Сражения в Маньчжурии

Итак, русско-японская война началась для нас несчастливо: уже с первых дней Россия стала обороняющейся стороной. В Петербурге были убеждены, что война с азиатским противником, силы которого недооценивались, будет вестись на море и окончится она, разумеется, победой. А потом уже можно подумать о высадке на японские острова…

Макаров в своей последней записке из Кронштадта правильно писал, что стратегический план Морского штаба был недостаточно продуман. Но он выражался очень осторожно. По сути, никакого разработанного плана не было вовсе. Поживем — увидим, а «они» напасть на великую державу не посмеют… Посмели. И не только по авантюризму, искони присущему самурайской военщине, но и по причинам вполне материальным и объективным.

Увы, Россия воевала не только с небольшой по протяженности и военной мощи Японией, но и — это не раз бывало в прошлом, повторится и позже — чуть ли не с половиной тогдашнего мира. Резко враждебно выступала против нас сильнейшая держава того времени Великобритания. Английский флот даже совершал демонстративные враждебные действия против русского флота. Враждебна была Германская империя и ее послушная союзница Австро-Венгрия. Соединенные Штаты хоть и не были тогда великой державой, но тоже опасались укрепления России на Дальнем Востоке, имея тут своекорыстные колониальные интересы. Только Франция осторожно поддерживала нас. Но то была «помощь» ростовщика, заинтересованного в возвышении кабальных долгов, не более того.

Яростно противодействовала России еще одна сила, не имевшая государственного образования, но зато мощная и шумная. Речь идет о международном банковском капитале, который в ту пору в немалой степени сосредоточился в руках мирового еврейства. Именно из этого источника шли финансовые вливания в бедную тогда Японию. Именно из этих средств оплачивалась шумная газетная кампания против России как якобы центра мрачной реакции и мракобесия. И еще: подпольные революционно-разрушительные силы получали тайным путем средства именно отсюда.

К чему все это приводило?

Начнем с конца. Ясно, что революционное движение трудящегося российского народа шло от справедливого недовольства тогдашним общественным строем. Ведь в самой повседневной жизни, а отнюдь не в позднейших воспоминаниях, известно, как при входе в иные общественные места висела табличка: «Собакам и низшим чинам вход воспрещен». Стало быть, солдатам и матросам, защищавшим Порт-Артур, входить в городской парк не дозволялось. Как и собакам. Ну, тут говорить нечего, но разрушительные силы, действующие в России, хотели не улучшения жизни трудящихся (им на них было наплевать), а именно краха Государства Российского. В чем им удалось преуспеть, к сожалению.

Враждебность ведущих держав, даже если не считать возможным военные угрозы, тоже имела прямые дурные последствия. Срывались военные поставки, а тогдашняя российская военная промышленность не удовлетворяла армию и флот в ходе уже развернувшихся сражений. Российский торговый флот был слаб, однако фрахт иностранных судов был сильно затруднен. И самое главное — Япония, напротив, получала громадную военную помощь. Например, из Англии накануне войны поступили два новейших броненосных крейсера. Германские инструкторы обучали личный состав японской армии. Европейские и американские банкиры предоставляли японскому правительству обширные кредиты, причем по весьма льготным процентам. Делалось все это исключительно из антирусских намерений.

Японские вооруженные силы хорошо использовали благоприятные для них условия. У их командования был — в отличие от российского — четкий стратегический план. Вытеснить наш флот с открытого моря в гавани, беспрепятственно перевести сухопутные войска в Корею, а потом в Маньчжурию и блокировать крепость Порт-Артур с суши. План стал быстро и четко выполняться.

Японцам удалось сравнительно легко перейти пограничную между Кореей и Китаем реку Ялуцзян, отбросив слабые и плохо управляемые российские отряды. Дальше — больше. Без особого труда японским войскам удалось перерезать железную дорогу между Маньчжурией и Порт-Артуром, русская морская крепость, плохо подготовленная для обороны с суши, оказалась блокированной. Выделив осадную армию для осады и захвата в дальнейшем русской крепости, основные свои сухопутные силы японское главное командование собрало в кулак и двинуло в глубь Маньчжурии на север.

Первое решительное сражение между противниками состоялось в центре Маньчжурии под городом Ляоян и длилось долго, с 10 по 21 августа (по старому стилю).

…Даже сейчас, сто лет спустя, читать описание этого боя русскому человеку крайне неприятно. В действиях командующего Куропаткина и его генералов проскальзывает нерешительность и боязливость, граничащая с трусостью. Нет, не вражеских пуль боялись эти закаленные вояки! Их поведение еще раз убеждает на фоне других бесчисленных примеров такого же рода, что смелость личная и отважная решимость полководца, военачальника — существенно разные вещи. Куропаткин боялся численного превосходства японцев (а оно было незначительным), боялся обходов с фланга (а они не удавались противнику), останавливал решительные действия своих генералов, боясь… неизвестно чего. В итоге, не потерпев поражения, русская армия отступила, оставив противнику не только поле боя со многими трофеями, но и потеряв боевой дух, а еще важнее — веру солдат и офицеров в своих военачальников.

