На Среднем Дону

16 декабря, в день начала наступления наших войск на Среднем Дону, с утра стоял туман, а потом низкая облачность. Поэтому полк в авиационной подготовке прорыва не участвовал.

Весь летный состав, настроенный на боевые действия, рвался в бой, чтобы помочь своим наступающим войскам, однако, вынужденные из-за погоды бездействовать, с тоской и ненавистью все смотрели на туманную мглу.

— В полной готовности и в полной бездеятельности, — повторял Гладков.

Особенно мучился бездеятельностью летчик Рудь. В эти туманные дни, когда на стоянке трудно было различить даже соседний самолет, гул летящего над аэродромом выше тумана самолета захватывал душу Рудя желанием лететь, бомбить, невыразимой тоской по воздуху, полету, действию.

В полдень из дивизии была получена метеоинформация о том, что южнее Дона шесть-семь баллов облачности высотой пятьсот метров.

Я предложил командиру полка спросить разрешение у дивизии на нанесение в этих условиях бомбардировочного удара по самолетам противника на аэродроме Тацинская, чтобы не пропадал боевой настрой летного состава.

Саломаха позвонил командиру дивизии. Тот долго не отвечал. Наконец, через два часа разрешение было получено.

Командир дивизии приказал боевой порядок полка из двух эскадрилий возглавить мне и, лично инструктируя меня по телефону, строго-настрого потребовал возвращаться на аэродром в случае, если облачность будет ниже двухсот метров.

Подготовка летного состава не заняла много времени, так как по этому аэродрому противника мы действовали уже не первый раз. Через полчаса полк взлетел, и мы взяли курс на Тацинскую. Чем ближе мы подлетали к Дону, тем ниже прижимали нас облака к земле.

Перед пролетом устья Хопра я подумывал уже о том, чтобы возвращаться, но за Доном нижний край облаков поднялся до трехсот метров, облачность разорвалась, и я уверенно повел полк на цель. Дальше по маршруту облачность становилась все реже. Но бомбить с высоты триста метров из-под облаков было нельзя из-за опасности подорваться на собственных бомбах. Поэтому я увел боевой порядок полка за редкие облака. Удача сопутствовала нам. В большом разрыве облаков перед нами открылся аэродром Тацинская, на котором находилось много самолетов.

— Прицеливаюсь по стоянке Ю-88-х, — доложил Желонкин.

— Давай, Федя! — ответил я ему.

— Командир, с аэродрома взлетают «мессера»! — сообщил Наговицин.

— Оповести всех и внимательнее следи за воздухом, — приказал я стрелку-радисту.

— Бомбы сброшены, контрольный снимок сделал, три бомбардировщика горят. Разворот, курс 30 градусов, — передал Желонкин.

Дешифрование контрольного фотоснимка показало, что этим ударом мы уничтожили пять самолетов Ю-88 и один Ме-1091.

Пролетев реку Чир, снизились под облака на высоту триста метров.

— Четверка «мессеров» сзади полтора километра, — доложил Наговицин.

— Командир, отказал левый мотор, — сообщил по радио командир звена Черкасов.

— Самолет Черкасова отстает. Его атакуют «мессера»! — кричит стрелок-радист.

Стрелок-радист экипажа Черкасова Хиздрохулов, отражая атаку истребителей, сбил Ме-109, после чего «мессера» не подходили близко к отставшему самолету, а обстреливали его со средних дистанций и резко выходили из атак.

Уменьшаю скорость, чтобы самолет с отказавшим мотором не быстро отставал, и приказываю по радио всем поддержать огнем экипаж Черкасова. В следующее мгновение на встречных курсах ниже нас проносится пара наших истребителей Як-1. Они отсекают атакующие истребители противника, которые гнались за нами от Тацинской, и мы благополучно вместе с самолетом Черкасова возвращаемся на свой аэродром.

В первый день наступления, 16 декабря, наши войска силами 6-й и 1-й гвардейской армий не смогли прорвать оборону противника на Среднем Дону, подвергаясь сильным ударам авиации противника, действовавшей с аэродромов Миллерово и Тацинская[106]. Для того чтобы уменьшить противодействие авиации противника нашим наступающим войскам, с утра 17 декабря полку была поставлена задача без прикрытия истребителей нанести два удара с целью уничтожения фашистских самолетов на аэродроме Миллерово.

Взлет начали сразу после рассвета. У летчика Озерова из второй эскадрильи на взлете один мотор не развил полных оборотов, и его самолет на разбеге выкатился за границы аэродрома и потерпел аварию, у него сломалась передняя стойка шасси.

К цели подошли внезапно для противника, застав на аэродроме шестьдесят бомбардировщиков, скученных на северной стоянке. Интенсивный зенитный огонь пяти батарей немцы открыли с опозданием. Бомбы по самолетам были уже сброшены. В результате удара было уничтожено пять бомбардировщиков Ю-88 и шесть повреждено[107].

Вскоре после посадки из дивизии приказали нанести повторный удар по аэродрому Миллерово.

Во втором вылете четыре бомбардировщика нашей эскадрильи возглавил мой заместитель капитан Пузанский, а пять самолетов второй эскадрильи — капитан Чижиков.

С нетерпением я ожидал их возвращения с боевого задания. Наконец, послышался гул возвращающихся самолетов, а затем показались три самолета первой и четыре самолета второй эскадрилий.

Техники и оставшийся на земле летный состав, всматриваясь, считали самолеты, а потом начинали гадать, кто не вернулся.

Возвратившиеся с задания летчики и штурманы доложили, что при подходе к аэродрому Миллерово зенитная артиллерия противника начала интенсивно обстреливать боевой порядок наших самолетов задолго до боевого курса. На боевом курсе разрывы зенитных снарядов накрыли полностью боевой порядок обеих эскадрилий. И хотя своим ударом полк уничтожил еще пять немецко-фашистских бомбардировщиков, над целью было потеряно два самолета[108]. В первой эскадрилье был сбит самолет летчика старшего лейтенанта Аввакумова со штурманом лейтенантом Деулиным В. Н., стрелком-радистом сержантом Герасимовым И. Ф. и воздушным стрелком сержантом Чайкой Н. Т.

Во второй эскадрилье загорелся от прямого попадания зенитного снаряда и, круто снижаясь, развалился на части самолет командира звена лейтенанта Щеголева В. Н. со штурманом старшим сержантом Ковалевым П. П., стрелком-радистом Ампилоговым Н. Т. и воздушным стрелком Ропкой.

Одной из причин этих тяжелых потерь был шаблон в тактике нанесения повторного удара, в котором направление захода, высота бомбометания и маневр в районе цели были выполнены почти в точности, как в первом ударе.

За ужином летный состав сидел в подавленном состоянии.

— Давайте помянем не вернувшихся с боевого задания наших восьмерых товарищей, — предложил Черкасов.

— Не буду. Они еще могут вернуться. Таких случаев было много, — возразил Рудь.

— Вряд ли вернутся. Самолет Щеголева был поражен прямым попаданием зенитного снаряда и на крутом снижении развалился на части, — выразил сомнение Погудин.

— А я видел, как бомбардировщик Аввакумова перевернулся на спину и стремительно полетел к земле, — добавил Черкасов.

— Стрелкачи! Кто из вас видел, как подбитые самолеты врезались в землю? — спросил Рудь.

Наступило молчание.

— Ну вот, что я вам говорил. Давайте лучше пожелаем, чтобы наши товарищи быстрее возвратились в полк, — предложил Рудь.

— Жизнь летчика полна смертельного риска. За малейшие ошибки он расплачивается падением, — заметил Погудин.

