Глава 3

ФИЛОСОФ ВОЙНЫ

Генеральный штаб в эпоху Клаузевица

I

После поражения Наполеона в 1814 году можно было ожидать, что реформированием Пруссии озаботится генерал-майор фон Бойен, в то время военный министр. Сын прусского лейтенанта, горячий поклонник Канта, Бойен придерживался гораздо более радикальных взглядов, чем Носке, единственный социал-демократ на посту военного министра (военный комиссар правительства).

Бойен наметил широкомасштабный план социально-политического реформирования, и армия должна была проникнуться духом этих реформ. По мнению Бойена, следовало покончить с такими анахронизмами, как королевская гвардия и военный кабинет, поскольку они вступали в противоречие с ролью, отведенной армии, ролью защитника и борца за интересы народа. Рост промышленного производства неизбежно вел к изменениям в жизни нации, и Бойен настаивал на принятии мер, способных защитить промышленных рабочих. Он разработал программу переселения крестьян. Все это было, конечно, несерьезно. А вот что в действительности было серьезным, так это его мнение, что военный министр новой эпохи в первую очередь должен нести ответственность перед народом, а уже потом перед королем.

Затем вопрос всеобщей воинской повинности. Последующие поколения были склонны рассматривать всеобщую воинскую повинность как символ прусской воинственности в наиболее оскорбительном смысле этого слова. И король и юнкеры категорически противились введению всеобщей воинской повинности, которая, по их мнению, могла привести к революционным процессам. Крестьяне, с формальной точки зрения в соответствии с декретом получившие свободу, по-прежнему оставались несвободны. 3 сентября 1814 года был принят закон о всеобщей военной повинности (Wehrgesetz). Ландвер и ландштурм были не чем иным, как военными организациями в общенародном масштабе, и нет ничего удивительного в том, что Бойен испытывал определенные трудности, добиваясь утверждения закона о всеобщей воинской повинности. Ландвер, в особенности дорогой сердцу Бойена, был основным камнем преткновения. Он являлся чем-то вроде милиции, резервным формированием второй очереди, составленным из военнообязанных запаса. Считалось, что в подобном формировании будет трудно поддерживать дисциплину. Кроме того, офицеры, по большей части представители среднего класса, зачастую имели крайне либеральные убеждения. Однако следует признать, что опасения оказались абсолютно необоснованными. Единственными формированиями, проигнорировавшими приказ о мобилизации во время беспорядков 1848 года, были формирования ландвера.

Если ландвер являлся просто спорным вопросом, то проблема объединения различных отделов военного министерства, Генерального штаба и генерал-адъютантского департамента была источником особого беспокойства. Король продолжал рассматривать армию как личный инструмент королевской власти. Когда король издал указ об учреждении караульной бригады (достигавшей размеров армейского корпуса) и потребовал того, что полагалось ему по праву, – назначения собственного генерал-адъютанта, Бойен потерпел первое поражение. Бойен в одиночку вел борьбу против династической защиты своих прав. Князь Гарденберг, государственный канцлер Пруссии, либерал, был слишком стар и далек от мысли затевать борьбу с королем и его камарильей. Вскоре третий департамент военного министерства, который принял на себя руководство военным кабинетом, продемонстрировал явные симптомы возрождения прежнего военного кабинета в качестве личного штаба короля, в то время как второй департамент, подхватив эту инфекцию, проявил незаурядный аппетит в отношении административного самоопределения.

Все это усугублялось тем обстоятельством, что совершалось с молчаливого одобрения полковых офицеров, которые яростно противились конституционному правлению. Несмотря на реформирование армии, офицеры были в основном выходцами из юнкеров.

Незадолго до освободительных войн в армии было сорок процентов нетитулованных офицеров, с которыми зачастую не считались, относясь к ним как к «некачественным офицерским кадрам». Офицеры из юнкеров не могли смириться с вторжением «инородных элементов» в свое закрытое сообщество; в кадетских школах сыновья высшего офицерства находились на особом положении. Таким образом, постепенно дело дошло до того, что между словами «офицерский корпус» и «реакция» можно было смело ставить знак равенства.

Россия многое позаимствовала у своего прусского партнера, да это и неудивительно. Начиная с 1813 года король Пруссии и русский царь обменивались полномочными представителями. Зачастую эти официальные лица, явные предвестники тайной дипломатии, следовали собственным путем. У русского царя, как и у прусского короля, был свой военный кабинет. Брат и преемник царя, Николай I, взяв за образец прусский Генеральный штаб, основал Академию Генерального штаба. Между армиями были настолько близкие отношения, что генерал фон Раух, инспектор крепостей, а позже военный министр Пруссии, совмещал инспектирование русских крепостей с аналогичной деятельностью в Пруссии. Главный штаб в России, как и прусский Генеральный штаб, находился на привилегированном положении до появления военного министра, князя Чернышева, установившего главенствование военного министерства. В последующие десятилетия в мирное время не назначали начальника штаба. А вот во Франции, хотя в 1818 году маршал Гувьон Сен-Сир создал Академию Генерального штаба, никогда не вставал вопрос о приоритетности военного министерства.

