ГЛАВА 12. ЮГО-ЗАПАДНЫЙ ФРОНТ

...но от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней.
(Песня)

Растерзанная и обессиленная войной, казавшаяся отброшенной чуть не в средневековье, страна вступила в очередную военную осень. Ветер срывал с деревьев пурпур последней листвы. С заходом солнца огромные пространства России погружались во мрак. Продираясь через эту темноту, спешил поезд, уносивший чрезвычайного наркома на Юг, где красные части с трудом сдерживали давление набиравших силы деникинцев.

Он опять должен был исправлять чужие ошибки. В штаб Южного фронта, находившийся в селе Сергеевское юго-восточнее Дивен, Сталин прибыл 3 октября. Троцкий не случайно «сбежал» с Южного фронта. Яркую характеристику состояния штаба и фронта этого периода дал Серго Орджоникидзе, назначенный по настоянию Сталина членом Реввоенсовета 14-й армии.

В письме Ленину от 15 октября Орджоникидзе пишет: «Решил поделиться с Вами теми в высшей степени неважными впечатлениями, которые вынес из наблюдений за эти два дня в штабе здешних армий. Что-то невероятное, что-то граничащее с предательством. Какое-то легкомысленное отношение к делу, абсолютное непонимание серьезности момента. В штабах никакого намека на порядок, штаб фронта — это балаган. Сталин приступает к наведению порядка».

Но в это время Сталин не просто «навел порядок». По существу, он выиграл Гражданскую войну... Еще до его приезда в войска главком Каменев, в соответствии с планом Троцкого, дал приказ командующему Юго-Восточным фронтом Шорину нанести удар в направлении Царицын — Новороссийск с целью выйти в тыл деникинской армии. Этот рожденный в Москве стратегический замысел, выглядевший солидно на карте, совершенно не учитывал политической ситуации.

Выполняя этот план главкома и Троцкого, нанося удар от Волги к Новороссийску, войска красных должны были идти через донскую степь, населенную враждебным Советской власти казачеством. В Москве не понимали, что озлобленные против власти свердлово-троцкистским расказачиванием, защищая свою территорию, местное население встретит большевицкие части яростным сопротивлением. Уже одно это обрекало кампанию на провал.

Впрочем, у Троцкого было свое видение решения проблемы. 6 октября этого года командарм конного корпуса Ф.К. Миронов и его сослуживцы были приговорены чрезвычайным трибуналом в Балашове к смертной казни. После захвата Ростова деникинцами Троцкий решил использовать популярного в донской среде военачальника как козырную карту и «простить» приговоренных.

В телеграмме от 10 октября Смилге Троцкий сообщал: «1) Я ставлю в Политбюро ЦК на обсуждение вопрос об изменении политики к донскому казачеству. Мы отдаем Дону, Кубани полную «автономию», наши войска очищают Дон. Казаки порывают с Деникиным. ...Посредниками могли бы выступить Миронов и его товарищи, коим надлежало бы отправиться в глубь Дона».

Миронова Троцкий потребовал «не отпускать, а отправить под мягким, но бдительным контролем в Москву. Здесь вопрос о его судьбе может быть разрешен в связи с поднятым выше вопросом».

Конечно, Сталин не мог знать об этом построенном на песке предположении, очередном авантюрном замысле Лейбы Бронштейна.

Прибыв в село Сергиевское, где размещался штаб Южного фронта, и уже 3 октября ознакомившись с приказом главкома, Сталин категорически отверг план, предложенный Реввоенсоветом Республики. Он выдвинул свой вариант. Его замысел предусматривал: нанести главный удар не через казацкие территории от Волги к Новороссийску, а со стороны Воронежа на Харьков, Донбасс, Ростов, где большевики могли рассчитывать на поддержку пролетарского населения промышленных районов.

5 октября Сталин изложил суть своего плана в письме в Москву. «Товарищ Ленин! — пишет он. — Месяца два назад главком принципиально не возражал против удара с запада на восток через Донецкий бассейн как основного (курсивы мои. — К. Р.). Если он все же не пошел на такой удар, то потому, что ссылался на «наследство», полученное в результате отступления южных войск летом, то есть на стихийно создавшуюся группировку войск в районе нынешнего Юго-Восточного фронта, перестройка которой (группировки) повела бы к большой трате времени, к выгоде Деникина.

Только поэтому я не возражал против официально принятого направления удара. Но теперь обстановка и связанная с ней группировка сил изменились в основе. 8-я армия (основанная на бывшем Южном фронте) передвинулась в район Южфронта и смотрит прямо на Донецкий бассейн; конкорпус Буденного (другая основная сила) передвинулся в район Южфронта; прибавилась новая сила — латдивизия, которая через месяц, обновившись, вновь представит грозную для Деникина силу.

Вы видите, что старой группировки («наследство») не стало. Что же заставляет главкома (Ставку) отстаивать старый план? Очевидно, одно лишь упорство, если угодно — фракционность, самая тупая и самая опасная для Республики фракционность, культивируемая в главкоме «стратегическим» петушком Гусевым.

На днях главком дал Шорину директиву о наступлении с района Царицына на Новороссийск через донецкие степи по линии, по которой, может быть, и удобно летать нашим авиаторам, но уж невозможно будет бродить нашей пехоте и артиллерии.

Нечего и доказывать, что этот сумасбродный (предлагаемый) поход в среде, враждебной нам, в условиях абсолютного бездорожья — грозит нам полным крахом. Нетрудно понять, что этот поход на казачьи станицы, как показала недавняя практика, может лишь сплотить казаков против нас вокруг Деникина для защиты станиц, может лишь выставить Деникина спасителем Дона, может лишь создать армию казаков для Деникина, то есть лишь усилить Деникина.

Именно поэтому необходимо теперь же, не теряя времени, изменить уже отмененный практикой старый план, заменив его планом основного удара из района Воронежа через Харьков — Донецкий бассейн на Ростов.

Во-первых, здесь мы будем иметь среду не враждебную, наоборот — симпатизирующую нам, что облегчит наше продвижение.

Во-вторых, мы получаем важнейшую железнодорожную сеть (донецкую) и основную артерию, питающую армию Деникина, — линию Воронеж — Ростов (без этой линии казачье войско лишается на зиму снабжения, ибо река Дон, по которой снабжается донская армия, замерзнет, а Восточно-Донецкая дорога Лихая — Царицын будет отрезана).

В-третьих, с этим продвижением мы рассекаем армию Деникина на две части, из коих Добровольческую оставляем на съедение Махно, а казачьи армии ставим под угрозу захода им в тыл.

В-четвертых, мы получаем возможность поссорить казаков с Деникиным, который (Деникин) в случае нашего успешного продвижения постарается передвинуть казачьи части на запад, на что большинство казаков не пойдет, если, конечно, к тому времени поставим перед казаками вопрос о мире, о переговорах насчет мира и пр.

В-пятых, мы получаем уголь, а Деникин останется без угля.

С принятием этого плана нельзя медлить, так как главкомовский план переброски и распределения полков грозит превратить наши последние успехи на Южном фронте в ничто. Я уже не говорю о том, что последнее решение ЦК и правительства — «Все для Южного фронта» — игнорируется Ставкой и фактически уже отменено ею.

Короче: старый, уже отмененный жизнью план ни в коем случае не следует гальванизировать, — это опасно для Республики, это наверняка облегчит положение Деникина. Его надо заменить другим планом. Обстоятельства и условия не только назрели для этого, но и повелительно диктуют такую замену. Тогда и распределение полков пойдет по-новому

Без этого моя работа на Южном фронте становится бессмысленной, преступной, ненужной, что дает мне право или, вернее, обязывает меня уйти куда угодно, хоть к черту, только не оставаться на Южном фронте. Ваш Сталин».

Необходимость привести этот документ полностью обусловливается тем, что это, пожалуй, самый важный документ Гражданской войны. Именно принятие плана Сталина стало вехой, переломным пунктом в ходе борьбы Советской власти за право своего существования. Сталин не только предложил, но и отстоял план, определивший исход гражданского противостояния. Уже лишь одно это решение делает его выдающимся стратегом Гражданской войны.

Он был убежден в преимуществах такого решения, и сама горячность автора, собирающегося при непринятии его плана «уйти куда угодно, хоть к черту», свидетельствует о той особой остроте и значимости, которую он придавал своему замыслу.

Он все взвесил. Все учел Он предложил главкому С.С. Каменеву назначить командующим фронтом бывшего подполковника царской армии Александра Егорова, которого знал еще по Царицынской обороне. Каменев возразил: «По личным свойствам вряд ли справится с такой задачей», но Сталин настоял на этом назначении.

Поэтому, когда 8 октября новый командующий заступил на должность, Сталину не составляло труда привлечь его на свою сторону в вопросе выбора направления главного удара. В тот же день запрос об изменении первоначального направления наступления против Деникина был сделан в Москву.

В штаб Южфронта ответ пришел в 3 часа ночи 9 октября. Директива Каменева дала право на реализацию нового плана.

Теперь замысел Сталина по началу наступления вдоль Курской железной дороги в направлении на Донбасс вступил в стадию реализации. К утру, в 5 часов 25 минут, командующий фронтом подписал директиву № 10726 оп, в которой ставил конкретные задачи соединениям. Директива была утверждена «членом РВС Южного фронта Сталиным, командюж Егоровым, членом РВС Лашевичем и наштаюж Пиневским».

Итак, через две недели после прибытия Сталина Южфронт вновь открыл свои действия. Однако начало наступления не было усеяно розами. Наоборот, первоначально события разворачивались для красных неблагоприятно.

Утром 11 октября, когда Южный фронт двинулся в решающий поход Гражданской войны, его штаб передвинулся в Серпухов, а ударная группа фронта сразу вступила в соприкосновение с противником. Сражение было тяжелым, красные дрогнули и отошли, и 13 октября корниловская дивизия захватила Орел. Но это был последний серьезный успех деникиннев, на следующий день под Орлом в наступление вновь перешла Красная Армия. По левому флангу кутеповского 1-го корпуса ударила латышская стрелковая дивизия, встык Добровольческой и Донской армий вошла кавалерия Буденного.

После трудных боев город был взят 19 октября, а 24-го конный корпус Буденного с ходу ворвался в Воронеж, выйдя в тыл добровольцам На Южном фронте наступил перелом, и с этого момента произошел перелом во всей Гражданской войне. Под напором Красной Армии фронт белых рухнул и стал стремительно откатываться; ряды их таяли от боев и дезертирства; белые опомнились только за Доном

Последний начальник штаба Белой армии генерал-лейтенант Махров писал в воспоминаниях: «Донская армия была в последней стадии разложения. Боевые приказы начальников уже не исполнялись. Кубанцы игнорировали директивы Ставки и были небоеспособны. Только Добровольческий корпус еще сохранял некоторую боевую силу».

Одно время казалось, что главная масса Донской армии превратилась в зеленых. «Отступление окончательно превратилось в хаотическое бегство. Огромные массы казаков и гражданских беженцев запрудили тылы и пути отхода Добровольческого корпуса».

Итак, исход Гражданской войны решился на Южном фронте. Позже Ленин сказал Буденному: «Не окажись ваш корпус под Воронежем, Деникин мог бы бросить на чашу весов конницу Шкуро и Мамонтова, и Республика была бы в особо тяжелой опасности. Ведь мы потеряли Орел. Белые подходили к Туле».

Ленин, безусловно, прав, отмечая заслугу выдающегося героя Гражданской войны Семена Буденного. Но в первую очередь он должен был отнести эти слова к Иосифу Сталину: не окажись Сталин в Реввоенсовете Южного фронта, Советская власть могла бы не устоять.

Впрочем, уже само то, что у красных появилась своя кавалерия, сумевшая «оказаться» в нужное время в нужном месте, тоже было заслугой Сталина. Как отмечалось ранее, Троцкий был противником 1-й кавалерийской дивизии Буденного, и своим возникновением в составе 19-й армии на Царицынском фронте она в значительной степени обязана Сталину. Он и позже лелеял эту дивизию, превратившуюся в конный корпус, а затем в Конармию Буденного.

Еще в начале октября, став членом РВС фронта, в письме Буденному он спрашивал, что необходимо для повышения боеспособности войска. В ответе комкор, подробно охарактеризовав проблемы своего соединения, предложил реорганизовать кавалерию в Конную армию.

Сталин по достоинству оценил эту идею и уже 11 ноября утвердил решение об организации Конной армии, а 16 ноября выехал в Москву, где на заседании РВС Республики отстоял свое решение. Возвратившись в штаб фронта, 19 ноября 1919 года он подписал приказ о переименовании Конного корпуса в Конную армию. Он был стратегом и мыслил категориями, современными времени. В грядущих боях он рассчитывал на мощную кавалерию и решил ближе познакомиться с боевым соединением. В Воронеж Сталин с Егоровым приехали 29 ноября.

Сохранились свидетельства этой поездки. Командование фронта встретили Ворошилов, Щаденко и Пархоменко. Дальше ехали вместе. Поезд подолгу стоял у разрушенных во время боев мостов, восстанавливаемых участков путей, в Касторную прибыли лишь ранним утром 5 декабря. К вечеру поезд пришел в Новый Оскол. Здесь высокое начальство ожидали сани с тройкой лошадей и полуэскадрон кавалеристов. В Велико-Михайловском оказались уже поздно ночью.

Утром на совместном заседании Реввоенсовета Южного фронта и командиров-кавалеристов был зачитан приказ о переименовании 1-го конного корпуса в Конную армию РСФСР. Обсуждение задач нового соединения подытожил Сталин. Буденному вручили Почетное революционное оружие — шашку с наложенным на ее эфес орденом Красного Знамени; начальнику штаба — именные золотые часы.

На следующий день поехали в район боевых действий. День был морозный и ясный. Сталин, Егоров и кинооператор Тиссэ ехали в санях, а Буденный, Ворошилов и Щаденко — верхом. Неожиданно почти рядом стали рваться снаряды. Невдалеке затрещали пулеметные очереди. Начиналось сражение. Кавалеристы Мамонтова сходились во встречной атаке с конницей Буденного. Поднявшись на холм, Сталин внимательно рассматривал картину разворачивающегося боя. Орудия смолкли, и слышался лишь топот множества коней. Заметив, что на левом фланге противник обходит его кавалеристов и возникает угроза для командования, Буденный попросил Сталина и Егорова уехать. «Нет!» — коротко и резко ответил Сталин. Тогда командарм Конной во главе резервного дивизиона сам пошел в атаку. Противник был отброшен.

Буденный вспоминал: «После боя наступила гнетущая тишина, нарушаемая стонами раненых да голосами санитаров, хлопотливо подбиравших их. Сталин, Ворошилов, Егоров, Щаденко и я медленно проезжали по почерневшим холмам, устланным трупами людей и лошадей. Все молчали, скорбно оглядывали следы жестокой кавалерийской сечи. Тяжело было смотреть на обезображенные шашечными ударами тела людей. Сталин не выдержал и, обращаясь ко мне, сказал: «Семен Михайлович, это же чудовищно. Нельзя ли избегать таких страшных жертв? Хотя при чем здесь мы?» — И он снова погрузился в раздумье...»

Расчет Сталина в выборе направления наступления оказался верным. В войне наступил перелом. 17 ноября части Южфронта вошли в Курск, 12-го числа был очищен от деникинских войск Харьков, а 16 декабря красные освободили Киев.

Правительство оценило его заслуги. В постановлении ВЦИК от 27 ноября указывалось: «В минуту смертельной опасности, будучи сам в районе боевой линии, под боевым огнем личным примером воодушевлял ряды борющихся за Советскую Республику. В ознаменование всех заслуг по обороне Петрограда, а также самоотверженной его дальнейшей работы на Южном фронте...» И.В. Сталин был награжден орденом Красного Знамени.

Постигнув своим аналитическим умом тонкости военного искусства, он уже ощущал себя уверенно в военной среде и, чувствуя за плечами «крылья победы», находил новые приемы для борьбы с противником. Он говорит уже военным языком и мыслит категориями тактика. В одном из приказов этого периода он требует применять «при выполнении поставленных задач не продвижение линиями, а нанесение сосредоточенными силами флатовых ударов главным силам противника, действующим на важнейших направлениях» (директива от 9 октября 1919 г.).

В другой директиве он предлагает иную тактику: «Подтверждаю всем командирам... не разбрасывать своих сил, а бить на избранном направлении сосредоточенно, кулаком, на узком фронте стремительно и решительно» (директива от 20 октября 1919 г.).

В его манере руководства войсками уже есть свой творческий почерк. В одной из директив он поясняет, что залогом победы для командования являются «реалистическая постановка боевых задач, тщательная подготовка операции, умелое накопление резервов и организация совместных действий частей, смелый маневр и решительность при наступлении».

Зима 1920 года стала продолжением цепи триумфальных побед Красной Армии. С 3 по 10 января Юго-Восточный и Южный фронты освободили Царицын, Ростов-на-Дону, Новочеркасск и Таганрог. После взятия Ростова 10 января Южный фронт был переименован в Юго-Западный, а через три дня Сталин подготовил директиву о преследовании белых армий, отступавших к портам Черноморского побережья. Затем он выехал в район боевых действий 14-й армии, где пробыл с 11 по 14 января.

Теперь, когда военные перспективы на этом участке фронта приобрели четко обозначившуюся направленность, в дополнение к имевшимся у него обязанностям Сталин получил новые. Решением Совнаркома от 20 января он был включен в Совет Украинской трудовой армии. Его избрали Председателем Совета, и, не прекращая заниматься подготовкой операций Юго-Западного фронта, он начал восстановление угольной промышленности Донбасса. Части фронта состояли в значительной степени из рабочих-шахтеров, красноармейцы занялись добычей угля.

Та стратегическая политика, с которой он начал деятельность на Южном фронте, принесла свои плоды. В феврале Украина была освобождена от деникинских войск.

Задачи хозяйственного строительства начали занимать все большее внимание в умах руководителей страны. В 1920 году высший Совет обороны был реорганизован в Совет труда и обороны (СТО). Сталин сохранил свой пост в этом высшем чрезвычайном органе страны. Но четкое функционирование исполнительской машины управления не могло быть осуществлено без организации системы контроля.