— Ерунда! Наш боевой опыт учит, что опытные смелые летчики умеют не делать ошибок или исправляют допущенные промахи, побеждают и выходят живыми из сложнейших положений, — возразил стрелок-радист Зеленков И. И.

— Боевой опыт, боевой опыт! Если он чему-нибудь и учит, так это только тому, что в боевом вылете следует ждать черт знает что, — сказал Черкасов.

— Что же, по-вашему, каждый раз надо быть готовым к смерти и к бессмертной славе, как говорил Маяковский? — спросил Рудь.

— Я этого не говорил. Против неожиданностей надо держать высокий уровень боевой подготовки и боевой готовности, — ответил Черкасов.

— Бросьте этот спор. Мы должны летать и бить фашистов, пока живы, а наша слава пусть будет бессмертной, — примирительно произнес Рябов П. П.

— Судьба Аввакумова и Щеголева ждет всех нас, — негромко заметил Иван Иванович Каменский, сидевший рядом со мной.

— Гнилая твоя теория, Иван! — возразил ему Гладков. — По-твоему, через тридцать боевых вылетов каждый из нас должен погибнуть, а мы с тобой выполнили уже больше семидесяти вылетов. Примерно по столько же боевых вылетов у Осипова, Архангельского, Рудя и Муратова, и ничего — еще летаем.

— Это не моя теория, а теория вероятностей. Кто-то может выполнить и по сто, и по двести вылетов, но в среднем за все время боевых действий нашего полка на всех фронтах на каждые тридцать боевых вылетов приходится одна боевая потеря самолета, — обиженно сказал Каменский.

— Осипов, а ты что думаешь об этой фатальной неизбежности гибели? — спросил меня Гладков.

Я ответил, что расчеты Каменского впечатляют, но наши летчики привыкли к смертельному риску в бою и никогда не свыкнутся с реальностью смерти. Должна быть надежда, и она у каждого есть.

— Ладно, Иван. Только ты свою теорию не распространяй среди летного состава и не порть им настроение, а нам — обедню, — сказал Гладков, обращаясь к Каменскому, и отошел к своему заместителю Чижикову, сидевшему в стороне.

Чижиков сидел за столом, подперев голову ладонями рук, и отрешенно смотрел невидящими глазами перед собой. Маленькое лицо его покраснело. Гладков присел рядом с ним и спросил:

— О чем ты загрустил, мой боевой заместитель?

— Да просто так, — встрепенулся Чижиков.

— А все-таки? — не отставал Гладков.

— Да вот, командир, думаю. Война идет второй год, и конца ей не видно. Вчера погиб Ромащенко, сегодня экипажи Щеголева и Аввакумова.

— Ну и что? На то и война.

— А то, что главное, командир, надо остаться живым, а все остальное — мелочь по сравнению с этим.

— Откуда у тебя такие идиотские мысли? — с возмущением спросил Гладков.

— Привез из боевого вылета на Миллеровский аэродром, увидев, как над целью взорвался самолет Щеголева и как его пылающие обломки падали на землю. Никто не успел даже воспользоваться парашютом. Их уже нет, а мы ужинаем.

— Ты сошел с ума, потому что увидел эту смерть. Мне это чувство знакомо. Я пережил подобное, когда все девять бомбардировщиков нашей эскадрильи подожгли «мессера» над Ельней и я, выбросившись из горящего самолета, висел на парашюте. А теперь привык. Забудешь об этом и ты. Нам, Чижиков, предстоит долго воевать, и мы встретим еще кое-что пострашнее сегодняшнего. Смотри, не скажи этого еще кому-нибудь.

— Командир, я ведь и хотел сказать, что нам надо жить, чтобы победить, — оправдывался Чижиков.

— Это другое дело.

Первая действительная встреча с опасностью, когда на глазах у тебя сбивают соседние самолеты, конечно, производила впечатление. После такой встречи некоторые задавали себе фатальный вопрос: «Что же будет со мной?»

В этих условиях поддержкой каждого была целеустремленность на защиту Родины и на выполнение своего воинского долга. Каждый из нас в эскадрилье и полку знал, за что и во имя чего он воюет. Это было главной духовной поддержкой в трудную минуту.

18 декабря утром, когда самолеты на аэродроме еще были окутаны туманом, нашей эскадрилье поставили задачу уничтожить немецкие транспортные самолеты на аэродроме Глубокой. Вместе с нашими четырьмя самолетами в общей группе должны были лететь и три бомбардировщика второй эскадрильи. Действовать предстояло без прикрытия истребителей. Ветер сдул туман, и по небу клочьями пены неслись низкие облака.

Построив боевой порядок в колонну звеньев, мы взяли курс на цель. За Доном облачность разорвалась до 6–7 баллов.

Выйдя на аэродром противника у Глубокой, мы обнаружили, что самолетов на нем нет, а на железнодорожной станции стоит эшелон и скопилось до шестидесяти автомашин и несколько танков. Передаю по радио о том, что будем бомбить запасную цель, и захожу на железнодорожную станцию с юга.

— Бомбы сброшены, горят восемь машин. Несколько бомб попали в эшелон и железнодорожные пути, — докладывает Желонкин.

Беру курс на свой аэродром, и без всякого противодействия мы возвращаемся. Но облачность уплотнилась и еще больше понизилась. Заход на посадку выполняем на высоте сто метров.

Не успели мы закончить доклад о результатах удара, как командир полка поставил задачу немедленно по готовности самолетов нанести удар по скоплению войск противника в Дегтево, расположенном на реке Калитва в пятидесяти километрах северо-восточнее Миллерово. К цели летели на высоте сто-двести метров. В Дегтево севернее и западнее населенного пункта на большой площади скопилось много артиллерии, войск, автомашин и повозок.

Было видно, что противник отступает и уже начался беспорядок. Но бомбить с высоты двести метров было невозможно из-за опасности подорваться на собственных бомбах. Поэтому, зайдя с юга вдоль реки, мы набрали высоту в рваных облаках до пятисот метров и нанесли удар по скоплению войск.

Доложив о выполнении боевой задачи начальнику штаба полка, я зашел в землянку.

Комиссар эскадрильи Калашников зачитывал личному составу последнюю сводку Совинформбюро. Рассказывая об успехах наших войск под Сталинградом, на Среднем Дону и о результатах выполнения боевых заданий экипажами нашей и соседней эскадрилий, Калашников воодушевлял летчиков, штурманов, стрелков, техников и механиков на лучшую подготовку бомбардировщиков к боевым вылетам и на эффективное выполнение боевых задач.

Экипажей и самолетов в полку и эскадрильях становилось все меньше, а боевых задач сверху нам ставили все больше. Так, с утра 19 декабря нам поставили задачи: произвести воздушную разведку направлений движения и состава войск противника, отходящих под ударами наших соединений, успешно наступавших на Среднем Дону и от Боковской, уничтожать отходящие войска противника на дороге Кружилин — Грачев и подвижной состав на железнодорожной станции Глубокой. Последнюю задачу приказали выполнять экипажам второй эскадрильи.

Задачу произвести разведку я поставил экипажу Ширана, разрешив ему самостоятельно выбрать цель для бомбардировочного удара попутно с разведкой, а уничтожать отступающие войска противника решил своим экипажем и экипажем Черепнова. Так как облачность была всего на высоте триста-шестьсот метров, решил удары наносить одиночными экипажами. На дороге от Кружилина на Грачев двигалось около ста пятидесяти автомашин с войсками и много артиллерийских орудий. Выбрав наиболее плотный участок колонны, мы нанесли бомбовый удар с высоты шестьсот метров и уничтожили две автомашины. Затем, снизившись до бреющего полета, я проштурмовал колонну из передних пулеметов до полного израсходования боеприпасов и зажег еще одну автомашину[109]. Немецкие солдаты спрыгивали с автомашин и разбегались в стороны от дороги. На третьем заходе я приказал стрелкам проштурмовать из пулеметов вражескую колонну. Экипаж Черепнова уничтожил две автомашины противника около Грачева.

