того, он обратился за помощью к папе, и ему принесло большую пользу то обстоятельство, что папа отлучил от церкви сакского короля, неприязненно относившегося к церковным установлениям.

По дошедшим до нас сведениям, герцог Вильгельм располагал только норманнскими судами обычного типа – открытыми кораблями викингов, впрочем в очень большом числе: их было несколько сотен. Переправа через канал с этими кораблями, тяжело нагруженными людьми и лошадьми, была очень рискованна: большой английский флот еще в начале лета был собран Гарольдом в Доунсе, но вместо того, чтобы атаковать противника раньше, чем он закончит свои приготовления, Гарольд стал ожидать, когда противник сам выберет подходящее время и подойдет к нему.

Это пренебрежение основным правилом морской войны послужило причиной гибели Гарольда. Флот уже в течение многих месяцев стоявший в ожидании в Доунсе, израсходовал все припасы и, вероятно потерял терпение; возможно также, что по мере того, как уходило лето, англичане перестали верить в возможность нашествия. Как бы то ни было, в середине сентября, вероятно в то время, как Гарольд ушел в поход против норвежского короля, флот разошелся по своим гаваням. Получив об этом известие, которого он, возможно, и ожидал, герцог Вильгельм, дождавшись хорошей погоды вышел 27 сентября в море и на другой день высадился на противоположной стороне Ла-Манша в Певенси (пройдя 57 морских миль). Недалеко оттуда произошло решительное сражение при Гастингсе, в котором значительно более слабое английское войско потерпело поражение, а сам Гарольд был убит. После этого герцог Вильгельм завоевал всю Англию и провозгласил себя королем, под именем Вильгельма I, прозванного Завоевателем.

Это завоевание имело для Англии, а вместе с тем и для английских морских сил, тем большие последствия, что с ним было связано полное изменение государственного устройства Англии. Как и во всех покоренных норманнами странах, Вильгельм Завоеватель ввел в Англии феодальное или ленное устройство. Сакские дворяне и земледельцы владели своими землями на правах полной собственности и обрабатывали их при помощи батраков и крепостных; тут же вся земля сделалась собственностью короны, и король раздавал участки в лен (заимообразно) при условии, что получившие их королевские вассалы должны были нести военную или иную службу. Вильгельм был отчасти вынужден так поступить, так как его бароны оказывали ему помощь в походе на Англию только ради соответствующих выгод. Некоторые из этих баронов выставили по 30, 40 и до 60 кораблей с солдатами.

Так возникло английское владетельное дворянство, английские бароны, из которых часть до сих пор носит норманнские имена. Дворянство это богатое и близкое к королю, и пользовавшееся преимущественным правом на занятие государственных должностей, образовало особое привилегированное сословие, стоявшее между королем и народом и являлось крупной силой в общем строе государства. Это самое дворянство 15 июня 1215 года, после долгой войны, вынудило у Иоанна Безземельного «Великую Хартию Вольностей», послужившую впоследствии основанием для английской конституции, которой Англия, наряду с выгодами своего положения, обязана своим устойчивым и, в общем, здоровым развитием. Конечно, и в Англии дело не обошлось без злоупотреблений и крупных переворотов, но совместное участие всех сословий в создании законодательства оказалась вполне удовлетворительной. Весь период развития и наибольшего расцвета английского флота относится к тому времени, когда палата лордов занимала в управлении государством вполне равноправное место.

Впрочем, английский флот развивался далеко не с той правильностью, как английское государственное устройство; норманны хотя и были отважными мореплавателями, но, как уже было сказано, пускались в море исключительно ради разбоев или для завоевательных целей; торговлю они презирали, так как не понимали ее значения, и научились ценить ее только тогда, когда торговое судоходство постепенно выросло у них на глазах до громадных размеров.

По преданию, Вильгельм Завоеватель, высадившись у Певенси, сжег за собой корабли, но сведения даже о таком важном по своим последствиям поступке, недостаточно определенны, так как вместе с гибелью прежней культуры погибло и искусство бытописания, т. е. умение просто и ясно описывать предметы, людей и события. Авторы средневековых хроник отличаются удивительным многословием, не заключающим в себе никакого содержания; несмотря на обилие сохранившихся памятников, только немногие факты могут считаться твердо установленными, в особенности, как это всегда бывало, – в отношении всего, что касалось морского дела.

Достоверно только то, что Вильгельм Завоеватель не был в силах бороться на море с сыновьями Гарольда, которые уже в ближайшие годы стали делать из Ирландии набеги на западное побережье Англии, и что он вынужден был откупиться от датского короля Свейна, который в 1069 г. с большими силами напал на Англию. Только тогда Вильгельм выстроил флот и начал на море и на суше вести войну против Шотландии, Франции и Бретани.

Так же продолжали идти дела и после его смерти. Заслуживают упоминания только покорение Ирландии Генрихом II, который переправился туда с флотом из 400 кораблей, и полный приключений крестовый поход 1189-92 гг. Ричарда Львиное Сердце. По преданию, флот Ричарда состоял из 150 военных судов, 50 галер и около 10 каких-то особенно больших кораблей; слава английского флота к тому времени уже твердо упрочилась. К этому Крестовому походу примкнули еще 4 больших галеаса и 15 галер из Сицилии, так что после покорения Кипра во флоте Ричарда Львиное Сердце было более 250 судов; у побережья Сирии он потопил сарацинский корабль с 1500 солдатами. Сохранилось описание этого сражения: корабли Ричарда, с самим королем на борту одного из них, несли дозор у побережья в районе Бейрута. Ими был замечен большой трехмачтовый корабль, везший подкрепления сарацинам, осажденным крестоносцами в Акре. Англичане попытались захватить корабль в абордажном бою, но несколько раз были отбиты, и тогда вынуждены были протаранить его и пустить ко дну. Из всего экипажа уцелело не более 40 человек.

Преемник Ричарда, Иоанн, уделял больше внимания морскому делу, чем этот романтический король, а также первый из норманнских королей обратил внимание и на торговлю. В 1212 г. он построил в Портсмуте первую английскую военную верфь, которая и доныне остается первой.

В 1202 г. король издал следующий знаменательный эдикт: «Каждый командир судна, принадлежащего к королевскому флоту, при встрече в открытом море с иностранными кораблями или другими судами, в случае отказа их приспустить свой флаг перед английским, имеет право атаковать их и, в случае захвата, считать их законным призом, даже в том случае, если бы было установлено, что суда эти принадлежат дружественной или союзной с Англией нации; находящиеся на борту люди, в наказание за свою дерзость, могут быть подвергнуты заключению по усмотрению».

Этим эдиктом Англия впервые установила, как правомерный принцип, то притязание, которое она систематически проводила уже в течение целого столетия, а именно – что Англии принадлежит общее владычество над морем, и флот ее везде является хозяином. Нельзя было яснее выразить требование о всеобщем признании безусловного морского превосходства Англии. Эдикт этот в течение последующих 600 лет вызвал бесчисленные примеры такого беззаконного поведения английских морских начальников, которые могут показаться совершенно невероятными; английские адмиралы и командиры судов, получившие в свои руки, благодаря этому эдикту, чрезвычайную власть, начали беспрестанно применять ее в самой бесцеремонной и резкой форме; даже маленькие одиночные английские корабли самым грубым и унизительным образом требовали от целых флотов, даже имевших на борту коронованных лиц, салюта флагом. История морского церемониала представляет громадный и многосторонний интерес.

В правление Иоанна произошло первое большое сражение между английским и французским флотами у Дамме, которое, впрочем, не было в сущности говоря, настоящим морским сражением.

В начале 1213 года папа объявил Иоанна низложенным и передал его царство французскому королю Филиппу. Последний счел это за удобный случай завоевать Англию, тем более, что Иоанна не любили его подданные, и он был в ссоре со своими баронами. Филипп собрал большой флот из 1300, или даже 1700 кораблей, но как раз в это время Иоанн подчинился папе, и отлучение с него было снято. Тогда Филипп обратился против графа Фландрского, который отказал ему в помощи против Иоанна; он направился в Дамме (гавань города Брюгге во Фландрии, в настоящее время находится на расстоянии 6 морских миль от берега), высадил свою армию и приступил к осаде Гента. Число его кораблей было так велико, что гавань, хотя и самая обширная во всей северо-западной Европе, не могла всех их вместить, так что часть их стала на якорь у берега, вне гавани.

Со своей стороны Иоанн усиленно стал вооружаться, при чем всем кораблям был воспрещен выход в море, а наиболее крупным было приказано идти в Портсмут. Когда граф Фландрский обратился к Иоанну за помощью, последний, не зная даже положения дела, послал ему на помощь во Фландрию 500 кораблей под командой своего сводного брата Уильяма Лонгсорда, графа Солсбери. Прибыв к Дамме последний, к удивлению своему, увидел, что гавань полна кораблями, и еще много их стоит вне гавани; при помощи разведчиков он узнал, что это были неприятельские корабли и что экипажи на них незначительные. Тогда он атаковал их и захватил 300 кораблей (груженых припасами и оружием), которые отправил в Англию, и еще 100 кораблей сжег. После этого его люди высадились на берег и занялись грабежом, но были разбиты подоспевшим Филиппом и вынуждены снова сесть на суда. Филипп, нашел свой флот в таком печальном виде, что сжег его остатки.

При других обстоятельствах, уничтожение такого громадного флота было бы крупным событием, но эти сотни кораблей были обыкновенными лодками, и заменить их не представляло никакого труда.

Во всяком случае, нескольких лет спустя, когда началось возмущение английских баронов против Иоанна, французы были полными хозяевами в Ла-Манше, а когда бароны эти предложили французскому дофину Людовику английскую корону, то Евстахий Отшельник собрал для него в Кале флот из 80 «роггенов» (большие купеческие корабли) и 600 других, так называемых «кораблей». Евстахий этот, родом из Пикардии, младший отпрыск знатной фамилии, отказался от уготованной ему духовной карьеры, сбросил монашескую рясу (откуда его прозвище) и поступил на службу к графу Булонскому. Поссорившись с графом, он перебрался в Англию, где много лет состоял на службе у Иоанна, командуя несколькими десятками судов, с которыми он опустошал берега Нормандии. Затем, вместе с баронами, он отпал от Иоанна и перешел на сторону претендента.

С этим громадным флотом Людовик двинулся в Англию, но северо-восточные бури рассеяли флот, так что Людовик один 12 мая высадился у устья Темзы. С помощью восставших баронов он отправился в Лондон и занял графство Кент (за исключением Дувра), а также и еще значительную часть Англии. Евстахий тем временем пиратствовал в Ла-Манше, пуская ко дну все суда без разбора.

Между тем, королю изменили не все бароны; народ тоже оставался на его стороне, а после смерти Иоанна графу Пемброку, опекуну молодого короля Генриха III, удалось в мае 1217 года разбить у Линкольна дофина Людовика и восставших баронов. Людовик срочно нуждался в подкреплениях, для чего Евстахию необходимо было сохранить контроль над проливом. Он собирался спустить на воду большую галеру, снабженную башней с установленной на ней мощной катапультой, способной пробивать обшивку судов, но моряки из «Пяти Портов» предприняли неожиданную атаку на эту плавучую крепость и уничтожили ее в гавани.

Как только известие о поражении дофина было получено во Франции, у Кале начали собираться войска, которые 24 августа погрузились на 80 больших кораблей и множество малых судов, чтобы под командой Евстахия Отшельника идти мимо южного Фореленда к Темзе и далее к Лондону. Но в дуврском замке сидел мужественный губернатор Губерт де Бург, который знал об этом плане и принял все меры, чтобы не дать ему осуществиться. Крупные дворяне, к которым он обратился за помощью, ему отказали, но «Пять портов» – Дувр, Ромней, Гейс, Гастингс и Сэндвич, которым со временем Вильгельма Завоевателя была поручена охрана «узкого моря», т. е. Дуврского пролива, выставили 16 больших и 20-24 малых вооруженных судов, притом только часть из них с опытными экипажами. Остальные команды были укомплектованы за счет наскоро собранных Пемброком солдат и лучников, не имевших опыта войны на море. Французский флот, таким образом, имел, как минимум, троекратное численное превосходство над английским.

Французы шли при попутном свежем бризе (юго-восточном) к южному Фореленду, де Бург – навстречу им из Дувра; однако он не пошел прямо на неприятеля, но придерживался к ветру, для того, как подумал Евстахий, чтобы напасть на Кале, на самом же деле для того, чтобы стать с наветренной стороны от противника. Как только ему это удалось, он тотчас же пустился вслед за ним и скоро его нагнал.

Французские корабли имели многочисленный экипаж, но на борту у, них не было стрелков, и потому они ничего не могли сделать в бою на дальней дистанции; кроме того, люди не были приучены к морю и бой на воде для них являлся новостью; вместе с тем и матросы были неопытные и плохо обучены маневрированию; наконец, и предводители французской эскадры были неудачные, так как вместо того, чтобы придержаться к ветру, сохраняя свое преимущество в численности и стараясь использовать его – они продолжали спускаться и, таким образом дали англичанам возможность атаковать сперва арьергард, а затем, последовательно, и остальные корабли.

По мере того, как англичане нагоняли французов, начали действовать английские лучники (в основном это были люди Филиппа д'Обиньи, губернатора Джерси и злейшего врага Евстахия); во время сближения они произвели громадные опустошения на неприятельских палубах, а затем, когда английские корабли сравнялись с кормой неприятельских, тотчас же были переброшены абордажные крюки и начался абордажный бой. Англичане при этом удачно применили негашеную известь, которую свежий бриз нес в глаза неприятелю. Бросившиеся на абордаж англичане прежде всего обрубили фалы, так что паруса свалились на головы неприятельским солдатам – «подобно сетям», как говорится в современной хронике, при чем и корабли потеряли способность двигаться.

Французы были поражены этой стремительной атакой и неожиданными приемами боя, а в непривычном для них сражении на воде они и без того стояли гораздо ниже англичан, вследствие чего, несмотря на двойное превосходство в числе кораблей, битва кончилась для них полным поражением. Из 80 кораблей удалось уйти только 15, остальные были взяты в плен или пущены ко дну, будто бы при помощи железной шпоры, которой были снабжены на высоте ватерлинии английские галеры. Таким образом, здесь снова выступил в качестве грозного оружия таран.

На одном из захваченных кораблей был найден сам Евстахий, который сперва отчаянно сражался, но затем попытался укрыться в трюме. Будучи схвачен, он предлагал за свою жизнь выкуп в 10000 марок серебром, но был тут же убит – среди англичан возник даже спор за право снести голову этому пирату. Как государственный изменник, он не заслуживал лучшей участи, но в те «рыцарские времена» неприятель обращался с пленными с такой ужасающей жестокостью, что многие французские рыцари предпочли выброситься за борт, чем попасть в руки врага. Победа англичан была полной. Из французского флота в Кале вернулись только 15 кораблей.

Бой у Дамме был первым боем между англичанами и французами, а сражение у Дувра было первой схваткой на море между английскими и французскими кораблями. О каком-либо боевом строе англичан в этом сражении сведений не имеется, зато известен их маневр, заключавшийся в приведении к ветру с целью занять наветренное положение по отношению к противнику, и затем броситься на него, и сильным ударом атаковать его арьергард. Такая тактика парусного флота является характерной для того времени и того места, где она была впервые применена: опытный в морском деле и имевший морское чутье народ при первом же столкновении сумел применить надлежащую тактику, вследствие чего более привычные к морю англичане одержали победу над вдвое более сильным противником. Отсюда видно, что численность далеко не всегда решает дело.

Победа на этот раз была одержана не королевским флотом, которого в то время и не существовало, а была достигнута благодаря учреждению «Пяти портов» для охранения «узкого моря», с обязательством выставлять в случае надобности известное число кораблей с экипажами. В этих «Пяти портах» (Дувр, Сэндвич, Гайс, Ромней и Гастингс), на месте первоначальных обитателей, кельтских бритов, вследствие постоянной в течение целых столетий смены народностей, образовалось новое население, состоявшее из саксов, англов, датчан и норманнов; все это были люди, любящие море и опытные в морской войне, занимавшиеся рыболовством, морской торговлей, лоцманством и т. п., для которых море было родной стихией и источником пропитания. Наряду с этим, население это отлично владело оружием, так как, с одной стороны, ему постоянно надо было быть готовым к защите своих домов от неприятеля и от морских разбойников, а с другой – оно само постоянно занималось морским разбоем. Море в те времена не принадлежало никому; на севере не существовало ни одного правительственного флота и не было, никакой организованной морской полиции. Какие либо меры принимались только тогда, когда морские разбойники вели себя уж чересчур дерзко, что, впрочем, случалось очень часто, и постоянные жалобы сыпались одна за другой. Жизнь в те времена была суровая, но за то она закаляла людей. Губерт де Бург показал себя искусным начальником; он быстро и решительно, по собственному почину выступил против неприятеля, при чем проявил большую опытность в морском деле.

Основные правила тактики парусных судов установились еще в древние времена; поэтому победа у Дувра имеет большое тактическое и историческое значение, так как она решила участь войны и обеспечила дальнейшее существование английской династии, положив конец французскому нашествию. Генрих III фактически сделался королем Англии. Однако, недоразумения между обеими странами, обусловленные тем, что Англия владела Нормандией и претендовала еще и на другие области на севере и на западе Франции, продолжались и вызвали многочисленные морские и сухопутные экспедиции. Сведения, которые у нас имеются относительно судоходства и морского военного дела в того времени, недостаточны, противоречивы и мало понятны. Мало что известно, например, о том большом сражении, которое произошло в 1293 г. в Ла-Манше, и в котором соединенный норманно-французско-фламандско-генуэзский флот под командой графа Валуа нанес решительное поражение шестидесяти английским кораблям с только что навербованным экипажем.

Эти события, впрочем, не представляют большого интереса, тем более, что и судостроение и вооружение не сделали за это время значительных успехов; однако, одно сражение, происшедшее вблизи берега, заслуживает упоминания, так как в нем еще раз выступили на сцену средиземноморские гребные суда, успешно сражавшиеся с парусными кораблями.

Гюи Намюрский, граф Фландрии, которая в те времена была богата и могущественна, вел войну против графа Иоанна Голландского. Он завоевал Зеландию (острова в устьях Шельды) до самого главного города Зирик-Зее (на острове Шувен, к северу от Остер-Шельды), который он, имея большой флот, осадил с суши и с моря. Французскому королю Филиппу IV Красивому (1285-1314), который состоял в союзе с графом Голландским и был призван им на помощь, тоже прежде всего понадобился флот, так как французские короли флота не содержали; поэтому он поручил одному искусному моряку Жану де Педрогу из Кале собрать сколько было возможно кораблей и идти на помощь осажденному городу. Жан собрал на северном берегу 30 кораблей, из которых часть была норманнских и 8 испанских, реквизированных насильно; все корабли эти, кроме мелких, имели высокий бак и ют. На каждом корабле была одна или две метательных машины, а кроме того боевой марс с 3-6 отборными стрелками; этот же марс служил и для метания с него камней. Кроме того, Жан нанял еще эскадру генуэзских галер, в числе 11 или 16, под командой Ренье де Гримальди. Такие наймы часто практиковались в Средиземном море, а на этот раз наемные корабли появились и у северных берегов Франции. Гримальди, с титулом «адмирала» принял на себя главное командование флотом. Слово «адмирал» впервые появляется именно около этого времени. Во Франции оно употреблялось уже раньше, а в Англии оно в первый раз встречается в 1297 году. Слово это происходит от турецкого слова «эмир», точнее «амир» и означает «начальник»; отсюда слово это мало помалу вошло в употребление во всех флотах, за исключением, – странным образом, – турецкого, в котором сохранилось звание капудан-паши. В Англии в течение долгого времени слова «адмирал» употреблялось только в сочетании со словом «капитан», вероятно потому, что адмирал являлся вместе с тем и командиром флагманского судна.

С описанным выше флотом, на который было посажено 10 000 отборных солдат, Гримальди в начале августа вышел из Кале и направился первоначально в устье Мааса, где к нему присоединились еще пять больших голландских кораблей и 10 000 человек, которых он распределил по судам флота. После этого он вошел в восточную Шельду и 17 августа подошел к Зирик-Зее. Для атаки он выстроил флот в четыре линии (вследствие узости фарватера?), при чем первые три состояли из 14 парусных судов каждая, а последняя – из галер.

Граф Фландрский со своей стороны выстроил свой флот в две линии, причем в первой линии стояли более крупные корабли, а во второй – мелкие; число его судов не приводится, но если правда, что на них было 40 000 войска, то кораблей этих должно было быть очень много. Эти корабли тоже имели высокий бак и шканцы и прочный марс, на котором, за неимением камней, был заготовлен большой запас клинкера (сильно обожженный кирпич).

Заметим, кстати, что английские парусные суда имели не более 40, а большей частью только по 25 человек экипажа, между тем, как на галерах было по 200-210 человек, и более 100 гребцов.

Атака была начата 18 августа французами, которые с приливом двинулись на противника; при этом, однако, порядок их расстроился. 4 корабля на левом фланге выскочили вперед, и при неожиданно наступившем отливе, сели на мель; от дальнейшего наступления пришлось отказаться, а для того, чтобы отлив не увлек корабли слишком далеко назад, французский флот стал на якорь, причем первые три линии слились в одну; вследствие этого корабли стояли так близко друг к другу, что с одного на другой можно было перескочить и, таким образом, легко было оказать поддержку при абордаже. Гримальди со своими галерами бросил якорь позади, в качестве резерва.

Фламандцы атаковали 4 ставших на мель французских корабля, но вели атаку не очень настойчиво, так что взять их им не удалось. Два брандера, высланные ими против этих кораблей, также не имели успеха, так как спущены они были без надлежащего соображения с ветром и течением. Для более энергичной атаки фламандцы отливом не восспользовались.

С наступлением прилива, вся французская линия двинулась вперед, и сражение сделалось всеобщим, при этом, однако, решительный абордажный бой завязался только на флангах; на левом фланге французы захватили большой фламандский корабль, зато на правом фланге потеряли три испанских корабля с голландским экипажем, на которые напали семь фламандских кораблей. Потери фламандцев были, тем не менее, очень велики, так как много людей было выведено из строя неприятельскими стрелками, стоявшими на палубах и на марсах; вследствие этого поздно вечером они прекратили бой и, с последним приливом, без всякого порядка, поднялись на некоторое расстояние вверх по реке и снова стали на якорь.

В течение ночи Гримальди, на легком быстроходном судне, сделал рекогносцировку состояния фламандского флота. Убедившись, что он сильно пострадал, он рано утром на другой день, с наступлением прилива, полным ходом двинулся в атаку со своими свежими, еще не бывшими в бою галерами. Фламандский флот еще не успел выстроиться в боевой порядок, что дало Гримальди возможность атаковать некоторые корабли одновременно с нескольких сторон, при чем он с места шел на абордаж, что было совершенно неожиданно для фламандцев. Таким образом он взял одно, другое и третье судно. Тогда граф Фландрский приказал поставить на своем и еще на одном корабле паруса и двинулся на корабль Гримальди. Ему удалось обломать весла на одной стороне его корабля, навалиться на его борт и перейти на абордаж; однако, атака эта была отбита, а тем временем оба корабля были со всех сторон окружены галерами и, после упорного боя, захвачены. На флагманском корабле остался в живых один только граф Фландрский, который и был взят в плен, все остальные люди были перебиты.

Это решило участь сражения; осада Зирик-Зее была снята и опасность, угрожавшая Зеландии, устранена. В этом сражении впервые в северных водах были применены брандеры. Кроме того, здесь же были применены и постоянные марсы с посаженными на них стрелками, из чего видно, что преимущества навесной стрельбы и метания камней были уже оценены, и по возможности использованы. Ранее, в самом начале употребления парусных кораблей для боя над этими преимуществами смеялись, но теперь они были снова признаны, а будущее показало громадное их значение. Особенный интерес представляют блестящие действия галер, которые сумели обеспечить перевес сил, поскольку двигались своим ходом, в то время, как неповоротливые парусные суда противника находились в зависимости от течения в узком фарватере.

К рассказанному выше мы добавим описание еще одного средневекового сражения в северных водах, отчасти потому, что в нем также еще принимали участие гребные суда (галеры), а отчасти потому, что бой этот имел большое значение в истории Англии; мы говорим о сражении при Слюйсе 24 июня 1340 года.

Со смертью Карла IV (1321-1328) на французском престоле пресеклась династия Капетингов (987-1328) и, согласно салическому закону, королем Франции сделался старший из рода Валуа под именем Филиппа VI. Однако, воинственный король Англии Эдуард III (1327-1377), который по женской линии являлся ближайшим наследником Карла IV, не захотел признать прав Филиппа VI и заявил претензию на французский трон.

В 1388 г. Филипп начал военные действия на море. Не имея собственного флота, он, как и его предшественник при Зирик-Зее, нанял 40 генуэзских галер (на каждой было по 210 человек экипажа, 25 арбалетчиков и 80 гребцов), к которым были присоединены еще несколько вооруженных купеческих судов. Эти сравнительно крупные, хорошо вооруженные и быстроходные суда, под командой опытных моряков, наносили большие убытки английской морской торговле и опустошали южное побережье Англии с той ужасной жестокостью, которая была обычным явлением в те времена. Корабли действовали тем более энергично, что большая часть добычи шла в пользу их экипажей, в качестве призовых денег. Не говоря о захвате всех купеческих судов в открытом море, они уничтожали их даже в гаванях; четыре раза в течение двух лет они нападали на Саутгемптон, разграбили и сожгли этот город.

Им удалось также, с эскадрой из 13 кораблей, захватить два особенно крупных вооруженных купеческих корабля «Кристофер» и «Эдуард», вместе с тремя меньшими кораблями и с богатым грузом, хотя для этого им пришлось выдержать жестокий девятичасовой бой, в котором экипаж этих судов был весь перебит или выброшен за борт. Это возбудило в Англии особенно сильное неудовольствие и гнев короля, который, возможно, сам лично понес при этом убытки.

В следующем году разбойничьи экспедиции возобновились еще в больших размерах; французы опустошили все южное побережье Англии от Темзы до Ландсэнда, при чем сильно пострадал и Плимут.

Англичане отвечали им тем же самым, насколько это было в их силах. Однажды, например, французская разбойничья эскадра, появившаяся у Доунса была атакована кораблями «Пяти портов», которые преследовали ее до Булони; здесь англичане ворвались в гавань, захватили или уничтожили стоявшие в ней корабли, повесили 12 капитанов и сожгли часть города. Однако, так как у английского короля флота не было, и защита торгового судоходства организована не была, то основные убытки несла Англия. Французы господствовали в Ла-Манше и даже захватили остров Гернси.

Только в 1339 г. Эдуард III решился принять энергичные меры и приступил к вооружению флота.

Весной 1340 года он провозгласил себя королем Франции и начал готовить большой поход для завоевания новых владений. Постоянного флота в то время еще не существовало, а потому корабли и экипажи были призваны на службу особой королевской прокламацией. Король на собственный счет снарядил несколько кораблей, а затем города, преимущественно приморские, должны были выставить значительные морские силы, которые ими были частью наняты, частью закуплены. Все судоходство в английских гаванях было приостановлено и все корабли свыше 100 тонн были призваны на королевскую службу; Западная Англия выставила 70 кораблей, «Пять портов» – 30, Северная Англия – 50. План короля заключался в том, чтобы при помощи этого флота переправить в союзную Фландрию, в гавань Слюйс, недалеко от Дамме, сильную армию и оттуда вторгнуться во Францию.

В те времена, вследствие обмеления Дамме, Слюйс сделался гаванью города Брюгге, который в XIV столетии был средоточием мировой торговли, (кроме Средиземного моря). Гавань эта была очень обширна и достаточно глубока для самых больших кораблей; весь грузовой оборот с Англией шел через Слюйс, почему Эдуард III был так сильно заинтересован в обладании им. Между тем, когда он 10 июня собирался отправиться туда с частью своего флота из Оруэлла (недалеко от Гарвича), он получил неожиданное известие, что французы предупредили его, и с большим флотом вошли в Слюйс.

Это вынудило его спешно усилить свой флот всеми пригодными к службе кораблями и призвать на войну всех способных носить оружие. Уже через десять дней у него было в распоряжении 200 кораблей, и больше, чем было нужно, людей. 22 июня он вышел в море; у берегов Фландрии к нему присоединились еще северная эскадра под командой адмирала Марлея, так что общая сила флота дошла до 250 кораблей. 23 июня, в полдень, флот этот подошел к Бланкенберге, в десяти морских милях к западу от Слюйса, и увидел стоявший на якорь французский флот. Прежде чем идти в атаку, Эдуард, так же, как сделал Солсбери перед битвой у Дамме, послал на берег разведчиков, и, так как Фландрия была с ним в союзе, он получил от фламандцев подробные сведения: всего у французов было 400 кораблей, из которых, впрочем, можно было принимать в расчет, как боеспособные, только 190 более крупных, большей частью генуэзских и испанских кораблей; 19 кораблей, в том числе бывшие английские суда «Кристофер» и другие, были особенно крупных размеров. Флот был разделен на три эскадры под командой адмирала Гуго Кирье, казначея Николая Бегюше и генуэзца Барбавера. Кирье был способным администратором, но до своего назначения на адмиральскую должность опыта морской войны не имел. Его первой удачной операцией был захват английских кораблей («Кристофер» в их числе), стоявших на якоре в устье Шельды у о. Валхерен осенью 1338 г. Бегюше, бывший сборщик налогов, прославился тем, что совершил набег на Плимут в марте того же года. Барбавера, командовавший галерным флотом, был профессиональным военным моряком.

Численность экипажей доходила, по имевшимся сведениям, до 35 000, но на французских судах, вследствие чрезмерной экономии Бегюше, была недостаточной. Между командирами эскадр происходили споры: Барбавера требовал, чтобы флот вышел для боя в открытое море, но этот несомненно правильный совет опытного в морской войне генуэзца не встретил сочувствия у французов; они стянули весь флот в устье Западной Шельды, чтобы дать бой в узком фарватере, на якоре, и здесь выстроили его в четыре линии, при чем в первой линии стояли самые крупные корабли, скрепленные между собой цепями. В тылу стоял Барбавера со своими галерами, как в сражении при Зирик-Зее; галеры эти стояли в четыре линии, и на них были посажены стрелки (генуэзские арбалетчики), которые имелись и на «Кристофере»; у французов, по-видимому, стрелков не было.

Английский флот был выстроен в две линии, при чем в первой линии также находились крупные корабли, на которые были посажены попеременно стрелки и люди, вооруженные для рукопашного боя; во второй линии стояли меньшие суда, на которых также были посажены стрелки; отсюда видно, что стрелков вообще у англичан было много; на боевых марсах тоже находились стрелки, между тем, как у французов, по имеющимся сведениям, на марсах имелись только люди с камнями.

24 июня, рано утром, при хорошей погоде, английский флот находился перед Западной Шельдой, но не мог атаковать неприятеля из-за противного ветра; о направлении ветра в источниках ничего не говорится, но вероятно он был северо-восточный. Вследствие этого англичане поворотили к северу, чтобы подойти к неприятелю с другой стороны, французы же (как и в сражении у Дувра) по-видимому, вообразили, что англичане не хотят вступать в бой; по некоторым сведениям, они даже разомкнули связывавшие их корабли цепи, чтобы пуститься в погоню за неприятелем. Однако, как только английский флот отошел на достаточное расстояние, чему помог и прилив, Эдуард III приказал изменить курс, и, вскоре после полудня, флагманский корабль Марлея, шедший в голове линии, начал сражение, атакой на «Кристофер»; за ним последовали другие корабли, которые, пользуясь свободой движения, могли атаковать на выбор стоявшие на якоре неприятельские корабли. Корабли эти были прежде всего осыпаны тучей стрел с палуб и с марсов; затем вышли вперед корабли с тяжелой пехотой, забросили абордажные крюки и начали абордажный бой. Французы храбро оборонялись. В самом начале боя данным почти в упор залпом корабельной артиллерии они вывели из строя одну английскую галеру и потопили следовавший за флотом транспорт. Серьезные повреждения получил и «Томас», флагманский корабль Эдуарда. Но при равном мужестве, преимущество оставалось на стороне англичан, корабли которых могли передвигаться. «Кристофер» был атакован сразу несколькими английскими кораблями, причем сам король участвовал в абордажной схватке и был легко ранен. Корабли первой французской линии были один за другим захвачены; бой продолжался много часов и, несмотря на долготу дня, затянулся до самой ночи. Вторая и третья линии отказались от дальнейшего сопротивления, экипажи покинули корабли и стали искать спасения на шлюпках, но с такой поспешностью, что лодки перевертывались и масса людей при этом погибла. Нападение с тыла на отступающих французов фламандских рыбаков, возмущенных учиненными теми грабежами, еще больше усилило панику.

Барбавера воспользовался способностью галер свободно и быстро передвигаться на веслах, при наступлении отлива пустился в бегство, которое ему удалось, так как ему было достаточно небольшого разрыва в неприятельской линии; при этом он был атакован несколькими английскими кораблями, но отбился от них и благополучно ушел со своими галерами. Весь остальной французский флот был захвачен или уничтожен; потери в людях были, вероятно, очень велики, хотя цифра 30 000 все-таки должна считаться преувеличенной. Оба начальника французских эскадр были взяты в плен в первые часы боя, когда англичанам удалось отбить «Кристофер» и другие захваченные французами корабли; тяжело раненый Кирье был убит на месте, а Бегюше повешен на мачте «Томаса» – за те жестокости, которые он совершал во время разбойничьих набегов. Эта казнь, и захват англичанами французского флагмана «Св. Георгий» подорвали боевой дух французов. У англичан не погибло ни одного боевого корабля (кроме одного транспорта); потерю в людях английские источники указывают совершенно ничтожную, французские – до 4000 человек.

Выводы из этого сражения сами по себе очевидны:

1) Победа англичанам досталась благодаря правильно и искусно использованной ими подвижности своих судов против стоявших на месте французских, при чем своей удачей они были обязаны также и своему морскому опыту. Барбавера давал хороший совет, но он не был главнокомандующим, а французские начальники и на этот раз, как часто впоследствии, боялись сражения в открытом море, пассивно держались оборонительного образа действия, отказались от всяких передвижений и предоставили неприятелю выбор времени, места и способа атаки, а также и возможность создать в свою пользу перевес сил на решающем пункте.

2) Однако, как бы ни были благоприятны условия, в которых приходится действовать военачальнику, победа только в самых редких случаях может достаться ему без боя, а против храброго неприятеля приходится вести упорную битву. Рукопашный бой требует ловких, сильных, опытных в употреблении оружия людей; такой бой может произойти и в наши дни, хотя современный бой требует других, не менее высоких, но большей частью моральных доблестей; хладнокровия, выдержки, самообладания.

3) Говорить о важности действующего на расстоянии оружия нет надобности, так как она очевидна сама собой.

Историческое значение сражения при Слюйсе чрезвычайно велико: оно передало в руки англичан владычество на море, которое до последних лет принадлежало Франции. С этого времени Англия стала претендовать на господство в «Узком Море»; в 1344 г. была выбита медаль, изображавшая короля Эдуарда на корабле, как повелителя морей.

Ближайшим реальным последствием этого сражения было то, что вместо высадки французов в Англии, английская армия вторглась во Францию, и что битвы при Креси в 1364 г. и при Пуатье в 1356 г., в которых англичане одержали блестящие победы над более сильным неприятелем, разыгрались не на английской, а на французской земле, что избавило англичан от всех бедствий, связанных с долгой войной на собственной территории.

На морские разбои битва при Слюйсе, однако, не оказала существенного влияния, так как война велась без достаточной последовательности и настойчивости. Вместо того, чтобы энергично использовать неслыханное поражение французов, Эдуард III уже три месяца спустя заключил перемирие.

Затем война была перенесена в Бретань. Для усиления флота англичане ничего не делали, а так как французы продолжали содержать наемные генуэзские галеры, то война на море продолжала тянуться с переменным успехом, при чем не подвергалось опустошению и английское побережье.

Однако, когда впоследствии оказалось необходимым взять Кале, который Эдуард осадил после битвы при Креси, и который имел особенно важное значение, англичане снова сделали серьезное усилие и собрали флот в 120 кораблей с 60 человеками на каждом; французы не могли выставить равных сил. Кроме того, английский король дал 25 кораблей с 410 матросами и за его же счет было нанято еще 28 судов; Лондон выставил 25 кораблей с 660 человеками, Бристоль 24 корабля с 610 и т. д. Из числа 60 человек, составлявших экипаж корабля, меньшую часть составляли матросы. Флот этот установил настолько действительную блокаду города, что отрезал ему всякое сообщение, и в сентябре, после годичной осады, он должен был сдаться.

Впрочем, за 50-летнее царствование Эдуарда III (1327-1377) английское морское могущество постепенно приходило все в больший упадок, частью вследствие непрерывных войн, а частью из-за морских разбоев, немало способствовало упадку флота и то невнимание, с которым правительство относилось к нуждам коммерческого дела, неупорядоченность финансового хозяйства страны и та бесцеремонность, с какой король относился к интересам судоходства: по всяким поводам судоходство произвольно приостанавливалось, часто гораздо раньше, чем это было необходимо и нередко без достаточных оснований. Экипажи коммерческих судов завербовывались для других надобностей, так что суда эти не могли двинуться с места; кроме того, для оплаты военных расходов и без того высокие налоги еще увеличивались – одним словом, морская торговля несла громадные убытки. Это отражалось на морском могуществе Англии не только косвенно, как это случилось бы и в наше время, но и непосредственно, так как за неимением специального военного флота, для ведения войны служили принудительно завербованные крупные торговые корабли, которые в те времена все были вооружены. Непонимание материальных интересов своей страны тяжело отразилось на судьбе Эдуарда, который продолжал жить идеями прежних рыцарских времен: он оказался в полной зависимости от своего парламента.

В виде иллюстрации того, как велся в те времена морской разбой, и каким значением он пользовался, мы опишем сражение, происшедшее в 1350 г. у Винчель-Си (между Дунгенесом и Гастингсом), которое известно под именем «Леспаньоль-сюр-мер».

В это время Испания вела очень оживленную торговлю с северной Францией и с Нидерландами. Флот, состоявший из 40 больших однотипных испанских кораблей, одинаково пригодных и для торговых целей и для войны, под командой дон Карлоса де ля Зерда пришел в Слюйс для погрузки товаров. По пути, несмотря на мирное время, флот этот захватил несколько английских кораблей и выбросил за борт их экипаж. Известие об этом возбудило в Англии сильное негодование, в особенности самого короля Эдуарда III, который счел необходимым лично отомстить за такую дерзость.

Он приказал собрать в Винчель-Си эскадру, намереваясь напасть на испанцев, когда они будут на обратном пути проходить у английского побережья; в числе кораблей этой эскадры был один, особенно большой, военный корабль «Томас» с 100 человек экипажа. Восемь других кораблей имели экипаж в 30-80 человек; всего было 50 кораблей и других судов. Король с королевой и большой свитой отправился в Винчель-Си и, около того времени, когда ожидалось появление испанцев, сел на «Томас», а старший сын и наследник его, Черный Принц, на другой большой корабль.

Де ля Зерда получил сведения об ожидавшей его атаке, но не выказал никакого желания избежать ее, а наоборот, стал готовиться к сражению; он приказал заготовить на марсах камни и большие куски полосового железа на боевой палубе, над баком и шканцами; на кораблях у него были и стрелки из арбалетов; в общем, корабли его были выше и больше английских и, несмотря на то, что числом их было меньше, численность экипажей их была больше. На всех кораблях был богатый груз товаров.

29 августа, в 4 часа пополудни испанский флот, шедший со свежим северо-восточным бризом, появился в боевом строю в виду английского флота, стоявшего на якоре перед Винчель-Си. Эдуард III тотчас же приказал сняться с якоря и пошел навстречу неприятелю; предварительно он дал командирам своих судов указания относительно порядка предстоящего боя. Он направил свой корабль носом прямо против большого испанского корабля, палуба которого предварительно была обстреляна английскими лучниками. Столкновение было так сильно, что на испанском корабле мачта, вместе с находившимися на марсе людьми, упала за борт, «Томас» же получил сильную течь; корабли проскользнули один мимо другого, но следующий испанский корабль притянул «Томас» к своему борту, сцепился с ним абордажными крючьями, канатами и цепями и начал абордажный бой. На королевском корабле был очень сильный отряд, в том числе много рыцарей, вследствие чего ему удалось захватить в плен своего противника, с которого, по тогдашнему обыкновению, все люди были выброшены за борт; однако тем временем сам «Томас» пошел ко дну, так что король остался на захваченном призовом судне.

То же самое произошло и с Черным Принцем, которого, однако, чуть не взял в плен атакованный им испанский корабль, что и случилось бы, если бы вовремя не подошел другой английский корабль, который взял испанский корабль на абордаж с другого борта; корабль Черного Принца тоже затонул.

Другой английский корабль, с домашней обстановкой короля, был захвачен и уведен с попутным ветром большим испанским кораблем, который крепко с ним сцепился; подать ему помощь никто не мог, так как все корабли были заняты боем. Английский корабль несомненно погиб бы, если бы его не спас один из людей его экипажа, немец по национальности; он один перескочил с топором на палубу неприятельского корабля и обрубил (как у Дувра) фал, так что большой рей, вместе с парусом, неожиданно свалился сверху; во время возникшей вследствие этого суматохи англичане бросились на абордаж и захватили испанский корабль.

В абордажном бою экипажи английских кораблей, составленные из отборных людей и поддержанные превосходными лучниками, одержали полную победу и сражение закончилось полным поражением испанцев; это было первой победой англичан над испанцами. Около 20 испанских кораблей с богатой добычей были захвачены в плен; тогда Эдуард III приказал трубить сигнал «прекратить бой» и отправился назад в Винчель-Си, чтобы описать свои подвиги королеве и устроить ночью большой пир. Потери англичан ограничились двумя затонувшими кораблями, кроме того, они потеряли много людей в абордажном бою.

Мы привели здесь описание этого сражения потому, что:

1) заслуживает внимания нелепая атака посредством наскакивания одного парусного корабля на другой, при чем корабли эти совершенно не были приспособлены для таранного удара. Английские корабли придерживались больше к ветру, вследствие чего имели меньший ход, чем шедшие с попутным ветром испанцы, а потому, при ударе, они пострадали больше, и оба их корабля пошли ко дну;

2) лично командовавший флотом король и кронпринц потеряли свои корабли и, вместо них, захватили каждый по неприятельскому кораблю, что является единственным в истории примером;

3) особенный интерес сражение это представляет потому, что оно обрисовывает морские обычаи тех времен, а вместе с тем показывает, что во времена Эдуарда III каперство без объявления войны, т. е. попросту говоря, морской разбой, практиковалось в виде королевского спорта.

В средние века рыцари-разбойники действовали не только на суше, но и на море; командиры норманнских, бретонских, английских, испанских и друг. кораблей которые по одиночке или целыми эскадрами выходили на разбой, принадлежали так же, как и шведские и славянские вожди на Балтийском море, почти исключительно к дворянскому сословию. Они нарушали безопасность плавания по морю совершенно так же, как разбойничали на суше их ближайшие родственники, развалины замков которых до сих пор видны повсюду в Германии. Только в 1413 г. морской разбой был заклеймен законом и приравнен к государственной измене.

Описанный выше образ действий Эдуарда III уже в 1360 г. привел английские морские силы в такой упадок, что французы, продолжавшие прибегать к помощи генуэзских галер, могли почти без сопротивления разорять южное побережье Англии и жечь портовые города, в то время как Эдуард вел войну во Франции. В 1371 г. английская эскадра, под командой графа Пемброка, пришла на выручку осажденному французами городу Ля-Рошель; Пемброк сделал попытку прорваться в гавань, но при этом был атакован и полностью уничтожен находившейся в гавани испанской эскадрой, о присутствии которой он не подозревал. Дела продолжали идти таким порядком до смерти короля в 1377 году; при его преемнике, сыне уже умершего к тому времени Черного Принца, слабовольном Ричарде II, который вступил на престол в возрасте 11 лет, дела пошли еще хуже.

К счастью Англии, в 1386 г. громадный французский флот, состоявший почти из 1300 кораблей, с 60 000 десантом, который должен был высадиться в Англии, был застигнут бурей в Ла-Манше и был почти весь уничтожен. Полное бессилие короля на море было главной причиной того, что он был свергнуть с престола своим двоюродным братом Болингброком, который в 1399 г. возвратился из изгнания с небольшой эскадрой, беспрепятственно высадился в Англии (в Йоркшире) и был встречен жителями приморских городов, как избавитель.

В течение 14-летнего царствования Генриха IV (1399-1413) царил мир, в котором страна так нуждалась; впрочем, мир этот поддерживался только с правительствами соседних государств, между тем как не только разбой на море, но и грабежи на побережье продолжались своим чередом, так как постоянного флота и бдительной морской полиции не существовало. В 1407 г. большой английский флот обложил контрибуцией северное побережье Франции; в 1417 г. у Сены был уничтожен французско-генуэзский флот.

Генрих V (1413-1422) начал снова создавать королевский флот, при чем приказал строить большие военные корабли, чтобы обеспечить за Англией господство на море. В 1417 г. в королевском флоте числилось около 30 судов, в том числе 3 самых крупных. Тотчас по вступлении своем на престол, король делал также попытки упорядочить, насколько было возможно, судоходство вообще, для чего издал закон, приравнивавший к государственной измене морской разбой, в котором его предшественник, всего 63 года тому назад, сам лично принимал участие. Это был, несомненно, заметный шаг вперед в деле смягчения тогдашних нравов.

Генрих V был выдающимся государем; он с новой энергией возобновил наступление против Франции, и в августе 1415 года с большим флотом высадился в устьях Сены и 25 августа одержал при Азенкуре блестящую победу над вчетверо сильнейшей французской армией; он несомненно тогда же надолго закрепил бы английское превосходство на море, если бы после девятилетнего царствования не умер еще в молодых годах. В 1416 г. английский флот в 400 кораблей, посланный для освобождения осажденного Гарфлёра, уничтожил и частью захватил 500 французских и несколько генуэзских кораблей.

Необходимо упомянуть еще об одном предприятии энергичного короля, начатом им в 1417 году, так как предприятие это может считаться первой морской операцией, выполненной до некоторой степени согласно научным военно-морским требованиям. Дело шло о высадке на французском берегу Ла-Манша, для чего Генрих V собрал в Саутгемптоне большой транспортный флот, состоявший из 230 судов. Раньше, чем флот этот вышел в море, король поручил высланной специально для этой цели эскадре военных кораблей разыскать неприятельский флот. 25 июля произошло морское сражение, при чем однако ни силы противников, ни приблизительное место этого сражения неизвестны. Англичане одержали победу, и как только в Англии получено было о ней известие, транспортный флот немедленно приступил к перевозке сухопутных войск, которые должны были действовать во Франции.

В данном случае мы видим пример ясного понимания необходимости завладеть господством на море, раньше чем приступать к такой рискованной операции, как переправа крупной десантной армии. Генрих V только тогда переправил свою армию на неприятельский берег, когда морской путь к нему был обеспечен флотом. Успех увенчал дело.

Генриху V наследовал его сын, имевший всего несколько месяцев от роду, несчастный Генрих VI; при нем возгорелась междоусобная война Белой и Алой Розы, которая в течение целых десятилетий опустошала Англию и так ее ослабила, что она почти совершенно утратила свое международное значение и влияние на море.

Приблизительно около этого времени произошел, конечно, с большой постепенностью, как и всякий прогресс в средние века, значительный переворот в развитии парусного судоходства. Переворот этот заключался в переходе от одномачтовых, неповоротливых (при сколько-нибудь значительных размерах) кораблей, которые в течение первых полутора тысяч лет нашего летосчисления могли плавать только вдоль берегов и притом в благоприятное время года – к снабженным усовершенствованным рангоутом и такелажем, с бортовой артиллерией, кораблям новейшего времени, которые во всякое время года вполне безопасно ходили по всем морям.

Этому перевороту способствовали главным образом три обстоятельства: 1) введение постоянного, подвешенного к судну руля и улучшение рангоута и такелажа; 2) изобретение и распространение судового компаса и 3) усовершенствование судовых пушек и улучшение способов их установки. В связи с этим началась постройка более крупных, быстроходных и более способных к маневрированию кораблей, морские качества и сила которых в бою на дальней дистанции постоянно возрастали.

В XIII столетии самые большие суда в Северном море имели (мы принимаем английские данные) немного более 80 тонн водоизмещения (нынешние каботажные суда); экипаж в военное время, в среднем, состоял из 30 человек, а на кораблях, принадлежащих «Пяти портам» было всего по 25 человек, в том числе 2 офицера. Купеческие суда на Средиземном море (венецианские и генуэзские ) были гораздо больше и имели до 110 человек экипажа. Корабли эти острыми очертаниями носа и кормы напоминали гребные суда и действительно часто были вынуждены пользоваться веслами. Устроенные на носу и на корме платформы для воинов и метательных машин мало помалу преобразились в постоянные башни. Были введены и марсы на мачтах для помещения стрелков. Отношение ширины этих судов к их длине было очень неудачное – 1:2,9, т. е. менее чем 1:3. Рангоут состоял (как в сражении у Дувра) из 1 мачты и 1 паруса на рее, между тем, как на Средиземном море уже давно стоили двухмачтовые суда с латинскими парусами. Позднее появились «когги», крупные, неповоротливые суда нижне-германского происхождения, на которых уже в первой четверти XIV столетия было более 80 человек экипажа; на судах этих устраивались высокие настройки на носу и на корме. Таковы же были испанские «каракки», крупные суда с высоким баком и шканцами, на верхней палубе которых во время сражения обыкновенно помещались стрелки и тяжеловооруженная пехота. В виду их высоких надстроек, англичане часто называли эти суда «башенными кораблями».

Мало помалу величина кораблей все возрастала. «Томас», на котором в 1340 г. Эдуард III шел в бой при Слюйсе имел около 250 тонн водоизмещения и 137 человек экипажа, но и в то время, и позднее, до начала XV века, почти все суда имели только 1 мачту; две мачты встречались крайне редко на больших каракках, которые в те времена имели до 500 тонн водоизмещения; в этих случаях обе мачты несли четырехугольные паруса на реях и топовый парус; встречавшаяся иногда третья мачта имела только один латинский парус (для того, чтобы иметь возможность держаться круче к ветру), из которого впоследствии выработалась бизань.

Однако маленькие суда старинного типа все-таки являлись в те времена преобладающими по численности; так например, в 1415 г. флот Генриха V, с которым он переправился из Саутгемптона в Нормандию, перед сражением при Азенкуре, по имеющимся сведениям состоял из 1400 судов; если даже считать цифру эту значительно преувеличенной, не подлежит все-таки сомнению, что большая часть это были маленькие каботажные суда.

Время изобретения постоянного руля, подвешенного к ахтерштевню и поворачиваемого посредством румпеля, взамен прежних широких рулевых весел, которыми действовали по обеим сторонам кормы, – неизвестно; в 1300 г. такой руль уже был в употреблении, но распространялся очень медленно, так что старые рулевые весла встречались еще значительно позже. Медленное распространение подвесного руля надо приписать тому, что ширина тогдашних кораблей по сравнению с их длиной была очень велика, что неблагоприятно отражалось на действии такого руля. В 1356 г. новое рулевое приспособление было уже применено ко всем более крупным английским судам.

Однако гораздо большее значение имело введение судового компаса, которое, по мнению Гумбольдта, «было началом новой эры в истории культуры». Свойство магнитной стрелки, т. е. иглы, намагниченной трением магнитного железняка, поворачиваться на север (к Полярной звезде) было известно китайцам уже за несколько тысячелетий до этого, и свойством этим они вероятно пользовались с незапамятных времен для мореплавания. Сведения об этом проникли с востока вероятно, через арабов, обладавших обширными познаниями в астрономии и искусстве мореплавания; они могли занести их в Европу во время своих больших завоевательных походов в VII и VIII вв.

Магнитную иглу, после намагничивания ее (для чего на корабле имелся кусок магнитного железняка) вкладывали в расщепленный посередине кусок камыша или тростника, концы которого были защищены от проникновения воды узловыми перегородками; этот кусок камыша или тростника плавал в сосуде с водой, причем, если не было никакого постороннего влияния, игла всегда поворачивалась в направлении магнитного меридиана, или, как говорили в те времена, всегда указывала на Полярную звезду. Особой точности в измерении углов не соблюдали и ошибки в показаниях стрелки оставались незамеченными. Для поддержания иглы на воде иногда употребляли и кусок пробки. Понятно, что такое приспособление годилось только тогда, когда корабль стоял спокойно, почему оно и применялось гораздо чаще в Средиземном море, чем в океане.

Это в высшей степени примитивное приспособление было в употреблении в начале XIII века на английских судах (при Дамме) и сохранилось приблизительно до 1400 года, несмотря на то, что судовой компас был изобретен на сто лет раньше. В инвентаре английского корабля тех времен значился кусок магнитного железняка и несколько игл.

Изобретение судового компаса относится приблизительно к 1300 году, и было сделано итальянским моряком Флавио Джойя родом из Амальфи вблизи Неаполя; свойство магнитной стрелки указывать на север, которое уже давно было известно, открыл не он, и не он первый подвесил такую стрелку в коробке, что тоже делалось уже раньше, но он первый прикрепил картушку (розу ветров), которая уже была в то время известна, к магнитной стрелке, свободно подвешенной в закрытой коробке, и защищенной таким образом от внешних влияний; это дало возможность постоянно следить за курсом корабля и, следовательно, точнее держать курс по заданному направлению, а также точно делать засечки (пеленги). До этого времени можно было определять только направление на север.

Благодаря компасу явилась возможность, при помощи засечек, составлять более точные морские карты (т. е. конечно, сравнительно с теми, которые существовали до тех пор), по меркаторской проекции; принцип известен не был, но засечка сама по себе дает локсодромию. В те времена были составлены вполне удовлетворительные карты Средиземного моря, однако без географической сети, т. е. без указания широты и долготы, которые, впрочем, для тогдашних мореплавателей и не имели никакого значения, так как они не знали способа определять свое местоположение.

