Экономические показатели 1948 года давали основания считать, что наиболее разрушительные последствия войны были преодолены, а основные цели послевоенного восстановления достигнуты. Особое значение имело завершение жестокого голода 1946–1947 годов. В 1948 году валовой урожай зерна почти достиг довоенного уровня, а производство картофеля (одного из основных продуктов питания советского населения) было большим, чем в любом из предвоенных годов. Прирост промышленного производства в 1948 году по официальным данным достиг 27 % по сравнению с 19 %, намеченными планом[218]. Хотя эти благополучные цифры отражали не только успехи, но и диспропорции, характерные для периодов форсированного наращивания производства, они, несомненно, оказывали воздействие на расчеты высшего советского руководства. В противоположность относительной осторожности, которую проявлял Сталин при составлении плана на 1948 год, план индустриального развития в 1949 году был особенно амбициозным[219]. В свою очередь, эти амбиции были одной из причин усиления давления на экономические ведомства и так называемого «дела Госплана» или «дела Вознесенского».

Как обычно, существенный отпечаток на политику сталинского режима накладывала международная ситуация. Во многих отношениях позиции СССР в 1949 году укрепились. 29 августа 1949 года было произведено успешное испытание советской атомной бомбы, что не могло не усилить уверенность сталинского руководства. Престиж и позиции СССР усилила победа китайских коммунистов, завершившаяся провозглашением 1 октября 1949 года Китайской Народной Республики. Вместе с тем 1949 год был отмечен и существенными внешнеполитическими проигрышами. Прежде всего, это была серия дипломатических поражений в отношениях с Западом. В апреле 1949 года был подписан договор о создании НАТО, что означало оформление западного военного блока против СССР. В следующем месяце Сталин был вынужден уступить превосходству западных сил, сумевших организовать эффективную систему воздушного снабжения Западного Берлина. Многомесячная блокада западных секторов Берлина советскими войсками закончилась безуспешно. На таком фоне осенью 1949 года был окончательно оформлен раскол Германии — созданы ФРГ и ГДР. Одним из последствий этих поражений был новый раунд атак Сталина против Молотова, который в качестве министра иностранных дел (по крайней мере, формально) нес свою долю ответственности за неудачи. Конфронтация с Западом усилила шпиономанию и расправу с теми слоями населения (прежде всего, с «космополитической» интеллигенцией), которые подозревались в прозападных симпатиях. В ноябре 1948 года Политбюро приняло решение о ликвидации советского Еврейского антифашистского комитета, объявленного «центром антисоветской пропаганды» и поставщиком «антисоветской информации органам иностранной разведки»[220]. Начало 1949 года было отмечено всплеском в СССР антисемитской кампании под знаменем борьбы против так называемого «космополитизма» и сионизма[221].

Тяжелый удар по авторитету советского руководства нанес конфликт с Югославией, фактически персональное политическое столкновение между Сталиным и Тито. Начавшись с весны 1948 года, к 1949 году этот конфликт достиг особого накала. Одним из его последствий были решительные действия Сталина по отношению к восточно-европейским сателлитам. С 1949 года начался новый этап развития этих стран, ознаменованный наиболее открытым и прямолинейным вмешательством СССР в их внутренние дела, ужесточением жесткого контроля и подчинения[222]. Частью этого курса было инициирование Сталиным кампании против «врагов» в руководстве социалистических стран. При помощи советников из Москвы готовилось дело о разветвленной «шпионской организации» под руководством бывшего министра внутренних дел Венгрии Л. Райка. В сентябре 1949 года Райк был осужден к смертной казни. В декабре 1949 года после длительной фабрикации обвинений (вновь при помощи советников МГБ СССР) был казнен бывший секретарь ЦК компартии Болгарии Т. Костов. Сталин внимательно следил за этими делами и фактически санкционировал как их фальсификацию, так и смертные приговоры[223]. Судебные процессы над Костовым и Райком стали сигналом для новых аналогичных арестов в Польше, Румынии, Чехословакии, Албании. Одним из звеньев этой цепи, несомненно, было так называемое «ленинградское дело» в СССР, по которому в том же 1949 года была арестована группа высокопоставленных руководителей в Москве и в регионах.