С задания не вернулся экипаж командира звена Ширана со штурманом лейтенантом Ильиным, стрелком-радистом Ганиным и воздушным стрелком Больфосовым.

В середине февраля техники, ездившие в Глубокую для эвакуации сбитого самолета Рудя, обнаружили самолет Ширана по номеру на хвосте в пятнадцати километрах северо-восточнее Миллерово. Самолет лежал на фюзеляже в четырехстах метрах от дороги. Жители Дегтева рассказали, что этот самолет несколько раз бомбил и обстреливал отходящую колонну итальянских войск и был сбит зенитным огнем. Летчик посадил самолет рядом с дорогой на фюзеляж, но, когда солдаты к нему подбежали и открыли кабину, летчик скончался от смертельного ранения.

Наступление наших войск на Среднем Дону развивалось успешно. В последующую декаду погода в районе боевых действий была не такая хорошая, чтобы можно было наносить удары эскадрильями, но и не такая плохая, чтобы сидеть на аэродроме. Войска, прорвавшие оборону на Среднем Дону, требовали поддержки. Летный состав стремился оказать содействие своим наступающим войскам. В этих условиях, наряду с ударами всем составом эскадрильи, мы выполняли боевые задачи одиночными экипажами и звеньями. Очень пригодилась подготовка экипажей к боевым действиям в сложных метеорологических условиях.

Уточняя линию фронта перед боевым вылетом 20 декабря, мы отметили, что наши танковые части овладели Кантемировкой, Маньково-Калитвенской, Нутейниковым, Кашарами и Мешковым[110]. Это было продвижение от Дона на 40–55 километров. Весь летный состав радовался успехам наших войск и рвался в бой.

В этот день с утра с целью задержки продвижения резервов к Миллерово экипажи полка при низкой облачности и плохой видимости нанесли удар по железнодорожному эшелону на станции Глубокой и взорвали три вагона[111].

Во втором вылете в этот день полк нанес бомбардировочный удар по колонне артиллерии и автомашин с пехотой, отходящей от Кашары на Миллерово. Экипажи Гладкова, Черкасова, Погудина и Архангельского в этом вылете уничтожили тринадцать автомашин и дезорганизовали движение отходящих войск[112].

21 декабря мы снова задерживали выдвижение резервов противника на восток ударами по железнодорожным эшелонам на участке дороги станция Лихая — Морозовск.

Так как на аэродроме стояла низкая облачность, местами переходящая в туман, а в районе целей стоял туман с большими разрывами, задачу было приказано выполнять одиночно экипажами-охотниками.

При постановке боевой задачи экипажам я рекомендовал им стараться найти и разбомбить эшелон на станции, а не на перегоне, с тем чтобы еще разрушать станционные пути.

Наш экипаж взлетел первым и взял курс на Лихую. На участке маршрута от Поповки до Криворожья наблюдаем две колонны отходящих войск противника.

— Командир, смотри, как немцы драпают! Какие заманчивые цели! — радостно кричит мне Желонкин.

Отвечаю ему, что отвлекаться на эти цели нельзя, надо выполнять боевую задачу. Выйдя на железную дорогу, взяли курс на восток и вскоре обнаружили эшелон противника на разъезде Жирнов. Снизившись на высоту шестьсот метров, нанесли бомбовый удар, взорвав один вагон. Экипажи Черкасова, Архангельского и Муратова бомбили два эшелона на станции Ковылкин. На контрольном фотоснимке экипажа Черкасова было зафиксировано пять попаданий в железнодорожные эшелоны и три попадания бомб в станционные пути. Экипаж Погудина разбомбил эшелон на станции Вальково, а Девиченко — на станции Тацинской[113].

На свой аэродром я вернулся первым и, зарулив на стоянку, стал ожидать посадки остальных экипажей.

Самолеты возвращались на аэродром на малой высоте поодиночке. После посадки и осмотра всех самолетов оказалось, что три повреждены огнем зенитной артиллерии.

Во время доклада о выполнении боевой задачи начальник штаба спросил у Желонкина:

— Какая же погода от аэродрома до Дона?

— Низкая облачность, местами переходящая в туман.

— Какой туман, товарищ Желонкин?

— Туман такой мягкий, что только бутылки завертывать, чтоб не разбились.

— Мне не до шуток. Из штаба дивизии уже поступила новая боевая задача, — с раздражением сказал Стороженко.

Срочно приказывалось нанести удар экипажами нашей эскадрильи по эшелонам противника на станции Морозовск, а экипажами второй эскадрильи уничтожить самолеты на аэродроме Морозовск.

Над нашим аэродромом висела низкая облачность, а пролетев Дон, вылетевшие на задание экипажи увидели, что туман рассеялся и ярко светило солнце, поэтому увеличили высоту.

Преодолевая огонь дивизиона зенитной артиллерии и атаки истребителей противника, экипажи полка уничтожили на аэродроме Морозовск четыре и повредили три бомбардировщика Ю-88, а на железнодорожной станции Морозовск в результате бомбового удара вспыхнуло три очага пожаров, за которыми последовало несколько сильных взрывов в эшелонах[114].

Над целью на самолете Девиченко Н. И. огнем зенитной артиллерии были повреждены рули высоты и направления. На подбитый бомбардировщик накинулись три истребителя противника. Отражая их атаки, стрелок-радист Мельников С. И. и воздушный стрелок Егоров И. Е. сбили один «мессер», но в следующий момент Мельников был смертельно ранен, а Егоров ранен в ногу. Летчик Девиченко продолжал мужественно вести плохо управляемый самолет. «Мессеры» подошли вплотную к беззащитному самолету и огнем отбили у него хвост и смертельно ранили летчика Девиченко. Неуправляемый падающий самолет покинули с парашютами штурман Журавлев и раненый стрелок-радист Егоров, а Девиченко и Мельников упали с самолетом. Истребители противника несколько раз атаковали опускавшегося на парашюте Журавлева В. В., но ему удалось благополучно приземлиться. Через два дня Журавлев пришел в полк и рассказал:

— Когда переходил линию фронта, каждое мгновение боялся быть подстреленным немцами или своими или нарваться на мину. Шел ночью, ориентируясь по звездам. Было очень трудно, терялись силы, падал, поднимался и, не давая себе передышки, шел и шел вперед. Выбившись из сил, ножом отрезал штанины у комбинезона. Стало идти немного легче, но скоро упал и не хотел вставать. Услышав восточнее одиночные выстрелы, поднялся, плюнул на самосохранение и пошел прямо, не обращая ни на что внимания, пока западнее Урюпина не встретился с танкистами 1-го гвардейского мехкорпуса.

В следующие три дня из-за тумана, снегопада и метели мы не летали. Инженеры и техники, несмотря на метели, восстанавливали поврежденные в боях самолеты.

25 декабря начальник штаба Стороженко информировал летный состав о том, что наши танковые соединения овладели Тацинской и Урюпином, а в районе Алексеевско-Лазовского и Каменского нашими войсками окружены, разгромлены и взяты в плен соединения итальянской армии. Противник подтягивает резервы от станции Лихая к Тацинской. В связи с этим экипажам полка была поставлена боевая задача уничтожать железнодорожные эшелоны с резервами немецко-фашистских войск на участке от станции Лихой до Тацинской.