II

Казалось бы, генерал-адъютантский департамент и Генеральный штаб решали разные проблемы, но, по сути, являлись соперниками. Генеральный штаб, как и его конкурент, стремился оказывать влияние не только на армию, но и на политику короля. Особенно усердствовал начальник второго департамента в военном министерстве Бойена, Грольман, человек с четко выраженным мнением. Карл Вильгельм фон Грольман, новый начальник Генерального штаба, был сыном высокопоставленного судейского чиновника (президента тайного высшего трибунала), дворянином из Вестфалии. В 1813 году Грольман был принят майором в Генеральный штаб, а в 1815 году занимал в штабе Блюхера пост генерал-квартирмейстера. Высокий, крепкого телосложения, с мужественным лицом, этот человек невольно обращал на себя внимание. Грольман отличался гордым, решительным и независимым нравом. Он, как и Бойен, был горячим сторонником реформирования армии. Под его руководством Генеральный штаб достиг интеллектуальных и научных высот, став явным антифеодальным элементом феодальной Пруссии. Его педагогическая деятельность шла вразрез со старыми традициями прусского офицерства. Где, гневно вопрошали противники, обедневшее дворянство найдет средства, чтобы дать своим сыновьям необходимое образование, если теперь подготовка, получаемая в кадетских школах, признается недостаточной? От офицера требовался высокий уровень культуры и научно-технические знания, то, что являлось характерными признаками надвигающегося буржуазно-промышленного века. Но солдат пока еще поклонялся другим богам.

По Грольману, задача Генерального штаба заключалась в воспитании грамотных, образованных военачальников, сочетающих высокий профессионализм с независимым, сильным характером. Грольман считал, что каждый офицер Генерального штаба должен периодически проходить стажировку в войсках на различных должностях, совершенствоваться в искусстве ведения войск. У офицера Генерального штаба должны быть в высшей степени развиты профессиональные качества, присущие солдату и офицеру: мужество, решительность, готовность взять на себя ответственность, находчивость, физическая выносливость, выдержка.

Ради удобства мы все время говорим «Генеральный штаб». Однако такое название второй департамент получил только в 1817 году; прежде была проведена некоторая реорганизация. В 1816 году Грольман разбивает второй департамент на три театра военных действий и военно-исторический сектор, который теперь стал играть важную роль в работе Генерального штаба и использовался как средство профессионального обучения. По мнению Грольмана, важнейшей функцией Генерального штаба является сбор информации об армиях соседних государств, военной обстановке, мобилизации и подготовка развернутых планов с учетом всех непредвиденных обстоятельств.

Кроме того, Грольман придавал большое значение развитию транспортной системы. Использование высококачественных коммуникаций, «внутренних линий», для отражения нападений сразу по нескольким направлениям могло решить проблему, связанную с невыгодным географическим положением Пруссии и отсутствием естественных границ. На этом основывались все оперативные планы и планы развертывания. В подобных обстоятельствах было просто необходимо иметь хорошие дороги.

Деятельность Грольмана, тесно связанная с деятельностью Бойена, продолжалась под несчастливой звездой. Когда в 1819 году король выступил против дальнейшего расширения ландвера, Бойен ушел в отставку, и Грольман последовал его примеру. Это был год карлсбадских постановлений; германские государства под давлением Меттерниха приняли меры против растущего духа либерализма, ввели жесткую цензуру в школах и университетах.

III

С уходом в отставку Бойена и Грольмана оборвалась последняя связующая нить либерализма с прусской армией. Впредь армия оставалась реликтом абсолютистской эпохи, находившимся вне пределов влияния общественного мнения. Любопытно, что в прежние времена основной целью либерализма в Пруссии был контроль за деятельностью армии и расходованием средств на ее содержание. Кроме того, пруссаки не могли и помыслить, чтобы гражданский чин стал военным министром. Только солдаты могли управлять королевской армией, этим символом веры, каким она оставалась вплоть до революции 1918 года. Бойен и Грольман были последними представителями идеализма в отношении освободительных войн. Постепенно образованные пруссаки разделились на две группы. Одну составляли неявные либералы, другую консерваторы в мыслях. Теперь либерализм предполагал германский, антипрусский взгляд на вещи. Национальные либералы времен Бисмарка придавали большее значение экспансионистской внешней политике, чем либеральным идеям отцов-основателей.