Сражение под Ляояном оказалось первым крупным военным столкновением армий с применением пулеметов и скорострельных орудий. Русским пехотинцам пришлось поменять традиционные белые рубахи на зеленые — для маскировки. Но это — малозначащая подробность. Главное же — сломался сомкнутый воинский строй, что со времен Древнего мира было основой боевых действий. Пехотинцы начали атаковать рассыпным строем, при обстреле прятаться в укрытии и даже зарываться в землю.

Неудивительно, что ход сражения и его исход привлекли повышенное внимание во всем мире. Русская армия имела некоторое численное преимущество в живой силе и артиллерии. Однако японская армия имела свои преимущества, она была лучше подготовлена и организована, а главное — имела куда более решительных командиров. С русской же стороны происходило нечто невероятное и трудно объяснимое: генералы словно боялись двинуть войска вперед, в атаку, панически боялись быть обойденными и, напротив, охотно отступали. Сто лет прошло, историки доискались до всех подробностей, но не могут объяснить подобное ни трусостью командиров, ни, тем паче, равнодушием или, не дай Бог, предательством. Словно злой рок витал над российским воинством.

Сражение под Ляояном началось наступлением японцев. У них была хорошо налаженная разведка, а русское командование оказалось весьма беспечным в сбережении своих оперативных данных. Японцы наступали, хорошо ориентируясь в построении наших войск, а наши оборонялись вслепую. Ясно, за кем было преимущество. Японский главком маршал Ивао Ояма имел боевой опыт и получил хорошую подготовку накануне войны в различных европейских академиях. Русский главком генерал Куропаткин был не менее подготовлен теоретически и имел не меньший боевой опыт, но японец атаковал решительно и даже рискованно, а наш главнокомандующий робел и пятился. Почему? До сих пор неясно.

К концу августа (по новому стилю, то есть к середине его по старому) японцы начали решительное наступление, даже не имея превосходства в силах. Они рассчитывали на неуверенность русского командования, что уже отчетливо проявилось в течение первых дней развернувшегося сражения. Ояма принял решение попытаться обойти позиции русской армии сразу с двух флангов. При отсутствии численного перевеса войск это явно отдавало авантюризмом, но риск оправдался.

Здесь уместно привести отрывок из записок весьма интересного и относительно объективного свидетеля — английского генерала Я. Гамильтона, находившегося в ходе сражения при японском штабе. Наряду с другими представителями ведущих военных держав мира (и одновременно — их разведывательных служб) он внимательно наблюдал за происходящим, делая для себя и британского штаба выводы о первом крупном сражении ХХ века.

Кадровый офицер британской армии Я. Гамильтон был официальным представителем своей страны на театре военных действий во время русско-японской войны. Генерал Гамильтон имел к тому времени богатый опыт строевой и штабной службы в колониальных войнах Великобритании в Африке и Индии, в англо-бурской войне 1899–1901 гг., где применялась уже новейшая боевая техника (пулеметы и пр.). Он внимательно наблюдал за крупными войсковыми операциями, которые по своим масштабам далеко превосходили события колониальной войны с бурами.

Отметим, что автор дневника, содержащего исключительно ценные сведения и наблюдения, целиком сочувствует Японии и недоброжелательно относится к нам. В начале дневника говорится: «Удивительно, как Россия не могла разгадать истинного могущества Японии… Как легко было привести Россию в состояние сладкого усыпления прессой и общественным мнением Запада! С каким понятным пренебрежением должна была смотреть Япония на все эти уверения и убаюкивания. Я думаю даже, что это входило в ее планы». Сказано с некоторым даже цинизмом, но нашим читателям ныне не нужно разъяснять, что значит «усыпление прессой» и про «общественное мнение Запада»…

Вот что он записал в разгар сражения под Ляояном в своем дневнике, опубликованном в Англии несколько лет спустя и тут же переведенном на русский язык.

* * *

Канквантун, 4 сентября 1904 года. Сегодня утром со стороны Ляояна пригнало густой дым, который, смешавшись с речными испарениями, образовал близкое подобие лондонского тумана.

В главной квартире со мной были сегодня чрезвычайно любезны и предупредительны и постарались пополнить, насколько возможно, собранные мною вчера сведения. Я нашел, что фактическая сторона дела изложена у меня довольно верно, так как суть услышанного мною сегодня заключается в следующем.

Если бы мы вчера двинулись вперед, то неприятель мог бы окружить нас силами, вчетверо превосходящими наши. Большое счастье для нас, что Куропаткин вчера или третьего дня не атаковал нас. Вечером 31-го мы решили ограничиться демонстрациями против неприятеля, пока не подойдет из гвардии Мацунага и 2-я и 12-я дивизии не окажутся в полном составе. Мы хотели, оставив заслон против сопки 131, продвинуться вперед, к железной дороге, через Хейнингтай и Сахутунь, против самого фронта неприятеля. Однако известие, что Орлов во главе почти целой дивизии имеет возможность оперировать против нашего правого фланга со стороны угольных копей, парализовало наше движение: всякий начальник счел бы рискованным идти вперед, когда на обоих флангах оставался неприятель в превосходных силах. Генерал наш весь вчерашний день находился в очень неприятном затруднении.

