Во времена Гражданской войны, в первые три или четыре года непосредственно после злополучного 1871 года, проституция стала самым крупным и прибыльным бизнесом чикагского «дна» и одной из основных социальных проблем города. Существовали две основные причины, почему порок, будучи поставленным на коммерческую основу, сумел так прочно укорениться в столь короткие сроки. Во-первых, полиция не сделала никаких попыток остановить неконтролируемый поток «увядших розовых лепестков общества», по определению чикагской «Джорнал», который устремился в Чикаго в начале Гражданской войны, и не смогли помешать проституткам, девяносто процентов которых остались без крыши над головой после Великого пожара, вернуться снова в бордели и публичные дома. Во-вторых, общественное мнение тех времен расценивало проституцию как нечто неизбежное, и в общем закрывало глаза на порок, пока он держался в рамках приличия. Даже «Пески» вряд ли были бы уничтожены, если бы их порочность не была столь вопиющей и если бы Вильям Б. Огден не был бы заинтересован в их земле. К тому времени, когда в Чикаго осознали степень серьезности угрозы, этот бизнес уже был тесно связан с салунным и приобрел контакты с политиками – в результате чего смог просуществовать практически беспрепятственно и неконтролируемо почти половину столетия.

Число борделей в Чикаго в течение 60-х годов XIX столетия никогда официально не регистрировалось, но, по газетным отчетам и доступным полицейским и судебным протоколам, его можно оценить где-то между двумястами и двумястами пятьюдесятью, это не считая домов свиданий и борделей при салунах. Они предоставляли работу примерно двум тысячам проституток, что следует из того факта, что в 1867 году полиция провела 1670 арестов обитательниц домов терпимости и 542 ареста содержателей этих притонов. Ни содержательниц публичных домов, ни проституток не беспокоили, таким образом, чаще чем раз или два в год, а тех, кто имел знакомых среди политиков или влиятельных владельцев баров, полиция тревожила и того реже. И совсем невероятным кажется то, что за один год полиция арестовала более половины женщин, зарабатывавших на жизнь грехом.

Кроме низкопробных притонов Пятачка Конли, Переулка Костей и Чикагского Пятачка, чикагские бордели времен войны находились в основном на улицах Франклин, Джексон, Уэллс, Кларк, Стейт, Монро, Дирборн, Шерман, Куинси, Ван-Бурен, Адамс, Грисволд, Конгресс, Полк, Мэдисон, Грин, на юге Уотер-стрит, а также на Четвертой, Блю-Айленд и Чикаго-авеню. Уличные проститутки были повсюду, в середине 60-х «Трибюн» было установлено, что только в районе мелкого бизнеса торговали собой две тысячи шлюх. Они содержали угол для жилья и работы на последних этажах магазинов и офисных зданий и выходили на улицы днем и ночью, бесстыдно приставая к каждому проходящему мужчине и крича ругательства вслед равнодушным к их заигрываниям. Если кто-то хотел пожаловаться полиции на дерзость и настойчивость этих гарпий или заявить о том, что пострадал от мошенников, воров-карманников, магазинных воров, которые также кишели в деловой части города, ему надо было идти на площадь Суда, где, согласно написанному Фредериком Фрэнсисом Куком, «можно было найти нескольких слоняющихся полицейских, следящих за тем, чтобы конкурирующие головорезы не поубивали друг друга или группа из какой-либо опасной банды не забила случайного прохожего до смерти, что не было редкостью. В других местах полицейского редко можно было увидеть вне салуна».

Изящно обставленное заведение Лу Харпер на улице Монро, 219 было лучшим публичным домом Чикаго времен войны, а заодно и первым в городе салоном – борделем с высокими ценами, где предоставлялись любые эротические развлечения. Дом мадам Харпер, который она назвала «Особняком», был не для обычного искателя запретных удовольствий; она обслуживала деловых мужчин и обеспеченных молодых людей и пыталась придать своему низкому бизнесу аристократический вид. Ее девочки носили вечерние платья вместо халатов и сорочек, и их представляли посетителям по имени вместо того, чтобы загонять в комнату и выстраивать в линию для выбора. Она осуждала пьянство и излишнюю вульгарность и первая отказалась от красных огней и огромных номеров, по которым обычно и опознавали публичные дома. На двери «Особняка» была маленькая медная табличка с аккуратно выгравированной надписью «Мисс Лу Харпер», а визитная карточка дома гласила просто:

ОСОБНЯК

улица Монро, 219

Двадцать прекрасных юных леди

Ни один другой бордель времен Лу Харпер не мог сравниться с «Особняком» в роскоши и великолепии, но помимо него было еще несколько других почти столь же популярных борделей, которые посещали люди того же социального положения. Среди них – «Сенат» Кейт Андерсон, дома, которыми управляли Энни Стаффорд и Молли Трассел, заведение Рози Лавджой на Четвертой авеню, где жила огромная проститутка по имени Нелл и по прозвищу Гора, певшая сентиментальные песни и служившая Лавджой по совместительству еще и вышибалой, и дом Энни Стюарт на Кларк-стрит, 441 – кстати, этот адрес часто упоминается в истории кварталов красных фонарей. Мадам Стюарт открыла свои двери в 1962 году, и шесть лет дело ее процветало. Окончилась ее чикагская карьера 11 июля 1868 года, когда в ее дом заявились констебль Маркус Донахью и мировой судья Г.О. Дрессер. Пока судья общался с одной из девушек, Донахью и мадам Стюарт играли в покер и пили вино. Несколько партий и бутылок спустя она набросилась на гостя с обвинениями в мошенничестве, тот набросился на нее и стал душить, а она выхватила из-под подушки револьвер и застрелила его. Ее арестовали, 15 июля привели на выездную сессию окружного суда, который постановил освободить ее, после того как полицейские засвидетельствовали следы от пальцев Донахью на ее горле. Судья Эраст Смит Уильямс заявил, что «...ее распутный образ жизни – еще не основание для лишения права на самозащиту».

Самым большим и одним из самых крутых борделей Чикаго перед Великим пожаром был знаменитый «Рэмрод-Холл», располагавшийся в одноэтажном деревянном здании на Кинки-стрит рядом с Уэллс-стрит. Его хозяйкой была Кейт Хоукинс. Управляя своими козочками, она часто прибегала к помощи настоящего пастушеского кнута. На службе у мадам Хоукинс редко когда бывало меньше тридцати девушек, а иногда их набиралось десятков пять. Посетилей в «Рэмрод-Холле» часто избивали и грабили, девушки были практически постоянно пьяны и часто дрались между собой, и редкая ночь проходила без того, чтобы туда не приезжала полиция – утихомирить разбушевавшихся проституток или вышвырнуть неугодного клиента. Самое маштабное побоище в истории «Рэмрод-Холла» произошло в ночь 3 марта 1871 года. Началось все с того, что Мэри Вудс, которую в «Таймс» описывали как «весьма доходную часть обстановки заведения», объявила о своем намерении покинуть «Рэмрод-Холл» и выйти замуж. Мадам Хоукинс в ответ пригрозила выпороть ее кнутом и запереть в комнате. Но тут на помощь к Мэри явились ее подруги, и через несколько минут завязалась потасовка с применением кулаков, зубов, ног, пивных бутылок и предметов мебели, в этой битве принимали участие все: и проститутки, и сутенеры, и немногочисленные клиенты. Когда на место происшествия прибыла полиция, «Рэмрод-Холл» был разгромлен, и половина сражавшихся лежали на полу без сознания.

Еще более низкопробными публичными домами, чем «Рэмрод-Холл», считались дом терпимости мадам Дженни Стэндиш на Уэллс-стрит и Белла Джонса на Кларк-стрит, который в 1871 году мог похвастать тем, что там работали «старейшие донны[12] на свете» – Нилли Уэлш и Молли Мур, которым было на тот момент уже за шестьдесят. Одной из работниц мадам Стэндиш была Молли Холбрук, которую инспектор нью-йоркской полиции Томас Бернс описывал как «самую выдающуюся и удачливую воровку Америки». Впервые она появилась в Чикаго году в 1865-м в качестве жены Бака Холбрука, игрока и взломщика сейфов, хозяина игорного дома на Кларк-стрит и дома свиданий на Рэндольф-стрит, которым и заведовала Молли. В начале 1871 года Холбрук попал в тюрьму, за ограбление банка, Молли пошла в бордель мадам Стэндиш. За несколько недель до Великого пожара она в спешке покинула Чикаго, потому что полиция к тому моменту обнаружила, что она организовала среди своих товарок банду карманниц и магазинных воровок, а ворованное складировала в борделе. Бака Холбрука между тем застрелили в тюрьме при попытке к бегству, и Молли вышла замуж за Джимми Хои, вора-карманника. Инспектор Бернс характеризовал этого человека как «беспринципного мерзавца, существовавшего на то, что удавалось наворовать его жене».

Молли Холбрук вернулась в Чикаго в 1873 году и открыла дом свиданий, где ей удалось шантажом вытянуть у одного скотовода с Запада 25 тысяч долларов. За это она попала в тюрьму – правда, ненадолго – и на протяжении следующих десяти лет оказывалась за решеткой еще несколько раз – в Бостоне, Нью-Йорке и других городах. В Нью-Йорке ей светил год заключения, но ее помиловал лично губернатор Гровер Кливленд после того, как она предоставила полиции информацию, с помощью которой удалось обеспечить срок крупной скупщице краденого Марме Мандельбаум.