По-видимому только в середине XII в. корабли на Средиземном море начали снабжаться картами; в Испании в 1360 г. каждый военный корабль должен был иметь карты. Первые английские морские карты от берегов Английского Ла-Манша до Зеленого Мыса относятся к 1448 году. Общие мореходные инструкции и точные описания берегов были в большом употреблении.

Не лишено вероятия, что Флавио Джойя ввел в употребление подвешивание компаса в крестообразных цапфах, так наз. кардановым подвесом, который во всяком случае был известен до Кардана, жившего в 1501-1576 гг.

Как бы то ни было, введение в употребление судового компаса оказало громадное влияние на судоходство вообще, и в частности на военно-морское дело, так как компас давал возможность делать переходы по открытому морю из одного места в другое на далекие расстояния, при чем являлась возможность значительно сокращать эти расстояния, и проходить их с гораздо большей уверенностью, чем раньше.

Несмотря на это, судовой компас распространялся крайне медленно; прошло целое столетие со времени его изобретения, прежде чем единичные экземпляры его вошли в употребление в Англии, при чем даже эти сведения нельзя считать вполне достоверными.

То же касается и огнестрельного оружия, а именно судовых пушек. Порох тоже был известен китайцам уже за много веков до этого, и сведения о нем дошли до Европы, вероятно, тем же путем. Впервые пушки упоминаются в начале XIV в.; в 1311 г. генуэзцы изготовляли камнеметы, в 1323 г. было отлито несколько пушек в Меце, а в 1325-26 г. – во Флоренции; после этого они очень скоро появились и в других местах. Впервые они были несомненно применены в 1339 г., при осаде Камбре. В 1346 г. в сражении при Креси у англичан, по-видимому, имелись пушки.

На кораблях пушки вошли во всеобщее употребление только в конце XIV в., но на английских кораблях они использовались и раньше; так, например, на «Кристофере», который французы в 1338 г. взяли у англичан, и который при Слюйсе был отбит англичанами, уже было три железных пушки и, кроме того, одна ручная; были пушки и на многих других судах. Пушки на Средиземном море упоминается на пять лет раньше, при описании одного сражения тунисского бея против мавров.

В 1372 г. уже существовали железные, медные и бронзовые пушки и порох того же состава, как европейский порох XIX столетия. В начале это были, впрочем, только легкие орудия, притом кованые, так как литье пушек еще не было известно; пушки эти заряжались с казны и в первое время состояли из двух частей – зарядной камеры и длинного ствола, которые после заряжания скреплялись между собой. К одной пушке часто имелось по несколько зарядных камер. В конце XVI века впервые начали лить орудия, увеличили их калибр и, за невозможностью устроить для таких орудий прочный затвор, стали заряжать их с дула.

В течение первых десятилетий стрельба из пушек была, вероятно, мало эффективна, так как о них совершенно не упоминается ни в одном из описаний сражений до 1420 года. Положительным доказательством их слабого действия является то, что корабли по-прежнему продолжали наваливаться вплотную друг на друга и бой решался абордажем. В этот период на английских кораблях, имевших более 400 тонн, было всего по 3-6 орудий, а на меньших – только по два.

Существенные изменения в этой отрасли морского дела произошли только с наступлением новых времен. Введение пушек очень скоро оказало свое влияние на кораблестроение: кораблям стали придавать большую грузоподъемность, т. е. увеличились их размеры, носу и корме начали придавать округленные очертания; надстройки, имевшие до тех пор вид башен, стали делать более длинными, так что кормовая надстройка стала доходить до средней грот-мачты, а передняя выдавалась далеко вперед за форштевень.

«Когги» на севере и «каравеллы» на юге являлись до известной степени типами военных кораблей; высокие башни на этих судах очень неблагоприятно отражались на их ходе и вообще на их морских качествах. Встречаются уже четырехмачтовые суда, водоизмещение которых около 1500 года доходило до 400-700 тонн; у некоторых из них орудия имелись и на верхней палубе.

Искусство кораблестроения, которого достигли на севере, скоро приобрело широкую известность, так что даже для Средиземного моря старались добыть оттуда мастеров. Однако все верфи и являлись частным делом. В качестве государственных учреждений этого рода можно упомянуть только склады и арсеналы для хранения орудий, да еще несколько королевских верфей в Англии.

Громадное влияние на судостроение оказало открытие морских путей в Ост-Индию и в Америку; долгое плавание в негостеприимные, а иногда и враждебные страны требовало более крупных и лучше снаряженных кораблей. Известное значение имела и деятельность умершего в 1460 г. португальского принца Генриха, прозванного Мореплавателем.

Однако, испанские и португальские корабли, послужившие для первых, самых значительных открытий, вовсе не принадлежали к числу самых больших кораблей того времени. Колумб пустился в свое смелое плавание по океану на небольших каравеллах, которые, впрочем, были исправными морскими судами, как он сам о них отзывался. Корабли эти имели всего 120-130 тонн водоизмещения, 80-90 футов длины экипаж их состоял приблизительно из 50 человек; они имели 3-4 мачты, из которых только на передней имелись поперечные реи. Точно также и корабли, на которых Магеллан совершил свое кругосветное плавание, были очень невелики: два по 130 тонн, два по 90 тонн, а один даже 60 тонн; из них только один через три года возвратился в Испанию.

Тогда еще не было и речи о какой-либо настоящей морской тактике; унаследованные, так сказать, исторически, от, древних времен формы продолжали применяться по-прежнему без всякой критики: по-прежнему наступление на противника велось широким фронтом, а затем каждый корабль старался одержать верх над кораблем противника в одиночном бою; никогда не делалось попытки сосредоточить силы в каком-нибудь определенном месте, а о том, чтобы каким-нибудь способом, например охватом флангов, употреблением каких-либо особенных судов, приспособлений или оружия, обеспечить себе превосходство над врагом никто даже не думал. Может показаться, что всякое тактическое чутье в те времена совершенно заглохло, при чем меньше всего тактического смысла обнаруживали военные корабли северных государств; везде еще были в употреблении весла, и единственной задачей был бой на близкой дистанции и затем абордаж.

Более значительные флоты разделялись на 3-4 отряда, которые командующий флотом старался довести до неприятеля в возможном порядке, после чего начиналась общая свалка и одиночный бой кораблей; четвертая эскадра часто играла роль резерва. Корабли подходили к противнику по одиночке, пускались в ход, абордажные крючья и багры, а затем начинался рукопашный бой, совершенно так же как и во время гребного судоходства и даже в самые первые дни его. Бой происходил как будто на суше, с той лишь разницей, что шел на зыбкой корабельной палубе: другими словами, кораблями пользовались не как оружием, а просто как местом для боя.

Некоторые исключения в этом отношении уже упомянуты выше: таково стремление англичан в битве при Дувре в 1217 г. выиграть у противника наветренную позицию, а также в большом сражении при Слюйсе, где король принял особые меры в отношении расстановки своих кораблей, на которых были посажены частью стрелки и частью тяжелая пехота.

Особая морская тактика и не могла выработаться, так как на севере не существовало, в сущности говоря, никаких постоянных флотов, а те флоты, которые каждый раз собирались с какой либо специальной целью, предназначались не для морского боя, а для того, чтобы атаковать неприятельское побережье или перевезти туда армию. Поэтому флоты, в том числе и военные корабли, состояли почти исключительно из завербованных купеческих судов с их экипажами, к которым, в качестве боевой силы, придавались солдаты. Эти купеческие корабли редко бывали крупных размеров, так что и экипажи их были немногочисленны, например, корабли в 120 тонн имели:

Эти цифры относятся однако только к судам, которые должны были служить настоящими военными кораблями; при десантных операциях на суда сажалось больше солдат и число матросов в этих случаях часто уменьшалось.

С постепенным возрастанием размеров кораблей, усилением их вооружения и увеличением числа орудий, а также с усовершенствованием рангоута и такелажа и развитием связанной с этим способности кораблей к маневрированию, число матросов, сравнительно с числом солдат начало постепенно возрастать. Это повело к значительному повышению способности военных кораблей к настоящим военным операциям на море.

Нужно в заключение заметить, что Португалия первая обзавелась настоящим парусным военным флотом, но военные корабли ее, вместе с тем, употреблялись постоянно, и даже главным образом для коммерческих надобностей. Однако португальские корабли в частых боях против турецких, египетских, индийских и арабских кораблей в далеком Индийском океане, не выработали и там особых тактических приемов, и португальский флот вскоре утратил свое высокое положение. Место Португалии заступили Испания, Англия и Нидерланды. Только тогда началось настоящее развитие парусного военного мореплавания.

Насколько благоприятным во всех отношениях по самой природе своей, является положение Англии в отношении мореплавания, настолько же неблагоприятным в этом смысле является положение Германии.

1) Она лежит в середине Европейского материка и граничит с трех сторон с большими, могущественными государствами, против которых она всегда должна быть в полной боевой готовности; вследствие этого она исстари являлась театром всеобщих войн, причем все народы были заинтересованы в том, чтобы видеть Германию разъединенной, бессильной, раздробленной на части, которые можно было бы захватить. Вместе с тем и внутреннее развитие Германии не только не шло беспрепятственно, но наоборот, сопровождалось смутами и препятствиями.

2) С восточной, приморской стороны Германия прилегает не к открытому океану, а к внутреннему морю с узкими и неудобными выходами в открытое море, которые легко могут быть заперты, а на западе – к Северному морю, в котором Англия стоит, как сторожевая башня, и легко может держать под своим надзором все ведущие из него в океан узкие, не более 18-24 морских миль, проливы.

Весь берег этот не имеет естественных гаваней, кроме нескольких речных устьев, пригодных для кораблей со средней осадкой. Климат суровый, и судоходство нередко затрудняется льдами, при чем гавани замерзают на целые недели, а иногда и на месяцы.

В виду этого, положения Германии в отношении мореплавания должно считать неблагоприятным, хотя и не в такой степени, как положение России. В прежние времена, впрочем, дело обстояло гораздо лучше, так как фризы, голландцы и фламандцы по своему происхождению тоже принадлежали к германской народности, Зюйдер-Зее, а также устье Рейна, Мааса и Шельды принадлежали германцам, но вследствие неблагоприятных обстоятельств, т. е. внутренней разрозненности, были отняты у них сильными соседями; таким образом Германия потеряла самые важные гавани и лучшие водные сообщения с внутренней страной.

3) Почва Германии плодородна только в некоторых частях, наряду с которыми имеются бесплодные пространства, горы и леса; минеральные богатства Германии далеко уступают богатствам Англии и, кроме того, добываются так далеко от берега, что вследствие высокой стоимости доставки, не удовлетворяют даже потребностям собственной страны и совершенно не могут служить предметом морской торговли. (Тем настоятельнее является для Германии необходимость приобретать колонии, чтобы не быть вынужденной получать от иностранных государств продукты внешней торговли; для Германии колонии бесконечно важнее, чем для Англии и Франции).

4) Население Германии и доныне вполне сохранило свои качества, делающие его пригодным и для войны и для труда; жители прибрежных областей всегда отличались способностью к морскому делу, чему могут служить доказательством уже в древнейшие времена фризы и саксы.

Исторические события также сложились чрезвычайно неблагоприятно для развития Германии, как морской державы, частью вследствие ее географического положения, а частью по собственной вине некоторых германских князей и отдельных германских племен.

а) Вина князей заключалась в том, что они ставили свое собственное величие выше, чем единство родины и империи; следствием этого явилось, между прочим, установление выборной королевской власти, которая способствовала своекорыстной династической политике, препятствуя в тоже время последовательному проведению имперской политики.

б) Вина отдельных племен германского народа заключалась в том, что по недостатку национального сознания и стремления к единству и могуществу империи, они часто относились к соседям недоброжелательно и даже враждебно, и тем давали повод к раздроблению нации и к бесконечным войнам и раздорам.

в) Вина всего германского народа, взятого, как одного целого, заключалась в том, что он недостаточно высоко ставил свою родину, свой язык, свои обычаи и свои национальные особенности и недостаточно крепко за них держался; вследствие этого некоторым соседям удалось ассимилировать и привлечь на свою сторону пограничные германские племена, а с другой стороны германцы не сумели освоить чужие области, в которых они являлись господами уже в течение многих столетий; наоборот, во многих случаях они слились с чуждой, национальностью, и растворились в ней.

Прямой противоположностью в этом отношении является Франция, которая с течением времени так ассимилировала норманнов, бретонцев и другие кельтские народности на юго-западе, а также провансальцев, итальянцев, фламандцев и – не менее других – гермпнцев, что все эти многочисленные и разнообразные народности уже давно образовали все вместе одну великую нацию.

Объясняется это отчасти чрезвычайно благоприятным положением страны, но, главным образом, искусной и последовательной политикой французских королей, власть которых с самого начала была наследственной, и их советников. Благодаря им, герцоги и графы были своевременно усмирены, дворянство приведено к покорности, что привело к созданию единого, сильного государства. Значительно способствовало этому успеху и то, что короли постоянно заботились о языке и о развитии наук, благодаря чему французский язык сделался общим для всей страны и образовал связь между отдельными народностями.

Главная вина в германской разрозненности и слабости лежала затем на германских королях (которые носили побочный титул римских императоров), которые в печальном ослеплении заботились прежде всего не о Германии, а искали благополучия своей империи по ту сторону Альп, куда их постоянно привлекала великая притягательная сила Рима. Эта причина и отвлекала постоянно внимание германского народа от моря и помешала германской империи сделаться морской державой уже в те времена, когда политический центр тяжести лежал в Германии. Надо прибавить, что ни один из германских королей не происходил из прибрежных областей, а к тому времени, как Генрих I Саксонец был избран королем, саксы уже давно перестали быть моряками и ушли с побережья; все короли происходили из Средней и Верхней Германии, и море всегда оставалось для них чуждым.

Могущество на море приобрели не германские князья, а целый ряд нижненемецких городов, лежавших частью на побережье, частью внутри страны, не имевших между собой государственного единства и вообще состоявших между собой в очень слабой связи, без определенной организации и без единой верховной власти; соединила их и поддерживала связь между ними торговля и общие торговые интересы.

Их морское могущество в течение многих столетий играло большую роль, они занимали первенствующее место и их властью возводились на престол и низвергались короли. Этим, однако, дело не ограничивалось; этот союз городов уже в отдаленные времена колонизировал далекие страны, распространил на них христианство и подчинил их германскому влиянию, а в большинстве случаев – и владычеству. Явление это настолько замечательно и своеобразно, что обойти его молчанием в истории морских войн невозможно.

Мы уже упоминали о том, что германские мореплаватели уже в 40 г. н. э. доходили на выдолбленных древесных стволах до побережий Галлии, а во второй половине III в. побывали и в Средиземном море, где, между прочим, ограбили Таррагону. Около 280 года германцы, которых император Проб пересилил с Рейна на дальний восток, к Черному морю, добыли себе там корабли и прошли через Средиземное море, производя по пути грабежи. Они совершили набег на Карфаген, ограбили Сиракузы, и затем, через Гибралтарский пролив, возвратились назад.

Германские морские разбои продолжались до заселения Англии во второй половине V в., затем они прекратились, после чего наступил длившийся несколько столетий перерыв в германском мореплавании, которое снова возобновилось лишь постепенно, одновременно с развитием морской торговли. Так например, когда во время первого Крестового похода крестоносцы прибыли сухим путем в Тарс, в Малой Азии к ним неожиданно присоединилась в 1097 г. фризско-фландрская эскадра, которая отдала себя в распоряжение одного из предводителей.

Германцы с нижнего Рейна и с Везера принимали также участие и во втором Крестовом походе; в 1147 г. они прибыли через Англию к устью Тахо, и по просьбе короля в течение 3-х месяцев осаждали Лиссабон, который находился еще в руках сарацин, принудили его к сдаче и передали его португальцам; весной они двинулись далее в Сирию.

Однако, самым отважным походом был поход 1217 г. 300 кораблей из кельнского округа и большая армия собрались в устьях Мааса, вышли 29 мая в море, 3 июня прибыли в Дортмунд и 21 июля в Тахо. Большая часть флота, по просьбе португальцев, снова занялась осадой одной сарацинской крепости, а 86 фризских кораблей вскоре ушли дальше. 4 августа они подошли к Кадиксу, захватили его, 15 августа прошли Гибралтарский пролив и затем двинулись вдоль Европейского берега через Тортозу и Тулон в Чивита-Веккью, где и зазимовали.

В марте 1218 года они снова вышли в море, 24 апреля прибыли в Сирию, и в конце мая в Дамьетту, где к ним вскоре присоединилась и другая, большая часть флота, успевшая тем временем закончить свои дела в Португалии. В последовавшей затем и продолжавшейся полтора года осаде Дамьетты, которая защищалась с большим искусством и упорством, особенно отличились фризы – они прорвали устроенные против флота заграждения на Ниле, уничтожили мосты, так что им принадлежала главная заслуга в завоевании города, который был взят штурмом 5 ноября 1217 г.

Более чем за 400 лет до упомянутого выше морского похода, Карл Великий, около 800 г., положил основание городскому устройству в германских городах, а Генрих I, первый король сакского происхождения, дал дальнейшее развитие этому устройству, основал новые города и даровал им известную самостоятельность и некоторые привилегии (приблизительно около 925 года). Он упрочил морскую торговлю и охранял ее от усилившихся в то время морских разбоев датчан, однако не при помощи флота, а посредством победоносного похода, который он предпринял в Ютландию через лежавшие на Эльбе герцогства, после которого датский король Горм сделался его данником. Он был первым, и, к сожалению, единственным германским королем, который не счел нужным ехать в Рим для коронования папой в качестве римского императора. Если бы его преемники продолжали держаться этой политики, и ограничившись своим титулом германских королей, заботились бы об устройстве и объединении своих владений, на долю нашего отечества выпала бы лучшая участь, и у немцев своевременно выработалось бы более сильное национальное чувство.

К сожалению, уже сын Генриха I, Оттон Великий уклонился от этой политики; впрочем, немецкому морскому делу и он оказал косвенную услугу своим походом против датчан, во время которого он вторгся в 965 г. в Нордмарк и принудил короля Гаральда признать его сюзеренитет. Этим однако ограничилась деятельность германских королей на пользу морского дела; в остальном германские мореплаватели были предоставлены собственным силам.

Несмотря на это и не взирая на грабежи норманнов, германская морская торговля уже в те времена достигла значительного развития; уже в IX веке торговля эта велась с Англией, Северными государствами и с Россией, при чем производилась она всегда на вооруженных торговых судах. Около 1000 года сакский король Этельред даровал германским купцам значительные преимущества в Лондоне; его примеру последовал впоследствии и Вильгельм Завоеватель. Особенно процветала в то время торговля с Кёльном – рейнскими винами; вероятно именно в это время, около 1070 года, был основан в Лондоне на берегу Темзы «Красильный двор», который в течение многих столетий был сборным местом для германских купцов в Лондоне и центральным пунктом для германской торговли с Англией; впервые о нем упоминается в договоре между Германией и Англией 1157 года (Фридрих I и Генрих II).

Этот период имел вообще чрезвычайно важное значение для германского мореплавания. В 1158 г. город Любек, быстро достигший блестящего расцвета вследствие усиленного развития торговли в Балтийском море, основал германскую торговую компанию в Висби, на Готланде; город этот находился приблизительно на половине пути между Траве и Невой, Зундом и Рижским заливом, Вислой и озером Мелар, и благодаря такому положению, а также и тому, что в те времена, вследствие несовершенства мореплавания, корабли избегали длинных переходов, в него стали заходить все суда, и, таким образом, он приобрел большое значение.

В том же году купцы из Бремена высадились в Рижском заливе, чем положили начало колонизации прибалтийского края, который впоследствии, когда морское могущество Германии пришло в упадок, был ею утрачен. Двадцать лет спустя, туда был отправлен из Бремена августинский монах Мейнгард, для обращения туземцев в христианство, а еще двадцать лет спустя крестоносцы из Нижней Германии прибыли в Лифляндию, завоевали эту страну и основали Ригу. Таким образом, в то самое время, когда Гогенштауфены совершали с громадными германскими армиями многочисленные римские походы, когда Германия выставляла армии для следовавших один за другим Крестовых походов в Святую землю, нижнегерманские мореплаватели начали это обширное предприятие и благополучно довели его до конца.

Образование торговых компаний, о которых мы сказали выше, является начало Ганзы; слово «ганза» – фламандско-готского происхождения и обозначает «товарищество», т. е. «союз для определенной цели с определенными взносами». Первая ганза возникла во Фландрии, где в 1200 г. в городе Брюгге, который в то время являлся первым торговым городом севера, образовалось товарищество из 17 городов, с определенным уставом, которое вело оптовую торговлю с Англией и носило название фландрской ганзы; товарищество это, впрочем, не приобрело политической самостоятельности.

Первый толчок к образованию немецкой ганзы исходил из Висби, где в 1229 г. германские купцы, являвшиеся представителями многих германских торговых городов, в том числе портовых городов Любека, Бремена, Риги и Гренингена и некоторых внутренних городов, как например, Мюнстера, Дортмунда, Зеста, заключили договор со смоленским князем; это было первым выступлением «общества германских купцов»; слова ганза вошло в употребление значительно позже.

Таким образом Висби получил преимущество перед немецкими городами, но преимущество это вскоре перешло к Любеку, который в 1226 г. сделался вольным имперским городом и изгнал датский гарнизон. В 1234 г. город был обложен датчанами с моря и суши и стал готовить к бою свои «когги»; корабли эти разорвали цепи, которыми была заграждена река Траве, атаковали неожиданно блокадный флот и совершенно его уничтожили. Это была первая германская морская победа, одержанная притом над превосходящими силами.

Этот крупный успех, по которому можно судить о силе и воинственности любекского флота, дал городу право занять первенствующее место. Вскоре (в 1241 г.) Любек заключил с Гамбургом союз для содержания на общие средства флота с целью поддерживать свободу сообщений по морю, т. е. для выполнения функций морской полиции в немецких и датских водах, при чем полицейский надзор имел главным образом в виду самих датчан. Таким образом эти два города взяли на себя одну из главных задач военного флота.

Несколько лет спустя, во время войны с Данией, любекский флот опустошил датское побережье, сжег замок в Копенгагене и разрушил принадлежавший в то время Дании Стральзунд. Впоследствии флот этот в свою очередь потерпел поражение, но, тем не менее, заключенный в 1254 г. мир был выгоден для Любека.

Это было начало того тяжелого времени, когда Германия осталась без императора, время долгого междуцарствия, наступившего с прекращением династии Гогенштауфенов, в течение которого в Германии царил ужасающий произвол. До этого времени германские города, при возникновении разногласий с иностранными государствами, всегда опирались на германских князей, которым приходилось, правда, платить хорошие деньги за оказываемую ими помощь; с этого же времени городам этим приходилось надеяться только на самих себя.

Искусство и доверие, заслуженное «обществом германских купцов» создали для германцев во всех местах, где они производили торговлю, первенствующее положение и широкие привилегии – во Фландрии (Брюгге), в Англии (Лондон), в Норвегии (Берген), в Швеции, а также и России, где в то время возник очень большой торговый центр в Новгороде, связанном водным сообщением с Невой. Это был самый большой город в России, имевший около 400 000 жителей (к концу XIX в. их было там не более 21 000).

В каждом из этих городов у германцев имелась своя контора, им принадлежали большие подворья и даже целые городские кварталы, пользовавшиеся особыми правами и убежища, с собственной юрисдикцией и т. п. Торговые сношения востока с западом и обратно, главным образом из Балтийского моря в Брюгге и в Лондон были очень обширны и давали большие барыши.

В этих конторах жили и учились у старых, опытных купцов молодые германские купцы, которые здесь приобретали навык в торговых делах и житейский опыт, а также политические и личные связи, в которых они нуждались для того, чтобы впоследствии самим стать во главе торгового дома или даже родного города и Ганзы. Сюда часто приезжали с родины также крупные купцы и арматоры, которые в те времена часто лично производили более значительные закупки.

В это время Любек, как естественный глава союза, начал заключать, без особого уполномочия, от имени «всего купечества римской империи» договоры, в которых выговаривались одинаковые преимущества для всех немецких городов. В противоположность обычному эгоистичному партикуляризму немцев, здесь выказался широкий и благородный государственный взгляд на дело и сознание общности национальных интересов. Во всяком случае, этот успех, который национальное чувство одержало над противоположными интересами отдельных городов, должен быть объяснен долгим пребыванием в чужих странах, население которых всегда относилось к германцам, каково бы ни было их происхождение, как к соперникам и даже к врагам. Ибо нет лучшего средства для того, чтобы пробудить и укрепить в человеке национальное чувство, как отправить его за границу.

В это же время, под влиянием все возраставшей силы рыцарей-разбойников, и вследствие полного отсутствия общественной безопасности, образовался рейнский городской союз, состоявший из 70 городов, расположенных на пространстве от Нидерландов и до Базеля; это был вызванный необходимостью самообороны союз бюргеров против царившего беззакония. Союз этот энергично принялся за дело и сломил упорство многих рыцарских замков; однако, после избрания на царство Рудольфа Габсбурга, который принял решительные меры против рыцарей-разбойников, союз этот прекратил свое существование.

Относительно тех переговоров, которые предшествовали более тесному союзу городов, получивших впоследствии название ганзейских, никаких сведений до нас не дошло, кроме того, что в 1260 г. в Любеке состоялся первый общий съезд представителей Ганзы, при чем, однако, даже год этого важного события в точности не известен. Сведения, касающиеся этого союза крайне скудны. Число городов, принадлежавших к Ганзе, указывают очень различно, причем некоторые насчитывают их до 90. Некоторые города внутри страны присоединились к Ганзе ради связанных с этим торговых выгод, но только номинально, и не принимали в ее делах почти никакого участия.

Своеобразной особенностью этого сообщества являлось то, что оно не имело постоянной организации – ни центральной власти, ни общей вооруженной силы, ни флота, ни армии, ни даже общих финансов; отдельные члены союза все пользовались одинаковыми правами, а представительство было поручено главному городу союза – Любеку вполне добровольно, так как его бургомистры и сенаторы считались наиболее способными вести дела, а вместе с тем этот город взял на себя связанные с этим расходы на содержание военных кораблей. Входившие в союз города были удалены друг от друга и отделены не принадлежавшими к союзу, а часто даже враждебными владениями. Правда, города эти по большей части были вольными имперскими городами, но тем не менее в своих решениях они часто находились в зависимости от правителей окружающей страны, а правители эти, хотя и были германскими князьями, однако далеко не всегда были расположены в пользу Ганзы, и даже наоборот, часто относились к ней недоброжелательно и даже враждебно, разумеется кроме тех случаев, когда нуждались в ее помощи. Независимость, богатство и могущество городов, которые были сосредоточием религиозной, научной и художественной жизни страны, и к которым тяготело ее население, стояли бельмом в глазу этих князей. Поэтому они старались по возможности вредить городам и часто делали это по малейшему поводу и даже без него.

Таким образом, ганзейским городам приходилось защищаться не только от внешних врагов, так как все морские державы были их конкурентами и охотно бы их уничтожили, но и против собственных князей. Поэтому, положение союза было крайне тяжелое и ему приходилось вести умную и осторожную политику по отношению ко всем заинтересованным властителям и искусно пользоваться всеми обстоятельствами, чтобы не погибнуть и не дать распасться союзу.

Удерживать в составе союза города, приморские и внутренние, разбросанные на пространстве от Финского залива до Шельды, и от морского берега до средней Германии, было весьма трудно, так как интересы этих городов были очень различны, а между тем единственной связью между ними могли служить именно только общие интересы; в распоряжении союза имелось только одно принудительное средство – исключение из него (Verhasung ), что влекло за собой воспрещение всем членам союза иметь какие-нибудь дела с исключенным городом и должно было вести к прекращению всяких сношений с ним; однако, полицейской власти, которая наблюдала бы за выполнением этого, не существовало. Жалобы и претензии могли приноситься только в съезды союзных городов, собиравшиеся от случая к случаю, на которые являлись представители от всех городов, чьи интересы этого требовали. Во всяком случае, против портовых городов исключение из союза было средством очень действенным; так было например в 1355 г. с Бременом, который с самого начала выказал стремление к обособлению, и который вынужден был, вследствие громадных убытков, через три года снова просить о принятии его в союз.

Города союза делились на три района:

1) Восточная, Вендская область, к которой принадлежали Любек, Гамбург, Росток, Висмар и Померанские города – Штральзунд, Грейфсвальд, Анклям, Штетин, Кольберг и др.

2) Западный Фризско-Голландский район, в который входили Кёльн и Вестфальские города – Зест, Дортмунд, Гронинген и др.

3) И наконец, третий район, состоял из Висби и городов, лежавших в Прибалтийских провинциях, как например, Рига и др.

Любек с самого начала и до конца существования Ганзы был ее главным городом; это доказывается тем, что тамошний суд в 1349 г. был объявлен апелляционной инстанцией для всех городов, в том числе и для Новгорода.

Ганза была продуктом своего времени, при чем обстоятельства особенно благоприятно складывались для нее. Мы уже упоминали об искусстве и надежности германских купцов, и об их умении применяться к обстоятельствам – качества, которые и в настоящее время можно наблюдать во всех странах. В те времена качества эти были тем более ценны, что норманны, населявшие Англию и Францию, относились к торговле с презрением и не имели к ней никаких способностей; способностей этих не было и у обитателей нынешнего русского Прибалтийского края – поляков, лифляндцев и др. Торговля на Балтийском море, как и в настоящее время, была очень развита и была даже более обширна, чем в настоящее время; на всем побережье этого моря везде имелись ганзейские конторы. К этому надо добавить, что германские приморские города, и во главе их Любек, отлично понимали значение морского могущества и не боялись затрачивать средства на содержание боевых кораблей.

Относительно ганзейских кораблей известно очень мало; о военных «коггах» уже было упомянуто выше; это были самые крупные корабли на Балтийском море, водоизмещением до 800 тонн, длиной в 120, шириной в 30 и глубиной в 14 фут; на них было три мачты с реями и экипаж их состоял из 250 человек, из которых половина матросов; позднее на них ставилось по 15-20 пушек, из коих половина были 9-12 фунтовые орудия.

«Фреде-коггами» (Frede-koggen) назывались корабли, которые несли полицейскую службу вблизи берегов и гавани; на содержание их взималась определенная пошлина. Все купеческие суда были вооружены, но в позднейшие времена Ганза имела и специальные военные корабли. Приводим несколько цифр, относящихся, впрочем, к более позднему времени: шведский флагманский корабль, взятый в бою любекским флотом, имел 51,2 метра длины и 13,1 метров ширины, вооружение состояло из 67 пушек, не считая ручного оружия; любекский флагманский корабль имел по килю 37,7 метра, при чем наибольшая длина его была 62 метра; на носу и на корме были высокие башни, всех орудий от 40 до 2,5 фунтового калибра на нем было 75, экипаж включал 1075 человек.

Руководители Ганзы очень искусно использовали благоприятные обстоятельства, чтобы забрать в свои руки торговлю на Балтийском и Северном морях, сделать из нее свою монополию, устранив все другие народы, и таким образом получить возможность по собственному усмотрению устанавливать цены на товары; кроме того, они старались приобрести в государствах, где это представляло для них интерес, возможно большие привилегии, как, например, право свободно устраивать колонии и производить торговлю, освобождение от налогов на товары, от поземельных налогов, право приобретать дома и дворовые места, с представлением им экстерриториальности и собственной юрисдикции. Старания эти большей частью были успешны даже еще до основания союза. Осмотрительные, опытные и обладавшие не только торговыми, но и политическими талантами коммерческие руководители союза, превосходно умели пользоваться слабыми сторонами или затруднительным положением соседних государств; они не упускали при этом случая косвенно (путем поддержки врагов этого государства) или даже прямо (посредством каперства или открытой войны) ставить эти государства в затруднительное положение, с целью вынудить у них известные уступки. Значение и самое существование Ганзы основывалось на том, что она сделалась необходимой для окружающих государств, частью своим посредничеством в доставке нужных товаров, отдачей в наем судов, ссудами денег и т. п., так что государства эти находили выгоды в своих сношениях с германскими приморскими городами, – частью же тем, что Ганза сделалась большой силой на море.

Условия тогдашнего времени были таковы, что когда дело шло о приобретении или сохранении каких-либо преимуществ, обе стороны действовали не особенно разборчиво; Ганза прибегала, прежде всего, к подаркам и подкупам, но нередко и прямо приступала к насилию, как на суше, так и на море, при чем делала это часто даже без объявления войны. Оправдывать насилие, часто сопряженное с жестокостью, конечно, нельзя, но тот, кто хочет добиться успеха, должен вести энергичную политику.

Политическая обстановка в Северных Королевствах, в России, Германии и Нидерландах, т. е. на севере, юге, востоке и западе был в средние века так неустойчива, что мы не можем входить здесь в более подробное изложение ее; войны и союзы сменяли друг друга, каперство на море, грабежи на побережьях, то в союзе с известным государством, то в войне с ним же, следовали друг за другом на протяжении немногих лет, как было например между Данией и Швецией. Однако, некоторые выдающиеся события, в особенности происшедшие на море, мы здесь в кратких чертах опишем.

В 1280 г. Любек и Висби взяли на себя охрану торговли в Балтийском море, т. е. морской полицейский надзор; три года спустя Ганза заключила союз с герцогами Мекленбургскими и Померанскими для поддержания мира против маркграфов Бранденбургских. Когда к этому союзу присоединился датский король Эрик Глиппинг, норвежский король Эрик «Ненавистник Попов» неожиданно наложил арест на германские торговые суда и на все имущество, принадлежавшее германцам на суше. Вследствие этого Любек, вместе с венденскими городами и с Ригой снарядил флот, который разорил норвежскую торговлю, опустошил побережье и нанес стране такие убытки, что король оказался вынужденным заключить 31 октября 1285 года в Кальмаре мир, уплатить Ганзе военное вознаграждение и предоставить ей значительные торговые преимущества. Когда король Христофор II был изгнан из Дании, он обратился к Любеку за помощью, которая и была ему оказана; он был отправлен назад в Данию и восстановлен на троне, за что должен был предоставить почти неограниченные привилегии германскому купечеству. Такая же история произошла и с королем Магнусом Норвежским, несмотря на то, что он относился к Ганзе враждебно.

Вследствие привилегий, которыми пользовалась Ганза, с Балтийского моря совершенно исчезла скандинавская и русская торговля, а английская заняла второстепенное место, Ганза владычествовала от Невы до Нидерландов над морем и над торговлей.

В это же время Ганза воспользовалась стесненными финансовым положением Эдуарда III и дала ему взаймы денег, на которые он снарядил поход во Францию, закончившийся победой при Креси. В обеспечение займа Эдуард заложил Ганзе пошлины с шерсти и оловянные рудники в Корнуэлле.

В 1362 г. начались войны Ганзы против Вальдемара III, который создал величие и могущество Дании. В том же году был занят остров Готланд. Висби, и германское подворье в нем были разграблены, при чем было пролито много крови. Тогда Ганза заключила союз со Швецией и Норвегией; в начале мая ганзейский флот появился в Зунде, но союзники Ганзы не явились. Тогда ганзейский адмирал Виттенберг один атаковал Копенгаген, взял его, а затем переправился в Сконию, которая в те времена принадлежала Дании, и осадил Гельсингборг. Здесь, однако, он был захвачен врасплох датским флотом и потерял 12 больших «коггов»; армия должна была спешно сесть обратно на суда и возвратиться в Любек. Над Виттенбергом состоялся суд и он был казнен.

После этого наступил мир, продолжавшийся несколько лет, но в ноябре 1367 г., на общем собрании Ганзы, состоявшемся в Кёльне, 77 городов, начиная с Нарвы и до Зирик-Зее, решили всеми силами вести войну против Вальдемара. Был снаряжен большой флот, который начал с того, что в апреле 1368 года так основательно разорил норвежское побережье, что король стал просить мира; после этого флот направился в Зунд и в мае взял Копенгаген, затем Гельсингер, и вынудил Вальдемара покинуть свою страну.

24 мая 1370 года в Штральзунде был заключен мир, по которому, независимо от большой контрибуции, за Ганзой было признано право утверждать королей Северных Государств. Это было громадным успехом в особенности потому, что достигнут он был не силами могущественного государства, а силами союза городов.

После этого неслыханного успеха, Ганза, по-видимому, стала пренебрегать полицейским надзором на морях; морской разбой распространился до такой степени, что города Висмар и Росток сочли необходимым выдавать каперские свидетельства против кораблей трех северных держав. Это, однако, еще ухудшило дело, так как вследствие этого в этих городах образовалось большое, сильное общество «Ликенделеров», ставшее известным под именем «Братьев Виталийцев», которое снаряжало целые разбойничьи эскадры, грабившие все, что не принадлежало этим двум городам. Они, впрочем, не ограничивались одним разбоем, но даже напали на Берген и причинили Ганзе такие убытки, что в 1394 г. Любек выслал против них флот, состоявший из 35 коггов, который, однако, не одержал решительного успеха, и только когда Тевтонский орден, также имевший в те времена большую силу на море, выслал против них флот и отнял у них в 1398 г. Готланд и Висби, Виталийцы оказались вынужденными уйти в Северное море, где еще долго продолжали разбойничать.

Один из самых отважных их предводителей, Клаус Стертебекер, был захвачен в 1402 г. в плен большим гамбургским кораблем и казнен; однако, конец этим разбоям наступил только с покорением Эмдена в 1433 г.

Надо упомянуть еще о некоторых других германских морских героях: знаменитый Бокельман из Данцига с шестью кораблями в 1455 г. одержал победу над 16 датскими, которые он атаковал один за другим, при чем 6 уничтожил, а 6 захватил в качестве призов; это был славный подвиг, оправдавший тот отличительный знак, который Бокельман держал на клотике своей грот-мачты – метлу, означавшую, что он выметает врагов из Балтийского моря. В этом бою он проявил большие тактические способности.

Далее, нужно назвать Павла Бенеке из Данцига, который в 1437 г. захватил у Вислы английские суда, а затем, состоя уже на английской службе, с большим успехом воевал против Бургундии. Его корабли «Питер фон Данциг» и «Мариендрахе» внушали ужас всем морякам. Одним из его многочисленных трофеев является знаменитая картина Ганса Мемлинга в алтаре церкви Св. Марии в Данциге, изображающая Страшный Суд. Имена таких людей звучат не хуже, чем имена Георга Фрундсберга или Жана Бара.

В начале XV-го столетия ганзейский союз начал терять свою силу. Главнейшие голландские гавани, пользуясь преимуществом своего положения ближе к океану, предпочли вести торговлю за собственный счет. Новая война Ганзы с Данией в 1427-35 гг., во время которой эти города оставались нейтральными, принесла им громадные выгоды и тем нанесла ущерб Ганзе, которая, впрочем, сохранила все, чем до тех пор владела. Распадение союза выразилось, однако, уже в том, что за несколько лет до заключения общего мира, Росток и Штральзунд заключили с Данией свой сепаратный мир.

Большое значение имело также то печальное обстоятельство, что начиная с 1425 г. прекратился ежегодный ход сельдей в Балтийское море. На юго-западной оконечности Сконии у Сканера и Фальстербо ежегодно летом и осенью устраивались громадные «сельдяные лагеря», так называемые «витты», где собирались десятки тысяч рыбаков, матросов, арматоров и купцов всех наций. Сельдь направилась в южную часть Северного моря, что способствовало расцвету Нидерландов, так как во всем мире, в особенности на юге, ощущалась сильная потребность в постном продукте, а сельдь составляла излюбленную пищу этого рода. Каких размеров достигло рыболовство, и каким неисчерпаемым источником благосостояния для страны оно сделалось, можно судить по тому, что 200 лет спустя маленькая Голландия для одной только ловли сельдей отправляла ежегодно около 3000 судов.

Затем возникла каперская война между Ганзой и Голландией, которая прекратилась только через пять лет и вызвала отделение крупных голландских портовых городов от Ганзы, так как с развитием судоходства условия торговли для этих городов стали чересчур разниться от условий торговли Ганзы, центр тяжести которой находился на Балтийском море. Вследствие этого тесное единение этих городов с Ганзой, с выгодой для обеих сторон, сделалось уже невозможным. Голландия начала развивать свою мировую торговлю.

Политика Ганзы также понемногу утратила свою первоначальную предусмотрительность и энергию; к этому присоединилась еще и неуместная бережливость по отношению к флоту, который содержался в недостаточной численности. Ганза без всякого противодействия смотрела на соединение в одних руках власти над тремя Северными королевствами, к которым присоединились еще и герцогства Шлезвиг-Голштинские, и допустила образование такой силы, какой никогда на севере еще не существовало. В 1468 г. Эдуард IV, король английский, отнял у Ганзы все ее привилегии и оставил их только за городом Кёльном, который и был вслед за тем исключен из Ганзы. В последовавшей затем каперской войне Ганза понесла большие потери, несмотря на то, что у Англии в те времена военного флота не было. Не принесло пользы и то обстоятельство, что эскадра восточных ганзейских городов помогла Эдуарду IV, изгнанному из своей страны, возвратиться в нее, так как Эдуард продолжал враждебно относиться к Ганзе, и только когда сильный ганзейский флот опустошил английское побережье на много миль внутрь страны, захватил множество судов и повесил их экипажи, Эдуард IV в 1474 г. согласился на выгодный для Ганзы мир, по которому подтвердил все принадлежавшие ей привилегии и уплатил военное вознаграждение. Отсюда очевидно, что Ганзу спасла только ее сила на море.

Ганза была бессильна только против одного государства – России, так как она в те времена совершенно не соприкасалась с морем; поэтому для Ганзы было сильным ударом, когда русский царь в 1494 г. неожиданно приказал разграбить немецкое подворье в Новгороде, заковать в цепи и посадить в тюрьму 49 проживавших там немцев. При таких исключительных обстоятельствах Ганза обратилась за помощью к императору, но последний сохранил с русскими свои дружеские отношения; вот каково было в те времена отношение главы империи к ганзейским городам! Подобное же отношение проявилось и несклько позже, когда король Иоганн Датский выхлопотал у императора повеление об изгнании всех шведов, что нарушило все торговые связи Ганзы со Швецией.

В это время внутренняя связь в союзе окончательно распалась. Когда в конце 1509 г. Любек объявил войну Дании к нему присоединились только Росток, Висмар и Штральзунд. Несмотря на это, ганзейский флот и здесь показал свое превосходство; он сперва разорил датские острова, а затем дал датчанам 9 августа у Борнгольма сражение, которое не принесло решительных результатов только потому, что штральзундцы пришли слишком поздно; несколько дней спустя ганзейская эскадра атаковала у Данцига голландский купеческий флот -сопровождавший его конвой обратился в бегство, а ганзейцы захватили и пустили ко дну много кораблей. 18 августа эскадра снова вступила в бой у Гелы с датским флотом, который при этом потерял свое флагманское судно. Из Любека и Кольберга велась успешно и каперская война, и таким образом превосходство Ганзы на море было закреплено. Вследствие этого, по условиям мира, заключенного в конце 1512 года в Мальме, все привилегии Ганзы были снова подтверждены.

В войне, закончившейся миром в Мальме, Ганза еще раз доказала свое превосходство на море, но за 250 лет, истекших со времени основания ганзейского союза, политические обстоятельства сильно изменились. В 1620 г. короли тех стран, с которыми имела дела Ганза, стояли в сильной зависимости от своих баронов и духовенства и часто были с ними в союзе; государственное право было мало разработано и правильного финансового хозяйства не существовало; морская торговля еще не была достаточно развита и значение ее, так же, как и значение пошлин, еще не было достаточно признано, иначе Ганзе никогда не удалось бы добиться тех громадных торговых привилегий и монополий, а также освобождения от пошлин, которыми она так долго пользовалась.

Однако с тех пор силы дворянства и духовенства были сломлены, возникло ленное и бюрократическое государство, вследствие чего королевская власть усилилась и даже стала неограниченной. Морская торговля сильно развилась и в последнее время распространилась до Ост и Вест-Индии. Влияние ее на государственное хозяйство, а также значение ввозных пошлин, обнаруживалось все яснее; короли не желали больше допускать, чтобы вся торговля их страны находилась в чужих руках, да притом в руках иностранной державы, что исключало всякую возможность конкуренции. Они не желали более подчиняться воспрещению повышать ввозные пошлины на своих границах и не хотели даже допускать в этом отношении каких-либо ограничений. Вместе с тем и привилегии, предоставленные Ганзе, иногда очень обширные, как например, экстерриториальность, право убежища в подворьях, собственная юрисдикция и проч. давали все сильнее себя чувствовать.

Неприязненное отношение к действиям Ганзы постоянно возрастало, как у иностранных, так и у германских князей. Конечно, они имели возможность создать таможенные заставы против портовых городов, но тогда они оказывались совершенно отрезанными от морских сообщений. Терпеть эти тяжелые ограничения, а также независимость богатых вольных городов, лежащих в их владениях, делалось все невыносимее по мере того, как формировались их взгляды на финансовые вопросы и возрастала собственная власть и величие этих князей. Времена монополий в морской торговле миновали, но руководители Ганзы не понимали признаков новых времен и крепко держались тех целей и тех средств, которые они унаследовали от своих предшественников.

Тем временем изменились и условия судоходства; интересы портовых городов, разбросанных на побережье, на протяжении более двух тысяч километров, все более расходились, при чем частные интересы каждого отдельного города приобретали все более преобладающее значение. Вследствие этого фламандские и голландские города уже раньше отделились от Ганзы, затем из нее был исключен Кёльн, а связь между остальными городами все более ослабевала. Наконец Любек остался почти один с Венденскими городами и городами Передней Померании.

К этим обстоятельствам присоединилось еще и духовное возрождение тех времен, вызванное великими заокеанскими открытиями, и, благодаря реформации, распространившееся вширь и вглубь не только в религиозной, но и в социальной области, так что все существовавшие до тех пор отношения подверглись глубоким изменениям. Это вызвало такие же осложнения во внутреннем положении ганзейских городов, как изменившиеся политические условия в международном их положении.

Ганзейский союз был задуман и создан торговыми людьми, но под этим словом не следует разуметь купцов в принятом у нас смысле этого слова, а только крупных оптовых торговцев; розничные торговцы, которые предлагали свои товары на улицах, и которые соответствуют собственникам современных розничных магазинов, так же, как и ремесленники, не могли записываться в купеческие гильдии.

В руках этих гильдий сосредоточивалось все управление в ганзейских городах, но гильдии эти состояли не из одних наследственных фамилий и не являлись таким образом патрицианской организацией – все вновь прибывающие крупные оптовые торговцы могли вступать в гильдию. На самом деле это, конечно, случалось не часто, и вся власть сосредотачивалась в руках богачей, так как имущественный ценз был решающим.

Такое устранение от дел малоимущих классов и ранее уже возбуждало неудовольствие и волнение в городах, в особенности среди ремесленников. Глубокий духовный переворот, вызванный реформацией, дал могучий толчок к существенным социальным и политическим изменениям; возникшая вследствие этого в Верхней Германии крестьянская война, сопровождавшаяся печальными событиями – общеизвестна. В вольных имперских городах тоже началось сильное брожение, однако взрыв последовал значительно позже, отчасти потому, что как раз в это время в Северных государствах произошли события, которые привлекли все внимание Ганзы к внешним делам.

В 1520 г. Карл V, который уже в то время был испанским королем, был избран в возрасте 20 лет германским императором. При разделе со своим братом Фердинандом, он сохранил за собой Нидерланды, к которым присоединил еще западную Фрисландию и Утрехт; вследствие этого Германия утратила богатую страну с побережьем от Эмса до Дюнкирка, с устьями Рейна, Мааса и Шельды, которая вошла в тесную связь с Испанией. Это, конечно, было очень выгодно для морской торговли Нидерландов. В то же время Христиан II, король датский, сделавшийся зятем Карла V и питавший острую ненависть к Ганзе, начал покровительствовать нидерландской торговле в Балтийском море. Это был деспотичный властитель, питавший самые обширные замыслы – покорить всю Швецию (Скония уже принадлежала ему), сосредоточить в Копенгагене всю торговлю Балтийского моря и сделать из этого города центральное складочное место для всего востока, и таким образом низвести деятельность Ганзы к одной местной торговле. Это дало повод Ганзе, несмотря на то, что влияние ее значительно упало, еще раз решительно вмешаться в судьбы Северных королевств.

В 1519 г. Густав Ваза бежал от Христиана II в Любек, который не только отказался его выдать, но даже оказал ему поддержку и помог переправиться в Швецию; Христиан II подчинил себе Швецию, но возбудил против себя в стране сильнейшую ненависть вследствие устроенной им в Стокгольме резни, а когда Густав Ваза поднял восстание, то Ганза открыто стала оказывать ему поддержку. Ганзейский флот опустошил Борнгольм, сжег Гельсингер, угрожал Копенгагену и помогал при осаде Стокгольма. 21 июня 1523 года датский комендант города поднес ключи от города ганзейскому адмиралу, который в свою очередь передал их Густаву Вазе, уже ставшему Густавом I. Густав в награду за оказанную помощь предоставил Ганзе значительные привилегии.

Еще до этого, при поддержке Любека, в Ютландии был избран датским королем, вместо Христиана II, Фридрих I Голштинский. Ганзейский флот завоевал для него Зеландию и помог при осаде Копенгагена, который сдался 24 апреля 1524 года; таким образом и датский король попал в свою столицу и вступил во владение своим царством при содействии Ганзы.

Христиан II бежал еще до этого, но через несколько лет, при помощи Голландии, он сделал попытку снова завоевать Норвегию. Он высадился в Норвегии и быстро достиг значительных успехов; Дания колебалась, но Ганза немедленно выслала против него флот, которому энергичными действиями удалось принудить Христиана к сдаче, при чем однако он сдался не Ганзе, а своему дяде Фридриху I, который засадил его в замок Зондербург, где и держал его в заточении в течении 28 лет, до его смерти в 1559 году. Таким образом ганзейский флот помог Густаву Вазе взойти на шведский престол и ввел его в столицу, содействовал свержению Христиана II и вступлению на престол вместо него Фридриха I, затем он же вторично сверг Христиана II и помог обезвредить его. Это были, несомненно, крупные деяния, но это была уже последняя вспышка ганзейского морского могущества: конец был уже близок.

Еще до этого последнего похода против Христиана II, в 1500 г. в Любеке возникли волнения, имевшие целью свергнуть патрицианское городское управление; оба бургомистра бежали, и предводитель движения, Юрген Вулленвебер, стал во главе города, а вместе с тем взял на себя и руководство Ганзой. Этот человек сделался впоследствии героем драм и романов, но совершенно этого не заслуживал. Если бы он проникся новыми идеями, которые помогли бы ему обеспечить и укрепить, согласно с новыми обстоятельствами, господствующее положение Любека, которому со всех сторон грозили опасности, то средства, к которым он для этого прибегал, вероятно, не подверглись бы слишком суровому осуждению; однако все его старания, после того, как он революционным путем добился руководящей роли, были направлены исключительно на то, чтобы восстановить морское господство Любека и, путем устранения других народов, в особенности Голландии, закрепить за Любеком монополию торговли в Балтийском море. Средством для достижения этой цели должны были послужить протестантство и демократия. Всем остальным ганзейским города предполагалось дать демократическое устройство, что и удалось выполнить; Дания должна была сделаться протестантской республикой, а сам он хотел сделаться властителем Зунда, который в те времена являлся почти единственным путем сообщения между Балтийским и Немецким морем.

С этой целью он начал прежде всего войну против Голландии и отправил своего помощника Маркса Мейера, полковника ландскнехтов, с эскадрой в Северное море, а сам с другой эскадрой отправился в Зунд и потребовал, чтобы Дания и Швеция вступили в войну против Голландии – при этом он заключил тайное соглашение со своими единомышленниками из числа бюргеров Копенгагена и Мальме. Однако Густав I не только отказал в этом требовании, но и отобрал у Ганзы все дарованные ей раньше привилегии, на что Вулленвебер мог ответить только интригами. В Дании как раз в это время скончался Фридрих I, и выбор наследника затянулся; тогда Вулленвебер, в союзе с двумя названными выше бургомистрами, предложил датскую корону герцогу Христиану Голштинскому, который, однако, отказался принять ее из их рук, и вступил в союз с Швецией, Данией и Голландией против Ганзы.

В 1543 г. Вулленвебер успешно начал войну. Чтобы навести датчан на ложный след, он напал на Голштинию и разорил ее, а затем с 21 кораблем направился в Копенгаген, обложил его, захватил множество датских и шведских кораблей и разграбил голландские суда. Вследствие заговоров, Мальме и гавани Зеландии перешли на его сторону; Копенгаген также сдался, при чем и датский флот перешел на его сторону; маленькие датские острова, а также Скония присоединились к нему, а крестьяне повсеместно взбунтовались против дворян.

В это время дворянство в Ютландии выбрало Христиана Голштинского датским королем под именем Христиана III, а предводитель голштинского дворянства, граф Ранцау, немедленно отправился к Любеку, обложил его, уничтожил большую плавучую батарею «Айзернер Хайнрих», которая перед тем успешно отразила атаки датчан с моря, и поставил город в такое тяжелое положение, что Вулленвебер должен был поспешно воротиться к Любеку. Освободить город от осады ему не удалось, и лишь посредством денежного выкупа он добился перемирия с Голштинией.

Вслед затем Христиан III и Густав I соединили свои войска, разбили в начале 1535 г. Маркса Мейера близ Гельсингборга и взяли его в плен. В мае 1535 г. они соединили вместе также и свои корабли, к которым присоединились еще и прусские, под командой герцогского прусского адмирала Иоганна Пейне или Преена, и тогда соединенный флот, под командой Педера Скрама, после нерешительного сражения, данного ганзейскому флоту 9-го июня, разбил его 14 июня у Ассенса, в Малом Бельте. Через два дня союзный флот почти без боя захватил на рейде Свендборга 9 ганзейских кораблей и затем появился у Копенгагена, который в то же время был осажден Христианом III с суши.

Вулленвебер, убедившись через два года, что все его обширные планы находятся накануне полного крушения, созвал общее собрание Ганзы и предложил ему вопрос: допустить ли Ганза, чтобы в Дании царствовал король без ее согласия?