Очевидно, что одной из важных причин этих аппаратных чисток был своеобразный «югославский синдром», стремление предупредить любые проявления неповиновения и ужесточить номенклатурную дисциплину. Пережившие эти репрессии руководители стран восточного блока оказались в полной зависимости от Сталина. Именно этот слой лидеров сохраняла свои позиции до начала «десталинизации», сигнал о которой поступил из Москвы от наследников Сталина. В советском высшем руководстве после ареста «ленинградцев» и очередной перетряски Политбюро также окончательно сформировалась та группа соратников Сталина, которая в целом сохраняла свои позиции вплоть до смерти диктатора. «Ленинградское дело» оказалось последней чисткой в сталинском окружении.

Даже если в последний период жизни А. А. Жданова отношения между ним и Сталиным, как полагают некоторые исследователи, действительно были испорчены, никаких признаков недовольства умершим соратником Сталин не проявлял. Жданова похоронили, как и положено было одному из советских вождей, по высшему разряду. 20 сентября 1948 года было принято постановление Совета министров СССР о сооружении на могиле Жданова у Кремлевской стены памятника, «соответствующего установленным там памятникам выдающихся деятелей партии и Советского государства». Изготовление памятника было поручено придворному скульптору С. Д. Меркурову, создавшему немало изображений самого Сталина[224]. Через месяц, 22 октября, было принято постановление Совета министров «Об увековечении памяти Андрея Александровича Жданова». Оно предусматривало сооружение памятников Жданову в Москве и Ленинграде, переименование его родного города Мариуполя в город Жданов, присвоение имени Жданова двум районам в Москве и Ленинграде, московской улице, ряду предприятий (в том числе одному из старейших российских заводов Сормовскому), Ленинградскому университету и т. д.[225] Даже бывшие соперники Жданова в этот период демонстрировали показательную осторожность по отношению к его наследию. 28 сентября 1948 года Г. М. Маленков направил Сталину, находившемуся в отпуске, телеграмму о судьбе двух помощников Жданова. Маленков предлагал назначить их на высокие посты заместителей заведующих отделом пропаганды и агитации и отделом внешних сношений ЦК ВКП(б). «Работники они квалифицированные и с порученной им ответственной работой в аппарате ЦК справятся», — дополнял Маленков. Сталин фактически согласился с этим предложением, передав вопрос на решение Секретариата ЦК[226].

Став приемником Жданова на посту заместителя Сталина по партии, Маленков, судя по документам, открыто не предпринимал шагов, которые можно было бы оценить как критику линии предшественника. Хотя, как и всякий новый хозяин, Маленков явно демонстрировал особую активность в наведении порядка в доставшемся ему наследстве. Заседания Секретариата и Оргбюро ЦК ВКП(б) под председательством Маленкова начали проводиться в точном соответствии с разработанными правилами работы этих органов. Маленков председательствовал на этих заседаниях и собственноручно подписывал протоколы[227]. По крайней мере, в первое время при Маленкове соблюдалась процедура предварительного утверждения на Секретариате повесток дня предстоящих заседаний Оргбюро. 26 июля по предложению Маленкова Оргбюро установило, что материалы по вопросам, включенным в повестку дня Оргбюро, должны представляться в Оргбюро за три дня до заседания. Ответственность за точное соблюдение этого правила возлагалась на заведующих отделами ЦК ВКП(б)[228]. Этими и другими подобными мерами Маленков поддерживал свою репутацию надежного администратора. Однако вряд ли их можно рассматривать как прямой вызов ждановским порядкам в аппарате ЦК.

Судя по ряду признаков, некоторое время после смерти Жданова не изменилось в худшую сторону и положение тех руководителей, которых можно было бы отнести к команде Жданова. Даже наоборот. 3 сентября 1948 года было принято решение о переводе А. Н. Косыгина из кандидатов в члены Политбюро и введении его в состав руководящей группы Политбюро — «девятки»[229]. Косыгин родился в Ленинграде и делал в этом городе карьеру под руководством Жданова. Таким образом, продвигая Косыгина, Сталин мог заполнять те пробелы в балансе сил в Политбюро, которые образовались в связи со смертью Жданова. Еще одним шагом в этом направлении были попытки Сталина расширить группу руководителей «второго уровня», которые, по крайней мере, потенциально, могли составить определенный противовес «старой гвардии». Характерной в этом отношении была политическая карьера А. Д. Крутикова.

