Перемены на Желтой реке. Великое переселение народов в Европе, сломившее в V в. одряхлевший Рим, в Восточной Азии произошло на 100 лет раньше. Во время, носящее в китайской истории название «эпоха пяти варварских племен» (304–399 гг.), Северный Китай был захвачен и покорен хуннами и сяньбийцами, основавшими там ряд эфемерных государств, похожих на варварские королевства готов, бургундов и вандалов. Как в Европе на Балканском полуострове устояла Восточно-Римская империя, так и в Китае на берегах великой реки Янцзы удержалась самостоятельная Китайская империя — наследница империи Хань. Она была так же похожа на свою великую предшественницу, как ранняя Византия — на Рим эпохи расцвета, и так же находила в себе силы лишь для обороны против варваров, наседавших с севера и запада. Слабые и бездарные императоры часто менявшихся династий[5] оставили в жертву варварским вождям китайское население «Срединной равнины», как именовалась в то время долина Хуанхэ, и все-таки, несмотря на жестокий гнет чужеземцев и кровопролития при постоянных междоусобных войнах, китайцы в Северном Китае численно преобладали над победившими их народами, что и обусловило в VI в. возрождение Китая.

Племя тоба, победившее всех своих соперников[6], поддалось обаянию китайской культуры. Созданное тобасцами раннефеодальное государство к 420 г. объединило весь Северный Китай в одну империю, которая получила китайское название — Вэй (386 г.). Это был первый шаг тобасского хана к компромиссу с китайским населением, составлявшим абсолютное большинство его подданных. Начавшийся процесс ассимиляции кочевников привел к тому, что к концу V в. потомки тобасцев обрезали косы, а общение с покоренными подорвало их силы и традиции. Они даже перестали пользоваться родным языком и начали говорить по-китайски. Вместе с языком и одеждой они утратили степную доблесть и сплоченность, позволившие им некогда одержать победу, но все же не слились с китайским населением, которое упорно стремилось к воссозданию своего собственного государства.

Как только дворцовые перевороты и следовавшие за ними расправы ослабили власть династии Вэй, китайские полководцы, находившиеся на службе у сяньбийских императоров, оказались сильнее и энергичнее своих господ. В 531 г. на северо-востоке Гао Хуань поднял восстание, разбил тобасские войска и занял столицу — Лоян. Первоначально он действовал якобы в интересах династии и провозгласил императором одного из царевичей, но тот, страшась своего полководца, бежал на запад, в Чанъань, где нашел поддержку у другого воеводы, Юйвынь Тая, окитаившегося сяньбийца. Гао Хуань возвел на престал другого принца из той же династии Вэй. Таким образом, империя распалась на Западную Вэй и Восточную Вэй, но фактически правителями и тут и там были китайские полководцы, временно сохранявшие сяньбийских императоров как ширму. Это положение не могло длиться долго. Суровое господство сяньбийцев настолько ожесточило китайцев, что, когда сила оказалась в их руках, они не были склонны церемониться с побежденными. Юйвынь Тай отравил несколько подставных императоров, а его сын в 557 г. счел себя достаточно могущественным, чтобы упразднить ненавистную династию и основать свою собственную — Бэй-Чжоу[7].

Еще более круто обошлись с сяньбийцами в Северо-Восточном Китае. В 550 г. наследник Гао Хуаня — Гао Ян, принудив последнего императора отречься от престола в свою пользу, отравил его. Императорские родственники в числе 721 человека были убиты, а тела их брошены в воду, чтобы лишить их погребения. Новая династия получила название Бэй-Ци.

Оба северных царства были довольно крепки экономически и политически. Китайское население, освободившись от господства иноплеменников, развивало бурную деятельность по восстановлению своей культуры. Однако соперничество, возникшее между Бэй-Чжоу и Бэй-Ци, связывало их силы и лишало их возможности вести активною политику.

На юге последние императоры династии Лян ознаменовали свое правление произволом и преступлениями, а сменившая их династия Чэнь продолжала эти традиции. Дворцовый переворот 557 г. и казнь последнего лянского императора вызвали вооруженное сопротивление сторонников павшей династии. Повстанцы сумели отразить чэньские войска и создать в центре Китая небольшое государство Хоу-Лян.

Китай оказался раздробленным на четыре взаимно враждующих государства. Напряженная ситуация, сковавшая силы Китая, оказалась спасительной для двух небольших и относительно слабых кочевых держав: орды Жужань и царства Тогон (Ту-ю-хунь). Благодаря ослаблению нажима с юга они оказались среди ведущих государств Восточной Азии. Жужань, степное ханство, сложившееся в середине IV в., в начале VI в. пережило кризис, чуть было не погубивший его. Но об этом речь впереди.

Царство Тогон лежало в степных нагорьях Цайдама. Еще в 312 г. небольшое сяньбийское племя с князьями из рода Муюн перекочевало из Южной Маньчжурии на запад и обосновалось около оз. Кукунор. Здесь оно вело успешные войны против разрозненных тибетских родов и весьма неудачные, против тобасцев. В результате последних Тогон стал вассалом империи Вэй, но ее распад вернул тогонцам свободу. Во второй четверти VI в. князь Куалюй объявил себя ханом и в 540 г. отправил посольство к Гао Хуаню, став тем самым врагом Юйвынь Тая. Этот факт определил дальнейшую внешнюю политику Тогона, с которой мы столкнемся ниже. Несмотря на то что Тогон занимал обширную территорию, где были «города»[8] (очевидно, укрепленные поселки), и имел уже организованное управление, по-видимому заимствованное от тобасцев, он не был сильным государством. Тибетские роды, покоренные оружием, мечтали об освобождении и мести; экономика была построена на экстенсивном скотоводческом хозяйстве; уровень культуры был невысок, а произвол ханов вызывал постоянные заговоры, измены и репрессии, которые подливали масла в огонь. Все эти обстоятельства ограничивали возможности Тогона и позднее привели его к бесславному концу.

Жужани и телеуты. Вопрос о происхождении народа жужаней ставился неоднократно, но окончательного решения не получил. Можно думать, здесь неправильна сама постановка вопроса, ибо надо говорить не о происхождении, а о сложении. У жужаней, как у народа, не было единого этнического корня. Происхождение жужаньского народа было несколько своеобразно. В смутные времена всегда бывало много людей, выбитых из седла и скомпрометированных. Немало таких оказалось и в середине IV в. Все, кто не мог оставаться в ставке тобасского хана или в столице хуннского шаньюя, бежали в степь. Туда же бежали от жестоких господ невольники, из армий — дезертиры, из обедневших деревень — нищие крестьяне. Общим у них было не происхождение, не язык, не вероисповедание, а судьба, обрекшая их на нищенское существование; и она-то властно принуждала их организоваться.

В 50-х годах IV в. некто Югюлюй, бывший раб, служивший в сяньбийской коннице, был осужден на смерть. Ему удалось бежать в горы, и около него собралось около сотни подобных ему беглецов. Беглецы нашли возможность договориться с соседними кочевниками и жили совместно с ними.

Преемник Югюлюя, Гюйлюхой, установил отношения с тобасскими ханами и выплачивал им ежегодную дань лошадьми, соболями и куницами. Его орда получила название Жужань. Жужани кочевали по всей Халхе до Хингана, а ханская ставка их располагалась у Хангая. Быт и организация жужаней были одновременно весьма примитивны и чрезвычайно далеки от родового строя. Единицей, боевой и административной, считался полк в тысячу человек. Полк подчинялся предводителю, назначенному ханом. В полку было десять знамен по сто человек; каждое знамя имело своего начальника. Письменности у жужаней не было совсем; в качестве орудия счета применялся овечий помет или деревянные бирки с засечками. Законы соответствовали нуждам войны и грабежа: храбрецов награждали большей долей добычи, а трусов побивали палками[9]. За 200 лет существования в жужаньской орде незаметно было никакого прогресса — все силы уходили на грабеж соседей.

На каком языке разговаривали между собой жужани? Китайские источники дают нам весьма разноречивые данные. «Вэйшу» видит в жужанях ветвь дунху. «Суншу», «Ляншу» и «Наньшу»[10] считают их племенем, родственным хуннам, и, наконец, Бэй ши (?) приписывает Югюлюю гаогюйское происхождение[11]. Сведения южнокитайских историков получены из вторых рук, а происхождение самого Югюлюя значения не имеет, так как ясно, что вокруг него собирались не единоплеменники. Скорее всего жужани объяснялись по-сяньбийски, т. е. на одном из диалектов монгольского языка, так как, приводя титулы их ханов на китайский язык, китайский историк указывает, как они звучат в подлиннике — «на языке государства Вэй», т. е. на сяньбийском[12]. Сами жужани также считали себя одного происхождения с тоба[13], но, учитывая разноплеменность их народа, надо думать, что повод для такого утверждения дало сходство их языков, а не туманная генеалогия[14].

Основной силой жужаньского ханства было умение держать в подчинении телеские племена. На заре своей истории, т. е. в III в. до н. э., телесцы жили в степи к западу от Ордоса. В 338 г. они подчинились тобасскому хану и в конце IV в. перекочевали на север, в Джунгарию и распространились по Западной Монголии, вплоть до Селенги. Будучи разрозненны, они не могли оказать сопротивление жужаням и принуждены были платить им дань.

Телеские племена были очень нужны жужаням, но жужаньская орда была совсем не нужна телесцам. Жужани сложились из тех людей, которые избегали изнурительного труда, дети их предпочли вообще заменить труд добыванием дани.

Телесцы же занимались скотоводством, они хотели пасти свой скот и никому ничего не платить.

Сообразно этим склонностям сложились политические системы обоих народов: жужани слились в орду, чтобы с помощью военной мощи жить за счет соседей; теле оставались слабо связанной конфедерацией племен, но всеми силами отстаивали свою независимость.

Теле жили рядом с жужанями, но ничем не походили на них. Они рано вышли из состава империи Хунну, сохранив примитивный патриархальный строй и кочевой быт. Китаизация также не коснулась скромных кочевников, населявших глухие степи, где для китайцев не было ничего привлекательного. Теле не имели общей организации; каждый из 12 родов управлялся старейшиной — главой рода, причем «родственники живут в согласии»[15].

Теле кочевали в степи, передвигаясь на телегах с высокими колесами, были воинственны, вольнолюбивы и не склонны ни к какой организованности. Самоназвание их было «теле»; оно до сих пор живет в алтайском этнониме — телеут. Потомки теле — якуты, теленгиты, уйгуры и др. Многие из них не сохранились до нашего времени.

Жужаньское ханство. В начале V в. в степи от Хингана до Алтая безраздельно господствовал хан жужаней Шелунь, по прозванью Дэудай — «стреляющий на скаку из лука». Покорив телеские кочевья, он столкнулся со среднеазиатскими хуннами, осевшими на р. Или. Их главой был некто Жибаеги. В упорном сражении на р. Онгин Жибаеги разбил Шелуня, но справиться с жужаньской державой в целом не смог и «покорностью купил себе покой»[16].

Основной задачей Шелуня было не допустить усиления империи Тоба-Вэй, силы которой намного превосходили силы жужаньского хана. Только постоянные войны на юге Китая мешали тоба-вэйскому императору расправиться с отложившимися подданными, и потому Шелунь поддерживал всех врагов Тоба. В 410 г. Шелунь умер и ханом стал его брат Хулюй.

Хулюй оставил в покое Тоба и обратился на север, где подчинил себе енисейских кыргызов (иегу) и хэвэй (какое-то сибирское племя). В 414 г. он пал жертвой заговора, но и вождь заговорщиков Булучжень погиб в том же году. Ханом стал двоюродный брат Шелуня, Датань. Начало его правления ознаменовалось войной с Китаем, но набег жужаней оказался безрезультатным, так же как и карательная экспедиция, посланная им вслед. Положение осталось без изменения.

В 418–419 гг. возобновилась война между жужанями и среднеазиатскими хуннами и юэчжами[17]. Жужани проникли в Тарбагатай и навели там на всех такой страх, что вождь группы юэчжей Цидоло (Кида-ра), желая уйти от соседства с жужанями, перешел на юг и занял г. Боло[18] в оазисе Карши[19]. Здесь он столкнулся с персами и эфталитами. Соратники Кидары — кидариты — известны в истории не под своим этническим названием, а по имени своего вождя.

Война жужаньского ханства с империей Вэй. 420 год был кульминацией жужаньского могущества. Легкие победы над северными и западными племенами сделали Жужань гегемоном в Великой Степи, но ни в коей мере не обеспечили этому ханству ни покоя, ни процветания. Главным врагом жужаней была империя Тоба-Вэй, и жужаньский хан Датань, попытался сделать все возможное, чтобы не допустить усиления своего естественного соперника.

В 424 г. Датань с 60 тыс. конницы вторгся в Китай, дошел до столицы и разграбил императорский загородный дворец. Мобилизация тобасских войск и отсутствие дисциплины среди жужаней заставили его вернуться, не приняв боя. В 425 г. тобасцы отогнали жужаней за Гоби. В 430 г. император Тай-у-ди (Тоба Дао) решил уничтожить жужаней, для того чтобы развязать себе руки в Южном Китае. Огромное войско вошло в степи, и жужани рассеялись кто куда. Датань бежал на запад и пропал без вести. Телесцы убивали его людей. Сын Датаня, Уди, отказался от продолжения борьбы и стал выплачивать империи Вэй дань. Однако мир был нарушен в 437 г. самим Уди, произведшим набег. По-видимому, без грабежа жужани не мыслили своего существования. Ответный поход в 439 г. ничего не дал императору Тоба: пришлось вернуться, не встретив жужаней, попрятавшихся по ущельям.

В 440 г. Уди, воспользовавшись войной Тоба против Хэси, снова напал на границу, но оставленные на границе заслоны захватили в плен его авангард. Жужани вновь бежали. Та же история повторилась в 445 г., после чего Уди умер, передав престол своему сыну Тухэчженю (445–464).

Теперь роли переменились: империя Тоба-Вэй достигла своего зенита, а войска ее вторгались в степь, вынуждая жужаней прятаться в горах. По существу это была не война, а просто карательные походы.

Сын и преемник Тухэчженя, Юйчен (464–485), попытался продолжать борьбу, но в 470 г. был разбит и в 475 г. просил мира и представил дань. Жужань ослабела, набеги на Китай стали непозволительной роскошью. Теперь в качестве объекта грабежа был избран более бедный и более слабый Западный край. В 460 г. жужани овладели Турфанской долиной, где расправились со своими бывшими союзниками — южными хуннами, бежавшими туда от победоносных тоба. В 470 г. жужани разграбили Хотан, но усилившееся государство эфталитов положило предел жужаньской агрессии. Границей Жужани стал Тянь-Шань.

Новый жужаньский хан Доулунь (485–492), был «человек жестокий, склонный к убийствам»[20]. Свое вступление на престол он ознаменовал казнью одного из вельмож вместе со всем его родом. Это вызвало возмущение в стране. Еще больше не понравилось стремление хана напасть на Китай. Все понимали, что вслед за набегом, пусть даже удачным, последует поход китайских войск, об отражении которых нечего было и думать.

Телеский старейшина Афучжило настоятельно советовал хану не начинать войны с Китаем, но, убедившись, что его доводы не действуют, восстал со всем телеским народом. Количество теле в то время было немалым (по китайским данным, 100 тыс. кибиток). Тогда Афучжило откочевал на запад, в долину Иртыша. Там он принял титул «Великий сын Неба»[21], чем отразил претензию на равное место с жужаньским ханом, и война вспыхнула, как полымя.

В 490 г. китайские войска вступили в степь с востока и вместе с телесцами зажали Жужань в клещи. Жужаньские вельможи возложили всю ответственность на незадачливого хана и убили его (492 г.).

Переход теле на запад был событием чрезвычайной важности: на западе эти разрозненные кочевники образовали свою державу[22]. В Азии снова начался процесс этногенеза. В это самое время в Алтайских горах сложились в народ тюрки, в долине Брахмапутры — тибетцы, а в Китае началось возрождение, давшее великолепную средневековую культуру династий Суй и Тан. Античный период истории Восточной Азии заканчивался, и уродливый пережиток его — Жужань — должна была погибнуть.

Карта. Срединная Азия накануне создания тюркютской державы — конец V в.

Телеутское ханство — Гаогюй. Отложение телеутов и государственный переворот 492 г. были переломным моментом в истории Жужани. Она потеряла гегемонию в Центральной Азии и принуждена была сражаться уже не за власть, а за существование. Сменивший убитого Доулуня Наган правил всего один год. Он взял девиз своему правлению: «Весьма спокойно», т. е. отказался от воинственных замыслов своего предшественника. Сын Нагая, Футу, продолжал политику своего отца, пока это было возможно[23].

Тем временем телеуты освоились на новоселье и уничтожили Юэбань, последний остаток хуннской эпохи. На новом месте телеуты попытались создать свое государство. Для этого они разделили народ на две половины: северный правитель Афучжило принял титул «Великий император», а южный — титул «Наследный государь»[24]. Как они сами называли свое государство — неизвестно, но китайцы называли его Гаогюй, что в переводе значит «высокая телега». Под этим наименованием оно и, вошло в историю.

В политическом отношении Гаогюй держалось китайской ориентации, рассчитывая получить шелк на одежды, но этот шелк не пошел ему на пользу. В 494 г. эфталиты расправились с Ираном и, обеспечив себе тыл, повернули на север. Южная часть Гаогюйской державы была молниеносно разбита, «Наследный государь» убит, его семья взята в плен, а народ разбежался: часть подчинилась жужаням, часть ушла в китайские владения. В следующем, 496 г. так же быстро была завоевана и северная держава. Эфталиты выбрали из числа пленных князя Мивоту и поставили его над оставшимися телеутами. Итак, Гаогюй превратилось в вассала эфталитов, врага жужаней и союзника китайцев, которые заплатили ему за союз 60 кусков шелковых тканей[25]. Видимо, в это время (497 г.) эфталиты захватили Карашар, а правитель княжества Гаочан в Турфанском оазисе, китаец Жу, просил китайское правительство принять и перевезти на китайские земли его подданных. Вокруг Жужани замыкался стальной круг. Но гаочанцы не захотели бросать насиженного места и, убив своего правителя, присоединились к Жужани. Это несколько разрядило экономическую напряженность, так как земледельческий Гаочан мог снабжать Жужань хлебом, плодами и тканями; но это же усилило политическое напряжение, так как раздражило китайского императора Сюань-у-ди. На просьбу хана Футу о мире император заявил, что он единственно потому не имеет видов на север, что занят покорением Южного Китая, а вообще считает Футу и жужаней мятежными подданными[26]. Тем временем в Гаочане китаефилы восторжествовали и союз с Жужанью был расторгнут (500 г.)[27].

Для поддержки китайских интересов в Западном крае туда был направлен трехтысячный отряд регулярных войск под командованием Мын Вэя. Базируясь в Хами, он стеснил жужаней. Новое посольство Футу в Китай осталось без ответа. Против жужаней были подняты телеуты, которые должны были оплатить кровью свои 60 кусков шелка. При оз. Пулэй Мивоту разбил жужаней. Те бежали на юг, но в горах Бэйшаня встретили китайские отряды Мын Вэя. В панике бросившись обратно, жужани натолкнулись на телеутов и были снова разбиты (508 г.). В резне погиб злополучный хан Футу. Мивоту отправил его скальп Мын Вэю. За это ему были присланы дары: полный набор музыкальных инструментов, 80 музыкантов, 10 кусков пунцовых и 60 кусков разноцветных шелковых тканей.

Наследник погибшего Футу, Чеуну, дважды пытался договориться с Китаем, но понял, что только сила может его спасти. В 516 г. он напал на Гаогюй, разбил Мивоту и, захватив его в плен, убил весьма своеобразным способом. Ноги пленника были связаны под животом клячи, которую гоняли до тех пор, пока Мивоту не умер от тряски. Череп Мивоту был потом покрыт лаком и превращен в чашу. Спасшиеся от жужаней телеуты примкнули к эфталитам[28]. После этого посольство жужаньского хана принял император Вэй — Сяо Мин-ди (518 г.). Им был прочитан выговор за неточное исполнение вассальных обязанностей[29]. Такая формулировка допускала любой компромисс, и казалось, что Жужань вырвалась из безнадежного положения.

Распри в Жужани. Чеуну сделал все возможное, для того чтобы спасти Жужань. Разгромив телеутов, он не продолжал войны на западе и заключил договор с эфталитами. Союз был скреплен браками жужаньских принцесс и эфталитских вельмож[30]. На востоке жужани снеслись с Кореей (Гао-Гюйли), чтобы совместно разгромить одно из маньчжурских племен, дидэугань, и ослабить позиции дома Вэй в Маньчжурии[31]. Так же благополучно разрешился турфанский вопрос. В 518 г. китайское правительство официально отказалось от мысли вывести население из. Турфанского оазиса во Внутренний Китай и признало княжество Гаочан[32]. Надо полагать, торговля турфанцев с жужанями не прекратилась; жужани регулярно снабжались хлебом и тканями. Железные изделия доставляли жужаням их алтайские вассалы — тюркюты (тюрки-тукю).

Но единство в орде нарушилось. В Жужань проник буддизм. Как обычно, буддийские миссионеры первым делом сделали буддистом хана. В ставке появились «шамыни» — буддийские священники и «ни» — монахини. В новых условиях буддизм принимал фантастические формы: например, монахини имели законных мужей, но это, видимо, не смущало хана. Однако, несмотря на всю скудность сведений, можно утверждать, что далеко не всем буддизм нравился. Оппозиция возникла и в семье хана и в войске. Жужань потеряла единство, которое ей было необходимо более чем когда-либо. В 513 г. во главе жужаньского посольства в Китай стоял шаман Хунсюань, который привез «идола, жемчугом обложенного»[33]. Это первый случай в истории кочевников, когда духовное лицо выступало в светской роли.

Еще более показательно следующее. В жужаньской ставке жила молодая шаманка, по имени Дэу-хунь дивань. Бросается в глаза, что прозвище — «дивань» — было персидское: «одержимая». «Она лечила и волхвовала (т. е. шаманила силой духов), и Чеуну всегда имел веру к ней»[34] Китайский летописец считает ее шарлатанкой и передает рассказ о ее мошенничестве, но нам интересно не это. «Чеуну очень уважал и любил ее и, поступая по ее советам, привел государственное управление в запутанность»[35]. В орде возникла оппозиция фаворитке, и в 520 г., когда Чеуну был в походе, дивань удавили по приказанию ханши-матери, когда же Чеуну вернулся, мать в сговоре с вельможами убила его, а престол передала другому своему сыну — Анахуаню.

Десять дней спустя Чеуну был отомщен. Некто Шифа, родственник хана, напал на ставку и разбил ее. Анахуань успел бежать в Китай, а его мать и братья были убиты. Пока Анахуань вымаливал милость в Китае, его дядя Поломынь собрал своих сторонников и разбил Шифу. Шифа бежал в Маньчжурию к племени дидэугань[36] и там был убит. Поломынь принял ханский титул. В 521 г. он был разбит восставшими телеутами и с остатком своих подданных откочевал в Китай. Жужань опять оказалась на пороге гибели.

Наконец-то Китай добился своего: оба жужаньских хана отдались в его руки. Приходящие с севера рассказывали, что «государство пришло в большое волнение. Каждый род отдельно живет, и попеременно грабят друг друга»[37].

Распрями воспользовались телеуты: младший брат замученного Мивоту, Ифу, восстановил государство Гаогюй и разбил в 521 г. жужаней Поломыня, загнав их в Китай[38]. Осенью того же года бежал в Китай от гаогюйцев Синифа, брат Анахуаня, замещавший его. Китайское правительство решило закрепить успех. Поломыня с его приверженцами поселили внутри Китая, у оз. Кукунор, а Анахуаня, который более втерся в доверие, за границей — к северу от Дуньхуана. Поломынь сразу же попытался бежать к эфталитам, так как три его сестры были замужем за эфталитским царем. Но Поломыня задержали, и он умер в тюрьме. У Анахуаня выдержки было больше. В 522 г. он выпросил 10 тысяч мешков проса для посева, но, видимо, жужани просо съели, и в результате в следующем году у них возник голод, который привел к грабежу китайского населения. Посланного для разбора дела китайского чиновника Анахуань задержал, ограбил все что мог поблизости и со всей ордой откочевал на север. Там китайский чиновник был отпущен. Посланная за Анахуанем погоня вернулась ни с чем[39]. Эта головокружительная авантюра спасла жужаней.

Империя Вэй разлагалась с поразительной быстротой, и каждый год создавалась новая политическая ситуация. Уже в 496 г. была потеряна Западная Маньчжурия, где взбунтовались хи (татабы)[40]; активизировалась империя Лян в Южном Китае, и, наконец, в 524 г. на самом севере страны вспыхнуло и быстро разрослось восстание в крепости Во-йе. Анахуань вызвался подавить это восстание и весной 525 г. разбил бунтовщиков. За это он получил награду «разными вещами» и полное прощение. Теперь настала очередь Гаогюя. Оставшись одни на один с телеутами, жужани разбили их наголову. Ифу был убит своим младшим братом Юегюем, который попытался продолжать войну, но в 534–537 гг. был также разбит. Сын Ифу, Биди, убил своего дядю и возглавил сопротивление. В 540 г. Биди был разбит жужанями, и держава Гаогюй перестала существовать. Тем временем в Китае империя Вэй раскололась на восточную и западную части, боровшиеся между собой. Тут Анахуань выступил как гегемон, ибо обе стороны заискивали перед ним.

Это был последний луч кровавой жужаньской славы.

Потомки волчицы. Знание родословных и специальное изучение их было издавна характерно для центральноазиатских народов[41]. При этом весьма любопытно, что многие из них называли своим родоначальником того или иного зверя. Так, тибетцы считали своими предками самца обезьяны и самку ракшаса (лесного духа), монголы — серого волка и лань, телесцы — тоже волка и дочь хуннского шаньюя, а тюрки — хуннского царевича и волчицу. Две последние легенды возникли очень давно, по-видимому еще в период обитания этих народов на южной окраине великой пустыни Гоби, так как мифология в некоторой степени корректируется фактами политической истории и этногенеза.

Среди племен, побежденных тобасцами при покорении ими северного Китая, находились «пятьсот семейств Ашина»[42]. Эти «пятьсот семейств» возникли «из смешения разных родов»[43], обитавших в западной части Шэньси, отвоеванной в IV в. у китайцев хуннами и сяньбийцами[44]. Ашина подчинялись хуннскому князю Муганю, владевшему Хэси (область к западу от Ордоса, между излучиной Хуанхэ и Наньшанем). Когда в 439 г. тобасцы победили хуннов и присоединили Хэси к империи Вэй, то князь «Ашина с пятьюстами семействами бежал к жужаньцам и, поселившись по южную сторону Алтайских гор, добывал железо для жужаньцев»[45].

Текст повествует о происхождении не всего народа древних тюрок, а только их правящего клана. В этой версии происхождения древних тюрок ничего легендарного нет. По-видимому, Ашина был вождем небольшой дружины, состоявшей из удальцов, почему-либо не ужившихся в многочисленных сяньбийских и хуннских княжествах. Такие мелкие военные единицы, которые нельзя назвать государствами, постоянно возникали в мятежную эпоху III–V вв. и исчезали, не оставив следа.

Китайцы называли подданных ханов Ашина — Ту-кю. Это слово удачно расшифровано П. Пельо как «тюрк + ют», т. е. «тюрки», но с суффиксом множественного числа не тюркским, а монгольским. В древнетюркском языке все политические термины оформляются монгольским множественным числом. Это дает основание думать, что они привнесены в тюркскую языковую среду извне.

Само слово «турк» значит «сильный, крепкий». Согласно А. Н. Кононову, это — собирательное имя, которое впоследствии превратилось в этническое наименование племенного объединения. Каков бы ни был первоначальный язык этого объединения, к V в., когда оно вышло на арену истории, всем его представителям был понятен межплеменной язык того времени — сяньбийский, т. е. древнемонгольский. Это был язык команды, базара, дипломатии. С этим языком Ашина в 439 г. перешли на северную окраину Гоби. Слово «Ашина» значило «волк». По-тюркски волк — бури или каскыр, а по-монгольски шоночино. «А» — префикс уважения в китайском языке. Следовательно, «Ашина» значит «благородный волк»[46]. Не подвергшееся китаизации слово сохранилось в арабской записи этого имени Шанэ[47].

Вопрос о том, насколько правомерно называть ханов Ашина тотемистами, при современном состоянии наших знаний не может быть разрешен[48], но ясно, что название «волк» имело для тюрок VI в. огромное значение. Китайские авторы считают понятия «тюркский хан» и «волк» синонимами, видимо опираясь на воззрения самих тюркских ханов. Не случайно сяньбийская царевна говорит про своего мужа, хана Шаболио: «хан по его свойствам есть волк»[49]; и в инструкции при нападении на тюрок сказано: «таковую должно употребить меру: гнать кочевых и нападать на волков»[50]. Золотая волчья голова красовалась на тюркских знаменах[51], и, наконец, в двух легендах о происхождении тюрок первое место принадлежит прародительнице-волчице[52]. Для обеих несколько разнящихся легенд характерно то, что в них нет никакого намека на историческое событие — переход орды Ашина из Ганьсу. Поэтому, надо думать, легенды возникли на Алтае и, может быть, были созданы специально для того, чтобы обосновать права пришельцев на исключительное положение.

Первая легенда любопытна тем, что она знает об «отрасли дома Хунну от Западного края на запад», т. е. о державе Аттилы. Эта отрасль была начисто истреблена соседями; уцелел лишь один девятилетний мальчик, которому враги отрубили руки и ноги, а самого бросили в болото. Там от него забеременела волчица. Мальчика все-таки убили, а волчица убежала на Алтай и там родила десять сыновей. Род размножился, и «по прошествии нескольких колен некто Асянь-ше со всем аймаком вышел из пещеры и признал себя вассалом жужаньского хана». Итак, согласно этой легенде, алтайские тюрки-тукю (тюркют) происходят от западных гуннов, но не прямо, а мистически, через посредство волчицы, причем, если учесть, что западные гунны были уничтожены около 468 г., а тюрки выступают как народ уже в 545 г., то можно было бы только подивиться быстроте размножения их и смене поколений!

Вторая легенда выводит тюрок от местного рода Со и опять-таки волчицы. Все представители рода Со, по легенде, погибли «из-за собственной глупости» (в чем она проявлялась, не объяснено), только четыре внука волчицы уцелели. Первый превратился в лебедя, второй поселился между реками Абу и Гянь под именем Цигу, а третий и четвертый — на р. Чуси (Чуе) в южном Алтае. Эта легенда объяснена Н. А. Аристовым, который сопоставил Со легенды с родом Со у кумандинцев — североалтайского племени на р. Бие, первого внука увязал с племенем лебединцев — ку-кижи, а второго — с кыргызами, жившими между Абаканом (Абу) и Енисеем (Гянь-Кем). Внук старшего сына — Асяньше первой легенды. Здесь они обе смыкаются[53].

Предгорья Монгольского Алтая, куда попали беглецы, были населены племенами, происходившими от хуннов и говорившими на тюркских языках. С этими аборигенами слились дружинники князя Ашина и наделили их именем «тюрк», или «тюркют».

Судьба этого слова настолько примечательна и важна для нашей темы, что следует уделить этому сюжету особое внимание. Слово «тюрк» за 1500 лет несколько раз меняло значение. В V в. тюрками, как мы видели, называлась орда, сплотившаяся вокруг князя Ашина и составившая в VI–VIII вв. небольшой народ, говоривший уже по-тюркски. Но соседние народы, говорившие на том же языке, тюрками отнюдь не назывались. Арабы называли тюрками всех кочевников Средней и Центральной Азии без учета языка. Рашид-ад-Дин начал различать тюрок и монголов, очевидно по языковому признаку, а в настоящее время «тюрк» — это исключительно лингвистическое понятие, без учета этнографии и даже происхождения, так как некоторые тюркоязычные народы усвоили тюркский язык при общении с соседями. При таком разнобое в употреблении термина необходимо внести уточнение. Тот народ, история которого описывается в нашей книге, во избежание путаницы мы будем называть тюркютами, так, как называли их жужани и китайцы VI в[54].

Какого бы происхождения ни были те «пятьсот семейств», которые объединились под именем Ашина, между собою они объяснялись по-монгольски до тех пор, пока перипетии военного успеха не выбросили их из Китая на Алтай. Однако столетнее пребывание в тюркоязычной среде, разумеется, должно было способствовать быстрой перемене разговорной речи, тем более что «пятьсот семейств» монголов были каплей в тюркском море. Надо полагать, что к середине VI в. и члены рода Ашина и их спутники были совершенно отюречены и сохранили следы монголоязычия лишь в титулатуре, которую принесли с собой.

На основании вышеизложенного видно, что происхождение тюркоязычия и возникновение народа, назвавшего себя «тюрк» «тюркют», — явления совершенно разные. Языки, ныне называемые тюркскими, сложились в глубокой древности[55], а народ «тюркютов» возник в конце V в. вследствие этнического смешения в условиях лесостепного ландшафта, характерного для Алтая и его предгорий. Слияние пришельцев с местным населением оказалось настолько полным, что через сто лет, к 546 г., они представляли ту целостность, которую принято называть древнетюркской народностью или тюркютами.

А сама тюркоязычная среда в то время уже успела распространиться далеко на запад от Алтая, в страны, где жили гузы, канглы, или печенеги, древние болгары и гунны.

Начало истории древних тюрок (тюркютов). Хотя история каждого народа уходит своими корнями в глубокую древность, у историков всех эпох есть стремление начать описание с даты, определяющей (по их мнению) возникновение народа. Так, римляне имели крайне условную дату — основание Рима, арабы вполне реальную — бегство Мухаммеда из Мекки в Медину, русские летописцы выбрали 862 г. и приурочили к нему «начало» русской истории, французские хронисты вели «начало» от Хлодвига Меровинга, а историки по почину Огюстена Тьерри отнесли его к 843 г. — разделу империи Карла Великого и т. д. Для тюркютов такой датой оказался 545 г.

В Северном Китае разразилась новая война[56]. Правитель Восточной империи Вэй, Гао Хуань, заключив союз с жужаньским ханом Анахуанем и тогонским царем Куалюем[57], напал на Западную империю Вэй и сильно стеснил своего соперника Юйвынь Тая; однако решающая победа союзникам в руки не далась. В поисках сторонников император Западной Вэй, Вэнь-ди, послал некоего Ань Нопаньто[58] к тюркскому князю Бумыну[59] для установления дружественных отношений.

Посланник, прибывший к тюркютам в 545 г.[60], был принят радушно. «В орде все начали поздравлять друг друга, говоря: ныне к нам прибыл посланник от великой державы, скоро и наше государство возвысится». Этот, казалось бы, незначительный факт указывает, что господство жужаней было тягостно для тюркютов и неизбежность войны за свободу их не пугала.

Сообразуясь с настроениями своего народа, Бумын проявил нелояльность по отношению к своему сюзерену — жужаньскому хану, отправив в столицу Западной Вэй, Чанъань, ответное посольство с дарами и тем закрепив союз с врагом своего господина. Однако это не вызвало разрыва с жужанями: по-видимому, переговоры велись в строгой тайне. Эти посольства на четверть века определили восточную политику тюркютской державы как союзницы Западной Вэй и ее наследницы Бэй-Чжоу, направленную против Северо-восточного Китая, где с 550 г. укрепилась династия Бэй-Ци. Однако, включаясь в мировую политику, Бумын сознавал, что он слишком слаб, чтобы бороться с жужанями, данником которых он был. Бумын решил добросовестно выполнять долг союзника и вассала. Случай к тому представился в том же году.

Западные телеские племена тяжело переносили жужаньское иго. Наконец, их терпение лопнуло: они восстали и из западной Джунгарии двинулись в Халху, чтобы нанести жужаням удар в сердце. Поход был так плохо организован и время так плохо рассчитано, что здесь можно предположить скорее стихийный взрыв народного негодования, чем планомерно организованную войну. История не сохранила даже имен вождей восстания. Когда телесцы были на середине пути, из ущелий Гобийского Алтая выехали стройные ряды тюркютов в пластинчатых панцирях с длинными копьями, на откормленных боевых конях. Телесцы не ожидали флангового удара, а кроме того, они собрались воевать не с тюркютами, от которых они никогда не видели ничего плохого, а с ненавистными жужанями. Поэтому они немедленно изъявили полную покорность Бумыну, а он, приняв ее, совершил второй нелояльный поступок по отношению к Жужани.

Покорность в степи — понятие взаимообязывающее. Иметь в подданстве 50 тыс. кибиток[61] можно лишь тогда, когда делаешь то, что хотят их обитатели; в противном случае лишишься и подданных и головы. Телесцы хотели одного — уничтожить жужаней, и Бумын, очевидно, это знал, когда принимал их в свою орду. Но так как этого хотели и его соплеменники, то война была неизбежна. Стремление своих подданных разделял хан, и поэтому события потекли быстро.

Разгром Жужани. Стремясь вызвать конфликт с жужанями и вместе с тем не желая оказаться в роли обидчика, Бумын пошел на провокацию. Он обратился к жужаньскому хану Анахуаню с просьбой дать ему в жены царевну. Это сразу поставило бы его, по степным обычаям, на равную ногу с ханом, на что тот не мог согласиться, не роняя своего авторитета. Разгневанный хан ответил грубо: «Ты мой плавильщик [тюркюты плавили для жужаней железо], как ты осмелился сделать мне такое предложение»[62]. Отказ ставил Бумына в положение обиженного, а он этого и добивался. Чтобы отрезать пути к примирению, он велел казнить жужаньского посла, и теперь союз с Западным домом Вэй ему весьма пригодился. Немедленно он возобновил переговоры с Вэнь-ди и летом 551 г. получил в жены китайскую царевну Чанле, что окончательно закрепило его авторитет среди кочевников. Стремясь использовать внезапность нападения, Бумын выступил в поход зимой 552 г. и одержал полную победу над жужанями. Анахуань кончил жизнь самоубийством, а сын его Яньлочен бежал к своим союзникам цисцам[63].

Бумын принял титул Иль-хан, но в конце 552 г. умер. На престол вступил его сын, принявший титул Кара Иссык-хан (т. е. Черный Горячий хан)[64].

Жужани, внезапно[65] разбитые тюркютами, выбрали вождем дядю своего погибшего хана, Дыншуцзы, и продолжали борьбу. Но в сражении около горы Лайшань они снова потерпели полное поражение. На их счастье, впрочем весьма недолгое. Кара Иссык-хан умер при загадочных обстоятельствах, сын его Шету[66] был отстранен и на престол вступил младший брат Кара Иссык-хана, Кушу, с титулом Мугань-хан.

Новый хан был тверд, жесток, храбр, умен и ничем не интересовался, кроме войн[67]. Поздней осенью 553 г. он снова разбил жужаней. Цисский император принял своих несчастливых союзников и отразил преследовавших их тюркютов. Но жужани не могли ужиться в Китае. Лишенные своих стад и имущества, не привыкшие к труду, они принялись разбойничать, и цисское правительство было вынуждено уже весной 554 г. направить против них войска. Жужани потерпели поражение. Но это не изменило их поведения, и летом 555 г. цисский император изгнал жужаней со своей территории в степь, где их немедленно разгромили тюркюты и кидани[68].

Дыншуцзы с остатками орды бросился искать убежища в Западной Вэй, но там нуждались в тюркютах как союзниках против империи Ци и выдали тюркютскому послу три тысячи связанных жужаней. Посол велел обезглавить всех взрослых, но пощадил детей и «следовавших за князьями» слуг[69]. С жужанями было покончено, и тюркюты стали хозяевами всей восточной половины Великой степи. За оказанные услуги по истреблению жужаней тюркюты расплатились с Западной империей Вэй в том же 556 г. В то время когда жужаньские головы катились перед восточными воротами Чанъани, соединенные тюркско-китайские войска ворвались в Тогон, население которого должно было искать спасения в горах Наньшаня[70]. Победители взяли резиденцию хана Куалюя — городок Шудунь, находившийся возле Кукунора, и другой городок — Хэмчен. На следующий год тогонцы попытались отплатить за набег набегом на китайские земли, но, не умея брать крепостей, вынуждены были отступить. Империя Ци ничем не могла помочь своим гибнущим союзникам, так как еще ранее истратила силы на отражение киданей с севера (553 г.[71]) и царства Лян с юга (555 г.[72]). Окрыленный успехами, сын Юйвынь Тая — Юйвынь Цзю осмелился отбросить ширму легитимизма и, заставив отречься последнего императора династии Вэй, в 557 г. вступил на престол и назвал свою династию Бэй-Чжоу.

Карта. Тюркютская держава в конце VI в.

Война на востоке. Расправившись с жужанями, тюркюты перешли к решительным действиям против своих кочевых соседей. 554 год был годом, когда из княжества создалась империя. На севере было завоевано государство Цигу. Что понимали китайцы под наименованием Цигу — кыргызов или чиков — неясно[73], так или иначе с этого времени Мугань-хан обеспечил свою северную границу, хотя форсировать Саяны тюркютам не удалось[74].

На востоке в это время обитали три народа: татабы, которых китайцы называли хи, кидани и тридцать татарских племен, носивших у китайских географов имя Шивэй[75]. Все три народа говорили на диалектах монгольского языка, были близки по быту и культуре, но всегда враждовали между собой. Татабы жили по западным склонам Хингана и поддерживали союз с Бэй-Ци[76] Кидани занимали степную часть Маньчжурии, к северу от р. Ляохэ. Они постоянно воевали с татабами и, следовательно, вступали в конфликты с Бэй-Ци. В 553 г. император Бэй-Ци — Вэнь-ди разгромил и подчинил себе значительную часть киданьского народа. Остальные или бежали в Когурио (Корею)[77], или подчинились тюркютам, которые вышли к бассейну Желтого моря.

В результате победы над киданями государство Бэй-Ци не усилило, а наоборот, ухудшило свое внешнеполитическое положение, так как теперь тюркютские владения охватили его с севера. Жестокая расправа над остатками сяньбийцев и открытое покровительство буддизму, поглощавшему огромные средства, ослабляли сопротивляемость внешним врагам. А в это же время Бэй-Чжоу росло и крепло — как благодаря союзу с тюркютами, так и потому, что его правители опирались на служилое сословие и не тратили средств на буддийских и даосских монахов. Император У-ли в 579 г. издал указ о запрещении буддизма и даосизма; этот китайский Генрих VIII принял имя «Небесное начало», приказал поставить статуи Будды и Лао-Цзы по бокам своего трона и, сев между ними, принял публичное поклонение[78], стремясь тем самым скомпрометировать религию. Чжоуская империя начала приобретать известность даже в Западной Азии, где различные владетели стремились установить с ней связи. Так, в 553 г. пришло посольство от эфталитов[79], в 555 г. — из Ирана[80]. После же нового разгрома тогонцев, на этот раз силами только чжоусцев, послов прислали: в 559 г. — Гаочан (Турфан)[81] в 561 г. — Куча[82] и в 564 г. — Карашар[83].

Главной задачей империи Бэй-Чжоу было уничтожение восточной империи — Бэй-Ци, но последняя имела внутренние ресурсы, при умелом использовании достаточные для сохранения самостоятельности. Все решал вопрос, на чью сторону встанет тюркский хан.

В 561 г. оба императора направили к Мугань-хану послов с просьбой выдать замуж царевну. Подарки, представленные из богатого Бэй-Ци, чуть было не решили дела, однако дипломатическая ловкость чжоуских послов вынудила Мугань-хана сохранить верность союзному договору[84]. Он решил наверстать потерю подарков приобретением военной добычи.

В 563 г. союзники осадили г. Цзиньянь, но успеха не имели, и тюркюты, ограбив страну, вернулись в родные степи. На следующий год поход был повторен, но полное поражение одной из чжоуских армий, нанесенное цисцами под Лояном[85], заставило Мугань-хана отвести войска. И все же, несмотря на эту неудачу, он отверг, снова ему предложенный, союз с Ци. Это объясняется тем, что согласно союзному договору империя Чжоу выплачивала тюркютам ежегодно по 100 тыс. кусков шелковых тканей.

В 572 г. Мугань-хан умер. Его брат и наследник Тобо-хан заключил мир с империей Ци, не порывая с империей Чжоу. Когда же последняя осмелилась отказаться от взноса дани, одной военной демонстрации тюркютов оказалось достаточно для восстановления исходного положения. Империя Ци, страшась тюркютских набегов, истощала свою казну, выплачивая дань за мир. Тобо-хан говорил: «только бы на юге два мальчика [Чжоу и Ци] были покорны нам, тогда не нужно бояться бедности»[86].

Союз с империей Ци привел к культурному общению тюркютов с Китаем. В ставке хана появились буддийские монахи и обратили в свою веру Тобо-хана. Буддийский миссионер весьма наивно доказывал хану преимущество буддизма перед прочими вероисповеданиями богатством и силой империи Ци, соблюдающей закон Будды. Последовавший разгром Ци разочаровал тюркютов в буддизме и в 581 г., после воцарения династии Суй, буддисты должны были вернуться в Китай[87].

В 576 г. чжоусцам удалось разбить цисцев и овладеть г. Пхиньянь Попытка цисцев отвоевать город не имела успеха, и цисский император, осажденный в г. Ечен, перед его сдачей отрекся от престола в пользу князя Гао Юань-цзуна, который также попал в плен в 577 г.

Несмотря на разгром, низвергнутая династия обрела энергичного защитника в лице горожанина из г. Тайюань — Гао Бао-нина[88]. Еще до поражения, в 576 г., он был назначен комендантом пограничной крепости Инчжоу в современном Чахаре. За короткое время Гао Бао-нин приобрел уважение не только китайцев, но и кочевников. После падения династии это обстоятельство обеспечило ему независимое положение. Гао Бао-нин не был беспринципным политическим честолюбцем; в нем появились те моральные силы, которые способствовали возрождению Северного Китая: верность долгу, патриотизм и непреклонное упорство в борьбе. Он отверг предложение победителя о почетной капитуляции и объявил себя сторонником последнего представителя династии Ци — князя Гао Шао-и, убежавшего к тюркютам. За этот поступок Гао Бао-нину было пожаловано звание канцлера (конечно, без возможности занять должность). Тюркютский хан, очевидно опасаясь чрезмерного, с его точки зрения, усиления Бэй-Чжоу, также принял сторону побежденной династии. К союзу примкнул и полководец Люй Чжан-цзы, восставший против своего императора и укрепившийся в Фаньяне[89] (около Пекина).

Гао Бао-нин немедленно мобилизовал все имевшиеся в его распоряжении силы и выступил на стороне Гао Шао-и. Но он опоздал. Его войска успели только достичь берегов Ляохэ, когда до них дошла весть, что Фаньян разрушен и восстание подавлено. Гао Шао-и вернулся к тюркютам, а Гао Бао-нин укрепился в своей области.

Гораздо более страшным врагом для Бэй-Чжоу оказались тюркюты. В 578 г. Тобо-хан вторгся в Китай и наголову разбил чжоускую армию. Переговоры, начатые в 579 г., были прерваны, и военные действия продолжились с полным успехом для тюркютов. Однако китайскому послу удалось соблазнить Тобо-хана подарками, и в 580 г. был заключен мир, по которому Гао Шао-и был выдан и препровожден в столицу Чжоуского государства — Чанъань. Умер он в ссылке в Сычуани[90].

580 год был апогеем тюркского могущества. В 581 г. Тобо-хан умер, а в Китае Чжоуская династия была свергнута злейшим врагом тюркютов — боевым генералом Ян Цзянем, основателем династии Суй, что полностью изменило политическую обстановку. Гао Бао-нин пережил своих противников и остался в Чахаре самостоятельным князьком, союзником тюркских ханов[91].

Война на западе. Проявляя активность на восточной границе, тюркюты одновременно совершили поход на запад. К сожалению, подробности этого чрезвычайно важного события освещены источниками недостаточно полно, но наметить общий ход событий все-таки можно.

Западный поход возглавил Истеми-каган, младший брат Бумына. Истеми-каган еще раньше сопутствовал Бумыну и командовал десятью вождями, очевидно племенными[92]; скорее всего они были предводителями североалтайских племен угорского происхождения. Их потомками, ныне отюреченными, являются шорцы, кумандинцы, лебединцы и др. Не случайно имя хана Истеми не тюркское, а угорское и является названием духа-предка[93]. Китайцы определяли численность его войск в 100 тыс. человек, но эта цифра отражает не действительное количество воинов, а ранг полководца, в данном случае наивысший, что соответствует его титулу: «багадур-джабгу»[94].

Свой поход Истеми начал позже 552 г., так как абары в этот год еще были самостоятельным племенем, приславшим дары на похороны Бумына[95], и, по-видимому, после решительного разгрома жужаней, происшедшего осенью 553 г. Самая вероятная дата выступления в поход — весна 554 г., когда с жужанями было покончено, а степи покрылись травой, что имело решающее значение для конницы.

Судя по быстроте передвижения, тюркюты не встретили сильного сопротивления. В 555 г. их войско достигло «Западного моря»[96], под которым надо понимать не Каспийское, а Аральское море, так как Фирдоуси указывает следующие границы владений Истеми: «от Чина [Китая] до берега Джейхуна [Аму-Дарьи] и до Гульзариуна [Сыр-Дарьи] по ту сторону Чача [Ташкента]»[97].

На основании этой цитаты мы можем довольно точно провести границу 555 г.: она шла севернее Ташкента, затем пересекала Сырдарью на повороте к северу и в широтном направлении шла до низовьев Аму-Дарьи и южного берега Аральского моря. Согдиана и Бухара в это время подчинялись эфталитам, с которыми и столкнулись завоеватели[98]. Таким образом, тюркюты за полтора года подчинили себе весь центральный Казахстан, Семиречье[99] и Хорезм[100].

Но дальше пошло труднее. На северных берегах Аральского моря тюркюты натолкнулись на сопротивление племен хуни (хионитов)[101], вар[102] и огоров[103]. Только к 558 г. эти племена были разгромлены и тюркюты вышли к Волге, гоня перед собой тех, кто отказывался покориться. Это были осколки племен вар и хуни — около 20 тыс. человек[104], слившиеся затем в единый народ — авар[105].

Тюркюты не перешли Волгу и ограничились подчинением приуральских степей. На этом западный поход Истеми был закончен. То, что было достигнуто за четыре года, поставило перед каганатом ряд новых политических задач.

Появление единой державы, охватившей всю азиатскую степь, оказалось фактором огромного значения для дипломатии Китая, Византии и Ирана.

Политическая ситуация в Причерноморье в конце 50-х годов VI в. была весьма сложной и напряженной, главным образом вследствие тонкой и дальновидной политики Византии. Область низовьев Днепра и Дона занимал болгарский народ кутургуры. Родственные им утургуры жили на Кубани. Византия, страдая от набегов кутургуров на Фракию, дарами и посольствами побуждала утургуров к военным действиям против кутургуров. Ловкая политика Юстиниана довела оба эти родственных племени почти до взаимного истребления[106].

К востоку от утургуров, в районе р. Кумы и в Дагестане, обитало крайне воинственное племя сабиров. Сабиры принимали активное участие в византийско-персидской войне сначала на стороне Ирана, потом против него. В 552 г. они завоевали Агванию, но уже в 554 г. были разбиты персами[107].

На берегу Кубани жили аланы, верные союзники Византии. Через них греки впервые получили известие о появлении нового варварского народа — аваров.

Авары в Причерноморье. Положение аваров, бежавших от тюркютского нашествия, на первый взгляд казалось безнадежным: за ними стоял намного сильнейший враг, перед ними были сильные, многочисленные и богатые народы, привыкшие к войнам и умевшие побеждать. Авары были нищими беглецами, лишенными и стад и родной страны. Как и почему они не только уцелели, но и победили, можно ответить, только внимательно рассмотрев политическую обстановку того времени.

Первой задачей аваров было оторваться от противника. Им это удалось лишь потому, что в это время в Средней Азии активизировались эфталиты и отвлекли Истеми, заявившего: «Авары не птицы, чтоб, летая по воздуху, избегнуть мечей тюркских, они не рыбы, чтоб нырнуть в воду и исчезнуть в глубине морской пучины, они блуждают по поверхности земли. Когда покончу с эфталитами, нападу на аваров, и они не избегнут моих сил»[108].

Активные действия против эфталитов Истеми начал лишь в 561 г., когда Хосрой Ануширван заключил мир с Юстинианом и смог обратить внимание на восток. Окончательный мир в Средней Азии был заключен в 571 г., и лишь тогда тюркюты смогли снова обратиться на запад, но авары воспользовались передышкой столь успешно, что стали недостижимы для Истеми-хана.

Оторвавшись от тюркютов, авары стали искать союзников. Они попросили аланского вождя Саросия[109] содействовать их сближению с Византией. Саросий принял участие в аварах и помог их послу пробраться в Лазику, откуда он был переправлен в Константинополь, где его приняли недоверчиво и неблагосклонно. Однако Юстиниан отправил ответное посольство с мечником Валентином во главе. Валентин привез аварам подарки и предложил начать действия против врагов империи, главным из которых в то время был Иран. Союз был заключен (558 г.). Но, вместо того чтобы нападать на врагов Византии, авары обрушились на ее союзников.

Первой жертвой их оказались сабиры, которые приняли новый народ «вар» за истинных азиатских аваров (абар), нанесших в середине V в. им сильное поражение. Это недоразумение вызвало среди сабиров панику и решило победу аваров. Так оказалась фатальной небольшая лингвистическая ошибка. Вслед за сабирами пострадали утургуры, тоже верные союзники империи, а также залы, обитавшие на левом берегу нижнего Дона. Затем авары, переправившись через Дон, обрушились на антов и подвергли этот народ полному разграблению.

Подобно тому как на Кавказе аваров некоторое время поддерживали аланы, в Причерноморье эта роль выпала на долю кутургуров. Хотя источники не содержат прямых указаний на заключение союза между аварами и кутургурами, но весь ход событий и косвенные данные позволяют полагать, что такой союз имел место.

С 551 по 558 г. кутургуры не решаются подступать к границам Византийской империи. Причина этого известна: восточная граница кутургуров благодаря тонкой византийской дипломатии находилась под угрозой со стороны утургуров, а западной — угрожали многочисленные антские племена, обитавшие по всей лесостепной полосе к северу от Причерноморских степей. Менандр писал, что авары «завели войну с утургурами», а вслед за тем набегами опустошили земли антов. «Владетели антские были приведены в бедственное положение и утратили свои надежды»[110]. К сожалению, Менандр не сообщает, какие именно надежды утратили анты, и вообще в его рассказе столь много умолчаний, что появляется необходимость критического пересмотра его сообщения о результатах аваро-византийских переговоров.

После посольства Валентина авары громят именно сторонников Византии — сабиров, утургуров и антов. Так как эти действия шли вразрез с интересами Византии, то, естественно, в выигрыше оказался Иран.

В самом деле, совершенно невозможно допустить, что авары обратились только в Константинополь и, даже при удаче переговоров, игнорировали Ктезифон. Если принять предположение о заключении союза между аварами и персами, то становится понятным, почему авары принуждены были покинуть Кавказ. Верный союзник Византии, аланский князь Саросий в этих условиях не мог оказывать аварам поддержку, а лишенные ее авары, несмотря на одержанные победы, не могли задержаться в Предкавказье, тем более что у них в тылу стояла грозная сила тюркютов.

Но Заберган кутургурский, враг греков, естественно, рад был получить в лице аваров новых союзников, необходимых ему для борьбы с Византией и ее друзьями — утургурами и антами. Действительно, как только авары, разгромив утургуров, обезопасили кутургуров с тыла, Заберган предпринял новый поход на Балканы и дошел до стен Константинополя. Одновременно, сразу же после аварского посольства, в Константинополь явилось тюркютское (июль 558 г.) и встретило хороший прием. Вероятно, оно тоже сыграло роль в охлаждении греко-аварских отношений.

Таким образом, в 558 г. персидская дипломатия одержала победу, создав для Византии нового сильного врага и переправив опасных соседей со своих границ на Балканы. Как будет видно из дальнейшего, персидско-аварский союз просуществовал до 628 г. и чуть было не расправился с Византийской империей.

Анты попытались договориться с аварами, отправив к ним посла Мезамира, ближайшей целью которого был выкуп пленных. Мезамир, явившись к аварам, вел себя так надменно и дерзко, что был убит аварами, несмотря на его положение посла. Расправившись с послом, авары продолжали грабить и порабощать антов.

Заручившись поддержкой такого энергичного союзника, кутургурский князь Заберган решил, что с востока ему больше никто не угрожает, и, заключив союз со склавинами, вторгся в Византию. В марте 559 г. он перешел Дунай по льду и разделил свое войско на три отряда: один двинулся через Македонию в Элладу и проник к Фермопилам, второй угрожал укреплениям, защищавшим Херсонес Фракийский, а третий, во главе которого стоял он сам, прорвался через пролом в Длинной стене, пострадавшей от землетрясения и по преступной небрежности не восстановленной.

В Константинополе началась паника: из мрака забвения был извлечен престарелый военачальник Велизарий, который отогнал варваров от столицы. Прочие отряды были также отбиты. Но тем не менее Заберган разбил лагерь во Фракии и продолжал грабежи до тех пор, пока ему не была выплачена солидная сумма и обещаны такие же «дары», как и утургурам. Только тогда кутургуры покинули Фракию.

Юстиниан немедленно снесся с вождем утургуров Сандилхом, после чего утургуры напали на один из отрядов Забергана, возвращавшийся из Фракии, уничтожили его, и отбитую добычу Сандилх вернул грекам. Война, последовавшая вслед за этим, настолько же ослабила оба народа, насколько послужила на пользу аварам.

В 565 г. Юстин II прекратил выплату аварам даров, считая империю достаточно могущественной. Но силы аваров росли. В 565 г. они уже громили Тюрингию и удачно воевали с франкским королем Сигезбертом. В 567 г. авары в союзе с лангобардами уничтожили гепидов, которым оказывала помощь Византия, и овладели долиной Тиссы.

Год спустя, после ухода лангобардов в Италию, авары стали хозяевами всей Паннонии и грозой Центральной Европы. Их силу составляли вспомогательные войска из антов, западных славян и кутургуров, полностью подчинившихся аварскому хану. Первый аварский хан Баян, угрожая Византии, в 568 г. цинично заявил: «Я таких людей пошлю на Римскую землю, потеря которых не будет для меня чувствительна, хоть бы они совсем погибли» — и послал в набег 10 тыс. кутургуров[111].

Описанные события обнажают пружины международной политики 60-х годов VI в. Иран и Византия были непримиримыми врагами. Для аваров, как противников Византии, был необходим союз с Ираном, тогда как тюркюты, враги аваров, могли находиться с Византией в самых дружеских отношениях.

Но эту расстановку сил осложняло наличие государства эфталитов, враждебного и тюркютам и Ирану. Поэтому Истеми-хану союз с Хосроем Ануширваном был более привлекателен, нежели переговоры с Юстином[112]. Около 560 г. персы и тюркюты заключили наступательный союз: первые для того, чтобы «отомстить смерть шаха Пероза»[113], вторые — чтобы овладеть цветущими городами Согдианы.

Эфталиты были вынуждены воевать на два фронта, и даже на три, так как эфталитский царь Михиракула, владея Кашмиром и Пенджабом, упорно сражался с индийцами[114].

Разгром эфталитов. Восточная политика сасанидского Ирана изучена недостаточно, но даже отрывочные сведения, сохранившиеся в источниках, убеждают исследователя в том, что она была гибкой и прозорливой. Так, например, усиление Северо-Западного Китая было сразу отмечено в Иране, и уже в 555 г. в Чанъань прибыло персидское посольство. Одновременно было отправлено посольство и к тюркютам (прибыло оно, естественно, раньше), установившее союз, скрепленный браком шаха и дочери хана Истеми[115].

Эфталиты, потеряв своих союзников — жужаней, забеспокоились и также пытались в 553 г. завязать отношения с Китаем, но Юйвынь Тай, правитель империи Западная Вэй, был в союзе с тюркютами, и эфталитские намерения, видимо, не встретили сочувствия. В среде самих эфталитов не было единомыслия. Вельможа Катулф удерживал царя Гатфара от войны, но, будучи оскорблен царем, предал своих единоплеменников и бежал к персидскому шаху[116].

Активные военные действия начались в 560 г., после того как их спровоцировал Гатфар. Обеспокоенный сношениями кагана с шаханшахом, он решил сделать все, чтобы воспрепятствовать такому сближению. Тюркютское посольство, двигавшееся через Согд, было вырезано, за исключением одного всадника, которому удалось спастись и принести грустное известие Истеми-хану[117]. Война стала неизбежной. Истеми мобилизовал все наличные войска, причем среди них оказались хотанцы[118], бывшие до этого подданными эфталитов. Хосрой Ануширван опередил своего союзника и нанес первое поражение эфталитам в 562 г.[119], но война этим не закончилась.

Первой жертвой тюркютского авангарда оказался Чач (Ташкент), где тюркюты устроили резню[120]. Затем главные тюркютские силы, перейдя р. Чирчик[121], соединились в Маймурге со своим авангардом[122].

Эфталиты сосредоточивались у Бухары[123], но Гатфар, не решившись принять бой на равнине, где превосходная тюркютская конница имела преимущества, отступил в горы и принял бой у Несефа (Карши)[124].

По словам Фирдоуси, согдийцы при наступлении тюркютов много плакали, но воевать за эфталитов не хотели. Битва у Несефа продолжалась восемь дней и кончилась полным разгромом эфталитов (565 г.). Уцелевшие, поняв, что время самостоятельности для эфталитской державы прошло, низложили Гатфара и выбрали царем чаганианского князя Фагониша, обязав его подчиниться Хосрою Ануширвану, который, по их мнению, мог противостоять тюркютам.

Хосрой, получив одновременно письмо кагана и предложение покорности от Фагониша, не ответил ни тому, ни другому. Вопреки мнению вельмож, опасавшихся оголять западную границу, он во главе всех своих войск двинулся в Хорасан[125].

Когда общий враг был сломлен, союзники оказались врагами. Разногласия между каганатом и Ираном, которые до сих пор приглушала необходимость расправиться с общим врагом, теперь вскрылись и оказались весьма глубокими и даже непримиримыми. Но их разбору мы посвятим следующую главу, а пока вернемся к эфталитам.

Добившись гегемонии в Средней Азии силой оружия и жестокостью, эфталиты не завоевали популярности в странах, ими покоренных.

VI век для Средней Азии был временем экономического и культурного подъема. Росли и богатели города, процветали земледелие, ремесла и торговля. Согдийцы выступали в это время как опытные и умелые купцы-посредники. Они установили регулярную связь между Китаем и Средиземноморьем, использовав для этого древние караванные пути. Но торговле мешал разбой жужаней и постоянные войны, которые эфталиты вели со своими соседями. Тюркюты, объединившие степь и Согдиану, открыли для торговли великолепные возможности, и согдийские купцы стали верноподданными тюркютских ханов. Тюркютам было выгодно иметь таких лояльных подданных. Так Средняя Азия сделалась неотъемлемой частью каганата. Создавшееся положение отрезало эфталитам пути к реваншу и заставило их замкнуться в своих горах, где остатки их уцелели вплоть до нашего времени[126].

Караванная торговля. Разгромив эфталитов и северокитайские царства, тюркюты достигли не только политического, но и экономического могущества, так как в их руках оказался великий караванный путь, соединяющий Запад и Восток.

Путь этот начинался в Чанъани и шел вдоль склонов Наньшаня через многочисленные долины, орошаемые стекающими с хребта ручейками. Этот участок пути был легок, но затем следовал крайне тяжелый переход через пустыню до оазиса Хами, а оттуда в Люкчунскую впадину к Турфану. Оба эти оазиса и еще несколько соседних составляли самостоятельное княжество Гаочан, населенное потомками китайских военнопоселенцев, совершенно освоившихся на новой родине.

От Гаочана караванный путь раздваивался. Одна его ветвь пролегала по южным склонам Тянь-Шаня через Карашар, Кучу и Аксу, затем мимо Иссык-Куля в долину р. Чу и оттуда через Таласскую долину в Исфару. Другая ветвь, северная, начиналась также в Гаочане и шла по южной Джунгарии через Урумчи, Манас, Куркара-усу и горы Ирэнь-Шабирган в долину р. Или и оттуда на юг, в Среднюю Азию. Кроме того, была еще одна трудная дорога через перевалы в Тянь-Шане из Карашара через долину Юлдуза в долину Или, но ею пользовались редко[127].

В Средней Азии караваны отдыхали. Одним из крупнейших перевалочных пунктов был г. Пайкенд. Оттуда путь шел через Хорасан на Рей и Хамадан и через византийскую крепость Несевию (Низиб) в Сирию и Константинополь. От Китайского моря до границ Персии считалось 150 дней пути, а отсюда до Низиба на римской границе еще 80 дней[128].

Торговля была весьма оживленной и доходной, но обслуживала не народные массы, жившие в условиях натурального хозяйства, а социальную верхушку, нуждавшуюся в предметах роскоши. Китайцы получали из Ирана исключительно для своих императриц знаменитую краску для бровей, стоившую очень дорого. Вавилонские ковры были также редкостным товаром. Наконец, в Китай ввозились подлинные и искусственные сирийские драгоценные камни, кораллы и жемчуга с Красного моря, ткани из Сирии и Египта, наркотики из Малой Азии[129]. Но наиболее важным предметом торговли был шелк, который начал поступать в Европу — со времен Августа[130]. Потребность Византии в шелке была огромна, так как помимо нужд двора и аристократии шелк использовался как валюта при сношениях с варварами, в частности при найме вспомогательных войск.

Притязания Юстиниана на мировое владычество вынудили византийское правительство поддерживать дипломатические связи со всеми государствами Европы до англосаксонских королевств включительно. На подарки, подкупы, наем воинов требовалось огромное количество шелка. За шелк Византия получала из Европы и союзников, и наемников, и любые товары, и рабов. Благодаря торговле Юстиниан мог вести мировую политику, которая подчинила его власти почти всё Средиземноморье. Шелк в Византии ценился наравне с золотом и драгоценными камнями[131].

Но артерия, снабжавшая Византию этим драгоценнейшим товаром, проходила через Северный Иран, и сасанидское правительство отнюдь не выпускало из рук контроль над караванной торговлей. Оставляя себе очень большую часть шелка-сырца для его обработки, иранцы всегда имели возможность продавать свои изделия западным странам по ценам, которые они сами назначали[132].

Добиваясь ослабления Византийской империи, персы, естественно, стремились не к увеличению ее товарооборота, а к повышению цен на шелк, с тем чтобы выкачать из Византии возможно больше денег и ослабить ее в политическом и военном отношении. Увеличение товарооборота не было выгодно Ирану, так как Византия при любых ценах компенсировала себя при перепродаже шелка на европейском рынке, что помогало ей наращивать военный потенциал. Поэтому персы тщательно регламентировали торговлю шелком, не только установив высокие цены, но и ограничив также количество шелка, вывозимого на запад[133].

Естественно, что Византия не могла мириться с создавшимся положением, так как, переплачивая за шелк, она тем самым способствовала усилению враждебного ей Ирана. В промежутках между войнами константинопольский двор с огорчением видел, сколько золота уходит из страны в руки врагов государства[134]. Но попытки освободиться от экономической зависимости были безуспешны. Около 531 г. Юстиниан пытался договориться с Эфиопией, чтобы африканские купцы взяли на себя роль посредников и наладили перевозку шелка через Индийский океан[135], но персы в индийских портах пользовались таким влиянием, что эфиопам не удалось отнять у них монополию закупки шелка, а мир, заключенный в 532 г., восстановил обычный порядок торговли[136].

Новая война с Ираном, возникшая в 540 г., вынудила Юстиниана особым эдиктом понизить цены на шелк, но заставить персидских купцов продавать шелк по этим ценам не было никакой возможности. В результате в Сирии из-за отсутствия сырья разорились шелкоткацкие мануфактуры[137]. В 570 г. Хосрой Ануширван, овладев Йеменом, окончательно закрыл византийцам доступ на восток через Красное море и Индийский океан. В это же время в историческую игру вступил новый партнер — тюркютский каганат. Выше было отмечено, что тюркюты выкачивали из Китая огромное количество шелка в виде дани. Несмотря на то, что ханы обвешивали шелком свои юрты, использовать всего получаемого ими шелка они не могли.

После разгрома эфталитов согдийцы стали подданными тюркютского хана. Они издавна славились и на Востоке и на Западе как ловкие посредники и купцы. От замены эфталитских хозяев на тюркютских они только выиграли, так как им открылся беспрепятственный и безопасный доступ во внутренние области Азии. В интересах согдийцев было максимальное расширение шелковой торговли, так же как и в интересах тюркютов, стремившихся найти сбыт для излишков шелка.

Согдиец Маниах. Итак, согдийские купцы совершенно справедливо сочли разгром эфталитов началом своего процветания. В самом деле, дорога в Китай была открыта и безопасна, сами тюркюты не знали, куда девать награбленный или полученный в виде дани шелк, и посредник мог нажиться, как никогда до сих пор. Задача была лишь в том, чтобы доставить шелк в Византию, но об этом следовало договориться с персидским шахом. Истеми-хан со своей стороны шел навстречу желаниям своих новых подданных, тем более, что это совпадало с интересами его приближенных. Поэтому хан охотно согласился на предложение согдийца-Маниаха послать его к Хосрою Ануширвану в качестве полномочного посла с поручением добиться разрешения на провоз через Иран запасов шелка, скопившегося у предприимчивых согдийцев. Посол даже предложил персидскому царю принять участие в торговле, т. е. покупать шелк самому и перепродавать его на Запад[138]. Согдийцы при такой операции, несколько теряя на цене товара, значительно больше выгадывали бы на увеличение оборота.

Разумеется, персидское правительство не могло пойти на сделку, так как если бы оно переправило весь шелк в Византию, то через несколько лет на Евфрате стояла бы столь многочисленная наемная армия, что всех сил Ирана не хватило бы для ее отражения. Использовать же шелк внутри страны не позволяла низкая покупательная способность населения Ирана. Покупая шелк, персидский шах только терял золото, так же необходимое ему для проведения восточной политики как шелк был нужен византийскому императору для политики западной.

Хосрой нашел выход из затруднительного положения, в которое его поставил союзный хан. По совету эфталита Катулфа привезенный шелк был оплачен и в присутствии послов сожжен. Это показало согдийцам, что персы не потерпят изменения существующего положения[139]. Согдийцы немедленно пожаловались хану, и тот решил уладить конфликт. Он послал в Иран новое посольство, состоявшее из тюркютов. Но и это посольство тоже ничего не добилось. В довершение беды большая часть тюркютских послов умерла от какой-то болезни; вернулись лишь трое или четверо.

Тем временем Маниах успел уговорить хана разорвать союз с Ираном и войти в сношения с Византией. Однако возить шелк вокруг Каспийского моря через Кавказ было дорого и небезопасно: угры, бежавшие перед тюркютскими копьеносцами, могли легко разграбить и вырезать купеческий караван. Дорога же через Иран была короче и легче. Поэтому Истеми-хан пошел на то, чтобы решить спор оружием. Он заявил, что послы были отравлены, и выступил как мститель[140].

Вполне понимая серьезность затеянной войны, хан поспешил обзавестись союзником. Он отправил в Константинополь посольство во главе с тем же Маниахом, которому было поручено заключить с императором Юстином не только торговый договор, но и военный союз против Ирана. Маниах добрался до Константинополя через Кавказ. Прибыл он как нельзя более вовремя. В 568 г. лангобарды вторглись в Италию, и император Юстин II благоразумно отказался от активной западной политики, столь истощившей финансы империи при Юстиниане. К тому же возобновление войны против Персии было неизбежно и пренебрегать мощным союзником не следовало. Поэтому император принял тюркютское посольство чрезвычайно благосклонно и для подтверждения союза направил в августе 568 г. вместе с возвращавшимся Маниахом полководца восточных городов Земарха Киликийца[141]. Истеми-хан ласково принял византийского посла и в подтверждение искренности своих намерений пригласил его сопутствовать войску, двинутому на Иран.

Хосрой не хотел войны. В долине р. Талас тюркютское войско встретило персидское посольство, но хан демонстративно посадил на пиру Земарха на более почетное место, чем персидских послов, и в его присутствии обратился к последним с упреками. Персидские послы вернулись в Иран с вестью о войне. После этого хан отпустил Земарха и тот вернулся в Константинополь в сопровождении сына Маниаха и полномочного посла — тюркюта Тагма-Тархана[142]. Сам Маниах в это время умер, но союз Византии и каганата пережил своего создателя и перешел по наследству к хазарским каганам, равно как и вражда с Ираном, которая продолжалась даже тогда, когда персидских царей сменили арабские халифы.

Дележ эфталитского наследства. Официальным предлогом возникшей войны было требование Истеми-хана, чтобы персы платили ему ту дань, которая раньше шла эфталитам[143]. Отказ был неизбежен, и хан бил наверняка. Тюркютская конница быстро перешла Аму-Дарью и в Джурджане захватила «торговые города и порты сиров[144], прежде обладаемые персами»[145]. Но линии пограничных укреплений, воздвигнутых персами еще в V в. против эфталитов, оказались для тюркютов непроходимыми. Наступление остановилось, а уже в 569 г. тюркюты вернулись в Согдиану[146].

На этом военные действия и закончились, так как Истеми-хан вовсе не стремился разбивать лоб о регулярную и хорошо обученную армию шаханшаха. Зная, что Византия вот-вот начнет войну в Месопотамии и отвлечет туда персидские войска, он решил пока договориться о дележе эфталитского наследства. По договору 571 г. Хосрой Ануширван получил Синд, Бост, ар-Рохадж (Арахозия), Забулистан, Тохаристан, Дардистан и Кабулистан. Кроме того, персам подчинился наследственный удел эфталитского князя Фагониша — Чаганиан[147]. Тюркютам досталась Согдиана.