Переулок Костей, Чикагский Пятачок, притоны Уэллс-стрит и Пятачок Мамаши Конли были стерты пожаром с лица земли, но не прошло и пяти лет с начала возрождения Чикаго, как появилось двадцать других районов, кишащих проститутками, разбойниками, сутенерами и карманниками и заполненных борделями, салунами и всевозможными кабаками. Полиция и клиенты знали их под такими звучными именами, как Черная Дыра, Маленький Шайенн, Гиблые Земли, Миля Сатаны, Полакра Ада, Прибрежный район, Негритянская Дыра, Байлер-авеню и переулок Мертвеца. Все эти районы, за исключением расположенной в Вест-Сайде Черной Дыры, находились на юге города, в квадрате, ограниченном рекой Чикаго, Уэбаш-авеню, Двадцать второй улицей и улицей Ван-Бурен. На севере города тоже было два-три криминальных пятачка, но они никогда не имели такого значения, как вышеперечисленные. В 70-х годах XIX века две знаменитые колонии проституток было и в деловой части города – одна в Брайант-Блок, на углу Рэндольф– и Дирборн-стрит, а вторая – в Кленовом Ряду, на востоке Монро-стрит, в домах № 143 – 149. В «Таймс» Брайант-Блок описывали как «гнездо шлюх», а 5 августа 1877 года там прошла заметка, гласившая: «полиция расценивает сборище женщин, оккупировавшее это здание, как одно из низкопробнейших в городе; постоянно поступают доклады о происходящих там оргиях, из которых складывается впечатление о том, что где-то в наших краях заново возрождены Содом и Гоморра».

Два верхних этажа Кленового Ряда на Монро-стрит были, по описанию «Таймс» от 1877 года, «обиталищем таких выдающихся шлюх, как Джек из Уотерфорда с ее странноватой командой». Джек из Уотерфорда, которую называли еще «шлюхой-миллионершей», была одной из самых деятельных женщин этого сорта, когда-либо живших в Чикаго. Как-то раз она хвасталась, что не пропустила ни одной рабочей ночи в течение десяти лет, расхаживала по улицам в поисках клиентов и в дождь и в жару, обслуживая за ночь от пяти до двадцати мужчин за цену от доллара до десяти. В середине 70-х годов XIX века Джек из Уотерфорда организовала из уличных проституток бригаду, собрала их всех в Кленовом Ряду, а сама стала выступать в роли управляющей. Она следила за тем, чтобы все проститутки содержали себя в чистоте и старались быть как можно привлекательнее, а еще – за тем, чтобы по всей прилежащей территории постоянно рассылались патрули, самые юные и красивые девочки ходили по отелям и железнодорожным станциям и завлекали клиентов. Весь свой заработок девушки отдавали Джек, а та отстегивала полиции, в случае необходимости – оплачивала услуги адвокатов и поручителей, а каждой из проституток выдавала на руки лишь небольшую сумму на пропитание и одежду. Остальное же она помещала в банк, откладывая себе лично небольшой процент. Некоторые из ее работниц за несколько лет накопили достаточные суммы, чтобы открыть собственные бордели. Джек из Уотерфорда всегда заявляла, что как только накопит тридцать тысяч, так уйдет из дела, а поскольку она пропала из виду примерно 1880 году, то можно предположить, что это в конце концов и произошло. Желтая газета под названием «Чикаго стрит газетт» писала о ней в 1877 году: «У Джек из Уотерфорда в банке лежат 22 000 долларов, собранных, так сказать, на улицах Чикаго. Джек (настоящее имя ее – Франсес Уоррен) сделала свои деньги. К ее чести можно сказать, что она ни разу не украла ни цента и никогда в жизни ее не видели пьяной. Это курносая уродливая мелкая тварь весьма преуспела в своем грязном бизнесе. Вероятно, ее с полным правом можно назвать богатейшей уличной шлюхой на свете».

Черная Дыра представляла из себя несколько негритянских салунов, жилых домов и борделей на улицах Вашингтон-стрит и Холстед-стрит, в центре порочного района, ограниченного улицами Санмагон, Холстед, Лэфк и Монро. Именно в этой части города открылся впервые концертный салун в Чикаго после пожара. Его открыл на углу Мэдисон-стрит и Пеория-стрит в 1873 году Джонни Хармон, «свирепого вида парень», по описанию «Трибюн». Хармон нанимал шесть – восемь девушек, которые получали двадцать процентов от проданного ими спиртного; в неделю они зарабатывали таким образом от двенадцати до пятнадцати долларов. Бизнес процветал на протяжении нескольких лет, пока однажды Хармон не повесил над баром вывеску: «Просьба к джентльменам держать руки подальше от официанток и не мешать им выполнять свои обязанности».

Дела тут же пошли на спад, поскольку лапать официанток считалось вообще-то в порядке вещей, и в большинстве концертных салунов того времени это не просто одобрялось – существовали специальные комнаты, где подобное общение с обслуживающим персоналом можно было довести до логического завершения. На Пеория-стрит рядом с заведением Хармона находилась сигарная лавка «Новая эра», которой заправляли знаменитые сестры Уэлч – Мэйми и Ева, предоставлявшие полчаса своего времени в дальней комнате каждому, кто покупал табака на два доллара.

Гордостью Черной Дыры в 70-х и 80-х годах XIX века был «Ноев ковчег» на западе Вашингтон-стрит неподалеку от Холстед-стрит – странного вида ветхий трехэтажный притон, когда-то бывший роскошным особняком, принадлежавшим, как писали в 1877 году в «Таймс», олдермену Джейкобу Бейдлеру, богатому торговцу лесом, главе знатного рода. Там же было написано: «Ноев ковчег» для Вест-Сайда – то же самое, что «Под ивой» для юга города. Ему не хватает только своего Роджера Планта».

«Ноев ковчег», как и заведение Роджера Планта, представлял собой распутство в концентрированном виде – там размещалось два салуна, с полдюжины борделей и зала, раньше бывшая гостиной, теперь разделенная занавесками на множество каморок, в которых могла разместиться только кровать. Их сдавали уличным проституткам, чьи услуги стоили от двадцати пяти до тридцати пяти центов, в зависимости от того, снимал ли клиент обувь, или даже не разувался. Две обитательницы «Ноева ковчега» разработали довольно интересную схему грабежа. Одна из них обслуживала клиента и, улучив момент, когда тот расслаблялся, с силой сжимала его в объятиях; вторая же в это время оглушала его ударом дубины по голове и быстро обшаривала карманы. Затем ошеломленную жертву выпихивали на улицу.

Самым крупным из борделей «Ноева ковчега» был «У Хэм» на втором этаже, где работало с десяток проституток, одетых в белое трико и зеленые блузы, скроенные с поразительной экономией материала. Кому принадлежало это заведение, полиция так толком никогда и не знала; считалось, что его хозяин – Дигги Биггс, владелец еще одного борделя на Холстед-стрит, звездой которого была карлица по имени Джулия Джонсон, выступавшая в эротических шоу вместе с негритянкой в три раза выше и в два раза тяжелее ее. Работала у Дигги Биггса и пианистка Дел Мейсон, весившая триста фунтов, чередовавшая в качестве мест работы бордель на Холстед-стрит и заведение «У Хэм». Муж Дел Мейсон, чернокожий вор и головорез, известный также под именами Джо Делмар и Билл Аллен, стал центральной фигурой одного случая, который Джон Флинн описал как «один из наиболее примечательных инцидентов в истории полицейского управления».

Вечером 30 ноября 1882 года Билл Аллен убил в драке одного негра и тяжело ранил другого и той же ночью убил полицейского Кларенса Райта, который пытался арестовать его в притоне на углу улиц Вашингтон и Клинтон. После этого Аллен скрывался в подвале дома Дигги Биггса на Холстед-стрит, но полиция не знала о его местонахождении до 3 декабря, до тех пока негр не послал Джулию Джонсон купить ему газету. Она же вместо этого направилась в полицию и рассказала, где прячется Аллен, а пятицентовик, который он ей дал на газету, продала за два доллара Майку Макдональду, игроку, который сделал эту монету своим талисманом. К дому Дигги Биггса отправился полицейский Патрик Малвихилл, чтобы арестовать негра, но Аллен увидел патрульного в окно и застрелил его, а затем выбежал на улицу. Тут же было выделено подкрепление, и через полчаса Аллена по всей Черной Дыре искало уже двести пятьдесят полицейских. Меж тем начали циркулировать тревожные слухи, и стала собираться толпа. К обеду, если верить Джону Флинну, «полицейским в их поисках помогало уже десять тысяч человек, вооруженных всевозможным оружием, от карманных пистолетов и вил до карабинов».

Около полчетвертого пополудни Аллен был убит в перестрелке с сержантом Джоном Уилером, который нашел негра спрятавшимся в ящике из-под продуктов на заднем дворе одного дома на западе Кинзи-стрит. Тело Аллена бросили в патрульный фургон и увезли в полицейский участок на Десплэйнс-стрит. Однако пошли слухи, что негра поймали, а не убили, и перед зданием участка фургон встретила толпа, скандировавшая «Линчевать!» и «Веревку!». Капитан Джон Бонфилд и с полдюжины полицейских пугнули собравшихся револьверами, фургон быстро въехал в проход, и тело через окно забросили в здание участка. «Упустив свою добычу, – пишет Флинн, – толпа пришла в возбуждение и грозила разгромить участок. Ни угрозы, ни обещания не помогали, казалось, назревают крупные беспорядки. Начальник участка Дойл забрался на фургон и пытался убедить толпу, что негр действительно мертв, – не помогло. Собравшиеся кричали и свистели, выкрикивая, что полиция прячет преступника, и подбивая друг друга начать бить окна».