По возрасту Крутиков, родившийся в самом начале 1902 года, был ровесником Маленкова. Однако его карьерный рост происходил куда менее успешно. Вступив в партию в 1927 году, он занимал мелкие должности в провинции, а в 1936–1938 годах был послан на учебу на экономическое отделение Ленинградского института красной профессуры. В Ленинграде он оказался в нужное время. Массовые аресты 1937–1938 годов расчистили место для коренной ротации руководящих кадров. Уцелевшим работникам быстрое продвижение по служебной лестнице обеспечивалось почти автоматически. Крутиков стал одним из «выдвиженцев террора». В 1938 году он был назначен заведующим отделом пропаганды и агитации одного из райкомов партии в Ленинграде. В том же году переведен в ЦК ВКП(б) на должность инструктора, а затем на должность заместителя наркома в Наркомат внешней торговли СССР, изрядно обезлюдивший в результате репрессий[230]. Хотя мы не располагаем точными доказательствами, можно предположить, что выдвижению Крутикова способствовало его несомненное знакомство со Ждановым, набиравшим силу в Москве. Резкое ухудшение состояния здоровья Жданова совпало с новым выдвижением Крутикова. Проработав десять лет в должности заместителя наркома (министра) внешней торговли, Крутиков попал в особую милость у Сталина. 9 июля 1948 года Сталин подписал постановление Политбюро о назначении Крутикова заместителем председателя Совета министров СССР и председателем Бюро по торговле и легкой промышленности при Совете министров. А. Н. Косыгину, ранее возглавлявшему это Бюро, было предложено сосредоточиться на работе министра финансов СССР[231].

Об обстоятельствах выдвижения Крутикова писал в своих мемуарах А. И. Микоян, занимавший в 1948 году пост министра внешней торговли. Микоян утверждал, что в 1947 году в разговорах со Сталиным он положительно оценивал своих заместителей по Министерству внешней торговли, в том числе Крутикова. «Через год Сталин неожиданно предложил Крутикова на должность заместителя председателя Совета министров СССР с возложением на него обязанностей, связанных с внутренней торговлей. Я резко возражал, убеждая Сталина, что он не готов для такой ответственной должности, что для этого надо ему еще поработать министром, но даже министром внешней торговли он сегодня не может еще стать, но через год это может быть реально […] Сталин со свойственным ему упрямством, несмотря на мои возражения, в июле 1948 года все же провел назначение Крутикова, даже не побеседовав с ним»[232]. Микоян объяснял это решение капризностью и упрямством Сталина. Однако это слишком простая трактовка сталинских расчетов. Через год уже сам Микоян будет заменен на посту министра внешней торговли другим своим заместителем М. А. Меньшиковым. Выдвижения Крутикова и Меньшикова были звеньями одной цепи. Сталин постепенно готовил замену или, по крайней мере, кадровый противовес старым членам Политбюро.

Составной частью этих манипуляций было продолжавшееся давление Сталина на своих соратников. Одним из объектов сталинского недовольства был прощенный Г. М. Маленков. Характерный эпизод произошел через два месяца после возвращения Маленкова на пост секретаря ЦК. В сентябре 1948 года на борту теплохода «Победа», прибывшего из США с армянскими репатриантами, произошел пожар. По версии МГБ, которую Маленков доложил Сталину, находившемуся в отпуске на юге, американцы подсыпали горючее вещество на пароход еще в Нью-Йорке. Сталин в ответной телеграмме сделал выговор Маленкову и потребовал искать среди репатриантов, плывших на пароходе, американских шпионов, главная цель которых — «поджечь [советские] нефтяные промыслы»[233]. Маленков, как обычно, был абсолютно послушен и оперативен. 13 сентября 1948 года он послал Сталину сообщение: «Вашу телеграмму о теплоходе “Победа” получил. Несомненно, Вы правы, что среди армянских переселенцев есть американские разведчики, которые произвели диверсию […] Сегодня же вместе со всеми друзьями примем меры и решение в полном соответствии с Вашими предложениями.