Заключение мира было для Хосроя Ануширвана большой удачей. Во-первых, он продвинул границы своего царства на восток так далеко, как ни один из его предшественников; во-вторых, он освободил свои силы для войны на западе, где восстали армяне, передались византийцам грузины, активизировались в Аравии эфиопы и, наконец, в 572 г. выступили византийские войска и осадили Низиб. Перекинув на запад свои обученные войска, Хосрой быстро добился перелома в военных действиях и уже в 573 г. взял Дару[148]. Собственно говоря, этими успехами он был обязан вынужденному бездействию тюркютского хана: авары, непримиримые враги тюркютов, завоевали степи от Савы до Дона, и Истеми-хану пришлось перенести свое наступление с юга на запад. Между 567 и 571 гг. тюркюты овладели всем Северным Кавказом[149] и сомкнулись с владениями Византийской империи около Боспора. Возможно, что они стремились там продолжить новый караванный путь для своих друзей и советчиков — согдийских купцов.

Византия, зажатая в клещи персами и аварами, ухватилась за союз с ханом. В ближайшие годы к тюркютам были направлены посольства Евтихия, Иродиона, Павла Киликийского и Анангаста[150]. Казалось, что союз упрочится и мост между Востоком и Западом будет сооружен, но события потекли по иному руслу.

Война с Византией. В 553 г. Византия завела собственную шелковую промышленность[151]. Личинки шелковичных червей были доставлены в Константинополь, по словам Прокопия Кесарийского, двумя христианскими монахами, а по словам Феофана Византийского — неким персом, в выдолбленном посохе. Пигулевская Н. В. полагает, что личинки были принесены из согдийских городов[152], а по мнению М. Е. Массона, ссылающегося на рассказ Феофана, они были доставлены из Джурджана[153]. Шелководство развилось в Константинополе, Бейруте, Тире и Антиохии. К концу VI в. вопрос об импорте шелка уже не имел для Византии прежнего значения[154] и надежды тюркютов на овладение шелковой монополией оказались тщетными. Наличие конкуренции не могло не заставить их понизить цены на шелковые изделия, что значительно уменьшало выгоды от торговли.

Кроме соперничества в торговле шелком охлаждению византийско-тюркютских отношений способствовал аварский вопрос. Согласно договору 568 г. Византия обязалась не заключать мира и союза с аварами, поэтому, когда аварское посольство явилось к Юстину с просьбой о мире и позволении занять Паннонию, ему было отказано[155]. Несмотря на это, авары утвердились в Паннонии и нанесли византийцам поражение, заставившее последних в 570 г. заключить мир[156].

Этих двух обстоятельств было достаточно, чтобы произошла политическая перегруппировка. Тюркюты на Волге находились в среде только что покоренных племен, покорных лишь потому, что до сих пор тюркютская тяжелая кавалерия не имела равного себе противника. Внезапное усиление аваров создавало центр притяжения для всех врагов тюркютского каганата, в первую очередь для кутургуров, и являлось угрозой для самих тюркютов. Но пока авары были заняты войной с гепидами и греками и исход войны был неясен, тюркюты могли пренебречь слабым противником. Когда же авары создали мощное государство, обезопасившее себя миром с Византией, тюркюты не могли не обеспокоиться. И действительно, посольство Валентина 576 г. встречает совершенно иной прием, нежели предыдущее.

Посла принял Турксанф, один из восьми удельных князей (в это время (тюркютская держава состояла из восьми уделов, подчиненных великому хану). На приветствия Валентина он ответил: «Не вы ли те самые римляне, употребляющие десять языков и один обман?». Выговорив эти слова, он заткнул себе рот десятью пальцами, потом продолжал: «Как у меня теперь во рту десять пальцев, так и у вас, у римлян, множество языков. Одним вы обманываете меня, другим моих рабов вархонитов… Ваш царь в надлежащее время получит наказание за то, что он со мной ведет речи дружественные, а с вархонитами (он разумел аваров. — Л. Г.), рабами моими, бежавшими от господ своих, заключил договор. Но вархониты как подданные тюрок (тюркютов. — Л. Г.) придут ко мне, когда я захочу… Зачем вы, римляне, отправляющихся в Византию посланников моих ведете через Кавказ, уверяя меня, что нет другой дороги, по которой бы им ехать? Вы для того это делаете, чтоб я по трудности этой дороги отказался от нападения на римские области. Однако мне в точности известно, где река Да-напр, куда впадает Истр, где течет Эвр и какими путями мои рабы вархониты прошли в Римскую империю. Небезызвестна мне и сила ваша. Мне же преклоняется вся земля, начиная от первых лучей солнца и оканчиваясь пределами запада. Посмотрите, несчастные, на аланские народы да еще на племена утигуров, которые были одушевлены безмерной бодростью, полагались на свои силы и осмелились противостать непобедимому народу тюркскому, но они были обмануты в своих надеждах. Зато они в подданстве у нас, стали нашими рабами»[157].

Этот текст объясняет нам поворот тюркютской внешней политики, но мотивировка Турксанфа в изложении Менандра явно неполна. Турксанф при его осведомленности не мог не знать, что мир, который Византия заключила с аварами, был вынужден тяжелыми поражениями, понесенными греками на Дунае. Валентину было бы очень легко найти оправдание, но вместо этого он только ссылается на свое положение посла, гарантирующее ему безопасность, на старую дружбу с отцом Турксанфа и т. п. Короче говоря, он ведет себя как виноватый. Причину этого объясняют арабские историки Табари и Саалиби. В описании войн Хосроя Ануширвана они сообщают, что, вернувшись из похода против византийцев, Хосрой обратился против хазар (т. е. западных тюркютов. — Л. Г.) и рассчитался с ними[158]. Это сообщение у Саалиби не датировано, но поставлено после взятия Антиохии; Табари же излагает здесь события вне хронологической последовательности. Действительно, до 575 г. византийские посольства находили у тюркютов самый теплый прием, но в 575 г. между Ираном и Византией было заключено перемирие и Хосрой с освободившимися войсками смог рассчитаться с союзниками своих врагов. Тюркюты же в период с 570 по 576 г. были заняты покорением Северного Кавказа. С их помощью византийский ставленник Гуарам Багратид получил престол в Картли (575 г.)[159]. Надеясь на Византию, они не ожидали удара в спину.

В такой ситуации раздражение Турксанфа становится понятным. Последствия разрыва сказались немедленно. В 576 г. тюркюты, поддержанные утургурами, взяли Боспор, «и этим обнаружилось, что тюрки [тюркюты] ведут борьбу против римлян»[160]. На этом наступление тюркютов не остановилось. Они вторглись в Крым, но, по-видимому, были вытеснены оттуда. Затем тюркюты попытались достичь Византии через Западный Кавказ[161], но натолкнулись на сопротивление царства Эгриси, северная граница которого проходила по Кавказскому хребту. Проникнуть в Закавказье им не удалось, и в начале 80-х годов тюркюты должны были отступить, перебив при этом множество пленников. Прочно закрепиться они смогли лишь на равнинах Северного Кавказа и в предгорьях Дагестана вплоть до Дербента. Тюркская угроза для Византии миновала.

Китай и караванный путь. Теперь посмотрим, что извлекал источник шелка — Китай — из торговли, столь выгодной для тюркютов, согдийцев, персов и греков. Трудолюбивые китайские крестьяне производили этот ценный товар, но сами им почти не пользовались, ибо налоги были велики и собирались неуклонно. Получавшиеся за шелк предметы роскоши шли главным образом на удовлетворение прихотей двора и не играли заметной роли на внутреннем рынке. Более того, они стоили значительно меньше, чем вывозимый шелк, и для Китая в целом эта торговля была убыточна. Но правительство Бэй-Чжоу не могло, вернее, не смело изменить положение, так как его политические успехи целиком зависели от поведения тюркютских ханов; Бэй-Ци и Тогон были разбиты лишь благодаря помощи тюркютов, а кроме того, предстояло покорить Южный Китай, что было невозможно без обеспеченного тыла. Вместе с этим необходимо помнить, что династия Бэй-Чжоу была все-таки не китайского, а сяньбийского происхождения и опиралась на окитаенную сяньбийскую знать, превратившуюся в крупных землевладельцев Северного Китая. Нет нужды в том, что потомки тобасских «косоплетов» забыли свой язык и нравы, для коренных китайцев они оставались ненавистными варварами, потомками поработителей. Не менее одиозной для китайского населения была и внешнеполитическая линия бэй-чжоуского правительства. Союз с тюркютами, который так высоко оплачивался, показывал, что династия не порвала со степными традициями. Кроме того, гонение на даосизм и буддизм толкнуло эти влиятельные организации в ряды оппозиции. Наконец, присоединение многолюдного царства Бэй-Ци усилило китайский элемент в империи. Но решающую роль в назревавших событиях сыграла так называемая группировка Гуаньлун.

В жестокое время падения династии Вэй много богатых китайских семей из Шаньдуня переселилось к Юйвынь Таю в Шэньси и обосновалось в областях Гуаньчжун и Лунси. Здесь они объединились с местными китайскими чиновниками и помещиками и на основе соседства, этнического единства и родственных связей составили группировку, получившую название по месту обитания — Гуань(чжун) и Лун (си) — Гуаньлун. При последних бэй-чжоуских монархах вождем «гуаньлунцев» был полководец Ян Цзянь, дед малолетнего императора (по линии матери)[162].

Ян Цзянь был «гневен, недоверчив и, не любя книг, действовал хитростью; он умел заставить бояться себя, и его приказы исполнялись быстро и точно, государственными делами он занимался с утра до вечера без признаков усталости»[163]. Его политические симпатии и антипатии определились средой, на которую он опирался. Внутри страны им проводились мероприятия, направленные на смягчение социальных противоречий, а по отношению к соседям он предпочитал обострение отношений.

В 563 г. Ян Цзянь попытался изменить направление политики, вызвав конфликт с тюркютами. Обосновал он это следующим образом: «Тюркютские воины пренебрегают и наградами и наказаниями, мало уважают начальников и, по большей части, не соблюдают порядка. Управиться с ними нетрудно. Отсюда видно, что напрасно много говорят об их могуществе. Сим желают только побудить правительство щедро награждать посланников их, в надежде самим, отправившись туда, получить сугубое возмездие. Двор получает ложные донесения, а военные начальники при первом слухе о них предаются страху. Неприятели по наружности показываются мужественными, в самом же деле легко управиться с ними. Ныне, по моему мнению, и прежним и последним посланникам надлежит всем отрубить головы»[164].

Однако эти слова отражают не реальную действительность, а программу «группировки Гуаньлун». Тюркютская тяжелая конница была не только более маневренна, чем китайская пехота, но в отличие от ранних кочевников приобрела умение действовать лобовым ударом. Столкновения 578–579 гг. доказывают военное преимущество тюркютов со всей очевидностью. Полемизируя со сторонниками ориентации на степь Ян Цзянь пытается представить их продажными взяточниками, что вряд ли соответствует истине. Но самым важным его положением является предложение не давать тюркютам подарков, т. е. шелковых тканей. Это мероприятие действительно подорвало бы экономическую мощь тюркютских ханов и одновременно позволило бы снизить налог в самом Китае.

Итак, «группировка Гуаньлун» предлагала установить экономическую и политическую изоляцию страны. Предложенная программа был императором отвергнута, но Ян Цзянь умел ждать, а время работал на него. Требования тюркютов и силы китайцев возрастали пропорционально ослаблению сяньбийского элемента, лояльного династии Бэй Чжоу. Весной 581 г. китайские вельможи подняли знамя мятежа против правительства, и к ним примкнули народные массы. Этот момент Ян Цзянь использовал для того, чтобы заставить последнего императора, мальчика девяти лет, отречься от престола в свою пользу. Несчастный ребенок был вскоре убит, а все члены рода Юйвынь казнены, после чего мятежи утихли. Новая династия получила название Суй.

Несмотря на то, что «китайская» партия легко одержала полную победу, Ян Цзянь не решился доводить до отчаяния многочисленную сяньбийскую знать. Специальным эдиктом он подтвердил, что «все ранги и титулы предыдущей династии по-прежнему остаются в силе»[165]. Окитаенная сяньбийская знать уцелела, и это определило дальнейшую историю как самого Китая, так и Срединной Азии. Ян Цзянь не мог идти на гражданскую войну, которая несомненно возникла бы без этого эдикта, так как перед ним стояли две важные политические задачи покорение южного Китая, которое было легко завершено в 589 г., разгром тюркютов. Последнее оказалось гораздо более тяжелым, чем предполагали вожди «группировки Гуаньлун».

Власть и народ. По китайским сведениям, провозглашение хана было обставлено сложным церемониалом: сановники сажали его на войлок и девять раз проносили кругом, по солнцу, под приветственные крики присутствующих. Затем его сажали на лошадь, стягивали шелковой тканью горло и, быстро ослабив петлю, спрашивали, сколько лет он желает быть ханом. В истории тюркютов незаметно, чтобы ответы на эти вопросы играли хоть какую-нибудь роль в определении срока правления; скорее всего этот обычай сохранился как рудимент от того времени, когда хан был выборным племенным вождем. Наследование престола шло по сложной системе, о которой будет сказано особо.

Первым лицом в государстве после хана был ябгу. Собственно говоря, ябгу был вице-королем, и на эту должность чаще всего назначались члены царствующего рода. Например, при Иль-хане Бумыне чин ябгу имел его родной брат Истеми. Но вместе с тем ябгу не был наследником престола; наследник назывался «тегин» вне зависимости от занимаемой должности. Титул «шад» принадлежал принцам крови, имеющим в своем управлении уделы, например Сымо, впоследствии хан, не мог стать шадом из-за подозрения, что он незаконнорожденный[166].

Чины меньшего значения получали лица, не принадлежавшие роду Ашина, но все должности были наследственными[167]. Можно на основании этого предположить, что тюркютское общество было аристократическим. Однако воздержимся от преждевременных выводов.

Наряду со свободными и знатью тюркютское общество знало и рабов из числа военнопленных. Это были главным образом женщины. Истеми-хан подарил Земарху в 569 г. пленницу из народа кыргыз[168]; пленницы из Китая вывозились при удачных походах тысячами; так, в 619 г. Чуло-хан, взяв Бинчжоу, «забрал в городе всех женщин и девиц», а ловля людей в Атрпатакане (628 г.) запомнилась на Ближнем Востоке[169]. Наконец, из-за ссоры при дележе пленных Юйгу-шад лишился трона[170]. Таким образом, следует признать, что тюркютам было известно рабство. Но тут встает вопрос: каким образом рабы могли быть использованы в кочевом хозяйстве? Раб, если он не калека, всегда может убежать на лошади хозяина, и затраты на него не окупятся. Очевидно, что положение раба не было тяжелым, и действительно, существует текст, свидетельствующий об этом. В 486 г. Шаболио-хану предложено было признать себя вассалом дома Суй. Шаболио спросил: что значит слово «вассал»? Ему ответили: «В царстве Суй вассал значит то же, что у нас слово «раб»». Хан ответил: «Я имею счастье сделаться рабом сына Неба» — и выразил свою радость подарком послу. Приведенная цитата заставляет призадуматься: что за радость быть чьим-то рабом? Очевидно, Шаболио-хан имел в виду что-то другое, когда узнал, что отныне он — «qul» китайского императора. Адекватно ли мы переводим слово «qul» как раб, хотя оно несомненно отражает определенную зависимость? Не случайно, что китайцы эквивалентом слова «qul» считали не «nu», а «tch'in», что Бичурин Н. Я. переводит «вассал», а Ст. Жюльен — «sujet»[171] — подданный. К счастью, некоторые тексты орхонских надписей дают возможность уточнить значение слова «qul» и внести в проблему ясность. В «Большой надписи» Кюль-тегину говорится: «…табгач будунка баглик уры оглын кул болты, силик кыз оглын кюнг болты…»[172], т. е. «…народу табгач стали они [тюрки] «кулами»[173] своим крепким мужским потомством и «кулынями» своим чистым женским потомством». Но в это время тюрки жили в степях южнее Гоби своим бытом, пользовались многими привилегиями сравнительно с китайским населением империи Тан; участвуя в походах, делали блестящие служебные карьеры и привозили в свои юрты полные торока добычи. Налицо был лишь факт подчинения иноплеменному государю без какого бы то ни было социального угнетения.

Возьмем другой текст:

«[Эльтерес-каган]… привел в порядок и обучил народ, утративший свой эль [см. ниже] и своего кагана, народ, сделавшийся рабынями и сделавшийся рабами, упразднивший тюркские установления; он привел в порядок и наставил по установлениям моих предков»[174]. Опять подчеркивается лишь подчинение иноземцу, но отнюдь не лишение личной свободы.

В третьем случае, когда описывается гибель Барс-бега и указывается, что «народ его стал рабынями и рабами»[175], имело место простое завоевание, а не распродажа пленных на невольничьем базаре[176].

Итак, основное содержание понятия «qul» — подчинение чужому. Этот оттенок сохранился до XIX в., но поскольку поздние тюрки включились в систему мусульманской культуры с характерной для нее работорговлей, то термин «qul» стал применяться и к проданным рабам, чего в раннее время не было. Использование кулов в VI–VIII вв. было совсем иным: тюркюты приводили их на свои земли, селили в определенных местах и взимали с них налоги[177]. Кроме того, женщин использовали в качестве домашней прислуги и наложниц[178]. Можно сказать, что кулы походили на римских колонов, но понятие «раб» в нашем смысле к ним совершенно неприложимо. Толстов С. П. указывал на существование поселков, заселенных исключительно пленными, платившим тюркютам дань продуктами земледелия и ремесла[179]. По сути дела это были новые подданные, данники, а с данниками тюркюты умели управляться. «Суйшу» упоминает о податях глухо. «Количество требуемых людей, лошадей, податей и скота считают по зарубкам на дереве»[180]. Но Моисей Каганкатваци дал великолепное описание системы обложения подданных в тюркютском каганате. «Князь севера навел страх и ужас по всей земле. Он отправил смотрителей за всякого рода ремесленниками, имеющими познания в золотопромывании, добывании серебра, железа и в выделке меди. Он требовал также пошлин с товаров и ловцов на рыбных промыслах великих рек Куры и Аракса, вместе с тем и дидрахму по обыкновенной переписи царства персидского»[181].

Из этой цитаты видно, что тюркютские ханы взимали гораздо больше, чем шахи Ирана, и, следовательно, богатство тюркютских ханов и вельмож при каждом завоевании быстро росло. Такому систематическому ограблению подвергались телеские племена Халхи и Джунгарии, кидани и хи Южной Маньчжурии, города-государства Согдианы, тохаристанские княжества, житница Азии — Турфан, приуральские угры, прикубанские утургуры и лесные племена южных склонов Саяно-Алтая. В дополнение к этому Китай или выплачивал ежегодную дань, или подвергался опустошительным набегам, а от Ирана и Византии поступали дары в виде компенсации за мир или союз. Конечно, часть этих богатств перепадала рядовым воинам, преданность которых только и давала возможность осуществлять столь жестокую эксплуатацию покоренных народов, но львиную долю доходов получала правящая верхушка и в особенности сами ханы.

Богатства, накопляемые таким путем, могли быть огромны. Описание роскошного приема византийских послов тюркютским ханом сохранилось у Менандра: «…Они обедали, и весь тот день провели в пировании в том самом шатре. Он был сделан из шелковых тканей, искусно испещренных разными красками. Они пили вино, но не такое, какое у нас выжимается из винограда. Напиток, ими употребляемый, есть какой-то варварский[182]. На другой день они [римляне] были переведены в другую кущу, обитую и испещренную также шелковыми покровами. Здесь стояли и кумиры, различные видом. Дизавул [Истеми-хан] сидел на ложе, которое было все из золота. На середине этого помещения были золотые сосуды и кропильницы и бочки также золотые. Они опять пировали, поговорили за попойкой, о чем было нужно, и разошлись. В следующий день они пришли в другую комнату, где были столбы деревянные, покрытые золотом, также и ложе вызолоченное, поддерживаемое четырьмя золотыми павлинами. Перед комнатой на большом пространстве в длину были расставлены телеги, на которых было множество серебра, блюда и корзины и многие изображения четвероногих, сделанные из серебра, ничем не уступающие тем, которые делают у нас, В этом состоит роскошь тюркютского князя»[183].

Все это богатство было, конечно, награбленным, однако победа тюркютов, в результате которой они стали господами полумира, была не случайной. Они создали армию и систему управления настолько выше общекочевого уровня, что можно сказать с уверенностью: они были достойны победы.

Удельно-лествичная система[184]. Внутри великой тюркютской державы происходили изменения не менее радикальные, чем вокруг нее. Первое, в чем они выразились, был порядок престолонаследия.

Выше говорилось, что сын и наследник Иль-хана Бумына — Кара Иссык-хан умер в начале 553 г., пережив своего отца всего на полгода. Сын его, Шету, был отстранен от престола. Власть перешла в руки второго сына Бумына — Кушу, принявшего титул Мугань-хана[185]. При нем не только было положено начало внешнеполитическому могуществу тюркютского каганата, но и установлена удельно-лествичная система[186], благодаря которой тюркютская держава могла больше ста лет удерживать первенствующее положение в Азии и соперничать с великими державами VI–VII вв.

Смысл системы заключался в следующем. Тюркютская держава была создана «длинным копьем и острой саблей». За десять лет (550–560) тюркюты подчинили себе все кочевые племена от Желтого моря до Волги и еще двадцать лет продолжали экспансию. Но эту огромную территорию недостаточно было покорить, надо было ее удержать. Жестокая эксплуататорская власть тюркютов не могла привлечь симпатии новых подданных, и сепаратистские тенденции не угасали ни на минуту. Восстания против династии Ашина; вспыхивали то тут, то там вплоть до гибели державы.

Одной из наиболее острых внутриполитических проблем, стоявших перед Мугань-ханом, была проблема предотвращения отложения окраин. Покоренное племя хранило верность лишь тогда, когда панцирная конница с волчьими головами на знаменах была поблизости. Только наместник, обладавший достаточной военной силой, мог предотвратить возмущение и отложение. Но что могло заставить самого наместника сохранить верность хану, если в руках первого оказывались и власть и войско, а от ханской ставки его отделяли огромные расстояния? Правда, можно было назначить наместником родственника, но это не спасало положения, так как войны между родственниками никогда редкостью не были; Тогда была принята удельно-лествичная система. Идея ее была проста: раз добрые чувства и личные качества наместника не могли служить гарантией верности, надо было создать заинтересованность, которая бы привязывала его к центральной власти. Удельно-лествичная система устанавливала очередность наследования престола. Согласно закону Мугань-хана наследовал не сын отцу, а младший брат старшему и старший племянник младшему дяде. В ожидании престола принцы крови получали в управление уделы.

В 558 г. тюркютская держава делилась на четыре удела, а в 576 г. уже на восемь. Вряд ли правильно считать эти уделы подобием феодов Западной Европы. Скорее здесь было разделение военных сил с подчинением военачальнику более или менее определенного района. Верховного хана Менандр называет Арсила[187]. Легко догадаться, что это искажение тюркского имени Арслан, что значит «лев». Так как мы знаем, что Мугань-хан умер в 572 г. и на престол согласно новому закону вступил его брат Тобо-хан[188], то можно предположить, что Арслан — это собственное («звериное») имя Тобо-хана.

Тобо-хан выделил в 572 г. уделы: на востоке для своего племянника Шету и на западе для брата, который вскоре умер, оставив удел своему сыну, носившему титул Бури-хан[189]. Сын Мугань-хана, Торэмен[190], имел ставку на севере[191], может быть в земле кыргызов и чиков. Дети только что умершего Истеми также имели уделы: Кара-Чурин[192] — в Семиречье и Турксанф — на нижней Волге и Урале[193]. Ставка великого хана находилась около Алтая в исконных тюркютских землях, а два остальных удела, по-видимому, принадлежали его сыновьям: Амраку[194] и Тегин-шаду[195].

При этой весьма сложной и запутанной системе уделов закон о лествичном престолонаследии на первых порах сыграл весьма положительную роль. Дважды было предотвращено вступление на престол несовершеннолетнего царевича, которое могло бы поставить державу в критическое положение. Власть все время оставалась в руках опытных людей. Удельные князья в надежде рано или поздно получить верховную власть не затевали смут и распрей и держава расширялась по всем направлениям. Прототипом для системы уделов был, очевидно, порядок престолонаследия у южных хуннов II в.[196], с потомками которых в V в. общались предки князей Ашина, но смысл и применение его иные. Источники не дают нам сведений о наличии «большой семьи» в VI в. и определенно говорят, что этот порядок был для тюркютов новым. Как бы то ни было, результаты его не замедлили сказаться на истории тюркского каганата как в положительном, так и в отрицательном смысле.

В самом деле, несмотря на продуманность и законченность системы, общество тюркютов не могло быть монолитным, так как выделение военной знати даже при наличии общенародных интересов не могло пройти бесследно. Это своеобразие объясняется низким уровнем производительных сил и условиями кочевого скотоводческого хозяйства, способствовавшими сохранению родового быта[197].

Исследуя внутренние распри тюркютов, мы не можем отыскать ни одного случая восстания рядовых дружинников против ханской династии Ашина. Во главе всех восстаний стояли царевичи или князья крови.

Так как все тюркюты были воинами, то все они были в отрядах тех или иных князей из рода Ашина. Князья должны были считаться с настроением своих воинов, ибо последние были их единственной опорой и защитой. Следовательно, воины либо могли побудить своего князя поступать в соответствии с их интересами, либо покинуть его. Но столкновения внутри державы были неизбежны. Только вместо борьбы воинов против знати возникла борьба между отдельными группами, состоявшими из воинов и знати, взаимосвязанными не только общими интересами, но и родовым единством. В такой ситуации низвержение династии для тюркютов не имело смысла, так как всегда можно было найти царевича, который бы возглавил любое движение. Вместе с тем существовала внешняя опасность: с одной стороны, Китай всегда готов был перейти в наступление, с другой — телеские племена только и ждали возможности восстать. Острая ситуация заставляла тюркютов сплачиваться, и поэтому не было ни одного восстания рядовых воинов против ханов и шадов.

Но каганат был обречен. Предваряя изложение событий, необходимо указать на то, что классообразование в тюркютском обществе началось тогда, когда кругом (Китай, Гаочан, Согд, Иран) были сильные, развитые классовые государства. Против храбрости и силы выступали хитрость и деньги, а хорошо обученные и технически оснащенные наемные войска не уступали в бою степным наездникам. Учитывая обстановку, нужно удивляться не падению тюркютской державы, а ее более чем столетнему существованию.

Орда. Вокруг тюркютских царевичей группировались кроме тюркютов остатки разбитых жужаней и множество разных людей, почему-либо не ужившихся в родной юрте или на китайской службе. Происхождение их было различно, но говорили они между собой на древнетюркском языке с небольшими отличиями в произношении. Они составляли «bu-dun» — народ, но не в смысле «этнос» а в смысле близком к понятию «демос», так как «budun» противопоставлялись беги (baglar). Это видно из контекста фраз: «turk baglai budun» — «тюркские беги и народ» или, может быть, «народ тюркских бегов» и «turk qara budun» — «тюркский черный народ», причем qara budun — масса — понятие без оскорбительного оттенка; «alti bag budun» — «народ шести бегов», т. е. шести подразделений. Отсюда видно, что «budun» — это рядовой состав орды, беги — командный, а вся система, т. е. орда в целом, понятие не этническое, а военно-организационное. В VI в. тюркютская орда соответствовала племени, затем распространилась на державу. Орда пополнялась добровольцами, предпочитавшими военный уклад семейному.

Обычная организация орды как войска предполагает наличие правого и левого крыла. Таковыми были толос — восточное и тардуш — западное крыло. После детального разбора терминов «толос» и «тардуш» у И. Н. Клюкина[198] полемика по поводу отождествления военно-административных терминов с какими-либо определенными племенами излишня.

Е. Прицак понимает термин «будун» как раздел улуса и сопоставляет его с древнемонгольским термином «ирген»[199]. Однако не только вышеприведенное противопоставление бегов будуну, но и разбор А. Н. Кононовым термина «ирген» ер[муж]+кин (аффикс множественности)[200] показывает, что «еркин-ирген» (букв. «скопище мужей») понятие самостоятельное, а «будун» релятивное, т. е. можно быть будуном относительно хана, беков, а народ как этнос именовался kun[201]; попытка же сопоставить слова budun u buqun (букв. «этот народ»), сделанная Е. Прицаком, неубедительна ни с филологической, ни с исторической точек зрения[202].

Для племенной единицы был свой термин — «огуз», который Е. Прицак понимает то как вариант произношения oq (стрела), то как ответвление основного ядра племени. Разберем и этот вопрос.

Племя. Удельно-лествичная система, сначала фигурировавшая только как государственное учреждение, постепенно проникла и в частную жизнь. Она стала формировать семейные отношения — препятствовать раздроблению имущества и способствовать образованию большесемейных общин.

Во время каганата степное население весьма обогатилось. Во-первых, добыча притекала со всех сторон, во-вторых, дань из рук ханов попадала к их приближенным и, в-третьих, замирение степи и прекращение постоянных грабежей повлияло благотворно на развитие скотоводства. Параллельно приобретению богатств шло накопление их; они не растрачивались, не делились, а сохранялись в больших семьях. Это было возможно только при наличии племенной организации. Пример такой организации показали ханы рода Ашина, управлявшие колоссальной страной сообща. Главы крупных семейств стали подражать ханам и управлять своими родственниками, как близкими, так и дальними. Семьи разрастались в племена, но сохраняли свое территориальное и организационное единство. Старейшины использовали свое влияние и норовили даже принять титул хана или идыкута.

Так впоследствии образовались на развалинах каганата уйгуры, карлуки, дулу и нушиби; по этому пути на востоке пошли кидани, а на западе — гузы и команы (они же половцы). Главным врагом племен были орды, интересы их были прямо противоположны и непримиримы. Старейшины племен хотели пасти свой скот и получать от Китая подарки за нейтралитет или поставку наемников. Ханы орд хотели привлечь всю молодежь в боевые отряды, кормить их за счет подданных, не служащих в войске, и военной угрозой вырывать у китайцев в виде дани продукты земледелия и ремесла. Для компромисса не оставалось места.

Теснимые соседями малые племена, которые все-таки не следует отождествлять с родами, стали образовывать союзы, причем названием для такой общины был термин «огуз». Отсюда возникли как этнонимы токуз-огузы = 9 огузов (общин) — уйгуры и уч-огуз = 3 огуза = карлуки. Сходные по типу союзы дулу и нушиби, однако, не назывались огузами, чему причиной было то, что они возникли при иных обстоятельствах — не естественно, а по манифесту тюркютского хана. Поэтому они не перестали быть будуном и назывались on oq budun — десятистрельный народ. Соотношение между терминами «будун» и «огуз» вытекает из следующего: уйгуры, подчиненные тюрками, стали по отношению к ним будуном, но, сохранив свое внутреннее устройство, не перестали быть огузами. Поэтому Бильге-хан имел основание заявить: «Народ токуз-огузов был мой собственный народ»[203], т. е. токуз-огузы были по отношению к нему — шаду тардушей — будуном; значит, они непосредственно ему подчинялись.

К аналогичному пониманию термина «огуз» пришел А. Н. Кононов, опираясь на критическое изучение всей литературы вопроса. «Исходной основой собирательного этнического имени огуз является or — «род, племя», которое в свою очередь находится в прямой связи со старотюркским словом «о» — «мать», к этой же основе восходят слова «о ук» — «потомство, сын» и «о уш» — «сородич»…»

Таким образом, слово «огуз» первоначально могло значить просто «племена», «объединение племен», которое впоследствии превратилось в этническое имя с собирательным значением, получившим в известных случаях определение как необходимый детерминатив: токуз огуз — «девять (разных) племен», уч огуз — «три (разных) племени»[204].

Впоследствии термин «огуз» потерял свое значение (как и термин «будун») и превратился в имя легендарного прародителя туркменов — Огуз-хана, введенного в число мусульманских пророков[205].

Основным аргументом в пользу предлагаемого истолкования хода событий является несовпадение наименований родовых подразделений у гаогюйцев — дили в IV–V вв. и племенных у телесцев VII–VIII вв. Гаогюйцы, несомненные предки телесцев[206], разделялись на 12 патриархальных родов, а их потомки телесцы составили 15 племен: Юаньгэ (уйгуры), сеяньто (составное племя из сиров и яньто?), Киби, Дубо (тубалары), Гулигань (курыканы, предки якутов), Доланьгэ (теленгиты), Бугу, Байегу — Байырку, Тунло-тонгра, Хунь, Сыгйе, Хусйе, Хигйе, Адйе (эдизы), Байси[207]. За исключением тубаларов, которых, может быть, можно отождествить с Дабо, все прочие несопоставимы. Такое переоформление могло произойти только в том случае, если родовая патриархальная система родства была нарушена и на месте старых родов возникли новые объединения. Повод для такого переустройства был: 100 лет тюркюты владели телесцами и «их силами геройствовали в пустынях севера»[208]. Значит телесцы были будуном и входили в систему орды и ее крыльев толис-тардуш. Тогда и стала, надо думать, заменяться родовая система, не отвечавшая новым условиям жизни, территориально-хозяйственными объединениями — племенами. Это изменение отмечено китайцами, которые называли гаогюйский род — син — фамилия, а телеское племя — бу (в переводе Бичурина — «поколение»).

Итак, основным характерным признаком социальной структуры каганата династии Ашина было совмещение военного и племенного строя. Тюркюты были первым кочевым народом Средней Азии, осуществившим такое сочетание на практике. Они сами сознавали это и называли свою державу «вечный эль», подчеркивая ее устойчивость сравнительно с племенными союзами телесцев и хозяйничаньем хищной орды жужаней.

Слово «эльиль» переводится и понимается разными учеными по-разному (но об этом речь впереди). Главное в этом понятии — наличие завоеванных племен, принужденных уживаться в мире с ордой, которая является как бы господствующим племенем.

Созданная тюркютами социально-политическая система была для VI в. лучшим, хотя отнюдь не окончательным, разрешением назревших политических задач: она обеспечила на несколько поколений преобладание тюркютов в степи, и она же (как будет видно из дальнейшего изложения) обусловила их гибель.

Стадия развития. Вопрос о стадии общественного развития кочевых племен, входивших в тюркютский каганат, весьма сложен и не может быть даже приблизительно разрешен, если мы не проведем четкого разделения между тюркютами, с одной стороны, и многочисленными племенами, им подчиненными, с другой. Равно необходимо учитывать, что за 110 лет своего самостоятельного существования каганат проделал значительную эволюцию и отношения внутри тюркютского общества в VII в. весьма отличались от взаимоотношений VI.

А. Н. Бернштам пришел к заключению, что общественный строй древних тюрок «является ранней формой сложения примитивных феодальных отношений»[209]. Это утверждение противоречит как фактическим данным, так и всей теоретической антропологии, созданной немецкими, английскими и американскими /Л. Г. Морган/ учеными в XIX веке, которые разделили разные фазы развития на варварство — военную демократию. Высшая ступень варварства, как известно, начинается с плавки железной руды и переходит в цивилизацию в результате изобретения буквенного письма и применения его для записывания словесного творчества. К ней принадлежат греки героической эпохи, италийские племена незадолго до основания Рима, германцы Тацита, норманны времен викингов. Следует причислить тюркютов к этой ступени.

Характеризуя высшую ступень варварства, Ф. Энгельс, например, отмечает следующее: «Все культурные народы переживают свою героическую эпоху — эпоху железного меча»[210]. Это можно отнести и к тюркютам, применявшим плавку и обработку железа. «Богатство быстро возрастало, но как богатство отдельных лиц»[211]. И это явление описано нами. «Рабство… становиться теперь существенной составной частью общественной системы»[212]. Рабство у тюркютов переживало именно эту стадию развития[213].

Пахотная земля предоставляется в пользование отдельным семьям — сначала на время, потом раз и навсегда, переход ее в полную частную собственность совершается постепенно и параллельно с переходом парного брака в моногамию.[214] Отдельная семья становиться хозяйственной единицей общества. И этот переход наблюдаем мы в тюркютском обществе[215].

Наконец, институт власти: «Военный вождь народа — rex, basileus thiudans[216] становиться необходимым, постоянным должностным лицом. Война и организация для войны становятся теперь регулярными функциями народной жизни. Война, которую раньше вели только для того, чтобы отомстить за нападения, или для того, чтобы расширить территорию, ставшую недостаточной, ведется теперь только ради грабежа, становится постоянным промыслом»[217].

Именно такие причины воин и походов сообщают нам источники, именно для войны была создана грандиозная система чиновников, соединяющих в своих руках военные и гражданские функции, — ябгу, шады, тутуки и др. — с наследованием должностей, характерной особенностью, отмечаемой историками и на материале раннего периода Европы. Грабительские войны усиливают власть верховного военачальника, равно как и подчиненных ему военачальников. Закладываются основы наследственной королевской власти и наследственной знати»[218].

Вот какова была держава рода Ашина. Она стояла на стадии военной демократии, поглотившей родовой строй, и направлена была острием против своих соседей, служивших для нее объектом эксплуатации. Антагонистическое противоречие лежало в отношениях грабителей к ограбляемым; держава Ашина была некоторым подобием Спарты, но во много раз сильнее и больше[219].

Основными силами такого государства-хищника были его армия и система управления, поэтому сосредоточим свое внимание на этих сторонах.

Военное дело. Первой специальностью, с которой тюркюты выступили на арену всеобщей истории, было добывание железа. Их легендарный предок Ашина, бежав на север, «добывал железо для жужаньцев»[220]. В 546 г. жужаньский хаган Анахуань называет вождя тюркютов: «мой плавильный невольник»[221], подчеркивая главное занятие тюркютов.

Археологическими разведками обнаружены памятники тюркютской металлургии VI–IX вв. На Алтае найдены следы добычи железной руды, неглубокие шурфы и забои, относящиеся к этому же периоду. Способ получения железа был сыродутным. Восстановление железа путем химического соединения его окиси с окисью углерода давало губчатую металлическую массу, так называемую крицу. Качество кричного железа даже теперь считается гораздо выше доменного[222].

Из высококачественного железа алтайские кузнецы изготовляли однолезвийные ножи, тесла-топоры, стремена, удила, мечи, сабли с малым изгибом и массивным клинком, наконечники копий и стрел, а также железные котлы двух типов: круглые — подвесные и стоячие — на конической ножке[223]. Добыча и обработка металлов в эту эпоху производились также на территории современной Тувы, причем добывалось не только железо, но и золото, серебро, олово и медь[224].

В Хакасии, составлявшей тогда ядро кыргызского каганата, железо добывалось во многих местах. Почти во всех сосновых лесах встречаются остатки древних железоплавилен. Так же как и на Алтае, здесь выделывались орудия труда и оружие — мечи и кинжалы, а также детали конской сбруи[225].

Не менее примечательна культура современников тюркютов — приангарских курыканов. Первоначально, в результате археологических раскопок 1912–1914 гг., они получили название «курумчинских кузнецов»[226], но А. П. Окладников доказал, что это были не кто иные, как курыканы. Сыродутное железо курыканов содержало до 99.45 % чистого металла и потому было весьма ковким и прочным. Они выделывали ножи, наконечники стрел и копий, чинили лопнувшие котлы, накладывая на них заплатки. Вместе с тем курыканы занимались скотоводством и даже земледелием, применяя искусственное орошение полей[227].

К сожалению, горные разработки кочевников раннего средневековья еще не подверглись систематическому исследованию, но даже те данные, которыми мы располагаем, заставляют нас доверять письменным источникам, утверждающим, что тюркюты выступили на арену мировой истории как народ, впервые освоивший в Центральной Азии промышленную добычу железа и благодаря этому поставивший себя в независимое положение по отношению к Китаю и Тибету, откуда до этого времени кочевники получали железное оружие[228], необходимое для успеха их военных предприятий. Железо и раньше было известно кочевникам, но только тюркюты ввели его в массовое употребление. Земарх, увидев тюркютов, предлагающих ему железо для продажи, был чрезвычайно удивлен и заподозрил, что это делается нарочно, чтобы дезориентировать его: «ибо обыкновенно говорят, что у них трудно доставать железо[229].

Развитие металлургии позволило тюркютским ханам перевооружить свою армию и создать отборные, ударные части из латной кавалерии — фули китайских источников (т. е. «волки» — бури — названные так «в память» своего мифического происхождения от волчицы). «На их вооружении были роговые луки, панцири, копья, сабли и палаши[230]. Эти краткие сведения письменных источников, к счастью, могут быть дополнены археологическим материалом.

В Эрмитаже хранятся глиняные статуэтки, изображающие тюркютских гвардейцев[231]. Несмотря на то, что эти статуэтки датируются несколько более поздним временем (конец VII или начало VIII в.), можно думать, что изображенные на них предметы вооружения не претерпели существенного изменения с конца VI в., так как за это время не произошло смены культурной традиции. Статуэтки сохранились в погребении китайского вельможи вблизи Турфана (Туюк Мазар, склеп в ущелье Туюк). Аналогичные находки сделаны А. Стейном в деревне Астана, также возле Турфана[232]. Пехотинцы и всадники одеты одинаково — в платье, приспособленное для верховой езды. Это указывает на то, что у тюркютов пехоты как особого рода войск не существовало. Боевая одежда состояла из головного убора и панциря, причем первый напоминает современный казахский малахай, покрытый металлическими пластинами и снабженный коричнево-красной, по-видимому меховой, оторочкой. Воины одеты в халаты с высокими, доходящими до подбородка воротниками. Халат доходит до половины голени и застегивается на правую сторону, так что левая пола оказывается сверху. Поверх халата надет панцирь из металлических пластин, отороченный коричнево-красной каймой. Панцирь доходит до колен, подпоясан узким поясом, рукава короткие, выше локтей. Его надевали, очевидно, через голову. Этот панцирь сходен с сарматским катафрактом и характерен для тяжелой конницы. Аналогичные панцири применялись до недавнего времени в Тибете, причем пластины соединялись между собой ремешками. Надо полагать, что в более раннее время этот тип вооружения имел широкое распространение, пока не был вытеснен более совершенной, легкой и прочной кольчужной рубашкой[233]. На ногах воинов желтые с черными пятнами шаровары (вероятно, из барсовой шкуры). Сапоги черные, мягкие, вероятно войлочные, походят на те, которые и до нашего времени носят в Тибете и Восточном Туркестане. Несмотря на близость этой одежды к тибетской, мы наблюдаем и различие — отсутствует характерный для Тибета напуск около пояса.

Изображение оружия сохранилось только на статуэтке спешенного воина. Это длинная легкая пика (камышина), годная лишь для кавалерийского боя.

Лошади у тюркютов, судя по изображениям, высокие с широким крупом, тонконогие, с короткой шеей и тяжелой головой. Грива, расчесанная и подстриженная, подчеркивает тщательный уход. Эти лошади не имеют ничего общего с монгольскими, но весьма похожи на изображения коней Саманидской эпохи и в особенности на статуэтку из Хэнани[234]. Особое внимание обращает на себя конская сбруя. Широкое седло, без подушки и с низкой передней лукой, лежит на двух черных потниках, причем нижний оторочен белой каймой. Седло светло-желтое, вероятно деревянное, снабжено круглыми стременами, подхвостником, нагрудником и пятью тороками; в отличие от современных седел от нагрудника идет дополнительная шлея через спину лошади впереди седла. Вероятное назначение ее — облегчить спуск при горной езде, к которой приспособлено седло. Сбруя украшена белыми круглыми бляхами, может быть серебряными и сердцевидными оранжевыми или бурыми кистями, висящими на нагруднике, подхвостнике и узде. Лошади не взнузданы, что указывает на их хорошую выучку и вместе с подстриженной гривой создает впечатление хорошо тренированных и подготовленных кавалерийских коней, которых любят и на которых надеются в трудные минуты. Всадники сидят в седле, свесившись на бок (казачья посадка), что обличает людей, проводящих в седле большую часть жизни. Стремена в отличие от современной манеры кочевников опущены низко. Отсутствие аналогий заставляет предполагать, что посадка продиктована практическими соображениями: высоко подтянутые стремена удобны для стрельбы из лука и закидывания аркана, так как воин, держась коленями, амортизирует тряску мышцами ног, тогда как при длинном стремени, держась на шенкелях, он приобретает устойчивость, необходимую для рубки и колки длинной пикой. Необычно большое количество тороков заставляет предполагать, что наши всадники рассчитывали на длинные переходы и добычу, т. е. это было не гарнизонное, а полевое войско.

Итак, тюркютская гвардия была регулярной тяжелой конницей, приспособленной к действиям не только в степи, как все ее предшественники, но и в горах. Несомненно, что с ними не могли равняться степняки-уйгуры, о которых китайцы довольно презрительно отзывались: «В сражениях не строятся в ряды, отделившейся головой (головным отрядом) производят натиск. Вдруг наступают, вдруг отступают, постоянно сражаться не могут»[235]. Тюркютские латники оказались достойным противником и для китайских пеших копейщиков и для иранских конных стрелков. Но об этом будет сказано ниже.

Кроме турфанских статуэток фигуры тюркютских воинов имеются в наскальных изображениях Сулека (верхний Енисей)[236]. Всадник вооружен роговым луком, что можно установить по характерным выгибам. Еще более интересно другое изображение: «…тяжеловооруженный всадник, одетый в пластинчатую броню от шеи до бедра, с рукавами до середины предплечья, с круглым щитком на груди, с мечом и колчаном у пояса и с боевой гирей в правой руке, направляет копье, украшенное небольшим флажком, на лучника, стреляющего с колена, т. е. саянского лесовика-горца»[237]. Но кроме панцирной кавалерии у тюркютов были легковооруженные конные стрелки, набираемые среди покоренных народов. Изображение такого воина на бронзовой бляхе найдено С. В. Киселевым в 1939 г. при раскопках у села Копены. «Всадник без головного убора. Его длинные волосы развеваются по ветру. Их сдерживает затянутая ради узлом повязка. Полудлинный кафтан перетянут поясом. Сапоги мягкие, без каблуков. С правого бока висит колчан, расширяющийся книзу. Лук сложный, в виде буквы М. Конь степной широкогрудый, с подстриженной гривой и завязанным в узел хвостом. На нем полная седельная сбруя; седло твердое с невысокой передней лукой; под седлом обшитый бахромой чепрак. На подхвостном и надгрудном ремнях навешаны кисти; стремена широкие дугообразные; уздечка плетеная с поводом и чумбуром. Сзади седла развеваются по обеим сторонам ремни (торока)»[238]. Бляха твердо датируется VII в.

Таким образом, археологический материал пополнил пробел письменных источников. Наличие у тюркютов панцирной конницы объясняет их быстрые успехи. В дотюркский период бои решали конные стрелки из лука; появление панциря свело их значение почти на нет. В рукопашной схватке с легковооруженным противником тюркютская тяжелая конница имела все преимущества, тем более что тюркюты ввели конный строй. Однако прекрасная в полевой войне тюркютская армия совершенно не годилась для осад, так как спешенный латник мало боеспособен. Городские стены положили предел распространению тюркютской державы и спасли независимость Китая и Ирана, но в степи тюркютская конница долгое время не имела себе равных.

Мирные занятия. Главным занятием тюркютов (после военного дела) было кочевое скотоводство; большую роль играла и охота на крупных травоядных[239], огромные стада которых в те времена бродили по степям. Ныне Гобийский Алтай — почти незаселенная полупустыня, но в те времена зверь здесь не переводился и облавы производились всем племенем[240]. Облавная охота требует специальной выучки загонщиков и охотников, и это было очень полезно для тюркютов, потому что охота была подготовкой к воинским подвигам, своего рода маневрами. Удачная облава давала большое количество мяса, которое было основной пищей тюркютов[241], и случалось, что даже во время войны они устраивали охоту, чтобы пополнить запасы[242].

Шкуры диких и домашних животных шли на одежду и на покрытие шатров, но наряду с этим тюркюты умели приготовлять войлок и шерстяные ткани.

Основным видом скота у тюркютов были овцы, кости которых часто находят при раскопках тюркютских могил. В лошадях тоже не было недостатка[243], и кумыс заменял тюркютам вино[244]. Кочевое скотоводство в условиях пересеченной местности весьма затруднительно для больших стад, и обычно кочевники перегоняют своих овец порознь, и каждая семья имеет определенные места для зимовок и летовок. То же самое положение существовало в VI–VIII вв., что подтверждается коротким, но вполне убедительным текстом источника: «Постоянного местопребывания нет, но каждый имеет свой участок земли»[245].

Это система аильного хозяйства, когда экономической единицей является парная семья[246]. Другая система — куренная: при ней целый ряд семей кочует совместно и на ночь огораживает ставку телегами и дозорами. Обе эти системы сменяли друг друга на протяжении веков и отнюдь не связаны с развитием или разложением родового строя. Утверждение «Чжоушу» подтверждается аналогичным указанием «Таншу», где мы читаем, что, когда тюркюты в 641 г. переселились в Алашань, там были «паствы обширны, почва наилучшая, почему тюркюты со спором делились»[247]. Археологические разведки, проведенные мной на Алтае в 1948 г., также показали, что памятники, оставленные тюркютами, группируются по отдельным полянам и речным долинам таким образом, который исключает всякую систему землепользования, кроме аильной. Б. Я. Владимирцов отмечал, что куренная система была вызвана требованиями безопасности, поэтому понятно, что аильная система существовала в степи в те периоды, когда твердая и сильная власть прекращала грабежи и межплеменные войны, а власть тюркютских ханов была именно такой. С этой точки зрения наличие аильного кочевания и индивидуального землепользования не представляет ничего невозможного.

И в наше время перекочевки семей строго ограничены определенными территориями. Например, каждая горная долина в Тянь-Шане принадлежит определенной семье, глава которой может не пустить любого пришельца подняться в горы по «своей» долине. Эта система землепользования диктуется самой природой кочевого скотоводства: ограниченность пастбищных угодий и, главное, воды заставляет кочевников дробить стада, а следовательно, дробятся и семьи, ведущие кочевое хозяйство. Раздел угодий и строгое соблюдение границ — это единственное средство удержать кочевников от жестоких братоубийственных стычек за водопои, пастбища и охотничьи угодья. Но, разумеется, описанная система землепользования не имеет никакого отношения к частной собственности, так как землю не продают и не покупают.

Жилище. Историку следует избегать очень опасной методологической аберрации, заключающейся в стремлении отыскивать в культуре другого народа те черты, которые нам представляются значительными, и при отсутствии их считать данный народ примитивным. Так, народы Европы и Передней Азии, переходя на ступень цивилизации, строили города, архитектура которых достойна изумления и восхищения. Тюркюты домов не строили и садов не разводили, так как холодный климат заставил бы их покинуть эти города, как только будет сожжен весь сухой лес поблизости. Однако никем не доказано, что каменная лачуга или глиняная мазанка есть высшая форма жилища по сравнению с войлочным шатром, теплым, просторным и легко переносимым с места на место. Для кочевников, тесно связанных с природой, жизнь в таком шатре была не прихотью, а необходимостью. Летом степь выгорает и скот должен пастись на джейляу — альпийских лугах, которые располагаются на склонах Тянь-Шаня, Алтая, Хангая, Хэнтея. Зимой же на горах выпадает много снега и стада возвращаются в равнины, где снеговой покров тонок и скот добывает из-под него сухую, весьма питательную траву.

При подобном быте переносное жилище является наилучшим.

Что же касается удобств юрты, то я передаю слово великому китайскому поэту Бо Цзюй-и, посвятившему юрте прекрасное стихотворное описание. Этот источник опубликован Лю Мао-цзаем[248] (приводится ниже в стихотворном переводе, выполненном с немецкого подстрочника).

ГОЛУБАЯ ЮРТА
Шерсть собрали с тысячи овец,
Сотни две сковали мне колец,
Круглый остов из прибрежных ив
Прочен, свеж, удобен и красив.
В северной прозрачной синеве
Воин юрту ставил на траве,
А теперь, как голубая мгла,
Вместе с ним она на юг пришла.
Юрту вихрь не может покачнуть,
От дождя ее твердеет грудь.
Нет в ней ни застенков, ни углов,
Но внутри уютно и тепло.
Удалившись от степей и гор,
Юрта прибрела ко мне на двор.
Тень ее прекрасна под луной,
А зимой она всегда со мной.
Войлок против инея — стена,
Не страшна и снега пелена,
Там меха атласные лежат,
Прикрывая струн певучих ряд.
Там певец садится в стороне,
Там плясунья пляшет при огне.
В юрту мне милей войти, чем в дом,
Пьяный — сплю на войлоке сухом.
Очага багряные огни
Весело сплетаются в тени,
Угольки таят в себе жару,
Точно орхидеи поутру;
Медленно над сумраком пустым
Тянется ночной священный дым,
Тает тушь замерзшая, и вот
Стих, как водопад весной, течет.
Даже к пологу из орхидей
Не увлечь из этих юрт людей.
Тем, кто в шалашах из тростника,
Мягкая зима и то горька
Юрте позавидует монах
И школяр, запутанный в долгах.
В юрте я приму моих гостей,
Юрту сберегу я для детей.
Князь свои дворцы покрыл резьбой,
— Что они пред юртой голубой![249]
Я вельможным княжеским родам
Юрту за дворцы их не отдам.

Китайский поэт описывает обыкновенное жилище, в каком мог жить кочевник среднего достатка. Ханская же юрта поразила воображение даже Менандра Протектора, придворного византийского императора, видавшего покои Влахернского дворца. Он описывает шатер с золотым троном, который был так легок, что его могла тащить одна лошадь; другой шатер — «испещренный шелковыми покровами», третий — где стояли позолоченные столбы и золотые павлины поддерживали ложе хана[250]. Вся эта роскошь не могла до нас дойти; дерево и меха истлели, золото и серебро перелиты, оружие заржавело и превратилось в пыль. Но письменные источники пронесли сквозь века сведения о богатой и неповторимой культуре, и они заслуживают большего доверия, чем немногочисленные археологические находки.

Положение женщин. Пастушеское хозяйство, ведомое отдельной семьей, обычно предполагает патриархальные отношения[251], и, видимо, тюркюты не представляли исключения. Инициатива сватовства принадлежала мужчинам, и «по смерти отца, старших братьев и дядей по отцу женятся на мачехах, невестках и тетках»[252]. И это свидетельство подтверждается, так как после смерти Нили-хана его брат Поши-тегин унаследовал вместе с троном жену покойного — китайскую царевну Сянь-ши. Наследование жен у кочевых народов имело двойной смысл. Во-первых, в дом, точнее, в юрту приходила новая работница, а в тех условиях это было всегда полезно. Во-вторых, обычай предусматривал охрану прав вдовы, так как новый муж должен был заботиться о ней и защищать ее как свою жену. Весьма возможно, что брак не всегда был фактическим, но тем не менее вдова не оказывалась покинутой на произвол судьбы.

Отношение к женщине было подчеркнуто почтительным, рыцарским. Сын, входя в юрту, кланялся сначала матери, а потом отцу[253]. В орхонской надписи с наибольшим пафосом описан бой, в котором Кюль-тегин отстоял орду, где оставались родственницы, которым грозила смерть[254]. У тех народов, где женщины бесправны, как, например, у патанов Гиндукуша, враги их не убивают.

Наследование жен и приведенный текст надписи предполагают полигамию, но даже это не делало тюркютскую женщину бесправной. Если даже положение женщины можно считать зависимым, то влияние ее на мужа подчеркивает Табари, который пишет, что «у турок всего можно добиться через женщин»[255]. Происхождению по линии матери придавалось большое значение. Так мотивом отстранения от престола царевича Торэмена было «низкое происхождение» его матери. Это был, конечно, только предлог, уловка его политических противников, но любопытна аргументация. Право, вообще очень строгое и жестокое, охраняло женщину: изнасилование замужней женщины каралось смертью, соблазнитель девушки должен был немедленно жениться на ней[256]. Любопытно, что изнасилование поставлено рядом с самыми тяжелыми преступлениями: восстанием, изменой, убийством, и похищением спутанной лошади, что в условиях степи часто влечет смерть обокраденного, тогда как простая кража наказывалась лишь десятикратным штрафом в пользу потерпевшего, а за членовредительство в драке полагалась пеня.

Наконец, весьма достопримечателен обычай, сведения о котором дошли до нас лишь потому, что он в эпоху Тан был перенят у тюркютов студентками музыкального училища в Чанъани. Девушки со сходными вкусами торжественно заключали между собой братский союз, причем число членов достигало 14–15, но не меньше 8–9 девушек. Эти девушки называли друг друга братьями, а если юноша женился на какой-либо из них, то он получал женское имя и подруги ходили к новобрачным «отведать невесту», т. е. мужа. Молодая жена не ревновала к своим «братцам», но с членами других женских «братств» такая связь не допускалась[257].

Я не берусь в данном исследовании решать вопрос о происхождении группового брака у тюркютов, но полагаю, что само наличие его исключает вопрос о приниженном положении женщины в VI–VIII вв.[258]. Думается, что ограничение прав женщины в кочевом мире — явление позднее и, возможно, связанное с тем общим упадком, который постиг Срединную Азию в послемонгольский период.

Основные сведения о древней религии тюркютов, дошедшие до нас, содержатся в китайских летописях «Вэйшу» и «Суйшу». Сведения эти весьма противоречивы и по краткости своей на первый взгляд малопонятны.

«Вэйшу» отмечает следующие обряды тюркютской религии: «1) Вход в ставку [хана] с востока из благоговения к стране солнечного восхождения; 2) ежегодно со всеми вельможами приносит жертву в пещере предков; 3) в средней декаде пятой луны собирает прочих и при реке приносит жертву духу неба; 4) в 500 ли от Дугинь на западе есть высокая гора, на вершине которой нет ни деревьев, ни растений, называется она Бодын-инли, что в переводе значит: дух покровитель страны»[259].

«Суйшу», составленная на 50 лет позднее (в 30-х годах VII в.), не приводит вышеперечисленных сведений, вместо этого там сказано: «Почитают чертей и духов и верят колдунам»[260].

Как примирить эти совершенно противоположные версии, из которых первая полна внутренних противоречий? В ней причудливо сочетаются культ солнца < 1), культ предков (2), культ «Духа неба», который в отличие от культа предков — достояние народа, а не вельмож (3), и культ горы (4). Надо признать, что китайский источник отнюдь не разрешает вопроса.

Сведения «Суйшу» нисколько не яснее: китайское слово «ху» означает лекарь, волхв и колдун[261]. С кем мы имеем дело в данном случае, из текста непонятно, равно непонятно и то, что представляют собой те духи, которым поклонялись тюркюты: духи ли это предков (кормос) или духи природы (тос). Разбору этих загадочных текстов и будет посвящена настоящая глава.

Основная проблема формулируется нами так: во что веровали древние тюркюты, и представляет ли их религия стройную концепцию или является смещением разных верований, а если так, то каких?

Говоря о древних верованиях тюркютов, я далек от мысли считать их первобытными. Сами тюркюты сложились из разных племен лишь в V–VI вв., и верования их, относящиеся к этой эпохе, были столь же развившимися, как и прочие религиозные системы, современные им.

В Риме последний патриций Цетег читал Боэциево «Утешение мудростью». В Константинополе иссохшие сирийские отшельники спорили с важными греческими прелатами о халкидонском добавлении к никейскому символу. В Ктезифоне персидские вельможи, уже не веря ни в Ормузда, ни в Аримана, держали на длинных копьях союз трона и алтаря. По замкам согдийских дехканов ходили бледные проповедники религии света, умерщвления плоти и славили имя замученного магами пророка Мани. В Китае бритоголовые буддийские монахи толковали императрице о бренности и иллюзорности мира, не обращая внимания на негодование конфуцианских мудрецов и на выписанные черной тушью на блестящем шелку изречения о правилах благопристойного поведения и управления. Караванный путь проходил от Средиземного моря до Желтого, и по нему через пустыни и горы вместе с шелками и благовониями текли идеи, системы, концепции. Могли ли тюрки — хозяева этих земель — не видеть и не слышать того, что говорили проповедники всех стран? Могли ли предки их, вышедшие с берегов Желтой реки, не знать о спорах, раздиравших образованный Китай, цветущий Согд, благословенный Турфан? А с другой стороны, на севере лежала Сибирь, мудрая и спокойная, также влиявшая на впечатлительных и горячих пастухов-воинов. Без учета всех этих факторов нам не будет понятно мировоззрение древних тюркютов и те изменения, которые оно претерпело в своем развитии.

Отдельные племена, складываясь в народы, привносили свои религиозные системы, хотя элементы верований сходны, но сочетания их весьма разнообразны. Религия тюркютов не была исключением. По поводу ее возникают следующие вопросы: почему вельможи и народ молились раздельно? Кому молился народ? Кому молились вельможи? Кто такие колдуны, если сам хан является верховным священником?

На первый вопрос ответить легко, так как нам известна структура общества тюркютов и их этногенез. Тюркюты были сложносоставной народностью. «500 семейств» Ашина, будущие «вельможи», пришли в V в. из Ордоса и поселились на южных склонах Алтая, где уже обитало тюркоязычное население. Оба этнических компонента слились воедино, но разница между ними в известной мере прослеживается до VII в. как деление на черную и белую кость, о чем говорят наследственность должностей в среде аристократии и запрещение «благородным» девушкам выходить замуж за юношей из народа.

Текст «Вэйшу» относится к VI в., когда это деление было достаточно четко, и поэтому источник отмечает различие в религиозных культах знати и простонародья, различие, затем упущенное в «Суйшу». «Суйшу» отражает эпоху, в которую китайцы имели дело исключительно с тюркютской знатью, господствовавшей в степи до рокового 630 г. Поэтому надо думать, что указание «Суйшу» относится именно к знати, и этим вопросом мы займемся в свое время.

Теперь обратимся к религиозным воззрениям тюркютского народа.

Культ неба — Тенгри — зафиксирован также орхонскими надписями: «Вначале было вверху голубое небо, а внизу темная земля; появились между ними сыны человеческие»; Кок-Тенгри (Голубое небо) — это небо не материальное, противопоставленное обычному, видимому небу[262]. Надо думать, что под «Духом неба» китайцы понимали именно Кок-Тенгри. Обряд принесения жертвы небу был зафиксирован даже в конце XIX в. у качинцев. Он носил имя Тыгыр Таих и заключался в общественном молении, сопровождавшемся принесением в жертву барана и возлияниями кумыса, молока, айрана и мясного отвара. На праздник съезжались мужчины из ближайших аилов; женщины и шаманы не допускались. Объектом поклонения были «небо и солнышко»[263]. По всей видимости, это тот самый обряд, который описан в «Вэйшу». Особенно следует отметить два момента: первый — шаман на этот праздник не допускался и второй — цель жертвоприношения заключалась в том, чтобы добиться благоволения «света». Оба эти обстоятельства весьма важны. Недопущение шамана свидетельствует о том, что этот культ относится не к духам умерших или хтоническим «исконным духам», а к божеству иного порядка: «по уверению инородцев, шаман, очутившийся на таихе, безумеет и падает в корчах»[264].

Что же это за божество? Из описания ясно лишь, что атрибутом его является свет: это указание подчеркивает специфику догмы, выделяя данный культ из числа известных нам солярных культов, где солнце почитается как небесное тело (Ра-Гелиос) или как вдохновитель и источник творчества (Аполлон). И все-таки культ был бы для нас неясным, если бы не нашлась еще одна этнографическая параллель — праздник «чистого чума» у нганасанов[265]. Еще Кастрен высказал предположение, что нганасаны — ближайшие родственники древних саянских угров, ныне полностью отюреченных[266]. Будучи оттеснены на Крайний Север, нганасаны сохранили древний культ, несмотря на то что и они подверглись влиянию шаманской демонолатрии. Они дважды в год приносили жертву солнцу-свету: осенью, перед началом полярной ночи, и в конце января, когда первые отблески солнца показывались на вершинах гор. Разумеется, обрядовая сторона культа весьма отлична от описанной выше, так как праздник «чистого чума» проводит шаман; сказалось то обстоятельство, что нганасаны не менее полутора тысяч лет прожили в новой обстановке, с новыми соседями и, главное, на новой территории, а как мы увидим ниже, территория в изучаемом культе играла первостепенную роль. Но, несмотря на внешние различия, мы можем с уверенностью констатировать, что объект поклонения у тюркютского народа, минусинских отюреченных угров и нганасанов один и тот же — солнечный свет. Основываясь на этом, мы имеем право обратиться к рассмотрению тео-космических представлений нганасанов как ближайших к интересующим нас тюркютам. Доктрина нганасанской религии — плюралистический анимизм: все доброе, т. е. благожелательное людям, обозначается термином nuo; этим же термином обозначается видимое небо, не имеющее определенного образа, но весьма почитаемое (ср. тюркское Тенгри). Создатель вселенной — Nelata nuo (ср. вышеупомянутый «Дух неба»); работник его Кон (солнце) руководит созданным миром; лучи солнца — нити, посредством которых духи растений сообщаются с солнцем[267].

Такой вариант солярного культа в достаточной степени оригинален, чтобы исключить смешение его с другими разновидностями сибирского шаманства, на что, впрочем, уже указывал Л. Я. Штернберг[268]. Единственная аналогичная доктрина наблюдается в манихействе, но тут имеет место несомненная конвергенция, а не генетическая связь.

Эта религия может быть охарактеризована как анимистический генотеизм, ибо, как показывает исследование С. А. Токарева, каждый род наряду с общенародным верховным божеством — божеством света и неба имеет своего заступника, своего племенного маленького божка из числа духов разряда «тос», т. е. искони существовавших духов, которые ничего общего не имеют с «кормосами», душами умерших людей[269].

Даже поклонение «Духу неба» (ср. Nelatanuo) сохранилось до начала XX в., хотя претерпели значительную метаморфозу. Дух неба получил персидское название Кудай (бог) и впоследствии отождествился с христианским богом, отличным от самого высшего из шаманских духов Ульгеня[270]. В этой связи необходимо коснуться культа земных божеств — тосей, «хозяев природы» — «Алтаев» у коренных алтайцев и «Йер-су» — у пришлых ыркытов и сойонов[271].

Йер-су (букв. «земля-вода») числится в разряде земных тосей и находит аналогию, в культе «хозяев» земли, воды, растительности и т. п. У нганасанов хозяин земли Фаннида — злой недоброжелатель, обитающий под дерном и с раскрытой пастью ожидающий умирающих людей. Ему приносят в жертву черного оленя[272]. Йер-су также жестокое божество. В жертву ему приносят серую или рыжую лошадь.

На полную несвязанность шаманского почитания Ульгеня и культа Йер-су указывает то обстоятельство, что ыркыты и сойоны не молятся Ульгеню и прочим духам шаманского пантеона[273]; оба эти рода — недавние выходцы из Саян, и, по-видимому, их культ — связующее звено между древнеалтайской и нганасанской религиозными системами.

Вопрос о смысле почитания горы Бодын-инли проясняется благодаря работе Л. П. Потапова[274], где автор показал связь почитания урочищ с родовой собственностью, переплетение родового культа с промысловым. Каждый род имеет свой «Алтай», который кормит членов рода. Это почитание не духов гор, рек, озер, а самих гор, рек и озер, т. е. мы здесь наблюдаем не олицетворение, а оживотворение природы[275]. Это наиболее примитивная форма анимистического мировоззрения, называемая аниматизмом[276].

Таковы главные черты древней религии алтайского народа, подчиненного ордой Ашина. Как мы видели выше, основным культом «вельмож» был культ предков, абсолютно чуждый народной религии. Потомки тюркютов, пришедшие на Алтай в VII в., телесы и чуйские теленгиты стоят в стороне от родового анимистического культа[277].

Для того, чтобы выяснить, кто были те предки, которым «вельможи» приносили жертву в пещере, обратимся к анализу легендарного материала о происхождении тюркютов. В «Суйшу» рядом с исторической справкой о происхождении орды Ашина[278] приводится легенда, имеющая в основе миф (см. стр. 23). Ашины жили «в пещере» до начала VI в., когда они вышли в степь и признали себя вассалами жужаней.

Чрезвычайно любопытно описание пещеры, в которую скрылась волчица. Пещера находится в горах от «Гаочана на северо-запад», т. е. в центре Алтайских гор. «В горах есть пещера, а в пещере есть равнина, поросшая густою травою на несколько сот ли окружностью. Со всех четырех сторон пещеры лежат горы»[279]. Любопытно, что типичная горная долина в «Суйшу» названа пещерой. Такая неточность более чем удивительна и вызывает предположение, что здесь мы имеем скрещение в одной легенде двух сюжетов: мифологического (происхождение от волчицы) и исторического (бегство предков части тюркютов в алтайские горные долины).

Действительно, исторический сюжет полностью воспроизведен в сочинениях мусульманских авторов Рашид-ад-Дина, Хондемира и Абуль-Гази, причем горная долина получает определенное название — Эркене кун, т. е. крутой скат. Весьма возможно, что тут мы имеем отражение древнего события — ухода северных хуннов после поражения 93 г. через Тарбагатайские проходы и оседания части их в пределах Алтая, но в данном случае для нас более важен сюжет мифологический — откуда появилась волчица?

Прежде всего необходимо отметить сходную легенду о происхождении племен теле. По этой легенде, одна из дочерей хуннского шаньюя, посвященная отцом небу, родила от волка сына, который стал прародителем телеских племен[280]. Эти племена, подобно орде Ашина, пришли в Халху с берегов Желтой реки. Как мы видим, и тюркюты и телесцы имеют одну и ту же мифологему. А раз так, то естественно предположить, что указанный элемент тотемистического отношения к волку предку имеет один исток. Было бы слишком рискованно утверждать, что уйгуры и орда Ашина были тотемистами в чистом виде, так как источники не говорят об их специфическом отношении к волкам, но здесь мы имеем след древнего тотемного поклонения этому животному, превратившегося в исследуемое нами время в почитание предков. Итак, можно констатировать на Алтае в VII в. сосуществование двух религиозных систем: анимизма, связанного с сибирскими народами, и культа предков с тотемистической окраской, привнесенного тюркоязычными и монголоязычными кочевниками с южной окраины великой пустыни.

Следует также признать, что тюркютский культ предков имеет специфику, позволяющую уточнить его происхождение. Аналогичные, до мелочей совпадающие верования наблюдались у эхрит-булагатов, т. е. прибайкальских бурят.

Прибайкальские буряты — последовательные политеисты. Они почитают 99 тенгриев, правящих, по их мнению, миром. Каждый род чтит своего тенгрия. Но самое важное, что бурятский «шаман» (по принятой крайне неточной терминологии) лечит и призывает дождь силою не духа-помощника, а молитвой к тенгрию и обращением за заступничеством к духам предков. Предки отнюдь не рассматриваются как духи-помощники, но как заступники и представители перед божеством-тенгрием. Равным образом «бутлы» (святыни, которыми могут быть крупные камни или случайно найденные древние предметы) действуют не сами по себе (как магические амулеты) и не душой, в них заключенной (анимизм), а божественным произволением тенгриев — небесных индивидуализированных божеств. С такой развитой системой политеизма сопрягается реминисценция тотемизма, священнослужитель (которого назвать шаманом нельзя) носит на одежде бляху с изображением зверя (например, волка, лебедя, гуся и т. д.). Это изображение указывает лишь на принадлежность к данному роду, восходящему к мифическому прародителю — зверю[281].

Указанная аналогия тем более интересна и значительна, что здесь мы имеем не конвергенцию, а генетическую связь. Эхрит-булагаты — наиболее древний раздел бурят; описанные традиции восходят к началу нашей эры и к той этнической стихии, из которой вышла орда Ашина в V в. Ашина были родом «волка». Таким образом, несомненна очень древняя связь, ибо в то время, когда буряты проникли в Прибайкалье, орды Ашина там уже не было. Значит, мы имеем две параллельные линии, вышедшие из одной культурной стихии — древнемонгольской сяньбийской культуры.

Но уже в конце VI — начале VII в. тотемистический культ предков в чистом виде не наблюдается. Тесное общение между пришельцами Ашина и населением горного Алтая повело к образованию синкретических исповеданий. На это указывают имена тюркютских ханов, до сих пор не поддававшиеся расшифровке. Эти имена сохранились в китайских, персидских и греческих транскрипциях и путем сопоставления различных чтений поддаются истолкованию. Личное имя Тобо-хана — Арсила (греч.) переводится как тюркско-монгольское слово Арслан (лев). Китайское «Були» означает «Бури» (волк по-тюркски). Впрочем, имеется и монгольский вариант этого имени: «Шэни/Шоно». Часто встречающиеся имена западных ханов — «Иби» переводится как «Ирбис» (снежный барс), а «Юйгу» как «Юкук» (сова).

Все это не канонизированные имена, а описательные, меняющиеся в связи с возрастом и общественным положением человека. Это скорее прозвища. Напомним также, что хан был первосвященником и для народа и для вельмож, т. е. в системе каганата оба культа великолепно уживались и постепенно сливались в единое мировоззрение, чему, однако, не суждено было полностью осуществиться, так как каганат пал, а вместе с ним пала и вся система родовых верований.

Реминисценции родового культа, описанные Л. П. Потаповым и С. А. Токаревым, относятся к анимизму лесных племен Алтая, сохранивших за горными хребтами значительно часть древних традиций. Традиции же тюркютов Ашина на широких степных просторах весьма изменились, и поэтому следов тотемистического культа предков сохранилось у них несравненно меньше. Тем не менее тотемистический культ предков имеет большое значение для культуры степных народов, и поэтому следует уточнить его смысл и детали.

Все-таки неясно, кому поклонялись тюркюты: предку-зверю или предкам-людям? И если людям, то каким: всем без исключения или героям? Первый вариант отпадает, если мы учтем текст «Суйшу» («поклоняются духам»), потому что в VII в., как уже было сказано, китайцы сталкивались именно с тюркютской знатью, и ясно, что духи эти — те самые духи предков, которым совершались жертвоприношения в VI в. Но окончательно выясняют дело сведения более позднего времени, не относящиеся к тому же культу и сохранившиеся в рисале Абу-Дулафа, арабской компиляции начала Х в. Источник сообщает, что у карлуков, еще не принявших ислам, «храм есть, на стенах которого изображены их прежние государи»[282]. Равным образом и древние дунху почитали «покойных старейшин, которые прославились своими подвигами»[283]. Связь карлуков с западными тюркютами устанавливается прямым показанием «Таншу», где «гэлолу», т. е. карлуки, названы тюркютским поколением. Итак, можно констатировать, на этот раз определенно, что тюркютская знать имела культ предков-героев, выросший из тотемного мировоззрения, в противоположность анимистическому обожанию природы у тюркютского народа.