Из прусского офицерского корпуса исчезли «якобинцы». Лишь немногие отдельные личности симпатизировали великим идеям того времени. Молодых прусских лейтенантов, высказывавших еретические мысли, признали чуждыми элементами и убрали из армии. После провала революции большая часть из них эмигрировала, некоторые уехали в Америку и приняли участие в гражданской войне. Большой оригинал, но при этом самый бестолковый из инакомыслящих Август фон Виллих, сменивший оружие прусского артиллерийского офицера на плотницкую пилу, уехал в Лондон, примкнул к социалистическим и коммунистическим кругам и выдвинул идею о военной диктатуре на социалистической основе. В один «прекрасный» день претворение в жизнь концепции Виллиха привело к катастрофическим последствиям.

Прусский офицерский корпус был похож на небольшую аристократическую республику. Формально назначением офицеров занимался король. Фактически, офицерский корпус опять превратился в то, чем он был при Фридрихе Великом, – в закрытую касту, куда не было доступа людям из средних слоев общества. Никоим образом нельзя провести параллелей между изменениями в положении гражданских служащих (от личных слуг монарха до служащих конституционного государства) и рангами прусских офицеров. Офицеры давали клятву королю, но не конституции или народу, даже в те дни, когда конституция была фактически принята.

Экономика оказалась одним из самых решающих факторов, повлиявших на формирование мировоззрения офицерской касты. Кризис в сельском хозяйстве, последовавший за освободительными войнами, вкупе с проникновением капитализма в сферу экономики привели к еще большему обнищанию юнкеров, положение которых и так не отличалось особой экономической стабильностью. Земельная собственность составляла основу благосостояния прусского дворянства, которое на протяжении XIX века в буквальном смысле теряло эту основу. В Берлине в начале 40-х Вильгельмштрассе и Вильгельмплац все еще были символами власти таких знаменитых семей, как Арнимы, Блюхеры, Радзивиллы, Шлиппенбахи, имевших здесь дворцы. Затем там поселились чиновники различных министерств и ведомств. В 1857 году часть знаменитых семейств все еще владела огромными состояниями. Клейсты были владельцами пятидесяти трех поместий, Веделы сорока четырех, Виндерфельды двадцати. В прусской армии в 1857 году служили двадцать четыре офицера из семьи Виндерфельда.

В основном это были небольшие поместья. В воспоминаниях фельдмаршал фон дер Гольц пишет о Фабиансфельде, поместье в Восточной Пруссии, в котором он родился, и перед нашим мысленным взором предстает типичное поместье обедневшей семьи юнкеров. Мы видим квадратный двор фермы в окружении выкрашенных в белый цвет строений, покрытых соломенными крышами, пруд. Главная гордость семьи – дом (тоже крытый соломой) с каминами. Добавьте к этому домик для прислуги, жалкий сад с несколькими дубами и дикорастущими грушами, и вы получите полную картину. Мать фон дер Гольца не смогла сберечь даже это убогое поместье и была вынуждена его продать. Денег было так мало, что мать подумывала отдать сына в обучение к бондарю.

Естественно, что в период кризиса больше всего пострадали мелкие, нерентабельные поместья. Мольтке, Гинденбург, Гольц, Сект, входившие в руководство прусской армии и Генерального штаба в период с 1820-го по 1920 год, были выходцами из таких обедневших, безземельных дворянских семей. Исключение составлял Шлифен, чьи родители относительно долго сохраняли собственность. Это обедневшее дворянство избрало военную карьеру, поскольку армия давала им то, что им хотелось получить от жизни. Они были большими националистами, чем, скажем, члены богатейших семей силезской знати или некоторых известных южногерманских фамилий с их потускневшим великолепием и международными связями.

Юношеские воспоминания Гинденбурга дают наиболее точное представление о спартанских идеалах старых прусских офицерских семей. Настоящее богатство прусского офицерства, с гордостью пишет Гинденбург, в его непритязательности. Воины во все времена отличались спартанской выдержкой. Воспитание сыновей из дворянских семей в кадетских школах в значительной степени способствовало развитию стремления к простому образу жизни. Повиновение, самопожертвование и служба! Но служба на благо правящего дома, а не народа.

Итак, накануне революции 1848 года армия превратилась в символ реакции. В 1817 году в Вартбурге, во время первой серьезной революционной демонстрации, германские студенты сожгли ненавистную палку унтер-офицера. Этот символический акт имел определенные последствия. Бездушный формализм раз и навсегда заведенных порядков вынуждал горячие головы вроде Отто фон Корвина прибегнуть к открытому неповиновению. Однако это были исключительные случаи.