23 января Политбюро приняло решение о развитии органа государственного контроля — Рабоче-крестьянской инспекции (Рабкрин, РКИ). Уже на следующий день Сталин написал развернутую инструкцию по ее деятельности. 28-го числа ее содержание было рассмотрено на новом заседании Политбюро, а через два дня — на Пленуме ЦК. 7 февраля этот вопрос обсудил ВЦИК, принявший постановление о реорганизации Народного комиссариата госконтроля в Народный комиссариат Рабоче-крестьянской инспекции.

Сталин остался наркомом этого комиссариата. Правда, из-за длительных отлучек из Москвы он не имел возможности заниматься этой работой вплотную непрерывно. Поэтому 23 февраля он обязал своего заместителя Аванесова: каждую неделю информировать его в сообщениях — отчетах о делах Наркомата и ходе его реорганизации. Его рабочий день по-прежнему заполнен до предела.

Не прекращалась его деятельность и по управлению работой Наркомата национальностей. Он выступал 22 ноября 1919 года на открытии II Всероссийского съезда коммунистических организаций народов Востока. 7 февраля 1920 года сессия ВЦИК ввела его в состав комиссии по разработке вопроса федеративного устройства РСФСР.

Когда в феврале началось освобождение от деникинских войск Украины, Харьков, где в этот период находился Сталин, стал ее столицей. Здесь с 17 по 23 марта он руководил работой IV Всеукраинской конференции КП(б)У. Он выступил с докладом и заключительным словом об экономической политике. Конференция выдвинула его делегатом на IX съезд РКП(б).

Уже в день завершения конференции «Правда» опубликовала статью Сталина «Ленин как организатор и вождь РКП», посвященную 50-летию основателя партии. В этот же день он выехал в Москву на IX съезд РКП(б). Этот съезд, прошедший с 29 марта по 5 апреля, рассмотрел многочисленные вопросы, касавшиеся восстановления разрушенной войной страны. В числе его решений было принятие хозяйственного плана, создание трудовых армий, развитие кооперации. Сталина вновь избрали членом Политбюро и Оргбюро ЦК РКП(б).

Тянувшаяся с августа 1914 года война обескровила не только человеческие, но и экономические ресурсы. Страна жаждала долгожданного мира, и среди первостепенных задач, требующих немедленного разрешения, стоял вопрос о топливе. С докладом о положении в угольной промышленности Донбасса в середине апреля Сталин выступил на заседании Совета труда и обороны.

План Сталина по проведению основной кампании в Гражданской войне против белых завершился успешной реализацией. Деникинцы были разгромлены, их войска, разбитые в боях и разложившиеся от дезертирства, откатывались в Крым. 4 апреля Деникин ушел в отставку. Однако Гражданская война продолжалась.

Следующей надеждой внутренних и внешних врагов Советской власти стал барон Врангель. В его штабе были представлены спецы Англии, Франции, США и Японии. Отступившие и дезорганизованные силы Деникина вливались в армию очередного лидера Белого движения.

Значительной передышки Советская власть не получила. Но новый удар последовал не с юга. 25 апреля 1920 года наступление на Украину начала 65-тысячная Польская армия. Она шла совместно с войсками Петлюры. Этим антисоветским силам противостояли 12-я и 14-я советские армии, насчитывающие всего 20 тысяч штыков и сабель. Одновременно 79 тысяч польских легионеров начали наступление на Белоруссию.

Заносчивая польская шляхта имела основания для уверенности в успехе вторжения. К весне 1920 года Польша имела 200-тысячную, хорошо вооруженную странами Запада армию. Только Франция предоставила в ее распоряжение 1494 орудия, 350 самолетов, 2500 пулеметов, 327 тысяч винтовок. Боевой подготовкой легионеров занимались французские инструкторы. Даже план наступления на Россию разрабатывался под руководством французского маршала Фоша и при непосредственном участии главы французской миссии в Варшаве генерала Анри.

В этот период вся Красная Армия состояла из 500 тысяч человек, разбросанных на фронтах от Амура до Финского залива. 26 апреля польско-петлюровские националисты заняли Коростень и Житомир, 27-го числа оккупировали Казатин, а 6 мая захватили Киев.

Для Сталина это наступление не стало неожиданностью. Еще 26 февраля командование Юго-Западного фронта — Сталин и Егоров — представило доклад, в котором отмечалось: «С поляками, безусловно, придется драться... Полагаем, что при будущих действиях против поляков нельзя ограничиться главным ударом на участке Западного фронта, а необходимо его поддержать со стороны Юго-Западного фронта в направлении Ровно — Брест».

Поэтому еще в марте Реввоенсовет Республики принял решение о переброске Конной армии Буденного на Западный фронт. Вначале эта переброска планировалась по железной дороге. По мнению Буденного и Ворошилова, передислокация огромной многотысячной кавалерийской армии могла занять несколько месяцев, затруднив боевую подготовку бойцов. Руководители конармейцев предложили совершить рейд походным порядком.

Однако главком Каменев, начштаба Лебедев и начальник оперативного управления Шапошников воспротивились этому предложению. Приехавшие для решения этого вопроса в Москву Буденный и Ворошилов попросили приема у Троцкого. Троцкий их не принял. Он небрежно велел передать через секретаря, что «занят делами IX съезда партии».

Тогда командиры Конной армии обратились к Сталину. Выслушав жалобу, он пригласил их на съезд, где организовал встречу с Лениным. Они обосновывали свою настойчивость, в частности, тем, что во время рейда молодые конники получат практику верховой езды, а командиры упрочат навыки взаимодействия в составе соединений.

Ленин оценил эти рациональные соображения и попросил Сталина передать главкому, что «он согласен с мнением командования Конной армии». С правого берега Кубани кавалерийские дивизии двинулись на Украину 11 апреля. Совершив беспрецедентный в современной истории тысячекилометровый рейд, к 25 мая армия сосредоточилась в районе Умани. Уже 27-го числа конники Буденного пошли в бой...

Это произойдет позже, а через два дня после начала наступления белополяков, 28 апреля, Политбюро рассмотрело план операции по отражению польско-петлюровского вторжения. Было принято решение: перебросить «все возможное» с кавказского направления и отправить на польский фронт. На этом заседании со Сталина были сняты обязанности члена РВС Юго-Западного фронта и поручен ему общий контроль за действиями Кавказского и Юго-Западного фронтов.

В практических условиях исполнение решения Политбюро об усилении войск на польском направлении было затруднено острой нехваткой вооружения и обмундирования, а развал транспорта тормозил переброску армейских частей. «Выход» из этого положения Совет труда и обороны (СТО) нашел в том, что в дополнение к прежним обязанностям 10 мая Сталина назначили председателем комиссии по снабжению армии патронами, винтовками, пулеметами и налаживанию работы патронных и оружейных заводов.

Одновременно он был назначен председателем комиссии по снабжению Западного фронта одеждой. Его снова обязали принимать неотложные меры. Впрочем, он быстро разобрался в ситуации. Перечень мер для незамедлительного решения он представил в двух докладах на заседании СТО.

Но и в этот раз ему не дали довести дело до логического конца. И, как это уже случалось неоднократно, организационные, политические и хозяйственные вопросы он снова вынужден сменить на военные. Похоже, стало уже утвердившейся традицией, что всякий раз, когда на фронте складывалось критическое положение, на катастрофический участок направлялся Сталин...

Так произошло и в этот момент. 18 мая решением Центрального комитета его утвердили членом РВС Юго-Западного фронта. Это было четвертое назначение за прошедший месяц; одновременно его ввели в состав РВС Республики.

Сталин покинул Москву 26 мая. На следующий день он был в Харькове. Здесь размещался штаб фронта. Разобравшись в ситуации, он выехал в Кременчуг — ближе к наступавшим войскам.

Юго-Западный фронт представлял собой странный симбиоз. Его южное, левое крыло противостояло войскам пока еще сидевшего в Крыму Врангеля, а правое держало линию Советско-польского фронта, протянувшегося через всю Украину. В перспективе такое построение обороны обещало бои на два фронта; причем самостоятельными противниками, что, конечно, являлось грубым просчетом Реввоенсовета Республики.

Прибыв на крымский участок, уже 29 мая Сталин сообщил Ленину о мерах, принятых им для отпора войскам белых, угрожавшим со стороны Крыма. 31 мая он подписал директиву об обороне Одессы. Еще до его приезда на южный участок, на другом крыле Юго-Западного фронта, в районе Умани сосредоточилась Конная армия Буденного. Совершив с 11 апреля по 25 мая невиданный тысячеверстный марш с правого берега Кубани на Украину, уже через день конармейцы вступили в бой с поляками. Днем раньше начала наступление 14-я армия фастовской группы красных.

Однако начавшееся наступление не принесло успеха. Анализируя состояние дел на Советско-польском фронте, 31 мая Сталин отмечает в письме Ленину: «Теперь, когда я познакомился с положением фронта, могу поделиться с Вами впечатлениями. Основная болезнь Юго-Западного фронта — все три армии воюют без резервов... Конная армия, оставшаяся без серьезной поддержки со стороны пехоты, ослабнет, само наступление распылится на ряд мелких стычек...»

Он объективно оценил ситуацию и поставил вопрос об усилении фронта, но Ленин не мог ему помочь. Направив 2 июня телеграмму в Кременчуг с пометкой «Вручить только лично Сталину для личного расшифровывания», Ленин признается: «На Западном фронте положение оказалось хуже, чем думали Тухачевский и главком, поэтому надо просимые дивизии отдать туда, а с Кавказского фронта взять больше нельзя, ибо там восстания и положение архитревожное...»

Сообщив об опасном положении на Западном фронте, в конце шифровки Ленин отметил: «Вы, конечно, помните, что наступление на Крым приостановлено впредь до нового решения Политбюро».

Суть проблемы, о которой идет речь в шифровке Ленина, состояла в том, что войска Юго-Западного фронта, противостоявшие левым крылом сидевшему в Крыму Врангелю, своим правым крылом, на польском участке, соприкасались с Западным фронтом красных. В командование его войсками еще 29 апреля в Смоленске заступил Тухачевский. Предложенный Тухачевским план разгрома поляков утвердили в Москве накануне, 28-го числа.

Осуществляя свой план, новый командующий 14 мая начал наступление на Свенцяны, Молодечно и Борисов, заняв эти города. Видимо, за этот успех 28-летнего бывшего подпоручика, — во время службы в царской армии не командовавшего даже ротой и, уж конечно, не кончавшего «академии», — в разгар операции, 22 мая, наряду с С.С. Каменевым и А.И. Егоровым, причислили к Генеральному штабу.

Однако триумф Тухачевского продолжался недолго. Дело в том, что резервов у командарма-«вундеркинда» не было. Впрочем, это не являлось случайностью. Их и не могло быть. Свое кредо в отношении ведения войны Тухачевский изложил еще 24 декабря 1919 года, прочтя в Академии Генерального штаба программную лекцию: «Стратегия национальная и классовая».

«Стратегические резервы, — самоуверенно провозглашал в ней подпоручик, — польза которых всегда была сомнительна (курсивы мои. — К. Р.), в нашей войне и вовсе не применимы... Фронты армий громадны. Пути сообщений в полной разрухе. Вместе с тем операции развиваются со стремительной быстротой. Все это делает употребление стратегических резервов с целью нанесения противнику удара в решительный момент совершенно излишним и вредным самоослаблением».

Не нужно заканчивать академию, чтобы понять очевидную бредовость такого утверждения. Это рассуждения дилетанта, не понявшего азов военного искусства. И поляки уже вскоре преподнесли «гениальному» полководцу вразумляющий урок.

Когда в ответ на удар Тухачевского 30 мая поляки предприняли контрнаступление, они не только отбросили его войска назад. Поляки создали угрозу полного разгрома его фронта. Не имевший резервов и не умевший организовать оборону Тухачевский ничего не мог предпринять. Его войска бессильно отступали. Только 15-я армия Корка из последних сил цеплялась за плацдарм в районе Полоцка. Убедительное поражение должно было излечить молодого командарма от самоуверенности и беспечности, но, как показали дальнейшие события, этот горький урок не пошел впрок.

От полного разгрома Тухачевского спасли лишь действия Сталина. Казалось бы, получив отказ Ленина в пополнении сил Юго-Западного фронта, Сталин мог спокойно выжидать в надежде на лучшие времена. Но, в отличие от самоуверенного «вундеркинда», он не верил в чудеса и трезво оценивал обстановку. Его понимание военных вопросов представляло собой разительный контраст с верхоглядством бывшего царского подпоручика.

Трезвый реалист, опытный и творческий человек, Сталин искал выход из мышеловки, в которой оказался Юго-Западный фронт, зажатый между белополяками и Врангелем вследствие непродуманной военной политики Реввоенсовета Республики и главкома.

И он сам нашел решение. Уже на следующий день после поступления шифровки Ленина он внес его на рассмотрение ЦК Предложение Сталина гласило: либо установить перемирие с Врангелем и в результате этого снять с Крымского фронта «одну-две дивизии», либо ударом по Врангелю разбить его войска и высвободить силы для борьбы с белополяками.

Опытный политик, умевший заглядывать в перспективу, взвешенно отделявший желаемое от возможного, он предостерегал Кремль от намерения гнаться «за двумя зайцами» сразу. Он предложил Политбюро «принять все меры к тому, чтобы обеспечить перемирие (с Врангелем. — К. Р.) и возможность переброски частей с Крымского фронта, либо, если это не представляется возможным по обстановке, санкционировать наше наступление в целях ликвидации крымского вопроса в военном порядке».

То есть он предлагал разбить Врангеля, а затем разделаться с белополяками. Однако проницательный Ленин не оценил глубины и осмысленного прагматизма предложений Сталина. На телеграмме он написал Троцкому: «Не слишком ли много жертв будет стоить? Уложим тьму наших солдат. Надо десять раз обдумать и примерить. Я предлагаю ответить Сталину «Ваше предложение о наступлении на Крым так серьезно, что мы должны осведомиться и обдумать осторожно. Подождите нашего ответа».

Но у Сталина, знавшего положение дел лучше, чем Кремль, и острее чувствовавшего ситуацию, не было времени на выжидание. В отличие от членов Политбюро, находившихся в Москве, Сталин реально представлял обстановку, и у него была иная точка зрения на намерения Врангеля, угрожавшего его фронту из Крыма.

Он безошибочно разглядел опасность. И 4 июня на заседании СТО Ленину вручили новую телеграмму из Кременчуга, в которой Сталин сообщал о намерении Врангеля начать наступление. Это было своевременное предупреждение. Однако Ленин вновь не спешил принимать это предложение.

И все-таки предупреждение Сталина встревожило его. Переправляя телеграмму Троцкому, Ленин написал: «Надо сообщить главкому и затребовать его заключение. Пришлите мне, получив его мнение, ваш вывод на заседание Совета обороны или переговорим (если поздно закончится) по телефону».

В ответе Ленину Троцкий ничего не предложил, но не удержался от мелочного колкого замечания, что, обращаясь непосредственно к Ленину, Сталин «нарушает субординацию (подобные сведения должен был бы направить главкому Егоров)».

Подыгрывая этому чиновническому идиотизму с оскорбленным самолюбием, Ленин написал на ответе: «Не без каприза (курсив мой. — К.Р.) здесь, пожалуй. Но обсудить надо спешно. А какие чрезвычайные меры?» (Получается, что под «капризностью», в которой Ленин «обвинит» Сталина в своем известном «Письме съезду», в этот момент он понимал нарушение субординации и иерархического этикета).

Однако после запроса мнения главкома Каменева и обсуждения предупреждения Сталина в ЦК ему ответили отказом Правда, отклонение его предложений было завуалировано указанием, что наступление против Врангеля возможно лишь после тщательной подготовки и с учетом дипломатических обстоятельств. Это была демагогия.

Сталин отреагировал на нерешительность Центра в тот же день. Он продолжал настаивать: «Значит, нужно готовиться... Понятно, что без санкции ЦК ничего не будет принято...».В последней фразе был выпад в адрес Троцкого, очевидно создававшего проволочки для оттягивания решения. Он понимал, что за ответом из Москвы торчали уши «красивого ничтожества».

Но «готовиться» у руководства страны и армии уже не было времени. Сталин своевременно разглядел вероятный разворот событий. Его предупреждение не замедлило сбыться. На следующий день после его телеграммы, 6 июня, войска Врангеля вышли из Крыма. И хотя части 13-й армии сопротивлялись героически и упорно, через два дня белые заняли Мелитополь, а 12 июня красные, оставив Каховку, отошли на правый берег Днепра.

Теперь Юго-Западный фронт оказался перед фатальной необходимостью вести борьбу на два фронта, но Сталин великолепно справился со стоящей перед ним задачей.

Его имя впоследствии никогда не стало бы самым громким в мире, если бы он, подобно его противникам, «блиставшим» фейерверками лишь на трибунах, — подчинялся обстоятельствам. Но для него на первом месте было выполнение дела. А дело состояло в том, что Сталин не бездействовал и не отсиживался в Кременчуге, обмениваясь очередями телеграфных строчек Морзе с Лениным и военным управлением в Москве.

Он ожидал такого оборота событий. Более того, он заранее принял меры. Поэтому его дела складывались блестяще. Переговоры с Москвой шли под аккомпанемент реального пулеметного и артиллерийского огня, но он не стал гнаться за двумя целями. Поставив крымский участок фронта в упорную оборону, он начал с наиболее наглого противника.

Повторим, что от полного разгрома Тухачевского в Белоруссии спас Сталин. Еще 2 июня в Кременчуге Сталин провел переговоры с командованием 1-й Конной армии. Обсудив план ее действий, 3 июня 1920 года он подписал директиву РВС Юго-Западного фронта о разгроме киевской группировки белополяков.

Пока о перспективах крымского участка шел обмен телеграммами с Москвой, вместе с командованием Конной армии Сталин готовил новый удар на польском участке своего фронта. И в те дни, когда поляки погнали войска Тухачевского из Белоруссии, в соответствии с директивой Сталина 1-я Конная армия Буденного начала наступление под Киевом.

Наступление развивалось стремительно. Начав его, 5 июня красная кавалерия прорвала фронт и, опрокидывая хорошо вооруженные польские дивизии, углубилась в тыл противника, сея хаос и панику в его рядах. 7 июня буденовцы взяли Житомир, откуда в панике бежал польский штаб, и город Бердичев.