Нет сомнения, что у русских было двенадцать или тринадцать дивизий, которыми они могли уничтожить нас, если бы только решились на это, но они обнаружили большую нерешительность. Нашей удаче пока как-то даже трудно верить. Я предполагаю, что Куропаткин все еще думает, что у нас шесть дивизий. Пять минут тому назад (13 часов 45 минут) маршал Куроки получил донесение из 2-й дивизии о том, что она заняла сопку 131; это позволит нам сделать перемену фронта, причем сопка 131 будет служить точкой опоры для нашего левого фланга и — кто знает — может быть, нам еще удастся отрезать часть русских. Мне пора уходить; но прежде чем закрыть свою записную книжку, запишите в назидание потомству, что 1 сентября у генерала Ниши, начальника 2-й дивизии, было всего два полка: 16-й и 30-й. После полудня прибыл 29-й полк, а вечером 2 сентября явился Мацунага с 4-м полком. Каждое подкрепление появлялось на сцену как раз вовремя, чтобы спасти нас. Итак, если вы захотите когда-либо внушить войскам настоятельную необходимость исполнять свое дело, будет ли то поход или бой, со всей энергией и всей силой, на какую они способны, то расскажите им историю маленького холма «Рисовый пудинг», а затем морализируйте сколько хотите. Текст одинаково хорош — будете ли вы применять его к русским или к японцам.

Вчера и третьего дня генеральный штаб даже аппетит потерял… Может, конечно, случиться, что мы потерпим неудачу; однако я вполне уверен, что наши атаки, наша смелость, которой мы маскировали свое затруднительное положение, наступившее 2 сентября, являются настоящей причиной переправы на северный берег находившихся на южном берегу Тайцзыхэ неприятельских войск, что дало возможность 2-й и 4-й армиям овладеть Ляоянскими фортами. Таким образом, роль нашей армии была исполнена по крайней мере наполовину.

Я не видел более ничего интересного со своего обсервационного пункта на «Ласточкином гнезде», 2-я гвардейская бригада Ватанабе прибыла к главной квартире около полудня. Неприятельский огонь быстро прекращался, батарея около Сахутуня почти одна продолжала стрельбу. Кроме того, и очищение сопки 131 могло быть истолковано только в одном смысле: ввиду этого генерал Куроки в 14 часов отдал следующее приказание:

«1-я армия преследует противника. 2-я дивизия направлыяется к Лотатаю. 12-й дивизии войти в соприкосновение с правым флангом 2-й дивизии и направиться к Сандоха, оставив часть сил для занятия угольных копей и для наблюдения за неприятелем к северу. Ген. Ватанабе со своей гвардейской бригадой и 29-м полком коби расположится в Хейнингтае и будет держаться там в качестве общего резерва. Командующий армией тоже отправится в Хейнингтай».

К Асаде и в 1-ю гвардейскую бригаду, двигавшуюся кружным путем через Аньпин, был послан ординарец, чтобы ознакомить его с намерениями командующего армией. В 17 часов 10 минут было получено известие, что 2-я и 4-я армии заняли наконец все неприятельские позиции к югу от Тайцзыхэ. Около того же времени начальник гвардейской кавалерии также донес, что вследствие оставления неприятелем сопки 151 он занял равнину между этой горой и сопкой 131. Так как господствующие пункты поля сражения были теперь в руках Куроки, то он решил избавить гвардейскую бригаду Асады от форсированного марша и разрешил ей остановиться на ночлег в Аньпине.

Умецава до наступления темноты продвинулся от угольных копей до Саншацзу, где в настоящее время вступил в бой с неприятельским арьергардом, состоящим из бригады пехоты и двух батарей. Противники столкнулись в 15 часов, стычки и схватки продолжались за полночь, причем ни одна из сторон не потерпела особого урона.

В кумирне под Маньчжуямой, 5 сентября 1904 года. Пользуюсь благоприятным моментом остановки на полпути, чтобы занести кое-что в свою ненасытную книжку. Мы двинулись в 4 часа утра и шли через Хванкуфэн к Маньчжуяме. Потеряли много времени вследствие задержки транспортов по дороге и на понтонном мосту. Разговаривал в деревне с раненым солдатом, пока наводил справки о местонахождении Куроки. Раненый рассказал, что солдаты любят войну, что голод или усталость им нипочем, когда дело идет о славе и могуществе императора. У больных и раненых только одно желание — поскорей вернуться в свои части. Он рассказал мне также, что русские протянули перед Маньчжуямой заколдованную проволоку: стоило только японскому солдату прикоснуться к ней, как голова его отлетала в ту же секунду. Его слова могут показаться высокопарными или хвастливыми людям, которые не слышали их, но на самом деле они были произнесены совершенно просто и серьезным, глубоким убеждением.

Около 9 часов утра пошел сильный дождь — настоящий грозовой ливень. Мы искали от него защиты в этой кумирне около восточного ската Маньчжуямы и встретили здесь Куроки и штаб, образовавших своеобразную группу.