В этой связи необходимо отметить наличие у тюркютов представлений о бессмертии души и загробном существовании. При похоронах Истеми-хана в 576 г. были казнены «четыре военнопленных гунна»[284], чтобы сопровождать покойного в загробный мир. В 649 г., на похоронах императора Тайцзуна, Ашина Шэни хотел заколоться, дабы не покинуть своего царственного друга[285]. Оба эти факта показывают, что тюркюты считали загробное существование продолжением земной жизни; такое представление распространено весьма широко, но относится к довольно ранней стадии развития религиозного сознания, отличаясь, однако, от анимизма тем, что предполагает в человеке не множественную, а индивидуальную душу.

Но где же тогда шаманизм — общение с духами — тосями, искони существовавшими и не связанными с природой, общение без почитания, с поклонением, носящим характер исключительно практический, и достигающееся путем психологической и сексуальной экзальтации?[286] Где шаманы, вызывающие ударами бубна духов извечных для борьбы с душами покойников? В обеих описанных системах нет места для духов-помощников, без которых не может быть шамана и нет камланий, составляющих основу шаманского культа. Правда, в разобранных нами текстах еще осталось упоминание о колдунах или волхвах, но, прежде чем приписывать им функции кама, нужно посмотреть, чем они занимались.

В «Шах-наме» Фирдоуси содержится рассказ о битве при Герате между тюркютами, которых автор называет «тюрками Китая», и персидским полководцем Бахрамом Чубином. Повествование Фирдоуси сверено со многими другими источниками: Табари, Саалиби, Балами, Мирхондом, Себеосом, сирийским анонимом VII в. и персидским анонимом X в., благодаря чему установлено, что Фирдоуси воспроизводит те же первоисточники, что и названные авторы, и даже более точно, чем они. В рассказе Фирдоуси есть детали, упущенные другими авторами, но весьма для нас важные. Фирдоуси, описывает тюркютское колдовство и колдуна. Начинается с того, что накануне решительной битвы Бахрам Чубин видит страшный сон. Ему снится, что тюрки превратились в льва, что войско его разбито и дорога на Ктезифон занята врагом, а он сам, прося пощады, идет пешим. Несмотря на дурное предзнаменование, Бахрам начал битву[287]. Тюрки, чтобы напугать персов, прибегли к колдовству. Колдуны бросали в небо огонь, чем вызвали ветер и черную тучу, осыпавшую персов стрелами. Но Бахрам закричал, что это только обман, что стрел на самом деле нет, и колдовство не достигло цели. После битвы, в которой персы остались победителями, им попался в плен колдун. Он признал, что сон на Бахрама был наслан им[288]. Рассказ Фирдоуси можно было бы истолковать как персидскую легенду, если бы тюркское происхождение этого рассказа не было удостоверено этнографическими параллелями.

В повествовании о Юебани говорится о колдунах, умевших вызывать холод и дождь. Во время войны с жужанями юебаньские колдуны вызвали снежную бурю и направили ее на жужаней; в среде последних оказалось так много обмороженных, что поход им пришлось прекратить и вернуться восвояси[289]. Подобную легенду сообщает Григорий Турский. Во время войны аваров с франками аварские колдуны вызвали грозовую бурю, причем молния ударяла во франкский лагерь, благодаря чему франки были побеждены[290]. Наконец, такие волшебные способности приписывались и найманам. Рашид-ад-Дин сообщает, что во время похода конфедерации племен с Чжамухой во главе против Чингисхана (1201 г.) найманские колдуны вызвали бурю, но плохо рассчитали ее действие, и она обратилась против них же самих, что весьма способствовало победе Чингиса[291].

Все эти легенды восходят к верованию в возможность управления погодой путем магических манипуляций. Из всех авторов только один Фирдоуси пытается отыскать в легенде рациональное зерно, предполагая наличие массового гипноза. Каково бы ни было происхождение этого верования у тюрок и монголов VI–XII вв., все дело сводится к симпатической магии, а отнюдь не к вызыванию духов-помощников, т. е., употребляя тюркютскую терминологию, мы здесь видим не кама (шамана), а ядачи (колдуна).

Яда (колдовство) практиковалось до XX в. для вызывания дождя посредством чтения заклинаний над камнем, извлеченным из желудка коровы, лошади или кабана. Действия «яда» не связаны с вызыванием духов, и в помощи их ядачи не нуждаются. Тут мы наблюдаем типичный пример симпатической магии, не имеющей генетической связи со спиритуализмом шаманства.

Древнейшие сведения о «яда» содержатся в хронике неизвестного сирийского монаха VII в., описывающего события, происходившие при патриархе Элиасе из Мерва[292], т. е. в эпоху, интересующую нас. Само слово «яду» заимствовано из персидского (колдун, ворожей). Фирдоуси называет тюркского колдуна именно так, хотя слово «шаман» было известно в Иране. Но мало того, Фирдоуси сообщает, что колдовство производилось путем бросания огня в небо, и эта особенность подтверждается параллельными сведениями. Менандр включил в повествование о посольстве Земарха к тюркютскому хану (568 г.) заслуживающее нашего внимания описание очистительного превентивного колдовства. «Некоторые люди из этого племени, о которых уверяли, будто они имели способность отгонять несчастья, пришед к Земарху, взяли вещи, которые римляне везли с собой, склали их вместе, потом развели огонь сучьями дерева Ливана, шептали на скифском языке какие-то варварские слова и в то же время звонили в колокол и ударяли в тимпан над поклажею. Они несли вокруг ливановую ветвь, которая трещала от огня, между тем, приходя в исступление и произнося угрозы, казалось, они изгоняли лукавых духов. Им приписывали силу отгонять их и освобождать людей от зла. Отвратив, как они полагали, все несчастья, они провели самого Земарха через пламя и этим, казалось, они и самих себя очищали.

Лишь после огненного очищения Земарх был допущен к хану»[293].

На первый взгляд здесь мы наблюдаем элементы камлания: исступление, удары в бубен (тимпан), но при пристальном рассмотрении эта мысль отпадает. В самом деле, тут не призывание, но изгнание враждебных духов священной силой огня, т. е. магия, а не спиритуализм. Представление о том, что огонь отгоняет злых духов, распространено чрезвычайно широко, от Австралии до Баварии, и не является чем-либо исключительным и оригинальным[294]. Подобные верования мы находим и у монголов XIII в., заставлявших русских князей подвергаться огненному очищению, и у современных бурят, которые не бросают в огонь мусор, а только хорошо наколотые дрова, и т. д. Короче говоря, почитание огня противоположно вызыванию духов и по форме и по смыслу.

Невероятно и предположение Ф. Ратцеля[295] о связи центральноазиатского культа огня с зороастризмом, ибо и тут сходство чисто внешнее. В Персии модедан-мобед, приближаясь к священному огню, надевал вуаль, чтобы не оскорбить огонь дыханием, а тут огнем отпугивают злых духов, т. е. самое нечистое на свете. Дело в том, что в Иране огонь был объектом религиозного поклонения, а у тюркских племен магическим инструментом, т. е. по существу никакого сходства между ними не наблюдалось. Теперь мы подошли вплотную к последнему вопросу: где же шаманская «черная вера», культ духов-помощников?

Разбор вышеприведенных сведений показывает, что этой системы в VI–VII вв. у тюркютов не было, а так как в XII в. зафиксированы и термин «кам» и самое камлание, то необходимо допустить, что камлания у тюрок Джунгарии и Алтая возникли в промежутке между VII и XII вв., и действительно, эпоха VI–IX вв. характеризуется огромными сдвигами в культуре народов Центральной и Средней Азии.

Оправдание книги. После того как читатель ознакомился с историей возникновения каганата, с обстановкой, в которой он был вынужден бороться за существование, и теми возможностями, которыми он располагал, уместно обратиться и разбору методики исследования и точек зрения, высказывавшихся различными учеными как по общим, так и по частным вопросам нашей темы.

В первую очередь автор обязан ответить на вопрос: для чего и для кого он написал свою книгу? Отвечаю.

Несмотря на обилие источников и специальной литературы, прочесть историю кочевников Срединной Азии так, как можно прочесть историю Греции, Рима, Византии, Франции, Англии, России или государств Ближнего Востока, невозможно, так как она не написана. Это бьет прежде всего по широкому читателю, затем по специалистам-историкам смежных областей и, наконец, по специалистам-кочевниковедам, тонущим в непомерно разросшейся библиографии.

Чтение источников без применения к ним методов исторической, критики бессмысленно, а многочисленные статьи по частным вопросам противоречивы. Для того чтобы двигаться вперед, необходимо подводить время от времени итог. Вот первая задача, поставленная перед автором книги самим ходом развития науки.

Затем аспект. Пора прекратить рассматривать древние народы Сибири и Центральной Азии только как соседей Китая или Ирана. Надо наконец сделать практический вывод из того бесспорного положения, что их история и культура развивались самостоятельно. Только так можно понять, как они жили, чувствовали, торжествовали и погибали. Истоки настоящего и даже будущего таятся в недрах прошлого, а ведь древние тюрки — предки многих народов Советского Союза.

И наконец, общие закономерности истории человечества не могут быть изучены без учета вариантов.

Мы знаем, что развитие идет по спирали, но в ней имеются витки и зигзаги. Наряду с плавным, эволюционным развитием наблюдаются скачки и обрывы традиций. Общий в основном направлении исторический процесс в разных странах своеобразен, и, не учитывая разницы, а базируясь только на сходстве, мы обрекаем себя на непонимание наблюдаемых явлений.

Периодизация, т. е. квантование, исторического процесса возможна только при большом приближении, потому что иначе разрывы между эпохами становятся незаметны и история кажется калейдоскопом событий. Именно на этой недостаточной точности (или слишком большом допуске) построена европоцентристская концепция застойности Азии, и ее не опровергают короткие, а потому и невразумительные главы «Всемирной истории», посвященные нашей теме.

Предлагаемая работа является средним необходимым звеном между простым сбором фактов и философским осмыслением их. Это история в прямом смысле слова, т. е. изучение событий в их связи и последовательности.

Техника сбора материала. Составление истории народов бесписьменных или с письменностью, не дошедшей до нас, всегда содержит специфические трудности, незнакомые историкам народов, имеющих собственное летописание. Исторические записи, которые были у тюрок, не сохранились, а надгробные надписи их не заменяют. Поэтому приходится базироваться на иноязычных нарративных источниках, используя их в переводах, введенных в научный оборот.

Однако сведения, сообщаемые различными источниками, неравноценны и часто не могут снискать доверия. Причины этого разнообразны: иногда малая осведомленность древнего автора, иногда манера, в которой он подает материал, иногда тенденциозность, так как современник почти всегда является заинтересованной стороной, а иногда наклонность к гипотезам, стоящим на уровне науки VII в. Поэтому более надежны сведения, проверенные исторической критикой и анализом ученых XIX–XX вв. и потому исключающие аберрацию близости. Только эти сведения могут лечь в основу исторического синтеза.

История событий принципиально отличается от истории культуры. Если во втором случае нам дороги даже оттенки стиля подлинных документов, то в первом — самое интересное чтение — это хронологические таблицы и надписи на исторических картах.

К сожалению, свод событий, выверенных и датированных, являющийся костяком истории стран Европы, для стран Азии не составлен.

Способ исследования источников. Сложность и многосторонность темы заставляют отнестись с сугубой внимательностью к принципам исторической критики и анализа. Поскольку наиболее полным источником являются китайские династические хроники, Н. Я. Бичурин, Ст. Жюльен, Э. Шаванн и Лю Мао-цзай основывались на них, изредка дополняя греческими и арабо-персидскими данными. Такой подход совершенно неизбежно вел к тому, что в трудах этих исследователей, независимо от их желания, красной нитью проходила тенденция средневековой китайской исторической традиции. Однако, будучи подвергнута исторической критике, эта тенденция оказывается ложной, да и вообще не следует изучать историю народа исключительно с точки зрения его противника.

Для того чтобы написать историю древних тюрок, исходя из реального хода событий, потребовалось критическое переосмысление всех приведенных в китайских хрониках фактов. Дело осложняется, кроме того, манерой выражаться, принятой китайскими хронистами: когда в хронике сказано: «не имел успеха», это почти всегда означает полный разгром китайской армии; слова «ограбил границу» означают либо длительный кавалерийский рейд противника, либо диверсию для поддержки какого-либо мятежника, причем о последнем нет ни слова и сведения о нем приходится искать в других текстах (к счастью, события китайской истории всегда точно датированы) и устанавливать ход событий путем сопоставлений. Эта запутанность, а подчас и фальсификация, не случайна: она вызвана тенденциозностью, заставлявшей хрониста подыскивать для описания поражения форму, наиболее приемлемую для самолюбия господствующих социальных слоев Китая.

Но еще более опасным является исторический метод китайских летописцев — элементарный волюнтаризм. С их точки зрения, победы над тюрками нечего было и объяснять: естественно, что китайцы должны всегда и везде побеждать. А как быть с поражениями? Тут виноватыми оказывались иногда морозы и дожди, а чаще всего полководцы и императоры, о каждом из которых всегда можно было сказать что-либо компрометирующее. Спору нет, бездарность руководителя на пользу делу не идет, но классовые противоречия китайского общества средневековыми источниками подаются всегда в отрыве от внешних событий, чем нарушается связь явлений. Эта, пожалуй, наибольшая трудность может быть преодолена только путем значительно более углубленного изучения китайской истории, чем это было нужно непосредственно для нашей темы. Почти непреодолимую трудность представляла проблема исторической географии, ибо китайцы нередко меняли названия многих, даже уездных, городов. Но, к счастью удалось обнаружить сводку переименований в китайской географии Да Цин И-тун-чжи в переводе Н. Я. Бичурина. Этот капитальный источник был издан как работа, предваряющая историю древних тюрок и других кочевников, а также самого Китая[296].

Вторая по значению группа источников — тюркские надгробные надписи — требует к себе совершенно иного подхода. Подавляющее большинство их относится к одной эпохе — второй четверти VIII в. — и представляет полемику двух течений политической и исторической мысли — Йоллыг-тегина и Тоньюкука. Надписи композиционно почти копируют друг друга, но комментируют события с диаметрально противоположной направленностью. Тут широкое поле для исторической критики, которая облегчается тем, что оба автора нам известны. Благодаря этому есть возможность в каждом случае внести коррективы и отслоить истину от полемических выпадов.

Из числа малых надписей, до сих пор не подвергавшихся интерпретации, особенно важна одна из Хойто-тамирских: это стихи на тюркском языке, наиболее ранние из всех известных.

Несмотря на то, что надписи неоднократно привлекали внимание историков, в аспекте, предлагаемом в настоящей работе, они еще не рассматривались. Однако только он позволяет вскрыть в древнетюркском обществе наличие политических течений и установить их характер. Иными словами, мы старались, чтобы монологи превратились в диалог и до читателя дошли не только слова древних тюрок, но и интонации их политической полемики.

Сведения о тюрках у византийских, армянских и арабо-персидских историков либо крайне отрывочны, либо похожи на криптограммы. Тюркские имена в их передаче звучат неузнаваемо, причем часто титул выдается за собственное имя и наоборот. Но греко-армянские и арабо-персидские источники, будучи вмонтированы в общую канву, заполнили некоторые купюры и объяснили сомнительные места китайских источников.

В этой связи уместно привлечь проблему древнетюркской ономастики, трудности и возможности которой ранее недооценивались. Тюрки не носили одного и того же имени от рождения до смерти, как европейцы. Имя тюрка всегда указывало на его положение в обществе. Мальчиком он имел кличку, юношей — чин, мужем — титул, а если это был хан — то титул менялся согласно удельно-лествичной системе.

Кроме того, его имя звучало в устах китайца не так, как в устах грека, перса или араба. Нам удалось установить, кто и почему в разное время именовался по-разному. Но тут начинается наиболее интересная часть, проблемы: китайцы подбирали иероглифы не случайно, и только часть их изображает тюркскую фонему. Многие иероглифы подобраны специально, чтобы отразить хорошее или дурное отношение к тюрку — носителю имени, и подчас здесь только можно уловить некоторые нюансы китайской политики.

Работа по восстановлению имен проводилась мной совместно с китаистом М. Ф. Хваном, который устанавливал истинное звучание иероглифа для VI–VII вв. и его значение. Сопоставление этих данных с тюркскими словами и деталями биографий носителей имен позволило с большой степенью вероятности восстановить некоторые тюркские имена. Например, ранее принятое «Иби Шаболо Шеху кэхань» должно читаться как «Ирбис Ышбара Джабгу-хаган», что в переводе означает «Снежный барс жестокий могучий старейшина-хан». Некоторые прежние чтения исправлены, например «Бугя-кэхань», переведенный Е. Шаванном как «Бильге», т. е. «мудрый», следует читать: «Боке» — могучий.

Многие из наших восстановлений гипотетичны, но я предпочел включить их в текст, нежели оставить заведомо неправильные иноязычные китайские звучания, которые для ориентировки читателя сохранены в примечаниях. Там же даны арабские, персидские и греческие начертания тюркских имен, потому что алфавитное письмо прекрасно корректирует иероглифическую запись.

Но мне не удалось одно, казалось бы легкое, дело — унифицировать транскрипцию имен. Для тюркских, китайских и тибетских имен международной транскрипции нет. Орфография на разных европейских языках разная, потому что фонетика за 1200 лет изменилась, а кроме того, она зависела от диалектов. При сносках приходилось воспроизводить имя так, как оно написано у цитируемого автора, и поэтому выдержать единую систему не представлялось возможным. По сути дела принятая в книге система отражает не лингвистическую сторону, а историю науки.

Чтение китайских имен соответствует тому, которое стало общепринятым в классических трудах русских авторов: Н. Я. Бичурина, В. В. Григорьева, В. В. Бартольда, Г. Е. Грумм-Гржимайло. Очень близко к русскому стоит французское чтение у Э. Шаванна, П. Пельо, Р. Груссе и немецкое в переводах Лю Мао-цзая. Эти авторы при передаче иероглифов алфавитным письмом воспроизводят фонетику VI–VIII вв., тогда как в современной советской китаеведческой литературе за основу берется фонетика XX в., в результате чего тюркские имена приобретают фантастические звучания и не поддаются интерпретации; например, ту-цзюе вместо ту-гю — тюрки.

В написании тюркских имен из надгробных надписей за эталон взяты чтения С. Е. Малова. Особенно сложны тибетские имена, которые каждый переводчик передает по-своему. Эти имена выверены Б. И. Кузнецовым, которому я приношу благодарность. Иранские имена даются с таджикскими огласовками, наиболее близкими к диалекту использованных в работе источников.

Хотя предполагаемое решение нельзя считать окончательными, но для работы исторического содержания, рассчитанной на широкого читателя-историка, а не только востоковеда, оно, пожалуй, единственно приемлемое, потому что дает возможность читателю проверить сноски и цитаты из пособий на европейских языках и избавляют от путаницы, связанной с той или иной орфографией, каждая из коих не является общепринятой. Feci quod potui, faciant meliora potentes.

Способ использования литературы. История тюрок привлекала внимание многих ученых, и на протяжении 200 лет интерес к ней возникал несколько раз. В середине XVIII в. французские миссионеры перевели много китайских исторических сочинений, из которых для нашей темы наибольшее значение имеют публикации переводов Майя и Гобиля[297]. Эти труды сыграли для нас важную роль, так как в них история Китая VI–VIII вв. изложена наиболее подробно; мелкие детали событий, приведенные там и опускавшиеся позднейшими учеными, часто давали возможность разобраться в поставленной нами проблеме. На базе этих переводов профессор Сорбонны Дегинь в середине XVIII в. написал многотомную «Историю хуннов, тюрок и монголов»[298].

В начале XIX в. Вивьен де Сен-Мартен переиздал «Историю Византии» аббата Лебо со своими комментариями, представляющими и по сей день большую ценность, чем сам текст[299].

В отличие от этих исследований, касающихся лишь периферийных областей тюркского каганата, переводы Станислава Жюльена[300] посвящены непосредственно тюркам. Эта публикация долгое время была исходным пунктом изучения истории древних тюрок. В начале XX в. сюда добавился монументальный труд Е. Шаванна[301], посвященный исключительно Западному каганату. За ним последовали ювелирные по своей тщательности работы П. Пельо[302] великолепные сводки Анри Кордье и Рене Груссе[303].

По стилю и методу работы к французской школе примыкает ныне работающий в ФРГ Лю Мао-цзай. Его двухтомная работа[304], посвященная Восточному каганату и снабженная чрезвычайно интересным детальным комментарием, перекрывает аналогичную работу Жюльена и дополняет книгу Шаванна.

Нельзя пройти мимо одной особенности французской школы, являющейся, пожалуй, крупным ее недостатком. Тюрки для французов явление столь экзотическое, что им удобнее рассматривать историю каганата глазами средневековых китайцев, т. е. извне. Поэтому связь событий от них иногда ускользает, а иногда события интерпретируются с китайской точки зрения. Это обстоятельство ограничивает возможности французской школы фактографией, но в этой области она занимает первое место.

Немецкая школа значительно уступает французской. Сочинения И. Маркварта, Ф. Хирта и в наше время монография Х. В. Хауссига[305] представляют причудливое сочетание научных прозрений и заблуждений, филологических догадок, часто недоказуемых, и просто ошибок. Скрупулезность проявляется в частностях и чередуется с безапелляционными гипотезами вроде отождествлений сеяньто с мифическими «сиртарду-шами», Ашидэ Юань-чженя с Тоньюкуком (Хирт) или Абруя с «эфталитским царем» (Маркварт). Такие гипотезы входили в науку как «переходящие ошибки» и нанесли ей немало вреда.

По этим причинам я сознательно отказался от использования книги Рихарда Хеннига «Terrae incognitae»[306]. Не могу судить, насколько верны его комментарии по поводу путешествий норманнов и мавров, но его представления о Центральной Азии VI–VII вв., откровенно говоря, фантастичны. Так, восточную границу тюркского каганата он видит «в районе современного Владивостока», а северную относит «за северные границы Байкала, до реки Витим» (С. 88). Именем основателя державы он считает слово «дизавул», что является греческим искажением титула «ябгу», который носил помощник хана (там же). Ни на секунду не задумавшись, Р. Хенниг помещает аваров сначала в Центральной Азии, а потом «между Волгой и Доном» (там же), игнорируя как разъяснение Феофилакта Симокатты о псевдоаварах, так и полную невозможность вклинить аваров в места, населенные местными народами: аланами и болгарами. Без каких-либо ссылок он сообщает, что при императоре Вэнь-ди (581–604) граница Китая «простиралась до самого Каспийского моря» (С. 92), хотя в действительности она ограничивалась Великой стеной и Ордосом. С потрясающей развязностью Р. Хенниг называет «сущим вздором» установленный факт, что китайцы расплачивались с тюркютами за военную помощь шелком, воспринимая тюркютов как наемников, вербуемых в китайские войска (С. 90). И на основании этих беспочвенных домыслов он объявляет обилие шелка в Согдиане «только собственным производством» (С. 89). В предисловии (С. 18) автор признает, что вне поля его зрения остались важные труды, недоступные во время войны, но указанные погрешности произошли просто от невнимания к обязательной фактической основе всеобщей истории и географии, а главное из-за несерьезного отношения к принятой на себя задаче. Общее количество грубых ошибок значительно больше, нежели приведено здесь как примеры.

Спорить с автором, игнорирующим общеизвестные и точно установленные факты, — бессмысленно, и потому я оставил его книгу без внимания.

Полагаю, что ближе всех к решению задач кочевниковедения подошла научная традиция, которую можно назвать русской школой. Ее представители — Н. Я. Бичурин, В. В. Григорьев, Н. А. Аристов, Г. Е. Грумм-Гржимайло, К. А. Иностранцев, С. И. Руденко, М. И. Артамонов и ряд других ученых. Ученые русской школы настолько сроднились с Центральной Азией, что научились смотреть на ее историю «раскосыми и жадными» глазами степняков. Благодаря этому наши ученые уловили много нюансов, ускользавших от западных европейцев, и создали своеобразный аспект изучения кочевого мира.

Основоположником изучения истории и палеоэтнографии Срединной Азии в России был Н. Я. Бичурин (Иакинф)[307]. Сделанные им переводы китайских хроник до сих пор остаются надежным фундаментом для исследований. Ошибки и неточности перевода редки, несущественны и не искажают основного повествования, как показали текстологические работы Н. В. Кюнера[308], специально сличавшего труды Бичурина с подлинными текстами.

Базируясь на вкладе Бичурина, В. В. Григорьев[309] создал монументальную работу по исторической географии Восточного Туркестана. Путем сравнения греко-римских и арабо-персидских сведений с китайскими ему удалось установить преемственность культур и народов в этой области.

В небольшой, но исключительно сжатой и насыщенной фактами и мыслями книге Н. А. Аристов[310] дал сводку сведений о всех тюркских существующих племенах и подошел вплотную к исследованию племен исчезнувших. Эта тема получила свое развитие в работе К. А. Иностранцева, исследовавшего вопрос о соотношении восточных «хунну» и европейских «гуннов»[311]. Предложенное им решение нашло подтверждение в новых открытиях.

Русская наука первая поставила вопрос о корнях кочевой культуры.

Особенности социальных институтов последней, стиль произведений искусства и характерные черты военного дела, изученные с достаточной глубиной, показывают, что кочевая культура имеет самостоятельный путь становления, а не является периферийной, варварской, неполноценной. Действительно, археологические работы С. И. Руденко на Алтае[312], С. В. Киселева в Минусинской котловине[313], А. П. Окладникова на Дальнем Востоке[314] дали такие результаты, что ныне вопрос может быть поставлен лишь о взаимных влияниях между оседлыми и кочевыми народами, а никак не о заимствовании кочевниками культуры у китайцев, согдийцев или греков.

Большой удачей в смысле метода является книга М. И. Артамонова «История хазар»[315]. В этой работе история народов Прикаспия и Причерноморья освещена изнутри; хазары и другие обитатели южнорусских степей впервые изучаются не как враги Византийской империй или соперники Киевской Руси, а как самостоятельная этнокультурная целостность, судьбы которой обусловлены исторической закономерностью, определившей величие и гибель Хазарии.

В перечисление не попали многие, в том числе В. В. Бартольд, крупнейший специалист по истории мусульманского Востока. Работы В. В. Бартольда по истории тюрок[316] хотя и сыграли положительную роль в истории вопроса, но не внесли той ясности, которая смогла бы стать перспективой исследования. Очень уж разнились между собой в VI–VIII вв. кочевые тюрки от персов, в историю которых В. В. Бартольд вжился. Мало принесли пользы науке статьи и книги А. Н. Бернштама[317] из-за слишком вольного обращения с фактами и датами.

Методика общих работ. Особое место в истории кочевниковедения занял Г. Е. Грумм-Гржимайло, работавший в начале XX в., когда открытие и прочтение орхонских надписей значительно повысили научный интерес к тюркологии. Уже к концу XIX в. возникла огромная противоречивая литература на четырех языках, недоступная для начинающего исследователя. Нерешенные проблемы бросались, так как из-за притока новых материалов возникали новые вопросы и обширная библиография грозила подменить собой науку, предлагая вместо ответов на волнующие вопросы ссылки на разноречивые мнения многочисленных авторов. Так как начинающий историк, естественно, не мог прочесть всех написанных о тюрках книг, то для него был только один путь — сужение темы, а отсутствие общей перспективы давало, как правило, неблагоприятные результаты.

Г. Е. Грумм-Гржимайло, отчетливо сознавая, что его любимый предмет вот-вот будет похоронен под грудой названий книг, номеров журналов, ссылок и сносок, взялся за «кропотливый и неблагодарный труд» сведения всех существующих точек зрения и выяснения частных проблем этнологии, хронологии, исторической географии и истории Срединной Азии с древнейших времен до XX в. К счастью, было еще не поздно, и благодаря удивительной самоотверженности и таланту он за 25 лет создал сводную работу «Западная Монголия и Урянхайский край» (т. е. исторический очерк этих стран в связи с историей Средней Азии). Это сочинение стало настольной книгой для всех историков Азии, причем необходимо отметить оригинальный подход автора к материалу. До тех пор историей Востока занимались филологи-ориенталисты, переводившие восточных авторов. Заслуга их перед наукой велика, но это только один аспект изучения, и им не исчерпывается все многообразие наблюдаемых явлений. Г. Е. Грумм-Гржимайло взглянул на историю глазами географа. Используя свой личный опыт, накопленный в путешествиях, он нашел соответствия между сведениями, почерпнутыми из летописей, и природой Тянь-Шаня, Хангая, Гоби.

Трудности, пережитые Грумм-Гржимайло в горах и пустынях, дали ему возможность представить себе, как вписывались исторические события в ландшафт, и потому ему удалось сделать много блестящих историко-географических открытий, как, например, установить место крепости Бишбалык. Сам Г. Е. Грумм-Гржимайло по поводу этого открытия писал: «Открытие правильного местоположения Бишбалыка равносильно возвращению Парижа на берега Сены, скажем из Марселя, куда его в течение многих лет перемещали ученые всего света. Сколько темных мест в истории и географии разъяснилось»[318].

Казалось бы, современники должны были приветствовать столь грандиозный и жертвенный труд, но на самом деле он натолкнулся на нарочито недоброжелательное непонимание. В 1898 г. Грумм-Гржимайло опубликовал как предварительное исследование небольшую книгу: «Историческое прошлое Бэйшаня в связи с историей Средней Азии». В этой работе уже проявился тот своеобразный метод, который дал столь положительные результаты. Однако в ответ последовала резкая рецензия В. В. Бартольда, который отказал автору книги в «настоящей исторической и филологической подготовке» и заявил, что «от путешественников мы прежде всего ждем подробных географических и этнографических, по возможности также археологических сведений… и мы не можем не пожалеть о том, что изучение исторической литературы Азии на время отвлекло нашего автора от гораздо более благодарной задачи», т. е. простого отчета об экспедиции.

Этот резкий и несправедливый отзыв был смягчен В. В. Бартольдом после ответной статьи Г. Е. Грумм-Гржимайло, но и тут за книгой последнего была признана лишь «некоторая польза». Вместе с тем В. В. Бартольд перенес острие критики на филологическую подготовку Г. Е. Грумм-Гржимайло, который решал проблемы ономастики как историк. Спор возник по поводу двух имен, встреченных в орхонских надписях, которые П. М. Мелиоранский, В. В. Радлов и сам В. В. Бартольд рассматривали как имя легендарного прародителя тюрок, а Н. А. Аристов и Г. Е. Грумм-Гржимайло — как имена двух братьев — ханов Первого каганата.

Спор был окончательно решен в пользу последнего предположения и тем самым реабилитирован метод интерпретирования источников, против которого высказывался В. В. Бартольд, считавший в то время, что грамматически верно прочтенный текст страхует исследователя от ошибок. Слов нет, тексты нужно читать точно, но история одного этого диспута показывает, что грамматика и фонетика не могут заменить исторической критики.

Еще более опасна была рекомендация В. В. Бартольда ограничиться разработкой частных вопросов и отмечать отдельные промахи специалистов. К счастью, Г. Е. Грумм-Гржимайло не принял ее во внимание. Если бы он поступил иначе, то к существовавшему тогда морю библиографии прибавилось бы 200–300 названий полемических заметок, разбросанных по разным периодическим изданиям без следов системы. Тогда просто не хватило бы времени ни у одного ученого разобраться ни в одном вопросе, так как он тратил бы силы не на продумывание предмета, а на поиски тех или иных статей. Кроме того, за полвека, прошедшие со времени этой полемики, не нашлось специалиста, который взял бы на себя труд сводки мнений по широкой теме.

Книга Г. Е. Грумм-Гржимайло открывает в историографии Центральной Азии новый период, оказавшийся плодотворным именно благодаря ей. Это вынужден был позднее признать сам В. В. Бартольд в личном письме к Г. Е. Грумм-Гржимайло, где он отказался от прежнего предвзятого мнения[319].

Однако отрицательное отношение к труду Г. Е. Грумм-Гржимайло сохранило инерцию до наших дней. А. Ю. Якубовский повторяет ранние оценки В. В. Бартольда и ставит в вину Г. Е. Грумм-Гржимайло «незнание восточных языков» и «отсутствие специального исторического образования»[320].

Не останавливаясь на полемике по частным вопросам и оценкам, я позволю себе сопоставить с книгой Г. Е. Грумм-Гржимайло работу профессионального востоковеда Лю Мао-цзая «Тюрки и Китай»[321], приложенную к его солидному переводу китайских источников, о котором говорилось выше. При этом я считаю необходимым оговорить, что филологическая сторона работы Лю Мао-цзая выполнена безупречно, а фактический комментарий показывает великолепную эрудицию и добросовестность автора. Но как только наступает очередь анализа, а тем более синтеза, становится очевидно, что история требует специальных способностей, охвата явлений, особого видения и интуиции, к чему знание языков не имеет прямого отношения. Работа историка, устанавливающего связь между событиями, начинается там, где кончается работа филолога-востоковеда, задача которого — установить наличие самих событий. Совмещение того и другого было уместно на ранних ступенях науки, но теперь это шаг назад. Но это ни в коей мере не снижает заслуги Лю Мао-цзая перед наукой. Он собрал и прокомментировал факты, а интерпретация их должна быть произведена на основе научного анализа и синтеза, причем прежде всего следует установить локальные черты развития кочевых народов, а также особенности, свойственные всем странам в VI–VIII вв., т. е. ритмы самодвижения, характеризующие эпоху.

Попытки осмысления. И по этому вопросу между историками не было единомыслия. Наиболее ожесточенные споры возникли после дешифровки орхонских надписей, содержание которых дало богатый материал для социологических построений.

В 1896 г. высказали свои точки зрения Л. Каэн и Н. А. Аристов. Каэн утверждал, что тюрки представляли собой «общество личностей и родов, число которых не ограничивалось этнической принадлежностью»[322].

Тюрки, по его мнению, были связаны между собой лишь политическим объединением и военной дисциплиной. Государственную систему каганата он называет «бюрократической», противопоставляя ее как аристократии, так и демократии[323]. Поскольку взгляды Л. Каэна исчерпывающе разобраны В. В. Бартольдом в рецензии на его книгу[324], останавливаться на них нецелесообразно.

Н. А. Аристов высказал обратную точку зрения, согласно которой создание государств у кочевников происходит «вследствие усиления одного из племен, во главе которого стояли храбрые, умные и счастливые в своих предприятиях родоначальники, успевшие подчинить своему влиянию роды своего племени и покорить остальные племена». Падение же он относит за счет междоусобиц «под преобладающим влиянием стремлений родов и племен к самостоятельности…»[325]. Взгляд Н. А. Аристова в целом соответствует действительности, но нуждается в развитии, аргументации и некоторых коррективах.

В. В. Радлов стоял на точке зрения элементарного волюнтаризма. Он полагал, что только влияние вождей племен могло способствовать образованию в кратчайшее время мощных племенных комплексов. Вожди захватывали ханскую власть, и только крепкая рука хана могла удержать от гибели кочевое государство. Как только эта рука слабела — оно разваливалось[326]. По этому поводу можно заметить, что настроения народа и преданность дружины делают руку хана крепкой или слабой в значительно большей степени, чем его личные качества.

Весьма оригинальный взгляд высказал В. В. Бартольд, заявив, что «беги противопоставлялись «черному народу», причем верховная власть не всегда становилась на сторону первых»[327]. Эту точку зрения он развивал в полемике с В. Бангом, заметившим ему, что «стоявшие вокруг хана люди — это его родственники или дворянство, способствовавшие возвышению тюркского народа»[328]. В. В. Бартольд объяснил, что «в надписи высказываются некоторые демократические мысли», и сравнил тюркских ханов с обоими Наполеонами, которые, окружив престол военной аристократией, придерживались идеи демократической империи[329]. И много позднее Бартольд отмечал, что факт сословной борьбы не отмечен ни Радловым, наблюдавшим жизнь кочевников тогда, когда у них не было резкой социальной дифференциации, ни Томсеном, который, признавая борьбу между знатью и простыми народом, не отметил значения этого факта[330]. Взгляды В. В. Бартольда, по нашему мнению, несмотря на кажущееся правдоподобие, не подтверждаются анализом истории тюркютов и голубых тюрок в целом.

Специальную работу этой теме посвятил А. Н. Бернштам[331]. Критика его взглядов приводится ниже. Наконец, новое освещение вопроса дано в работе Е. Прицака, который попытался в общем виде нарисовать картину создания «кочевых империй»[332]. Несмотря на огромное количество учтенных фактов и детальную разработку источников, его выводы вызывают возражения, мешающие принять их полностью. Причин к тому две: общие соображения Е. Прицака включают некоторые предвзятые мнения, не преодоленные исследователем, а частные замечания содержат «переходящие ошибки», т. е. гипотетические предположения, впоследствии опровергнутые, но удержавшиеся, потому что опровержение потонуло в море мелких статей, разлившихся в библиографический океан. К счастью, в качестве корректива к труду Прицака мы имеем теперь значительно более точную и надежную сводку тюркологических сведений в труде А. П. Кононова[333] и можем сосредоточить внимание только на общих положениях Е. Прицака, сформулированных им в начале статьи «Как возникла степная империя?». «Когда в степи появлялся талантливый организатор, он собирал вокруг себя толпу сильных и преданных людей, чтобы подчинить с их помощью свой род, а потом племя и, наконец, тот племенной союз, о котором идет речь. Потом он предпринимал со своими людьми разбойничьи походы. Если они протекали успешно, то следствием их было присоединение соседних племен. Следующей задачей было, с одной стороны, уничтожение господствующих родов племенных федераций, с другой — размещение гарнизонов в степных укреплениях, сначала на Орхон-Ононе, потом на Чу.

Обладание священными местами в степи приобщило основателя новой федерации к благодати, придававшей его власти силу законности. Так как только принадлежащие к господствующему роду могли рассматриваться как господа, то созываемый на священном месте, вблизи от укрепления, курултай, в котором принимали участие старейшины племен, вошедших в эту федерацию, выбирал по старому обычаю кандидата в степные цари. Выбранный принимал обычно по предложению шамана царский титул. Этот титул выражал притязание на мировое господство. Кроме титула правителя устанавливалось название для нового государства или федерации»[334].

Основное наше несогласие с Е. Прицаком принципиально. По нашему мнению, степные объединения возникали не одним способом, а несколькими. Отмеченная Е. Прицаком выборность хана встречается реже, чем наследование власти. Уничтожение знатных родов было проведено только Чингисханом, но оно не характерно для тюрок, уйгуров и хуннов. Весьма преувеличена роль религии и «шаманов». (Очевидно, так Е. Прицак называет вообще всех колдунов и жрецов, что делает термин слишком широким и для пользования непригодным). Понятие «благодать» несовместимо с генотеистическими культами, так как помощь племенного божества «тось'я» распространялась лишь на членов данного племени, а именно этот культ господствовал в раннетюркскую эпоху[335]. Собственно говоря, Е. Прицак описал процесс установления военной демократии, но отмеченное им сочетание дружины и племени, живущего родовым строем, характерно для оседлых племен Европы, а у кочевников тот же процесс протекал иначе.

Спор об эле. Из частных вопросов, без разрешения которых понимание истории древних тюрок невозможно, следует отметить перевод термина «эльиль», как называли свою державу тюрки.

По поводу значения этого термина нет единого мнения. С. Е. Малов переводит эль как «племенной союз», но дает также значение: «государство, народ»[336]. Этого понимания придерживались Радлов, Мелиоранский, Бартольд, Томсен и Хирт.

Другое понимание термина выдвинул Бернштам. Он считал, что эль — это объединение аристократии различных племен в организационно сплоченный заимствованными у того же родового строя традициями, аристократический строй. «Al» — выражение государственной организации. Турецкий «al» — олицетворение народа, известного нам в истории под самоназванием «turk»[337]. Обе точки зрения при проверке оказались несостоятельными. Разберем их.

Первый тюркский хан Бумын принял титул Иль-хан. Он это сделал не раньше, чем покорил жужаней, т. е. к своему племени присоединил другие племена. Однако называть группу завоеванных племен союзом — более чем неточно, скорее просто неправильно. Буквальное значение титула Иль-хан — «правитель народов»[338]. Это толкование подтверждается возникновением в персидском языке Рашид-ад-Дина нового глагола: иль кардан — завоевать, покорить. Глагол является варваризмом, но точно передает смысл термина. Для другого понятия — соглашения племен — есть другой термин: «кургур», однозначный на тюркском и монгольском языках. Соответственно этому есть термин «гурхан», т. е. хан конфедерации племен. Такой титул носил хан киданей, так как их держава была союзом из восьми равноправных племен. Наоборот, иль предполагает насильственное подчинение других племен. Поэтому наиболее адекватным переводом термина «il» будет латинское «imperium» или русское «держава». Самоуправляющееся племя им быть не могло.

Вторая точка зрения опровергается текстами, на которые она должна опираться, например: «turk budunalin torusin», т. е. тюркский народ и эль (неверно надо: «эля») узаконивая… Тут очевидно, что эль включает в себя будун, т. е. ограничивается господствующим классом[339].

Таков же второй текст: Kamka alig kas yan urman — для кого я буду добывать или — эли. Но «выражение государственной организации» или «господствующие классы» добывать нельзя, поэтому перевод, предложенный Бернштамом, обессмысливает текст.

Иное значение термина «эль» предложил С. П. Толстов: «государство, в античном понимании этого слова, политическом, а отнюдь не территориальном значении»[340]. Но даже при таком понимании необходимо учитывать наличие в эле покоренных племен. Установив это, мы не встретим никаких противоречий с данными источников.

Итак, эль был формой сосуществования орды и племен, хотя в идее эта взаимосвязь должна была осуществляться мирно, но практически она была так тяжела для обеих сторон, что эль сразу же стал очень нестойкой формой. То, что страдали покоренные и что они старались при любом удобном случае отложиться, — понятно; но и в самой орде было немногим лучше. Необходимость сохранять державу лишала бегов и будун покоя, потому что только постоянная готовность к бою поддерживала существование эля. Военное поражение, дипломатический просчет, единичный случай измены и даже простое нерадение ставили существование эля под угрозу. Именно по этой причине были так недолговечны политические образования Срединной Азии в раннем средневековье.

Участники. Несмотря на увлечения буддийской мистикой и обрядностью, Арслан Тобо-хан продолжал укреплять свою власть. Князья, управлявшие восемью уделами от Хингана до Кубани, подчинялись его приказаниям. Но эти храбрые и честолюбивые воины, великолепно умевшие держать в подчинении покоренные ими племена, оказались не в состоянии наладить отношения между собой. Равным образом каждый из них был вынужден считаться с чаяниями своих бегов и даже рядовых воинов, от преданности которых зависела его судьба, а подчас и жизнь; каждый из них должен был иметь в виду настроения народа и дипломатию соседних государств, стремившихся использовать тюркютов в своих целях. В результате создалась чрезвычайно сложная ситуация, в которой индивидуальные черты характера ханов и шадов играли не последнюю роль.

Старший сын Тобо-хана, Амрак[341], был человеком тихим, безобидным и совершенно не подходил для той деятельности, к которой он был предназначен своим царственным происхождением по линии отца и благородным — по линии матери. Его любили и уважали, но он не мог возглавить никакую группировку в орде, предпочитая спокойную жизнь превратностям судьбы властителя. Этими качествами он обескураживал своих сторонников и развязывал руки своим двоюродным братьям, ничуть не походившим на него.

Менее счастливым характером обладал Торэмен, сын Мугань-хана. Судя по его поведению и характеристике, данной ему китайским лазутчиком Чжан-сунь Шэном, этот царевич был властолюбивым, но нерешительным; храбрым в бою, но недальновидным в политике; уступчивым перед сильными и наглым по отношению к слабым[342]. Именно эти качества сделали Торэмена игрушкой в руках китайской разведки и воинственных бегов, сподвижников его отца. Фатальную роль в судьбе этого принца сыграла его мать, наложница Мугань-хана, не принадлежавшая к высшим слоям тюркютской знати. Оставаясь вдовой, она продолжала влиять на государственные дела и, по-видимому, возглавила партию, стоявшую за признание Ян Цзяня императором династии Суй. Поэтому тюркюты, высланные суйским правительством в 581 г. из Китая, где они были очень неплохо устроены, обратили свой гнев на вдовствующую хатун[343]. Эти настроения нашли отклик в орде и, естественно, отразились на популярности ее сына, что весьма повлияло на ход событий.

Наиболее смелыми и энергичными были сыновья безвременно погибшего Кара Иссык-хана — Шету[344] и Чулохоу[345]. Шету был настолько храбр и умен, настолько решителен и энергичен, что собственная жена считала его «по свойствам настоящим волком». Эти качества обеспечили ему уважение народа и знати, помогли взойти на престол, и они же чуть было не привели его к гибели.

Чулохоу ни в чем не уступал своему старшему брату. Он даже превосходил его хитростью, лукавством и обходительностью, благодаря чему стяжал не только уважение, но и любовь народа. Его удел располагался на восточной границе каганата, где кочевали кидани и татабы, ставшие надежной опорой толос-шада Чулохоу. Очевидно, в удел Чулохоу входила восточная часть Гоби, потому что его титульное имя означает буквально «второстепенный князь каменистой пустыни». По-видимому, именно «второстепенное» положение в сочетании с огромным честолюбием и энергией толкнуло его на сближение с китайцами еще в то время, когда каганат доминировал в Азии. В наше время такую позицию охарактеризовали бы как политическую беспринципность, в VI же веке Чулохоу не очень этим выделялся из числа прочих князей тюркютского каганата.

Но самой значительной фигурой был двоюродный дядя всех перечисленных ханов, сын Истеми, Кара-Чурин Тюрк тардуш-хан. Биография его в китайских анналах отсутствует, но пробел восполняется византийскими и персидскими источниками[346]. Кара-Чурин начал военную карьеру под знаменами своего отца в 555 г. при первом столкновении тюркютов с эфталитами. Затем, в 556 г. он с разрешения Истеми-хана покорил южную Джунгарию и на землях племени абаров основал свое удельное княжество. В 558 г. Кара-Чурин участвовал в походе на Урал и Волгу, но завоеванные земли были даны в удел его младшему брату Турксанфу и двоюродному брату Бури-хану.

В 576 г., после смерти Истеми-хана, Кара-Чурин унаследовал верховную власть на западе и титул тардуш-хана, после чего перестал ходить в далекие походы. Крымскую и кавказскую кампании против Византии и царства Эгриси (Лазики) вели его подчиненные, проигравшие войну. Поражение не повлияло на авторитет и славу Кара-Чурина, который тогда же получил прозвище Боке (герой) «за величие»[347]. Но счастлив этот хан не был: имя его — Кара-Чурин — означает «черная напасть» (может быть, имелась в виду проказа). Но так или иначе Кара-Чурин был самым сильным из князей, несмотря на то, что занимал по иерархии лествичной системы подчиненное положение. Он и Шету ненавидели друг друга, хотя и старались скрывать свои чувства.

Династический спор[348]. Пролог надвигавшейся трагедии развернулся на берегах Орхона в конце 581 г., когда великий хан тюркютов Арслан Тобо-хан почувствовал приближение смерти. Обратясь к своему сыну Амраку, он потребовал, чтобы тот согласно принятому закону о лествичном престолонаследии признал право на престол Торэмена, сына Мугань-хана. При этом Тобо-хан отметил, что родство между отцом и сыном самое близкое, но оно не может иметь значения при наследовании престола. Обойденным оказался и Шету, опять-таки в согласии с законом о лествичном восхождении. Его отец умер до принятия закона, и поэтому Шету попал в положение князя-изгоя, исключающегося из очереди на престол. Но он сумел постоять за себя.

Учитывая непопулярность Торэмена среди тюркютской знати из-за «низкого происхождения» его матери, Шету высказался в пользу Амрака. Явившись на собрание вельмож позже всех, он пригрозил, что в случае утверждения завещания покойного хана он уйдет в свой удел и будет охранять его границы «острою саблей и длинным копьем»[349], т. е. начнет гражданскую войну. Это был сильный аргумент; противоречить ему никто не решился, и слабый, безобидный Амрак был поставлен ханом.

Но не смирился Торэмен. Его сторонники поносили и оскорбляли Амрака, и тот отказался от престола в пользу своего заступника Шету. Вновь обойденный Торэмен получил удел на северных окраинах государства и титул Або-хана (старейшего хана).

Шету принял титул Иль-кюлюг-шад Бага Ышбара-хана[350]. Китайцы, верные своей привычке подбирать для неугодных им персон обидные иероглифы, изменили последний слог «ло» на «лио» (грабитель)[351] и получили имя Шаболио[352]. Под этим неблаговидным именем сей хан и вошел в историю.

Ставка Шаболио, который являлся первым ханом, помещалась у гор Отукен, в центре его владений. Вторым ханом был Кара-Чурин Тюрк, названный китайцами Дяньгу (иероглиф не воспроизводил имя фонетически, а передавал его смысловое значение). Китайцы передавали его титул фонетически Дату-хан. Ставка Кара-Чурина располагалась у горы Актаг.

Третьим ханом считался Амрак. Этот пышный титул компенсировал его за потерю престола. Его ставка находилась у берега р. Толы среди привольных охотничьих угодий.

Кроме этих четырех крупных ханов были еще четыре мелких. Чулохоу по новому закону был наследником своего брата, Шаболио. Тегин-шад, двоюродный брат Шаболио, по-видимому сын Тобо-хана и брат Амрака, тоже имел удел в восточной половине каганата. На западе сидел князь, именуемый греками Турксанфом, а китайцами Таньханем. Он командовал войсками на Волге и Северном Кавказе, и под его началом находился Бури-хан, племянник Тобо-хана, тот самый, который начал войну против Византии, взяв в 576 г. Боспор[353].

Война на западе. Продолжение войны на западной окраине каганата историей почти не освещено. Византийские сведения отрывочны, персидские и грузинские не дошли до нас, а китайцы, по-видимому, настолько плохо представляли географию Причерноморья, что слухи, доходившие до них, интерпретировались ими фантастически. Поэтому крайне ценным является собственно тюркский источник — письмо кагана (Кара-Чурина) к императору Маврикию, сохранившееся фрагментарно в «Истории» Феофилакта Симокатты. Это письмо разобрано нами как исторический источник в специальной работе[354], на основании данных которой мы восстанавливаем ход событий.

Менандр сообщает только о взятии тюркютами Боспора в 576 г. и об их набеге на Крым в 580 г.[355]. Из письма кагана тюркютов к императору Маврикию мы узнаем, что около 582–583 гг. тюркюты пытались проникнуть в Византию через Кавказ, но не имели успеха. Сам Тардуш-хан был на востоке, где шла война с Китаем. Участие в этой войне не принесло ему славы, и он отвел свои войска. Китайский император обнародовал эдикт о том, что Тардуш-хан отступил потому, что против него «возмутились персы, эфталиты и хотанцы»[356]. Об этой странице ханской биографии в письме нет ни слова. Сведение китайского императорского эдикта о внезапно вспыхнувшей войне на западной границе каганата вызывает сомнение. Оно не вяжется с тем положением, которое имело место в 582 г. в Средней Азии и Иране. Хотан был маленьким княжеством. Его военные силы состояли из 4 тыс. воинов[357]. Эфталиты же в том году входили в состав персидской монархии, а последняя находилась в состоянии напряженной войны с Византией в Месопотамии[358]. Все перечисленные враги каганата были за границей, и слово «восстали» к ним неприменимо. Затем если бы Тардуш-хан действительно одержал над ними победу, то ему незачем было бы об этом умалчивать. Наконец, поздние китайские хроники, «Суйшу» и «Таншу», исключили этот рассказ из описания событий, по-видимому считая его недостоверным. С этим согласен и я. Надо думать, что император Вэнь-ди стал жертвой плохого знания географии. В 582 г. китайцы имели сведения о странах западнее Кашгара не более точные, чем византийцы о странах к востоку от него. Поэтому слух о войне с Византией на западной окраине каганата китайцы поняли как весть о войне с Персией, которой в это время и быть не могло. Зачем бы персы стали нападать на своего союзника?[359]

Предлагаемый корректив упомянутого китайского источника позволяет увязать данные Менандра, «Суйшу» и Симокатты. Тардуш-хан с 576 по 583 г. вел войну с Византией, но не лично, а доверив проведение кампании своему двоюродному брату Бури-хану, имевшему удел на западной окраине каганата. Рассказ о победах тюркютов над византийцами в письме, адресованном императору Маврикию, естественно, опущен. Акцент перенесен на лазов (колхов), хотя и бывших подданными Восточно-Римской империи, но сохранявших в VI в. автономию. Таким образом, была соблюдена дипломатическая деликатность с наибольшим приближением к истине.

Конец тюркюто-византийской войны датируется началом гражданской войны в каганате, т. е. началом 584 г. После неудачного вторжения в Крым тюркюты ограничились Кавказом. Северная граница Лазики, или царства Эгриси, проходила по Кавказскому хребту; Абхазия составляла часть этого царства[360]. Тут, видимо, и разворачивались военные действия тюркютских князей. Вряд ли они смогли проникнуть далеко на юг. О сопротивлении лазов не сказано ничего, а только сообщается об убийстве 300 тыс. человек, трупы которых лежали вдоль дороги длиной около 166 км (четыре дня пути). Это похоже на убийство пленных, которых отступающая армия не могла увести с собой. Значит, наступление тюркютов на Крым и Кавказ захлебнулось и война была ими проиграна. И в самом деле, в 588 г. Византия вернула Боспор, чем было восстановлено исходное положение.

Война с Китаем. После переворота, происшедшего в Китае, тюркюты остались без шелка. Ян Цзянь прекратил дипломатические отношения с варварами, а в то время внешняя торговля шелком сводилась в основном к обмену подарками между посольствами кочевых ханов и двором императора. Сразу произошла политическая перегруппировка, и тогонский хан Куалюй стал другом тюркютского хана Шаболио. Женой Шаболио была царевна из дома Бэй-Чжоу. Она весьма сокрушалась, что все ее родственники казнены и жертвоприношения ее предкам прекратились[361]. Можно думать, что именно она была ниточкой, связывавшей сяньбийскую знать Северного Китая со ставкой тюркютского хана. Не случайно было и то, что правитель пограничного района Инчжоу[362] Гао Бао-нин, сторонник низвергнутой династии Ци, сумевший удержаться в Инчжоу на правах уже суверенного государя, летом 582 г. выступил против империи Суй. Одновременно его союзники тюркюты, перебросив все свои силы через Гоби, ворвались в застойный Китай.

Война оказалась совсем не такой легкой, как предполагали император и его советники. Тюркюты сразу взяли инициативу и лишили китайцев возможности использовать численный перевес. Суйская армия растянулась по всей линии Великой стены; ее левый фланг упирался в Наньшаньские горы (в совр. провинции Ганьсу), а правый располагался на равнинах Ючжоу (совр. Шаньси). Китайские пограничные войска были разбиты и укрылись за Великой стеной. Тюркюты форсировали ее через проходы Мухя и Шиминь, в Ганьсу[363], где она выстроена наиболее небрежно. В шести богатых областях Северо-Западного Китая не осталось ни одной головы домашнего скота. Но этим неудержимым грабежом тюркюты поставили в очень затруднительное положение самих себя. Как только захваченный скот был частью угнан на север, частью съеден, тюркютская армия оказалась обреченной на голод, так как напуганное население укрылось в горах и театр войны превратился в пустыню. Одновременно с тюркютами выступили тогоны, но их набег в 561 г. на Лянчжоу был отражен[364], и их дальнейшие действия свелись к пограничным стычкам.

Ян Цзянь объявил мобилизацию всех сил империи, но это было дело долгое, да и качество боевой подготовки войск не соответствовало тем задачам, которые поставило перед собой суйское правительство.

Китайская армия укомплектовывалась крестьянами, отрываемыми от своих полей и садов. Офицерский состав пополнялся конфуцианской интеллигенцией, тосковавшей по ученым диспутам и сборникам стихотворений. Воинские уставы составлялись философами в духе конфуцианской морали. Несмотря на то, что солдаты и офицеры иногда проявляли чудеса храбрости, пограничная служба или далекие походы казались им кошмаром[365]. Вместе с тем армия была малоподвижна, большая часть ее состояла из пехоты, на вооружении были боевые колесницы[366], а конница составляла ничтожное количество. Понятно, что с такой армией нечего было и думать о гегемонии в степи. Однако недостатки армии были с лихвой восполнены дипломатической службой. Судьба послала Ян Цзяню незаменимого помощника, несравненного лазутчика — Чжан-сунь Шэна. Находясь в 578 г. в посольстве, Чжан-сунь Шэн подружился с Шаболио, тогда еще только удельным князем, пленив его ловкой стрельбой из лука[367]. Он сумел использовать свои связи с тюркютскими князьями, натравив их друг на друга.

В конце 582 г.[368] китайцам удалось отразить тюркютов, а Чжансунь Шэн сумел посеять зерно раздора между тюркютскими ханами. Кара-Чурин Тардуш-хан, сильнейший из удельных князей, заключил сепаратный мир и вывел войска из Китая[369].

Лето 583 г. принесло китайцам новое облегчение: тогоны, напавшие на Линтао, были наголову разбиты[370], а вслед за этим потерпел поражение Або-хан[371]. Победа Шаболио спасла от разгрома тюркютскую армию, однако китайский лазутчик Чжан-сунь Шэн сумел поссорить Шаболио и Або-хана.

Через доверенное лицо он обратился к Шаболио с такими словами: «Не странно ли, что когда во главе тюркютских войск стоите вы, их всегда ожидает победа, когда же руководство боем переходит в руки Або-хана, то их поражение неизбежно? А между тем численность войск, которыми располагаете вы и Або, в сущности одинакова. Ведь этот позор покрывает стыдом и вашу особу. И что же теперь, когда вы, нанося ежедневные поражения врагу, находитесь в ореоле славы, а Або, ведя дело к проигрышу кампании, покрывает тюркютов бесславием, вы по-прежнему полагаете возможным ограничиться одними лишь замечаниями? Когда-то вы мечтали уничтожить «северное ханство» [т. е. удел Торэмена]. Не дерзнете ли вы это сделать теперь?»[372].

В то же время Чжан-сунь Шэн внушал Або-хану: «Так как Дату-хан[373] заключил союз с домом Суй, то Шету не в состоянии будет удержать за собой верховную власть над тюркютским народом. Не лучше ли было бы вам поэтому своевременно примкнуть к этому союзу и стать под покровительство императора? Это дало бы вам большую силу и было бы благоразумнее избранного вами пути — терять свои войска, исполняя волю Шету, и, точно преступник, сносить его оскорбления»[374].

Слухи о возможной измене Торэмена достигли Шаболио, и он решился на шаг, повлекший за собой гибельные для тюркютской державы последствия.

Усобица. В феврале — марте 584 г., в отсутствие Торэмена, Шаболио напал на его ставку. Во время резни погибла мать Торэмена. Поскольку всем было ясно, что это произошло по китайским проискам. Торэмен оказался в кровной вражде с китайцами. Он бежал на запад к Кара-Чурину Тюрку-тардуш-хану. Необузданность и несправедливость Шаболио, видимо, вызвали возмущение в орде. Кара-Чурин дал Торэмену войск сверх того, к нему присоединились 100 тыс. человек из его бывшего аймака[375], а также удельные ханы Турксанф (Таньхань-хан) и Тегин-шад[376]. Торэмен имел под своим началом такие силы, что Шаболио не мог надеяться на успех. Даже брат его Чулохоу оказался на стороне повстанцев[377], а кидани в тылу подняли восстание[378]. Осенью 584 г. Шаболио предложил Китаю мир и союз.

С аналогичными предложениями пришли послы и от Тардуш-хана. Ян Цзянь оказался господином положения, но этот умный и хитрый политик видел, что спасла его только распря в каганате. Он писал, что китайским войскам не под силу вести активную борьбу с тюркютской конницей, и поэтому отверг предложение князя Гуана[379] воспользоваться несогласием ханов и перенести войну в степи. Было еще одно обстоятельство, весьма важное для Ян Цзяня и всего Китая. Окитаенные сяньбийцы в северных областях могли в любой момент найти общий язык с тюркютами, тем более, что царевна из дома Чжоу направляла мысли и чувства хана Шаболио. Очевидно, по предварительной договоренности царевна предложила императору признать ее дочерью, а ее мужа, хана, сыном. Ее просьба была немедленно удовлетворена.

Это событие означало, что новая династия признает традиции, которые уцелели от прежней. Иными словами, были подтверждены привилегии сяньбийских помещиков на северной границе и восстановлена меновая торговля с кочевниками, т. е. замаскированная дань[380].

Нота, которую Шаболио направил в Китай, выдержана в крайне независимых тонах. Содержащиеся в ней требования таковы, что предъявлять их мог бы скорее победитель, нежели просящий помощи. Ссылаясь на то, что император его усыновил, хан предлагал считать их имущество общим, как в патриархальной семье: «Все овцы и лошади моего царства суть скот императора, так как его шелковые ткани суть мои. Здесь нет взаимной разности»[381]. Хан не мог не понимать, что ценность его скота значительно ниже запасов шелка тридцатимиллионного населения Китая, но именно к такому обмену он стремился, диктуя цены на шелк и скот. Тут-то и разгневаться бы вспыльчивому Ян Цзяню, но он проявил совершенно необъяснимую выдержку и послал посольство с дарами, как в доброе старое бэй-чжоусское время.

Посол требовал от хана только одного — назваться вассалом и принять императорскую грамоту на коленях. Хан покапризничал, поупрямился и согласился. Это номинальное подчинение было необходимо Ян Цзяню для престижа, но по существу не император, а хан получил все, что он хотел, т. е. шелковую валюту, разрешение временно откочевать со всем народом к китайской границе, так как на севере его прижимали кидани и сторонники Торэмена, одежду и пищу для своих воинов и даже военную помощь, причем экспедиционным корпусом командовал тот самый князь Гуан, который мечтал истребить тюркютов[382].

Примеру Шаболио последовал Кара-Чурин Тюрк, признавший себя в 584 г. вассалом суйской империи. Ему также был необходим шелк, и его друзья, согдийские купцы, настоятельно требовали, чтобы в степи был восстановлен мир и обеспечено безопасное передвижение караванов. Поскольку дары императора были вполне реальны, а вассальная зависимость неощутима, то оба ведущих хана охотно пошли на мир с Китаем, полагая, что они фактически выиграли войну. Этот союз остановил успехи Торэмена, начавшего было наступление на восток. Шаболио разбил его войска, а с тылу на него ударили абары, непосредственные подданные Кара-Чурина. Напав на незащищенную ставку Торэмена, они захватили в плен его жену и детей. Китайская армия, сопровождавшая войска Шаболио, отбила у абаров семью Торэмена[383]. Пленные были переданы Шаболио, который за столь ценный подарок расплатился тем, что очистил завоеванную в начале войны территорию и восстановил границу по великой пустыне Гоби.

Несчастный Торэмен потерял все: мать, жену, детей, родную землю[384]. Он был вынужден покинуть любимые просторы степей и отступить со своими последними сподвижниками на юг, где его пристанищем стал г. Пайкенд (около Бухары)[385].

Торжество лествичной системы. Победа, одержанная Шаболио, сохранила ему власть, но не восстановила мира среди тюркютов. Победивший хан чувствовал себя в степи настолько неспокойно, что в начале 587 г. обратился к китайскому императору с просьбой «разрешить поохотиться» в его владениях около Хуанхэ. Просьба была удовлетворена, и хану были посланы съестные припасы, но это не спасло положения. Ставка Шаболио внезапно сгорела, и сам он от «неприятного впечатления»[386] умер.

Сын хана Юн Йоллыг (кит. Юн Юйлюй) отказался сесть на престол, который по закону должен был достаться его дяде и врагу его отца Чулохоу. Однако тут дело не в личных качествах царевича, который к тому же впоследствии вел себя смело и энергично. Надо думать, что решающую роль в наступившем примирении сыграли массы тюркютских дружинников, которым междоусобица была ни к чему. Они вспомнили закон о лествичном престолонаследии и принудили своих ханов к соблюдению его и компромиссу.

Юн Йоллыг отправил посла к Чулохоу с предложением занять престол[387], но тот, вероятно не доверяя искренности царевича, отказался и сам предложил ему свою покорность. Но царевич возразил категорически и убедительно: «Вы, Чулохоу, который были так долго врагом моего отца, вы подчинитесь его сыну, еще ребенку. Трон принадлежит вам согласно нашему закону и согласно приказу моего отца, который вас назначил своим преемником. Вы должны подчиниться»[388]. По сути дела подчиниться должны были оба хана; над ними обоими стояла воля их копьеносных дружинников. Они выбрали из числа претендентов того, кто «был храбр и одарен соображением»[389], т. е. Чулохоу.

Воцарение[390] его сразу разрядило напряжение. Многие из числа сторонников Або-хана, очевидно поддерживавшие его исключительно из вражды к Шаболио, перешли на сторону нового хана. Кара-Чурин тоже перестал активно действовать против центральной власти и поссорился с Або-ханом, который оказался в полной изоляции (585 г.).

Чулохоу вместе с престолом унаследовал и политику своего брата. Он подтвердил союз с империей Суй и повел открытую войну против своего бывшего друга Або-хана, положение которого тем временем стало еще хуже.

Пайкендская трагедия. Разбитые полчища Або-хана откатились на запад через Джунгарские ворота и Чуйскую долину, где не решились остаться из-за того, что Кара-Чурин порвал союз с их вождем. Они откочевали на южную окраину каганата, надеясь, что отдаленность даст им вожделенную безопасность.

О появлении тюркютов в пределах Бухарской области в «Истории Бухары» рассказано так: «Люди, приходившие сюда из Туркестана, селились здесь, потому что в этой области было много воды и деревьев, были прекрасные места для охоты; все это очень нравилось переселенцам. Сначала они жили в юртах и палатках, но потом стало собираться все больше людей, и переселенцы стали возводить постройки. Собралось очень много народа, и они выбрали [из своей среды] одного и сделали его эмиром. Имя его было Абруй»[391].

Легко догадаться, как вели себя воины Або-хана на беззащитной подвластной им земле. О состоянии дисциплины в тюркютской армии достаточно определенно сообщил Ян Цзянь, тогда еще генерал Чжоуского государства (563 г.): «…тюркютские ратники пренебрегают и наградами и наказаниями, мало уважают своих начальников и по большей части не соблюдают порядка»[392]. Но тюркютские ратники отнюдь не пренебрегали добычей и весьма уважали грабеж. Поэтому не удивительно, что «История Бухары» сообщает следующее: «По прошествии некоторого времени власть Абруя возросла, он стал жестоко править этой областью, так, что терпение жителей истощилось. Дикханы и богатые купцы ушли из этой области в сторону Туркестана и Тараза, где выстроили город и назвали его Хамукат… Оставшиеся в Бухаре послали к своим вельможам послов и просили защитить их от насилий Абруя. Вельможи и дикханы обратились за помощью к царю турок. Кара-Джурин Турку, которого за величие народ прозвал Биягу[393]. Биягу тотчас послал своего сына Шири-Кишвара[394] с большим войском. Тот прибыл в Бухару, в Пайкенде схватил Абруя и приказал, чтобы большой мешок наполнили красными пчелами и опустили туда Абруя, отчего он и умер»[395].

Но победа над Торэменом Або-ханом на самом деле далась гораздо труднее. Первая попытка Кара-Чурина расправиться со своим бывшим союзником кончилась неудачей[396]. Тогда западный и восточный ханы заключили перемирие и временный союз против узурпатора. Войска восточных тюркютов повел на запад бывший друг Кара-Чурина и Торэмена — Чулохоу[397]. По дороге он распустил слух, что с ним вместе движется китайский вспомогательный корпус, и демонстративно выставлял знамена, подаренные ему суйским императором. Это повлияло на колебавшихся и наименее скомпрометированных. Многие из сторонников Торэмена перешли на сторону Чулохоу.

Войсками западного хана командовал его сын Янг Соух-тегин, названный в персидском источнике Шири-Кишвар. Кроме того, прислали или обещали прислать подмогу еще два хана, очевидно Юн Йоллыг и старший сын Кара-Чурина — сибирский «Богатырь-князь». Весной 587 г. союзные войска заставили мятежников принять битву где-то около Бухары.

Торэмену и его сподвижникам отступать было некуда. Греческий источник сообщает, что «враги героически сражались, но, после того как узурпатор пал, его армия обратилась в бегство. После большого побоища хаган снова стал господином своей собственной территории. Хаган оповестил через посланника императора Маврикия об этих успехах…[398]. «Покончив с гражданской войной, хаган заключил договор с таугастами, чтобы мочь, шествуя в глубоком покое, управлять государством мирно»[399], а китайский летописец по этому поводу просто приводит слова первого министра: «Когда родные истребляют друг друга подобно ядовитым насекомым, то надобно их щадить, чтобы показать великодушие»[400]. Здесь некоторую роль может играть ассоциация: «ядовитые насекомые» — «красные пчелы». Главное же здесь — совет демонстрировать свое великодушие, заботясь об авторитете Суйского дома среди кочевников: можно щадить врагов потому, что они сами истребляют друг друга (как будто милость или жестокость хоть в какой-то мере зависели от китайцев!)[401].

Однако прежде чем этот мир был заключен, еще один из участников великой распри потерял свою жизнь. После разгрома и умерщвления Торэмена, которое совершилось без внимания к ханжеским советам Суйского правительства, восточные и западные тюркюты рассорились снова. Ссора была не случайной: восточные тюркюты претендовали на главенство, западные — на самостоятельность. Вооруженное столкновение не заставило себя ждать. Зимой 587/88 г. Чулохоу двинулся на запад против Тардуш-хана, с которым у него возобновилась вражда. Войска Чулохоу были разбиты, а сам он погиб[402].

Последствия этого события сказались не сразу, но они стали решающими для судьбы каганата. До сих пор война между восточными и западными тюркютами носила характер династической распри. Не было никаких экономических, политических, идеологических причин, которые бы стимулировали вражду между двумя разделами одного племени. Но в VII в. кровная месть была тем же, чем в XVI в. стала война за веру, а в XIX в. — борьба за прибыли. Родственники убитых дружинников Чулохоу не могли и не хотели помириться с западными тюркютами. Такая возможность просто не могла прийти им в голову. Поэтому война продолжалась до 593 г., когда мир с Кара-Чурином заключил Юн Йоллыг, сын Шаболио, ставший ханом после смерти своего дяди. Владея собственным улусом. Юн Йоллыг не принял участия в походе 587–588 гг., и его дружинники имели право прекратить распрю с западными тюркютами. Мир 593 г. восстановил единство каганата и стабилизовал границы между уделами.

Кара-Чурин, ставший самой крупной персоной империи, посадил в Пайкенд своего внука Нили-хана[403] или, может быть, его отца Янг Соух-тегина, судьба которого будет изложена ниже.

За время распри тюркютами была утрачена часть западных владений, так как Византия вернула в 588 г. Боспор[404], но тюркюты вознаградили себя на востоке, разгромив и подчинив себе княжество Гаочан[405].

За кулисами. Греческий историк не случайно отметил «миролюбие» тюркютского хана, о котором последний оповестил двух императоров и которое привело к гибели его кузена.

Сопоставляя тексты и учитывая обстановку VI в., легко разгадать подоплеку происходивших событий.

Транзитная торговля, служившая основным источником дохода для тюркютских и в особенности западнотюркютских ханов, контролировавших участок караванного пути от Хами до границ Персии, была немыслима в условиях военного времени. Кара-Чурин поддержал Або-хана Торэмена для того, чтобы ослабить Шаболио, но, как только Торэмен оказался хозяином караванного пути и его голодные солдаты сделали невозможной торговлю, Кара-Чурин сообразил, что ошибся, и быстро переориентировался на союз с Китаем. В то время война питала войну. Воины Або-хана, не имея средств к существованию, кормились за счет подчиненной области, а когда эта область с осени 585 г. ограничилась южной частью Мавераннахра, то прокорм стотысячной орды стал для нее непосильным бременем. Кто имел средства, эмигрировал к Кара-Чурину Тюрку, впоследствии принявшему титул Боке-хана. Беглецы просили помощи для борьбы против отрядов Або-хана, которые при всем желании не могли вести себя иначе.

Дружба согдийских купцов с тюркютскими ханами, заведенная еще в 60-х годах VI в. Истеми и Маниахом, продолжалась и при их детях. Кара-Чурин Тюрк выдал свою дочь за согдийского князя[406]. Так как согдийские купцы были монополистами, то им ничего не стоило переложить расходы по содержанию тюркютского хана на потребителя и тем самым обеспечить свою безопасность за чужой счет. Поэтому согдийские аристократы одаривали тюркютских вельмож щедро. Когда же полчища Або-хана наводнили среднеазиатское Междуречье, то купцы и дикханы нашли приют у западнотюркютского хана. Не без их участия Кара-Чурин изменил курс своей политики и, вместо того, чтобы в союзе с Торэменом воевать против Китая, расправился с ним, заключил мир и союз с Китаем и в 589 г. послал на войну с Ираном своего сына. Бедное же население, привязанное к своим земельным участкам, принуждено было и в 587 г. оставаться на месте, кормя ветеранов Або-хана, хорошо усвоивших тюркютскую поговорку «нет тюрка без тата» (тат — земледелец, подчиненный кочевникам).

Противоречие, погубившее Або-хана — Абруя, определялось борьбой ограбляемых татов с голодными тюркютами. Наршахи с полной определенностью утверждает, что «все богачи и знатные дехкане выселились, а бедные и низшее сословие осталось в Бухаре» и что «они послали к своим вельможам послов и просили защитить их от насилий Абруя»[407]. Новый режим, основанный на произволе и терроре, был куда более жестоким, чем старый, включавший в себя патриархальные отношения[408]. Поэтому вельможи и пришедший с ними тюркютский царевич были приняты как освободители. Однако от своего освобождения бедняки выиграли немного, так как «стали слугами вернувшихся из Хамуката»[409], т. е. купцов и дехкан. К концу тюркютского периода и к началу арабского завоевания политический строй Средней Азии можно определить как «неограниченное господство земельной аристократии»[410], и надо полагать, что тюркюты в этом процессе сыграли роль катализатора.

Распря возникла в каганате не случайно. Само по себе наличие многочисленных почти самостоятельных ханов являлось достаточной причиной для того, чтобы личные отношения переросли в гражданскую войну. Вместе с этим мы не можем наметить никаких программ у борющихся сторон. Принадлежность к той или другой группировке объясняется личными симпатиями или антипатиями тюркютских воинов и бегов.

