Петр I Великий (правил с 1672 по 1725). С 1721 года – император всероссийский

Единокровный брат Петра, Иван Алексеевич, умер в 1696 году. Ивану было тридцать лет, он оставил троих малолетних дочерей и вдову Прасковью Федоровну, урожденную Салтыкову (из рода Салтыковых была старица Марфа – Ксения Ивановна, супруга Филарета – Федора Никитича). Прасковья Федоровна всячески демонстрировала Петру свое дружественное и верноподданническое к нему отношение. Судя по источникам, Иван уже с 1689 года не принимал участия в делах правления. К сообщениям о слабости здоровья того или иного соправителя или претендента на престол всегда относишься с некоторой подозрительностью. Но, кажется, нет оснований полагать, будто Иван Алексеевич пытался сохранить за собой власть. Нет, вероятно, основания и для предположений о возможности насильственного устранения Ивана (убийства, отравления). Петр в это время занят завоеванием Азова; подобно князьям Рюриковичам, он выступает в роли полководца, принимает активное участие в военных действиях и даже в постройке крепости Таганрог.

Итак, мы с большой вероятностью можем предположить, что Иван не был соперником Петру, как не порывался Иван соперничать и с Софьей. Но в одном отношении Иван, конечно, представлял для Петра серьезную опасность, опасность династическую. Недаром зимой 1689 года Наталья Кирилловна улаживает характерный «раннеромановский» брак юного Петра с Евдокией Лопухиной. Мать заботится о том, чтобы у Петра поскорее появилось потомство, чтобы продолжилась династическая ветвь Романовых-Нарышкиных, потому что ветвь Романовых-Милославских уже продолжилась: вскоре после свадьбы Петра рождается первый ребенок Ивана. Дочь Анна, будущая императрица Анна Иоанновна, родилась в один год с последним сыном Петра от Лопухиной. Кроме нее, у Ивана и Прасковьи было еще две дочери – Екатерина и Прасковья, соименница матери. Интересно, что дочери Ивана Алексеевича в будущем окажутся отчаянными интриганками. Вероятно, Прасковья Федоровна, несмотря на всю свою верноподданность по отношению к Петру, воспитывала своих дочерей именно в духе противостояния: «Милославские против Нарышкиных». Здесь мы немного забежим вперед и вспомним свидетельство Берхгольца, одного из спутников герцога Голштинского, жениха цесаревны Анны Петровны, старшей дочери Петра. Берхгольц вел дневник, благодаря которому мы имеем живые очерки характеров самого Петра под конец его царствования, его близких и приближенных. Так вот, Берхгольц, между прочим, замечает, что, по слухам, дочери Прасковьи Федоровны – вовсе и не дочери Ивана Алексеевича. Конечно, трудно, даже невероятно представить себе, чтобы сам Петр унизился до распускания подобных слухов. Но об этом вполне могла позаботиться супруга Екатерина Алексеевна (будущая Екатерина I): у нее было достаточно ближних женщин, знатных и незнатных, для распространения подобных дискредитирующих дочерей Ивана слухов. Должно быть, никакая верноподданность Прасковьи не могла скрыть прозрачных намерений ее дочерей.

А покамест между Петром и Иваном происходит короткая детородная гонка. У Ивана, как мы уже знаем, родились три дочери. У Петра – три сына. В 1690 году старший – известный царевич Алексей, за ним, в 1691 году, второй сын – Александр (симптоматичное имя, далее его будут носить три российских императора; прах Александра Невского Петр в последний период своего царствования перенесет в Александро-Невскую лавру, синодом будет постановлено писать Александра Невского, в отличие от других святых, не в монашеской, но в воинской одежде, подчеркивая именно его светскую, мирскую деятельность; Петр заботится о своих преемниках: великой империи – великое прошлое), но первый Александр из династии Романовых прожил всего лишь год. Третий сын родился в 1693 году и умер тотчас после рождения. Он был назван Павлом по вполне понятной причине (взаимосвязь апостолов Петра и Павла), но и это имя оказалось несчастливым для Романовых. Затем «гонщики» как будто выдохлись. Иван умер, а Петр прекратил отношения с нелюбимой и интриговавшей против него женой. Если Иван остался лидером в количественном отношении (целых три дочери), то Петр зато лидировал качественно (один, зато сын). Что в итоге вышло из результатов этого «соревнования», мы знаем и еще об этом поговорим.

Но очень, очень трудно переходить к попытке рассмотрения личности Петра. Во-первых, потому что мы имеем о нем множество свидетельств; и большинство из них – живые, интересные, яркие.

Во-вторых, над образом Петра так много поработали историки, романисты и даже кинематографисты. В-третьих (надо бы – во-первых), у нас есть Пушкин… «Лик его ужасен, движенья быстры. Он прекрасен…»

Столько живых, творческих взглядов на Петра… И нам уже кажется, вся жизнь этого человека прошла на наших глазах. Это мы видели его живым и удивительно красивым мальчиком в палате среди бояр. Мы встречали его высоченным, нескладным юношей. На наших глазах работал он, как простой плотник, на голландских верфях, и ветер морской трепал его пышные темные волосы. Мы знаем, как дергается его щека – невротическая реакция после того, как при нем стрельцы убили воспитателя его матери, Артемона Матвеева. Мы видим его в европейском кафтане и в преображенском мундире, в треуголке и в калмыцкой вывернутой шапке, в нанковом домашнем халате и в чулках, заштопанных Екатериной… Еще пушкинское – о Петре: «На другой день оделся он в рабочее платье, в красную байковую куртку и холстинные шаровары и смешался с прочими работниками…» – это о Петре в Голландии… Многотомный свод Голикова «Деяния Петра Великого». Книга Вольтера о России в царствование Петра… И снова – многократно цитировавшееся, ставшее в чем-то основополагающим в интерпретации личности Петра пушкинское – из «Медного всадника»:

Ужасен он в окрестной мгле!
Какая дума на челе!
Какая сила в нем сокрыта!
А в сем коне какой огонь!
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной,
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?..

А вот мнение Михаила Павловича, брата Николая I: «Пушкин недостаточно воздает должное Петру Великому. Точка зрения Пушкина ложна, потому что он рассматривает Петра, скорее, как сильного человека, чем как творческого гения…» Интересно! И, пожалуй, оспаривать мнение праправнука о прапрадеде не так уж просто!..

Но, вероятно, особенный интерес представляет впечатление, которое произвел Петр на Сен-Симона – великого французского мемуариста. Это описание не так знакомо, поэтому приведем значительную цитату:

«Петр I, царь Московии, как у себя дома, так и во всей Европе и в Азии приобрел такое громкое и заслуженное имя, что я не возьму на себя изобразить сего великого и славного государя, равного величайшим мужам древности, диво сего века, диво для веков грядущих, предмет жадного любопытства всей Европы. Исключительность путешествия сего государя во Францию по своей необычайности, мне кажется, стоит того, чтобы не забыть ни малейших его подробностей и рассказать об нем без перерывов…

Петр был мужчина очень высокого роста, весьма строен, довольно худощав; лицо имел круглое, большой лоб, красивые брови, нос довольно короткий, но не слишком, и на конце кругловатый, губы толстоватые; цвет лица красноватый и смуглый, прекрасные черные глаза, большие, живые, проницательные и хорошо очерченные, взор величественный и приятный, когда он владел собой; в противном случае – строгий и суровый, сопровождавшийся конвульсивным движением, которое искажало его глаза и всю физиономию и придавало ей грозный вид. Это повторялось, впрочем, не часто; притом, блуждающий и страшный взгляд царя длился лишь одно мгновение, он тотчас оправлялся.

Вся его наружность обличала в нем ум, глубокомыслие, величие и не лишена была грации. Он носил круглый темно-каштановый парик без пудры, не достававший до плеч, темный камзол в обтяжку, гладкий, с золотыми пуговицами, чулки того же цвета, но не носил ни перчаток, ни манжет, – на груди поверх платья была орденская звезда, а под платьем – лента. Платье было часто совсем расстегнуто; шляпа была всегда на столе, он не носил ее даже на улице. При всей этой простоте, иногда в дурной карете и почти без провожатых, нельзя было не узнать его по величественному виду, который был ему свойствен.

Сколько он пил и ел за обедом и ужином, непостижимо… Свита за его столом пила и ела еще больше, и в 11 утра точно так же, как в 8 вечера.