IV

После отставки Грольмана временное руководство Генеральным штабом принял генерал-майор Август фон Лилиенштерн, некогда любимец Шарнхорста, а в 1814 году советник Штейна по вопросам ландвера. Его сменил стойкий консерватор, генерал-лейтенант фон Мюффлинг.

Фридрих Карл Фрейхер фон Мюффлинг в 1813 году был генерал-квартирмейстером у Блюхера, а впоследствии командовал прусскими оккупационными войсками, оставленными во Франции. Он был доверенным лицом короля и невероятно придирчивым начальником. Другим доверенным лицом был преемник Бойена на посту военного министра граф Хаке, противник реформирования. Мюффлинг приспособился к реакционной камарилье, задававшей тон при дворе, и вскоре после назначения, состоявшегося 11 января 1821 года, значительно расширил полномочия Генерального штаба. Начальник Генерального штаба армии теперь не подчинялся военному министру. Начальник штаба не мог действовать против воли военного министра, но в соответствии с новыми правилами должен был консультироваться с военным министром, что предполагало возможность будущего выхода из-под опеки военного министерства. Гнейзенау был среди сторонников подобного курса, который совпадал с предложениями, сделанными Массенбахом королю.

В 1825 году был официально расформирован второй департамент, тем самым положив конец подчинению Генерального штаба военному министру. Незначительные причины зачастую приводят к значительным последствиям. Мюффлинг, начальник Генерального штаба армии, был выше по должности фон Лилиенштерна, начальника второго департамента, и не мог получать приказы от нижестоящего.

С этого момента Генеральный штаб существовал на равных с военным министерством. Правда, начальник штаба пока еще не был официальным советником Верховного главнокомандующего, как об этом мечтали Массенбах, Шарнхорст и Гнейзенау, а только советником военного министра. Мало того, его советами редко пользовались в мирное время, и штаб оставался не более чем проектной организацией. Подобная история произошла и с третьим департаментом, генерал-адъютантским. В 1824 году был вновь создан военный кабинет под названием «Отдел по личным делам» под руководством генерал-адъютанта, генерал-майора фон Витцлебена, умного, трудолюбивого, придерживавшегося консервативных взглядов, одного из ближайший друзей короля. Этот департамент в скором времени достиг огромного влияния. Витцлебен, ставший в 1833 году военным министром, был советником короля даже по таким вопросам, как мобилизация, хотя фактически они входили в компетенцию Генерального штаба. Таким образом, сформировался триумвират (военный кабинет, военный министр и Генеральный штаб), который воздействовал на военную политику Гогенцоллернов вплоть до 1918 года.

Под давлением военного кабинета и Генерального штаба влияние министерства как конституционного органа постепенно сходило на нет. С течением времени стало казаться, что зять Витцлебена, всесильный и крайне честолюбивый генерал-адъютант Эдвин фон Мантейфель, одержит победу в борьбе двух неконституционных дворцовых сил и обеспечит доминирующее влияние военного кабинета. Позднее, в эпоху Мольтке, благодаря победам в датской, австрийской и франко-германской войнах, пальма первенства, казалось, перешла Генеральному штабу.

Мюффлинг провел реорганизацию Генерального штаба, который теперь состоял из трех «главных отделов». Первый отдел занимался вопросами личного состава (предшественник Главного управления), второй занимался вопросами, связанными с подготовкой, маневрами, дислокацией и мобилизационными планами, а третий – всеми техническими вопросами, включая артиллерию.

Изменения коснулись и военной формы, которая стала необыкновенно красивой. Синий мундир с пунцово-красным воротником и отделкой по обшлагам, расшитым серебром; белые брюки, серебряные эполеты и шляпа с белыми перьями. На полевой форме пунцово-красная отделка являлась отличительным знаком офицеров Генерального штаба. Согласно записям от 1821 года Генеральный штаб в составе восемнадцати офицеров (два генерал-майора, девять майоров, три капитана и четыре лейтенанта) базировался в Берлине. Пять офицеров были людьми незнатного происхождения. Во взаимодействии с Генеральным штабом работали тригонометрическое бюро (три офицера) и топографическое бюро (тридцать пять офицеров). Более половины штата топографического бюро составляли люди незнатного происхождения. Напрашивается вывод: для среднего класса технические службы являлись входной дверью в армию. Двадцать семь офицеров Генерального штаба служили в штабах армейских корпусов, двадцать в дивизионных штабах и шесть в качестве военных атташе за границей.

Мюффлинг возобновил принятые при Шарнхорсте поездки офицеров Генерального штаба с целью проведения рекогносцировки. Кроме того, он ввел собственные новшества. Например, военные игры (Kriegsspiel), в ходе которых оперативные ситуации разыгрывались на карте или в «песочнице».