Немедленно взлетели пять экипажей. Действуя одиночно, «охотниками», экипажи летчиков Черкасова, Пузанского, Черепнова, Муратова и Архангельского произвели по два боевых вылета, нанося удары по железнодорожным объектам, и уничтожили тринадцать вагонов, семь автомашин и разрушили железнодорожные пути на станции Грачи[115].

— Посмотри, командир, какие снимки результатов ударов привез Черкасов, — сказал Калашников, когда я зашел вечером в штаб полка.

На каждом снимке отчетливо просматривалось по два-три попадания бомб в каждый эшелон.

Я ответил, что другого от этого экипажа и не ожидал.

— Штаб полка посылает эти снимки в штаб дивизии, — сообщил Калашников.

На следующий день, 26 декабря, полку была поставлена задача поддержать наступление войск 5-й танковой армии ударами по резервам противника в Тормосине и на станции Чернышковской.

В первом вылете общий боевой порядок полка было приказано возглавить мне. Удар предстояло нанести без прикрытия истребителей. Построив боевой порядок в «клин самолетов», мы взяли курс на Тормосин. Небо было ясное, видимость до двадцати километров.

При подлете к линии фронта напрягаю зрение, ищу в воздухе истребители противника, но их нет. Под утренним солнцем блестели только задонские просторы. На заснеженной земле хорошо было видно, что севернее Рычковской и Суровикино наши войска ведут напряженный бой. По дороге на Чернышковскую и Обливскую от Тормосина движется много автомашин и артиллерии, но между ними большие дистанции, как цели они были для нас невыгодными. На западной окраине Тормосина скопилось до семидесяти автомашин и около десяти танков, и мы нанесли по ним удар, уничтожив шесть автомашин и бензоцистерну, которая особенно ярко загорелась, распустив широкий шлейф черного дыма[116]. Разнокалиберная зенитная артиллерия вела по боевому порядку беспорядочный огонь, не причинив нашим самолетам повреждений.

Во втором вылете группу бомбардировщиков полка возглавил Гладков. Они тоже нанесли удар по скоплению войск и боевой техники противника в Тормосине.

В третьем вылете я возглавил группу полка из шести самолетов, и мы нанесли удар по железнодорожному эшелону и скоплению автомашин на станции Чернышковской. Одна из сброшенных бомб, очевидно, попала в склад боеприпасов, в результате чего произошел взрыв колоссальной силы[117]. Столб пламени и огня поднялся на высоту тысяча метров и закрыл всю станцию. Летчики по радио восторженными возгласами поздравляли друг друга с исключительно удачным ударом. Озабоченность проявлял только штурман нашего экипажа Федя Желонкин. Он несколько раз спрашивал меня:

— Что же мы привезем на фотоснимках? Один дым.

Но его опасения оказались напрасными. Так как в группе фотографировали результаты удара с трех самолетов, то после проявления и сравнения фотоснимков можно было видеть цель до удара, начало и развитие взрыва и окончательные результаты — станцию, покрытую огнем и громадным облаком дыма.

Вечером в эскадрилью прибыл на пополнение экипаж старшего лейтенанта Шубнякова П. Г. со штурманом Богаевым A. A., стрелком-радистом Заболотным и воздушным стрелком Варфоломеевым.

После представления я предложил Шубнякову устроиться и изучить условия боевых действий и тактику выполнения боевых задач. Рябов предложил экипажу Шубнякова занимать в общежитии любые из восьми свободных мест.

Когда Шубняков сел на крайний топчан, штурман Волков сказал:

— Не ложитесь на этот топчан, товарищ старший лейтенант. Он приносит несчастье. До вас на нем спал старший лейтенант Ширан, не вернувшийся с задания две недели назад.

— Вот на этом топчане я и буду спать, а ты ложись рядом, — сказал Шубняков своему штурману Богаеву.

Быстро раздевшись, Шубняков лег на топчан и заснул раньше, чем Богаев успел стянуть сапоги.

На другой день Шубняков обратился ко мне с просьбой проверить его экипаж и включить в боевой расчет. Я объяснил Шубнякову, что в запасном полку его экипаж неплохо подготовили «утюжить воздух», а для боевых вылетов они еще не готовы и им необходимо не менее месяца изучать боевую обстановку, противника и тактику действий бомбардировщиков. Из опыта боевых действий нашего и других бомбардировочных полков было известно, что почти каждый молодой или новый экипаж, сразу же посланный в бой, как правило, сбивают в первых же вылетах.

Шубняков обиделся. Он летал уже четыре года и успел за это время налетать на бомбардировщиках более семисот часов. И по возрасту он был в эскадрилье после Пузанского самым старшим.

Такие наши асы, как Рудь и Архангельский, выглядели по сравнению с ним мальчишками, Шубняков обратился к комиссару полка Куфте, заявив, что вырвался на фронт не для того чтобы торчать без дела в землянке и слушать молокососов, а затем, чтобы бомбить фашистов и драться за Родину.

Куфта изложил ему те же причины невключения его в боевой расчет, что и я, пообещав ускорить ввод его экипажа в боевые действия.

В течение 27 декабря экипажи нашего полка продолжали поддерживать наступление наземных войск на тормосинском направлении, нанося бомбовые удары по резервам и железнодорожным эшелонам противника на станции Чернышковской и на перегонах от Обливской до Морозовска.

При полете к цели пятерка самолетов под командованием Гладкова перехватила немецкий транспортный самолет Ю-52, следовавший к окруженной группировке в район Сталинграда, сразу же атаковали его и сбили. Героем этого боя стал стрелок-радист Гладкова Иван Иванович Зеленков. Когда самолет Гладкова после двух атак поравнялся с Ю-52 и летел с ним на параллельных курсах, именно Зеленков несколькими очередями в упор вывел из строя фашистских летчиков, после чего военно-транспортный самолет завалился в крутую спираль и врезался в землю.

Экипаж Черкасова бомбил и штурмовал колонну войск противника на дороге у Верхнего Гнутова, уничтожив две автомашины и автоцистерну с горючим[118].

Противник подбросил резервы и начал оказывать ожесточенное сопротивление нашим наступающим войскам в районах Миллерово, Тацинской и севернее Морозовска[119]. Весь день 28 декабря наш полк наносил удары по танкам и немецко-фашистским войскам у Мариновской и южнее Тацинской, поддерживая отход 24-го танкового корпуса и сражение наших войск у Скосырской. Совершив шестью экипажами шестнадцать боевых вылетов, полк уничтожил три танка и одиннадцать автомашин противника[120].

Для того чтобы уменьшить противодействие нашим войскам со стороны вражеской авиации, на другой день нам была поставлена задача уничтожать самолеты противника на аэродроме Морозовск.

Несмотря на низкую облачность и сильное обледенение, экипажи полка прорвались к цели и нанесли по ней бомбовый удар.

Вечером одиночные самолеты противника с небольшой высоты бомбили наш аэродром. Основной удар фашистские летчики нанесли по штабу полка и общежитию летного состава. Бомбардировщики сбрасывали бомбы с небольшой высоты. Короткие завывания бомб заканчивались черными фонтанами смерти и взрывов. В результате бомбежки был убит помощник начальника штаба полка капитан Даниленко Д. С., ранено несколько человек личного состава и взрывом бомбы сорвана крыша с общежития летного состава второй эскадрильи.

Последующую неделю полк не летал. Низкая облачность, снегопад и обледенение исключили какие-либо полеты.