Чтобы утихомирить толпу и убедить мятежников в том, что Аллен мертв, начальник участка Дойл велел раздеть негра и положить на матрас перед забранным решетками окном так, чтобы его было хорошо видно из прохода. Народ выстроили в очередь, и «вся толпа, человек за человеком, проходила перед ним. Всю вторую половину дня очередь не иссякала, и офицерам хватало работы поддерживать в ней порядок. Толпа желающих поглазеть, кажется, не только не уменьшалась, а даже, напротив, увеличивалась, и, когда сгустились сумерки, удовлетворены были еще далеко не все. С наступлением темноты в головах трупа зажгли газовый фонарь, и всю ночь любопытные текли вереницей, чтобы взглянуть на мертвого».

Тело Аллена оставалось выставленным на обозрение в течение сорока восьми часов, а затем, после того как дознание было закончено, его предложили жене, Дел Мейсон, чтобы та могла его захоронить. Но она отказалась, заявив, что не даст на похороны и доллара.

Между Гиблыми Землями и Маленьким Шайенном разницы, пожалуй, было мало; оба района находились на Кларк-стрит между Двенадцатой улицей и улицей Ван-Бурен; однако полиция считала, что тот участок, что находился южнее Тейлор-стрит, чуть глубже погряз в пороке, и потому он получил название Гиблые Земли. Весь же отрезок Кларк-стрит описывался одним чикагским детективом как «самое бандитское и порочное место, какое когда-либо существовало на земле», где практически каждый дом являлся или салуном, или танцевальным залом, или борделем. «Вокруг дверей там, – писал детектив далее, – можно увидеть роскошно украшенных женщин, наполовину завернутых в пышные алые пеньюары, никогда не опускающиеся ниже колен, в цветных чулках и модных туфлях. Многие из них носят лифы, настолько укороченные, что они скорее напоминают пояс».

Хозяйкой Гиблых Земель на протяжении многих лет являлась Большая Мод – еще одна гигантская негритянка, которых в Чикаго когда-то было множество. Если верить легенде, она превосходила размерами и свирепостью в драке даже Бенгальскую Тигрицу. Большая Мод содержала кабак под названием «Мрачная тайна» возле Двенадцатой улицы, где за двадцать пять центов можно было получить выпивку, женщину, ночлег и, в девяти случаях из десяти, – перелом черепа. Еще из выдающихся личностей Гиблых Земель можно назвать Черную Сьюзен Уинслоу, управлявшую «одним из самых развратных домов терпимости» в полуразваленном двухэтажном бараке, находившемся на Кларк-стрит, под подъездом к виадуку Двенадцатой улицы. Крыша этого заведения была вровень с тротуаром, а входить туда приходилось по расшатанной лестнице. Зияющие дыры в крыше и стенах затыкали старыми газетами, высота потолков была меньше шести футов, и человеку среднего роста приходилось сгибаться, что делало его менее приспособленным к обороне в случае нападения. За право жить в этом здании Черная Сьюзен платила по сорок долларов в месяц, за исключением времени проведения Всемирной ярмарки в 1893 году, – тогда плата поднялась до ста двадцати пяти. Вместе с мадам Уинслоу жило от двух до пяти девушек, и они пользовались нетрадиционными методами привлечения проходящих по тротуару мужчин. Долгое время они звонили в колокольчик, заводили будильник с регулярными интервалами и стучали по окнам, шипя в это время, как змеи. Но затем они «установили электрическую батарею и присоединили ее к фигуре женщины с металлической рукой, которая стучала по окну, приглашая посетителей зайти».

В полицию поступало множество жалоб от ограбленных в доме Черной Сьюзен жертв, и за шесть лет на ее арест было выдано с десяток ордеров. Но выполнить приказ по приведению притоносодержательницы в полицейский участок было не так-то легко, потому как весила Черная Сьюзен 449 фунтов и во всех направлениях была шире, чем любая дверь или любое окно ее заведения. Как она изначально попала в здание, полиция так и не могла понять. В конце концов эту проблему разрешил знаменитый детектив 90-х годов XIX века Клифтон Р. Вулдридж. На арест негритянки он отправился в патрульном фургоне и подогнал его к черному ходу. Зачитав ордер под усмешки Черной Сьюзен, уверенной в своей недосягаемости для властей, Вулдридж снял с петель двери, выпилил дверной косяк и на пару футов – стену. На нижний брус получившегося проема он положил концы двух дубовых досок в фут шириной и шестнадцать футов – длиной, а противоположные концы их вели в фургон. Одну из лошадей распрягли и привязали к хомуту веревку, вторым концом которой обвязали запястье мадам Уинслоу. Когда лошадь подхлестнули, она понесла, и Черная Сьюзен вылетела из своего кресла. Ее проволокло по прихожей и фута три – по доскам, и тут она начала орать; дело в том, что об обработке досок рубанком Вулдридж не побеспокоился, и на них было полно заноз. Веревку сняли, и негритянка, охая, взошла по доскам в фургон, где всю дорогу до полицейского участка неподвижно лежала на нарах, в то время как одна из ее работниц сидела рядом и вытаскивала занозы. С тех пор проблем у полиции со Сьюзен Уинслоу не было никогда.

Маленький Шайенн получил свое название в честь города Шайенн, штат Вайоминг, имевшего славу самого бандитского города среди так называемых «железнодорожных тупиков», выросших вместе с железной дорогой компании «Юнион Пасифик»[13]. Первый из кабаков Маленького Шайенна к северу от Гиблых Земель, заведение Ларри Гейвина на Тейлор-стрит, и находившаяся рядом «Альгамбра» являлись типичными для всего района. «Альгамбра» принадлежала к самому распространенному в то время типу кабаков – маленькая комната с низким потолком, вонючими опилками на полу, отвратительной выпивкой в баре и несколькими столами, за которыми проститутки самого низкого сорта мрачно ждали кого-нибудь, кто угостил бы их выпивкой или сделал бы непристойное предложение. В 70-х годах XIX века «Альгамброй» управляли три старухи, одна из которых хвасталась, что была когда-то красавицей «Королевы прерий» мамаши Херрик на Стейт-стрит. О заведении Ларри Гейвина «Таймс» писала в 1872 году, что «...если рассматривать все целиком, то это самый большой гадючник, какой только можно найти. На разваливающихся старых стульях, на которые страшно смотреть, сидят женщины, смотреть на которых еще страшнее. Пол засыпан опилками, залитыми напитками из бара». Журналист из «Таймс» взял на пробу образцы выпивки из «Альгамбры» и заведения Гейвина. Анализ показал в виски Гейвина большое содержание «перца и кислот», а в бренди из «Альгамбры» «не было ничего хуже крысиного яда».

«Альгамбра» и винная лавка Ларри Гейвина имели самую скверную репутацию, но вряд ли они были сильно хуже дюжины других заведений Маленького Шайенна, таких, как салун, концертный зал и ресторан морской кухни «Тихоокеанский сад» на улице Ван-Бурен, – основателем этого заведения был известный владелец салуна по имени Джерри Монро, позже его приобрел Джим Фитцсиммонс, и в конце концов в это здание въехала миссия[14], – или пятидесятицентовые бордели, которыми управляли Нелли Сент-Клэр или Конфетка Молли Джоунс. Последнюю прозвали так по той причине, что каждый клиент в ее заведении получал в качестве сувенира по конфетке. Важной персоной Маленького Шайенна был также Лессер Фридберг, скупщик краденого и ростовщик, управлявший двумя заведениями – одним на Кларк-стрит, а вторым – на Стейт-стрит совместно с Эндрюсом Оригиналом и Джорджем Жидом. В 1878 году Фридберг на пять лет попал в тюрьму за соучастие в убийстве полицейского Альберта Рейса, попытавшегося воспрепятствовать разгрузке краденных из магазина товаров. Выйдя из тюрьмы, Фридберг обнаружил, что жена развелась с ним и продала всю его собственность. Он запил, и на протяжении следующих нескольких лет его каждые несколько месяцев арестовывали за бродяжничество. Как гласит старый путеводитель, «в этой истории есть мораль, хотя вы можете ее и не увидеть».

Из всех обитателей Маленького Шайенна самой злобной была, наверное, негритянка по имени Хэтти Бриггс – ростом больше шести футов, весом двести двадцать фунтов, «черная, как корень лакрицы, и такая страшная, что страшнее и представить нельзя». Носила она обычно алый плащ. У нее был бордель и воровской притон на Кларк-стрит неподалеку от Полк-стрит, и еще одним она управляла совместно с Джинджер Хил Пейн на Таможенной площади. Девушка в заведении Хэтти Бриггс стоила около двадцати пяти центов, но редко кто из клиентов уходил, не будучи ограбленным. Хэтти презирала неторопливые и сложные методы ограбления, которые применялись в других заведениях. Она просто хватала свою жертву, два-три раза ударяла беднягу о стену, отбирала деньги и выкидывала его вон. По нескольку раз в неделю к ней заявлялась полиция, но небольшие штрафы, которые накладывал суд, ее волновали мало, и она работала таким образом лет десять, пока полиции не удалось наконец выдворить ее из Чикаго.