Царь понимал хорошо по-французски и, я думаю, мог бы говорить на этом языке, если бы захотел; но для большего величия он имел переводчика; по-латыни и на других языках он говорил очень хорошо»…

Что обращает на себя внимание в этом великолепном живом описании?.. Внешность… Тотчас задаешься вопросом: это была характерная внешность первых Романовых или Петр пошел в Нарышкиных? Нет, если судить по сходству с сестрой Софьей, это была именно романовская внешность. Судя по дошедшим изображениям Алексея Михайловича, Петр был похож на отца… Рост… Вероятно, эта высокорослость также была в Петре романовской чертой. Высокого роста были его сын и внук, Петр II. Упоминают и о высоком росте Анны Иоанновны… Судя по многочисленным упоминаниям, смуглота и темные глаза и волосы также были отличительными чертами внешности Романовых. Они стали «светлеть» позднее, под напором интенсивных «вливаний» немецкой крови. Впрочем, тип этот темноглазого и темноволосого человека – один из распространенных русских типов (любимый тип Венецианова, Брюллова, Андрея Матвеева) – указывает, вероятно, на отсутствие сильной угро-финской примеси… Далее заметим очень точное описание специфического состояния, напоминающего одну из разновидностей судорожного припадка («пти маль» – так называемого «малого припадка»). Не только Сен-Симон упоминает о подобных состояниях, случавшихся с Петром: другие «самовидцы» (очевидцы) Петра пишут о странных состояниях, которые, в частности, унимала Екатерина Алексеевна, прижимая его голову к груди и гладя по волосам… Но поставить Петру диагноз эпилептической болезни мы не можем хотя бы потому, что подобные диагнозы возможно ставить лишь после непосредственного исследования-наблюдения больного; заочно, по описанию, нельзя поставить такой диагноз. Но можно, конечно, задаться вопросом, не были ли судорожные состояния чем-то наследственным у Романовых. Елизавета, дочь Петра, скончалась, по свидетельствам, от чего-то подобного…

Но гораздо более поражает пиетет, с которым французский писатель относится к Петру. Давайте призадумаемся. Ведь это всего лишь третье поколение Романовых, моложе их нет династии в Европе, еще недавно какой-нибудь датский король, спокойно сославшись на мнимую свою болезнь, приказывал не принимать романовских послов. И вот всего лишь третье поколение – и Романовы заставили признать себя! Все! Покончено с толками об их незаконности и худородстве. Признаны Европой! И в России они теперь – сами себе соперники…

Без перчаток, без шляпы, без манжет и в дурной карете – но такого величия не было у прежних российских правителей, облаченных в одежды, шитые золотыми нитями… Но чем же изумляет Петр Сен-Симона? И многих других, кстати. Что это за такой чудной демократизм – без шляпы, без перчаток? Может быть, Петр – какой-то там особенный «дикий варвар»? Нет, Петр – европеец, только не такой, как придворные Людовика XV… И где это он выучился ходить без шляпы и без перчаток? Его отец и дед показывались на люди все-таки в торжественном, ритуальном облачении… Впрочем, и сам Людовик XV еще ребенок, и Петр берет его на руки… Что это за поведение? Что за модель поведения?..

О «простом обращении» Петра интереснее других рассказывают Иван Неплюев и Андрей Нартов: как Петр запросто входил в избу и его угощали пирогом с морковью… Иван Неплюев был по происхождению бедным дворянином, одним из «выдвиженцев» Петра; Андрей Нартов – мастером-токарем, с которым царь любил проводить время за работой…

Но откуда все же у Петра эта простота в обращении? Под влиянием чего она возникла?.. Ведь традиция поведения правителей, особенно укрепившаяся при Романовых, напрочь отрицает и осуждает подобную «простоту». При первых Романовых правитель – не «гражданское лицо», но сакральное, священное. И было бы странно, если бы Романовы повели себя иначе: и без того внутренние соперники постоянно кололи их худородством. Кстати, подобные сплетни, конечно, вовсе не были каким-то «народным мнением», но что называется «планомерной кампанией». Например, известно, какую важную роль играла в костюме феодально-сословного общества обувь (вспомним хотя бы известные «красные каблуки», перешедшие из Парижа в Москву и Петербург, эти каблуки символизировали знатное происхождение). Отсюда подчеркивание простых сапожек-«желтиков» Евдокии Стрешневой и «лаптей» Натальи Нарышкиной. И, естественно, происходило осуждение любых неритуализованных или не вполне ритуализованных действий правителя. Распускались сплетни о том, что в девичестве будущие царицы Стрешнева и Нарышкина самолично собирали грибы на продажу и спускались в погреб за припасами. Осуждались даже поездки на охоту Алексея Михайловича… Но эта самая «простота» Петра необычна не только для Московии Романовых – она необычна (на это четко указывает Сен-Симон) и для абсолютистской Франции, например. Но где-то ведь она должна быть обычна?..

Мы уже привыкли встречать буквально во всех книгах, посвященных Петру и его нововведениям, фразы о том, что, желая приобщить русское общество к европейским развлечениям, Петр ввел, например, ассамблеи. Указ об ассамблеях появился в 1718 году. Первоначально сам государь назначал, в доме какого чиновнего лица состоится ассамблея, затем назначениями распоряжались в Петербурге – обер-полицмейстер, в Москве – комендант. Как известно, ассамблеи в русском обществе не привились. Интересно, почему? Приведем два фрагмента из указа об ассамблеях.

«Хозяин не повинен гостей ни встречать, ни провожать, ни подчивать, и не точию вышеописанное не повинен чинить, но хотя и дома не случится оного, нет ничего; он только повинен несколько покоев очистить, столы, свечи, питье, употребляемое в жажду, кто просит, игры, на столах употребляемые.

Часы не определяются, в котором быть, но кто в котором хочет, лишь бы не ранее и не позже положенного времени; также тут быть, сколько кто похочет, и отъезжать волен, когда хочет…

Определяется, каким чинам на оные ассамблеи ходить, а именно: с высших чинов до обер-офицеров и дворян, также знатным купцам и начальным мастеровым людям, тоже знатным приказным; тоже разумеется и о женском поле, их жен и дочерей…»

Перед нами совершенно беспрецедентная, например, для современной Петру Франции попытка нивелировки сословий. Ясно, что ни в Париже, ни в столицах немецких княжеств подобное невозможно. В этом указе об ассамблеях Петр выступает революционером задолго до Французской революции. Уж не от него, не от этого ли представителя беззаконной молодой династии, примчавшегося в Париж в дурной карете и без перчаток, не от него оно все и пошло? Совершенно невероятно представить себе «петровскую ассамблею», например, в Версале! Да, Европа тоже разная бывает…

«Ровно в двенадцать часов за накрытыми столами рассаживалась компания в несколько тысяч голов, каждый день новая. Сельские жители и горожане, мужчины и женщины, старые и молодые, ученые и неученые, все сидели веселые, вперемежку, и ждали супа, откупоривая бутылки и нарезая хлеб…

Потому и восхваляем мы всегда и вечно новое время, которое начинает воспитывать человека так, чтобы он стал человеком, и которое повелевает не только дворянину и горному пастуху, нет, даже и сыну портного упражнять свои члены и облагораживать тело, чтоб оно стало сильным и ловким…» И третья цитата:

«Что есть история Аппенцеля и есть история Женевы; это разнообразие в единстве, которое дай Бог нам сохранить, есть истинная школа дружбы, и только там, где общее политическое подданство превращается в личную дружбу целого народа, только там достигается самое высокое»…

Нет, это не из петровских указов и наказов, это из новеллы швейцарского писателя Готфрида Келлера «Знамя семи стойких» – о Швейцарии XVIII века…