На новогоднем ужине, когда командир дивизии Антошкин и комиссар Черноусов поздравили личный состав полка и пожелали полку боевых успехов в новом году, командир полка Саломаха конфиденциально обратился к Черноусову:

— Товарищ комиссар, наш полк успешно воюет и летом, и зимой, личный состав второй раз представляем к правительственным наградам, а меня, командира полка, опять обходят и забывают. Почему? Не понимаю.

— Крепче бейте фашистов, а награды вас не обойдут, — похлопывая по плечу, успокаивал Саломаху Черноусов.

В середине января 1943 года командир полка Саломаха убыл из полка в распоряжение отдела кадров ВВС.

Временное исполнение обязанностей командира полка было возложено на Куфту.

Куфта был хороший комиссар. Он прекрасно знал личный состав и имел большой опыт политработы. Во взаимоотношениях с начальниками и подчиненными был настойчив, но не агрессивен. При возникновении спорной проблемы или вопроса он сразу же намечал допустимые границы, в которых собирался действовать, и действовал настойчиво и по-партийному принципиально. Отличный летчик, Куфта мог бы стать хорошим командиром полка.

5 января начальник штаба полка Стороженко приказал вылет полка на задание возглавить мне и после выполнения боевой задачи произвести посадку на аэродроме Сарычи. Летели к цели без прикрытия истребителей.

Выйдя на Ново-Марковку, войск противника в указанном районе мы не обнаружили.

— Ищи запасную цель, — приказал я Желонкину.

Целей на дорогах и в населенных пунктах было много, но все они были незначительными — пять-семь автомашин, и то на значительных дистанциях.

Наконец, Желонкин доложил:

— Командир, давай посмотрим большую рощу юго-восточнее Терновской. Смотри, сколько следов по снегу с дороги ведет туда.

Разворачиваю группу на Терновскую, и нас сразу же начинает обстреливать зенитная артиллерия. В роще и на ее опушке мы обнаружили значительное скопление немецких танков и автомашин. Танки начали расползаться в стороны, но поздно. Зайдя с юга, мы нанесли бомбовый удар по обнаруженной цели, уничтожив два танка и три автомашины[121].

На новом аэродроме в Сарычах нас встречали комиссар полка Куфта и начальник штаба Стороженко. Все летчики на новом аэродроме приземлились отлично и отрулили на указанные им стоянки. Аэродром был большой, с хорошо укатанной взлетно-посадочной полосой и большой землянкой для экипажей, ожидающих вылета.

Хутор Сарычи, где мы разместились, на самом деле был большим селом, раскинувшимся вдоль реки Хопер.

Меня адъютант Рябов поместил в хате председателя колхоза.

Снегопад и бураны перемели все дороги, сделали их трудно проходимыми для автотранспорта. На новом аэродроме стало не хватать горючего и боеприпасов.

Несколько дней сидим в готовности к боевым действиям, а боевой задачи нам не ставят, нет погоды.

Утром заместитель командира полка по политчасти Куфта зачитал личному составу Указ Президиума Верховного Совета СССР от 6 января 1943 года о введении погон.

Хотя воинские звания офицеров в Красной Армии были введены в 1936 году, а генералов — в 1940-м, введение ношения погонов вызвало в первое время у кого смущение, а у кого и короткий шок. Очевидно, сказывалось впечатление от довоенных фильмов и книг, в которых все золотопогонные офицеры в большинстве случаев показывались как беляки, контрреволюционеры, мучители народа, а солдаты и младшие чины — как революционеры, патриоты и носители лучших традиций правды, чести и свободы.

Летный состав, расположившись на нарах, покрытых соломой, и вокруг длинного стола, обсуждал эту новость:

— А это здорово, что вместо треугольников, кубарей и шпал теперь на погонах будут звездочки, — сказал Рябов.

— За погонами пойдут белые перчатки, денщики, офицерская честь, а потом и до дуэлей дойдет, как у беляков, — мрачно заметил старший техник Белов.

— До дуэлей не дойдет, они были строго запрещены еще в царской армии, а ординарцы у командиров давно уже есть, их надо только узаконить, — возразил Рябов.

— Жаль, что отменили дуэли, а то я бы давно вызвал на дуэль Черепнова, — сказал Рудь.

— Нам с тобой сначала звездочки на погоны надо заработать, а потом уже защищать офицерскую честь, — добродушно огрызнулся Черепнов. — Сержантам «дуелеф» не положено.

— А как же говорят: «Береги честь смолоду»? — не унимался Рудь.

— Не дергайся, тебе пока беречь нечего, — усмехнулся Черепнов.

— Ну, это ты врешь. Чести у меня много. Об этом весь полк знает.

— У тебя много честолюбия, а не чести. Ты рвешься заработать еще один орден да известность. Это мы все знаем.

— А хочешь, я сейчас без дуэли набью тебе морду за такие слова? — сказал Рудь, грозно надвигаясь на Черепнова.

— А ну, петухи, разойдитесь, — приказал Рябов, встав между спорщиками.

Когда все снова улеглись и уселись, штурман, младший лейтенант Чернышов, ни к кому не обращаясь, спросил:

— А что такое все-таки честь?

— Непорочность девушки! — крикнул Монзин.

— Хороший авторитет!

— Уважение!

— Честь-честью провести вечерок.

— Хорошо выполнить боевое задание, с честью.

— Тесть любит честь.

— Честью просить, вежливо, без рукоприкладства!

— Приветствовать, отдавать честь! — выкрикивали со всех сторон.

— Штурман Орлов, ты бывший прокурор, объясни, пожалуйста, этим крикунам, что такое честь, — попросил Чернышов.

— Сразу и не найду определение, но честь — это духовные качества и принципы поведения человека, которые заслуживают уважения у окружающих и которыми можно гордиться. Честь и достоинство каждого в нашем государстве охраняется законом.

— Ну вот, товарищ капитан Рябов, зря вы не позволили мне дать по морде Черепнову для защиты чести, потому что честь надо защищать самому, — выпалил Рудь, обращаясь к Рябову.

— Успокойся, Рудь, Орлов тут в основном правильно рассказал о чести, но главное в воинской чести заключается в личной ответственности каждого за защиту Родины, и такая честь была и до Указа о введении погон, — ответил Рябов.

Когда в землянку вошел и присел у печки комиссар полка Куфта, еще не остывший от предыдущего спора Рудь обратился к нему:

— Товарищ комиссар! Меня Черепнов обвиняет в честолюбии, а я считаю, что быть честолюбивым неплохо.

— Честолюбие, товарищ Рудь, — это желание быть известным и получить почетное положение в коллективе.

— А чего же плохого, если я хочу в боях заработать еще один орден?

— Ничего плохого, товарищ Рудь, в этом нет. Некоторые честолюбцы для достижения своих целей стремятся подчинить себе других и славу получить за счет них, а благородное честолюбие — это стремление подчинить себе себя самого и добыть славу для полка и для себя. А вы, товарищ Черепнов, что думаете на этот счет? — спросил Куфта.

— И я так же понимаю. Только Рудь надеется получить почести и радости в будущем, а я хочу получить хотя бы что-нибудь, но сегодня. В этом и вся разница в нашем отношении к честолюбию, — ответил Черепнов.

Вечером, возвращаясь с Калашниковым из штаба полка, встретили летчиков Рудя, Муратова и Архангельского.

— Куда вы направляетесь? — спросил их комиссар.

— Идем посмотреть, как устроились на новом месте оружейницы, — ответил Муратов.

— Смотрите, молодцы, это же ваши подчиненные! — предупредил их Калашников.