Падение Хэтти Бриггс началось в начале 1892 года, когда ее угораздило влюбиться в молодого чернокожего вора и игрока по имени Уильям Смит. Она отсыпала Смиту денег и направила его заниматься салунным бизнесом, и он тут же начал задирать нос и гулять туда-сюда по Маленькому Шайенну в шелковой шляпе, светло-лиловых брюках, белом жилете, желтой рубашке, ярко-синей куртке и лакированных туфлях с белыми гетрами. Рубашка его сверкала золотыми запонками, а руки – кольцами; за ухом он носил золотую зубочистку, а в кармане жилета – четыре карандаша разных цветов. Еще Смит приставил к себе мальчика-адъютанта, который передавал его послания и приказы. Иногда, для того чтобы произвести впечатление на друзей, Смит отправлял сообщения мэру города или начальнику полиции, причем некоторые из этих посланий действительно попадали-таки в городское управление, где вызывали немалое удивление. Хэтти Бриггс поощряла замашки своего любовника. По ее словам, она делала столько денег, что уже не знала, куда их потратить, и планировала скупить все салуны и бордели Чикаго, сделать Смита мэром и отменить полицию.

Проделки этой оригинальной парочки, особенно претензии Смита на политическое влияние, которым он не обладал, сильно раздражали полицию, однако никаких действий против него не предпринималось вплоть до того вечера в апреле 1892 года, когда он воспрепятствовал работе детектива, который пытался арестовать Джинджер Хил Пейн. Был выдан ордер на его арест, и в салун Смита ворвались двадцать разозленных полицейских, которые арестовали его самого и двадцать два человека из числа его головорезов после битвы, в которой основательные повреждения получили и сам Смит, и его заведение. На Смита был наложен штраф в сто долларов, а его лицензия на салун была отозвана. После этого полиция взялась за Хэтти Бриггс. Они начали арестовывать ее по нескольку раз в сутки. Десяти дней такой обработки Хэтти вполне хватило – она наняла фургон и переехала вместе со своими девушками в Лемонт, где и открыла кабак в Копченой Слободке.

«Байлер» – искажение от «бойлер», «котел». Пасифик-авеню получила такое прозвище из-за большого числа локомотивов, которые сновали по ее западной стороне день и ночь. С начала 1970 года до конца 1890-го Байлер-авеню была одной из улиц, имеющих самую плохую репутацию. Застроенная на скорую руку бараками, она дала пристанище самым грязным подонкам общества. По большей части бордели Байлер-авеню принадлежали к самому низкому сорту. Единственным домом терпимости с отдельными кабинетами на всей улице были «Золотые ворота», которые содержала Дженни Уильямс, обретшая свою профессию на Варварском берегу Сан-Франциско.

Более типичным для Байлер-авеню заведением была большая винная лавка Дэна Вебстера, совмещенная с борделем и расположенная в домах № 130 – 132, которую «Таймс» называла в 1876 году «адом в миниатюре» и описывала так: «Это адская дыра. Там собраны самые гнилые, распутные, грязные шлюхи, черные и белые, воняющие разложением и обслуживающие любую похоть».

Чернокожий Вебстер был крайне недоволен публикацией в «Таймс». Он жаловался, что достаточно платит за покровительство, чтобы заслуживать большего уважения. В «Таймс» было сказано, что занимаемое Вебстером здание принадлежит Майклу Хики, суперинтенденту полиции. В результате поднявшейся шумихи Хики попал под полицейский трибунал. Правда, впоследствии он был оправдан, потому что трибунал постановил, что суперинтендент мог и не знать о характере бизнеса, которым занимались в принадлежащем ему здании. Среди владельцев собственности на Байлер-авеню был и Картер Харрисон, пятикратный мэр Чикаго. «Нашему Картеру, – писали в «Таймс» от 5 августа 1877 года, – принадлежит целый квартал [на Харрисон-стрит] между Кларк-стрит и Пасифик-авеню. От угла Кларк-стрит и где-то до середины квартала идет отель. Другую половину квартала занимают четыре-пять обычных домов. В одном расположен большой пивной салун, в другом – ресторан, в третьем – табачная лавка, в четвертом – небольшой отель, и здесь же наш Картер позволил осесть распутницам, которые весьма неплохо себя там чувствуют».

Пол-акра Ада, где в каждом доме находились либо винная лавка, либо бордель, либо концертный салун, либо игорный дом, либо дом свиданий, либо комнаты уличных проституток и куда полицейские заходили разве что по двое, да и то редко, представлял собой квадрат, ограниченный улицами Полк, Стейт, Тейлор и площадью Плимут, ныне это двор Плимут. Центром общественной жизни Пол-акра на протяжении многих лет был театр и танцевальный зал «Аполлон» на площади Плимут, привлекавший в 70-х и 80-х годах много внимания своими балами-маскарадами, где танцоры в полночь снимали не только маски, но заодно и большую часть одежды. «Аполлон» существовал вплоть до 1910 года, но начиная с середины 90-х годов XIX века это было уже всего лишь место для выпивки и танцев, постоянная публика которого состояла разве что из низкопробных проституток и их сутенеров.

Посреди Пол-акра Ада находился переулок Мертвеца – проход длиной тридцать футов от Полк-стрит к Тейлор-стрит на участке между Стейт-стрит и площадью Плимут. Переулок этот всегда был завален мусором, одна же сторона прохода заставлена брошенными старыми экипажами, в которых обслуживали клиентов чернокожие проститутки. Детектив Вулдридж писал: «Этот переулок часто выбирают грабители и разбойники в качестве места, где удобно делить добычу. В участок на Харрисон-стрит ежедневно поступают заявления об ограблениях, нападениях с применением холодного и огнестрельного оружия, происходящих в переулке Мертвеца, и с большой уверенностью можно сказать, что стоит туда попасть чужаку, как он будет ограблен». На протяжении более десяти лет в переулке Мертвеца заправляла банда чернокожих грабителей под предводительством Генри Фостера, больше известного под именем Черный Медведь. Грабил людей он следующим образом: обхватывал выбранную жертву мощным объятием, затаскивал того в переулок, там швырял на землю и избавлял от содержимого карманов. Всю силовую работу выполняли Черный Медведь и другие мужчины, но мозгом банды была тощая маленькая негритянка по имени Минни Шуз – именно она подманивала будущих жертв ко входу в переулок, делила добычу и договаривалась о продаже часов, колец и других предметов добычи. Минни Шуз за шесть лет арестовывали триста раз, и тридцать шесть раз за год она представала перед судом; как-то раз общая сумма залогов в различных заведенных против нее делах составила 20 тысяч долларов. Но она была «хорошим вором», и профессиональные поручители всегда готовы были внести за нее необходимую сумму залога. Наказания ей удавалось избегать либо путем манипуляции законами, либо возврата части награбленного или просто подкупа полицейского. Так было вплоть до начала 1895 года, когда она на год попала-таки в тюрьму за ограбление фермера. Оставшись без Минни Шуз, Черный Медведь увяз в различных проблемах, и 1 июля 1895 года его повесили за убийство одного владельца салуна.

К Пол-акра Ада прилегала Таможенная площадь. Изначально она являлась Четвертой авеню, а теперь это Федерал-стрит. Она находилась на два квартала восточнее площади Плимут и шла на юг от Джексон-стрит между Кларк-стрит и Дирборн-стрит, параллельно им обеим. Во время Гражданской войны в северной части Таможенной площади находилось восемь – десять борделей, среди которых был и бордель Молли Трассел, но после Великого пожара эту часть улицы заняли в основном деловые учреждения, а мадам и их работницы переселились на юг от Харрисон-стрит. Вплоть до начала XX века Таможенная площадь от Харрисон-стрит до Двенадцатой улицы была, наверное, самым известным в Соединенных Штатах кварталом красных фонарей. Во всяком случае, там находились многие из самых низкопробных кабаков Чикаго, впрочем, как и многие из самых элегантных публичных домов. Вот как описывал Таможенную площадь образца 1893 года, во время первой Всемирной ярмарки в Чикаго, детектив Клифтон Вулдридж:

«Здесь в любое время дня и ночи из дверей и окон высовываются женщины, часто полуодетые, выставляя себя на обозрение и выкрикивая непристойности. Почти все окна этих заведений открываются либо соскальзывая в сторону, либо внутрь; через эти окна женщины выставляются напоказ и зазывают прохожих. У многих из этих домов надстроены фасады, чтобы лучше было видно приближение прохожих или полиции.

Во всех этих домах имеются электрические звонки и выставленные по обоим концам улицы – от Полк-стрит до Харрисон-стрит, сторожа, дело которых – высматривать полицию и предупреждать проституток. <...> Здесь нет ничего из ряда вон выдающегося, если из окон и дверей одного и того же здания будут одновременно высовываться пятьдесят или даже сто женщин. Работающие здесь проститутки, возраст которых – от восемнадцати до пятидесяти лет, обслужат человека любой национальности, будь то белый или черный. Можно встретить куртизанку в любой одежде – от одеяния африканских дикарей до бального платья. Одни одеты в трико, на других нет ничего, кроме какого-то подобия москитной сетки, через которую видно все. Третьи одеты, как жокеи, на одеянии четвертых нет рукавов. Подолы платьев столь коротки, что под ними видно всю нижнюю часть туловища, а некоторые вообще одеты только в то, в чем родила их мать. <...> В этих домах можно встретить практически любую из низших стадий развития; многие из этих женщин стоят на более низкой стадии развития, чем дикари.

Вечер на Таможенной площади

Арендную плату за эти здания требуют просто заоблачную – по 250 – 275 долларов в месяц. Некоторые из домовладелиц снимали по одному, а то и по четыре дома, и сдавали их в субаренду за 15 – 25 долларов в день. Среди наихудших персонажей улицы можно назвать Мэри Гастингс, которая сняла и обставила мебелью четыре таких дома и с каждого получала по 25 долларов ежедневно. Для того чтобы выплачивать такую аренду, женщинам приходилось идти на преступления, и почти каждый, кто попадал туда, обязательно подвергался ограблению».