Мы помним, что выходцем из Швейцарии с ее республиканским укладом, породившим типы домовитого хозяина и искателя приключений, был старший друг и наставник Петра Франц Лефорт. Его склонны наши историки и романисты изображать отчаянным гулякой, приобщающим молодого Петра ко всем разновидностям кутежей. И что это за кукуйские кутежи? Зачем это немцам и швейцарцам занадобилось учить молодого русского царя и его приближенных пить крепкие напитки? Сами не умели, что ли? А все объясняется просто. Да, не умели, в определенном смысле, конечно. Почему кукуйские застолья возмущали боярское воображение? Уж, конечно, не какой-то там особой разнузданностью! И на пирах Алексея Михайловича разбивали друг другу в кровь лица «из-за места», то есть споря, кто знатнее, кому сидеть ближе к царю; и, опьянев, падали с лестниц, ломая ребра. Но то были ритуализованные феодальные застолья. И, конечно, кукуйские застолья должны были казаться «непорядочными», ведь они были, что называется, концептуально другие – не закрепляли сословность, а нивелировали ее принципиально. На пиру Алексея Михайловича гость сознавал, кто он; кукуйское застолье было таким времяпрепровождением, где все принципиально делались равны. Вот откуда в указе об ассамблеях пункт о том, что, если даже ассамблея происходит у самого царя, вход в нее доступен… И в этом смысле странно, что историки продолжают доверчиво муссировать тему каких-то выдающихся кукуйских кутежей…

Европа, о которой рассказывал Лефорт, бюргерский уклад Кукуйской слободы – вот что влекло Петра. Но опять же – почему? Ему просто нравилось сидеть за столом «на равных» и свободно танцевать с красивыми женщинами? Или Петр уже понимал, что «родо-клановая» система изжила себя и в дальнейшем не будет ему опорой? Идеал общественного и бытового уклада «служилых» людей он и находил в Кукуе и в рассказах Лефорта…

Но один-единственный момент нашим царем-революционером как будто забыт. Крепостная зависимость. Россия, как известно, Швейцарией так и не стала. Более того, нивелируя сословия, Петр одновременно укрепляет положение аристократии, интенсифицирует крепостное право. Более того, петровские «выдвиженцы», кем бы они ни были – бывшими крепостными или заезжими бедняками, – вовсе не отличались «демократическими убеждениями». Все они стремятся вскарабкаться наверх по российской сословной лестнице. И Петр поощряет их в этом, жалует чины и звания, награждает поместьями, сватает им аристократических невест. Известный своей сказочной карьерой Меншиков (от сына царского конюха до светлейшего князя) роднится с Арсеньевыми. Замечательный дипломат, усилиями которого Россия приобрела Балтику, сын малоимущего пастора Андрей Иванович Остерман (урожденный Хайнрих-Иоганн) пожалован после заключения Ништадтского мира бароном и с легкой царской (нет, уже императорской!) руки получает в жены девушку из рода, близкого царскому семейству, Марфу Ивановну Стрешневу (бабушка Евдокия, ау!). То есть никакая отмена аристократии Петру не нужна, ему нужна обновленная и «служилая» аристократия…

В этом случае довольно ясно, что должно произойти. Крепостное право должно начать развиваться интенсивно. Земли и крестьяне – вот предметы, которыми награждают – уже награждают, и как еще будут награждать при преемниках Петра!..

Эта интенсификация крепостного права не только трагически раскалывала население России на «просвещенную аристократию» и «народ», но еще и отделяла от Европы страшнее и глубже, нежели затворничество женщин и азиатские кафтаны и шапки…

Почему Петр не отменил крепостную зависимость? Вопрос ребром. К чему могла привести подобная отмена? Могла бы она подорвать сами основы его власти? Вероятно, все же, да. Не забудем, что родо-клановая система только еще начинает колебаться, понятие личности и свободы личности еще не укоренено в сознании. В этих условиях отмена крепостного права вовсе не привела бы «под петровские знамена» освобожденных крестьян. Те самые холопы, что дрались на царском дворе, пока господа их дрались в пиршественной палате «за место» при Алексее Михайловиче, теперь двинулись бы под началом своих господ на Петра. Началась бы «смута» и просто уничтожила бы Петра вместе с его сторонниками. А путаность вопроса о переделе, перераспределении земельных владений… Вопрос этот не был решен ни после известной реформы Александра II, ни после реформаторских начинаний Столыпина. Собственно, этот вопрос не решен и сегодня… Возможно ли было его решение в начале XVIII столетия?.. А вопрос об устройстве армии… Или все же, если бы Петр действовал с безоглядной решимостью и отменил бы крепостную зависимость, история России в дальнейшем была бы менее трагической?.. Вопросы, вопросы… Или просто – принимать трагизм как данность и не бояться?..

А, может, «Ромео и Джульетта» – это о петровской России? Борьба враждующих родов-кланов, вовлекающая весь город: от отцов аристократических семейств до последних их прислужников; и герцог, пытающийся примирить то мечом, то приказом, то уговорами…

Определение «противоречивая личность», конечно, как нельзя лучше подходит к Петру. Но если быть честными до конца, то ему трудно не симпатизировать. Трудно не восхищаться, когда создает он для России города, флот, армию, торговлю, путь к расцвету культуры. Очень хочется «беспристрастно отметить все противоречия», но не восхищаться – очень трудно…

И, конечно, огромно значение Петра для Романовых. Именно благодаря ему, его колоссальной личности, Романовых признает Европа. Более того, начиная с Петра, и Россия признала Романовых. О попытках свержения Романовых как династии уже нет и речи. Романовы – это Петр. Петр – это Романовы. Елизавета будет обосновывать свои претензии на престол тем, что она – дочь великого Петра. Самозванцы Пугачев и княжна Тараканова объявят себя внуками Петра. Екатерина II, никакого кровного отношения к Петру не имеющая, будет означать себя на престоле именно как его преемницу, воздвигнет в его честь великолепного Медного всадника с гордой надписью: «Petro Primo Catarina Sekunda» – «Петру I – Екатерина II». И, наконец, уже при Александре II, Романовская концепция начнет жертвовать Петра примату национальной доктрины, и начнется, покатится падение Романовых…

Петр – конечно, личность удивительная; но для династии Романовых, для их пути – именно характерная. Уже очень скоро (на третьем поколении) встал для них вопрос: быть им дальше или не быть. И этот «романовский перелом» начал порождать незаурядность в геометрической прогрессии: уже Федор Алексеевич, далее – Софья и, наконец, – Петр!.. У Романовых все – в убыстренном ритме; они молодые, и срок им дан короткий – чуть более трехсот лет. И надобно успеть, надобно догнать, перегнать… и кончиться…

И, разумеется, интересно проследить жизнь Петра в некоторых основных моментах. О детстве его нам известно не так много. Вот празднества в честь рождения Петра, специальная медаль с изображением родителей, торжественные празднества в честь именин Петра. Конечно, это свидетельства силы клана Нарышкиных-Матвеевых. Маленького Петра чествуют как первенца, хотя у царя уже есть сыновья. В царской семье важен был не только святой дня крещения, в честь которого давалось имя, но и святой дня рождения. Петр родился в день Исаакия Далматского. Отсюда – Исаакиевский собор. В приходно-расходных книгах Дворцовых приказов содержатся сведения об игрушках маленького Петра, обращают на себя внимание военные игрушки – пушечки, фигурки солдатиков – все это немецкой работы (немецкие игрушки вообще славились, «Щелкунчик» Гофмана – сказка не случайная); для царевича сделаны были и мундирчики, но трудно определить, какого рода: «полковничий» мундирчик – русский стрелецкий или какой-то заграничный?.. Интересно, что отец и старшие братья Петра не воспитывались, судя по данным подобных книг, с такой ярко выраженной «военной направленностью».