Конармия, которую заботливо пестовал Сталин, не подвела его. На следующий день (8 июня), разгромив у Белополья кавалерию поляков, конармейцы перерезали пути снабжения киевской группировки польских войск, и те стали поспешно отступать от Днепра. В этот же день Буденный повернул на восток, на Фастов, двинувшись в сторону Киева. Для борьбы с Буденным Пилсудский срочно перебросил с фронта Тухачевского несколько дивизий, но разбить 1-ю Конную полякам не удалось.

Одновременно с буденовцами в наступление перешли 12-я и 14-я армии, и 12 июня Сталин доложил Ленину об освобождении Киева. Польский фронт на Украине стал разваливаться, и красные армии продолжали идти вперед. Это был триумф Сталина

Между тем, пока Сталин громил поляков на правом крыле Юго-Западного фронта, руководство Антанты нанесло удар в тыл фронта красных на его левом крыле. Повторим: угроза врангелевской опасности, о которой Сталин предупреждал Кремль еще накануне развернувшихся событий, нашла свое реальное воплощение. Продолжая наступление, начатое еще в начале июня, Врангель занял Северную Таврию.

Впрочем, обеспокоенное поражениями польских интервентов, руководство Антанты просто не могло не нанести такой удар. Но если стратегически успех белых стал результатом неизлечимой близорукости Председателя Реввоенсовета, то фактически он ярким светом высветил очередной просчет Троцкого. Однако проявивший очевидную недальновидность тщеславный и завистливый Троцкий не хотел признавать своей вины.

Как это уже неоднократно случалось, ответственность за просчеты он снова пытался переложить на чужую голову. На этот раз в причинах неудачных действий против врангелевцев Троцкий обвинил Егорова. Лейба Бронштейн попытался сделать «козлом отпущения» командующего Юго-Западным фронтом. Одновременно это позволяло ему поставить в руководство фронтом своего ставленника.

Не принимая такую игру, Сталин решительно воспротивился очередной интриге «красивого ничтожества». 14 июня 1920 года он телеграфировал: «Москва, ЦК РКП, Троцкому. Решительно возражаю против замены Егорова Уборевичем, который еще не созрел для такого поста, или Корком, который как комфронта не подходит.

Крым проморгали Егоров и главком (Каменев. — К. Р.) вместе, ибо главком был в Харькове за две недели до наступления Врангеля и уехал в Москву, не заметив разложения Крымармии. Если уж так необходимо наказать кого-либо, нужно наказать обоих. Я считаю, что лучшего, чем Егоров, нам сейчас не найти.

Следовало бы заменить главкома (Каменева), который мечется между крайним оптимизмом и крайним пессимизмом, путается в ногах и путает комфронта, не умея делать ничего положительного».

Решительно отвергнув попытку Троцкого найти случайного стрелочника, Сталин отстоял командующего Юго-Западным фронтом. Правда, в телеграмме он не стал прямо называть главного виновника неудач. Это было ясно и без лишние слов.

Троцкий был вынужден проглотить не высказанные в его адрес обвинения. После отступления войск Тухачевского в Белоруссии и очевидного триумфа Сталина на Украине Троцкий ясно осознавал бесперспективность разборки с Егоровым. Он не мог вступать в очередной открытый конфликт с членом ЦК и Реввоенсовета Республики.

Егоров остался на своем месте. Однако положение на Юге действительно было серьезным. Северная Таврия оказалась в руках врангелевцев. Жестокие бои продолжались. Для исправления положения Сталин 24 июня выехал в Синельниково — на крымский участок Юго-Западного фронта. В тот же день свое понимание обстановки он прокомментировал корреспонденту УкрРОСТА.

В Синельникове Сталин находился с 24 июня по 3 июля. С его приездом наступление белых было остановлено. Принятые им на месте меры не дали возможности врангелевцам развить успех. Однако выбить их с занятого плацдарма не удалось. Имевшихся советских войск для проведения успешной операции было недостаточно; для этого требовались дополнительные силы и средства.

Находясь на южном фланге фронта, Сталин составил новый план разгрома Врангеля. С этим планом он выехал в Москву. Здесь при участии Сталина с 7-го по 11 июля прошло совещание у заместителя Председателя Реввоенсовета Республики с главкомом и начальником полевого штаба Лебедевым. Кроме общего плана боевых действий Юго-Западного фронта, на нем обсуждался вопрос о переброске дополнительных резервов на крымский участок.

Список частей, намеченных к передислокации, Сталин передал Ленину 11-го числа. Сразу после совещания. В тот же день, когда в «Правде» была опубликована его беседа с корреспондентом газеты, он выехал обратно в Харьков.

В интервью журналисту он подчеркнул: «Нужно помнить: пока Врангель имеет возможность угрожать нашим тылам, наши фронты будут хромать на обе ноги, наши успехи будут непрочными. Только с ликвидацией Врангеля можно считать нашу победу над польскими панами обеспеченной».

Даже после успешного разгрома белополяков на Украине Сталин снова обращал внимание на стратегическую сложность положения советских фронтов. Он снова говорит об опасности войны на два фронта. Однако этой очевидной для него аксиомы не смогло понять военное и политическое руководство страны. Именно это непонимание позже привело к авантюризму.

Из Харькова 14 июля Сталин отправился на станцию Волноваху, находившуюся на левом фланге Крымского фронта. Уже через день, 16-го числа, по вопросам Азовского флота он выехал в Мариуполь. Знаменательно, что его посещения участков фронта хронологически увязываются с обострениями на них боевой ситуации.

Дважды, 19 и 31 июля, в самый разгар тяжелых боев он приезжает на станцию Лозовая, а с 9 по 14 августа вновь совершает поездку по крымскому участку фронта. Сталин уделял самое серьезное внимание борьбе с Врангелем.

Человек, постоянно находившийся на самых важных фронтах Гражданской войны, он понимал: при выходе из Крыма успеху белых сопутствовало то, что ударной силой Врангеля была кавалерия. Отдельный кавалерийский корпус генерала Барбовича (донцы) и конная группа генерала Бабиева (кубанцы).

В отличие от Троцкого Сталин прекрасно осознавал значимость в маневренной войне кавалерии. Поэтому в тот период одним из важнейших результатов его деятельности стала организация новой конной армии. Для противодействия коннице Врангеля на базе 1-й и 2-й кавалерийских дивизий Думенко, расстрелянного по приказу Троцкого, в июле Сталин организовал 2-ю Конную армию. Ее командиром стал буденновец Ока Городовиков.

Эта армия прошла трудный путь. С лета 1920 года ее дивизии понесли серьезные потери в тяжелых боях. С начала сентября, поеле переформирования, уже под командованием Ф.К. Миронова, 2-я Конная участвовала во всех операциях по разгрому Врангеля. В Северной Таврии и в Крыму, завершив Гражданскую войну на Юге занятием Симферополя.

В летние дни 1920 года Сталин разрывался между двумя фронтами. И, хотя Красной Армии не удалось в июне — июле изгнать врангелевские войска из Северной Таврии, опасность их соединения с поляками была ликвидирована.

Еще до поездки Сталина в Москву, продолжая громить поляков на Украине, 14-я армия Юго-Западного фронта 8 июля заняла Проскуров, а через день освободила Ровно. Успех 1-й Конной под Киевом и продолжавшееся наступление Юго-Западного фронта по освобождению от белополяков западной части Украины создали предпосылки для новой активизации действий уже оправившегося от майского поражения Тухачевского.

Получив серьезное подкрепление, в том числе 3-й конный корпус Гая, 4 июля Западный фронт перешел в наступление. После передислокации части соединений легионеров на Украину польский фронт в Белоруссии теперь был значительно ослаблен. И под нажимом сил Тухачевского он стал быстро отходить. Правда, без серьезных потерь, часто даже не вступая в соприкосновение с советскими войсками.

Это позволило Тухачевскому две трети сил Западного фронта сосредоточить на узком участке в 90 километров. Не встречая особого сопротивления противника, 11 июля его войска заняли Минск. Армии польского Северо-Восточного фронта отступали в беспорядке: «выкидывали публику с вокзалов, грабили и убивали население и поджигали город...» 14-го числа войска Запфронта вошли в Вильно (Вильнюс), а 19-го, форсировав Неман, наступали уже по территории Польши.

Успехи на польском направлении вызвали эйфорию в РВС Республики и ЦК. Под впечатлением поспешного, почти панического отхода поляков многим уже казалось, что теперь путь на Варшаву открыт. Взятие Варшавы как «пролог к мировой революции» грезилось и бывшему подпоручику — командарму Запфронта.

Перед началом этого не встречавшего отпора наступления Тухачевский издал известный приказ, призывавший устремить «взоры на Запад». «На Западе, — писал он, — решаются судьбы мировой революции. Через труп белой Польши лежит путь к мировому пожару. На штыках понесем счастье и мир трудящемуся человечеству. На Запад! .-Варшаву — марш!»

Радужные перспективы польской, германской и мировой революции в «Походе за Вислу» рисовались не только протеже Троцкого — Тухачевскому. Их разделяли многие. В историографии редко упоминается о том, что в этот период всеобщего торжества и упоения триумфом побед Сталин предостерегал от состояния эйфории в войне с Польшей. Человек, никогда не терявший трезвости ума, он оставался реалистом и в часы поражений и в дни побед.

Но что было особо важно в межнациональной войне, он очень остро чувствовал и понимал психологические оттенки взаимоотношений и интересы населения разных национальностей. И его прогнозы всегда были политически безошибочны. Причем они исходили из особенностей ситуации. Еще за день до отъезда на Юго-Западный фронт в своей статье «Новый поход Антанты в Россию», опубликованной 25—26 мая «Правдой», Сталин указал на ненадежность тыла польских белооккупантов, предпринявших интервенцию.

«Выдвигаясь за пределы Польши, — отмечал он, — и углубляясь в прилегающие к Польше районы, польские войска удаляются от своего национального тыла, ослабляют связь с ним, попадают в чужую им и большей частью враждебную среду. Хуже того, враждебность эта усугубляется тем обстоятельством, что громадное большинство населения Польши... состоит из непольских крестьян, терпящих гнет польских помещиков... Этим, собственно, и объясняется, что лозунг советских войск «Долой польских панов!» находит мощный отклик... крестьяне... встречают советские войска как освободителей от помещичьего ярма... восстают при первом удобном случае, нанося польским войскам удар с тыла».

Он с самого начала не скрывал своих скептических взглядов в отношении ведения войны на территории Польши. «Ни одна армия вмире, — указывал Сталин, — не может победить (речь идет, конечно, о длительной и прочной победе) без устойчивого тыла. Тыл для фронта — первое дело, ибо он, и только он, питает фронт не только всеми видами довольствия, но и людьми — бойцами, настроениями, идеями. Неустойчивый, а еще более враждебный тыл обязательно превращает в неустойчивую и рыхлую массу самую лучшую, самую сплоченную армию...»

Но сделав такие выводы, Сталин предупреждает, что в случае вторжения советских войск на территорию Польши — ситуация изменится на диаметрально противоположную. «Тыл польских войск, — пишет он, — в этом отношении значительно отличается от тыла Колчака и Деникина к большей выгоде для Польши, тыл польских войск является однородным и национально спаянным. Отсюда его единство и стойкость.

Его преобладающее настроение — «чувство отчизны» — передается по многочисленным нитям польскому фронту, создавая в частях национальную спайку и твердость. Отсюда стойкость польской армии. Конечно, тыл Польши неоднороден... в классовом отношении, но классовые конфликты еще не достигли такой силы, чтобы прорвать чувство национального единства... Если бы польские войска действовали в районе собственно Польши, с ними, без сомнения, трудно было бы бороться».

Практически уже в начале новой Советско-польской войны, еще до побед под Киевом и Минском, еще до Варшавской катастрофы, он пророчески указал на политические и моральные факторы, которые и определят дальнейшее развитие событий. Это были серьезные и важные предупреждения.

Однако у коллег Иосифа Сталина по Политбюро имелась другая точка зрения. Троцкий писал, «что война... закончится рабочей революцией в Польше, в этом нет и не может быть сомнения, но в то же время нет никаких оснований полагать, что война начнется с такой революции...».

То есть Троцкий, с его умом международного авантюриста, предполагает принести такую революцию в Польшу на остриях красноармейских штыков. Впрочем, сама Польша представлялась Троцкому лишь запалом революции в Европе: Германия, Австро-Венгрия, Франция, а там, глядишь, — и мировая революция. Иллюзии Троцкого разделял и Ленин. В речи на VI Всероссийском Чрезвычайном съезде, в ноябре 1918 года, он говорил: «Мы подходим к последней, решительной битве, не за русскую, а за международную социалистическую революцию!»

Таким образом, на заключительном этапе Гражданской войны тактико-стратегическая оценка Сталиным положения не совпадала ни с позицией Ленина, ни тем более Троцкого. Среди когорты лидеров Октября он был одним из немногих, если не единственным, кто не поддался всеобщему заблуждению, гипнотической завороженности мечтой о мировой революции.

Не рассчитывал и на легкую победу в войне с поляками. Когда под впечатлением убедительных успехов Юго-Западного фронта на Украине в правительственных и военных кругах возникло мнение о скором разгроме Польши, он осудил эти иллюзии.

Сталин скрупулезно взвешивал шансы и возможности противостоявших государств. Он здраво оценивал состояние сил противника. В интервью корреспонденту УкрРОСТА, данном 24 июня в Харькове, он сказал: «Не надо забывать, что у поляков имеются резервы, которые уже подтянуты к Новгород-Волынскому и действия которых, несомненно, скажутся на днях». Вместе с тем он учитывал как собственные возможности Польши, так и ее поддержку западными державами. Он предупреждает: «Мы воюем не только с поляками, но и со всей Антантой, мобилизовавшей все черные силы Германии, Австрии, Румынии, снабжающей поляков всеми видами довольствия».

Он не утратил трезвости суждений и оценок позже, когда в результате успешного продвижения войск Западного фронта 11 июля был занят Минск. Давая в этот же день интервью корреспонденту «Правды», утверждение о том, что «с поляками в основе уже покончено» и остается лишь совершить «марш на Варшаву», он вновь расценил как «недостойное бахвальство».

Он отмечает: «Я не буду доказывать, что это бахвальство и это самодовольство совершенно не соответствуют ни политике Советского правительства, ни состоянию сил противника на фронте».

Казалось бы, все ясно. Сталин решительно и даже без комментариев отверг план наступления на Варшаву. Более того, по его мнению, «марш на Варшаву» не отвечал «политике Советского правительства». Человек, обладавший политической и государственной ответственностью, он никогда не делал опрометчивых заявлений.

Он знал, о чем говорит. Именно в этот день, 11 июля, в Москву поступила нота Великобритании за подписью министра иностранных дел Джорджа Керзона. Она предлагала заключение перемирия в польско-советской войне и признание в качестве восточной границы с Польшей линии, выработанной в конце 1919 года Верховным советом Антанты. Знаменательно, что как раз этот рубеж, известный под названием «линия Керзона», и стал после Второй мировой войны границей Польши с Украиной и Белоруссией.

Однако откровенные предупреждения Сталина не были услышаны. Их не хотели слышать. Но когда последовавшие события полностью подтвердили правоту его точки зрения и оценок, о них мало кто вспомнил. О них долгое время «не вспоминали» и историки. Между тем оценки и прогнозы Сталина уже вскоре стали сбываться с неумолимой последовательностью.

Впрочем, свой авантюристический характер война получила не сразу. События стали приобретать опасный уклон 16 июля. Когда ЦК РКП(б) признал необходимым продолжать наступление, пока Польша сама не обратится с просьбой о перемирии. На следующий день нарком иностранных дел Чичерин ответной нотой известил правительство Великобритании, что Советская Россия готова к миру, но посредничество Лондона неприемлемо: поскольку он не может считаться нейтральным в советско-польском конфликте.

Но и этот шаг еще не предвещал катастрофу. В грех авантюры с «маршем на Варшаву» ввел правительство и Реввоенсовет Республики молодой «петушок» — Тухачевский. После того как, не встречая серьезного сопротивления поляков, 15 июля войска Западного фронта заняли Молодечно, Тухачевский продолжал наступать дальше. Опьяненный победой 27-летний подпоручик уже примерял на себя шляпу «красного Наполеона». И, предвкушая мировую славу, Тухачевский предложил главкому Каменеву план по захвату польской столицы.

Позже Буденный вспоминал: «Из оперативных сводок Западного фронта мы видели, что польские войска, отступая, не несут больших потерь. Создавалось впечатление, что перед армиями Западного фронта противник отходит, сохраняя силы для решающего сражения... Мне думается, что на Тухачевского в значительной степени влиял чрезмерный оптимизм члена РВС Западного фронта Смилги и начальника штаба Шварца. Первый из них убеждал, что участь Варшавы уже предрешена, а второй представлял... главкому... ошибочные сведения о превосходстве сил Западного фронта над противником в два раза».

Трудно сказать, правомерно ли такое предположение Буденного? Кстати, начальник штаба у Тухачевского был не случайным человеком в армии. Бывший полковник российского Генерального штаба Шварц имел чин и образование повыше, и опыта побольше, чем командующий фронтом.

Но, как бы то ни было, а предложение о захвате Варшавы исходило непосредственно от самого Тухачевского. Он не сомневался в успехе операции. И когда 19 июля части Запфронта вошли в Барановичи, а конный корпус Гая занял Гродно, на осуществление предложения «подпоручика» решился и главком С.С. Каменев.

В тот же день главком отдал Западному фронту директиву: овладеть Варшавой к 12 августа. Конечно, такое решение не могло быть принято без участия Председателя Реввоенсовета Республики. Но дело не в том, что Троцкий желал увенчать лаврами своего выдвиженца. Он тоже хотел увековечить прежде всего самого себя.

В психологическом плане на наркомвоенмора повлияло то, что в этот момент, с 19 июля в Москве начал работу II конгресс Коминтерна. Троцкий считал, что овладение Варшавой стало бы непререкаемым доказательством его военного таланта и способствовало бы укреплению его авторитета как «революционного» стратега и лидера в глазах международной социал-демократии. Более того, такой триумф обещал ему славу вождя «мировой революции».