Деятельность проституток на Таможенной площади стала в конце концов столь несносна, что в 1896 году комитет Гражданской федерации обратился к мэру Джорджу Свифту с требованием ужесточить законы против проституции. Комиссия объявила, что проститутки представляют угрозу для общества, что их оргии видно с улицы и что они сбивают с толку многих молодых людей, которые забрели в квартал из любопытства. Мэр Свифт прошелся по Таможенной площади в сопровождении начальника полиции Дж. Бэйдноха и объявил, что увиденное шокировало его. Он немедленно приказал владельцам борделей закрасить окна и держать их закрытыми.

Мэри Гастингс, вскользь упомянутая детективом Вулдриджем, была не только одним из наихудших персонажей Таможенной площади, но и одним из наихудших во всем городе. В Чикаго она приехала в возрасте двадцати с лишним лет в 1888 году, но к этому времени она была уже ветераном борделей – успела поработать как рядовой проституткой, так и управляющей в публичных домах своего родного города Брюсселя, затем Парижа, Торонто, Британской Колумбии, Денвера, Портленда и Сан-Франциско, где отсидела шесть месяцев в тюрьме за деятельность, оказавшуюся неприемлемой даже для Варварского берега. В Чикаго она открыла бордель в доме № 144 на Таможенной площади, на полпути от Полк-стрит до Харрисон-стрит, а через год с небольшим открыла салун в доме № 136, лицензию на который ей выдали без каких-либо запросов и проволочек. Управление салуном она возложила на Тома Гейнора, своего главного любовника, который в конце концов обманом вытянул из нее все деньги и всю собственность. В 1892 году она обставила мебелью те четыре кабака, о которых писал детектив Вулдридж, сдала их в субаренду и купила в том же году еще один дом на юге Дирборн-стрит неподалеку от Двадцать второй улицы. В течение нескольких лет у нее не было проблем с полицией – ей это стоило двух с половиной долларов в неделю патрульному, а также бесплатного предоставления ему еды, выпивки и девочек. Также она совершала регулярные отчисления политикам округа, инспекторам и капитанам из участка на Харрисон-стрит. Однажды, попытавшись пожаловаться на то, как сильно ее обложили податями, она услышала в ответ от капитана полиции: «А на что ты, черт возьми, еще нужна?»

Пока любовник мадам Гастингс не отобрал у нее всю собственность, она осуществляла контроль над всеми своими заведениями, но сама она жила в доме №144, и находящийся там бордель удостаивался ее особенного внимания. Это был сравнительно небольшой дом, там никогда не работало больше двадцати девушек, а обычно их было восемь – десять. Но, проигрывая другим заведениям в размере, он оставлял их далеко позади по части порочности. Предметом ее гордости было то, что ни один мужчина не может придумать такого извращения, какое она со своими сотрудницами не смогла бы воплотить в жизнь, – это она доказывала делом во время «цирковых ночей», которые проводились два-три раза в месяц. За исключением этих показательных мероприятий, ежедневная работа борделя разнообразием не блистала. Уильям Стид описывал ее таким образом: «День начинался около полудня с того, что цветная служанка разносила девушкам коктейли в постель. Одевшись, они принимали еще по порции выпивки – как правило, это был абсент. За завтраком они пили вино. Затем начинался рабочий день. Девушки парами сидели на окнах, глядя каждая в своем направлении. Если мимо проходил мужчина, они высовывались из окна и принимались заманивать его внутрь. Если появлялся полицейский, занавески задергивали, и никаких следов их деятельности не оставалось. Но не успевал офицер скрыться из виду, как девушки уже снова были на своем посту. Они дежурили по пятнадцать минут, сменяя друг друга, до обеда, который у них приходился на пять часов. После обеда начинался рабочий вечер. <...> Часа в четыре-пять утра, когда они все были уже в той или иной степени пьяны, двери борделя закрывались, и все ложились спать. На следующий день все начиналось снова – все та же круговерть выпивки, приставания к прохожим и разгула похоти».

С самого начала своей чикагской карьеры мадам Гастингс временами покупала девушек у поставщиков живого товара, а иногда и финансировала деятельность этих охотников на людей. В начале 1893 года она сама принялась за этот бизнес с достаточно большим размахом, часто совершая поездки в другие города и возвращаясь оттуда с молодыми девушками в возрасте от тринадцати до семнадцати лет, которых заманивала в Чикаго обещаниями работы. Большая часть этих детей попадала в дом № 128 на Таможенной площади, где их запирали в комнате, отобрав у них одежду. После этого их «учили жизни», что выражалось в изнасилованиях и издевательствах, – как-то раз в доме мадам Гастингс трех девочек заперли на всю ночь в комнате с шестерыми неграми. Таким образом заполученные девушки либо заполняли вакансии в борделях самой Гастингс, либо шли на продажу другим мадам – за каждую давали, в зависимости от возраста и внешних данных, от пятидесяти до трехсот долларов. Полиция, считавшая вовлечение в занятие проституцией еще более грязным делом, чем уличное приставание, знала о деятельности мадам Гастингс, но конкретных улик против нее получить не удавалось вплоть до осени 1895 года, когда она привезла девять девушек из Кливленда в Чикаго. Четверым из них удалось сбежать, выбравшись из окна по связанным вместе простыням. Трое из беглянок достигли полицейского участка на Харрисон-стрит, а четвертая – пропала и больше не появлялась. Оставшихся же пятерых спас прибывший наряд полиции.

Мэри Гастингс и один из ее борделей

Против Мэри Гастингс было выдвинуто два обвинения, но ее выпустили под залог, который предоставил Том Гейнор. Она тут же бежала в Канаду, залоговая сумма была конфискована по суду. Когда она вернулась в Чикаго, Гейнор получил обратно свои деньги, а дело снова попало в суд. Так повторялось несколько раз. В общем, мадам Гастингс удалось оттянуть судебное разбирательство до лета 1897 года, когда свидетельниц было уже не найти, а потому дело пришлось прекратить. Мадам Гастингс же тем временем переписала всю свою собственность на Тома Гейнора, и, когда она попыталась получить деньги со своего борделя, тот ее просто вышвырнул. В конце концов он сунул ей двести долларов и отправил в Толедо. Насколько показывают архивы, в Чикаго она больше не появлялась.

Позже весь район красных фонарей в Чикаго назывался «Прибрежным», но изначально это название относилось только к одному конкретному ряду борделей, жилых бараков и кабаков на юге Стейт-стрит между Харрисон-стрит и Тейлор-стрит. Прибрежный район был частью Мили Сатаны – то есть Стейт-стрит от улицы Ван-Бурен до Двадцать второй улицы, куда входила также и Негритянская Дыра – южная часть Тейлор-стрит. Большую часть населения Негритянской Дыры составляли, разумеется, негры, но жили там и белые, и было несколько публичных домов, где держали белых женщин для развлечения черных мужчин. Детектив Вулдридж писал так: «Беззаконные салуны этого района представляли собой притоны самых отчаянных воров, грабителей и шулеров. Воровать там учат с детства. Доходит до того, что босоногие мальчишки запрыгивают на подножки трамваев и выхватывают у женщин кошельки».

На Миле Сатаны работали или устраивали сходки большинство самых опасных преступников Чикаго, но вряд ли кто-либо из них имел больше дурной славы, чем Китти Адаме, белая разбойница, терроризировавшая Стейт-стрит на протяжении более десятка лет. Впервые она появилась в Чикаго году примерно в 1880-м в качестве жены карманника Джорджа Шайна, но уже через несколько месяцев бросила его и устроилась работать проституткой в один из борделей для черных в Негритянской Дыре, где и познала, сколько власти дает лезвие, зажатое в руке. С тех пор она всегда носила на груди под одеждой бритву и всегда пускала ее в ход без колебаний. Как-то раз одному из своих чернокожих любовников она отрезала уши, а в другой раз, поссорившись с кучером мусоровозного фургона, она вырезала в боку одной из его лошадей шестидюймовую полосу. Где-то году в 1886-м Китти Адаме осела в одном из домов для уличных проституток Прибрежного района и начала карьеру грабителя. На протяжении нескольких лет она работала в паре с привлекательной красоткой по имени Дженни Кларк, которая снимала на улице мужчин и заманивала их в переулки, где на жертву набрасывалась Китти Адаме, охватывала шею руками и держала ему бритву у горла, пока Дженни шарила по карманам.

По подсчетам полиции Чикаго, Китти Адаме совершила с 1886-го по 1893 год не меньше ста ограблений, пока, наконец, не нашелся мужчина, решившийся на дачу показаний против нее в суде, и она не попала за решетку. Но не успели за ней захлопнуться ворота Джолье, как Дженни Кларк развила бурную деятельность по ее освобождению и подала губернатору Джону Алтгельду петицию о помиловании, мотивируя это тем, что Китти Адаме умирает от туберкулеза. Губернатор отдал приказ о дополнительном расследовании, а Китти, перед тем как предстать перед комиссией по помилованиям, расковыряла десны зубочисткой и так активно кашляла и плевалась кровью, что члены комиссии остались в полной уверенности, что она не проживет и недели, о чем они и сообщили губернатору. В результате разбойница была помилована. Китти сразу же вернулась в Прибрежный район и принялась за старое; время от времени ее арестовывали, но единственное обвинение, которое полиция смогла ей предъявить, – это в нарушении общественного порядка, и она каждый раз отделывалась небольшим штрафом. В августе 1896 года ее арестовали вместе с Дженни Кларк за то, что они отобрали у одного старика пять долларов. Китти Адаме отпустили под залог, а вот Дженни Кларк предстала-таки перед судом. Дело взял на рассмотрение судья Джеймс Гоггин, известный своими эксцентричными решениями; именно в тот раз он вынес свой знаменитый вердикт о том, что любой мужчина, который явился в Прибрежный район, заслужил, чтобы его ограбили, и грабителей наказывать не за что. Дженни Кларк освободили, и в отношении Китти Адаме приговор тоже был отменен. Избавить Чикаго от этой страшной женщины полиция смогла только через два года. В 1898 году ее упрятали в Джолье на неопределенный срок, и там она и умерла, как ни странно – на самом деле от туберкулеза.