Учить Петра начинают довольно поздно (это отмечено, в частности, Ключевским), начинается ученье по настоянию брата Федора (дополнительный штрих к характеристике Федора: он не только образованный и понимающий необходимость образования человек, но и лояльно и даже дружественно относится к осиротевшему младшему брату. Возможно, именно благодаря этому покровительству старшего брата, Петр просто остался жив). Учили Петра русской грамоте. К учителю своему Никите Зотову он был привязан; Петр рано научился ценить преданных людей. Дальнейшее образование Петра опять же вызывает удивление: языки, математика, фортификация… И все это – среди множества дел, военных и гражданских; и учился сам, свое было желание – учиться…

Мы можем сказать, что именно при Петре основной единицей общества становится постепенно уже не род-клан, а именно семья, и начинается формирование личности, ее потребностей и свобод. В этом смысле важно то, что указами Петра была введена в общество женщина, и, соответственно, явилась необходимость дать девушке образование; была сведена к минимуму унизительная возрастная зависимость младшего от старшего, столь характерная для клановой системы и, конечно, тормозящая развитие «служилого» общества. Все это, разумеется, прежде всего, назначалось для «высшего класса», для аристократии, но естественным образом проникало во все общественные слои. И для самого Петра довлеют, в первую очередь, не клановые, но семейные и личностные привязанности. На основе взаимопонимания строились его отношения с сестрой Натальей, которая была на год моложе его. Сохранился ее портрет в европейском костюме – все тот же романовский тип: высокорослая, темноглазая и темноволосая красавица. Ей приписывают несколько дошедших до нас стихотворений – любовная лирика – в народном стиле песенном. Возможно, она сама писала пьесы для домашнего театра, устроенного ею в Преображенском. Около 1710 года она переехала в Санкт-Петербург, где также учредила общедоступный бесплатный театр. Умерла в 1716 году. Ее покровительству поручает Петр свою возлюбленную Екатерину. И, когда традиция династических браков возрождена, «обустроить» в Москве житье молодой супруги царевича Алексея, Софии-Шарлотты, снова поручается все той же Наталье Алексеевне…

Здесь нам как раз будет уместно обратиться к семейной жизни Петра, о которой также написано очень много, и книг исследовательского характера, и просто романов, повестей, поэм и т. д. Но прежде всего будем помнить, что семейная жизнь правителя не есть некий пикантный довесок к его внешне– и внутриполитической деятельности, но она непосредственно с этой деятельностью связана.

О первом браке Петра мы уже говорили. Евдокия Лопухина была сослана в суздальский Покровский монастырь, но в монахини пострижена не была, то есть сохраняла права на престол. Известен и ее достаточно мирской образ жизни в монастыре, и ее связь интимная со Степаном Глебовым. Впрочем, кто бы имел право бросить в нее за это камень? В 1718 году, во время следствия по делу царевича Алексея, мать его была пострижена под именем Елены и переведена в отдаленный Ладожский монастырь.

Но почему же супруга Петра была сослана? Ведь подобная ссылка царицы отнюдь не внутрисемейное, но государственное дело. Ссылка царицы в Суздаль связана хронологически с последним выступлением Софьи. Но столкновения и конфликты с представителями клана Лопухиных начинаются еще до первого Азовского похода (1695). В 1693 году рождается третий сын Петра и Лопухиной – Павел. В 1694 году умирает мать Петра, поддерживавшая Лопухиных. Петр отказывается от «клановой практики». Если, например, его поддерживают представители Апраксиных (клан вдовы Федора Алексеевича), то Лопухины, напротив, решаются на конфронтацию с новыми, «служилыми» сотрудниками Петра и, в частности, с кукуйскими выходцами. Лопухины поддержали Софью. Может ли это показаться странным? Нет, если вспомнить, что подобную «антицарскую» политику пытались проводить и прежде «кланы цариц» – Салтыковы и Стрешневы. То есть, не видя для себя возможности возвышения при своей ставленнице на троне, клан смело пускался в дальнейшие интриги. Каково же было в подобном случае положение женщины, царицы (или как в случае с Ксенией Ивановной – старицей Марфой, матери царя)? Конечно, ее положение было трудным. Ведь будучи «женой мужа», она оставалась и «человеком своего клана». Старица Марфа вступалась за Салтыковых, так же поступала в отношении своих родичей и Евдокия Стрешневых. Только после смерти Марьи Милославских окончательно пал ее клан Милославских-Морозовых. Позднее Петр напишет о своей первой жене, что был ей «несносен» и что она «была глупа». Возможно, он видел в том, что она поддержала своих родичей, именно глупость, не более того. Но уже в деле царевича Алексея Лопухина действует совершенно четко и осознанно: цель ее – престол…

Но, может быть, у царицы имелись личные мотивы для неприязни к мужу? Например, его интимная связь с известной Анной Монс… Но и тут нас ожидает кое-что любопытное. Когда родилась Анна Монс, мы сказать не можем. Была ли она ровесницей Петра? Кукуйская слобода, конечно, не столь обширный край, но никаких следов знакомства, а тем более интимной связи Петра с Анной Монс в период его семейной жизни мы не имеем. Один за другим рождаются в царской семье дети. С 1695 по 1698 год Петр в постоянных разъездах. Два Азовских похода, важная заграничная поездка – Голландия, Англия, Вена. Петр знакомится с Европой, Европа знакомится с Петром, знакомится с династией Романовых, которой предстоит сыграть значительную роль в европейской истории.

С женой Петр переписывается. Ни поддержки, ни ободрения она, конечно, ему не выражает в своих письмах. Более того, оставленная на столь длительный срок молодая женщина все более делается в полной мере «человеком своего клана». С Анной Монс Петр не переписывается. Вернее всего, у них еще нет никаких отношений. Мог ли он вступить с ней в близкие отношения в короткий промежуток, когда после Азова приехал в Москву и весной 1697 года вновь уехал за границу, в Европу? Переписки с Анной и на этот раз нет. Начинается между ними переписка, только когда царь отправляется в новый Азовский поход (1698–1699). С этого времени возможно говорить точно о близких отношениях Петра с Анной Монс.

Об этой женщине пишут очень многие, в основном те, что и не могли быть с нею знакомы. Например, австрийский посланник Гварьент или супруга английского посланника леди Рондо. Они пишут об Анне и ее отношениях с Петром уже по слухам. Каким ремеслом занимался отец Анны, чем кормился, – не установлено. Не надобно думать, что въезд и выезд, переезд из одной страны в другую были в семнадцатом веке таким простым делом – требовалось обзавестись порядочным числом всевозможных разрешительных бумаг. Из братьев и сестер Анны нам известны Модеста-Матрена, Филимон и Виллим. Последний, судя по всему, моложе Анны. Роман Анны с Лефортом – полнейшая область сплетен. В первые наезды Петра в Кукуй Анна, вернее всего, – еще совсем маленькая девочка.

Необходима ли была какая-то особенная интрига, чтобы свести Петра с Анной? Едва ли. Вернее всего, здесь Петр выбирал сам. Психологически совершенно ясно было, что именно здесь, в Кукуйской слободе, он и найдет себе женщину близкую, принадлежащую одновременно и Европе и России. Не видно, чтобы выбор Петром именно Анны был кому-то выгоден, кроме, разумеется, ее братьев и сестры. Впрочем, один из них, Виллим, уже входил в круг близких Петру людей и мог способствовать знакомству царя с Анной. Потомки Матрены (в замужестве Балк) составили один из российских дворянских родов (любопытно, что в дальнейшем Балки породнились с Лопухиными).

Никаких следов влияния Анны Монс на государственные дела нет. Всего лишь несколько просьб по поводу частных лиц. И, разумеется, никаких следов баснословного богатства. Кажется, ничего достоверного, кроме денежного обеспечения Анны и ее матери (отца ее уже давно нет в живых).

В 1703 году утонул саксонский посланник Кенигсек, находившийся в России с 1702 года. После его смерти якобы в его бумагах обнаружились письма к нему Анны Монс. Как замечает суровый Семевский: «Новая связь была искусно скрыта, и недостойная подруга Петра была до такой степени нагла…» Вероятнее всего, «новая связь» была скрыта столь искусно, что о ней не знали и сами непосредственные ее участники – Анна Монс и столь кстати погибший Кенигсек. Обвинялась ли Анна Монс в государственной измене? С 1704 года она содержится под домашним арестом, с 1706 года ей дозволяется посещать церковные службы (она оставалась лютеранкой). Известно, что за нее просили Головин и прусский посланник Кайзерлинг. Известен и конфликт последнего с Меншиковым, не желавшим освобождения Анны (находившаяся вместе с ней замужняя сестра была освобождена по просьбе Головина). Инициатором хлопот об освобождении сестер Монс был муж Матрены, Федор Балк…

Наконец Анну освобождают. Точных сведений о ее замужестве за Кайзерлингом нет. Он умер в 1711 году. Сама Анна – в 1714. Являются ли ее детьми мальчик и девочка, упоминаемые в письмах ее матери, и «сирота», которой она завещает жемчуг, неизвестно. Судя по письмам Анны и ее матери, последние годы жизни Анны прошли в бедности. Подаренный ей некогда Петром его портрет она сохраняла до смерти…

Обвинять Анну в крушении семейной жизни Петра с его первой супругой было бы нелогично, просто даже исходя из хронологии. Современники об Анне почти не писали (еще одно доказательство того, что ее не полагали играющей значительную роль в делах государственных). Писания о ней «по слухам» – и доброжелательные, и менее доброжелательные (открыто негативных оценок не было) – можно, вероятно, отнести к разряду «сплетен» и не принимать в расчет…

Точное начало интриги против Анны, то есть «уличение ее в измене» нам неизвестно. Но в 1704 году у Петра уже отношения с другой женщиной, с которой он знакомится в доме Меншикова. С 1705 года она уже при дворе. В 1706 (или в 1707) году рождается первый ребенок ее и Петра – дочь Екатерина.