Тем временем прежние бургомистры Любека добились решения имперского камерного суда, которые угрожало любекскому демократическому правлению изгнанием из империи; этого было достаточно, чтобы настолько испугать любекцев, что они постановили низложить Вулленвебера и восстановить прежнее городское правление. Это доказывает, насколько непрочно было то основание, на котором Вулленвебер создал свое краткое господство. Он отправился к Везеру, чтобы набрать для себя ландскнехтов, но был захвачен в плен епископом Бременским и впоследствии казнен.

План Вулленвебера не был сообразован с новыми обстоятельствами, при чем не было им принято в расчет и действительное соотношение сил. Он не подготовил ни союзов, ни армии, ни флота и надеялся достичь крупных успехов при помощи одних только сговоров с бургомистрами в неприятельских странах и посредством народных восстаний против существовавшего порядка вещей; ни он сам, ни его помощник Маркс Мейер не обладали никакими выдающимися талантами, и грандиозное, но фантастическое предприятие его было лишено всех тех данных, которые могли бы обеспечить успех; поэтому оно и провалилось, к великому ущербу Любека, при чем и сам Вулленвебер погиб, и нельзя сказать, чтобы гибель эта была им не заслужена.

Значение Любека настолько упало, что после того, как Густав I без церемоний уничтожил все привилегии Ганзы, Христиан III, король датский, со своей стороны также перестал обращать на эти привилегии какое-либо внимание. В 1560 г. Германия утратила прибалтийские провинции, колонизация которых была начата ею ровно 400 лет тому назад, при чем ни император, ни страна не пошевелили пальцем по этому поводу. Русский царь покорил Нарву и Дерпт (1558 г.) и запретил Ганзе судоходство в Лифляндии; Эстляндия была завоевана Эриком XIV, королем шведским, который вовсе не признавал Ганзы, а Курляндия подпала под власти Польши.

Начиная с 1563 года, Любек, в союзе с Данией, снова вел против Швеции, захватившей незадолго перед тем ганзейский торговый флот, семилетнюю войну, в которой (что очень знаменательно для тогдашнего положения дел) даже Висмар, Росток и Штральзунд оставались нейтральными. Следует упомянуть о трехдневном бое, происшедшем между Эландом и Готландом 30 мая 1564 года, окончившемся победой союзников под командой датского адмирала Герлуфа Тролле. Датчане под командой Отто Руда в последний день боя захватили особенно крупный и сильный шведский флагманский корабль «Макалос», что значить «безупречный», на котором находился адмирал Яков Багге. «Макалос» имел 160 фут длины, 175 орудий и 800 человек экипажа; накануне этого дня Багге удалось три раза предотвратить абордаж своего корабля тем, что он выставлял за борт длинные брусья.

Датский адмирал Герлуф Тролле первый из морских предводителей в северных водах сделал попытку тактического разделения своего флота; он разбил свои корабли на группы по три в каждой, при чем к одному более сильному кораблю были приданы по два более слабых; группы эти составлялись таким образом, что более сильный корабль шел посредине, а два другие шли по обе стороны его, несколько позади, под углом в 4-6 румбов; эти группы шли одна за другой в кильватерной колонне и при том так, что передовые корабли каждой группы шли точно в кильватер один за другим, а сопровождавшие их суда шли уступами по обе стороны этой колонны, так что слабые корабли каждой последующей группы шли на большем расстоянии от сильного корабля своей группы, чем в предыдущей группе.

Такое построение придавало всему флоту форму острого клина, стороны которого расходились от средней кильватерной линии главных кораблей на 2-3 румба, таким образом все суда шли в трех колоннах: средняя колонна – кильватерная, а обе боковые – в строе пеленга.

Вследствие слишком большого различия между кораблями этого флота, который состоял преимущественно из наскоро собранных купеческих судов, их малой способности к маневрированию, а также неопытности и плохого обучения их экипажей, из которых лишь меньшая часть состояла из профессиональных матросов, этот первый опыт применения тактического построения потерпел полную неудачу. С самого начала сражения клин совершенно расстроился и начались одиночные бои, в которых главенствовал абордаж, при чем даже корабли, принадлежавшие одной и той же группе не оказывали друг другу достаточной поддержки. При таком флоте, представлявшем ни что иное, как сборище снаряженных и вооруженных купеческих кораблей, имелось еще в качестве разведчиков 6-8 маленьких судов.

Однако, действия Герлуфа Тролле являются достойным внимания событием в области морской тактики, так как только сто лет спустя, во время англо-голландских войн, впервые возникла в английском флоте мысль о составном боевом строе и о линии кильватера, как о боевом построении.

До этого времени корабли разных отрядов парусного флота беспорядочно толпились вокруг флагманских судов, и сообразно этому, и самое сражение представляло беспорядочную массовую свалку; вообще правильное подразделение флотов на отряды началось только с 1525 г.

В следующем г. шведы под командой генерала Класа Горна, назначенного главнокомандующим шведского флота, одержали 7 июля, с 46 кораблями, между Рюгеном и Борнгольмом победу над Рудом, у которого было 36 кораблей, в том числе 14 выставленных Любеком. Во время этого сражения произошло много упорных одиночных боев между отдельными кораблями, что повело к чрезвычайно крупным потерям (7000 убитых и раненых).

На флагманском корабле датского адмирала «Ягермайстер» (Iaegermesther) было 1100 человек экипажа против 620 человек, имевшихся на флагманском корабле Класа Горна «Св. Эрик». Бой Горна, имевшего 60 судов, против 36 датских, под командой Лауритцена, происшедший к северу от Эланда в конце июля 1566 г. (любекскими кораблями командовал адмирал Тинапель), закончился ничем, так как во время боя поднялся шторм. После этого Лауритцен стал на якорь у Висби, чтобы предать земле тела нескольких убитых в бою, в том числе одного капитана знатного происхождения. В одну из последующих ночей шторм так усилился, что 11 датских и 6 любекских кораблей потерпели крушение, при чем погибло около 6000 человек; погибло три адмирала, и двенадцать капитанов, в том числе и сам Лауритцен. Это было концом любекского флота. Клас Горн умер в следующем году от чумы, которая в эти годы свирепствовала везде по берегам Балтийского моря.

Однако, Швеция была так ослаблена настойчивым наступлением союзников и внутренними неурядицами, что предоставила море в их власть. Король Иоганн, вступивший на шведский престол после свержения его брата Эрика XIV, заключил 13 декабря 1570 года в Штетине довольно выгодный мир с Любеком, по которому уже не было речи о торговой монополии и о беспошлинной торговле; обусловленное по мирному договору военное вознаграждение выплачено не было. Когда же Иоганн почувствовал, что положение его на троне достаточно окрепло, он объявил себя «господином Балтийского моря» и на следующий же год запретил Ганзе торговать с Россией. Вместе с тем он организовал каперскую войну против Ганзы, при чем, однако, из уважения к Испании, не трогал нидерландских кораблей. У Ганзы не было достаточно сильного флота, чтобы с успехом выступить против него, торговля ее терпела громадные убытки, между тем как Нидерланды богатели. Морское могущество и на этот раз оказалось решающим фактором. Швеция сделалась владыкой на Балтийском море, и право получать первый салют от кораблей других наций посредством уборки верхних парусов с 1570 года перешло от Дании к Швеции. Уже в 1570 г. в шведском флоте числилось более 70 военных кораблей, между тем, как например, Англия, в 1603 г. имела только 42 военных корабля.

Незадолго перед этим Ганзе еще раз представился случай для крупного политического выступления. В 1657 г. в Нидерландах вспыхнуло восстание против Филиппа II, которое, после 40-летней борьбы, наконец избавило их от испанского ига; причиной войны были не только политические, но и религиозные мотивы; восставшие, принадлежавшие к реформатской церкви, умоляли Ганзу о помощи, и последней таким образом представлялся случай снова вернуть Германии германский народ и германскую землю, но Ганза упустила этот случай, отказав в просимой помощи. Так же поступили и все лютеранские германские князья, и помощь Нидерландам оказали только некоторые князья западной Германии, принадлежавшие к реформатскому исповеданию. Жалкие теологи тогдашних времен при помощи злобной изобретательности так обострили совершенно несущественную разницу между этими двумя исповеданиями, что последователи их относились друг к другу, как злейшие враги. Ганза, кроме того, руководилась еще и завистью к Голландии; это было проявлением того самого эгоизма, вследствие которого еще ранее потерпели неудачу планы верхне-германских купцов, намеревавшихся вести свои торговые операции из северо-германских гаваней.

В виду этого голландцы вскоре запретили Ганзе плавание в Испанию; англичане также заняли враждебную позицию, и в 1589 г. захватили в реке Тахо флот из 60 купеческих кораблей, привезший испанцам, в числе прочих товаров и военные припасы. Когда в 1597 г. англичане были изгнаны из Германской империи, Англия ответила тем же, и Ганза была вынуждена очистить «Красильный двор», который в течение 600 лет был средоточием германской торговли с Англией.

В начале XVII века Любек снова делал несколько попыток завязать сношение с Россией и с Испанией, но без существенных результатов, а 30-летняя война окончательно погубила остатки германского господства на море и все германское судоходство.

Недавно евангелическая Германия торжественно отпраздновала 300-летие рождения Густава Адольфа Шведского, чего он вполне достоин по его заслугам перед протестантством, но действия его ни в каком случае не могут почитаться бескорыстными. Если даже оставить в стороне весьма вероятные виды его на германскую императорскую корону, он, во всяком случае, обеспечив за собой в 1617 г. по Столбовскому миру русский берег Балтийского моря и господство на этом море, имел самые серьезные виды и на обладание германской частью Балтийского моря и даже берегами Северного моря.

Положение германских приморских городов, которые все были протестантские, в этой войне было очень печальным. Когда Тилли, разбив в 1625 г. Христиана IV близ Луттера у Баренберга, двинулся в Северную Германию и стал угрожать приморским городам с суши, датчане в то же время отрезали этим городам и сообщение по морю, и начали так же, как и шведы, взимать со всех немецких гаваней от Пиллау до Гамбурга очень высокие пошлины. Пошлины эти составили, будто бы более миллиона талеров с одного города Данцига за один 1635 год.

Заслуживает внимания деятельность Валленштейна, , в частности, на севере, где он в 1627 г. дошел до побережья и был провозглашен герцогом Мекленбургским. Будучи человеком выдающегося таланта, он понял значение морской силы и намеревался создать в Висмаре германский имперский флот с целью начать морскую войну с Густавом Адольфом. Тут, когда уже было слишком поздно, германский император в первый раз проявил интерес к морю и к германским морским силам. Император Фердинанд заявил претензию на господство над германскими морями, и назначил Валленштейна генерал-капитаном флота и «генералом океанского и Балтийского морей» (Северное и Балтийское моря). Он пытался привлечь Ганзу на свою сторону тем, что предложил ей монополию в торговле с Испанией. На общем собрании Ганзы, созванном по этому поводу в феврале 1626 года, император повторил свое предложение, при чем назвал общее положение дел на германских морях, взимание пошлин в Зунде и проч. – «позором для германской империи». С другой стороны, однако, ему угрожала Дания, и Густав Адольф зашел так далеко, что потребовал, чтобы Германия не строила военных кораблей, разоружила уже имеющиеся у нее корабли и срыла все приморские крепости.

Ганза, опасаясь и той и другой стороны, отложила решение вопроса, а позже, в 1630 году, пришла к решению не продолжать союза, так как он дорого стоил и приносил мало пользы.

Еще до этого планы Валленштейна были разрушены упорным сопротивлением Штральзунда, который от тщетно осаждал с 13 мая по 24 июля 1628 года; город держался благодаря помощи Густава Адольфа, с которым он в минуту опасности вступил в союз; шведский флот поддерживал сообщение по морю, подвозил подкрепления и принимал участие в защите города.

В 1630 г. король высадился на Рудене и на острове Узедоме и начал свой победоносный поход. Вскоре после того, как он пал при Люцене, Вискар, после долгой осады попал в руки шведам, а вместе с тем погибли и созданные Валленштейном зачатки единого германского имперского флота.

Политики Густава Адольфа продолжалась и после его смерти, его великим канцлером Оксенштерна от имени несовершеннолетней королевы Христины; главной целью в этой политике было ослабление и даже уничтожение германского влияния на море. Мир в Мюнстере и в Оснабрюке из всего германского побережья от Невы до Дюнкирка оставил в руках немцев только гавани Любек и Росток и совершенно лишенный гаваней берег Западной Померании от Каммина к западу, т. е. всего 100 морских миль из 1370; все остальное побережье с устьями Эльбы, Везера, Эмса и Одера, отошло во владение шведов, датчан, поляков и голландцев. Таким образом погибло германское морское дело, германский народ стал чуждым морю, а его прибрежное население отвыкло от морской войны.

Мы уже видели, что особенности ганзейского союза, не имевшего ни крепкой внутренней организации, ни определенного и постоянного верховного управления, не давали этому союзу возможности создать на море значительные боевые силы. Ни союз, ни отдельные города не имели постоянного флота, так как даже «фреде-когги», которые иногда подолгу содержались на службе, предназначались исключительно для морского полицейского надзора.

Очевидно, что вследствие этого являлось необходимым при каждой войне всякий раз снова собирать военные силы. Сообразно с этим и самое ведение войны ограничивалось действиями у неприятельского побережья, при чем действия эти сводились к не связанным между собой экспедициям, нападениям и контрибуциям; о планомерных, научно обоснованных действиях на море, о настоящей морской войне и говорить не приходится, да в этом и не было надобности, так как и у противников почти никогда не было настоящих военных флотов.

Кроме того, ганзейский союз, и даже отдельные города союза, имели в своем распоряжении и другие средства, при помощи которых они могли предписывать свою волю противнику не прибегая к оружию. Ганза до такой степени властвовала над всей торговлей, в особенности в Балтийском море, где она в течение долгих лет неоспоримо являлась первой торговой державой, что ей часто было достаточно запретить торговые сношения (своего рода торговая блокада) с теми, кто к ней враждебно относился, чтобы этим привести противников к покорности. Монополия морской торговли, которой Ганза пользовалась в течение целых столетий на берегах Балтийского и Северного морей, проводилась ею с беспощадной строгостью, и в настоящем военном флоте для этого она не нуждалась.

Однако, обстоятельства начали складываться иначе, когда стали крепнуть отдельные государства и стала постепенно устанавливаться независимая власть князей. Участники Ганзы не поняли, что сообразно изменившиеся условиям и союзу необходимо изменить и свою организацию, и еще в мирное время приготовиться к войне; они допустили ту же ошибку, как впоследствии их преемники – голландцы.

О какой-нибудь морской стратегии или, еще менее, морской тактике во время Ганзы не было и речи: приходится буквально искать в этой области отдельне примеры. Надо при этом заметить, что адмиралы любекского флота почти все происходили из самых знатных фамилий города – бургомистров, советников или крупных купцов и, следовательно, были людьми образованными; тоже самое происходило и в других городах. Несмотря, однако, на широкий кругозор в политических, и в особенности в торгово-политических делах, руководители Ганзы почти совершенно не понимали того значения, какое имело прочное господство на море, приобретение его и поддержание; союз напрягал свои силы равно настолько, насколько это было необходимо для достижения ближайших целей, а как только цели эти были достигнуты, боевые силы немедленно распускались. Морская стратегия в мирное время никогда Ганзой не применялась.

Не имея общего руководства и подчиняясь лишь некоторым общеобязательным строгим законам, торговое судоходство Ганзы тем не менее получило очень широкое развитие. Судоходство это, сообразуясь с хозяйственно-политическим характером Балтийского (а отчасти и Северного) моря, с самого начала играло роль единственного пути для торговли всего северо-востока Европы; германско-балтийская торговля доходила до Гослара и Зеста, несмотря на то, что последний лежал ближе к Северному морю: в последнем городе еще не так давно имелась «шлезвигская компания».

Условия торговли и судоходства в Северном море были более свободны, не только вследствие общего географического положения германского побережья этого моря, но и вследствие того, что на этом море ганзейский союз не являлся полным господином, а должен был выдерживать сильную конкуренцию с другими морскими народами. И на том, и на другом море Ганзу постепенно стали замещать энергичные голландцы; Ганза распадалась, силы ее раздроблялись, и, в конце концов, за ней осталась (по крайней мере в Балтийском море) только местная прибрежная торговля и каботажное судоходство. Так например, торговые фирмы Любека под конец занимались почти исключительно торговлей между Прибалтийскими гаванями и Гамбургом, а Гамбург в союзе с Бременом держал в своих руках почти всю торговлю с западной и южной Европой.

Торговля Ганзы по большей части носила характер только посреднических операций, преимущественно с сырыми материалами, причем и в этом отношении продукты прибалтийских стран имели преобладающее значение. В первые времена ганзейские купцы сами закупали нужные товары, сами перевозили их и сами продавали на месте потребления; вследствие этого германские купцы путешествовали по всему свету и могли везде лично знакомиться с делом и составлять себе правильный взгляд о важнейших условиях торговли и судоходства. Однако и это знакомство с общим ходом дел и со значением морской силы не привело к созданию центральной власти для обслуживания на море общих национальных интересов, и частные интересы продолжали играть преобладающую роль. Так продолжалось и тогда, когда повсюду кругом силы отдельных князей и народов стали возрастать и все они начали организовывать свои морские силы.

Тридцатилетняя война почти совершенно уничтожила германскую торговлю, а вместе с тем и германское судоходство; изменились и главные пути, по которым торговля направлялась к океану и на запад Европы, при чем страны Ближнего Запада приобрели руководящую роль, которая вскоре распространилась до самых восточных окраин Балтийского моря.

Несмотря на малое знакомство с фарватерами и несовершенство как морских крат, так и «морских книг», безопасность плавания в те времена была, тем не менее, достаточной даже для плохо оборудованных судов. Более опасным для плавания являлось Северное море, где плавание в прибрежных водах представляло значительные трудности. Даже присутствие на корабле лоцмана не обеспечивало судну безопасности. Первый атлас морских карт с обозначением данных для плавания, как например, судоходных знаков, направления фарватеров, отмелей, высоты приливов и отливов и т. п. относится к 1583 г.; атлас этот был издан на голландском языке и шесть лет спустя переведен на немецкий; в нем заключались лишь кое-какие неопределенные указания, касающиеся плавания по опасным морским путям; указания эти были совершенно недостаточны для плавания более крупных судов, имевших более глубокую осадку. Указания, касающиеся парусного плавания, также носят очень общий и поверхностный характер, и плавать на основании этих карт, без помощи лоцмана не представлялось возможным. На некоторых картах имелись также рисунки и виды берегов в перспективе.

Даже в отношении Балтийского моря, которое являлось главным полем деятельности Ганзы, в те времена можно было получить лишь очень недостаточные указания. Первой действительно хорошей и пригодной для пользования «морской книгой» для Балтийского моря был труд шведского капитана Петера Гедды, изданный в 1659 г. на голландском языке, на основании долголетних шведских съемок. В книге этой на отдельных специальных картах, изображавших подходы к портовым городам, показаны бочки, обозначающие фарватер, и засечки, определяющие их положение; такие карты имелись, например, для Зунда и для фарватеров у острова Рюгена. Показаны на них также отдельные береговые бакены. Однако, удовлетворительно сделана съемка и показаны все данные только для окрестностей Висмара. Заслуживает внимания та особенность, что генеральные карты составлены правильно, а компасные пеленги и румбы для них показаны ошибочно. На специальных же картах наблюдается как раз обратное. Удивительно и то, что расстояния на специальных картах показаны менее верно, чем на общих сводных картах.

О трудностях плавания в те времена всего лучше можно судить по примечанию в предисловии к этой книге, в котором говорится, что хорошие морские карты совершенно необходимы для безопасного плавания, тем более, что не везде можно достать лоцманов.

Первые действительно хорошие карты (датские) Балтийского моря были впервые изданы в последнем десятилетии XVII века; они были несравненно лучше, чем употреблявшиеся до тех пор голландские и французские карты. Немецкие морские карты появились значительно позже.

Удовлетворительные карты Бельтов появились только 100 или 200 лет спустя, так как общепринятый путь в Балтийское море шел через Зунд, у берегов Дании.

Союз немецких городов, составлявший Ганзу, распался после 270 лет блестящего существования, во время которых он возводил королей на троны и свергал их, и играл руководящую роль на всем севере Европы. Распался он, как уже было сказано, потому, что за этот долгий срок коренным образом изменились те условия государственной жизни, на которых основывался этот союз: если мы оглянемся назад, то увидим, что за 290 лет до наших дней началась Тридцатилетняя война – этого одного достаточно, чтобы уяснить себе разницу тогдашнего и нынешнего времени. Предметом всегдашних домогательств Ганзы и основой ее процветания были торговые монополии, беспошлинная торговля и другие привилегии; все это сводилось к собственным материальным выгодам и к эксплуатации других, и не могло продолжаться при правильном государственном устройстве. Ганза с самых первых шагов своих действовала угнетающе, если не на правительства тех государств, в которых она действовала, то на их купечество, арматоров и мореходов. Она могла удерживать свою позицию только силой и именно морской силой.

Руководители Ганзы с большим искусством пользовались, как ее морской силой, так и другими имевшимися в ее распоряжении средствами, в том числе и деньгами, и умели извлекать пользу из приобретаемых при посредстве своих агентов сведений об иностранных государствах и о людях, которые в них имели влияние. Они ловко пользовались постоянными спорами из-за престолонаследия и другими внутренними несогласиями, а также многочисленными войнами между отдельными государствами, и даже сами старались возбуждать и поощрять такие случаи. В общем все сводилось к коммерческому расчету, при чем большой разборчивости в средствах они не проявляли и никаких более возвышенных государственных задач не преследовали. Поэтому весь союз, кроме общего национального чувства, держался только сознанием общих выгод, и пока выгоды эти были действительно общими, союз представлял крупную силу. С переменой же условий, по мере того, как морская торговля разрасталась, а государства, как собственное, так и иностранные, стали крепнуть – интересы отдельных членов союза стали расходиться, при чем преобладающее значение получили частные интересы; наиболее удаленные от центра участники союза отпали сами или были из него исключены, единодушие в союзе нарушилось, а члены, оставшиеся ему верными, уже не имели достаточных сил, чтобы бороться с окрепшими иностранными государствами.

Для того, чтобы продлить свое существование новому, более малочисленному союзу следовало положить в основание своей деятельности свободную торговлю и мореплавание, но для этого приморским городам необходимы были свободные сообщения с внутренней страной и сильная охрана. К этому убеждению впервые пришел Валленштейн, но слишком поздно.

Не следует, однако забывать, что северные и южные германские городские союзы и в особенности ганзейский союз в течение долгого времени одни поддерживали германское влияние, которое именно в нем нашло в средние века свою лучшую защиту и свой главный центр.

Германские города, в то числе и те, которые входили в состав ганзейского союза, были единственными представителями идеи дальнейшего национального развития немецкого народа, и частью осуществляли эту идею. Города эти почти одни олицетворяли в глазах иностранцев германскую силу и влияние, так что история городских союзов является, вообще говоря, светлой страницей в германской истории.

Общий недостаток присущий всем немцам – постоянные ссоры и дрязги по всякому поводу, проявился и в союзах городов: им не хватало той сильной руки, которая крепко и прочно связала бы их между собой и придала бы их союзу надлежащую устойчивость.

Тевтонский орден впервые начал выступать на берегах Балтийского моря в 1226 г.; через десять лет к нему присоединились остатки ордена Меченосцев, которые еще в начале столетия завоевали земли в Курляндии, Лифляндии и Эстляндии. Все эти приобретения были сделаны с моря.

В 1250 г. орден уже распространил свои торговые операции до Фландрии и Англии. В 1398 году, при гроссмейстере Конраде фон Юнгингене, был занят Готланд при помощи флота из 80 кораблей, с 40 рыцарями, 400 всадниками и 4000 солдатами, но через десять лет остров этот был уступлен королеве Маргарите Датской. Главным делом при этом было уничтожение гнезда Братьев-Виталийцев на этом острове.

В конце концов, в 1436 г., флот, принадлежавший прусским городам, уничтожил 45 кораблей ордена в Фришгафе, а в 1525 г. владычество ордена окончательно прекратилось; Пруссия, Польша, Швеция, Дания и Россия захватили оставшиеся после него земли.

События, которые мы описываем ниже, должны, собственно говоря, быть отнесены к следующему тому, но ради связи мы упомянем вкратце о них здесь. Курляндский герцог Яков Кеттлер, начав в 1610 г. строить флот, понемногу довел его до 44 кораблей, по 30-80 пушек на каждом, и еще 15 невооруженных кораблей; кроме того у него был еще торговый флот около 80 судов. В Гольдингенском замке, находящемся к северо-востоку от Либавы, сохранилось изображение этого флота на стенных гобеленах; курляндский флот был значительно сильнее, чем возникший впоследствии флот Великого курфюрста Бранденбургского. Город Митаву предполагалось посредством канала обратить в приморский город, подобно Брюгге и Генту. Герцог имел морских агентов для надобностей судоходства в Данциге, Любеке, Гамбурге, Лондоне, Париже и Нанте. В 1640 г. герцог Кеттлер построил даже форт на Гвинейском берегу, опередив таким образом курфюрста Фридриха Вильгельма Барнденбургского на 43 года; в 1654 г. он основал колонию в Вест-Индии на острове Табаго. Король английский Яков I подарил курфюрсту этот остров, но через четыре года, с уходом курляндских военных кораблей, остров был захвачен голландцами. В 1658 г. могущество Кеттлера было уничтожено, и его курляндский флаг, изображавший черного краба на красном поле, в 1681 г. исчез с океана, а вскоре затем и с Балтийского моря.

О кораблях адмирала Пейне, которые в 1538 и следующих годах сражались под начальством датского адмирала Педера Скрама, мы уже упоминали выше. Кроме того, прусские герцоги держали в Гаффе наготове несколько судов, но, когда в 1626 г. Густав Адольф с 150 кораблями произвел высадку у Пиллау, то корабли эти не оказали никакого сопротивления, так что Густав Адольф захватил эти корабли, на которых развевался полосатый черно-белый флаг, а экипажи и орудия с них возвратил курфюрсту.

Однажды, в позднейшие годы, а именно в 1637 году, у Пиллау появился польский военный корабль с целью сбора пошлины, вследствие чего у него произошел бой с сторожевым кораблем курфюрста. Два других польских корабля, собиравшие пошлины в открытом море, в том же году были захвачены Данией и освобождены только после того, как Польша формально признала датскую верховную власть на Балтийском море. Таково же было отношение к Дании и со стороны прусского герцогства.

Нижеследующие краткие данные могут наглядно показать, как много умственных сил и энергии было положено в начале новых времен на обширном пространстве германской земли на пользу морского дела:

В 1437 г. были впервые изданы астрономические ежегодники, эфемериды, в которых Региомонтаном (Мюллером) было вычислено положение небесных тел на весь период до 1506 года.

В 1490 г. Мартин Бехайм в Нюрнберге изготовил первый земной глобус (земное яблоко); еще до этого он усовершенствовал астролябию, превратив ее в квадрант для определения высоты светил.

В 1506 г. корабли Вензеров и Фуггеров (из Аугсбурга) доходили до Вест-Индии и до Молуккских островов.

В 1510 г. в Нюрнберге возник цех мастеров, изготовлявших компасы; чего никак нельзя было ожидать в столь удаленном от моря городе.

В 1528-34 гг. фамилии Вензеров, Эзингеров и Фуггеров получили от императора Карла V значительные колониальные привилегии в Венесуэле. В 1555 г. они продвинулись со своими наемными войсками до самой цепи Андских гор.

В 1569 г. появилась «мировая карта» Гергарда Меркатора, которая имела особенное значение для целей мореплавания.

Какие планы относительно немецкого флота возникали уже в XVI веке, можно видеть из нижеследующего: В 1570-76 гг. в германском рейхстаге обсуждались первые «флотские планы», целью которых было принятие решительных мер в связи с многочисленными жалобами, заявленными Ганзой. В том же 1570 г. в Штейере обсуждался в двух комиссиях так называемый «адмиральский проект» (Admiralswerk ); вопрос шел о создании, первоначально для Северного моря, имперского флота со старшим и младшим адмиралами. В 1571 г. в Гренингене произошло совещание герцога Альбы и герцога Адольфа Голштинского, при участии двух полковников от саксонского и вестфальского округов, которые пришли к решению о необходимости для империи, «кроме имевшихся 13 бургундских военных кораблей, выстроить еще 7, и назначить постоянных комиссаров в главных портовых городах».

В 1576 г. план этот был, однако, совершенно оставлен, так как имперские власти боялись влияния будущего «имперского адмирала», который «мог вызвать для империи всевозможные осложнения с иностранными правительствами, при чем в Германии никогда не было в обычае иметь имперского адмирала; кроме того, флот и адмирал будут слишком дорого стоить, да и вообще все это является совершенной новостью».

Затем в Северном море и в Атлантическом океане возникло конвойное судоходство; купеческие корабли городов Балтийского моря большей частью присоединялись к конвойным эскадрам других государств.

Каждому немцу было бы полезно точно себе уяснить, как много различных попыток делали германцы прошлых веков, до и после ганзейского периода, чтобы завоевать для себя подобающее место и значение не только у своих собственных берегов и в своих прибрежных водах, но и в океане, в отдаленных странах, и какие именно обстоятельства подорвали результаты этих стремлений, не обеспечив за ними прочного успеха.

Эти годы являются в политическом отношении чрезвычайно поучительными для Германии в особенности в том, что касается значения морской торговли, морских сил и колоний.

До конца XV века судостроение, мореплавание и артиллерийское дело развивались весьма медленно; затем развитие пошло несколько быстрее, как во всех областях умственной жизни, так в частности и в сфере мореходства вообще и в морском военном деле. Таким образом возник период «новой истории», к которому однако нельзя применять нынешнего масштаба в смысле быстроты успехов и развития.

После полного поражения и гибели Ричарда III в сражении при Босворте (22 августа 1458 г.) мужская линия Йоркской династии угасла, война Белой и Алой розы закончилась, и для Англии, под властью Генриха VII Тюдора (1458-1509), начался период возрождения, в течение которого особенное развитие получили судоходства и торговля. В это же время этот даровитый король положил основание тому самому королевскому флоту, который существует доныне, ибо, хотя флот этот и развивался в течение первых 120-130 лет очень медленно, но никогда не приходил в окончательный упадок, как это было с флотом Альфреда Великого или Генриха V.

В 1489 г. Генрих VII выстроил корабль «Регент», на котором было не менее 225 легких орудий (так называемые серпантины, вес снаряда которых не превышал полуфунта); орудия эти были установлены на башнях и на верхней палубе. Корабль этот сгорел в 1512 г. в сражении у Бреста, после чего, два года спустя, Генрих VIII выстроил другой, очень крупный корабль, который назвал «Генрих милостью Божьей» (Henry grace a Dieu), но который в народе, не знавшем норманнско-французского языка, был известен под именем «Большой Гарри» (The Great Harry); на нем было уже 4 мачты, вероятно состоявшие не из одного ствола, как раньше, а из основного дерева и одной или двух стенег, с маленьким топовым парусом вроде позднейшего марселя или брамселя, поднимаемых выше большого нижнего паруса. Ниже бушприта имелся еще большой парус на рее; на корабле этом были боевые марсы, которые сохранялись еще в течение долгого времени. Корабль этот считается первым кораблем современного английского флота. Вооружение его состояло, кроме многочисленных легких орудий, из 13 тяжелых пушек (от 18 до 42 фунтового калибра), которые были установлены на нижней палубе, и еще восьми бронзовых орудий от 3 до 9 фунтов. Экипаж был очень многочисленный и состоял из 700 человек, в том числе 300 матросов, 50 артиллеристов и 350 солдат; для вооружения последних имелось 500 луков и арбалетов. Всего на корабле были орудия пятнадцати различных калибров.

Решительную перемену в постройке и вооружении военных кораблей произвело изобретение бортовых пушечных портов, сделанное около 1500 года по-видимому, французским судостроителем Дешаржем в Бресте. Впервые он применил их (при Людовике XII, 1498-1515 г.) на большом корабле «Шарент», который, кроме многочисленной мелкой артиллерии, имел еще 14 орудий на колесах. Другой такой же корабль был «Ля Кордельер» (La Cordeliere), причем оба эти корабля должны были служить противовесом «Большому Гарри»; соревнование Англии и Франции на этом поприще, продолжающееся доныне, началось еще в те времена.

Первый серьезный бой между этими новыми кораблями произошел в 1512 г. у Леконке (при входе в Гулэ-де-Брест). Английская эскадра была, по-видимому, сильнее, но тем не менее потерпела неудачу. Заслуживает особого внимания бой «Регента» с французским кораблем «Ля Кордельер» под командой Портсмогера, имя которого, переделанное в Примоке продолжает жить до сегодняшнего дня во французском флоте. Корабли эти схватились на абордаж и, после долгого боя, оба взлетели на воздух со всем экипажем (1600 человек).

В 1515 году, при Генрихе VIII (1509-1547), как уже выше сказано, был выстроен в Англии первый корабль с пушечными портами, получивший название «Генрих милостью Божьей» (Henry grace a Dieu). Он имел 1000 тонн водоизмещения и, кроме бушприта (который иногда тоже считается за мачту), имел еще четыре мачты. Вооружение его состояло из 27 крупных орудий, составлявших две батареи; кроме того имелось множество небольших орудий, причем 100 ручных ружей в счет не приняты. Таких крупных кораблей было, однако, очень немного.

Еще до того Генрих VIII положил основание прочной организации морского дела, значение которой он вполне сознавал. Для заведывания этим делом он создал высшее учреждение – адмиралтейство, организация которого с некоторыми изменениями, последовавшими с течением времени, сохранилась до сих пор. Главная разница с теперешним временем заключается в том, что в те времена во главе адмиралтейства стоял лорд Верховный Адмирал, человек опытный в морском и в военном деле, между тем, как в настоящее время первым лордом адмиралтейства, который выполняет приблизительно те же обязанности, всегда избирается парламентский деятель, имеющий сильные связи, но вовсе не обязанный иметь понятие о морском деле или о ведении войны. Первым Верховным Адмиралом Англии был назначен сэр Эдвард Говард, принадлежавший к знатнейшей семье Норфолка.

Число кораблей в первое время было очень незначительно; например, в 1522 г. имелось всего только 5 кораблей свыше 500 тонн (в том числе один в 800 и один в 1000 тонн); через год после смерти Генриха VIII во флоте насчитывалось уже 54 собственно военных корабля, но из них только 10 превышали 400 тонн; экипаж их состоял из 250-700 человек на каждом. Все эти корабли не отличались ни быстроходностью, ни морскими качествами, и на ходу их сносило вследствие высоких башен и неуклюжей постройки. По этой причине, а также вследствие их малой осадки и рангоут их был невысок. В темные ночи и в бурную погоду они были едва ли пригодны к плаванию, причем плавание в этих случаях всегда было очень опасным. Зимой корабли эти совершенно прекращали плавание, как это делали почти все без исключения купеческие корабли, которые на зиму вводились в гавани.

Кроме того, Генрих VIII основал особый корпус офицеров для флота – корпус морских офицеров. Этим был положен твердый и правильный фундамент для регулярного военного флота, и обеспечено его дальнейшее развитие. Могущественного военного флота Генрих VIII не создал – этому не благоприятствовали ни условия того времени, ни финансовое положение, – однако он довел число крупных военных кораблей до дюжины. Торговле и судоходству он помогал всеми мерами и снарядил несколько экспедиций для исследований в Северной Америке, которые дошли до Флориды и до Ледовитого Океана.

Большое значение имела каперская война, начатая Испанией и Францией против Англии после того, как папа отлучил от церкви английского короля (за его развод с Екатериной Арагонской). В Ла-Манше и при входе в него началась беспорядочная охота за купеческими кораблями; рыболовство и все вообще мирные промысли были брошены, все принялись за каперство или за морской разбой, а острова Силли и некоторые ирландские гавани сделались настоящими разбойничьими гнездами. Торговля иностранных государств терпела громадные убытки, в особенности же испанская торговля с Нидерландами. В Англии выросли тысячи опытных, смелых, боевых моряков, а вместе с тем значительно поднялось и судостроительное искусство, так как для каперства и морского разбоя быстрота хода и способность ходить в крутой бейдевинд имели особое значение.

Каперство и морской разбой, впрочем, отнюдь не являлись принадлежностью именно этих районов; они царили на всех морях, как это было в древние времена, при Помпее. В течение всех средних веков и до новейших времен морские разбойники и корсары на всех морях занимались своим ремеслом, как в мирное, так и в военное время, и флоты различных государств могли только временно водворять в этом отношении некоторый порядок; еще в 1817 г. мавританские корсары захватывали немецкие торговые суда в Немецком море, а за год до того же самое происходило и в Балтийском море.

Понятно, что больше всего от такого порядка вещей терпели мореплаватели тех наций, которые не имели военного флота или же только очень слабый; впрочем, пиратство и разбой носили настолько, так сказать, интернациональный характер, что те, кто ими занимался, как постоянным ремеслом, не отступали ни перед чем, и когда тому или другому государству удавалось установить вблизи своих берегов некоторую безопасность для своих и нейтральных кораблей, то безопасность эта во всяком случае носила только чисто местный характер. Особенно широко процветал в те времена морской разбой на океанах, в открытом море, в отдаленных странах – в Вест-Индии, и в Малайском Архипелаге. Против этого имелось только два средства: вооружать по возможности сильнее торговые суда, что и делалось почти всегда, или же сопровождать торговые суда военными кораблями в виде конвоя; для этой цели даже небольшие административные единицы, как, например, ганзейский город Гамбург, содержали специальные правительственные военные суда. Эти корабли сопровождали свои купеческие суда, к которым присоединялись и суда других государств, приблизительно до южной Португалии, а может быть даже и в Средиземное море. Для перехода через океан постоянный конвой существовал только для испанских кораблей, перевозивших серебро из американских колоний в метрополию. Полицейский надзор на океане, т. е. сейчас же по выходе из Ла-Манша, и на некотором расстоянии от берегов Европы, не мог сколько-нибудь обеспечивать безопасности плавания, и здесь морской разбой царил в течение многих столетий; конвоирование по океану было почти невозможно.

В Европе самыми опасными были корсары Средиземного моря, которые принадлежали к арабским государствам в северной Африке; поприщем их деятельности было все Средиземное море и восточная часть северной половины Атлантического океана, при чем они совершали нередко нападения в непосредственной близости от берега, несмотря на конвойные корабли.

Морской разбой, соответствовавший разбю рыцарей на суше, не представлялся в средние века и в начале новейшего времени чем то неслыханным и необычайным потому, что сами государства и народы со своими военными флотами, при малейшем предлоге или ссоре между собой, поступали совершенно таким же образом. Государства, как таковые, как только находили, что кто-нибудь поступил в отношении их неправильно, не стеснялись немедленно прибегать к репрессиям и в мирное время захватывать чужие торговые корабли; это считалось справедливым возмездием за действительные или мнимые обиды. Нечего удивляться, что в таких случаях и вооруженные купеческие корабли поступали таким же образом и, к вящей славе империи, начинали разбойничать за свой собственный счет.

Законное каперство, основанное на международных обычаях, практикуемое с соблюдением определенных формальностей и правил, а также и те основания, которыми руководствовалась большая часть каперов, выработались только со временем. Все корабли, которые занимались каперством, как законным, признанным делом, должны были иметь каперские свидетельства от правительства своей страны, при чем портовые власти и несущие полицейскую службу суда не должны были им мешать; правомерность захвата того или другого судна определялась призовыми судами. Впрочем, и здесь оставалось обширное поле для произвола, и по некоторым вопросам, относящимся к каперству, до сих пор не достигнуто международного соглашения.

В некоторых странах для охраны морской торговли было установлено обязательное конвоирование; купеческие суда должны были к определенному сроку собираться в известных местах и оттуда отправлялись в плавание большими караванами под предводительством специально назначенного военного корабля. Понятно, что во время войны между такими конвойными кораблями, принадлежавшими к различным нациям нередко происходили сражения, что впрочем, часто случалось и в мирное время.

К этому же времени относится изобретение косого паруса для носа и для кормы, который оказался особенно пригодным для небольших судов, нуждавшихся в быстром ходе; до тех пор употреблялись только паруса на реях.

В некоторой связи с отлучением от церкви Генриха VIII стоит и второй крупный морской поход, имевший место во время долгого царствования этого короля. Папа, как во времена Иоанна Безземельного подарил Англию французскому королю Франциску I «если он будет в состоянии себе ее взять». Франциск I решил воспользоваться этим обстоятельством, а также и царившим в Англии недовольством, и, начиная с 1544 года начал собирать в основанном им Гавре большой флот для нападения на Англию, состоявший, кроме большого числа транспортов, из 100 крупных парусных кораблей. Кроме того, как и несколько сот лет тому назад, к этому флоту присоединены были 23 галеры, взятые из Средиземного моря; на этот раз, однако, это были французские галеры под командой барона де ла Гарда, принадлежавшие к галерному флоту, доставшемуся Франции вместе с Провансом.

Главнокомандующим был адмирал д'Аннебо; он должен был разбить английский флот, утвердиться на острове Уайт, затем взять Портсмут и Саутгемптон и, по возможности, идти на Лондон. Заслуживает внимания, что он разделил свой флот на три эскадры приблизительно равной силы, по 30-36 кораблей в каждой, взяв на себя командование центром; такой порядок практиковался уже в древности, но в парусном флоте он был применен здесь впервые. Галеры были выделены в особую легкую эскадру.

В Ла-Манше д'Аннебо не встретил неприятеля, и поэтому, после кратковременной высадки, он появился 18 июля перед Спитхедом, где стоял на якоре английский флот в составе только 60 кораблей под командой лорда Лиля. Д'Аннебо не решился войти в Спитхед и атаковать неприятеля на якоре, что при двойной численности французских кораблей, обеспечивало ему победу; англичане не вышли ему навстречу в открытое море, а потому д'Аннебо остался со своими парусными судами вне рейда, бросил якорь у Сен-Эленса и ограничился тем, что выслал вперед галерную эскадру, которую англичане издали обстреляли из тяжелых носовых орудий. Когда, однако, англичане снялись с якоря и стали подходить под парусами, де ля Гард отступил к главным силам, после чего и англичане повернули назад и снова стали на якорь в Спитхеде; они, очевидно, не желали выходить в открытое море навстречу столь превышающему их численностью неприятелю, которому именно этого и хотелось.

На следующее утро (19 июля), при штиле, галеры снова двинулись вперед и пользуясь особенно благоприятным для них состоянием погоды, начали сильный артиллерийский бой, при чем пустили ко дну большой английский корабль «Мэри Роуз» (по английским сведениям корабль этот погиб от сильного крена, вследствие бриза, так как у него были очень низкие пушечные порты). Однако решительного оборота дело не приняло, а когда поднялся бриз и англичане снова двинулись на французов, галеры быстро начали отступать; при этом они не могли отвечать на неприятельский огонь, так как у них вовсе не было тяжелых орудий на корме. Англичане, вероятно, стреляли очень плохо, так как не сумели нанести противнику сколько-нибудь существенного урона. В открытое море англичане не вышли и на этот раз, и остались в проливе. Д'Аннебо тщетно ждал их со своим флотом, который он выстроил для атаки в три колонны (эскадры в кильватерном строю).

После этого д'Аннебо созвал военный совет, – обычный выход для тех, кто не желает ничего предпринять. Затем, последовала высадка на о. Уайт и новое совещание о том, следует ли основаться и укрепиться на этом острове; решение этого вопроса было отложено, и весь громадный французский флот двинулся к востоку. Англичане последовали за ними издали, произошли даже частичные стычки, но без решительного исхода; в этом и выразился весь результат широко задуманного предприятия, неудаче которого способствовала, по-видимому, и какая-то эпидемия, начавшаяся во французском флоте.

На этот раз французы, неожиданно двинув сильный флот, достигли той цели, к которой они неоднократно так настойчиво стремились: захватить море в Ла-Манше и произвести высадку в Англии; если бы они произвели решительную атаку на вдвое слабейший английский флот, стоявший у Спитхеда, то могли бы его уничтожить, а если бы это даже не удалось – могли бы, по крайней мере, утвердиться на о. Уайт и тем обеспечить себе возможность более организованной высадки в будущем. Недостаток решимости и энергии у предводителей этой экспедиции сделали ее совершенно безрезультатной.

Экспедиция эта представляет некоторый интерес только в тактическом отношении, так как в этой экспедиции:

1) Парусный флот был разделен на три почти равные части, при чем главнокомандующий принял командование над средней частью; прием этот вскоре получил всеобщее распространение;

2) Парусный флот был впервые вполне определенно выстроен для боя в кильватерной колонне (такое построение было, вероятно, применено еще при Слюйсе); с этого времени такой строй делается все более употребительным, при чем однако, предпочтение старому, серпообразному построению держалось еще долгое время;

3) Еще раз появились галеры на океанских водах и приняли участие в артиллерийском бою на дальней дистанции;

4) До общего сражения дело во время этой экспедиции не дошло и ограничилось несколькими частными боями, заключавшимися в артиллерийской перестрелке; абордажного боя, которым до тех пор постоянно кончалось дело, не произошло вовсе.

Период времени, последовавший за этим сражением был неблагоприятен для развития морского дела; это было время борьбы римской церкви и преданных ей государей против реформации, которая везде привела к большим смутам и даже к междоусобной войне. Во время войн с гугенотами французский флот совершенно распался, и только в 1625 г. кардинал Ришелье положил основание новому военному флоту и современному морскому делу. В Испании, в мрачное время правления Филиппа II и владычества инквизиции, воцарился глубокий умственный мрак. Захватом Америки и богатых колоний в Африке и в Азии морскому делу в Испании был дан такой толчок к развитию, какого не испытала никогда ни до, ни после этого ни одна страна, и тем не менее она не двинулась с места. Между тем голландский флот, несмотря на долгую войну за независимость, которую Голландии пришлось с громадными жертвами вести против Испании, продолжал беспрерывно развиваться; при этом, однако, в качестве военного флота выступали те же вооруженные купеческие корабли. В Англии время правления Эдуарда VI (1547-53) и Марии (1553-58) также не было благоприятно для развития флота, а когда, в правление Елизаветы (1558-1600) обстоятельства переменились, то обнаружился недостаток в деньгах. Тем не менее, в отношении кораблестроения и вооружения судов до некоторой степени стали приниматься в расчет новейшие требования; корабли стали строиться более длинными и стройными, так что их можно было снабдить сильным вооружением по бортам; благодаря усовершенствованному рангоуту и такелажу, корабли эти стали быстроходнее и стали ходить круче к ветру. Были введены подъемные стеньги, которые могли спускаться вместе с марселями; четвертая мачта на больших судах была упразднена, зато на бушприте была установлена маленькая мачта, на которой также была укреплена рея с парусом; третья, бизань-матча также была снабжена парусами на реях, были введены и лисели. Башнеобразные надстройки на носу и на корме, которые представляли значительную площадь упора для ветра, и способствовали дрейфу, значительно уменьшились. Подобные корабли были спроектированы в Англии Джоном Хоукинсом и Уолтером Рейли.

Число легких орудий, с введением крупных калибров, значительно уменьшилось; большие орудия ставились исключительно на главных палубах; на носу, на корме, на шканцах, ставились только самые мелкие орудия в особых надстройках, которые заменили прежние башни. Установка орудий стала делаться более рационально, что облегчало их действие. Таким образом, самая постройка военных кораблей стала существенно отличаться от купеческих. Наиболее же важным было то, что во время правления Елизаветы, которая всеми мерами поощряла торговлю и судоходство, появился целый ряд выдающихся мореплавателей, каковы Хоукинс, Дрэйк, Дэвис, Форбишер, Рейли и др., которым нередко представлялся случай отличаться в каперской войне, к которой Елизавета всегда относилась сочувственно. Наиболее отличился в этой войне Френсис Дрэйк, чрезвычайно талантливый человек, прирожденный моряк, искусный мореплаватель, обладавший исключительной предприимчивостью и храбростью; вместе с тем это был человек с очень покладистой совестью, столько же мореплаватель, как и морской разбойник, чрезвычайно честолюбивый, надменный и мало заслуживавший доверия. Подобные люди в одно и то же время вели войну, разбойничали, производили торговые операции, делали открытия и занимались колонизацией.

Дрэйк родился около 1500 года и с юных лет посвятил себя морю, причем занимался перевозкой невольников, совершая плавания в Вест-Индию на 25-50 тонных судах; тут у него вышло серьезное столкновение с испанцами, вследствие его незаконных действий. Желая им отомстить, он предпринял в 1527 г. с двумя кораблями в 70 и 25 тонн и 73 человеками экипажа свой первый разбойничий поход против испанских владений; грабя и опустошая все на своем пути, он с 18 спутниками пересек Панамский перешеек и очутился на берегу Тихого океана. Это послужило для него поводом к кругосветному путешествию, которое он совершил первым из англичан и первым после Магеллана. В конце 1577 года он пустился в путь с пятью кораблями от 15 до 100 тонн и через три года, после многих битв на суше и на море, возвратился домой. С испанцами он сражался у западного берега Америки и претерпел множество удивительных приключений, тщетно разыскивая северный проход; возвратился он в Англию одним только своим кораблем, но с богатой добычей. Елизавета на борту его корабля «Золотая Лань» посвятила его в рыцари, не обратив внимания на тяжкие обвинения, возводимые на него испанцами.

Отношения между Англией и Испанией, которые были вполне дружественными при вступлении Елизаветы на престол, с течением времени делались все хуже. Обыкновенно это объясняют религиозными причинами, которые, несомненно, способствовали обострению отношений, но главным поводом для несогласий были политические соображения, связанные с вопросами морского судоходства и господства на море.

Филипп II в начале своего царствования обратил мало внимания на один из важнейших советов своего отца: «если он хочет мирно править своими владениями и обуздать своих врагов, то должен обеспечить себе власть на море» – и потому очень немного сделал для своего флота; однако, после битвы при Лепанто дело приняло другой оборот.

Англии, для того, чтобы сделаться богатой и могущественной, необходимо было сломить мировую торговую политику Испании, которая властвовала почти над всеми заокеанскими странами (с 1581 года Филипп II сделался и королем португальским). Предлогов для столкновений и та и другая сторона дали достаточно. Испанцы грубо и жестоко относились к англичанам; в 1562 г. в Испании было сожжено инквизицией 26 англичан. Со своей стороны Дрэйк и другие командиры, поклявшиеся мстить испанцам, полной мерой отплачивали им за это; пиратские набеги англичан постоянно увенчивались крупными успехами, и они увозили домой значительную добычу. В то же время Елизавета, сперва тайно, а потом и явно, стала поддерживать восставшие Нидерланды, хотя поддержка эта и не приводила к значительным успехам. Затем, когда Филипп II в 1585 г. обложил пошлиной все английские корабли в своей империи, Елизавета снарядила эскадру из 21 корабля для разбойничьего похода против Вест-Индии, под командой Дрэйка. Последний разграбил сперва Виго, затем Канарские острова и Зеленый мыс; после этого он захватил Сан-Доминго (имевший в те времена большое значение) и Картахену, которые вынуждены были откупиться за большие деньги. В конце июля следующего года он возвратился в Европу.

Тогда Филипп II изъявил согласие на предложение, еще ранее сделанное дон-Хуаном Австрийским, как генерал-губернатором Нидерландов, переправить испанскую армию, находившуюся в Нидерландах, в Англию и завоевать ее. Сам дон-Хуан рано скончался, сокрушенный горем, вследствие лукавой и двоедушной политики Филиппа II, который предательски убил в Мадриде его доверенного и друга Эскоредо. После смерти дон-Хуана, во главе 30-тысячной испытанной армии стал Александр Фарнезе (внебрачный отпрыск Габсбургского дома), выдающийся полководец, который отличился еще при Лепанто, а затем, в качестве главнокомандующего, одержал крупные успехи в Нидерландах, захватив город Антверпен. Англия не могла выставить даже приблизительно таких сил.

Для переправы армии в Англию Испания не могла воспользоваться гаванями Нидерландов, в особенности Антверпеном, так как доступ к ним с моря не был свободен, на море распоряжались гезы, а кроме того, Испания уже в течение 20 лет вела сухопутную войну против Нидерландов, во время которой нидерландское судоходство продолжало процветать и доставлять Нидерландам средства для дальнейшего сопротивления. Если бы испанскому флоту удалось овладеть морем, жизненный нерв восстания был бы перерезан, и оно очень скоро пришло бы к концу, но, по-видимому, это соображение никогда не принималось в расчет Филиппом II. Флиссинген тоже находился в руках неприятеля. Благоразумные советники Филиппа находили важным для успеха обширного плана высадки в Англию, предварительно завладеть этими гаванями, но Филипп, который лично занимался всеми подробностями этого предприятия, не хотел и слышать ни о какой отсрочке. Вследствие этого, для посадки на суда были назначены Ньюпорт и Дюнкирк, два не имевших гаваней города, расположенные на совершенно прямой береговой линии; у городов этих, защищенные до некоторой степени якорные стоянки в открытом море образовывались только песчаными банками. Здесь были сделаны все необходимые приготовления и собраны мелкосидящие суда для посадки войск и погрузки всего обоза. Для переправы оставалось только добиться господства на море, для чего Филипп II приказал снарядить такой флот, который мог бы безусловно преодолеть всякое сопротивление.

Уже в начале 1586 года Филипп поручил составление плана формирования такого флота маркизу де Санта Круз, который при Лепанто командовал резервом и немало способствовал победе; Санта Круз еще в 1583 г. рассматривал, по поручению короля, приблизительно такой же план, но те цифры, которые он тогда приводил, были настолько громадны (он требовал армию в 94000 человек и флот свыше 550 судов, в том числе 150 больших кораблей и 40 галер), что Филипп на них не согласился.

В 1587 году, после казни Марии Стюарт, вопрос об экспедиции был окончательно решен, и приготовления немедленно начались. Все подходящие суда в испанских и португальских гаванях были задержаны и собраны; взяты были, кроме испанских кораблей, еще и португальские, неаполитанские, и венецианские суда, как парусные, так и гребные; среди них оказалось и несколько ганзейских судов. Сборным пунктом был назначен Лиссабон.

