ИНСТРУКЦИИ 1948,1954 ГОДОВ

Понимая необходимость придания видимости правового оформления порядка принудительного лечения и других мер медицинского характера в отношении психически больных, совершивших преступления, министры здравоохранения, внутренних дел СССР и Генеральный прокурор СССР только спустя три года, 25 марта 1948 года, утверждают соответствующую инструкцию. Составители ее сделали попытку юридического обоснования некоторых организационных и медицинских аспектов помещения и содержания душевнобольных в психиатрических учреждениях, убрав при этом ранее фигурировавший термин «тюремная психиатрическая больница».

В результате казуистической игры со словами великого и могучего русского языка родились следующие определения мер медицинского характера в отношении психически больных, совершивших преступление. Такие лица могли быть отправлены на принудительное лечение в специальные психиатрические заведения (или специальные отделения общих психиатрических учреждений) в соединении с изоляцией или на принудительное лечение в общие психиатрические и лечебные учреждения.

Такие меры могли применяться в отношении «лиц, совершивших преступление в состоянии хронического заболевания или временного расстройства душевной деятельности и признанных невменяемыми», «лиц, совершивших преступление в состоянии вменяемости, но до вынесения приговора заболевших хронической душевной болезнью», «лиц, заболевших психической болезнью во время отбывания наказания в месте лишения свободы».

Особо подчеркивалось, что принудительному лечению подлежали лица, представлявшие по своему психическому состоянию или по характеру совершенного преступления опасность для общества.

Принудительное лечение отныне назначалось только судебными органами на основании рассмотрения заключения экспертизы в соответствии с инструкцией о производстве судебно-психиатрической экспертизы в СССР от 17 февраля 1940 года, а также разрешения вопроса о том, действительно ли те или иные общественно опасные действия совершены невменяемым, и вопроса о степени опасности его для общества.

Срок принудительного лечения судебными органами не устанавливался. Основным критерием при решении вопроса о прекращении принудительного лечения или об изменении его формы являлось «выздоровление или изменение психического состояния больного, устраняющее опасность его для общества или изменяющее степень этой опасности».

При вынесении определения в связи с выздоровлением заболевших душевной болезнью после совершения преступления, принудительного лечения лиц суд одновременно решал вопрос «или о возобновлении судебного производства, если лицо заболело после передачи дела в суд, но до вынесения приговора или вступления его в законную силу, или о возобновлении исполнения приговора, если болезнь наступила во время его исполнения или после вступления его в законную силу (причем время принудительного лечения засчитывалось в срок наказания), или о направлении дела в прокуратуру, если оно было приостановлено до передачи в суд».

Этот перл «юридического» и «словесного» искусства не может не вызвать душевного смятения нормального человека от мысли о беспределе в отношении инакомыслящих в СССР. Большевистским блюстителям законности мало было запереть здорового человека в сумасшедший дом, но продержав его там энное количество лет и признав по своему усмотрению выздоровевшим (!!), затем отправить еще и на лесоповал. Такое выдерживали единицы.

Инструкцией определялись также «медицинские мероприятия в отношении лиц, совершивших преступления в состоянии невменяемости и потом заболевших временным расстройством душевной деятельности». Так, лица, заболевшие временным психическим расстройством в процессе производства по делу и направленные в психиатрическую больницу для лечения, содержались там на положении «испытуемых»; лица, заболевшие временным психическим расстройством после вынесения обвинительного приговора к лишению свободы, направлялись на лечение в психиатрическую больницу и содержались там на положении лиц, находящихся на принудительном лечении. И те и другие после выздоровления подлежали немедленному возврату в места заключения силами МВД.

В общем, складывалась довольно-таки трагикомическая ситуация. Если нормальные люди, попавшие не по своей воле в тюремную психиатрическую больницу, затем после мнимого «выздоровления» вновь возвращенные в лагерь, понимали подобную ситуацию, то каково было истинно душевнобольным, которые не могли взять в толк, за какие-такие прегрешения их направляют в ГУЛАГ: ведь политическое преступление они совершали в невменяемом состоянии?

Отдельные положения рассматриваемой нами инструкции свидетельствуют о чрезвычайно жестком отношении к гражданам, обвиненным в так называемых контрреволюционных и иных особо опасных преступлениях, совершенных ими якобы в состоянии душевного заболевания, а также силовых действий властей, опасных для душевного здоровья больных, влекших за собой долго текущее стрессовое состояние.

Настораживают дефиниции о «лицах, совершивших преступления в состоянии невменяемости, но до вынесения приговора заболевших хронической душевной болезнью», «лицах, заболевших психической болезнью во время отбывания наказания в месте лишения свободы», и «о принудительном лечении в специальных психиатрических учреждениях в соединении с изоляцией».

Почему люди, привлекавшиеся по делам контрреволюционных преступлений, совершившие их в состоянии вменяемости, будучи арестованными, до вынесения приговора или находясь уже в местах лишения свободы, становились психопатами?