Предположение, что вокруг Торэмена сгруппировались демократические элементы тюркютского общества, стремящиеся к продолжению борьбы с Китаем, а вокруг Шаболио — китаефильские элементы[411], не подтверждается. На стороне Торэмена мы видим почти всех удельных князей, даже брата Шаболио — Чулохоу. Шаболио сам всеми средствами и силами боролся с Китаем и только в безвыходном положении обратился к помощи Суйского дома, Торэмен же против Китая отнюдь не выступал[412]. Скорее всего перед нами обычная династическая распря, движущими мотивами которой являлись честолюбие князей и алчность их дружинников, а после первой пролитой крови — жажда мести.

Борьба закончилась лишь тогда, когда из четырех ее участников трое умерли. Новый хан, Юн Йоллыг, был «слаб и боязлив», и Кара Чурин, лишенный возможности стать законным ханом, сделался фактически властителем империи.[413]

Итак, принцип удельно-лествичной системы, с одной стороны, создал условия для династической распри, а с другой — для умиротворения, так как гибкость системы позволила борющимся сторонам найти компромиссное решение. Тюркютская держава в 90-х годах VI в. продолжала оставаться внутренне крепкой и грозной для соседей. С этим не мог примириться суйский Китай.

Тюркюты рассматривали Китай как источник своих доходов, китайцы видели в тюркютской державе вечную угрозу для своих границ. Польза от общения с кочевниками для китайцев была ничтожна, а вред колоссален, Поэтому сильное китайское правительство не могло допустить консолидации кочевников, и борьба против державы Ашина стала насущной задачей Суйского дома.

Накануне войны. Кара-Чурин Тюрк уничтожил своих соперников, прикончил племянника и расправился с его сподвижниками — своими единоплеменниками — только для того, чтобы беспрепятственно богатеть, продавая через согдийских купцов шелк, полученный им из Китая в награду за фиктивное подчинение. Однако этот путь обогащения стал еще менее возможен, чем десять лет тому назад, перед началом великой распри. Иран и Византия вели упорную и беспощадную войну, и нечего было и думать, что персидский шах пропустит в Константинополь хоть один лишний караван. Положение осложнилось еще тем, что официально тюркюты и греки находились в состоянии войны. Правда, эта война не велась уже семь лет, но отсутствие мирного договора мешало обмену посольствами и затрудняло координацию военных действий против Ирана. А союз был равно необходим и грекам, и тюркютам, так как у них были общие враги и общие интересы.

Если бы удалось сломать иранский барьер и шелк широкой струёй потек бы в эргастерии византийских патрикеев, тогда было бы на что нанимать у германских конунгов их дружины и возможно, что Византия не утеряла бы гегемонии в Европе. Тогда бы наполнилась золотом Согдиана, у тюркютов ускорился бы процесс классообразования и эль превратился бы в феодальное государство, а от Ирана, по выражению Фирдоуси, остался бы кусочек воска. До тех пор, пока внутренняя война разрывала тело каганата, тюркютские ханы не могли вести активной внешней политики, но, как только наступило затишье, проблема «шелкового пути» оказалась на первом месте, а равно и возникла необходимость договориться с Византией, так как несогласованные военные предприятия были заранее обречены.

Официального союза не было заключено, но нашелся посредник, грузинский царь Гуарам Багратид, при помощи которого в 589 г. была достигнута координация всех антииранских сил[414], благодаря чему «враги окружили Персию, как тетива концы лука»[415]. Задуманное предприятие было небезнадежным, но отнюдь не легким. За свою долгую историю Иран то достигал вершин могущества и славы, то низвергался с этих вершин и разбивался на части. Для того что оценить по достоинству его силы и возможности в VI в., мы должны бросить хотя бы беглый взгляд на его историю.

Сила и слабость Ирана. Ахеменидская империя стала анахронизмом еще до рокового 330 г. Основанная на ассирийских традициях, она стремилась быть только военной деспотией и в этом отношении перещеголяла свою кровавую предшественницу. Вместе с тем, необходимость укрепления власти заставила Ксеркса и его преемников начать религиозные гонения (Антидевовская надпись Ксеркса) как против иноверцев, так и против ортодоксальных последователей Заратуштры, не признававших религиозного главенства царя царей[416].

Политический, идеологический и экономический узлы затягивались туже с каждым годом, и неудивительно, что серебряный блеск аргироспидов[417] в первую минуту показался азиатским народам солнцем освобождения от векового гнета. Но вскоре стало ясно, что организованный деспотизм сменился анархическим произволом и что диадохи ничем не лучше, а, может быть, даже хуже пасаргадских владык. Однако несмотря на это к старому никто не стремился. Сирийцы и египтяне сумели приспособиться к грекам, а восточные иранцы, не растленные до конца деспотизмом, нашли в себе силы для борьбы и победили. Парфия создавалась копьеносными всадниками, и немудрено, что эти 240 семейств стали знатью наряду с семью древними родами. Но чтобы закрепить внезапную победу, парфянам пришлось пойти на выучку к грекам, и побежденный на поле битвы эллинизм пропитал собой мировоззрение своих победителей. Они любовались камеями и геммами, зачитывались Платоном, аплодировали трагедиям Эврипида и за крепкими стенами своих замков забывали, что народ готов перенести свою ненависть к былым поработителям на «освободителей и защитников». Парфянская знать утеряла связь с народом, и это ее погубило в 224 г., когда народ сказал свое слово.

Однако Арташир Бабаган, зверски истребивший членов царствовавшего дома, пощадил 240 семейств, так как аристократия была ему нужна. Молодое сасанидское государство уже на первых порах своего существования принуждено было вести жестокие войны, и Арташир понимал, что было бы крайне неразумно самому истребить свою конницу, т. е. наиболее боеспособную часть войска. Так шахская власть, опирающаяся на свободное крестьянство, вступила в союз с военной аристократией, отказавшейся от выродившегося за пять веков эллинизма и связавшей свою судьбу с иранской культурой.

Военная удача сопутствовала первым Сасанидам. В их руках оказались Иран до Бехруда[418] на востоке, Месопотамия до Евфрата на западе и Закавказье вплоть до Дербента на севере. Персидское царство превратилось в империю, но народы, включенные в ее состав, сохраняли присущее им общественное устройство: горцы Дейлема и арабы Ирака — своих родовых вождей; христианские, еврейские и гностические общины городов Месопотамии — свое самоуправление; а армяне — даже царскую власть под протекторатом шаханшаха.

Сасаниды оказались во главе целого культурного мира, и это обстоятельство было источником их силы и слабости в равной мере. С одной стороны, в сасанидской империи имелось все, что было необходимо крупному государству того времени: развитое земледелие и свободное крестьянство, из которого составлялась пехота; знать, из которой вербовался командный состав армии и администрация; остальная аристократия, представлявшая собой ударное конное войско. Кочевые племена восточного Ирана и Ирака давали продукты скотоводства и вспомогательную легкую конницу, а храбрые горцы Дейлема охотно служили шаханшахам за одну военную добычу. Наконец, в городах Месопотамии процветали ремесла и торговля[419].

Интеллектуальная область была монополизирована собственно персами и делилась между духовенством — мобедами и писцами. Казалось бы, что все обстояло весьма благополучно, но на самом деле, все было очень плохо, так как эта ситуация имела свою оборотную сторону. Все перечисленные группы, включая шахское правительство, имели весьма противоречивые, даже непримиримые интересы, неразрешимые мирным путем, и, к великой беде Ирана, все эти группы были достаточно сильны, чтобы отстаивать себя силой оружия.

Шахское правительство стремилось не только считаться, но и быть самодержавным следовательно, оно должно было вступить в конфликт с аристократией, владевшей львиной долей богатств страны и стремившейся во что бы то ни стало иметь на престоле слабого шаха, неспособного обуздать своеволие знати. Затем, союз с зороастрийским духовенством означал политику религиозных гонений на христиан, на гностические секты и еврейскую общину, а именно эти категории населения были наиболее экономически сильны, так как в их руках была торговля.

Чтобы обеспечить себе союз с ними, важный как в смысле получения денег, так и в смысле использования их против главного внешнего врага — Византии, нужно было занять позицию религиозного индифферентизма и полной терпимости, а тогда начинало противиться зороастрийское духовенство. Горные и степные племена охотно подчинялись персидскому шаху на словах, но на деле хотели быть вполне независимы; следовательно, чтобы получать с них налоги, хотя бы самые минимальные, нужно было применять силу. Короче говоря, шаханшах, для того, чтобы удержаться на золотом престоле, должен был все время искать союзников и постоянно менять их, чтобы не дать ни одной группе усилиться. Это удавалось не всегда.

Вместе с тем перечисленные группы боролись не только с шахской властью, но и между собой. Христиане пытались разрушать храмы огня и проповедовать Евангелие среди персов, причем они требовали, чтобы шах разрешил им это. Свободные дехканы, составлявшие пехоту, ненавидели аристократию, племена горцев враждовали со степняками и персами и т. д. Для того чтобы править при таком столпотворении, шах должен был иметь собственные средства и силы, а так как их первое время было мало, то понятно, что на престол то и дело попадали марионетки вроде Бахрама Гура, Балаша и Джамаспа, выдвигаемые аристократией.

Самый замечательный из шаханшахов, Кавад, попробовал организовать борьбу с засильем знати, поддержав движение маздакитов, но чуть было не променял кукушку на ястреба, так как маздакиты, изрядно потрепав аристократию, сорганизовались в новую партию, готовую бороться за себя против всех.

Так в общих чертах обстояли дела при восшествии на престол Хосроя Нуширвана. Но все радикально изменилось к моменту его смерти. Если до Хосроя шел процесс не только механического включения, но и органического освоения разнообразных культурных типов общей иранской культурой, что и создало ее великолепное разнообразие в единстве, то с середины VI в. тот же самый диалектический процесс вызвал обратное явление: исчезновение доселе активных группировок и усиление уцелевших за счет исчезнувших.

Именно в середине VI в. наблюдается перелом, приведший к гибели сасанидскую монархию. Во-первых, победа маздакитов, хотя и временная, расшатала силы аристократии настолько, что последняя никогда уже не могла вернуть себе прежнего положения. Во-вторых, разгром маздакитов в 531 г. полностью уничтожил самостоятельное значение азадов — свободных крестьян, так как наиболее активная их часть погибла во время разгула террора. В-третьих, неудача восстания Анушзада окончательно обескровила и обескуражила христианскую общину в Иране, и с этого времени христиане становятся верными слугами шахиншаха. Равным образом зороастрийское духовенство, испытав дважды смертельную угрозу (от Маздака и от Анушзада), убедилось, что лишь твердая власть спасет его от неминуемой гибели; занятая же правительством позиция, согласно которой в Иране воспрещалась перемена религии под страхом смертной казни, вполне устраивала мобедов, так как зороастрийской религиозной системе прозелитизм чужд, как, впрочем, и большинству примитивных религий.

Дейлемиты, армяне и арабы в царствование Хосроя и Хормизда были лишены большей части своей былой самостоятельности и перестали играть активную роль в государстве. Все это произошло не вследствие особой гениальности Хосроя Нуширвана, хотя ему нельзя отказать в таланте правителя, а лишь потому, что шахиншах наконец получил в свои руки средства и силы, т. е. войска, которых раньше в таком количестве и такого качества не имел ни один персидский царь.

Дело в том, что Хосрой разгромил маздакитов руками той аристократической молодежи, чьи отцы, как наиболее непримиримые, лишились жизни и имущества. Вознаградить своих сподвижников материально он не мог, так как хозяйство страны было подорвано взаимной резней и единственным источником доходов короны осталась торговля шелком, вернее, пошлины, взимаемые с караванов, проходивших через Иран. Этих доходов хватило на то, чтобы организовать и содержать новую армию, так как старая уничтожила самое себя. Хосрой поверстал в полки своих боевых товарищей и пополнил их ряды кочевниками-саками. Так была создана постоянная армия из 12 полков, получавшая от казны оружие и поденную плату[420].

Новое войско было уже не ополчением, а профессиональной армией. В те времена бой решали конные лучники, а умение метко стрелять давалось путем многолетней практики. Постоянная тренировка и частые походы превратили новобранцев в ветеранов, спаянных дисциплиной и духом товарищества. Опираясь на эту силу, шах Хормизд начал наступление на знать.

Византия против Ирана. Летом 589 г. положение Ирана было весьма напряженным. На западной границе шла нескончаемая война с Византией. Несмотря на частичные успехи персов, которым незадолго перед этим удалось овладеть Мартирополем, дела их ухудшились вследствие поражения под Сисавраном, близ Низибии. Византийцы осадили Мартирополь и разрушили Окбу, крепость на берегу р. Нимфия, на восток от Мартирополя[421]. Тогда же из пустыни выступили два арабских шейха — Аббас Кривой и Амр Голубоглазый[422]. Они разграбили страну вплоть до Евфрата и, что особенно тяжело ударило по персам, уничтожили таможни, на которых собиралась пошлина с проходивших караванов[423].

Одновременно «по хазарской дороге»[424], т. е. через Дарьяльское ущелье, вторгались в Армению и Азербайджан тюрко-хазарские войска, а с востока выступил Савэ-шах, глава «тюрок Китая»[425], дядя иранского шаха Хормизда[426]. Союзники, видимо, учли, что в Иране назревал политический кризис. Шаханшах Хормизд большую часть своего царствования вел борьбу с аристократией; число казненных достигло огромной цифры — 13 тыс. человек[427]. Так как аристократия представляла в Иране военное сословие и командный состав армии комплектовался из родственников казненных, то понятно, что боеспособность войск весьма ослабела и границы государства оказались значительно хуже охраняемыми[428]. Чрезвычайно знаменательную картину рисует Фирдоуси, описывая совет, на котором Хормизд говорил о бедственном положении страны. Марзбаны, склонившись, сказали: «Мы все не стоим одного мобеда, а ты убил мобедов и писцов и отошел от закона и веры»[429]. Однако именно уцелевший мобед дал нужные советы. Он рекомендовал немедленно заключить мир с Византией, уступив спорные области, а отступление арабов купить посылкой им продовольствия[430]. Хазары же, обременены добычей, побегут перед персами из страха потерять награбленное[431]. Единственная опасность — это Савэ-шах: «когда тюрк приходит из-за Джейхуна, то не следует медлить»[432].

Война на Кавказе. Вступление тюркютов в войну весьма осложнило положение персов, но в Иране было еще достаточно потенциальных сил. Враги, вторгшиеся «по хазарской дороге» 5 мая 589 г., были разбиты персидскими войсками не позже июля и в панике бежали, стремясь унести добычу[433]. На их место пришло ополчение кавказских племен — осов, дзурдзуков и дидойцев, нанятое на греческие деньги Гуарамом Багратидом. Полудикими горцами руководили грузинские эриставы. Единственное, на что это войско было способно, оказалось опустошение Азербайджана, не до конца разграбленного хазарами[434].

К наемникам Гуарама присоединился византийский отряд под командованием Романа[435], но и греки не стремились закрепиться на персидской территории. Скорее всего задачей их было оттянуть часть персидских войск с востока и облегчить тюркютам, наступавшим из Средней Азии, нанесение решающего удара. Уже в сентябре 589 г. эти войска очистили персидскую землю. Кавказцы без боя разошлись по домам, а грекам пришлось пробиваться через персидские войска, отрезавшие их от родины.

Еще легче справились персы с арабскими шейхами, которые за небольшие деньги отошли из Месопотамии. Но все это не решало судьбу войны.

Карта. Завоевания тюрков 550–600 г.

Наступление тюркютов. В августе[436] 589 г. младший сын Кара-Чурина, Янг Соух вторгся в Восточный Иран. Семидесятитысячная персидская армия, прикрывавшая границу, обратилась в бегство, открыв тюркютам дороги в Хорасан, Талекан и на территорию древней Бактрии, где опорными крепостями были Герат, Балх и Бадгис[437]. Тут сказались низкие боевые качества персидской линейной пехоты, отмечаемые всеми источниками. В Иране возникла паника. Согласно Табари, Савэ послал сказать Хормизду: «Исправьте мосты на ручьях и реках, чтобы я мог по ним войти в вашу страну, и постройте мосты на реках, которые их не имеют. То же самое сделайте с реками и ручьями, через которые ведет моя дорога из вашей страны к румийцам, так как я намереваюсь через вашу страну туда пройти»[438]. Текст ультиматума показывает как истинную цель похода, так и согласованность действий западных тюркютов и греков.

На совете в Ктезифоне было решено послать на отражение тюркютов Бахрама Чубина, марзбана Армении и Азербайджана, из знатного парфянского рода Михранов. Бахрам принял назначение и потребовал всего 12 тыс. воинов, но обязательно в возрасте от сорока до пятидесяти лет. По существу это были ветераны, по боевым качествам весьма превосходившие обычный уровень персидских войск. Легко объяснимо, почему Бахрам предпочел пожилых людей молодым. Основной силой того времени, как уже говорилось, были стрелки из лука, а для того, чтобы научиться достаточно хорошо стрелять, требовалось не менее 20 лет. Перестрелка, а не рукопашная схватка решала судьбу сражения. Персидские стрелки к VI в. достигли вершин мастерства и тетиву притягивали не к груди, а к уху[439]. Стрела летела на 700 м и, оснащенная хорошо закаленным наконечником, пробивала панцирь.

Армия Савэ, согласно Табари, достигала 300 тыс. человек[440], а по Фирдоуси — 400 тыс.[441]. На вооружении тюркютов состояли боевые слоны[442], а у персов — «львы», т. е. огнеметы, работавшие на нефти и употреблявшиеся против слонов[443]. После первой победы тюркюты, развивая успех, быстро двигались на запад, преследуя отступающую персидскую армию. Насущной задачей персов было удержать в своих руках Балх до тех пор, пока не вступят в дело войска Бахрама. Хормизд применил прием, действовавший против простодушных тюркютов безошибочно, — дезинформацию. Он направил к Савэ одного из своих придворных, Хуррада Бурзина[444], «человека, полного хитрости, притворства и обмана»[445]. Хуррад, прибыв к Савэ, начал переговоры о мире и был столь уступчив, что вошел в доверие к Савэ. Хурраду удалось уговорить Савэ изменить направление наступления и заманить его в Гератскую долину[446]. Тем временем Бахрам форсированными переходами шел на восток. Вместо обычной дороги на Балх он прошел кружным путем через Кухистан[447] и оказался в тылу у тюркютов. Савэ шел на Герат с северо-запада, по единственной существующей там дороге по берегу Герируда.

Для понимания обстановки необходимо учесть, что Герат расположен в широкой долине, с севера и с юга замкнутой горами (с севера — горы Занджир-гох, с юга — Искальджа, или Аман-кух); на востоке горы смыкаются, зажимая Герируд в узкое ущелье. Северо-западный проход, называемый Баророн, несколько шире, — настолько, что через него возможно движение конницы. Этот проход представляет собой дефиле протяженностью около 8 км. Долина на север от Герируда до гор Занджир-гох имеет 12 км ширины. Река Герируд не глубока и в осеннее время местами переходима в брод, но в большей части непроходима вследствие быстрого течения. Она отрезает второй выход из Гератской долины через невысокий перевал на юго-запад[448].

Тюркюты, миновав проход Баророн, оказались в степи Баулигох, между рекой и северной цепью гор, имея в тылу узкое дефиле, а перед собой армию Бахрама, что явилось для них полной неожиданностью. Несомненно, что под Гератом стояла не вся армия тюркютов — узкий проход не мог пропустить 300 тыс. человек, да к тому же, как выясняется из хода битвы, фланги персов охватили тюркютскую армию. Очевидно, Савэ имел при себе небольшие силы, рассчитывая встретить только гарнизон Герата. Положение тюркютов оказалось крайне затруднительным. Хуррад Бурзин, выполнив свою задачу, ночью пробрался через цепь тюркютских дозоров и, «чтобы не приблизился к нему день Страшного суда»[449], убежал к Бахраму[450].

Помимо того, топография Гератской долины позволяет нам высчитать возможный максимум тюркютских воинов. Поле сражения — равнина Баулигох — имеет в ширину 12 км[451]. Кавалеристы, чтобы быть в состоянии сражаться, должны иметь фронтальные интервалы около 20 м. Следовательно, одну линию не могло составлять более 2 тыс. воинов. Глубина строя кочевников также известна — 10 боевых линий. Таким образом, тюркютское войско под Гератом не могло превышать 20 тыс. человек. Если же учесть, что долина к западу сужается и что в центре тюркютской армии стояли слоны, то и это число надо значительно уменьшить. Надо полагать, что персы и тюркюты под Гератом были приблизительно в равном числе.

Савэ, выяснив, что перед ним новая и свежая персидская армия, понял, что он попал в ловушку. Его войска, а главное кони, были истощены длинным походом по выжженным солнцем сопкам Хорасана; позиция оказалась «узкой и неудобной»[452], не допускающей возможности маневрирования, тогда как позади Бахрама стоял Герат, важный не только как крепость, но и как источник снабжения. Левый фланг персидского войска опирался на реку, а правый — на горную цепь. Отступать в виду вражеской армии через узкий проход было бы безумием, так как персы моментально смяли бы тюркютов. Савэ сделал попытку договориться с Бахрамом. Он предложил ему деньги, свою дочь в жены, первое место при себе и, наконец, корону Ирана, но Бахрам отверг все предложения. Оставалось биться. Согласно Фирдоуси, персы единогласно одобрили решение Бахрама. Только Хуррад Бурзин и писец Бузург Дабир высказались за заключение мира, но Бахрам приказал им замолчать и расположил свое войско для боя[453].

Бой. Диспозицию персидской армии мы находим у Саалиби. Бахрам поставил в первую линию пехоту, сзади нее — слонов (?!), на флангах — отборные части[454]. Кроме того, из наиболее надежных воинов был составлен заградительный отряд, имевший задачу не допускать бегства своих собственных бойцов. Его правый фланг упирался в горы Занджир-гох, левый — в р. Герируд. В тылу персидского войска был город с садами и возделанными полями, тюркюты же были принуждены довольствоваться степной и пустой частью долины. Эта диспозиция как нельзя более соответствовала принципам персидской военной теории[455].

Речь, произнесенная Бахрамом перед войском, была похожа на речи, произносимые полководцами во все времена и всегда поднимающие дух. Он сказал, что каждый должен выполнить свой долг, так как в случае бегства ни один не уйдет от меча неприятеля и не вернется к своей семье[456]. Битва началась.

Приготовления тюркютов к решительному бою и проявленная ими готовность к борьбе насмерть произвели на персов столь сильное впечатление, что в их первых рядах чуть было не возникла паника. Лишь своевременное вмешательство Бахрама, ободрившего своих соратников, предотвратило поражение[457]. Видя неуспех психического воздействия, Савэ бросил на персов кавалерию, которая потеснила их левый фланг, но на правом фланге и в центре была отбита. Ярость тюркютов была так страшна, что Бахрам стал думать о бегстве. Но Гератская долина была ловушкой не только для тюркютов, но и для персов. Горы загораживали пути к бегству, и Бахраму не оставалось ничего другого, как продолжать бой. Саалиби считает попытку к бегству военной хитростью Бахрама[458], но Фирдоуси верит в его искренность.

Бесплодность кавалерийской атаки побудила Савэ ввести в дело слонов, на что Бахрам ответил контратакой, использовав для этого все резервы, до сих пор тщательно сохраняемые. И тут-то сказались блестящие качества персидских лучников. Их стрелы вонзались в уязвимые места слонов — в хоботы и глаза. Наряду с простыми стрелами в слонов летели стрелы огненные[459], т. е. обмотанные паклей и подожженные. Взбесившиеся от боли слоны потоптали собственное войско. Спасаясь от слонов, тюркюты нарушили строй и не смогли оказать должного сопротивления персам, бросившимся в рукопашную. Савэ бежал, но был настигнут и убит из лука самим Бахрамом Чубином.

После гибели вождя бегство тюркютов стало паническим. Они пытались бежать через ущелье Баророн, но узкий и длинный проход не мог пропустить сразу много людей. У его устья произошла давка, и персы беспрепятственно истребляли потерявших голову врагов. Спасся только один тюркют из десяти.

Конец войны. После битвы Бахрам на целый месяц задержался в Герате, распределяя добычу между шаханшахом и своими воинами. За это время сын Савэ, Пармуда, собрал остатки разбитых войск и попытался организовать сопротивление. Он применил кочевническую тактику внезапного набега и ночного нападения. Однажды ему чуть было не удалось захватить самого Бахрама[460], но остановить наступление регулярной армии партизанскими действиями было невозможно, и персы перешли Джейхун. В ночной битве тюркюты были снова разбиты, а Пармуда заперся в замке г. Пайкенда[461]. Осажденный Бахрамом, он вынужден был сдаться, но выговорил себе жизнь и отправку к Хормизду, своему родственнику по женской линии. Хормизд оказал ему пышный прием и по заключении мира отпустил с почетом[462]. Тюркютский царевич вернулся в свою страну и спокойно управлял уделом до самой смерти в 603 г. В хрониках он известен под именем Нили-хана[463].

Так закончилась война 589 г.

Иран был на краю гибели, но победа под Гератом отдалила ее на полстолетия. Двадцать лет тюркюты не решались нарушить границы Ирана, и история этих двух соседних стран текла раздельно. Восстание Бахрама Чубина всецело относится к истории Ирана, но после поражения Бахрам бежал к своим недавним противникам — тюркютам — и был гостеприимно принят ханом. Оказав ему несколько услуг, Бахрам стал его другом и советником[464]. Хан охотно прислушивался к его планам о возобновлении гражданской войны в Иране и даже дал ему несколько войска для начала[465]. Обеспокоенный Хосрой Парвиз потребовал выдачи Бахрама, но хан с негодованием отказал. Тогда второй, более искусный посол сумел подарками склонить тюркютскую царицу на заговор против жизни претендента, и наемный убийца заколол Бахрама отравленным кинжалом. Разгневанный хан наказал убийцу[466].

Этот эпизод показывает, что даже после тяжелого поражения тюркюты сохранили полную независимость и не подчинялись посторонним воздействиям. Дипломатические нажимы шаханшаха не производили никакого впечатления на тюркютского хана. Аму-Дарья по-прежнему оставалась границей для политических влияний сасанидского Ирана.

Оплата. Мир 593 г. официально восстановил единство каганата[467], а в 598 г. был возобновлен традиционный союз западнотюркютского хана с византийским императором. Шаханшах Хосрой Парвиз, возведенный на престол византийскими войсками, тяготился невыгодным мирным договором, который ему пришлось заключить с императором Маврикием. Когда же этот последний был низложен и убит, Хосрой воспользовался случаем и выступил как мститель за своего приемного отца. В 602 г. возобновилась война Ирана с Византийской империей, но в наступление персидские войска пошли лишь весной 604 г. Эта оттяжка была вызвана обострением положения на восточной границе Ирана.

Население Тохаристана культурно и экономически было связано с Согдианой и Индией, а не с Персией, которой оно было вынуждено подчиняться. Кроме того, потомки кушанских царьков и гордых эфталитов определенно предпочитали тяжелой руке шаханшаха номинальную зависимость от тюркютского хана. Поэтому, когда основные силы персидской армии были сконцентрированы на границе Месопотамии и Армении, т. е. в 603 г.[468], на востоке вспыхнуло восстание и «войска кушанские рассеялись для набегов по лицу всей земли»[469].

Хосрой поспешил прервать отдых своего лучшего марзбана Смбата Багратуни и поручил ему подавить мятеж. Несмотря на ничтожные силы (2 тыс. всадников), Смбату удалось разбить кушанов. Надо полагать, что главную роль тут сыграла внезапность нападения. Удовлетворенный успехом, Смбат разбил лагерь в Апршахре (город в Хорасане, возле Нишапура[470]), а сам с отрядом в 300 человек засел в городке Хрохте (?). Кушаны, видя, что им одним не справиться с персами, обратились за поддержкой к своим соседям, тюркютам. На помощь к кушанам пришло войско, во главе которого стоял Джембуху (армянское искажение титула ябгу-джабгу); в это время такой титул носил внук великого хана Тун, известный под именем Тун-джабгу. Тюркюты захватили персов врасплох. Хрохт был осажден. Смбату удалось прорваться и бежать всего лишь с тремя спутниками, а его помощник, перс Датоян, был разбит наголову. Тюркюты опустошили Иран вплоть до Рея и Испагани, но, получив «повеление от великого хагана», вернулись восвояси[471].

Мотивировка отступления тюркютов, данная Себеосом, явно неудовлетворительна. Осенью 603 г. у тюркютов «великого хагана» не было, так как именно в это время Кара-Чурин, разбитый и покинутый всеми, бежал в Тогон, ища спасения. Очевидно, как раз это обстоятельство заставило его внука вернуться домой для защиты своего удела. Таким образом, китайская победа в южном Хингане спасла Иран, а Византию поставила на край гибели.

После ухода тюркютов Смбат с новым войском бросился на кушанов. Несмотря на то, что он проник до Балха, ему не удалось закрепиться в Тохаристане, и он вернулся на Мургаб, снова ставший восточной границей державы Сасанидов[472].

Зима 603/04 г. принесла персам облегчение: мощь тюркютов была сломлена китайцами, каганат разваливался на глазах, и хотя снова покорить кушанов не удалось, за восточную границу можно было уже не беспокоиться. Только тогда двинулись персидские войска на Византию.

Надо полагать, что события на восточной границе Ирана определили срок выступления персов еще в большей мере, чем учет внутреннего положения империи[473], и до тех пор, пока тюркюты были бессильны, войска Хосроя Парвиза на западе шли от победы к победе.

Воссоединение каганата. Мир 593 г., восстановивший положение, предшествовавшее великой распре, лишил суйского императора плодов всех его усилий. Он хотел, разделив тюркютских князей, поставить их на колени и поддерживать их рознь редкими подачками[474], а вместо этого перед ним снова встал единый и могучий каганат, настаивающий на строгом выполнении торгового договора, столь убыточного для Китая. Мало того, тюркюты прислали просьбу-требование об открытии на границе рынков для меновой торговли с китайским населением[475]. Этим они ставили свою экономику в независимое положение и в случае конфликта могли обойтись без услуг двора, а получать необходимые товары непосредственно от производителя. Надо думать, не случайно эта «просьба» совпала с походом на Иран, так как была послана в Китай в 589 г. Очевидно, тюркюты полагали, что шелк им в ближайшее время очень понадобится, так как вот-вот их западные собратья дорвутся до Византии и караваны повезут на запад пряжу, а на восток — золото. Ян Цзянь в этот год был занят покорением царства Чэнь в Южном Китае и потому счел за благо не обострять отношений в столь неудобный момент. Но все, что делалось в ханской ставке, ему не могло нравиться.

Душой всех антисуйских настроений была царевна из дома Чжоу, которая не могла простить императору предательского истребления всех своих родственников. Тот, желая убедить ее в бесполезности мечтаний о мщении, прислал ей в дар драгоценный дверной щит, принадлежавший императору дома Чэнь. Этим он дал понять, что уже весь Китай принадлежит ему, но он только подлил масла в огонь. Царевна ответила на подарок элегией, содержавшей многозначительные намеки:

Предшествует слава и почесть беде.
Ведь мира законы — трава на воде.
Во времени блеск и величье умрут,
Сравняются, сгладившись, башня и пруд.
Пусть ныне богатство и роскошь у нас,
Недолог всегда безмятежности час.
Не век опьяняет нас чаша вина,
Звенит и смолкает на лютне струна.
Я царскою дочерью прежде была,
А ныне в орду кочевую зашла,
Скитаясь без крова, и ночью одной
Восторг и отчаянье были со мной.
Превратность царит на земле искони,
Примеры ты встретишь, куда ни взгляни.
И песня, что пелась в былые года,
Изгнанницы сердце тревожит всегда[476].

Император усмотрел в этих стихах пожелание ему стать жертвой мирового закона превратности, а также твердую непримиримость царевны, но смог в отместку только уменьшить количество подарков, а затем, воспользовавшись тем, что у царевны оказался любовник, лишить ее титула, что отнюдь не уменьшило ни ее влияния в орде, ни ее недоброжелательности к китайскому императору.

Император не без основания отнесся к элегии изгнанницы с полной серьезностью. В 593 г. в ханскую ставку пробрался из Китая некий Ян Хинь и рассказал о том, что сами китайцы не в восторге от режима Суй и готовят восстание. Дулань-хан сделал из этого немедленный вывод и перестал посылать в Китай дань, которую должен был выплачивать по договору 584 г. Царевна наладила союз с князем Бухары Нили-ханом (сыном Янг Соуха, внуком Кара-Чурина, который был убит Бахрамом Чубином в 589 г.) и тем самым укрепила антикитайскую партию в орде.

Все это было для суйского правительства тем более грозно, что Ян Хинь не солгал: в Китае действительно развертывалась борьба против династии Суй. В 594 г. вследствие засухи возник голод, но император отказался выдать голодающим хлеб из казенных амбаров. В 597 и в 600 г. на юге вспыхнули восстания такой силы, что на подавление была брошена армия в 50 тыс. человек[477]. По-видимому, Ян Хинь был посредником между мятежниками и тюркютами. Не исключена была возможность, что суйская империя окажется зажатой в клещи. Но тут снова выступил на сцену Чжан-сунь Шэн.

Клин вбит. Чжан-сунь Шэн прибыл в 594 г. в ханскую ставку как полномочный посол и столкнулся там с настоящим заговором, направленным против Суйского дома. Во главе заговорщиков стояли царевна и ее любовник, согдиец[478] Аньсуйкя, но наибольшую опасность представлял Ян Хинь, которого Чжан-сунь Шэн должен был изловить во что бы то ни стало. Хан отказался выдать эмигранта, заявив, что его в ставке нет. Лазутчик сумел подкупить одного из приставленных к нему тюркютов, с помощью его нашел заговорщика и открыл хану интриги царевны. Хан и вельможи были смущены и выдали Ян Хиня[479]. Но Чжан-сунь Шэн не остановился на этом. Цель его была в том, чтобы снова внести раскол в тюркютский каганат, на этот раз он нашел нужного ему князя. Это был наследник престола, двоюродный брат хана, Жангар (кит. Жаньгань).

Он имел удел на северо-востоке и титул хана Толесов (Тули-хан); ему подчинялись вассальные племена киданей, хи (татабы) и шивей (татары). Как сын Чуло-князя, он имел много сторонников. Он был беспринципен, завистлив и труслив, т. е. имел все качества, присущие изменнику.

«Юн Юйлюй (Юн Йоллыг), — докладывал Чжан-сунь Шэн, — непостоянен и вероломен. Одна лишь вражда к Дяньгу (Кара-Чурину) заставляет его в настоящее время искать поддержки императора. Если согласиться на его просьбу, он, усилившись, возмутится. Получив в жены царевну, он воспользуется значением, которое придаст ему этот брак, чтобы победить Дяньгу и Жаньганя. Нужно опасаться, что тогда будет очень трудно обуздать его честолюбие. С другой стороны, Жаньгань доказал свою искренность. Он также просит в жены царевну, и эту просьбу было бы хорошо удовлетворить. Так как войск у него мало, то его можно переселить на юг и обратить в заслон против Юн Юйлюя»[480].

Этот план был принят и выполнен в 597 г.[481]. Внутри тюркютского каганата образовалась китаефильская партия. А китайцы готовились к новой войне, в неизбежности которой никто не сомневался.

Получение царевны и ежегодных даров под видом приданого было той приманкой, мимо которой не могли пройти тюркютские князья. Жангару невеста была обещана с условием уничтожить царевну из дома Чжоу. Жангар употребил прием, действовавший во все времена: он оклеветал царевну перед ханом. Провокация удалась. Хан поверил клевете и в гневе убил царевну. Жангар был достаточно сообразителен, чтобы сразу после убийства уехать в свой удел, и, когда клевета открылась, он был в относительной безопасности. В распрю вмешался суйский император и дал понять, что поддержит предателя всеми силами. Хан был вынужден отступить. Но теперь он всецело поддался влиянию своего двоюродного деда Кара-Чурина Тюрка (Дяньгу), который стал фактическим правителем каганата, сохранив скромный титул хана тардушей (Дату-хан) Неизбежность войны стала очевидна не только китайцам, но и тюркютам.

Начало войны. В момент назревавшего конфликта обстоятельства начали складываться в пользу Китая. В Тогоне в 591 г. умер энергичный хан Куалюй, и, хотя его сын Шифу за попытку вступить в союз с Китаем заплатил жизнью, младший брат убитого Фуюнь в 597 г. занял нейтральную позицию и тем[482] освободил суйское правительство от забот по охране западной границы. Это позволило китайцам сосредоточить свои основные силы на берегах Желтой реки.

В 597 г. они переселили своего ставленника Жангара на юг, в приордосскую степь, и не жалели для него денег, которые он тратил на подкуп своих соплеменников[483]. Принял меры и Кара-Чурин. Он поспешил обеспечить свой тыл. Приволжские угуры, восставшие против тюрок, были усмирены. Десять тысяч угуров — племена тарниах, кочагир и забендер — бежали в Паннонию и присоединились к аварам[484].

В 598 г. Кара-Чурин направил посольство в Константинополь, к императору Маврикию, с целью возобновления прежних дружественных отношений. Он извещал, что успокоил внутренние раздоры в своей державе и покорил всех врагов[485]. Отказ от экспансии в сторону Кавказа должен был послужить платой за прекращение византийских интриг в прикаспийских районах. Среднюю Азию Кара-Чурин держал крепко: в Пайкенде (Бухаре) сидел его внук Нили-хан, а в Шаше (Ташкенте) — другой внук, Шегуй[486]. В 597 г. тюркюты произвели набег на границу, а в 598 г. китайская армия, предводительствуемая князем Сю, выступила из Линчжоу[487]. Война началась.

Но прошедшие пять лет мира были неплохо использованы китайцами. Один из пограничных офицеров, Ли Юань, будущий основатель династии Тан, сам полутюрк по происхождению, обнаружил крупный военный талант. Он последовательно и терпеливо приучал своих солдат к новому строю, заимствованному у тюркютов; солдаты должны были жить в юртах, питаться мясом и молоком, ездить верхом и участвовать в облавных охотах. Он добился того, что его солдаты по боевым качествам перестали уступать тюркютам[488]. Кроме этой вновь организованной конницы китайцы располагали отрядами Жангара, измена которого наконец выплыла наружу.

Первые столкновения зимой 598–599 г. были удачны для китайцев[489], но Кара-Чурин и Дулань-хан, используя маневренность тюркютской конницы, обошли китайские линейные войска и обрушились на ставку Жангара, которая была расположена к югу от Великой стены. Изменники были застигнуты врасплох, но сражались отчаянно, не надеясь на пощаду. И они были правы: братья, дети и все родственники Жангара были убиты, а сам он под покровом ночной темноты спасся в сопровождении лишь пяти всадников и Чжан-сунь Шэна.

Утром вокруг него собралось еще около сотни воинов, но Жангар пал духом и стал уговаривать своих сторонников переметнуться обратно, к Кара-Чурину Тюрку, бывшему другом его отцу. Рассчитывая на старые связи, он предполагал спасти свою жизнь, забывая, что жизнь его соратников не гарантируется ничем. Последние колебались, и Чжансунь Шэн использовал время для того, чтобы послать гонцов в гарнизон ближайшей крепости. По его приказу там зажгли сторожевые огни, и Чжан-сунь Шэн объяснил встревоженному Жангару, что большое количество факелов указывает на приближение сильного врага. Испуганный Жангар позволил увести себя в крепость, откуда был доставлен ко двору императора[490]. Ян Цзянь был достаточно умен и проницателен, чтобы понять, как важно и полезно для Китая посадить на тюркютский престол такое ничтожество. Надеяться на него было нельзя, но вертеть им было легко и просто. А ведь он был законным наследником хана у народа, привыкшего почитать закон и династию. Даже лишенный сил и средств, Жангар продолжал оставаться центром притяжения для тюркютов, не уживавшихся с Кара-Чурином. К нему переметнулся Тюзлюк (кит. Дусулу), младший брат Дулань-хана, а немного времени спустя китайское золото умножило число приверженцев Жангара.

Летом 599 г. китайские генералы Гао Фань и Ян Со столкнулись с Кара-Чурином[491]. В «Истории Китая» Бичурина имеется только одно описание битвы со всеми тактическими подробностями. Это описание битвы 599 г. Так как указанная работа Бичурина не издана, то имеет смысл привести соответствующий текст полностью.

«Прежде генералы, сражавшиеся с туцьзюевцами (тюркютами), видели, что конница их стремительно вторгается в линию; они так располагали фронт, чтобы колесницы, пехота и конница взаимно могли друг друга подкреплять. Из рогаток составляли батальон-каре, и конница находилась внутри оного. «Сей древний способ, — сказал Ян Со, — недостаточен к одержанию победы». Почему и поставил вперед конницу. Дату-хан (Тардуш-хан, Кара-Чурин Тюрк) с радостью сказал: «Это небо награждает меня». Он сошел с лошади, возвел глаза на небо и поклонился. Потом со 10 000(?) конницы прямо пошел вперед. Чжулохеу (китайский офицер) сказал: «Неприятели еще не выстроились порядочно, надобно учинить нападение» — и с лучшей конницей выступил против них. Ян Со вслед за ним наступил с главною армией, и туцьзюесцы совершенно разбиты. Убитых и раненых было бесчисленное множество»[492].

Анализируя этот рассказ, можно констатировать, что тюркюты имели конный строй, похожий на казачью лаву. Целью атаки было прорвать линию противника и, вызвав замешательство, рубить бегущих. Преждевременная радость тюркютского хана была вызвана тем, что он, видя разделение сил противника, предполагал разбить его по частям. Но китайцы на этот раз вырвали из рук тюркютов инициативу. Контратака конницы смягчила удар и расстроила боевые порядки тюркютов. Пехота, введенная в схватку, решила дело численным перевесом. Кроме того, пехотинец в рукопашной схватке сильнее кавалериста, так как он более поворотлив и менее уязвим.

Другая армия, состоявшая из восточных тюркютов и предводительствуемая Дулань-ханом, действовала удачнее и так стеснила Жангара, что китайцы были вынуждены принять его в свои пределы. Под пастбища ему были выделены степи северного Ордоса и прилегающие к ним предгорья Алашаня[493]. На защиту его кочевий были выдвинуты китайские войска. Император приблизил к себе Жангара и не жалел дорогих вещей на подарки изменникам. Эта политика оправдала себя. Из среды сторонников Жангара Чжан-сунь Шэн вербовал лазутчиков. Посланные потом в ханскую орду, они, оставаясь нераскрытыми, вносили в ряды тюркских войск паническое настроение[494]. Сам хан, вероятно под влиянием искусных рассказчиков, подействовавших на его воображение, стал видеть по ночам страшные видения: кровавый дождь, падающий с созвездий, красную радугу и т. п.

Суеверные кочевники были приведены этими рассказами в состояние крайнего нервного возбуждения. Наконец, Дулань-хан был убит в своей палатке, и деморализованная армия остановила наступление, сулившее ей верный успех (600 г.).

Кара-Чурин Тюрк «сам объявил себя ханом»[495], но он был слишком стар и слишком непопулярен среди восточных тюркютов, с которыми перед этим воевал, чтобы успешно довести до конца еще далеко не выигранную войну.

Богю-хан. Кара-Чурин Тюрк принял титул Богю-хан, т. е. герой[496], но общего признания он не смог добиться, и в орде «открылись большие замешательства»[497]. Чжан-сунь Шэн продолжал свою подрывную деятельность: его агенты проникли в степи и начали подбивать на восстание телеские племена. Расчет Чжан-сунь Шэна был правилен. Телесцы составляли большую часть населения, они были храбры, вольнолюбивы, и подчиненное положение не могло их не тяготить. Тюркюты «их силами геройствовали в пустынях севера»[498], т. е. заставляли проливать кровь ради величия каганата. Пока каганы были победоносны, телеские племена держались лояльно, но, как только узурпация Кара-Чурина возмутила умы и сердца, их верность начала колебаться.

Положение нового хана было чрезвычайно трудным. Он воцарился вопреки закону о престолонаследии и тем самым дал всем своим недругам мощное оружие — лозунг: «Борьба против узурпатора».

Главный враг его — изменник Жангар — оказался законным наследником престола, а так как за него говорило китайское золото, щедро рассыпаемое в степи, то права его становились с каждым часом все более реальными.

Вместе с этим положение на фронте становилось все более напряженным. По совету Чжан-сунь Шэна китайцы отравили источники в зоне военных действий[499], и тюркютам пришлось отступать. Отступление прошло в полном порядке, о чем свидетельствовало ничтожное число потерь — тысяча убитых, сотня пленных, несколько тысяч голов отбитого скота. Гораздо важнее для китайцев было другое — тюркютские старейшины начали перебегать к Жангару[500]. Но Кара-Чурин был еще силен.

В 601 г. он снова вторгся в Китай и разбил армию генерала Хань Хуна. Другой отряд тюркютов разгромил кочевья Жангара и увел людей и скот. Спешно снаряженная китайская армия отбила у тюркютов добычу, но не могла помешать новому набегу[501].

Однако агенты Жангара, посланные им по приказанию Чжань-сунь Шэна, возмутили телесцев против тюркютского хана. За оружие взялись десять племен, среди которых были не только телесцы, но и абары. Восстание охватило колоссальную территорию: от Селенги на северо-востоке до Тянь-Шаня на юго-западе[502]. Западные тюркюты были разбиты повстанцами. Нили-хан погиб[503], а его брат Тун-джабгу[504] бежал, но окраина каганата за Тарбагатаем осталась лояльной династии Ашина.

Еще хуже было на востоке. Кара-Чурин оказался отрезанным от своего наследственного удела, и восточные тюркюты, увидя его критическое положение, разбежались, покинув своего хана в беде[505], а татабы[506] предложили покорность Китаю. Кара-Чурин бежал в Тогон и там был убит тибетцами. Когда же Чжан-сунь Шэн торжественно привел в степь Жангара и как законного наследника объявил его ханом, то сопротивляться было некому.

Брат и наследник Нили-хана, Басы-тегин, попробовал покорностью отстоять свой удел — Бухару. Вместе со своей женой, китаянкой Сян-ши, которую он также унаследовал от погибшего брата. Басы (кит. Поши) — тегин приехал в Китай, но был там задержан (604 г.)[507]. Ханом западных тюрок оказался Таман (кит. Дамань) — малолетний сын Нили-хана.

Унижение ханов. В расцвете могущества Суйского дома умер его основатель Ян Цзянь, император Вэнь-ди (июль 604 г.), причем внезапность его смерти вызывает подозрение, что он был убит[508]. Его сын Ян Гуан вступил на престол под именем Ян-ди. Он продолжил завоевательную политику отца.

В конце 604 г. империя Суй могла праздновать полную победу. Китайский ставленник — изменник Жангар стал признанным ханом Восточного каганата, который с этого времени навсегда отделился от Западного.

Восстание телесцев бассейна р. Селенги утихло, как только китайцы перестали его поддерживать, но Джунгария и бассейн Тарима не вернулись под скипетр восточнотюркютского хана. Номинально они вошли в состав Западного каганата. Однако телеские племена киби (на северных склонах восточного Тянь-Шаня) и сеяньто (на южных склонах хребта Алтаин-нуру) проявили значительно больше свободолюбия, чем их восточные соплеменники. Два года упорной войны с западными тюркютами (605–606) принесли им победу и свободу[509]. Подробности этой войны не сохранились, но в результате ее в Джунгарии возникло самостоятельное телеское государство, во главе которого встал князь племени киби — Гэлэн, принявший титул Мохэ-хан. Эта победа была обеспечена сочувственным отношением Китая[510] к образованию нового кочевого государства, вклинивавшегося во владения тюркютов и служившего мостом для китайского проникновения в степь. Дружба с Китаем обеспечила Гэлэну безопасность его северо-восточной границы, ибо Жангар, управлявший восточными тюркютами, действовал исключительно в интересах императора. Благодаря создавшемуся благоприятному положению телесцы приобрели необходимые для всякого кочевого общества территории с оседлым населением — оазисы Карашар, Турфан и Хами[511].

Несмотря на то, что Гэлэн принял титул хана, порядок, установленный в Джунгарии, не походил на строгую систему, принятую у тюркютов. Вождь сеяньтосцев Ишибо, подчинившийся Гэлэну, сохранил власть над своим племенем. На месте осталась династия в княжестве Гаочан, и нет никаких сведений об усилении власти верховного правителя. По-видимому, телеское государство в Джунгарии можно рассматривать как племенной союз.

Положение тюркютов в Восточном каганате нельзя было назвать блестящим. Новый хан, Жангар, жил в Ордосе под защитой китайских копий и боялся показаться в степь, где одни подданные ненавидели его как тюркюта, а другие как изменника и китайского ставленника. Чувствуя, что благополучие его зиждется исключительно на поддержке Китая, Жангар шел на большие уступки, чем от него требовали. Например, хан предложил императору Ян-ди, что он заставит своих подданных переменить одежду и законы на китайские[512]. Но Ян-ди воспротивился этому, так как такое нововведение должно было еще уменьшить популярность Жангара в степи и могло вызвать новые смуты, а Жангар был очень нужен китайцам.

В 605 г. восстание киданей было подавлено при помощи 20 тыс. тюркютов[513]. Кроме того, орда Жангара могла быть использована против других северных кочевников.

Традиционный путь на запад преграждало Китаю царство Тогон. Отношения с Тогоном всегда были напряженными, а около 603 г. Тогон сделался центром притяжения антикитайских сил в степи. В 604 г. именно там пытался найти спасение враг Китая — Кара-Чурин Тюрк и вместе с ним к берегам Кукунора бежали те татабы, которые не склонили голову перед «сыном Неба»[514]. Жангар, став ханом, разорвал союз тюркютов с Тогоном, что полностью изолировало Тогонское царство. Но хан Фуюнь успел подготовиться к неизбежному китайскому вторжению, а Ян-ди не решался на тяжелую войну. Он нашел способ унизить Тогон чужими руками.

Китайский посол явился к малолетнему западнотюркютскому хану и угрожал нападением на него совместно с восточными тюркютами. Он заявил также, что если западнотюркютский хан не согласится признать себя вассалом Китая, то его мать, содержащаяся как заложница, будет казнена. Подчинение Китаю хан должен был доказать. Ему было предложено послать войско для нападения на Тогон с тыла[515]. Условия были приняты, и в 608 г. тюркюты ударили на Тогон с запада[516], откуда тогонцы не ожидали нападения. Не встретив сопротивления, тюркюты ворвались в Цайдом, перебили тех, кто не успел скрыться в горы, и захватили огромную добычу.

Возникает вопрос: почему Чуло-хан, вернее, его опекуны согласились на столь невыгодную сделку и каким образом они провели свои войска через владения враждебного им Мохэ-хана Гэлэна? По-видимому, стараниями китайского посла западные тюркюты добились мира с телесцами. Это было наградой за покорность и помощь, а также компенсацией за унижение каганата. Только так можно объяснить факты истории в аспекте сложившейся ситуации[517]. Действительно, после 608 г. война западных телесцев с западными тюрками утихла.

Император Ян-ди счел момент удобным для броска. В 608 г. китайские войска без объявления войны вступили в Тогон. Хан Фуюнь со своим кочевым народом бежал на юг, «в Снежные горы», а отставшие были пленены китайцами и отправлены на строительство павильонов для императорских наложниц. Завоеванные земли суйское правительство начало заселять ссыльными преступниками и ввело там китайскую администрацию.

В 609 г. выступил с огромным войском сам Ян-ди и попытался изловить хана Фуюня, засевшего в горах. Но полководцы, решившиеся проникнуть в горы, сложили там свои головы. Однако хан был принужден отступить в Амдо, к кочевым горцам, у которых он нашел приют и безопасность. Ян-ди, не задерживаясь у Кукунора, продвинулся с войском дальше на запад и там пожал лавры завоевателя, не встретив никакого сопротивления. К нему явились владетели Гаочана (Турфан), Иву (Хами) и 27 других мелких князьков с изъявлениями покорности[518]. Правда, там не было представителей Кашгара, Кучи, Хотана и Карашара, но земли до Лобнора и Черчен-Дарьи вошли в состав Китайской империи.

Это было прямое покушение на территориальную целостность Западнотюркютского каганата и ханства джунгарских телесцев, но Чуло-хан Таман и Мохэ-хан Гэлэн не решились протестовать[519], и Ян-ди вернулся в Китай.

Суйское величие. Князь Ян Гуан вступая в 604 г. на престол, унаследовал не только богатую страну, но и лавры победы, одержанной его прозорливым отцом. В истории известно много случаев, когда удачливый правитель терял голову от своего успеха, но у Ян Гуана появилось головокружение от успеха чужого. Став самодержцем, он забыл о том, каких трудностей стоили победы и с каким риском они были сопряжены. Силы противников стали казаться ему ничтожными, а свои возможности беспредельными, поэтому его царствование представляло цепь ошибок, за которые он заплатил престолом и жизнью.

Как говорилось выше, Суйская династия вознеслась на гребне волны антитюркских настроений всего населения Северного Китая, за исключением, конечно, прямых потомков тобасцев. Однако число последних было немалым, и Ян Цзянь считал нужным обходиться с ними предельно тактично, чтобы обеспечить их лояльность. Окитаенные потомки тобасцев жили вдоль Великой стены от Хэбэя до Чанъани. Среди них было много крупных землевладельцев и профессиональных вояк, оттесненных от власти китайскими помещиками группировки Гуаньлун[520]. Южный Китай, обескровленный безобразным управлением последних династий, стал легкой добычей Ян Цзяня, но по существу был покоренной страной, а не опорой трона. Верность тюркютских ханов, ставших вассалами Суйского дома, была эфемерна, а антипатия их подданных ко всему китайскому — несомненна. Чтобы управлять столь разнообразными и беспокойными подданными, нужен был весьма мудрый и, главное, тактичный государь, но не таким был наследник престола, принявший при воцарении титул Ян-ди. Он был одним из наиболее жестоких деспотов Китая.

Гегемония Суйской династии в странах, расположенных к северу от Великой стены, покоилась, во-первых, на жестокой вражде, возникшей между западными и восточными тюркютами, и, во-вторых, на неослабевающей потребности в шелковых тканях.

В VI в. тюркюты ощущали себя единым народом. Во время распри 80-х годов ссорились царевичи, а их дружинники весьма легко переходили на сторону победителя[521]. Когда Кара-Чурин Тюрк объединил обе половины каганата, это не вызвало никакого сопротивления на востоке, но как только он был разбит, восточные тюркюты покинули его в беде. Вместе с ханом погибла и его личная дружина, состоявшая несомненно из западных тюркютов; тем самым между родственниками погибших и предателями легла кровь. По понятиям того времени, этого было вполне достаточно, чтобы воссоединение стало невозможным. Теперь вражда между каганатами могла только усиливаться, причем новые потери усугубляли ожесточение[522].

Суйское правительство, сознавая, что для укрепления его позиций одних только раздоров в степи недостаточно, широко практиковало систему подкупов-подарков и роскошных угощений[523], стоивших не меньше, чем содержание целого войска. Так, например, в 607 г. Ян-ди устроил пир для хана Жангара и 3500 старейшин из его аймака. Хану были при этом подарены 2 тыс. кусков шелковых тканей, колесница, верховые лошади, литавры, музыкальные инструменты, знамена. 3500 старейшин также получили подарки. С 610 г. для «вассалов» стали устраиваться в Лояне ежегодные праздники продолжительностью по месяцу. Была сооружена огромная сцена для театральных представлений, беспрестанно играли 18 тыс. музыкантов. До утра ослепительно горели фонари. Лавки украшались, и даже вокруг овощных лотков расстилались циновки. «Вассалов» поили и кормили безвозмездно, уверяя, что в Китае всего много и за вино и пищу платы не берут. Кочевники были особенно изумлены тем, что стволы деревьев обертывали шелковыми тканями. Они спрашивали: «Ведь в Китае есть и бедняки и одежды, по-видимому, не хватает, к чему же шелком обертывать деревья?». Но на этот вопрос они ответа не получали[524]. Более того, успех китайского оружия в бассейне Тарима был достигнут путем задаривания тамошних владетелей, а это стоило недешево[525]. Естественно, что даже баснословно богатый Китай не мог выдержать такого расточительства. Неизбежное увеличение налогов, связанное с возникшим финансовым кризисом, расшатало престол суйского императора. К тому же политика задаривания не достигала цели. Показная роскошь никого не могла обмануть, а купленные друзья всегда ненадежны, и Ян-ди вскоре убедился и в этом и в другом.

Сердце державы. Несмотря на то что разделение каганата произошло вопреки воле и желанию тюркютского народа и явилось следствием постороннего, даже враждебного воздействия, пути обеих половин некогда единого целого оказались предельно различными.

На востоке ситуация изменилась мало, так как китайский протекторат не затрагивал ни тюркютских традиций, ни способа производства, ни системы ведения хозяйства. Тюркюты на востоке оставались этнически спаянной группой, и их потенциальные силы были значительно больше, чем у любого из соседних народов. В первый же благоприятный момент политическое преобладание тюркютов в степи не только могло, но и должно было восстановиться.

На западе мы видим совсем иную картину. Тюркюты там были в абсолютном меньшинстве. Сколько бы дружинников ни увел с собой Истеми-хан, они стали каплей в море покоренных областей. Казалось бы, они должны были либо раствориться без следа в местном населении, которое мы вправе называть тюркским, либо стать его жертвой после того, как основная масса их соплеменников оказалась под пятой суйского императора. Но произошло нечто третье: кочевники Семиречья, Чуйской долины, низовий Волги и Кубани, верховий Иртыша и Ишима выказали полную лояльность династии Ашина. Точно так же повели себя оседлые обитатели оазисов бассейнов Тарима и Аму-Дарьи и даже горцы склонов Гиндукуша и Кавказа. Таким образом, тюркюты и здесь сохранили господствующее положение.

Приходится признать, что Истеми и Кара-Чурин Тюрк были не только полководцами, но и выдающимися администраторами. Они создали modus vivendi для тех стран, в которые они пришли как завоеватели. Разобщенные доселе племена, истощавшие свои силы в постоянных мелких войнах, вкусили сладость мирной жизни и получили все возможности для развития своего кочевого скотоводческого хозяйства, что в свою очередь привело к возникновению сознания единства, которое с тех пор стало называться тюркским. Можно сделать вывод, что именно немногочисленность тюркютов, составлявших господствующий слой, обеспечила устойчивость вновь возникшей системы. Содержание ханской дружины было так необременительно, что не вызывало протеста в данниках, тем более что польза от наличия единой власти была очевидна. Внешнеполитическая задача, стоявшая перед державой, — борьба за великий караванный путь, — была жизненной потребностью для торговых городов южных областей каганата и сулила обогащение его северным подданным, так что и тут интересы страны и династии совпадали. Но поскольку реальная сила была не у правительства, а у народа, то мы наблюдаем постепенную эволюцию всех институтов и соотношения сил, которая и составила историю Западнотюркютского каганата вплоть до его падения в 659 г. Но не будем забегать вперед, а сосредоточим свое внимание на том положении, которое сложилось при малолетнем Чуло-хане в 609 г., предпослав описанию еще одно важное общее соображение.

Впоследствии мусульмане, сталкиваясь с тюрками, отметили их удивительное умение находить общий язык с окружающими народами. Эти качества тюрки проявляли вне зависимости от того, приходили ли они в новую страну как победители или как гости, как наемники или как военнопленные рабы; в любом случае они делали карьеру с большим успехом, чем представители других народов.

«Кто может спросить, — говорит Фахраддин, — что за причина славы и удачи, которая выпала на долю турок. Ответ: общеизвестно, что каждое племя и класс людей, пока они остаются среди своего собственного народа, среди своих родственников и в своем городе, пользуются уважением и почетом, но, когда они странствуют и попадают на чужбину, их презирают, они не пользуются вниманием. Но турки наоборот: пока они находятся среди своих сородичей и в своей стране, они представляют только одно племя из числа других турецких племен, они не пользуются достаточной мощью и к их помощи не прибегают. Когда же они из своей страны попадают к мусульманам — чем дальше они находятся от своих жилищ, родных и страны, тем больше растет их сила и они более высоко расцениваются, они становятся эмирами и сипехсаларами».

И ниже: «Среди изречений Афрасиаба, который был царем турок и был безгранично мудрым и умным, было изречение такое: «Турок подобен жемчужине в морской раковине, которая не имеет ценности, пока живет в своем жилище, но когда она выходит наружу из морской раковины, она приобретает ценность, служа украшением царских корон, шеи и ушей у невесты»»[526].

Наблюдения вдумчивого историка XII в. вполне применимы и к тюркютам VII в. Этим можно объяснить устойчивость династии, на полвека пережившей свою мощь. Было бы неверно заключить, что скипетр тюркютских ханов мог обеспечить внутренний мир стране со столь разнообразным и воинственным населением. Ослабевшая династия Ашина была приемлема для всех своих подданных, но подлинные силы и страсти продолжали бороться между собой, оставаясь на позициях легитимизма. Ханы заплатили за сохранение престола тем, что стали марионетками в руках племенных бегов и согдийских дехканов, а те и другие при ослаблении власти разбились на ряд партий и начали между собой борьбу за преобладание.

Наиболее значительными претендентами на руководство оказались два племенных союза: дулу в Семиречье и западной Джунгарии и нушиби в западном Тянь-Шане, вокруг оз. Иссык-Куль[527]. Каждый из этих союзов включал по пять племен, вследствие чего для Западного каганата иногда применяется название «десять племен», что оттеняет преимущественное значение этих племенных союзов для державы в целом. Наряду с этим названием встречается другое — «тюрки-джабгу», под которым подразумеваются жившие в Западном каганате тюркюты, в память того, что Истеми был ябгу[528] при Иль-хане Бумыне. Оба эти наименования подменяют друг друга, когда речь идет о державе, как таковой, но наличие обоих свидетельствует, что различие между тюркютами и тюрками десяти племен в VII в. еще не было уничтожено.

Тюркюты и тюрки. Реконструкция положения в Западном каганате, представленная в данной работе, радикально отличается от концепции Э. Шаванна, принятой в мировой науке. Расхождения основаны на гипотетическом понимании нескольких терминов и одной общей предпосылке Э. Шаванна, которые должно отвергнуть, так как русские исследования XX в. обнаружили их несостоятельность.

Э. Шаванн строит свою концепцию на некритическом воспроизведении гипотетических отождествлений В. Радлова и Ф. Хирта: теле — толос[529], сеяньто — сир-тардуш[530], огор — уйгур[531] — добавляет свое: абар-жужань[532]. На беспочвенность первой пары отождествлений указал В. В. Бартольд, вообще весьма низко оценивший работу Э. Шаванна[533]; по поводу «огоров» ясность внесла работа М. И. Артамонова[534], установившая, что это приуральские угры, а вопрос об абарах разобран выше. Исправление этих, ныне бесспорных, ошибок делает синтетическую часть работы Э. Шаванна устаревшей, что вынуждает пересмотреть заново весь материал. И тогда мы наталкиваемся на то, что постулат Э. Шаванна — «западные тюрки не составляли единого народа, но состояли из разных племен, образовавших федерацию»[535] — требует уточнения.

В понимании Шаванна тюркюты и тюркоязычные племена Семиречья — одно и то же, и для тюркютов, как таковых, нет места в его реконструкции хода событий. Однако при проверке выясняется, что при этом понимании ход событий не может быть полностью объяснен, как будет показано в дальнейшем. Кроме того, этнографическими исследованиями Б. Х. Кармышевой открыты прямые потомки тюркютов в Средней Азии. Среди племенных названий среднеазиатских тюрок, ныне входящих в состав узбеков, есть группа племен, именуемых местным населением «тюрк», а внутри ее кроме карлуков, барласов, кальта-тай и муса-базари есть племенная единица с самоназванием «тюрк»[536]. Здесь в первом случае под тюрками понимаются старые тюркоязычные обитатели Мавераннахра XIV–XV вв., на что указывает наличие отюреченного монгольского рода барласов, причем они противопоставляются узбекам в узком смысле, под которыми понимаются племена, пришедшие с Шейбани-ханом из Дешт-и-Кыпчака. Во втором случае «тюрки» в узком смысле противопоставляют себя не только узбекам — локаям, кесамирам и семизам, но и карлукам. Родовых подразделений они не имеют, но одна из их групп называет себя тюрки-тугьен[537]. Это слово, ныне понятное далеко не всем, знающие старину производят от монгольского «туг» — знамя, бунчук; это может означать «знаменосцы» или «мятежные тюрки»[538]. Легенда гласит: «Тугьен (правильно Тугон. — Л. Г.) — имя одного храброго воина, жившего 1200 лет назад. Родом он был из Татарстана. Род тюрк-кальтатай является потомством этого человека»[539].

В. Х. Кармышева полагает, что эти «тюрки» относятся к потомкам тюркских пришельцев в Среднюю Азию, «возможно еще более ранних, чем предки карлуков»[540]. Вывод Б. Х. Кармышевой представляется вполне убедительным, а собранный ею материал — исключительно важным. Он вполне подтверждает наличие в Средней Азии VII–VIII вв. (1200 лет тому назад) того самого племени, которое мы называем «тюркют». В пользу нашего соображения говорят также этнографические особенности этого племени. «Тюрки» держатся обособленно от узбеков и киргизов и с ними в браки не вступают. Вместе с тем они сохранили до последнего времени навыки кочевого скотоводства[541].

И. И. Умняков, аннотируя «Историю Фахраддина Мубаракшаха». Приводит перечень упомянутых там тюркских племен, первое место в этом перечне занимает племя «тюрк». Умняков предполагает, что слово «тюрк» помимо коллективного названия турок в XII–XIII вв., «вероятно, и раньше служило также названием особого турецкого племени»[542].

Это несомненно так. И условный термин «тюркют», предложенный нами, помогает избежать путаницы понятий и аберраций, жертвой которых стал даже такой гигант анализа, как Э. Шаванн. Должен прибавить, что не принимая его синтетического построения, я отнюдь не разделяю отрицательного мнения В. В. Бартольда об аналитической части исследования французского ориенталиста[543].

Согдиана в составе каганата. Если силу ханы западной ветви Ашина черпали у степных племен Семиречья и Чуйской долины, то богатство притекало в их руки из оседлых владений Средней Азии и бассейна Тарима. Согдийские дехканы и купцы так много хорошего видели от западнотюркютских ханов, что сами стали крепкой опорой престола. В начале VII в. Средняя Азия была на гребне своего экономического и культурного расцвета; торговля, земледелие и ремесла развивались с предельной быстротой: религиозные культы мирно уживались друг с другом; шелк, переливаясь из Китая в Византию, по пути частично оседал в Бухаре, Самарканде, Чаче (Ташкент), Кашгаре, Куче и Турфане в виде тяжелых золотых слитков, из которых изготовлялись украшения для жен купцов и дехканов. Но все это благополучие было результатом подчинения Согдианы тюркютскому хану.

Как ни странно, но культурный подъем среднеазиатских владений уживался с чрезвычайно низким уровнем политического самосознания. Согдиана в VII в. была раздроблена на мельчайшие княжества и, несмотря на крайнюю необходимость, не имела сил для объединения. А ведь только политическое единство гарантировало безопасность торговых караванов, возделанных садов, мастерских в предместьях городов и т. д. Ханы Ашина обеспечили стране необходимый покой и не вмешивались во внутренние дела своих подданных. Согдийские города сохраняли полную автономию и только выплачивали ханам в виде дани часть доходов, получаемых с баснословно прибыльной торговли.

Согдийцы принимали весьма деятельное участие в политической жизни каганата. Заинтересованность в развитии караванной торговли определила их линию поведения. Северные кочевники дулу получали мало выгод от торговли шелком, так как были далеки и от рынков сбыта и от перевалочных пунктов. Иной раз им удавалось разграбить караван, шедший через Джунгарские ворота, но это не могло служить для них регулярным подспорьем, тем более что караваны часто обходили опасные места путем, шедшим от Кучи на Аулие-Ату[544]. Зато южные кочевники — нушиби, жившие неподалеку от Ферганы и Согдианы, регулярно пропускали через свои земли караваны, и им не было смысла нападать на них. Они взимали плату за пропуск, безопасность, за проводников, продовольствие и топливо и богатели вместе с согдийцами. Общие интересы сделали согдийских купцов сторонниками племен союза нушиби и ханов из династии Ашина, опиравшихся на них.

Это уравновесило силы боровшихся партий, и, несмотря на то что дулу имели за собой бескрайние равнины современного Казахстана с храбрым н воинственным населением, им не удавалось победить своих соперников — нушиби, получавших субсидии от мирных горожан. Нушиби занимали выгодное географическое положение: обладание склонами Тянь-Шаня в изучаемое время было насущной экономической необходимостью для тюркютов, так как эти лесистые и богатые водой районы были местами их летовок. Кроме того, Турфан снабжал кочевников наиболее необходимыми для них продуктами — хлебом и тканями. Этими товарами Турфан был столь богат, что они вывозились даже в Китай[545].

Вообще из всех восточнотуркестанских владений только два, Турфан и Хотан, играли заметную политическую роль. Но Хотан, лежавший в стороне от великого пути, за песками пустыни, Такла-Макан, больше тяготел к Тибету и Индии, тогда как Турфанский оазис был связан с Китаем и северными кочевниками. При анализе политики западнотюркютских ханов весьма полезно взглянуть на историю Турфана в период, когда там существовало княжество Гаочан.

Турфанский оазис издавна был одним из крупнейших культурных центров Восточного Туркестана. Китайцы вели из-за него ожесточенную войну с хуннами и, одержав победу, основали там военную колонию Гао-чан-лей[546]. В период смуты, после падения дома Хань, Китай потерял Восточный Туркестан, но большое количество китайцев осело на благодатных землях Турфана. Полной самостоятельностью Гаочан не пользовался, последовательно подчиняясь жужаням, гаогюйцам, и, наконец, в 590 г. был завоеван тюркютами. Однако это завоевание не означало прекращения местной династии. Тюркюты лишь заставили гаочанцев принять в знак покорности тюркютские обычаи и одежду. Все это время в Гаочане боролись китаефильская и сепаратистская партии, причем последняя опиралась на кочевников. К концу VI в. значение Гаочана выросло настолько, что тюркютский хан счел возможным согласиться на брак своей дочери и гаочанского князя. Владетель Гаочана, бывший, кстати, сыном дочери тюркютского хана, пользуясь ослаблением тюркютов при ничтожном Жангаре Кимин-хане, ориентировался на Китай. В 609 г. он ездил к Ян-ди и получил от него в жены княжну из императорского дома.

Подводя итоги сказанному выше, можно заметить, что положение западной ветви Ашина было чрезвычайно трудным. Традиционный союз с согдийскими купцами неизбежно влек за собой вражду с Ираном. Гаочан оказался яблоком раздора между каганатом и Китаем. Хазары на западе были ненадежны, телесцы на востоке — явно враждебны. Наконец, главная опора династии — беги племенных союзов дулу и нушиби стремились к ослаблению ее власти, при которой они могли бы иметь максимум самостоятельности. Осуществление этой тенденции означало фактическую анархию, и только очень сильный и талантливый хан мог поддерживать авторитет нейтральной власти. А такие встречались не часто.

Гегемония Дулу. Чуло-хан Таман. 604 год был годом полного распада западнотюркютского каганата. Великий Кара-Чурин Бопо-хан пропал без вести, сын его Нили-хан погиб, брат последнего, известный только под прозвищем Басы (Поши) — тегин, законный наследник престола, оказался задержанным в Китае. Вопреки законному порядку, в ущерб Шегую, правителю Чача, возведенным на престол оказался сын Нили-хана — Таман с титулом Нипо Чуло-хан. Новый хан при воцарении еще вряд ли умел ходить; он родился незадолго до гибели своего отца. Возникает вопрос: какая партия поставила его ханом? Географическое местоположение его ставки, «прежняя Усуньская земля»[547], т. е. долина р. Или[548], показывает, что власть оказалась в руках племен союза дулу. Они постарались ограничить власть хана путем рассредоточения ее, т. е. на западе и на востоке наместники получили титул «малых ханов», а в чиновную иерархию были введены дополнительно два чина. Сыфаян и Хунда, которые управляли государственными делами[549]. Малолетний хан стал игрушкой в руках своих вассалов.

Не менее существенна была реформа культа. Тюркютский хан, как уже говорилось, был не только военным вождем, но и первосвященником и два раза в год приносил жертву предкам и духу неба[550]. В Западном каганате беги лишили хана этой важной обязанности, и теперь для принесения жертвы на святое место ездил один из высших сановников. Это принижало значение не только самого хана, но и всех его соплеменников — тюркютов, которые, таким образом, оказались в оппозиции к правительству, возглавляемому бегами дулу, и ориентировались на союз с бегами нушиби и владетелями согдийских оазисов. Последние были согласны финансировать любого претендента, который бы согласился поставлять шелк и обеспечить безопасность на великом караванном пути. Однако тюркюты готовы были служить лишь хану из рода Ашина, а нушиби хотели вручить власть лишь человеку, к ним расположенному. Претендент, удовлетворивший всем этим требованиям, нашелся: это был князь Шегуй, внук Кара-Чурина Тюрка[551], принужденный довольствоваться скромным уделом — княжеством Чач. Летовка его, Мин-булак[552] (тысяча ключей), находилась к югу от р. Талас, в землях нушиби, с которыми этот князь, очевидно, поддерживал добрососедские отношения.

Победа нушиби. Шегуй-хан. Правительство, состоявшее из старейшин родов союза дулу и управлявшее именем Чуло-хана Тамана, оказалось несостоятельным. Восточные области отпали, грабежи дулусцев и телесцев препятствовали караванной торговле, и жертвы, принесенные ради заключения мира с Китаем, оказались безрезультатными. Внутри страны положение также становилось угрожающим. Беспомощность правительства толкнула согдийские города на непосредственное сближение с Китаем. За Турфаном, предложившим союз Китаю в 608 г.[553], в 609 г. последовали среднеазиатские владения: Ань (Бухара), Бокань (Фергана), Ши, Ми (Маймург), Цао, Хэ, Унагэ, Му, Кан (Самарканд)[554]. За ними в 610 г. послали посольства с дарами Куча и Гибинь[555]. Наконец явилось посольство и от Шегуя. Он добивался брачного союза, и китайское правительство сочло этот момент благоприятным для воздействия на Чуло-хана. Вместо невесты Шегую было послано пожалование его великим ханом и бамбуковая стрела с белым оперением, чтобы «дело шло также быстро, как летит стрела». Дулу перехватили посольство и отняли стрелу, но самому послу удалось «обманом освободиться»[556] и известить Шегуя о результатах переговоров. Шегуй немедленно выступил в поход на Тамана и наголову разбил его. Таман бежал на восток и, будучи по дороге ограблен и преследуем, сдался китайцам. Его приверженцы были разделены на три малые орды (612 г.)[557].