Известия об этих приготовлениях возбудили большую тревогу в Англии. Дрэйк, который вместе с Хоукинсом, был наиболее проницательным из английских морских начальников, немедленно предложил напасть на испанцев. Королева согласилась на это, но не желала при этом рисковать большими средствами. В апреле 1587 года Дрэйк вышел из Плимута, имея четыре королевских корабля и 20 вооруженных купеческих судов, поставленных Лондоном и другими городами; 19 апреля он вошел в Кадикс, где стоял герцог Медина Сидония, совершенно не ожидавший нападения и потому не сделавший никаких приготовлений. Дрэйк отбил несколько галер и завладел рейдом; он захватил или уничтожил множество судов, в том числе 6 судов в 100 и более тонн (самые крупные суда, какие тогда существовали) и 21 апреля, с очень ничтожными потерями, но с несколькими ценными призами, снова вышел в море. Медина Сидония счел наиболее подходящим отправиться верхом в Севилью за подкреплениями. После этого Дрэйк подошел к устью Тахо и вызвал находившегося в Лиссабоне испанского генерал-капитана Санта Круза на бой, от чего последний уклонился, так как корабли его еще не были готовы к выходу в море. Тогда Дрэйк пошел к Азорским островам, причем не делал секрета из своего намерения перехватить там возвращавшиеся из Вест-Индии испанские галеоны, что отвлекло испанцев от подготовки Армады и заставило их выделить дополнительные суда для охраны морских путей. Захватив большую испанскую каракку с богатым грузом, Дрэйк в конце июня, пробыв в отсутствии менее трех месяцев, возвратился в Англию. Поход Дрэйка задержал выход Армады в море почти на год, что дало англичанам дополнительное время для подготовки к войне.

Эту экспедицию сами англичане считали такой безумно смелой, что капитан одного из самых крупных кораблей, участвовавший в ней, со страху вернулся с дороги назад, и сама Елизавета отдала приказ о возвращении экспедиции, но приказ этот застал ее уже в пути.

По мнению Санта Круза, потеря такого большого числа судов в Кадиксе делала поход в этом году невозможным, несмотря на то, что Филипп настаивал на нем. Санта Круз, однако, продолжал уклоняться, за что подвергся такому дурному обращению со стороны короля, что все приписали именно этой причине ту болезнь, которая его постигла зимой и окончилась его смертью. В его лице Испания потеряла единственного человека, способного командовать подобной экспедицией.

После его смерти выбор Филиппа II пал не на кого иного, как на того самого герцога Медина Сидония, который только что перед тем доказал в Кадиксе свою полную растерянность и неспособность, не имел никакого понятия о морском деле и никакого военного опыта. К тому же он вовсе не был честолюбив и противился своему назначению, но король настоял на своем желании.

Согласно предположениям Санта Круза, Армада должна была выйти в море не позднее марта месяца 1588 года, чтобы избежать северных ветров, которые после этого времени постоянно дуют у берегов Португалии, и чтобы прийти к берегам Англии раньше, чем ее флот будет готов; однако смена главнокомандующего и неисполнительность интендантского ведомства, привели к тому, что эскадра была кое-как готова к выходу в море только к маю месяцу.

В эскадре было 130 судов, общим водоизмещением около 62300 тонн, с 2430 орудиями и 30500 людьми, в том числе 8050 матросов (т. е. около 1/4), 18 973 солдат и 2088 рабов-гребцов; остальные, около 1400 человек, были офицеры, большое число молодых людей знатного происхождения, которые записались добровольцами (146 дворян и 728 человек прислуги), и множество священников (180) и монахов, между тем, как врачей было всего только 12.

Заготовленные для Армады припасы включали миллионы фунтов галет, по 600000 фунтов солонины и соленой рыбы, 300000 фунтов сыра, 400000 фунтов риса, 6000 мешков бобов, 40000 галлонов оливкового масла, 14000 бочек вина, 124000 ядер и пороха на 500000 зарядов.

Экспедиции этой был придан характер крестового похода, и все его участники перед отправлением совершили покаяние и приняли причастие. Во время похода были запрещены азартные игры, дуэли, на суда не были допущены женщины. На кораблях развевалось множество хоругвей, вымпелов и церковных знамен.

Главные силы флота были разделены на шесть эскадр, сообразно числу областей: Португалии (Медина Сидония), Бискайи (Хуан Мартинез де Рекальдо), Кастили (Диего Флорес де Вальдес, Андалузии (Педро де Вальдес), Гвипуско (Мигель де Окендо) и Леванта (Мартин де Бертендона); в каждой эскадре было по 10-14 кораблей от 1250 до 166 тонн, с 52-12 орудиями на каждом, и 500-110 членами экипажа; к эскадрам этим были добавлены еще несколько легких судов, в качестве посыльных. В числе 75 военных кораблей было только 19, имевших менее 300 тонн, при чем 56 имело 500 и более тонн, а в их числе 7 имело от 1000 до 1250 тонн; это были самые большие корабли, которые вообще существовали в те времена. Медина Сидония командовал португальской эскадрой на флагманском корабле «Сан Мартин», лучшем корабле во всем мире; главным советником и ментором при нем состоял опытный в морском деле кастилец Диего Вальдес, по профессии судостроитель, человек недоверчивый и осторожный. Кроме того, во флоте состояли:

1) дивизион из четырех больших тяжеловооруженных галеасов из Неаполя с 50 орудиями и около 335 членами экипажа, не считая 300 гребцов (по 5 человек на весле), под командой Гуго де Монкада;

2) дивизион из четырех галер из Португалии, на которых было только по пять орудий и около 100 человек экипажа, не считая 220 гребцов;

3) множество судов с запасами, из которых 23 больших, по 650-160 тонн, все вооруженные, имевшие до 38 орудий и 280 человек экипажа; все эти суда, в числе которых было много ганзейских, были соединены в одну эскадру (командующий – Хуан Гомез де Медина);

4) наконец, множество легких судов, в том числе 27, водоизмещением мене 100 тонн; они большей частью тоже были вооружены, но годились только для посылок и разведочной службы (командующий – Антонио де Мендоза).

Никогда до тех пор не собиралось такого количества крупных парусных судов и потому флот этот производил на всех подавляющее впечатление. Прозвание «непобедимый», однако, официально этому флоту присвоено не было (оно было придумано английскими памфлетистами) и назывался он «La felicissima Armada». 6 мая 1588 года весь флот спустился к Белему у устья Тахо, но здесь должен был в течение 14 дней ожидать попутного ветра; только 20 мая по старому стилю (10 дней разницы) армада вышла в море.

Англия уже давно начала готовиться к отражению нападения, но приготовления эти велись недостаточно настойчиво и упорно, а вначале шли даже и небрежно. Елизавета еще в 1585 г. назначила на высокий пост Верховного Адмирала, имевший особое значение при тогдашних обстоятельствах, лорда Говарда Эффингэма, несмотря на то, что он был католиком, а сама она была отлучена папой от церкви. Она, конечно, знала, что Говард принадлежит к тем католикам, которые больше ценят свою родину и чтут приказания своего государя, чем указания извне. Он и выполнил верно и ревностно все, что было в его силах, но неуместная экономия и нерешительность королевы постоянно мешали ему.

С целью обмануть Елизавету и удержать ее от приготовления к войне, Филипп начал с ней, через герцога Парму, переговоры об устранении возникших между ними недоразумений, при чем переговоры эти тянулись год за годом. Елизавета, конечно, была слишком умна, чтобы не понять этой хитрости, но несмотря на тревожные сведения о непрекращающихся в Испании приготовлениях, она не принимала с достаточной энергией необходимых предупредительных мер; она продолжала надеяться, что предстоящая война разыграется, как это бывало до сих пор, вдали от берегов Англии. Успехи Дрэйка утвердили ее в этой надежде.

Правда, королевские корабли были приведены в готовность, были вытребованы корабли из других городов, но относительно заготовки запасов провианта и боевого снаряжения достаточно энергичных мер не принималось. Королева не прислушалась к тем словам, с которыми Говард обратился к ее министру Уолсингэму: «бережливость и война ничего общего между собой не имеют». Это причиняло много забот адмиралу и могло повлечь за собой большую опасность для страны и для флота.

Лорд Говард безуспешно предлагал держать постоянно для наблюдения у испанского берега шесть больших и шесть меньших кораблей и регулярно сменять эти корабли. Дрэйк хотел предпринять морской набег, как в прошлом году.

Однако Елизавета, как только получила известие, что Армада вошла в Корунну, распорядилась разоружить самые большие корабли и демобилизовать половину экипажа; Говарду стоило большого труда добиться отмены этого приказания – в течение нескольких дней он держал экипажи на половинном пайке и покрывал расходы на снаряжение из собственного кармана. Дрейк в то же время получил от королевы упрек в том, что он израсходовал слишком много пороха, обучая людей и тренируясь в стрельбе по мишеням. Наконец, королева, города и частные лица выставили все имеющиеся корабли, на юг были стянуты войска и устроены сигнальные станции.

Число английских кораблей, которые были, в конце концов, снаряжены, считая в том числе и те 23 корабля, которые добровольно присоединились к флоту во время сражения, было не менее 197, с экипажем около 15000 человек; это были, впрочем, главным образом, купеческие корабли и суда, из них 88 имели только от 90 до 120 тонн и годились лишь для вспомогательной службы.

В составе этого флота имелось 34 различных судна королевского флота с 12320 тонн водоизмещения и 6300 человек экипажа, при чем только 26 из этих судов имели 100 и более тонн и только 13, т. е. половина, – 500 и более тонн. Купеческие корабли, в том числе много каботажных судов, были частью поставлены Лондоном и другими городами, частью наняты. Вооруженных купеческих кораблей во флоте было до трех дюжин, маленьких каботажных судов – около 80. Командовал ими, в звании вице-адмирала, Френсис Дрэйк, его флагманским кораблем был 43-пушечный «Ревендж». Число матросов на военных кораблях составляло от 2/3 до 3/4 всего экипажа; например, «Арк Роял», флагманский корабль Говарда, при 800 тоннах водоизмещения, имел 270 матросов, 55 орудий и 125 солдат.

Английские корабли были более быстрыми и маневренными, чем испанские, а английские пушки – более дальнобойными. На испанских судах, вооруженных орудиями крупного калибра, артиллерию обслуживали те же солдаты, у англичан же были профессиональные артиллерийские расчеты, привычные к морскому бою; конструкция английских морских лафетов, снабженных колесами, позволяла быстро откатывать и перезаряжать орудия; при меньшем калибре английские ядра обладали большей ударной силой, что давало англичанам преимущество в бою на длинной дистанции. Поэтому они старались не приближаться слишком близко к испанским судам и обстреливали их издалека. Новые военные корабли, построенные по проектам Хоукинса, имели также более широкие пушечные порты, что облегчало наводку и увеличивало зону обстрела. Испанцы же, полагавшиеся на свою прекрасную пехоту, по-прежнему старались применять абордажную тактику, оправдавшую себя при Лепанто.

Филипп II, возможно, и не собирался завоевывать Англию и присоединять ее к своей империи (будучи ранее женат на Марии Тюдор, он мог претендовать на английский престол). В его планы входило либо свергнуть Елизавету и посадить на престол своего ставленника-католика, либо заставить ее выполнить все прежние требования Испании, которые сводились к следующему: Англия должна была: а) вывести английских солдат из Испанских Нидерландов, особенно из Флашинга, блокировавшего гавань отвоеванного испанцами Антверпена; б) прекратить поддержку нидерландских повстанцев; в) прекратить пиратские действия против испанских судов и признать монополию Испании на торговлю с Вест-Индией; г) возместить Испании расходы по снаряжению Армады и убытки, нанесенные ей действиями английских пиратов; д) восстановить в правах английскую католическую церковь и возвратить ей конфискованные Генрихом VIII земли.

Даже в том случае, если англичане не будут окончательно разбиты, Филипп надеялся, что угроза вторжения, по крайней мере, сделает Елизавету более сговорчивой в отношении прав английских католиков, которым в то время было запрещено служение мессы и отправление других обрядов по канонам их церкви.

Медина Сидония получил подробные инструкции, в том числе, по возможности уклоняться от боя на море и не предпринимать самостоятельно высадки на берега Англии. Он должен был при этом установить контроль над проливом между Англией и Фландрией, вытеснив оттуда англичан и голландцев, что позволило бы герцогу Парме переправить, на заготовленных им баржах и других транспортных судах, часть своей армии, не менее 16000 солдат (английские документы того времени говорят о 30000 пехоты и 18000 кавалерии, но это преувеличение), из Фландрии в Англию и высадиться на побережье Кента (согласно первоначальному плану, Медина Сидония собирался встретить транспорты Пармы у Маргейта, у юго-восточного побережья Англии). Флот же должен был, вслед за этим, выгрузить в Англии подкрепления – находившихся на борту испанских солдат и осадную артиллерию, способную разрушить береговые укрепления, построенные еще при Генрихе VIII. В Англии, таким образом, должны были высадиться около 35000 испанских солдат – англичанам было бы нечего им противопоставить, кроме наскоро вооруженного ополчения.

Перед испанским командованием, однако, сразу встало несколько проблем, которые так и не удалось разрешить. Главная из них – невозможность скоординировать действия Армады и Фландрской армии. Войска герцога Пармы были рассредоточены вдоль побережья Фландрии, транспортные суда укрыты в каналах и устьях рек – это было необходимо для сохранения в тайне сроков и целей операции. На побережье Фландрии мало удобных гаваней, суда с глубокой осадкой не могут подходить там близко к берегу, где мелководье, отмели и песчаные банки препятствуют навигации, поэтому Парме пришлось подготовить большое количество мелкосидящих судов. Для того, чтобы собрать армию и погрузить ее на суда, требовалось не менее недели, но командование Армады не могло сообщить Парме, когда именно она приблизится к берегам Фландрии, он же не мог загодя посадить своих солдат на суда и ждать приближения Армады – без прикрытия испанского флота его баржи сделались бы добычей курсировавших в проливе голландцев и англичан (к берегам Фландрии для перехвата испанских судов была направлена Восточная эскадра под командованием лорда Сеймура).

Второй проблемой было отсутствие дружественных портов в Ла-Манше, где Армада могла бы пополнить запасы или укрыться от шторма. Испания и Франция, хотя формально и не были в состоянии войны, оставались соперниками, поэтому рассчитывать на радушный прием у берегов Франции испанцы едва ли могли. Франция в это время пребывала в состоянии вялотекущей гражданской войны, и там периодически возникали столкновения между католиками и гугенотами. Испания попыталась воспользоваться этим и заручилась поддержкой главы «Католической Лиги», герцога де Гиза. Католики должны были захватить укрепленный порт Булонь недалеко от границы Испанских Нидерландов, получить оттуда подкрепления и удержать порт до прихода Армады. Этот план был сорван английскими шпионами, предупредившими охранявший Булонь французский королевский гарнизон, который оказал подошедшим католикам сопротивление. Елизавета же выслала несколько кораблей для его поддержки. Испания, таким образом, не получила в свое распоряжение ни одного порта на севере.

19 июня, дойдя до Корунны на севере Испании, Армада остановилась, чтобы пополнить запасы. Ночью некоторые корабли пострадали во время шторма. Они нуждались в ремонте, поэтому Армада задержалась там до 21 июля, и только новый королевский приказ заставил ее снова выйти в море. Медина Сидония направился к острову Уайт, рассчитывая найти там удобную стоянку и дождаться известий от Пармы. 29 июля англичане заметили приближение Армады с берегов Корнуэлла. 30 июля Западная эскадра английского флота, вышедшая навстречу Армаде из Плимута, зашла Армаде в тыл, и на следующий день атаковала ее. У Плимута испанцы понесли первые потери, но не от вражеского огня: «Розарио», флагманский корабль Педро де Вальдеса, столкнулся с «Санта Каталиной» и потерял мачту, а через некоторое время на «Сан Сальвадоре», где находилась казна флота, по неизвестной причине произошел пожар и взорвались две бочки с порохом. Казну и оставшихся в живых членов экипажа удалось снять, но судно пришлось оставить. На рассвете 1 августа отставший «Розарио» был захвачен Дрэйком (на его борту было 500 солдат и матросов и 50 пушек); такая же участь вскоре постигла и обломки «Сан Сальвадора».

Говард тем временем разделил свой флот на четыре отряда, которые поочередно обстреливали испанские корабли. Испанцы сохраняли предписанный им королевской инструкцией боевой порядок (в форме полумесяца, с транспортами посередине), поэтому англичане старались не подходить к ним слишком близко. После нескольких стычек им удалось отогнать испанский флот от острова, но при этом они израсходовали почти все боеприпасы, которых у них и без того было мало. Существенного вреда испанцам их пушки не причинили. Так, «Сан Мартин» 4 августа подвергался обстрелу в течение часа, но все его повреждения свелись к потере флагштока.

Но Медина Сидония не догадывался о том, что англичане испытывают затруднения с боеприпасами. Их беглый огонь убеждал его в обратном. Он принял решение двигаться к берегам Фландрии, навстречу Парме, о котором он так и не получил никаких сведений. Незадолго до этого он отправил к нему посыльное судно, но оно не вернулось. Парма в это время находился в своей ставке в Брюгге. Он не был в состоянии ни помочь испанскому флоту, ни связаться с ним. Его баржи текли, команды разбегались, а посыльные суда перехватывались голландцами.

5 августа Армада двинулась к Кале. Западная эскадра последовала за ней. Комендантом Кале в то время был Жиро де Молеон, католик, симпатизировавший испанцам и ненавидивший англичан (он потерял ногу при штурме Кале в 1558 г., когда французам удалось вновь отобрать этот город у Англии). Гавань Кале была слишком мала для такого огромного флота, но он позволил испанским судам встать на якорь под прикрытием береговых батарей, где они были в относительной безопасности от английских атак, и пополнить запасы воды и продовольствия. Дальше, в сторону Дюнкирка, испанский флот двигаться не мог – выяснилось, что голландцы убрали все бакены и другие опозновательные знаки к востоку от Кале, как раз там, где начинаются банки и отмели, и что англичане и голландцы курсируют в районе Дюнкирка, готовые перехватить транспорты Пармы. По пути к Кале испанцы потеряли еще одно судно – «Санта Анну», поврежденное и едва не захваченное англичанами в бою у острова Уайт. Его снесло и выбросило на французский берег недалеко от Гавра.

Лорд Говард решил воспользоваться затруднениями испанцев. В ночь с 7 на 8 августа, англичане пустили в сторону тесно сбившихся испанских кораблей восемь брандеров. Это вызвало панику среди испанских капитанов – вероятно, что они приняли обыкновенные брандеры, груженые хворостом, смолой и соломой, за начиненные порохом «адские машины», с которыми они уже встречались во время войны в Нидерландах. Испанцы слышали, что итальянский инженер Гьямбелли разрабатывал подобные «плавучие мины» для английского флота. Пытаясь избежать столкновения с пылающими брандерами, многие испанцы перерубили якорные канаты. Лишившись якорей, они уже не могли сохранять боевой порядок у Кале, испанский строй распался. Сами брандеры не причинили испанцам никакого вреда, но многие корабли Армады пострадали от столкновений с соседними судами. Говард не мог в полной мере воспользоваться замешательством противника – не хватало пороха и ядер. Англичане ограничились атакой на потерявший управление галеас, дрейфовавший у входа в бухту. Испанский адмирал остался на месте с четыремя большими галеонами. Он был готов принять бой, рассчитывая задержать англичан и дать остальным кораблям Армады время перестроиться.

На следующий день, 8 августа, англичане получили подкрепления и боеприпасы – к Говарду присоединилась эскадра лорда Сеймура. Они решились, наконец, померяться силами с Армадой в открытом бою, тем более что численное преимущество теперь было на их стороне. Атаку возглавил Дрэйк. Его корабли открыли огонь с дистанции 100 метров. За ним последовал отряд Форбишера. В этом сражении, произошедшем между Грейвлинем и Остенде, сказалось преимущество английской артиллерии. Англичане по-прежнему избегали абордажных схваток, обстреливая противника, но теперь уже на близкой дистанции, где их пушки причиняли испанским кораблям значительные разрушения, и сосредоточив огонь на отдельных, оторвавшихся от строя кораблях. Испанская артиллерия была не столь эффективна. Выяснилось, что испанские чугунные ядра, в силу какого-то технологического дефекта, разлетаются на куски при ударе об обшивку, не пробивая ее, что пушки, установленные на переоборудованных торговых судах, при полном бортовом залпе причиняют, за счет отдачи, больше вреда им самим, нежели противнику. Канонада продолжалась около девяти часов. Испанские суда, менее маневренные, из-за противного ветра не могли оказать помощи друг другу. Англичанам удалось потопить один или два испанских корабля и повредить еще несколько. Матросы едва успевали откачивать воду с пробитого в нескольких местах испанского флагмана. Потеряв управление, один испанец сел на мель у Кале, три корабля, отнесенные ветром на восток, где они тоже сели на мель, были вскоре захвачены голландцами. Англичане не потеряли ни одного корабля, потери личного состава за несколько дней непрерывных сражений составили около 100 человек. Испанцы в этом бою потеряли 600 человек убитыми и около 800 ранеными.

Сражение не принесло англичанам полной победы, к тому же у них опять кончились боеприпасы, которые, на этот раз, они в ближайшее время восполнить не могли. Медина Сидония опять таки не подозревал об этом и не решился атаковать противника, тем более что его собственный, огромный, как казалось, запас пороха и ядер подходил к концу – ни одна из сторон не ожидала, что при новой тактике морского боя в одном сражении можно израсходовать столько боеприпасов. Испанский адмирал уверился в том, что с имеющимися у него силами установить контроль над проливом невозможно, а о том, чтобы двигаться к Маргейту и к устью Темзы не могло быть и речи, поэтому 9 августа, не предупредив Парму, он направился на север, намереваясь обогнуть Шотландию и спуститься на юг вдоль западного берега Ирландии (окончательное решение использовать этот обходной путь было принято 13 августа). Дрейфовать к востоку от Англии не имело смысла – Армаду могло снести на фламандские банки. Возвращаться назад через Дуврский пролив Медина Сидония тоже не решился, опасаясь новых атак английского флота – испанцы не знали о затруднениях англичан и упустили шанс вернуться домой до начала осенних штормов.

В течение двух дней англичане преследовали Армаду. 11 августа они получили известие, что армия герцога Пармы готова к погрузке на суда (до командования Армады это известие, видимо, не дошло, а Парма все еще надеялся, что Армада подойдет к Дюнкирку и прикроет его транспорты), и тогда Сеймур вернулся со своим отрядом в пролив, чтобы предотвратить ее возможную высадку. Остальные английские корабли преследовали Армаду еще в течение суток, а затем повернули назад, поскольку не имели на борту достаточно воды и продовольствия. Намерения испанцев англичанам были неизвестны; они предполагали, что Армада может пополнить запасы у берегов Дании или Норвегии и вернуться назад, поэтому английский флот еще в течение многих дней находился в боевой готовности.

Армада тем временем обогнула Шотландию и 21 августа вышла в Атлантический океан. Испанские моряки плохо знали этот район, навинационных карт на него у них не было. Начавшиеся в сентябре штормы разметали испанский флот, многие корабли, сбившись с курса, потерпели крушение у берегов Ирландии, выбравшиеся на берег испанцы были либо убиты на месте местными жителями, либо захвачены в плен ради выкупа. Всего Армада потеряла около 3/4 личного состава. Между 22 сентября и 14 октября уцелевшие 67 или 65 ее кораблей достигли испанских берегов.

Известие о постигшей Армаду катастрофе воодушевило и англичан, и протестантов всей Европы, которые убедились в том, что могущественная Испания не столь уж непобедима, и что Господь не всегда принимает сторону испанского короля. На следующий год Филипп II послал еще одну эскадру, около 100 кораблей, к берегам Англии. Она дошла до Корнуэлла и повернула назад из-за плохой погоды – испанским капитанам, вероятно, очень не хотелось иметь дело с английским флотом. Испания и Англия оставались в состоянии войны до 1604 г., до восшествия на престол Якова I Стюарта, который пошел на уступки и согласился практически на все требования, предьявленные Испанией.

Последствия поражение Великой Армады часто преувеличиваются. Конечно, оно было для Испании большим ударом и подорвало ее престиж в глазах других европейских стран, но Испания еще долго оставалась крупнейшей мировой державой, обладавшей сильнейшими армией и флотом, а до безраздельного господства Англии на море было еще очень далеко. Дальнейший постепенный упадок Испании был вызван не военными неудачами, а тем, что из них не всегда делались, или не могли быть сделаны, соответствующие выводы.

Испанцы, учитывая опыт Армады, научились строить мощные и быстроходные военные корабли (в течение следующих 4 лет Филипп II заложил 40 новых галеонов), усовершенствовали артиллерию, однако их политический консерватизм и царивший повсюду протекционизм не позволял им создать соответствующий корпус морских офицеров, без которого даже самые лучшие корабли мало чего стоили. Служба на флоте в этой крупнейшей морской державе, в силу традиции, читалась гораздо менее престижной, чем служба в армии, и давала меньше шансов для продвижения.

Признав, раньше времени, превосходство англичан на море, Испания, вместо того, чтобы реорганизовать свой флот, занялась усовершенствованием системы береговой обороны. Построенные в Вест-Индии форты и береговые батареи были достаточно эффективны, и английские пираты уже не могли с прежней легкостью совершать рейды вглубь испанских владений и атаковать приморские города, но на море они по-прежнему захватывали испанские суда.

Развитие американских колоний вызвало значительный отток населения из самой Испании и из подвластных ей стран Европы. Это явление можно было бы рассматривать как позитивное, поскольку Испания смогла избавиться от многочисленных безработных солдат, разорившихся идальго и т. п., которым, после изгнания мавров, было трудно найти применение в Европе. Но отток продолжался (в колониях дышалось все-таки легче, чем в Мадриде), и это истощило людские ресурсы страны. Наконец, претензии Испании на гегемонию в Европе и главенство среди католических стран заставили ее нести такие военные расходы, что в правление Филиппа II она, несмотря на огромные доходы с колониальной торговли, серебряные рудники и т. п., была трижды вынуждена признать свое банкротство.

Моральные последствия постигшей испанский флот катастрофы стали очевидны гораздо раньше, чем экономические. Подняли голову европейские протестанты, воспряли почти уже полностью разгромленные нидерландские повстанцы, английские каперы, и без того самонадеянные, стали действовать еще более дерзко. Европу наводнили протестантские памфлеты, в том числе и английские, в которых, что характерно, поражение Армады приписывалось не храбрости английских капитанов, а воле Провидения. Такова же была и английская официальная версия: слова «flavit Jehovah…» – «дунул Господь, и они рассеялись», на выбитой в честь избавления от испанской угрозы медали, тому свидетельство (надо заметить, что уже тогда многие возражали против такого умаления роли английских моряков). В «победу английского флота» это событие превратилось только в историографии XIX века, и эта оценка долгое время считалась общепризнанной.

Существуют и альтернативные оценки итогов похода Армады. Например, Ф. Фернандес-Арместо считает, что неудачу Армады не следует рассматривать как победу английского флота. Ведь за время всех сражений, имевших место в июле-августе 1588 г. англичане пустили ко дну всего один или два испанских корабля, а все прочие потери испанцев были вызваны столкновениями, случайными пожарами, дурной погодой и т. п. – к исходу 8 августа они потеряли всего 6 кораблей из 125 вошедших в пролив. По его словам, «Армада ознаменовала возрождение, а не упадок морского могущества Испании; утраченные корабли были заменены новыми, гораздо лучшими, а в испанских владениях были воздвигнуты приморские укрепления. После Армады Испания стала представлять гораздо большую угрозу для Англии, чем прежде».

В этих словах, конечно, есть доля истины, ведь большая часть неудач, постигших испанцев, является следствием ошибочных решений их собственного командования. Так, например, вопрос о координации действий Армады и Фландрской армии повис в воздухе – Филипп II, похоже, полагался исключительно на помощь свыше, и это был его личный просчет. Ничто не мешало испанцам высадиться сразу где-нибудь в районе Плимута, даже пожертвовав одним-двумя кораблями (на большее у английского флота не хватило бы пороха) – 20000 испанских солдат с осадной артиллерией произвели бы не меньшее впечатление, чем все 35000, а Англия сразу лишилась бы морских баз на юге. Но Медина Сидония был связан королевскими инструкциями и не решился проявить инициативу – именно эти инструкции, а не англичане, побудили его к дальнейшим ошибочным действиям. Его план обогнуть Британские острова с севера, в не самое подходящее время года, без лоцманов и карт, тоже нельзя признать удачным, поскольку именно он привел к потере половины судов Армады, но это опять таки был его собственный план.

С другой стороны, энергичные, хотя и не всегда эффективные действия английского флота, оказали существенное влияние на ход событий. Прежде всего, не будь этого флота, ничто не мешало бы Парме в любой момент погрузить на баржи свою огромную армию и высадиться в Англии. Для того и потребовалось снарядить Великую Армаду, чтобы нейтрализовать английский флот, изгнать его из пролива и дать Фландрской армии возможность переправиться.

Налет Дрэйка на Кадикс, помимо того, что он задержал выход Армады почти на год, укрепил боевой дух англичан и поколебал уверенность испанцев. Действия английского флота у острова Уайт и Плимута возымели тот же эффект: испанцы ничего не могли сделать с английскими кораблями, которые кружили вокруг Армады и обстреливали ее, находясь вне пределов досягаемости испанских пушек. Близость английского берега создавало иллюзию, что английские корабли могут до бесконечности пополнять запасы пороха и ядер (при том, что в действительности их склады были пусты), и именно это заставило Армаду направиться к Кале, под защиту французских береговых батарей. Там английские брандеры помогли испанцам избавиться от якорей и посадить несколько судов на мель. Не будь этой ночной атаки, испанцы могли бы спокойно стоять там, пополнять запасы и ждать известий от Пармы. Дальнейшие маневры английского флота, расстрелявшего все боеприпасы, были чистым блефом, но именно они убедили испанцев в том, что дорога назад через Дуврский пролив закрыта. Победа на море достигается не только путем уничтожения или захвата судов противника. Иногда бывает достаточно перехватить у него инициативу или заставить его действовать себе во вред. Англичанам удалось добиться именно этого, и катастрофа, которая постигла Великую Армаду, была в значительной мере следствием тех роковых решений, которые они своими действиями навязали испанскому командованию, поэтому ничто не мешает расценивать ее как одну из побед английского флота.

Ореол морского могущества Испании был уничтожен победой над Армадой; прекрасно руководимый английский флот доказал свое несомненное превосходство. Несмотря на крайне благоприятное время для развития морской торговли, а, следовательно, и военного флота, значение последнего росло медленно. При Елизавете причиной тому была ее все увеличивавшаяся с годами скаредность и отсутствие широкого взгляда со стороны Дрэйка и Рейли; при ее преемниках, первых Стюартах (1603-1648), причина крылась в грубейших злоупотреблениях, по причине которых не хватало денег на содержание сильного флота. По смерти Елизаветы (1603) флот насчитывал 42 корабля, из них 8 по 800-1000 тонн водоизмещения. Корабли были в порядке и служили прекрасным боевым ядром для больших, иногда пестро составленных, эскадр, которые участвовали в многочисленных морских экспедициях еще года полтора после победы над Армадой.

Для примера приведем состав королевского флота в 1649 г. при Карле I; он насчитывал до 70 судов, из них около дюжины по 800-1700 тонн с 40-100 орудиями; судов легче 400 тонн было свыше 40. Корабли были новые, хотя и часто перегруженные; часть их них уже были двухдечные.

Постоянного военного флота еще не было, так же как и постоянного корпуса офицеров. Личный состав вооруженных купеческих судов и корсаров доставлял лучший материал для комплектования в военное время офицерами и командой. Главным начальником флота был, как и прежде «Lord High Admiral». С середины 16-го столетия было основано несколько подчиненных ему учреждений, ведавших управлением и командованием флотом, кораблестроением и снабжением.

Яков I (1603-1625) интересовался флотом, но видел в нем не средство для достижения государственных целей, а лишь необходимую принадлежность своего королевского величия. Он не пользовался совсем флотом в течение своего 22-летнего царствования и оставил главным начальником флота лорда Говарда Эффингэма до 1613 г., когда ему минуло 82 года. В организационном и техническом отношениях кое-что делалось; так, например, суда флота были разделены на 6 рангов – это деление сохранялось до конца времен парусного флота; кораблестроение сделало успехи, но искусство хорошо управлять кораблями, стоявшее так высоко во времена Елизаветы, почти совсем утратилось. Довольствие нижних чинов и обращение с ними было так плохо, что морская служба стала всем ненавистной.

Яков I получил флот с общим водоизмещением в 16000 тонн; к концу его царствования это сумма достигала 20000 тонн, но количество судов было меньше, чем 22 года тому назад; всего флот насчитывал 30 судов I-IV рангов, из которых 12 времен Елизаветы; старейшему кораблю было 43 года (постройка 1582 г.).

Построенные при Якове I суда оказались лучше старых, очень крепкие, но тяжелые и часто перегруженные, из-за чего они были тихоходны и малоповоротливы. Надо еще прибавить, что англичане килевали суда, то есть отчищали их подводную часть, раз в 6 месяцев, тогда как голландцы это делали раз в 2-3 месяца; более легкие голландские корабли имели преимущество в ходе перед английскими. Еще быстроходнее были суда дюнкиркских корсаров, мавританских и особенно марокканских морских разбойников из Сале, которые благодаря отсутствию наблюдения со стороны английского флота появлялись в большом количестве в Английском Канале, нанося громадные убытки английской морской торговле: в 1625/26 гг. дело дошло почти до блокады английского побережья. Мавританские разбойники однажды в 10 дней захватили в Канале 27 морских кораблей с 200 членами команды; матросов продали в рабство; они не ограничились разбоями на море, но грабили также и побережья. Английское правительство было совершенно бессильно бороться с ними, так как его тихоходным судам почти никогда не удавалось захватить проворных корсаров; Англия до того опустилась, что поставляла разбойникам пушки в обмен на пленных христиан.

Карл I (1625-1648) понимал значение морской силы; он воспользовался своим флотом, но вместо того, чтобы направить его против морских разбойников, предпринял экспедицию в Кадикс. Собранный для этой цели флот состоял всего лишь из 9 военных и 73 коммерческих судов; он был настолько плохо укомплектован и вооружен, что потерпел полнейшую неудачу. Командующий флотом и многие командиры оказались никуда не годными, столкновения и аварии были обычным явлением. Дисциплина до такой степени пала, что 2 корабля с 300 солдатами дезертировали и принялись за морские разбои. Отвратительная пища и скверное обмундирование породили большую смертность среди матросов. Вот до чего опустился флот, победивший 37 лет тому назад Армаду.

Два следующих похода к западному побережью Франции в 1627 и 1628 гг. прошли при таких же обстоятельствах; к тому же собственники судов не получали плату за них, а личный состав – жалованье; в те времена нередко говорили, что лучше идти на виселицу, чем служить в королевском флоте. Казенные деньги растрачивались временщиком Бэкингэмом, а после его убийства в 1628 г. – его последователями; казна была истощена, а флот в совершенном упадке. В 1627 г. Ришелье предпринял осаду главной опоры гугенотов – Ла-Рошели; Англия выслала под начальством герцога Бэкингэма флот, прибывший туда 11 июля и немедленно занявший весь остров Ре, за исключением цитадели. По энергичному настоянию кардинала все суда ближайшего побережья были вооружены, и только это позволило цитадели удержаться против англичан. Когда победа склонилась на сторону французов, и им совместными усилиями удалось вернуть себе остров Ре, англичане принуждены были с величайшей поспешностью посадить свои войска обратно на суда; в ноябре Бэкингэм вернулся в Англию, потеряв более чем 6000 человек.

Ришелье приказал запереть Ла-Рошель со стороны моря дамбой; работа эта, крайне трудная, в конце концов удалась благодаря неимоверной энергии. В мае 1628 г. еще более сильный английский флот был отправлен на помощь Ла-Рошели, но через несколько недель и он вернулся, не добившись никаких результатов.

В конце сентября того же года английский флот снова появился под начальством Линдзея в составе 140 кораблей с 6-тысячным десантом. Попытка пробить при помощи особо для этого устроенного судна брешь в дамбе, сопровождаемая нападением всего английского флота, и, наконец, атака брандеров не удались; и адмиралу Линдзею вскоре пришлось вернуться на родину, ничего не достигнув.

Ла-Рошель вынуждена была вскоре сдаться, хотя при энергичной поддержке англичан он могла бы еще держаться.

Несколько лет все шло также. Дюнкиркские и мавританские корсары действовали почти без всякой помехи. Некоторые честные и смелые адмиралы открыто высказывали свое негодование, не говоря уже о судовладельцах и коммерсантах; торговля и торговые сообщения были почти сведены на нет.

Тогда Карл I в 1634 г. ввел закон о «корабельных деньгах» (ship money) – по этому закону прибрежные города, поставлявшие суда для королевского флота, обязывались вносить вместо этого деньги в государственное казначейство, а строило и снаряжало суда уже само государство. Эта мера вызвана была постоянной неисправностью прибрежных городов и очень плохим качеством поставляемых ими судов. Закон был проведен без согласия парламента, и это дало повод к беспорядкам, которые привели потом к восстанию против короля и к его казни.

Управление флотом оставалось столь же плохим, как и прежде, но благодаря «ship money» могли строиться новые суда. За время царствования Карла I было построено 40 кораблей, из них 6 – 100-пушечных. В это время были созданы некоторые важнейшие типы судов.

Покровительствуемый Карлом I кораблестроитель Петт построил в 1636-37 гг. в 21 месяц первый корабль Sovereign в 1520 тонн; он был спроектирован как 90-пушечный, но по приказу короля установили 102, все бронзовые: 28 – в нижней, 30 – в средней, 26 – на верхней батареях и 18 – на верхней палубе. Корабль оказался перегруженным, а так как он был мало устойчив, его пришлось переделать в двухдечный корабль с 86 орудиями. Он принимал участие во многих сражениях до самого конца столетия и в 1696 г. сгорел.

Далее был выработан для борьбы с морскими разбойниками тип небольших судов, так называемых lions whelps (львята) или просто whelps, в 185 тонн с 14 орудиями (62 фута длины по килю, 25 футов ширины), двухдечных с полным парусным вооружением, предшественников шлюпа или корвета. Они, однако же, оказались недостаточно быстроходными и вообще неудачными (2,5 : 1 – неправильное отношение, соответствующее тогдашним коммерческим судам).

Наконец, чтобы прекратить деятельность дюнкиркских корсаров, в 1646 г. были построены по образцу их судов три крейсера типа «Adventure», в 340-390 тонн с 32-38 пушками (отношение длины к ширине от 3,4 : 1 до 3,5 : 1). Нововведение это дало превосходные результаты, хотя и эти суда были перегружены парусным и артиллерийским вооружением. Таким путем английский флот приобрел быстроходные суда с одной крытой батареей – то были первые фрегаты («Constant Warwick», построенный в 1646 г. для каперства, иногда ошибочно называют первым фрегатом; его водоизмещение 379 тонн, 30 орудий, соотношение длины и ширины – всего 3,3 : 1).

Название «фрегат» происходит из Средиземного моря, где так назывались быстроходные галеры. Таким же именем еще раньше в Англии назывались небольшие быстроходные яхты; с 1646 г. установилось название «фрегат» для судов с одной только крытой батареей.

Фрегаты оказались столь полезными, что число их быстро возросло; в следующие 7 лет оно увеличивалось до 60. Их боевое значение сказалось в последовавших вскоре больших морских войнах с лучшей стороны.

В то же время Ришелье положил основание французскому флоту. Еще в 1625 г. Людовик XIII должен был нанимать суда для блокады Ла-Рошели; с 1620 г. управление флотом перешло в руки Ришелье. Недостаток в верфях и судостроителях понудил его строить суда и покупать их готовыми в Голландии. Карл I приказал своему адмиралу, находящемуся в Доунси, уничтожать новые французские суда при их следовании из Голландии. Однако в 1631 г., уже через 5 лет, Франция обладала 39 кораблями по 200-900 тонн, всего 16 800 тонн с 1400 орудиями, из них лишь 12 голландского происхождения; их вооружение было легче, чем у англичан. Из этих судов 12 сильнейших базировались на Бресте. В 1639 г. французы имели в Канале 40 судов и 10 брандеров. В 1644 г. их флот насчитывал 30 больших судов, 27 меньших и 11 брандеров. Самый большой корабль «Couronne», свыше 1800 тонн, приравнивался современниками к английскому «Royal Sovereign». Несмотря на свою величину, он отлично ходил под парусами, возбуждая всеобщее удивление. «Couronne» был вооружен 72 орудиями, поставленными на расстоянии 11 футов друг от друга, – команды было 600 человек; высота грот-мачты 216 футов.

Ришелье положил основание постоянному офицерскому составу и учредил морское училище для дворян. Комендоры, в числе 200, получили для обучения особую организацию. Наряду с этим Ришелье обратил внимание на постройку верфей, организацию судостроения, оборону побережья, вверенную особым адмиралам и т. п.

При Мазарини наступила реакция. Главным образом она отразилась на офицерском составе, который сильно ухудшился; протекция стала играть первенствующую роль.

Только одно морское учреждение оставалось неизменным – галерный флот Средиземного моря, который был учрежден в XV столетии и существовал почти 150 лет. Мы неоднократно упоминали о его организации и деяниях. Часто сильные отряды галер появлялись даже в Канале и принимали участие в сражениях парусных флотов. В 1748 г. управления галерным и парусным флотом были соединены, после чего галерный флот вскоре окончил свое существование даже в Средиземном море.

Таким образом, и во Франции, более склонной к систематичности, в середине 17-го столетия не было еще постоянной и прочной организации морских сил. Французский флот мог в 1639 г. начать военные действия, в то время как английский флот, несмотря на вновь выстроенные суда, был в очень плохом состоянии. В Англии вскоре начались междоусобные войны, но Ришелье умер, Людовик XIV был еще ребенком, а Мазарини слишком осторожен и слишком заинтересован исходом 30-летеней войны и приобретением германской территории, чтобы заниматься флотом; при нем развитие флота пошло назад. Воссоздателем французской морской силы следует считать Кольбера. В 1661 г., в начале своей деятельности, он мог 150 английским судам противопоставить лишь 20 годных к плаванию французских судов. Поэтому и первый французский трехдечный корабль, который благодаря соревнованию с Англией был заложен вскоре после появления «Sovereign», оказался готовым лишь в 1657 г. Со стороны Франции ничто не мешало развитию морской силы Англии, опасность ей грозила со стороны Нидерландов.

Как уже упоминалось в истории Ганзы, морская торговля Голландии с Балтийским морем стала интенсивно развиваться с начала XVI столетия. Карл V покровительствовал нидерландской торговле с Испанией, благодаря чему ее суда посещали и Средиземное море и испанские колонии в Африке и Америке. Из Балтийского моря вывозилась рожь, которая обменивалась в голландских портах на испанскую соль и т. п. Голландские купцы и шкипера, более образованные, скромные и надежные, чем их иностранные соперники, завоевали себе первенствующую роль; голландский флаг, благодаря богатству и предприимчивости нации, стал на мировом рынке вытеснять другие. На востоке голландское судоходство и торговля установили почти что монополию; в 1634 г. из 7500 голландских судов 6000 поддерживали сношения с Балтикой. Антверпен, а позднее Амстердам, после открытия морского пути в Вест-Индию стал главным портом Европы.

Голландцы организовали в широком масштабе рыбный промысел, доходы от него постоянно росли; в 1562 г. провинции Голландия и Зеландия одни только обладали 600 рыболовными судами, в 1601 г. они имели уже 1500 судов исключительно для сельдяного промысла. Соль ввозилась из Испании и южной Франции.

Население маленькой страны было чрезвычайно густо, всюду царило благосостояние, жители отличались сильным национальным чувством, независимым и самостоятельным характером, поэтому протестантство нашло среди них благодатную почву. В последнем и крылась причина восстания против испанского ига. Средства для оказания в течение 40 лет сопротивления величайшему из государей того времени эта маленькая страна черпала из своего господства на море. Морские гезы держали водные сообщения в свои гавани всегда открытыми, а неприятельские – закрытыми. Когда в 1584 г. пал Антверпен, в те времена самый значительный порт северо-западной Европы, гезы заблокировали Шельду, поэтому все сообщения пошли через Амстердам и Роттердам, куда переселились многие коммерсанты. Даже в это смутное время морская торговля Голландии постоянно росла. Например, в 1589 г. в Амстердам приходило в неделю до 600 судов с хлебом из Балтийского моря, в 1601 г. в 3 дня из Амстердама в Балтику уходило более 800 судов с солью и т.п.

В 1588-1595 гг. ценность денег в Голландии значительно упала вследствие ввоза серебра из Испании; цены удвоились, что было прибыльно для Голландии при ее больших финансовых оборотах; этому немало способствовала неограниченная свобода торговли. Таможенные ограничения исчезли, провинции и города стали совершенно самостоятельными. Все это возбуждало ревность Англии; Елизавета старалась, как только могла, мешать голландской торговле.

К концу XVI столетия участились плавания в Ост-Индию. В 1602 г. несколько торговых фирм соединились в общее предприятие, существующее и поныне – «Maatschapij», к которой примкнули самые смелы мореплаватели и самые искусные коммерсанты. Они основали в Зондском море большое колониальное государство, а в Индии устроили множество поселений. Другие компании основали в Северной Америке в 1613 г. Нью-Йорк.

По окончании 42-летней войны с Испанией Голландия в 1609 г. расцвела наиболее пышно. Англия в тот момент была слаба на море и ничего не предпринимала для развития своей торговли. Франция не обзавелась еще флотом, северные государства были заняты вечными войнами между собой, а Ганза уже пришла в упадок. Положение голландского коммерческого судоходства в те времена может быть сравнимо с английским в XIX столетии – полнейшая свобода торговли дала возможность Амстердаму и Роттердаму сделаться центром трансатлантической торговли.

Этих успехов Голландия достигла, конечно, не только мирным путем; она их добилась силой своего флота. Голландцам не только приходилось завоевывать свои колонии, но и защищать их от морских разбойников и ревнивых конкурентов, каковыми являлись (как прежде Ганза) все морские державы. Поэтому все их купеческие суда были хорошо вооружены и хорошо укомплектованы командой, плавали они обыкновенно совместно. Часто случались морские бои между отдельными судами и отрядами. В сражениях с испанцами и португальцами голландцы чаще всего оставались победителями.

Так, например, в конце XVI столетия голландский флот из 73 судов с десантными войсками опустошил Канарские острова, после того как голландцам не удалось напасть неожиданно на испанские берега. В 1606 г. голландцы забрали богатую добычу на берегах Испании, однако другая их эскадра потерпела там же поражение. В следующем году голландской эскадре из 26 вымпелов удалось уничтожить испанскую эскадру той же численности на рейде Гибралтара; все это немало послужило к упрочению славы голландского оружия и к укреплению международного престижа Голландии.

Труднее всего голландцам было в своей стране, так как основанное в 1583 г. герцогом Пармским дюнкиркское адмиралтейство высылало каперов для подрыва их морской торговли и рыбных промыслов. Дюнкирк во всем последующем столетии играл большую роль в истории Голландии. Выгодное положение в самой узкой части пути между Северным морем и Каналом, естественная защита благодаря впереди лежащим отмелям, богатая местность в тылу, предприимчивость морского населения – все это сделало Дюнкирк бичом для соседей. После 12-летнего перемирия в 1621 г. снова вспыхнула война. Теперь голландским (и английским) торговым компаниям приходилось сражаться не только вдали от родины, но и противопоставлять неприятелю все имевшиеся морские силы в непосредственной близости своих побережий. В 1621 и 1625 гг. еще предпринимались, как и прежде, морские походы в Испанию, но чаще всего морские сражения имели место в Канале и в Средиземном море.

И здесь в первую очередь нужно было бороться с почти самостоятельным Дюнкирком. Адмиралтейство строило все более мощные суда, разбогатевшее от разбоев население посылало все больше кораблей на свой выгодный промысел; образовалось опасное гнездо, которое следовало уничтожить, тем более, что оно препятствовало и сухопутным операциям.

В 1634 г. там находился 21 королевский корабль, из которых некоторые имели до 40 орудий, и еще около дюжины частных военных судов. Число первых оставалось почти неизменным, лишь их вооружение в следующем столетии сделалось сильнее, количество же частных судов увеличилось почти вдвое. По сравнению с голландским флотом, состоявшим из 100 судов, из которых, однако, только двенадцать имели более 30 пушек, дюнкиркские корабли представляли очень внушительную силу. Хотя эта эскадра была вдвое меньше голландской, зато она была сосредоточена на одной базе, тогда как Голландия должна была защищать свой рыбный промысел в Северных морях, что требовало большого количества судов. Более трети своих кораблей голландцы должны были выделить на блокаду Дюнкирка, чтобы оградить свое судоходство и морскую торговлю от нападения корсаров.

Благодаря энергии, прекрасному знанию морского дела и жажде наживы дюнкиркских корсаров эта блокада была, в особенности во время продолжительных штормов и в темные ночи, мало действенной. Около 1635 г. добыча дюнкиркцев в течение 3 лет превосходила 12 миллионов гульденов.

Казна и частные лица пришли на помощь, образовалось снова нечто вроде прежних морских гезов, что доставило голландцам ряд успехов. Лишь в 1646 г., когда Дюнкирк был взят французами при поддержке голландского флота, прекратились на время морские разбои, столь мешавшие торговле.

Упомянем еще один выдающийся успех голландского оружия: в 1631 г. на реке Шельде, в время ночного нападения, был почти уничтожен испанский флот, базировавшийся в Антверпене, состоявший из 90 небольших, но сильных судов, предназначавшихся для операций на севере Голландии. Удалось спастись лишь десятой части испанских кораблей.

Все прибрежное население Голландии постепенно приучилось к морской войне; появлялись выдающиеся морские вожди, такие как Гейн, Тромп старший, Рюйтер.

Мартин Тромп Старший родился в 1597 г. в Бриеле (в устье реки Маас) в семье морского офицера. 9-ти лет он пошел в плавание и с 11 до 19 лет был в плену на небольшом английском капере. По возвращении на родину он 21 года был произведен в офицеры и уже двумя годами позже назначен командиром. В 40 лет он получил звание адмирал-лейтенанта; это был всеми уважаемый талантливый и смелый флотоводец.

Соединенные Провинции не обладали одним общим флотом, так как не было и единой сильной центральной власти: отдельные провинции Голландии и Зеландии имели каждая свои вооруженные суда. Последние уступали английским в величине и силе вооружения. Они были легче построены и вследствие этого хуже выдерживали артиллерийский огонь неприятеля. Для плавания в мелких прибрежных водах голландцы строили свои суда плоскодонными, что не позволяло им ходить круто к ветру. Более же всего мешало Голландии отсутствие определенной организации и, следовательно, возможности быстро, целесообразно вооружать свои суда; весьма чувствительно сказалось отсутствие сплоченного офицерского состава.

Слабую попытку к основанию постоянного офицерского состава мы находим в 1626 г. под давлением набегов дюнкиркских корсаров. С того времени Адмиралтейство имело ряд опытных капитанов; старейшие из них, командовавшие отрядами, имели звание коммодора. Командиры конвоиров назывались extraordinaris kapiteinen, в противоположность прочим, называвшимся ordinaris.

Только по особому постановлению Генеральных Штатов, в случае особых обстоятельств, все суда отдельных провинций соединялись в единый флот и выбирался главнокомандующий с вице– и контр-адмиралом (шаутбенахт).

Офицеры и команды составленных часто ad hoc эскадр не были чужды своему делу, так как с последней четверти XVI столетия большим отрядам приходилось часто оперировать, главным образом, у своих побережий. К тому же служба на больших вооруженных орудиями купеческих судах и многочисленных каперах имела много общего с таковой на военных судах, особенно на кораблях, ходивших в Ост– и Вест-Индию. С увеличением тоннажа судов команды становились все более подготовленными в военном деле.

До некоторой степени общее управление делами флота было сопряжено с должностью штадгальтера, которому с 1597 г. как генерал-адмиралу были подчинены отдельные адмиралтейства. Это послужило поводом к уничтожению между 1627-1665 гг. должностей двух адмирал-лейтенантов (для провинций Зеландии и Голландии). С тех пор назначался лишь один адмирал-лейтенант, который носил титул «Лейтенант-Адмирал Голландии и Западной Фрисландии» и состоял при роттердамском Адмиралтействе. Кроме того, Зеландия и Голландия имели еще по одному вице-адмиралу, а впоследствии и контр-адмиралу (шаутбенахт).

Нидерланды в 1642 г. имели флот из более чем 140 судов, из них около двенадцати свыше 400 тонн с 32-57 орудиями и 140-240 человеками команды (из которых около четверти были солдатами). Существовал лишь один двухдечный корабль, водоизмещение которого, однако же, было не более 600 тонн; эти суда были только летом в плавании, на зиму их разоружали. После конца 30-летней войны число действовавших летом судов было сокращено до 40. С заключением мира начался и упадок на всех поприщах военно-морского дела; правительство стало проникаться прежним меркантильным духом.

Испания послала через Канал флот в Швецию, состоявший из шестидесяти семи больших 68-17-пушечных кораблей – всего 1700 орудий и 24000 человек команды. Христиан IV был в союзе с Испанией, поэтому испанцы намеревались посадить в Дании вспомогательные войска на суда и совместно с датским флотом сделать высадку у Стокгольма. Голландцы решили не пропускать испанский флот. Они собрали 20 судов под командой Тромпа Старшего, с которыми он несколько раз атаковал врага около Дувра (16 и 17 сентября); голландцы обладали лишь 2 кораблями с более чем 32 орудиями (54 и 46).

Испанский адмирал Окендо имел приказание не принимать боя и в случае встречи с неприятелем отступать к английским берегам. Он направился в Доунс, где стал на якорь. Там в это время постоянно находилась английская эскадра, которая насчитывал 34 корабля под начальством адмирала Пеннингтона.

Тромп блокировал испанцев в течение многих недель, постоянно получая подкрепления. Окендо не решался выйти, английский адмирал грозил обрушиться на того, кто первый начнет бой. На самом же деле он получил приказание от Карла I в случае сражения в Доунсе, следовательно, в английских водах, стать на сторону того, кому улыбнется счастье. Вот до какой степени опустился английский флот!