В кумирне — фигуры Будды и его учеников; их ясная невозмутимость представляет контраст с лихорадочной энергией расположившихся у их ног смертных. Один из учеников Будды служит вешалкой для непромокаемого плаща принца Куни, с которого капает вода. Генерал Куроки сидит между принцем и генерал-майором Ватанабе, командиром 2-й гвардейской бригады, с одной стороны, и самим Буддой — с другой. Несколько досок, положенных одним концом на трон Будды и другим на стул, служат грубым столом. На эти доски положена карта, над которой полковник Мацуиши, помощник начальника генерального штаба, и молодой помощник его усердно работают карандашом и резинкой, занося расположения наших войск в данную минуту. Вот из глубины выдвигается один из старших офицеров генерального штаба; сидя на корточках, по индийской моде, он объясняет положение по карте и горячо обсуждает его с Куроки и генералом Ватанабе, которые оба надевают очки, чтобы яснее видеть. Они не говорят ничего, тогда как штабной офицер говорит очень много. Иногда, когда говорящий останавливается, чтобы перевести дух, Куроки одобрительно кивает головой. Уже 9 часов 30 минут; мне грустно, что они пока ничего мне не сообщили. Вид у них довольный, но не сияющий или торжествующий. Я слышу твердую и медленную ружейную пальбу, как мне кажется, на расстоянии 9–10 миль. Как только выглянет солнце, мне надо осмотреть Маньчжуяму.

Деревня Феншан (3 мили к северо-востоку от Ляояна), 6 сентября 1904 года. Выступили сюда в 8 часов. Ясное солнечное утро, но свежо, почти холодно. Пройдя мили четыре, я остановился у небольшой группы сосен в 50 метрах от дороги. Вскоре мимо проехал штаб главной квартиры; меня увидел один важный начальник и, отделившись от кавалькады, подъехал поговорить со мной. Я спросил, доволен ли он. Подумав немного, прежде чем ответить, он сказал: «Наполовину». В эту минуту мой маленький фокстерьер, который теперь называется Русский, погнался за козлом; воспользовавшись суматохой, другой офицер шепнул мне: «Только на одну треть». После того как Русский получил возмездие, мой друг продолжал:

«Неприятель начал действительно отступать в ночь на 3 сентября. Для того чтобы нанести ему сильный удар, мы должны были бы атаковать его и пробиться сквозь русский боковой авангард днем 2-го. Мы заняли сопку Маньчжуяма в ночь с 1-го на 2-е, но когда на следующее утро должны были продолжать движение на запад, то нам очень недоставало помощи нашей гвардейской дивизии. Такая крупная операция требует тщательной подготовки, а мы оказались неготовыми. Кроме того, маршал Ояма и так уже считал, что наша 1-я армия действует слишком смело, и дал нам решительное приказание быть осторожными и не рисковать слишком много. К 3 сентября благоприятный момент был упущен, так как неприятель располагал значительно большими силами».

Затем он спросил, сообщали ли мне какие-либо сведения о ходе преследования после приказа Куроки, отданного 4 сентября в 14 часов. Я ответил, что женщины и дети в Лондоне, вероятно, знают о происходящем больше, чем знаю я, маршируя через гаолян, снедаемый любопытством и мирясь со своей неосведомленностью только в надежде на неожиданное счастье в виде беседы с каким-либо высшим начальством. Он, кажется, остался этим очень доволен и, вынув записную книжку, сказал:

— Дело в том, что дивизии не были в состоянии выполнить приказания, данные нами 4-го в 14 часов; хотя начальники дивизий получили их в 15 часов, однако ни 2-я дивизия не двинулась на Лотатай, ни 12-я не вошла в соприкосновение с правым флангом 2-й дивизии и не двинулась на Сандоха. Я хочу сказать, что они не двинулись тотчас же, как предполагалось нами. 2-я дивизия выступила не раньше сумерек. Обе бригады сбились с пути в гаоляне и, после тщетных усилий преодолеть препятствия, расположились на отдых в ожидании рассвета, пройдя всего две или три мили вместо шести, которые должны были пройти. 12-я дивизия выступила только в 22 часа и вскоре взяла деревню Шотатзуренко.

Чтобы избегнуть гаоляна, войска двигались вдоль железнодорожной насыпи, следуя которой они надеялись прибыть в Сандоха, место своего назначения. Но не прошли они и мили, как были атакованы в штыки русской колонной, которая устремилась на них по насыпи с громкими криками «ура». Никто не мог рассказать мне точно о последующих событиях. Очевидно, русские сражались отчаянно, хотя и ничего не разбирая. Роты со штыками наперевес бешено неслись наудачу через гаолян. Со стороны японцев тоже была большая сумятица, и они понесли некоторые потери, так что движение вперед было совершенно остановлено.