Конец Тамана был печален: в 618 г., уже после смены династии, восточные тюркюты потребовали у китайцев крови своего заклятого врага. Государственные советники сочли неблагоразумным из-за жизни одного тюркюта идти на конфликт и уговорили императора пожертвовать Таманом. Несчастного напоили допьяна и впустили тюркютского посла, который собственноручно его зарезал[558]. Убийство было совершено тайно, чтобы не ронять престижа новой династии в войсках и среди кочевников, поскольку так как те, так и другие не одобряли предательства.

Переворот 612 г. полностью разрядил напряженность политической обстановки, возникшей из-за неуживчивости старейшин дулу. Все княжества Согдианы и бассейна Тарима вернулись под скипетр западнотюркютского хана. Исключение составлял только Гаочан, потому что он по своему географическому положению был более связан с телескими племенами Джунгарии, которые получали из богатого оазиса необходимые кочевникам продукты земледелия и ремесла. Равно дорога, проходившая через Гаочан, вела в кочевья дулу, а она приносила гаочанцам огромные доходы от таможенных пошлин[559].

В результате князь Гаочана в 612 г. предпочел подчиниться дому Суй, нежели Шегуй-хану, покровителю карашарцев, кучасцев и согдийцев — его соперников по торговле. Шегуй-хан легко примирился с небольшой территориальной утратой, так как китайцы предоставили ему власть даже над теми оазисами, которые подчинились императору Ян-ди в 609 г.[560]. Усиление Шегуй-хана было даже на руку императору, который успел потерять интерес к Западному краю и все свое внимание сосредоточил на завоевании Кореи. Последнее его безумство стоило обоим народам много крови, а деспоту — трона и жизни, но корейскую войну мы рассмотрим в другой связи, а пока вернемся к внутреннему положению Западного каганата.

Гегемония нушиби. Тун-джабгу-хан. Победа Шегуя означала восстановление положения, предшествовавшего гибели Кара-Чурина Тюрка в 604 г. Внутреннее положение каганата упрочилось, внешние затруднения рассеялись. Самая острая проблема — существование в Джунгарии независимой телеской конфедерации — разрешилась сама собой. В 619 г. оба телеских вождя, кибисский Мохэ-хан Гэлэн и сеяньтоский Ышбар (Ишибо), отреклись от титулов и добровольно подчинились Тун-джабгу-хану[561]. Этот факт лояльности свидетельствует, что действительной причиной войны были не телесцы и не ханы Ашина, а неукротимые племена дулу, не умевшие и не хотевшие ладить с соседями. Дулу унаследовали воинственные навыки древних хуннов и, подобно им, «умели сражаться на коне». Но то, что в свое время дало хуннам «господство над народами», натолкнулось на мощное сопротивление теперь. В VII в. купец встал рядом с богатырем и сумел купить себе достаточно сторонников, чтобы загнать степных витязей в дебри и пустыни. Это своевременно поняли телеские старейшины и покорностью обеспечили себе покой. Они знали, что ханы Ашина не позарятся на их овец, так как ежегодно проходящие через степь караваны сыпали в ханские ладони золото и шелка.

Значение караванного пути для этого времени подчеркивается подбором городов, которые попали в географический раздел «Суйшу», и той последовательностью, в которой они там расположены. Основной путь лежал по северную сторону Тянь-Шаня, и потому первым пунктом поставлено княжество Гаочан в Турфанском оазисе, а вторым, также перевалочным пунктом, Кан, т. е. Самарканд, главный и самый богатый город Согда. Супругой владетеля Согда была тюркютская царевна, дочь Кара-Чурина Тюрка; законы и письменность там были тюркютские[562]. Самарканд был одним из тех городов, который много выиграл от подчинения ханам Ашина и долгое время был их опорой. Китайский географ специально отмечает, что жители Самарканда «искусны в торговле… многие иностранцы приезжают к ним для торга»[563].

Следующим пунктом названа Ань, т. е. Бухара. Здесь зависимость от тюркютского хана не отмечена. Но тем не менее Бухара входила в состав каганата и там располагался удел, в котором сидел шад, тогда как в Чаче (Ташкент) правил всего-навсего тудун. В отличие от прочих городов Согдианы Чач оказал сопротивление Шегуй-хану, но был покорен и подчинен непосредственно царевичу из рода Ашина[564].

Затем таким же образом намечена вторая дорога: Карашар, Куча, Кашгар и Хотан, затем Фергана, Тохаристан и Идань, т. е. страна эфталитов. Это путь по южной стороне Тянь-Шаня, соединявший Китай с Индией. Области, по которым он проходил, были подчинены западнотюркютскому хану, причем покорение остатка эфталитов к югу от Аму-Дарьи оговорено источником специально[565]. Княжества в центре Средней Азии: Ми — Маймург, Шы — Кеш, Цао — Усрушана, Хэ — Кушания (Катта-курган), расположены в тексте не цепочкой, а кучно, ибо они находились на единой культурной площади. За ним несколько особняком сгруппированы Унагэ — Мерв, Му — Амуль и Босы — Персия, тюркютскому хану не подчинявшиеся[566].

Но Аму-Дарья была границей Западнотюркютского каганата только в среднем и нижнем течении. В верховьях тюркюты перешагнули ее и проникли через Афганистан в Северо-Западную Индию[567]. Подробных сведений о покорении этих стран не сохранилось, но тюркютам пришлось потрудиться. Это видно из единственной, но многозначительной фразы: «Тун-джабгу-хаган был храбр и предусмотрителен. Когда он давал сражения, он всегда одерживал победу»[568]. Эти победы позволили ему окружить своими владениями всю восточную границу Ирана. Шаханшах Хосрой Парвиз, связанный на западе упорным сопротивлением Византии, не имел сил помешать усилению тюркютского хана. Более того, армянские нахрары, которым шах поручил охрану восточной границы, передались тюркютам и были ими переправлены вокруг Каспийского моря на Кавказ, где приняли участие в войне против персов[569]. Восточная граница Ирана с 620 по 630 г. была беззащитна, и тем не менее Тун-джабгу не вторгся в Иран с востока. Это отнюдь не свидетельствует о его миролюбии. В то же самое время он развернул активную деятельность на Кавказе, но в Средней Азии продолжал царить худой мир.

Это странное явление может быть объяснено тем соотношением социальных сил, которое сложилось в Западном каганате вследствие победы нушиби. Купцы хотели торговать. Их не смущало, что они снабжают шелком враждебных персов, ибо перспектива победы была сомнительна и далека, а доход от сделок шел прямо в руки. Кроме того, поход Бахрама Чубина и разгром Авазы в 589 г. наглядно показали согдийцам, что персы способны наносить контрудары и, чего доброго, вернув Балх, поставить под свой контроль пути в Индию. Поэтому, толкая хана на войну с Ираном, они сумели заставить его перебросить войска за Каспийское море и обречь на разорение Грузию и Армению, а сами сохранили в безопасности свои роскошные дворцы, сады и стада верблюдов.

Степи Юго-Восточной Европы в 20-х годах VII в. находились под властью тюркютов. Наместником хана был его младший брат, носивший титул «джабгу хаган» (джебухаган). Его сын был при нем полководцем с титулом «шад»[570], который в «Истории агван» назван племянником «царя севера»[571]. Значит, джебухаган был братом «царя севера».

Ханом Западнотюркютской державы был в это время Тун-джабгу-хан, суверенный государь. Надо полагать, что именно он выступал как «царь севера», тем более что дата гибели Джабгу-хана и «царя севера» одна и та же (630 г.). Старшие братья его к 626 г. умерли, но при нем был младший брат, Мохо-шад. В промежутке между 618 и 626 гг. Мохо-шад ездил в Китай с дипломатической миссией[572], и больше о нем китайские анналы не упоминают. Самое естественное предположить, что он, получив титул ябгу, оказался правителем западных областей и вторым лицом после хана, так как он действительно был его ближайшим родственником. Кто же из трех его сыновей выступает в «Истории агван» под наименованием «шад»? Старший из них, Нишу Гяна-шад, был удельным князем в Бухаре[573]. Где был удел второго, Тонга-шада, неизвестно, но так как он был долгое время другом карашарского владетеля, то надо думать, что они жили неподалеку, т. е. удел Тонга-шада находился в Средней Азии. Более всех подходит третий брат — Бури-шад, так как этот титул носили западные удельные князья, например племянник Тобо-хана[574].

Китайские хроники не дают о нем никаких библиографических сведений, что опять-таки косвенно подтверждает предположение о том, что его удел был на западе, вне поля зрения их авторов.

Предкавказье в начале VII в. населяли два народа: болгары (включавшие племена утургур, унногундур, оногур и др.[575]), жившие на правом берегу Кубани вплоть до Дона, и хазары, обитавшие в низовьях Терека и Волги. В войнах 589 и 626–630 гг. хазары настолько тесно связали свою судьбу с ханами Ашина, что греческие и персидские авторы употребляли названия «турк» и «хазар» как синонимы. Однако эти народы были столь различны, что Шаванн специально предупреждает читателя о недопустимости их отождествления[576]. Хазар знали даже китайцы. В «Таншу» северным соседом Босы (Персия) и Фолинь (Рум — Византия) названо дулгасское (тюркютское) поколение кэса[577]. Такое название давалось китайцами только тем племенам, покорность которых была добровольной, а не вынужденной, как было, например, с телесцами и киданями. Будучи давними врагами Ирана, хазары всеми силами поддерживали политику нушибийских ханов, и, следовательно, возможными соперниками их могли быть только болгары, что и подтверждается косвенными упоминаниями источников.

Чрезвычайно существенно, что в закавказских походах болгары не участвовали. Но это понятно, если учесть, что авары держали под своим контролем всю кутургурскую землю, т. е. область причерноморских степей до Дона. Тюркютский джабгухаган был бы крайне наивен, если бы оставил эту границу незащищенной. По-видимому, ее охрана была поручена именно болгарам, что находит подтверждение в дальнейшем ходе событий. Но эта тяжелая и опасная обязанность, как и отстранение от сулящих добычу походов, не могла расположить болгар к нушибийской группировке. Действительно, в последующих событиях мы видим, что они выступают как сторонники дулу[578].

Степи современного западного Казахстана, древняя страна сабиров, также входили в Западный каганат. Удельным князем там был дядя Тун-джабгу-хана, носивший прозвище «Богатырь» и имевший достоинство малого хагана. Эта страна уже в VII в. называлась Сибирью, так как впоследствии «Богатырь» принял титул «Кюйлюг Сибир-хан». По своим симпатиям сибирские племена, подобно болгарам, тяготели к группировке дулу.

Организация орды. Китайские и греко-армянские авторы, описывающие Западнотюркютский каганат, ограничились поверхностью явлений, сосредоточив внимание на племенах, входивших в эль, а не на самой тюркютской орде, господствовавшей в нем. К счастью, экспедицией П. Пельо был обнаружен географический трактат второй половины VIII в., составленный пятью хорами (тогонцами) и переведенный на тибетский язык[579]. Этот документ состоит из пяти докладов[580] «О царствах и племенах, обитающих на севере» (т. е. к северу от Тогона); в четырех описывается этнополитическая ситуация, современная им, а в одном (первом) — историческая, которую можно точно датировать концом царствования Тун-джабгу, что видно из состава племен, перечисленных в документе.

Понимание этого документа встречает ряд неожиданных трудностей. Прежде всего язык, на котором он был впервые составлен, по-видимому южномонгольский, в отношении терминологии подвергся сильному влиянию китайского. Очевидно, авторы докладов были люди образованные и знали китайскую географическую литературу. Поэтому названия племен носят отпечаток традиционных фонетических искажений, свойственных китайскому языку. Затем, перевод на тибетский язык еще исказил названия племен, известных переводчику понаслышке, и тем не менее расшифровать документ можно при условии сопоставления его с суммой сведений, накопленных наукой, и при тщательной исторической критике. В четырех строках тибетского текста подлежащих анализу, содержится двенадцать (на самом деле одиннадцать) племенных названий. Указано, что «эти племена не имеют царя и выставляют 6 тыс. воинов»[581]. Отсутствие царя (очевидно, для каждого племени в отдельности) можно понять только так, что они непосредственно подчинены верховному хану и в отличие от прочих племен, входящих в каганат, лишены самоуправления. Если это верно, то они должны входить в систему толис-тардуш, двух крыльев западнотюркютского эля. Так оно и есть, хотя с небольшой поправкой.

Племена в перечне распадаются на следующие группы: 1) «племя царя Азма Муганя» — это род Ашина; 2) «хали», сопоставляется со словом «фули», китайским искажением тюркского слова «бури» (волк), т. е. гвардии тюркютских ханов; 3) «А-са-стэ» — название знатного тюркского рода Ашидэ[582]; 4) «Сар» — несомненно «сир», т. е. ведущий род племени сеяньто. Перечень заканчивается словом «дули», в котором легко усмотреть термин «толис»[583].

Дальше перечень идет с запада на восток: 5) «Ло-лад» — аланы с суффиксом монгольского множественного числа, что естественно, ибо доклад писал житель Тогона; 6) «Парсил» — болгарское племя барсил, обитавшее по северо-западному берегу Каспийского моря[584]; 7) «Нги-ке», ср. титул Тамана — «Нипо Чуло-хан»; нигю — племенное название тюрок, обитавших «в древней усуньской земле»[585], т. е. на берегах оз. Балхаш; 8) суни — тюркское племя в Джунгарии, на границе Восточного и Западного каганатов[586]. Список заканчивается племенем джолто (9), эквивалента к которому нет. Думается, что здесь мы имеем искажение термина «тардуш», покрывающего все перечисленные племена, составляющие западное крыло каганата. В особое племя его выделил, как можно думать, тибетский переводчик, живший в то время, когда система «толис-тардуш» стала анахронизмом.

Следующие три племени: янь-ти, хе-бдал (эфталиты)[587] и гар-рга-пур, судя по среднему из них помещались в Средней Азии, в той части ее, которая была присоединена Тун-джабгу-ханом к каганату в 20-х годах VII в. В это время там жили потомки кушанов, этническая принадлежность коих к сарматам может считаться установленной. Тут вспоминается древнекитайское название для сарматских племен — янь и яньцай, в которых китаисты видели передачу этнонима «сармат». Мы уже видели, что потомки кушанов в 603 г. выступили против Ирана в союзе с тюркютами и 20 лет спустя их земли без заметной борьбы оказались присоединены к Западному каганату. Потомками Дахака, т. е. степняков, считался знатный род Сури, правивший в VII–XI вв. в Гуре[588]. Учитывая, наличие китайских литературных реминисценций у нашего автора, можно с большой долей вероятности предположить, что он назвал обитателей степного берега Пянджа древним именем, чем доказал свою эрудицию.

Название гар-рга-пур состоит из двух слов: «пур» — сын (перс.), и Гар-рга — карга (тюркск.) — ворона. Это калька с персидского слова «чубин» — ворона[589], кличка Бахрама Чубина на придворном жаргоне времени шаха Хормизда[590]. Потомки Бахрама после его гибели остались жить в Балхе, в VII в. находившемся в пределах Западнотюркютского каганата; их считают предками Саманидов[591]. Видимо, горсть персидских эмигрантов, живших среди тюркютов на привилегированном положении рассматривалась современниками как одно из племен, составлявших тюркютский эль[592].

То, что эти три племени, отличные от тюркютов по расе, языку и культуре и не входившие в систему «толис-тардуш», перечислены на равных основаниях с прочими, собственно тюркскими племенами, показывает, что они были инкорпорированы в орду как равноправные члены. Благодаря их лояльности тюркюты могли держаться у подножия Гиндукуша, так же как они держались у подножия Кавказа благодаря поддержке барсилов и части аланов, принятых в свою среду. Расовый принцип был чужд культуре древних тюрок.

В ханской ставке. Тун-джабгу-хан расположил свою ставку в благословенной зеленой степи к северу от оазиса Чача. Это был центр его обширных владений. Здесь он принимал посольства от императоров Восточного (китайского) и Западного (византийского). Но любопытно и существенно, что не дипломаты оставили для нас описание двора тюркютского владыки, а буддийские монахи, находившие у хана теплый прием и внимание. В 626 г. к хану прибыл индийский проповедник Прабхакарамитра с десятью спутниками и нашел в орде полный порядок и образцовую дисциплину[593]. Хан ласково беседовал с гостями, и они ни в чем не испытывали нужды. Им только не разрешили проехать в Китай, куда Прабхакарамитру приглашал китайский дипломат, познакомившийся с ним в ханской ставке.

Через несколько лет в ханские владения прибыл другой буддийский монах-китаец Сюань Цзан. Как только он добрался до оазиса Хами, его немедленно пригласили в Каган-ступу, т. е. в Бишбалык[594]. По дороге его заманили в Турфанский оазис, и владыка Гаочана тоже захотел оставить при себе «святого человека», но мужественный паломник объявил голодовку и этим принудил предоставить ему свободу передвижения. Сюань Цзан, уезжая, обещал на обратном пути прочесть в Гаочане курс лекций по буддийской философии, но этому не суждено было сбыться. В 644–645 гг., когда он возвращался в Китай, гаочанское княжество уже перестало существовать[595].

Около места, где ныне стоит г. Токмак, паломник встретил Тун-джабгу-хана, который развлекался охотой. Сюань Цзана поразило множество прекрасных лошадей. Хан был одет в халат из зеленого атласа; голова его была не покрыта, только узкая шелковая лента перехватывала лоб и удерживала волосы, ниспадавшие на плечи. Хана окружала свита из двухсот всадников, одетых в парчовые халаты. Их волосы были заплетены в косы. Прочие воины сидели на верблюдах или лошадях. Они были одеты в меховые или полотняные одежды и вооружены длинными копьями с флажками и прямыми луками. Их было так много, что конца войску не было видно[596].

Эта картина дает возможность представить себе внешний вид богатого и роскошного двора западнотюркютского хана. В колорите нет ничего серого: переливаются атлас и шелка, горит на солнце парча, мягко поблескивают меха; играют сытые заводные кони, важно качают головами верблюды. Все празднично и разнообразно, даже прически, которые строго определяются племенными обычаями. И вместе с тем трогательное уважение к интеллекту. Нищего монаха встречают, кормят, слушают со вниманием и, наконец, дают ему возможность пробраться в Индию, откуда он обещает привезти крупицу мудрости. Но весь этот блеск и богатство едва пережили отъезд ученого гостя. Это было начало 630 г., а в конце его разразилась катастрофа.

Суйский дом и тюркюты. Власть Суйского дома над восточными тюркютами казалась окончательно утвержденной. Жангар Кимин-хан не только охранял границу, но и принимал все меры к тому, чтобы сделать свой народ похожим на китайцев. Он пытался заставить тюркютов носить китайскую одежду, строить дома и сеять хлеб. Сам он жил в городках Кинхо и Динсян, построенных для него китайцами[597], но его подданные предпочитали войлочные юрты. Хан, понимая, что единственная его опора — император, старался упрочить союз единственным известным ему способом — браком на китайской царевне. На беду первая его супруга умерла, но он немедленно выпросил замену, новая царевна, Ичжен, была препровождена к нему с великой поспешностью, ибо, как выяснилось потом, она совмещала роль жены с функциями секретного агента[598]. Китайское правительство продолжало опасаться тюркютов. Оно не без оснований полагало, что воля хана далеко не отражает настроений народа.

В 607 г. Ян-ди подарил хану и царевне роскошные одежды, золотые кувшины и шелковые ткани. Подобные дары были вручены царевичам и вельможам. Когда же им показалось мало присланного, то они пригнали китайцам на продажу 3 тыс. коней и получили от казны 13 тыс. кусков шелка — непомерно высокую цену, являвшуюся по существу замаскированным подкупом. Зато в том же 607 г. указом была запрещена непосредственная торговля китайского народа с тюркютами, вследствие чего последние лишились тех товаров, к которым уже успели привыкнуть. Расчет китайского правительства был прост: хан и князья, на верность которых правительство рассчитывало, одаривались сверх своей потребности и предполагалось, что простые воины получат из рук хана и знати эти излишки и оплатят их исправной службой. Пока же рядовые воины имели возможность удовлетворять свои потребности на свободном рынке, хану нечем было их привлечь. Примирить же их с Китаем помимо ханского посредничества даже не стоило пытаться. Более того, Ян-ди продолжал восстановление укреплений Великой стены, начатое еще империей Бэй-Ци, стремясь отгородиться от своих союзников.

Эта политика носила название «доброты и слабости»[599]. Она имела успех лишь до тех пор, пока на престоле каганата сидел правитель, парализующий усилия своего народа. Жангар вполне подходил для этой роли, но осенью 608 г. он умер, и Ян-ди назначил ханом его сына, шада Дуги. Это было прямое нарушение тюркютского закона о престолонаследии, но Ян-ди полагал, то с тюркютами уже можно не стесняться. Дуги принял титул «Шибир-хан» и взял в жены китайскую царевну, вдову своего отца, что должен был сделать согласно тюркютскому обычаю[600]. Уже этот первый шаг показал, что новый хан скорее похож не на своего слабого и робкого отца, а на хитрого и честолюбивого деда, Чулохоу.

Положение нового хана было крайне сложным. Во-первых, он не мог себе позволить продолжать приспособленческую политику своего отца. Против этого были настроены его подданные, да и сам он разделял их антипатию к Китаю. Но с другой стороны, каганат был лишен тыла. Западные тюркюты были крайне враждебны, причем смена хана Тамана на хана Шегуя не изменила характера взаимоотношений каганатов[601]. Кочевые подданные — уйгуры, бугу, тонгра, байырку, кидани и татабы — за время минувшей смуты успели показать, как легко ломается их лояльность. Наконец, сила Китая казалась необоримой, но именно там произошли события, которые зажгли новую зарю тюркютской свободы.

Ян-ди. Все китайские историки от Вэй Чжэна (VII в.) до проф. Шан Юэ (XX в.) чрезвычайно отрицательно относятся к личности императора Ян-ди и в особенности к его деятельности. В значительной степени они правы, но надо принять во внимание, что и то и другое не случайно. Ян-ди был крайним представителем того класса, который выдвинул его на престол и поэтому сносил его бездарность и самодурство. Помещики группировки Гуаньлун образовывали партию, которую, будь это в наше время, мы назвали бы националистской и антинародной. Все усилия эта группа направляла на восстановление померкшего блеска эпохи Хань. С этой точки зрения понятны и подкупы князьков «Западного края», походы в Корею. Ведь и та и другая страна подчинялись ханьскому Китаю. Не было нужды в том, что в VII в. Корея была заселена новым народом, что Ляодун уже не имел китайского населения и не мог быть базой для наступления на восток, что удерживать бедные оазисы вокруг Лобнора было бессмысленно при союзе с тюркютскими каганатами и т. д. и т. п. Но «национальная гордость» требовала полного удовлетворения, и потому совершались эти нелепые предприятия, а тяжесть их ложилась на плечи податного и служилого сословия.

Трезвое сознание многомиллионного китайского народа не могло примириться с тем, что тысячи людей изнурялись и гибли ради утопических целей императора и придворной клики. Росло недовольство в массах. Оно не укрылось от глаз правительственных соглядатаев и заставило императора принять меры. В 609 г. был издан указ, запрещавший простым людям иметь железные вилы, серпы, шилья и ножи[602]. Но предосторожность не помогла. Вначале 610 г. толпа, наэлектризованная буддийской проповедью о пришествии спасителя мира Майтрейи, ворвалась в императорский квартал Лояна, обезоружила стражу и начала восстание. Конечно, оно было тут же подавлено регулярными войсками, но жестокие репрессии не устрашили китайский народ. С этого времени можно говорить о разрыве между династией и страной, но Ян-ди считал, что это мелочь.

В 611 г. началась война с Северной Кореей (Когурё). Поводом к ней послужил отказ корейского царя лично прибыть ко двору императора для принесения покорности. Огромная армия, численность которой определяли в 1130 тыс. человек[603], весной 612 г. двинулась на восток. Император принял верховное командование и категорически запретил командирам отдельных частей проявлять инициативу. По каждому вопросу они должны были обращаться в ставку и ждать указаний, а так как гонцы не успевали обернуться своевременно, то войска бездействовали и давали возможность корейцам перестраиваться. Снабжение армии было налажено плохо, и в результате этого наступление захлебнулось. При отходе корейцы сильно потрепали китайский арьергард. Из 350 тыс., перешедших Ляошуй, вернулось только 2700 человек. Бездарность, приведшая к позорному поражению, вызвала возмущение не только в народе, но и в господствующем классе. Даже Ян-ди понял это и в следующем, 613 г., отправляя новую армию в Корею, разрешил командирам действовать по своему усмотрению[604]. Но было поздно: недовольство правительством вылилось в мятеж.

В Шаньдуне восстали дезертиры. Они пели песню: «Не пойдем умирать в Ляодун»[605]. Летом 613 г. крестьяне Шаньдуна, Хэбэя, Хэнани отказались идти на военную службу и организовали многочисленные повстанческие армии, но они не могли тягаться с регулярными войсками правительства и терпели поражения, после которых следовали жестокие казни. Поход на Корею, несмотря на сопротивление народа, начался.

Корейцы защищались отчаянно, хотя силы их в сравнении с китайскими были ничтожны. Уже казалось, что дни корейской независимости сочтены, и вдруг вся китайская армия покатилась назад. Оказалось, что князь Ян Сюань-гай, наместник Шу (Сычуани), пользуясь отсутствием императора, поднял мятеж и осадил Лоян. Ян-ди поспешно вернулся с войсками, и Ян Сюань-гай был вынужден бежать. Чтобы не попасть в руки врага, он просил своего верного друга заколоть его[606].

Ян-ди считал, что единственный способ упрочения власти — это казни. За восстание Ян Сюань-гая поплатились жизнью 30 тыс. совершенно непричастных людей, имущество которых поступило в казну[607]. Прибыв в Лоян и увидев на улице прохожих, император цинично заметил: «Похоже, что здесь еще много народу».

Еще уменьшить численность населения Ян-ди помогли корейцы, почти начисто уничтожившие арьергард брошенной императорской армии. Немало сделал и полководец Ван Ши-чун, посланный на усмирение Южного Китая. Перед возожженными благовониями он клятвенно обещал повстанцам прощение, а затем 300 тыс. сложивших оружие были заживо закопаны в землю.

В 614 г. Ян-ди снова двинул войска в Корею, но тут «мятежники, подобно пчелиным роям, поднялись»[608]. Однако корейцы не хотели войны и прислали посольство с предложением мира на прежних условиях номинальной покорности и предоставления небольшой дани. Ян-ди был вынужден согласиться, так как перед ним стояла задача сначала победить собственный народ.

В 615 г. императорским указом было предложено сельскому населению перейти в города; почтовые станции, дозорные вышки и деревни окружались стенами, за которыми бушевало море крестьянской партизанской войны[609]. Убежденный в действенности принятых мер, император решил отдохнуть от забот и от летней жары. Со своим пышным двором и гаремом он прибыл в северную Шаньси, чтобы поохотиться и попировать, пока его войска ловят и казнят его подданных. Тут-то наступил момент, которого долго и терпеливо ждал тюркютский хан.

Шибир-хан. Официальным поводом для поездки, которую предпринял Ян-ди, была проверка северной границы. Там действительно было очень неспокойно, так как обитатели пограничной полосы — потомки тобасцев — были в числе обиженных суйским режимом. Они давно уже перестали быть тобасцами, но в VII в. еще не стали китайцами, составляя особую этническую группу, равно удаленную от Китая и Великой степи и равно близкую им обеим. Тюрки называли эту народность «табгач», и я считаю полезным принять такой термин. В наступающей смуте табгачи не могли не принять непосредственного участия, так как былая воинственность была ими сохранена. Но действовали они бессистемно, так как успели утратить спаянность и организованность. Один из их вождей — полководец Ли Юань, князь древней области Тан, был лоялен династии; другие, как, например, некие Боюй-со, Ван Сю-ба и Вэй Дао-эр[610], крамольничали при поддержке тюркютов. Навести порядок было необходимо, но император вместо этого предавался развлечениям в замке Фынь-ян-гун[611]. Как только это узнал тюркютский хан, он поднял своих соплеменников, кочевавших в Ордосе, и бросился во главе их на ловлю императора. Но китайская разведка тоже не дремала. Царевна, ставшая супругой хана и добросовестно следившая за ним, успела донести Ян-ди об опасности[612]. Благодаря этому император успел скрыться в крепости Яймынь, расположенной в системе Великой стены. Тюркюты осадили крепость и одновременно разгромили всю область. Пало 39 укреплений. Устояли только крепость Го и сама Яймынь. В Яймыне укрылось до 150 тыс. солдат и гражданского населения. Кирпичами из разобранных домов заделывались пробоины в крепостных стенах. Припасов могло хватить лишь на 20 дней. Когда тюркюты бросались на приступ, их стрелы падали около императора, находившегося, естественно, в самом безопасном месте. Это значит, что простреливалась вся крепость. Доблестные солдаты и горожане отбивали атаки, а «великий» император, «обняв своего сына, от страха так плакал, что глаза у него распухли»[613].

Тюркютский набег был рассчитан исключительно на внезапность. Выдерживать бои с полевыми дивизиями и закаленными пограничниками Ли Юаня тюркюты не собирались. Поэтому, когда регулярные войска поспешили на выручку своего императора, Шибир-хан снял осаду и отступил в степи, сохраняя своих воинов для новых подвигов. Корпус Ли Юаня, ворвавшись в ордосские степи, обнаружил там около 2 тыс. стариков и больных, которые пали жертвой разъяренных китайских ветеранов. Для более решительного ведения войны Ян-ди нанял солдат за деньги, что для того времени было исключительным событием[614]. Очевидно, проводить мобилизацию в условиях смуты было невозможно, а он считал своим долгом отомстить кочевникам за перенесенный им испуг. Естественно, что после этого война между тюркютами и Китаем не прекратилась.

Повод к восстанию Шибир-хана, как оказывается, дали китайцы. Суйское правительство, встревоженное усилением Шибир-хана, попыталось применить к тюркютам свою обычную политику. По совету преемника Чжан-сунь Шэна, Фэй Гю, младшему брата хана, Чжиги-шаду, были предложены царевна и титул «южного хана»[615]. Этим путем китайцы хотели разделить силы тюркютов; однако Чжиги-шад наотрез отказался от такого предложения и сообщил о нем брату, что еще усилило вражду последнего к Суйскому дому. Не смущаясь неудачей, Фэй Гю предложил Ян-ди захватить обманом наиболее подозрительных тюркютских старейшин. Жертвой стал некто Хуси. Он был приглашен в г. Май якобы для получения подарков, схвачен и обезглавлен вместе со своими спутниками. Вероломство императора толкнуло Шибир-хана на войну[616].

Сначала, в 616 г., военные действия велись довольно вяло. Отряд Ли Юаня, обученный методам степной войны, с успехом отбивал тюркютские набеги на границу. Несмотря на это, смертельно напуганный Ян-ди уехал на юг, подальше от тюркютов. Он заперся в крепости Цзянду (Янчжоу), где предался разгулу, бросив страну на произвол судьбы[617]. Последствия не замедлили сказаться.

Легкого толчка Шибир-хана оказалось достаточно, чтобы опрокинуть гнилой режим. За 617 г. в Китае вспыхнуло пять восстаний. Восстали князья, генералы, атаманы разбойничьих шаек. Шибир-хан принял в смуте самое живое участие. Хотя все повстанцы заискивали перед ним, он выбрал союз с генералами Лян Ши-ду и Лю У-чжоу, послав им лошадей и знамя с золотой волчьей головой. Позднее он договорился и со своим главным противником Ли Юанем[618].

Настало время, когда тюркюты сполна отплатили китайцам за недавнее унижение. Шибир-хан стал фактическим хозяином Срединной империи. Грабительские набеги тюркютских латников простирались до стен Цзиньяна. Множество китайцев перебежало на сторону тюркютов и умножило их войска. Кидань, Шивей, Тогон и Гаочан подчинились Шибир-хану[619].

Ли Ши-минь. Смута, постигшая Срединную империю, была не случайна. Китайские патриоты мечтали о воссоздании величия империи Хань, забывая, что за ним следовала кровавая смута Троецарствия и нашествия хуннов. И теперь, только за предельно краткий срок, прошел тот же, но на этот раз искусственно воссозданный процесс. Так же сцепились между собой воеводы, а место южных хуннов могли занять табгачи, которым не хватало только настоящего вождя. Но и он нашелся: это был Ли Ши-минь, второй сын полководца Ли Юаня.

Фамилия Ли в древности принадлежала к китайской служилой знати. В 400 г. Ли Хао был правителем Аньси и Дуньхуана, подданным княжества Бэй-Лян (Хэси). Пользуясь смутами, он отделился и объявил себя государем княжества Си-Лян с центром в Лянчжоу[620]. В 422 г. это княжество было покорено хуннами и род Ли вернулся в свое первоначальное состояние, снова став служилой знатью. Таковым он оставался при династиях Тоба-Вэй и Бэй-Чжоу. Члены рода Ли были преданы тобасским владыкам и потому занимали важные посты в администрации[621] и, наконец получили наследственный титул Танского гуна[622]. Деловые, личные и брачные связи на протяжении 200 лет превратили род Ли в ту полутобасскую, полукитайскую знать, которую мы выше охарактеризовали как особую народность — табгач.

Немалую роль тут сыграла и классовая принадлежность. Ли были богатыми землевладельцами, и быт связывал их больше с такими же табгачскими помещиками, чем с китайскими батраками и арендаторами, работавшими на их полях. Вершины процветания достиг Ли Ху, отец Ли Юаня, которому за участие в перевороте, приведшем к власти Юйвынь Цзю, была пожалована почетная фамилия Дае[623]. Ян Цзянь отобрал у Ли Юаня эту честь, но оставил его правителем Тайюани.

Вся история этого рода показывает, что его интересы совпадали с чаяниями табгачских помещиков Северного Китая, но Ли Юань не обладал качествами политика и вождя, а был просто хорошим генералом. Зато эти качества в высокой степени имелись у его второго сына, Ли Ши-миня, который побудил своего отца принять участие в развернувшейся гражданской войне.

Любое вооруженное выступление в условиях классового взрыва и гражданской войны должно иметь свой социальный смысл и программу. Только таким путем оно может приобрести сторонников и добиться успеха. Поскольку весь Китай был охвачен крестьянским движением, а уцелевшие помещики и чиновники прятались по городам, то Ли Ши-минь выступил с программой «умиротворения», восстановления власти династии Суй, почему начатая им война была названа «справедливой».

Кому была на руку эта программа?

Во-первых, табгачским помещикам Северного Китая, желавшим посадить на престол своего человека и прижать вельмож из «группировки Гуаньлун». Во-вторых, мелким китайским помещикам и чиновникам, которых крестьяне могли безнаказанно убивать, тогда как вельможи сидели в безопасности в своих укрепленных дворцах. В-третьих, восставшим крестьянам; как только их перестали закапывать заживо в землю, а стали кормить зерном из государственных амбаров, они бросили оружие и разошлись по деревням, чтобы вернуться к мирному труду, ибо с самого начала только этого им и не хватало. В-четвертых, тюркютам, которые вместо презиравших и ненавидевших их китайцев увидели рядом с собой человека, привыкшего к их быту и нравам. Конечно, Ли Юань наносил им сильные удары, пользуясь их же собственными методами войны, но за удаль в бою не судят, и тем более приятно подружиться с храбрецом.

Против начавшегося движения выступили сторонники династии Суй, не без основания увидавшие в танском войске стремление возродить ненавистные им традиции полукочевых империй Вэй и Бэй-Чжоу. Многие из противников Ян-ди готовы были положить жизнь за осуществление принципов империи Суй. Поэтому война оказалась крайне ожесточенной.

Но что же делал виновник кровопролития, «государь Победоносной империи, великий и неповторимый Ян-ди»? Запершись в своем роскошном замке, он делил свои досуга между вином и красавицами, очевидно не отдавая себе отчета в том, что он натворил. Своим бездействием он настолько парализовал энергию своих сторонников, что один из них придушил пьяного деспота и объявил себя императором. Этим поступком убийца только сыграл на руку Ли Юаню, превратив его из мятежника в защитника попранной законности.

Тем временем танская армии росла и побеждала. Зимой 617 г. Ли Юань взял Чанъань, где после казни нескольких вельмож, связанных со старым режимом, объявил амнистию, чем привлек на свою сторону симпатии широких, масс народа. Сверх того, престарелым, заслуженным чиновникам он жаловал почетные звания. Государственные амбары были открыты для бедняков, а дворцовых наложниц отпустили к их семьям. Солдатам запрещалось грабить население; жестокие законы суйского времени были отменены, и вместо них принят новый кодекс, по которому «подлежали смерти: убийцы, грабители, предатели и мятежники»[624], т. е., противники нового правительства. Как только прилетела в Чанъань весть об убийстве Ян-ди, Ли Юань объявил себя императором Гаоцзу и назвал свою династию Тан. Это случилось 18 июня 618 г.

Изменники. Шибир-хан имел все основания рассматривать коронацию Ли Юаня в Чанъани как свою победу. Ли Юань был только одним из претендентов, которые искали поддержки у тюркютского хана, и шансы танского князя на победу зависели в значительной мере от помощи, которая приходила с севера. Для ремонта кавалерии тюркюты пригнали 2 тыс. коней, для подавления противника прислали 2 тыс. латников[625]. Больше Ли Юань не решился принять, чтобы не оказаться во власти слишком могущественного союзника[626]. Шибир-хан не считал, что танские войска в ближайшее время смогут завоевать огромный Китай, где несколько храбрых и талантливых полководцев защищали свои владения до последней капли крови. Однако военный талант Ли Ши-миня и стойкость табгачей, привыкших к непрерывной войне на границе, превозмогли упорство китайских традиционалистов, и к 624 г. страна лежала у ног танского императора. Эта война всецело относится к истории Китая, и поэтому мы не останавливаемся на ее перипетиях и драматических эпизодах. Для нашей темы важнее вторая, меньшая группа противников и Суйского и Танского домов, искавшая помощи у тюркютского хана.

К счастью, сохранился список их предводителей, и мы имеем возможность охарактеризовать то движение, которое поддерживал Шибир-хан. 1. Го Цзы-хэ — гвардейский офицер левого крыла легкой кавалерии. Во время голода он вместе с 18 другими заговорщиками захватил провинциальный город и убил правителя, которому изголодавшийся народ не оказал помощи. Затем Го Цзы-хэ объявил себя «царем вечной дружбы». Поддавшись тюркютскому хану, он назвал себя «Сын неба, уничтожающий дом Ян» и одновременно принял тюркютский титул «Бури шад» (волк-князь). 2. Лян Ши-ду — офицер гарнизона крепости Шофан (в западном Ордосе). Захватив город при помощи нанятых разбойников, он убил правителя и объявил себя императором династии Лян. Подчинившись тюркютам, он получил от них титул «Тарду Бильгехан». 3. Лю У-чжоу — кавалерийский офицер из крепости Ма-и (в восточном Ордосе), заручившись сочувствием десяти товарищей, вошел в приемный зал правителя, выволок его оттуда и убил. Никто не решался ему помешать, наоборот, вскоре под его знамена стеклось 10 тыс. воинов. Он скромно объявил себя правителем и послал к Шибир-хану просьбу о помощи. В ответ он получил знамя с золотой волчьей головой и титул: «Хаган, уничтожающий дом Ян и императора». Против суйских войск он действовал весьма удачно и захватил большую часть северной Шаньси, что позволило ему заявить претензию на императорский титул.

Прочие были того же пошиба — авантюристы без чести и совести. В истории они существенной роли не играли и перечислять их не стоит. Они были продуктом той деморализации, в которую ввергла Китай преступная тирания Ян-ди. По своему психическому облику они были контрастны китайским традиционалистам, боровшимся против танских войск внутри страны. Но среди многочисленных мятежников были и случайные люди. В 621 г. некоторые офицеры, отданные под суд за пьянство и буйство, возмутили свои отряды, выбрали начальником некоего ученого, по имени Лю Хэй-да, под страхом смерти предложили ему встать во главе их и добиваться трона. Несчастному Лю Хэй-де оставалось только согласиться.

Понятно, что тюркютский хан имел все основания относиться с презрением ко всем этим «императорам», которые сохраняли свои головы только благодаря его поддержке. Поэтому, вероятно, он помог Ли Юаню взойти на престол, полагая, что он не лучше других и воцарение его только ослабит Китай. Кроме того, Ли Юань действовал крайне дипломатично, обращаясь в письмах к хану как к равному государю, что шло в разрез с китайской традицией[627]. В 613 г. посол Шибир-хана во время пира сидел рядом с императором, но уже в 619 г. хан понял свою ошибку и события потекли по иному руслу.

Смена вех. От осведомителей тюркютского хана не укрылось, что танское правительство проводит огромную созидательную и оздоровительную работу. Хан ясно понимал, что ему выгоден Китай слабый и раздробленный, а не благоденствующий и богатый. Особенно должна была его обеспокоить военная реформа. По вступлении на престол Ли Юань вместе с Ли Ши-минем реорганизовали всю армию: «Династия Тан учредила в столице восемь дивизий. Каждая дивизия делилась на восточную и западную, и посему всего считалось 16 дивизий. Сих-то 16-ти дивизий военными чинами дом Тан жаловал иностранных владетелей и заграничных своих вассалов»[628].

Рядовой состав этих дивизий комплектовался также из наемников, которых называли «илохэ», т. е. «молодцы, отборные, крепкие люди». Оценку новой армии дал Ли Ши-минь, сказав: «В древности, при Ханьской династии, хунну были сильны, а Китай слаб. Ныне Китай силен и северные варвары слабы. Китайских солдат тысяча может разбить несколько десятков тысяч их»[629]. Эти слова оказались правдивыми.

В 619 г. Шибир-хан с небольшим войском вступил в Ордос, соединился с Лян Ши-ду. Вскоре к ним примкнул Лю У-чжоу и союзники готовы были вторгнуться во Внутренний Китай[630]. Испуганный появлением нового врага, Ли Юань приказал восстанавливать укрепления Великой стены и строить земляные валы на горных перевалах, но Ли Ши-минь отговорил его, сказав, что следует полагаться на изобретательность и находчивость боевых командиров, а не на камни[631]. Однако вторжения не произошло, так как хан заболел и умер. В Чанъани сделали вид, что потеряли лучшего друга. Император лично «изъявил сожаление» и отправил «для похорон» 30 тыс. кусков шелковых тканей. Этим была отсрочена на год неотвратимая война. За этот год империя Тан успела укрепиться, а в тюркютском каганате произошли события, значительно уменьшившие его мощь.

Танский Китай и степь. В сознании древнего китайца эпохи окрашены в символические цвета. Белой представлялась эпоха раннего Цинь, которая в известной легенде о сне Лю Бана персонифицировалась белой змеей, пожранной красной змеей, т. е. Хань. Красный цвет был для Китая национальным, голубой символизировал степных кочевников, черный — тибетцев; желтый цвет, олицетворяющий стихию земли и верность, принял основатель династии Вэй — Тоба Гуй[632], а Тан?.. Тан для цветового восприятия представлялась пестрой.

Действительно, 618 г. стал переломной датой не только для Китая, но и для всей Азии. Великий полководец, администратор и политик Ли Ши-минь, подобно Александру Македонскому, хотел не просто завоевать страны с разными культурами, но и сроднить эти культуры, заменив тесным общением исконное противопоставление «цивилизованного» Китая кочевым варварам. До сих пор культурный обмен шел стихийно; с 618 г. его начали поощрять сознательно. Бурное время благоприятствовало начавшемуся процессу: множество китайцев, бежавших от суйской тирании, осело в тюркютских кочевьях и породнилось со своими гостеприимными хозяевами.

Немало степных удальцов стекалось под знамя отважного воина Ли Юаня. Их принимали на службу, не задаваясь праздным вопросом: кто они китайцы или тюрки? Они женились на изнеженных китайских девушках и, довольные новой судьбой, видели смысл жизни в военной службе или придворной карьере. Так создавалась империя, так умножалась народность «табгач», и таким образом оказалась проломанной Великая стена как в прямом, так и в переносном смысле.

В Китае возник большой интерес ко всему иноземному. Был составлен китайско-тюркский словарь, который, к сожалению, не сохранился. Музыка разных народов, в том числе и тюркская, исполнялась императорским оркестром еще со времени Бэй-Чжоу, исторической предшественницы Тан, а в интересующую нас эпоху получила полное признание. Шел постоянный обмен людьми: в Чанъани уже в 20-х годах VII в. жило 10 тыс. семей тюркютов[633]. Их одежда и нравы импонировали китайской знати, и возникла мода на все тюркское[634], как в Риме II в. подражали германским вкусам, а в Византии VIII в. — хазарским[635]. С каждым годом мода на кочевнические обычаи делала успехи, пока не вошла в быт придворных кругов и знати. На пирах подавались «заграничные блюда» под иноземную музыку. Тюркская одежда — зеленый или коричневый халат с воротником, запахнутый налево и подпоясанный ремнем, стал в Танскую эпоху обычной одеждой[636]. Но еще больше понравилась китайцам юрта, которая в зимнее время была жилищем несравненно более совершенным, нежели китайские дома VII в.

Преимущества юрты весьма подробно описал поэт Бо Цзюй-и (772–846). Китайские вельможи ставили юрту у себя во дворе и переселялись в нее на зимнее время. Бо Цзюй-и называет юрту «голубой», очевидно подчеркивая цвет, который символизировал тюрок. Поскольку этот источник лишь недавно введен в научный оборот, я полагаю уместным привести его полностью.

ПРОЩАНИЕ С ЮРТОЙ И ОЧАГОМ
Я помню, я помню дыханье зимы
И посвист летящего снега
Я стар, мне не сносно дыхание тьмы
И мертвенный холод ночлега.
Но юрта, по счастью, была у меня,
Как северный день голубая.
В ней весело прыгали блики огня,
От ветра меня сберегая.
Как рыба, что прянула в волны реки,
Как заяц в норе отдаленной,
Я жил, и целили меня огоньки
От холода ночью бездонной.
Проходит тоска оснеженных ночей,
Природа в весеннем угаре.
Меняется время, но юрте моей
По-прежнему я благодарен.
Пусть полог приподнят, на углях зола,
Весною печально прощанье,
Но сколь не спалит меня лето дотла,
То скоро наступит свиданье.
Лишь стало бы тело чуть-чуть здоровей,
И встречусь я осенью с юртой моей[637].

Это стихотворение, подобно многим средневековым стихам, имеет двойной смысл: прямой и аллегорический. Под весенним угаром и меняющимся временем понимается не только смена времен года, но и осложнения отношений с кочевниками. Бо Цзюй-и, бывший крупным чиновником, всегда лояльным к имперской политике, надеется, что все уладится и мир с соседними варварами будет восстановлен. Здесь он выражает в поэтических образах основное направление имперской политики.

Итак, танская империя претендовала на мировое значение. Это определило ее дальнейшую политику, ее небывалый расцвет и кровавый конец. Объединение Китая и степи, как и всякое начинание, имело свою оборотную сторону: танские монархи хотели опираться на всех, а в критический момент их не поддержал никто. Благодаря мужеству своих командиров и стойкости воинов, танские монархи шли от победы к победе, но их государство от этого только слабело. По существу все земли, которыми они владели, были покорены оружием, и Китай был их первой добычей. Однако их умение миловать побежденных, ценить прекрасное и любить далекое стяжало культуре этого времени заслуженную славу в веках.

Чуло-хан. 619 год был и для Китая и для Восточнотюркютского каганата годом кризиса и перелома. Именно тогда определилась расстановка сил и неизбежность столкновения между табгачами и тюркютами. По существу политика Шибир-хана по отношению к Китаю была крайне недальновидна. Табгачские пограничные помещики, воинственные и выносливые, как сами тюркюты, оказались гораздо более опасным противником, чем природные китайцы, и брат Шибир-хана, вступивший на престол с титулом Чуло-хана, понял это и поспешил исправить просчет своего предшественника. Продолжая поддерживать ставленников своего брата, авантюристов Лян Ши-ду и Лю У-чжоу, он одновременно объявил себя защитником дома Суй и вступил в сношения с китайскими «патриотами» Ван Ши-чуном[638], правителем Цзинчэнгуана (к северу от Лояна), и Доу Гянь-дэ[639], державшим в своих руках Хэбэй и пограничный район Шаньдун-Хэнань. Стремясь выбить из-под ног танского императора основу законности, Чуло-хан объявил себя сторонником восстановления династии Суй, предоставил убежище императрице и признал за претендентом, князем Ян Чжен-дао титул «ван». Сторонники династии Суй, а их нашлось немало, бежали к тюркютскому хану и вскоре организовали эмигрантское правительство с резиденцией в г. Динсян, около Датунфу в Шаньси. Одновременно при поддержке 2 тыс. тюркютов двинулся в поход Лю У-чжоу. Танская империя была зажата в клещи.

Переориентация Чуло-хана на поддержку свергнутой династии не могла не обеспокоить пограничных претендентов, которым победа Суй, равно как и победа Тан, сулила плаху. Поэтому они сочли за благо просто признать над собой власть тюркютского хана и сохранить жизнь. Военачальник Лян Ши-ду, забыв о своем пышном титуле, в начале 620 г. обратился к Чуло-хану со следующим предложением: «В Чунъюани происходят смятения, и страна разбилась на несколько царств. Положение равно, силы, и потому все покоряются туцзуевцам (тюркютам). Ныне Танский покорил всю империю. Я не страшусь собственной погибели, но боюсь, чтобы не дошла очередь до вас. Лучше, пока он не утвердил престола, овладеть на юге Чжунюанью, а я обещаюсь служить вожатым». Чуло-хан принял его мнение и собрал «великую армию»[640], состоявшую, впрочем, всего из 2 тыс. всадников. Эта армия была послана под командой Бури-шада, младшего брата Чуло-хана, на поддержку Лю У-чжоу, который вторгся в северную Шаньси.

Первое время союзники имели успех и танский правитель области «не мог остановить их»[641]. Но тут выступили на сцену табгачская доблесть и военный талант принца Ли Ши-миня. Лю У-чжоу успел при помощи тюркютов захватить Бинчжоу[642], но на этом кончились его успехи. Тюркюты в г. Цзиньян забрали в плен всех молодых и отступили с добычей в степи.

Покинутый союзниками, Лю У-чжоу в 620 г. был разбит табгачами Ли Ши-миня и бежал к тюркютам, но те убили его, по-видимому сочтя его сотрудничество для себя компрометантным. Ведь теперь они стали «защитниками законного правительства», и им не следовало связываться с преступником.

Затем Ли Ши-минь обратился против Ван Ши-чуна и разбил его. На помощь Ван Ши-чуну пришел Доу Гянь-дэ, и в 621 г. вокруг Лояна развернулись упорные бои, в результате которых оба полководца были разбиты и взяты в плен. Но Чуло-хан не дожил до краха своих надежд. Он у мер в 620 г. при очень странных обстоятельствах. Как только хан вопреки гаданиям, предсказывавшим неудачу, декларировал помощь дому Суй, пошел «кровавый дождь»[643], по ночам раздавались какие-то «таинственные крики» и хан внезапно заболел и умер, несмотря на то что его лечила суйская царевна.

Что тут произошло? Отравление исключено, так как для сторонников Суй — хан был лучшим другом. По-видимому, причиной болезни и смерти послужило сильное нервное потрясение, и для него были основания: неожиданные и грозные осложнения возникли на севере и западе.

Уйгуры. Телеские племена, кочевавшие к северу от великой пустыни Гоби, составляли большую часть подданных восточнотюркютского хана.

Общую численность их китайцы определяли, разумеется условно, в 100 тыс. человек и 15 тыс. отборного войска[644]. Последняя цифра вполне реальна, а по масштабам VII в. и велика.

Тюркюты, используя раздробленность телесцев, облагали их тяжелыми податями и насильно забирали в свои войска. Шибир-хану это удавалось, но при Чуло-хане[645] племена уйгуров, бугу, тонгра и байырку объединились и восстали под руководством рода Яглакар (Йологэ), впоследствии ставшего во главе уйгурского каганата. Для тюркютов это была непоправимая беда. Их нажим на Китай ослабел, и новорожденная империя Тан получила передышку. Неизвестно, участвовала ли китайская дипломатия в подготовке восстания. Очень может быть, что в этом она неповинна. Но так или иначе, а у тюркютов оказались связаны руки, и наследник Чуло-хана, его брат Кат Иль-хан Тугбир[646], был вынужден перенести свою ставку в Хангай[647], так как восточные степи оказались во власти повстанцев[648]. Восставшие племена не основали орды, а составили союз племен, более похожий на республику, чем на монархию. Параллельно с главенствующим родом Яглакар «народ еще Шигянь-сыгиня объявил своим государем», а потом таким же образом была вручена власть его сыну Пусе, которого отец не любил и удалил от себя. Но Пуса «был храбр и умен»[649], умел травить зверей и побеждать врагов, и «родовичи, уважавшие Пусу, поставили его государем»[650]. Как это далеко от наследственного принципа тюркютов, воплощенного в лествичной системе! Более того, термин «государь» в контексте источника звучит как условное обозначение лица, облеченного властью, а не соответствует термину «хаган». Ниже преемник Пусы назван просто «хойхуский глава», что, очевидно, отражало реальное положение.

Итак, мы должны рассматривать уйгурское объединение не как подобие тюркютского эля, а как племенной союз и дальнейшую борьбу тюркютов и уйгуров интерпретировать как столкновение двух систем, имеющих диаметрально противоположные направления развития.

Тюркюты и уйгуры говорили на одном языке и одинаково кочевали вместе со своим скотом, «смотря по достатку в траве и воде»[651], но этим сходство их между собой и ограничивалось. Во всем остальном они чуть-чуть отличались друг от друга, но это «чуть-чуть» мешало им слиться в один народ. Начать с того, что телеские племена, подобно тюркютам, имели миф о предке-волке, но у тюркютов считалось, что они происходят от волчицы оплодотворенной мальчиком, а у телесцев от девушки, отдавшейся волку[652]. Отношение начал мужского и женского в двух параллельных мифах диаметрально противоположны, и это не может быть случайно, потому что в дуалистическом миропонимании VI–VIII вв. символика пола была определяющим принципом. Небо считалось отцом, Земля — матерью, и было не все равно — считать Небо человеком, как тюркюты, или зверем, как уйгуры[653]. В самом параллелизме мифов есть нарочитое противоречие, несмотря на внешнее сходство. Вероятно, это не случайно, так как палеоантропология подтверждает разность их происхождения.

Тюркюты были наиболее монголоидными из всех тюркских племен VI–VIII вв. Грузины, издеваясь над тюркютским полководцем, осаждавшим Тбилиси, «принесли огромную тыкву нарисовали на ней изображение царя гуннов — аршин в ширину и аршин в длину; вместо ресниц нарисовали несколько отрезанных ветвей, которых никто не мог видеть; место бороды оставили безобразно голым; место ноздрей шириной в один локоть, редкие волосы на усах…»[654]. Это несомненно не индивидуальные, а шаржированные расовые черты[655], которые, впрочем, находят подтверждение в типе тюркютских каменных изваяний[656] и статуэток[657].

Зато уйгуры были народом европеоидным, подобно своим предкам — рыжеволосым ди[658]. На китайском рисунке уйгур изображен человеком с толстым носом, большими глазами и с бородой, начинавшейся под нижней губой, с пышными усами и густыми бровями[659]. Раскопки уйгурских погребений окончательно подтвердили европеоидность этой этнической группы[660].

Несходным был и психический склад обоих народов. Оба они были весьма воинственны, но тюркюты умели дисциплинированно идти за своими ханами и тарханами, а телесцы и в том числе уйгуры могли мужественно отстаивать свою свободу, но не проявляли способностей к организации управления и после победы разбредались по своим кочевьям, давая врагу возможность оправиться и перестроиться. Именно это обстоятельство позволило Кат Иль-хану долгое время игнорировать их отпадение и продолжать войну против династии Тан.

Две коалиции. Гораздо более угрожающим казалось положение на западной границе каганата. Тун-джабгу-хан был заклятым врагом восточных тюркютов. Его владения на востоке охватывали всю Джунгарию, и, следовательно только хребет Монгольского Алтая разделял ставки восточного и западного ханов. Но, к счастью для Кат Иль-хана, руки его врага были связаны на западе и юге, ибо уже к 620 г. окончательно определилась расстановка сил в войне, охватившей континент от Желтого моря до Средиземного, и роль тюркютов в ней стала ясной не только для позднейшего исследования, но и для них самих.

Для западнотюркютских ханов оставались неразрешенными две внешнеполитические проблемы: нужно было покорить аваров и пробить сквозь Иран дорогу для караванов с шелком. Собственных сил им для этого не хватало, но их естественным союзником в обоих случаях была Византия, которую в это время громили персы.

Хотя в 610 г. смена правительства в Константинополе привела к власти талантливого полководца Ираклия, положение Византийской империи продолжало оставаться критическим. Ее европейские провинции были наводнены аварами, которые заключили союз с Ираном, а потеря Египта в 616 г. оставила столицу без хлеба.

Персы и авары зажали Византийскую империю в клещи. Однако император Ираклий, подобно своему восточному союзнику Ли Ши-миню, оказался незаурядным политиком и полководцем. Его эмиссары сумели возбудить среди кутургуров недовольство аварским господством, а коль скоро авары об этом узнали, они согласились за деньги снять осаду с Константинополя и в 620 г. отступили за Дунай. Это позволило Ираклию оставить спасенную им столицу и выехать к малоазиатской армии, которую он повел против персов.

План Ираклия заключался в том, чтобы, оставив персидским войскам захваченные ими земли, разгромить их тылы и тем лишить персов возможности продолжать войну. Эта война рассматривалась современниками как «крестовый поход» за христианскую религию, ибо персы осквернили святыни Иерусалима. Однако первый поход, начатый в апреле 623 г.[661] через Армению к Атропатенскому Гандзаку, нельзя было назвать удачным. Несмотря на то, что греки разорили Двин, Нахичеван и Гандзак, где помещался храм огня, при отступлении они были так стеснены персами, что потеряли всех пленных и только в горах Каралага[662] оторвались от преследующих их персов.

В поисках союзников Ираклий письменно предложил князьям агванским, иверским и армянским «добровольно выйти к нему навстречу и служить ему с войском своим во время зимы; в случае же отказа он обойдется с ними как с язычниками и войска его возьмут крепости их и опустошат пределы страны их»[663]. Но армяне и грузины отнюдь не стремились менять персидское иго на греческое, а агванские друзья разошлись по укрепленным замкам и предоставили наемникам Ираклия опустошать прекрасные поля и сады, которые они не могли защитить.

Весной 624 г. три персидские армии окружили Ираклия, но он пробился и отступил «в страны непроходимые, по дорогам трудным и шероховатым»[664] на равнину Нахичевана. Персы преследовали отступавших греков по пятам, и тогда лазы и абазги покинули византийское войско. Несмотря на это, Ираклий нанес еще одно поражение персам и отошел в Киликию, а оттуда в Севастию.

Кампания окончилась. По существу это был беспрерывный ряд побед отходящей армии. Маневрирование без тыловой базы и снабжения характеризует Ираклия как великого полководца и политика[665]. Справедливую и глубокую оценку результатов этого похода дает Моисей Каланкатуйский в своей прекрасной «Истории агван». «Хотя войска персидские претерпели сильные поражения, однако отразили преследователя и загнали его в страну его, завладев городами, которые насильно отняли у него»[666].

Действительно, наступление Ираклия захлебнулось, но самым грозным было то, что он оказался одинок перед лицом врага. Закавказские христиане, причем не одни лишь монофизиты, но и халкедониты, примирились с персидским господством и не только не оказали никакой поддержки православному императору, но и прямо выступили против него, как, например, Стефан, царь Картли[667].

А тем временем опять оправились авары и готовились совместно с персами к наступлению на Константинополь. Византийский монарх не мог дольше медлить; он должен был найти союзника, и он его нашел.

В 625 г.[668] Ираклий направил некоего Андрея, «мужа умного и изобретательного, с обещаниями несметных сокровищ» к хазарам, и наместник «северного царя именем Джебу-хаган[669], второй в царстве его…» с большой готовностью дал ответ, говоря: «Я выйду на мщение против врагов его [Ираклия]; приду сам с храбрыми войсками моими на помощь ему, совершу угодное ему делами воинскими, мечом моим и луком, как он этого желает»[670]. Ответное посольство в сопровождении тысячи всадников, прорвавшись сквозь персидские заставы, достигло ставки Ираклия и утвердило союзный договор. На следующий год обещанное войско произвело диверсию в Агвании и Атрпатакане.

С этого момента византийские историки отождествляют тюркютов и хазар, надо полагать потому, что хазары стали главной опорой каганата в Прикаспийских степях[671].

Таким образом, Западнотюркютский каганат втянулся в борьбу Византии и Ирана, продолжая вместе с тем дружественные отношения с Китаем и, следовательно, враждебные с Восточнотюркютским каганатом[672]. Цепь вражды замкнулась; создались две грандиозные коалиции: с одной стороны Китай, Западнотюркютский каганат и Византийская империя, а с другой — Восточнотюркютский каганат, Иран и держава аваров.

Возникает вопрос: были ли эти коалиции действительно плодом дипломатических переговоров или здесь имеют место военные выступления государств, просто совпадающие во времени? Подобно ситуации 589 г., тут наблюдается определенная связь между всеми членами обеих коалиций. Персы и авары были связаны военным союзом. Византия заключила союзный договор с наместником западнотюркютского хана. Союз западнотюркютских ханов Шегуя и Тун-джабгу с Китаем, сначала суйским, а после танским, официально зафиксирован в китайских хрониках[673]. Остается открытым вопрос о связи Византии с Китаем и Ирана с восточными тюркютами. Документов, удостоверяющих такую связь, нет, но это reductio ad silentium в логике недопустимое. Иран сносился с Дальним Востоком и до этого[674] и после. Поэтому гораздо правдоподобнее предположить наличие дипломатических связей между Восточнотюркютским каганатом и Ираном в 20-е годы VII в., чем их отсутствие. К сожалению, арабское завоевание уничтожило сасанидские архивы, а китайцы могли не знать о секретной дипломатии их врагов.

Что же касается связи между Византией и Китаем, то только ее наличие объясняет сепаратный мир Ираклия с наследником Хосроя Парвиза, Кавадом Широе, — мир, странным образом совпадающий с последней активизацией восточных тюркютов. В случае успеха восточные тюркюты ударили бы на западных и лишили бы Ираклия единственного союзника в борьбе с Ираном. Вместе с тем победоносные действия западных тюркютов в Азербайджане были известны китайцам[675]. Вероятно, согдийские купцы постоянно передвигавшиеся между Востоком и Западом, своевременно оповещали своих союзников о всех перипетиях войны.

Переходя к вопросу о причинах и движущих силах этой войны, необходимо отметить, что все члены первой коалиции — Византия, Китай и Западнотюркютский каганат — были заинтересованы в развитии караванной торговли. Что касается Византии и Китая, то это ясно и без дополнительных доказательств. В отношении Западнотюркютского каганата вопрос сложнее. Как было показано выше, в нем боролись две партии, или два союза племен: северо-восточные кочевники — дулу, экономически связанные с северными тюркютами и Турфаном, на территории которого в это время укрепились сторонники свергнутой династии Суй[676], и юго-западные кочевники — нушиби, тяготеющие к согдийским торговым городам. Так как интересы этих городов были тесно связаны с Китаем и Византией, то и нушиби придерживались прокитайской ориентации. Ханы Шегуй (611–618) и Тун-джабгу (618–630) были ставленниками нушиби; отсюда их тесный союз с Китаем против восточных тюркютов и с Византией против Ирана.

Итак, не будет ошибкой предположить, что помимо частных, местных целей у членов первой коалиции было общее стремление установить свободную и безопасную торговлю между Европой и Китаем.

Цели членов второй коалиции были различны. Аваров интересовал больше всего грабеж; у Ирана с Византией были давние счеты[677]. Установление в Китае сильной власти грозило восточным тюркютам гибелью их самостоятельности как политической, так и экономической. Это отчетливо показала история предыдущего периода, когда усилилась династия Суй. Поэтому тюркютские ханы всеми силами поддерживали все восстания и беспорядки, возникавшие в Китае, и давали прибежище тысячам политических эмигрантов[678]. Кроме китайских повстанцев Кат Иль-хан имел еще двух союзников.

На востоке племена киданей и татабов (хи) не пошли по пути уйгуров, а сохранили верность каганату. Они составляли в 20-х годах VII в. раздел толос и находились под личным управлением наследника престола Шибоби[679], сына Шибир-хана. Отношение киданей к династии Тан было определенно враждебным, а татабы, сверх того, вступили в союз с одним из претендентов Гао Кай-дао и совместно с ним вторгались в пределы Китая[680].

Вторым союзником восточных тюркютов стал Тогон, освободившийся во время падения династии Суй, в 615 г. Сначала тогонский царь Фуюнь оказывал помощь танскому претенденту. Но как только тот возвратил ему заложников, Фуюнь переметнулся в стан его врагов[681]. Надо думать, что здесь сыграли роль не тонкие политические расчеты, а настроение масс тогонского народа, пострадавшего и от китайцев и от их союзников — западных тюркютов — и поэтому стремившегося к мести. Силы тогонцев были невелики, но удлинение линии фронта на запад распыляло табгачские силы и ослабляло северную границу, открытую ударам тюркютов. Поэтому Тогон был ценным союзником для тюркютского хана.

Наступление. Кат Иль-хан понял, что борьба, затеянная его братьями, переросла обычную пограничную ссору и ограничиваться только поддержкой китайских повстанцев гибельно для него самого. Единственное, что могло принести ему победу это был решительный удар всеми силами. А силы у него были: «Он опирался на стяжание, собранное его отцом и старшим братом, и имел многочисленную и отличную конницу»[682].

Момент для начала войны был благоприятным для тюркютов. Ли Ши-минь в 621 г. с лучшими войсками был занят под Лояном боями с Ван Ши-чуном и Доу Гянь-дэ.

Император Гаоцзу (Ли Юань) больше всего на свете боялся конфликта с тюркютами в такой момент, но выбрал совершенно неправильный путь. Он послал Кат Иль-хану 100 тыс. кусков шелка, чтобы завязать дружбу. Хан же усмотрел в этом слабость и трусость и заключил в узилище танских послов. В ответ на это в Чанъани арестовали и бросили в тюрьму двух знатных тюркютов — Жехая н Ашидэ-тегина[683], чем дали повод к началу войны.

Тюркюты ворвались в Шаньси и взяли крепость Май. Табгачские войска были разбиты, а полководцы пленены. Победа танских войск под Лояном, казалось, выправила положение, но офицеры разбитых войск выбрали нового вождя — Лю Хэй-да, о котором говорилось выше, и продолжали борьбу. Тюркютская поддержка дала повстанцам возможность вторгнуться в Шаньдун в 622 г., а в это время главные силы тюркютов вступили в Биньчжоу и связали большое количество войск, благодаря чему Лю Хэй-да развивал успех на востоке. Попытка правительственных войск перейти в контрнаступление и выбить тюркютов из Май окончилась неудачей, после чего тюркюты взяли Яймынь, разорили области Фынчжоу и Лучжоу и увели в степь 50 тыс. пленных обоего пола.

Только полная мобилизация сил позволила танским войскам остановить наступление тюркютов. Ли Ши-минь и его старший брат Ли Гянь-чэн разбили несколько зарвавшихся тюркютских отрядов и вынудили к отступлению, главные силы. Одновременно тюркютский хан получил богатые подарки, что склонило его к заключению перемирия[684]. Это была роковая ошибка: тюркюты потеряли темп наступления.

Используя передышку, наследный принц Гянь-чэн обратился против Лю Хэй-да и деньгами, обещаниями, интригами сумел разложить его армию. Лю Хэй-да и оглянуться не успел, как его покинули самые, казалось бы, надежные сподвижники, а оставшиеся схватили его и выдали танскому принцу. Лю Хэй-да был казнен 7 февраля 623 г., а восстание на востоке подавлено[685].

На западе в это же время потерпели поражение тогонцы, вторгшиеся в Шэньси. Танский полководец применил во время боя с ними небывалый тактический прием: на пригорок, недалеко от поля битвы, вышли музыканты, танцовщицы и начали представление. Тогонцы заинтересовались и стали смотреть на прекрасных китаянок, а в это время китайские войска зашли им в тыл и бросились в атаку. Пленных не брали. Спаслись только те тогонцы, которых вынесли степные кони[686].

Осенью 623 г. тюркюты возобновили набеги, но время было упущено, и военные действия протекали с переменным успехом[687]. Только в 624 г. оба тюркютских хана — Кат Иль-хан и его племянник Шибоби, хан толосов, продвинувшись по всему фронту, «привели всех в трепет»[688]. Против них стояли два корпуса, которыми командовали Ли Ши-минь и его младший брат Ли Лун-ки. Не надеясь обычными приемами остановить противника, Ли Ши-минь выехал перед строем и вызвал Кат Иль-хана на поединок. Тот, улыбнувшись, не ответил ничего. Тогда Ли Ши-минь подскакал вплотную к Шибоби и, схватив его коня за поводья, громко сказал ему: «Некогда мы заключили союз, и, если ты в беде, я могу тебе помочь. Разве ты забыл клятвы? Можешь ли решить победу в кровавом бою?»[689]. Хан толосов ничего не ответил и остается неясным, были ли действительно у него тайные сношения с Ли Ши-минем или это был блестяще рассчитанный ход танского принца, которому нужно было поссорить тюркютских ханов. Так или иначе это ему удалось.

Кат Иль-хан заподозрил своего племянника в измене и отвел войска не приняв боя. Было заключено перемирие, и начались переговоры, которые, разумеется, не дали результатов. Тем временем пошли дожди от которых размокли и ослабели тюркютские луки, и ханам пришлось отступить. Император и его приближенные до того натерпелись страху, что хотели было перенести столицу на юг, но Ли Ши-минь сумел помешать этому самоубийственному намерению. Были приняты меры к укреплению границы, и на Хуанхэ заведен гребной флот, чтобы препятствовать тюркютам переправиться через реку[690]. Затем императорское посольство проникло в западные степи и склонило Тун-джабгу-хана к заключению военного союза против восточных тюркютов[691].

Кат Иль-хан, видимо, был склонен рассматривать свое отступление как повод к заключению прочного мира. Дальнейшая война не была для него желательна, так как к концу 624 г. табгачи овладели всем Китаем и внутри страны не осталось никаких сил, сопротивлявшихся дому Тан. Хан предложил заключить торговый союз, на что последовало согласие императора[692], но, так как последний деятельно готовился к войне, иллюзии хана рассеялись быстро.

В 625 г. тюркюты снова вторглись в Шаньси. Один из их отрядов был разбит, зато другой одержал блестящую победу. Набеги тюркютов были, как правило, удачны, а осады крепостей безрезультатны. Судьба войны могла быть решена только в открытом бою, но события внутри Китая отсрочили развязку.

Переворот в Китае. Будучи кавалерийским генералом, Ли Юань показал незаурядную энергию, находчивость и решительность. Но, превратившись в императора Гаоцзу, он растерялся от нахлынувших на него забот. Китай в VII в. бурлил. Мало было его завоевать, надо было его замирить, а этого Ли Юань не умел. Хороший полководец, он отнюдь не был дальновидным политиком и после победы пошел по пути наименьшего сопротивления, тем более что на этот путь его толкали и обстоятельства, и собственная накопившаяся усталость.

Далеко не все помещики группировки Гуаньлун погибли, защищая династию Суй. Большая часть их получила амнистию и явилась ко двору засвидетельствовать свою благодарность[693]. Они сумели создать в Чанъани такую обстановку, что Гаоцзу сблизился с ними и принял их поддержку. Чаяния их сводились к тому, чтобы восстановить порядки эпохи Суй, т. е. создать для императорской фамилии беспечальное существование во дворце, управление доверить чиновникам-конфуцианцам, в лояльности которых не было сомнений, а широкие массы служилого и податного населения вернуть в прежнее положение и заставить безропотно служить и платить налоги. Вождями этого направления оказались наследник престола Ли Гянь-чэн и третий сын императора — принц Ли Лун-ки[694].

Согласно этой программе в Чанъани была учреждена академия[695], где конфуцианские профессора готовили сыновей знати к занятию государственных должностей, а 24 мая 626 г. был издан указ об ограничении буддизма и даосизма, по которому многие монахи зачислялись в податное сословие, а монастырские имущества отходили в казну[696]. Это была попытка повернуть ход истории назад.

Жертвами нового порядка должны были стать народные массы, которым на шею опять пытались вскарабкаться титулованные богачи; нетитулованное служилое дворянство, тратившее свои силы на оборону границ и потому не имевшее ни времени, ни средств для подготовки к экзаменам на чин, и его вождь Ли Ши-минь, которого братья ненавидели из зависти к его военным заслугам; широкие слои, симпатизировавшие буддизму и даосизму, а также грамотные люди, по складу характера или по отсутствию связей не попавшие в число профессиональных ученых. Для Китая в целом новая программа означала капитуляцию перед тюркютами, и в Чанъани уже поговаривали о том, чтобы перенести столицу на юг и уступками добиться мира[697]. Но решающей силой в стране был не двор, а армия, которой командовал принц Ли Ши-минь.