Когда эскадра Тромпа была доведена до 95 кораблей (из них много малых) и 11 брандеров (с 8000 команды), было получено приказание перейти в наступление. Для этого Тромп разделил свой флот на 6 отрядов. Один под начальством де-Витта должен был наблюдать за английской эскадрой, остальные пять предназначались против испанцев. Головной корабль должен был вести против испанского главнокомандующего Окендо сам Тромп; следующий вел Эвертсен, получивший приказание напасть на португальского адмирала.

Несколько дней Тромпу мешал восточный ветер; в ночь на 21 октября ветер от N перешел в NW: Тромп немедленно начал атаку. Он повел все свои 6 отрядов в строе кильватерных колонн полным ходом, дабы не дать испанцам времени построиться. План удался вполне; испанцы обрубили якорные канаты, не успели выстроить линию, многие суда сталкивались друг с другом, не менее 22 кораблей выбросились на берег. Последние подвергались усиленному обстрелу со стороны голландцев, несмотря на то, что английские береговые батареи их пробовали защищать как находящихся на английской территории; окончательно они были (за исключением 5) уничтожены брандерами. Эвертсен тем временем сражался с португальским флагманским кораблем La Teresa, самым большим кораблем флота. Артиллерийский огонь не имел на него большого влияния, так как корабль был прочно построен; для абордажа он оказался слишком высоким, да и команды на нем было много. На него направили пять брандеров, из которых два достигли цели; корабль загорелся и взорвался, спаслось всего лишь около 200 человек. Флагманский корабль галицийской эскадры столкнулся с другим испанским кораблем, оба сильно пострадали и потом сдались.

40 судов было уничтожено или захвачено, один Окендо с дюжиной кораблей выбрался, обогнув мыс Северный Сэндхенд, в открытое море и пошел в Дюнкирк: там впоследствии собралось еще несколько судов. Испанцы потеряли около 7000 человек, из низ 1800 пленными. Тромп привел в Голландию 14 призов. Ему эта победа стоила всего одного корабля и 100 человек команды.

Адмирал Пеннингтон не исполнил приказание своего короля и стрелял по нападающим голландцам, но, видимо, безрезультатно; огонь англичан не имел никакого влияния на исход сражения, так как де-Витт на него даже не отвечал.

Поведение испанцев напоминало времена Армады 50 лет тому назад; но теперь им было категорически запрещено вступать в бой и приказано идти под защиту прежнего врага. Несмотря на полную вероятность нападения именно там, Окендо не принял никаких мер, чтобы обезопасить свой флот; он дал себя застигнуть врасплох на якоре – отсюда полнейшее поражение.

Тромпу должно быть поставлено в заслугу его лихое нападение. Не обращая внимания ни на английскую территорию, ни на английский флот, он смело пошел вперед и притом под всеми парусами – неожиданность имела решающий успех. Разделение его флота на 6 отрядов, соответственно числу испанских эскадр, а также для наблюдения за англичанами, было, при большом количестве его судов, очень целесообразно.

Голландия правильно использовала свой выдающийся успех у Доунса в течение ближайших лет, помогая Португалии в ее восстании против 60-летнего владычества Испании. В 1641 г. к испанским берегам была послана эскадра из 20 судов под начальством адмирала Гизельса. Нападение на флот, везший из Америки серебро, не удалось, так как португальский и французский флоты не подошли вовремя к месту сражения. Голландцы, после упорного боя вблизи Лиссабона, должны были отступить перед сильнейшим испанским флотом; исправив свои повреждения в Лиссабоне, они направились в обратный путь.

В этой голландской эскадре мы видим Михаила де Рюйтера впервые в должности контр-адмирала; здесь он окончательно укрепил за собой репутацию блестящего моряка. Принц Оранский обратил внимание на этого лихого капитана коммерческого корабля, перевел командиром в военный флот и вскоре предоставил ему должность третьего адмирала, то есть шаутбенахта. Мужество и образцовое маневрирование Рюйтера в последнем сражении дали первое доказательство его выдающихся способностей как флотоводца; только благодаря его храброму нападению, послужившему примером многим другим командирам, голландцы не потерпели тяжелого поражения. Каждый из противников лишился двух кораблей; Рюйтер со своим флагманским кораблем дважды выходил из строя, чтобы заделать пробоины в корпусе.

По возвращении на родину Рюйтер снова покинул военную службу и 9 лет командовал в дальних и внутренних плаваниях коммерческими судами различных компаний.

Голландия же в последние годы была принуждена не раз сопровождать торговые флоты в 800-900 судов, идущие в Балтийское море, эскадрами, доходившими до 40 вымпелов.

Во второй части моего труда коротко упоминалось о конвоировании. Расцвета оно достигло в обоих последующих столетиях, начиная с середины 17-го до середины 18-го. В этот период времени конвоирование приняло необычайные размеры и в экономической жизни страны, а также в военно-морской истории приобрело совершенно особенное значение.

Подобная организация наблюдалась в древности у римлян и у греков. На севере уже в XIII столетии суда обычно соединялись в большом числе для совместного плавания. Эрнст Баашам в своем сочинении «Hamburgs Convoy Schiffahrt und Convoy Wessen» указывает, что уже в 1603 г. существовали точные правила для таких совместных плаваний.

О первом немецком корабле, предназначенном специально для конвоирования, то есть для сопровождения в целях безопасности коммерческих судов, упоминается в 1494 г. В последующем столетии часто употреблялись для той же цели застрахованные и перевооруженные коммерческие суда.

Основанное в 1623 г. в Гамбурге «Адмиралтейство» вскоре выпустило «Admiralschaftsordnung» – постановления, каким образом коммерческие суда в будущем должны сами защищаться от морских разбойников и плавать соединенно.

Такое соединение кораблей, выбиравших для предстоящего плавания себе «Адмирала», было, конечно, добровольным.

Около 1350 г. в Англии, а также в 1400 г. в Нидерландах и в 1500 г. во Франции государство выеляло военные суда для конвоя. Действительного значения и твердой организации «конвои» достигли лишь после 1600 г. Все морские державы были вынуждены следовать этому установлению, если не желали лишиться своих судов и своей морской торговли; большая польза организации сказывалась немедленно и повсюду. Дания, и даже маленький Бранденбург, могут служить красноречивыми примерами: их торговля расцвела лишь после организации правильной конвойной службы.

Постоянно возраставшая в XVII и XVIII столетии опасность плавания по всем морям как одно из следствий нескольких больших морских войн придавала конвойному делу большое значение; регулирование конвойной службы стало одной из важнейших задач государства. В Германии она лучше всего была организована в Гамбурге. Голландия распространяла свои конвойные плавания до России и Леванта, и даже до Молукских островов.

Предназначенные для конвойной службы суда по внешнему виду и по вооружению существенно не отличались от собственно военных судов, однако же не только на бумаге и в организационных вопросах, но и вообще почти всегда их резко отделяли от последних, хотя везде для конвоирования употреблялись настоящие военные суда.

Нижеприведенное описание конвойного дела маленького государства, не обладавшего военным флотом, может наглядно показать значение конвойного дела и служить примером его организации.

Когда опасность от мавританских пиратов, жителей северо-африканских турецких владений (Марокко, Алжир, Тунис, Триполи), простиравших свои морские разбои далеко на север, стала угрожать устьям Эльбы, в Гамбурге создалась прочная организация для борьбы с пиратами. Задуманный в 1660 г. план был приведен в исполнение двумя годами позже, когда у самого устья Эльбы 2 алжирскими корсарами было взято 8 гамбургских судов, шедших в Испанию.

Было создано «Адмиралтейство», которое тотчас же настояло на приобретении двух конвоиров. Граждане и купечество разделили между собой стоимость найма, вооружения и снабжения двух подходящих судов. Одновременно было заложено два корабля по чертежам голландских фрегатов; эти чертежи были добыты судовладельцем капитаном Карпфангером от адмирала де Рюйтера, под руководством которого он в шестилетних плаваниях получал свое военно-морское образование.

Такой образ действий был вызван отказом Англии и Голландии включить Гамбург в соглашение, достигнутое ими с мавританскими северо-африканскими государствами. Голландия после долгих переговоров окончательно отказалась принимать гамбургские суда под защиту своих конвоиров. Оставалось лишь одно – действовать самостоятельно; обеспечение собственного кредита этого настоятельно требовало.

Благоприятно было для Гамбурга, что мавры вскоре нарушили соглашение и западные государства принуждены были в Средиземном море и Атлантическом океане держать военные корабли и организовать конвои. При желании сохранить не только свою, но и международную (главным образом голландскую) очень обширную морскую торговлю с Гамбургом, оставалось только, как постановило адмиралтейство в 1663 г., обзавестись конвоирами.

Итак, желание обезопасить себя от пиратов послужило основанием к организации конвойного дела; оно стало необходимым, кроме того, и из-за угрозы морским путям вследствие больших морских войн, а также из экономических соображений. Конвоирование устраивалось в Гренландию, Англию, Испанию и Средиземное море; за пять лет имело место до 4 таких плаваний; обыкновенно их было меньше; последнее плавание относится к 1746 г.

Интересно, что намерение построить третий конвойный корабль не осуществилось из опасения озлобить Англию и Голландию, которые с давних времен крайне ревниво смотрели на выгоды, получаемые во время их войн Гамбургом. Пришлось ограничиться частными конвоирами, делая до двух плаваний ежегодно. Лишь в 1691 г. был построен третий конвоир, носивший название «Admiralitat von Hamburg».

Знаменитейшим из всех капитанов-конвоиров был назначенный на этот пост в 1674 г. Карпфангер. Он родился в 1623 г., был многолетним членом адмиралтейства и имел большие заслуги в конвойном деле. Карпфангер, в виде исключения, по назначении получил звание адмирала; на торжественном заседании первый бургомистр города поднес ему шпагу и адмиральский жезл. Позднее должности капитанов начали продавать подходящим лицам.

Карпфангер одержал у устья Эльбы победу над пятью дюнкиркскими каперами, двух из них он потопил своим огнем, трое ушли. Этим он спас торговый флот, шедший из Гренландии с ценностями на несколько миллионов. Ловкое маневрирование при нападении, равно как и блестящая военная подготовка личного состава на его «Леопольде I» (Leopoldus Primus) доставили ему победу.

Перед Кадиксом он отобрал у трех турецких корсаров из Алжира их добычу – две испанских галеры с серебром, за что в Мадриде ему было устроено чествование испанским королем.

Карпфангер погиб 10 октября 1683 г. во время пожара и гибели своего корабля «Wapen von Hamburg»; погребение его было обставлено исключительно пышно. Как ученик Рюйтера, о котором последний был высокого мнения, он, наверное, проявил бы себя выдающимся морским вождем, если бы Германия в то время обладала флотом.

Бремен, Эмден и Любек также устраивали плавания с конвоями, имевшие, однако же, лишь второстепенное значение, обыкновенно не дальше, чем в Англию. Главным образом, они патрулировали устья рек Везер, Эмс и Траве. Корабли городов Северного моря часто примыкали к гамбургским и чужим конвоям, хотя и обратное тоже иногда имело место. Шедшие под одним конвоем германские и иностранные суда имели документы различных наций.

Подобно иностранным судам, примыкавшим к немецким конвоям, немецкие суда присоединялись к чужим конвоям, осбычно к голландским. Во всех случаях конвоиры выдавали идущим под их защитой коммерческим судам особые сигнальные листы, хотя бывали случаи, что их имела лишь четвертая часть кораблей. Голландские плавания с конвоирами организовывались обыкновенно амстердамским адмиралтейством или голландским резидентом в Гамбурге; они служили для пересылки не только товаров, но и солдат, матросов и военных припасов.

Иногда случалось, что конвоиры, то есть посланные государством суда, подвергались досмотру каперов, а также чужих военных судов; особенно отличались в этом направлении (по отношению к маленьким каботажным конвоирам) дюнкиркские каперы и английские военные суда. Часто одиночные корабли и конвои присоединялись к другим конвоям, встреченным на море; гамбургским командирам конвоиров было предписано идти навстречу таким соединениям. Таким образом, образовывались большие отряды, которые чувствовали себя в сравнительной безопасности от корсаров и неприятельских судов. Число кораблей доходило иногда до нескольких сотен. С 1654 г. начали заключаться международные соглашения о взаимной поддержке.

Церемониал, заключавшийся в салютах военным кораблям, конвоирам, крепостям, в спускании флагов и парусов, равно как в визитах и т. п., часто был поводом к недоразумениям и, несмотря на попытки международного урегулирования, этот вопрос никогда не был окончательно решен.

В истории и развитии морского церемониала отношения судов к своим конвоирам играют большую роль. Так как во всех таких случаях надлежало защищать честь своей нации, то благодаря произволу многих командиров (особенно английских военных кораблей) часто имели место недоразумения и ссоры. Особенно невыгодно было положение судов маленьких государств, таких как Гамбург, не обладавших никакой военной силой. В этом отношении гамбургские командиры конвоиров Брекес и Шредер выказывали себя с лучшей стороны. Например, первый сумел настоять перед губернатором Кадикса, чтобы ему ответили на салют в 13 выстрелов равным числом, так что испанцы были вынуждены дополнительно досалютовать 6 выстрелов. Португальские, голландские и даже английские военные корабли отвечали иногда равным числом выстрелов на салют гамбургских судов. В Кадиксе Брекес однажды нарочно ответил на салют датского фрегата в 11 выстрелов только 9 выстрелами, а в Канале не спустил перед английским военным кораблем, кроме вымпела, еще и брамселя, несмотря на категорическое приказание. Капитан Шредер при проходе мимо Глюкстадта не спустил вымпела, как это настоятельно требовалось датчанами; на открытый за это по нему огонь он не обратил никакого внимания.

На порученных их надзору судах командиры конвоиров наблюдали за внешним порядком и, в случае какого-либо неповиновения, чинили расправу – будь то в своих или иностранных гаванях.

Нападение голландцев на флот дружественной державы в английских водах прошло безнаказанно, так как разлад во внутренней политике Англии становился все острее и в 1642 г. привел к гражданской войне. Флот долго оставался нейтральным, но впоследствии, вместе со всеми приморскими городками, принял сторону Парламента. Под начальством адмирала Баттена он высоко держал престиж Англии; Баттен захватил шведскую эскадру за отказ спустить марсели перед английским адмиралом. После пленения Карла I (1647) положение дел изменилось: флот взбунтовался, и Баттен с частью своей эскадры (11 судов с 220 орудиями и 1210 человек команды) перешел на сторону принца Уэльского (Карла II) в Голландию. Попытка побудить, при помощи этой эскадры, стоявший в Доунсе английский флот к переходу на сторону роялистов не удалась; она послужила лишь началом ряда военных действий на море, в которых приняли участие, с одной стороны – принц германской крови, с другой – один из самых блестящих английских флотоводцев.

Принц Рупрехт Пфальцский был сыном курфюрста Пфальцского и короля Богемии, который после Белогорской битвы, близ Праги, 8 ноября 1621 г. потерял свой трон. Будучи со стороны матери внуком Карла I, Рупрехт (или Руперт) отправился в Англию, где во время междоусобной войны храбро сражался за своего дядю. Затем он переселился во Францию и, наконец, предложил принцу Уэльскому (в Голландии) взять его на службу во флот. Он принял начальство над маленькой эскадрой, продал одно из судов, чтобы на вырученные деньги вооружить остальные корабли, и ушел в море для действий против Парламента и оказания поддержки Ормонду в Ирландии.

В Дуврском проливе Руперт смело проскочил сквозь английский флот, захватил один английский фрегат, пошел затем к островам Сцилли и сделал их базой для каперов, оставив сильный гарнизон в замке Сен-Мэрис. Норманские острова также были в руках роялистов. Английская морская торговля, подвергаясь нападениям с этих двух архипелагов, сильно страдала. Сам Руперт не остался на островах Сцилли, а пошел со своими кораблями дальше в Кинзал (Ирландия), где с большим успехом занялся каперством: он захватывал суда всех наций, а вырученные деньги передавал, поскольку они не были нужны ему самому – принцу Уэльскому.

В виду плачевного состояния английского флота Парламент решил реорганизовать его подобно тому, как Кромвель раньше реорганизовал армию, с которой впоследствии одержал свои победы под Марстон Моором (1644) и Несби (1645). Это сложное дело было поручено трем армейским полковникам, отличавшимся в сухопутной войне; одновременно они были назначены «Generals and Admirals at Sea» и «Commissioners of Navy». Наиболее выдающимся из них оказался Роберт Блэк. Однако не только нападения отряда Руперта и засевших на норманских островах и на островах Сцилли роялистов привели к необходимости реорганизовать флот – вся торговля Англии пришла в полный упадок, а Кромвелю нужны были большие средства для проведения своих планов, которые ему могла дать лишь морская торговля. Нужно было как можно скорее выйти из затруднительного положения, иначе вся Англия обратилась бы против его режима, который многими государствами еще не был признан. Эти обстоятельства заставляли правительство настаивать на скорейшей реорганизации морских сил.

Блэк родился в 1599 г. в Сомерсетшире (южнее Бристоля) и происходил из состоятельной семьи. Он был старшим из 13 сыновей; тихий, задумчивый, рано проявивший недюжинные способности Блэк 16-ти лет перебрался в Оксфорд, где оставался 9 лет до смерти отца. Юноша прилежно занимался науками, а досуг уделял спорту. То было время живейшей религиозной жизни страны; Генрих VIII порвал отношения с папством, главным образом, из-за политических и личных причин; царствовавшая после него Мария Кровавая была ярой католичкой, а Елизавета – нейтральной. Протестантство пустило в народе глубокие корни, всецело господствовало в Шотландии и распространялось все шире в Англии. В последней различали: англиканство (государственная религия), близкое католичеству и имевшее много приверженцев; пресвитерианство – резкая противоположность католичеству, но в общем умеренная религия и, наконец, пуританство, последователи которого, строгие кальвинисты, презирали театр, танцы, роскошь и т. п. К последним принадлежали Кромвель и Блэк. В 1625 г. Блэк вернулся в семью, занялся отцовским имением, которое было запутано в долгах, и начал заботиться о многочисленной родне. Небольшого роста, коренастый, простой в обращении, бесстрашный, с железной волей, способный, ученый, полный сарказма, Блэк заслужил всеобщее уважение. Он жил как помещик до начала гражданской войны; затем воевал на стороне Парламента, принимал участие в войнах на западе, выказал себя бесстрашным кавалеристом, действовавшим всегда удачно, и был за отличие назначен командиром полка, так же как и принц Руперт. Он отличился при защите Бристоля; позже, когда положение на западе казалось безнадежным, лично повел с сотней людей с изумительным успехом оборону маленького, слабо защищенного приморского города Лейм (на южном берегу, между Стартом и Портлендом) против целой армии неприятеля. Сначала казалось невозможным удержать этот городок, но он все-таки устоял, хотя и исключительно благодаря поддержке флота. Далее Блэк проявил себя при защите Туантона, взятого им врасплох. Он сохранил весь запад Парламенту и считался самым выдающимся военачальником после Кромвеля.

От последнего он, однако же, отличался коренным образом чистотой и широтой своих убеждений, полнейшим бескорыстием, честностью и прямотой. Он был идеалом деятеля, отдавшего все, чтобы служить родине. Блэк не разделял хитрой политики, которую вел тогда Кромвель, не воспользовался своим местом в парламенте, куда был выбран, и был против насильственных мер правительства. Поэтому Кромвель не доверял Блэку и распустил его войско прежде, чем покончил с Карлом I.

Кромвель настолько ревниво относился к Блэку, что, желая удалить его от дел, устроил ему и еще двум сухопутным офицерам назначение «Generals and Admirals at Sea» и одновременно «Commissioners of Navy». Они должны были реорганизовать флот, значение которого Кромвель понимал, так же как сам он преобразовал армию, которая оставалась непобедимой до конца его дней.

Злоупотребления в управлении флотом продолжались, как и прежде. Кромвель особенно не доверял офицерскому составу. Офицеры в большинстве были пресвитерианцы, не одобрявшие незаконные действия и насилия как короля, так и Кромвеля, и особенно возмущавшиеся казнью Карла I. О переходе адмирала Баттена на сторону принца Уэльского уже упоминалось. Кромвель не доверял ни одному из адмиралов, и это было второй причиной, по которой он передал командование флотом Блэку, а не кому-нибудь из них.

Реорганизаторы должны были:

1) Реорганизовать флот и удалить из него все ненадежные элементы.

2) Уничтожить Руперта и Морица и восстановить господство Англии на море.

3) Блокировать Ирландию и, действуя совместно с армией, покорить этот остров.

Из управления флотом, где процветало воровство, изгнали все вредные элементы, уменьшили число чиновников, начали серьезно заботиться о боевой готовности судов и достаточных запасах. Из офицерской среды уволили всех, не сочувствующих республике, оставшиеся были назначены на должности сообразно их работоспособности и дарованиям, не взирая на возраст, что дало возможность выдвинуться более талантливым офицерам.

При этом, однако же, не было произвола; все действия отличались продуманностью и заботливостью о личном составе, который до того времени был в большом пренебрежении.

Блэк, убежденный республиканец, но враг всякого насилия, желавший, например, только свержения Карла I и изгнания его, но не казни – приобрел всеобщее доверие. Таким образом, вскоре восстановилось утраченное полстолетия тому назад боевое значение английского флота.

Дислокация английских морских сил была нижеследующая:

1) Дин был отправлен с эскадрой в Доунс, чтобы поддержать морские сообщения.

2) Пофам держался Плимута, дабы обезопасить Канал от морских разбойников.

3) Аскью находился у Дублина, чтобы действовать против Ирландии и держать канал Св. Георгия открытым.

4) Блэк сам направился против Руперта (18 апреля 1649 г.); пятидесяти лет он начал морскую службу как главнокомандующий.

В результате морские разбои были прекращены, английские воды стали безопасны для английской торговли; английский флот начал грозить чужим морским сообщениям, особенно голландским.

Блэк заблокировал эскадру Руперта, который, занимаясь разбоями, прошел мимо островов Сцилли в Ирландию; лето он провел в Кинзале, близ Корка, где дезертировало много матросов. Когда Кромвель принял командование и стал приближаться к городу, Руперт воспользовался тем, что эскадра Блэка рассеялась из-за бури, и прорвался в Лиссабон; там он получил поддержку и смог исправить свои суда. Весной 1650 г. Блэк блокировал Лиссабон; он имел приказание уничтожить Руперта даже в иностранном порту, хотя бы вместе с находящимися в нем иностранными судами. Кроме того, Блэку была поручена защита английских интересов, заключение торговых договоров и т. п. Блэк в течение нескольких месяцев держал устье Таго в тесной блокаде, ведя в то же время с португальским королем переговоры о выдаче Руперта; он захватил возвратившийся осенью из Бразилии флот – в бою был потоплен неприятельский флагман. Португальцы не могли долго выдерживать этой блокады, приносившей им громадные убытки; король был вынужден заставить Руперта выйти в море и запросил мира, который ему был дарован на крайне тяжелых условиях. С тех пор Португалия подпала под английское влияние.

Руперту удалось благополучно прорваться; он ушел в Средиземное море и в Малаге сжег шесть английских купеческих судов. Блэк последовал за ним – первый английский адмирал в Средиземном море со времен крестовых походов. Он нашел корабли Руперта в Картагене, но оба принца отсутствовали. Когда испанское правительство отказало ему в содействии, Блэк вошел в гавань и уничтожил суда противника.

Затем Блэк блокировал обоих принцев в Тулоне и потребовал их выдачи, грозя французскому адмиралу примером Картагены. Последний заставил принцев выйти в море, но всячески им содействовал; они благополучно прорвались и, занимаясь корсарством, направились в Вест-Индию, где Мориц погиб во время урагана. Руперт вернулся, о нем речь еще будет впереди.

На обратном пути в Англию Блэк захватил еще 4 французских корабля в виде компенсации за оказанную неприятельскому флагу защиту. На родине его после 20-ти месячного отсутствия встретили с энтузиазмом. Англия, которая за несколько лет до этого не могла защитить побережья от морских разбойников, пришла, наконец, к осознанию своего могущества. Идущее твердо к намеченным целям новое правительство быстро покончило с бывшими во флоте непорядками, установило строгое, но справедливое и заботливое отношение к личному составу и поставило флоту твердо намеченные цели. Наибольшую пользу последнему принес человек, поставленный во главе его, исключительно подходящий к своей должности. Хоть и не специалист в морском деле, он сумел к себе приблизить людей знающих и честных и всегда охотно слушал их совета. Блэк решал поставленные ему задачи в военном и дипломатическом отношениях с таким успехом и притом так энергично, что держал в страхе целые королевства, заставляя все нации смотреть на английский флаг с боязнью и уважением.

Летом и осенью 1654 г. Блэк завоевал укрепленные роялистами Норманские острова и Сцилли, ставшие опасным гнездом корсаров. Он не вступал ни в какие переговоры, а нападал с отменной смелостью и настойчивостью. Против замка Сен-Мориц он впервые применил, с большим успехом, несколько фрегатов, с громадным трудом проведенных по узкому фарватеру. До того времени бой деревянных кораблей с каменными крепостями считался безнадежным.

При рассмотрении морских войн последних десятилетий бросается в глаза появление новых, более действенных способов их ведения. Войны не только проводятся планомернее, по заранее тщательно продуманным планам, но почти всюду видно характерное стремление перенести театр военных действий к берегам неприятеля, найти неприятеля у его базы и не дать ему возможности оттуда выйти. Еще в период мира или, вернее, незадолго до начала войны посылают эскадры к неприятельскому побережью, старясь завладеть господством на море сразу после объявления войны.

В связи с этими чисто военно-стратегическими примерами мы видим стремление новых морских держав всячески вредить торговым морским сообщениям двух некогда сильнейших морских держав юго-запада Европы. Интересно мнение английских морских вождей, что выдвижение флота к берегам противника является лучшей защитой своей страны от вторжения неприятельских войск. Сэр Уолтер Рейли считал, что господствующий на морях господствует над мировой торговлей, господствующий же над мировой торговлей господствует над богатствами мира и, следовательно, над самим миром.

Во времена республики под руководством Кромвеля англичане энергично работали над усилением флота. Прежде всего занялись судостроением. В 1648 г. из 75 военных судов 22 были более 1000 тонн и 8 более 800 тонн. 60 судов было выстроено до 1654 г.; еще до 1660 г. 12 кораблей были куплены. Около 100 судов, взятых у неприятеля, вступили постепенно в состав флота; особенно много их было захвачено в течение первой англо-голландской войны.

Корабли, в основном, все же были небольшие, хотя самые крупные строились уже двухдечными. Лишь у 4 наибольших (свыше 1000 тонн) вооружение состояло из 60-80 орудий, 45 судов (от 400 до 800 тонн) имели на вооружении по 36-52 орудия.

Мало мореходные и неудобные для маневрирования из-за своей неуклюжей постройки суда были небезопасны в свежую погоду; они служили более для устрашения неприятельских торговых судов, чем для морского боя в сомкнутом строю. С 1651 г. их стали разделять на 6 классов, главным образом, в зависимости от числа орудий.

Лишь первая англо-голландская война дала большой толчок развитию военно-морского искусства.

Прежде, чем рассмотреть военные действия, следует сначала ознакомиться с тем театром, на котором разыгрались три англо-голландские войны, без знания которого они не являются вполне понятными. Он простирался от входа в Канал до линии, проходящей от Фрисландских островов к английскому восточному побережью, несколько севернее Ярмута, примерно на запад.

Из 15 больших сражений, имевших место в отечественных водах в течение всех трех войн, два разыгрались в западной части Канала и два – северо-восточнее Шотландии; все остальные – на пространстве между линиями Тершелинг-Кромер и Гринэ-Денженес (мыс Gris-Nez на французском берегу), следовательно, в Дуврском проливе и в юго-западном углу Северного моря, в суживающейся в виде воронки части, в так называемых Гоовдах.

Это сравнительно небольшой район, богатый отмелями у обеих прибрежий и переменными течениями. Он простирается от 50,5 градуса – 53,5 градуса северной широты и имеет наибольшую длину около 200 миль по направлению NOO.

Несколько других расстояний:

От Текселя до Ньпорта – 130 миль.

От Текселя до Ярмута – 110 миль.

От Ярмута до устья реки Маас – 95 миль.

От Ярмута до устья реки Шельды – 95 миль.

От Северного Фореланда до устья реки Маас – 100 миль.

От Северного Фореланда до устья реки Шельды – 800 миль.

От Северного Фореланда до устья реки Темзы – 40 миль.

От Северного Фореланда до Дюнкирка – 40 миль.

От Южного Фореланда до Гринэ – 18 миль.

Ширина фарватеров между наиболее выдвинутыми в море мелями:

Между Галлопером и Северным Гиндером – 22 мили.

Между Гудвином и Рюйтингеном – 22 мили.

Между Западным Гиндером и банками у берегов Фландрии – 14 миль.

Дуврский пролив стеснен двумя отмелями в его середине, так что он имеет три прохода шириной в две, шесть и восемь миль каждый. Вся длина банок впереди устьев Мааса и Шельды и Фландрского побережья около 100 миль, при наибольшей их ширине 25 миль (Остенде), уменьшающейся на север и на юг приблизительно до 10 миль. Перед Гельдером около Текселя банки удалены от побережья всего на пять миль.

Перед юго-восточным побережьем Англии расстояние банок от берега, не считая устья Темзы, сплошь наполненного отмелями; только северо-восточнее Ярмута мели расположены значительно дальше от берега. Наиболее удалена банка Галлопер.

Важнейшие мели у голландского побережья, считая от севера к югу (за исключением банок в устьях рек):

Шувен – перед устьем реки Маас;

Гиндер – наиболее выдвинутая в море;

Банка Рюйтинген – самая южная;

Сандетти – между последними и Гудвином.

Между перечисленными банками и берегом имеется еще много отмелей. У английских берегов следует отметить около устья Темзы:

Банки Габбард – наиболее северные;

Галлопер – посередине перед Темзой;

Кентиш-Кнок – посередине перед Темзой;

Южнее Доунского рейда – Гудвинские мели.

У английского берега, тянущегося с севера на юг, нет островов. У голландского берега: на севере острова Тершеллинг, Влиланд, Тексель; посередине, перед реками Маас и Шельда: Воорон, Гере, Шувен, Валхерен. На английском побережье всего одна бухта, образуемая устьем реки Темзы, свыше 40 миль шириной и столько же в глубину; голландский берег не имеет бухт. Оба берега в северной части низменные, покрыты дюнами; лишь южнее Темзы встречаются очень высокие берега (до 180 метров), также как и на противоположном берегу. Море в течение веков изменило очертания берегов. В 1421 и 1530 гг. у устьев рек Маас и Шельда были сильные наводнения, сделавшие большие прибрежные участки земли добычей моря. И наоборот: части морского дна оголились, как например, у Дамме и Слюйса на юге; последний теперь в четырех милях от берега, а еще в 1300 г. находился у самой воды. Солебэй (Southwold-Bay) на английском берегу была раньше бухтой.

Полтораста дождевых дней в году, почти постоянно пасмурная погода, туманы и т. п. чрезвычайно затрудняют плавание в этих водах среди банок, мелей и низких берегов. Весной господствует N и NO, летом S и SW, осенью SW и N. Зимы, а также март и ноябрь, обильны штормами.

Приливные и отливные течения весьма значительны, особенно у устьев Темзы. Они сменяются регулярно, так что при плавании это необходимо принимать в расчет; лишь сильные ветра нарушают их регулярность. Конечно, триста лет тому назад эти течения не были так изучены, как теперь. Для лоцманов и постоянно плавающих в этих водах требуются исключительные знания местных условий, какими в совершенстве овладел, например, Рюйтер. Тогда не существовало, конечно, таких прекрасных карт, какими мы теперь пользуемся.

Большинство голландских банок и мелей длинны, узки и тянуться, равно как и фарватеры между ними, почти параллельно берегу. У английского побережья все иначе: там отмели круто поднимаются со дна, из-за чего к ним трудно подойти, определяясь по лоту; глубины на банках обычно не превышают 15-20 футов, на многих они равны 5-10 футам.

Из всего сказанного видно, какие необычайные затруднения представляло ведение войны в Гоовдах, однако же, тем не менее, посадка отдельных судов на мель была явлением исключительным, а случаев посадки эскадры на мель никогда не бывало. Эскадры, застигнутые штормом на якоре, всегда либо успешно отстаивались, либо успевали выйти в море, чтобы на быть снесенными на отмели. С другой стороны, мели в шторм и сильное волнение могли служить надежной защитой. Еще одно затруднение при плавании в этих водах заключается в громадном количестве судов, скапливающихся там сотнями.

Защита голландского побережья облегчена отмелями, непосредственно за которыми расположены устья рек и гавани. В военное время, когда сняты навигационные знаки и не горят маяки, было очень рискованно приближаться к берегам и к находящемуся там неприятелю. Расположенный за банками обороняющийся флот может в любой момент воспользоваться удобным случаем для нападения на врага, погоня же за ним была крайне затруднительной.

Высадка войск также чрезвычайно трудна из-за расположенных на севере и юге банок: флот может подойти близко к берегу только между Гельдером и Гек (на протяжении 60 миль), где в тихую погоду возможна высадка десанта, который себе сразу же найдет надежное прикрытие в дюнах. Острова, в свою очередь, могут успешно служить местом высадки. Между банками, особенно в устьях рек, сильные приливные и отливные течения сильно мешают высадкам.

На английском берегу севернее Темзы и в самом ее устье наблюдается то же самое; зато высокое и крутое побережье на юге не допускает вовсе высадки, которая уже на самом берегу встретит большие препятствия.

Выдающееся положение, которого добилась Англия за два года благодаря Блэку, дало повод к поединку между двумя могущественнейшими морскими державами того времени. Действительная причина войн крылась не в стремлении расширить свои владения – на берегу оба государства не имели общих интересов, и Англия в те времена почти не владела колониями – не в каких-либо союзах с другими державами, а исключительно в морской торговле и в необходимости померяться силами на море. Явное доказательство тому, насколько морская торговля при нормальных условиях зависит от морского могущества страны, насколько она является руководящей для создания морской силы и, следовательно, морской политики государства, которое преследует реальные и здоровые цели.

Характерно, что эти войны были проведены исключительно на море, что это были чисто морские войны.

Мэхен начинает свое сочинение со второй англо-голландской войны. Мне же кажется пробуждение английского флота от своего полувекового летаргического сна, переход от почти бесцельного, сонливого состояния к самой интенсивной боевой деятельности, особенно поучительным, поэтому бегло опишу первую англо-голландскую войну, хотя в тактическом отношении она интересна, может быть, меньше чем две последующие.

Причиной войны была широко распространившаяся по всем морям торговля голландцев, вытеснившая таковую всех других государств. Торговый оборот Голландии превосходил оборот Англии в пять раз. Голландский рыбный промысел в столько же раз превосходил английский до 1636 г., когда Карл I изгнал голландскую рыболовную флотилию из трех тысяч судов, занимавшуюся сельдяным промыслом у самого английского берега. Потом он снова разрешил ловлю сельдей, но за очень высокое вознаграждение; во времена революции это соглашение было оставлено без внимания. Уже в 1654 г. посланники были отозваны. Кромвель понимал приведенное выше изречение Рейли. К этому надо прибавить также следующее: 1) голландцы объявили торговлю со своими колониями и т. п. монополией; корабль под иностранным флагом они считали призом; 2) победа Тромпа над испанцами на Доунском рейде, следовательно, в английских водах, оставила глубокую обиду в сердцах англичан; 3) гордая своим морским могуществом нация не могла отнестись равнодушно к успехам голландцев в борьбе с Дюнкиркскими корсарами.

Играла, следовательно, роль как коммерческая, так и чисто военная ревность. Кромвель заявил категорически, что Англия не потерпит появления без ее соизволения флагов других держав в мировом океане.

Эта ревность выразилась в «Навигационном Акте», изданном в октябре 1651 г., который разрешал торговлю с Англией только на английских судах или на судах государств, из которых этот товар вывозился, причем в последнем случае эти суда должны были идти прямо в Англию, без захода в какие-либо промежуточные порта. Командиры и, по крайней мере, три четверти команды должны были быть англичанами. Суда, не соблюдающие этого акта, подлежали конфискации. В таком же роде были постановления, касающиеся торговли с колониями и рыбного промысла. Тем же актом запрещалась иностранцам прибрежная торговля, а пошлины в некоторых случаях были повышены.

Лишь в 1854 г. этот навигационный акт был окончательно отменен; в течение времени он подвергался изменениям, благодаря различным международным соглашениям. Сперва он был Англии в некоторых отношениях убыточен, но впоследствии сделался одним из главных источников ее могущества.

Казалось бы, что акт этот касался всех стран; на самом же деле он был направлен почти исключительно против Голландии, в руках которой была сосредоточена большая часть торговли того времени; голландские порты был самым значительным складочным местом мировой торговли.

Чтобы удовлетворить свою военную ревность, англичане восстановили дерзкое требование прежних времен (эдикт короля Иоанна 1202 г.), чтобы в английских водах все суда спускали свои флаги и марсели перед английским флагом. Даже целые эскадры должны были таким образом оказывать почести одному английскому военному кораблю. Что значило «английские воды» – никогда не было определено точно; во всяком случае, это было понятие очень растяжимое, так как англичане к нему причисляли все Северное море, Канал, Бискайский залив и большую часть Северо-Атлантического океана.

Кроме этого, английское правительство выдавало частным судам каперские свидетельства, чтобы получать удовлетворение за свои мнимые убытки, чем наносило громадный вред голландской торговле. На основании навигационного акта Англия начала повсюду захватывать голландские суда, что, конечно, вызывало со стороны Нидерландов ответные меры.

Начались переговоры между обеими державами, так как Нидерланды немедленно опротестовали действия англичан – но бесполезно; на карте стояло будущее обеих стран, и решать тут могла только вооруженная сила.

Поэтому Голландия заблаговременно принялась готовиться к войне. Со временем Оснабрюкского и Мюнстерского мира она содержала в боевой готовности 40 кораблей, к которым в 1651 г. было прибавлено еще 36. 3 марта 1652 г. голландским правительством было постановлено вооружить еще 150 коммерческих судов, по крайней мере, с 28-30 орудиями и 110 человеками команды. Всего планировалось вооружить 226 кораблей. Но голландский флот так и не получил их полностью: не хватало денег для их найма, вооружения и людей для комплектования.

Чтобы правильно судить о последующих событиях, нужно сравнить оба флота. Для этого нельзя ограничиться подсчетом количества судов и команды обеих сторон, следует принять во внимание также и их организацию, поскольку она влияла на ход событий.

Соединенные Провинции не были крепко сплоченным государством, с единым правлением или сильной центральной властью. Общие интересы провинций подлежали ведению «Генеральных Штатов», то есть собранию депутатов от каждой провинции. Только опасность войны заставляла их действовать сообща. При сильно выраженной самостоятельности и независимости населения сказывался недостаток в общегосударственных финансах. Каждая провинция действовала самостоятельно, чтобы собрать предписанную ей Генеральными Штатами часть денег, судов и команд, что вызывало массу лишней переписки и волокиты. Каждая из пяти провинций имела свое адмиралтейство, управлявшее своими судами. Следовательно, во главе флота стояло 5 самостоятельных учреждений, над которыми не было единой власти. Этот недостаток сознавался многими. Существовала партия, желавшая его устранить; но к большому вреду для страны, тут были замешаны и личные интересы. Оранский дом хотел добиться верховной власти; противодействие он встречал, главным образом, в олигархиях главных городов, за которыми стояло большинство в Генеральных Штатах. Обе партии ожесточенно враждовали; из числа республиканских вождей Ольденбарневелт был казнен в 1618 г. по наущению Морица Оранского, позднее де-Витт с братом были убиты чернью (в 1672 г.). В рассматриваемое время направление Оранского дома было руководящим, из-за чего армия и флот оставались без верховной военной власти. Подобные разногласия имели и чисто внешние проявления, как, например, споры о кормовом флаге. Похоже, в течение всей этой войны военные суда ходили под оранжево-бело-синим флагом, несмотря на настойчивые требования Генеральных Штатов заменить оранжевый цвет красным.

Следствия всего изложенного:

1) Сооруженные различными провинциями суда были не одинаково построены, вооружены и укомплектованы, следовательно, трудно соединимы в эскадры.

2) Не было хороших верфей для военного судостроения и запасов; вооружение судов оставляло желать лучшего, исправления делались недостаточно быстро.

3) Личный состав, сам по себе прекрасный, не был однообразно обучен, не обладал прочной спайкой, которая дается совместным плаванием в эскадре; в Голландии это особенно сказывалось на вооруженных купеческих судах, которым часто не доставало команды.

4) В офицерской среде не было развито чувства товарищества и воинской чести; отсутствие тактической подготовки в эту войну еще не так сказалось.

5) Главнокомандующий избирался Генеральными Штатами, отсюда мелкие интриги и соперничество между провинциями, доходившие до личной неприязни и влиявшие на ход военных событий; на войне взаимная поддержка частей зависит, прежде всего, от усердия начальствующих лиц.

6) Не было высшего военного руководства, которое не только давало бы целесообразные директивы, но и заботилось о нуждах и запасах флота; с уничтожением должности штатгальтера отпала и должность генерал-адмирала, благодаря чему отдельные адмиралтейства снова сделались самостоятельными.

7) Не хватало nervus rerum ведения войн (особенно морских) – денег для усиления и содержания в исправности флота; они поступали неисправно, и не было инстанции, которая могла бы регулировать этот вопрос.

Недостаткам высшего командования надо приписать то, что голландский флот уступал английскому в боевой силе и тактическом однообразии. Уже упоминалось о более легкой постройке (недостаточная защита) и малой осадке (невозможность ходить круто) голландских судов; следует еще учесть их меньшее число, меньший калибр орудий, и меньшее число команды. Наступательная сила голландских судов, следовательно, была слабее английских. Кроме того, голландские суда, из-за своих обводов, были более, чем английские, подвержены качке, что влияло на меткость стрельбы.

В марте 1651 г. у Англии: 13 кораблей с 36-50 орудиями, 12 кораблей с 40-50 орудиями, 28 кораблей с 30-40 орудиями (число команды 100-600 человек).

В марте 1653 г. у Голландии: только один корабль с 54 орудиями (единственный голландский двухдечный Brederode), 14 кораблей с 40-46 орудиями; число мелких судов было больше, чем у англичан, но почти все они были перевооруженные купеческие суда; 42 корабля с более чем 30 орудиями, 92 с более чем 20 орудиями, 5 с более чем 14 орудиями – всего 154 корабля против 110 английских.

Но уже к концу того же 1653 г. английский флот обладал 58 судами с более чем 40 орудиями и 43 судами с 30-40 орудиями (фрегаты), тогда как у Голландии было всего 15 кораблей с более чем 40 орудиями (следовательно, четверть) и 14 с 30-40 орудиями (следовательно, одна треть), тогда как сумма голландских судов (154) все еще превосходит таковую английских (131). Наибольшее количество судовой команды у голландцев – 250, а у англичан – 600.

С полным основанием Тромп доносил в Генеральные Штаты, что он предпочел бы 60 настоящих боевых судов 100 своим. Одни крепко построенный и хорошо вооруженный корабль превосходит свой силой более чем на половину корабль меньших размеров и более легкой постройки. К тому же меньшее число судов легче держать в порядке и легче вести бой, особенно при громадном количество судов того времени.

Итак, все голландские суда были очень легко построены, под парусами они ходили хуже английских, так как были менее поворотливы и их сильно сносило вследствие небольшой осадки и широких, неуклюжих обводов.

Вооружение было сравнительно слабым, как по количеству орудий, так и по их калибру; вооруженные купеческие суда по силе уступали военным.

Заботы, проявленные Яковом и Карлом I о техническом улучшении флота, принесли плоды. К этому теперь прибавилось строгое, разумное, единое правление, которое готово было использовать, в случае надобности, все силы и средства страны. Единая центральная власть, соединявшая в себе высшее командование и управление флотом, руководимая немногими, но образованными, способными и серьезными людьми с дельными помощниками, поэтому быстро и точно работающая; уменьшение числа служащих и точное разграничение их обязанностей; изобилие денежных средств; работоспособные верфи, полные магазины, быстрая и аккуратная постройка новых судов, набираемый в Англии в случае надобности насильно, по приказанию правительства, личный состав (в 1652 г. с16000 человек число команды было увеличено до 30000; в Голландии команды набирались из добровольцев); лучшее обучение команды, главным образом, стрельбе; во главе флота – лучшие генералы и адмиралы страны (Аскью, Пенн, Лаусон); флот и морская политика страны в руках смелого и решительного правительства, понимающего значение морской силы – вот, в общих чертах, картина того, чем был английский флот по сравнению с голландским.

Если бы Генеральные Штаты правильно поняли положение дел, то они, несмотря на английскую провокацию, обождали бы с началом военных действий; но перемена, происшедшая в английском флоте, была столь внезапна, что лишь война принесла с собой убедительные доказательства.

Своеобразное для Англии явление заключалось в том, что трем испытанным только что в сухопутной войне офицерам было поручено командование и управление флотом. Когда парламент решился (начало февраля 1649 г.) к постоянному флоту присоединить еще 30 купеческих кораблей, оказалось нежелательным оставлять дольше главное руководство морскими силами в руках брата короля (Уорик в то время был Lord High Admiral).

Дела высшего управления флотом перешли в ведение Государственного Совета, так что Адмиралтейство стало отделом последнего. Во главе особо назначенного комитета для управления флотом стоял Уэн, исполнительная власть лежала на полковниках Пофеме, Блэке и Дине, носивших звание «Commissioners», которое, однако же, редко употреблялось; обыкновенно их называли «Generals at sea».

Со временем произошли некоторые организационные изменения. Командование флотом осталась за названными полковниками, а хозяйственная часть перешла в руки штатских чиновников, собственно ставших «Commissioners». Более важные вопросы решались членами высшей инстанции, так называемого «Admiralty» или «Navy Committee».

То, что командование на море поручалось сухопутным офицерам, было обычно в древности, имело место и в средние века, хотя парусное дело требовало совершенно особенной подготовки. Большую роль играло то обстоятельство, что сухопутные начальники пользовались большим почетом и были лично ближе монархам, чем морские – императоры, короли и т. п. часто сами участвовли в войнах, но редко – в морских сражениях. Очень мало примеров в истории, чтобы и командование и управление флотом поручалось одновременно сухопутным офицерам, и ни один из них не был столь удачным, как разбираемый пример. Это следует всецело приписать высоким качествам Блэка, который, несмотря на предоставленные ему и его коллегам громадные полномочия, не разрушал без разбора существующий порядок, считая себя всезнающим, как это легко могло бы быть с человеком в его положении, и не навязывал свои не проверенные опытом идеи, уничтожая установившиеся традиции; он приступал к улучшениям, тщательно их продумав и посоветовавшись с опытными моряками.

Все это служит ярким примером тому, как флот из-за дурного управления был быстро приведен в такое состояние, что в течение десятков лет с ним вовсе не считались, и с другой стороны, как сильное, идущее к намеченным целям правительство, при наличии больших денежных средств и при тщательном подборе способных людей, назначаемых на подходящие места, может поднять в наикратчайший срок свой флот, заставив все нации его бояться и уважать, оказав этим морской торговле, следовательно, и всей стране, неисчислимые услуги.

Коммерческая ревность была, как уже сказано, настоящей причиной всех трех англо-голландских войн; Англия захотела получить большую долю мировых богатств и основанного на них могущества. Теперь пришлось это могущество отвоевывать у Голландии, как 60 лет тому назад у Испании. Последним толчком к началу военных действий было требование спуска голландских адмиральских флагов перед английским. Несколько лет до этого три английских корабля заставили столько же голландских, шедших конвоирами, после короткого боя спустить флаги и паруса.

Голландия с 1652 г. усиленно вооружалась. В середине мая Тромп, в чине адмирал-лейтенанта (звание генерал-адмирала было сопряжено со званием штатгальтера), с эскадрой из 40 кораблей, между которым насчитывалось много мелких судов, был послан в море для защиты голландских судов против английских каперов, с приказанием по возможности самому не вызывать боя. После посылки этой эскадры объявление войны стало только вопросом времени. Тромп оставался сперва у фландрского побережья; вскоре шторм заставил его искать защиты около Дувра. Английская эскадра из 8-12 судов стояла на Доунском рейде под начальством адмирала Бёрна. Тромп послал его приветствовать и сообщить, что шторм заставляет голландцев отстаиваться под английским берегом; английский адмирал ответил, что быстрым уходом из английских вод Тромп может наилучшим образом доказать безобидность своих намерений.

Как только Блэк, стоявший с эскадрой в 15 судов за Денженесом, узнал о появлении Тромпа, он немедленно подошел. Тромп не исполнил предложения коменданта Дувра спустить свой флаг; он немедленно снялся с якоря, чтобы не быть поставленным в необходимость отсалютовать флагу Блэка, как полагалось. Сделав длинный галс на SO, он после полудня 19 мая лег под одними марселями на W; этот поворот был вызван известием, переданным голландским коммерческим судном, что несколько голландских купцов подходят с запада. Этот же корабль донес, что у Старт Пойнта 3 голландских конвоира встретили английский корабль, которому голландский адмирал отсалютовал флагом, но два других корабля этого не сделали. Английский корабль немедленно напал на одного из них и захватил его, чему другие голландские суда были безучастными свидетелями. Голландский адмирал не позволил англичанам увести свою добычу, на что они, в конце концов, согласились. Можно себе представить, как такое извести подействовало на Тромпа!

Блэк приближался с наветренной стороны. Тромп спустил марсели и, желая избежать боя и вместе с тем войны, послал человека на марс спустить свой флаг; но последний не успел это сделать, и при приближении Блэка флаг оказался не спущенным. Тогда Блэк приказал дать сначала один выстрел, затем второй по неприятельскому адмиральскому флагу и третий – в борт голландского флагманского корабля, которым было выведено из строя два человека. Тромп, в свою очередь, приказал выстрелить под нос английскому флагманскому кораблю; по другим данным он дал залп всем бортом по неприятелю на расстоянии пистолетного выстрела. Блэк сделал поворот через фордевинд и пошел вдоль борта Тромпа, открыв огонь из орудий и мушкетов. С обеих сторон суда последовали примеру своих адмиралов, и бой загорелся по всей линии.

Как только Бёрн услышал стрельбу, он немедленно подошел и напал на голландский арьергард. Число голландских судов и теперь еще было больше, чем у англичан, но это было скорее на пользу последним. Сведения того времени очень неточны; в донесениях часто трудно разобраться, английские, к тому же, весьма односторонни и с сильной национальной окраской, так что нельзя создать ясного представления о бое, тем более, что все сражения той эпохи, уже в самом начале переходили в общую свалку. В последнее время труды «Navy Record Society» и Гардинера дали много нового и ценного. Бой продолжался до 8 часов вечера, голландский флот сильно пострадал, 2 корабля были взяты; с английской стороны был выведен из строя только корабль Блэка, бывший все время в самом центре боя.

Исход боя остался неясен, но ночью Тромп признал за лучшее направиться к своим берегам, уступив поле сражения англичанам. Блэк сделался хозяином Канала и забирал все проходящие голландские суда; в короткое время он в одну только Темзу отправил 40 призов.

В тактическом отношении следует отметить упорство обеих сторон, выказавшееся уже в этом первом сражении, а также и то обстоятельство, что двойное против неприятеля число маленьких голландских судов не могло доставить им победы.

Все сражение носило скорее случайный характер, как это часто в те времена имело место у отдельных судов и небольших отрядов. Поэтому оба вождя были привлечены своими правительствами к ответственности; в Англии сражение вызвало большое волнение.

Война была объявлена, но только через два месяца; с обеих сторон шли длительные приготовления, которые, однако, в Англии, благодаря хорошей организации, дали лучшие результаты.

Англичане вооружили вновь 40 кораблей и 6 брандеров; суда усиленно комплектовались командой.

В первый раз взяли в большом количестве солдат на корабли, которые приобщались к верхним работам и в качестве орудийной прислуги, как впоследствии морские пехотинцы (marines).

В день Дуврского сражения Пенн был назначен вице-адмиралом, а Бёрн – контр-адмиралом.

Война в первое время сводилась исключительно к нападению на неприятельскую торговлю и к защите своей.

Количество 250 судов и 14 брандеров, которое наметил английский государственный совет, не было достигнуто, как и предполагавшееся количество 226 голландских кораблей. Но этого и не требовалось – английский флот и так обладал достаточной силой.

План войн заключался в нанесении возможно большего вреда противнику на море; о десантной экспедиции не было и речи, также как и о блокаде неприятельского побережья; последняя в морских войнах того времени еще широко не применялась, хотя и бывали случаи успешной блокады некоторых портов. Требовалось, главным образом, закрепить за английским флагом господство на море.

Блэк с главными силами должен был разбить неприятельский флот, 30 судов должны были охранять Дуврский пролив, столько же – западный вход в Канал, крейсируя между островами Уэссаном и Сцилли; наконец, 20 судов предполагалось отправить в Северное море, чтобы захватить находящуюся у Оркнейских островов рыболовную флотилию и затем идти в Гельсингер – конвоировать пришедшие туда английские торговые суда обратно на родину.

Таким образом, Канал как торговый путь оказался для Голландии совершенно закрытым – сказалось неудобство ее географического положения. Генеральные штаты старались по возможности извещать все идущие с океана суда о положении дел, посылая им приказания заходить либо во французские порты и дожидаться там прибытия надежного конвоя для плавания через Канал, либо возвращаться, огибая с севера Шотландию. Итак, голландская морская торговля с запада оказалась сразу пресеченной, что очень тяжело отражалась на стране, равно как и потеря сотни судов с их грузами, ставшими добычей неприятеля.

Громадный убыток голландцы должны были претерпеть и на севере, где они оставили свою рыболовную флотилию из 600 довольно больших и мореходных судов с 12 человеками команды на каждом под защитой всего лишь 12 мелких военных кораблей.