Кому же могла быть выгодна интрига против Анны? Останавливаешься невольно на двух личностях: Меншиков и пастор Глюк, перешедший на русскую службу. Вот, например, что сообщает о нем М.А. Голубцова в статье «Московская школа петровской эпохи», помещенной в сборнике «Москва в ее прошлом и настоящем»: «Препозит Глюк» – очень интересная личность. Это был человек образованный, интересовавшийся школьным делом. Поселившись в Лифляндии в 1680 г., он был сперва пастором, а затем пробстом и усердно заботился об умножении школ, в том числе и среди русских раскольников восточной части Лифляндии… Глюк… составлял школьные учебники на русском языке, переводил Библию. Последнее время Глюк жил в Мариенбурге: при осаде этого города русскими войсками он вместе с семьей попал в плен и был привезен в Москву… По прибытии Глюка в Москву, его, как полонянника, ведал Разрядный приказ, и его держали под караулом. Вскоре, однако, он был передан в ведение Посольского приказа и сдан на поруки пастору Немецкой слободы Фагециусу… С 20 января 1703 года Глюк уже числился на службе и получал «государево жалованье»…» До самой своей смерти в 1705 году Глюк ведал московской «немецкой школой», в которой «российские юноши» изучали иностранные языки, геометрию, географию и т. д. Это в его семье была домоправительницей и воспитательницей его детей юная особа, точное имя которой нам неизвестно (по одним источникам – Марта, по другим – Елена). «Schones Madchen von Marienburg». Осталось неизвестным и происхождение имени Екатерина (это имя она получила при крещении в православие, крестным отцом ее был ее сверстник – царевич Алексей, отсюда отчество – «Алексеевна»). Кто был ее отец? Лифляндский обыватель? Крестьянин? Небогатый землевладелец? Нет точных данных. Однако от приведенных ею во дворец родственников пошли дворянские роды Гендриковых, Скавронских, Шепелевых. Когда Екатерина Алексеевна оказывается при дворе, рядом с нею – Анна, сестра Меншикова, и Дарья и Варвара Арсеньевы; впоследствии Дарья станет женою Меншикова.

С Екатериной Алексеевной Петр прожил всю свою дальнейшую жизнь, она стала его второй женой. Как видим, основной чертой интимной жизни Петра были верность и постоянство в привязанностях. Мы можем с уверенностью говорить только о трех женщинах в его жизни: о Евдокии Лопухиной, Анне Монс и Екатерине Алексеевне. Двор Петра не знал женского фаворитизма. Глухие слухи о его коротких романах с фрейлиной Екатерины, Марией Гамильтон, с Анной Крамер или с дочерью перешедшего на русскую службу валашского князя Дмитрия Кантемира Марией (сестрой поэта и дипломата Антиоха Кантемира) и по сей день остаются не более нежели глухими слухами. Мы можем предположить, что сторонник женского просвещения Петр не любил, когда любимые им женщины пытались играть некую роль в жизни государства. Так, за поддержку своего клана удалена была Евдокия Лопухина. Возможно, именно обвинения в государственной измене или даже просто в попытке вмешательства в государственные дела сыграли главную роль в опале Анны Монс. Умный Меншиков не выставляет напоказ свое безусловно имевшее место влияние на Екатерину Алексеевну. Но едва к ней входят в доверие Матрена Балк и Виллим Монс, Меншиков начинает против них интригу, завершившуюся для них весьма трагически: для Монса – казнью, для семьи Балков – ссылкой, из которой они, впрочем, были спустя недолгое время возвращены. Сохранились русские стихи, писанные Виллимом Монсом. Его, не преувеличивая, можно назвать первым русским лирическим поэтом.

Был ли Монс возлюбленным Екатерины? Верил ли в это Петр? Получил ли он письмо с подобным доносом на любимую жену? Об этом сведений нет. Как, впрочем, нет сведений о том, что до Петра она была возлюбленной Боура и Меншикова. В круг Меншикова входил пастор Глюк, к домочадцам которого принадлежала будущая императрица. Нет, конечно, и никаких данных о первом замужестве будущей Екатерины Алексеевны. Во всяком случае, она находится в Мариенбурге именно в семействе Глюка, а не с мужем.

И еще – чтобы покончить с пикантной темой любовных похождений Екатерины: уже будучи признанной возлюбленной Петра, она спокойно переписывается с Меншиковым, его сестра, его жена и свояченица – близкие ей люди; в одном из писем, например, она просит прислать няньку для своих маленьких детей. Именно к Меншикову обращается Петр, прося его передать Екатерине и ее маленькой дочери деньги в случае, если Петр погибнет (1708 год, идет война с Карлом XII). Предположим, Екатерина действительно была в свое время возлюбленной Меншикова. Но тогда или Петр – человек редкостной терпимости, или, может быть, Меншиков дал ему честное слово, что «больше никогда-никогда не будет»… Или же просто сказки о «мариенбургской солдатской девке» сильно преувеличены…

С таким же недоверием можно отнестись к предполагаемому «роману» Екатерины с Монсом. К этому времени она уже родила Петру восьмерых детей, прежде уличаема в изменах не бывала; и, наконец, если сопоставить сведения, выйдет, что «роман с Монсом» протекает на фоне резкого ухудшения ее здоровья (она всего на два года пережила Петра).

Вот, кстати, перечень детей Петра и Екатерины. Воспользуемся случаем и приведем его, поскольку он приводится крайне редко.

Екатерина (1707/6—1708); Анна (1708–1728); Елизавет (1709–1761); Мария (1713 – умерла в том же году); Маргарита (1714–1715); Петр (1715–1719); Павел (родился в 1717 году во время заграничного путешествия родителей, скончался через несколько дней после рождения); Наталья (1718–1725 – умерла вскоре после смерти отца, гроб ее был выставлен в той же траурной зале).

Как бы там ни было, но сколько раз Екатерина, не желая надолго разлучаться с мужем, отправлялась к нему, беременная, в дурно устроенных каретах, по неудобным и небезопасным дорогам. Именно ей он писал:

«Мы, слава Богу, здоровы, только зело тяжело жить, ибо левшою не умею владеть, а в одной правой руке принужден держать шпагу и перо; а помочников сколько, сама знаешь!» Едва ли он ждал в ответ ценных советов, ему важны были просто любовное тепло и ласка, понимание того, как ему нелегко…

Екатерина уже была «женщина семьи»; у нее были, конечно, родственники, и, явно, она о них позаботилась, но того, что возможно было назвать «кланом», у нее не было. Никогда не стоял перед ней выбор: «свои» или муж. Муж был единственно важным лицом в ее жизни…

До сих пор остается загадкой так называемое «дело царевича Алексея». Мы достаточно легковерно относимся к версии об Алексее – «защитнике старины». Но все же попытаемся понять, кто был Алексей Петрович и что с ним произошло. Хотя, если честно признаться, понять это непросто, да, пожалуй, что и невозможно.

В год Полтавской победы (1709) Петр отправляет сына за границу продолжать образование. Из письма отца к сыну ясно, что французский и немецкий языки Алексей уже изучает. Отец предполагает, что сын должен изучить геометрию, фортификацию, а также «политические дела» (основы дипломатии?). А через полтора года князь Трубецкой и граф Головкин отписывают царю, что сын его вполне преуспевает в изучении геометрии и прочего. Таким образом, мы знаем теперь, что Алексей Петрович получил европейское образование. Затем следует важная для Петра и для династии Романовых женитьба царевича. Наконец-то Петр достойно завершает усилия прадеда и деда: традиция династических браков восстановлена. Женой Алексея Петровича становится София-Шарлотта Бланкенбургская, сестра которой Елизавета замужем за австрийским эрцгерцогом Карлом, будущим императором Карлом IV. Возможно, именно с этой Елизаветой связано то, что третья дочь Петра от Екатерины получает редкое в России имя – Елизавет. В 1714 году рождается царевна Наталья Алексеевна, в 1715 году – царевич Петр Алексеевич. И вскоре после его рождения молодая мать умирает.