Придворная клика прежде всего попыталась лишить своих противников вождя. Ли Ши-миню на пиру подсыпали отраву, однако он не умер и после тяжелой болезни встал на ноги. После этого он стал осторожен и жил в своей ставке среди обожавших его воинов. Тогда братья уговорили отца вызвать Ли Ши-миня во дворец, рассчитывая расправиться с ним. Хотя Ли Ши-минь был предупрежден о их намерениях, но как истый китаец он не мог ослушаться отца и императора. 2 июля 626 г. он явился по вызову, но с многочисленной и хорошо вооруженной свитой, составленной из самых храбрых воинов. Во дворец он вошел с оружием в руках бок о бок со своим другом, воеводой Чин-дэ, и увидел в приемном зале своих братьев. Ли Гянь-чэн, не говоря ни слова, пустил стрелу в Ли Ши-миня, но промахнулся. Зато Ли Ши-минь ответной стрелой поразил его насмерть, а Чин-дэ застрелил Ли Лун-ки. После этого дворец оказался во власти Ли Ши-миня, и старик император, выслушав доклад сына о преступном заговоре братьев, простил ему совершенное кровопролитие, назначил наследником престола и, что особенно интересно, отменил указ о запрещении буддизма и даосизма[698]. Не поставить эти события в тесную связь невозможно.

4 сентября 626 г. Ли Юань отрекся от престола в пользу своего сына, принявшего титул Тайцзун. Такой оборот дела был наибольшей из неудач, постигших восточнотюркютского Кат Иль-хана.

Новый император добился внутреннего мира путем внешних войн. Прежде всего он поразил подданных, помиловав большую часть пособников своих братьев. Затем он отпустил домой 3 тыс. девушек, взятых на службу во дворец[699], и, резко уменьшив пышность двора, снизил налоги. В угоду служилому дворянству, которое было его опорой, он «загнал героев Поднебесной в ловушку»[700] тем, что пересмотрел родословные списки и этим нанес удар «сильным домам» богатых помещиков, выдвинувшимся при династии Суй. От этого выиграли захудалые роды обедневшего дворянства, получившие доступ к военной и гражданской карьере. Армия быстро втянула в себя весь авантюристический элемент, и хозяйство империи стало развиваться без помех, а положение на фронте изменилось к лучшему. Китай вступил в полосу своего расцвета, и первые, кто это почувствовал, были восточные тюркюты.

Заключение мира. Тайцзун получил тяжелое наследство. Низложение династии Суй стоило Китаю около 2/3 населения[701]. Множество крестьян было убито или умерло от голода, немало их разбежалось, покинув свои поля. Один из чиновников докладывал императору: «К востоку от области Ло и области И вплоть до Хай и Дай в Шаньдуне лишь изредка встречаются следы человека; повсюду, куда хватает глаз, густые кустарники и травы»[702]. А тюркюты продолжали нападать. Они «вымели китайскую землю набегами»[703]. В те месяцы, когда принцы боролись за власть, тюркюты перенесли военные действия из разоренной Шаньси в Ганьсу и опустошили эту область[704]. Целью их, очевидно, было, во-первых, вести войну за счет местного населения; во-вторых, снова поднять своих союзников тогонцев на войну, что им удалось;[705] в-третьих, прорваться к столице и заставить правительство запереться в крепости, чтобы гибнущие подданные возроптали против власти[706]. Этот натиск мог оказаться последним, но император и полководец Тайцзун Ли Ши-минь с присущими ему твердостью и талантом нашел выход из положения, казавшегося безнадежным.

23 сентября Кат Иль-хан во главе стотысячной армии подступил к Чанъани. Император решил принять бой, и, когда его войска выступили из города и выстроились в боевом порядке, он в сопровождении всего лишь нескольких человек подъехал к р. Вэй и громко стал упрекать хана в вероломстве; затем приблизился вплотную к хану, взял его лошадь за повод и приказал готовиться к битве[707]. Смелость императора и выправка подходивших китайских войск произвели впечатление на хана и тюркютских старшин. В тот же день был заключен мир, в ознаменование чего на мосту была заколота белая лошадь, и тюркюты возвратились обратно в степь, вернув по просьбе императора всех захваченных ими пленных.

Надо полагать, что такому обороту дел весьма способствовало подготавливаемое выступление западных тюркютов, союзников Китая. Кат Иль-хан не рискнул оставить незащищенными свои кочевья.

Мир, заключенный на р. Вэй, сорвал поход Тун-джабгу-хана на восток, но этот хан вполне компенсировал себя на западе, где ирано-византийская война достигла своего кульминационного пункта.

Оценку заключенному миру дал сам император Тайцзун. На вопрос своего приближенного, почему он не вступил в бой и не уничтожил неприятеля, он ответил, что это было возможно и даже легко, но не привело бы к цели. Враг был бы разбит, но не побежден, и озлобление придало бы ему силы. Теперь же, получив дорогие вещи и шелк, он возгордится, «а высокомерие поведет их к гибели»[708]. Тайцзун был прав. За последующие три года мира его империя отдохнула и набралась сил, а тюркютский хан уже не смог вернуть потерянную инициативу. Захлебнувшееся наступление часто бывает тяжелее поражения, и тюркюты это вскоре испытали.

Вторжение на Кавказ. Летом 626 г. авары и персы возобновили наступление на Константинополь. Это было именно в то самое время, когда Кат Иль-хан во главе восточнотюркютских всадников вторгся в Китай, и вряд ли такое совпадение могло оказаться случайным. В июне аварская конница достигла Длинных стен, защищавших столицу империи с суши, а персы подошли к лазоревым водам Босфора. Но греки не допустили персов переправиться на европейскую сторону, и авары пошли на приступ одни. 7 августа они потерпели полное поражение и бежали на север, а персидский корпус отступил в Сирию. Ираклий снова получил возможность перейти в наступление и на этот раз обрел долгожданную помощь.

Мир на р. Вэй развязал руки Тун-джабгу-хану. Успокоившись за свою восточную границу, он перекинул часть войск на запад, чтобы поддержать византийцев. Персы не придавали тюркютам большого значения, так как надеялись на неприступность укрепления Дербента, прикрывавших дорогу в Закавказье. Мощная стена, построенная еще Хосроем Ануширваном, тянулась на 40 км от гор до Каспийского моря[709] и казалась надежным барьером против конного противника.

Персидские регулярные части были заняты на западе, и агванцам пришлось защищаться от нового врага самостоятельно. Агванское ополчение было вооружено довольно примитивно: луками и дротиками, при далеко недостаточном количестве панцирей и даже щитов[710]. Пехотные щитоносцы составляли особый вид войска — фалангу, вооруженную копьями[711], и только военачальники были экипированы по последнему слову тогдашней военной техники: на кольчугу надевали войлочный кафтан, и тогда стрелы и копья «отскакивали» от нее[712]. Так же были вооружены армяне и грузины, и, разумеется, не эти ополченцы могли остановить натиск тюркютской латной конницы.

Дербентская стена была построена из больших отесанных плит и достигала 18–20 м высоты. Ее укрепляли еще 30 башен, обращенных на север. Трое ворот были железными, а восточный конец стены уходил в Каспийское море на глубину, достаточную, чтобы предотвратить обход. Но любая крепость сильна лишь тогда, когда ее хотят и умеют оборонять[713].

Штурм Дербента чрезвычайно красочно описан Моисеем Каганктваци: «…Гайшах [персидский наместник из агванских князей] видел, что произошло с защитниками великого города Чора[714] и с войсками, находившимися на дивных стенах, для построения которых цари персидские изнурили страну нашу, собирая архитекторов и изыскивая разные материалы для построения великого здания, которое соорудили между горой Кавказом и великим морем восточным… Видя страшную опасность со стороны безобразной, гнусной, широколицей, безресничной толпы, которая в образе женщин с распущенными волосами устремилась на них, содрогание овладело жителями; особенно при виде метких и сильных стрелков, которые как бы сильным градом одождили их и, как хищные волки, потерявшие стыд, бросились на них и беспощадно перерезали их на улицах и площадях города. Глаз их не щадил ни прекрасных, ни милых, ни молодых из мужчин и женщин; не оставлял в покое даже негодных, безвредных, изувеченных и старых; они не жалобились, и сердце их не сжималось при виде мальчиков, обнимавших зарезанных матерей; напротив, они доили из грудей их кровь, как молоко. Как огонь проникает в горящий тростник, так входили они в одни двери и выходили в другие, оставив там деяния хищных зверей и птиц»[715].

Падение крепости, считавшейся неприступной, вызвало панику во всей Агвании. Агванцы сначала сбежались в свою столицу — Партав, но не надеясь отстоять город, покинули его и пытались убежать в горы. Тюркюты и хазары настигли беглецов у селения Каганкатуйк и частью перебили, а частью захватили их в плен.

Затем, наступила очередь Грузии. Тюркюты и хазары «окружили и осадили изнеженный, торговый, славный и великий город Тифлис»[716]. Вскоре к ним присоединился император Ираклий со своим войском.

Встреча вождей была обставлена весьма торжественно: джабгу, подъехав к императору, поцеловал его в плечо и поклонился, а тот обнял его, назвав своим сыном и возложил на него свою корону. Затем для хазарских вождей был устроен пир, и все они получили роскошные подарки — одежду и серьги, а самому джабгу император обещал, что выдаст за него замуж свою дочь Евдокию[717].

Но, несмотря на взаимную нежность предводителей, осада шла плохо. Персидский гарнизон держался в Тбилиси стойко. Храбрый царь Стефан делал ежедневно вылазки и хотя сложил свою голову[718], но его сподвижники не собирались сдаваться. Ни то, ни другое войско не шло на приступ. Ираклий берег своих людей, джабгу жалел своих, и после двухмесячной осады хазарское войско ушло, обещая вернуться будущей осенью[719].

С Ираклием остался отряд в 40 тыс. человек, во главе которого джабгу поставил своего юного сына Бури-шада. Но и эти «начали мало-помалу утекать, и, наконец, все, оставя его, возвратились»[720].

В Тбилиси ликовали и издевались над императором, называя его козлом[721]. Ираклий усмотрел в этом доброе предзнаменование, ибо в книге Даниила сказано, что козел с Запада сокрушит рога овна Востока. Осенью 627 г.[722] он снял осаду и двинул свои отдохнувшие войска в головокружительный рейд по тылам противника. Отступив на запад до Ахалцыха, он повернул на юг и пересек Араке выше Двина. Оттуда в обход оз. Урмия он вышел к Тигру около развалин Ниневии, где 12 декабря разбил персидское войско полководца Рахзада[723]. В начале января 628 г. греки уже громили и жгли шахские дворцы около Ктезифона, и у персов не было сил их остановить.

Внутренние ресурсы Ирана были исчерпаны, и ничто уже не препятствовало победоносному движению Ираклия. Персидские вельможи, видя безнадежность дальнейшей борьбы, 29 февраля 628 г. произвели переворот. Они низвергли и казнили Хосроя, возвели на престол его сына Кавада Широе и просили мира, на который Ираклий неожиданно согласился быстро и легко. По сути дела это был сепаратный мир, так как тюрко-хазары продолжали войну.

Анализируя этот странный поступок Ираклия, следует обратить внимание на то, что он целых пять лет не мог нанести смертельного удара врагу главным образом из-за отсутствия надежного тыла. Сирия и часть Малой Азии были оккупированы персами, закавказские христиане были либо монофизитами и уже по одному этому легко мирились с веротерпимым правительством Хосроя Парвиза, либо из политических соображений заключили союз с Ираном, как, например, Стефан Иверский. Только хазарская помощь развязала руки Ираклию; без тюрко-хазар, подавивших проперсидскую ориентацию в Закавказье, поход на Ктезифон вряд ли был бы удачным.

Что же заставило Ираклия покинуть таких ценных союзников и отказаться от окончательного разгрома исконного врага именно тогда когда этот враг был уже разбит?

В самом деле, единственная реальная сила персов — армия Шахрвараза, осаждавшая Халкидон, — в начале 628 г. возмутилась против Хосроя и, заключив мир с сыном Ираклия, Константином, двинулась обратно на родину для борьбы против шаханшаха. Причиной этому послужило приказание Хосроя казнить Шахрвараза за неповиновение. Письмо это попало в руки греков, которые передали его Шахрваразу, а последний, добавив к приказу еще 400 имен своих офицеров, огласил письмо и вызвал восстание, которое впоследствии поставило его во главе государства[724]. Второй талантливый персидский полководец, падгоспан запада Шахин, был также в немилости. Хосрой отозвал его из армии и собирался предать суду; лишь гибель шаха спасла Шахина[725].

Итак, можно сказать вполне определенно, что не западные события обусловили поспешность Ираклия при заключении мира. Следовательно, ответ может быть только один. Ираклий испугался возможности оказаться покинутым союзниками и потерять плоды своей победы. Это опасение, по всей вероятности, основывалось на восточных событиях 627 г., последствия которых было невозможно предугадать.

Беспокойное перемирие. После заключения мира на р. Вэй на первых порах все обстояло благополучно. «Длинное ухо» разнесло по всей степи весть о подвиге тюркютского хана, и племя сеяньто в конце 627 г. сочло за благо отколоться от Западного каганата и подчиниться Восточному[726]. С одной стороны, для последнего это был большой успех, потому что Кат Иль-хану подчинилась вся северная Джунгария и опасность с запада была устранена. С другой стороны, это присоединение усилило телеский элемент в Восточнотюркютской державе. Сеяньтосцы снеслись с уйгурами, и уже к началу 628 г. они стали союзниками, а их князья — сеяньтоский Инань и уйгурский Пуса — взаимно поддерживали друг друга.

Наиболее угрожающим для тюркютов в создавшемся положении была численность недовольных подданных. Численность уйгуров, по китайским сведениям, достигала 100 тыс. человек, из которых воинов было 50 тыс. (?!), а сеяньтосцев насчитывалось 70 тыс. шатров[727], т. е. еще больше. Управлять столь многочисленными и весьма воинственными подданными можно было только с их согласия, но политическая обстановка не давала таких возможностей тюркютскому владыке.

Мир на р. Вэй оставил Кат Иль-хана неудовлетворенным: сила танской империи еще не выросла настолько, чтобы казаться непреодолимой, а опасность от вторжения западных тюркютов миновала, так как они втянулись в серьезную войну с Ираном и силы их оказались связанными в Закавказье. Уже в 627 г. Кат Иль-хан начал подумывать о новой войне и первым делом воспрепятствовал браку Тун-джабгу с царевной из дома Тан, предупредив, что он не преминет ее задержать, когда она будет проезжать через его земли. Тун-джабгу скорбел, но ничего не мог сделать[728]. Но счастье оставило тюркютского хана. Зима 627 г. была многоснежной; скот и лошади пали в огромном числе; это вызвало голод. Ханские налоги были тяжелы, и племена сеяньто, уйгуров и байырку восстали.

Кат Иль-хан решил для начала расправиться с уйгурами. Он повелел Толос-хану напасть на них с востока, а с запада большую армию повел сын его Юкук-шад[729]. Энергичный и талантливый уйгурский вождь Пуса, имея всего 5 тыс. всадников, вышел навстречу Юкук-шаду и у горы Малишань[730] разбил его наголову. Во время преследования у Тянь-Шаня, несмотря на помощь, оказанную Юкук-шаду его двоюродным братом Ашиной Шэни, уйгуры захватили в плен много раненых и отставших[731].

Еще более неудачно было наступление Толос-хана с востока. Сопровождаемый отрядом легкой конницы, он едва спасся от уйгуров[732]. Кат Иль-хан, очевидно, заподозрил, что полководец виноват в поражении больше, чем неприятель. Переговоры и интимные связи Толос-хана с императором Тайцзуном не были тайной. Раздраженный неискренним поведением своего племянника, Кат Иль-хан приказал, чтобы наследник престола был взят под стражу и побит палкой[733]. Трудно осуждать Кат Иль-хана за эту вспышку гнева. Его племянник давно уже вел двойную игру, заискивая перед китайским императором. Ведь именно он дважды срывал удачное наступление на Китай, да и теперь его поражение, по-видимому, было следствием нежелания укрепить мощь верховного хана. Но тем не менее нанесенное оскорбление сыграло решающую роль в развитии событий. Освободившись из-под стражи, Толос-хан поднял восстание и обратился за помощью в Китай[734]. Подчиненные ему кидани поддержали своего князя и также перешли под протекторат императора[735]. Это случилось зимой 628 г., а весной 629 г. сеяньтоский князь Инань[736] объявил себя ханом и также послал в Чанъань посла с просьбой признать за ним этот титул[737]. Престол Кат Иль-хана закачался.

И тут, перед надвигающейся неизбежностью, промелькнула тень удачи. Полководец Кат Иль-хана — Ашина Шэни захватил западнотюркютскую крепость Бишбалык, ключ к южной Джунгарии, и поднял против Тун-джабгу карлуков, живших на берегах Иртыша[738]. Но развить успех он уже не успел.

Что из этого могло быть известно Ираклию весной 628 г.? Только то, что старый грозный враг его тюрко-хазарских союзников выступил в поход. Естественно было предположить, что тюрко-хазары вернуться защищать свои родные кочевья, и так, вероятно, и было бы, если бы удача телеского восстания и измена Толос-хана не толкнули к гибели и Восточнотюркютское ханство, и самого Кат Иль-хана. Предвидеть этого Ираклий, разумеется, не мог; заключая мир, он руководствовался только существующей ситуацией, и нельзя сказать, чтобы он сильно заблуждался. Кроме того, вероятно, ему не хотелось, чтобы по соседству с его границами вместо обескровленной Персии появилась грозная сила тюркютов. Поэтому, с его точки зрения, мир был как нельзя более своевременным.

Но тюркюты лучше разбирались в событиях и не хотели упустить победу над старым врагом. Они продолжали войну с Ираном один на один[739].

Один на один. Зимой 628 г., когда на трон Ирана воссел бездарный Кавад Широе, а Ираклий диктовал ему условия мира, джабгу снова вступил в Закавказье и подошел к стенам Тбилиси. На этот раз он не медлил, а после короткой осады пустил свои войска на приступ. «Подняв мечи свои, они все устремились на стены, и все это множество, нагромоздясь друг на друга, поднялось выше стен, и мрачная тень пала на бедственных жителей города; они были побеждены, отступили от стен»[740] и началась резня. Победители никого не щадили, несмотря на то, что сопротивления уже не было. Взятые в плен иверский князь и персидский воевода были замучены перед лицом джабгу[741]. Город был разграблен дочиста[742].

Любопытно, что крепость, устоявшая перед стенобитными машинами византийских инженеров, пала под напором тюркютов, вооруженных лишь оружием для рукопашной схватки. Так же были несколько ранее взяты укрепления Чора (Дербента)[743]. Однако надо думать, что это заслуга скорее хазарских, чем собственно тюркютских частей, так как тюркюты ни в Китае, ни в Средней Азии при осадах городов хороших боевых качеств не показали.

Разграбив Тбилиси, Джабгу-хаган вернулся восвояси[744], а сыну своему, Бури-шаду, повелел завоевать Агванию, дав ему «в руководители мужей храбрых»[745].

На этот раз целью джабгу было не простое ограбление страны, а присоединение ее к своим владениям. «Если правители и вельможи страны той выйдут навстречу сыну моему, дадут ему страну свою в подданство, уступят города, крепости и торговлю войскам моим, то вы тоже позволите им жить и служить мне»[746]. В этом заявлении отчетливо звучит та программа, ради которой тюркюты ввязались в войну: торговля шелком, который можно было провозить в Константинополь не только через Хорасан, но и через Каспийское море и Кавказ[747].

Разумеется, персидский наместник Агвании отверг ультиматум, мотивируя это тем, что Агвания не стоит того, чтобы ради нее подчиняться какому-то тюрку. Однако учтя опыт своего тбилисского коллеги, он забрал свое имущество и удрал в Персию.

Бури-шад, выполняя приказ отца, предложил агванцам добровольно подчиниться, но католикос Виро, несмотря на то что персидский марзбан бежал в Персию, боялся равно и тюркютов и персов. Поэтому, не зная, на что решиться, он затягивал переговоры, и терпение тюркютов лопнуло. По заранее разработанному плану они приступили к систематическому разорению Агвании. «В домах и на улицах уста всех взывали: «вай, вай!». Крики варваров не утихали, и не было никого, кто бы не слышал убийственных возгласов злого неприятеля — и все это в тот же день и в тот же час. Потому что хищники заранее по жребию разделили наши области и села… и все в одно назначенное время простерли свои разрушительные набеги»[748]. Католикос бежал в горную местность Арцах; тюркютские послы отыскали его там и снова предложили капитуляцию. Католикос собрал всех должностных лиц страны и предложил им решить, что делать: сопротивляться или покориться? Все единодушно высказались за покорность, и католикос лично повез дань к шаду, лагерь которого находился неподалеку от Партава. Шад принял католикоса ласково и сказал ему: «что же ты медлил прийти ко мне; тогда бедствие это не было бы нанесено стране твоей войсками моими»[749]. По просьбе католикоса шад приказал освободить всех пленных агван; его тиуны искали пленных в палатках и шатрах; «вытаскивали молодых людей, скрытых под утварью или между скотом, и никто не смел противиться им»[750].

Режим, установленный тюркютами в Агвании, оказался нелегким. Несмотря на то что после погрома страну постиг голод[751], «князь севера навел страх и ужас по всей земле. Он отправил смотрителей за разного рода ремесленниками, имеющими познания в золотопромывании, добывании серебра, железа и в выделке меди. Он требовал также пошлины с товаров и ловцов на рыбных промыслах великих рек Куры и Аракса, вместе с тем и дидрахму по обыкновенной переписи царства персидского»[752]. В этом памятнике единственный раз в истории тюркютов показана система налогового обложения покоренного народа. Как видно из документа, оно было значительно тяжелее персидского обложения, и теперь становится вполне понятным, почему в тюркютской державе центробежные силы никогда не угасали.

Но одной Агвании тюркютам было мало. В апреле 630 г.[753] они напали на Армению, чтобы привести ее в покорность. Войско, посланное в Армению, было весьма немногочисленно; оно состояло всего из 3 тыс. человек «под предводительством некоего Чорпан-тархана, мужа гнусного и кровожадного»[754]. Шахрвараз, фактически военный диктатор Ирана, «выслал против Чорпан-тархана своего полководца Гонагна, начальника, турецкой конницы», с 10 000 храбрых мужей»[755].

Чорпан-тархан применил обычный прием кочевников: часть войска притворным бегством заманила персов в засаду, где они были поголовно уничтожены. Тогда «всякий воитель и тот, кто носит меч на бедре своем, узнали, что для них ничего не значит власть царей и сила военачальников»[756].

Характеристика тюркютского государства как примитивной военной деспотии у армянского автора вполне совпадает как с вышеприведенными высказываниями Ян Цзяня[757] и Ли Ши-миня[758], так и с ходом истории. Держава была основана копьем и держалась на копье; «солью земли» были воины, и только очень энергичные ханы умели держать в руках эту силу, грозную не только для врагов, но и для них самих. Всякое ослабление центральной власти вызывало смуты, подобные тем, которые погубили Западнотюркютскую державу. Победоносное войско Джабгу-хагана не было монолитным, как и сам каганат. Соперничество племенных группировок не могло не отразиться на настроениях воинов, и обострение противоречий внутри страны повлекло за собой события, которые спасли Иран и уничтожили все достижения Бури-шада.

Катастрофа. Воинственный хан Тун-джабгу всю свою жизнь последовательно выполнял волю племен нушиби, добывших для него престол. Охраняя их интересы, он дружил с Китаем и Византией, ссорился с восточнотюркютскими ханами и ввязался в кровавую войну с Ираном. Но для войны всегда и везде нужны деньги и люди. Людей приходилось брать с севера, у племен дулу, которые в этой войне не видели для себя ни пользы, ни смысла. Явное предпочтение, которое ханская семья оказывала их соперникам — нушибийцам, также не располагало дулу к лояльности. Когда же хан, нуждавшийся в средствах, стал взыскивать с них большие штрафы[759], то они вспомнили, что меч на бедре значит больше, чем власть царей и военачальников[760]. Тун-джабгу не придал значения росту их недовольства, и это было непоправимой ошибкой. Как только восточные тюркюты отняли у него Бишбалык, карлуки, жившие на Черном Иртыше, восстали, а вслед за тем поднялись и другие племена союза дулу. Их возглавил дядя хана[761], носивший прозвище Богатырь-князь (Моходу-хоу). Ему удалось убить Тун-джабгу, после чего он принял титул Кюлюг Сибир-хан (Кюйли Сыби-хан).

На западной окраине каганата дулуской ориентации держались болгары-унногундуры, вождь которых Кубрат, посетив в 610 г. Константинополь[762] и получив там сан патрикия, от крещения воздержался[763]. Болгар толкало в партию дулу соперничество с хазарами. До 630 г. они охраняли западную границу каганата от возможного нападения аваров, но восстание кутургуров против аварского хана отодвинуло эту границу с Дона до Карпат. В новом положении держать в тылу прекрасные войска не имело смысла, и болгар перебросили в Закавказье для пополнения действующей армии.

По-видимому, Тун-джабгу, не доверяя своему дяде, хотел передать его удел своему брату Джабгу-хагану, но тот потерпел поражение, и погиб[764]. Во всяком случае после переворота в орде, дулу, находившиеся в армии, тоже восстали и жизнь Бури-шада была в опасности[765]. Однако он спасся и впоследствии оказался в Средней Азии, в стране нушибийцев[766]. Происшедшие потрясения заставили тюркютов уйти из Закавказья, которым немедленно овладели персы[767].

Нушиби были застигнуты врасплох, но сдаваться и покоряться они не собирались. Переворот вызвал внутреннюю войну, и она наполнила собой всю дальнейшую историю Западнотюркютского каганата. Новое правительство сразу растеряло завоевания, сделанные Тун-джабгу-ханом. Вслед за Закавказьем отпали Гибинь и Тохаристан, а телеские племена Джунгарии восстали и начали войну против тюркютов. Но самым тяжелым для Сибир-хана было резко отрицательное отношение к нему императора Тайцзуна, который направил специальное посольство с дорогими подарками для торжественных похорон Тун-джабгу-хана[768]. Этот сам по себе незначительный шаг показал, что наиболее могущественная держава Азии высказалась против переворота.

Выиграл от распри только один болгарский вождь Кубрат. Сначала он избавился от тюркютов и хазар, поддерживая своего дядю Сибир-хана. Затем, используя отдаленность от центра каганата, он превратился в самостоятельного владетеля и занятые внутренней войной тюркюты оставили его в покое. Около 635 г. Кубрат нанес поражение аварам и одновременно снарядил посольство в Константинополь. Ираклий отправил ему дары и наградил саном патрикия[769]. Восстание кутургуров против аваров отдано Кубрату причерноморские степи, так как в летописи Феофана он выступает как «обладатель Болгарии и котрагов», т. е. кутургуров[770].

Несмотря на то что кутургуры деятельно помогали аварам во всех войнах, авары относились к ним как к покоренным, т. е. весьма плохо. В 630 г. кутургуры восстали, но были побеждены. Те, которые находились в Европе, бежали в Баварию, но были там предательски перерезаны по приказу франкского короля Дагобера. Восточным повезло, и они присоединились к единоплеменным утургурам, образовав вместе с ними болгарский народ. Новая Болгария была враждебна на востоке хазарам, продолжавшим держаться за тюркютов, на западе — аварам и на юге — Византии; сил ее хватало на все. Могущество же аварского каганата начало с этого времени падать, пока сам аварский народ не обрел гибель под мечами латников Карла Великого.

Болгарская держава, основанная Кубратом, просуществовала до 679 г., но дальнейшая ее судьба не имеет никакого отношения к тюркютскому каганату. Поэтому, оставив в стороне Европу, вернемся в Центральную Азию.

Последняя война с Китаем. Самым досадным для танского правительства было то, что тюркютский хан продолжал оказывать покровительство суйским эмигрантам, не оставившим надежд на реставрацию. Трудности, которые принуждена была преодолевать новая власть при восстановлении нормальной жизни страны, в любой момент могли быть использованы эмигрантами. Только что потушенная внутренняя война могла вспыхнуть снова, если бы тюркютский хан сумел, сокрушив императорскую гвардию, привести в Китай «законного» монарха. Поэтому не использовать кризис Восточного каганата для Тайцзуна было бы непростительным легкомыслием, на которое он был не способен. С 628 г. в Китае начались приготовления к войне[771], и первой жертвой оказался Лян Ши-ду, до тех пор державшийся в крепости Шофан[772].

Когда беспорядки охватили тюркютскую державу, Тайцзун попытался вступить в переговоры с Лян Ши-ду, но последний от них отказался. Тогда император направил против него пограничные полевые войска. Захваченные в плен сторонники Лян Ши-ду были освобождены и направлены в Ордос, чтобы восстановить народ против мятежника. Легкая конница табгачей уничтожила посевы вокруг Шофана. Там начался голод, и подданные Лян Ши-ду стали переходить в Китай, где встречали хороший прием. В среде соратников Лян Ши-ду возникла атмосфера взаимного недоверия, и некоторые полководцы составили заговор, чтобы схватить своего вождя, но успеха не имели и были казнены.

В 628 г. Тайцзун приказал начать наступление на Шофан. Тюркюты выступили на его защиту, но были отброшены табгачами. После этого императорские войска осадили Шофан. Потеряв надежду на спасение, соратники Лян Ши-ду принесли осаждающим голову своего вождя и покорность. Они были помилованы и награждены. Объединение Китая под властью династии Тан закончилось. Вслед за тем в 629 г. тюркюты были выбиты из крепости Май и весь Ордос перешел в руки китайского императора.

Первая же неудача оказалась для Кат Иль-хана роковой. Подданные, его родственники и даже соратники начали перебегать к «Табгачскому хану», с их точки зрения бывшему китайским императором «по совместительству»[773]. Сначала передались девять командиров (сыгиней) со своими отрядами. Затем в Чанъань приехали с изъявлениями покорности вожди племен[774] байырку, бугу, тонгра, си и татабов (хи)[775]. Когда же табгачская армия разбила тюркютские войска у Линчжоу (в Ганьсу), то в Китай прискакали Толос-хан Шибоби, племянник Кат Иль-хана Юйше-шад и Иннай-тегин[776], назначенный наследником после измены Шибоби, но также потерявший веру в возможность успеха.

Да и было отчего. Шесть китайских армий наступали фронтом от р. Луаньхэ до Биньчжоу[777]. В ночном бою у гор Оянлин (в Шаньси) Кат Иль-хан снова потерпел поражение и в начале 630 г. отступил через пустыню на север. Тогда его приближенные изменили[778] и выдали победителю императрицу из дома Суй и принца-претендента. Однако Кат Иль-хан еще имел «несколько десятков тысяч войска»[779], на верность которого можно было надеяться, и попытался начать переговоры о почетном мире.

Император хотел было принять предложение хана, но главнокомандующий решил дело сам и нечаянным нападением разгромил остатки тюркютских войск. Кат Иль-хан успел ускакать, но был пойман и доставлен в Чанъань. Вслед за тем сдался последний верный ему князь — Ышбара Шуниши-шад[780], и Восточнотюркютская держава перестала существовать.

Крушение было быстрым и полным. За какие-нибудь полтора года тюркюты превратились из господ степных просторов в беглецов, стремившихся как можно скорее сдаться китайцам, пока их не поймали восставшие телесцы. Власть Тайцзуна распространилась до оазиса Хами на западе и до границ сибирской тайги на севере, но нельзя не заметить, что решающим моментом победы была не сила оружия, а добровольное признание кочевниками своим ханом императора. По сути дела Китай оказал табгачам гораздо более упорное сопротивление, чем Великая степь, и теперь объединение их под одной державой было началом создания восточноазиатской империи, включившей в себя народы разных культур и разного психического склада. Во главе этой империи стояли соратники полководцев Ли Юаня и Ли Ши-миня, а среди них были не только китайцы, но и уйгуры, тюрки, согдийцы, корейцы. С этого 630 г. мы будем называть их имперцами до тех пор, пока империя Тан не превратится снова в китайское царство.

Ритмы эпохи. Рассматривая падение Восточнотюркютского каганата и создание на его обломках империи Тан, мы не можем не задать себе вопроса: было ли это явление вызвано исторической закономерностью или тут проявилась роль случайности, обусловленной лишь обстоятельствами момента?

Этот вопрос чрезвычайно мало освещен в исторической литературе. Только Йоллыг-тегин, автор орхонских надписей, дает объяснение для его времени вполне основательное. Он осуждает ханов за то, что они были «неразумны и трусливы», бегов и народ — за неверность ханам, табгачей — за обман и подстрекательство младших братьев против старших, и, что самое существенное, он винит китайскую роскошь, изнеживающую тюркский народ. Но Йоллыг-тегин не считал, что поражение было неизбежно. Наоборот, вся надпись составлена как предостережение на будущее. Йоллыг-тегин вполне уверен, что если жить на изрядном расстоянии от Китая и не слишком тесно общаться с табгачами, то все может быть благополучно[781]. Итак, по мнению Йоллыг-тегина, поражение 630 г. было результатом ошибочной политики, т. е. исторической случайностью. Посмотрим, прав ли он.

Китайские историки, составители старой и новой хроник династии Тан[782], держатся диаметрально противоположной точки зрения. Для них победа над варварами — естественное явление, не требующее объяснений. Вот если бы победили тюркюты — это надо было бы объяснить повреждением обычаев или бездарностью императора. Исходя отсюда, они спокойно перечисляют события, не пытаясь их осмыслить. Поэтому в аспекте научного подхода они стоят ниже даже Йоллыг-тегина.

Теперь попробуем подойти к разрешению вопроса на базе современных достижений науки. В VII в. и китайцы и кочевники имели простое товарное хозяйство и обмен между ними был относительно невелик. В самом Китае вместо денег использовали шелк и зерно, и отнюдь не китайские крестьяне были заинтересованы в том, чтобы плоды их трудов уплывали за границу. Точно так же рядовой кочевник обходился молоком и мясом, шкурами для одежд и войлоком для юрт, и тесное общение с иноплеменными китайцами было ему не нужно.

Но ханы и ваны, беги и гуны (??) смотрели на это по-другому. Для тюркютских ханов шелк, предмет роскоши, был богатством, дающим власть. Для китайских императоров кони и наемные стрелки были орудиями насилия, средством удержания власти. В обоих случаях интересы правящей верхушки предпочитались желаниям народных масс. А народы Китая и Великой степи в VII в., как мы видели выше, желали жить в мире и порознь. Поэтому объединение двух чуждых по культуре и экономике народов путем прямого насилия правильнее рассматривать как временное нарушение хода исторического процесса, т. е. как проявление исторической случайности. С этой точки зрения становятся понятными и те постоянные сверхусилия, которые поддерживали целостность империи Тан, и ее страшный конец. Исходя из принятой посылки, мы сможем объяснить причины постоянных мятежей и заговоров, убийств и предательств, недовольства китайского народа, жившего несравненно лучше, чем при старой династии, а также кочевых племен, ублажаемых богатыми подарками. Подобно тому как Александр Македонский пытался слить воедино Элладу и Восток, Тайцзун Ли Ши-минь хотел примирить Китай и кочевой мир. Хотя оба замысла потерпели неудачу, они оставили после себя в первом случае эллинизм, а во втором — блестящую культуру Тан, подарившую человечеству шедевры искусства, литературы и мысли.

Но вернемся к ходу событий и посмотрим, какими средствами Ли Ши-минь закрепил свой успех и упрочил свою империю.

Сила милосердия. Побежденные тюркюты ожидали жестокой расправы, но ее не последовало. Пленный Кат Иль-хан был приведен к императору, который, укорив его в нескольких, на его взгляд аморальных, поступках: неблагодарности по отношению к дому Суй, ради которого надо было бы драться до конца; нарушении договоров; войне вопреки желанию народа, грабеже китайских крестьян; бегстве во время переговоров, простил Кат Иль-хана и вернул ему всех его домочадцев, захваченных вместе с ним. Впоследствии император зачислил своего пленника в гвардию и пожаловал ему земли, но тот «был задумчив и печален; пел заунывные песни и проливал слезы»[783]. В 634 г. Кат Иль-хан умер от тоски и был похоронен по тюркютскому обычаю.

Обласкан был и Шибоби, хан толосов. «Он был удостоен царского стола, получил военный чин, княжеское достоинство и 700 семейств для содержания»[784]. Прочие тюркютские царевичи и вожди были зачислены в императорскую гвардию[785].

Как только «длинное ухо» разнесло по степи весть об обращении императора с побежденными и сдающимися, сразу погасли последние очаги сопротивления. Подчинился Ышбара, шад племени сунитов[786], в то время обитавших к западу от Ордоса. Сдался Юкук-шад, сын Кат Иль-хана, кочевавший со своим уделом между Турфаном и Хами[787]. Предоставив племенам и оазисам самоуправление и подарки, Тайцзун приобрел в степи такой авторитет, который помог его империи справиться со всеми затруднениями, возникшими как сразу после падения Восточного каганата, так и в последующие полвека. Чрезвычайно важной задачей для победителей было выловить попрятавшихся в тюркютских кочевьях китайцев, сторонников реставрации династии Суй. Тайцзун и тут нашел выход: он объявил награду золотом и шелком за каждого выданного ему китайца, и тюркюты быстро доставили ему 80 тыс. человек обоего пола. Их ожидала тоже милость: по возвращении домой они были амнистированы за уход из Китая и только зачислены в податное сословие[788].

Победа поставила перед императорским правительством еще один крайне важный и неотложный вопрос: что делать с покорившимися тюркютами? Одни предлагали по китайскому закону обратить их в рабство и использовать внутри Китая на земледельческих работах. Другие советовали отправить их обратно в степи и разделить на множество мелких, независимых друг от друга владений. Третьи считали целесообразным поселить их вдоль границы в степях Ордоса и Алашаня и использовать их как вспомогательные войска для дальних походов, а в мирное время поручить им охрану границы[789]. Император принял последнее мнение н учредил два новых военных губернаторства: на востоке Динсян, а на западе Юньчжун, оба под управлением одного наместника.

Снова границей Империи стала пустыня Гоби, а земли к северу от нее, от хребта, Алтаин-нуру до Байкала и Большого Хингана, захватил без сопротивления сеяньтоский князь Инань. Многие тюркюты примкнули к сеяньтосцам.

Количество тюркютов, подчинившихся императору Тайцзуну, достигало 190 тыс.[790]. Никто не препятствовал им сохранять свой быт и нравы, но близость Китая не могла не оказать на тюркютов влияния, силу которого отметили они сами: «У народа табгач, дающего без ограничения столько золота, серебра, спирта и шелка, была речь сладкая, а драгоценности мягкие (изнеживающие); прельщая сладкой речью и роскошными драгоценностями, они столь сильно привлекали к себе далеко жившие народы. Те же, поселяясь вплотную, затем усвоили себе там дурное мудрование»[791]. «Тюркские правители сложили с себя свои тюркские имена и, приняв титулы табгачские, подчинились кагану народа табгач. Пятьдесят лет они отдавали ему труды и силы»[792].

За 50 лет, с 630 по 679 г., с кочевниками, поселившимися в Ордосе, произошли такие изменения, что они из тюркютов превратились в голубых тюрок, мало похожих как на своих северных собратьев — телесов, так и на своих предков — тюркютов. Но об этом речь впереди.

Гражданская война. Государственный переворот, совершенный союзом племен дулу, и узурпация Сибир-хана имели успех лишь потому, что явились для всего Западного каганата полной неожиданностью. Убийство Тун-джабгу-хана настроило против новой власти не только племена нушиби, но и самих тюркютов. Сибир-хан, чувствуя непрочность своего положения, признал отложение Болгарии[793], чтобы иметь хотя бы одного союзника, но это его не спасло.

Восстание племен нушиби возглавил Нишу Кана-шад, сын погибшего Бага-джабгу-хана (Мохэ). Удел Нишу был в г. Пайкенде, и ему подчинялась богатая Бухара.

Для ведения войны всегда нужны деньги, а их не было у Сибир-хана. Зато Нишу имел достаточно золота и серебра. Бухарские мастера отлили ему нужное количество монет[794], перед блеском и звоном которых таяли доблесть и верность соратников Сибир-хана. К тому же в стан нушибийцев бежал сын Тун-джабгу[795], законный наследник престола[796]. Его участие в восстании придало движению силу законности. Нишу возвел его на престол под именем Ирбис Болун джабгу-хан[797]. После этого дело Сибир-хана было проиграно, так как народ подчинился его сопернику, за которого стояли закон и деньги. Сибир-хан бежал к Алтайским горам, но в 631 г. был настигнут нушибийцами и убит.

Восшествие на престол Ирбис Болун джабгу-хана носило характер реставрации тюркютского господства над племенными союзами, но новый хан не оправдал возлагавшихся на него надежд. Он оказался недоверчивым, упрямым, высокомерным и подозрительным[798]. Вероятно, за эти качества он заслужил свое малопочтенное прозвище Сы-джабгу[799], т. е. «вероломный». Его попытка привести к покорности сеяньто и восстановить былые границы каганата окончилась полным поражением. Казни по наветам возмутили народ. Нишу был принужден бежать в Карашар, спасаясь от подозрительности хана. Но нушибийские вожди не для того возводили хана, чтобы сносить его гнет. Некий Муби Тархан составил заговор, и Ирбис бежал из своей ставки с отрядом легкой конницы. Всадники, последовавшие за изгнанным ханом, надо думать, принадлежали к потомкам тюркютских завоевателей, которым победа аборигенов не сулила ничего доброго. Единственный путь к спасению лежал на юг. На левом берегу Аму-Дарьи в долине Кундуза правил племянник Ирбиса, и он мог оказать помощь своему дяде и его соратникам[800]. Последнее сведение об Ирбисе сообщает Сюань Цзан. По его словам, этот хан осадил Балх, чтобы разграбить находившийся там буддийский монастырь, но умер в первую же ночь осады[801], а его воины рассеялись.

Это событие было важной переломной датой в истории Западного каганата. До сих пор тюркюты занимали в нем главенствующее положение; теперь же инициатива перешла в руки вождей местных племен. Создалась новая расстановка сил, определившая развитие дальнейших событий. Власть оказалась в руках нушиби, которые не стремились менять династию. Они вызвали из Карашара Нишу и возвели его на престол. Нишу принял титул Дулу-хана[802], очевидно для того, чтобы расположить к себе и северные племена. Те также его признали, и гражданская война утихла.

Новый хан понимал, что он сможет усидеть на престоле лишь при полной поддержке своих подданных, и, будучи крепко связан с торговым центром Согдианы — Пайкендом, знал, что им нужно. Поэтому в переговорах с Китаем он довел свою уступчивость до того, что она походила на добровольное подчинение. Но цели своей он достиг и спокойно скончался на троне в 634 г., передав престол по тюркютскому закону своему младшему брату Тонг-шаду, который воцарился под именем Ышбара Толис-шад[803].

Десять стрел. Покой, к которому стремились нушибийские ханы, был достигнут за счет отказа от широких политических задач. Война с Ираном не возобновлялась. Болгар и угорские племена не пытались вернуть к покорности. Все силы были обращены на обратное покорение Джунгарии, и это осуществилось. В 632 г. мятежное племя киби под натиском западных тюрок (называть их тюркютами уже нельзя) покинуло привольную долину Юлдуза и откочевало в Хэси, во владения империи Тан[804].

Затем наступила очередь Бишбалыка. Там сидел храбрый и благородный Ашина Шэни[805], сын Чуло-хана. Храня верность традициям Восточного каганата, он поднял свои войска против сеяньто, нанесших тюркютам удар в спину. Напрасно соратники указывали ему на необходимость сначала укрепить свое положение, так как, если двинуть войска в дальний поход на восток, «сыновья и внуки джабгу захватят наше царство»[806].

Но Ашина Шэни возразил им, что отказаться от продолжения борьбы — значит забыть сыновнее уважение и что если его постигнет неудача, то он согласен умереть.

В 634 г. он перебросил все свои силы, около 50 тыс. всадников, на северную сторону каменистой джунгарской пустыни, но после четырехмесячных боев потерпел полное поражение. С отрядом в 10 тыс. всадников он отступил к Гаочану, где правил его двоюродный брат Юкук-шад, подчинившийся императору Тайцзуну.

Тем временем посол танского императора намекнул западнотюркютскому хану, что настало время вернуть отторгнутые земли. Ышбара-хан не преминул этим воспользоваться и занял Бишбалык. Для Шэни остался только один выход — в Китай. В 636 г. он прибыл с остатком своих войск в Чанъань и предложил свои услуги. Ему были оказаны великие почести: он получил чин гвардии генерала, земли для размещения своей орды, невесту-царевну и должность при дворе[807]. Но за это Тайцзун приобрел надежного друга.

Воссоединение Джунгарии укрепило международное положение Западного каганата, но это укрепление повлекло за собой обострение внутренних противоречий, вызвавших новые потрясения. По существу победы над Сы-джабгу и Шэни были торжеством местных племен над тюркютами. Сохранение династии еще цементировало державу, но Ышбара Толисшад-хан уже не имел реальной силы и опирался лишь на добровольное подчинение бегов, что было крайне ненадежно. Как только беги дулу и нушиби почувствовали, что им извне ничто не угрожает, они продиктовали хану свою волю. Ему пришлось провести реформу, еще более ослабившую верховную власть; в 635 г. племена дулу и нушиби добились самоуправления; пять племен дулу и пять племен нушиби получили по начальнику не из рода Ашина, а, по-видимому, из местной племенной знати. Каждый из этих начальников был по достоинству приравнен к шаду, т. е. принцу крови. Каждому из них была вручена стрела как символ власти, и отсюда возникло название «тюрки десяти стрел». Границей между двумя союзами, дулу и нушиби, стала р. Чу[808].

Уступка сепаратистским тенденциям, естественно, не могла спасти разваливавшееся государство.

Недовольные. Новый порядок удовлетворил многих, но не всех. Разумеется, от него пострадали жившие в Западном каганате тюркюты. Они лишились своего преимущественного положения, и уменьшилась их доля власти. Но помимо них недовольны оказались также и те племенные вожди, которые не получили стрелы, а их было немало, особенно среди северных и джунгарских. В число избранных не попали карлуки, ягма[809], кипчаки[810], басмалы[811], а также потомки хуннов — чуюе, чуми и шато[812]. Этим последним было особенно обидно, потому что родственные им чумугунь и чубань вошли в число привилегированных. Когда же Ышбара Толисшад-хан задумал в 633 г. отнять власть у их вождя, то эти племена откочевали на восток, стали лагерем в степи Шато, около оз. Баркуль, и предложили императору Тайцзуну принять их в подданство. Однако сложная политическая обстановка, сложившаяся в это время в восточном Тянь-Шане, повлекла эти племена и их вождя[813] по иному пути.

В это время политическое положение в Восточном Туркестане было крайне острым и напряженным. Еще в 20-х годах китайцы, сторонники свергнутой династии Суй, бежали к тюркютам, надеясь с их помощью продолжать борьбу с династией Тан. Выше говорилось, что когда Кат Иль-хан был разбит, то по требованию Тайцзуна 80 тыс. китайских эмигрантов было возвращено в Китай[814], но самые отъявленные враги танского правительства бежали в Гаочан (Турфан) и были приняты его правителем Кюй Вэнь-таем[815].

Гаочанская династия была китайского происхождения, но издавна породнилась с тюркютскими ханами. Гаочанские правители были вынуждены заигрывать и с Китаем и с Западным каганатом, чтобы сохранить от разграбления свое маленькое государство. Они были в прекрасных отношениях с Суйской и Танской династиями до 630 г., но, как только Тайцзун приступил к созданию своей империи, традиционная дружба нарушилась.

Кюй Вэнь-тай имел все основания быть недовольным новым китайским правительством. Княжество Иву (Хами), находившееся в подчинении Гаочана, в 630 г. стало союзником Китая[816]. Кюй Вэнь-тай обратился за помощью в Западный каганат, и в 631 г. Сы-джабгу[817] пришел ему на помощь. Союзники разгромили Хами, и император был вынужден ограничиться дипломатическими упреками, на которые гаочанский князь не обратил внимания.

Дружба Кюй Вэнь-тая с Сы-джабгу вызвала обострение отношений Гаочана с Карашаром, на который опирались опальные князья Нишу и Ышбара Толис-шад. В 632 г. карашарский лун[818] Тукичжи[819] и хотанский царь Уми[820], также соперники Гаочана, вступили в союз с Китаем. Одним из наиболее важных источников дохода для Гаочана был караванный путь, проходивший через него. Подобно Пайкенду на западе, Гаочан был перевалочным пунктом на востоке. Желая ослабить Гаочан, Тукичжи предложил Тайцзуну провести новую трассу через Карашар, в обход Гаочана. Тайцзун согласился. Выполнение этого плана грозило Гаочану потерей экономического и политического преобладания в Восточном Туркестане, и Вэнь-тай вместе с тюркютами в 632 г. разграбил Карашарскую область. Тукичжи обратился с жалобой в Китай.

Тайцзун вызвал Кюй Вэнь-тая для объяснений, но тот отказался приехать. Он полагал, что многочисленное войско не сможет пройти через пустыню, отделявшую Гаочан от Китая, из-за невозможности снабжения, а с небольшой армией до 30 тыс. человек он рассчитывал справиться[821]. Карашарский владетель, не видя помощи от Китая, заключил союз с Ышбара Толис-шад-ханом. Этого оказалось достаточно, чтобы племена чуюе и чуми вступили в союз с Гаочаном и сообща разгромили Карашарскую область[822] (638 г.). Окрыленные этим успехом, чуюе и чуми двинулись на родину для возобновления борьбы с нушиби, причем во главе их стоял Юкук-шад[823] за значительное вознаграждение вступивший с Вэнь-таем в тесный союз[824].

Переворот. Ышбара Толис-шад хотел быть хорошим для всех[825], но не стал таковым ни для кого. Своеволие бегов оказалось не легче твердой руки тюркютов. Народ обвинял во всем хана и тем самым лишал его своей поддержки[826]. Тогда подняли голову обделенные западные тюркюты. Зимой 638 г. Тун-тудун[827], глава заговора, организовал неожиданное нападение на ханскую ставку. Военачальники, составлявшие окружение хана, покинув его, разбежались. По-видимому, они сочувствовали мятежникам. Ышбара Толис-шад с сотней верных воинов отбился, но, не видя нигде поддержки, бежал к своему другу, карашарскому владетелю, сопровождаемый младшим братом Бури-шадом, бывшим командующим закавказской армией.

Тун-тудун созвал старейшин[828] и предложил им пригласить на опустевший престол Юкук-шада. Западные тюркюты хотели восстановить свое господство, поставив ханом энергичного царевича из рода Ашина, но это отнюдь не устраивало местных вождей. Ассык Кюль-сыгинь — глава союза нушиби, — видимо, возглавил оппозицию и предложил компромисс: поставить Юкука верховным ханом, а Ышбара — малым. Но во время этого спора Тун-тудун был убит, а Юкук-шад, уже двинувшийся на запад, чтобы воссесть на трон, был остановлен военной силой и отброшен назад. Он отплатил за это разгромом Карашара[829]. Ышбара Толис-шад вернулся в свою страну, где нушиби приняли его с радостью, но «западные племена» тюркютов[830] снова призвали Юкук-шада. Они поднесли ему почетное имя «Ирбис Дулу-хан», очевидно стремясь привлечь на свою сторону племена дулу.

Война между претендентами была весьма кровопролитной, но силы были равны, и на р. Или соперники заключили мир, согласно которому Или становилась границей их владений. Однако мир был непрочен. В том же году против Ышбары, в пользу Юкук-шада был составлен заговор. Титулы заговорщиков были «тудуны» и «сылефа»[831], т. е. титулы тюркютской чиновной аристократии. Совершенно терроризированный Ышбара Толис-шад бежал в Фергану, где умер в декабре 639 г.[832]. Нушибийские вожди поставили ханом сына покойного, Иль-кюлюг-шада Ирбис-хана[833], а когда он год спустя умер, то ханом стал его двоюродный брат Багадур, с титулом Ирбис Ышбара джабгу-хан[834].

Новый хан навел некоторый порядок. Ему подчинились Куча, Шань-шань (к югу от Лобнора), Гюймо (к востоку от Хотана), Тохаристан, Карашар, Шаш (Ташкент), Кеш, Хэ (в долине Зеравшана), Амуль и Кан (Самарканд)[835]. Таким образом, на борьбу с тюркютской реакцией выступили все оседлые княжества и все купцы, связанные с караванной торговлей. В их числе оказались многие люди из племен дулу, а именно обитатели междуречья Чу и Или. В их землях поставил свою кочевую столицу Ирбис Ышбара джабгу-хан и назвал ее «южной ордой». Тайцзун признал его законным ханом и попробовал оказать на Юкука дипломатический нажим, чтобы склонить его к миру и разделу территории, но безуспешно. Мира быть не могло, ибо вокруг Юкука скопились все антикитайские и антиимперские силы степи. Они еще не верили в свое поражение, и им казалось, что после нескольких побед они смогут восстановить грозный тюркютский каганат и «сравниться с Сыном Неба и прочими»[836]. И действительно, удача сопутствовала им. Южный хан попал в плен и был казнен в мае 641 г.[837].

Попытка реставрации. Юкук был достойным потомком ханов-объединителей. К 641 г. его власть распространялась от р. Или до сибирской тайги. Ему подчинились басмалы[838] в Джунгарии, кипчаки на Алтае[839], кыргызы в Минусинской котловине, бома[840] на Енисее и чумугунь в южном Тарбагатае. Невозможно представить, что эти сильные, многочисленные и воинственные народы могли быть завоеваны за три года, наполненных ожесточенной войной на юге Семиречья, которая связывала небольшие силы Юкука, состоявшие из чуюе и чуми. Очевидно, мы видим здесь процесс консолидации кочевых племен перед непосредственной угрозой роста империи Тан и перехода ее к политике завоеваний. За исключением чумугунь, все эти племена не входили в состав десятистрельных тюрок, но, за исключением бома, они были некогда подданными тюркютских ханов. И вот они снова стеклись под знамя с волчьей головой, влекомые отчасти силой традиции, отчасти перспективой грабежа богатых городов Согдианы. Но там прекрасно понимали, какая судьба им приуготована. Племена нушиби, утратив хана, не потеряли голову. Они продолжали упорно сражаться. Юкук со своими войсками прошел всю страну насквозь и подчинил себе Тохаристан[841], но Согдиана на западе и горы вокруг Иссык-Куля на востоке были вне его власти.

В 642 г.[842] Юкук послал свои войска, состоявшие из чуюе и чуми, в набег на Хами, но двухтысячный отряд имперской регулярной конницы не только разбил их, но и преследовал до их собственной территории, причем особенно сильно пострадали чуми[843]. Сам Юкук, видимо, в этом походе не участвовал. Он «соединенными силами»[844] ударил на Самарканд и Маймург[845] и разгромил эти богатые города. Но в момент наивысшего торжества счастье покинуло Юкука. Произвол и жадность поссорили его с вождями племен дулу, которые нашли, что Юкук берет больше добычи, чем ему положено.

Юкук решил разом прекратить беспорядки и казнил для острастки зачинщика — Нишу-чура (чур — титул вождя раздела дулу). В ответ на это вспыхнуло военное восстание дулусцев, с которым Юкук не сумел справиться, потому что его соратники, обделенные добычей, разбежались. Западные вельможи, ранее пригласившие его, видя, что дело проиграно, советовали ему вернуться на восток в свои исконные владения, но для Юкука это было невозможно, так как его главная опора — Гаочан — был взят китайскими войсками в 640 г. Юкук решил пробиться на запад, в только что покоренный Тохаристан, который он считал для себя безопасным прибежищем. Однако даже последние его сторонники отказались последовать за ним. Юкук остался со своей тюркютской дружиной[846]. Он попробовал уговорить отпавших вернуться, но подвергся внезапному нападению своих врагов — нушиби, был разбит и укрылся в г. Байшунху (Исфиджаб, несколько восточнее Чимкента[847]).

Нушиби, заручившись поддержкой Китая, немедленно поставили своего хана, внука Ышбара Толис-шада — Ирбис Шегуй-хана[848]. Все ранее задержанные китайцы получили разрешение вернуться домой. В Китай была послана дань и просьба о браке. Традиционный союз Согдианы и Китая не пресекся. Нушибийские войска обложили Юкука в Байшунху, но из тюркютов еще не выветрилась военная доблесть. Латники Юкука под музыку литавр и труб бросились в атаку, и нушибийцы побежали. Множество из них было изрублено и взято в плен.

Юкук обратился к своим старым союзникам — дулусцам — с приглашением вернуться к нему, но те заявили весьма решительно: «пусть убьют тысячу человек на войне, а останется один, то и тогда не пойдем к нему»[849]. Видя невозможность удержаться в стране, народ которой высказался против него, Юкук с остатками своей дружины ушел на левый берег Аму-Дарьи, в Тохаристан. Там он нашел поддержку у тюркютов, осевших в Кундузе еще со времен Тун-джабгу-хана[850]. Их глава носил титул Ышбара-джабгу, и, очевидно, он гостеприимно приютил своего родственника. Юкук умер в 653 г.[851], оставив орду своему сыну Чженчу[852], последнему князю из рода Ашина, которого мы имеем право называть тюркютским ханом.

Умиротворение. Как только западные тюрки покончили с тюркютской опасностью, сразу же вспыхнула старая вражда между нушиби и дулу. Нушиби заняли первое место по праву: в непрестанных боях они отстояли свободу десяти племен, тогда как дулу постоянно связывали свою судьбу с узурпатором и только в последний момент покинули его. Но дулу вовсе не собирались нести кару за свои прегрешения. До тех пор, пока император Тайцзун поддерживал нушибийского хана, им приходилось мириться с создавшимся положением, но, как только в этой дружбе появилась трещина, они немедленно воспользовались случаем.

В 646 г. Ирбис Шегуй-хан отправил посольство в Чанъань, чтобы браком с принцессой из дома Тан скрепить союз. Но император потребовал за принцессу пять городов: Кучу, Хотан, Кашгар, Чжукюбо (к югу от Яркенда) и Цунлин (там же). Эти города уже подпадали под власть Империи: Куча в 630 г., Хотан в 632 г., Кашгар и Яркенд в 635 г., но затем отложились и вернулись под покровительство западного хана. Требование было наглое, и хан прервал переговоры, но вместе с ними был порван и союз. Тут-то опять выступили на сцену дулу. Характер этого движения ярче всего вырисовывается в личных качествах выбранного дулусцами вождя. Это был царевич из рода западных Ашина, сын Бури-шада и потомок Истеми-хана[853]. Во время узурпации он примкнул к Юкуку и получил от него чин джабгу и должность надзирателя над всеми восточными территориями. Личное имя его не сохранилось; он остался в истории под прозвищем Халлыг[854]. Карьеру ему помогли сделать его двоюродные братья Мише и Бучжень[855]. Они ненавидели друг друга, и Бучжень интригами заставил Мише, главу племени чуюе, бежать в Китай. Затем, сочтя положение Юкука безнадежным, Бучжень изменил ему и тоже передался Империи. Но он просчитался: Юкук еще побеждал своих противников, и на «вакантную должность» вождя дулу был приглашен царевич Халлыг.

После бегства Юкука Ашина Халлыг оказался в отчаянном положении. Ирбис Шегуй-хан послал войска, рассеявшие его орду, и сам он скрывался в степи[856]. Но тут за него вступилось три дулуских вождя и просили хана его помиловать. Разъяренный хан хотел казнить непрошенных заступников, и, надо сказать, не без основания. В самом деле, Ашина Халлыг был по всем данным наиболее подходящим человеком для того, чтобы возглавить недовольных дулу. Его принадлежность к местной ветви Ашина гарантировала ему популярность; вместе с тем он сам был достаточно скомпрометирован связями с Юкуком, и можно было не опасаться, что он будет ставить подобные связи на вид подчиненным. Его личные качества — мужество, энергия, предприимчивость — делали его опасным соперником для хана и желанным вождем для племен дулу. Три вождя, видя неуспех своего ходатайства, предпочли мятеж ханской немилости и вместе с опальным царевичем перекочевали на восток, где в 648 г. поддались империи Тан[857]. Это было зерно новой смуты, погубившей Западный каганат. Не прежде чем говорить о пятом акте тюркютской трагедии, обратимся на восток, где за истекшие двадцать лет произошли события, изменившие на сто лет политическую карту Азии.

Шаг назад. В 631 г. император Тайцзун был хозяином всей Великой степи, и если бы он захотел, то, используя смуту в Западном каганате, мог бы тогда же стать гегемоном всей Азии. Но этот прекрасный полководец был мудрым политиком и счел за благо не завоевывать стран, которые ему было бы трудно удержать.

Степь населяли помимо разбитых тюркютов многочисленные и воинственные народы: на западе 70 тыс. кибиток сеяньто[858], на северо-востоке 100 тыс. душ уйгуров[859]. Оценив положение, Тайцзун заявил: «Если мы не можем истребить их, то нам ничего не остается, кроме политики брака»[860], и он оттянул свои войска на южную сторону пустыни Гоби, предоставив кочевникам самим решать свою судьбу. И они немедленно схватились между собой. Уйгурский вождь Тумиду, наследник Пусы, разбил сеяньтосцев и овладел их кочевьями. Сеяньтоские «старейшины от страха рассеялись подобно птицам — неизвестно куда»[861], а вожди одиннадцати телеских племен явились в Китай просить о признании своего ханства. Император одарил их халатами и саблями, пожаловал чины и допьяна напоил вином, но одновременно отправил посла к сеяньтоскому вождю Инаню с грамотой, литаврами и знаменем, что означало признание его в достоинстве хана[862]. Очевидно, усиление уйгуров его устраивало еще меньше, чем возвышение сеяньто.

Положение в степи сразу изменилось: уйгуры прекратили войну и подчинились новому хану. Сеяньтоская держава простиралась от Алтая до Хингана и от пустыни Гоби до Байкала[863]. Она была организована по тюркютскому образцу. Сыновья Инаня получили достоинство «шад» и встали во главе разделов толос и тардуш, с той лишь разницей, что теперь толосы расположились на севере, а тардуши на юге. Численность войска китайцы определяли в 200 тыс. копий; у тюркютов при Шибир-хане указан миллион[864]. Но хотя сеяньтоское ханство было значительно слабее тюркютского, оно успешно справлялось со всеми тюркютскими князьями, пытавшимися с ним тягаться. Исключение составляли лишь те тюркюты, которые, храня верность Кат Иль-хану, в 630 г. сдались Китаю и были поселены в Ордосе. В 639 г. ханом над ними был назначен Ашина Сымо, человек замечательный не по своей политической роли, а по великолепным личным качествам. Он был «от природы остр, искренен, верен и, несмотря на то, что его подозревали в незаконном происхождении, так как он лицом был похож на уроженца Западного края, вследствие чего ему был закрыт доступ к высшим чинам»[865], его любили оба великих хана — Шибир и Чуло. Когда Кат Иль-хан был покинут всеми друзьями и соратниками, Сымо оставался верен ему до конца и вместе с ним попал в плен.

Тайцзун умел ценить верность: Сымо пользовался всегда его полным доверием и не обманул его.

Но если можно было приобрести верность хана, то далеко не так просто купить расположение народа. Сымо прожил в Ордосе три года и не мог привлечь народ к себе. Наоборот, многие из его подданных ушли на север[866]. Даже на зачисленных в гвардию тюркютов было невозможно надеяться. Младший брат толос-хана, Гешешуай[867], в 639 г. устроил заговор, целью которого было выкрасть у китайцев наследника тюркютского престола, сына толос-хана, Хелоху, уйти на север и возобновить борьбу. Но неожиданное нападение на китайский лагерь не удалось. Хелоху был убит при попытке к бегству, а Гешешуай бежал в горы[868].

Этот инцидент дал основание китайским чиновникам снова сделать императору представление о необходимости выслать из пределов Китая всех тюркютов, как неблагонадежных. Возразить на это было нечего, и император вынужден был согласиться. Однако он нашел способ не только не обидеть своих кочевых подданных, но еще более привязать их к себе. Он вызвал к себе хана Сымо и, как по великой милости, позволил ему переправиться со своим народом на северный берег Хуанхэ, чтобы занять под кочевья степи к югу от Гоби.

Этим он достиг трех целей: привязал к себе народ, подарив ему страну, где «паствы обширны, почва наилучшая»[869]; создал барьер против сеяньто, которые рассматривали тюркютов как природных врагов; получил в свое распоряжение великолепное конное войско, необходимое ему для заграничных походов. Переселение совершилось в 641 г., и хотя многие тюркюты, не желая служить своим победителям, откочевали на север, но остальные своими подвигами снискали танскому оружию еще невиданную в Азии славу.

Табгачский хан. Низвержение династии Суй и «справедливая война» так дорого стоили китайскому народу, что извлечь из него средства для внешних завоеваний было невозможно. Отказаться же от активной политики за границами страны было губительно, так как это означало, что враги династии возьмут в свои руки инициативу и при удобном случае ворвутся в Китай. Войну в степи могли вести успешно только степняки и их симпатии были для танского императора залогом жизни и благополучия. Благодаря таланту полководца и государственного деятеля он нашел общий язык с варварскими вождями и князьями, искренность и непосредственность которых поддавались обаянию его справедливости и великодушия. Ранее они чувствовали себя в Китае пришельцами, наемниками, которых только терпят, теперь же они становились друзьями и близкими императора, принимавшего самое живое участие в их делах и бедах; он даже лично высасывал кровь хану Сымо, раненному стрелой во время похода на Корею[870].

Кат Иль-хан, разоривший пол-Китая, был помилован; больше того, ему вернули всех домашних и позволили жить на свободе, а когда выяснилось, что он тоскует и худеет, то ему был предложен чин правителя области Хучжоу, где была хорошая охота на лосей и оленей, чтобы он развлекся и поправился[871]. Тайцзун пресек систему доносов и наветов, сказав: «Царствующий не должен никого подозревать»[872]. Характерным примером привязанности к нему кочевых союзников может служить попытка Ашина Шэни лишить себя жизни на могиле императора, которого он не хотел пережить[873].

Однако дружественная политика императора встретила серьезное противодействие в некоторых членах государственного совета, настойчиво предлагавших воспользоваться ослаблением кочевников для полного их истребления, но Тайцзун принял противоположную точку зрения, сформулированную сановником Вэнь Ян-бо: «Длинные повода есть мера к прочному обузданию»[874].

Принятая при Тайцзуне система постепенного инкорпорирования чужих территорий сводилась к следующему. Иностранный владетель склонялся «ласкою» принять имперский протекторат, после чего его владение переименовывалось в «привлеченную» область, а ему давался китайский чин, сначала номинально, а затем с подчинением чиновнику высшего ранга. Эта должность, вначале наследственная, становилась постепенно назначением с преимущественным правом на нее местной аристократии. В следующей стадии и эта видимость самоуправления исчезала и «привлеченная» область входила в состав империи на общих основаниях[875]. Пока Тайцзун был жив, эта система давала блестящие результаты.

Судьба Тогона. Первой жертвой вновь созданной военной машины оказался маленький неукротимый Тогон. В жестокое время последней борьбы с тюркютами тогонцы не переставали тревожить набегами западную границу империи. Китайские войска ограничивались обороной, но, как только появились в их рядах быстрые киби и жестокие дансяны, они ответили контрнабегами и угнали у тогонцев много скота[876].

В 634 г. дансяны и кочевые тибетцы-кяны восстали против китайцев и объединились с тогонцами. Против них была брошена конница, состоявшая из тюркютов и киби, которая в 635 г. нанесла тогонцам полное поражение. Тогонский царь, семидесятилетний Фуюнь, бежал в Хотан. Преследуемый, он предпочел самоубийство плену. Его наследник Муюн Шунь, долго проживший как заложник в Чанъани, был убит своими подданными по подозрению в симпатиях к Китаю. Специально посланная имперская армия возвела на престол его малолетнего сына Нохэбо, который стал марионеткой империи, за что в 640 г. получил в жены китайскую княжну, пышно наименованную царевной.

Наступивший мир и обилие китайских товаров, видимо, понравились тогонцам, и когда в 641 г. один из вельмож составил заговор, намереваясь войти в союз с Тибетом, то он встретил решительное сопротивление князей[877], которые выступили на защиту союза с империей. Это дало Тогону двадцать лет мирной жизни.

Опасность для Тогона и для самой империи Тан возникла на западе, Южнотибетские племена — боты, заселившие среднее и верхнее течения великой реки Брахмапутры, к VII в. объединились и создали мощную военную державу. В 634 г. глава тибетского государства, носивший титул цэнпо, Сронцангамбо послал посольство в Китай, чтобы войти в сношения с империей. Посольство было принято холодно, и тибетцы, приписав это интригам тогонцев, обрушились войной на Тогон, находившийся в то время в состоянии внутреннего разлада. Тибетцы без особого труда разбили Нохэбо у верховьев Хуанхэ[878]. Нохэбо с женой и несколькими тысячами сторонников в 663 г. бежал в область Лянчжоу. На этом закончилось независимое существование Тогона.

Нохэбо умер в 688 г., и его потомки еще сто лет числились ханами[879], но уже не имели ни реальной власти, ни территории, а служили в имперских войсках, подобно тюркютам и другим кочевым подданным империи Тан.

Конец Гаочана. Как уже было сказано, центром притяжения для всех врагов династии Тан стал Гаочан. Туда стекались политические эмигранты из Китая, сторонники династии Суй[880]. На него опирались племена кочевников, отвергавшие любую форму подчинения Китаю[881]; смешавшиеся с тюрками. Местные жители[882], производившие те же товары, что и китайцы, и потому их естественные конкуренты, не учитывая происшедших изменений, полагали, что пустыни спасут их независимость[883]. Их надежда укреплялась еще тем, что внешнее положение империи продолжало оставаться напряженным как на востоке, где в Корее назревал государственный переворот, грозивший серьезными осложнениями и впоследствии действительно вызвавший войну в 645 г., так и на западе, где не прекращалась война с новым тибетским государством. Однако гаочанский князь и его советники не учли новых обстоятельств. Посылать на запад китайскую пехоту действительно было предприятием, обреченным на неудачу, но с 636 г. на службу империи вступил тюркютский царевич Шэни со своим отрядом, и с 632 г. в Хэси прикочевало воинственное телеское племя киби, вождь которого Киби Хэли тоже оказался среди избранных друзей императора Тайцзуна. Этой коннице степные переходы были не страшны.

Ориентация на Юкука принесла гаочанцам только вред, потому что сеяньтоский хан, враг тюркютов, узнав о приготовлениях к походу против Гаочана, предложил союз и отряд проводников через степи[884]. Тайцзун в 639 г. еще раз предложил гаочанскому князю Вэнь-таю явиться к нему для объяснений, но тот отказался приехать и поход был решен.

В 640 г. отряд из нескольких десятков тысяч тюркютской и кибиской конницы под объединенным командованием китайских и кочевнических офицеров перебросился через степь и вступил в цветущую Люкчунскую котловину. Вэнь-тай от переживаний заболел и скончался, но гаочанцы возвели на престол его сына и приготовились к сопротивлению. Первым делом имперцы осадили городок, где жили китайские эмигранты. Киби Хэли после жаркого штурма ворвался в крепость, и 7 тыс. жителей сдались на милость победителя. Затем имперские войска подошли к столице, засыпали крепостной ров и забросали город камнями из осадных орудий. Юный князь явился в имперский лагерь, умоляя принять капитуляцию, но главнокомандующий дал сигнал к приступу, и с Гаочаном было покончено.

Быстрота, с которой имперская армия взяла гаочанскую крепость, произвела на местных жителей огромное впечатление. Двадцать два города сдались без боя; джабгу, стоявший в южной Джунгарии с конницей, чтобы ударить в тыл осаждающим, передался на сторону имперцев. Это был тот самый Бучжень — «стремящийся к истине», который сначала интригами заставил бежать своего брата, а затем, не задумываясь, изменил Юкуку. Он передал имперцам крепость Бишбалык, где они немедленно организовали военный округ Тинчжоу, ставший их опорой в Западном крае.

Гаочанские жители получили пощаду и прощение; только «сильные дома» были переселены во внутренний Китай. Города, захваченные гаочанцами у Карашара, были возвращены, карашарские пленники освобождены[885]. Тайцзун вопреки советам своих китайских приближенных[886], учредил на завоеванных землях военный округ Сичжоу, назначил туда наместника и поместил гарнизон, состоявший из тысячи преступников, которым тюремное заключение заменялось военной службой.

Расправа с сеяньто. Дружба сеяньтоского хана Инаня с императором Тайцзуном нарушилась в тот момент, когда степное «длинное ухо» донесло до хана весть о восстановлении тюркютского ханства к северу от Хуанхэ. Инаню больше всего хотелось изрубить тюркютов, но для их охраны был назначен специальный военный чиновник, а конфликт с империей был делом серьезным. Но в 641 г. Инаню показалось, что время для набега наступило. Император отправился совершать традиционное жертвоприношение на горе Тайшань, и ему сопутствовало согласно этикету все войско. Инань, решив, что имперские войска не успеют прийти на помощь тюркютам, мобилизовал все подчиненные ему племена — тонгра, бугу, уйгуров, мохэсцев (чжур-чжени), татабов[887] — и перебросил всю эту армию через Гоби, чтобы покончить с врагами своего народа. Командовал войском его сын, шад тардушей.

Чтобы обеспечить внезапность нападения, каждый воин имел четырех лошадей и, меняя их, шел без остановок. Но Ашина Сымо успел, не приняв боя, отойти за Хуанхэ, в Ордос, и сообщить о набеге в Чанъань, откуда на помощь ему немедленно выступил отряд ударной конницы[888]. Объединившись с тюркютами, имперцы пошли прямо на противника и вынудили его принять бой на р. Ночжень (641 г.)[889]. Несмотря на то, что сеяньтосцы в походе имели по четыре лошади на каждого воина, они сражались в пешем строю. Лошадей во время битвы держали специальные коноводы; на четырех воинов полагался один коновод. В начале битвы сеяньтосцы, следуя своей тактике, стреляли по тюркютским лошадям, которые не имели брони. Тюркюты, не будучи способны сражаться пешими, пришли в замешательство и начали отступать. Сеяньтосцы преследовали их и расстроили свой строй, чем воспользовался табгачский полководец Ли Цзи. Он выстроил китайскую пехоту в сотенные колонны и, ударив в образовавшиеся интервалы, остановил неприятеля. Тем временем тюркютская конница, спешно перестроившись, ударила на коноводов и отбила 15 тыс. лошадей. Это вызвало панику, и сеяньтосцы побежали, преследуемые тюркютами. Так как дело было в декабре, то спасшиеся от меча погибали от мороза при обратном переходе через пустыню. Потери сеяньтосцев достигали 80 % личного состава. Такое страшное поражение заставило Инаня просить мира, который он хотел укрепить браком с китайской царевной. Тайцзун потребовал, чтобы хан явился лично и пригнал достаточно скота в виде брачного подарка. Налоги, возложенные ханом на народ при сборе этих даров, вызвали возмущение. Скот оказалось невозможным перегнать через пустыню, так как открылся падеж. Это окончательно подорвало силы Инаня, и Тайцзун, решив более не считаться с ним, отказал ему в браке.