Изо всех борделей Чикаго больше всего головной боли полиции доставляли «панельные дома», представлявшие собой скорее разбойничьи ловушки, чем публичные дома. Название свое такие заведения получили из-за отодвигающихся панелей в дверях и внутренних перегородках, через которые вор мог пробраться в комнату и украсть одежду мужчины, находящегося в это время на кровати с проституткой. В таких заведениях в комнатах никогда не бывало мебели, кроме кровати и стула или кресла, стоявших рядом с панелью. Ничего не подозревающий клиент клал свою одежду, естественно, на стул, где ее легко можно было достать из панели. Если же пришедший вместо этого бросал одежду на пол возле кровати, то ее подтягивали по полу палкой с крюком. Получить потом какие-то улики всегда было трудно, потому что жертва никогда не видела, кто ее обворовал, а доказать причастность к краже заманившей его проститутки представлялось проблематичным.

Внутреннее строение панельного дома

Детективы Нью-Йорка говорят, что эту методику разработал выдающийся нью-йоркский вор и владелец борделя, известный под именем Молл Ходжес, который управлял несколькими панельными домами в Филадельфии и Нью-Йорке. В Чикаго первое заведение такого сорта открыла на углу Кларк-стрит и Адамс-стрит в 1865 году Лиззи Клиффорд, одна из разбойниц Молла Ходжеса в Нью-Йорке. Дом Лиззи Клиффорд сгорел во время Великого пожара, и, кажется, подобного рода ловушек в Чикаго больше не было до середины 80-х годов, когда они стали появляться в больших количествах. К 1890 году их было уже не меньше двух сотен, большая часть из которых находилась на Таможенной площади, Кларк-стрит, Стейт-стрит и площади Плимут. В 1896 году по подсчетам полиции ежегодно в панельных домах воровали в общей сложности по 1 500 000 долларов. Иногда за одну ночь могли украсть десять тысяч в общей сложности, только в один участок на Харрисон-стрит заявлений о «панельном» воровстве поступало от пятидесяти до сотни каждые сутки на протяжении многих лет. В конце 1896 года полиция закрыла пятьдесят два панельных дома, и еще сорок пять – в 1898 году. В последующие годы были арестованы хозяева двадцати восьми подобных притонов, и были выдвинуты обвинения против нескольких домовладельцев, сдававших грабителям помещение. Записей о том, чтобы кто-то из домовладельцев попал в тюрьму, в полицейских анналах нет, но, переместив огонь на них, полиция весьма скоро покончила с панельными домами.

Своим успехом кампания по искоренению панельных домов обязана в первую очередь детективу Клифтону Вулдриджу, незаурядной личности, которую преступный мир наградил кличкой Муха. Вулдридж очень любил прихвастнуть – он гордо именовал себя «величайшим в мире сыщиком, неподкупным американским Шерлоком Холмсом» и в одной из своих книг написал, что «никогда не было полицейского храбрее, честнее или эффективнее». Тем не менее, он действительно был великим полицейским. Чикагской проституции он доставил больше проблем, чем кто-либо другой из должностных лиц. Он был украшением полиции в период с 1880-го по 1910 год, и совершил за это время 19 500 арестов, послал двести преступников на каторгу и три тысячи – в исправительную колонию, спас из борделей сотню девушек, находившихся там в рабстве, вернул украденного на сто тысяч долларов, закрыл сотню панельных домов, вскрыл сотню фальшивых служб знакомств, отверг пять сотен взяток суммами от пятисот до пяти тысяч долларов, сорок четыре раза испытывал покушения на свою жизнь и в половине случаев получал ранения. Роста Вулдридж был маленького, весил 155 фунтов, но в бою превращался в дикую кошку, как это на собственном печальном опыте познали много рослых громил. Он носил с собой два пистолета, но ни разу не убил человека, хотя и всадил много пуль в руки, ноги и прочие части тела угрожающих или убегающих преступников.

В начале 90-х годов XIX века детектив Вулдридж, с небольшой помощью всего остального полицейского управления, разгромил одну из самых необычных преступных группировок, когда-либо работавших в Чикаго, да и, наверное, где-либо еще, – банду чернокожих разбойниц, промышлявших в проститутских кварталах юга города, на счету которых накопилось несколько сотен грабежей, пока одну за одной их не отправили, наконец, в тюрьму. Они работали, как правило, парами, вооружившись револьверами, бритвами, медными кастетами, ножами и обрезками бейсбольных бит. Одним из их любимых приемов было полоснуть жертву, которая недостаточно поспешно поднимала руки вверх, бритвой по костяшкам пальцев. Среди этих дам были Эмма Форд, ее сестра Перл Смит, Флосси Мур, Хетти Вашингтон, Лора Джонсон, Мэри Уайт, более известная как Душительница, которая наворовала, по подсчетам полиции, более 50 тысяч долларов менее чем за три года, и Элла Шервуд, известная своим свирепым нравом наркоманка. Однажды в 1893 году Элла Шервуд заплатила одному владельцу салуна 375 долларов, чтобы тот укрыл ее, пока не уляжется шумиха. Когда он впоследствии отказался вернуть деньги, она перебила бейсбольной битой все окна, а напоследок, развернувшись в дверях, разрядила по зеркалам и бару два револьвера. На протяжении нескольких лет штабом этих женщин был дом № 202 на Таможенной площади, один из нескольких панельных домов Лиззи Дэйвенпорт, самой, наверное, удачливой разбойницы Чикаго. По сведениям полиции, за восемь или десять лет в заведениях, принадлежавших Лиззи, было награблено на сумму 500 тысяч долларов. Вполне обычными для ее дома на Таможенной площади были ночи, когда там совершалось по десять – пятнадцать ограблений. Для защиты своих разбойниц от полиции Лиззи Дэйвенпорт выстроила камеру из трехдюймовых дубовых досок с массивной дверью, где они прятались при угрозе облавы. Вулдридж же вынудил их покинуть убежище, просверлив в досках дыры и вдувая в камеру через эти дыры перец.

По словам Вулдриджа, подтверждаемым также и записями, самыми опасными из разбойниц были Флосси Мур и Эмма Форд, две опытные карманницы, а равно и налетчицы, и панельные воровки. Облик Эммы Форд был примечателен – чуть больше шести футов ростом, весом в двести фунтов, она была обладательницей длинных рук, которыми могла почесать коленку, не наклоняясь, огромная сила сочеталась в ней с кошачьим проворством. Вулдридж писал о ней: «Она никогда не подчинялась аресту, разве что под дулом револьвера. Не было в полиции людей столь сильных, чтобы удержать ее хотя бы вдвоем, поэтому тащили ее все скопом». Так же перемещали ее и охранники и надзиратели тюрем, где она отбывала короткие сроки. В тюрьме округа Кук она чуть не утопила охранника, опустив его голову в поилку; в колонии она как-то раз разбушевалась в прачечной и изуродовала раскаленным утюгом с полдюжины других заключенных; а в Денвере, где они с Перл Смит убили мужчину перед тем, как перебраться в Чикаго, она повалила охранника, прижав его голову к полу, и оборвала ему усы, кидая их ему же в лицо. Каждый раз, выйдя из тюрьмы, Эмма Форд возвращалась к прежнему ремеслу, и в 1903 году она все еще терроризировала Прибрежный район.

Флосси Мур была, по описанию Вулдриджа, «самой выдающейся разбойницей, когда-либо работавшей в Чикаго». И уж точно самой удачливой: она орудовала в Прибрежном и других районах красных фонарей с конца 1889 года по весну 1893-го и награбила за это время более 125 тысяч долларов. Как-то раз она заявила, что стыдно должно быть той разбойнице, которая не может в Чикаго заработать 20 тысяч долларов. За пазухой она всегда носила большую пачку банковских векселей, а еще одна такая же была у нее про запас в чулке. У нее на окладе был свой адвокат, которому она платила по сто двадцать пять долларов в месяц, на балах, которые давали негритянские проститутки и владельцы борделей, она появлялась в халатах стоимостью по пять сотен долларов, а своему любовнику, белому мужчине по имени Гарри Грей и по прозвищу Красавчик, она выплачивала содержание по двадцать пять долларов в день. Ее арестовывали и выпускали под залог по десять раз на дню, за год она представала перед судом по тридцать шесть раз, и общие суммы ее залогов составляли тридцать тысяч долларов. Штрафов она за все время заплатила тысяч на десять, и однажды, когда ее в очередной раз приговорили к выплате ста долларов, она ухмыльнулась судье и заявила: «А чего не двести? А то мне деньги девать некуда...» Несмотря на то, с какой частотой ее арестовывали, Флосси Мур удавалось избегать наказания вплоть до марта 1893 года, когда она угодила в Джолье на пять лет, украв у одного пожилого фермера сорок два доллара. По словам тюремной администрации, это была одна из самых непокорных заключенных, какие когда-либо сидели в Джолье: дважды она пыталась убить надзирательницу и шесть месяцев провела в одиночке. Отбыв срок, она вернулась в Чикаго, но вскоре уехала на восток, и в последний раз о ней слышали в 1900 году в Нью-Йорке.