Недолгая семейная жизнь царевича не была благополучной. Еще при жизни Шарлотты явилась при нем другая женщина, точное происхождение которой неизвестно. Познакомил с ней царевича его первый учитель грамоты Афанасий Вяземский. Есть сведения о том, что Ефросинья была финкой, крепостной Вяземского.

Между тем, толки о дурном обращении с принцессой Шарлоттой в Москве ширятся за границей и особенно усиливаются после ее смерти. Петру эти толки были крайне невыгодны. Ведь не так легко это было; устроить династический брак, найти компромиссный вариант решения щекотливого вопроса о вероисповедании (принцесса оставалась лютеранкой, но дети ее должны были воспитываться в православной вере). Крайне необходимо было России войти твердо в «контекст» европейской политической жизни. Продолжалась Северная война, определялась линия стабильной конфронтации России и Османского султаната. В первое десятилетие XVIII века продолжаются попытки регионов, недостаточно интегрированных в состав государства, проводить антигосударственную политику (выступление Булавина на Дону, волнения в Астрахани, волнения башкирцев).

В 1715 году произошло событие в царской семье, крайне неприятное для царевича. Почти одновременно с его сыном рождается первый сын Петра от Екатерины. Теперь Алексей Петрович справедливо может опасаться, что ни он сам, ни дети его не унаследуют престол. (А закона о престолонаследии все нет.)

Здесь необходимо сделать оговорку: очень трудно понять, какую политическую программу выдвигала «партия» царевича. Совершенно ясно, что речь не шла о приостановке идущих реформ. Любопытно и то, что «род-клан» в качестве политической силы, кажется, окончательно сошел со сцены российской истории. За царевичем стоит уже, что называется, «партия», «группировка». Интересно также участие матери царевича в этой интриге. Теперь и с ней уже не «клан», а «группировка», в которой главные роли принадлежат ростовскому епископу Досифею и ее возлюбленному Степану Глебову.

В 1716 году царевич тайно, в сопровождении Ефросиньи и ближних людей покидает Россию. Если бы мы даже и верили безоговорочно в миф о царевиче – «защитнике старины», нас все равно очень удивил бы его маршрут. Вена, Неаполь, Рим… Зачем же «защитник» так рвется даже и не просто в Европу, а в самое сердце католической Европы? И еще один, достаточно логичный вопрос: а где возможно было Алексею Петровичу приобщиться к так называемой «старине» (назовем это «допетровским образом жизни»)? Ведь его воспитанием руководила сестра Петра, Наталья Алексеевна, горячая сторонница брата…

Петра в то время, как Алексей бежит из России, также в России нет, он в Копенгагене, в Дании.

Выступая соперником отца, Алексей Петрович явно желает заручиться поддержкой в Европе. Прежде Романовы ни с чем подобным не сталкивались. Петр единолично представлял в Европе Россию и династию. Сведения о некоторых «европейских жалобах» Алексея Петровича мы имеем. Он жаловался на дурное обращение в Москве с его покойной супругой и на то, что он сам и дети его ущемлены в правах, а ему даже грозит гибель… Почему царевич оказался в Вене? Вспомним хотя бы, за кем была замужем сестра его жены… Насколько царевич был прав в своих жалобах? По крайней мере, в одном его правота, вероятно, бесспорна: с рождением сына Петра и Екатерины положение Алексея и его детей как возможных наследников престола делалось весьма шатким.

Интересно также и продолжающееся «дробление» династии на противостоящие линии. При Алексее Михайловиче сложились линии Романовых-Милославских и Романовых-Нарышкиных. При Петре линии эти представлены, прежде всего, разумеется, потомством самого Петра и потомством Ивана Алексеевича (незамужние сестры Ивана и сестра Петра Наталья – как бы не в счет). И вот оформляются уже внутри «Петровской линии» две новые – потомство от Лопухиной и потомство от Екатерины Алексеевны. Следует отметить, что подобное династическое «дробление» вовсе не является произвольным, зависящим всецело, например, от личностных брачных пристрастий. Нет, оно в истории любой династии закономерно и неминуемо.

Можно вообразить себе тревогу и даже отчаяние Петра. С «внутренним выступлением» справиться было не так трудно. Но то, что сын пытался потеснить его с внешнеполитической арены, подорвать его репутацию, – вот это было для Петра очень и очень серьезно и опасно. Надо сказать опять же, что обо всей дальнейшей закулисной дипломатии нам доподлинно ничего неизвестно. Однако с помощью Петра Толстого, человека незаурядных дипломатических дарований, удается убедить Вену и Неаполь не поддерживать Алексея Петровича. Вероятно, он был серьезно дискредитирован в глазах тех, что могли стать его потенциальными сторонниками. Наконец царевич возвращается в Россию. За ним везут его беременную возлюбленную. Сохранилась их короткая переписка, и если переписка эта не является поддельной, то из нее можно заключить о глубокой привязанности Алексея Петровича к женщине, известной под именем Ефросиньи: он тревожится о ее здоровье, об их будущем ребенке. И еще раз хочется повторить: нам кажется, что мы очень даже осведомлены обо всей этой истории; особенно, конечно, благодаря известному фильму «Петр I», в котором были заняты прекрасные актеры. Но на самом деле известно очень и очень мало. Кто была Ефросинья, кто стоял за ней, какую роль она сыграла в зарубежном вояже царевича – все тайны. Здесь мы ненадолго отвлечемся, чтобы сказать несколько слов о воздействии кинематографа. Например, в реальности у нас нет никаких оснований полагать царевича слезливым и безвольным. Но с одной стороны – скупые свидетельства, дающие образ человека, ведущего свою «политическую игру», а с другой – одаренный актер, создающий силою своего таланта характер убедительный, хотя и не имеющий отношения к реальной истории. И еще одна забавная деталь: трудно отыскать на территории бывшего СССР человека, который не был бы знаком с фильмом «Петр I»; и, разумеется, Екатерину Алексеевну мы все представляем в обличье актрисы Аллы Тарасовой – разбитной блондинкой. А между тем, портреты Екатерины Алексеевны, хотя и не так часто, но воспроизводятся в репродукциях и изображают смуглолицую брюнетку с вьющимися черными волосами… Поэтому будем всегда помнить, что исторический роман, кинофильм, пьеса не есть источники информации для нас, но прежде всего – проявления творческой фантазии авторов, придерживающихся определенных исторических концепций… И невольно вновь и вновь вспоминаешь Пушкина: «Полтава», «Медный всадник», «Арап Петра Великого», «Капитанская дочка»… Как он умел, уйдя от «выраженной концептуальности», показать историю в ее трагической противоречивости…

А между тем, царевич у нас уже в Москве. Кажется, он уже понял, что его игра проиграна; кажется, он желал бы сделаться «частным лицом» и жениться на своей возлюбленной. Точных данных нет. Но судьбы Романовых, проигравших «свои игры», будут оставаться еще долго жестокими и страшными. Почему? Потому что реально упорядочивает престолонаследование только Павел I. Его потомки уже не ссылают друг друга в далекие северные края и не морят в крепостях; уже есть возможность опереться на четко сформулированный закон. Ни у Петра I, ни у его преемников, до Екатерины II и Павла I включительно, такой возможности еще нет. Вот отсюда – страшная участь, постигшая Алексея Петровича, маленького Ивана Антоновича, его мать Анну Леопольдовну и прочих ее детей. И вот почему впоследствии Константин Павлович кончил свои дни действительно «как частное лицо», а не в каком-нибудь северном узилище в вечной ссылке под охраной…

А покамест Петр начинает «московский сыск». Арестованы люди из «партии» Алексея: Василий Долгоруков, Никифор Вяземский. Казнены Кикин, дьяк Воронов, ближний человек царевича Большой-Афанасьев, сопровождавший Алексея за границу. Казнены и люди из «группировки» Евдокии Лопухиной: Степан Глебов, расстриженный епископ Досифей, Пустынский, Журавский и др. Петр и царевич отправляются в Петербург, туда же должны привезти для допросов и Ефросинью…