Капитан Жардайн, бывший с этой бригадой, рассказывает, что обе стороны бросались в атаку друг на друга. Для постороннего свидетеля впечатление получалось поразительное. Во время жаркого ружейного боя русские вдруг начинали играть атаку. Сейчас же огонь прекращался с обеих сторон, и японцы дикими криками отвечали на трубы и барабаны неприятеля. Русские кричали «ура»; японцы в таких отчаянных случаях кричат «Ва-а-а!». Впечатление от этих криков, перемешанных с дробью барабанов и звуком труб, было скорее мрачное, нежели воинственное; они звучали как продолжительный стон, поднимающийся от встревоженной земли к темным небесам. Продолжаю рассказ моего друга.

— С рассветом русские отступили, но наша 12-я дивизия без кавалерии не имела никакой возможности преследовать их.

Вчера Умецава перешел со своей сводной бригадой с занимаемой им севернее 12-й дивизии позиции на линию, проходящую через Санквайсисан в северо-восточном направлении. Здесь он был вовлечен в бой с пехотным и кавалерийским полками и двумя батареями, которым не был в состоянии дать сильный отпор. Возможно, что сражение продолжается до сих пор и может повести к некоторому успеху; я лично в этом не сомневаюсь. Фактически бой окончен, и 1-я армия захватила немного пленных и орудий (орудия не были захвачены 1-й армией).

Эти самые орудия и затрудняли дело. Я должен также признать, что русские отступали прекрасно. Они не бежали слишком поспешно, уверяю вас. Не было никакого беспорядка; через каждую милю или две они останавливались, вновь устраивались и продолжали отступление эшелонами, переходя от одной позиции к другой.

Однако из факта, что неприятель до 3-го не начинал отступления, очевидно, что он отступил только потому, что был разбит. Если бы Куропаткин с самого начала хотел только задержать нас, то все было бы организовано для этой именно цели и он, разумеется, отступил бы раньше. Очень вероятно, что если бы 4-я армия не овладела большим редутом и не прорвала русскую линию к югу от Тайцзыхэ, Куропаткин соединил бы свои войска против нас и атаковал бы нас подавляющими силами на северном берегу реки. Так же вероятно, что если бы мы не штурмовали и не удержали Маньчжуямы, Куропаткин послал бы другую дивизию к югу от реки и перешел бы в наступление против Оямы. Но так как японцы победили и одинаково угрожали с обеих сторон реки, то все его движения, за исключением отступления, были парализованы.

Проведя целый час без пользы для себя, но с большой выгодой для меня, великий человек дернул повод и исчез; я последовал за ним более медленно, поздравляя себя с тем, что так кстати натолкнулся на этот источник всяких сведений.

Сражение при Ляояне может наполнить собой толстую книгу, и хотя моего запаса чернильных карандашей не хватит на подробное описание его, я чувствую все же, что должен постараться набросать, хотя бы слегка, некоторые общие впечатления.

Прежде всего меня поражает ясный, простой и прямой характер японской стратегии, хотя и примененной в грандиозных размерах. Кажется, Клаузевиц говорит, что на войне все просто; но ведь простое наиболее трудно. Вероятно, впоследствии Маньчжурская кампания будет цитироваться как образец этого. Мне кажется, что Ляоян был выбран пунктом концентрации всех трех армий с самого начала кампании и что остальные распоряжения должны были только содействовать той цели, которой мы пытались достичь.

Правда, что ни один стратегический план не может не зависеть от действия неприятеля; после сражения при Ялу несколько раз казалось, что в нем должны быть сделаны некоторые изменения. Всего несколько недель тому назад в нашей главной квартире думали, что сражение может произойти при Гайчжоу (Кайпинге). Не сомневаюсь, что Куропаткин сумеет воспользоваться своими преимуществами, японцы еще две недели назад были уверены, что Ояме придется вступить в бой у Айсандзяна, а 1-й армии — у Аньпина. Только после 26 августа явилась надежда, что великое событие все-таки случится на предназначенном месте.

Но варианты вроде упомянутых не изменяют общей идеи плана, состоявшей в том, чтобы все три армии оперировали совершенно отдельно, имея отдельные базы и коммуникационные линии, и подвигались медленно и методично, в строгой взаимной связи, сохраняя приблизительно одинаковое расстояние от главной квартиры Куропаткина, но сходясь все ближе и ближе, так что наконец на поле сражения, где бы они ни оказались, они подали бы друг другу руки, охватив неприятеля полукругом. Этот план напоминает прусский, приведший к Кениггрецу, особенно в том отношении, что в обоих случаях концентрация армии до выхода на тактическую арену была практически невозможна по географическим причинам.

Впрочем, Мольтке имел основание верить, что при более быстрой мобилизации он мог бы сосредоточить прусскую армию в неприятельской стране прежде, чем последняя могла дать отпор. Этот план был отклонен королем, который, по политическим причинам, остановил наступление, как только стратегическое развертывание было окончено.

Вполне понятно, что японцы переняли способ сосредоточения сил на поле сражения у Мольтке, так как стратегии они обучались главным образом у немцев. Однако, сравнивая оба плана, мы не должны забывать, что за 38 лет кое-что изменилось. Нет сомнения, что в стратегическом отношении все опасности и выгоды подобного плана остаются по существу теми же, но в тактическом отношении выгоды успешной концентрации теперь больше, а выполнение ее стало более трудным. Причиной больших выгод является то обстоятельство, что при магазинных ружьях, бездымном порохе и артиллерии, стреляющей на пять или шесть миль, наполовину окруженная, хотя бы и равными силами, армия находится в очень невыгодном положении. Большая масса не может теперь так легко прорвать редкую линию, как делала это в то время, когда оружие действовало только на расстоянии нескольких метров; атака же, произведенная на центр подковообразного расположения противника, наступающего с различных баз, может попасть под фланговый огонь благодаря дальности современного орудия.