Рассказывали, что как-то прусский военный атташе князь Карл фон Гогенлоэ описывал эти методы группе высокопоставленных австрийских офицеров. Они слушали его с неприкрытым удивлением. Наконец один из офицеров поинтересовался, как они ведут счет в ходе игры. Пруссак ответил, что никто не вел счета, ведь, в конце концов, они же не играли на деньги. «В чем же тогда смысл игры?» В 1866 году прусский Генеральный штаб равнодушно и беспощадно разделался с людьми подобного психического склада.

Мюффлинг, разрабатывая штабные поездки, находился под влиянием поражения 1806 года и считал, что расположенная среди равнин Пруссия может быть опять атакована коалицией, которая может прийти, как в Семилетней войне, с запада, юга и востока. Мюффлинга одолевали те же проблемы, связанные с географическим положением Пруссии, которые толкнули Фридриха Великого на превентивную войну с Саксонией. Придуманные Мюффлингом ситуации были связаны с вторжением врага с запада, из Вестфалии и Рура, с войной против австро-саксонского альянса (вполне реальное предположение, учитывая, что в 1815 году Пруссия приобрела значительные территории) и организацией обороны против вторжения с востока. Его мысли были строго ограничены оборонительными войнами. Ему была чужда, и с моральной, и с практической точки зрения, идея о превентивной войне.

Главное, что отличает эпоху Мюффлинга, это сосредоточение на военном образовании и возникновение связей между Генеральным штабом и знаменитым берлинским издательским домом «Эрнст Зигфрид Миттлер и сын» («Ernst Siegfried Mittler & Son»). На протяжении ста двадцати пяти лет этот издательский дом оставался постоянным издателем Генерального штаба; в нем печаталось большинство военных писателей. Именно в эти годы фон Лилиенштерн и Клаузевиц заслужили право называться духовными отцами прусского офицерского корпуса. Сам Мюффлинг всячески содействовал созданию военных школ и составил первый устав для офицеров Генерального штаба армии. Кроме того, ему принадлежит подробный отчет о кампании 1813–1815 годов.

V

При Мюффлинге Клаузевиц написал свой классический трактат «О войне», труд, ставший основополагающим документом для офицеров Генерального штаба. Клаузевиц служил в Генеральном штабе в 1808 году, затем с 1813-го по 1815 год и в 1831 году, однако его по праву можно причислить к самым выдающимся личностям, когда-либо служившим в Генеральном штабе.

Карл фон Клаузевиц родился 1 июня 1780 года в одной из тех обедневших семей низшего дворянства, столь характерных для Пруссии. Прадед Клаузевица был протестантским пастором в Лейпциге, дед – профессором теологии в Галле. Отец, Фридрих Габриэль Клаузевиц, во время Семилетней войны служил лейтенантом в гарнизонном полку; был тяжело ранен, в связи с инвалидностью вышел в отставку и получил низкооплачиваемую должность акцизного чиновника в Бреге, где женился на дочери городского чиновника из Мерсебурга.

Сын, стройный, приятный юноша, лицом и прической напоминавший Гете, уже в двенадцатилетнем возрасте был зачислен в прусскую армию юнкером и позже стал одним из любимейших учеников Шарнхорста. Король считал Клаузевица «якобинцем», и только Бойену удалось добиться повторного назначения Клаузевица в Генеральный штаб. В период Бельгийской кампании Клаузевиц был начальником штаба второго армейского корпуса. В 1818 году, находясь в звании генерал-майора, он был назначен директором Всеобщего военного училища (Kriegsakademie) в Берлине. В 1831 году Гнейзенау пригласил Клаузевица в свою армию на должность начальника штаба. В конце лета 1831 года Клаузевиц, как и Гнейзенау, умер в Польше от холеры.

«Моя жизнь – это существование, которое не оставляет следов», – написал Клаузевиц после катастрофы 1806 года. Его опасения оказались необоснованными, хотя это стало известно лишь после его смерти. Снедаемый честолюбием, Клаузевиц производил впечатление застенчивого человека. Он не стремился увидеть прижизненное издание своих трудов. И только после смерти Клаузевица его вдова позволила опубликовать трактат «О войне». В своей работе автор рассматривает пять войн, в которых он принимал участие (война 1792–1795 годов, кампании 1806, 1812, 1813–1814 и 1815 годов), и сто тридцать две более ранние кампании. Автор ставил своей целью заложить основу философии войны и дать войне нравственную оценку.

Какие-то черты характера Клаузевиц унаследовал от предков, протестантских пасторов. Подобно им, Клаузевиц основывался на философии христианства. Однако по сути он был сыном эпохи идеализма; человеком высокого интеллекта, чувствительным, временами доходящим до фанатизма, который плохо согласовывался с его кантианским воспитанием. Философия Клаузевица вобрала в себя особенности переходного периода между распадом института абсолютизма и эрой растущего национализма. Война, учил Клаузевиц, инструмент деспотов, возвращенный народу. Отказ ограничить средства, использовать огромные территории (как в русской кампании 1812 года) и всю народную мощь с помощью всеобщей воинской повинности, эти непременные действия человека на войне, ближе всего к его истинной природе и абсолютному совершенству. Стратегия и тактика всегда определяются характером эпохи.