К 30 июня 1652 г. Блэк собрал флот из 105 судов с 3961 орудиями, тогда как Тромп еще вооружался в Текселе. Он несколько изменил первоначальное расположение сил, поручив адмиралу Аскью с сильной эскадрой наблюдение за неприятельским флотом, а сам 1 июля пошел на север. Встретив голландскую рыболовную флотилию у шотландского побережья, он потопил после трехчасового боя несколько голландских военных кораблей, смело защищавших охраняемых ими рыбаков, остальные захватил, так же как и все 600 рыболовных судов. Последние он отпустил на свободу, отобрав десятую часть улова для своих команд, чем вызвал большое неудовольствие у себя на родине. Между тем в середине июля Тромп пошел с флотом из 96 судов и с несколькими брандерами в море, чтобы встретиться с Блэком. Он нашел Аскью под защитой батарей Дувра; последний уклонялся от сражения, а Тромп считал невозможным на него там напасть. Предпринятая все-таки попытка вступить в бой не удалась из-за перемены ветра и расположения английских судов у берега.

Тромп 30 июня издал инструкцию для боя. Содержание ее в общих чертах приведено ниже:

1) Каждый командир должен держаться как можно ближе к своему флагману.

2) Вице-адмирал (командующий авангардом) должен идти близко впереди адмирала, шаутбенахт (командующий арьергардом) близко за адмиралом.

3) Все должны друг другу помогать, эскадры должны оказывать друг другу взаимную поддержку.

4) Если какой-нибудь корабль будет взят, но может быть освобожден, то все, кто не сделают к тому попытки, будут преданы смертной казни.

Как и раньше, сказывался недостаток высшего командования. Не было принято своевременно мер для защиты возвращающихся коммерческих судов, а также рыболовной флотилии; разведка оказалась в полном пренебрежении, иначе Тромп имел бы сведения о походе Блэка на север, мог последовать за ним и атаковать превосходящими силами. Последнее он мог попробовать и теперь, или же сделать ложное нападение на Темзу, чтобы выманить Аскью, если этого нельзя было достигнуть другим путем. Наконец, он мог пойти вдоль Канала и напасть на Портсмут или Плимут, нанося неприятелю всевозможный вред. Он ничего подобного не сделал; решиться на что-нибудь, не получая никаких указаний, трудно – ответственность велика.

Сведения о последующих событиях недостоверны. Через месяц, 15 августа вечером, Тромп встретил Блэка между Шотландскими и Оркнейскими островами. Ночью начался жестокий шторм, сильно повредивший его суда; несколько судов было потеряно, все остальные были повреждены, флот рассеялся – Тромпу ничего не оставалось, как с державшимися вместе 42 судам вернуться домой.

Большие приготовления и весь морской поход ни к чему не привели; Тромп ничего не добился и, несмотря на это, вернулся меньше чем с половиной судов, с которыми всего 6 недель тому назад вышел в море.

В Голландии общественное мнение было сильно возмущено, и Генеральные Штаты хотели привлечь Тромпа к ответственности. Тромп, вызвавший окончательный разрыв с Англией, не сумел защитить торговлю и рыболовство свой страны и, потеряв половину судов, был вынужден отказаться от командования, которое перешло к адмиралу де-Витту. Флот начал спешно исправлять повреждения.

Блэк не потерял ни одного корабля во время шторма и держал свои суда соединенно – серьезное доказательство лучшей мореходности английских кораблей. Он пошел к голландским берегам, угрожая им и забирая призы, а затем вернулся в Ярмут и Доунс. Но и Блэк не сумел целесообразно использовать свои морские силы; военные действия приостановились.

Генеральные Штаты не могли довольствоваться борьбой за господство в Гоовдах, так как торговля, источник богатства страны, была подорвана.

Еще раньше, с середины мая, генеральные Штаты собрали особую эскадру, чтобы провести коммерческий флот через Канал в открытое море. В виду ухода Блэка на север оставалась возможность поддерживать сообщения с западной Европой лишь через Канал. Для этого коммерческие суда нуждались в надежной защите.

Командующим эскадрой в чине коммодора был назначен Михаил де Рюйтер. Последнего надо признать самым выдающимся из многих дельных морских вождей того времени. Он родился в 1607 г. в Флиссингене в скромной семье и уже в 11 лет пошел юнгой в плавание. В очень молодых годах Рюйтер был назначен шкипером и до 1651 г. находился в постоянных, весьма разнообразных, плаваниях в Марокко, Гвинею, Вест-Индию и т. п. Плавая исключительно на коммерческих судах, он нередко сражался против каперов и военных судов, всегда оставаясь победителем. Только в 1640/41 гг. он командовал, как упоминалось выше, военным кораблем во время голландской экспедиции для защиты Португалии и отличился в должности шаутбенахта в бою с испанским флотом 3 ноября 1641 г.

Рюйтер обладал выдающимися способностями и, несмотря на весьма скудное школьное образование, приобрел серьезные познания в кораблевождении. Владея свободно пятью языками, он проявил себя столь же искусным дипломатом, как и флотоводцем. Будучи глубоко религиозным и бескорыстным, Рюйтер своей честностью, отеческой заботой о команде наряду со служебной строгостью, беззаветной храбростью и при всем этом громадной скромностью приобрел всеобщее уважение и доверие. Как видно, в главных чертах он очень походил на Блэка, разница лишь в том, что Рюйтер был из простой семьи и свое образование приобрел не в университете, а на корабле.

Благодаря своей большой популярности и отличной военной репутации он был назначен коммодором и получил приказание провести большой коммерческий флот через Канал, что было совершенно против его желаний, так как женившись в третий раз, он решил совсем расстаться с морской службой. Рюйтер потребовал значительного увеличения числа военных судов, что постепенно было выполнено. Прежде чем все коммерческие суда и конвоирующая эскадра собрались окончательно, он пошел в крейсерство на несколько недель к голландскому побережью. Лишь 21 августа экспедиция могла двинуться на запад. Эскадра состояла из 30 кораблей и 6 брандеров, из них только два (поддерживавших сообщение с Ост-Индией) 40-пушечных корабля, прочие 24-20-пушечные, перевооруженные из коммерческих судов. Из порученных ему купеческих судов Рюйтер выбрал 30 лучше вооруженных и включил их в состав своих 3 отрядов. Его флагманский корабль «Нептун» имел 28 орудий и 134 человека команды. Как видно, он располагал лишь маленькими судами с малочисленной командой, нередко сильно перегруженными.

До высоты Плимута Рюйтер прошел беспрепятственно, все время с разведчиками впереди, держась французского берега; там показался с севера, с наветренной стороны, Аскью с 40 судами и 6 брандерами. У англичан было 2 корабля 60-пушечных и 10 больших судов (до 40-пушечных); остальные, как и у голландцев, были перевооруженные купеческие суда.

Рюйтер решил немедленно атаковать. Он приказал купцам спуститься под ветер, а сам лег (при SO ветре) на Аскью, бывшего на ветре; последний, в свою очередь, направился на Рюйтера, сохраняя свое наветренное положение. В 4 часа дня начался бой, продолжавшийся 3-4 часа, до вечера. Рюйтер разделил свою эскадру на 3 отряда, при каждом из них состояло по 2 брандера; кажется, определенного боевого строя не было. Голландцы стреляли, главным образом, по такелажу, англичане – по корпусу, что стало традиционным и в последующие войны.

Флагманские корабли и большие суда несли на себе всю тяжесть сражения. Вскоре после начала боя образовалась общая свалка; Рюйтер и Аскью несколько раз проходили через ряды сражающихся. Со стороны голландцев особенно отличились оба корабля Ост-Индской компании. Прочие суда следовали примеру своих адмиралов лишь отчасти; многие английские командиры, без сомнения, не морские офицеры, а капитаны перевооруженных коммерческих судов, старались держаться в стороне от боя. Вследствие всего этого, несмотря на громадное численное превосходство англичан, исход боя остался неопределенным. Аскью предпочел не возобновлять боя. Он пошел ночью в Плимут, а Рюйтер остался под малыми парусами на поле сражения. Утром он видел англичан далеко на ветре; Аскью мог возобновить бой, но этого не сделал. Рюйтер одержал победу, не потеряв ни одного военного или коммерческого корабля; преследовать Аскью, несмотря на свое намерение, он не мог, так как несколько его лучших судов были сильно повреждены.

Надо отметить смелость нападения Рюйтера на значительно превосходящего его силой неприятеля и твердую решимость, с которой он провел бой, благодаря чему вышел с полным успехом из затруднительного положения и блестяще исполнил возложенную на него задачу. Решительное нападение дало ему победу и спасло коммерческий флот.

В новейшее время неоднократно поднимался вопрос: правильно ли, не добившись господства на море, посылать транспортный или коммерческий флот под защитой эскадры или же направлять флот для нападения на объекты второго порядка? С одной стороны, (Коломб) существует категорическое мнение, которое нельзя оспаривать, что прежде чем предпринимать подобные операции неприятельский флот должен быть либо уничтожен, либо лишен боеспособности; однако же как, сама жизнь, так и ведение войн состоит из компромиссов.

Могли ли голландцы из-за трудности сообщения с открытым морем отказаться совсем от морской торговли впредь до окончательной победы над английским флотом? Это было бы равносильно добровольной блокаде и вряд ли целесообразно. Успех подтвердил, что решение, принятое Генеральными Штатами, было правильно; этому успеху способствовали выдающиеся способности их морского вождя.

Нельзя дать точных инструкций, как действовать, да и попытка выработать для ведения войн законы была бы, при ее постоянно меняющихся свойствах, неосновательной. В каждом отдельном случае морской командир должен принимать решения на основании точного знания всех обстоятельство – тем существеннее быть о них хорошо осведомленным. Разведочная служба и служба связи, конечно, при этом особенно важны.

Выведя порученные ему купеческие суда в океан, Рюйтер продолжал еще некоторое время крейсерство в западной части Канала. Его план атаковать неприятеля, стоявшего на якоре у Плимута, не удался; сильный шторм от S заставил Рюйтера удалиться от подветренного берега. Голландские суда значительно пострадали во время этого шторма, командиры выказали себя очень неопытными. Получив известие, что Блэк с большим флотом пришел в Доунс, Рюйтер направился в отечественные воды и 2 октября у Ньюпорта, близ Дюнкирхена, благополучно соединился с главными силами под начальством Витте-де-Витта.

Прежде чем продолжить, укажу на один случай, очень характерный для международных сношений того времени. Дюнкирк в ту эпоху несколько раз переходил из рук в руки; в описываемое время он принадлежал французам и был осажден испанскими войсками со стороны Нидерландов. Англия была в мирных отношениях с обеими державами, но надеялась, что быстро развивающаяся Франция потеряет столь важный для нее порт. Блэку это было известно; он знал, что город мог держаться только благодаря подвозу подкреплений и припасов, доставляемых морем. Испания выслала эскадру для блокады Дюнкирка, но она потерпела поражение от французов под начальством герцога Вандомского, который получил возможность доставлять городу все необходимое. Тогда Блэк 7 сентября просто захватил французскую эскадру, не получив на это особого приказания; ему были даны только директивы препятствовать подвозу военных припасов и провианта. Дюнкирк должен был вскоре сдаться испанцам.

Подобные действия привели бы в наше время к войне; тогда же враждебные действия на море случались часто и не влекли за собой серьезных последствий. Тем не менее, удар, нанесенный Блэком, его вмешательство в войну между двумя дружественными державами, повлекшее за собой столь важные последствия, могло легко привести к большим осложнениям.

Франция выразила протест, а Испания официально высказала английскому парламенту свою благодарность. Конечно, лишь такой вождь, как Блэк, мог ради интересов своей родины взять на себя столь большую ответственность. Не следует упускать из виду подобные примеры из английского военно-морского прошлого; из них видное место занимает также взятие Копенгагена в 1807 г.

Последующий бой между Витте-де-Виттом и Блэком имел место при невыгодных для голландцев условиях. Флот, с которым первый вышел в море, состоял всего из 45 судов, тогда как у Тромпа несколько месяцев тому назад из было свыше 90; как видно, в Голландии не доставало необходимой энергии в высшем управлении флотом. Из 30 судов Рюйтера 10 кораблей (в том числе и флагманский) после боя 26 августа и следовавшего за ним крейсерства были настолько повреждены, что должны были быть отосланы для исправления в свои порты, равно как и брандеры, за исключением одного. Голландский флот насчитывал только 65 судов, тогда как Блэк имел 68 судов больших размеров и более сильных; англичане стянули все свои силы для предстоящего боя.

Очень вредило голландцам, что Витте-де-Витт своей резкостью и суровостью снискал всеобщую нелюбовь, и это сказывалось тем тяжелее, что офицерский корпус не был приучен к беспрекословному повиновению и исполнению долга.

Вообще говоря, даже если бы офицерский корпус и обладал названными достоинствами, отношения между ним и командующим все равно имели бы большое значение. Самый вымуштрованный гренадер не обратиться в пешку, тем более офицер – командир корабля. При тех обстоятельствах, в которых находился голландский флот, имело особое значение, чтобы командиры шли за своим адмиралом с полным доверием и полным рвением, на что всегда имеют влияние также и личные отношения. Личная популярность обеспечила Рюйтеру успех 26 августа, равно как и позднейшие победы.

Витте-де-Витт не мог не учитывать сравнительную слабость голландских сил, но им руководило честолюбие. Он намеревался застигнуть Блэка врасплох в Доунсе, но последний вышел ему навстречу и 8 октября в 3 часа по полудни атаковал голландцев, еще до того, как они успели выстроить свой, разделенный на 4 эскадры, флот в боевой порядок. Голландцы шли в крутой бейдевинд, при слабом SW. Одна из эскадр была оставлена в резерве и должна была вступить в бой, смотря по надобности.

3 эскадры Блэка (Бёрн был дальше к югу, Пенн шел вблизи командующего флотом) вступили в бой не одновременно. Блэку удалось втиснуться между мелью и противником. Пенн, следовавший за ним, со своим флагманским кораблем и задними мателотами приткнулся к юго-восточному углу мели Кентиш-Нок. Это заставило де-Витта сделать поворот и пойти на юг. Благодаря этому Бёрн мог вступить в бой, а Пенн, сделавший (к своему счастью) из-за мели поворот, оказался на месте для оказания поддержки.

Блэк, сначала напавший на головные корабли неприятеля, теперь бросился на арьергард.

Неоднократно в этом бою отдельные корабли проходили через ряды противника; но до сосредоточенного нападения с той или с другой стороны дело не дошло. В те времена еще плохо понимали тактику. Получился опять-таки беспорядочный бой.

Витте-де-Витт, остальные вожди и часть голландских командиров сражались с большой храбростью, хотя некоторые суда держались в стороне, под ветром. Бой продолжался до вечера; голландцы пострадали больше, чем англичане; они потеряли 3 корабля и свыше 600 человек команды.

На ночь стали на якорь на месте сражения. Ночью и на следующее утро более дюжины судов де-Витта, считавших дело проигранным, ушли под всеми парусами домой, так что у него осталось всего 49 кораблей. Несмотря на это, Витте-де-Витт хотел возобновить бой, но на военном совете его младшие флагманы, в том числе и неустрашимый Рюйтер, высказывались за прекращение боя из-за свой сравнительной слабости и прибытия за ночь подкреплений к англичанам. Голландцы ушли под малыми парусами. Англичане, к их удивлению, их не преследовали, вероятно, из-за слабого ветра и боязни голландских банок.

После этой неудачи, за которой последовали еще многие нападения англичан на коммерческие суда, а также вследствие враждебного отношения личного состава к де-Витту, последний был лишен командования; снова оно перешло к старику Тромпу.

В Англии, в виду позднего времени года и на основании одержанной победы предполагали, что военные действия не возобновятся. Война в народе и войске была непопулярна, расходы на флот оказались значительнее, чем ожидали. Англичане считали господство на море за собой обеспеченным, думали, что Нидерланды запросят мира и проповедовали теорию «mare clausum».

Эскадра в 20 судов была послана в Гельсингер, чтобы освободить задержанные там датчанами купеческие суда и провести их домой; эскадра такой же силы под начальством Пенна пошла на север Англии, чтобы безопасно провести флот, нагруженный углем, в Лондон; третья эскадра из 12 судов был оставлена в Плимуте для наблюдения за западной частью Канала; наконец, 15 судов были посланы в Темзу для ремонта. Главные силы, 45 судов под командой Блэка остались для наблюдения в восточном устье Канала.

Однако же в старом Тромпе ошиблись. 1 декабря он вышел с флотом в 90 судов в море, намереваясь напасть в Доунсе на Блэка, о слабости которого он знал. Ему мешало приказание провести через Канал 500 торговых кораблей, очень медленно собиравшихся, а также жестокий SW, дувший четыре дня. В Голландии выход коммерческим судам без конвоиров был строго воспрещен. Тромпу пришлось вернуться и оставить дома коммерческие суда до окончания операции и до наступления более благоприятной погоды. Затем он снова вышел в море, встретил туман и шторм (было наихудшее время года), но все-таки добрался до Доунса при очень крепком WNW.

Как только Блэк увидел неприятеля, он вышел из Доунса, где чувствовал себя в опасности, так как Дуврские батареи были убраны; находясь на ветре у Тромпа, он лег вдоль берега на SW.

Вечером 9 декабря оба противника стали на якорь вблизи Дувра, так как свежий бриз был для боя неблагоприятен. На следующее утро Тромп при свежем NW снялся с якоря и стал лавировать к Блэку, тот тоже снялся и пошел на запад, но у Денженеса, не будучи в состоянии избежать сражения (по голландским данным), спустился и пошел на абордаж.

По английским данным Блэк действовал по ранее продуманному плану – идти прямо на противника и прорезать ему строй. Так как такой маневр был опасен в виду близости Варнских банок, то Блэк решил пройти сначала до Денженеса.

В час дня раздались первые выстрелы, но лишь в 3 часа бой стал серьезным. Флагманский корабль Блэка, «Триумф», проходя мимо флагманского корабля Тромпа «Бредероде», дал полный залп; задний мателот английского адмирала «Гарланд» сцепился с наветра на абордаж с «Бредероде», а шедший за ним «Бонавентюр» – с подветра. Оба старались завладеть «Бредероде», и последний оказался в очень тяжелом положении. Но вовремя подоспел Эвертсен и лег рядом с «Бонавентюр», так что все четыре судна сцепились вместе. После упорного боя оба английских корабля были побеждены.

Бой этот дал еще не мало случаев единоборства; знаменитые в английском флоте имена судов, сражавшихся в тот день, повторяются доныне. Тут встречаются впервые, кроме вышеприведенных, славные имена «Виктори» и «Вангард».

Несмотря на то, что флоты приняли участие в бою на близкой дистанции не в полном числе, еще 2 английских корабля были сожжены, а один потоплен. «Триумф» понес тяжелые потери; английский арьергард, около 20 судов, по-видимому, держался на ветре и не принимал участия в бою. Победа, доставшаяся втрое сильнейшим голландцам, была решительной, они потеряли всего лишь один корабль и встали на месте сражения на якорь. С наступлением ранней темноты Блэк повернул к Дувру, и на утро его потеряли из вида. Не будучи в состоянии возобновить бой, он скрылся в устье Темзы. Преследования со стороны Тромпа не последовало, чему нет оправдания; он довольствовался своим успехом, очистив путь коммерческим судам.

Стратегия Блэка, как и в июне, может быть оспорена. Вместо того, чтобы послать судов 20 для уничтожения рыбачьей флотилии, а самому остаться в южной части Северного моря для наблюдения за Тромпом и уничтожения его эскадры, он сам отправился с 60 судами на север, где не было серьезных неприятельских сил, и оставил Аскью у Дувра с эскадрой, совершенно не соответствующей по силе голландской. Лишь из-за свой медлительности и нерешительности Тромп не сумел использовать оставленное ему на несколько недель господство в Канале и Гоовдах.

Теперь Блэк сам остался на месте, но, будучи уверен, что неприятель не предпримет ничего решительного, ослабил настолько побочными операциями свой флот, что его силы оказались недостаточными. Он неправильно оценил своего противника, и это было важным упущением. Морской офицер не должен упускать случая, чтобы составить себе мнение об имеющих силу и выдвигающихся вперед офицерах других флотов, будь то путем личного знакомства или же по отзывам об их характере, образе действий в различных случаях, особенно на маневрах.

Во-вторых, разведка у англичан была поставлена также неудовлетворительно, как и у голландцев; несомненно, что вооружение такого большого флота, как у Тромпа, не должно было ускользнуть от внимания Англии. Вследствие этого Тромп имел возможность застать англичан врасплох, что ему, благодаря позднему времени года, блестяще удалось.

При приближении неприятеля Блэк немедленно вышел в море, он не хотел позволить напасть на себя врасплох на якоре, как это допустили испанцы 13 лет тому назад.

По голландским источникам, Блэк хотел избежать боя, что подтверждается также и его маневрированием; по английским источникам, он с самого начала намеревался перейти в нападение, и это вполне соответствует его беззаветной храбрости. Как и Нельсону, ему было главным найти неприятеля, чтобы с ним немедленно вступить в бой. Но тут перед ним был не неприятель, число судов которого не играло роли, как у испанцев, и не робкий, не надеющийся на победу морской начальник, как Вильнев. Перед ним был смелый, верящий в свои силы адмирал.

Наконец, его командиры не были людьми, на которых он мог безусловно рассчитывать, которые грели желанием пойти в самый жаркий бой – английский флот не успел сплотиться и имел еще слишком пестрый состав. Блэк чувство служебного долга своих командиров мерил, вероятно, по собственной мерке и поэтому его переоценивал. На личную преданность, которая приковывала личный состав к Нельсону, Блэк мог рассчитывать только со стороны офицеров, находившихся уже некоторое время под его начальством и успевших его ближе узнать; ведь с самого начала английские морские офицеры относились к нему как к «генералу», с сильным недоброжелательством.

С этой точки зрения нельзя одобрить тактики Блэка, что подтверждается его неудачей – успех обычно считается решающим критерием на войне. Несмотря на все это, я буду заступаться за Блэка, за его смелое наступление, главным образом в связи с моральным элементом. Он не сваливал причину своего поражения на превосходящие силы противника (этот бой является исключительным в военно-морской истории по превосходству сил на стороне победителя), он видел причину своей неудачи в недоукомплектованности команд и неудовлетворительной заимной поддержке.

Численное превосходство судов Тромпа (90 против 45) было значительно, неравенство еще увеличивалось неучастием арьергарда англичан; однако английские суда были более сильны, а голландские – в основном перевооруженные купцы, командиры которых действовали очень сдержанно и часть ушли в последнем бою с поля сражения. Если бы все командиры так последовали за Блэком и так дружно напали на неприятеля, как командиры «Гарланда» и «Бонавентюр», то хотя бы часть голландских судов могла бы быть выведена из строя и, возможно, что победа досталась бы англичанам, несмотря на их малочисленность. Если же исход боя остался бы неопределенным, то потери голландского флота могли бы его сделать небоеспособным, господство на море не было бы окончательно потерянным, а рисковать на войне необходимо.

Блэк мог рискнуть и напасть, тем более, что Тромп и на этот раз не сумел использовать завоеванное господство на море. Сильный Ost мешал ему преследовать разбитого неприятеля до Темзы. Когда погода поправилась, он опять вернулся в Гоовды, отделил Флорисцона с 13 кораблями для конвоирования 500 коммерческих судов и вернулся в Дувр; здесь снова обсуждался план нападения на Темзу, но из-за отсутствия сведущих лоцманов от него отказались. Не было и речи о продуманном плане дальнейших действий, все оставалось предоставленным одному адмиралу.

Тромп владел со своим победоносным флотом и Гоовдами, и Каналом: путь голландской торговле был открыт. Однако же торжество голландцев, благодаря энергии английского правительства, продолжалось недолго.

Блэк в своем донесении жаловался на нескольких командиров и просил о своем увольнении от должности. Государственный совет не уволил Блэка, наоборот, отнесся к нему с полнейшим доверием; строгое расследование установило вину нескольких командиров и офицеров, которые были уволены со службы; некоторые из них перешли к голландцам.

Далее он распорядился привлечь все годные для войн суда для службы в военном флоте. Ремонт поврежденных судов был ускорен, необходимые для него и для вооружения материалы, если их не хватало в казенных складах, как, например, пенька и смола, были конфискованы во всех портах; для комплектования судов было в течение нескольких недель призвано 14000 человек; правительство напрягло все средства и силы страны на подготовку к войне. Была введена всеобщая воинская повинность, но не законным путем, как ее провел 155 лет спустя Шарнгорст в Пруссии, а в виде временной, насильственной меры.

Еще одно важное распоряжение заключалось в запрещении шкиперам нанятых или купленных вооруженных коммерческих судов оставаться командирами, в особенности же в бою. Англия, так же как и Голландия, энергично взялась за постройку военных судов, особенно фрегатов.

Флот был разделен на три эскадры с белыми, красными и синими флагами; Лоусон был назначен вместо Бёрна контр-адмиралом. Всячески поддерживалась каперская война. Голландцы тоже выдавали массу каперских свидетельств, особенно отличались флиссингенцы. Однако же из-за своего гораздо более многочисленного коммерческого флота Голландия от этого страдала более, чем Англия.

В январе Тромп провел еще один торговый флот в 150 судов через Канал, невзирая на время года. В Бискайской бухте Тромпа настиг шторм погоды, и он зашел в Иль де Ре (перед Ла-Рошелью, недалеко от Рошфора), где его суда потребовали исправлений; этот порт служил сборным пунктом возвращающимся на родину купцам, ожидавшим конвоиров для безопасного прохода в свои порты. Только таким образом Голландия могла поддерживать свою торговлю при враждебном отношении Англии. То, что Генеральные Штаты употребили для этой цели свои главные силы во главе с лучшим адмиралом, нам кажется целесообразным. Они не могли не знать о грандиозных вооружениях англичан и не должны были лишать отечественные воды защиты. Следовало, не отвлекаясь на второстепенные задачи, сохранить господство на море. Тем не менее, конвоирование торговых флотов осталось бы необходимым, но оно могло быть поручено менее крупным и боеспособным эскадрам (как, например, отряду Рюйтера в августе 1652 г.).

Голландия оставила англичан в Гоовдах и Канале совершенно свободными в своих действиях; свой боевой флот, давший 10 декабря сражение, она подвергла беспрерывному плаванию вдали от операционной базы, длившемуся целые месяцы, не озаботившись даже пополнением запасов; тут опять-таки видны недостатки планомерного высшего командования.

В начале февраля, придя в Иль-де-Ре, Тромп привел свои корабли в порядок и затем вышел в море для конвоирования 150 купеческих судов с ценным грузом. В Бискайском заливе он встретил жесткий NO, который лишь 24 февраля перешел в NW и дал Тромпу возможность войти в Канал. Придерживаясь французского берега, он 28 февраля утром дошел до мыса Ла Хог, где при свежем WNW обнаружил прямо по носу, следовательно с подветра, у английского берега на траверзе Портланда, большой английский флот.

То был Блэк, вышедший из Темзы 18 февраля с 60 военными судами, между которыми было много только что выстроенных быстроходных судов. Соединившись у Дувра с 20 шедшими из Портсмута кораблями, он шел теперь навстречу Тромпу, но без разведчиков. Под начальством Блэка были генералы Монк и Дин и адмирал Пенн. Адмирал Аскью, после неудачного боя с Рюйтером 26 августа 1652 г., был отстранен от командования.

Английский флот, лавировавший в Канале по направлению к W, не был в сомкнутом строю: Блэк с главными силами (центр, красный флаг) далеко на ветре, арьергард под командой Монка еще в милях в 4-5 под ветром. Дин находился на флагманском корабле Блэка. Каждая из 3 эскадр делилась на 3 отряда и, кроме начальника, имела по вице– и контр-адмиралу.

Итак, Тромп с 80 кораблями и приблизительно 200 купеческими судами, входящими при свежем северо-западном бризе в Канал, видит 28 февраля впереди себя под ветром между мысом Ла Хог и Портландом в 250 милях от отечественных портов большой неприятельский флот, приблизительно 70 судов, идущий в полветра на юго-запад. Что теперь делать? Тромп немедленно нападет, так как ему положение неприятеля, находящегося в сравнительном беспорядке кажется благоприятным. Купцам он приказывает лечь в дрейф, благодаря чему они остаются на ветре, а сам, ведя вместе с Флорисцоном авангард – всегда вождь впереди, – спускается на фордевинд на неприятеля. Эвертсен идет в середине, Рюйтер в арьергарде.

«Триумф» с Эвертсеном на борту направляется на английский флагманский корабль; оба флота не имеют определенного боевого строя. Вскоре образовалась общая свалка – бой велся ожесточенно. Тромп сильно наседал на флагманский корабль Блэка; последний был ранен в ногу, сто сделало его на всю жизнь хромым, но командования не передал. Многие суда сцепились на абордаж. Голландские командиры почти все держались хорошо, также как и английские. Суда, бывшие под ветром стали мало помалу подходить. К полудню подоспел Монк и принял участие в бою, который продолжался с неослабевающей энергией до 4 часов по полудни, не дав никакого результата. Все же Блэк с дюжиной своих судов был в опасности быть отрезанным от своего флота Тромпом, Рюйтером и Эвертсеном. Но тут ему помог Пенн, действовавший весьма ловко и самостоятельно, а также адмирал Лоусон; искусно маневрируя они оба напали на Тромпа с юга.

В это время (4 часа дня) Блэк приказал нескольким (7-8) быстроходным фрегатам подняться на ветер и напасть на голландских купцов. Как только Тромп заметил этот маневр, он прекратил бой и сам пошел на защиту конвоируемых им судов. Блэк за ним не последовал; тем и кончился бой первого дня. Повреждения англичан были очень тяжки, некоторые из их командиров ранены.

Обе стороны лишились нескольких судов, потери в людях как у тех, так и у других были значительны. Но повреждения голландцев оказались в общем сильнее – тяжелая английская артиллерия дала себя больше чувствовать, ведя огонь по более слабым голландским корпусам.

К ночи стихло, и оба флота остались недалеко друг от друга: суда спешили исправить свои повреждения. Блэк имел твердое намерение возобновить бой на следующее утро. Тромп собрал военный совет, чтобы решить, как поступать дальше. Он оказался перед более сильным противником, а ведь он должен был, главным образом, еще и защищать вверенный ему коммерческий флот. Следовало ли продолжать бой, или начать отступление, продолжая путь и прикрывая купцов? Оставить купцов без прикрытия было невозможно: неизвестно, что их ожидало у Дувра. Выделить отдельный конвой для сопровождения коммерческих судов, а самому продолжить сражаться с главными силами, чтобы дать купцам возможность уйти вперед, голландский флот не мог – он был слишком слаб. Боевых припасов уже начинало не хватать. Положение голландцев было очень тяжелое. Еще можно было укрыться в нейтральном порту, например, в Гавре.

Тромп решил начать отступление; прикрывая купцов, он образовал своим флотом тупой угол, вершиной к неприятелю и поставил купцов в середине; в таком порядке 1 марта утром, при легком WNW, голландцы продолжали плавание по Каналу. Англичане заметили это поздно и бросились в погоню под всеми парусами; в 10.30 часов утра головные корабли настигли неприятеля и возобновили бой, главные силы подошли к 2 часам (на SO от Уайта).

Блэк построил свои суда в том же порядке, как и голландцы, с фрегатами на флангах, которые окружили купцов. Стремление англичане завладеть призами заставило их, вопреки своей обычной тактике, стрелять по рангоуту противника, чтобы мешать ему свободно передвигаться и уменьшить его ход. Поврежденный флагманский корабль Рюйтера вскоре был взят на буксир. Шесть раз в течение дня англичане пробовали с большими усилиями прорвать линию неприятеля, чтобы добраться до коммерческих судов, но тщетно; лишь два голландских корабля, отставшие из-за повреждений, попали в руки англичан; таким же образом и несколько купеческих кораблей, не удержавших своего места, сделались добычей фрегатов. Лишь с наступлением темноты бой кончился. Однако же Лоусону посчастливилось на правом фланге отрезать и захватить два военных корабля и около дюжины купеческих.

В это время ветер усилился (W), ночь была ясная и холодная. Англичане следовали по пятам голландцев. Тромп стал получать извещения, что боевые припасы приходят к концу: голландцы, не считая боя у Денженеса, сражались уже два дня, а боевые запасы не были пополнены. Тромп всем им по возможности помогал, но у него самого оставалось мало снарядов: положение напоминало Армаду. 2 марта утром голландцы находились у Бичи-Хеда, они продолжали плавание в том же порядке, но некоторые купеческие суда пустились в бегство, чтобы искать спасения у французского берега.

В 9 часов утра Блэк возобновил нападение, как и в предыдущий день, с большой энергией. Многие голландские корабли быстро расстреляли остаток своих боевых запасов; некоторые из них ушли под всеми парусами, чтобы не служить неприятелю мишенью. Тромп располагал для боя всего лишь 30 судами. Несмотря на свою слабость, он отразил нападение, предпринятое после продолжительного промежутка Блэком всеми силами. Сведения о сражении с этого момента значительно расходятся. Тромп прекратил бой, когда и у судов, оставшихся боеспособными, почти не осталось боевых припасов; у Эвертсена они совсем иссякли. Корабли Рюйтера и Флорисцона были настолько повреждены, что их пришлось вести на буксире.

При таких обстоятельствах Тромп не мог помешать дюжине фрегатов, посланных Блэком, забрать несколько коммерческих судов, слишком отдалившихся от флота. К вечеру оба флот находились вблизи мыса Гринэ.

В течение ночи Тромп продолжал путь при жестоком NW и вскоре потерял из виду английские огни. Блэк, видимо, стал на якорь недалеко от Гринэ, так как счел слишком опасным огибать ночью мыс из-за сильного отливного течения и ветра, который медленно стал переходить к востоку.

Лоцманы убеждали Блэка, что и Тромпу при стихающем ветре не обогнуть мыса. Операция была окончена; вероятно, англичане тоже расстреляли свои боевые запасы. Такелаж их судов настолько пострадал, что Блэк счел дальнейшее преследование неразумным. Он пошел обратно и 4 марта, находясь вблизи Уайта, мог донести о своей победе.

Тромп со своими поврежденными судами, вследствие неблагоприятного ветра достиг родины только 6 марта; при энергичном преследовании, вероятно, ни одно из его судов не могло бы спастись.

Потери определяются различно:

А) в судовом составе – со стороны голландцев: 11 военных кораблей и 30 коммерческих по их собственным данным, 17-18 военных кораблей и свыше 50 коммерческих – по английским; со стороны англичан: 1 военный корабль – по собственным, и 10-11 по голландским сведениям.

Б) в личном составе – потери со стороны голландцев очень значительны, от 1500 до 2000 человек; на одном лишь корабле Тромпа – 30 убитых и 56 раненых, на корабле Рюйтера – 40 убитых, 42 раненых.

У англичан потери также тяжкие, Блэк и Лоусон ранены, 3 командира убиты; по голландским данным около 2000 убитых и раненых, но это, по-видимому, преувеличение.

Очень интересно это сражение из-за совей продолжительности, упорства и сходства с боем Армады. Последней не пришлось защищать коммерческого флота, ее задача была, следовательно, много проще. Оба флота должны были, не сражаясь, прорваться в Нидерланды, и это оба раза не удалось, так как не стесненный в своих действиях английский флот нападал всей своей мощью на неприятеля, во время его плавания вдоль английского берега.

Тромп был порученной ему задачей, против которой, однако же, не протестовал, поставлен в тяжелое положение. Имея флот слабее, чем у противника, Тромп, кроме того, был связан купеческими судами; иначе о0н не упустил бы ночью с 28 февраля на 1 марта выгодного наветренного положения и продолжал бы бой, использовав свои преимущества. Тяжелее всего на голландском флоте отозвалась потеря связи со своей операционной базой и лишение возможности пополнить боевые запасы. Англичане же были совершенно свежи и с полными боевыми запасами.

Следует предположить, что Генеральные Штаты и сам Тромп были поражены появлением сильного английского флота зимой, всего через 2,5 месяца после его поражения у Денженеса. С ними повторилось то же, что и с Блэком и английским правительством. По-видимому, обе стороны не озаботились собиранием точных сведений о противнике. Со стороны нидерландского командования в высшей степени близоруко было оставлять главные силы зимой в течение долгих месяцев в море, лишив отечественные воды защиты, только лишь чтобы провести коммерческий флот. Не позаботившись даже о пополнении боевых запасов после боя у Денженеса. Почти невероятная небрежность!

Надо представить себе положение Тромпа, когда в конце второго дня боя с одного корабля за другим доносят, что боевые припасы истощены! Стойкость, с которой он отражал нападения англичан и старался защитить свои купеческие суда, в высшей степени достойна уважения.

Если он, принимая бой, не продолжал идти под всеми парусами, развивая наибольшую скорость, а во время нападения Блэка после полудня 2 марта еще и отдал марса шкоты, то в этом мы должны усмотреть силу традиции, шаблона, благодаря которым считалось несовместимым с воинской честью быстрым отступлением избегнуть сражения. Может быть, Тромп из-за коммерческих судов не мог достаточно быстро идти, и при приближении Блэка ему пришлось убавить ход?

Особенно ярко сказывается недостаточное развитие военно-морского искусства в неумении использовать победы. Клаузевиц определяет стратегию как «учение об использовании сражений для цели войны»; Блэк же вовсе не использовал победы, он бросает фактически лишенного возможности сопротивляться неприятеля с большинством коммерческих судов, а сам, вместо преследования, уходит в противоположном направлении. Что его к этому побудило – неизвестно; надо надеяться, что будут опубликованы английские официальные документы (State papers) и об этой войне (во время написания настоящего труда, они были опубликованы лишь до середины февраля 1653 г.).

Конечно, использование победы на суше гораздо проще, чем на море, так как для этого имеются осязательные объекты действий, как-то: занятие важной позиции, большого города или целой провинции и т.п.; не говоря уж о преследовании или уничтожении неприятельской армии. На море неприятельским силам также некуда ускользнуть; и так как последний день боя был 2 марта, а Тромп лишь 6 марта мог добраться до отдаленного всего на 85 миль ближайшего порта, то можно предположить, что ни одно из его судов не могло бы спастись.

Обе большие операции зимы 1652/53 гг. составляют апогей войны и весьма характерны для ее проведения.

Оба народа оказали одинаковую храбрость, упорство в борьбе за обладание морем и знание морского дела; но победа осталась за нацией, сумевшей все средства и силы страны планомерно, с полной энергией и знанием дела, употребить на ведение войны, хотя, несомненно, и Англия делала грубые ошибки. Географическое положение Англии столь выгодно, что она сравнительно небольшими усилиями могла бы повредить или даже вовсе уничтожить жизненный нерв противника – его морскую торговлю и рыболовство.

Голландцы, несмотря на тяжелое положение, громадные потери и убытки, еще далеко не считали свое дело проигранным.

Прежде чем продолжить описание войны в англо-голландских водах, следует упомянуть об одной операции в другом, дальнем море.

Торговля голландцев в Средиземном море еще до войны шла очень бойко. Генеральные Штаты со времен Мюнстерского мира держали там эскадру для защиты свой торговли от французских корсаров и мавританских морских разбойников, отчасти же потому, что и у англичан там была эскадра; во всем, что касалось торговли, они были предусмотрительны и деятельны. В начале войны они значительно усилили свою эскадру и послали нового, энергичного начальника Ван Галена, прибывшего сухим путем в Ливорно, тогда главный центр и порт стоянки обеих эскадр. Ван-Гален происходил из дворянской семьи, 13-ти лет начал плавать и в 26 лет уже сделался командиром; он отличился в делах против дюнкиркских и мавританских разбойников и считался выдающимся морским офицером.

Голландская эскадра состояла из 14 военных и 22 вооруженных коммерческих судов, следовательно, из большого числа кораблей, но относительно слабых и легко вооруженных. Лишь один корабль был 42-пушечный, небольшое число 36-32-пушечных, остальные 28-26-пушечные.

Английский коммодор Бадли имел 15 кораблей, но зато два из них 54-пушечных, четыре 44-40-пушечные, остальные 9 -32-28-пушечные, так что в боевой силе не было большой разницы.

При объявлении войны в 1652 г. Бадли с 9 судами находился в Леванте; начальник морских сил, остававшихся в западной части Средиземного моря, Эплтон считал себя слишком слабым для борьбы с голландцами и остался поэтому со своими 6 большими судами и одним брандером в гавани Ливорно, где был заблокирован половиной голландских судов под начальством Ван-Солингена. Сам Ван-Гален поджидал южнее с 10 судами возвращающегося из Леванта Бадли.

6 сентября он был южнее Эльбы, когда между этим островом и Монте-Кристо обнаружил 8 неприятельских 54-28-пушечных судов (4 военных и 4 коммерческих). Он немедленно перешел в нападение, но так как ветер стих, пришлось ограничиться лишь канонадой издали. На следующий день Ван-Гален возобновил нападение, приведшее к очень упорному бою, в котором одно из английских судов было взято на абордаж; с остальными 7 Бадли удалился в Порт Лонгоне на восточном берегу Эльбы, в 45 милях от Ливорно, где Ван-Гален его держал заблокированным до конца 1653 г.

Итак, голландцы держат разделенную на две части английскую эскадру запертой в итальянских портах в течение 8-6 месяцев, следовательно, в полном бездействии.

Наконец, Ван-Галену надоела эта бесконечная блокада, и он пробует добиться развязки. Чтобы выманить Бадлея из гавани, он уходит в Ливорно. Соединившись там с Ван-Солингеном, голландский адмирал угрожает Великому Герцогу Тосканскому, упрекая его в защите врагов Голландии; следствием этого было предложение англичанам выйти из гавани. Эплтон, желая, конечно, соединиться с Бадли, ставит его в известность о своем вынужденном выходе; английский коммодор покидает со своими 7 судами Порто Лонгоне и появляется в виду Ван-Галена.

13 марта Ван-Гален со всеми своими силами направляется на Бадли, оставляя совершенно открытым выход из Ливорно, чтобы выманить оттуда англичан; он заранее отдал приказание командирам своего отряда по общему сигналу повернуть всем вдруг и идти на Эплтона, как только он выйдет из гавани. Все пошло, как Ван-Гален рассчитывал. Как только Эплтон вышел из гавани, Ван-Гален повернул назад и бросился на него, оставив свой второй отряд из 8 кораблей действовать против Бадли.

Ван Гален вел бой с большой энергией; проходя вдоль борта одного из английских 44-пушечных кораблей, он выпустил в него залп, воспламенивший крюйт-камеру; корабль взлетел н воздух. Два корабля ложатся по обе стороны английского флагманского корабля и берут его после упорного боя на абордаж. Другой 40-пушечный корабль сгорел, еще два корабля взяты; из семи судов лишь одному удалось спастись к Бадли.

Далее Ван-Гален со своим отрядом направился против Бадли; последний, избегая боя с превосходящими силами противника, начал уходить; его не удалось настигнуть до наступления ночи. Бадли, чувствуя свое бессилие, вскоре совсем ушел из Средиземного моря и вернулся в Англию. Голландская торговля процветала во время войны, как никогда прежде; Англия вовсе отказалась от базы в Средиземном море.

Ван-Гален в начале сражения был тяжело ранен, но сохранил за собой командование до конца. Перевезенный на берег он скончался через несколько дней, всего 49 лет от роду.

Ван-Гален разрешил озадачу обезвреживания английской эскадры и защиты от нее голландской торговли блестящим образом. Оставив одну половину неприятельского флота заблокированной в Ливорно, он ловит вторую прежде, чем она успевает соединиться с первой, и заставляет ее искать убежища в Порто-Лонгоне. Шести– и восьмимесячная блокада двух боеспособных отрядов в иностранных портах является не только для того времени, но и вообще чрезвычайно редким примером. Все это было возможно, конечно, только в Средиземном море, хотя даже там эта блокада свидетельствует о большой выдержке и хорошей подготовке голландцев в военном, морском и административном отношениях. Обязанностью начальника отряда было заботиться о снабжении судов и содержании их в полной готовности отразить всякое внезапное нападение неприятеля.

Начало боя, которое он сумел так обставить, что голландцы действовали сообща, а англичане порознь, показывает его понимание тактики. Особенно же ценно само проведение боя 13 марта, когда Ван-Гален так умно и планомерно, даже без особых потерь, добился главной цели: сосредоточить превосходящие силы против части противника и разбить его прежде, чем подоспеет подкрепление.

Наконец, следует отметить упорство нападения; избегая артиллерийского боя, в котором более сильные и тяжелые английские корабли имели несомненное преимущество, голландцы перешли сразу же к абордажу; они захватили неприятельский флагманский корабль одновременно с двух сторон, как это сделал флот Тромпа 10 декабря – но тогда прочие суда были лишены возможности ему помочь.

В разбираемой войне это единственный пример тактически правильно и ловко проведенного боя и поэтому единственный случай полного уничтожения неприятельских морских сил.

В обеих странах боевая подготовка и постройка судов была связана с большими трудностями. Прежде всего, после понесенных потерь, не хватало команды; голландцам пришлось прекратить плавание в Гренландию и повысить денежное довольствие команд, в Англии стали переводить во флот солдат; уже в трехдневном бою в Канале солдаты успели себя проявить с лучшей стороны, нанеся неприятелю своим метким огнем большие потери.

Что касается постройки новых судов, то в Англии имелся достаточно сильный резерв в судовом составе, тогда как постройка и починка судов в Голландии шла очень медленно, на что адмиралы неоднократно жаловались.

Вооружению обеих стран несколько мешали начавшиеся мирные переговоры, так как оба народа относились несочувственно к продолжению войны. В Англии, кроме того, сильно повлиял на приготовления роспуск «долгого парламента» (в апреле) и захват Кромвелем единодержавия.

Вооружение в Англии страдало еще из-за небольших мятежей, возникших на почве задержки жалованья, из-за чего население с неохотой шло на службу во флот. Были случаи, что английские матросы (и в немалом количестве) искали службы на голландских судах.

В начале лета Тромп снова вышел с флотом в море и провел 200 коммерческих судов в Категат; затем он вернулся в Гоовды, обстрелял в отсутствие английского флота Дувр, и на этот раз вошел в Доунс, где 4 июня нашел лишь маленький отряд Бадли (вернувшийся со Средиземного моря) и несколько коммерческих судов, которые были им захвачены. 5 июня он встретил у Нью-Порта подошедший тем временем английский флот под начальством Монка и Дина. Англичане тревожили все неприятельское побережье и сильно мешали торговле и рыболовству.

Блэк еще в начале апреля был послан к шотландскому побережью с эскадрой в 20 судов – неизвестно, с какой целью: вероятнее всего, его желали иметь вдали и не при главных силах флота, так как в то время (2 мая 1653 г.) Кромвель насильственно распустил Государственный Совет и Парламент и сделался единственным самодержавным правителем. Блэк был единственным человеком и вождем, пользовавшимся таким большим уважением и обладавшим столь выдающимися способностями и твердым характером, что мог ему быть опасным.

Характерны слова Блэка, обращенные к командирам, когда стало известно о государственном перевороте: «Не наше дело заботиться о государственных делах, мы должны лишь не позволять иностранцам сесть нам на шею».

Получив известие о появлении Тромпа у Дувра, он быстро вернулся, чтобы принять участие в предстоящем сражении, которое должно было стать решающим. В первый раз за эту войну встретились неприятельские флоты в своем полном составе.

Английский флот, который был встречен Тромпом 13 июня к NO от устья Темзы у мели Оутер Габбард, состоял, по английским данным, из 115 судов (из них 5 брандеров и 30 вооруженных коммерческих судов) с 3840 орудиями и 16300 команды. Под начальством Монка и Дина, находившихся вместе на «Резолюшен», командовали флотом Пенн и Лоусон.

Флот Тромпа насчитывал 104 судна (из них 6 брандеров); он был разделен на 5 эскадр, которыми, кроме самого Тромпа, командовали де-Витт, Рюйтер, Эвертсен и Флорисцон. Как видно, значительное преимущество, благодаря величине и вооружению судов, было на стороне англичан.

Ветер, очень слабый, перешел к NO, англичане были на ветре.

Английский флот в начале сражения действовал совершенно иначе, чем раньше. Из-за слабого ветра и малой скорости англичане не ворвались в ряды противника, а оставались в строю и провели, пользуясь своим значительно более сильным вооружением, артиллерийский бой на дальней дистанции, чтобы по возможности с самого начала надломить силу противника. Несмотря на то, что Тромп вначале немного спустился, англичане все-таки постепенно сближались.

Лоусон первый сблизился с неприятелем и в полдень начал бой с эскадрой Рюйтера, после чего подошли Тромп и другие; около часа дня бой сделался общим. По голландским источникам, англичане шли полумесяцем; видимо, о настоящем, сомкнутом боевом строе не было и речи.

Тромп вскоре заметил, что неприятель начал теснить его авангард; прекратив поэтому бой с главными силами, он пошел выручать Рюйтера и Флорисцона. Но маневр этот не удался полностью, так как ветер совсем стих. Все эскадры оказались разделенными.

В 2 часа ветер снова задул почти прямо от О, то есть прямо с носа. Тотчас же Тромп своим опытным глазом оценил все выгоды создающегося положения и решил его немедленно использовать; он приказал судам центра при помощи шлюпок повернуть на другой галс, чему последовал и авангард. Этим Тромп добился того, что эскадра Лоусона попала под перекрестный огонь и была отрезана от своих главных сил. Эскадры Монка и Пенна попробовали помочь беде, повернув немедленно вправо, и успели подойти вовремя, чтобы спасти Лоусона от уничтожения. Но прежде, чем началась общая свалка (де-Витт тоже пошел неприятелю навстречу), Лоусону очень досталось от сосредоточенных сил голландцев. Пороховой дым не давал возможности составить ясную картину сражения и всех многочисленных одиночных боев; главным силам англичан все же удалось после нескольких часов вылавировать на ветер из всеобщей сутолоки и дыма.

После упорного боя между отдельными группами Тромп сам пробовал взять на абордаж флагманский корабль Монка, но голландцы в 5 часов дня должны были уступить поле сражения, преследуемые в течение нескольких часов англичанами. Вечером оба флота стали на якорь близ Дюнкирка, англичане мористее.

Обе стороны потеряли по несколько судов. Дин в начале боя был убит одним из примененных впервые в этом бою цепных ядер. Голландцы были повреждены несравненно более сильной английской артиллерией, боевые припасы и на этот раз стали иссякать, так что 16 июня утром военный совет решил сделать еще одно нападение и затем начать отступление в Вилингену.

В то же время Блэк более чем с дюжиной судов присоединился ночью к англичанам, так что превосходство их сил стало подавляющим; но из-за полного штиля его не удалось использовать. Все-таки 16-го состоялось несколько упорных одиночных боев; главным образом, следует отметить ожесточенный поединок между флагманскими кораблями Тромпа и Пенна. Но Тромпу пришлось в 4 часа отступить перед превосходящими силами англичан. Несколько его судов обратились в бегство, началась паника, некоторые суда столкнулись, сцепились вместе и попали потом в руки неприятеля. Англичане одержали решительную победу, а голландцы лишь потому избегли еще больших потерь, что ушли за Фламандские отмели, куда неприятель из-за глубокой осадки не рискнул за ними последовать. Голландцы потеряли 20 судов, из них 11 были захвачены, и 1400 человек команды. Англичане понесли значительно меньшие потери, всего 120 человек убитыми и 240 ранеными, ни один корабль не был захвачен.

Вот в общих чертах ход сражения, о котором сведения так неполны и так противоречивы. Само сражение даже называется по-разному: Ловестофским, Дюнкиркским и т.п. В последнее время Гардинер в своей истории Commonwealth'а дал, на основании архивных данных, подробное описание этого важного боя, которое вкратце и было здесь передано.

Превосходство английского флота было несомненно благодаря большей величине его судов, их более прочной постройке, сильному вооружению и более многочисленной команде.

Голландские адмиралы открыто признавали, что англичане имеют 50 более сильных судов, чем их самый сильный корабль.

Так как офицеры и команды обеих сторон дрались одинаково храбро, и командование было одинаково хорошо, то материальная часть оказалась решающей. Единственным тактическим приемом, то есть стремлением использовать ветер, преимущество хода, выгоду наветренного или подветренного положения, искусство маневрирования и т.п., чтобы, сосредоточив в одном месте превосходящие силы, броситься на часть противника и разбить ее, прежде чем тот со всеми прочими силами успеет прийти на помощь – было лишь маневрирование Тромпа. Итак, мы впервые видим, что один из воюющих проводит принцип сосредоточения сил на части противника, правда, не будучи в состоянии лишить возможности его прочие силы оказать помощь. Проповедуемый раньше взгляд, что это сражение было поворотной вехой в морской тактике, следует признать правильным, хотя очень слабый ветер с самого начала не давал возможности сохранить строй, мешая маневрированию по определенному плану.

Сражение, следовательно, имело особое значение еще и потому, что в нем впервые проявился принцип напасть только на неприятельский флот как таковой и его уничтожить. Тут не было коммерческих судов, требовавших защиты. Главнейший принцип морской стратегии нашел себе применение впервые.

Генеральные Штаты начали мирные переговоры, но в то же время продолжали вооружаться. По энергичным представлениям адмиралов лихорадочно шла работа по приведению судов в боевое состояние; за военные успехи были установлены награды, за ранения – денежные вознаграждения. Блэк воспользовался своим господством на море и превосходством сил, чтобы, держась со своими 120 судами у берегов Голландии, прервать все сообщения голландцев, в особенности же воспрепятствовать соединению вооружавшейся в Текселе эскадры с Тромпом; Блэк до некоторой степени блокировал неприятельские побережья.

Предполагалось снарядить десятую экспедицию, чтобы высадить 5000 солдат для занятия одного из приморских портов. Несмотря на лучшее время года и близость Темзы, тогдашней главной операционной базы англичан, вскоре выяснилось, что в те времена даже прекрасно организованному английскому флоту трудности блокады были не под силу.

Громадный флот должен был снабжаться из отечественных портов водой, провиантом, боевыми запасами (после двухдневного боя), свезти раненых и исправить свои повреждения. Из-за тесных помещений и недостаточного снабжения начали появляться заразные болезни; например, флагманский корабль Блэка насчитывал 80 больных, то есть 20% экипажа. В конце августа штормовая погода заставила англичан покинуть голландские берега и вернуться к себе. Флот стал на якорь в Солебэе, очень мелкой бухте на восточном побережье между Орфорднесом и Ловестофтом. Блэк, все еще страдавший от раны, полученной от 28 февраля, был настолько плох, что должен был быть немедленно свезен на берег, и командование перешло к Монку. Последний вскоре вернулся к голландским берегам.