Причиной, почему трудностей выполнения подобного плана теперь больше, чем было прежде, является опять-таки современное вооружение, которое слабому противнику позволяет в течение известного времени удерживать более сильного. Таким образом, если командующий сосредоточенной уже армией действует с достаточной предусмотрительностью и быстротой и умеет вовремя воспользоваться обстановкой, он легче, чем прежде, может задержать часть стремящихся на соединение армий противника сравнительно небольшими силами, соответственно расположенными на укрепленных позициях, в то время как главная масса его войск энергично обрушивается на остальные части. В былые годы эта игра могла разыграться на площади в несколько квадратных миль, т. е. на самом поле сражения, но теперь орудия и винтовки бьют так далеко, что подобные диверсии должны происходить в более ранней стадии, пока между сходящимися армиями расстояние не менее 20 миль.

С этой точки зрения Куропаткин должен был во что бы то ни стало держаться в Айсандзяне с сильным отрядом, в то время как все остальные находившиеся в его распоряжении войска, включая и резервы, сосредоточились бы 26 августа на правом берегу Танхэ и снискали бы себе победу или поражение в этой части театра военных действий.

Можно было бы возразить на это, что Ояма, узнав о происходящем, атаковал бы Ляоян до возвращения Куропаткина. Но я именно хочу сказать, что укрепления, подобные Айсандзяну, в наше время не могут быть атакованы в пять минут, даже при превосходящей численности. Если бы не было других примеров, то бессилие Куроки сбить русский арьергард 4 сентября, хотя он и видел, что неприятель ускользает на север, могло бы служить достаточным тому доказательством. Кроме того, Ляоян не был бы в руках японцев, если бы они даже взяли Айсандзян. За этими укреплениями следовала внешняя линия Ляоянских укреплений, затем внутренний круг фортов, а когда был бы взят самый город, то еще оставалась протекающая к северу от Ляояна глубокая и быстрая река Тайцзыхэ, все мосты через которую были в руках русских.

Некоторые могут подумать, что было бы лучше поступить обратно, т. е. задержать Куроки и в это время дать у Айсандзяна большое сражение, которое закончилось бы сильнейшей контратакой против Оямы. Я с этим не согласен, но могут быть разные точки зрения. Важно то, что Куропаткин едва ли когда-нибудь старался разрешить эту проблему. Никто из нас не может сказать, хотел ли он задержать Куроки и разбить Ояму, или же задержать Ояму и разбить Куроки. Как ни трудно этому поверить, однако действительно кажется, что Куропаткин не понял всего значения японского стратегического плана, хотя его общее направление, вместе с последним тактическим окружением, было совершенно ясно по карте. Иначе, как объяснить факт, что гора 131, Маньчжуяма, Гочосан и высоты у Янтайских копей не были, хотя бы до некоторой степени, приготовлены заранее для обороны?

Одно 150-мм орудие на вершине горы 131 изменило бы весь ход сражения на северном берегу Тайцзыхэ. Две гранаты прогнали бы Куроки с его штабом с удобного холма «Ласточкино гнездо». Понтонный мост был бы в опасности. Полевая артиллерия 2-й дивизии была бы совершенно подставлена под огонь, а войска, укрепившиеся в Маньчжуяме, вряд ли смогли бы вынести непрерывный ряд легко взрывающихся гранат в 40 килограммов, выпущенных на таком расстоянии и под таким углом. Даже японские горные орудия, которые стреляли с таким успехом с южной стороны хребта Гочосан, были бы приведены к молчанию и легко отправлены в гаолян 150-мм орудием на сопке 131. Я не хочу сказать, что русские должны были учиться на опыте английской армии. Но отчего не воспользоваться уроком скромных буров? В Южной Африке на Бульвану так же трудно было втащить большое орудие, как и на сопку 131; на Лиденберг и Ленг-Нек сделать это было еще труднее.

Однако 2000 человек могут заставить орудие лезть в гору с легкостью серны, а если оно, сделав свое дело, и будет потеряно, что за беда! Пушки не сувениры, а смертоносные орудия.

Еще более непонятно для меня то, что русские не попытались воспрепятствовать переправе 12-й дивизии в Лентоуване. Никогда еще не представлялось более удобного случая для применения такого рода войск, каким, казалось бы, должны быть казаки. Мы в настоящее время даже ввели в официальную военную фразеологию слова «казачий пост», до такой степени прекрасной представлялась нам казачья система сторожевой и разведочной службы. Даже при самой элементарной системе получение сведений о японской переправе, как только она началась, не представило бы затруднений; я даже знаю из достоверных источников, что движение это не велось в особой тайне. А раз тревога поднята, то кавалерия должна была еще до наступления утра находиться в горах, к северу от реки, иначе нечего ее кормить. Если бы ей и не удалось остановить движение дивизии, то во всяком случае она могла бы серьезно потревожить ее и замедлить ее наступление.