Психиатр А. Варди находит этому такое объяснение. Контакт с душевнобольными вызывает подчас у здоровых людей психическое заболевание. Это называется индуцированным реактивным сумасшествием. Здоровые люди, изолированные в психиатрических больницах, подвергнуты реальной опасности заболеть индуцированным психозом. Если же здоровых людей держат в одиночных палатах, то такой режим вызывает реактивные психозы, чаще всего реактивный параноид.

Опасность душевного заболевания людей, водворенных в психиатрические больницы в порядке политических репрессий, особенно увеличивается вследствие принудительного насильственного «лечения» психотропным веществом. Насильственно инъектируемые (или даваемые в таблетках) галоперидол, мелипралин, барбитураты вызывают у здоровых людей стрессовые ситуации, психические заболевания.

У менее крепких людей длительное вынужденное расщепление сознания ведет подчас к психопатическим процессам и даже необратимым генетическим травмам, передающимся по наследству. Это заболевание возникает особенно часто под воздействием обычного в советских буднях постоянного страха арестов, допросов, побоев, пыток, лагерного произвола, голода, болезней, отравляющих и одурманивающих психофармакологических средств, радиоактивных веществ.

Вышеназванный документ — ни с чем не сравнимый пример иезуитского отношения к заключенным, которых в психиатрической больнице не только мучили душевно и физически, но еще и по довольно сомнительным критериям определения улучшения их, психического состояния могли вновь направлять в тюрьмы, в исправительные лагеря, в итоге разрушая их как личности. Такие заключенные обрекались системой на круги ада.

Инструкция от 25 мая 1948 года спустя шесть с небольшим лет (31 июля 1954 года) была заменена инструкцией о порядке применения принудительного лечения и других мер медицинского характера в отношении психически больных, совершивших преступление. На этот раз межведомственный документ был утвержден только министром здравоохранения СССР М. Ковригиной и лишь согласован с министрами юстиции и внутренних дел СССР и Прокуратурой СССР. Появление данного нормативного акта следует, видимо, связывать с некоторыми демократическими подвижками в стране после смерти Сталина и после разоблачения антинародной деятельности ряда ключевых фигур органов госбезопасности.

«Прогрессивная» новизна инструкции образца 1954 года заключалась в том, что принудительное лечение отныне не сопровождалось мерами по изоляции душевнобольных и что определение о назначении принудительного лечения выносилось в судебное заседание с участием прокурора и адвоката (на самом же деле ничего этого не было). Во всем остальном инструкция повторила свою предшественницу от 1948 года, а некоторые ее позиции были даже ужесточены.

Так, впервые дается расшифровка понятия «особо опасные преступления». К ним были отнесены контрреволюционные преступления, бандитизм, разбойное нападение: убийство, нанесение тяжких телесных повреждений и изнасилование. Таким образом, власти совершенно преднамеренно отнесли политические выступления против существующего государственного строя к ряду тяжких уголовных деяний, что можно рассматривать как ни с чем не сравнимое «достижение» советской карательной юриспруденции. Всем антисоветски настроенным гражданам грозило не только тяжкое по УК наказание наравне с убийцами и грабителями, но еще и моральное унижение быть приравненными к ним. Таким образом, санкционировалось совместное содержание политических диссидентов и наиболее опасных и возбужденных психически больных, что само по себе являлось пыткой и издевательством, исключающим столь необходимый при оказании медицинской помощи гуманизм.

В новой инструкции появляется примечание, суть которого сводится к тому, что в исключительных случаях на принудительное лечение в СПБ могут быть направлены и психически больные, совершившие и другие преступления, если они по своему психическому состоянию представляют особую общественную опасность. Это давало возможность карательным органам расширительного толкования деяний, опасных для общества, в том числе и антисоветской направленности.

Таким образом, к началу 50-х годов постепенно сформировался достаточно четкий механизм политических репрессий с применением психиатрии, основанный на Уголовном кодексе РСФСР и союзных республик и ведомственных нормативных актах, определявших порядок пресечения «контрреволюционной» деятельности, организацию судебно-психиатрической экспертизы, «применение принудительного лечения в отношении психически больных, совершивших особо опасные преступления», содержание их в специальных тюремных психиатрических больницах МВД СССР (в 1951 году была организована еще одна ТПБ МВД СССР — в Ленинграде).

Пресечение так называемой контрреволюционной деятельности являлось прерогативой органов безопасности. Если следствие приходило к выводу о необходимости помещения арестованного в ТПБ МВД СССР, назначалась судебно-психиатрическая экспертиза подследственного. Ей отводилась решающая роль в определении судьбы подследственного или, по терминологии судебных экспертов-психиатров, «испытуемого».

Признание испытуемого невменяемым давало «законные» основания органам безопасности, судам, МВД СССР изолировать его от общества, то есть применить меры социальной защиты медицинского характера. Акт СПЭ о невменяемости государственного или иной категории преступника сомнению не подвергался и обжалованию не подлежал.