Впрочем, позже Троцкий сам пояснил, какие причины побудили его к варшавской авантюре. «Мы вернули Киев, — признавал он. — Начались наши успехи. (Это Троцкий беззастенчиво перетягивает на себя успехи Сталина. — К. Р.) Поляки откатывались с такой быстротой, на которую я не рассчитывал...»

Правда, Лейба Бронштейн был вынужден «осторожно» признать задним числом: «Но на нашей стороне вместе с первыми успехами обнаружилась переоценка открывающихся перед нами возможностей. Стало складываться и крепчать настроение в пользу того, чтоб войну, которая началась как освободительная, превратить в наступательную революционную войну. Принципиально я, разумеется, не мог иметь никаких доводов против этого».

Конечно, Троцкий хитрит. Именно по настоянию его и Тухачевского Реввоенсовет Республики решил провести Варшавскую операцию и «принести на штыках революцию в Европу». Сомнениями в собственной дальновидности Троцкий не страдал, и он убедил Ленина в осуществимости своих военных планов. Впрочем, еще 20 июля председатель Реввоенсовета Троцкий и главком Каменев дали указание Юго-Западному и Западному фронтам наступать на Варшаву по сходящимся направлениям. И «процесс пошел».

Как отмечено выше, Сталин такого заблуждения не разделял. Он оказался прав и указывая на внутренние резервы Польши. Это подтвердилось вскоре. Когда Красная Армия вступила на территорию противника, правительством Польши была объявлена мобилизация, давшая 573 тысячи солдат и 160 тысяч добровольцев. Но власти страны пошли дальше. Они предприняли политические контрмеры от революции. Еще в середине июля был обнародован закон об ограничении помещичьих имений и льготах крестьянским хозяйствам. А 24 июля в Варшаве при участии социал-демократов было сформировано «рабоче-крестьянское» правительство Витоса-Дашинского.

Сталин не ошибся и в прогнозе о поддержке Польши Западом. Уже 21 июля премьер-министр Великобритании Ллойд Джордж без обиняков заявил, что «Франция и Англия могут предоставить все необходимое для организации польских сил».

И все-таки, являясь противником «марша на Варшаву», Сталин не мог не считаться с возможностью убедительного разгрома поляков, но его целью стала не Варшава. Учитывая успешное развитие боевых действий на Украине, Реввоенсовет Юго-Западного фронта 21 июля направил главкому телеграмму с предложением перенести направление главного удара своих частей с Люблина на Львов. То есть Сталин совершенно не намеревался брать Варшаву.

Он предлагал нанести удар под южный предел Польши. Свое стратегическое решение Сталин, Егоров, Берзин обосновывали тем, что «поляки оказывают весьма упорное сопротивление на львовском направлении», а «положение с Румынией остается неопределенно-напряженным». В стратегическом отношении выбор такого направления был оптимальным. Он отрезал поляков от нефтяного бассейна Дрогобыча; в последующем создавал угрозу Кракову, а затем грозил взятием Лодзи, заставляя поляков практически вести войну на два фронта.

Главком Каменев оценил достоинства этого предложения и 23 июля утвердил план РВС Югзапфронта. Видимо, в этом решении сыграло роль и то, что, днем раньше, 22-го числа, с предложением Москве о перемирии обратились правительство Польши и ее Генеральный штаб.

Впрочем, своего негативного отношения к «маршу на Варшаву» Сталин не скрывал никогда. Он заявил об этом публично еще 20 июня, когда, вернувшись с фронта в Харьков, через три дня он дал интервью корреспонденту УкрРОСТА.

Рассказав о прорыве фронта белополяков под Киевом и успешном наступлении Юго-Западного фронта, он указал: «Впереди еще будут бои жестокие. Поэтому я считаю неуместным то бахвальство и вредное для дела самодовольство, которое сказалось у некоторых товарищей: одни из них не довольствуются успехами на фронте и кричат о «марше на Варшаву», другие, не довольствуясь обороной нашей Республики от вражеского нападения, горделиво заявляют, что они могут помириться лишь на «красной советской Варшаве».

Между тем на северном крыле Советско-польского фронта поляки продолжали почти панически отходить, и к концу августа войска Западного фронта вошли в Брест-Литовск. Как показали дальнейшие события, удовлетворившись этим достижением, Красная Армия избежала бы позора поражения.

Но Тухачевский не был способен трезво взвесить обстановку. Он жаждал славы, и ему казалось, что лавровый венок победителя уже готов опуститься на его голову. Он не видел в польской армии серьезного противника. Даже позже Тухачевский утверждал, что польские «войсковые части потеряли всякую боевую устойчивость. Польские тылы кишели дезертирами. Все бежали назад, не выдерживали ни малейшего серьезного боя...».

Отсюда он сделал поспешный вывод: «При том потрясении, которому подверглась польская армия, мы имели право и должны были продолжать наступление. Задача была трудная, смелая, сложная, но робкими не решаются мировые вопросы (курсив мой. — К. Р.)». То есть он знал, что делал. На что шел. Считая себя способным ни более ни менее как решать «мировые вопросы», Тухачевский настаивал на взятии Варшавы.

Однако 2 августа, когда Политбюро собралось в Москве на заседание, чтобы рассмотреть дальнейшие военные перспективы Республики, еще не всем было ясно: что поставить во главу угла? Врангеля? Или белополяков?

Сталин на этом совещании не присутствовал. Накануне, 31 августа, в тот день, когда войска Тухачевского вышли к Бугу, он снова приехал на крымский участок Юго-Западного фронта, в Лозовое.

Впрочем, всем участникам совещания его позиция была известна. Он давно и настоятельно добивался объединения операции на польском участке фронта под единым руководством, а борьбу с Врангелем, имевшую, по его мнению, первостепенное значение, предлагал выделить в самостоятельную кампанию.

Стратегически план Сталина был беспроигрышным. Для обеспечения решающей победы на первое место он ставил разгром белых на Юге. Свою позицию он определил четко, без недоговорок: «Только с ликвидацией Врангеля можно считать нашу победу над польскими панами обеспеченной».

Но славы и лавров за экспорт мировой революции жаждал не только «зеленый» командарм-подпоручик. Председатель РВС

Троцкий (тоже стремившийся решать «мировые вопросы») поддержал предложение Тухачевского.

Причем оборотистый и хитроумный Троцкий перехватил идею Сталина о разделении фронтов. Польская часть Юго-Западного фронта передавалась Западному. Однако по настоянию Троцкого все было сделано по принципу — наоборот. Главной задачей совещание определяло не разгром сил белых, а захват польской столицы. Ленин, Каменев и Крестинский согласились с Лейбой Бронштейном

Теперь все переворачивалось с ног на голову Предложение Сталина о первоочередном разгроме Врангеля отвергалось, а советский фронт против белых на Юге превращался во второстепенный, не имевший ближайших перспектив.

Политическую тонкость этой интриги составляло то, что, украв у Сталина идею реорганизации польского фронта, самого ее автора с подачи Троцкого Политбюро задвигало в тень. Так, беззастенчиво передернув карты, Троцкий намеревался сорвать банк в свою пользу.

Обратим внимание: уже в который раз в ходе этой войны, после того как Сталин создал условия и предпосылки для разгрома противника, ему не давали возможности завершить боевые действия убедительной победой. Славу «победителя» перехватывали Троцкий и его клевреты.

Конечно, отстранение Сталина, практически обеспечившего перелом в борьбе с поляками, от участия в предстоявшей операции выглядело по меньшей мере непорядочно. Это осознавали все. Неприятную миссию сообщения этого ущемлявшего самолюбие соратника решения взял на себя Ленин.

В тот же день, 2 августа, он дипломатично телеграфировал Сталину: «Только что провели в Политбюро разделение фронтов, чтобы Вы исключительно занимались Врангелем В связи с восстанием, особенно на Кубани, а затем и в Сибири, опасность Врангеля становится громадной, и внутри Цека растет стремление тотчас заключить мир с буржуазной Польшей. Я Вас прошу очень внимательно обсудить положение с Врангелем и дать Ваше заключение. С главкомом я условился, что он даст Вам больше патронов, подкреплений и аэропланов...»

Конечно, стремясь подсластить неприятную «пилюлю», Ленин лукавил. Еще полмесяца назад Советское правительство отвергло предложение Великобритании о мирных переговорах России и

Польши. Сталин не мог не понять, что его тактично отстраняли от руководства действиями на западном направлении. За дипломатией Ленина маячила назойливая тень Троцкого.

И у Сталина не могло быть сомнений в отношении внутреннего смысла этих маневров. Ему предлагали «таскать каштаны из огня» для упрочения славы «красивого ничтожества». Но он воспринял сообщение спокойно, почти равнодушно. Между тем решение Политбюро состоялось в тот период, когда войска Юго-Западного фронта, в том числе 1-я Конная армия, подошедшая к Львову, уже вели упорные бои за город.

В ответе Ленину он констатировал: «Жестокие бои продолжаются с возрастающей силой, должно быть, сегодня потеряем Александровск. Вашу записку о разделении фронтов получил, не следовало бы Политбюро заниматься пустяками».

Но, не желая вступать в выяснение отношений, по существу он подал в отставку «Я могу работать на фронте еще максимум две недели, нужен отдых, поищите заместителя. Обещаниям главкома не верю ни на минуту, он своими обещаниями только подводит. Что касается настроения ЦК в пользу мира с Польшей, нельзя не заметить, что наша дипломатия иногда очень удачно срывает результаты наших военных успехов».

Очевидно, Сталин все-таки не смог сдержать эмоций. И его можно понять. Он проделал огромную работу, переломил ход войны в пользу Советской Республики, и теперь, когда благодаря его действиям Польская армия терпела поражение, его задвигали на второй план. Конечно, он был не лишен здравого честолюбия. Очевидное пренебрежение оскорбило его. Ленин тоже осознавал двуличие ситуации. И, ощущая неловкость от того, что пошел на поводу у Троцкого, он сделал вид, что ему не ясны причины недовольства Сталина

«Не совсем понимаю, — запрашивает он 3 августа, — почему Вы недовольны разделением фронтов. Сообщите Ваши мотивы. Мне казалось, что это необходимо, раз опасность Врангеля возрастает. Насчет заместителя сообщите Ваше мнение о кандидате. Также прошу сообщить, с какими обещаниями опаздывает главком. Наша дипломатия подчинена Цека и никогда не сорвет наших успехов, если опасность Врангеля не вызовет колебаний внутри Цека...»

Ленин чувствовал свою неправоту по отношению к Сталину, но заманчивость замысла Троцкого уже очаровала его — цели мировой революции выше психологической щепетильности. Пытаясь

сгладить возникшую неловкость, он задает риторические вопросы, на которые не требуется ответа. И соглашается на «отставку» Сталина.

На следующий день уже успевший «остыть» Сталин не стал обострять конфликт и ответил лишь по существу самой реорганизации. Его соображения взвешены и рациональны. Он предложил сохранить имущество и аппарат Юго-Западного фронта за новым Южным фронтом и указал, что передаваемые 1-я Конная и 12-я армии должны «обслуживаться штабом Западного фронта в их нынешнем виде».

В телеграмме Сталин подчеркнул, что такая комбинация «дала бы возможность объединить все антипольские армии в единый Запфронт, чего я и добивался ранее...».

Однако следует обратить внимание и на то, что при этом речь совершенно не идет о посылке Первой Конной на Варшаву. Впрочем, вопрос о кавалерии Буденного в этот период и не мог стоять так; конница уже участвовала в тяжелых в боях с белополяками на львовском участке фронта.

Однако Ленин не хотел, чтобы у Сталина сохранилось мнение, будто глава партии пошел на поводу у Троцкого. Очередная телеграмма из Кремля ушла в Лозовую 4 августа. «Завтра, — сообщал Ленин, — в шесть утра назначен Пленум ЦК. Постарайтесь до тех пор прислать Ваше заключение о характере заминок у Буденного и на фронте Врангеля, а равно и о наших военных перспективах на обоих фронтах. От Вашего заключения могут зависеть важнейшие политические решения».

Ленин недоговаривал. Более того, он не известил Сталина о том, что на Пленуме будет решаться вопрос о приоритете наступления на Варшаву, а упоминание о «заминках у Буденного» звучало почти как упрек.

Сталин почувствовал эту недоговоренность. Отвечая в тот же день, он довольно сухо заметил: «... Я не знаю, для чего, собственно, Вам нужно мое мнение, поэтому я не в состоянии передать Вам требуемого заключения и ограничусь сообщением голых фактов без освещения».

Впрочем, ограничась «ворчливой» репликой, он кратко, с присущей ему взвешенностью, изложил суть проблем: «Заминка Буденного временная, противник бросил на Буденного литовскую, луцкую и галицкую группы в целях спасения Львова. Буденный

уверяет, что разобьет противника (он уже взял большое количество пленных), но Львов будет взят, очевидно, с некоторым опозданием.

Словом, заминка Буденного не означает перелома в пользу противника Что касается Врангеля, мы теперь, хотя и слабы по причинам, изложенным выше, но все же сдерживаем противника; не позднее как через неделю мы пустим в ход 30 тыс. свежих штыков...»

Из этого, чуть нервного обмена телеграммами между двумя членами ЦК совершенно очевидно, что именно Сталин предложил передать 1-ю Конную Армию и 12-ю армию в подчинение штаба Западного фронта Но речь шла только о действиях под Львовом и никоим образом не касалась вопроса о направлении этих частей к Варшаве.

Конечно, в этот момент Сталин не мог знать планов польского руководства, но обратим внимание, что он своевременно и правильно оценил тактику Пилсудского. И практически разгадал намерения противника. Поляки не отказывались от продолжения борьбы на львовском участке фронта.

Поясняя свои действия, позже Пилсудский писал: «Моим стратегическим замыслом было: 1) Северный фронт (стоявший против сил Тухачевского. — К. Р.) должен только выиграть время; 2) в стране провести энергичную подготовку резервов — я направлял их на Буг, без ввязывания в бои Северного фронта; 3) покончить с Буденным и перебросить с Юга крупные силы для контрнаступления, которое я планировал в районе Бреста Этого основного замысла я придерживался до самого конца».

Подчеркнем, что речь идет о разгроме Буденного под Львовом, а не в предместье Варшавы. Однако в Кремле строили иные планы. Утром 5 августа Пленум ЦК рассмотрел вопрос о перспективах войны. Накануне Ленин запросил мнение военных. Ответ Реввоенсовета (читай: Троцкого) был категоричным и оптимистическим: «16 августа Красная Армия будет в Варшаве».

Поэтому на Пленуме вместо трезвой оценки военной ситуации и политической обстановки в Польше Троцкий изощрялся в ораторских экспромтах о «мировой революции». И хотя в отношении действий на львовском и врангелевском участках фронта было принято решение: «Утвердить предложенный тов. Сталиным вариант, принимаемый РВСР», но основным стало решение о наступлении на Варшаву.

Между тем, выполняя директивы Пилсудского, польские легионеры принимали все меры, чтобы «покончить с Буденным». И еще накануне того дня, когда Пленум ЦК одобрил предложенную Троцким операцию по захвату Варшавы, ситуация на львовском направлении резко изменилась.

5 августа Сталин получил информацию об упорном сопротивлении поляков у Бродов, где 1-я Конная армия не сумела добиться успеха. Армия требовала передышки. О необходимости предоставить ей отдых и пополнение Сталин немедленно телеграфировал в Москву.

«В связи с этим, — сообщил он, — Буденный со вчерашнего дня перешел от наступления к обороне, причем на занятие Львова в ближайшие дни нельзя рассчитывать». Как выяснилось позже, в действительности из боев «на отдых» армия смогла отозвать лишь две дивизии из четырех.

Но обратим внимание на еще один существенный факт, который по странной «легкомысленности» выпал из поля зрения историков. Дело в том, что, ведя переговоры с Лениным и Реввоенсоветом, Сталин находился на Юге страны — на Врангелевском фронте. То есть за сотни километров от Львова. Его связь с Буденным держалась лишь «на проводах». В условиях того времени это уже само по себе создавало определенные сложности для координации действий 1-й Конной.

Поскольку впоследствии в адрес Сталина бросались ничем не обоснованные упреки, будто бы безумный «марш на Варшаву» провалился чуть ли не по его вине, эти детали существенны. Конечно, Сталин не причастен к последовавшим событиям. У истоков краха варшавской авантюры стояли другие фигуры.

Приняв 2 августа решение о разделении фронтов на Южный, противостоявший Врангелю, и Западный — польский, Политбюро и Реввоенсовет коренным образом меняли логику управления войсками. Теперь командующему Западным фронтом Тухачевскому вменялось в обязанность руководить как операциями под Львовом, так и частями, предназначенными для наступления на Варшаву. В этом и состоял главный смысл реорганизации — передать операции на Советско-польском фронте в одни руки.

Логическим выводом из принятого решения соответственно являлось осуществление Тухачевским руководства действиями 1-й Конармии, 12-й и 14-й армий, сражавшихся под Львовом. Однако командующий фронтом не спешил взваливать на себя управление войсками своего участка фронта под Львовом. Впрочем, похоже, что для этого были и объективные затруднения.

Позже Тухачевский объяснял это тем, что «... болотистое Полесье не позволяло непосредственного взаимодействия Западного... и Юго-Западного (участков Западного. — К. Р.) фронта... Когда... мы попробовали осуществить это объединение, то оказалось, что оно почти невыполнимо: в силу полного отсутствия средств связи Западный... (участок. — К. Р.) не мог установить последней с Юго-Западным. Мы... могли эту задачу выполнить не скоро, не ранее 13— 14 августа...».

Говоря иначе: просто было на бумаге, да забыли про овраги. Осознав это, в переписке с главкомом 8 августа Тухачевский предложил «временно осуществить управление» армиями его южного участка Западного фронта «через оперативный пункт, созданный силами и средствами штаба (бывшего) Юго-Западного фронта».

Конечно, Егоров и Сталин возразили против такого легкомысленного решения. Они не могли дробить свой штаб, руководивший боевыми действиями против Врангеля. И, естественно, требовали, что оперативный пункт должен создаваться силами самого руководства Западного фронта. «Всякое другое решение вопроса, — телеграфировали они, — считаем вредным для дела вообще, в частности для достижении успеха над Врангелем».

«Новый» командующий, видимо, и сам понимал это. В телеграмме главкому от 8 августа Тухачевский признал, что «создание оперативного пункта» по его схеме «повлечет за собой раздробление и дезорганизацию штабного аппарата (бывшего. — К. Р.) Юго-Западного фронта».