Интересны тайные переговоры (начатые Кромвелем) о заключении союза с Нидерландами с допущением в Государственный Совет и в Генеральные Штаты депутатов другой державы. Переговоры разбились о категорические требования нового Государственного Совета, желавшего твердых политических отношений, то есть создания из обеих стран одного нераздельного государства.

Тромп хотел воспользоваться отсутствием английского флота – как только оно стало ему известно – чтобы соединиться с де-Виттом, стоявшим с 30 судами у Гельдера. Что-нибудь необходимо было предпринять, так как вся морская торговля Голландии сильно пострадала; постоянные нападения на побережье волновали страну, приходилось повсеместно держать в готовности войска на случай попыток высадки.

6 августа Тромп с 82 судами и 5 брандерами вышел из Шельды и направился вдоль берега к северо-западу, в Тексель. Однако же прежде, чем Тромп успел до него дойти, он 8 августа утром увидел у себя на ветре, при WNW, в 20 милях южнее Текселя, английский флот. Так как Тромп не мог с ним равняться силами, он повернул и пошел к югу, преследуемый Монком, пославшим в погоню свои быстроходные фрегаты.

Им удалось в 5 часов настичь одно из наиболее тихоходных голландских судов. Чтобы спасти этот корабль Тромп убавил паруса и построил свой флот, как 1 марта, полумесяцем, выпуклой стороной к неприятелю. С подоспевшим с 30 судами Монком, против желания Тромпа, в 7 часов вечера завязался ожесточенный бой. Попытки англичан прорваться не удались; голландцы не потеряли ни одного корабля; флагманские корабли Рюйтера и Эвертсена оказались сильно поврежденными. Бой прекратился лишь с наступлением темноты.

Де-Витт, услышавший в Текселе стрельбу, решил немедленно выйти в море. Ночь была темная, шел дождь, свежий W дул прямо на Тексель; бочки, обозначавшие фарватер, были из-за близости неприятеля сняты. Несмотря на отказ лоцманов, де-Витт настоял на выходе в море. Суда спешно готовились к съемке с якоря, фарватер обозначили шлюпками с факелами; ночью де-Витт с 24 кораблями начал вылавировывать в море. Тем временем ветер WNW усилился, погода была так туманна и дождлива, что не было опасности быть замеченным. Витт взял курс по предполагаемому направлению Тромпа, и ему удалось 9 августа, в 5 часов, в виду английского флота с ним соединиться. В этот день дело не дошло до боя, сильный NW был обоим флотам, ввиду близости подветренного берега, слишком опасен. Ночью погода исправилась, и 10 августа рано утром при слабом SW оба флота сблизились. Бой начался в 6:30 утра у голландского берега перед Тер-Гейденом, между устьем реки Маас и Гаагой.

Оба флота шли, по-видимому, в кильватерных колоннах. Сведения об этом интересном, проведенном в сравнительно боевом порядке сражении также недостаточны и часто противоречивы. Однако вскоре, по крайней мере, частично, строй нарушился, и началась всеобщая свалка. Как и прежде, нападение велось, главным образом, на флагманские корабли. Один английский корабль в самом начале боя, сцепился на абордаж с шедшим головным флагманским кораблем Тромпа; адмирал, руководивший с полуюта сражением и успевший выиграть наветренное положение, был смертельно ранен мушкетной пулей с неприятельского марса; он пал, как Нельсон, – но не победителем. Флаг-капитан не спустил флага Тромпа, чтобы скрыть от флота смерть вождя.

По голландским данным, флоты трижды проходили контр-галсами; по многим другим источникам, суда несколько раз прорывали неприятельский строй, как во времена гребного флота. До часа дня бой велся с величайшим ожесточением; голландские брандеры, пользуясь своим наветренным положением, имели неоднократно случай действовать успешно; два английских адмирала погибли на своих судах, охваченных пожаром. Оба противника терпели значительный урон; три английских корабля, столкнувшихся вместе, были уничтожены одним брандером, другие потоплены артиллерийским огнем, один фрегат взорвался, многие корабли получили значительные повреждения. Но все-таки большие потери оказались на стороне голландцев: несколько кораблей были потоплены, другие сожжены, корабли Рюйтера и Эвертсена выведены из строя – их пришлось буксировать в Гере, к устьям реки Маас.

Вдруг в самый жаркий момент боя 24 голландских корабля оставили поле сражения и под всеми парусами, обстреливаемые огнем своих же судов, ушли восвояси. Это привело голландцев в замешательство и окончательно лишило их бодрости. После того, как англичане завладели наветренным положением, де-Витту около 8 часов вечера пришлось начать отступление к удаленному на 65 миль Текселю, так как путь на Гере и Маас уже был отрезан. Он сам и Флорисцон, единственные оставшиеся адмиралы, пошли с дюжиной годных к бою судов в арьергарде и успешно отражали дальнейшие нападения неприятеля. Преследование, при ярком лунном свете, велось недолго, всего до полуночи – англичане тоже сильно пострадали. Де-Витт с остатками флота через 24 часа добрался до Текселя, преследуемый по пятам лишь единичными английскими разведчиками. Монк вернулся в Ярмут.

Обоюдные потери не могут быть точно установлены.

Голландцы считают, что они потеряли 12-13 судов, англичане называют число вдвое большее; потери в людях были очень значительны, так как Монк приказал не давать пощады. Например, на кораблей Рюйтера из 150 человек команды было 43 убитых и 53 раненых. Всего у голландцев было около 5000 убитых, 700 раненых и 700 пленных; английские источники дают цифры вдвое большие. Ни одно из голландских судов не было захвачено.

Английские потери оказались вдвое меньше голландских. Монк запретил брать призы, чтобы не отвлекать во время боя свои силы для их защиты.

Главное же – голландский флот был разбит полностью, разделен, деморализован, при том, что и английский флот понес такие потери, что не мог возобновить блокады голландского побережья. Над бежавшими командирами немедленно был учинен суд, но никого из них не приговорили к смерти, нескольких разжаловали, большинство оправдали.

Смерть Тромпа была, несомненно, самой тяжкой потерей для родины. Он был героем войны, которому, однако же, его военные способности не всегда могли доставить победу, так как никуда не годное управление флотом не обеспечивало необходимого личного состава и снабжения; к тому же политические обстоятельства заставляли подчиненных нередко покидать его в нужную минуту. Если бы Тромпу дали большие военные и политические полномочия, результаты войны, вероятно, были бы несравненно лучше для Нидерландов.

Бой у Шевингена (Тер-Гейден) 10 августа был последним сражением этой войны (следовательно, произошли 7 сражений в 12 месяцев). Начались мирные переговоры. Голландия почти утратила свою морскую торговлю, была так разорена, что не могла продолжать войну. Англичане, по их сведениям, взяли у голландцев 1700 судов (по голландским сведениям – более 1100 судов). Торговля замерла, рыбный промысел пришел в упадок, города опустели, в Амстердаме 3000 домов стояли пустыми. Англия потеряла вчетверо меньше торговых судов, отчасти из-за менее развитого судоходства, отчасти же из-за своего выгодного географического положения.

Англия, однако же, не могла стратегически использовать свою тактическую победу, и не могла продолжать блокаду.

Де-Витт ранней весной уже конвоировал несколько раз коммерческие флоты в Балтийское море и из Атлантического океана; против его 70 судов, Англия не могла выставить даже 50 готовых к бою кораблей; но жестокий шторм, длившийся трое суток, вскоре уничтожил или же частью сделал небоеспособными половину голландского флота.

Так как и английский флот очень пострадал из-за этого шторма, англичане стали сговорчивее, и переговоры продолжались. Закончились они лишь в 1654 г. в Лондоне (Вестминстер). О новом государстве или даже тесном союзе обеих держав не было и речи.

Условия мира были сравнительно легки, так как Кромвелю было очень важно провести удаление молодого принца Оранского от штатгальтерства. Это требование, касающееся только внутренней политики, встретило у сильной оранской партии решительное сопротивление.

Однако же вождю оппозиционной партии, знаменитому Иоганну де-Витту, который благодаря своему выдающемуся уму почти беспредельно господствовал в Генеральных Штатах, это удалось, хотя и окольными путями. Семь соединенных провинций, кроме того, обязались:

1) чтобы их военные суда, независимо от их числа, в британских водах при встрече хотя бы с одним английским военным кораблем производили салют, спускали флаги и убирали марсели (то есть признание английского господства, навигационный акт);

2) уплатить английской ост-индской компании и т.п. большие денежные вознаграждения;

3) удалить из Голландии претендента (Карла II) и его приверженцев (до того времени в Гааге);

4) исключить Оранский дом от штатгальтерства.

Но убытки и сами по себе были страшно тяжелы. Голландия потеряла свыше 1700 судов; вооружения на море и на суше также поглотили громадные суммы.

При разборе уроков этой столь важной по своим последствиям войны придется коснуться еще раз организации и управления обоими флотами.

Можно сделать следующие выводы:

1) Организация всей обороны и всех сил соединенных провинций должна была быть в одних руках, однообразно организована и руководима единой, центральной властью, а не как в Нидерландах, где флот управлялся пятью обособленными адмиралтействами.

2) От высшего управления флотом требуется особенно быстрая и энергичная работа; наряду с крайней заботливостью о подчиненных оно должно предъявлять очень строгие требования, чтобы избежать лишних трений и чтобы вся служба проводилась единообразно.

Пока не существует идеальной организации высшего управления и командования флотом. Все большие флоты имеют одну высшую власть, которая в себе соединяет технику, управление и командование. Во всех этих флотах у руля морского ведомства стоит одно руководящее лицо, морской министр или начальник адмиралтейства. (В России было своеобразное отношение Великого Князя Генерал-Адмирала к Морскому Министерству). Австрия близка к идеалу: высшее управление флотом составляет часть военного министерства, которое лишь в этой стране соответствует своему названию – вся оборона страны сосредоточена в руках одного министра.

Во всех почти самостоятельных морских министерствах министр соединяет в себе технику, управление и высшее командование, то есть должен удовлетворять требованиям, единовременное выполнение которых не под силу одному лицу.

Если это изобилие власти в одних руках не имеет над собой соответственного контроля, то, конечно, найдут себе место произвол и злоупотребления; даже самый лучший, самый добросовестный человек должен иметь над собой наблюдение. Поэтому всюду искали и продолжают искать способы действенного контроля, чтобы обеспечить правильное и точное функционирование различных органов морского ведомства.

В Англии «Lord High Admiral» был главой морского ведомства до 1688 г., когда эта должность была временно заменена «Lord Commissioners». О прежней совместной работе лордов адмиралтейства мало известно; в 1870 г. первый лорд адмиралтейства был закономерно утвержден начальником прочих лордов, что фактически имело место и раньше. Чтобы первый лорд не стал всемогущим, на эту должность обычно назначают члена парламента, не моряка; он в своих действиях очень стеснен премьер-министром и министром финансов, а также определенными законоположениями (как, например, о производствах и их числе), помощниками из высших чинов флота, пользующимися большим авторитетом, парламентом и общественным мнением. Несмотря на это, в английском флоте и поныне достаточно произвола (протекции), не говоря о других недостатках. Но все-таки Англия хорошо организована в военно-морском отношении: прекрасное военно-географическое положение, безопасность от неприятельского вторжения, небольшое войско, большое количество денег – она может себе позволить некоторую роскошь (синекуры, неудачные типы судов и т.п.).

Во Франции также много недостатков; в управлении флотом есть штатские, быстрая смена министров, особые правила производств и т.п.

Итак, вопрос о наилучшей организации остается неразрешимым. В то время английское правительство его разрешило удачным выбором трех способных, опытных, бескорыстных сухопутных офицеров, первый из которых был честный, располагающий к себе начальник, имевший своими помощниками лучших адмиралов. Самое важное, чтобы начальник, наряду с природным умом, имел живой интерес к флоту, не выставлял свою личность на первый план, был храбр и служил делу с бескорыстной любовью. Этими качествами обладал Блэк.

Блэка часто сравнивают с Нельсоном, хотя оба по существу очень различны. Нельсон, как стратег и тактик, стоит значительно выше; правда, что во времена Блэка стратегия и тактика находились в первобытном состоянии, и Блэк лишь сорока лет от роду начал заниматься военным делом, в 50 лет начал службу во флоте, совершенно не обладая морским опытом, сразу же в должности главнокомандующего. Нельсон же плавал с малых лет, имел прекрасных учителей и долголетнюю морскую практику.

Общее для них обоих – стремление во что бы то ни стало найти неприятеля и вступить с ним в бой, дух непременного, смелого нападения. Войны Нельсона стоят в тактическом отношении выше, но Блэк имел своими противниками голландцев: он неоднократно побеждал знаменитых Тромпа и де-Витта. Именно там, где Нельсон потерпел неудачу (Санта-Круз), Блэк одержал свою самую блестящую победу.

Блэк не был счастлив умереть в бою победителем; он умер во время возвращения на родину после большой, полной победы. В одном отношении он стоит выше Нельсона: последний, руководимый жгучим самолюбием, находился в полном порабощении у леди Гамильтон, которая толкала его на жестокие и несправедливые подчас поступки. Блэк в нравственном отношении безупречен, все его помыслы были направлены на служение родине, а не на личные интересы.

Правильное определение целей ведения морских войн, то есть вопрос: «что следует и чего можно достигнуть войной, и какие для этого нужны средства» – должен быть положен в основу всей политики государства. Употребление морских сил для защиты морской торговли и сообщений, рыболовства, колоний, морских интересов должно идти рука об руку с ясным пониманием, чего от флота можно требовать.

В эту войну противники совершенно отказались от сухопутных операций, даже от нападений на побережья. Флоты борются одни. Мог ли флот самостоятельно заставить противника просить мира и исполнения требований победителя?

Английский флот – мог: нанесением убытков голландцам на море и на побережьях, уничтожением торгового и рыболовного флотов, прекращением или даже только ограничением морской торговли – все это он мог сравнительно легко выполнить. На Голландии это отразилось быстро в виду ее небольшой площади, короткой береговой линии, большого рыболовного флота и очень густого населения, живущего торговлей, судоходством и рыболовством.

Голландский флот – не мог: за исключением разве только лишь полного уничтожения английской морской мощи, так как Англия занимала большое пространство, не густо населенное; она могла в случае нужды просуществовать без внешней торговли, занимаясь судоходством и рыболовством в ограниченных размерах, причем и то и другое не могло быть так легко уничтожено или заблокировано, как в Голландии.

Это высшим командованием в Голландии не было принято во внимание; план войны не был разработан. Намерения голландцев были направлены на то, чтобы разбить неприятельский флот и уничтожить каперство, но проводилось не планомерно.

В Англии с самого начала план войны заключался в операциях против военного, торгового и рыболовного флота, а также против колониальных владений.

Главнейшая задача морской войны: овладеть господством на море и обеспечить его себе. Кроме того:

1. Держать главные силы в возможно большом количестве в отечественных водах.

2. Разбить и уничтожить неприятельский флот.

3. Использовать победу (блокада, уничтожение торговли, оккупация колоний, высадка в неприятельской стране).

До того времени назначение флота заключалось лишь в перевозке войск на территорию противника. Когда начала развиваться мировая морская торговля, она стала главным объектом нападения. Озаботиться сначала господством на море – об этом еще не думали. В разбираемую эпоху начался первый решительный переворот в области военно-морского искусства.

В декабре 1652 г. Тромп добился господства на море, но не сумел его использовать – ему следовало преследовать Блэка до Темзы, подобно тому, как в 1667 г. Рюйтер использовал победу, когда разгромил в Ширнессе и Чатаме верфи, запер Темзу, уничтожил все судоходство на южном и восточном берегах Англии, обстреливал гавани, мешал торговым сообщениям и заставил англичан заключить мир.

Повторяю: если флот высылается в бой, то использование победы должно быть заранее обдумано, цель точно намечена в зависимости от обстоятельств, необходимые для ее достижения средства предоставлены в распоряжение адмирала (как, например, в случае надобности, большие или малые десанты).

Возвращение или бесцельное и бесполезное хождение по морю победоносного и боеспособного флота (Тромп, декабрь 1652 г.) оставляет неблагоприятное подбадривающее неприятеля впечатление. Подобные действия много способствовали уменьшению значения флотов.

4. Разведка в военное и мирное время должна всячески поощряться в виду ее первостепенной важности.

В мирное время должны быть изучаемы организация, сила, вспомогательные средства в самом государстве и колониях, технические успехи, фарватеры (также предположения и данные о возможном ущербе торговому и рыболовному флотам и их местонахождения), свойства морских начальников.

В военное время: состав сил противника, их дислокация, задачи эскадр и т.п.

5. Однообразный офицерский корпус является одним из главных залогов успеха. Голландские офицеры, хоть и были храбры, но среди них замечался недостаток внутренней спайки, общего духа, им не хватало внутренней дисциплины и чувства служебного долга. В английском флоте царила военная выправка Кромвеля. «Генералы» сумели поднять дух и боевые качества подчиненных им офицеров.

6. Необходимость прочных сношений флота с его операционной базой (см. Тромп зимой 1652-53 гг.) подробно разобрана выше.

7. Стремление не дать соединиться разделенным неприятельским силам.

В этом отношении ван Гален дал пример образцовой стратегии и тактики. Он стратегически держит английские отряды разрозненными, мешая их соединению долгомесячной блокадой, выманивает оба отряда из надежных гаваней, уничтожает тактически один из них прежде, чем они успевают соединиться. Его тактическое нападение, проведенное с изумительной энергией, нейтрализует превосходство артиллерии противника, давая возможность проявиться собственной силе в абордаже. Важный успех и крайне поучительный!

Этим доказано:

8. Значение умения нейтрализовать силы неприятеля в бою. Давая в то же время своим силам возможность развернуться как можно шире и действовать неожиданно для неприятеля.

В начале описания этой первой в новой истории большой чисто морской войны уже указывалось на то, что в тактическом отношении она учит немногому, зато в политико-стратегическом отношении ее уроки весьма серьезны.

Именно после этой войны, а не после победы над Армадой, Англия стала во главе морских держав, познала свою силу и могущество, обособленность географического положения и решила использовать свои преимущества до конца.

Прежде всего, англичане пришли к заключению, что господствовавший до того времени взгляд, признававший морские сражения второстепенными операциями сухопутных войн, предпринимаемыми лишь в том случае, если без них нельзя обойтись, совершенно неправилен, особенно при географическом положении их страны. Англия убедилась, что в войнах будущего задачи флота – не только в поддержке войск, не в прибрежной или торговой войне; морская война, особенно, для окруженной морем Англии, должна быть самостоятельной целью. Следовало действовать непосредственно против морских сил неприятеля: господство на море сделалось лозунгом будущего.

Господство на море могло быть достигнуто и удержано лишь флотами, которые в состоянии держаться подолгу в море, не будучи зависимыми от гаваней и операционных баз. Таких кораблей, за редкими исключениями, до того времени не бывало; лишь в царствование Елизаветы они встречаются впервые, и то в единичных экземплярах.

Только после создания таких флотов могла быть речь о планомерных, проводимых в широком масштабе, морских войнах, когда начали стремиться к скорейшему изгнанию неприятельских флотов с моря и, по возможности, к их уничтожению, чтобы господствовать на море, и отрезав от него неприятеля, заставить врага скорее просить мира. Только с этого времени можно говорить о стратегии парусных флотов, хотя в разбираемой войне флоты еще очень жались к своим берегам и оберегающим их гаваням.

Эта первая война между двумя соперниками в области судоходства, морской торговли и морского могущества была проведена только на море – одна из наиболее чистых морских войн всех времен. И каков ее успех! Более блестящими не могли быть результаты сухопутной войны, хотя бы приведшей к полной оккупации неприятельского государства. И при этом успех достался победителю со сравнительно небольшими жертвами в людях, деньгах и т.п. Призы, захваченные Англией, были в четыре раза больше годового дохода государства! Победа досталась Англии еще и потому, что противник ее, думавший лишь о наживе и торговле, не обладал достаточной военной выдержкой.

Следствием война в обеих странах был громадный подъем во всех областях военно-морского дела: в кораблестроении, организации личного состава, военном искусстве, материальной части – все получило сильный толчок вперед. В только что разбираемой главе об этой войне мы многие из ее уроков уже разобрали подробнее.

Голландия была побеждена из-за своей во всех отношениях несовершенной морской силы, ее дурной подготовки и недостаточной дисциплины в личном составе; она проиграла войну еще и потому, что представляла собой более легкий объект для нападения, чем ее противник, так как английская морская торговля и судоходство составляли всего одну четвертую от голландских. Голландия не могла бы устоять против постоянных нападений на ее главный жизненный источник даже при более удачном, сосредоточенном в одних руках главном командовании; она все же сдала бы первой, несмотря на все свое упорство, но при менее тяжелых условиях мирного договора.

Коломб в конце своего разбора этой войны высказывает мысль, что победы, доставшиеся обеим сторонам, являются лишь отдельными шагами на длинном пути борьбы за господство на море и справедливо замечает: «Борьба за господство на море при заключении мира еще не была закончена».

Вернемся еще раз к значению возникшей в то время стратегии парусных флотов. Планомерную морскую стратегию мы встречаем лишь на втором году войны, после окончания периода случайных «конвойных» битв, когда все сводилось к нападению и защите больших торговых флотов, и большие флоты сражались только для этой цели.

Однако стратегического использования победы мы нигде не видим. Мысль уничтожить неприятельский флот, изгнать его с моря, завладеть последним всецело, чтобы затем уничтожить морскую торговлю неприятеля и все его судоходство – это мысль робко пробуждается в середине 1653 г., в бою у Габбарда, в последнем большом сражении между главными неприятельскими силами.

Тут впервые видно стратегическое нападение на неприятельский флот у побережья последнего – принцип, применявшийся в английском флоте и во времена Рейли и Дрэйка, хотя полного развития он достиг значительно позже. После этого сражения видно впервые намерение использовать победу, на этот раз при посредстве блокады голландских морских сил; английский флот сумел у неприятельского берега принять запасы для предстоящих сражений, не заходя в свои порта.

Несмотря на вторичную большую победу англичан, голландское морское могущество не было окончательно сломлено; внутренняя политика и всеобщее нежелание продолжать войну приводят обе стороны к миру, к которому особенно стремилась Голландия, ибо двухлетняя война нанесла всей промышленной жизни страны тяжелые раны. Жестокий шторм с произведенными им повреждениями значительно помог всеобщему желанию прекратить военные действия. Но борьба за господство на море при заключении мира еще не была закончена.

Главной своей цели Англия достигла. Навигационный акт был признан противником, монополизация всемирной морской торговли Голландией была устранена и тем самым была уничтожена опасность, что другая морская держава может дать своему флоту всемирное господство на море. Голландская мировая торговля понесла громадные убытки; Англия поднялась как торговая и военная держава до небывалой высоты.

Адмирал Мальтцан полагает, что английские адмиралы в своей выпущенной в начале войны инструкции для боя, упразднившей массовые одиночные бои и установившей кильватерную колонну как главный боевой строй, высказали стратегическую мысль, что «не подрыв неприятельской торговли является главной задачей морской войны, а бой с главными морскими силами противника». Однако лишь во второй англо-голландской войне мы встречаем планомерное выполнение этого правильного положения. Новые «солдатские адмиралы» провели в жизнь этот принцип; им следует поставить в заслугу, что морская стратегия и тактика пошли по новому пути. Несмотря на выдающиеся в этом направлении заслуги Рюйтера, почин все же принадлежит англичанам.

Много времени понадобилось для создания подобия всеобщей тактики парусного флота. Причину следует искать в главном оружии корабля, в артиллерии, которая тогда еще была очень несовершенна: о бое на дальних расстояниях в середине XVII столетия не могло быть и речи. Флоты сходились как можно ближе, чтобы быть в состоянии драться. Это само собой обуславливало общую свалку, наступавшую в самом начале боя.

Еще одно обстоятельство затрудняло систематическое ведение боя: крайне неравномерный состав кораблей и орудий. Приходилось равняться по худшим судам, каковыми являлись встречавшиеся еще в большом числе перевооруженные купеческие корабли. Дурные ходовые качества последних не давали возможности удерживать долго строй – а последний, главным образом, необходим в тактике. Держались небольшими группами, которые, в свою очередь, группировались вокруг адмиралов в виде эскадр, а несколько таковых составляли флот, уже едва управляемый.

Передача приказаний и сигнальное дело были поставлены крайне неудовлетворительно, так что плавание в тесных группах было необходимо еще и для более удобных совместных действий.

Все эти обстоятельства, в связи с недостаточной военной подготовкой командиров, привели к тому, что в дальнейшем развитии военного парусного корабля чисто морской элемент выступил на первое место; стремились, главным образом, обеспечить себе более выгодную позицию в бою – наветренное положение. Оно позволяло располагать временем начала боя и командовать дистанцией, врываться в строй противника, идти на абордаж. С наветра было гораздо легче употреблять брандеры.

Итак, наветренное положение стало целью, к которой стремились командиры и флотоводцы; отсюда постепенно развилось само собой значение кильватерной колонны в бейдевинд, как сомкнутого боевого строя. Многочисленные бои первой англо-голландской войны проложили путь кильватерной колонне, хотя это еще не ясно сознавалось обоими неприятельскими флотами; с исключением вооруженных купеческих судов из боевого состава флотов, с постройкой более совершенных кораблей и с усовершенствованием артиллерии, новый боевой строй упрочил свое положение.

С ним вместе выработался тип боевого корабля, достаточно сильного и поворотливого, чтобы удерживать в бою свое место. Усиление боевого корабля и, одновременно, всей боевой линии сделало риск прорыва неприятельского строя более опасным, чем во времена «групповой» тактики, как можно было наиболее характерно назвать предыдущий ее период. Более сомкнутая и гибкая линия давала вождю возможность легче выполнять тактические маневры и драться всем своим флотом в определенном строю. Когда еще и усовершенствованная артиллерия позволила начинать бой с дальних дистанций, новая тактика пустила глубокие корни.

Преимущество было во всем на стороне англичан; голландцы могли пока противопоставить лишь энергичное, быстрое сближение и прорыв линии противника. Наконец, улучшенная артиллерия и им позволила дать прочные основания для морской тактики. На артиллерийское обучение голландцы обратили особое внимание в мирное время. С таким усовершенствованным материалом и личным составом Рюйтеру в последующих войнах удалось достигнуть выдающихся успехов.

В первую англо-голландскую войну Англия под сильным, идущим твердо к намеченной цели, управлением Кромвеля и при помощи такого вождя, как Блейк, добилась превосходства на море над Голландией, своей наиболее опасной соперницей.

Но Голландия не была уничтожена. Материально условия мира не были тяжелы, и благодаря трудолюбию и способностям населения к судоходству, торговле и рыболовству она вскоре опять достигла благосостояния и даже богатства. В последующих войнах Голландия боролась с величайшим мужеством и настойчивостью за первенство на море, или хотя бы за подобающее участие в мировой торговле.

Нидерландцы должны были потерпеть поражение из-за:

1) Неблагоприятного для морской торговли географического положения.

2) Континентального положения, обязывавшего употреблять часть средств для обороны сухопутной границы страны, подвергавшейся нападениям могущественного соседа – Людовика XIV.

3) Внутренних партийных раздоров.

4) Наконец, из-за сложившихся таким образом обстоятельств, что добившийся власти штатгальтер из Оранского дома сделался после падения королем Англии, могущественнейшей соперницы Нидерландов на море.

Голландия все более подпадала под влияние Англии; ее силы были в последующих больших войнах с Францией были почти целиком поглощены сухопутной войной.

Таким образом, английский флот все больше приближался к морскому единодержавию. Однако полтораста лет еще понадобилось Англии, чтобы окончательно и безраздельно его добиться. Внешние причины этого заключались в политических переворотах и ряде смен правящих династий: восстановление королевства и реставрация Стюартов; низложение и изгнание последних Оранским домом; призвание Ганноверского дома, не имевшего в стране под собой почвы, не пользовавшегося симпатиями и поставленного в необходимость защищаться от претендента из дома Стюартов. Самая же важная причина крылась в отсутствии правильного понимания значения морского могущества и исторического призвания Англии. Правители были посредственны, преобладали другие интересы, не было великих государственных людей.

Ясная, разумная и энергичная политика Кромвеля умерла вместе с ним; она возродилась 100 лет спустя во времена Питта и была доведена до конца его сыном. При Кромвеле после первой англо-голландской войны английская морская торговля расцвела особенно пышно; это стало возможным лишь благодаря энергичным действиям боевого флота. Как Протектор умело его использовал, будет изложено ниже, тем более что флот действовал под главным начальством Блейка. Часто, однако же, Кромвелю приходилось поступать круто по отношению к тем, кто не был его безусловным сторонником, как, например, Лоусон. С нижними чинами флота тоже поступали весьма неблаговидно; например, команды Блейка в 1654-55 гг. не получали за 20 месяцев жалованья, их семьям не было выдано пособий, призовые деньги не выплачивались.

Блейк не мог излечиться от болезни, из-за которой он в августе 1653 г. был перевезен на берег; он продолжал страдать цингой, которая в то время из-за дурного питания, тесноты помещений и неудовлетворительного медицинского надзора свирепствовала на судах, не пощадив даже главнокомандующего. Несмотря на это, он в 1654 г. снова вернулся на корабль. Блейк крейсировал в западной части Канала, чтобы ловить французских каперов, действовавших в то время преимущественно опираясь на Брест.

Летом Кромвель вооружил две эскадры в 25 и 38 кораблей, назначение которых он держал в секрете, возбуждавших вследствие этого всеобщие опасения. В декабре они вышли из Солента с запечатанными пакетами, так что даже адмиралы узнали об их назначении лишь в открытом море.

Оказалось, что поход был направлен против Испании, хотя последняя состояла в мирных отношениях с Англией, и имел целью сломить ее господство в Вест-Индии и уничтожить там ее торговую монополию. Вторая эскадра под начальством Пенна, с десантом в 3000 человек, получила приказание идти в Вест-Индию и отобрать у Испании Порто-Рико и Испаньолу (Сан-Доминго) или же часть испанских владений на материке между Ориноко и Панамским перешейком. Как видно, начальник эскадры имел полную свободу действий.

В то же время Блейк с первой эскадрой, состоявшей из самых сильных судов, должен был заблокировать южный испанский берег, главным образом Кадис, запереть Гибралтарский пролив, чтобы отрезать сообщения Испании с ее вест-индскими владениями, перехватить коммерческие флоты, везшие серебро, и всячески подрывать испанскую торговлю.

И он имел во многих отношениях громадные полномочия, которые сводились к одному: всюду поддерживать престиж и выгоды Англии. Так как до получения известий об успехах Пенна в Вест-Индии у него оставалось еще несколько свободных месяцев, то в январе 1655 г. он пошел через Кадис в Неаполь для защиты последнего от нападения французов и затем в Ливорно, чтобы добиться компенсации за продажу английских военных судов, несколько лет тому назад там противозаконно проданных Рупертом в виде призов.

Имя Блейка всюду произносилось с трепетом, и появление его эскадры возбуждало тревогу и страх. Угрозы Блейка заставили герцога Тосканского, так же как и папу Александра VII заплатить требуемые деньги. Английские фрегаты тем временем ловили французских каперов и затем блокировали Тунис, где местный дей отказался исполнить требования Блейка.

Продовольственный вопрос оказался очень сложным, так как все кругом было настроено враждебно к англичанам. Блейк должен был из Кальяри рассылать свои фрегаты по всем направлениям – на Балеары, в Испанию, Геную, Алжир, чтобы добыть хлеба и т.п.

Затем Блейк неожиданно появился у Порто-Фарина севернее Туниса, вошел 9 апреля рано утром с 15 кораблями в гавань, несмотря на ее защиту рядом сильных фортов и батарей со 120 орудиями, и стал на якорь в непосредственной близости последних. Во время последовавшего обстрела фортов большими кораблями, Блейк послал вооруженные баркасы поджечь стоявшие за молом во внутренней гавани 9 больших тунисских военных кораблей. После четырехчасового боя тунисские орудия были принуждены замолчать, и Блейк отверповался от берега. Англичане имели повреждения, но все суда были целы, их потери насчитывали всего 25 убитых и 40 раненых.

Это было исключительное нападение кораблей на береговые укрепления с близкой дистанции, более широко задуманное, чем у Сен-Мериса, проведенное с величайшей энергией. Оно было первым в своем роде и оставалось долгое время единственным. Таким образом Блейк благодаря своей смелости проложил новые пути в боевой деятельности флота; до того подобные операции считались невыполненными (Санта-Крус был третьим примером в этом роде).

Наказание тунисского дея произвело всюду глубокое впечатление. Дей Триполи, куда направился Блейк, немедленно же выдал английских пленных и призы; также поступили и мальтийцы, много занимавшиеся морским разбоем. Алжирский дей попросил лишь небольшой выкуп. В Венеции Блейка встретили с королевскими почестями. Итак, Блейк заставил уважать во всем Средиземном море английский флаг, а морская торговля англичан могла благодаря выгодным договорам свободно развиваться, не опасаясь мавританских и других морских разбойников.

Между тем Пенн с другой эскадрой пошел через Барбадос в Сан-Доминго. Предпринятая высадка не удалась по вине командовавшего генерала; однако Ямайка пала почти без сопротивления – первая большая английская колония на другом берегу Атлантики (не считая расположенных на восточном берегу Северной Америки Соединенных Штатов). Кромвеля по справедливости можно считать основателем колониальных владений Великобритании.

В начале июня Блейк вернулся в Кадис. Когда вести из Вест-Индии дошли до Испании, он вышел в море и приступил к блокаде порта и всего южного побережья. Испанское правительство начало вооружаться, но когда военные корабли медлили выходить в море, испанские купцы из Кадиса и других местностей вооружили сильную эскадру. До сражения не дошло. В сентябре Блейк вернулся на родину, так как его корабли настоятельно требовали исправлений. Уже в конце февраля 1656 г. он снова поднял флаг и в середине марта отправился в Кадис, который снова заблокировал, употребив на это лишь часть своих сил. Сам он пошел в Лиссабон, где ранее было произведено предательское покушение на английского посланника и где Блейк, пользуясь обстоятельствами, настоял на новом выгодном торговом договоре. Блейк ходил также и в Салех (на северо-атлантическом берегу Марокко), где сжег суда морских разбойников, в Танжер, в Алжир и т.п., энергично защищая повсюду английские интересы.

Между тем, блокирующая Кадис эскадра после горячего боя захватила и частью уничтожила флот, везший из Мексики серебро, и получает богатую добычу; лишь одному кораблю удалось спастись в Кадис.

Всю зиму Блейк поддерживал блокаду, несмотря на недостаток пищи, болезни и большую смертность, а также аварии судов, причиняемые боями и свежей погодой; болезнь его становилась все острее.

В начале апреля ему донесли, что перуанский флот, везший серебро и прослышавший о присутствии английских судов в испанских водах, зашел в составе 6 галер и 16 больших судов в Санта-Крус на Канарские острова. Как только Блейк удостоверился в правильности этого известия, он пошел 13 апреля со всеми своими судами искать неприятеля. 18 апреля дозорный фрегат открыл берег, но лишь 20-го Блейку из-за тумана удалось дойти до Санта-Крус.

Там, однако, все было готово к встрече. Гавань Санта-Крус имеет подковообразную форму. С севера она была защищена сильным, вооруженным тяжелой артиллерией, фортом; в глубине бухты находилось семь земляных батарей, усиленных орудиями с кораблей; команды последних успели спрятать свой драгоценный груз на берегу.

Конвойные суда в составе 6 сильнейших королевских галеонов были поставлены по обе стороны входа бортами к морю, далее за ними стояло полукругом еще 10 судов. Все суда были расположены так, что не мешали огню батарей.

18 апреля дозорные Блейка открыли берег, но благодаря туману лишь на следующее утро можно было точно определить место; испанцы благодаря этому промедлению узнали о появлении англичан. На рассвете следующего дня, идя в крутой бейдевинд при свежем бризе, Блейк находился еще в девяти милях от Санта-Крус.

Английские разведчики донесли, что весь «серебряный флот» в гавани. На военном совете было решено войти в гавань. После молебствия и завтрака вице-адмирал Стейнер был послан против галеонов, в то время как Блейк руководил действиями против флота и батарей. Несмотря на быстрое и смелое нападение, Стейнеру сильно досталось от огня с судов и батарей; он взял неприятельские суда на абордаж, после чего испанцы с берега открыли по ним огонь. Около полудня Блейк пришел Стейнеру на помощь, оставив перед фортом и батареями лишь несколько фрегатов.

В 2 часа дня, после шестичасового упорного боя, победа была обеспечена; два испанских корабля были потоплены, все прочие горели, один лишь флот продолжал стрелять. Старя легенда говорит, что ветер в виде особого в тех местах исключения перешел к юго-западу, благодаря чему Блейк мог вывести все свои корабли в море; в 7 часов его последний корабль был вне выстрелов. В то время как потери испанцев были очень велики, Блейк не потерял ни одного корабля, лишь несколько фрегатов оказались тяжело поврежденными. Англичане насчитывали всего 50 убитых и 150 раненых. Успех английского оружия был омрачен тем, что испанцы предварительно свезли свой драгоценный груз на берег.

Этот удачный бой кораблей с береговыми укреплениями, при неблагоприятном для первых ветре, произвел большое впечатление и был отмечен на страницах военно-морской истории как событие исключительной важности. Блейк скончался на обратном пути в Англию, уже близко от отечественных портов, успев еще в Салехе добиться освобождения пленных христиан.

В лицей Блейка Англия потеряла одного из величайших флотоводцев, проявивших себя блестяще также в делах управления и организации флота; его деятельность тем замечательнее, что морю он себя посвятил уже в зрелом возрасте. Особенно трудно ему было в тяжелое время, переживаемое государством, из-за постоянных смен правительства, удерживать на своих постах офицеров и команду. Строгий, но справедливый, смелый до отчаянности, Блейк не знал преград; как Нельсон, он шел на все со своими судами. Хотя счастье не всегда ему улыбалось, все же все адмиралы, командиры, офицеры и команды шли с полной верой за ним; его флот был связан крепкими узами, и поэтому он мог, будучи уверенным во взаимной поддержке, безбоязненно рисковать. Ему не суждено было умереть в бою; непрерывные трехлетние походы и цинга в конец подорвали и без того слабое здоровье этого уже немолодого человека.

Кроме дальнейшей блокады испанского побережья и участия английского флота во взятии Дюнкерка французскими войсками, а также нескольких экспедиций против мавританских пиратов, следует упомянуть об участии больших английских флотов в войнах государств Балтийского моря, о чем речь подробнее впереди.

Мы уже видели, как французский флот рос благодаря заботам Ришелье; после его смерти Мазарини не сумел удержать флот на высоте. Дюнкеркское унижение 1652 г. оставалось без последствий. Наконец, при Кольбере было произведено воссоздание французского флота.

Во времена 30-летней войны Ришелье с 1635 г. вел войну с Испанией, которая продолжалась при его преемниках и в 1659 г. закончилась Пиренейский миром.

Большое протяжение европейских испанских владений давало французам возможность пользоваться на соответствующих побережьях поддержкой флота; помимо этого флот самостоятельно нападал на прибрежные города и делал высадки. В течение 25-летних военных действий между флотами противников неоднократно происходили сражения, некоторые из которых будут описаны ниже.

Испанский флот, состоявший из 22 галер и нескольких парусных судов, завладел в 1635 г. Леринейскими островами на побережье Прованса (перед Каном) и немедленно укрепил их, чтобы создать себе надежную операционную базу. Французский флот из 38 линейных кораблей со многими фрегатами, брандерами и другими мелкими судами, под главным начальством архиепископа Бордо де Сурди и генерал-лейтенанта флота графа д'Аркуа пошел с французского западного побережья в Средиземное море, чтобы у Гиерских островов соединиться с флотом из 12 галер и стольких же парусных судов под командой епископа Нанта де Бово. Предполагаемое нападение не состоялось, флот ограничился набегом на побережье Сардинии.

В следующем году принялись за дело серьезнее, несмотря на то, что укрепления обоих главных островов были расширены и считались неприступными. 24 марта 1637 г. укрепления сильнейшего острова Сен-Маргерита подверглись жестокой бомбардировке; в одном месте французы пробили брешь и сделали высадку. После упорного боя судовому десанту удалось закрепиться в одной части острова. В апреле подошли французские галеры; парусный французский флот не давал приблизиться испанскому галерному флоту. Нападения на прочие укрепления могли быть произведены лишь при помощи судовой артиллерии. Главный остров после энергичного нападения сдался 12 мая; в последующие дни было продолжено нападение на другой остров, который вскоре также сдался. В этих сражениях отличился молодой 20-летний командир линейного корабля Авраам Дюкен, узнавший здесь о смерти своего отца, тоже командира линейного корабля, павшего в бою с испанскими кораблями.

Эти бои имеют особый интерес в виду совместных операций парусного и галерного флотов и десанта против галерной флотилии, поддерживаемой сильными береговыми укреплениями.

Разбор других крупных сражений перенесет нас в крайнюю северо-восточную часть Испании, близко к Пиренеям и французской границе. Вторжение французской армии в 1638 г. должно было поддерживаться флотом под начальством де Сурди, архиепископа Бордо. Последний, однако же, опоздал. Посланный вперед отряд занял гавань и замок Лос-Пасажес. Весь флот в составе 64 парусных судов потом действовал при осаде крепости Фуэнтараби, расположенной непосредственно у границы.

Вслед за тем была послана для разведки эскадра под начальством контр-адмирала де Монтаньи из 8 больших, нескольких малых судов и 2 брандеров к Гуэтарии, расположенной западнее Сан-Себастьяна. По пути Монтаньи встретил испанскую эскадру из 14 галеонов и 14 фрегатов под начальством адмирала Лореца, ставшую на якорь на рейде; он об этом немедленно донес главным силам.

Архиепископ де Сурди вышел с 10 своими лучшими судами и 5 брандерами в Гуэтарию, оставив в Фуэнтарабии отряд для наблюдения. Из-за неблагоприятного ветра он лишь через несколько дней мог прийти туда; противный ветер ему мешал напасть на испанцев, стоявших на якоре под защитой береговых укреплений.

22 августа французы предприняли общее нападение всем флотом, причем почти весь всем брандерам удалось подойти к неприятелю, так что к вечеру весь испанский флот был уничтожен. Испанцы имели очень большие потери в людях, тогда как у французов они были незначительны.

Осенью имели место горячие бои у Генуи между галерными флотами противников, причем французы всегда оставались победителями.

Из многих сражений того времени остается еще упомянуть о бое двух парусных флотов перед Кадисом, в котором французский адмирал де Брезе остался победителем; ему удалось благодаря удачному маневрированию поставить часть противника под перекрестный огонь. В бою у Таррагоны несколько французских кораблей победили большую флотилию испанских галер.

Многочисленные сражения этого и последующего годов не представляют особого интереса и в тактическом отношении дают очень мало; они обыкновенно дробились на одиночные бои. После последовавшей вскоре смерти Ришелье и Людовика XIII настал временно покой; затем морская война, то есть война у побережий, снова возобновилась. Часто в делах против неприятеля выделялся молодой адмирал де Брезе и Дюкен; первый пал на 27 году жизни близ Орбителло (у итальянского побережья), где произошел ряд сражений с испано-неаполитанской эскадрой.

Вестфальский мир не дал отдыха французскому оружию; поражение у Дюнкерка, нанесенное в 1652 г., было отомщено Дюкеном. Мы снова видим французский флот у Неаполя и Барселоны, где испанцы понесли тяжелые поражения.

Долголетняя война и многочисленные сражения с разбойничьими мавританскими флотами ясно показали Франции необходимость иметь сильный флот для обеспечения морского могущества.

Людовик XIV и Кольбер пошли по стопам Ришелье и вновь создали запущенный при Мазарини флот. Французские адмиралы, командиры и морские команды доказали свои прекрасные военно-морские качества. Требовались лишь корабли и базы, чтобы дать Франции сильный флот.

Люди, подобные Дюкену не раз брали на себя ответственность не подчиняться английским требованиям салюта и т. п., обидным для национального самолюбия, что им сходило с рук благополучно и впоследствии, когда приходилось оправдываться перед своим правительством.

Франция почувствовала необходимость создать себе колонии, и это было моментом для воссоздания большого сильного флота.

Нидерланды должны были одновременно со своим выступлением в Балтийском море, в 1656 г., испытать силу оружия в борьбе с Португалией. Адмирал-лейтенант Обдам ван Вассенар был послан к ее берегам и, соединившись Рюйтером, вернувшимся из Средиземного моря после похода против мавританских государств, располагал флотом в 28 судов; проведенная им тесная блокада дала много выгодных призов.

Двумя годами позже Рюйтер был послан для той же цели к португальскому побережью также с сильным флотом. Сражений с португальскими кораблями там не было вовсе; таковые встречались лишь у португало-индийского побережья. Заключение мира в 1659 г. завершило все эти враждебные действия.

Голландцам приходилось предпринимать новые экспедиции лишь в Средиземном море против мавров, начавших снова в большом масштабе морские разбои; Рюйтер и младший Тромп там командовали голландскими эскадрами.

Энергичное выступление Голландии в Балтийском море будет описано в следующих главах в связи с развернувшимися там военными действиями.

Обыкновенно забывается, что обе северные морские державы, Дания и Швеция, обладали постоянными флотами, которые в отношении материальной части и личного состава не уступали голландскому или английскому флотам. Тяжелые условия сухопутной войны заставили Швецию искать защиты главным образом в сильном флоте. Дании, более угрожаемой Ганзой, было еще важнее не уступать в этом отношении соседке и завести свои морские силы, которые служили бы основой обороны.

Англия после смерти Елизаветы имела всего 42 военных корабля и для постройки новых судов должна была обращаться к главным ганзейским городам (Гамбург, Любек, Данциг), тогда как флот Эрика XIV за 30 лет до этого насчитывал более 70 судов.

Шведский флот, однако, недолго держался на высоте; в 1612 г., вскоре после начала так называемой Кальмарской войны, датчанам удалось захватить Кальмар и Готенбург, и даже выйти в непосредственную близость к Стокгольму.

Союз Швеции и Любека с Голландией имел целью противодействовать расширяющемуся влиянию Дании; это первый случай военно-политического вмешательства чужой морской державы в дела прибалтийских государств.

Первенствующая роль в Балтийском море осталась за Швецией, тем более, что в 1617 г. по Столбовскому миру ей удалось получить обратно перешедшую в 1583 г. к России прибрежную полосу во внутреннем углу Финского залива (Ингерманландию).

Густав-Адольф II, принимавший личное участие в горячих боях на Ладожском озере, прикладывал все старания, чтобы снова поднять флот на прежнюю высоту. При поддержке флота ему удалось в 1621 г. взять Ригу; он там высадил 14 000 человек, перевезенных на 150 судах. Для дальнейших операций против Польши он в 1627 и 1628 гг. высадился со свежими силами у Пиллау и во Фриш-Гафе. Данцигскому адмиралу Дикману в 1627 г. удалось с 10 судами одержать победу над 6 блокирующими Вислу судами; Дикман пал в этом сражении. В следующем году шведы разбили там же на голову 7 вновь вооруженных имперских судов.

Затем после победоносного выступления в Польше последовало энергичное вмешательство Густава-Адольфа в Тридцатилетнюю войну; для этого он себе предварительно обеспечил тыл шестилетним перемирием с Польшей.

Густава-Адольфа побудил так поступить образ действий Валленштейна, а также проявившееся стремление основать имперский германский флот, который угрожал бы господству Швеции на Балтийском море.

Переход к Швеции от Польши и России немецких орденских земель Лифляндии и Эстляндии сильно увеличил ее могущество на берегах Балтийского моря; король счел момент подходящим, чтобы прочно обеспечить за собой эти новые владения.

Правильно оценивая военно-морское политическое и экономическое положение Швеции, Густав-Адольф пришел к заключению, что Швеции необходима война наступательная, не оборонительная. Чтобы иметь возможность свободно действовать в этом направлении было необходимо занять южные берега Балтики, отделенные от отечественных земель Балтийским морем. Для безопасности своих главных земель он считал нужным сделать Балтику шведской провинцией. Шведскую береговую линию, столь мало населенную, он считал слишком длинной, чтобы противостоять сильному на море противнику. Защита южного германского берега с обеспеченными через владеемое шведами море тыловыми сообщениями казалась королю более легкой и надежной.

Мы встречаемся здесь с теми же руководящими идеями, как у выдающихся английских флотоводцев, например, у Рейли. План адмирала сэра Джона Джервиса заблокировать в конце XVIII столетия как можно теснее французский флот в его портах и не дать ему выйти в море основан на том же.

Такой образ действий Швеции не дал развиться третьей морской державе на Балтийском море; кроме того, король обеспечивал завоеванием важных торговых портов на южном берегу Балтики средства для продолжения войны на материке. Выйдя из борьбы победителем, Густав-Адольф не нашел в себе силы ограничить свои владения; после религиозной войны он их слишком расширил, а преемники его не смогли удержать своего могущества.

Чтобы иметь возможность свободно действовать, Густав-Адольф заключил договор с датским королем Христианом IV, по которому Балтийское море должно было сделаться закрытым для военных флотов других держав, даже если бы для этого потребовалось употребить в дело оружие. До того времени подобные стремления проявлялись лишь во времена Ганзы.

Первые совместные действия союзников были направлены против Штральзунда, осажденного Валленштейном; осаждающие были принуждены отступить.

Так как Христиан IV тем временем отказался от острова Узедом и возвратил Фемарн герцогу Голштейн-Готторп, а Штральзунд избрал шведского короля своим покровителем, Густав-Адольф стал почти единодержавным в Балтике; он мог в полной мере осуществить свои заветные мечты сделать Швецию великой державой, присоединив к ней германские прибрежные земли.

24 июня 1630 г. он высадился с отлично вооруженным войском на 230 судах на северной оконечности острова Узедом. Дания после поражения под Луттером отказалась от участия в 30-летней войне и в мае 1629 г. заключила мир с императором. Господство на Балтийском море позволило Густаву-Адольфу добиться дальнейших больших успехов и закрепить за собой завоеванные земли; с тыла он был обеспечен благодаря владению морем.

Когда после Люценского поражения положение шведов на суше становилось все тяжелее, Христиан IV счел своевременным вернуть свое утраченное могущество. О союзе с Испанией против Швеции – Голландии было уже упомянуто. Король должен был снова отказаться от своих планов после поражения флота Окендо, так как один он чувствовал себя не достаточно сильным. Первое место в Балтике оставалось за Швецией, доставка запасов и войск по-прежнему продолжалась безнаказанно по Балтийскому морю. Союз между Швецией и Голландией укрепил положение первой, торговля и судоходство продолжали развиваться в Северном и Балтийском морях.

Христиан IV вскоре после восшествия на престол, в 1596 г., убедился, что ему нужен более сильный флот; Дания с ее 19 судами была по сравнению со Швецией и даже с Любеком слишком слабой. Но лишь после Любекского мира он мог обстоятельнее заняться своими планами и посвятить себя устройству обороны государства.

Во многих пунктах были устроены верфи, где строились военные корабли. Он ввел новую классификацию военных судов; были выстроены двухдечные корабли, фрегаты с одной батареей и, специально для шхер, галеры. Вооружение судов было усилено, корабли получили постоянные команды, страна была разделена на округа для вербовки команд, началось правильное использование лесов для получения судостроительных материалов и мачт.

Христиан еще усилил свой флот благодаря особой и совершенно своеобразной организации. Он уничтожил прежние постановления, по которым округа и отдельные города на случай войны должны были поставлять определенное количество кораблей, и установил систему постройки особого типа коммерческих судов частными лицами. Эти суда, построенные согласно особым военным заданиям, получали различные льготы и таможенные привилегии, если собственники обязывались в случае войны их передать правительству.

Таким образом, был узаконен уже сложившийся в Голландии и Англии обычай строить коммерческие суда с расчетом, что им может представиться случай сражаться с неприятелем или, в мирное время, с пиратами; разница, однако же, была в том, что организация эта проводилась самим правительством для увеличения, в случае войны, количества боеспособных судов.

Датский флот насчитывал уже в середине тридцатых годов около 70 военных судов; он, следовательно, был одним из самых больших флотов Европы и опасным соперником шведского; вспомогательные суда еще более его усиливали. Создание должности генерал-адмирала отделило флот от сухопутной армии и ускорило развитие первого; датский флот можно считать наилучше по тому времени организованным.

Угрожавший уже давно разрыв между обоими государствами наступил в 1643 г. Война началась предпринятым по инициативе канцлера Оксенштерна гениальным вторжением фельдмаршала Торстенсона из Моравии в беззащитную Голштинию, которая была завоевана с ходу.

В Швеции понимали, что ее флот не мог равняться с датским; поэтому, в начале 1644 г., был послан проживавший в Швеции голландец в Амстердам, чтобы частным образом достать в Голландии военные суда вместе с командой. Так было собрано 30 судов.

Христиан IV, узнавший об этом, немедленно принял решение помешать соединению голландских судов со шведским флотом – иначе было бы невозможно помешать Торстенсону перебросить армию на острова. В апреле он вышел в море, помог со своей эскадрой датской армии, осаждавшей Готенбург, и затем лично повел свои морские силы в Северное море, искать шедшую из Голландии эскадру Тиссена.

Он нашел своего противника у острова Сильта и 16 мая после жестокого шестичасового сражения в Королевской бухте в Листер-Тифе (получившей благодаря этому свое название) нанес ему тяжелое поражение. Христиан IV немедленно вернулся в Готенбург, оставив во главе флота своего адмирала Прос Винда, который через восемь дней снова разбил Тиссена и заставил его с остатками судов вернуться в Голландию.

Голландский коммерческий флот из 700 судов появился под конвоем 43 военных судов перед Зундом; коммерческие суда пошли дальше в Балтийское море.

Во время этих побочных операций в Северном море шведский флот под начальством адмирала Флеминга закончил свои вооружения и пошел крейсировать к южному входу в Зунд. Было предположено сделать высадку на малых датских островах и затем вторгнуться в Зеландию. От этого плана пришлось отказаться, так как в Голштинии нельзя было найти достаточного количества судов для переправы армии Торстенсона. Было решено ограничиться занятием Фемарна; флот стал на якорь в Фемарн-Бельте.