Интересно, что казни эти – публичные… Но можем ли мы полагать, что Петр действовал с какою-то особенной жестокостью? Ну, конечно, нет. Эта расправа с политическими противниками не приняла характер «всеобщего сыска». Никаких «народных выступлений» в поддержку Алексея Петровича и его сторонников не произошло… Приведем цитату из Соловьева:

«Перед Петром не был сын, неспособный и сознающий свою неспособность, бежавший от принуждения к деятельности и возвратившийся с тем, чтоб погребсти себя в деревне с женщиной, к которой пристрастился. Перед Петром был наследник престола, твердо опиравшийся на свои права и на сочувствие большинства русских людей, радостно прислушивавшийся к слухам и замыслам, имеющим целью гибель отца, готовый воспользоваться возмущением, если бы даже отец и был еще жив, лишь бы возмутившиеся были сильны. Но этого мало: программа деятельности по занятии отцовского места уже начертана: близкие к отцу люди будут заменены другими, все пойдет наоборот, все, что стоило отцу таких трудов…»

Очень «концептуально характерная цитата». Перед нами очередная попытка Романовской концепции «сесть на два стула»: опереться разом и на национальную доктрину, прокламирующую идею о некоем «народе, стороннике стародавних обычаев», и на концепцию интеграции России «в европейский контекст». Но мы уже знаем, что никакой стабильной «старины» не было в русской истории, особенно в истории первых Романовых, да и ни в какой истории не вычленишь период «старины». Что же касается «большинства русских людей», или лучше назовем это: «сторонники кардинальной смены политического курса», то можно смело предположить, что большинство среди лиц, имеющих значение для политических мероприятий внутри и за пределами страны, составляли именно сторонники Петра. Более того, «партия» Алексея Петровича также вовсе не намеревалась «кардинально менять курс». И после Петра уже никто и никогда не предпринимал попыток изменить этот самый «курс» резко и кардинально. Оснащенный Петром корабль двигался в одном направлении при всех преемниках Петра. А существовали они вообще, эти «сторонники смены курса»? И если бы они существовали, то в какое «назад» они могли бы желать повести Россию? Куда? К чьим порядкам? Софьи? Федора Алексеевича? Алексея Михайловича? Михаила Федоровича? Бориса Годунова? Или уж прямо к Ивану IV Грозному?.. И ведь все это разные правители, различные исторические периоды… Куда «назад»? Назад к засилью родов-кланов, которые, подобно Хованским, готовы сами претендовать на престол и власть? Назад к разрыву с Европой? Но это было бы уже и не «назад», а какое-то новое «вперед», ведь Романовы всегда понимали насущную необходимость единения с европейской правящей аристократией… Интересно, а что еще могло ожидать именно Романовых на этом пути «вперед»? Гибель, конечно. Россия, отъединенная от Европы, гражданской ли войной, политикой ли «железного занавеса», для Романовых была гибелью. В такой России, не прошедшей «школу» конституционной монархии и сбалансированной системы образования и просвещения, неминуемо (в традициях развитого феодального демократизма) должен был прийти к власти «лучший человек» – тоталитарный диктатор…

А покамест царевич уже в Санкт-Петербурге. Допросы его и его возлюбленной. Кажется, ее показания дают делу новый ход… Что сталось с их ребенком? Вероятно, он родился мертвым, умер при рождении или… был при рождении убит!..

Далее… Царевич умирает, и его торжественно погребают рядом с останками его покойной супруги. Был ли царевич убит? Находился ли он в заключении в Петропавловской крепости или же под «домашним арестом»? Ясно, что смерть старшего сына решала для Петра многие проблемы. Конечно, молодые Романовы еще не играли в такие жестокие игры. Но в истории Рюриковичей, которых Романовы прокламируют как своих предшественников, прецеденты были, была уже даже и своего рода «модель» расправы с непокорным и, соответственно, «недостойным» сыном (вариант: братом). Так, по приказанию Александра Невского (личность крайне значимая для Петра) казнен за поддержку выступления новгородцев его старший сын Василий. Иван III жестоко расправляется с младшим братом Андреем Горяем и сыновьями последнего. Елена Глинская, вдова его сына Василия Ивановича, уничтожает деверей – Андрея и Юрия. Впрочем, до этого интригами Зои-Софьи Палеолог были уничтожены сын Ивана III от первого брака Иван Молодый и его сын Дмитрий. Уничтожение Иваном IV Грозным семейства Старицких (династическая линия его дяди Андрея), убийство Грозным сына Ивана довольно нам известны. И мы вновь напоминаем обо всем этом для того, чтобы показать: если Петр действительно принял решение о тайном убийстве сына, то вот на какие прецеденты он мог опереться…

В 1905 году в августовской книжке «Русской старины» было опубликовано сообщенное А. А. Карасевым письмо Александра Румянцева к Дмитрию Ивановичу Титову. Это письмо содержит подробное описание убийства царевича, тайно осуществленного по тайному же приказу царя Румянцевым, Толстым, Бутурлиным и Ушаковым. Имеется ли оригинал этого послания и где он хранится, мне неизвестно…

И снова и снова приходится напоминать о том, как мало мы на самом деле знаем о событиях, которые кажутся нам очень и очень известными. А на самом-то деле не так уж много опубликовано материалов и слишком уж о многом мы можем говорить только предположительно. Пушкину, например, первому было позволено заглянуть в некоторые материалы петровского времени. Его «История Петра Великого» так и не была написана, осталась в набросках. Написана была позднее книга о Петре Устрялова… Вот оно как: вроде бы написано очень-очень много, а все выходит, что мало и темно… Впрочем, не с одним лишь Петром – и с другими из династии Романовых не проще. Кажется, до сих пор не переиздано в полном объеме увидевшее свет в 1885 году в Англии сочинение В. А. Бильбасова «Екатерина Великая»…

Но возвратимся к нашему Петру. Итак, в 1718 году умирает Алексей Петрович. А в следующем году скончался и четырехлетний сын Петра от Екатерины, Петр Петрович. Теперь единственная мужская «отрасль» Романовых – четырехлетний Петр Алексеевич, внук Петра, сын Алексея и Шарлотты Бланкенбургской… Мы уже много раз вспоминали о неопределенности порядка престолонаследия. Вспомним еще раз. Конечно, рождение сыновей, появление именно мужского потомства приветствовалось не только в российской царской, но и в любой русской или европейской семье (патриархат, что поделаешь!). Но… В Англии, например, где женщина, выйдя замуж, лишалась права распоряжаться своим «приданым имуществом» (это право переходило к ее мужу), не существовало законодательства, которое запрещало бы женщине вступление на престол… И в России «такого закона не было». Ирина Годунова, как мы уже говорили, едва не попала на престол. И Софья не стала царицей вовсе не вследствие своего пола. Таким образом, каждый из Романовых, окружавших Петра (включая его жену) мог (вернее, могла) мысленно примерять на себя корону. Во всяком случае, никаких законодательных препятствий к этому не было. Более того, над Екатериной Алексеевной был совершен торжественный обряд коронования, помазания на царство. Но еще до этого, в 1722 году, был обнародован указ, согласно которому правитель сам избирал наследника. Подданные присягнули в том, что воля государя будет исполнена. Это была первая серьезная попытка гарантировать государству невозможность «смуты» после смерти очередного правителя. И опять – вспомним: поспешное удаление Алексеем Михайловичем датского жениха Ирины Михайловны, ссылка князя Хованского; далее – попытка посадить на трон маленького Петра «в обход» старшего брата, Федора Алексеевича; далее – после смерти Федора – трое претендентов: Иван, Петр и Софья… Указ Петра закреплял, по крайней мере, то, что будущий правитель не будет «избираться», но получит власть непосредственно по четкому распоряжению правителя предыдущего. Однако сам Петр медлил с подобным распоряжением. Надеялся ли он иметь еще детей? Царевна Наталья Петровна родилась в 1718 году… Почему он короновал Екатерину? То, что она уже была его венчанной женой, не давало ей никаких прав. Официальная коронация закрепляла за ней и ее детьми определенные права, включая их на более или менее «законных» основаниях в круг претендентов…

В сущности, Петру выбирать было не из кого. Вспомним, как заботился он в свое время о том, чтобы старший сын получил образование, достойное идеального будущего правителя: языки, математика, фортификация, военное дело, знания в области политики… Познаниям в военном деле, не только теоретическим, но и практическим, Петр придавал особое значение. И вот… Вместо взрослого сына, уже выученного, рядом оказались одни лишь женщины да внук, маленький мальчик… О потомстве Ивана Алексеевича, конечно, речь вовсе не шла. Младшую дочь, Елизавет, Петр, кажется, намеревался выдать замуж за границу, во Францию. «Кажется», потому что никаких твердых, невозможных к отмене решений он так и не принял. Впрочем, здесь дело зависело не только от него, но и от французских политиков. А подобный брак был бы очень важен для Петра и Романовых, и сейчас мы узнаем, почему… А пока – еще о возможных наследниках. Вторая дочь, Анна… Более пяти лет Петр держит при дворе молодого Карла-Фридриха, разоренного многолетней Северной войной герцога Шлезвиг-Гольштайн-Готторпского. В 1721 году, скоро после своего приезда в Россию, герцог впервые видит юную Анну Петровну. Если верить писаниям приближенных герцога, «Дневнику» Берхгольца и «Запискам» Бассевица, юноша и девушка понравились друг другу, и чувства их все возрастали… Имел ли Петр в виду Карла-Фридриха и Анну в качестве вероятных своих наследников? Во всяком случае, при его жизни они не были обвенчаны.