Казалось бы, Тухачевский должен был обдумать решение и принять меры для обеспечения управления своими войсками на южном фланге. Однако «гениальный полководец» не задумывался над такими «мелочами». Легкомысленно бросив южный участок своего фронта на произвол судьбы, в тот же день он отда\ приказ северной группе войск — о форсировании 14-го числа Вислы.

При такой ситуации армии на Юге становились «бесхозными». И дело вовсе не в том, что Тухачевский заботился о львовском направлении польского фронта — ему самому эти проблемы были не нужны. Он был одержим жаждой славы. Он решал «мировые вопросы»... Перед ним была цель — Варшава, и он был уверен, что способен на ее достижение. Он не сомневался, что возьмет польскую столицу силами только северной группы войск. Так считал и Реввоенсовет Республики.

Главком С.С. Каменев вспоминал «Перед нашим командованием, естественно, встал во всю величину вопрос: посильно ли немедленное решение предстоящей задачи для Красной Армии, в том ее составе и состоянии, в котором она подошла к Бугу (курсив мой. — К. Р.), и справится ли тыл...»

Главное командование решило, что посильно, и эти расчеты не были построены на песке. В составе Западного фронта Тухачевского в августе 1920 года числилось 795 тысяч человек. Правда, контингент в частях, принявших участие непосредственно в Варшавском сражении, Пилсудский оценивает в соотношении: «силы Тухачевского в 130—150 тысяч бойцов, а противостоящие им польские войска — 120—180 тысяч».

То есть для победы были серьезные основания. Кроме полководческих... Итак, Тухачевский издал приказ о взятии Варшавы 8 августа. Позднее вопрос сотрудника штаба РККА В.Н. Ладухина: «Не могу до конца понять, почему же вдруг в августе...» — полководец-«вундеркинд» обрезал репликой: «На войне нередко случается «вдруг...»

Заметив неисчезнувшее недоумение собеседника, он пояснил: «Командование Западного фронта, развивая наступление, имело все основания к концу лета двадцатого года внести некоторую поправку в оперативный план (курсивы мои. — К. Р.). Сергей Сергеевич Каменев не возражал против маневра армий Западного фронта севернее Варшавы. Он, как и я, вначале не особенно беспокоился за левый фланг Западного фронта».

Нужны ли комментарии? Из этого пояснения видно, что, во-первых, оказывается, первоначальный оперативный план был иным, и его «поправка» исходила от Тухачевского; и, во-вторых, вряд ли он в тот момент вообще «беспокоился за левый фланг» западного участка своего фронта.

Его приказ предусматривал, что армии 3, 4,15, 16-я и вырвавшийся вперед корпус Гая наступают севернее Варшавы. Южнее польской столицы он направлял мозырскую группу Хвесина и 58-ю дивизию из 12-й армии. Поскольку в дальнейшем свое поражение Тухачевский объяснял отсутствием под Варшавой армии Буденного, то обратим внимание, что речь о 1-й Конной армии в приказе опять не шла.

Но скажем больше: в существовавших условиях строить расчет на армии Буденного было равнозначно желанию украсть коня с чужой шахматной доски для того, чтобы использовать его в своей игровой партии, а это уже прием из тактики известного Остапа Бендера.

Между тем поляки не сбрасывали Буденного со счетов. Еще 6 августа, утвердив решение «принять генеральное сражение у Варшавы», польский штаб обязал директивой своих командующих «связать противника на Юге, прикрывая Львов и нефтяной бассейн (в районе Дрогобыча)».

Для этого маршал Пилсудский приказал 6-й польской армии отходить к Львову. Он предусмотрел и возможность попытки Конной армии оказать помощь Тухачевскому: «Если же Буденный двинется на север, то вся наша конница и лучшая пехотная дивизия должны немедленно пойти вслед за ним и любыми способами помешать его продвижению».

В целях защиты центра польского фронта для сосредоточения было выбрано место, «защищенное сравнительно широкой рекой Вепш, с опорой левого фланга на Демблин». Этим маневром, вспоминал Пилсудский, прикрывались мосты и переправы через Вислу и Вепш.

Тухачевский и главком такой маневр польских армий не принимали во внимание. Наоборот, когда 10 августа бойцы 1-й Конной перехватили приказ командования 3-й польской армии от 8 августа, в котором ставилась задача отойти для сосредоточения в район Вепша, то Тухачевский и Каменев сочли его за дезинформацию.

Но обратимся еще к одному свидетельству. Главнокомандующий польскими войсками Пилсудский вообще считал ссылки Тухачевского на помощь со стороны 1-й Конной и 12-й армий необоснованными.

«Признаюсь, — пишет он в воспоминаниях, — что как во время самой войны, так... и при ее аналитическом разборе, я не могу избавиться от впечатления, что г-н Тухачевский вовсе не рассчитывал на взаимодействие с Югом, поэтому он поставил себе такую далекую цель, как форсирование Вислы между Полоцком и Модлином...

А достижение столь глубокой цели было бессмысленно связывать с действиями 12-й армии, робко переминающейся с ноги на ногу у Буга, и с действиями потрепанной армии Буденного, которая в течение нескольких дней после неудачи под Бродами не подавала признаков жизни. Если сосредоточение советских войск под Варшавой (что, кстати, я ожидал) отодвигало г-на Тухачевского от 12-й армии на Буге более чем на 200 километров, то «поход за Вислу» в ее нижнем течении за Варшавой (чего я совсем не ждал) добавлял к этому расстоянию еще добрую сотню километров, превращая в полную иллюзию взаимодействие с оставшейся где-то далеко на востоке 12-й армией».

Как показало дальнейшее, польский военачальник не ошибся в своих расчетах. Между тем С.С. Каменев все же пытался вывести Конармию из сражения под Львовом. Однако, как писал Буденный: «все попытки главкома сменить Конармию пехотой и полностью вывести ее в резерв начиная с 6 августа не имели успеха». Командование Конармии смогло оттянуть лишь две дивизии из четырех.

Сталин не принимал участия в этих робких манипуляциях верховного командования. Повторим, что фактически отстраненный от руководства польским направлением бывшего Юго-Западного фронта, объединенного в Западный, с 9 по 14 августа он находился за много сотен километров от Львова — на Крымском фронте.

И все-таки на военных рубежах Республики шла реальная война, а не маневры на глянце штабных карт. Поскольку Тухачевский так и не наладил связи с левым крылом — переданным ему участком Советско-польского фронта, то фактически боями под Львовом продолжал руководить командующий «Южным» фронтом Егоров.

Контратаки поляков под Львовом не прекращались. И, придерживаясь существовавшего оперативного плана, Егоров и РВС фронта приказали 1-й Конной «в самый кратчайший срок мощным ударом уничтожить противника на правом берегу Буга, форсировать реку и «на плечах остатков 3-й и 6-й польских армий захватить город Львов».

В стратегическом плане такое решение обещало серьезные стратегические преимущества. Во-первых, намеченная операция связывала польские войска под Львовом, не позволяла снять их для переброски на Север — в помощь Варшаве. Но что самое важное — она создавала предпосылки для развития наступления в глубь Польши. Конармия Буденного начала наступление рано утром 12 августа.

Симптоматично, что даже после Гражданской войны Тухачевский не представлял во всей ее полноте ситуацию на Советскопольском фронте. В своих «мемуарах» он доказывал, что под Львовом действовали лишь полторы польские кавалерийские дивизии и «украинские партизанские части».

Иронизируя над автором сочинения, Пилсудский пишет: «В отношении наших действий у г-на Тухачевского есть еще одно недоразумение. Он утверждает, что мы вывели из Галиции почти все войска, оставив там только украинские формирования Петлюры и генерала Павленко с одной кавалерийской дивизией. ...Однако дело обстояло совершенно иначе. Из нашей 6-й армии была выведена только 18-я дивизия и небольшая часть конницы, а 12-я, 13-я и половина 6-й дивизии остались на месте. Кроме того, туда прибыла 5-я дивизия...»

Ситуация под Львовом оставалась напряженной, но даже при таком положении бывший царский полковник С.С. Каменев расценивал обстановку на варшавском направлении более трезво, чем бывший подпоручик Тухачевский. Видимо, у главкома уже появились опасения за успех дела на Севере. Накануне, 11 августа, он послал Егорову директиву о прекращении наступления на Львов и распорядился «в срочном порядке двинуть Конную армию в направлении Замостье — Грубешов».

Однако «по техническим причинам» (при передаче был искажен шифр) эта директива достигла штаба Юго-Западного фронта только 13 августа. И, хотя Егоров и Берзин в этот же день отдали приказ о переподчинении Конной армии Западному фронту, «выдернуть» ее из боев не представлялось возможным.

В ответе главкому Егоров сообщал: «Доношу, что ваши приказы №... только что получены и расшифрованы. Причина запоздания выясняется. Армии Югзапфронта выполняют основную задачу овладения Львовом, Рава-Русской и втянуты уже в дело... Изменение основных задач армиям в данных условиях считаю уже невозможным».

Сталин тоже возразил. Он реалистически оценивал ситуацию и после переговоров с Буденным, убедившись, что конники уже втянулись в боевые действия, телеграфировал Каменеву: «Ваша последняя директива без нужды опрокидывает сложившуюся группировку сил в районе этих армий, уже перешедших в наступление.

Директиву следовало бы дать либо три дня назад, когда Конармия стояла в резерве, либо позднее, по взятии Конармией района Львов. В настоящее время она только запутывает дело и неизбежно вызывает ненужную, вредную заминку в делах. Ввиду этого я отказываюсь подписывать соответствующее распоряжение в развитие Вашей директивы».

Однако главком настаивал на исполнении своей директивы. Подчиняясь этому давлению, командующий фронтом Егоров 13-го числа отдал приказ о выводе Конармии из боя. Приказ Егорова подписал только член РВС Берзин.

Воспротивился этому решению и Буденный. Для этого существовали весьма объективные причины. Маршал пишет в воспоминаниях, что в тот же день, 13 августа, «разговаривая по прямому проводу с командующим Западным фронтом», он указал на предшествовавшую безуспешность попыток главкома вывести конармейцев из боя и «заявил, что Конармия и сейчас стоит перед стеной пехоты, которую ей до сих пор не удалось сокрушить».

Примечательно, что в этот день и Тухачевский не стал настаивать на форсировании выполнения намерения привлечь буденовцев к операции под Варшавой. Что это — просчет? Проявление безволия? Или он все-таки не имел строго продуманного плана своей операции?

Видимо, и то, и другое, и третье. Увлекшись, как ему казалось, победоносным наступлением к польской столице, он «забыл» о Первой конной. Он «вспомнил» о ней лишь 16 августа, когда под Варшавой его частям стало жарко.

Только в этот день на правах командующего фронтом Тухачевский наконец-то направил директиву о выводе 1-й Конной армии из боя и сосредоточении ее в районе Владимира-Волынского для удара в люблинском направлении. Но в этот момент такая задача стала еще более невыполнимой, чем пятью днями раньше. Тяжелые бои кавалеристов за Бугом продолжались до 20 августа Сменить Конармию было некому.

Впрочем, идея использования в этот момент конницы с Львовского участка фронта вообще была построена на песке. Буденный пишет, что «физически невозможно было в течение одних суток выйти из боя и совершить стокилометровый марш, чтобы 20 августа сосредоточиться в указанном районе», а если бы это невозможное и произошло, то с выходом к Владимиру-Волынскому Конармия все равно «не смогла бы принять участие в операции против люблинской группировки противника, которая... действовала (значительно восточнее) в районе Бреста».

Казалось бы, все ясно. Но скажем больше: если бы Тухачевский действительно обладал полководческими талантами и предугадал возможный разворот событий, то и начинать Варшавскую операцию следовало бы не с действий на Севере, а с наступления против поляков Конной Буденного на южном фланге.

Отказавшись слепо подчиняться распоряжениям Каменева, с позиции военного искусства Сталин был безусловно прав. Тем не менее в связи с принципиальностью выражения своей позиции 14 августа он получил телеграмму из секретариата ЦК: «Трения между Вами и главкомом дошли до того, что... необходимо выяснение путем совместного обсуждения при личном свидании, поэтому просим возможно скорее приехать в Москву». В тот же день он выехал в Харьков, а затем, 17 августа, отправился в столицу.

Между тем гибель армий Западного фронта была предрешена Операцию по захвату Варшавы войска Тухачевского развернули 13 августа. Командующий-«вундеркинд» оставался верен своим принципам: вести боевые действия, не заботясь о резервах.

Он считал, что, обладая «моральным превосходством» и имея «против правого фланга польской основной группировки не менее 14... стрелковых дивизий и 3-й конный корпус», он одержит легкую победу. Это не соответствовало действительности.

Тухачевский продолжил наступление, но его план уже трещал по швам. Дело в том, что, начиная операцию, «гениальный стратег» пребывал в полной уверенности, будто почти вся польская армия находится в Варшаве и к северу от нее. Командующий фронтом ошибался. Это не соответствовало действительности. Кроме того, на этот раз поляки не бежали панически.

Наоборот, уже на следующий день они перешли в наступление. Причем 14 августа его начала, по мнению Тухачевского, «слабейшая по числу единиц и слабейшая духом» 5-я польская армия, возглавляемая Сикорским. В ее составе числилось «четыре с половиной стрелковые и до двух дивизий кавалерии».

Против «слабой» армии поляков командующий Западным фронтом имел целых три армии. Рассчитывая сразу же разгромить Сикорского, Тухачевский отдал приказ своим «15-й и 3-й армиям встретить наступление противника и отбросить его за реку Вкра, а 4-й армии — атаковать противника во фланг и тыл в новогеоргиевском направлении из района Рационж — Дробин».

Приказ был энергичным и риторически убедительным, но эпистолярной риторикой все и закончилось. Пожалуй, это был первый и последний приказ в начавшейся операции. Единственная попытка комфронта управлять боевыми действиями.

На деле все три армии Тухачевского не смогли разгромить «слабые» дивизии противника. Напротив, теперь инициатива оказалась в руках поляков. 5-я польская армия, «имея на фланге и в тылу у себя мощную (4-ю) армию (Тухачевского) из четырех стрелковых и двух кавалерийских дивизий, продолжала наступление против 3-й и 15-й армий» красных.

Действия превосходящих сил Западного фронта оказались несогласованными и бестолковыми. Крушение плана Варшавской операции было предрешено. «Войной» под Варшавой никто не руководил. С первых часов начала сражения Тухачевский стал терять связь со своими армиями. Со штабом 4-й армии он утратил связь еще 14-го числа, не восстановив ее до начала отступления.

В частях фронта царили непонимание, растерянность и неразбериха. Об этом ярко свидетельствует сохранившаяся запись разговора между командующими армиями Тухачевского. В ночь с

15 на 16 августа Г.Д Гай запросил по прямому проводу командарма 4-й ДА. Шуваева: «Один полк вы выделили для взятия Страсбурга. Я не понимаю, для чего нам так срочно понадобился этот город?

Еще один полк дивизии Томина по вашему же приказанию пытается прорваться в местечко Любич под городом Торн. Зачем, кому это нужно?

...Надо принимать решение с учетом конкретной обстановки... Остальные части корпуса сконцентрированы по вашему требованию в двух отдаленных друг от друга местах для форсирования Вислы в районе городов Нешава и Влоцлавск. Разве можно при таком распыленном состоянии войск добиться успеха, ожидаемого от нас Тухачевским?»

Эта штабная перепалка заставляет задуматься, а был ли вообще у командующего-«вундеркинда» какой-то целостный план? У польского командующего Пилсудского такой план был. Он предусматривал разгром красных по частям, и это осуществлялось блестяще. Мозырская группа Тухачевского и 58-я дивизия 12-й армии были разгромлены в первый день польского наступления, начатого

16 августа с рубежа реки Вепш. Уже вечером этого дня «Мозырская группа... перестала существовать как оперативная единица». О том, что та же участь постигла находящуюся во фронтовом резерве 8-ю дивизию 16-й армии, Тухачевский узнал только 17 августа.

Чтобы избежать ловушки, командующий отдал приказ частям, находящимся в Данцингском коридоре, начать отход. Но в это время он не знал, что Мозырская группа и 16-я армия, призванные задержать атакующую польскую группировку, фактически уже не существовали.

Командарм 4-й армии Шуваев директиву Тухачевского об отходе на юго-восток получил. Однако Шуваев был уже не в силах собрать действовавшие далеко друг от друга дивизии и бригады. Не представляя положения на левом крыле, вместо отхода он приказал своим дивизиям и корпусу Гая продолжать операции по форсированию Вислы.

Это уже не имело смысла. Но демонстрацией верха нелепости, придавшей Варшавской операции характер трагикомедии, стало 16 августа, когда кавалерийский корпус Гая форсировал Вислу и занял Влоцлавск. В этот день, не разобравшись в обстановке, Тухачевский послал в Москву ликующую телеграмму. В ней он сообщал, что Варшава взята!

Поражение и гибель армий Тухачевского предопределили не недостаток сил, не преимущества противника и не отсутствие на этой части фронта 1-й Конной армии. Причиной последовавшей трагедии стало профессиональное дилетантство командующего фронтом

Впрочем, самим ходом сражений своих армий Тухачевский практически не руководил. В отличие от Пилсудского, управлявшего Срединным польским фронтом из штаба, расположенного в Пулавах, на правом берегу Вислы, Тухачевский наблюдал за операцией под Варшавой... из Минска!

Даже апологетически относящийся к Тухачевскому (один из его ближайших сотрудников) Г. Иссерсон пишет: «Тухачевский по своей молодости и недостаточной еще опытности в ведении крупных стратегических операций в тяжелые дни поражения его армий на Висле не смог оказаться на должной высоте...

Тухачевский со своим штабом находился далеко в тылу. Все его управление держалось на телеграфных проводах, и, когда проводная связь была прервана, командующий оказался без войск, так как не мог больше передать им ни одного приказа».