План Куропаткина останется невыясненным, пока не будут получены сведения с русской стороны, однако безусловно кажется, что у него не было иного намерения, как собрать в Аньпине и Айсандзяне достаточные силы для отражения атаки Куроки и Оямы. Но всякие планы должны быть основаны на принципе поражения неприятеля. Мудрое правительство может простить неудачу генералу, потерпевшему поражение вследствие чрезмерной широты своих планов. Но генерал, ожидающий событий, старающийся обеспечить себя на всяком пункте, предпочитающий лучше упустить благоприятный случай, чем взять на себя ответственность, которой можно избежать, подобный генерал хорош только с точки зрения врага.

Когда Куроки одержал победу 26 августа и 28-го укрепился на правом берегу Танхэ, Куропаткин начал утрачивать свое спокойствие. Очевидно, ему представлялась 1-я армия, делающая форсированный переход к Ляояну за его спиной. Вместо того чтобы отослать назад только одну дивизию на помощь против Куроки, пока сам он даст сражение Ояме при Айсандзяне, он отозвал все войска, на которых это не могло не подействовать угнетающим образом, и скомкал их на расстоянии 5 или 6 миль вокруг Ляояна. Этим он необыкновенно ободрил японцев (факт, который я могу лично засвидетельствовать) и помог им привести в исполнение давно задуманное, страстно желаемое тактическое сосредоточение.

Сражение было уже на три четверти выиграно Оямой, когда даже в этой стадии счастливая случайность снова дала Куропаткину шансы на успех. Река Тайцзыхэ разлилась; 2-я и 4-я армии абсолютно не могли сосредоточиться на северном берегу, и тактическое сосредоточение, которое казалось почти законченным, было затруднено. Одной русской дивизии при нескольких бригадах артиллерии и казаках для несения дозорной службы по берегу было бы достаточно, чтобы в данную минуту удержать Ояму. Остальную часть армии можно было обрушить на голову Куроки. Маловероятно, чтобы будущее столетие представило нам такую глубоко фатальную дилемму: воспользуются ли русские разлившейся рекой только как средством прикрытия бегства, или же они не упустят посланной им судьбой удачи и сделают разлив реки основанием маневра для контратаки против 1-й армии? Был действительно ужасный момент, когда казалось, что Куропаткин хочет испытать судьбу и дать русскому солдату возможность участвовать не в частичных стычках, а в настоящем сражении, где резервов не берегут понапрасну, а все солдаты находятся в боевой линии, как было у Куроки 31 июля или 26 августа. Но нет: в то время как судьбы империи лежали на весах, начинается отступление к Мукдену, которое заставило все еще державшихся на позициях русских упасть духом и возобновило энергию истощенных японцев. Командиры 1-й армии сыграли свою роль вовсю; никаких резервов — каждый офицер и солдат дерется как дикая кошка — зубы, ногти, все идет в ход. Русский же главнокомандующий никогда не бросал в дело всю армию, как, я уверен, сделал бы отважный и отчаянный Скобелев.

Я начал со стратегии, а закончу тактикой. Японская тактика достигла идеала в пользовании каждым отдельным человеком (исключая кавалерию) и в выполнении общей идеи сообразно с обстановкой, не заботясь о мелком риске или неудаче. Японские вожди вовремя придерживались принципов Наполеона, что моральный элемент относится к материальному, как 3:1. Русские вожди поступали иначе. Толстой говорит, что армия — всё, а генералы ничто. Наполеон, наоборот, утверждает, что на войне нужен «человек», а не люди. В таком блестящем обществе я не осмеливаюсь высказать свое скромное мнение.

В русском солдате есть материал для образования хорошего воина; если он сражается за что-нибудь понятное для него, простое и определенное, то способен на решительные атаки, о чем свидетельствует масса убитых. Но таская войска взад и вперед (удручающее занятие, для которого у наших солдат есть меткое, но нецензурное выражение), уводя их преждевременно и поспешно из тщательно выстроенных укреплений, уступая поле сражения вследствие потери одной или двух маловажных позиций, легко превратить армию героев в армию зайцев. Я считаю огромным достоинством русского солдата, что он в значительной степени не поддавался деморализующей тактике своих вождей.

* * *

Да, приятно читать одобрительные слова иностранного опытного наблюдателя о доблестях русского солдата, хоть это нам и привычно. Однако сражение под Ляояном окончилось в пользу японской, а не русской армии. Вяло отбивая вражеские атаки, постоянно пятясь назад, русское командование решилось наконец на общее отступление.