А корона, которую все петровское окружение уже мысленно примеряло – каждый (вернее, каждая) на себя, – это уже была не шапка Мономаха, не азиатский головной убор, увенчанный византийским крестом и опушенный русским мехом; и даже не простая европейская корона. Нет, в последние годы царствования Петра Великого это была уже корона всероссийской империи!..

В 1721 году заключен был Ништадтский мир, знаменовавший окончание более чем двадцатилетней Северной войны. Россия получила Балтику, столь желанный, столь необходимый ей морской европейский путь! По этому случаю, кстати, особым указом были прощены все преступники, «кроме разбойников и святотатцев», прощены были также государственные должники, отменена была выплата задолженностей, накопившихся с начала войны (1700 год) до 1718 года. В 1721 году, осенью, Сенат постановил единогласно поднести государю титул Императора, Отца Отечества и Великого. Однако тотчас признали Россию империей только Пруссия и Голландия. В Вене австрийский император Карл (муж Елизаветы, родной сестры несчастной Шарлотты, супруги царевича Алексея) не проявил энтузиазма. Между прочим, это у него Алексей в свое время искал покровительства… В Париже регент Филипп Орлеанский намеревался «подумать»… Польша и Дания требовали территориальных уступок… В конце концов, конечно, все признали: Швеция – в 1723 году, Османский султанат – в 1739, Англия и Австрия – в 1742, Польша – в 1764. Франция признала Россию империей лишь в 1754 году… Вот теперь, кажется, понятно, как важен был бы для Петра «французский брак» его дочери; ведь этот брак означал бы если не признание Российского государства империей, то уж, в любом случае, – первый шаг к подобному признанию…

Мало было объявить свое детище – крепнущее Российское государство – империей Всероссийской, надо было еще добиться признания. Но и с обычными своими детьми обстояло у Петра дело не так просто. Ведь обе его дочери, Анна и Елизавет, были рождены до вступления их родителей в законный брак, до венчания, и были, что называется, «привенчаны», что, впрочем, по старым российским, московским законам все равно не давало им никаких прав. Петр меняет законодательство, облегчая положение незаконнорожденных: теперь и они могут наследовать по распоряжению родителей. По указу Петра устроены были и приюты при богадельнях, где возможно было оставить незаконнорожденного ребенка, не открывая своего звания и имени, тайно. Это должно было предотвращать детоубийства. С этим, вероятно, была связана и «показательная» казнь несчастной Марии Гамильтон по обвинению в детоубийстве, отослать своего ребенка в приют фрейлина Екатерины не рискнула. Побоялась огласки? И воспользовались ли подобным приютом для незаконнорожденного ребенка царевича Алексея Петровича и женщины, известной под именем Ефросиньи?.. Да, трагикомедия… Все ближе мы подходим к концу петровского царствования. Снова припоминаем, перебираем события, удивляемся… За каждым указом, за каждым действием, за каждой вроде бы мелочью стоит четкое желание ввести Россию «в мир» и взять «у мира», у Европы именно то, что способствовало бы именно развитию российской самобытности… Вот указ о том, чтобы «считать лета не от сотворения мира, а от рождества Христова», и новолетие, начало нового года полагать не с 1 сентября, как прежде, а с первого января. Так начался для России XVIII век, 1700 год… Вот известный указ о непродаже «русского платья». Но дискриминирует ли он национальную самобытность, и что он вообще означает? Прежде всего, «русское платье» означало те разновидности одежды, что существовали на период XVI–XVII веков, то есть, в сущности, модифицированные формы монгольского, азиатского костюма. По этому поводу любопытно заметить, что всякая попытка «отстоять исконное» всегда на самом деле является попыткой «законсервировать» некий период, этап развития. И потому стоит напомнить противникам какого-нибудь тяжелого рока о том приятном времени, когда полька являлась в роли очень-очень неприличного танца…

А с петровской «одежной реформой» еще сложнее. Наш самодержавный революционер – снова впереди прогресса, он желает реформировать одежду таким образом, чтобы по возможности нивелировать именно сословные различия. Как это часто с ним бывало, Петр где-то на столетие обогнал свою любимую Европу. Ведь в современной ему абсолютистской Европе, как в допетровской Московии, по форме шапки, длине рукавов и цвету каблуков можно определить именно сословную принадлежность. Но мы уже ведь знаем, какая именно Европа нравилась Петру… Интересно, что стойкое сохранение сословного принципа привело в России к довольно любопытной ситуации: даже в XX веке европейские формы одежды маркируют принадлежность к «образованному, городскому» населению, а так или иначе модифицированные разновидности костюма российского XVI–XVII веков продолжали носить в сельской местности, где население фактически не имело возможности получать образование… Приведем один пример из дневника известной Марии Башкирцевой за 1876 год. Эта молодая аристократка почти всю свою недолгую жизнь провела за границей, на родине побывала всего несколько раз. Итак: «…я отложила в сторону книгу, чтобы видеть Москву, нашу настоящую столицу, истинно русский город… Попадается много национальных костюмов – весь народ носит их, и не видно этих противных немецких курток…» Что за «противные немецкие куртки»? Европейский костюм, все тот же, нивелирующий сословные различия. По «национальным костюмам» можно распознать «народ», «низшие сословия». Естественно, сама Башкирцева станет носить «национальный костюм» только на маскараде, как впоследствии придворные Александра III и Николая II. А почему такая характеристика Москвы? А потому что «либеральный период» царствования Александра II окончился, конфронтация Российской империи с Османским султанатом резко обострилась; идеологическая ситуация в стране требует усиленной эксплуатации национальной доктрины… Но, разумеется, «национальные костюмы», «родные избы» и невозможность изучать языки, математику и фортификацию – это все «для народа». Сами пропагандисты и апологеты национальных доктрин, будь то доктрина русская, греческая, иудео-центристская, вовсе не спешат наряжаться в армяки, черные сюртуки и чалмы; Париж и европейский, нивелирующий сословные различия костюм вполне их устраивает, когда дело касается лично их…

Но мы об этом еще будем говорить. А покамест скажем, что все попытки Петра нивелировать сословную систему должны были быть напрасными. Крепостная-то зависимость ведь не только оставалась, она только-только начала интенсивно развиваться!.. И в итоге (снова повторяем) – общество, расколотое на «просвещенных» и «народ», и та любопытная попытка привить к сословному древу небезопасный для него цветочек национальной доктрины, которую мы видим в дневнике Башкирцевой… Кстати, так сошли на нет и петровские ассамблеи, и было бы очень даже странно, если бы они привились. Но вместо них были приняты формы времяпрепровождения абсолютистской Европы – сословно замкнутые салонные собрания и балы…

Петр I Великий… О нем возможно говорить бесконечно. Он оснастил корабль Российского государства. И поплыл этот самобытный корабль среди всех бурь и треволнений истории…

Легенда о кончине Петра… нацарапанные на аспидной доске слабеющей рукой слова: «… отдать все…» (или – «… отдайте все…»)… Кому? О Господи! Да тому, кто сможет, сумеет это самое ВСЕ удержать!.. Или иное думалось гению? Нечто такое, что и по сей день еще не понято?..