Эти ребята не задумывались, куда могут завести их ухаживания за оружейницами. Как и многие летчики, они глубоко заблуждались, полагая, что на фронте, когда они каждый день рискуют жизнью, они свободны за свои похождения.

Но наши девушки-оружейницы не довольствовались только их дружбой, признаниями в любви и излияниями страстных чувств. Каждая, как женщина, задумывалась о будущем и «плела свою паутинку».

Наконец, горючее подвезли, и нам поставили задачу поддержать наступление наших войск бомбардировочным ударом по скоплению автомашин и живой силы противника в Миллерово.

В середине дня полк восемью самолетами, преодолевая противодействие зенитной артиллерии, бомбил скопление войск у станции Миллерово, уничтожив пять автомашин и один паровоз[122]. Потеряв базовые аэродромы Морозовск и Тацинская, немецко-фашистское командование для снабжения окруженных войск под Сталинградом создало новые аэродромы для транспортных самолетов у станций Зверево, Каменск и Лихая, начало выгрузку снабженческих грузов на этих станциях и перевозку их транспортными самолетами окруженной под Сталинградом группировке.

16 января мы получили задачу сорвать воздушные перевозки противника, для чего в течение дня уничтожать эшелоны и грузы на станции Зверево и самолеты на аэродроме рядом с этой станцией.

Первой взлетела вторая эскадрилья под командованием Гладкова для удара по эшелону на станции. Через час во главе первой эскадрильи вылетел я.

При подходе к цели мы обнаружили два разгружающихся эшелона. Один вагон горел, и несколько вагонов было разрушено. На аэродроме стояло пять транспортных самолетов и три рулили.

— Смотри, командир, как хорошо поработала эскадрилья Гладкова! — сообщил мне Желонкин.

Я предлагаю Желонкину ударить по эшелонам не хуже.

— Боевой! — командует Желонкин.

Выдерживаю курс.

— Бомбы сброшены, семь попаданий в эшелоны и штабели грузов[123].

— Посмотри, командир, какой взрыв и пожар возникли после нашего удара! — сообщает Желонкин.

На развороте наблюдаю большой пожар, возникший на станции после нашего удара, и облако от взрыва.

Но еще больше поразило меня то, что на аэродроме стало уже одиннадцать транспортных самолетов и два заходили на посадку.

— Впереди ниже большой транспортный самолет, — докладывает Желонкин.

— Атакуем! — подаю команду летчикам, со снижением устремляюсь в атаку и открываю огонь. За мной открывают огонь и ведомые летчики. Но слишком короткая атака. Транспортный ФВ-198 резко разворачивается и уходит на Ворошиловград. Преследовать его мы не стали, так как сами летели без прикрытия своих истребителей.

На основе разведданных о посадке транспортных самолетов на аэродром Зверево после возвращения быстро сформировали группу из шести исправных бомбардировщиков под командованием Черкасова для удара по самолетам на аэродроме Зверево.

К моменту выхода группы Черкасова на цель на аэродроме находилось уже тридцать транспортных самолетов. В результате удара на аэродроме было сожжено два и повреждено четыре транспортных самолета[124].

На обратном маршруте группа встретила немецкий четырехмоторный транспортный самолет Хе-177. Черкасов его атаковал, но без видимого результата.

После посадки летчики, окружив Черкасова, возбужденно обсуждали безрезультатную атаку Хе-177.

— Надо было его преследовать и атаковать последовательно по одному или парами! — азартно утверждал Рудь.

— Мы не истребители, — возражал ему Черепнов.

— Когда атакуете фашистские бомбардировщики, вспоминайте иногда про своих товарищей штурманов и не будьте честолюбивыми эгоистами, — негромко заметил штурман, старший лейтенант Волков.

— Почему это «эгоистами»? — возмущенно спросил Рудь.

— Потому что во время атаки вы, летчики, прикрыты от ответного огня с самолета противника броневой перегородкой, а мы — штурманы — беззащитны. Сидим перед вражескими пулеметами, как на балконе, — ответил Волков.

— Командование требует срывать вражеские перевозки в район окруженной под Сталинградом группировки, и мы и впредь будем атаковать любой вражеский самолет, обнаруженный в воздухе, а насчет огня — это уж кому как повезет, — резюмировал спор Черкасов.

За ужином комиссар эскадрильи Калашников, обсуждая итоги боевой работы задень, сказал:

— Черкасов смело выполняет боевые задания и дает отпор любым проявлениям трусости.

Я спросил Калашникова, кто у нас проявляет трусость.

— Черепнов и некоторые штурманы считают, что нам не следует атаковывать встреченные в воздухе транспортные самолеты и бомбардировщики противника, — ответил Калашников.

Я сказал ему, что надо будет разработать тактику этих атак, и тогда никто возражать не будет. А когда эта задача возникает неожиданно в воздухе, то приходится импровизировать, и не всегда удачно, это мне стало ясно, когда в очередном боевом вылете я тоже не сумел сбить транспортный самолет противника.

17 января с утра эскадрилья под командованием Гладкова снова нанесла удар по транспортным самолетам противника на аэродроме Зверево, уничтожив пять самолетов Ю-52[125].

После взлета группы Гладкова командир полка приказал мне послать экипаж летчика Рудя на воздушную разведку аэродромов и по передвижению войск противника с бомбардированием обнаруженных объектов в районе Артемьевска, Сталино, Ровеньки. Подготовив экипаж Рудя к вылету, я со старта наблюдал за выруливанием и взлетом его самолета.

Рудь был не только талантливый летчик, но и обаятельный, хороший товарищ. Он мог организовать товарищеский ужин в перерыве между боевыми вылетами. Он любил свой самолет, так как был уверен в его надежности, и уже не раз доверял ему свою жизнь и выполнение боевой задачи. Про себя Рудь считал, что настоящим боевым летчикам не следует строго придерживаться установленных шаблонных порядков и правил, и не соблюдал их, когда считал целесообразным для успеха выполнения боевой задачи, но делал это так чисто, что засечь его нарушения не представлялось возможным. А когда я намекал ему на допущенные нарушения, обещая наказать, он только лукаво улыбался.

Сейчас он выруливал, чтобы оторвать перегруженный бомбами самолет от заснеженного аэродрома, прорваться сквозь огонь зениток, обмануть или отбиться от истребителей противника, добыть разведывательные данные об объектах далеко за линией фронта и бомбовым ударом поразить цель, а затем в облаках или на бреющем полете вернуться и произвести посадку на своем аэродроме.

Я был уверен, что он боевое задание выполнит. Самолетом он управлял легко и свободно и только в зенитном огне плотно обхватывал штурвал. Пилотировал Рудь очень координированно и точно. В сложной боевой обстановке он никогда не терялся, а принимал наиболее целесообразное решение и упорно его выполнял.

Всегда уверенный в себе и своей удаче, Рудь твердо верил, что немцев мы разобьем и победим и он благополучно вернется с войны.

После возвращения с боевого задания Гладков сообщил, что на аэродроме Зверево они бомбили до восьмидесяти самолетов Ю-52, видели ниже боевого порядка барражирующих истребителей противника и улетающие с аэродрома самолеты.

Перед обедом командир полка приказал мне возглавить группу полка в составе восьми бомбардировщиков и уничтожить транспортные самолеты противника на аэродроме Зверево. Действовать предстояло без прикрытия. Поставив боевую задачу экипажам, я ориентировал их, что в случае нападения истребителей противника после удара будем уходить от их атак с набором высоты.

Запускаю моторы и медленно выруливаю на старт. За моим самолетом рулят самолеты Черкасова, Чижикова, Черепнова, Архангельского.