Как говорится, комментарии излишни. Между тем дивизии 3-й армии Западного фронта, вторгшись в Данцигский коридор, к 18 августа заняли Сольдау и Страсбург. Однако к этому времени перешли в решительное наступление силы польской ударной группировки, называемые Срединным фронтом

Теперь оказавшиеся в тылу противника войска Тухачевского утратили всякую боеспособность и управляемость. Об их трагикомическом положении свидетельствует сообщение Пилсудского генералу Сосновскому. В ночь с 19 на 20 августа польский командующий иронически писал военному министру:

«То, что здесь творится, трудно себе даже представить. Ни по одной дороге нельзя проехать спокойно — столько здесь шляется по окрестностям разбитых, рассеянных, но также и организованных отрядов (красных) с пушками и пулеметами. Пока что с ними справляются местное население и тыловые органы различных наших дивизий... если бы не вооружившиеся крестьяне, то завтра или послезавтра окрестности Седльце, наверное, были бы во власти разбитых и рассеянных нами большевиков, а я бы с отрядами вооруженных жителей сидел бы в укрепленных городах».

И все-таки: что же предпринимал Тухачевский, чтобы спасти положение? Организовал вывод своих частей? Застрелился?

Нет. Иссерсон признает: «Тухачевский... остался безучастным зрителем разгрома своих армий». Впрочем, это не совсем так. Разбираясь с действиями Тухачевского, историки забывают вторую сторону «медали». В результате бездарных действий командующего Западным фронтом произошла не только катастрофа под Варшавой. Одновременно Красная Армия утратила то, что с большим трудом было завоевано Юго-Западным фронтом.

Как это бывает у недалеких людей, потеряв способность управлять более чем 150-тысячной массой бойцов под Варшавой, Тухачевский схватился за соломинку. Он все-таки «выдернул» 1-ю Конную из-под Львова. Дилетантские импровизации продолжались. Теперь они разрушали фронт под Львовом.

Возмущенный Ворошилов 21 августа телеграфировал Реввоенсовету: «Снятие Конармии с Львовского фронта в момент, когда армия подошла вплотную к городу, приковав к себе до семи дивизий противника, является крупной ошибкой, чреватой значительными последствиями.

Я не буду говорить о том, какое моральное действие оказывает подобный подход на армию. Вы это учтете сами, если вспомните огромные наши потери в последних боях, но я должен сказать, что, продолжая бои за овладение Львовом, мы не только служили магнитом для противника, но в то же время самой серьезной угрозой тылу его ударной группы, которой мы смогли бы через Люблин нанести сокрушительный удар...»

К Ворошилову не прислушались. Цепь трагических военных ошибок продолжала множиться. После отхода от Львова, выполняя приказ Тухачевского от 23 августа, 1-я Конная двинулась на Замостье. Совершив отчаянный и бессмысленный рейд, озлобленная и подавленная, здесь она с трудом вырвалась из окружения.

Но еще хуже, трагичнее оказалось положение бойцов Западного фронта. Две армии отошли в Пруссию, где было интернировано более 40 тысяч красноармейцев, более 80 тысяч оказались в польском плену. Позже 40 тысяч из них погибли там, в концентрационных лагерях.

Иссерсон свидетельствовал: «Уборевич спросил Тухачевского, почему он в эти критические дни на Висле не появился среди своих войск и не организовал лично их прорыва из окружения к северу от Варшавы. Уборевич сказал, что пробивался бы к своим войскам любыми средствами — на машине, на самолете, наконец, на лошади — и, взяв на себя непосредственное командование, вывел бы их из окружения... Подумав, Тухачевский ответил, что роль командующего фронтом он тогда понимал иначе...»

Что мог ответить потерпевший поражение командующий? Ему нечего было сказать в свое оправдание.

Безусловно, что вся кампания, спланированная Троцким, самонадеянно и бездарно осуществленная Тухачевским и неосмотрительно поддержанная Лениным, была ошибкой. Конечно, разгром поляков под Киевом, а затем их отступление в Белоруссии создали впечатление легкого успеха.

Это вскружило голову многим. И все-таки основным виновником Варшавской катастрофы являлся Тухачевский. Осуществленная им операция была не продумана и не подготовлена. Она не учитывала возможных ходов противника. Ее замысел строился лишь на амбициях бывшего подпоручика. Командующий, которому едва исполнилось 27 лет, жаждал славы и все делал вопреки законам военного искусства. Все его планы были лишь надеждами дилетанта.

Тухачевский гнал войска вперед. Он оторвался от тылов и надеялся захватить Варшаву на одном энтузиазме красноармейцев. Отсиживаясь со штабом в Минске, он потерял управление войсками и под конец этой авантюры бросил своих бойцов и командиров на произвол судьбы. В результате свыше 120 тысяч из них оказались в польском плену и в числе интернированных в Германии. Погибших в боях никто не считал.

Исторический абсурд в том, что, несмотря на вину Тухачевского за самое крупное поражение, допущенное военачальниками в

Гражданской войне, существует точка зрения, будто бы расстрелянный позже «маршал» был чуть ли не «гениальным полководцем».

Так ли это? Есть ли действительные предпосылки для такой точки зрения, кроме тенденциозных сочинений откровенной пропаганды? Поскольку линия Тухачевского еще пересечется с биографией Сталина, остановимся подробнее на фигуре этого кандидата в военные «гении».

Михаил Тухачевский родился в 1893 году в семье обедневшего дворянина с литовскими корнями. Его отец, женатый на простой крестьянке, не увлекался спиртным, но небольшой доход «с большим избытком» проматывал проигрышами на скачках.

Видимо, именно от отца Михаил унаследовал неудержимый азарт и неудовлетворяемое, почти гипертрофированное честолюбие. Уже в Александровском военном училище, куда он поступил в 1912 году и где на старшем курсе стал фельдфебелем роты, от его раздутого честолюбия страдали окружавшие. Знавший его в те годы Владимир Посторонкин писал, что «в среде своих сокурсников... (он) не пользовался ни симпатиями, ни сочувствием; все сторонились его, боялись и твердо знали, что в случае какой-нибудь оплошности ждать пощады нельзя...

С младшим курсом фельдфебель Тухачевский обращался совершенно деспотически: он наказывал самой высокой мерой взыскания за малейший проступок новичков, только вступивших в службу и не свыкшихся со служебной обстановкой... он полной мерой и в изобилии раздавал взыскания, никогда не входя в рассмотрение мотивов, побудивших то или иное упущение по службе».

Служебный деспотизм Тухачевского, мелочные солдафонские придирки и взыскания стали причиной по меньшей мере двух юнкерских увольнений и «трех самоубийств». Однако скандалы замяли. Но они являлись не просто проявлением «дедовщины» в тупом виде. Властолюбивый и расчетливый фельдфебель искал одобрения начальства и чутко озирался «на все, что могло бы так или иначе угрожать его служебной карьере».

Обучение профессии длилось лишь два года. Конечно, за такой короткий срок будущий «полководец» не мог приобрести каких-то фундаментальных знаний ни в стратегии, ни в тактике, ни в организационных аспектах военного искусства. По советским гражданским меркам училище, которое закончил будущий «гений», не тянуло даже на приличный техникум. Но больше Тухачевский никогда и нигде не учился.

Окончив училище перед войной в чине подпоручика, по уже сложившейся психологии и приобретенным знаниям свежеиспеченный специалист на всю жизнь так и остался фельдфебелем. Конечно, военный опыт можно было приобрести на войне. Однако воевать долго Тухачевскому тоже не пришлось. Попав в сентябре 1914 года на фронт, на должность младшего офицера роты, уже вскоре он оказался в плену.

Там он провел практически всю Первую мировую. Из плена он бежал осенью 1917 года. При весьма туманных обстоятельствах, нарушив слово офицера. Спустя время через Париж он приехал в Москву, где остановился в семье «старых знакомых — Н.Н. Кулябко». Тут ему повезло. Его приятель — музыкант Н. Кулябко стал членом ВЦИК и участвовал в «формировании института военных комиссаров». По совету приятеля Тухачевский уже 5 апреля предусмотрительно вступил в партию и быстро пошел вверх по служебной лестнице.

В конце июня 1919 года его командировали в распоряжение главкома Восточного фронта Муравьева — бывшего полковника царской армии, лихого эсера и отчаянного авантюриста. Здесь подпоручик с партбилетом сразу был назначен командующим 1-й армией.

Снова молодому специалисту повезло через две недели. В период начавшегося в Симбирске восстания эсеров против Советской власти Муравьева застрелили. Обязанности командующего фронтом стал исполнять Тухачевский.

За 10 дней его командования белые взяли Сызрань, Бугульму, Мелекесс, Сенгилей и сам Симбирск... Прибывший новый командующий, бывший полковник Вацетис, едва нашел Тухачевского в Пензе. Но, потребовав, чтобы он «поменьше болтался по тылам», Вацетис оставил юношу при себе.

Дела на Восточном фронте шли к катастрофе, и наводить порядок приехал Троцкий. По его приказу в отступившем Петроградском полку расстреляли командира, комиссара и каждого десятого из строя. Подпоручик-коммунист понравился Троцкому разговорами о дисциплине и трибуналах так, что позже наркомвоенмор писал ему письма, обещая помощь и поддержку.

Но с новым комфронта Вацетисом отношения не сложились. Причиной явилось то, что сначала Тухачевский сдал Симбирск, а затем потерял Казань с находящимся там золотым запасом России. Позже, когда на Восточном фронте почти все чехословацкие войска уже были выведены из боев и положение поправилось, Тухачевский разработал план взятия Симбирска и даже взял город.

Здесь ему сначала повезло, а затем не повезло. Как справедливо иронизируют А. Колпакиди и Е. Прудникова: «Красные части с ходу, не подумав и не разведав, форсировали (по не разрушенному противником мосту) Волгу и — кто бы мог подумать! — вдруг попали под удар каппелевцев. Белые погнали их назад, и снова начались бои за многострадальный Симбирск».

Практически это были те же просчеты, которые позже привели «военного гения» к катастрофе под Варшавой. Тот же почерк. Даже Троцкий «подколол» своего любимца: «Необеспеченное наступление представляет вообще слабую сторону товарища Тухачевского». А какая сторона у молодого «блестящего стратега» была сильной?

Это определялось тем — как повезет. Вскоре Тухачевскому повезло трижды. Во-первых, ему оказали помощь части правобережной группы 5-й армии, которые после освобождения Казани были переброшены по Волге к Симбирску. Во-вторых, ситуация сложилась так, что главные силы белых сражались против 5-й армии на казанском направлении и против 3-й — в районе Перми. В-третьих, он все же взял Симбирск.

Но самым главным стало то, что его освобождение города совпало с лечением Ленина после покушения. Сообразительный Тухачевский послал в Москву телеграмму, вошедшую во все учебники истории: «Дорогой Владимир Ильич! Взятие Вашего родного города — это ответ на Вашу одну рану, за вторую будет Самара!».Крупно повезло... Больше Тухачевский мог вообще ничего в Гражданской войне не делать — он уже «вошел в историю».

Между тем Тухачевский продолжал заниматься любимым «делом». Суть его состояла в том, что он всю жизнь с кем-нибудь конфликтовал. Его «передвижение по фронтам, — пишут А. Колпакиди и Е. Прудникова, — отмечается радужным хвостом склок и жалоб».

На Восточном фронте одним из таких конфликтов стали его «противоречия» с комиссаром 20-й Пензенской дивизии Медведевым. Тухачевский вышел в этом конфликте победителем Послав в Реввоенсовет Республики и фронта донос, он назвал комиссара провокатором, который «систематически подрывает армию», и добился отзыва своего противника из соединения.

В чем состояло «провокаторство» Медведева? В чем же разошелся комфронта с комиссаром? Конфликт не имел политического характера. Дело заключалось в том, что любитель «пожрать поросятины», 26-летний вундеркинд-командарм, окружив себя своеобразной челядью — приживалками и приживальцами, родственниками жены, выделялся барскими замашками, манией собственного величия и непогрешимости.

В разборку было втянуто много лиц. Свои первые впечатления от знакомства с С.П. Медведевым и Тухачевским изложил другой политкомиссар — Ф.И. Самсонович. Он прибыл на Восточный фронт летом 1919 года из Петрограда. Спустя полгода в письме председателю ВЦИК Свердлову Самсонович писал:

«В Пензе нас встретил тов. Медведев... Это был, кажется, не комиссар дивизии, а солдат, побывавший в окопах без перерыва несколько месяцев, весь в пыли, в изношенной солдатской шинели, загорелый, лицо осунувшееся, сосредоточенный... Тов. Медведев почти все время находился на передовых позициях, среди красноармейцев... Невольно приходит в голову сравнение первой встречи с... Тухачевским, который приехал в вагон-салоне с женой и многочисленной прислугой, и даже около вагона, в котором был Тухачевский, трудно было пройти, чтобы кто-либо не спросил из прислуги Тухачевского: «Ты кто? Проходи, не останавливайся!».

Причины конфликта, по которым подпоручик-коммунист Тухачевский стал жаловаться на комиссара «в пыльной шинели» в Реввоенсовет фронта и Республики, пояснял и член Реввоенсовета военком О.Ю. Калнин.

Претензии Тухачевского к комиссару были прямолинейны, как замашки фельдфебеля. Он утверждал: Медведев «подрывает авторитет командарма, а именно — отменяет разрешенную командармом командировку помощнику зав. разведотделом армии, которому, как главное, поручено закупить и привезти для должностных лиц штаба на праздник масло, поросят, муку...».

То есть, продолжая культивировать привычки, приобретенные им еще в училище, Тухачевский был недоволен тем, что комиссар отменил его приказ о действиях, не входивших в функции разведотдела армии. Однако претензии к командарму со стороны «политических командиров армии» носили не только гастрономический характер.

Опровергая демагогические обвинения со стороны Тухачевского в адрес Медведева, О.Ю. Калнин поясняет: «Причиной обострения взаимоотношений политкомармов с командармом является следующее. С развитием армии развивался и штаб армии, а также все управление, но только по количеству и штату, но не по качеству Замечался скрытый саботаж, халатное отношение, кумовство. ...Из высших должностных лиц и командарма образовался кадр, который оградил себя китайской стеной от влияния и контроля политкомармов».

Кроме того, окружавшими было замечено, что уже на третьем месяце пребывания на фронте у 26-летнего командарма начался синдром «красного Наполеона». Калнин отмечал, что «с каждой похвалой со стороны высшего командования» у него росло ощущение величия и собственной непогрешимости: «22 декабря главкому Вацетису (Тухачевский) заявляет, что он как командир и притом коммунист не может мириться, что к нему на равных со старыми генералами приставлены политкомармы...»

Неприязнь к барствующему «вундеркинду» росла, и, хотя Троцкий не упускал из поля зрения своего любимца, поддерживая его, в конце 1918 года положение любителя «поросят» в 1-й армии стало невыносимым. И тогда его откомандировали на Южный фронт — командармом 8-й армии.

К этому времени ситуация на Южном фронте для сил Красной Армии складывалась благоприятно. В результате третьего разгрома под Царицыном разложившиеся войска Краснова беспорядочно отступали. Армия, командовать которой поручили Тухачевскому, почти не встречала сопротивления казаков.

Однако здесь ему тоже не повезло. Он почти сразу повздорил с командующим Южфронтом Гиттисом. Кроме того, с февраля в Донецкий бассейн вступили войска Добровольческой армии. Самовольно повернув 8-ю армию на Миллерово и не добившись ощутимых успехов, Тухачевский застрял у Донца. Через два месяца командования его снова вернули на Восточный фронт, но уже в 5-ю армию.

Пребывание Тухачевского на Восточном фронте едва не закончилось изгнанием уже в мае, когда он вступил в очередной конфликт. На этот раз — с командующим Восточным фронтом, бывшим царским генералом АА. Самойло.

В 1958 году Самойло писал, что с «резким конфликтом между мной и командующим 5-й армией Тухачевским из-за неправильных его донесений о действиях своих дивизий» усложнилось и положение самого комфронта. Сторону Тухачевского принял член РВС Республики Гусев, но когда бывший генерал обратился к главкому Каменеву, то «получил разрешение отстранить командарма-5 от командования армией». Однако «по условиям оперативной обстановки» осуществить это разрешение комфронта не счел возможным

Самойло тактично умолчал о том, что в своих карьеристских устремлениях бывший подпоручик широко пользовался приемом, присущим выскочкам. Он преувеличивал собственные успехи, а неудачи мгновенно переводил на счета других.

Историки отмечают, что воевавший наскоком и нахрапом, не заботясь о резервах и тылах, не умевший организовать связь и взаимодействие частей Тухачевский побеждал лишь тогда, когда имел численное превосходство над неорганизованным противником. Сталкиваясь с сопротивлением, он сразу же просил подкрепление и обычно получал его.

Профессиональные болячки потенциального кандидата в любимцы детей хрущевской оттепели понимал даже Троцкий. В 1937 году он так писал о своем подопечном: «Ему не хватало способности оценить военную обстановку В его стратегии был явственный элемент авантюризма». Однако креатуре Троцкого все сходило с рук.

Впрочем, продолжительное время Тухачевский являлся малозначимой личностью в армейских списках. Относительную известность он получил лишь после войны с Колчаком В действительности он был лишь одной из рядовых фигур — командующим одной из армий в составе группы войск красных. Но, конечно, не бывший подпоручик определил исход этой войны.

Дело в том, что обстановка на фронте быстро менялась даже без военных действий, и уже летом колчаковская армия стала небоеспособной. 12 июля военный министр Колчака барон А.П. Будберг записал в дневнике: «Фронт совершенно развалился, многие части перестали исполнять приказания и без всякого боя и, не видя по несколько дней противника, уходят на восток, обирая население, отнимая у него подводы и фураж».

О том, что летом 1919 года 5-я армия Тухачевского практически не встречала сопротивления противника, свидетельствует уже такой факт: потери убитыми, ранеными и пропавшими без вести за первую половину июля в ней составили менее 200 человек. Поэтому нет абсолютно никаких оснований для утверждений о якобы полководческих талантах командарма.

Колчаковцы отступали. Все складывалось, как в известной кадетской песне: «и враг бежит, бежит, бежит». После отхода белых из Челябинска там вспыхнуло восстание рабочих, и 5-я армия вошла в город, как на параде. Попытки Войцеховского и Каппеля ударить по флангам красных успеха не принесли. Преобладавшие в частях Каппеля бывшие красноармейцы просто отказались идти в наступление.