В век баланса сил, «шахматных войн» и «кабинетных войн» существовали свои способы урегулирования международных разногласий. Новый век потребовал новых форм ведения войны. Теперь не стоял вопрос о владении крепостью, провинцией или стратегической точкой, как это было в дни династических войн. Теперь даже не стоял вопрос о поражении или выводе из строя армии врага. Теперь народы сражались за право жить. Следовательно, заявляет Клаузевиц, военное руководство должно решить, как максимально быстро и наиболее жестоким образом достигнуть поставленной цели – разрушить существующий строй вражеского государства. В XIX веке война связана с принятием решений и направлена на полное уничтожение.

Чем грандиознее и мощнее мотивы войны, пишет Клаузевиц, тем глубже они охватывают все бытие народов, чем сильнее натянутость отношений, предшествовавших войне, тем ближе война к своей абстрактной форме. Весь вопрос сводится к тому, чтобы сокрушить врага; военная цель и политическая цель совпадут, и сама война представится нам чисто военной, менее политической акцией. Чем слабее мотивы войны и напряжение, тем меньше естественное направление военного элемента (насилия) будет совпадать с линией, которая диктуется политикой, и, следовательно, тем значительнее война будет отклоняться от своего естественного направления. Чем сильнее политическая цель разойдется с целью идеальной войны, тем больше будет казаться, что война становится политической.

Бесконечные военные приготовления, которыми занимался Генеральный штаб, строились на этом законе «напряженности». Концепция Клаузевица о войне решений и полного уничтожения, благодаря неблагоприятному расположению Пруссии (а позже Германии), оказала влияние на всех известных стратегов, начиная с Мольтке, Шлифена, Людендорфа и до Гитлера.

Между рассуждениями Клаузевица и Людендорфа существовало одно коренное отличие. Клаузевиц был современником Гегеля. Не существует доказательств, что философия Гегеля оказала на него влияние или что он читал труды Гегеля, но частенько его идеи, если можно так сказать, витают в воздухе. По Гегелю, государство есть Божье проявление в мире. Клаузевиц рассматривал государство как сверхличность, которая раскрывает себя по ходу разворачивания истории. Для прусского офицера, а не для человека государство было абсолютной реальностью, а политика олицетворяла ум государства. Путем сложных доказательств Клаузевиц приходит к своему знаменитому заключению: «Война есть продолжение политики, только иными средствами».

Основной составляющей войны и политики является борьба как творческий принцип жизни, а поскольку война является продолжением рационального процесса, то человек должен быть хозяином войны. Ведение войны не является исключительно делом военных. Война затрагивает политиков, государственных деятелей. Клаузевиц отдает дань не воинственности, а мужеству, храбрости, отваге.

Война, писал Клаузевиц, последнее средство государственного деятеля. Как опасно, если вероломная политика надеется с помощью воинственных средств добиться цели, противоречащей природе. По мнению Клаузевица, во время войны командующий должен входить в кабинет министров, однако не должен иметь неограниченной власти. Государственные деятели просто должны опираться на его суждения и советы для выработки правильных решений. Высочайший уровень согласованности государственной системы является основным условием при принятии решения о войне на полное уничтожение.

В концепции войны как инструмента политики неявно просматривается идея, что в какой-то момент этот инструмент окажется ненужным. С течением времени Клаузевиц счел ее утопической. Когда в жизни народов будет расчищен путь для справедливости, можно будет создать общие правила для европейского сообщества. Но пока это не так, мечта о прочном мире остается грехом, поскольку противоречит божественному упорядочению человеческих дел, и война будет для людей ultima ratio[9].

Из рассуждений Клаузевица следует, что единственными факторами, играющими роль, являются государство и армия. Свобода, справедливость, личность отодвигаются на задний план, а ведь изначально Клаузевиц был среди радикальных реформаторов. Однако в период разгрома Пруссии мысль, что армия составляет суть государства, помогла задвинуть старые идеалы на задний план. В безвыходной ситуации, так теперь учил Клаузевиц, существование армии становится приоритетным по отношению к существованию самого государства. Типично прусское мнение, ведь армия была объединяющей силой монархии Гогенцоллернов. Сознательно или бессознательно, но этим принципом с 1918-го по 1933 год руководствовался рейхсвер. Пропасть между армией и либерализмом, возникшая после 1815 года, превратила Клаузевица в консерватора. Демократия для него была сродни катастрофе. Его идеал воплощался в «сильном государстве», гарантирующем народу военное образование. Государство создает народ. Эта мысль впоследствии оказала влияние на философов итальянского фашизма.