Обстоятельства эти трагикомичны. Несколько дней шли упорные встречные бои за Нежинскую сопку, сопровождавшиеся большими потерями с обеих сторон. Солдаты держались стойко, но российский генерал Штакельберг не выдержал, на рассвете 21 августа (3 сентября) он послал Куропаткину паническую телеграмму: «Поздно вечером и ночью войска наши сбиты и очистили даже позади лежащие сопки». Главнокомандующий словно бы обрадовался поводу для отступления, на листе донесения он наложил флегматичную резолюцию: «Очень печально. Ввиду отступления Штакельберга приходится отступать к Мукдену и далее». Действительно, можно только повторить тут, «очень печально»…

В ту пору потери подсчитывались точно, причем всеми воюющими сторонами. Итоговая сводка потерь сражения под Ляояном такова: русские потери составили 541 офицера и 16 493 рядовых, японские — 600 офицеров, 23 243 рядовых.

Нечасто бывало в военной истории, что победитель в сражении нес более высокие потери, нежели побежденный. Впрочем, потерь среди генералитета в русской армии не было. Как видно, они не пытались вдохновить подчиненных личным примером. Казалось, в начале ХХ столетия русские воинские традиции, идущие от Петра Великого, Суворова, Нахимова и Скобелева, подзабылись. За это всей России пришлось платить дорогую цену.

Принимая поспешное решение об отступлении после сражения под Ляояном, Куропаткин упомянул Мукден — центр военно-политического руководства России на Дальнем Востоке. То был крупнейший город Маньчжурии, а главное — узел только что построенной железной дороги, единственного транспортного пути на театре военных действий. Там, опираясь на прочный тыл и подход резервов из глубины России, Куропаткин и его штаб намеревались дать наконец отпор японцам.

Действительно, решающее сражение между враждующими армиями началось под Мукденом 6 (13) февраля 1905 года. После Ляояна был еще ряд сражений, больших и малых, но они не имели существенного значения, не станем задерживаться на описании их. Нельзя не сказать лишь об одном, о неожиданной слабости и робости российской кавалерии. Состояла она преимущественно из казачьих частей, но заветы славного атамана Платова были словно забыты. Русская кавалерия, имея преимущество перед японской, должна была бы активно действовать на коммуникациях врага, проникая в тыл, но… Единственная такая попытка отряда генерала Мищенко принесла ничтожные результаты. Казаки словно равнялись на своих робких генералов.

Планы сторон перед Мукденским сражением были самые решительные — добиться перелома в войне. Но если японское командование проявило решительность в действиях, то русское — совсем наоборот. Куропаткин разделил свои силы на три армии, командующими назначил генералов Линевича, Гриппенберга и Каульбарса. Все трое были старыми служаками (Линевич уже к семидесяти годам подбирался), но совершенно не подходившими к условиям современной войны. Что им удалось безусловно доказать. Ну, о Куропаткине уже говорилось.

Численность российских войск составляла 285 тысяч бойцов, японские едва превышали 200 тысяч, артиллерия также примерно одной численности и мощности. Однако даже имея такое преимущество, Куропаткин двинул войска свои с необычайной робостью, при малейшем движении японских войск атаки русских приостанавливались. В таких условиях начавшееся в ночь на 11 (24) января наступление 1-го Сибирского корпуса генерала Штакельберга после первых успехов приостановилось, этих успехов не развив.

Далее все пошло примерно так, как уже было под Ляояном и в иных менее крупных сражениях той несчастной войны. Куропаткин и другие генералы панически боялись обходов и охватов, крайне нервничали при японских контратаках, хотя бы и чисто демонстративных. Уже вечером 15 (28) января командующий русскими войсками отдал приказ о приостановке успешно начавшегося наступления, хотя, как потом выяснилось, никаких реальных оснований для того не имелось.

Японцы в ответ сами начали наступать. Русские войска расположились на фронте длиной в 100 километров, вытянувшись в одну линию. Управлять успешно соединениями и частями при тогдашнем уровне связи было очень трудно. Ударных подразделений или, напротив, опорных пунктов не предусматривалось. Должной твердости в управлении войсками российское командование и в этот раз не проявило.

Зато японские генералы действовали решительно. Ударами по флангам они намеревались сбить русские войска и, оттеснив их к Мукдену, окружить и уничтожить. План этот удалось выполнить лишь отчасти, и то пользуясь непонятной вялостью наших командиров. Например, начальник русской конницы генерал М. Греков, сменивший неудачника Мищенко, обнаружив движение японской пехоты, не только не атаковал ее на марше, что могло привести к полному разгрому противника, но поспешил отойти, да еще послал паническое донесение в штаб Каульбарса.

В середине февраля (начале марта по новому стилю) японцы наступали уже по всему фронту. Русские часто контратаковали, но без общего плана, поэтому решительного перелома не добились. Но не осуществился и японский план окружения нашей армии. Основные силы успели отступить за Мукден, оставив противнику множество снаряжения и военного имущества.

Но вот опять: потери сторон опять были приблизительно равновелики, у японцев — 71 тысяча бойцов, у нас — около 90. Уже на исходе сражения Куропаткин был смещен и заменен генералом Линевичем, который был ничем не лучше. Разумеется, никакого улучшения дел от этого не произошло.

28 февраля (13 марта) 1905 года сражение закончилось. Японская армия истощила к тому времени основные свои резервы. Но русская армия стояла как вкопанная. На этом и закончились крупные сухопутные сражения войны.