На старте Монзин докладывает:

— Все самолеты вырулили.

Выпускает самолеты замполит Куфта. Запрашиваю разрешение на взлет. Куфта взмахивает белым флажком. Взлет разрешен.

— Взлетаем, — передаю Желонкину и, отпустив тормоза, даю полные обороты двигателям. Нагруженный бомбами самолет набирает скорость и, поднимая за собой облако снежной пыли, отрывается от земли в ослепительно солнечное небо.

Все ведомые самолеты быстро пристроились и летят крыло в крыло. По маршруту к цели — ни одного облачка. За Доном пролетаем над черными вереницами станиц и хуторов, вытянувшихся вдоль речек, ручьев и балок. Переметенные поземкой дороги с воздуха еле заметны. Фронт ушел от этих станиц, а они остались в степной глуши, зализывать нанесенные войной раны. Справа дымным пятном проплывает Миллерово. До цели менее десяти минут. Доворачиваю группу вправо, чтобы на цель зайти с севера, вдоль основных стоянок самолетов на аэродроме противника. Истребителей противника мы еще не обнаружили, но по обрывкам полос конденсации было видно, что в районе Лихой и Зверево шел воздушный бой.

Когда за нашими самолетами тоже потянулись струи инверсии, я приказал стрелкам усилить наблюдение за воздухом и попытался снижением и набором высоты вывести боевой порядок из этого предательского слоя, демаскирующего наш полет и перед зенитной артиллерией, и перед истребителями противника.

Вот и цель. Западнее и восточнее взлетно-посадочной полосы аэродрома — до шестидесяти самолетов Ю-52.

Выдерживаю боевой курс.

— Четверка «мессеров» заходит для атаки справа сзади, ниже нас, — докладывает Монзин.

Какое-то время истребители противника гнались за нами, как желтоносые собаки. Но, набрав превышение, немедленно атаковали наш боевой порядок всей группой.

— Бомбы сброшены, фотографирую результаты, — сообщает Желонкин.

Самолет дрожит от коротких очередей стрелков. Над плоскостью пролетают трассы снарядов с истребителей противника.

— Командир, фотоконтроль окончен. Подожгли шесть «юнкерсов» и не меньше разрушили прямыми попаданиями бомб! — радостно докладывает Желонкин[126].

Даю полную мощность двигателям и начинаю набор высоты для того чтобы оторваться от атакующих истребителей противника. В этот момент боевой порядок группы накрывают восемь разрывов зенитной артиллерии. Сразу же начинаю противозенитный маневр плавным разворотом влево и спрашиваю Желонкина:

— Посмотри, откуда бьет зенитка?

— От станции Лихая, — отвечает Желонкин.

— «Мессера» развернулись влево нам наперехват, — докладывает Монзин.

Чтобы сорвать перехват истребителей противника, я прекращаю разворот на обратный курс и лечу вдоль железной дороги в сторону Тацинской, продолжая интенсивный набор высоты.

Обстрел зенитной артиллерии прекратился. Приказываю Монзину докладывать мне о положении и действиях истребителей противника.

— «Мессера» идут за нами слева сзади, тысяча и ниже пятисот метров, дымят, — докладывает Монзин.

Продолжаю набирать высоту. Высота — пять тысяч метров. Руки стали тяжелыми, движения выполняю с трудом, в глазах временами плывут радужные круги. Включаю кислородный прибор, но кислорода нет. Мороз сковывает руки.

Знаю, что так же трудно и тяжело остальным летчикам, но продолжаю набор высоты и, спросив у Желонкина курс на аэродром, разворачиваюсь влево.

Теперь я вижу истребители противника. На развороте они сблизились с нами до пятисот метров и летят на триста метров ниже нас.

Продолжаю набор высоты. Высота шесть тысяч метров. Боевой порядок немного растянулся. Понимаю, что всем трудно, но снижаться нельзя, так как истребители, получив преимущество, сразу же нас атакуют.

— Истребители противника отвернули и ушли, — доложил Монзин.

Приказываю следить за воздухом, так как это может быть и хитрость противника, и начинаю снижаться. На высоте тысяча метров отдышались и отогрелись, а затем и благополучно произвели посадку. По проявленным снимкам в штабе полка установили, что в результате нанесенного удара на аэродроме Зверево мы сожгли шесть и повредили десять самолетов Ю-52[127].

На мое требование зарядить все самолеты кислородом инженер полка по спецоборудованию Пархоменко сообщил, что в обслуживающей полк части аэродромно-технического обслуживания медицинского кислорода нет и не ожидается.

Вечером в столовой только и говорили о том, как от «мессеров» мы забрались на шесть тысяч метров.

— Ну, товарищ капитан, если бы вы продолжали еще набирать высоту, я запросил бы пардона, — обращаясь ко мне, сказал капитан Чижиков.

— А я, наверное, и до семи тысяч выдержал бы, — запальчиво похвалился Муратов.

— Я тоже не стал бы отставать, так что, когда надо, набирайте высоту, на нас не оглядывайтесь, — заметил Черепнов.

Бодрое настроение летного состава радовало, но, глядя на сидевших за длинным столом, нельзя было не видеть, что все похудели и устали. Только лица, потемневшие от ветра и мороза, стали мужественнее. Два месяца мы ведем непрерывные боевые действия. Эти месяцы для летного состава прошли в постоянной готовности и выполнении боевых вылетов. Спали урывками в землянке, под самолетом, в общежитии. Постоянное ожидание боевой задачи, максимальное напряжение сил в боевом вылете при ударе по цели, короткий отдых между вылетами, когда боевое напряжение не успевало угаснуть, все это бешено гнало время, обостряло внимание и уменьшало страх. Все стали смелее и мужественнее, несмотря на понесенные нами потери.

Еще больше окрепла боевая спаянность в эскадрилье. Все экипажи обычно ходили одной компанией. Различия в положении и воинских званиях сглаживались боевой дружбой, товариществом и одной судьбой в боевых вылетах. Командир полка и командир дивизии иногда предупредительно поругивали нас за некоторое ослабление дисциплины, но это только так казалось.

Перемена была только в способах проявления дисциплины. Суть дисциплины, заключающаяся в уверенности командиров в том, что боевые приказы будут выполнены немедленно и точно, не уменьшалась, а увеличивалась.

Противник выгружал резервы на станции Лихая и выдвигал их по дорогам к фронту в направлении Каменска. Полку была поставлена задача уничтожать выгружающиеся немецко-фашистские войска и задерживать выдвижение их к району боевых действий.

Утром 18 января двумя эскадрильями вылетели на выполнение боевой задачи. Я возглавлял пять самолетов первой эскадрильи. По маршруту к цели летели на высоте шестисот метров под почти сплошной облачностью. От моросящего дождя передний стекла кабин обледенели, что ухудшило видимость и ориентировку. Перед Каменском облачность разорвалась, и мы набрали высоту две тысячи пятьсот метров. Это оказалось весьма кстати, так как из Каменска нас внезапно обстреляли три зенитные батареи. Удар нанесли по выдвигавшейся от станции Лихая на север колонне автомашин и танков, уничтожив два танка и одну автомашину[128]. При возвращении от цели сплошная низкая облачность с обледенением заставила лететь нас на высоте сто-триста метров. Четверка бомбардировщиков, возглавляемая Гладковым, нанесла бомбовый удар по войскам противника у станции Лихая.

После посадки нам приказали снова нанести удар по резервам противника, следующим от станции Лихая на Каменск. В связи с низкой облачностью действовать было приказано одиночными экипажами.