А вот какими были представления Клаузевица относительно внешней политики. Франция – главный организатор беспорядков. Единение Германии, которое по замыслу Штейна могло произойти в результате естественных исторических процессов, по мнению Клаузевица, могло осуществиться только силой оружия. Одно государство должно было подчинить все остальные. И этим государством должна стать только Пруссия со своей мощной армией. Пока еще не наступило это время, но Клаузевиц был уверен, что оно наступит. Вот почему в 1815 году он требовал усиления Пруссии за счет уничтожения Саксонии, Тюрингии и Гессена. Это было преддверие политики Бисмарка.

Доктрина Клаузевица получила подтверждение только после его смерти; создание неограниченного военного потенциала было напрямую связано с развитием науки и техники. Правда, еще при жизни Клаузевица Альфред Крупп основал в Эссене ружейный завод, превратив кузницу, унаследованную от отца, в один из ведущих арсеналов Европы. В 1846 году Крупп впервые изготовил нарезное ружье с дальностью стрельбы, намного превышающей показатели гладкоствольного оружия. В 60-х годах он начал производство казнозарядных ружей, помимо прочего обладавших еще и повышенной скорострельностью. Пруссия, Австрия, Италия и Россия использовали артиллерийские орудия, изготовленные на заводе Круппа. В 1870 году у Круппа работали десять тысяч рабочих.

В 1838 году в Пруссии между Постдамом и Берлином была построена первая железная дорога. Паровой двигатель произвел революцию на транспорте, а электрический телеграф коренным образом изменил систему связи. В 1840 году Пруссия вооружила свою пехоту казнозарядными ружьями с игольчатым ударным механизмом Дрейзе, обладавшими еще более высокой скорострельностью. Таким образом, промышленная революция создала новый тип войны по Клаузевицу – войну с привлечением огромных масс народа и современных технических достижений. Маркс, первый интерпретатор идеи о том, что экономический фактор формирует судьбы масс, был учеником Гегеля. С точки зрения Пруссии государство и история были двумя единственными реальностями, и эта точка зрения совпадала с марксистской теорией, рассматривавшей классовую борьбу как единственно возможную форму социальной борьбы, а экономический процесс как единственный двигатель хода истории. Это не простая случайность, что Маркс, сын еврейского раввина, женившегося на прусской аристократке, родился в Пруссии. Растущая численность и энергия масс, развитие прикладных наук привели к исчезновению германского гуманистического идеала. Наука создала специалиста. В военной сфере это означало победу анонимного офицера Генерального штаба, олицетворение военной специализации высочайшего потенциала.

VI

В 1829 году Мюффлинг ушел из Генерального штаба и был назначен чрезвычайным послом Пруссии, посредником в русско-турецкой войне. Его преемником стал генерал Вильгельм фон Краузенек, сын нетитулованного чиновника. Краузенек начал карьеру в прусской армии в должности инженера-географа. Затем был произведен в офицеры, служил в стрелковом батальоне и получил дворянский титул. При Шарнхорсте принимал участие в составлении нового прусского устава. Впоследствии стал командующим шестым армейским корпусом. Краузенек был начальником Генерального штаба, когда в июле 1830 года произошла революция во Франции и следом восстание в Польше. В тот момент казалось, будет трудно избежать вооруженного столкновения с Францией, и именно тогда на правый, немецкий берег Рейна вышли караульные части. Эти события подвигли Краузенека на создание плана защиты западных границ с помощью системы крепостей, своего рода «западной стены».

Как раз при Краузенеке в Генеральном штабе появились вдохновители великих войн 60-х и 70-х годов. В 1833 году в Генеральный штаб вошел премьер-лейтенант Гельмут фон Мольтке, в 1836 году капитан Альбрехт фон Роон, железный военный министр времен Бисмарка. Произошло еще одно примечательное событие: установление отношений с турецкой армией. По просьбе турецкого султана Мольтке вместе с другими офицерами Генерального штаба выступали в качестве инструкторов турецкой армии.

Эти были первые аккорды великой симфонии, однако эпоха Краузенека все еще испытывала влияние реакции. Даже возвращение Бойена, приглашенного Фридрихом-Вильгельмом III, мало что изменило. Краузенек, имевший до некоторой степени либерально-прогрессивные взгляды, не мог, даже если бы захотел, повлиять на ход событий. В 1848 году он с удовольствием воспринял известие о революции во Франции, но, когда революция докатилась до Берлина, он в испуге стал молиться о возвращении старого порядка. Когда в марте 1848 года в Берлине началось восстание, армия после тяжелых уличных боев ухитрилась остаться целой и невредимой. Казалось, победа гарантирована, но король отдал приказ войскам покинуть столицу. Офицерскому корпусу было нанесено оскорбление, о котором помнили спустя десятилетия. Для рабочих и представителей среднего класса, которые боролись за равенство в правах, армия превратилась в оплот реакции. Только ландвер в какой-то мере разделял чувства восставших.