Инань попробовал было произвести набег, но, встретив имперские войска, ретировался без боя. Корея, в 645 г. готовившаяся к борьбе с Китаем, тщетно пыталась уговорить Инаня сделать диверсию. В октябре 645 г. Инань умер, видя полное крушение всех своих замыслов. Сеяньтоские вельможи поставили ханом его побочного сына Имана, но Бачжо, законный сын, со своими сторонниками напал на Имана во время похорон отца и, убив его, объявил себя ханом[890]. Воспользовавшись тем, что Тайцзун с главной армией воевал в Корее, Бачжо произвел набег на Китай, но был разбит одними пограничными войсками. Вместе с тем казни среди вельмож противной ему партии вызвали возмущение в орде, и при подходе имперских войск его орда разбежалась и покинула его. Вскоре Бачжо был убит уйгурами, а вслед за тем осенью 646 г. остатки сеяньтоской орды, настигнутые имперскими войсками, были частью изрублены, частью захвачены в плен, частью рассеялись, чтобы никогда больше не соединиться[891].

Такая сравнительная легкость победы над воинственным и многочисленным племенем объясняется одним тонко рассчитанным шагом имперской дипломатии. Когда Тайцзун отказал Инаню в браке с китайской царевной, он этим дал всем подчиненным сеяньтоскому хану племенам сигнал к восстанию[892]. Затем он послал им «тюркютского богатыря»[893] в вожди, но для того не нашлось поприща. Восставших возглавил уйгурский старейшина Тумиду. Он разбил сеяньтосцев, но после победы вместе со всеми другими вождями подчинился танскому императору. Для телеских племен это был лучший выход: они ничего не теряли, сохраняя свой образ жизни, и очень много приобретали, получив возможность торговать с китайцами и поступать в императорскую армию, что сулило им добычу и почести. Правда, некоторая оппозиция возникла, и Тумиду был убит заговорщиками, но последние были заманены имперским наместником в ловушку и казнены. Сын Тумиду был утвержден главой племени и получил военный чин, после чего уйгуры стали лояльными подданными империи и участвовали во всех войнах, которые она вела[894].

Чеби-хан. Разгром сеяньто настолько укрепил авторитет танской империи, что все телеские племена, даже такие отдаленные, как байырку (баегу) и курыканы (гулигань), в 647 г. направили послов с данью и добровольно подчинились императору. В конце того же года посольство пришло и от тюркютского Чеби-хана[895].

Судьба этого царевича весьма примечательна. При Кат Иль-хане он был одним из удельных князей и носил титул «малый» хан. После разгрома 630 г. Чеби-хан бежал со своей ордой на север и, отбившись от сеяньтосцев, преследовавших его по пятам, укрылся в горных долинах восточного Алтая. В «Таншу» написано: «Чеби ушел на северную сторону Золотых гор (Алтая). Золотые горы с трех сторон состоят из отвесных утесов, только с четвертой стороны есть проход, по которому можно проехать конному и на телеге. Земли ровные, и Чеби занял их… Он покорил на западе Гэлолу (карлуки), на севере Гегу (кыргызы)»[896]. Выражение «на северную сторону Золотых гор» нельзя понимать буквально, вернее, в нашем смысле. Северные склоны Алтая покрыты лесом (чернь), и там нет возможности жить скотоводам, какими были тюркюты. Кыргызы жили на верхнем Енисее, и если бы Чеби-хан в самом деле перевалил Алтай, то они были бы от него не к северу, а к востоку. Карлуки занимали верхнее течение Иртыша и были бы от него не к западу, а к югу. То, что местность была окружена со всех сторон горами, а внутри «земли ровные» т. е. степные, показывает, что Чеби-хан занял долины внутреннего Алтая, а единственный проход туда — это Сайлюгем. Значит, основная часть владений Чеби-хана была расположена между Телецким озером и р. Катунь, но на востоке он, вероятно, владел частью бассейна Кобдо[897].

Войско его исчислялось в 30 тыс. человек. Ему удалось подчинить себе кыргызов на севере и карлуков на западе. На востоке он вел неустанную борьбу с сеяньто.

Тайцзун отправил ему ответное посольство с предложением лично явиться в Чанъань для выражения покорности, но Чеби-хан не имел никакого желания рассматривать установление дипломатических отношений как безоговорочную капитуляцию. Китайские послы, видя неуступчивость хана, пошли в сношения с карлуками, чтобы захватить его. Интрига открылась, и китайское посольство было перерезано. Разгневанный Тайцзун в 649 г. направил генерала Гао Каня с войском из уйгуров и бугусцев против Чеби, который был взят в плен и представлен в Чанъань, где, однако, был помилован и пожалован высшим военным чином. Народ его был переведен на жительство в Утукенскую чернь, в восточном Хангае, так как эта область после уничтожения сеяньто оказалась пустой[898].

Таков общий ход событий, но сообщение о переводе народа с Алтая в Хангай содержит несомненное преувеличение. Я далек от того, чтобы заподозрить в недобросовестности составителей «Таншу» и «Ганму»; по-видимому, они просто воспроизвели в своих сочинениях рапорт Гао Каня. Но этот генерал писал рапорт с такой же точностью, как и многие другие генералы, учитывая при этом слабые географические познания китайских придворных. Достаточно сказать, что, согласно этому рапорту, вся кампания, включая переход от Чанъани через Гоби и Западную Монголию до Алтая, уложилась в один 650 г.

Что за это время было преодолено сопротивление 30 тыс. тюркютов, принята покорность двух изменивших Чеби-хану старейшин, захвачен врасплох один аймак и пойман сам Чеби-хан, — этому можно поверить, но что Гао Кань за это же короткое время сумел выловить весь многотысячный народ, поверить могли лишь китайские придворные, никогда не видавшие Алтая. Горные долины, отделенные друг от друга высокими перевалами, представляют собой естественные тайники, где можно отсидеться от любого врага, так как к услугам осажденного и кусочек степи (северный склон Алтайской долины, высушенный палящими лучами солнца, всегда степной), и кусочек тенистого душистого леса (на южном склоне, по которому солнечные лучи только скользят), и речка, полная чистой горной воды, и дополнительные укрытия в виде глубоких падей, по дну которых текут ручейки. В зимнее время высокие перевалы непроходимы, а летом враг, даже добравшись до такой долины, не достиг бы никаких результатов, так как летовки располагаются на водоразделах, пробраться на которые можно только по еле заметным тропам, известным лишь местным жителям. Естественные же пути вверх по руслу ручьев отсутствуют, так как ручьи в своем нижнем течении прорезают скалы и текут в таких ущельях, где не только лошадь, но даже пеший человек не пройдет. Но кочевое скотоводство на Алтае возможно лишь по степным склонам долин, а их не так уж много. Поэтому при увеличении поголовья скота и народонаселения Чеби-хан должен был искать выхода в степь. Он его нашел, и это его погубило, так как в степи конница императора не имела себе равных.

Возвращаясь к тексту, мы видим, что Чеби-хан был разбит на равнине и пойман в предгорьях Алтая прежде, чем успел укрыться в горах[899]. Очевидно, тогда Гао Кань и, считая свою задачу выполненной, перевел захваченных пленников в Хангай и послал соответствующее донесение в Чанъань. В результате оказалось, что тюркюты, жившие в горах, уцелели и даже сохранили название своего раздела — толос[900].

Корейское мужество. Еще до того, как было уничтожено Сеяньтоское ханство, перед танским правительством снова встал корейский вопрос. В середине VII в. Корея была разделена на три государства: на юго-западе полуострова — царство Пякчэ, ориентировавшееся на союз с Японией; на юго-востоке — царство Силла, страдавшее от нападений японских пиратов и потому искавшее союза с Китаем; на севере — царство Когурио, или Корея, враждовавшее с обоими южными царствами и дружившее с лесными маньчжурскими племенами мукри мохэ). Это крепкое и воинственное государство сумело отбиться от четырех нападений суйского Китая. С династией Тан оно укрепило дружбу, но в 642 г. в Когурио произошел переворот: некто Гай Су-вынь, опираясь на войска, вырезал вельмож и убил царя, после чего возвел на престол ребенка, племянника погибшего, а всю власть сосредоточил в своих руках.

Имперское правительство не собиралось вмешиваться во внутренние дела соседа, но Гай Су-вынь, заключив союз с Пякчэ, начал в 643 г. войну против Силлы. Тайцзун послал в Корею дипломатического представителя, чтобы предотвратить разорение своего союзника, но посла приняли столь презрительно, что это послужило поводом к войне[901]. Тайцзун полагал, что жестокость корейского узурпатора восстановит народ против него[902] и это даст империи возможность при поддержке Силлы одержать победу над киданьскими, татабийскими и мукрийскими войсками[903]. Однако он жестоко ошибался: корейцы героически выступили на защиту родины, а мукрийцы (маньчжуры) пришли им на помощь. Имперская армия состояла более из кочевников, чем из китайцев, хотя и последние участвовали в походе. Телеским корпусом командовал однорукий силач Киби Хэли, тюркютами — Ашина Шэни, чуюэскими всадниками, пришедшими из степей Джунгарии, — Ашина Мише, а хан Ашина Сымо находился при штабе императора. Высшее командование было поручено родственнику императора, победителю сеяньтосцев табгачу Ли Цзи и китайскому полководцу Чжан Ляну. Китайские и тюркские полководцы смешивались между собой в равных соотношениях, но во флоте служили только китайцы.

Весной 645 г. имперская армия переправилась через пограничную реку Ляошуй, приступом взяла крепость Гаймучен и осадила г. Ляодун. 40 тыс. корейцев пришли на выручку и потеснили китайскую пехоту, но были отбиты. После этого камнеметные машины разбили стены города и, пользуясь ветром, имперцы подожгли город. Корейцы, стоявшие на стенах, не сдавались, но их поражали длинными копьями. Город пал.

Затем после упорной обороны сдалась сильная крепость Байяйчен, расположенная к северу от Ляодуна. Перед приступом, когда штурмовая колонна уже стояла у бреши, полководец Ли Цзи сказал: «Ратники охотно подвергаются стрелам и каменьям, не думая о жизни, единственно для получения добычи. Теперь город почти взят; для чего же соглашаться на принятие сдачи и охлаждать ревность в сражающихся войсках?». Государь сошел с лошади и, извиняясь, сказал: «Твоя правда; но позволить войскам убийство и брать в плен жен с семействами — я не могу перенести это; а отличившихся из твоего корпуса я награжу вещами из государственного казначейства и таким образом выкуплю у тебя один город». Ли Цзи отвел войска[904], и государь принял капитуляцию.

Корейцы мобилизовали все силы и призвали на помощь мукрийскую конницу. Ашина Шэни с тюркютами искусным маневрированием вызвал корейские войска на наступление и навел их на свои главные силы. Корейцы вынуждены были принять бой и потеряли много людей. Прижатые к горам и окруженные имперцами, они сдались на милость победителя. Тайцзун оставил в плену только 2500 командиров, с тем чтобы переселить их в Китай. 30 тыс. ратников были отпущены по домам, а 3 тыс. мукрийцев казнены.

Но все усилия имперской армии разбились о стены г. Аныпи (к северо-востоку от Кайпина). Несмотря на тараны, пробивавшие в стенах бреши, и баллисты, забрасывавшие город камнями, несмотря на семь приступов, дневных и ночных, и тяжелые потери осажденных, город не сдался. Наступила зима, и истощились припасы. Император вызвал корейских военачальников на городскую стену, похвалил их за твердость в обороне и приказал своим войскам отступить. Наступление захлебнулось, кампания была проиграна, во время отхода много воинов умерло от холода и переутомления, но как эта война была не похожа на те, которые вел с Кореей Ян-ди! Земли, захваченные в 645 г., остались за империей, корейцы не смели преследовать отступавших, и уже в 647 г. война возобновилась, но окончательная победа была достигнута только к 668 г.

Но мы не будем следить за перипетиями этой войны. Для нашей темы важно установить лишь долю участия в ней тюрок и других кочевников, а она была не мала[905].

Поход Шэни в «Западный край». После возвращения из Кореи Тайцзун снова обратил свое внимание на запад. Там после изгнания Юкука и Халлыга наступило некоторое успокоение. Мелкие владетели Восточного Туркестана, переоценив силы тюркютов и будучи напуганы покорением Гаочана, во имя сохранения хотя бы относительной независимости подчинились Ирбис Шегуй-хану, надеясь найти в нем опору против имперской агрессии. Добровольное подчинение Кучи империи в 630 г. было делом рук царя Сварнатепа (тохарская переделка санскритского имени Суварна-дева), но сменивший его Харипушпа (кит. Али Бушиби)[906] порвал отношения с империей и переориентировался на Западный каганат.

В 640 г.[907] карашарский лун (владетель) Тукичжи выдал свою дочь за некоего западнотюркского вельможу Кули-чура[908] и, решив, что заручился достаточной поддержкой, прекратил выплату дани. Сначала китайцы стерпели это, но когда в 644 г. к ним перешел брат карашарского владетеля, то наместник Западного края Го Сяо-кэ решил, использовав перебежчика как проводника, наказать непокорного вассала. Напав неожиданно, он взял Карашар, пленил Тукичжи и отправил его в Китай, а на опустевший престол посадил его младшего брата. Куличур со своими тюркютами пришел мстить за тестя через три дня после ухода китайских войск. Он арестовал новоиспеченного владетеля и посадил на престол его родственника Сепо Аначжи. Последний отправил изменника в Кучу, где его казнил владетель Харипушпа[909].

Тайцзун нашел, что это достаточный повод к войне, и в 648 г. отправил туда своего лучшего генерала Ашину Шэни с огромным войском (100 тыс. человек?), состоявшим из тюркютской и телеской конницы.

Ашина Шэни, желая напасть внезапно, прошел от Хами по северным склонам Тянь-Шаня до Юлдуза, разгромив по дороге племена чуюе и чуми, затем, проведя армию через перевалы, оказался в пределах Кучаского княжества[910]. Враги совершенно растерялись: карашарский князь Сепо Аначжи бежал, бросив свою столицу, но был пойман и обезглавлен[911]. Кучасцы выставили 50 тыс. человек, но были разбиты, и Шэни взял Кучу.

Владетель бежал с легкой конницей к тюркютам, но был преследуем, окружен и захвачен в плен. Один из кучаских вельмож, по имени Нали, спасся, пользуясь темнотой ночи. Он добрался до Западного каганата и оттуда привел 10 тыс. тюркских всадников. Тюрки ударили на один из имперских отрядов и разбили его наголову. В войсках Шэни возникла паника, но, столкнувшись с главными силами, Нали потерпел поражение и попал в плен[912].

После этого 70 малых городов добровольно покорились Шэни. В 649 г. одной военной демонстрации оказалось достаточно, чтобы принудить к повиновению Хотан[913]. Бухара и племя басмал также выразили полную покорность[914], которая, впрочем, их ни к чему не обязывала. Ирбис Шегуй-хан показал абсолютную неспособность отстоять целостность своей державы. Былое преобладание тюркютских латников в степях кончилось, так как имперская конница состояла из таких же степняков, руководимых полководцами не менее опытными в полевой войне, чем остатки западных тюркютов. Было очевидно, что часы их независимости сочтены. Но 10 июля 649 г. умер Тайцзун, и агония Западного каганата затянулась.

Смерть Тайцзуна. К началу 649 г. дело создания централизованной империи было завершено. Хотя в Корее еще шло упорное сопротивление, в алтайских долинах укрывались непокорные тюркюты и Западный каганат господстовал над согдийскими городами и степями вплоть до Кубани, для всех стало очевидно, что реальная военная сила империи не имеет соперников.

После победы над западными тюрками у Кучи (648 г.) Тайцзун сказал: «Я некогда говорил, что разные предметы служат нам забавою. Земляной городок и бамбуковый конек суть забавы Мальчиков; украшаться золотом и шелком есть забава женщин; посредством торговли взаимно меняться избытками есть забава купцов; высокие чины и хорошее жалованье есть забава чиновников; в сражениях не иметь соперника есть забава полководцев; тишина и единство в мире есть забава государей. Я теперь весел»[915].

Это единство и тишина для покорных, отказавшихся от независимости племен и народов были той программой, ради которой совершались тяжелые походы и гибли бойцы как чужие, так и свои. Выше говорилось, насколько эта программа была реальна, но остается фактом, что в 649 г. она осуществлялась, и кроме уже одержанных побед инерция войны толкала имперские войска к грядущим боям. И многое здесь было связано с личностью основателя империи.

Когда говорят о людях, достигших в силу своих личных качеств высокой власти, то обыкновенно вспоминают Наполеона. Следует заметить, что между ним и Тайцзуном Ли Ши-минем много общего. И тот и другой начали армейскими лейтенантами, выдвинулись талантами, и оба умели привязывать к себе своих соратников. Оба были храбры и умны, и оба сыграли огромную роль в жизни своих народов.

Но дело Наполеона рухнуло при его жизни, а дело Тайцзуна пережило его на сто лет. У Наполеона был Фуше, а Тайцзун заявил: «Царствующий не должен никого подозревать». При Наполеоне царило grande silence de l'Empire, а при Тайцзуне расцвела культура. Наполеоновская Франция нуждалась в самых необходимых продуктах: кофе, сахаре и т. п., а Тайцзун дал китайскому народу такое изобилие, какого не знали до него. Будировали только конфуцианские интеллигенты, которые упрекали императора в склонности к женскому полу, в привязанности к буддизму и в любви к войнам[916]. Конфуцианцы особенно осуждали его дружбу с кочевниками, но здесь они открыли свои карты: идея Империи для них была неприемлема, они не хотели дружбы с тюрками и монголами и сочувствовали старой политике дома Суй, несмотря на то, что знали ее последствия.

Престолу династии Тан было не страшно брюзжание нескольких грамотеев, так как за него стояла верность кочевых войск и популярность среди широких масс народа. Династия Тан могла себе позволить милосердие и терпимость.

Весной 649 г. император почувствовал себя плохо, призвал к себе вельмож и приказал им помогать в делах правления его сыну. Во время болезни он наставлял наследника, пока не умер 16 июля 649 г. Все, кто был при дворе, плакали так, как будто они потеряли отца или мать[917]. Ашина Шэни хотел, чтобы его похоронили вместе с трупом своего хана и друга, чтобы сопровождать его в загробном мире, но скептический наследник престола запретил ему это[918].

Новый император принял титул Гаоцзун и на первых порах объявил о прекращении войны в Корее и освобождении всех пленных, захваченных в Куче[919], но вскоре ему пришлось продолжить дело своего отца.

Переворот в Западном каганате. Ирбис Шегуй-хан не оправдал надежд десятистрельных тюрок, посадивших его на престол. Оседлые владения уплывали из его рук и имперские войска подошли к границам каганата. Для всех племенных вождей было очевидно, что это соседство не несет ничего доброго.

Положение на южной окраине каганата, которое двадцать лет было спокойным, грозило измениться к худшему. Арабы громили иранский барьер с запада гораздо более успешно, чем это могли сделать греки. В 637 г., при Кадесии, полегла регулярная армия шаханшаха Йездегерда III и вслед за тем пал Ктезифон. В 642 г., при Негавенде, арабы разбили персидское ополчение, и участь Персии была решена. Персы сопротивлялись как могли, но город за городом переходил в руки арабов. Шах со своей свитой отступал на восток и всюду находил блестящий прием. Но как только он требовал денег и людей для войны, наместники от него отворачивались; так в 651 г. он дошел до окраины своих владений — Мерва.

Восстание в Персиде и отчаянное сопротивление горцев Дейлема, Табаристана и Джурджана задержали продвижение арабов, но слухи о их победах несомненно проникли в Среднюю Азию и усиливали беспокойство десятистрельных тюрок.

Волновалась и Джунгария. Племена чуюе и чуми, бежавшие от преследований Ирбис Шегуй-хана во владения империи, стремились вернуть родные земли и независимость. Их естественным вождем был Халлыг.

После бегства из пределов каганата Халлыг поступил на службу к Тайцзуну, быстро выслужился и получил в управление военный округ Тинчжоу (Бишбалык)[920]. Но этот честолюбивый полководец не был доволен положением имперского пограничного офицера и после смерти Тайцзуна оказался замешанным в заговоре, имевшем целью освободить не только Бишбалык, но и Турфан. Заговор был своевременно раскрыт, но поскольку преступление не было совершено, то Халлыг отделался тем, что отослал своего сына Тьеиня[921] в Чанъань «для службы в гвардии», т. е. в качестве заложника. Тьеинь недолго пробыл в Китае. Он отпросился к отцу и посоветовал ему оставить в покое восток, а устремиться на Западный каганат.

Было ли это нападение инспирировано в Китае, или было вызвано стремлением к освобождению, или тем и другим вместе — сказать невозможно. Трудно допустить, что уход целой орды прошел без ведома имперских наместников, но так или иначе, очутившись вне сферы их наблюдений, Халлыг объявил себя Ышбара-ханом (кит. Шаболо-хан Хэлу) и летом 651 г.[922] «овладел бывшими землями Дулу-хана»[923] (Юкука). Ни о каком сопротивлении десятистрельных тюрок источник не упоминает. Данные слишком скупы, чтобы на основании их восстановить картину происшедшего переворота. Можно только догадываться, что подданные Ирбис Шегуй-хана отступились от него и добровольно признали ханом человека, доказавшего свою энергию и волю к борьбе. Судьба самого Ирбис Шегуй-хана была печальна. Узурпатор убил его «самолично»[924]. Наследники погибшего хана должны были бежать.

Но в 651 г. дороги на юг были закрыты арабами, на восток — имперцами. В Тохаристане правил Юкук, с севера наступал Ышбара-хан; значит, оставался один путь — на запад, ибо хазары на Волге и Тереке еще признавали над собой власть тюркютов. И действительно, с середины VII в. на берегах Каспийского моря возник самостоятельный хазарский каганат, во главе которого стояла династия Ашина[925]. Так как все члены этого ханского рода, жившие в середине VII в., известны, то, пользуясь методом исключения, приходится признать, что в Хазарии воцарился наследник Ирбис Шегуй-хана. В это же время Хазария откололась от Западного каганата. Впрочем, Ышбара-хану и десятистрельным тюркам было не до хазар.

Ышбара-хан. Ышбара-хан принес десятистрельным тюркам то, что они хотели, — внутренний мир и внешнюю войну. Во-первых, он подтвердил права вождей десяти племен, пожаловав дулусцам титул «чур», а нушибийцам титул «йегин»[926]. Для себя и своей дружины[927] он построил укрепленный город в долине «Тысяча ключей»[928], а своему сыну дал титул «багадур-джабгу»[929], т. е. сделал его вторым правителем Западного каганата.

Можно думать, что Ышбара-хан достиг долгожданного компромисса тюркютов с десятистрельными тюрками, потому что даже нушиби без сопротивления признали его ханом. Этот компромисс шел вразрез с чаяниями чуюе, чуми и чумугунь, которые мечтали об установлении своей гегемонии. Чтобы удовлетворить эти племена не за счет основной массы своего народа, хан решил вернуть им их исконные земли, подпавшие под власть Империи, и внезапным набегом разгромил крепость Тинчжоу. После этого чуйские племена, прельщенные добычей, снова стали опорой Ышбара-хана, но набег вызвал войну с Империей.

В начале 652 г. в Джунгарию была двинута армия, состоявшая из 20 тыс. китайцев под командованием Лан Гян-фана и 50 тыс. телесцев с Киби Хэли во главе[930]. План войны был весьма тщательно разработан. Предполагалось быстрыми движениями союзных телеских войск стеснить Ышбара-хана, не имевшего продовольствия в количестве, необходимом для долгой войны. К кочевым племенам, в том числе к чуюе и чуми, рекомендовалось снисхождение; главным врагом был признан сам Ышбара-хан. Было предписано «гнать кочевых и нападать на волков»[931], т. е. на тюркютов, которых китайцы считали «корнем», а прочие племена «ветвями с листьями».

Но, несмотря на такие решительные директивы, военные действия велись поначалу вяло. В 652 г. последовал разгром чуюе и чуми[932], но, видимо, поражение было не серьезным, так как воля к борьбе у них не пропала. В 653 г. имперцы вновь заняли Бишбалык, а в 654 г. был совершен набег на карлуков, однако дело ограничилось угоном 10 тыс. лошадей[933]. В том же году разгромили племя чумугунь, причем китайский военачальник отослал в Китай 30 тыс. ушей, срезанных у убитых. Однако набеги приносили мало пользы китайцам и удавались лишь потому, что сам Ышбара-хан оказался вынужденным отстаивать свою югозападную границу.

Гибель Махуя Сури. Марзбан Мерва Махуй Сури раскрыл ворота своего города перед Йездегердом III. С шахом прибыл небольшой отряд его личной стражи и караван с сокровищами короны. Махуй, как подобало верноподданному, склонился перед шахом, но когда Йездегерд потребовал денег на мобилизацию сил для борьбы с арабами, то Махуй Сури по тупости решил, что арабы до него не дойдут, что царские сокровища не плохо бы присвоить и что он сам может быть государем. Не решаясь самостоятельно напасть на стражу шаха, он обратился за помощью к тюркам[934].

На призыв мервского марзбана отозвался некий Бижан-тархан[935], очевидно один из нушибийских старейшин, прижившихся в Согде. Он явился со своей дружиной и, пользуясь изменнической поддержкой Махуя, разбил шахский отряд, захватив его врасплох. Йездегерд спасся, но был зарезан мельником, у которого пытался найти убежище[936], а Махуй стал обладателем шахских сокровищ и суверенным государем.

Однако его положение было очень трудным, так как весть о событии разнеслась по Хорасану и вызвала возмущение против гостеубийцы. Махуй свалил вину на тюркютов и заявил, что шах завещал ему символы власти — корону и перстень. Чувствуя слабость и неубедительность этих аргументов, предатель постарался благоустроить и увеличить свое войско. Согласно Фирдоуси, он присоединил к своим владениям Балх и Герат[937] и начал экспансию в сторону Согда для захвата Бухары, Самарканда и Шаша. Поводом для нападения послужила месть за Йездегерда, так как Бижан «затемнил счастье царя земли»[938].

Это сообщение может быть принято нами за основу, так как ситуация в Западнотюркютском каганате вполне соответствует рассказу Фирдоуси. Слабое правительство Ирбиса Шегуй-хана отнеслось безразлично или даже сочувственно к убийству последнего шаха враждебной династии, но не успела засохнуть кровь Йездегерда, как Ирбис Шегуй-хан был свергнут и дулусцы снова взяли власть в свои руки. Сложившуюся обстановку, очевидно, решил использовать Махуй Сури, чтобы объединить Хорасан, Тохаристан и Согд. Это казалось нетрудным, так как Согд был уже давно враждебен дулусцам, и Махуй надеялся встретить там широкую поддержку, потому что купцы не могли радоваться войне с Китаем, сулившей им лишь прекращение караванной торговли.

Но Ышбара-хан был человеком решительным и, узнав о перевороте в Иране, организовал контрнаступление под тем же лозунгом, что и Махуй — месть за шаха. Фирдоуси тоже называет его «Бижан», и приводимые им географические названия при описании маршрута тюркютского похода не оставляют места для сомнений. Хан выступил из Качарбаши[939], достиг Бухары и, форсированными маршами подтягивая тылы, переправился через Джейхун. Махуй двинулся ему навстречу, но в первой же стычке попал в плен и был предан мучительной казни.

Взаимоистребление персов расчистило путь Абдаллаху ибн Амиру, который в 651 г. завоевал Абрашахр (Нишапур), Туе, Абиверд, Несу и заключил договор с новым марзбаном Мерва Абразом, который согласился выплачивать арабам дань[940]. Вслед за Хорасаном та же участь постигла Джуздан и Тохаристан, но набег на Хорезм в 655 г. был неудачен, и в 656 г. тюркюты перенесли войну снова в Хорасан, хотя без больших успехов[941]. Их неудача объясняется обострением положения на восточной границе каганата.

Последняя борьба. Имперское правительство совершенно правильно приписало бесплодность кампании бездарности командования и дезорганизации, достигшей своего предела. Примером последней служил поступок помощника главнокомандующего, который, вместо того чтобы сражаться с неприятелем, вырезал и разграбил добровольно подчинившийся империи город, названный Бичуриным Хыньду[942].

Так же неудачно окончилась попытка Чженчу-джабгу, сына Юкука, ударить в тыл Ышбара-хану. Чженчу унаследовал от своего отца маленький удел в Тохаристане и непомерно большие претензии. Ему казалось, что он может стать властителем Западного каганата. Для этой цели Чженчу попытался поднять восстание племен нушиби, и действительно, некоторые недовольные вожди примкнули к нему[943]. Тогда он сменил свое скромное звание «джабгу» на пышный титул «Сибир-тардуш-шад»[944] и обратился в Китай за признанием и поддержкой. Имперский чиновник не смог добраться до ставки мятежного князя, но пользуясь слухами установил, что собранные им силы ничтожны, и рекомендовал правительству не обращать внимания на этого претендента[945].

Оказавшись без союзников, Чженчу был так стеснен войсками Ышбара-хана, что убрался в свой удел, признал себя подчиненным, отказался от пышного титула и в дальнейшем держал себя вполне лояльно[946]. Тогда Ышбара-хан успокоившись за свой тыл, перекинул лучшие войска с Аму-Дарьи в долину р. Или и в 655 г. окончательно остановил продвижение имперцев.

Это заставило императора Гаоцзуна сменить командование, выслать значительные подкрепления и организовать отряды из западных тюрок, сохранивших верность Китаю. Главнокомандующим был назначен Су Дин-фан, к силам которого были приданы уйгурские вспомогательные войска. В 656 г. он возглавлял первую ударную колонну, направлявшуюся в долину р. Или. Отряды покорившихся тюркютских царевичей Мише и Бучженя двинулись к Алтаю через сыпучие пески центральной Джунгарии.

На этот раз все преимущества были на стороне имперской армии. Она состояла из ветеранов, разбивших сеяньто и штурмовавших неприступные крепости Кореи. Здесь соединились стойкость китайской пехоты, привыкшей отбивать в Шэньси тибетские, а в Хэбэе киданьские набеги, выносливость уйгуров, боевой задор восточных тюркютов и неукротимость пограничников-табгачей. Армия была невелика и не связана громоздким обозом. Эти воины издавна научились кормиться за счет врага. Первой их жертвой стали джунгарские племена. Одни из них спешили сдаться, другие, как, например, чумугунь, были безжалостно изрублены.

Ышбара-хан собрал все свои силы, чтобы остановить наступление противника. Китайцы считали, что у него было 100 тыс. всадников, но это — явное преувеличение. У р. Или[947] он окружил десятитысячный отряд Су Дин-фана, состоявший из китайской пехоты и уйгурской конницы. Су Дин-фан выставил вперед сомкнутые ряды пехоты. Трижды тюркютская конница повисала на китайских копьях и откатывалась назад. Тогда из-за спин копейщиков вылетели уйгурские всадники на неутомленных конях и пошли в атаку. Тюрки не выдержали и побежали. Уйгуры гнали их и рубили отстающих; одних старшин и тарханов попало в плен 200 человек.

Имперцы, развивая успех, настигли отступавших нушиби, и те сдались без боя. Дулу наткнулись на колонну Бучженя и сразу признали его своим повелителем. Су Дин-фан послал отряд легкой конницы в Таласскую долину, очевидно, чтобы охватить тюркютов с юга. Ышбара-хан со своей дружиной успел отступить и начал стягивать подкрепления. Имперские войска преследовали его, несмотря на мороз и вьюгу. В начале 657 г. вражеские войска подошли к ханской ставке, которая в этот момент располагалась на склонах Тарбагатая[948].

Теперь имперцы стали намного сильнее тюркютов, так как все сдавшиеся им дулу и нушиби составили вспомогательные отряды[949]. Можно думать, что и оставшиеся дома отказали хану в повиновении, потому что у тюркютов не было провианта и им пришлось заниматься облавной охотой. Имперцы напали на тюркютов врасплох и нанесли им большой урон.

С остатками своих войск Ышбара-хан отступил за реку Или. Он оказался одиноким: враги были и на юге и на севере, а десятистрельные тюрки не хотели сражаться. Лишенный возможности маневрировать, он принял бой, укрепив свой лагерь палисадом, но снова был разбит. Имперцы преследовали тюркютов до реки Чу и там принудили их к сдаче.

Но Ышбара-хан с сыном и с немногими верными всадниками снова ускользнул от преследования. Он бежал на юг. Около Чача (Ташкентский оазис) утомленные лошади не смогли больше идти. Владетель Чача, носивший тюркютский титул «тархан», принял беглецов и, связав их, выдал преследователям[950]. Последний тюркютский хан в оковах был приведен в Чанъань, Гаоцзун пощадил его, но тот умер в плену в 659 г. от тоски, что, как заметил читатель, среди вольнолюбивых тюркютов не было редкостью.

Дальнейшее покорение страны пошло быстро. Драться стало некому. Согдийские княжества Кан (Самарканд), Хэ (владение в долине Зеравшана), Давань (Фергана), Ми (Маймург), и Кеш (Шахризябз) отпали от тюркютов еще до падения Ышбара-хана. В 659 г. за ними последовали восточнотуркестанские владения: Сулэ (Кашгар). Чжуцюй (Кокьяр, к юго-западу от Каргалыка) и Бохань (Яка-арык)[951]. Остатки сторонников Ышбара-хана были добиты в 658 г. у оз. Эбинор и подле Кучи[952].

Чженчу попытался в 659 г. поднять восстание, но, потерпев в долине Боротолы поражение от Мише, верой и правдой служившего новым господам, был схвачен и казнен. Наконец, какой-то нушибийский князек, пожелавший сохранить самостоятельность, был пойман Су Дин-фаном в 660 г.

Западнотюркютская держава как независимое государство погибла и больше никогда не воскресала.

Земли Западного каганата были разделены на округа и уезды, из которых образовались два губернаторства. Одно соответствовало территории дулу, во главе его был поставлен Ашина Мише; другое — территории нушиби, его получил Ашина Бучжень. Оба эти хана не были самостоятельны.

Для наблюдения за вновь приобретенными владениями резиденция наместника «Западного края»[953] была перенесена из Турфана, где она существовала с 640 г., в Кучу, поближе к кочевьям. Местные владетели Согдианы остались на своих местах, и на некоторое время здесь установился относительный мир.

Плоды победы. Больше побеждать было некого; но этот успех был призрачным. Империя пыталась включить в свой состав слишком различные народы, чтобы можно было надеяться на их слияние.

Тайцзун благодаря своему такту и обаянию умел привязать к себе всех подчиненных, в том числе и кочевников, но Гаоцзун сменил новые отношения с кочевниками на прежние, полные традиционного высокомерия[954]. Кочевники снова почувствовали себя чужими, и последствия этого сказались немедленно.

В 656 г. восстали уйгуры, т. е. телеские племена — юаньгэ, баегу, сиге, пугу и тунло. Во главе их оказалась сестра покойного вождя, ханша Бисуду[955]. В начале 662 г. восстание было подавлено. Бисуду бежала, но китайская армия понесла огромные потери от зимних морозов[956].

Проблема удержания покоренных территорий приобрела небывалую остроту. Даже огромные материальные и людские ресурсы Китая были недостаточны для того, чтобы содержать гарнизоны во всех вновь захваченных странах. Самое большее, что могло себе позволить правительство Гаоцзуна, было укрепление четырех городов и снабжение их постоянными гарнизонами. Эти «четыре гарнизона» размещались в Куче, Кашгаре, Хотане и Токмаке[957] и должны были, по мысли китайского двора, обеспечить гегемонию во всем «Западном крае».

Все покоренные области были разделены на четыре наместничества — два на востоке и два на западе. Земли западных тюркютов вошли в северозападное наместничество[958]. Не имея возможности непосредственно управлять этими районами, китайское правительство прибегло к помощи тюркютских князей, доказавших свою преданность. Земли племен дулу были вверены Мише, а земли нушиби — Бучженю. Но эти бездарные правители не пользовались популярностью среди своих подданных[959] и, несмотря на все усилия, не могли заслужить доверия. Правда, отдельные бунты кочевых князьков и оседлых владетелей подавлялись легко[960], но сами ханы, интригуя друг против друга, создали коллизию, которая в конечном счете стоила Китаю всех с таким трудом достигнутых успехов. Бучжень во время карательного похода на Кучу в 664 г. оклеветал Мише в умысле на восстание. Китайский полководец Су Хай-чжен, не разобравшись, казнил Мише и «всех его подчиненных до пастуха»[961]. Это вызвало возмущение среди дулу, которые, зная, что сами они бессильны против Китая, снеслись с Тибетом, и это коренным образом изменило расстановку сил в «Западном крае».

Мстителем за Мише выступило племя гун-юэ, населявшее центральный Тянь-Шань. Оно заключило союз с телеским племенем янь-мянь и с тибетцами[962] и попробовало напасть на имперские войска, но было отбито[963]. Вслед за тем весной 663 г. гун-юэ атаковали китайские гарнизоны в Хотане и Турфане, но также не имели успеха[964]. Наконец, в 664 г. гун-юэ были окончательно побеждены имперцами. Степи к северу от Тянь-Шаня и города-оазисы на юге и западе механически вошли в состав Империи, не посягавшей на их обычаи и образ жизни. Надежды на помощь из-за границы оказались тщетными: арабы, покорив Хорасан, обратили оружие на юг. В 662 г. они взяли Кабул, а в 664 г. вторглись в Пенджаб, отложив завоевание Средней Азии на будущее время. Тяныпаньские племена оказались в клещах, а их вождь Ашина Бучжень верно служил империи Тан.

Положение казалось незыблемым, но в 667 г. Бучжень умер и замены ему имперцы не могли найти, хотя потребность в заместителе возрастала со дня на день. Лучшие имперские войска дрались в Корее, героически отстаивавшей свою независимость. В этот момент в игру вмешался новый партнер, решительно изменив всю расстановку сил. Тибет выступил как соперник империи Тан. Новая война запылала по всей западной границе Китая и быстро перекинулась в бассейн Тарима, но, прежде чем говорить об этом, рассмотрим, что представлял собой Тибет в середине VII в.

Примечания:

1

См. Л. Н. Гумилев, Хунну.

2

Тюрки первого каганата (546–658 гг.)

3

Кок-тюрк — тюрки второго каганата (678–747 гг.)

4

Имеется в виду только ханство кочевых уйгуров (747–847 гг.), оседлые уйгуры позднейшего времени здесь не рассматриваются.

5

В 420 г. пала династия Цзинь, в 479 г. — Лю-Сун, в 502 г. — Южная Ци, в 557 г. — Лян.

6

Хуннов, муюнов, ди, юйвынь (предки татабов) и киданей.

7

Что значит Северо-Чжоуская династия (Бей — Северный).

8

Иакинф Бичурин. История Тибета и Хухунора. СПБ., 1833., Т. I. С. 84.

9

Бичурин Н. Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. М. — Л., 1950. Т. I. С. 209.

10

Shiratori K. Uber die Sprache der Hiung nu und der Tunghu — St, amme. SPb., 1902. S. 18–19.

11

Бичурин Н. Я. (Иакинф). Записки о Монголии. СПб., 1828. Ч. III. С. 101; Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия и Урянхайский край. Л., 1926. Т. II. С. 174–175.

12

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 209 и сл.

13

Там же. С. 226.

14

Ср.: Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия…, С. 174–175; Толстов С. П. Тирания Абруя // Исторические записки. 1933. N 3. С. 610.

15

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 215.

16

Там же. С. 249.

17

Дата этой войны рассчитана следующим образом: Датань, воевавший с Юэбанью, вступил на престол в 414 г., в 415 г. он совершил набег на Китай — следовательно, был занят на востоке. Следующий поход на Китай имел место в 424 г. Значит, война с Юэбанью падает на этот промежуток. Уточнение достигается привлечением нумизматики. В 417 г. била выпущена монета с именем Кидары, но С. К. Кабанов считает датой кидаритского царства 420 г. (см.: Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 189; Т. II. С. 259; Кабанов С. К. К вопросу о столице кидаритов // ВДИ. 1953. N 2. С. 172).

18

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. II. С. 264.

19

Кабанов. С. К. К вопросу о столице кидаров // ВДИ. 1953. N 2. С. 201–207. Предложение Р. М. Гиршмана, что столица кидаритов помещалась в Балхе (Ghirschman R. M. Lev Chionites — Hephtalites. Le Caire, 1948. PP. 79–80.), не подтвердилось.

20

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 195.

21

Там же. С. 217.

22

Удобным и правильным будет называть западные теле телеутами, так как алтайские телеуты являются их потомками, а разобщенные племена восточных теле — телесцами, как принято в советской историографии.

23

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 1996.

24

Там же. С. 217.

25

Там же.

26

Там же. С. 196.

27

Там же. Т. II. С. 251.

28

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 218.

29

Там же. С. 197.

30

Там же. С. 203. Очевидно, заключение жужаньско-эфталитского союза оборвало дружеские отношения эфталитского царства и империи Вэй. 516–520 и 526 гг. эфталитские посольства направляются уже в Южный Китай, в империю Лян, и в этих переговорах можно усмотреть попытку организации антитобасской коалиции (Hannestad K. Les relations de Byzance aves la Transcaucasie et l'Asie Centrale aux V et VI, siecles // Byzantion. 1957. Vol. 25–27. PP. 452–453).

31

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. II. С. 74.

32

Там же. Т. I. С. 252.

33

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 196.

34

Там же. С. 197.

35

Там же.

36

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. II. С. 79.

37

Там же. Т. I. С. 202.

38

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 219.

39

Там же. С. 204.

40

Там же. Т. II. С. 73.

41

Рашид-ад-Дин. Сборник летописей. М.-Л., 1952. Т. I. С. 153.

42

Пятисот семейств — фигуральное выражение, означающее немного (Гумилев Л. Н. Три исчезнувших народа // Страны и народы Востока. М., Т. II. С. 105).

43

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 221.

44

В китайской, историографии эта эпоха носит название У-ху, т. е. пять варварских племен. Перечень государств, образованных кочевниками на территории Китая, см.: Гумилев Л. Н. Китайская хронографическая терминология в трудах Н. Я. Бичурина на фоне всемирной истории // Бичурин Н. Я. Собрание сведений по исторической географии Восточной и Срединной Азии. Чебоксары, 1960. С. 658–662.

45

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 221.

46

Гумилев Л. Н. Три исчезнувших народа. С. 104–105. Приведена литература.

47

Macoudi. Les prairies d'or. Paris, 1861. I. P. 289.

48

Clauson G. Turks and wolves // Studia Orientalia. XXVIII. Helsinki. 1964. PP. 1-22. (отдельный оттиск).

49

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 237.

50

Там же. С. 290; Chavannes E. Documents sur les Tou — kiue (Turcs) Occidentaux // Сборник трудов. Орхонской экспедиции. СПб, 1903. Вып. VI. P. 61.

51

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 229.

52

Там же. С. 220 сл.; Julien S. Document historiques sur les Toukiue (Turcs). JA, 1864. Vol. 3, 4. PP. 327–328; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten zur Geschichte der Ost-T'trken. Bush I–II. Wiesbaden, 1958. S. 5.

53

Аристов Н. А. Заметки об этническом составе тюркских племен и народностей и сведения об их численности // Живая старина. Х, 1896 (отдельный оттиск). Т. IV. С. 5.

54

Этот условный термин предложен нами в 1959 г. (см.: Гумилев Л. Н. Алтайская ветвь тюрок-тугю // СА. 1959. N I. С. 105; Артамонов М. И. История хазар. Л., 1962. С. 104.).

55

Баскаков Н. А. Тюркские языки. М., 1960. С. 30.

56

H. Cordier, Histoire generale…, V. 356.

57

Бичурин Иакинф. История Тибета и Хухунора. СПб., 1833. Т. I. С. 85.

58

Ань Нопаньто назван кочевым иноземцем из Цзю-Цюань (Бичурин Н. Я. Собрание сведения… Т. I. С. 228), т. е. из Хэси, откуда 100 лет назад вышла орда Ашина. Источник подчеркивает его происхождение не случайно: был послан человек, знавший язык тюркютов, и это указывает, что связи орды Ашина со своей прародиной утеряны не были.

59

В орхонских надписях он назван Бумын-каган. Бартольд В. (Рецензия на кн.: Грумм-Гржимайло Г. Е. Историческое прошлое Вэн-шаня. СПб., 1898 // ЗВОРАО. 1899, Т. XI. С. 358) I Мелиоранский П. М. (Памятник в честь Кюль-тегина, СПб., 1899. С. 64, 94–95.) пытались объединить его в одно лицо с Истеми-ханом. Однако Томсен (Thomson V. Inscriptions de l'Orkhon // Memoires de la Sociawtow Finno-Ougrienne. Helsinfffors, 1896. Vol. 5. P. 95), Маркварт (Marquart J. Historische Glossen 24 den alttotrkischen Inschriften /7 Wiener Zeitschrift fur die Kunde des Motgenlandes. Bd XII, 1898. S. 185.), Аристов (Заметки об этническом составе тюркских племен и народностей и сведения об их численности // Живая старина. X, 1896 (отдельный оттиск). Т. IV. С.) и Грумм-Гржимайло Г. Е. (Западная Монголия и Урянхайский край. Л., 1926. Т. II. С. 219) блестяще доказали, что это два брата, соответствующие китайским Иль-хану Тумыну и Истеми.

60

Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 329. У Бичурина Н. Я. стоят 535 г., во эта дата менее вероятна, так как империя только что распалась и расстановка сил была еще неясна.

61

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. 1. С. 228. Грумм-Гржимайло предполагает, что против жужаней выступали парпурумы (Западная Монголия…, С. 220), но число кибиток совпадает с численностью всех телеских племен Центральной Азия, приводимой Поздаевым Д. (Исторический очерк уйгуров. СПб., 1899. С. 38–39.). Поэтому надо думать, что Бумын покорил всю конфедерацию телеских племен, до тех пор населявших Джунгарию и после гибели жужаней распространившихся на восток до Байкала и Керулена.

62

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 228.

63

Julien S. переводит иначе: Анахуань сам убил своего сына Яньлочена и бежал в Ци (Documents…, Vol. 3. P. 330), но «Ганму» (в переводе Иакинфа, см.: История Китая. Рукопись. ЛОИНА. Ф. 7.) сообщает о самоубийстве Анахуаня.

64

Коло Исиги-хан.

65

Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 350.

66

См.: С. 57.

67

Иакинф Бичурин. История Китая.

68

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 35.

69

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 208.

70

Иакинф Бичурин. История Тибета…, С. 85.

71

Cordier H. Histoire generale… P. 359.

72

Иакинф Бичурин. История Китая.

73

Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия…, С. 222, 311.

74

См.: Bacot J. Reconnaissance en Haute Asie Seplentrionale par cinq envoyes ouigours au VIII siecle // JA. Vol. 254. N 2. 1956. P. 146. Названный в тибетском тексте Зама-каган, или Зама-могань, по остроумной догадке Пельо, — Мугань-хан (см.: там же, С. 151). Имя Зама не может быть Озмыш, так как Озмыш-хан, последний государь голубых тюрок (см. ниже), за два года своего царствования (742–744) походов на север не совершал (ср.: Clauson G., A propos du manuscrit Pelliol tibetain 1283 // JA. Vol. 255. N 1. 1957. (extrait). P. 13). Надо думать, что слово Зама следует читать Азма — не сбивающийся с пути (негативная форма глагола аз). Подобные эпитеты часто встречаются в титулатуре тюркских ханов.

75

Викторова Л. Л. К вопросу о расселении монгольских племен на Дальнем Востоке // Ученые записки ЛГУ. 1958. N 256.

76

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. II. С. 73.

77

Там же. С. 75.

78

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 36; Cordier H. Histoire generale, P. 380.

79

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. II. С. 269.

80

Там же. С. 263.

81

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. II. С. 252–253.

82

Там же. С. 257.

83

Там же. С. 256.

84

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 232; Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 337; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 20.

85

Иакинф Бичурин. История Китая.

86

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 233.

87

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 36–37.

88

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 31–32.

89

Бичурин Н. Я. Собрание сведений по исторической географии Срединной и Восточной Азии, Чебоксары, 1960. С. 17.

90

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 234; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 33.

91

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 44.

92

Chavannes E. Documents…, P. 38.

93

Gyorffy O. Du clan hongrois au comitat de la tribu au pays. II Sz'szadok Budapest 1958. T. 92. Fasc. 5–6. P. 950 sq.

94

Багадур — слово монгольское, вошедшее в тюркский еще в VI в. Ябгу — заместитель хагана (см.: Гумилев Л. Н. Удельно-лествичная система у тюрок в VI–VIII веках (к вопросу о ранних формах государственности) // СЭ, 1959. N 3. С. 24).

95

Шаванн ошибочно считает, что Истеми в походе на запад сопровождал своего старшего брата (Documents… P. 219), но во времена Шаванна этноним apar не был еще раскрыт и читался совместно со вторым этнонимом apurim как apar-apurim (Thomson V. Inscriptions de l'Orkhon) или парпурумы (Мелиоранский П. М. Памятник в честь Кюль-тегина. С. 65; Radloff. Die alttuerkischen Inschrihen der Mongolei // ATIM. SPb, 1895. S. 429), причем Радлов эту этническую группу сопоставлял с телеским племенем фуфуло. Вопрос решила статья турецкого ученого Bahaeddin Oqel — Kokturc yasitlarinen Apurini lari ve Fu-lin problem. Bellten IX. N 33 (журнал Турецкого исторического общества), где он доказал, что апурим — не что иное, как Рум, т. е. Византия. Благодаря этим и другим исследованиям стало возможным уточнить время западного похода, что в свою очередь снимает гипотезу Шаванна о параллельном существовании двух ветвей тюркского народа — западной и восточной. Истеми отправился на покорение запада как джабгу (ябгу) своего племянника Мугань-хана, и упоминание в большой надписи Кюль-тегина обоих братьев как предков восточных тюрок исключает наличие в древности двух ветвей этого народа. Разделение же произошло лишь в VII в. при обстоятельствах, которые будут нами рассмотрены ниже.

96

Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 331.

97

Firdousi. Le livre des rois. Paris, 1868. Ed. J. Mohl. VI. P. 310.

98

Этот факт отмечен только в «Ганму» (см.: Иакинф. История Китая).

99

Обитавшие там племена чуйской группы, дулу и нушиби, имели те же обычаи, что и тюркюты и мало отличались по языку (Chavannes E. Documents…, P. 47).

100

Среди подчиненных тюркютскому хану племен упомянуты холиаты (Менандр // Византийские историки. Пер. С. Дестуниса. СПб., 1860. С. 381), которых отождествляют с хвалиссами русских летописей и тем самым с хорезмийцами (Толстов С. П. Новогодний праздник Каландас у хорезмийских христиан // СЭ. 1946. N 2. С. 95).

101

Хиониты — потомки сармато-аланских племен, обитатели открытых Толстовым С. П. болотных городищ в низовьях Сыр-Дарьи (см: Гумилев Л. Н. Эфталиты и их соседя в IV веке // ВДИ. 1959. N I. С. 134).

102

Вар или уар — соседи хионитов, племя угорской группы (см.: Феофилакт Симокатта. История. М., 1957. С. 160).

103

Огоры, или угры — предки венгров; они обитали в VI в. на территории Башкирии и в степях между Волгой и Уралом (см.: Мотнар Э. Проблемы этногенеза и древней истории венгерского народа. Будапешт, 1955, С. 96–97.). Рубрук сообщает, что население Башкирии еще в XIII в. сохраняло свой язык. который был понятен венграм (Путешествия в восточные страны. М., 1957. С. 122 и 211).

104

Дестунис С. Византийские историки. СПб., 1960. С. 374; Артамонов М. И. Очерки древнейшей истории хазар. Л., 1936. С. 24.

105

Феофилакт Симокатта специально предупреждает читателя, что этих псевдо-аваров ни в коем случае нельзя смешивать с истинными аварами, т. е. абарами, живущими в Срединной Азии. Эта проблема вызвала продолжительную полемику (см.: Артамонов М. И. История хазар. Л. 1962, С. 64–65.).

106

Артамонов М. И, Очерки…, С. 22.

107

Lebeau. Histoire du Bas-Empire. Paris, 1828. T. 9. P. 328.

108

Менандр. С. 328.

109

Вернадский Г. В. предполагает, что это не имя, а титул Сар-и-ос, т. е. глава осов (перс.) (Vernadsky G. V. Ancient Russia. New Haven, 1952. P. 194).

110

Менандр. С. 324.

111

Менандр. С. 391.

112

Firdousi. Le livre des rois. VI. P. 310.

113

Tabari. Chronique… PP. 161–162.

114

Синха Н. К., Бенерджи А. Ч. История Индии. М., 1954. С. 94–95.

115

Фирдоуси считает, что этот брак был заключен после разгрома эфталитов, т. е. после 569 г., но сын турчанки — Хормизд IV наследовал престол в 579 г., а был низложен 6 февраля 590 г., имея уже отрока сына (Себеос. История императора Иракла. Пер. с армянского К. Паткаиьян. СПб., 1862. С. 34; Пигулевская Н. В. Византия и Иран на рубеже VI–VIII вв. М.-Л., 1946. С. 88). Уже Шаванн отверг столь позднюю дату (Documents… P. 229), но, по версии Табари, брак и союз были заключены за год до войны против эфталитов, которая началась, по китайским сведениям, в 555 г. По-видимому, китайцы получили информацию от персидского посольства. Эта дата совпадает с началом западного похода Истеми, и возраст Хормизда перестает вызывать сомнения: в момент гибели ему было 36 лет, а сыну его — 16–18 (см.: Noeldeke Th. Geschichle der Perser und Araber zur Zeit der Sassaniden. Leiden, 1879. S. 187; Tabari. Chronique… PP. 161–162.). Посольство упоминается также Белазури и Ибн-Хордадбегом, но их изложение крайне искажено и неправдоподобно (см.: Christensen A. L'Iran sous les Sassanides. Copenhague, 1944. P. 380).

116

Менандр. С. 324, 372.

117

Firdousi. Le livre des rois. VI. P. 310.

118

Ibid., P. 312.

119

Менандр. С. 377; Vivien de Saint Martin (Les Huns blancs… P. 77.) дает близкую дату — 563 г.

120

Firdousi. Le livre des rois. VI. P. 312.

121

Птицын Г. В. К вопросу о географии Шах-Намэ // Труды отдела Востока Государственного Эрмитажа. 1947. Т. IV. С. 302.

122

Маймург — княжество в Самаркандской области, к югу от Заревшана (Бартольд В. В. Туркестан в эпоху монгольского нашествия. СПб., 1900, С. 95.)

123

Firdousi. Le livre des rois. VI. P. 312.

124

Lebeau. Histoire du Bas-Empire. Paris, 1828. Т. 10. P. 63.

125

Firdousi. Le livre des rois. VI. P. 316 sq.

126

Гумилев Л. Н. Эфталиты и их соседи в IV веке // ВДИ. 1959 № 1. С. 129–140.

127

Chavannes E. Documents sur les Tou-kiue (Turcs) Occideataux // Сборник трудов Орхонской экспедиции. СПб., 1903. Вып. VI. P. 5. Первым европейцем, прошедшим по третьей дороге из Киргизии в Карашар, был Роборовский В. И. в 1893 г. (см.: Роборовский В. И. Путешествие в восточный Тянь-Шань и в Нань-Шань, M.) 1949).

128

Диль Ш. Юстиниан и византийская цивилизация в VI в. СПб., 1908. С. 542.

129

Christensen A. L'Iran sous les Sassanides. Copenhague. 1944. P. 129.

130

Govern. The early empires of Central Asia. London. 1939, P. 5.

131

См. Гелиодор. Эфиопика. Пер. Егунова. М.-Л., 1932. С. 99.

132

Christensen A. L'Iran sous les Sassanides. Copenhague, 1944. P. 128; Пигулевская Н. В. Византийская дипломатия и торговля шелком // ВВ. 1947 Т. XXXVI). С. 187.

133

Диль Ш. Юстиниан… С. 543.

134

Диль Ш. Юстиниан… С. 544.

135

Пигулевская Н. В. Византийская дипломатия… С. 198.

136

Диль Ш. Юстиниан…, С. 546.

137

Там же. С. 548; Пигулевская Н. В. Византия на путях в Индию. М.-Л., 1951. С. 90–94.

138

Менандр. С. 371–372.

139

См.: Пигулевская Н. В. Византийская дипломатия… С. 209.

140

Пигулевская Н. В. (Византия на путях в Индию. С. 202–204.) трактует эти события иначе, но, на мой взгляд, неубедительно. Она считает, что тюрки, не вышедшие еще из полукочевого (? — Л. Г.) состояния, не были склонны к широкому торговому обмену, и только под давлением свои подданных — согдийцев они согласились на то, чтобы последние, возглавляемые Маниахом, отправили посольство в Иран. Однако именно кочевые тюркюты умели извлечь шелк из Китая и снабдить им согдийцев, так как без войны китайцы шелка в нужном количестве не отдавали. Да если бы они и согласились продать шелк, то по тем ценам ни согдийцы, ни персы не смогли бы это оплатить и еще получить барыш. Именно потому, что тюркюты получали шелк в виде дани и добычи, они сбывали его согдийцам за бесценок, и тогда торговля становилась прибыльной. Затем, наличие давления покоренных на своих завоевателей допустить более чем трудно; наконец, Маниах был приближенным хана, и естественно думать, что он получил дипломатические полномочия именно от него, а не поехал объясняться с шаханшахом Ирана на свой риск. Фраза Менандра, что хан Истеми разрешил согдийцам послать посольство самим, говорит лишь о том, что они приняли на себя ведение переговоров, надеясь лучше справиться с делом, чем не искушенные в дипломатии тюркютские беги. Пигулевская Н. В. считает, что согдийцы просили разрешения беспрепятственно торговать шелком в иранском государстве, но Менандр прямо указывает, что их просьба была о пропуске шелка на запад, в Византию, пусть даже при посредстве персидской казны. Ниже Пигулевская Н. В. предполагает, что отказ шаха в пропуске шелка объясняется боязнью конкуренции, но ведь свободной торговли шелком в VI в. не было, — значит, не могло быть и конкуренции. Нельзя согласиться и с выводом: Для Ирана тюрки не представляли желанных союзников.

141

Менандр. С. 375.

142

Тархан — титул, присваиваемый лицу, освобожденному от уплаты налогов.

143

Noeldeke Th. Geschichte der Perser und Araber… S. 158.

144

Сирами назывались купцы-посредники в шелковой торговле с Китаем (Гумилев Л. Н. Динлинская проблема // Известия ВГО. 1959. Т. 91, N 1. С. 23).

145

Феофан Византийский // Византийские историки, СПб., 1860. С. 493. Массон М. Е. полагает, что эти порты были в Джурджане, утраченном персами в 484 г. и захваченном тюркютами около 568 г. (Массон М. Е. фрагменты из истории распространения в древности шелкопряда Bombix mori // Белек. Сб. в честь С. Е. Малова. Фрунзе. 1946, С. 50).

146

Christensen A. L'Iran sous les Sassanides. Copenhague, 1936. P. 373.

147

Noeldeke Th. Geschichte der Perser und Araber… S. 156–169.

148

Феофан Византийский. С. 493–495.

149

Тюркюты подчинили б-н-дж-р (болгар), беленджер и хазар, дошли до Дербента и, осмотрев укрепления, вернулись в степи (Табари 1, 2. С. 895–896; Ибн-аль-Асир — цит. по кн.: Артамонов М. И. История хазар. Л., 1962. С. 137–138.).

150

Lebeau. Histoire du Bas-Empire. Paris, 1828. Т. 10. P. 169.

151

Феофан Византийский. С. 493; Новейшая литература — в кн.: Пигулевская Н. В. Византийская дипломатия… С. 204; Массон М. Е. Фрагменты… С. 47–51.

152

Пигулевская Н. В. Византийская дипломатия… С. 205–206.

153

Массон М. Е. фрагменты… С. 50.

154

Там же. С. 49.

155

Феофан Византийский. С. 493.

156

Менандр. С. 400.

157

Менандр. С. 418–420.

158

Tha'alibi. Histoire des rois des Perses, traduile par H. Zotenberg. Paris, 1900 — P. 614; Tabari. Chronique… II. P. 161. Вероятно, Хосрой отнял у тюркютов города и порты в Джурджане, так как в дальнейшем эта область принадлежит Ирану.

159

Brosset M. Histoire de la Georgie depuis l'antiquit'w jusqu an XIX-e siencle. SPb., 1894. I. P. 216. Броссе подвергает эту дату сомнению, так как описанная ситуация похожа на ситуацию 589 г. Мне думается, что тут ошибка не в хронологии, а в описании события. Большее позднейшее заслонило меньшее, более раннее. Иными словами, я верю летописцу, что Гуарам стал царем в 575 г.

160

Менандр. С. 423.

161

Феофилакт Симокатта. История. С. 160–161; Гумилев Л. Н. Биография тюркского хана в Истории Феофилакта Симокатты и в действительности // ВВ. 1961. Т. XX. С. 72.

162

Шан Юэ. Очерки истории Китая. М., 1959. С. 178.

163

Cordier H. Histoire generale de la Chine. Vol.1. Paris, 1920. P. 25.

164

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 232.

165

Шан Юэ. Очерки истории Китая. С. 180.

166

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, Т. 1, стр. 260.

167

Там же. С. 299; Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 333; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 9, 498.

168

Менандр. С. 379.

169

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, С. 246; История агван Моисея Каганкатваци, писателя Х века. Пер. с армянского К. Патканова. СПб., 1861. С. 128.

170

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, С. 287–288.

171

Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 497.

172

Малов С. Е. Памятники древнетюркской письменности. М.-Л., 1951. С. 29.

173

У Малова С. Е.: рабами и рабынями (Памятники…, 1951. С. 37).

174

Там же. С. 37–38.

175

Там же. С. 39.

176

Толстой С. П. трактует слово qul как раб, делает вывод, что идеология рабовладельца встает здесь во весь рост (Тирания Абруя. С. 45). На основании разобранных текстов с этим согласиться нельзя. Другое же тексты, на которые он опирается, Маловым С. Е. читаются иначе (Памятники…, 1959. С. 16 (текст), С. 20 (перевод).

177

Эта система описана Толстовым С. П. вопреки сделанному им заявлению (Тирания Абруя. С. 46–47.).

178

Окладников А. П. Неолит в бронзовый век Прибайкалья. М.-Л., 1955. Т. III. Гл. V., Общественный строй.

179

Толстов С. П. Древний Хорезм. М., 1949. С. 261. Ср. чувашское слово куланай — дань.

180

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, С. 229.

181

История агван Моисея Каганкатваци, писателя Х века. Пер. с армянского К. Патканова. СПб., 1861. С. 131.

182

Китайская рисовая водка (ср. Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия…, С. 216.).

183

Менандр. С. 378–379.

184

Лестовка — род кожаных четок; уподобление их особому порядку престолонаследия встречается в Никоновской летописи (подобно тому как в четках перебирается одно зерно за другим, так и удельные князья по очереди занимают великокняжеский престол).

185

Для понимания внутренней истории древних тюрок необходимо отметить, что каждой из князей имел кроме собственного (звериного) имени титул, который менялся в зависимости от занимаемой им должности. Некоторые тюркютские ханы выступают в истории под двумя или тремя именами, например: Шету — имя собственное (у Бичурина он назван Нету); Эрфу-хан титул в бытность его удельным князем на востоке державы; став каганом, он принял титул Илигюйлу Ше Мохэ Шаболо-хан. Более он известен под кличкой, данной ему китайцами, — Шаболио (грабитель). У некоторых ханов известны только титулы или только звериные имена (Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 122). Шету — достигший (власти). Эрфу — тюркское Ер-муж + бег;///Илигюйлу Ше Мохэ Шаболо-Иль Кюлюг-шад Бага Ышбара (тюркское) в переводе: Державы славный шад, божественный могучий хан. Все имена и титулы расшифровать не удалось, и потому некоторые оставлены в первоначальном виде.

186

См.: Гумилев Л. Н. Удельно-лествичная система у тюрок в VI–VIII веках (к вопросу о ранних формах государственности) // СЭ/ 1959. N 3.

187

Менандр. С. 374, 418.

188

По-тюркски Табак-хан, т. е. хан с чашкой. Это намек на его буддийские увлечения, когда он ходил с патрой (чашкой для сбора подаяния), как буддийский монах.

189

Бури — волк. Этот князь назван Менандром Бо-ханом. Он был во главе утургуров, когда они взяли в (?) г. Боспор, так что надо полагать, что его ставка была на Кубани (Менандр. С. 422; см.: Marquart J. Wehrot un Arang. Leiden. 1938. S. 150–151.).

190

Торэмен — тюркское титульное имя, восстановленное из кит. Далобянь и греч. Турум (см.: Гумилев Л. Н. Великая распря в Первом тюркском каганате в свете византийских источников // ВВ. 1961 — Т. ХХ. С. 88). Кроме того, он носил титул Апа (старший), по-китайски — Або, а по-персидски — Абруй (см. там же).

191

Это видно из того, что Чжан-сунь Шэн называет его удел северным ханством.

192

Он имел титул Тардуш-хан (кит. Дяньгу Дату-хан, греч. Тарду). Кара-Чурин — прозвище, означающее: гнилой, калечный, неполноценный.

193

Недалеко от Северного Кавказа, поскольку он осуществил вторжение во владения Византийской империи.

194

Кит. Аньло у Бичурина ошибочное написание — Яньло.

195

У Бичурина ошибочное написание — Дилеча.

196

Гумилев Л. Н. Хунну. М., 1960. С. 213–214.

197

Потапов Л. П. Ранние формы феодальных отношений у кочевников // Записки Хакасского научно-исследовательского института языка, истории и литературы. Абакан, 1952. Вып. I. С. 28.

198

Клюкин И. Н. Новые данные о племени толисов и тардушей // Вестник Дальневосточного отделения Академии наук СССР. 1932. N 1–2.

199

Pritsak O. Stammesnamen und Titulaturen der altaischen V'olker // Ural-Altaische Jahrbucher. Bd 24. 1952. H.I-2. S. 56.

200

Кононов А. Н. Опыт анализа термина Турк // СЭ. 1947. N 1. С. 100.

201

Там же С. 81; Малов С. Е. Памятники…, 1951. С. 397.

202

Гумилев Л. Н. Орды и племена у древних тюрок и уйгуров // Материалы по этнографии ВГО — Л… 1961 N 1 С. 19–20.

203

Малов С. Е. Памятники…, 1951. С. 42.

204

Кононов А. Н. Родословная туркмен. Сочинение Абу-л-Гази хана хивинского. М.-Л., 1958, С. 84. Приведена полная библиография.

205

Абуль-Гази. Родословная история о татарах; Кононов А. Н., Родословная туркмен.

206

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 214.

207

Там же. С. 301.

208

Там же.

209

Гумилев Л. Н. Социально-экономический строй орхоно-енисейских тюрок в VI–VIII вв. Л., 1946. С. 145.

210

Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 21. С. 32.

211

Гумилев Л. Н. Удельно-лествичная система у тюрок в VI–VIII вв. С. 17.

212

Там же. С. 19.

213

Там же. С. 19.

214

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. II. С. 300; Толстов С. П. Древний Хорезм. С. 261. Взгляды Толстова С. П. на рабство у древних тюрок представляются вполне убедительными.

215

Гумилев Л. Н. Орды и племена у древних тюрков и уйгуров. С. 16.

216

И хан (можем мы прибавить. — Л. Г.).

217

Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. С. 164.

218

Л. Г. Морган. Древнее общество. С. 196.

219

Ср. аналогичное описание и анализ Толстова С. П. (Тирания Абруя; Древний Хорезм. С. 261.).

220

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 221.

221

Там же. С. 228.

222

Киселев С. В. Древняя история Южной Сибири. М., 1951. С. 515.

223

Там же. С. 516–522.

224

Кызласов Л. Р. Тува в период тюркского каганата (V–VIII вв.) // Вестник Московского университета. 1960. N 1. С. 18.

225

Киселев С. В. Древняя история… С. 574–581.

226

Окладников А. П. История Якутской АССР. Якутия до присоединения к русскому государству. М.-Л.

227

Там же. С. 296–297.

228

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. II. С. 172.

229

Менандр. С. 376.

230

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. II. С. 229.

231

Гумилев Л. Н., Статуэтки воинов из Туюк-мазара // Сборник Музея Антропологии и этнографии-Л., 1949. Т. 12.

232

Stein A. Innermost Asia. Oxford. 1928. Vol. II. P. 614.

233

См.: Aspelin J. R. Types des peuples de l'ancienne Asie Centrale. Helsiagfors, 1890. P. 13 (опубликовано наскальное изображение).

234

Laufer В. Chinese clay figures. I. Chicago, 1914. XVIII. PP. 313–314.

235

Бичурин И. Я. Собрание сведений…, 7. 1. С. 215.

236

Aspelin J. R. Types des peoples… P. 11. Ряс.7.

237

Aspelin J. R. Types des peoples… P. 12; Appelgren-Kivato H. Alt-altaische Kunstdenkmaler, Briefe und Bildermateriai von J. R. Aspelins Reisen in Sibirien und der Mongolei 1887–1889, Hrsg. von H. Appelgren-Kivalo. Helsingfors, 1931. S. 17.

238

Евтюхова Л. А., Киселев С. В. Чаа-тас у села Копены // Труды Государственного исторического музея. М., 1940. Т. XI.

239

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 292; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, 8.8.

240

Грумм-Гржимайло Г. Е. Рост пустынь и гибель пастбищных угодий и культурных земель в Центральной Азии за исторический период // Известия Государственного географического общества. 1933. Т. 65. Вып. 5. С. 449.

241

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 496.

242

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 292.

243

Захоронения с конем характерны для VI–VIII вв. (Кызласов П. Г. Тува…, С. 53–57.).

244

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 231; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 42.

245

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 230; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 10.

246

У вас нет никаких оснований предполагать, что семья у тюркютов чем-либо отличалась от семьи казахов XIX в., за исключением большего уважения к женщине.

247

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 260.

248

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 471–472.

249

Кок-Кюйме (см.: Маргулан А. Х. Казахская юрта и ее убранство // VII Международный конгресс антропологических и этнографических наук. М., 1964. С. 9).

250

Менандр. С. 377–379.

251

Л. Т. Морган. Древнее общество С. 134.

252

Бичурин Н. Я. Собрание сведений Т. I. С. 230; Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 334–335; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 42.

253

WIeger L. Textes historiques. Hien-Hien. 1905–1907. P. 1673.

254

Малов С. Е. Памятники…, 1951. С. 42–43.

255

Tabari. Chronique II. P. 302.

256

Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 333.

257

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 468.

258

Высокое положение женщины у тюрок в доисламское время отмечалось неоднократно [см.: Кононов А. Н. Родословная туркмен С. 104 (приведена литература вопроса по более поздней эпохе — X–XV вв.)].

259

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 230–231; Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 335.

260

Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 353; Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 230–231.

261

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 270–271.

262

Банзаров Д., Черная вера. СПб., 1891.

263

Яковлев Е. К. Этнографический обзор инородческого населения долины Южного Енисея и объяснительный каталог этнографического отдела музея. Минусинск. 1900. С. 101–102.

264

Там же. С. 103.

265

Попов А. А. Тавгийцы. М.-Л., 1936. С. 48 и сл.

266

Попов А. А. Нганасаны. Л., 1948. С. 11.

267

Попов А. А. Тавгийцы. С. 48–49.

268

Штернберг Л. Я. Первобытная религия в свете этнографии. Л., 1936. С. 533.

269

См.: Токарев С. А. Пережитки родового культа у алтайцев // Труды Института этнографии АН СССР. М., 1947, Т. I. С. 154. Современные алтайские шаманисты делят духов — на два разряда: тос — духи извечного существования и яадан неме (букв. нечто созданное) — души умерших. Религиозное почитание воздается лишь тосям, покойник считается чертом, а разве можно поклоняться черту? (алтаец Кулязин).

270

Анохин А. В. Материалы но шаманству у алтайцев, собранные во время путешествий по Алтаю в 1910–1912 Tр. по поручению Русского Комитета для изучения Восточной Азии // Сборник Музея антропологии и этнографии при Российской Академии наук. 1924. Т. IV (б.м.). N 2. С. 18.

271

Токарев С. А. Пережитки родового культа… С. 158.

272

Попов А. Л. Тавгийцы. С. 51.

273

Токарев С. А. Пережитки родового культа…, С. 149, 157.

274

Потапов Л. П. Культ гор на Алтае // СЭ. 1946. N 2.

275

Токарев С. А. Пережитки родового культа… С. 151.

276

Штернберг Л. Я. Первобытная религия… С. 268.

277

Токарев С. А. Пережитки родового культа… С. 157.

278

Бичурин Н. Я. Собрание сведении… Т. I. С. 221.

279

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 221.

280

Там же. С. 214–215.

281

Банзаров Д. Черная вера. СПб., 1891. С. 37 и сл.; Балдаев С. П. Культ археологических находок у бурят // Доклады I/III в отделе Сибири МАЭ. 1949.

282

Григорьев В. В. Восточный или Китайский Туркестан. СПб., 1873. С. 243.

283

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 144.

284

Менандр. С. 422.

285

Chavannes E. Documents…, Vol. 3. P. 178.

286

Штернберг Л. Я. Избранничество в религии // Первобытная религия в свете этнографии. Л., 1936.

287

Firdousi. Le livre des rois — VI. P. 610.

288

Firdousi. Le livre des rois. VI. PP. 614, 622; Гумилев Л. Н. Подвиг Бахрама Чубина. Л., 1962. С. 34–35.

289

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. II. С. 260.

290

Lebeau Histoire du Bas-Empire. Paris. 1828, T. X. P. 15.