На фоне общего отступления белых командование решило поощрить успех, и 7 августа командующего 5-й армией наградили орденом Красного Знамени. И все-таки преследование отступавших колчаковцев не было усыпано только лавровыми листьями. Так произошло, когда уже полностью разложившиеся войска «верховного правителя» остановились на рубеже реки Тобол. Впервые в этой кампании 5-й армии Тухачевского была поставлена действительно главная задача: форсировать реку, овладеть Петропавловском и, разгромив 3-ю армию белого генерала Сахарова, двигаться на колчаковскую столицу Омск.

Беспрепятственно перейдя 20 августа Тобол, не встречая сопротивления и пройдя за короткий срок 180 километров, 5-я армия оказалась на дальних подступах к Петропавловску. Симптоматично, что недостаточный военный кругозор, отсутствие настоящего военного образования самоуверенный подпоручик пытался возместить собственными импровизациями, которые, как правило, заканчивались неудачами.

Выполняя приказ, Тухачевский решил вести наступление по двум линиям: вдоль тракта Звериноголовская — Петропавловск и по железной дороге Курган — Петропавловск. Однако командовавший с августа 1919 по январь 1920 года Восточным фронтом красных В. А. Ольдерогге спланировал наступление иначе.

Следует полагать, что бывший царский генерал что-то понимал в военном деле. Хотя бы потому, что, окончивший кадетский корпус, Константиновское военное училище, а в 1901 году — по первому разряду Николаевскую академию Генерального штаба, Ольдерогге в годы Первой мировой войны командовал пехотным полком и в звании генерал-майора — бригадой и дивизией.

Он настоял на концентрации сил в направлении железной дороги, где была сосредоточена основная группировка белых. Кроме того, командующий фронтом учитывал, что тракт проходил по казацким районам, и здесь можно было ожидать сильного сопротивления местного населения.

Тухачевский пытался возражать, но, вынужденный подчиниться, провести операцию по плану комфронта не сумел. Более того, он едва избежал сокрушительного разгрома. Позже, объясняя в 1935 году причины своих неудач, в статье «На Восточном фронте» он свалил вину за провал наступления 5-й армии на расстрелянного в 1931 году по делу «Весна» бывшего царского генерала Ольдерогге. В действительности ответственность за поражение 5-й армии лежала целиком на Тухачевском.

Как и предполагал командующий фронтом Ольдерогге, на этот раз противник не отходил без боя; уже на подступах к Петропавловску белые перешли в контрнаступление. Они «сковали части 5-й армии с фронта, а на правый фланг и тыл двинули две пехотные дивизии», Сибирский казачий корпус атамана Иванова-Ринова и конную группу генерала Доможирова.

Корпус сибирских казаков разбил одну из бригад 26-й стрелковой дивизии и, опрокинув 5-ю армию, погнал части Тухачевского назад к Тоболу. Командарм-5 не сумел остановить панику, и от полного разгрома армию «подпоручика-вундеркинда» спас тот же Ольдерогге. Командующий подкрепил части неудачливого «полководца» дивизией из своего резерва, а против левого фланга белых бросил 3-ю армию Восточного фронта.

Бежавшая, потрепанная армия Тухачевского смогла отступить, избежав полного рассеивания, и переправиться назад через Тобол без невосполнимых потерь. Только 14. октября, пополнившись за счет челябинских рабочих, она смогла воевать дальше.

После Гражданской войны, занимаясь саморекламой, Тухачевский старательно описывал свои относительные успехи в Сибири. Но уже тогда было известно, что в целом успешными действиями 5-я армия обязана члену ее Реввоенсовета И.Н. Смирнову, имевшему связи с сибирским подпольем, а через него с партизанами. Именно Смирнова называли действительным победителем Колчака.

Однако упорный оппозиционер — подписавший еще в 1923 году «заявление 46-ти», в 1927 году ■— «заявление 83-х», не однажды исключаемый из партии и приговоренный в 1936 году к смертной казни по делу «антисоветского объединенного троцкистского блока» — И.Н. Смирнов остался в тени. Официальные лавры достались Тухачевскому.

Впрочем, в тени остались многие, в том числе и бывшие царские генералы, командующие Восточным фронтом, — руководившие разгромом Колчака. «Вундеркинд подпоручик» сыграл в этом процессе самую непосредственную роль. Началу саморекламы Тухачевского способствовало то, что в декабре 1919 года командующий 5-й армией подготовил доклад, представленный заместителю Председателя Реввоенсовета Э.М. Склянскому.

Нет, молодой командарм не блеснул гением военного искусства, делясь опытом тактики и стратегии при проведении боевых операций. Тема его доклада была довольно сухой: «Об использовании военных специалистов и выдвижении коммунистического командного состава (по опыту 5-й армии)».

Решающим стало то, что автор доклада нашел беспроигрышный козырь. Не имевший настоящего военного образования и приличного поста в дореволюционной армии, Тухачевский горячо невзлюбил военспецов с высокими званиями — бывших царских офицеров и генералов.

Он испытывал комплекс неполноценности и поэтому с ходу отмел роль и заслуги этой категории военных, состоявших на службе в Красной Армии в годы Гражданской войны. По существу, именно с его подачи впоследствии идеологической пропагандой была сведена на нет значимость дореволюционного офицерского корпуса в рядах красных.

Тухачевский стал первым, кто начал выворачивать истину наизнанку. «У нас принято считать, — самоуверенно провозглашал бывший подпоручик, — что генералы и офицеры старой армии являются в полном смысле слова не только специалистами, но и знатоками военного дела... На самом деле русский офицерский корпус старой армии никогда не обладал ни тем, ни другим качеством. В своей большей части он состоял из лиц, получивших ограниченное военное образование, совершенно забитых и лишенных всякой инициативы».

Так беспардонно и безапелляционно он «развенчал» профессиональных военных. Повторим, что, по подсчетам историка А.Г. Кавтарадзе, только на должностях командармов в Красной Армии из 100 в годы Гражданской войны служили 82 кадровых офицера царской армии. Из более 70 ООО бывших офицеров (примерно 43 процента общего офицерского состава, наличного к 1918 году) в рядах красных оказались 639 офицеров Генерального штаба (почти половина элиты российского офицерского корпуса), в том числе 252 генерала.

Между тем рассуждения новоявленного военного теоретика не были отчаянным горячительным бредом. Подпоручик знал, что делает, — расталкивая локтями «старых» офицеров, он пробивал дорогу прежде всего себе. Он беззастенчиво утверждал, что «хорошо подготовленный командный состав, знакомый основательно с современной военной наукой и проникнутый духом смелого ведения войны, имеется лишь среди молодого офицерства...».

Но заносчивый «вундеркинд» пошел дальше. Значимость профессиональной подготовки и военных знаний он подменил фетишем мировоззрения. То был прием шулера, передергивавшего карты.

В разделе, громко названном «Доктрина Гражданской войны», бывший подпоручик заявил: «Для того, чтобы понимать характер и формы Гражданской войны, необходимо сознавать причины и сущность этой войны. Наше старое офицерство, совершенно не знакомое с основами марксизма, никак не может понять классовой борьбы...

...При таком уровне развития офицерства в политическом отношении ему, конечно, трудно понять основы Гражданской войны, а как следствие того — и вытекающие из них оперативные формы...»

Кстати, в практической обстановке, в частности в Советско-польской войне, Тухачевский полностью пренебрег даже рациональными зернами собственной «теории». Однако этих начетнических выводов, далеких не только от военной теории, но и от марксизма, оказалось достаточно, чтобы об их авторе сложилось мнение как о представителе новой военной мысли.

Надо признать, что демагогия Тухачевского была ловким и беспроигрышным трюком. Честолюбивый подпоручик-коммунист сумел найти ту изюминку, которая, перебродив в общественном сознании, возвеличивала не только его самого, но косвенно и неофициального покровителя «вундеркинда» — Председателя РВС Республики Троцкого.

Мысли Тухачевского упали на благодатную почву. Уже в конце Гражданской войны и особенно в первые годы после ее окончания идеологическая пропаганда забыла о роли красного офицерства, превратив в единственного «организатора Красной Армии» Лейбу Троцкого.

И может даже показаться странным, что к началу 1920 года «сибирский победитель» оказался не у дел. Теоретик, якобы понявший «основы Гражданской войны», оказался никому не нужен. Когда в конце декабря «вундеркинда» направили командовать 13-й армией, командарм Южного фронта А.И. Егоров на должность его не поставил. Прозябающий без перспектив в штабе бывший подпоручик 19 января обратился с отчаянным письмом в Реввоенсовет Респубдики: «Я бесцельно сижу почти три недели, а всего без дела — два месяца. Если за два года командования различными армиями я имею какие-либо заслуги, то прошу дать мне использовать свои силы в живой работе, и если таковой не найдется на фронте, то прошу дать ее в деле транспорта или военкомиссаров». Похоже, ему было даже все равно, где делать карьеру.

По иронии истории, пристроиться к делу молодому безработному «гению» помог Сталин. Вмешавшийся в конфликт руководства 1-й Конной армии с командующим Кавказским фронтом, 3 февраля 1920 года он телеграфировал Буденному и Ворошилову: «Я добился отставки Шорина и назначения нового комфронта Тухачевского — завоевателя Сибири и победителя Колчака».

Конечно, в тот момент Сталин еще не знал, что под видом щедрого подарка он получил от Троцкого троянского коня. Но как бы то ни было, хотя до революции Тухачевский не командовал даже ротой, он в один миг стал командующим фронтом.

Ему опять повезло. На этот раз Тухачевскому пришлось добивать уже разгромленную, деморализованную и отступавшую армию Деникина. Враг опять бежал, а в такой диспозиции «вундеркинд» воевать умел. Основным итогом его командования Кавказским фронтом стало то, что в марте, в ходе преследования стремительно отступавших в Крым белых, он не позволил спокойно провести эвакуацию добровольческого корпуса Деникина из Новороссийска. Впрочем, игравшая основную роль в этой кампании Конная армия Буденного и без командующего фронтом знала свои задачи.

О провале Тухачевским майского наступления Западного фронта в войне с поляками уже говорилось. Лишь успешные действия Сталина и Егорова на Юго-Западном фронте, оттянувшем часть войск из Белоруссии на Украину, и прорыв конницы Буденного в тыл поляков позволили Тухачевскому занять оставленный противником Минск и, продолжая преследование отступавших, двинуться на запад.

Но этот рейд его войск, казавшийся дорогой к славе, завершился варшавским позором. И если действия Тухачевского в качестве командарма на Восточном фронте, почти партизанской войны в Сибири и комфронта на Кавказе с большой натяжкой все-таки можно отнести к категории относительно успешных результатов командования, то уже ни в какие ворота не лезет причисление к «полководческим» заслугам подавление им Кронштадтского мятежа и Антоновского восстания.

Это были откровенно карательные акции. Таким образом, была нужна откровенная неразборчивость пропаганды хрущевского периода, лепившей из «расстрелянного маршала» культовую фигуру, чтобы мог возникнуть миф о Тухачевском как о «гениальном полководце».

При ближайшем рассмотрении у тщеславного бывшего подпоручика даже через увеличительное стекло нельзя найти не только признаков талантливости, но и вообще безупречной военной практики. Наоборот, по результатам «марша на Варшаву» в книгу рекордов Гражданской войны он должен войти как военачальник, потерпевший самое крупное и сокрушительное поражение.

Впрочем, если верить родственнице Тухачевского Лидии Норд, много лет спустя неудавшийся «полководец», объясняя причины варшавской катастрофы, в разговоре с ней признался: «Я ясно увидел, что все-таки моя армия состоит на 50 процентов из всякого сброда и что она не такая, какую бы я хотел иметь. Что у меня нет еще достаточного опыта и знаний для большой войны... Другие иногда сильно подводили... Смилга (член РВС Западного фронта. — К.Р.), блюдя свой политический контроль, путался не в свои дела... Шварц (начальник штаба Западного фронта. — К.Р.) считал, что он, Генерального штаба полковник, лучший стратег, чем я...»

Что можно добавить к этому откровенному признанию? Лишь то, что он опять очевидно перекладывает вину на других. После варшавской катастрофы из опыта «большой войны» Тухачевский не приобрел ничего иного, кроме навыков карателя. В отличие от своих армейских коллег он не получил и теоретических знаний, поскольку не продолжил военного образования.

Он так и остался выдающейся посредственностью — «полководцем» поражения, «маршалом» невоюющих армий мирного периода, стратегом парадных маневров и изобретателем массовых десантов, не имевших для будущей войны реального значения. Беспроигрышно дилетант, одержимый манией величия, «побеждал лишь пером», рекламируя свой «талант».

Неудавшийся «победитель» поляков не извлек урока и из своего поражения. Когда 17 августа в Минске начала работу «мирная конференция» с участием польской делегации, то уже 20 августа командующий Западным фронтом издал приказ. В нем он утверждал, что польские делегаты преследуют исключительно шпионские цели и что мир можно заключить только «на развалинах белой Польши».

Его снова занесло. Издание такого документа в условиях очевидного военного банкротства являлось настолько безответственным, что Политбюро было вынуждено принять специальное постановление. В нем осуждался этот «хуже чем бестактный приказ, подрывающий политику партии и правительства».

Между тем у Тухачевского был шанс взять реванш и проявить полководческие таланты, если бы таковые существовали. Несмотря на варшавскую катастрофу, он остался командующим Западным фронтом. Однако, когда в начале сентября поляки возобновили наступление, войска Западного и Юго-Западного фронтов откатывались на восток, почти не оказывая сопротивления. Это было не просто поражение — это был разгром.

Поляки продвигались столь успешно, что захватили без боя Минск, из которого во время варшавской авантюры Тухачевский наблюдал за разгромом своего фронта. Будущий маршал прокомментировал эти события почти инфантильно: «Поляки перешли в наступление первые, и наше отступление стало неизбежным».

Армия утеряла все, что приобрела в результате летней кампании. Однако и этот разгром не лишил Тухачевского тщеславных иллюзий. Посетивший его в это время Троцкий писал в мемуарах: «В штабе фронта я застал настроения в пользу второй войны». Похоже, что наркомвоенмору импонировали такие настроения, но его отрезвило то, что их не разделяли в частях. Троцкий констатирует: «Чем ниже я спускался по военной лестнице — через армию к дивизии, полку и роте, тем яснее становилась невозможность наступательной войны».

Кстати, от Минска до Москвы было немногим больше, чем до Варшавы. На пути оставался только Смоленск, и, может быть, лишь вступление 12 октября 1920 года в силу условий советско-польского перемирия спасло столицу Республики от захвата поляками.

Как бы то ни было, но Сталин сразу иначе оценил ситуацию. Он остро воспринял неудачи армии. Сложившуюся военную обстановку Политбюро рассмотрело на своем заседании еще 19 августа. На нем были заслушаны доклады РВСР и Сталина о положении на польском и врангелевском фронтах.

Он не разделял оптимизма дилетантов. Его доклад был глубоко продуман и отрезвляюще объективен. Причиной неудач армии он назвал отсутствие пополнения войск, плохое обеспечение вооружением и боеприпасами и непродуманные решения Верховного главнокомандования.

В результате было принято постановление: врангелевское направление считать главным. Это было то, о чем Сталин говорил еще в середине лета. Теперь требовалось найти выход из создавшегося сложного положения.

И 25 августа он представил в Политбюро записку, в которой изложил меры по организации и подготовке резервов. Обобщая случившееся, он предложил принять программу по совершенствованию армии, в частности обеспечить «меры к постановке и усилению авто-, броне- и авиапромышленности...».

«Это в двадцатом-то году!» — восклицает, комментируя этот факт, Ричард Косолапов. Да, это так. В тот период, когда «полководцы» Троцкий и Тухачевский отмывались от грехов поражения, когда еще даже на бумаге не существовало гитлеровского Вермахта, Сталин предложил организацию механизированных родов войск.

Однако Троцкий с ходу отверг выводы Сталина. Он не хотел признать причины своего провала. Он утверждал, что подготовка резервов уже налажена, а неудачи на польском фронте пытался свалить на неотправку в район Вислы 1-й Конной армии.

Троцкий доказывал, что резервы у армии есть. Не понимая или не желая понимать предпосылок своих фатальных просчетов и поражений, он переваливал вину на чужую голову. Лейба Бронштейн стал первым, кто создал легенду, охотно подхваченную другими побежденными военачальниками, будто бы переброска 1-й Конной армии к Варшаве могла обеспечить победу над поляками.

Конечно, талантливый полководец Семен Михайлович Буденный был на голову выше и бывшего подпоручика, и сына одесского купца. Он не раз доказал это в ходе Гражданской войны, но далее легендарная Конная армия не могла бы избавить от краха заведомо обреченную на провал авантюру.

Но вопрос переходил в принципиальную плоскость, и 26 августа Сталин написал в Политбюро заявление: «Ввиду распространяющихся среди партийных кругов слухов обо мне как человеке, затормозившем дело передачи 1-й Конной армии из состава Югозапа в состав Запфронта, заявляю, что директива главкома о передаче 1-й Конармии Запфронту была получена Реввоенсоветом Югозапа 11-го или 12-го (не помню числа) августа, и 1-я Конная в тот же день была передана Запфронту».

Как это часто бывает, распуская лживые слухи, виновники поражения грубо передергивали факты. И Сталина не могла не задеть эта наглая попытка превратить его в «стрелочника», ответственного за польскую катастрофу. Он поднял перчатку, брошенную наркомвоенмором, и 30 августа 1920 года потребовал от Политбюро расследования «условий нашего июльского наступления и августовского отступления на Западном фронте».

В тот же день после ознакомления с отчетом Троцкого о комплектовании резервов Сталин пишет в Политбюро: «Ответ Троцкого о резервах есть отписка. <...> ЦК должен знать и контролировать всю работу органов военного ведомства, не исключая подготовки боевых резервов и полевых операций, если он не хочет очутиться перед новой катастрофой...»

Разгром Красной Армии под Варшавой вызвал острую полемику на IX партконференции, прошедшей в сентябре. В ее ходе Председатель Реввоенсовета играл словами и пытался сгладить острые углы критики, направленной в его адрес.

С почти патологическим упрямством он не хотел называть вещи своими именами. Упорно не желая признаться в допущенных им и Тухачевским ошибках, Троцкий не нашел ничего лучшего, как демагогически объяснять поражение тем, что советские войска под Варшавой находились в состоянии «полусомнамбулы». Не найдя способа переложить вину на других, он пытался объяснить случившееся чуть ли не мистическими силами.