Поставив боевую задачу и проверив подготовку экипажей, я приказал летчикам перед вылетом проверить исправность систем антиобледенения и отпустил экипажи.

— Рудь, хорошая погода нам предстоит для неуспешного вылета, — мрачно сказал Муратов.

— Заткнись и не каркай. Летали в погоду и похуже, — ответил Рудь.

Наш экипаж, преодолев обледенение и облачность местами до пятидесяти метров, нанес удар по автоколонне противника, вытягивавшейся от Лихой. Экипажи Чижикова и Озерова уничтожили на аэродроме Зверево один Ю-52 и повредили еще два транспортных самолета. Экипажи Рудя, Черкасова, Будаева и Муратова бомбили танки и автомашины противника в Лихой и на дорогах у Белогородцево и Содка, совершив еще по два вылета.

На аэродром Сарычи прекратился подвоз горючего и полк две недели не летал. Каждый день нам ставили боевые задачи. Летный состав в готовности к вылету все дни находился в землянке на аэродроме, но разрешения на вылет не поступало, и так день за днем.

Особенно томились в эти дни прибывшие на пополнение экипажи старших лейтенантов Шубнякова и Миленького. Это были очень хорошо подготовленные летчики и штурманы, но мы их в течение месяца не планировали на боевые вылеты, давая возможность освоиться, изучить воздушную и наземную обстановку в районе боевых действий. Экипаж Шубнякова готовился к боевым действиям особенно тщательно. Они каждый день тренировались, отрабатывая взаимодействие при отказе связи, отражении атак истребителей, пожаре и вынужденном покидании подбитого самолета. Штурман Богаев и стрелки Заболотный и Варфоломеев выточили кинжалы с наборными рукоятками из плексигласа, запаслись патронами и спичками.

Проверив их подготовку в конце января, я включил экипаж Шубнякова в боевой расчет на очередной боевой вылет.

25 января сообщили об освобождении нашими войсками города Миллерово, и одновременно из дивизии поступило распоряжение произвести рекогносцировку аэродромов Криворожье и Миллерово для перебазирования на них нашего полка. Куфта предложил мне слетать на Пе-2 вместе с ним на эти аэродромы и осмотреть их.

Когда мы прилетели в Миллерово, город местами еще слегка дымил догоравшими зданиями. На аэродроме валялись шесть разбитых бомбами немецких самолетов. Вокруг летного поля в беспорядке лежало различное авиационное имущество, бомбы и ящики с патронами, брошенные немцами при отступлении.

Обойдя уцелевшие дома на южной окраине аэродрома, мы не встретили ни одного местного жителя. В одном из домов мы обнаружили двадцать трупов немецких солдат, лежавших на искореженных двухъярусных нарах. В край комнаты попала и разорвалась под полом стокилограммовая фугасная бомба, уничтожив сразу двадцать гитлеровцев. Я обратил внимание Куфты на эффективность советской стокилограммовой фугасной бомбы, заметив, что система и методика оценки результатов наших бомбардировочных ударов несовершенна, за исключением фотоконтроля, но в эскадрилье имеется всего один-два аэрофотоаппарата, и самолеты с ними часто используют для полетов на разведку.

Оценив в Миллерово размеры летного поля, места стоянок и помещения для штаба полка и личного состава, мы перелетели на аэродром Криворожье.

Криворожье мало пострадало от боевых действий. Жители собирались после пяти месяцев немецкой оккупации. Аэродром был в хорошем состоянии с достаточным запасом горючего и боеприпасов.

Быстро нарисовав кроки[129] аэродрома и записав данные о возможностях размещения личного состава, штаба и запасах продуктов, а также имеющихся линиях связи, мы вылетели в Сарычи.

Наступавшая темнота вынудила нас произвести посадку на первом же встречном аэродроме около Поповки, на котором базировались штурмовики. На командном пункте мы встретили командира полка Ивана Тимофеевича Красночубенко, нашего бывшего командира эскадрильи по 57-му бомбардировочному полку. Мы были очень рады друг другу. Куфта и я рассказали Красночубенко о том, как воюет наш полк, а Красночубенко рассказал, что после ранения осенью 1941 года под Москвой он был назначен командиром штурмового полка, познакомил нас со своей женой — стрелком-радистом его экипажа, которая уже накрыла на стол, и рассказал об успехах и неудачах своего полка в наступлении на Среднем Дону.

Особенно беспокоил Красночубенко последний случай. Сущность его была в следующем. Неделю тому назад в одной из станиц бригада итальянских войск согласилась сдаться нашим наступающим войскам, но выторговывала какие-то условия сдачи в плен. Основные силы наших войск, обойдя станицу, продолжали развивать наступление, оставив для приема пленных неполный батальон.

Командующий фронтом приказал нанести удар штурмовиками по торгующимся итальянцам. Красовский несколько раз ставил задачу полку Красночубенко о нанесении ударов по этой группе итальянцев, но стоял сплошной туман над районом боевых действий, и Красночубенко не мог выпустить в полет ни одного штурмовика. Наконец, погода прояснилась, и Красночубенко во главе восьмерки штурмовиков вылетел на выполнение боевого задания, на котором настаивал Красовский.

Когда группа штурмовиков подлетела к станице, Красночубенко увидел, что из станицы по дороге на юго-запад вытягивается колонна тупорылых итальянских грузовиков.

— Опоздали, уходят, сволочи, — решил Красночубенко и подал команду перестроиться в колонну и атаковать уходящую итальянскую колонну с круга с нескольких заходов.

Летчики атаковывали точно, тем более что противодействия никакого не было, и сожгли половину автомашин колонны. Когда возвратились, узнали, что итальянцы в станице сдались, а наш батальон, забрав их автомашины, направился догонять ушедшую вперед часть.

— Хорошо, что при атаке колонны восьмеркой штурмовиков был ранен только один наш солдат, а то не знаю, как бы пришлось отвечать за этот удар, — закончил свой рассказ Красночубенко.

На другой день, рано утром, мы улетели от гостеприимного хозяина на свой аэродром в Сарычи.

Антошкин, выслушав результаты рекогносцировки, одобрил наше предложение перебазировать полк на аэродром Криворожье, и 7 февраля, несмотря на плохую погоду, полк, после выполнения боевого задания, произвел посадку в Криворожье.


Примечания:



1

История КПСС. 1959. С. 519.



10

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201905, д. 1, л. 4.



11

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201905, д. 1, л. 5, 6.



12

Там же, д. 1, л. 5.



106

«Великая победа на Волге». Воениздат, 1965. С. 344–345.



107

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201865, д. 3, л. 105.



108

ЦАМО РФ, ф, 57 бап, оп. 201865, д. 3, л. 105.



109

ЦAMO РФ, ф. 57 бап, оп. 201865, д. 3, л. 109.



110

«Великая победа на Волге». Воениздат. 1965. С. 356, 357.



111

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201865, д. 3, л. 111.



112

Там же, л. 112.



113

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201865, д. 3, л. 113.



114

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201865, д. 3, лл. 114, 115.



115

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201865, д. 3, л. 116.



116

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201865, д. 3, л. 117.



117

Там же.



118

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201865, д. 3, л. 118.



119

«Великая победа на Волге». Воениздат, 1965. С. 363–365.



120

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201865, д. 3, л. 119.



121

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201745, д. 1, л. 1.



122

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201745, д. 1, л. 2.



123

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201745, л. 3.



124

Там же.



125

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201745, д. 1, л. 4.



126

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201745, д. 1, л. 4.



127

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201745, д. 1, л. 4.



128

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201745, д. 1, л. 6.



129

Кроки — чертеж местности, выполненный с использованием приемов глазомерной съемки.