291

Рашид Эддин. История Чингис-хана. Пер. И. Н. Березина. СПб., 1868. С. 127. 293.

292

Малов С. Е. Шаманский камень яла у тюрков Западного Китая // СЭ. 1947 N 1. С. 151–154.

293

Менандр С. 376.

294

Штернберг Л. Я. Первобытная религия в свете этнографии Л., 1936. С. 371–372.

295

Ратцель Ф. Народоведение. СПб., 1901. Т. II. С. 758–759.

296

Бичурин Н. Я. Собрание сведений по исторической географии…

297

Mailla J. A. M. Histoire generale…; Gaubil. Abrege…

298

Deguignes J. Histoire generate des Huns…

299

Lebeau. Histoire du Bas-Empire…

300

Julien S. Documents…

301

Chavannes E. Documents…

302

Pelliot P. La Haute Asie; L'origine des Tou-kiue, nom chinois des Turks //T'oung Pao. 1915, Vol. XVI; L'origine du пот de Chine // T'oung Pao. 1912. Vol. VIII.

303

Cordier H. Histoire generale…; Grousset R. Histotre de 1'Extreme-Orient. I. Paris, 1929; L'Empire des Steppes. Paris, I960.

304

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…

305

Marquan J. Eransahr, nach der Geographic des Ps. Moses Xorenaci // Abhandlungen der Koniglichen Gesellschaft der Wissenschaften m Oottingen. N. F. Bd.lll. Berlin, 1901; Historische Glosscn zu den altelrkischen Inschriften // Wiener Zeitschrift f'tr die Kunde des Morgenlandes. Bd XII, 1898; Wehrot und Arang…; Osteurop'aische und ostasiatische Streifztge. Leipzig, 1903; Hirth F. Nachworte zur Inschichte des Tonjukuk // ATYM. 1899; Haussig J. Theophylacts Exkursuetber die/skythischen Voelker // Byzantion. Bruxelles. T. 23. 1953.

306

Хенниг Р. Неведомые земли, М., 1961. Т. II.

307

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…; История Тибета…; История Китая.

308

Кюнер Н. В. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии и Дальнего Востока. I М., 1961.

309

Григорьев В. В. Восточный или Китайский Туркестан.

310

Аристов Н. А. Заметки об этническом составе тюркских племен и народностей и сведения об их численности // Живая старина. X. Т. IV. 1896 (отдельный оттиск).

311

Иностранцев К. А. Хунну и гунны. Л., 1926.

312

Руденко С. И. Культура населения Горного Алтая в скифское время. М.-Л., 1953; Культура населения Центрального Алтая в скифское время. М.-Л., 1960.

313

Киселев С. В. Древняя история Южной Сибири. М., 1951.

314

Окладников А. П. История Якутской АССР. Якутия до присоединения к русскому государству. М.-Л., 1955; Далекое прошлое Приморья. Владивосток, 1959.

315

Артамонов М. И. История хазар.

316

Бартольд В. В. О христианстве в Туркестане в домонгольский период // ЗВОРАО, Т. 8. 1893; Он, же. Туркестан в эпоху монгольского нашествия. СПб., 1900; Barthold W. Die alttuerkischea Inschriften und die arabischen Quellen. SPb., 1899. 1–2; Barthold W. Die historische Bedeutung der alttuerkischen Inschriften. SPb., 1897.

317

Бернштам А. Н. Социально-экономический строй орхоно-енисейских тюрок в VI–VIII вв. Л., 1946.

318

Грумм-Гржимайло А. Г. Дела и дни Григория Ефимовича Грумм-Гржимайло. М., 1947. С. 45.

319

Грумм-Гржимайло А. Г. Дела и дни…, С. 64.

320

Якубовский А. Ю. Из истории изучения монголов периода XI–XIII вв. // Очерки по истории русского востоковедения. М., 1953. С. 78.

321

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 392–472.

322

Cahun L. Introduction a l'histoire de Asie. Paris, 1896. P. 79.

323

Ibid. PP. 75, 82.

324

ЖМНП. 1896. Вып. 5–6. С. 373 I сл.

325

Аристов Н. А. Заметки… С. 10.

326

Radloff W. AIttuerkische Studien. IV. Einleitende Gedanken zur Untersuchung der alttuerkischen Dialekte // Известия АН. Сер. IV. 1911. S. 310.

327

Barthold W. Die historische Bedeutung der alttuerkischen Inschriften., 1897. S. 4–5; Бартольд В. В. Новые исследования об орхонских памятниках // ЖМНП. 1889. Вып. 9-10. С. 237. 276.

328

Bang W. Zu den Koektuerkischen Inschriften // T'oung Pao. IX. 1898. S. 121.

329

Barthold W. Die alttuerkischen Inschriften…

330

Бартольд В. В. Томсен и история Средней Азии. Пг., 1926. С. 11–12.

331

Бернштам А. Н. Социально-экономический строй…

332

Pritsak О. Stammesnamen und Titulaturen der altaischen Volker // Ural-Altaische Jahrbucher. Bd 24. 1952. H.1–2. S. 49-104.

333

Кононов А. Н. Родословная туркмен (примечание).

334

Pritsak О. Stammesnamen… S. 51.

335

Кононов А. Н. Опыт анализа…

336

Малов С. Е. Памятники…, 1951. Словарь.///Бернштам А. Н. К вопросу о возникновении классов и государства у тюрок VI–VIII вв. н. э. // Сборник статей к 50-летию книги Энгельса Происхождение семьи, частной собственности и Государства. М.-Л., 1936. Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 277.

337

Бернштам А. Н. К вопросу о возникновении классов и государства у тюрок VI–VIII вв. н. э. // Сборник статей к 50-летию книги Энгельса. Происхождение семьи, частой собственности и государства. М.-Л., 1936.

338

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 277.

339

Бернштам А. Н. Родовая структура ту-гю VIII в. (к исследованию памятника Кюль-тегина). // Известия ГАИМК. 1934. Вып. 103. С. 565–566; Киселев С. В. Древняя история… С. 503.

340

Толстов С. П. Тирания Абруя. С. 52.

341

Кит. Ань-ло; у Бичурина Н. Я. — Янь-ло. Амрак (ср. монг. — спокойствие) — тюркское слово. встречающееся в рунических текстах (дружок).

342

Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 359; Chavannes E. Documents…, P. 49.

343

Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 347 — Жюльен предполагает, что здесь имеется в виду китайская царевна, выданная замуж за Мугань-хана, но это маловероятно. Жена Мугань-хана была из династии Чжоу, все члены которой при перевороте были безжалостно убиты, и если бы упомянутая в источнике хатун сыгиня была она, то ей тюркюты, обиженные суйским императором, должны были бы только сочувствовать. Правильнее видеть здесь борьбу клик внутри орды, И, видимо, с этим связаны попытки Чжан-сунь Шэна переманить на сторону Китая Торэмена, которые хотя и не увенчались успехом, но повлекли за собой последствия, весьма выгодные для Китая.

344

Это начертание имени вошло в употребление. Тюркский эквивалент — ДжеттуЙетты — достигший (власти), Значение иероглифов — замышляющий регентство. В «Чжоушу» он назван Дитоу. Княжеский титул его Эр-бег (кит. Эрфу).

345

Чулу — каменистая пустыня; хоу — второй чин китайской чиновной иерархии.

346

Гумилев Л. Н. Биография тюркского хана в Истории Феофилакта Симокатты и в действительности // ВВ. 1961, Т. XX. С. 159–162.

347

Наршахи. История Бухары. Пер — Н. Лыкошина. Ташкент. 1897. С. 12–13.

348

Интерпретация событий, чтение имен и отождествление топонимов, упоминаемых в этой главе, оригинальны и базируются на специальных статьях автора, посвященных этой эпохе (Гумилев Л. Н. Великая распря — Война 589 г. и Гератская битва // Известия отделения общественных наук Академии наук Таджикской СССР. 1960. N 2(23); Удельно-лествичная система…; Биография тюркютского хана…; Гумилев Л. Н., Маршак Б. И., Хван М. Ф. Спор о древних тюрках // Доклады по этнографии ВГО. Л., 1965. N 1(4)). На эти работы ссылки не даются.

349

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 235; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 44.

350

Державы [иля] славный шад, божественный [Бага] [а может быть, великий — мага]. Ышбара [могучий, жестокий; кит. — Шаболо] хан.

351

Иероглиф разобран Хваном М. Ф.

352

Актаг — Белая гора (в северном Тянь-Шане) (Chavannes E. Documents…, PP. 115, 234–237).

353

Менандр. С. 422.

354

Гумилев Л. Н. Биография тюркютского хана…

355

Менандр. С. 462.

356

Chavannes E. Documents…, P. 49.

357

Chavannes E. Documents…, P. 125. Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. II. С. 301.

358

Пигулевская И. В. Византия и Иран… С. 67–70.

359

Отсутствие второй версии описания войны 581–584 гг., кроме китайской, ввело в заблуждение Грумм-Гржимайло Г. Е. (Западная Монголия…, С. 229, прим. 4) и меня (Гумилев Л. Н. Великая распря… С. 79.), но, приняв на веру сообщение о войне Персии против каганата в 582 г., оба автора не придали ему значения, и ошибка не повлияла на вывод. Это же сведение обмануло Хаусига Х., предположившего, что Турум — эфталитский князь, женатый на дочери Тардуш-хана (Haussig J. Theophylacts Exkurs uber die skythischen Volker // Byzantion. Bruxelles, T. 23. 1953 S. 300, 379–383). Помимо изложенной здесь критики китайского сообщения против позиции Хаусига говорит то, что война была названа в тексте письма междоусобной и гражданской, а эфталиты в этой связи не упомянуты.

360

Бердзенешвили Н. Джавахишвили И. и Джанашна А. История Грузии. Тбилиси, 1946. С. 101–102. О взаимозаменяемости терминов колхи и лазы — там же. А по поводу сближения Хаусигом терминов колх и Халха и отождествления упоминаемых в письме колхов с жужанями см.: Артамонов М. И История хазар. С. 138. прим. 24.

361

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 235; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 44–45.

362

Область на восточном краю Великой стены со столицей в г. Лючен, ныне там городище, называемое монголами Горбань-собаргя-хпто (Бичурин Н. Я., Собрание сведений…, Т. III. С. 37.

363

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 236; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…; Arun-242. Разоренные области находились в современных провинциях Ганьсу и Шаньси.

364

Бичурин Иакинф. История Тибета…, С. 85.

365

См. — Алексеев В. М. Древние китайцы…

366

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 231.

367

Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 357.

368

Бичурин Иакинф. История Китая.

369

Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 365; Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия…, С. 229.

370

Бичурин Иакинф. История Китая.

371

Там же.

372

Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 365.

373

Тардуш-хан, т. е. хан Западного крыла. Подразумевается Кара-Чурин Тюрк.

374

Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 366; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 100–101.

375

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 236, В цифру я не верю. Скорее, это общая численность орды, и, следовательно, войска было 15–20 тыс.

376

Он был двоюродным братом Шаболио (см. Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 49.).

377

Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 357; Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия…, С. 230–231.

378

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 238.

379

Ян Гуан, впоследствии император Ян-ди.

380

Грумм-Гржимайло Г. Е. излагает эти события иначе, следуя буквально династической хронике, воспринятой им некритично (см.: Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия…, С. 232).

381

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 237.

382

Там же. С. 238.

383

Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 499, Ошибочность перевода этого места у Бичурина (Собрание сведений…, Т. 1. С. 238) отметил Грумм-Гржимайло Г. Е. (Западная Монголия…, С. 232). Однако последний относит племя аба к телеской группе, что не находит подтверждения, так как абары были самостоятельным племенем.

384

Согласно источнику, он был взят в плен. На описку или ошибку в Суй указывает Liu Mau-tsai (Die chinesischen Nachrichten…, S. 527).

385

Титул Торэмена — Або-хан в форме Абруй или Абаруй был известен Абуль Хасану Абд-ар-Рахману Мухаммеду ан-Нишабури, автору книги Сокровищница знаний, отрывок из которой вошел в Историю Бухары Наршахи: С. 12 и сл. (ср.: Толстов С. П. Тирания Абруя… С. 10–11.). Реконструкция событий, сделанная Толстовым С. П., не может быть принята, но приоритет отождествления Абруя с Або-ханом принадлежит ему.

386

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 239.

387

Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 504–505. Гумилев Л. Н. Удельно-лествичная система. С. 66.

388

Degnignes J. Histoire generate des Huns, des Turks, des Mogols et des autres Tartars occidrnlaux avant et depuis J. C. jusqu'a present. Paris. 1756. T. I–II, P. 405.

389

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 239.

390

Здесь наши источники содержат весьма важное разногласие, ценное с точки зрения китайского понимания тюркютских порядков. В «Суйшу» Чулохоу назван Шеху-ханом (т. е. дхабгу- или ябгу-хан), а в «Ганму» — Мохэ-ханом, что воспроизводит титул Бага-хана при обычном в тюркских языках переходе б в м (Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 239). На это разночтение обратил специальное внимание Лю Мао-цзай, предположивший наличие простой ошибки, ибо сын Шаболио также назван ябгу (Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 54. 102, 529, 555). Однако при учете лествичного порядка и описанного препирательства между претендентами разночтение приобретает смысл. Значение термина ябгу — исполняющий обязанности, а бага — божественный, милостью божьей царствующий. Следовательно, пока Чулохоу не решался принять власть, он был ябгу-ханом, т. е. заменяющий хана. После достижения договоренности он стал Бага(Мохэ) — ханом, т. е. ханом милостью божьей. Юн Йоллыг, сохранив власть над уделом своего отца и право на наследование престола, в результате достигнутого компромисса получил титул ябгу. Так как Чулохоу вскоре погиб, новый его титул не успел стать привычным и в китайских хрониках уцелели оба, но следует отметить, что составитель «Ганму» проявил больше исторической чуткости, чем авторский коллектив, обрабатывавший в середине VII в. записи эпохи династии Суй (см.: Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 20).

391

Наршахи. История Бухары., — С. 12. Слова «из своей среды в тексте» подлинника отсутствуют.

392

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 232.

393

Биягу (в «Суйшу» — Буга) Шаванн понимает как Бильге, т. е. мудрый (см.: Chavannes E. Documents…, P. 355). Мы считаем, что здесь уместнее эквивалент Бокэ, т. е. герой (см.: Гумилев Л. Н., Маршак Б. И., Хван М. Ф. Спор о древних тюрках).

394

Букв. лев племени, калька с тюркского Иль-Арслан.

395

Наршахи. История Бухары… С. 12–13.

396

Феофилакт Симокатта. История… С. 161.

397

Имена великих каганов, пришедших на помощь автору письма к императору Маврикию, т. е. Кара-Чурину, мы толкуем как тюркскую фразу, не понятую переводчиком; Спарзебгуи. Кунаксолан Тульдих Isbara jabgu qunaq qa sol(d)an toldy — Ышбара-ябгу в гости (по приглашению! с левой стороны [с востока] наполнил… [наступил, наводнил войсками…! (подробнее см.: Гумилев Л. Н. Биография тюркского хана… С. 73).

398

Письмо было доставлено в Константинополь в 596 г. (Grafenauer. Nekai vprasani iz dobe naseljevania juznih Slovanov // Zgodovinski casopis, Lubliana. T. IV. 1959. PP. 63–64.).

399

Феофилакт Симокатта. История… С. 161–162.

400

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 239.

401

Разница между китайской, персидской и греческой версиями невелика и определяется различной степенью осведомленности. Греки только констатируют гибель мятежника, персы описывают его ужасный конец, а китайцы уклоняются от дачи сведений. Согласно персидской версии, Турум-Далобянь-Абруй был взят в плен сыном Кара-Чурина, Шири-Кишваром. Толстов С. П. полагает, что это имя отражено в имени сына Дяньгу, Янсу-тегина (Marquart J. Wehrot und Arang. Leiden, 1938. S. 151; Толстов С. П. Тирания Абруя… С. 10). Как мы видим, персидская версия не противоречит китайской, согласно которой не сам Чулохоу взял в плен Торэмена, но это событие произошло в его царствование.

402

Гумилев Л. Н., Маршак Б. И., Хван М. Ф. Спор о древних тюрках.

403

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 279.

404

Артамонов М. И. Очерки… С. 40.

405

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. II. С. 279.

406

Chavannes E. Documents…, P. 132.

407

Наршахи. История Бухары… С. 1Э.

408

Толстов С. П. Тиранив Абруя. С. 28–29.

409

Наршахи. История Бухары… С. 13.

410

Бартольд В. В, Туркестан… С. 182.

411

Толстев С. П. Тирания Абруя. С. 22.

412

Слова Чжан-сун Шэна в императорском совете: Каковы бы ни были преступления Або, он не показал неблагодарности к империи (см.: Julien S. Documents…, P. 507).

413

Ibid. P. 504.

414

Brosset M. Histoire de la Georgie depuis I antiquite jusqu au XIX-e siecle. SPb., 1894. PP 220–221.

415

Tabari. Noeldeke. Geschichte der Perser und Araber zur Zeil der Sassaniden. Leiden, 1879. S. 270.

416

Струве В. В. Родина зороастризма // Труды ЮТАКЕ. М.-Л., 1948. Т. I.

417

Букв. среброщитные (ударный полк македонской фаланги с посеребренными щитами).

418

Wehrot — Аму-Дарья.

419

Пигулевская Н. В. К вопросу о городах Ирана в раннем средневековье // СВ. 1955. N 6. С. 72–80.

420

Christensen A. L'Iran sous les Sassanides. 1936, P. 362.

421

Пигулевская Н. В. Византия и Иран… С. 80.

422

Tabari, Noeldeke. Geschichte der Perser und Araber zur Zeit der Sassaniden — Leiden 1879 S. 270; Tabari, Chronique… 11. P. 249.

423

Firdousi. Le livre des rois. VI. P. 566.+11 Ibid.

424

Ibid.

425

Ibid. P. 568.

426

Tabari. Chronique… II — P. 248; Mirkhond. Histoire des Sassanides (texte persan). Paris. 1843. P. 257.

427

Ibid.

428

Tabari. Chronique… II. P. 248.

429

Firdousi — Le livre des rois. VI. P. 568.

430

У Фирдоуси предлагается истребить арабов, но об исполнении этого он не говорит, тогда как Табари дает подробности договора с ними.

431

Mirkhond. Histoire des Sassanides. P. 258.

432

Firdousi. Le livre des rois. VI. P. 568; Tabari. Chronique… II. P. 249.

433

Гумилев Л. Н. Война 589 г. и Гератская битва // Известив отделения общественных наук Академии наук Таджикской СССР. 1960. N 2(23). С. 67.

434

Brosset M. Histoire de la Georgie… Осы — осетины, дзурдзуки — племя на южном склоне Кавказского хребта, к северо-западу от Грузии: дидойцы — племя в южном Дагестане.

435

Себеос. История императора Иракла. С. ЗЗ.

436

Солнце в день битвы стояло в доме льва, что соответствует 22 июля — 21 августа.

437

Tabari. Chronique… II. PP. 248–249.

438

Tabari, Nideke. Geschichte der Perser und Araber zur Zeit der Sassaniden. Leiden, 1879. S. 268.

439

Иностранцев К. А. Сасанидские этюды. СПб., 1909. С. 66 и сл.; Прокопий Кесарийский. История войн римлян с персами. Пер. С. Дестуниса. СПб., 1876. 4.1. С. З.

440

Tabari. Chronique… II. P. 248; Tabari, Noeldeke. Geschichte der Perser und Araber… S. 269.

441

Firdousi. Le livre des rois. VI. P. 566.

442

Firdousi. Le livre des rois. VI. P. 566; Tabari. Chronique… II. P. 262. Фирдоуси считает 1200 слонов. Табари — 200.

443

Иностранцев К. А. Сасанидские этюды. С. 80–81; Балями. Тарихи Табари. Готская рукопись (на перс. яз.) С. 227.

444

Чтение имени см.: Jusly F. Iranisches Namenbuch. Marburg, 1895. S. 178.

445

Tabari. Chronique… II. P. 259.

446

— Балами указывает другое место битвы: между Хутталяном и Балхом, но Табари и Фирдоуси считают, что битва произошла у Герата. Это подтверждается еще тем, что топография Гератской долины до мелочей соответствует описанию подробностей хода битвы.

447

Tabari, Chronique… II. P. 259.

448

Чарыков Н. В. Описание поездки по берегам Тедхена-Герируда // Сборник географических и статистических материалов по Азии. СПб., 1884. Вып. XIII. С. 138–170; Лессар П. М. Пути из Асхабада в Герат в 1882 г. // Сборник географических и статистических материалов по Азии. СПб., 1883. Вып. VI. С. 1–38.

449

Firdousi. Le livre des rois. VI. P. 589.

450

По Динавари, тюркюты Герат взяли, а лазутчик, по имени Ормуздгурабзин, имел от шаха задание только удержать врагов от грабежей; царь тюркютов знал о приближении Бахрама и вышел к нему навстречу, предлагая полководцу корону Ирана; изложение последующих событий совпадает с остальными источниками (Шмидт А. Э. Материалы по истории… С. 480). По этой версии, неясно: 1) где была битва; 2) как тюркютский царь мог верить лазутчику, зная, что против него послано войско; 3) зачем тюркюты вступили в битву, имея возможность маневрировать. И наконец, победа персов объясняется только удачным выстрелом Бахрама. Расхождение со всеми прочими источниками налицо, но ясно, что версия Динавари родилась вследствие небрежного сокращения древнего текста либо самим Динавари, либо его предшественником.

451

Беленицкий А. М. Историческая топография Герата VI века. Алишер Навои. Сборник статей. М.-Л., 1946. С. 190.

452

Firdousi. Le livre des rois. VI. P. 602.

453

Tabari. Chronique… II. P. 259–261; Tabari. N'oldeke. Geschiclue der Perser und Araber… S. 271; Firdousi. Le livre des rois. VI. P. 598, 610; Mirkhond. Histoire des Sassanides (texte persan). Paris, 1843. P. 261.

454

Tha'alibi. Histoire des rois des Perses… P. 646. В отношении слонов Саалиби, очевидно, спутал, так как, по его рассказу, они в битве не участвовали, что было бы невозможно. По другим источникам, слоны были не у персов, а у тюрок.

455

Иностранцев К. А. Сасанидские этюды. С. 49.

456

Tabari. Chronique… 11. P. 261.

457

Firdousi. Le livre des rois. VI. P. 614.

458

Tha'alibi. Histoire des rois des Perses… P. 647.

459

Tabari. Chronique… II. P. 262; Firdousi. Le livre des rois. VI. P. 620; Иностранцев К. А. Сасанидские этюды. С. 80–81.

460

Tha'alibi. Histoire des rois des Perses… P. 651; Firdousi. Le tivre des rois. VI. PP. 632–634.

461

Tha'alibi. Histoire des rois des Perses… P. 653. Табари не дает название города. Фирдоуси называет замок Аваза, но это — название местности — около Пайкенда (см.: Minorsky V. Hudud al-Alam. London. 1937. PP. 56, 73, 185–186.).

462

Tabari. Chronique… II P. 265; Tha'alibi. Histore des rois de Perses… P. 656; Firdousi. Le livre des rois. VI. PP. 656–658.

463

Саалиби ошибочно считает его сыном Пармуды и внуком Савэ (Пармуда — перевод на персидский язык тюркского слова буюрук — приказывающий). Динавари сообщает, что царевич не был взят в плен, а добровольно поехал к шаху для переговоров (Шмидт А. Э. Материалы по истории… С. 480–481.). Этот царевич у Динавари назван [йаль]-тегин, а не [иль]-тегин. Слово йаль имеет второе значение: освобожденный, что подтверждает идентичность Нили-хана («Суйшу»), Пармуды (Фирдоуси, Балями) и Яль-тегина (Динавари) (см.: ВВ. XX. С. 87). Был ли он взят в плен при штурме крепости Аваза или капитулировал — дела не меняет. Хормизд его освободил, и это отразилось у Динавари в написании его имени.

464

Tabari. Chronique… II. P. 302.

465

Tha'alibi. Histoire des rois des Perses… P. 678.

466

Этот хан в персидских источниках не назван, но отмечено, что он не был родственником Парвиза (Tabari. Chronique… II. P. 298). Следовательно, это был хан восточных тюркютов Юн Йоллыг Дулань-хан, в это время воевавший со своими западными родичами и потому приютивший Бахрама.

467

Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия…, С. 233; Julien S. Documents…, P. 511.

468

На тринадцатом году Хосроя. В русском переводе ошибочно стоит на восемнадцатом (см.: Себеос. История императора Иракла. С. 70). Разбор ошибочных датировок этого события у Маркварта, Шаванна и Груссе см.: Артамонов М. И. История хазар. С. 143.

469

Себеос. История императора Иракла. С. 72.

470

Там же. С. 182, прим. 52.

471

Там же. С. 74.

472

Marquart J. Eransahr, nach der Geographic des Ps. Moses Xorenaci // Abhandlungen der Koniglichen Gesellschaft der Wissenschaften zu Goeltingen. N. F. Bd. III. Berlin, 1901. S. 67.

473

Пигулевская Н. В. Византия и Иран. С. 191.

474

В 593 г. был обезглавлен последний сторонник Китая Кинюй-шад, младший брат Юн Йоллыга. Труп казненного хан отправил в Китай в знак того, что в каганате императору не на кого больше рассчитывать (Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 56, 530).

475

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 240.

476

Переложение прозаического перевода, приведенного Н. Я. Бичуриным (см.: Собрание сведений…, Т. I. С. 240.)

477

Шан Юэ. Очерки…, С. 185.

478

Pulleyblank E. G. A Sogdian colony in Inner Mongolia // Toeung Pao. 1952. Vol. 41. № 4–5. P. 318; ср.: Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 531.

479

Julien S. Documents…, Vol. 3. PP. 511–512.

480

Julien S. Documents…, Vol. 3. PP. 512–513.

481

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 104.

482

Бичурин Иакинф. История Тибета…, С. 87. 1) Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 241.

483

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 241.

484

Артамонов М. И. Очерки…, С. 41; Chavannes E. Documents…, P. 248.

485

Артамонов М. И. Очерки… С. 39.

486

Grousset R. Histoire de l'Extreme-Orient. P. 233. Имя Шегуй по смысловому значению иероглифов значит колчан и могло бы быть сопоставлено с тюркским словом сагдак, но наличие того же имени у южных сяньби-муюнов в Ляодуне и Тогоне — дает основание предположить прямое заимствование имени еще во времена монголоязычия орды Ашина.

487

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 241.

488

Бичурин Иакинф. История Китая.

489

Julien S. Documents…, Vol. 3. PP. 515–516.

490

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 104–105; Julien S. Documents…, Vol. 3. PP. 518–519; Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 241–242.

491

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 242.

492

Бичурин Иакинф История Китая. VII.

493

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 242. Между Хя-чхеу и Шен-чхеу. Хя-Чхеу, т. е. Сячжоу в Ганьсу, а Шев-чхеу — город в северовосточном углу Ордоса (см.: Там же. Т. III. С. 64, 75.).

494

Julien S. Documents…, Vol. 3. PP. 519–520.

495

У Бичурина ошибочно переведено без выбора.

496

Chavannes Е. (Documents…, P. 155), Liu Mau-tsai. (Die chinesischen Nachrichten…, S. 59) пишут бильге — мудрый. Ср. с персидским написанием его биягу, означающим величие. (Наршахи. История Бухары. Ташкент. 1897. С. 12–13.). Китайцы слово Бильге транскрибируют как Бигя.

497

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 242.

498

Там же. С. 301.

499

Бичурин Иакинф. История Китая; Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 524.

500

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 242; Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 526.

501

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 243.

502

Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия…, С. 236–237; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 555.

503

Прямого указания на это нет, но с этих пор он в источниках не упоминается (см.: Chavannes E. Documents…, P. 51).

504

Полагают, что это был именно Тун, хотя в источнике он упомянут только по титулу. Сомнения Лю Мао-цзая (Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 537) неубедительны, так как он не учитывает семантику термина ябгу.

505

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 108.

506

Ibid., S. 538.

507

Дата приезда Поши-тегина в Китай; в «Суйшу» — 600 г. Однако Шаванн вполне убедительно доказал, что эта дата ошибочна. Басы (тюркское), как и Поши (китайское), означает жертва, обиженный. Это не имя собственное и не титул, а прозвище, которым тюрки и китайцы стали называть обманутого и погубленного изменой князя, сменившего престол на тюрьму. Подлинное имя его осталось неизвестным.

508

Cordier H. Histoire generate… P. 387.

509

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 280; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 350; Chavannes E. Documents…, P. 89; Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия…, С. 238–239. За исключением Н. Я. Бичурина, все перечисленные авторы восстанавливают ход событий, опираясь на текст повествования об уйгурах («Таншу». Гл. 217; «Цзю-Таншу». Гл. 195; Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 301), не замечая, что текст, воспринятый без критики, приводит к абсурду. Основанием для такого толкования является дата восстания, которую я считаю ошибочной. Привожу текст по Лю Мао-цзаю. В первый год правления Да-йе (605 г.) Чуло-хан (западных) тюркютов напал на телеские племена и обложил их тяжелой податью, но, опасаясь возмущения, он собрал несколько сот их предводителей (у Бичурина: старейшин) и убил их всех. Из-за этого телесцы восстали. Объединились телеские племена бугу, тонгра, уйгуров, байырку и аймак [бу] фуло. Верховный вождь их имел титул сгинь. Позднее они сами назвали себя — уйгуры. Уйгуры живут к северу от сеяньто на р. Со-лин (Селенга). Все упомянутые здесь племена обитали к северу от р. Толы и не как не могли соприкоснуться с западными тюркютами, занявшими прежнюю усуньскую землю, т. е. Семиречье. Племена же, воевавшие с западными тюркютами в 605–606 гг. — киби и сеяньто, — не названы. Этого достаточно для заключения, что мы имеем два описания разных событий, и, учитывая титул хана, правильно отнести уйгурское восстание к царствованию восточнотюркютского Чуло-хана (619–620). Для этого надо лишь допустить, что в источник вкралась описка переписчика и вместо правление Да-йе надо читать: правление Удэ. При этой поправке становится реальными все прочие сведения и логичным сам ход событий который до сих пор изобиловал натяжками.

510

В источнике сказано: Чуло-хан начал беззаконно управлять. (Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 279–280.). Здесь мы имеем не реальную оценку, ибо Чуло-хан Таман был еще младенцем, а выражение отрицательного отношения к Западнотюркютскому каганату.

511

Chavannes E. Documents…, P. 89. N. 3.

512

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 244.

513

Бичурин Иакинф. История Китая…

514

Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия…, стр. 237.

515

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 281.

516

Бичурин Иакинф. История Тибета…, С. 88.

517

Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия…, С. 240.

518

Mailla J. A. M. Histoire generale… PP. 513–514.

519

Вряд ли мы имеем тут двойное подданство, как предполагал Г. Е. Грумм-Гржимайло. Скорее китайский император счел возможным обобрать своих союзников.

520

Шан Юэ, Очерки…, стр. 178.

521

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I, стр. 239.

522

Там же, стр. 280.

523

Там же, стр. 244; Шан Юэ, Очерки…, стр. 187.

524

Шан Юэ, Очерки…, стр. 187.

525

Н. Cordier, Histoire generale…, P. 397.

526

И. Умняков. История Фахраддина…, стр. 10.

527

Попытка А. Н. Бернштама связать тюркское население Тянь-Шаня VII в. с енисейскими кыргызами (А. Н. Бернштам. Археологический очерк…, стр. 51–54, 61.) удачно опровергнута А. Я. Шером, доказавшим наличие алтайских связей; нушиби на археологическом материале (см. А. Я. Шер. Памятники алтайско-орхонских тюрок…, стр. 158–166.).

528

Джабгу то же, что ябгу: разница за счет диалектов: йокающего и джокаюшего.

529

Chavannes E. Documents…, P. 14.

530

Ibid., P. 87.

531

Ibid., P. 87.

532

Ibid., P. 87.

533

ЗВОРАО, т. XV. 1904, стр. 0171–0173, 1185.

534

М. И. Артамонов, Очерки.

535

Chavannes E. Documents…, P. 265.

536

Б. Х. Кармышева, Этнографическая группа тюрки…, стр. 4.

537

Там же. стр. 11.

538

Там же, прим. 3.

539

Там же.

540

Там же, стр. 10.

541

Там же, стр. 12.

542

И. Умняков, История Фахраддина…, стр. 115.

543

ЗВОРАО, т. XV. 1904, стр. 0185.

544

Chavannes E. Documents…

545

Ibid., P. 107.

546

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. II, стр. 249–255.

547

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I. стр. 279.

548

Chavannes E. Documents…, P. 14.

549

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. 1, стр. 279.

550

Там же, стр. 230–231.

551

Там же, стр. 279, 281.

552

Пельо пишет, Бинг-Юл (см. F. Pelliot, Le nom turc…, PP. 189–190.).

553

Chavannes E. Documents…, P. 169.

554

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. II, стр. 272–274.

555

Там же, стр. 257, 276.

556

Там же. т. I, стр. 282.

557

Иакинф Бичурин, История Китая.

558

У Н. Я. Бичурина (Собрание сведений…, т. I, стр. 283) убийство Тамана приписано Тун-джабгу-хану. Однако см. Chavannes E. Documents…, PP. 22, 52, 263; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 358.

559

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. 11, стр. 280.

560

Там же, стр. 283; Chavannes E. Documents…, P. 24.

561

Chavannes E. Documents…, PP. 24. 52, 263. Уточнение даты см.: Г. Е. Грумм-Гржимайло, Западная Монголия…, стр. 243.

562

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. II. стр. 281.

563

Chavannes E. Documents…, P. 263.

564

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. II, стр. 282.

565

Там же, стр. 286.

566

Там же, стр. 288; Chavannes E. Documents…, P. 264.

567

Chavannes E. Documents…, P. 130.

568

Ibid., P. 52.

569

Себеос, История императора Иракла. стр. 76.

570

История areas…, стр. 127.

571

Там же, стр. 110.

572

Chavannes E. Documents…, P. 55.

573

Наршахи, История Бухары…, стр. 48; J. Marquart, Wchrot id Armit, S. 151.

574

Chavannes E. Documents…, PP. 111, 227.

575

М. И. Артамонов, Очерки…, стр. 33 и 113; Lebeau, Histoire du Bus-empire, P. 225.

576

Chavannes E. Documents…, P. 256.

577

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. II, стр. 326, 329.

578

Подробную аргументацию см.: М. И. Артамонов, История хазар, стр. 154–155.

579

J. Bacot, Reconnaissance…, PP. 137–153. Бако ошибочно называет послов-докладчиков уйгурами, основываясь на мнимом совпадении звучаний; хор (тогонец) — хойхор (уйгур) и егур (шара-шарайгрлы) — уйгур. В IV–VIII вв. хорами именовались потомки белых сяньби, занявшие Цайдам и Амдо (Г. Е. Грумм-Гржимайло, Западная Монголия…, стр. 144–152.).

580

G. Clausoii, A propos du manuscrii…, P. 18.

581

J. Bacol, Reconnaissance…, P. 145.

582

G. Clauson, A propos du manuscrit…, P. 18.

583

Бако пишет: Сар-ду-ли. Я считаю правильным разделить это слово на два и полагать дули // толис видовым названием, объединяющим всю группу племен. В противном случае надо было бы применить перечень к обоим каганатам, но в системе Восточного каганата сеяньто никогда не входили в раздел толис, тогда как в Западном они именно там и помещались.

584

М. И. Артамонов, История хазар…, стр. 312.

585

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, Т. I. стр. 279.

586

Г. Е. Грумм-Гржимайло, Западная Монголия…, стр. 233.

587

G. Clauson, A propos du manuscrit…, P. 18.

588

В. В. Бартольд, Историко-географический обзор…, стр. 36; F. Justi, Iranisches Namenbuch, S. 317.

589

F. Wolff. Clossar zu Firdousis Schahname, S. 301.

590

Изад Гушасб, дабир Хормизда, намекает шаху по поводу его сомнения о поведении Бахрама Чубина: Знай, что яства на празднике, где припев — слово ворона (Чубин), должны быть странными (Firdousi, Le livre des rois, VI, PP. 654–655.).

591

Л. Н. Гумилев, Бахрам Чубин, стр. 231.

592

Предполагать, что азиатские историки VIII в. вкладывали в понятие племя тот же смысл, что и этнографы XX в. — значит совершать грубую модернизацию. В эпоху военной демократии в Азии принималось в расчет не происхождение, язык, способ ведения хозяйства, религия, а только субординация по отношению к центральной власти и к племенам приравнивались любые спаянные коллективы, входившие в систему эля.

593

Chavannes E. Documents…, P. 192.

594

Ibid., P. 193.

595

Оно было завоевано войсками империи Тан в 640 г.

596

Chavannes E. Documents…, P. 194.

597

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 398.

598

Ibid., S. 393, 431.

599

Ibid., S. 446.

600

Julien S. Documents…, Vol. 3. P. Д39; Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, Т. 1, пр. 245; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 393.

601

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I. стр. 283; Е. Chavannes Documents…, P. 24.

602

Шан Юэ, Очерки…, стр. 192.

603

Там же, стр. 191.

604

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. II, стр. 61.

605

Шан Юэ, Очерки…, стр. 193.

606

Н. Cordier, Histoire generale…, P. 401.

607

Шан Юэ, Очерки…, стр. 194.

608

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. II, стр. 87.

609

Шан Юэ, Очерки…, стр. 194.

610

Иакинф Бичурин, История Китая (годы 613, 615); Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…

611

Замок был расположен в 160 ли к северо-западу от Цзин-э-сяня — на горе Гуаньчень, на берегу р. Фыншуй (Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 541).

612

Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 540.

613

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 545.

614

Ibid., S. 445.

615

Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 541.

616

Ibid., P. 542. Фей Гю считал, что тюркюты простые и наивные, поэтому между ними легко сеять раздоры (Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 397).

617

H. Cordier, Historie generale…, P. 402.

618

Иакинф Бичурин, История Китая.

619

Julien S. Documents…, Vol. 4. P. 202.

620

Г. Е. Грумм-Гржимайло, Западная Монголия…, стр. 184.

621

Gaubil, Abrege…, P. 411.

622

Третья степень китайской чиновной иерархии.

623

Шан Юэ. Очерки…, стр. 197.

624

Там же, стр. 198.

625

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 464.

626

Ibid. Император в 618 г. сказал: «Мы только хотим использовать их могущество, чтобы привлечь на свою сторону иноземцев».

627

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 450, 454.

628

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I. стр. 248.

629

Вэнсян-тункао XVI, цз. 344, стр. 17а. 17б. Перевод проф. Н. В. Кюнера. См. Л. Н. Гумилев. Статуэтки…, стр. 243.

630

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, Т. I. стр. 248.

631

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 464.

632

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I. стр. 248.

633

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 466, 467.

634

Когда принц Ли Чжэн-князь был мал, он любил язык и одежду тюркютов. Он выбирал товарищей, похожих на варваров. Он велел принести себе шкуры баранов, чтобы играть с юртами, знаменами, украшенными волчьими головами, овцами и лошадьми, подражая жизни тюркютов. Он хотел стать шадом тюркютского хана! (Ibid., S 467).

635

М. И. Артамонов. История хазар, стр. 233. Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 469–470.

636

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 469–470.

637

Стихи переведены с немецкого подстрочника.

638

Тем самым, который, нарушив клятву, живыми закапывал в землю сдавшихся ему повстанцев.

639

Один из вождей повстанцев, принявший титул князя Ся и боровшийся против династии Тан.

640

Иакинф Бичурин, История Китая.

641

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I, стр. 246.

642

Округ Тайюань в Шаньси получил с 607 г. название Бинчжоуское генерал-губернаторство (см. Н. Я. Бичурин, Собрание сведений по исторической географии…, стр. 52–53.).

643

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 183. У Н. Я. Бичурина — снег. (Собрание сведений…, т. I, стр. 247).

644

Е. Chavannes Documents…, P. 89.

645

Датировка восстания в источнике отсутствует. Я полагаю, что наиболее вероятная дата — 620 г. так как телеские племена еще подчинялись Шибир-хану и уже враждовали с Кат Иль-ханом. О приурочении восстания к мероприятиям Чуло-хана см. выше — внутреннюю критику источника.

646

Новое китайское чтение имени Цзели принято Грумм-Гржимайло. У Бичурина — Хйели, у Шаванна — Hie-li, у Жюльена — Kie-li; восстанавливается, по Кальгрену, как iet-iji, по Радлову — Катли, от слова kat — очень. М. Ф. Хван предлагает читать Кат Иль-хан. Китайские иероглифы передающие это имя имеют оскорбительный смысл; ищущий выгоды, выгадывающий, что отражает враждебное ему отношение (расшифровка М. Ф. Хвана).

647

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I, стр. 247.

648

Тонгра и бугу кочевали между Селенгой и Орхоном; уйгуры — между Орхоном и Толой; байырку — к северу от р. Керулен, между Хэнтеем и Хинганом. Кроме того, в Забайкалье и на верхней Ангаре жили курыканы, которые тюркютам не подчинялись (Г. Е. Грумм-Гржимайло, Западная Монголия…, стр. 275–276.).

649

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I, стр. 302.

650

Е. Chavannes Documents…, P. 89.

651

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I, стр. 302; Е. Chavannes Documents…

652

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I. стр. 220–221, 229, 301.

653

Там же. стр. 214–215. Волк, оплодотворивший девушку, ею считался воплощением Неба.

654

История агван…, стр. 108; ср. К. Патканов, Ванские надписи…, стр. 263.

655

М. И. Артамонов, Очерки…, стр. 78.

656

Л. Н. Гумилев, Алтайская ветвь…, стр. 113–114.

657

Л. Н. Гумилев, Статуэтки…

658

Л. Н. Гумилев, Динлинская проблема, стр. 21.

659

Г. Е. Грумм-Гржимайло, Западная Монголия…, т. II, стр. 18.

660

М. К., Археологические экспедиции 1959 г., стр. 69.

661

Я. А. Манандян, Маршруты…, стр. 134.

662

Горы северо-восточной части персидского Азербайджана (см. Я. А. Манандян. Маршруты…, стр. 138).

663

История агван…, стр. 102–103.

664

Феофан Византиец, Летопись…, стр. 250.

665

Noeldekc, Aufsaeize zur persischen…, S. 126.

666

История агван…, стр. 103.

667

Е. Такайшвили, Источники грузинских летописей, стр. 124, прим. 3.

668

История агван…, стр. 110.

669

См. М. И. Артамонов, История хазар…, стр. 155.

670

Хронология в Истории агван перепутана (см, Артамонов. История хазар…, стр. 54).

671

См. М. И. Артамонов, История хазар…, стр. 155.

672

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I. стр. 284; Е. Chavannes, Documents…, P. 24.

673

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I. стр. 283; История Китая, VIII, тетр. 39.

674

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. II. стр. 263.

675

Е. Chavannes Documents…, P. 24, 171, 172.

676

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, Т. II. стр. 291.

677

О заградительных мероприятиях иранского правительства говорилось выше. Что они продолжались до 628 г., видно из слов персидских вельмож при низвержении Хосроя Парвиза: Доколе проходы дорог будут заперты и будут препятствовать выгодам разных стран нашего отечества (История агван…, стр. 113). Понятно, что политика запретов и стеснений торговли не могла не вызвать ненависти купцов всего мира против Сасанидов. О других причинах войны читатель узнает из истории Византии.

678

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 134. 182–183.

679

В китайских источниках он называется Тули-хан, т. е. хан толосов.

680

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I, стр. 362, 371.

681

Иакинф Бичурин, История Тибета…, стр. 89.

682

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I, стр. 247.

683

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 395, 420.

684

Julien S. Documents…, Vol. 4. PP. 210, 211.

685

Gaubil, Abrege…, P. 429.

686

Mailia, Histoire generale…, VI, P. 23; Иакинф Бичурин, История Тибета, I, стр. 89–90.

687

Julien S. Documents…, Vol. 4. PP. 212.

688

Ibid., P. 214.

689

Ibid.

690

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 447.

691

Иакинф Бичурин, История Китая, под 624 г.

692

Julien S. Documents…, P. 216; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 454.

693

Шан Юэ, Очерки…, стр. 199.

694

Предлагаемая трактовка хода событий принадлежит автору настоящей работы. Другими столкновение принцев рассматривается как личная борьба за власть.

695

Н. Cordier, Histoire generate…, P. 408.

696

Gaubil. Abrege…, P. 432.

697

Г. Е. Грумм-Гржимайло, Западная Монголия…, стр. 245; Е. Chavannes Documents P. 262; Н. Cordier, Histoire generale…, P. 409.

698

Gaubil. Abrege…, P. 435.

699

Требование предоставлять красивых девушек для придворной службы было очень тяжелой повинностью. Девушки занимали там положение горничных и наложниц вместе, без надежд на устройство личной судьбы.

700

Шан Юэ, Очерки…, стр. 200.

701

Там же. стр. 205; В 606 г, в стране не было 8900 тыс. хозяйств, к 627 г. менее 3 млн.

702

Там же.

703

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I, стр. 253.

704

Там же, стр. 252.

705

Иакинф Бичурин. История Тибета…, т. I. стр. 90.

706

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. 1, стр. 253.

707

Julien S. Documents…, Vol. 4. P. 220.

708

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I, стр. 253–254. Первая часть цитаты переведена неточно — в изъявительном наклонении, тогда как нужно сослагательное (ср. Julien S. Documents…, Vol. 4. P. 221).

709

М. И. Артамонов. Древний Дербент, стр. 129; К. В. Тренер. Очерки…, стр. 267 и сл.

710

К. В. Тревер, Очерки…, стр. 287.

711

В. В. Струве, рец. на: К. В. Тревер, Очерки…, стр. 177.

712

К. В. Тревер, Очерки…, стр. 288.

713

Белазури сообщает, что охрану у стены нес отряд в сто персидских всадников (К. В. Тревер, Очерки…, стр. 283). Очевидно, остальной гарнизон состоял из местного ополчения.

714

Чор — армянское название Дербента.

715

История агван…, стр. 105.

716

Там же, стр. 107.

717

М. И. Артамонов. Очерки…, стр. 57.

718

М. Brosset. Histoire de la Georgie…, PP. 225–229.

719

История агван…, стр. 108.

720

Феофан Византиец, Летопись…, стр. 236.

721

Намек на кровосмесительный брак императора.

722

Ю. Кулаковский, История Византии, стр. 93–94; G. N. Vernadsky. Ancient Russia, P. 202.

723

М. Я. Манандян, Маршруты…, стр. 148–152.

724

Н. В. Пигулевская, Византия и Иран…, стр. 268; Lebeau. Historic du Bas-Empire. pp. 141–143.

725

Taban, Noldeke, S. 294.

726

Дата этого события предположительно указана Г. Е. Грумм-Гржимайло (Западная Монголия…, стр. 247) и подтверждена Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 722.)

727

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I. стр. 302, 339; Е. Chavannes, Documents…, p. 95.

728

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I, стр. 284; Е. Chavannes, Documents…, p. 53.

729

См. Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 578 (Юкук — сова; кит. Юйгу).

730

Малишань — Самая высокая гора в Бэйшане (Г. Е. Грумм-Гржимайло, Западная Монголия…, стр. 252).

731

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I, стр. 254; E. Chavannes, Documents…, p. 175. Шэни — китайская передача слова шоно — волк (монг.).

732

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 141.

733

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I, стр. 254, 259.

734

Как позже выяснилось, он заключил с Тайцзуном братский союз.

735

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I. стр. 363.

736

Инань не имя, а прозвище — муж, но поскольку имени этого вождя не сохранилось, придется называть его так.

737

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I, стр. 254. 340.

738

Е. Chavannes, Documents…, p. 265.

739

События закавказской войны излагаются в данной работе суммарно. Более подробное описание их см.: М. И. Артамонов, История хазар, стр. 142–156.

740

История агван…, стр. 119–120.

741

Поводом к столь жестокому обращению было оскорбление, нанесенное этими военачальниками Джабгу-хагану во время первой осады, когда на стене тбилисской цитадели была выставлена карикатура (см. гл. XIV настоящей работы).

742

По грузинским летописям, Тбилиси взят хазарами через несколько дней после ухода войска Ираклия. Преимущества агванской версии, согласно которой ведется изложение, разобраны М. А. Артамоновым (Очерки…, стр. 59–61.).

743

История агван…, стр. 105.

744

Дата разгрома Тбилиси спорна. Принятую в мировой науке дату — 628 г. — оспаривают современные грузинские историки, считающие, что Тбилиси пал в 627 г. За первую дату из новых авторов высказались А. Я. Манандян (Маршруты…, стр. 147) и К. В. Тревер (Очерки…, стр. 241). За вторую — И. А. Джавахишвили (История грузинского народа, стр. 265–267.) и Ш. А. Месхиа, Д. В. Грвитишвили, М. К. Думбадзе, А. Н. Сургуладзе (История Тбилиси, стр. 17), но их труды на грузинском языке мне недоступны. Цитирую по Н. Ю. Ломоури (ВДИ, I960, 3. стр. 190).

745

История агван…, стр. 121.

746

Там же.

747

Ср. К. В. Тревер, Очерки…, стр. 241.

748

История агван…, стр. 122.

749

Там же, стр. 126.

750

Там же, стр. 128.

751

Там же, стр. 129–130.

752

Там же, стр. 131.

753

На втором году Ардашира и летом; Ардашир III умер 27 апреля 630 г. (Tabari, Noldeke, 4. S. 388).

754

История агван…, стр. 132.

755

Там же, стр. 133.

756

Там же, стр. 134.

757

Тюркютские ратники пренебрегают наградами и наказаниями, мало уважают начальников и по большей, части не соблюдают порядка (Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I. стр. 232).

758

Тюркюты многочисленны, но у них нет порядка. И государь и чины смотрят только на выгоду (там же, стр. 253).

759

За одно [преступление] он брал пеню — тысячи, за два — десятки тысяч [овец) (История агван…, стр. 134).

760

Там же.

761

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I, стр. 284; E. Chavannes Documents…, PP. 25, 53.

762

С. N. Vernadsky. Ancient Russia, p. 198.

763

Крещение в 610 г. принял некий гуннский князь, но самостоятельных князей в это время ни у болгар, ни у аваров не было; следовательно, крестился тюркютский удельный князь самой западной области каганата. Так как все князья рода Ашина известны, то можно быть уверенным, что это был вышеупомянутый Богатырь — Маркварт считал, что здесь имеется в виду вождь унногундуров Органа, дядя Кубрата, основатель болгарской суверенной династии Дуло (J. Marquart, Die allbulgarischen Ausdrucke…, S. 21). Но если это так, то тут в наличии родство по женской линии, так как Кубрат был не Ашина, а Дуло, Слово Органа сопоставимо с монгольским словом Ураг — родственник по женской линии. Предлагаемое отождествление позволяет понять, кто погубил джабгу и от кого должен был бежать Бури-шад. Кубрат в 631–635 гг. действовал как враг нушиби (ср. М. И. Артамонов, История хазар, стр. 162). 1621.

764

В Истории агван (стр. 134) Джабгу-хагану приписываются следующие слова: Постигли меня хищники, и ты не увидишь больше лица моего, потому что я не остался в безопасном месте и устремился в чужое царство, что не следовало мне. И далее: Я погиб и лишился детей. Царевна Евдокия, дочь Ираклия, обещанная в жены Тун-джабгу, была в 630 г. возвращена с дороги, так как пришла весть, что жених ее умер.

765

Джабгу советовал своему сыну истребить народ, находящийся при нем, прежде чем те услышат о происшедшем и поспешат приготовить тебе гибель (История агван…, стр. 134), Совет этот никак нельзя отнести к агванцам, во-первых, потому, что они были столь запуганы, что их не стоило бояться, а во-вторых, потому, что их не касались внутренние дела тюркютских ханов. Речь идет о тюркютах и о примыкавших к ним болгарах, что и подтверждается дальнейшим ходом событий (см. ниже: ср. К. В. Тревер, Очерки…, стр. 244).

766

См. Е. Chavannes, Documents…, p. 28.

767

М. И. Артамонов. Очерки…, стр. 65; К. В. Тревер, Очерки…, стр. 244–245.

768

См. Е. Chavannes, Documents…, pp. 26, 54.

769

Lebeau. Historic du Bas-Empire, XI, p. 225.

770

Феофан Византиец. Летопись…, стр. 262; М. И. Артамонов, Очерки…, стр. 40.

771

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т, I, стр. 254; Julien S. Documents…, Vol. 4. P. 223; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 239.

772

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 289–290.

773

См. С. Е. Малов, Памятники…, 1951. стр. 28–29. Текст (стр. 35) и каган народа табгач (стр. 37).

774

В тексте «Цзю-Таншу» стоит ху — варвары. Pulleyblank полагает, что это согдийцы (Sogdian Colony…, р. 323), но приведенное в «Таншу» перечисление не допускает такого толкования текста.

775

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 194. Перевод Н. Я. Бичурина (Собрание сведений…, т. I, стр. 254) и С. Жюльена (Documents…, Vol. 4. Р. 226) неточен (см. Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 640).

776

Генеалогия этого царевича, не установлена.

777

Г. Е. Грумм-Гржимайло, Западная Монголия…, стр. 252.

778

Из них известен Кан Суми, ближайший советник Кат Иль-хана, по происхождению согдиец (см. Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 580).

779

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I. стр. 255. Возможно, только 10 тыс. войска (см. Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 143).

780

Младший брат Жангара, дядя Кат Иль-хана (см. Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 641). У Н. Я. Бичурина он назван Шаболо-Суниши.

781

Малов, Памятники…, 1951, стр. 34–37.

782

Старую хронику династии Тан написал Лю Хэй между 927 и 930 гг. Новую составил Юн Шу при династии Сун.

783

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I, стр. 256.

784

Там же. стр. 259.

785

Князь Ашина Чжун получил даже царевну в жены за участие, в Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 394).

786

Г. Е. Грумм-Гржимайло, Западная Монголия…, стр. 233.

787

Gallbil, Abrege…, P. 441.

788

Совершенно неправильно рассматривать эти 80 тыс. китайцев как тюркютских рабов (см. Л. Р. Кызласов, Тува…, стр. 73). В 630 г. китайские (табгачские) войска оккупировали каганат и им незачем было платить побежденным за освобождение пленных. Затем в источнике специально отмечено, что освобожденные подверглись минимальному наказанию, что было бы нелепо, если бы освобождали своих товарищей, захваченных врагом. Этот текст не имеет никакого отношения к вопросу о рабовладельчестве тюркютов.

789

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I. стр. 256–258; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 398–399.

790

Г. Е. Грумм-Гржимайло, Западная Монголия…, стр. 253.

791

С. Е. Малов. Памятники…, 1951. стр. 34.

792

Там же. стр. 37.

793

Только так можно истолковать текст: В самом начале он отделил от государства малое ханство, а себя объявил верховным ханом, чем вельможи недовольны были (Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. 1, стр. 284).

794

Наршахи, История Бухары… стр. 48; J. Marquart, Wehrot und Arang, У. 151.

795

Имя его Шили-дэлэ неправильно (Н. Я. Бичурин); надо: Телигегин (Шаванн); титул — Толос-тегин.

796

Он титуловался тегином потому, что его старший брат, Кюль, шад тардушей, имевший ставку в долине Кундуза, был отравлен одной из своих жен еще в 630 г. (E. Chavannes, Documents…)

797

Иби Бололюй Шеху-хан (Н. Я. Бичурин) или Иби (Ша) боло сы-шеху-каган (Э. Шаванн). Подбор иероглифов: самовольно провозгласивший себя ханом.

798

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. 1, стр. 285.

799

Сы (тюрк.) — разрушать, ломать не исполнять — Значение китайского иероглифа Сы — не знающий предела, своевольный, применять силу — Смысл совпадает.

800

В «Таншу» сказано, что Сы-джабгу бежал в Кангюй и умер от печали [Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. 1, стр. 285; Е. Chavannes, Documents… p. 54; однако см. поправку Шаванна (pp. 196–197.).

801

Набожный паломник приписывает смерть хана вмешательству Вайшраманы, который явился к святотатцу во сне и пронзил его копьем. Шаванн датирует смерть Сы-джабгу 632 или 633 г.

802

Этот титул пожаловал ему император Тайцзун. В передаче Бичурина полный титул звучит как Тунь-алэу Билиби Дулу-хан, (Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I, стр. 285). Удачнее у Э. Шаванна: Тунь-а-лоу си-ли-би Дулу-каган, и тогда восстанавливается титул Тонг алып Силигбир Дулу-хан (Великий герой светлый Дулу-хан).

803

Кит. Шаболо Телиши, до вступления на престол носивший имя Тонг-шад. По-тюркски тонг — сильный, герой, но смысл подобранного иероглифа отражает его действительное поведение: одинаково хороший для всех. Именно это стремление стало основой политической платформы Тонг-шада.

804

Г. Е. Грумм-Гржимайло, Западная Монголия…, стр. 256.

805

У Шаванна он назван Cho-euI (Documents…, pp. 173–178.) у Лю Мао-цзая — Sche-or (Die chineseschen Nachrichten…, S. 263–265.). Однако я предпочитаю чтение Бичурина: Шэни (Собрание сведений…, т. II, стр. 296–298.), ибо это соответствует имени Шоно — волк (монг.).

806

Е. Chavannes, Documents…, p. 175.

807

Ibid., p. 176; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 264, 394.

808

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, Т. I. стр. 286; Иакинф Бичурин История Тибета…, 1, стр. 138; E. Chavannes Documents…, p. 56.

809

Телеское племя, яньнянь (кит.).

810

Кюй-тое-шэ.

811

Басмал значит помесь. Эта небольшая народность состояла из сорока родов (Г. Е. Грумм-Гржимайло, Западная Монголия…, стр. 256).

812

Жили в центральной Джунгарии до оз. Баркуль.

813

Китайцы звали его Мише, он был из рода Ашина.

814

Иакинф Бичурин, История Китая, 631 г.

815

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. II, стр. 210.

816

Иакинф Бичурин. История Китая; Е. Chavannes, Documents…, p. 104.

817

Э. Шаванн пишет, что не может указать дату разгрома Хами и установить личность джабгу, участвовавшего в походе (Documents…, р. 104, п. 1). Однако это произошло между 630 и 632 гг., ибо в 632 г. гаочанцы совместно с западными тюркютами ухе воевали против Карашара. В 631 г, на престол вступил Сы-джабгу; следовательно, это был он. В 632 г., когда хан был занят на западе борьбой с вельможами, его сменил в командовании Ирбис-шад (Иби-шад), очевидно одни из его приближенных так как после падения Сы-джабгу он больше в летописях не упоминается.

818

Титул владетеля Карашара.

819

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, Т. II, стр. 294.

820

Е. Chavannes, Documents…, p. 126.

821

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, Т. II. стр. 292.

822

Там же, стр. 295.

823

Э. Шаванн считает, что это другой Юйгу (Юкук) — шад (Е. Chavannes, Documents…, p. 28, n. 3), но не приводит к тому оснований. Наоборот, все факты говорят за то, что это был восточнотюркютский царевич (Иакинф Бичурин. История Китая).

824

Е. Chavannes, Documents…, p. 109.

825

Тунго — прозвище этого хана: смысл подобранных иероглифов — хороший для всех.

826

Е. Chavannes, Documents…, pp. 28, 56. У Бичурина ошибочно сказано: Дулу-хан не был любим народом (Собрание сведений…, т. I, стр. 286).

827

Титул обличает его принадлежность к тюркютам.

828

У Бичурина вельможи (ср. Е. Chavannes, Documents…, pp. 28, 56).

829

И. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. II. стр. 295.

830

Под этим названием можно подразумевать только тюркютов, так как прочие все были против Юкук-шада.

831

Е. Chavannes, Documents…, p. 57.

832

Иакинф Бичурин, История Китая.

833

Кит. Икюйлиши-Ибн-кэхань.

834

Кит. Иби Шаболо Шеху-кэхань.

835

E. Chavannes, Documents…, p. 30.

836

И. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I, стр. 287; Е. Chavannes, Documents…, p. 30.

837

Он был взят в плен тудуном Чача (Ташкент), но выше сказано, что Чан добровольно подчинился южному хану. Полагаю, что наряду с местным князем в Чаче, а возможно, и других городах держались тюркютские полководцы, опираясь на свои дружины и какие-то слои местного населения, что парализовало действия южного хана (Иакинф Бичурин, История Китая).

838

О басмалах см.: Г. Е. Грумм-Гржимайло, Западная Монголия…, стр. 256.

839

Хотя кипчаки в расовом отношении сильно отличались от тюркютов (см. Г. Е. Грумм-Гржимайло, Западная Монголия…, стр. 57–59.), политически они были объединены (см.: Г. Рамстедт, Перевод надписи селенгинского камня, стр. 40; С. Е. Малов, Памятники…, 1959. стр. 38.)

840

Л. Н. Гумилев. Хунну, стр. 40–41.

841

Очевидно, он использовал тюркютов, осевших там раньше и отложившихся от нушибийских ханов.

842

По «Цзю-Таншу», в 641 г. Нами принята дата по «Ганму» (см. Е. Chavannes, Documents…, p. 58, п. 2).

843

Имперская конница дошла до гор Катун Богдо-ола (см. Е. Chavannes, Documents…, р. 31, п. 3>.

844

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. I, стр. 287.

845

Кангюй и Даоми (Ми) там же (Е. Chavannes, Documents…, p. 31).

846

У Юкука после бегства всех подчиненных оставалась еще крепкая военная сила. Поэтому надо полагать, что все относится к дулусцам, которые были им недовольны, а не к его личным тюркютским войскам, которым, как и самому Юкуку, было некуда деться.

847

Е. Chavannes, Documents…, p. 195; Г. Е. Грумм-Гржимайло, Западная Монголия…, стр. 260; В. В. Бартольд, Туркестан…, стр. 176–177.

848

Иби Шегуй-хан. Иероглифы, подобранные для передачи слова Шегуй, означают колчан (по-тюркски сагдак).

849

Н. Я. Бичурин, Собрание сведений…, т. 1, стр. 288; Е. Chavannes, Documents…, p. 59.

850

Е. Chavannes, Documents…, p. 155. n. 6.

851

Ibid., p. 35.

852

Кит. Чхеньчжу-шеху. Аргументацию отождествления см. ниже.

853

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 288; Chavannes E. Documents…, P. 3.

854

Совр. кит. Хэлу; фонетический подбор иероглифов. Тюркская аналогия: Халлыг — высоко поднявшийся — Полагаю, что это не личное имя, а прозвище.

855

Прозвище — идущий к истине, т. е. доносчик (расшифровка Хвана. М. Ф.).

856

Шушеди, Чумугунь и Поби (см.: Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. Шушеди, Чумугунь и Поби (см Chavannes E. Documents…, P. 59.) С. 289.

857

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 289. Прим. 2.

858

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 354.

859

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 350.

860

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 392.

861

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 302.

862

С титулом Чжень-чжу Бильге-хан (Chavannes E. Documents…, P. 59; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 392).

863

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 340; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 723.

864

В условном исчислении (см.: Гумилев Л. Н. Хунну. С. 60–61.).

865

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 260.

866

Там же, С. 262; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 198.

867

По-видимому, единоутробный или двоюродный брат, так как он не был претендентом на престол.

868

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 260; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 203; Julien S. Documents…, Vol. 4. PP. 240–241.

869

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 262.

870

Там же.

871

Там же. С. 256.

872

Там же. С. 263.

873

Chavannes E. Documents…, P. 178.

874

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 258.

875

Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия…, С. 263.

876

Бичурин Иакинф. История Тибета…, С. 90–92.

877

Бичурин Иакинф. История Тибета…, С. 94.

878

Там же. С. 95, 135.

879

Там же. С. 96–97.

880

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. II. С. 291. Среди находок А. Стейна в Астане имеется очень интересный некролог знатной китайской дамы Ся, вдовы некоего Фань Юнь-луна, имевшего чин гвардии генерала при гаочанском правителе. Эта дама была ревностной сторонницей старого режима, т. е. Суй, почему и жила в Гаочане. Умерла она в 667 г. (Stein A. Innermost Asia. Oxford, 1928. II. P. 659).

881

Это были те, кто поддерживал Юкук-шада.

882

Гумилев Л. Н. Статуэтки воинов из Туюк-мазара // Сборник Музея Антропологи Л., 1949. Т. 12. С. 243–244.

883

Князь Вэнь-гай говорил своим приближенным: В прошлый приезд мой ко Двору города от Цинь и Лун на север лежали пустыни. Не то было при династии Суй. Ныне, если пошлют на нас много войск, то не в состоянии будут доставлять им съестные припасы, а ежели войск будет не более 30000 чел., то я могу управиться с ними. При переходе через Песчаную степь они утомятся и изнемогут, и я с бодрыми войсками воспользуюсь их худым положением (Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. II. С. 292; Chavannes E. Documents…, PP. 105–106.).

884

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. II. С. 291; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 723.

885

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. II. С. 294–295.

886

Ему говорили, что содержание гарнизона обойдется слишком дорого и не следует расточать нужное на ненужное (Там же. С. 293).

887

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 242.

888

Тху-ки — врубающаяся конница (Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 341).

889

В совр. провинции Сюйюань (Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 668).

890

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 342. Титул законного сына Инан Гели-Гюили-Шисе-Ша-Дони-хан.

891

Бичурин Иакинф. История Китая.

892

Тайцзун сказал своим советникам: Сеяньто покорствуют и бьют челом на наши гневные действия, не смеют высокоумничать и пренебрегать вследствие того, что недавно поставили правителя и разные племена, смешанно живущие, не подчиняются его управлению. Непрестанно опираясь на великое государство, они заставляют покориться эти народы. У тунло, пугу и прочих десяти племен у каждого войска несколько десятков тысяч. Если они не смеют выступить, то потому, что боятся Китая, смотря, что Сеяньто поддерживаются нами. Если теперь женить его на царевне, то зять великого государства увеличит и возвысит свое достоинство, крепко привяжет своих единомышленников. Разные семьи и племена еще более почтут его и покорятся ему… Ныне если не дать за него [хана] царевну, это сделает его жизнь очень ограниченной. Все семьи и племена сразу узнают, что мы покинули его. То, что они поспешат напасть на него, будет непременно (Вэньсян тункао. Т. XVI, Цз. 344).

893

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 351. Ср.: С. 719, где он трактует Моходу как имя собственное и, не будучи в состоянии определить, кто это, предполагает описку в тексте. Полагаю, что здесь имя нарицательное.

894

Тогда же, 8 647 г., для связи с союзниками имперское правительство учредило постоянные почтовые станции для послов от тюркютов (Чахар) до уйгуров (Халха) (Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 418).

895

Бичурин Иакинф. История Китая.

896

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 263.

897

Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия…, С. 277.

898

Там же. С. 284.

899

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 264; Julien S. Documents…, Vol. 4. P. 399. [Гао-Кхань преследовал его (Чеби) до Алтайских гор, взял в плен и привел в столицу].

900

Гумилев Л. Н. Алтайская ветвь… С. 105–114.

901

Gibert L. Dictionnaire historique et geographique de fa Mandchourie. Hongkong, 1934. P. 413.

902

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. II. С. 106.

903

Там же. С. 105.

904

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. II. С. 110.

905

Описания подвигов Киби Хэли см.: Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. II. С. 110, 119, 122.

906

Grousset R. Histoire de I Extreme-Orient. I. Paris, 1929. 1. P. 271.

907

Chavannes E. Documents…, P. 112. п. I.

908

Ibid. У Бичурина — Кюйлиду (см.: Собрание сведений…, Т. II. С. 295).

909

Chavannes E. Documents…, P. 113; Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. II. С. 296.

910

Chavannes E. Documents…, P. 176. n. I.

911

Ibid. P. 177. n. I.

912

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. II. С. 298.

913

Chavannes E. Documents…, P. 126.

914

Chavannes E. Notes additionelles sur les Tou-kiue (Turcs) occidentaux // T'oung Pao. Ser. II Vol V. 1904. P. 19.

915

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. II. С. 298.

916

Gaubil. Abrege de l'histolre chiaoise de la graade dynastie Ting. Memoire concernant l'histoire les ciences les arts, les moeurs, les usages etc. des Chinois, par les missionnaires de Pekin. Paris. 1791. Т. XV. P. 462.

917

Mailla J. A. M. Histoire generate…, Vol. 1–3. P. 123.

918

Chavannes E. Documents…, P. 178.

919

Gaubil. Abrege…, P. 462.

920

Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия…, С. 262–263.

921

У Бичурина Н. Я. — Хиюнь. У Шаванна — Tie-yn. Очевидно, Tie — верблюд + инь=аффикс принадлежности, т. е. мой верблюд с оттенком ласки.

922

Бичурин Иакинф. История Китая.

923

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 289; Chavannes E. Documents…, P. 33, 60.

924

Wieger L. Texies historiques… PP. 1608–1609.

925

Артамонов М. И. История хазар… С. 171.

926

Сведения «Таншу» крайне скупы, но композиция этого раздела говорит больше, чем цитаты. Перечисление племенных вождей с титулами дано только в этом месте, хотя вожди получили свои права пятнадцать лет тому назад, в 635 г. Очевидно, только теперь тюркютский хан признал их и оформил это пожалованием бегам титулов чур и йегин (кит. сыгинь).

927

Наличие собственной тюркютской дружины устанавливается из текста «Таншу» в переводе Шаванна: qu'on extremine uniquement Ho-lou et ies siens (Documents… P. 61). У Бичурина иначе: наказать одного Хэлу (Собрание сведений…, Т. I. С. 290).

928

К югу от р. Талас (см.: Pelliot Р. Le пост turc de Mille sources chez Hiuen-tsang // T'oung Pao. 1930. PP. 189–190).

929

Кит. Моходу Шеху (Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 289).

930

Chavannes E. Documents…, P. 92.

931

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 290.

932

Бичурин Иакинф. История Китая.

933

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 291.

934

Рассказы об этих событиях приводятся Белазури (см.: Материалы по истории туркмен… Т. I. С. 62), Табари (там же. С. 92 и ел.) и Валями (Tabari. Chronique… P. 502 sq.), но ход события был несомненно неясен им самим. Последние дни Йездегерда III опутаны сетью противоречивых рассказов, которые невозможно согласовать между собой. Табари просто приводит пять версий без всякой критики, со ссылками на осведомителей. Балями несколько проясняет дело, выделяя из этих рассказов персидскую версию, которую он сам считает наиболее достоверной; с ней совпадает версия Фирдоуси, близкая к версии Белазури. По-видимому, последняя наиболее точно отражает действительный ход событий, и, если исключить из нее анекдотические подробности, она может быть положена в основу изложения.

935

Тут возникает весьма важный для нашей темы вопрос: к какому князю обратился Махуй? Белазури называет Низак-тархана, владетеля Бадгиса, убитого Кутейбой в 709 г. То же имя приводит Табари, но Фирдоуси утверждает, что тюркского князя звали Бижан-тархан, а уделом его был Самарканд. До лета 651 г. Самарканд и Согд подчинялись Ирбис Шегуй-хану, а в Бадгясе доживал свой последний год Юкук Ирбис Дулу-хан, который умер в 653 г. Сын Юкука, Чхенчу (жемчуг, кит. Чханчжу; значение иероглифов — истинный жемчуг), был убит в 659 г., и Низак-тархан, погибший в 709 г., был его наследником. Следовательно, можно с уверенностью сказать, что истинное имя тюркютского князя было не Низак, а Бижан; надо думать, что Низак, более известный арабам, заслонил собой фигуру Бижана, с которым сами арабы не сталкивались. Ошибку, возможно, усугубила арабская графика: тем более что арабский алфавит не имеет буквы ж ().

936

Это случилось в 31 г. х. (651/52 г.). Судя по ситуации в Западном каганате, убийство Йездегерда произошло до окончательной победы Ышбара-хана, т. е. осенью или в начале зимы 651 г. Балями сообщает иную версию, по которой Йездегерд ушел в Фергану, получил помощь от китайцев и тюркютов, снова вторгся в Иран и умер в Тохаристане. Эти сведения перенесены на Йездегерда с его сына Пероза, прошедшего примерно такой же путь.

937

Фирдоуси. Шах-наме. С. 329 (Тегеран. Изд. М. Бехара. На перс. яз.).

938

Там же.

939

Кашгар, или Каджгар-баши. см.: Птицын Г. В. К вопросу о географии Шах-Намэ // Труды отдела Востока Государственного Эрмитажа. 1947. Т. IV. С. 303, хотя там и другое написание.

940

Материалы по истории туркмен…, Т. I. С. 67, 98.

941

Там же. С. 69.

942

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 291.

943

Chavannes E. Documents…, PP. 35, 266.

944

Кит. Hie-pi ta-tou chad (Ibid.). Принятие тохаристанским князьком такого титула отражало его стремление подчеркнуть традицию, которая возвела на престол его отца, Юкука, и продолжателем которой он себя объявил.

945

Chavannes E. Documents…, P. 35.

946

Это видно из того, что в 659 г. он оказался активным врагом империи.

947

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 291. У Шаванна эта река названа Ye-tie (P. 64), и он отказывается ее отождествить с какой-либо известной рекой (Chavannes E. Documents…, P. 36. N. 4). В заметке об уйгурах сказано, что битва произошла на горе Инь [?] (Ibid. P. 92) и снова повторилась на горе Гинья (Ibid. P. 93). По-видимому, второй вариант отражает действия уйгурских вспомогательных отрядив, а не общий ход войны.

948

Горы Гинь (Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. III. С. 20.)

949

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 292.

950

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 292.

951

Chavannes E. Documents…, P. 8.

952

Ibid. P. 268.

953

Wieger L. Textes historiques. 3. P. 1609.

954

Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия…, С. 278.

955

Chavannes E. Documents…, P. 93.

956

Ibid. P. 113. N. 2.

957

Ibid.

958

См. Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия…, С. 268 и сл.

959

Бичурин И. Я Собрание сведений…, Т. I. С. 393.

960

Например, восстание Сыге-Думаня в Кашгаре в 660 г, и восстание Кучи в 662 г.

961

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 393; Chavannes E. Documents…, P. 73, 280.

962

Chavannes E. Documents…, P. 280; Бичурин Иакинф. История Тибета…, С. 138.

963

Бичурин Иакинф. История Китая; Chavannes E. Documents…, P. 280.

964

Remusat J. P. Histoire de la ville Khotan. Paris, 1820. PP. 69–70.