Конечно, это было только риторическое словоблудие. Не выдержав, Ленин на это заметил: «В прениях тов. Троцкому было указано, что если армия находилась в полусомнамбулическом, или, как он потом выразился, полуусталом состоянии, то ведь центральное стратегическое командование не было или по крайней мере не должно было быть полуусталым. И ошибка, несомненно, остается...»

Пожалуй, это уже напоминало уговоры, заставлявшие провинившегося школьника сознаться в проступке. Однако Троцкий не хотел единолично признавать вины за авантюристичность своих планов похода на Варшаву и беззастенчиво заявил, что Сталин якобы тоже оптимистично воспринимал возможность взятия польской столицы.

Сталин категорически отверг это опрометчивое утверждение Лейбы Бронштейна. В записке в президиум он написал: «Заявление Троцкого о том, что я в розовом свете изображал состояние наших фронтов, не соответствует действительности. Я был, кажется, единственный член ЦК, который высмеивал ходячий лозунг о «марше на Варшаву» и открыто в печати предостерегал товарищей от увлечения успехами, от недооценки польских сил. Достаточно прочесть мои статьи в «Правде».

Это не было хвастовством. Человек, не понаслышке судивший о реальных событиях, предшествовавших крупнейшему поражению Красной Армии в ходе этой войны, он не сбрасывал со счетов ни ошибки ЦК, ни губительные просчеты фронтового командования, непосредственного виновника катастрофы.

На упрек о его пристрастном отношении к Западному фронту и на утверждение Ленина, «что стратегия не подводила ЦК», он ответил объяснением существа ошибки руководства партии. Сталин указал, что именно ЦК принял решение «в сторону продолжения наступательной войны», доверившись ошибочной информации командующего Тухачевского и члена РВС фронта Смилги. «Логика ЦК была правильной, — соглашается он, — но ее исходные предпосылки оказались недостоверными».

В возникшей по этому поводу дискуссии, трезво взвешивая все обстоятельства, прослеживая детали развития событий, он обнажал истину, противопоставляя слабости в аргументации сторон. Умелый полемист, он связывал реальные факты и шаткость логики оправдательных утверждений. Сравнивая существо действительных событий и не соответствующих им аргументов оправдания, он логически приводил истину к почти ироническому выводу.

Он подчеркнул: «ЦК имел телеграмму командования о взятии Варшавы 16-го августа. Дело не в том, что Варшава не была взята 16-го августа, — это дело маленькое, — а дело в том, что Запфронт стоял, оказывается, перед катастрофой ввиду усталости солдат, ввиду неподтянутости тылов, а командование этого не знало, не замечало».

Сталин мог позволить себе такой тон. В варшавской авантюре все было сделано вопреки его замыслам, расчетам и предупреждениям, но катастрофа разразилась, и амбиции ее организаторов стоили слишком больших жертв. На ее последствия нельзя было смотреть сквозь пальцы.

Логика его рассуждений была неопровержима: «Если бы командование предупредило ЦК о действительном состоянии фронта, ЦК, несомненно, отказался бы временно от наступательной войны, как он делает это теперь. То, что Варшава не была взята 16-го августа, это, повторяю, дело маленькое, но то, что за этим последовала небывалая катастрофа, взявшая у нас 100 ООО пленных и 200 орудий, — это уже большая оплошность командования, которую нельзя оставить без внимания.

Вот почему я требовал в ЦК назначения комиссии, которая бы, выяснив причины катастрофы, застраховала бы нас от нового разгрома. Т. Ленин, видимо, щадит командование (курсив мой. — К.Р.), но я думаю, что нужно щадить дело, а не командование».

Извечный вопрос «Кто виноват?» в варшавском провале не был снят на конференции. Страсти вокруг этой темы долго не утихали и после Гражданской войны. Эмоциональный «приговор» одному из участников варшавской авантюры — при обсуждении книги В.А. Триандафилова «Характер операций современных армий» — в 1930 году огласил один из участников дискуссии. С возмущением он бросил в лицо Тухачевскому «приговор»: «Вас за 1920 год вешать надо!»

Выводы, к которым пришел Сталин в объяснении причин поражения, не устраивали ни Политбюро, ни Реввоенсовет, ни Ленина. По существу виновны они были все, но не желали признавать очевидного. Сталин понимал это и, не рассчитывая на поддержку, вскоре обратился с просьбой освободить его от военной работы. Такой шаг стал своеобразным протестом, и Политбюро удовлетворило его просьбу. Правда, частично: освободив 1 сентября Сталина от обязанностей члена РВС Юго-Западного фронта, оно оставило его членом РВС Республики, но он получил отпуск, о котором просил еще в начале августа.

Рассуждения о том, что подход 1-й Конной армии к Висле мог бы предотвратить поражение Тухачевского, несостоятельны. Ход этой мысли был призван увести в сторону от действительности, породить неправильные представления об объективных причинах и фактических виновниках трагедии. Конечно, одна Конная армия не могла спасти исход всей кампании.

И даже не потому, что, как резонно отмечают исследователи, буденовцам «пришлось бы преодолеть 300 километров своим ходом за пару дней и сразу же вступить в бой». Еще более важным являлось другое. Польское командование предвидело такой маневр, и у него было достаточно сил, чтобы не допустить Конармию к Варшаве.

Объяснения нужно искать в ином. Поражение в Советско-польской войне уже само по себе свидетельствует, что страна и Красная Армия в этот период были не готовы борьбе. Все замыслы

организаторов этой кампании стали сплошной цепью авантюр, и даже захват Варшавы не мог обеспечить победы. По своей сути война с Польшей уже не была Гражданской войной. Фактически это была война с иностранным государством, а расчеты на революцию в Польше оказались на поверку иллюзией.

Конечно, Сталина угнетало то, что поражение под Варшавой полностью уничтожило плоды его усилий. Перечеркнуло те успехи и достижения, которые приобрела Советская Республика благодаря его деятельности на Юго-Западном фронте. В результате польского наступления, начавшегося осенью, были потеряны Западные части Украины и Белоруссии. Все сделанное им пошло насмарку.

При подписании 12 октября 1920 года в Риге двустороннего договора о перемирии между РФСФР, УССР и Польшей, а 18 марта 1921 г. — советско-польского мирного договора Советское правительство обязалось уплатить репарации в размере 30 миллионов золотых рублей и возвратить военные трофеи и ценности, «вывезенные из Польши аж с 1772 года»!

И все-таки Сталин вернет стране утраченные территории Галиции и «возьмет» Львов. Правда, это произойдет много лет спустя, в результате новой тяжелой войны, но и теперь он не станет «присоединять» Польшу к России.

Но вернемся в 1920 год. Наступила осень. Гражданская война близилась к завершению. В ноябре Красная Армия освободила от белых Крым, и остатки врангелевских войск переправились в Турцию. Еще накануне этого события, после непродолжительного отпуска, Сталин снова приступил к исполнению своих многочисленных обязанностей. Он нарком по делам национальностей и нарком госконтроля, член Политбюро и Оргбюро, член Реввоенсовета Республики и Совета труда и обороны.

Отойдя от военных дел, он снова сосредоточил свое внимание на деятельности двух возглавляемых им наркоматов. Теперь, когда в результате Гражданской войны реально подтвердилась незыблемость Советской власти, необходимо было решить связующие страну вопросы национальной общности и контроля над функционированием самого механизма управления.

Эти вопросы и стали предметом его основной деятельности. 10 октября в опубликованной «Правдой» статье о национальной политике он без обиняков представил свое видение проблемы. Его позиция была державной.

«Требование отделения окраин от России, — заявил Сталин, —

как форма отношения между центром и окраинами должно быть исключено не только потому, что оно противоречит самой постановке вопроса об установлении союза между центром и окраинами, но прежде всего потому, что оно в корне противоречит интересам народных масс как в центре, так и окраин...»

Указав на пример положения Грузии, Армении, Польши и Финляндии, ставших вассалами других стран и сохранивших лишь видимость независимости, а также на недавнее «расхищение» Украины Германией и Азербайджана Великобританией, он сделал безапелляционный вывод:

«Либо вместе с Россией, и тогда — освобождение трудовых масс от империалистического гнета; либо вместе с Антантой, и тогда — неминуемое империалистическое ярмо. Третьего выхода нет...»

Однако когда Сталин делал эти свои выводы, государства как такового практически еще не было. К окончанию Гражданской войны сложился лишь эскизный макет, который еще предстояло облечь в приемлемую форму, обеспечив этот механизм приводными ремнями управления и всеми атрибутами государственной власти.

Между тем на повестку дня вставало множество новых вопросов. С того рокового рубежа, который обозначился 1914 годом, за шесть с половиной лет практически не прекращавшейся войны, страна откатилась назад. Почти в средневековье. Но даже теперь перед руководством Республики еще не встала во всей грандиозной сложности и исторической неизбежности задача: восстановить разрушенное.

Пока требовалось элементарное. Хотя бы грубо наладить сложную систему управления машиной государства. Те люди, которым предстояло властвовать в стране на разных ее уровнях, пришли к приводам государственной машины в обстановке Гражданской войны. Они учились жизни и духовно складывались в экстремальных условиях; они не имели необходимого опыта, знаний, а часто даже обычного образования.

Наладить управление жизнью на местах из Центра, обеспечить прямую и обратную связь исполнения директив правительства предстояло в первую очередь Сталину. В эти дни он предельно ясно обозначил свою позицию и в вопросе организации контроля за деятельностью уже сложившихся институтов власти и их руководителей.

При этом он осознавал и то, что уже с Октября — и со временем тенденция приобрела еще более острую направленность — в реальную ткань государственного аппарата и даже партии проникало большое число людей, далеких от идеалов революции, но стремившихся обрести те льготы и привилегии, которые объективно давали властные полномочия.

За налаживание механизма управления Сталин взялся решительно. Выступая 15 октября с речью на открытии 1-го Всероссийского совещания Рабоче-крестьянской инспекции, он потребовал: «Не щадить отдельных лиц, какое бы положение они ни занимали, щадить только интересы дела. Задача эта очень трудная и деликатная, она требует большой выдержки и большой чистоты, безукоризненной чистоты со стороны работников (инспекции)».

Человек, имевший огромный опыт организационной работы, он прекрасно знал существо системы любой власти. Поэтому без недомолвок указывал, что «страной управляют на деле не те (люди), которые выбирают своих делегатов в парламенты при буржуазном порядке или на съезды Советов при советских порядках».

Он не оставлял места интеллигентскому «демократическому» словоблудию. «Нет, — решительно подчеркивал он. — Страной управляют фактически те (люди), которые овладели на деле исполнительными аппаратами государства, которые руководят этими аппаратами».

Исходя из этого важного тезиса, Сталин отмечал, что если рабочий класс действительно хочет овладеть вопросами управления страной, то он должен иметь своих представителей как там, где «обсуждаются и решаются» эти вопросы, так и «в тех местах, где эти решения проводятся в жизнь».

Примечательно, что он не идеализировал в обеспечении функционирования государственной системы возможности уже сложившихся рядов правящей партии. Наоборот, уже с первых шагов он ставит вопрос о привлечении к управлению новых сил, свежих кадров из действительно народной среды.

«Основная задача РКИ, — заключил он свою мысль, — состоит в том, чтобы выращивать, подготовлять эти кадры, привлекая к своей работе широкие слои рабочих и крестьян». Рабоче-крестьянская инспекция, резюмировал он, должна стать школой для этих управленческих «кадров из рабочих и крестьян».

Однако реальные условия не позволяли ему сосредоточиться только на сложной и многогранной работе — регулировании механизма управления государством. Впрочем, этим вопросом, во всем его многообразии, ему предстояло заниматься всю последующую жизнь.

В действительности в этот период еще не было в завершенном виде и самого государства. Особенно неопределенное положение Советской власти сложилось на окраинах. В районах с разнонациональным населением. И вскоре Кавказское бюро попросило ЦК командировать его на Кавказ.

Положение дел на Кавказе осложнялось тем, что помимо территорий, на которых установилась Советская власть, здесь существовала образовавшаяся еще в 1918 году, после распада Закавказской федерации, так называемая Грузинская демократическая республика. Во главе ее стояло правительство старого «знакомца» Сталина — меньшевика Ноя Жордания.

Существенным аргументом в положении Грузии являлось то, что через нее проходил нефтепровод из Баку к портам Черного моря. На него вожделенно смотрел Запад. Летом 1918 года глава государства Н. Жордания заключил договор с Германией, практически сделавший Грузию немецкой колонией. Немцы ушли из Грузии только в декабре, но сразу же их место заняли англичане. Их «миротворческий» экспедиционный корпус охранял все тот же нефтепровод Баку — Батум.

Во время Гражданской войны Грузия осуществляла «демократию» в полном объеме. Она вторглась на Кубань, заняв Адлер, Сочи и Туапсе, увозя скот, оборудование; демократы вывезли даже рельсы Гагаринской железной дороги. Летом 1918 года грузинские демократы жестоко подавили восстание осетин и грузин в Цхинвали и крестьян Абхазии.

Сталин никогда не выпускал из своего внимания положение дел в этом регионе. Еще 5 июня 1918 года в телеграмме Чичерину он предложил: «В крайнем случае можно признать независимость Грузии, лишь бы Германия признала официально вопрос о Кубани, Армении и Азербайджане вопросом внутренним для России, на этом надо настаивать решительно и бесповоротно».

Однако на просьбу Чичерина написать воззвание к грузинскому народу Сталин ответил категорическим отказом: «Воззвание к грузинскому народу написать не могу, нет желания обращаться с воззванием к погибшим».

В апреле 1920 года 11-я армия заняла Азербайджан, а в мае был заключен договор между РСФСР и Грузией. В соответствии с ним

Грузия обязалась очистить свою территорию от иностранных войск, но пока она оставалась «независимо»-меньшевистской.

Сталин прибыл в Ростов-на-Дону 18 октября и на следующий день на заседании Кавбюро выступил с докладом о задачах РКП(б) в местностях, населенных народами Востока. 21 октября он выехал во Владикавказ, откуда 27-го передал в ЦК информацию о положении дел. Он прибыл сюда для участия в краевом совещании коммунистических организаций Дона и Кавказа. Совещание прошло с 27 по 29 октября, и он сделал на нем доклад «О политическом положении Республики».

С точки зрения понимания его дальнейшей позиции примечательна мысль, высказанная им в этом докладе: «Некоторые участники Октябрьского переворота были убеждены в том, что социалистическая революция в России может увенчаться успехом... если непосредственно за революцией в России начнется революционный прорыв на Западе. Этот взгляд... был опровергнут... ибо социалистическая Россия, не встретившая поддержки со стороны западною пролетариата и окруженная враждебными государствами, с успехом продолжает свое существование и развитие уже три года».

Это была не первая его филиппика в адрес догматических приверженцев мировой революции, но она означала значительно большее. Практически Сталин публично предъявил уже зарождавшийся в его сознании тезис о возможности построения социализма в одной стране.

Здесь его застала телеграмма Ленина. Она была тревожной: «Антанта пойдет в Баку. Обдумайте и приготовьте спешно меры по укреплению подступов в Баку с суши и с моря, подвоза тяжелой артиллерии и прочее. Сообщите Ваше мнение».

Приехав в Баку, он выполнил поручение Ленина, а 4 ноября на совещании Политбюро ЦК КП(б) Азербайджана и Кавбюро ЦК РКП(б) обсудил положение в Армении и условия переговоров с Грузией. В канун третьей годовщины Октября, 6 ноября состоялся его доклад в Бакинском совете. Вскоре вместе с Серго Орджоникидзе он выехал в Темир-Хан-Шуру.

Они приехали на место 12 ноября, в теплушке, и уже на станции услышали орудийную канонаду. В горах шли бои. Улицы города, базар и пристанционная площадь были заполнены вооруженными людьми. Вечером следующего дня начал свою работу Чрезвычайный съезд народов Дагестана.

Огласив на открытии съезда декларацию Советского правительства об автономии, Сталин без обиняков пояснил: «Дагестан должен быть автономным, он будет пользоваться внутренним самоуправлением, сохранив братскую связь с народами России... Автономия — не предоставляет независимости. Россия и Дагестан должны сохранить между собой связь, ибо только в этом случае Дагестан сможет сохранить свою свободу».

Позиция Сталина в национальном вопросе, которую он проводил последовательно и в дальнейшем, была глубоко продумана им. Он решительно настаивал на отказе «от кавалерийских набегов по части «немедленной коммунизации» отсталых народных масс» и призывал «перейти к осмысленной и продуманной политике постепенного вовлечения этих масс в общее русло советского развития».

Этот процесс он связывал с необходимостью сохранения национальных языков, национальной культуры и вовлечения представителей местного населения в управление окраинными регионами страны. Главное условие для укрепления связи с Центром он усматривал в том, «чтобы Советская власть стала... родной и близкой для народных окраин России». «Но для того, чтобы сделаться родной, — подчеркивал Сталин, — Советская власть должна стать прежде всего понятной для них».

Ленина тревожило положение дел в Закавказье. На следующий день, 13 ноября, он связался со Сталиным по прямому проводу. Председатель Совнаркома интересовался многими вопросами: «Как идет борьба с бандами?.. Считаете ли возможным улаживание отношений с Грузией и Арменией, и на какой основе? ...Ведутся ли серьезно работы по укреплению Баку? Прошу сообщить о Турции и Персии».

Ответив на поставленные вопросы и сообщив о положении в регионе, Сталин указал на возросшую активность англичан. Это настораживало, и Ленин попросил ускорить его приезд в Москву «для вынесения предложений на Политбюро».

Впрочем, та нетерпеливость, с которой глава Советского правительства спешил отозвать Сталина в столицу, обусловливалась не только озабоченностью делами на Кавказе. В записке Троцкому о готовящейся чистке учреждений, как московских, так и местных, он отмечает: «решим после приезда Сталина».

Но главное состояло в том, что в Москве готовилось большое мероприятие. VIII Всероссийский съезд Советов. Состоявшийся 22—29 декабря, он был посвящен вопросам восстановления промышленности, транспорта и сельского хозяйства. Именно на нем был принят общеизвестный план ГОЭЛРО. На съезде Сталина вновь избрали членом ВЦИК.

Оглавление