Армия повела себя не самым лучшим образом. Для офицеров слово «демократ», писал Вальдерзе, ставший впоследствии начальником Генерального штаба, стало сродни словам «негодяй», «темная личность». Бисмарк, представитель юнкерства, заявил, что войска являются единственным ответом на демократию. «Жалкая клика вынашивала идею восстания» – такой была реакция знаменитого прусского гусарского полка. Когда некий лейтенант-инженер Рустов посмел опубликовать статью, в которой подверг критике армию, это государство в государстве, его по приказу военного министра арестовали. Позже он сбежал в Швейцарию и стал одним из наиболее известных военных писателей своего времени.

Армия холодно отнеслась к идее нового германского союза и франкфуртскому парламенту. Когда военный министр, сам некогда офицер прусского Генерального штаба, потребовал, чтобы войска принесли присягу конституционной монархии, и настоял на назначении члена династии Габсбургов на пост временного правителя Германии, офицерский корпус выразил бурный протест; преданность государству означает преданность королю, ничему и никому, кроме как королю. В 1849 году прусская армия подавила последние вспышки восстания в Саксонии и Южной Германии. Восстановился союз между королем, офицерским корпусом и протестантизмом. Возникла та особая атмосфера, которую мы связываем с Вандерзе.

В этой обстановке пост начальника Генерального штаба занял генерал-лейтенант фон Рейхер. Он был сыном органиста из маленькой бранденбургской деревушки. В юности пас овец. Поступил на службу в прусский пехотный полк в качестве клерка. Благодаря выдающимся способностям был произведен в офицеры, служил в уланском полку. В 1815 году был переведен в Генеральный штаб. Пользовался доверием брата короля, принца Вильгельма Прусского, человека, который в марте 1848 года сбежал в Англию. Во время мартовских беспорядков 1848 года Рейхер занимал пост военного министра.

Рейхер был простым человеком, но он был офицером, был возведен в дворянство и разделял точку зрения прусского офицерства. Он с отвращением наблюдал за революцией, поскольку она поставила под угрозу существующий порядок. Рейхер придерживался тех же простых убеждений, как бранденбургские крестьяне, которые в 1848 году отказались принимать участие в выборах в Национальное собрание, заявив, что король так долго управлял страной, что и теперь обойдется без их помощи. Все усилия Рейхера были направлены на поддержание особой позиции Генерального штаба в условиях, в которых осуществить это было особенно трудно. Как военный министр, он пытался сдержать власть военного кабинета. Однако в период реакции, последовавший после 1848 года, король, несмотря на парламент и конституцию, попытался превратить военный кабинет в личную канцелярию, занимающуюся делами армии, и дать ему исключительное право ведения всех военных вопросов. В период с апреля 1848-го по декабрь 1851 года сменилось более шести военных министров. Назревал конфликт. Неожиданно при Мантейфеле военный кабинет захватил власть, и возникла идея поглощения Генерального штаба военным кабинетом. Рейхер испытал огромнейшие трудности, пытаясь воспрепятствовать этой идее.

По сути, революция 1848 года была буржуазной. Но как либерализм периода Штейна – Гнейзенау в основном сопрягался с духовной и политической свободой образованных классов, так и революция 1848 года сопрягалась с классовой войной. Развитие промышленности вызвало появление новой сильной буржуазии, которая требовала полнейшего равенства не только в политической, но и в социальной сфере. Стремление к национализму, охватившее верхние слои среднего класса, привело к постепенному исчезновению прежних понятий о преданности правящей династии. Эта тенденция наблюдалась и в России, третьей по счету огромной реакционной державе. Экономический подъем в сочетании с растущим национализмом в конечном итоге привел к милитаризму.

Наступил момент, когда в ведение войны вмешалась наука. В Генеральном штабе возросло число офицеров, выходцев из среднего класса, занявших технические должности. Рыцарские традиции и топот кавалерии отошли на задний план. Наступило время специалистов, узких специалистов, людей ограниченных, более податливых к восприятию националистических идей, чем старое поколение офицеров, которым были ближе великие идеи их времени. Они жили в век Гете и германского гуманизма, который давал ясное и всестороннее представление о жизни. Но прежде чем говорить о смене обстановки, следует остановиться на личности Мольтке-старшего, на которого еще упали лучи заходящего солнца гуманизма.