В более поздние годы так называемые «кабинеты» – публичные дома высокого класса, с хорошей мебелью, красивыми девушками и высокими ценами, где посетителей, как правило, не грабили и не обворовывали, сконцентрировались в нескольких районах; однако же в первые тридцать лет после Великого пожара они были рассеяны по различным кварталам красных фонарей, часто чередуясь с самыми низкопробными кабаками. Самый лучший бордель Чикаго, знаменитый дом Керри Уотсон на Кларк-стрит, 441, находился в глубине Маленького Шайенна, между салуном и домом свиданий Чарли Канникена и «цирком» Китти Плант из клана Роджер, известного своими представлениями с демонстрацией зоофилии. Дом Молли Фитч находился на Вашингтон-стрит, на задворках Черной Дыры; а рядом, на Рэндольф-стрит, был бордель «славной старушки», по характеристике одной желтой газеты, Фрэнки Райт. Дом мадам Райт был известен под названием «Библиотека», потому что там была книжная полка, на которой стояло, кажется, шесть книг, которые никто никогда не открывал. В половине квартала от «Библиотеки» находился «Зеркальный дом» Роз Мэнсон, где все стены и потолки были покрыты зеркалами. Мадам Мэнсон была женой одного игрока с Кларк-стрит и любовницей знаменитого карманника Эдди Джексона.

Заведение Лиззи Аллен находилось на Конгресс-стрит, а дом Иды Моррисон – на Стейт-стрит, посреди панельных домов и кабаков. Неподалеку от них обоих находился Парк-Театр, где танцы в исполнении обнаженных женщин были самой невинной частью представления. Уильям Т. Стид утверждал, что «Парк разражался... представлениями, которым место скорее в Содоме и Гоморре, чем в Чикаго». На площади Плимут, в Пол-акра Ада, находился бордель Доры Клаффин, бок о бок с двумя панельными домами, одним из которых управляла мадам с говорящей фамилией Мошенник. Дом Мэгги Эдвардс находился на Таможенной площади, как и дома Дженни Гудрих, Дженни Костелло, Вайны Филдс – рядом с заведением ужасной Мэри Гастингс и Эммы Ритчи, более известной под именем Француженка Эм, чей бордель был, со своими пятьюдесятью работницами, самым крупным в Чикаго в 1870-х годах. У Француженки Эм работал также и самый знаменитый из музыкантов, которые когда-либо играли в борделях, – скрипач по имени Хромой Джимми, – пока его в начале 1880 года не переманила Керри Уотсон. Балбенефис Хромого Джимми, который проводился в театре и танцевальном зале «Аполлон», был кульминацией общественной активности всего года. В 1893 году прошел последний из этих балов, где в драке был убит полицейский.

В конце 70-х и начале 80-х годов XIX века деяния мадам и работниц элитных публичных домов освещали несколько еженедельных газет (хотя, скорее, это была все та же газета, выходившая под разными названиями). Автором этих хроник был известный светский персонаж по имени Шэнг Эндрюс. Его перу принадлежало также и с полдесятка беллетризованных жизнеописаний чикагских проституток, которые хорошо расходились среди них самих. Вот несколько отрывков из его статей[15]:

«Светская газета Чикаго», 4 августа 1877 года

«На Стейт-стрит, 376 полно молодых крепких сисек.

Куда же делась маленькая пьянчужка Мэй Уиллард?

Лулу Де Вер, малолетняя куртизанка, перешла от Гудриха в отель Костелло.

Француженка Мэри, Стейт-стрит, 678, хватит! Не ищи девушек в респектабельных домах, сама же знаешь, что в твоем кабаке не место для леди!»

«Уличная газета Чикаго», 8 сентября 1877 года

«Лулу Ли, маленькая уличная шлюшка, пытается обратиться в религию и очиститься, но мы что-то сомневаемся в успехе этого предприятия.

Лиззи Аллен оделась в осеннее пальто с лакированным покрытием, и теперь это красивейшая женщина в Чикаго.

Ева Хоукинс опять в запое».

«Уличная газета Чикаго», 22 сентября 1877 года

«На Уэллс-стрит, 70 теперь самое уютное местечко на севере города.

На севере Ласалль-стрит есть кабачок, именуемый винным залом, который содержит старая сводня и где каждый вечер можно найти кучу мальчиков, проституток, старых кошек, воров и бродяг.

Малышка Мэй Уиллард, когда-то бездельничавшая у Костелло, опять в запое».

«Светская газета Чикаго», 11 августа 1877 года

«Мисс Кит Томпсон с Кларк-стрит, 483, лучше бы прекратить обслуживать в своей комнате чужих клиентов и покупать для них травку.

Лора и Керри содержат дом на Франклин, 109.

Сатерлендки (Джет и Ида), содержащие дом на севере Кларк-стрит, не вернули взятые в долг у подруги 20 долларов.

На западе Вашингтон-стрит по дешевке дают Стеллу Фостер, самую дешевую проститутку Чикаго, – теперь ее знают даже дети».

«Жизнь Чикаго», 23 марта 1878 года

«Молли Фитч обучает Нетти этикету поведения в элитном заведении.

Маленькая француженка Керри – на Стейт-стрит, 310.

Бланш из заведения Аллен хорошо бы сначала помыть ноги, перед тем как высовывать их в окно.

В доме мисс Дженни Уильямс две новенькие. Говорят, они супер».

«Жизнь Чикаго», 27 апреля 1878 года

«Сдается элегантный, роскошный дом на Четвертой авеню, 84, первоклассный во всех отношениях, и идеально подходящий для первоклассной вечеринки.

Цирк на Уэллс-стрит, 70 собирает толпы народу, представления проходят в любое время дня и ночи».

«Светская жизнь», 3 августа 1878 года

«Большая Лотта, обманув Француженку Эм на 60 долларов с лишним, теперь объявилась у Лиз Аллен. Это увечная рахитичная тварь со вздутиями, и ей вообще не место где бы то ни было.

Друзья Грейси Хармон говорят, что она и вполовину не так плоха, как ее описывают. Девушка старается изо всех сил».

«Уличная газета Чикаго», 29 сентября 1877 года

«У этой леди со Стейт-стрит, 492 наконец-то появились новые чулки.

В отеле Гудрих объявились две новые ягодки-блондинки.

Лиззи Мозз протрезвела.

Куда делась Злая Молли?

В особняке Фитч две новые леди, обе брюнетки».

«Уличная газета Чикаго», 15 сентября 1877 года

«Ада Хантли теперь счастлива – у нее новая любовница, мисс Свежачок из Питтсбурга.

Мисс Джесси Куртис, звезда Стейт-стрит, 519, выглядит прекрасно и в последнее время неплоха. Как мы слышали, она бросила пить. Правильно, Джесси; не пей, и преуспеешь!

Маленькая красотка Джози Миллер отремонтировала и открыла вновь Уэллс-стрит, 70; ее благородные манеры наверняка обеспечат ей массу друзей».

«Уличная газета Чикаго», 13 октября 1877 года

«Мы рады сообщить, что старуха Фрэнки Уорнер покинула наш город.

На Стейт-стрит, 514 две новенькие – Лотти Мэйнард и Сэдди Мейсон.

Маленькая пьянчужка Мэй Уиллард, воровка книг и поглотительница пива, недавно попала в Вест-Сайде под фермера».

«Уличная газета Чикаго», 20 октября 1877 года

«Лотти Мэйнард следует быть поосмотрительнее с чужими любовниками, а то не избежать ей неприятностей.

Мэй Уиллард, хватит так усердно обхаживать отель Святого Марка, и так уже все мальчики там – твои; когда будешь регистрировать, забудь про «Нью-Йорк», ведь мы-то все знаем, что ты из Брайдуэлла[16].

Хозяйке дома 414 на Стейт-стрит надо бы кого-нибудь нанять, чтоб загонял ее стадо на ночь, после того как они объедят весь сад, домой.

Француженка Эм обустроила для своей подруги Молли Уэстон самую элегантную комнату в Чикаго. Мисс Эм – леди с замечательным вкусом, который так же безупречен, как и ее красота, поэтому мы не сомневаемся, что обстановка там самая уютная и самая роскошная во всей стране. Vive la Ritchie!

Знаменитая Евгения де Грут несколько дней назад объявилась в Чикаго и устроилась в особняке Кэролайн Уотсон. Она так же энергична, как и раньше, – все та же веселая ветреная девчонка.

Мисс Либби теперь работает на Стейт-стрит, 551.

Джесси Куртис все еще на Стейт-стрит, 519.

Мэри Маккарти увезли в сумасшедший дом.

Малышка Китти из заведения Стайлс заявляет, что она в большом запое. Осторожнее, Кит, а то огненная вода все из тебя вытянет».