Он состоял из 31 военного судна, 7 брандеров и 4 малых галиотов; 4 небольших судна насчитывали по 60-75 и около 350 человек команды, из которых треть были солдаты. Общее число орудий достигло 1360; запас снарядов и пороха хватал на 30 выстрелов на орудие. Флот был разделен на 3 эскадры.

Число судов в датском флоте было несколько больше, но зато число орудий меньше; их флот был разделен на 4 эскадры, каждая по 9-10 судов с 2-3 брандерами и столькими же галиотами. Такое же разделение флота датчане имели в 1630 г. у устьев Эльбы, где одна из эскадр, по-видимому, оставалась в резерве. Флагманский корабль Христиана IV, командовавшего 3-ей эскадрой, был 48-пушечный. Кроме этого корабля, еще только пять судов имели 30 орудий. Главнокомандующим был генерал-адмирал Йорген Винд; он вел авангард. Король неоднократно вмешивался в распоряжения главнокомандующего; поэтому нередко бывало неясно, кто собственно был главным начальником.

Флот вышел 29 июня из Копенгагена и 1 июля в 5 часов утра открыл противника. В 9 часов утра шведы снялись с якоря и, обогнув при хорошем восточном ветре северо-западный угол Фемарна, пошли в бухту Говахт, чтобы выйти в открытое море и обеспечить себе наветренное положение. Датчане шли несколько севернее, то есть снаружи; ветер постепенно переходил к югу.

Около полудня шведы повернули на находившегося под ветром противника; начался бой. Описания этого сражения очень противоречивы, неясны, мало правдивы, иногда с сильной национальной окраской. Шведские донесения все же заслуживают большего доверия.

После некоторого маневрирования эскадр образовались одиночные бои между небольшими, находившимися более или менее в строю, группами; самый жестокий бой и здесь происходил между флагманскими кораблями. Флеминг в подходящий момент сделал попытку разделить неприятельский флот и послал яхту с приказанием находившимся вблизи командирам попробовать прорезать линию неприятеля и поставить часть его судов в два огня. Неоднократно были случаи сцепления на абордаж, часто суда должны были выходить из строя для заделки пробоин. После десятичасового боя при наступлении темноты, когда с трудом можно было отличить друга от недруга, флоты при стихающем ветре разошлись.

Шведский флагманский корабль наиболее пострадал, но ни одно из судов противников не было потеряно. Потери датчан превышали 200 человек, из них около 30 убитых, потери шведов – всего 80 человек. Христиан IV был, не считая многих мелких ранений, тяжело ранен в правый глаз, но после перевязки продолжал руководить боем. Йорген Винд был тяжело ранен и умер через несколько недель в Копенгагене.

Оба вождя были очень недовольны своими командирами, король им грозил колесованием, а Флеминг обещал вешать мало энергичных командиров. Зато один из шведских командиров, отличившийся своей храбростью, получил награду в 40 талеров, что очень характерно для того времени.

Странно то обстоятельство, что на следующее утро оба флота потеряли друг друга из вида, и оба не знали, куда ушел противник. Никто из вождей не позаботился сделать рекогносцировку, чтобы выяснить местоположение противника. Флеминг, оставшийся на месте сражения, пошел для исправления своих судов в Кильскую бухту, куда прибыл на третий день и стал на якорь у Христианприза (ныне Фридрихсорт). Христиан IV стоял в Фемарн-Бельте и лишь 4 июля снялся с якоря, а 7-ого со всем своим флотом появился у Бюлка, у внешней стороны входа в Кильскую бухту.

Шведы думали, что датчане ушли в Большой Бельт или Зунд, а датчане полагали найти противника у Екернфорде.

Последовала трехнедельная блокада. Шведы стоял между Христианпризом и Лабо, датчане несколько мористее, под командой назначенного генерал-адмиралом Петра Галта. Король, однако, часто вмешивался в распоряжения последнего, давая указания, как действовать против неприятеля на случай его намерения прорваться.

Среди шведов не было единодушия. Торстенсон хотел дождаться голландского вспомогательного флота, Флеминг настаивал на скорейшем прорыве. Киль был вскоре занят имперскими войсками, и главный продовольственный склад Неймюлен, в устье р. Свентины, достался также датским и имперским войскам. Итак, шведы могли опираться лишь на взятую в декабре прошлого года крепость Христианприз. Когда против этой крепости было возведено укрепление, с которого началось обстреливание шведского флота, положение стало критическим.

29 июля Флеминг был смертельно ранен в своей каюте; его преемник молодой генерал-майор Врангель решил немедленно прорываться. Первая попытка кончилась неудачей, так как было полное безветрие и верповавшиеся или же буксируемые или же буксируемые своими шлюпками суда также и снаружи бухты встретили ветра. Торстенсон облегчил положение флота, овладеть новым укреплением и отобрав снова Неймюлен.

Датский флот предпринимал небольшие перемещения, но обе эскадры оставались в непосредственной близости друг против друга. Христиан IV прислал приказ своему генерал-адмиралу напасть на стоящего на якоре неприятеля подходить как можно ближе, давать залпы обоими бортами и т.п. Галт прошел к наветренному (голштинскому) берегу, но не напал на врага. На следующий день шведы прошли дальше к выходу, но опять до боя не дошло, Галт все не держался достаточно близко к находившемуся под ветром неприятелю. Полный негодования Христиан IV 31 июня заменил Галта адмиралом Эриком Оттезеном, а Галта временно назначил командующим авангардом. Врангель пошел для пополнения запасов снова к Христианпризу, куда за ним последовали датчане.

Шведы на военном совете решили при наступлении темноты попробовали прорваться, что им и удалось, несмотря на всю невероятность этого предприятия. Они прошли незаметно с задраенными портами сквозь блокирующий флот и 2 августа на рассвете при свежем западном ветре, находились у Фемарна. Датские сведения лишь поверхностно освещают это событие; наибольшее количество документов сгорело во время пожара замка Христианборг в Копенгагене.

Причину неудачи следует искать в беспечности датчан; по-видимому, не было выставлено дозорных судов. Датский флот немедленно пустился в погоню, но уже не мог догнать шведов. Оттензен вскоре повернул обратно, получив новые приказания короля, а шведы ушли в Даларе близ Стокгольма.

Когда через несколько дней Христиан IV пошел с 9 кораблями в Копенгаген, он встретил в Зунде новый голландский вспомогательный флот под командой Тиссена, напал на него, но не мог этим 24 голландским кораблям воспрепятствовать идти дальше и впоследствии соединится со шведским флотом. Почему произошло разделение датских морских сил – непонятно, тем более что Христиан IV все время действовал стратегически совершенно правильно. В столице ему была оказана восторженная встреча, все восхваляли его за личную храбрость.

Король, однако, не заслужил славы великого адмирала и морского вождя, которой его наградило народное предание. Адмирал Галт был после долгого разбирательства дела приговорен к смертной казни и в конце августа 70 лет от роду казнен. Несомненно, что король проявил чрезмерную строгость. Ошибки, которые делались преемниками адмирала, были гораздо грубее.

Датские суда вскоре разоружились на зиму; лишь эскадра из 17 судов под начальством адмирала Мунда, оставалась в море, чтобы воспрепятствовать высадке шведов на южных островах. Не имея никаких сведений о близости неприятеля, датчане 11 октября неожиданно увидели у юго-западной оконечности Лааланда шведский флот. Граф Врангель вопреки всякому ожиданию вышел в конце октября снова в море, соединился с Тиссеном и пошел в начале октября с 42 судами на запад, чтобы войти в соприкосновение с Торстенсоном и беспокоить датские острова.

Оба флота из-за очень сильного ветра могли вступить в бой лишь через два дня; шведы все время находились под ветром. 13 октября после крайне ожесточенного шестичасового боя датчане были совершенно разбиты. Несколько судов выбросились на берег, но были стащены шведами и голландцами, несмотря на сильный огонь сошедших на берег судовых команд; другие датские суда были взяты на абордаж или же уничтожены брандерами.

Адмирал Мунд пал в бою; лишь 3 небольшим судам удалось спастись через Большой Бельт, несмотря на преследование французского капитана Дюкена, бывшего на шведской службе – впоследствии знаменитого адмирала. Три адмирала и свыше 1000 человек было взято в плен; шведские потери ограничивались 60 человеками.

Одно из приказаний Врангеля следует отметить как особо характерное для ведения войн того времени: «С пленными по приказанию правительства следует обращаться как с таковыми, хотя лучше бы было бы из выбросить за борт, чем давать им помещение». Христиан IV давал подобные же приказания: «Лучше бы убивать всех и знатных и бедных; тогда бы у крестьян пропала охота к военному ремеслу».

Врангель пошел в Висмар, голландцы вернулись восвояси, – эта победа не имела больше никаких последствий. Союзникам не доставало общего, идущего твердо к намеченным целям руководства; шведы весной также ничего не предприняли со своим флотом из 60 кораблей.

Однако Дания все еще оставалась достаточно сильной чтобы не допустить высадки в своей стране. Ее флот сыграл большую роль в деле сохранения государства, хотя господство на море осталось за шведами, и они могли беспрепятственно поддерживать сообщения с оперирующими на континенте войсками.

Вмешательство Франции привело 13 августа 1645 г. к миру в Бремсебро, по которому Дания уступила Швеции острова Готланд и Эзель и два округа на норвежской границе; шведские суда при плавании Зундом были освобождены от таможенных пошлин; кроме того, пришли, наконец, к соглашению в некоторых вопросах морского церемониала: о числе выстрелов при салютах, о спуске флага и парусов при прохождении мимо судов, крепостей и т.п.

По Вестфальскому миру 1648 г. за Швецией остались устья рек Балтийского моря; она получила господство над главными реками германии (Эльба, Везер, Одер); в Балтийском море к ней перешла часть Померании со Штеттином, а также Рюген и Висмар.

Положение Дании в конце 30-летней войны было не завидно; она слишком многого захотела и располагала слишком малыми средствами, чтобы добиться желаемого. На западе Балтийского моря Дания все же оставалась единственной соперницей Швеции. Христиан IV мог добиться большего, если бы он своевременно озаботился усилием своего флота и сообразно с этим действовал. Его стратегические дарования имели для Дании большое значение; мы впервые сталкиваемся в Балтийском море с глубоким пониманием морской стратегии.

Влияние морской силы было в последнюю треть 30-летней войны преобладающим; сухопутная война, по сравнению с морской, получила сухопутное значение. Швеция могла только потому держаться в западной Европе, что ее сообщения с родиной были надежно обеспечены полным обладанием морем.

Если бы Дания победила на море при помощи Испании или же одна, то несмотря на давление Франции результаты были бы иные. В течение целых 4 месяцев в середине 1644 г. было возможно поражение Швеции на море, что без сомнения привело бы и к ее поражению на континенте. Лишь победа у Лааланда дала Швеции уверенность в дальнейших успехах.

Лишь двенадцать лет продолжался мир на Балтийском море. В 1654 г. взошел на шведский престол молодой и энергичный король Карл X, имевший опыт полководца во время Тридцателетней войны, так как к концу ее он был генералиссимусом всех шведских войск. Он приобрел, кроме того, обширный государственный опыт, благодаря многочисленным дипломатическим переговорам, которыми руководил. При нем Швеции пришлось снова взяться за оружие. Внутри государство значительно окрепло, влияние королевской власти усилилось – Швеция была готова по зову своего монарха, племянника дочери Густава-Адольфа, снова показать свету свою мощь. Чтобы развить последнюю как можно шире, государство со своим лишь миллионным населением должно было позаботиться о приобретении больших богатство.

Молодой король первым делом возобновил войну с Польшей, чтобы разрушить планы ее короля захватить корону Швеции и, кроме того, чтобы поднять на родине престиж королевской власти.

Прибавилось еще одно обстоятельство; Польша, которую в те времена можно было назвать «дворянской республикой», заключила договор, согласно которому Генеральные Штаты должны были ей предоставить 20 военных судов для войны с Россией. Это было равносильно угрозе пошатнуть первенство Швеции на Балтике, тем более что Польша пыталась привлечь на свою сторону также и Данию. Голландия охотно исполнила желание Польши, так как боялась, что дальнейшее возрастание могущества Швеции в Балтийском море может помешать ее торговым интересам. А торговля Нидерландов с прибалтийским побережьем была чуть ли не наиболее для них доходной: тут действительно многое стояло на карте.

Карл X очень ловко умел скрывать свои настоящие намерения; с Россией он заключил союз, с Бранденбургом вел деятельные переговоры совместно выставить в Балтийском море сильный флот, чтобы предотвратить опасность, грозившую со стороны Польши и Голландии: для этой цели он держал постоянного резидента в Берлине. Также и с Данией он захотел заключить тесный союз для защиты Балтийского моря, но успеха не имел.

Бранденбургу было очень важно избавить герцогство Прусское от зависимости от Польши; курфюрст Фридрих-Вильгельм вел по этому поводу деятельные переговоры.

Карл X всячески старался удержать Голландию от выступлений в Балтийском море; она же настойчиво стояла на сохранении полной свободы этого моря. Государственный канцлер Оксенштерна заявил на рейхстаге 1655 г., что «наибольшее влияние в Балтийском море может принадлежать лишь шведскому королю». Все подобные взгляды Карла и его приближенных налагали особый отпечаток на его войны, отличая их от войн его великого предшественника Густава-Адольфа: стало необходимым добиваться морского могущества – этим и объясняется выдающееся в последующем значение флота.

Карл X начал дипломатические сношения и с Кромвелем, чтобы соединиться с Англией против Польши; Швеция должна была предоставить английской морской торговле некоторые льготы в Балтике, а Англия – содержать в ней флот из 20 военных кораблей. Уже в 1654 г. Кромвель вступил в переговоры с королевой Христиной, имевшие целью открыть Зунд для торговли и несколько ограничить Данию и Голландию. Как видно, Карл действовал очень искусно по всем направлениям, чтобы создать себе твердую базу; также ловко он вел военные приготовления внутри королевства.

Он непрерывно совершенствовал свои сухопутные и морские силы и ввел ряд важных организационных изменений. Намерения короля заключались в одновременном вторжении из шведской Померании в западную Померанию и из Лифляндии в Польшу; в то же время флот должен был взять город Данциг.

С флотом из 40 кораблей (1400 орудий) Карл X вышел в море и высадился в середине июля у Волгаста, где получил известие, что голландский флот под начальством Тромпа вышел в Балтийское море. Варшава и Краков были взяты; сдержанный в начале Бранденбург решился на открытую помощь, за что Пруссии была дарована независимость от Польши. Шведы и бранденбуржцы одержали совместно победу в трехдневном сражении под Варшавой. Польша к концу 1656 г. была почти совершенно побеждена; война в отдаленных областях продолжалась с малой интенсивностью.

Между тем голландцы оперировали в Балтийском море; впервые в последнем оказался флот не прибалтийской морской державы. В конце июля перед устьем Вислы у Данцига появилось под командой лейтенант-адмирала Вассенара ван Обдама 42 корабля с 1700 орудиями и экипажем в 6.400 человек, чтобы уберечь этот город от шведов и помочь голландской торговле в Балтийском море. Обдам за два года до описываемых событий был назначен заместителем Тромпа Старшего; раньше он не служил во флоте, но считался выдающимся голландским кавалерийским полковником. Старшим флагманом был назначен вице-адмирал де Рюйтер.

В Швеции очень опасались, что этот флот может воспользоваться одним из недавно занятых островов как базой и там зазимовать; это значительно повлияло бы на переговоры в Эльбинге. Требования голландцев возросли до того, что они настаивали на полном уравнении в отношении пошлин голландских купцов со шведскими. Карл X, однако, не соглашался, он хотел нераздельно владеть Балтийским морем; голландцам пришлось по многим пунктам уступить.

Обдам уже в начале сентября покинул рейд Данцига, а прибывший позже шаутбенахт Корнелис ван Тромп Младший через месяц последовал за ним с 12 самыми быстроходными судами. Итак, опасность для Швеции, что сильнейший из чужих флотов, когда-либо приходивший в Балтийское море, там обоснуется, миновала. Господство ее в Балтийском море оставалось нерушимым.

В начале сентября и датская эскадра появилась на несколько недель перед устьем Вислы, но, как уже было упомянуто, вскоре ушла восвояси.

Весной 1657 г. Дания пришла к заключению, что настало время и ей начать действовать. Переговоры Швеции с Польшей и война с последней несколько приостановились, поэтому Фредерик III объявил в союзе с Голландией войну Швеции; было решено помогать друг другу и выставить по 6 000 человек.

Датчане образовали 4 армии: у Гамбурга для нападения на шведскую территорию около Бремена, у юго-западного берега (Скония) для операций против Стокгольма, в Христиании для нападения в Богуслен и, наконец, в Дронтгейме; резерв еще набирался в Ютландии – всего 45 000 человек. На юге отдельные крепости оставались не занятыми – никто не мог предположить вторжения Карла Х. Это раздробление сил дало себя вскоре знать. Все предприятие велось без должной энергии.

Датский флот быстро вооружался; главные силы (40 кораблей) пошли к Борнхольму, небольшой отряд из 7 кораблей расположился у Готенбурга. Предполагалась блокада шведских и финских берегов.

Король сам пошел в середине июня с 19 судами, под командой вице-адмирала Бьелке, в Данциг; он имел намерение воспрепятствовать Карлу Х перебросить армию из Польши в Швецию или на датские острова, собираясь его таким образом отрезать. На Эльбе, Везере и в Каттегате были расположены маленькие отряды судов для защиты от шведских каперов – флот оказался так же раздробленным, как и армия.

Повторилось подобие наступления Торстенсона в 1643 г. Карл X, получивший 20 июня в глубине Польши известие об объявлении войны, был уже 1 июля у Штеттина; 18 июля он, прекрасно вооруженный, подходил к голштинской границе, делая форсированные переходы. В конце месяца король был уже в Ютландии. Заняв ее целиком, он поспешил в Висмар.

В Сконии датчане тоже были отбиты; повсюду датское наемное войско оказывалось не на высоте, повсюду не хватало боевых припасов.

Когда Фредерик III, стоявший у Данцига, узнал о вторжении своего врага в Голштинию, он немедленно сам вернулся в отечественные воды, а также вернул свои морские силы из Северного моря; нужно было защитить острова, которые могли подвергнуться нападению со стороны материка и с севера, со стороны Готенбурга. Шведский флот еще не был в боевой готовности и датчане могли легко выполнить поставленную им задачу; острова остались нетронутыми неприятелем.

Своему флоту Карл X приказал как можно быстрее вооружаться, так как он для него имел особые планы. Готенбургский отряд судов должен был вместе с английской вспомогательной эскадрой перебросить находившиеся на юге Ютландии войска на остров Фюнен, а главные морские силы должны были содействовать высадке сухопутной армии в Зеландию. Одновременно предполагалось начать наступление в Сконию, имевшее целью нанести удар в сердце страны. Но лишь в конце августа шведский флот, под командой адмирала Бьелкенштерна, вышел из Даларе у Стокгольма в составе 32 военных кораблей с 6 перевооруженными коммерческими судами и столькими же брандерами.

Датский адмирал Бьелке, наблюдавший до того времени в Висмаре за Карлом Х, вышел немедленно в море, как только узнал об этом. 12 сентября оба флота оказались на виду друг у друга, 28 датских против 38 шведских кораблей. Бьелке, считая себя слишком слабым, пошел в Зунд, где немедленно получил подкрепления в числе 11 судов от адмирал Юэля.

Таким образом, оба флота одинаковой силы встретились на следующий день у Фальстербо, у юго-западной оконечности Сконии. Недостаток единого командования, отсутствие каких бы то ни было тактических приемов (военно-морское искусство в те времена очень хромало в Балтийском море) свели это сражение лишь к одиночным боям, особенно флагманских кораблей; об успехе, не говоря уже о победе, одного из противников не было и речи. Свежая погода помешала и на следующий день добиться результата, флоты разошлись вечером 14 сентября и удалились в Копенгаген и Висмар. Потери обеих сторон не превышали 60 убитых и 100 раненых.

Однако датчане добились стратегического успеха; нападение на острова было приостановлено. 19 сентября датский флот начал блокаду шведского в Висмаре и снял ее лишь с наступлением заморозков. План войны Карла Х провалился, так как англичане не исполнили обещания оказать поддержку.

Положение Карла Х стало критическим, так как имперские войска и поляки перешли в наступление, последние уже находились в шведской Померании; курфюрст Фридрих-Вильгельм после Велауского договора всецело перешел на сторону Польши. Переговоры по разным направлениям и с большой энергией велись и шведским королем.

Между тем, генерал граф Врангель получил приказание перейти у Фредерикс-одде (теперешняя Федерация) через Малый Бельт на остров Фюнен. Это приказание вскоре было отменено; Врангелю было поручено взять Фредерикс-одде, что ему в конце октября удалось. Карл X воспрянул духом и снова решил следовать первоначальному плану, то есть появиться до начала зимы перед Копенгагеном.

Графу Врангелю, назначенному тем временем генерал-адмиралом, было приказано высадиться в середине декабря на острове Фюнен, пользуясь всеми находившимися в его распоряжении судами; но в это время настали морозы, тогда Карл приказал, если только лед выдержит, перейти по нему на Фюнен. Однако лет подтаял, и экспедиция не состоялась.

9 января 1658 г. Карл X , полный нетерпения, прибыл в Киль на военный совет; было решено наступать немедленно на остров Фюнен, будь то на судах или по льду. 30 января удалось перейти через лед севернее Гадерслебена (у Брандсэ), в Ивернес на Фюнен, причем два шведских эскадрона провалились под лед, и сам король был в большой опасности.

Постепенно, под неприятельским огнем, 9 000 всадников и 3 000 человек пехоты перешли через плохо державший лед; вскоре остров Фюнен был занят.

Датскому адмиралу Бредалю со своими 4 судами удалось сквозь лед вытянуться из гавани близ Ниборга; он отбил все ночные нападения на свои корабли, предпринимаемые шведами по льду, приказав обливать борта водой, которая тут же леденела.

Из Ниборга войска пошли в Сведенборг, оттуда через Таазинге на Лангеланд, а 9 февраля через Большой Бельт на Лааланд; переход совершался с неимоверными трудностями и страшным риском провалиться; трещины во льду закрывались соломой, которая сверху поливалась водой, быстро леденевшей. 12 шведы были в Зеландии: через несколько дней смелый король стоял с 5 000 всадниками перед Копенгагеном, где английский и французский посланники взяли на себя мирные переговоры. Через 14 дней после высадки в Зеландии был заключен Рескильдский мир (28 февраля 1658 г.).

Швеция получила три провинции на юге полуострова, Сконию, Халланда и Блекинген; далее остров Борнхольм, (позже и Хвен в Зунде) и, наконец, Богуслен на Каттегате и Трондием-Лен на норвежском побережье.

Дания должна была обязаться не пропускать в Балтику флоты «неприятельских» держав; английскому посланнику под самый конец переговоров удалось смягчить договор и ввести в него слово «неприятельский», против желаний обеих враждующих сторон.

Успех выпал на долю Карла Х благодаря его выдающейся энергии, а также и тому обстоятельству, что обе соперничавшие морские державы был еще слишком ослаблены после их первой войны. Он рискнул на это смелый шаг главным образом, чтобы помешать голландцам появиться, как следовало ожидать, с большими силами в Балтике; значение морской силы Карл X как выдающийся полководец и государственный деятель оценил вполне.

При заключении мира он отказался от некоторых своих требований, ясно сознавая, что вскоре разойдется лед и тогда подойдет голландский флот; положение шведской армии на островах без поддержки замерзшего на севере флота, стало бы крайне затруднительным, тем более что Польша, Австрия и Бранденбург опять бы соединились против него. Поэтому Карл X быстро согласился на более легкие условия мира, так, например, уступил в вопросе о присоединении всей Норвегии и Исландии, хотя беззащитный Копенгаген лежал у его ног, и он фактически владел всей Данией.

Датский план войны и быстрое наступление Карла Х дают ясный пример, как на войне тотчас же сказывается несоблюдение основ стратегии.

Датчане, имея в виду свою цель (возвращение своих исконных земель и приобретение новых) упустили объект войны – неприятельские армию и флот и их уничтожение. Так как в начале войны последнее было невыполнимо, ибо флот еще не был готов, а шведская армия находилась слишком далеко, в глубине континента, то следовало безотлагательно нанести сильный удар в сердце неприятельской земли; всеми силами стараясь завладеть столицей противника; одновременно нужно было обезопасить южные крепости. Операции флота в начале были совершенно правильны.

Карл X неуклонно следовал намеченному, хоть потом и несколько измененному, плану вторгнуться внутрь неприятельской страны; его громадная энергия в связи с ясным пониманием политического положения доставили Швеции этот блестящий успех. Правильное понимание значения морской силы и своевременное сосредоточение сил привели Карла к быстрому достижению цели.

Своеобразный состав армии Карла Х заставил его задуматься, что дальше делать с победоносным войском. Оно состояло по большей части из чужих наемников, преимущественно немцев; распустить их по многим причинам было опасно, а содержать – слишком дорого. Вышеизложенные соображения немало повлияли на то, что Карл решил снова начать войну, однако же мысль идти против Дании пришла королю лишь постепенно.

Между обеими северными королями долгое время велись переговоры о заключении союза; Карл X хотел, чтобы оба государства обязались для своей безопасности запереть Балтийское море союзным флотом, для чего нужно было каждому выставить флот из 20 судов. Об этом узнали голландцы; их посланник всячески старался не дать переговорам реализоваться, что сильно их затягивало.

Вооружения Дании шли очень медленно; Карл X стал беспокоиться, приказал приостановить уход войск с островов и поставил более суровые требования. Прежде всего он потребовал точной и определенной редакции статьи договора о допущении иностранных флотов в Балтийское море. С начала мая голландская эскадра из 24 судов находилась у Догер-банки в Северном море, чтобы оказать давление на Швецию. Когда во время переговоров было получено известие, что Голландия намерена употребить эту эскадру для поддержки Бранденбурга и Данцига в Балтийском море, Карл X немедленно же потребовал от Дании 8 судов для совместных действий против Голландии. Дания очень медлила с ответом; поэтому шведский король решил – это было в середине июня – быстро использовать свое выгодное стратегическое положение и снова занять Данию. Это дало бы ему возможность не допускать флоты Голландии в Балтийское море. План Карла показывал его глубокое понимание значения морской силы. Войска при данных обстоятельствах он мог не распускать. Чтобы выиграть время Карл X стал умышленно затягивать переговоры, а Врангелю отдал приказание стянуть как можно скорее все войска к Килю.

Король выработал следующий план: переправить Врангеля с главными силами из Киля на Зеландию, немедленно послать 4 кавалерийских полка против Копенгагена, а с остатком войск вторгнуться через Фюнен в неприятельские земли. Пехота должна была следовать за кавалерией в повозках, чтобы как можно скорее захватить Копенгаген и датский флот. Шведский флот получил приказание блокировать Зунд; затем предполагалось взять Кронеборг, а также Христианию.

Военный совет, собранный 23 июля в Висмаре, признал этот план выполнимым; было решено Данию и Норвегию сделать шведскими провинциями. Все благоприятствовало выполнению плана, армия и флот были готовы, а боевые припасы находились во вновь занятых местностях или вблизи их; неприятельских сил других держав не было поблизости. Быстрота выполнения операции была главным залогом успеха.

Король, принявший лично командование над войсками, хотел высадиться в непосредственной близости от Копенгагена, чтобы нападение на столицу было сколь возможно внезапным; однако по совету генералов он отказался от своих намерений и решил высадиться в Корсере, в 15 милях от Копенгагена.

5 августа он вышел с 11 военными и 60 транспортными судами и десантом в 8 000 человек из Киля; было объявлено, что эти войска предназначены идти в Пруссию, откуда они должны были оперировать против Польши. Уже на следующий день была предпринята высадка в Зеландии, что оказалось для всех полнейшей неожиданностью; 9 августа авангард подступил к Копенгагену, который в тот же день был заблокирован флотом под начальством адмирала графа Врангеля. Все шло, как предполагалось. Однако в Копенгагене по получении известия о высадке, в течение последующих 3 дней, начали работать с лихорадочной поспешностью над его укреплением: сожгли предместья, организовали из граждан и студентов добровольные дружины и т. п. Возможно, штурм города шведами, удался бы, если бы Карл его предпринял без промедления, на чем усиленно настаивал его помощник Дальберг; король, однако, нашел такой образ действий слишком рискованным и решил начать правильную осаду, что было вполне одобрено генералами.

Не имея необходимых осадных орудий, шведская армия приступила к осаде столицы и Кронеборга – смелое решение! Карл этим поставил на карту весь достигнутый раньше успех; при немедленном взятии города его положение оказалось бы блестящим. Копенгаген защищали все лишь 7 300 человек, из них треть солдаты, остальные матросы, студенты и добровольцы. Шведы им противопоставили опытных солдат, которых к тому же было на 1000 человек больше. Фельдмаршал Шак беспрестанно делал вылазки, чем сильно затруднил подготовительные работы осаждающих.

Шведский флот остался стоять почти без дела. Через шесть недель сдался Кронеборг, благодаря чему шведы получили тяжелые орудия. По всей Зеландии велась ожесточенная партизанская война; лишь в Зунде шведский флот не встречал никакого сопротивления.

Тем временем другие государства стали проявлять активность; все были очень удивлены и обеспокоены вторжением шведов, особенно Голландия. Король вел деятельно переговоры; Кромвеля он безуспешно просил о присылке обещанных 20 судов.

В конце августа генерал-адмирал граф Врангель собрал у Кронеборга флот из 35 линейных кораблей и 8 фрегатов с почти 1 900 орудиями и 7 500 человек команды, разделенный на 4 эскадры. Одна из эскадр оставалась в резерве южнее острова Хвен для наблюдения за вооружавшемся в Копенгагене флотом. На шведских судах находилось много старых солдат.

Генеральные Штаты немедленно вернули две находившиеся вблизи эскадры. Отправляемый в Зунд флот был рассеян жестоким штормом в Северном море; лишь 8 октября он мог снова выйти. Несмотря на все, этот флот под начальством Обдама первый подошел к Зунду в числе 35 больших судов и трех дюжин транспортов, с 2 000 тысячами человек десантных войск и полным боевым снабжением. Младшими флагманами были вице-адмиралы Корнелис де Витт и Флорисцон. 22 октября Обдам находился у Кронеборга; у Лаппегрунда ему пришлось выждать 6 дней на якоре, так как господствовал южный ветер, вызывавший по Зунду значительное течение к северу.

Король, передавший командование войсками под Копенгагеном Стенбоку, сам находился у Кронеборга. Он не согласился по политическим соображениям на совет Врангеля напасть, пользуясь благоприятным ветром и течением и своим численным превосходством на голландцев, не желая быть инициатором войны, так как объявления войны Голландией еще не последовало. Кроме того, он считал узкий Зунд более удобным местом боя для своего неопытного флота благодаря крепостям Кронеборг и Гельсингборг, которые могли принять участие в бою и дать возможность своим поврежденным судам подойти под их защиту.

Отдавая должное всем этим соображениям, все же нельзя не признать за серьезную ошибку оставление четверти морских сил в виде резерва у Хвена; следовало сильному противнику противопоставить всю свою мощь. Карл не мог себя считать ни в коем случае сильнее опытных в боях голландцев; для наблюдения за датчанами хватило бы нескольких отдельных судов. Принцип сосредоточения сил опять был забыт. К тому же расстояние резерва от главных сил достигло почти 10 миль.

Доблесть офицеров и команд шведских судов не оставляла желать лучшего. Все были хорошими моряками; команда состояла на половину из немцев и англичан. Лишь между офицерами насчитывалось несколько голландцев. Корабли шведов были хороши, около дюжины из них ни в чем не уступали лучшим голландским судам.

Утром 29 октября дул благоприятный для голландцев ветер. Обдам с рассветом вошел в Зунд, сопровождаемый транспортами. Вице-адмирал де Витт вел кильватерную колонну, Обдам командовал, находясь в центре. Голландцы шли благодаря попутному норд-весту быстро вперед и около Эльсинора увидели справа по носу поджидавших их шведов под начальством Врангеля, шедшего также в центре. Так как ширина Зунда в северной части всего полторы-две мили, а противолежащие батареи удалены друг от друга на 4 500 метров, то каждой из них приходилось обстреливать пространство в 2000 метров длиной – расстояние, трудно достижимое для тогдашней артиллерии.

Карл приказал в 7 часов утра кронеборгским батареям дать 2 выстрела, ответа не последовало; король лично произвел первый боевой выстрел по приближающемуся неприятелю. Стрельба с обоих берегов была почти безрезультатной, почти сплошь были недолеты.

Адмирал де Витт придержался к шведскому берегу и дал несколько залпов по батареям; вообще же голландцы почти не стреляли. Де Витт направился не против стоящего несколько отдельно, немного севернее, шведского авангарда; он пошел прямо на неприятельский центр и дал свой первый залп всем бортом по флагманскому кораблю.

Линия шведских судов была несколько расстроена все еще идущим вверх по проливу течением. С 8 часов утра, в течение целых 7 часов, длилось сражение, разбившееся на ряд одиночных боев. Флагманский корабль Врангеля «Виктория» должен был через некоторое время из-за аварии руля и сильно поврежденного такелажа выйти из строя и стать под защиту Кронеборга.

Та же участь постигла флагманский корабль Обдама «Фенерагт»; обстреливаемый несколькими судами, с 5 футами воды в трюме и совершенно перебитым такелажем он должен был стать на якорь по середине фарватера. Обдам продолжал руководить боем, сидя из-за сильной подагры на кресле. «Бредероде», старый флагманский корабль Мартина Тромпа, на котором теперь держал флаг де Витт, потонул через несколько часов. Шведам с трудом удалось спасти труп убитого незадолго до этого адмирала; после боя они его передали голландцам. К концу боя шведы находились на ветре, но первыми прекратили сражение.

Во время очень неясного теперь сражения транспортные суда прошли беспрепятственно мимо сражающихся и стали на якорь перед Копенгагеном. В 3 часа бой прекратился при сильно закрепчавшем ветре. Шведы ушли в Ландскрону, голландцы в Копенгаген, где с ними соединился датский флот под начальством Бьелке.

Потери обеих сторон были крайне тяжелые; голландцы большой ценой прорвались; 5 судов утонули или сгорели, погибло 2 адмирала, 5 командиров и 1700 человек команды (из них 700 убитых).

Чтобы лучше уяснить упорство этого сражения, напомним, что в течение четырехдневного боя, 8 лет спустя, голландцы потеряли 4 корабля, 3 адмиралов, и 2000 человек команды; у Трафальгара англичане потеряли 1700 человек команды.

Шведы потеряли всего лишь три корабля, из них 2 погибли на мели и 1 был расстрелян; число убитых и раненых было не так велико, как у сильнейшего, победоносного противника.

Остается непонятным, как резервная эскадра не приняла участия в бою и не напала на поврежденные или на транспортные суда, ведь бой длился полных 7 часов; ее участие, по крайней мере, увеличило бы потери голландцев.

В Нидерландах были очень недовольны результатом боя; от Обдама потребовали дополнительных подробных донесений. Он упрекал своих командиров в отсутствии поддержки; в ответ на это ему было указано, что в течение 6-дневного стояния у входа в Зунд он не ознакомил своих помощников со своими планами, не сообщал им никаких сведений о силе противника и даже в день боя не дал определенных инструкций. Военный суд не пролил света на этот бой; нельзя было доказать возможность забрать в плен некоторые шведские суда. Все дело было вскоре оставлено без последствий.

Понятно, что Карл X был доволен своим флотом, хотя противнику и удалось добиться полного успеха и освободить Копенгаген. Шведский флот, однако, не мог показываться в Зунде из-за присутствия там союзных эскадр, шведы были парализованы, их войско отрезано.

Карл X стал лагерем вблизи Копенгагена и сильно укрепил свои позиции. Его положение стало критическим. Шведский флот был заблокирован в Ландскроне, атаки брандеров оставались безуспешными.

Противники Карла на суше, бранденбуржцы, под личным начальством курфюрста Фридриха-Вильгельма, и имперские войска под начальством Монтекуколи совместно с польской кавалерией уже в сентябре вторглись в Голштинию и заняли затем всю Ютландию. Борнгольм и Дронтгеймский округ тоже были освобождены от шведского владычества.

Карл, однако, не потерялся; он вел деятельные переговоры с Англией, ясно сознавая, что из всех противников наиболее для него опасна сильная на море Голландия. Англия послала сильный флот под начальством Гудсона, который, однако, вернулся из-за шторма и мороза восвояси еще до конца года.

Давление, произведенное Англией совместно с Францией, принудило голландцев, самолюбие которых было сильно приподнято одержанной победой, не посылать больше подкреплений Дании; Обдам получил приказание зимовать со всем флотом в Копенгагене – редкий случай в военно-морской истории.

Курфюрст Фридрих-Вильгельм хотел перевести свои войска в Зеландию на голландских судах; для этой цели было послано в Киль 5 судов, но там они получили приказание обождать. Обдам был осторожен, так как флот Гудсона находился вблизи. Курфюрсту оставалось высадиться в Альсене, что 14 декабря было выполнено под его личным руководством. Переход состоялся несколько севернее Зондербурга. На следующий день шведская эскадра пришла на рейд; перед ней датский вице-адмирал Бредаль отступил со своими 4 судами. Во время короткого боя Бредаль был убит. Шведы спасли гарнизон замка через несколько брешей, пробитых в стенах со стороны моря. Но все же эскадра опоздала, остров Альсен уже нельзя было сохранить, и опасность высадки союзников на Фюнен сильно увеличилась.

После заключения трехлетнего перемирия с Россией Карл начал снова осаду Копенгагена, для чего стянул войска из Сконии. С Фюнена нельзя было достать подкреплений из-за присутствия в Большом Бельте голландских судов; последние перевозили бранденбургские войска в Копенгаген, гарнизон которого возрос до 1300 человек.

В конце января наступили сильные морозы. Карл X отдал приказание приготовляться к штурму, который был предпринят в ночь на 12 февраля 1659 г. против слабейшей части голландских укреплений, на юго-западе. В городе об этом заранее прослышали и полили стены водой, которая немедленно замерзла. В час ночи шведы начали штурм. Головные части шли в белых рубахах, надетых поверх темных мундиров, чтобы быть незаметнее. В течение двух часов пробовали, пользуясь различными штурмовыми приспособлениями влезть на стены, но тщетно. Замерзшие во льдах суда также успешно отражали все атаки врага. Шведы потеряли 10 генералов и полковников, 100 офицеров и 500 нижних чинов убитыми и около 900 человек ранеными. Потери датчан не превышали 50 человек. Голландские матросы с эскадры Обдама особенно отличились при отражении штурма. Шведская армия снова заняла свой укрепленный лагерь – она была и осталась отрезанной.

Союзники продолжали наступление весной под общим руководством курфюрста; кроме 15 000 бранденбуржцев под его начальством находилось еще 5000 поляков и 13 000 имперских войск. Первоначально предполагалось занять Фюнен. Для поддержки союзных войск вице-адмирал Гельдт вошел с 16 датскими и голландскими судами в Большой Бельт, в северной части которого находилась шведская эскадра, поддерживавшая сообщение между Фюнен и Зеландом, базируясь на Готенбург.

Гельдт встретил у Лангеланда 6 шведских судов и взял после короткого боя один линейный корабль; другие суда отступили к эскадре адмирала Бьелкенштерна, крейсировавшей в северной части Бельта. Последний немедленно вышел против Гельдта и заставил его удалиться к Фленсбургу, где Гельдт был заблокирован. Получив об этом известие соединенный голландско-датский флот вышел из Копенгагена под командой Обдама, Бьелке и шаутбенахта Нильса Юэля. Бьелкенштерна успел от них скрыться в Бельт, после чего Гельдт соединился с главными силами.

Эта небольшая пауза в военных действиях была отлично использована Бьелкенштерном – он ушел для пополнения военных запасов и исправления повреждений в Висмар. Союзники настигли его у Родзана, на северо-востоке Фемарна, где произошел короткий бой. Благодаря разногласию на политической почве между Обдамом и Бьелке бой результата не дал, шведы беспрепятственно дошли до Ландскроны, где соединились с остатками своего флота. Этот короткий период особенно интересен из-за большого числа разнородных военных операций.

В начале мая все суда, которые курфюрст собрал на юго-востоке Ютландии у острова Хиельма, чтобы на них переправиться на остров Фюнен и дальше на Зеланд и в Сконию, были уничтожены 8 кораблями, посланными для этой цели Карлом Х из Ландскроны. 1000 человек бранденбургских и имперских войск были при этом взяты в плен шведами. Такой же успех шведы имели у Ааргуса.

Курфюрст еще, кроме того, нанял в Амстердаме флейты для своих 5000 всадников, не рассчитывая на серьезную помощь со стороны Голландии и Дании. В апреле эти суда должны были прибыть под защитой голландской вспомогательной эскадры из 39 военных кораблей и 3 брандеров с 1800 орудиями и 7 700 человеками под командой Рюйтера. Но последний вышел в море без этих судов, вероятно, по особому приказанию Генеральных Штатов, в интересы которых вовсе не входило окончательное уничтожение шведской армии и, в связи с ним, рост влияния Дании на Балтике.

Фридрих-Вильгельм спокойно продолжал набирать десантные суда и после ряда попыток, неудавшихся из-за ветра и погоды, 11 июля пошел, непрерывно сражаясь, из Колдинга в Фано (в Малом Бельте), потеряв 40 человек убитыми и 110 ранеными. Переправа на Фюнен ему, однако, окончательно не удалась. Он потерял при этом почти все свои суда и около 300 человек убитыми. Курфюрсту пришлось отказаться от десантной экспедиции, так как Обдам не соглашался на дальнейшую поддержку.

Теперь и Англия выступила на театр войны; она ревниво следила за успехами Нидерландов на Балтике и решила проявить там свою деятельность. Ранней весной 1659 г. большой флот пошел в Балтийское море и стал в начале апреля у Хвена на якорь.

Лорд-адмирал Монтегю, граф Сандвич и вице-адмирал Лоусон стояли во главе этого сильного флота, состоявшего из 43 кораблей с 80-28 орудиями. Командующий получил инструкцию заставить обоих северных королей заключить мир, то есть, другими словами: оперировать совместно со Швецией против Голландии и Дании. Великие морские державы вскоре пришли к соглашению не вводить свои флоты в Зунд; поэтому Монтегю стал на якоре в 5 милях севернее Кронеборга.

Трактат, заключенный между Англией, Голландией и Францией – так называемый «Гаагский Концерт» связал Голландии руки; было решено оказать решительное давление на обе воюющие стороны для скорейшего заключения мира, но при этом исключалась возможность преобладания посторонней державы. Английский и голландский флоты должны были в течение трех недель оставаться вблизи, воздерживаясь от какого-либо вмешательства. Обдам находился в Большом Бельте, Рюйтер с вспомогательным флотом – севернее Ангольта, Монтегю севернее Кронеборга. Когда дважды возобновляемые трехнедельные перемирия истекли, Обдам приказал флоту Рюйтера присоединиться к нему на участке Ниборг-Корсер.

Врангель пошел со шведской эскадрой (38 вымпел) в Малый Бельт, чтобы помешать высадке союзников на Фюнен. Лишь своевременное появление английского флота не дало датско-голландскому флоту из 90 судов напасть на шведов и их уничтожить. Обдам не решился на энергичное наступление, Врангель прошел беспрепятственно южнее Хесселе в Зунд, а Монтегю и Обдам направились туда же; первый – севернее, второй – южнее Зеланда.

Несколько раз в течение лета в Большом Бельте собирались большие международные флоты. Один только голландский флот под командой Обдама и Рюйтера насчитывал 92 военных судна с более чем 13 000 человек команды и большое количество транспортов, на которых находился десант в 4000 человек. Временами до 180 голландских, английских, шведских и датских военных кораблей стояли вблизи друг друга; стоявшие в Зунде могли поэтому часто действовать совершенно свободно.

Англия потребовала от Карла различных таможенных льгот, которые ей не были предоставлены; поэтому о серьезной помощи со стороны Англии не могло быть речи. Шведский король предложил Англии занять Ютландию и Бремен, но все намеки англичан на занятие ими Кронеборга оставлял без всякого внимания.

На втором и третьем Гаагским конгрессах все три державы заключили новые соглашения, особенно же обе великие морские державы. Происходила настоящая игра в прятки между последними и северными королевствами; обе стороны старались скрыть свои настоящие намерения и крайне подозрительно наблюдали друг за другом. Английский флот был 24 августа внезапно вызван домой, так как в Англии предстояла реставрация Стюартов. Обдам ушел в конце октября с 20 кораблями на родину, с прочими судами остался Рюйтер.

Датско-голландский флот (37 кораблей) отогнал шведский флот (32 корабля) от Копенгагена. Карлу, однако, удалось захватить и малые датские острова, даже сильно укрепленный Наксков на Лааланде, настолько слаба была помощь голландцев.

Для окончательного освобождения Копенгагена король Фредерик Датский собрал все свои силы; предполагалось сначала вернуть остров Фюнен. 11 ноября под предводительством фельдмаршала Шака 2400 датчан и голландцев были в Киле посажены на суда флота, находившегося под начальством Рюйтера, Бьелке и Юэля. Голландские войска состояли из 3 бригад, соответственно из голландских французских и английских наемников.

Нападение на Ниборг не удалось из-за шторма и темноты; высадка удалась на северо-востоке острова Фюнен у Киертемюнде под личным руководством Рюйтера после упорного боя. Одновременно датский генерал Эберштейн высадился в Малом Бельте у Миддельфарта с датчанами, поляками и 4 бранденбургскими полками. Шведский генерал фон Зальцбах упустил возможность разбить порознь своих противников и 25 ноября потерпел у Ниборга полное поражение; крепость сдалась Рюйтера после короткой перестрелки. 2000 шведов пали, 5000 было взято в плен.

Рюйтер с частью флота пошел в Копенгаген, а прочие суда отослал в Киль и Любек на зимовку; Карл направился в Норвегию, чтобы продолжать там войну. Все свои прочие войска он переправил на Зеланд, где началась продолжительная партизанская война. Копенгаген оставался запертым с суши, с моря он получал помощь. При его защите отличились матросы эскадры Рюйтера. Несмотря на то, что против храброго короля действовали в Голштинии 14 000 человек, а на Зеланде и в Ютландии – по 8000 человек союзных войск, военачальники не могли решиться на совместное наступление; война затягивалась.

Ярко сказалась при заключении мира голландская точка зрения, согласно которой война должна была служить исключительно торговым интересам. Нидерланды не желали допускать господства какой-либо державы, даже северной, в Балтийском море. На интересы союзной Дании они не обращали никакого внимания.

Карл X ясно сознавал всю опасность своего положения и не настаивал особенно упорно на первоначальных требованиях. Уже в конце ноября, совместно с Голландией, были установлены принципы заключения мира; прежде всего, одинаковые таможенные правила для шведских и голландских судов. Король согласился уступить отшедшие от него Борнхольм и Дронтгейм, уничтожить Зундские пошлины и срыть Кронеборг. На присвоение Швецией датских островов Голландия ни за что не хотела согласиться.

Так как шведские войска должны были всюду на суше отступить, в Курляндии, в Пруссии и Померании, а в Фриш-гафе у Эльбинга уже действовали бранденбурго-прусские военные корабли, Карл решил собрать в январе в Готенборге особое совещание, которому изложил всю тяжесть положения страны. Он склонялся к заключению мира, желая его сделать особенно прочным главным образом с Данией, дабы потом с ней вступить в союз против Голландии – создать особый северный союз.

Среди переговоров Карл тяжко заболел; болезнь в феврале так обострилась, что он чувствовала приближение смерти и спешил сделать последние распоряжения для заключения мира. 13 февраля 1660 г. Карл X скончался; ему еще не исполнилось 38 лет. Он много сделал для своей страны; при более продолжительной жизни ему бы, наверное, удалось урегулировать внутренние дела Швеции. 30 апреля был окончательно заключен мир в Копенгагене и Оливе. Швеция получила Финляндию, Польша – Курляндию, а также Мариенбург и Эльбинг; за Бранденбургом был признан суверенитет над Пруссией.

Швеция и Голландия первыми заключили перемирие. Рюйтер ушел из Ландскроны, а шведский флот подошел к Копенгагену. После этого и Дания согласилась на мир и заключила его 27 мая в Копенгагене; за Данией остался Дронтгейм и Бронхольм, в общем же был снова подтвержден Роскильдский мир, за исключением статьи об исключении «чужих» флотов из Балтийского моря. Швеция, несмотря на все это, осталась господствующей морской державой на Балтике.

Следует еще упомянуть, что при заключении мира Бранденбург, наконец-то, получил право держать военные суда в Балтийском море.

В этих войнах в западной части Балтийского моря, несмотря на небольшое количество морских сражений, влияние флотов великих держав было исключительным.

Армии можно сравнить с шахматными фигурами, которые двигались или оставались на месте в зависимости от флотов. Достаточно было появления одного из больших западно-европейских флотов, чтобы подчинить ему в полной мере действия неприятельских и даже дружественных морских и сухопутных сил. Очень сказалось значение одной лишь близости готового к бою флота, как, например, английского, собственно не принимавшего никакого участия в военных действиях. Даже инициативный Карл X должен был все движения войск предпринимать в зависимости от предполагаемых действий флота: ему как бы предписывалось большими боевыми флотами, как нужно действовать. Он понял значение морской силы, которая в эту войну, давшую отличный образец взаимодействия флота и армии, сказалась в полной мере.

Флот той великой державы, которая озаботилась его появлением на театре войны, имел судьбу войны почти всецело в своих руках. Нужна была исключительная государственная ловкость и неутомимая энергия шведского короля, чтобы пробиться через все громадные затруднения и столь блестяще добиться у почти недоступных ему великих держав достижения своих целей. В нем соединены исключительные таланты государственного деятеля и полководца.

Однако оба северных противника оказались очень стесненными в своих действиях; их исконный спор за преобладание на Балтике принес обоим лишь вред. Намерения Карла заключить более тесный союз, в котором Дания и Норвегия из-за своего географического положения имели бы большое значение, не встретило в Дании большого сочувствия.

Получив по мирному договору право иметь военный флот в Балтике, курфюрст немедленно начал действовать в этом направлении.

Важные стратегические принципы снова нашли себе подтверждение в этих войнах. Шведский король в начале войны всегда отлично отстранял второстепенные цели, чтобы обрушиться всей мощью на главные силы и главный опорный пункт неприятеля и либо уничтожить, либо обезвредить их. Он действовал весьма дальновидно, когда в 1657 г. обеспечил себе тыл, вступив в переговоры с Польшей, и выказал ясное понимание обстановки, задумав свою переправу через Бельты. Как в начале второй войны он дал себя уговорить не наступать непосредственно на Копенгаген, нами уже было разобрано; это был тяжелый промах, и Голландия могла исправить свою ошибку – медленное наступление предыдущего года – но не смогла использовать победы, в виду появления Англии на театре войны.

Неоднократно в действиях шведского флота замечалось, что его вожди не умели стратегически использовать тактических побед, вероятно, потому, что по большей части они были переведены из армии.

Тактика в морских боях была очень примитивной даже во флоте Обдама; то была прежняя «групповая» тактика, если так можно назвать беспорядочные одиночные бои, которыми кончались морские сражения того времени. Адмиралы подводили флоты друг к другу, командиры решали бой количеством побед в одиночных боях.

Недостаточная осведомленность о противнике, которая важна для успешных тактических выступлений, наблюдалась часто; иногда сведения оставались в штабе командующего, который не утруждал себя их дальнейшим распространением. При ведении морских войн особенно важно ставить всех начальников, включая командиров самых малых судов, в известность о действиях неприятеля. Мы часто встречаемся в морских войнах с этим упущением, даже не только в войнах, но и во время современных маневров. Каждый командир может быть внезапным особым поручением, туманом, штормом и т. п. поставлен перед необходимостью действовать самостоятельно и быстро принимать важные для хода операции решения, поэтому следует всех командиров обо всем предуведомлять, чтобы они во всех случаях знали, что делать. Тут не может быть сравнения с сухопутными операциями; это особенность ведения морских войн. Что Врангель поступил тактически неправильно, оставив четвертую эскадру так далеко в резерве, уже было сказано.

Итак, мы находим лишь слабые проблески тактического понимания во флотах прибалтийских держав.

Все еще торговая война шла рука об руку с чисто морской войной. Захват каперами и военными судами, даже целыми военными флотами во время походов коммерческих судов или защита последних считалась одной из главных задач войны. Страдала ли при этом быстрота и целость операции – об этом не думали. Каперство, сильно повышая опасность плавания, процветало во время каждой морской войны, также и в Балтийском море. Военные флоты брали все, что им попадалось по дороге; часто со встречных коммерческих судов взимался только откуп в самом разнообразном виде.

Собственно блокад, имевших целью подорвать торговлю, почти не существовало, они имели место лишь в связи с военными блокадами, то есть с запиранием военных судов. Присутствия вблизи некоторого количество военных кораблей не было достаточно, чтобы заставить целую массу коммерческих судов оставаться без движения в гаванях. Не только некоторые города, как, например, Данциг, принимали участие в морских разбоях, но и частные лица устраивали разбойничьи походы на свой страх и риск.

В отношении организации морской силы и кораблестроения северные державы не были более на первом месте; их флоты перестали быть лучшими, как в начале столетия. Датский флот продолжал приходить в упадок; через пять лет после заключения мира он насчитывал лишь 16 боеспособных кораблей; национальный дух был скован все возрастающим влиянием голландцев.

Попытки Карла Х сделать Балтийское море закрытым не увенчались успехом; давление Голландии оказалось слишком сильным и Дания не рискнула согласиться на неоднократные предложения шведского короля. Следует еще раз отметить отношение к этому вопросу Англии, руководствовавшейся желанием вырвать себе Кронеборг. Однако предъявлять категорические требования не рискнула даже столь сильная, могущественная на море и дальновидная держава, как Англия; она оставалась лишь при намерении, не делая даже слабой попытки. Военная репутация Голландии, сильно пошатнувшаяся в последнюю войну, была, к большой зависти Англии, снова восстановлена.