Керри Уотсон – нареченная Кэролайн Виктория – была из вполне преуспевающей семьи среднего класса в Баффало, штат Нью-Йорк, где родилась в 1850 году. Легенда о том, как она начинала в Чикаго, достаточно сильно приукрашена. По этой легенде, глядя на то, как ее сестры и их подруги работают продавщицами и служанками за несколько долларов в неделю, она, критически оценив свои возможности, решила, что самое перспективное для нее поле деятельности – проституция. Итак, в 1866 году, шестнадцатилетней девственницей она приехала в Чикаго, переговорила с Лу Харпер и устроилась на работу в «Особняк», чтобы ознакомиться с бизнесом и подготовиться к карьере мадам. Этот период ученичества продлился два года, и научилась она за это время, надо признать, многому. Когда мадам Энни Стюарт в 1868 году после убийства констебля бежала из Чикаго, Керри Уотсон перехватила аренду ее борделя на Кларк-стрит, 441 и немедленно заменила там всю мебель и всех девушек. Позже, с помощью своего сожителя, Ала Смита, хозяина салуна и игорного дома на Кларк-стрит, 91, она сумела выкупить здание, в котором находился бордель. Мадам Стюарт впускала каждого, кто только стучался в дверь, но вот Керри Уотсон с самого начала нацелилась только на тех клиентов, что приезжали в экипажах, и только-только начала набирать постоянную клиентуру, как Великий пожар перечеркнул весь бизнес, который велся в ту пору в Чикаго. По версии самой Уотсон, ее дом сгорел в огне, но на самом деле он стоял почти на два квартала южнее выгоревшей территории и не пострадал вовсе.

Ал Смит исчез из жизни Керри Уотсон примерно в то же время, когда и случился пожар, и в 1872 году она завела нового любовника в лице Сига Коэна, у которого был большой игорный дом на Кларк-стрит, 194. Деловые отношения между Керри Уотсон и Коэном так и остаются загадкой; в статьях Шэнга Эндрюса он часто упоминается как «домовладелец», которому принадлежит дом № 441, но налоги платила Керри Уотсон, и в списке борделей Уильяма Стида ее имя находится в перечне владельцев недвижимости. Но, каковы бы ни были условия, о которых они договорились, условия эти удовлетворяли явно обоих – в 1878 году «Уличная газета Чикаго» отметила, что Коэн учил мадам Уотсон играть в казино и объявлял себя «счастливейшим евреем во всех семнадцати штатах».

В начале 1873 года Керри Уотсон вместе со своим сожителем капитально отремонтировали дом № 441, и, когда все было готово, этот бордель стал самым шикарным заведением такого рода изо всех, когда-либо существовавших в Америке, – трехэтажное здание из бурого песчаника с пятью гостиными, более чем двадцатью спальнями, бильярдной, и, если верить легенде, – с залом для боулинга в подвале. Мебель была обита лучшей дамасской тканью, полы покрывали пышные ковры, стены были увешаны дорогими картинами и гобеленами, весь день играл оркестр из трех музыкантов, вино в гостиные приносили в ведрах из чистого серебра, а подавали – по десять долларов за бутылку – в золотых кубках. Девушки – обычно их было двадцать – тридцать, лишь на время Всемирной ярмарки всегда нанимали еще столько же – встречали клиентов в прозрачных шелковых халатиках и свои старинные задачи выполняли на простынях из чистого льна. Заведением управляли с крайней осторожностью – в доме не было ни красных фонарей у входа, ни красных занавесок на окнах, и уж приставанием к прохожим там точно не занимались. Единственную рекламу этого заведения, по легенде, составлял попугай, выученный говорить: «Керри Уотсон. Заходите, господа!» Этот пернатый сутенер весь день проводил в клетке на крыльце.

Наверное, со временем в легенде о заведении Керри Уотсон и появились какие-то преувеличения, но факт остается фактом – на протяжении, как минимум, двадцати пяти лет бордель на Кларк-стрит, 441 славился по всему миру своими высокими ценами, обольстительностью девушек и роскошью, в которой зарабатывались греховные деньги. Да и сама по себе Керри Уотсон – богатая женщина, которой нравилось демонстрировать свое богатство, – была не менее известна своими шелками и бриллиантами, двумя белоснежными экипажами с ярко-желтыми колесами, четверкой угольно-черных лошадей, чернокожим кучером в алой ливрее, суммами пожертвований на благотворительность и тем, что налога на собственность платила больше, чем некоторые чикагские миллионеры. Уильям Стид писал: «Керри Уотсон – умная женщина, и говорят, что она весьма расточительно одаривает окрестные церкви – католическую церковь, которая находится прямо напротив ее борделя, и синагогу, за которую, по слухам, Керри вообще выплачивает все налоги. Может быть, это и не так на самом деле, но сам факт существования такого слуха свидетельствует о том, что Керри Уотсон может быть для каждого тем, чем он хочет ее видеть». В общем, не стоит удивляться, что «Светская жизнь» Шэнга Эндрюса с энтузиазмом восклицала: «Другой такой Керри Уотсон в мире нет!»

За то множество лет, что Керри Уотсон была бесспорной королевой борделей, основную конкуренцию ей составляли Лиззи Аллен, девушка из Милуоки, чье настоящее имя было Эллен Уильямс, и негритянка Вайна Филдс. Лиззи Аллен приехала в Чикаго в 1858 году, в возрасте восемнадцати лет, и год или два работала в «Королеве прерий» мамаши Херрик. Позже она перебралась в «Сенат», а году в 1865-м – вложила свои сбережения в маленькое, на три девушки, заведение на Уэллс-стрит. Этот дом сгорел во время Великого пожара, но Лиззи Аллен продолжала преуспевать и в 1872 году построила большой двухэтажный дом на Конгресс-стрит, которым управляла на протяжении почти что двадцати лет. Ее заведение никогда так не блистало, как дом Керри Уотсон, но мебель там была красивая, и работавшие там девушки – их было двадцать пять – тридцать, – тщательно отбирались по красоте и молодости. В 1880-м году больше половины проституток Лиззи не достигали и восемнадцати лет.

Никаких записей о сожителях Лиззи Аллен не встречается вплоть до 1878 года, когда она познакомилась с человеком по имени Кристофер Коламбус Крэбб, которого мэр Картер Харрисон-младший описывал как «волокиту внушительной внешности». Работал он на тот момент служащим в лавке Маршалла Филда за четырнадцать долларов в неделю. Позже он перешел в лавку Мендела. В 1887 году Крэбб занялся торговлей недвижимостью, с одной-единственной целью – управлять собственностью Лиззи Аллен, насчитывавшей к тому времени уже с дюжину домов и несколько поместий. Стал он также и финансовым советником Молли Фитч, от которой получил в наследство около 150 тысяч долларов после ее смерти, последовавшей через несколько лет. Около 1888 года Крэбб и Лиззи Аллен построили дом на двадцать четыре комнаты на Лэйк-Вью-авеню, но полиция не дала им открыть в этом доме бордель. В 1990-м году они воздвигли на Дирборн-стрит, 2131 внушительное двойное строение стоимостью 125 тысяч, которое под управлением сестер Эверли затмило по роскоши бордель Керри Уотсон и стало самым знаменитым публичным домом в мире. Лиззи Аллен называла это заведение «Зеркальным домом» и управляла разместившимся там борделем вплоть до начала 1896 года, когда она сдала его Эффи Хэнкинсу и ушла из бизнеса, отдав ему тридцать восемь лет. В марте того же года она перевела все свое имущество на Крэбба и написала завещание, по которому ему отходило все, что у нее было. Когда завещание это утверждалось на сессии суда, оказалось, что стоимость ее недвижимости превышала 300 тысяч долларов, а по подсчетам некоторых газет, вообще доходила до миллиона. 2 сентября 1896 года Лиззи Аллен умерла. Ее похоронили на кладбище Роузхилл, а на надгробном камне ее было написано «Вечный покой»[17].

Вайна Филдс содержала крупнейший бордель своего времени: в нем никогда не работало меньше сорока проституток, а в период Всемирной ярмарки их было по семьдесят – восемьдесят. Все ее работницы были чернокожими, но мужчин в ее заведение пускали только белых. Она стояла во главе своего дома терпимости на Таможенной площади на протяжении почти пятнадцати лет, начиная с середины 1880-х годов, и за все это время в полицию не поступило ни одной жалобы; полицейские ни разу не наведывались к ней, и, по ее словам, она не платила за покровительство ни цента. Девушки ее получали больший процент от заработанного, чем проститутки любой другой мадам Чикаго, и соблюдали строгую дисциплину. Стид писал: «Правила внутреннего распорядка заведения Филдс, распечатанные и висящие в каждой комнате, вынуждают к соблюдению приличий под угрозой таких наказаний, каких не встретишь и в правилах воскресных школ». Среди прочего, им запрещалось приставать к прохожим из окон, пить и появляться в непристойном виде в гостиных и коридорах. Дважды в неделю мадам Филдс проводила разбирательства, и девушек, уличенных в нарушении правил, приговаривали к штрафам, работам по дому, лишали права на гостиные, в крайнем случае – выгоняли. Одной из непокорных проституток, от которой Филдс в срочном порядке поспешила избавиться в 1889 году, была знаменитая разбойница Флосси Мур. Стид писал об этой образцовой мадам так:

«Как это ни странно, она заслуживала уважения всякого, кто ее знал. Одна старая опытная сотрудница полиции с напором утверждала, что «Вайна – хорошая женщина», и мне кажется, что это признают все, кто с ней знаком, и, наверное, она хороша настолько, насколько вообще может быть хороша женщина, занимающаяся столь грязным бизнесом. <...>

Дочь, ничего не подозревающую о делах матери, она воспитывает в добродетельной среде монастырской школы, и доходами она делится со своими несчастными сестрами, чьи мужья сидят без работы. Кроме того, всю зиму (1893/94 г.) она кормила голодных оборванных безработных. За день до того, как я явился к ней, ее бесплатным ужином насытился 201 человек».