О принятых мерах незамедлительно доложим»[234]. Уже на следующий день Маленков докладывал об отправке в Баку заместителя министра госбезопасности Н. Н. Селивановского во главе группы из восьми ответственных сотрудников этого министерства, а также еще одной группы МГБ в Ереван. Оперативно принятым постановлением Совета министров СССР от 14 сентября была полностью и немедленно отменена репатриация в СССР зарубежных армян и воспрещен прием армянских переселенцев в Армению, откуда бы они не направлялись[235].

Этот эпизод демонстрировал многие существенные черты как характера самого Сталина, так и его взаимоотношений с соратниками. Как обычно, именно Сталин был инициатором наиболее жесткой реакции на события. По его приказу рядовая авария была объявлена диверсией и повлекла за собой репрессии. Маленков, как до этого много раз и он сам, и другие члены Политбюро, покорно принял очередной непрогнозируемый выговор. Сталин вновь напомнил соратникам о своих неограниченных правах и решающем слове. Непредсказуемость сталинских интервенций и требований держали членов Политбюро в необходимом состоянии напряжения и незащищенности.

Подобные атаки были особенно чувствительны в периоды интенсивных перестановок в высших эшелонах власти. Нестабильность ситуации, вызванная нарушением прежнего баланса сил в связи со смертью Жданова, заставляла конкурентов в Политбюро действовать более активно и напористо. Развитие событий в 1949 году позволяет предполагать, что основная борьба развертывалась между двумя группами среднего поколения сталинских соратников. Главной силой первой из этих групп был, скорее всего, Н. А. Вознесенский, к которому тяготели А. А. Кузнецов, А. Н. Косыгин. Именно эта тройка в будущем в той или иной степени пострадала в результате так называемого «ленинградского дела». Вознесенский, Кузнецов и Косыгин были связаны общностью ленинградского политического происхождения — они делали карьеру и работали в Ленинграде в 1930-е годы под руководством Жданова. Кузнецов и Косыгин также были связаны родственными отношениями через жен[236]. Кроме того, эти «ленинградские руководители» имели хорошие отношения с некоторыми старыми членами Политбюро. Вознесенский был близок к Молотову[237]. Дочь Кузнецова и сын Микояна готовились к свадьбе и проводили много времени вместе поочередно в домах своих родителей[238].

Другую противоборствующую группу составляли Г. М. Маленков и Л. П. Берия. Они также были связаны совместной работой в конце 1930-х годов и в период войны как члены ГКО. После войны Маленков и Берия, подвергшиеся гонениям со стороны Сталина, взаимодействовали в Совете министров СССР. Сохранив это взаимодействие, Маленков и Берия тесно сотрудничали при организации новых властных структур сразу после смерти Сталина. С Вознесенским у Маленкова и Берии были напряженные отношения, по крайней мере, с предвоенного времени, когда Сталин начал активно выдвигать Вознесенского. Их соперничество усилилось после войны. Как уже говорилось в предыдущем разделе, Сталин в 1946 году вновь выдвинул «ленинградцев» и подверг опале Берию и Маленкова. Это создало почву для усиления соперничества в Политбюро, против чего Сталин совсем не возражал.

Следует подчеркнуть, что документы не подтверждают существование принципиальных, «программных» противоречий между сталинскими соратниками. Они боролись за влияние на Сталина, за его благосклонность и старались скорее очернить друг друга в глазах Сталина, чем отстоять определенные решение или инициативы. В этой борьбе существовали определенные правила. Конкуренты имели право поставлять Сталину компрометирующие материалы друг на друга, но решения об использовании этих материалов, о прощении или наказании, о степени наказания, мог принимать только сам Сталин. Это касалось и содержания компромата. Соратники могли обвинять друг друга в служебных ошибках, превышении полномочий, халатности, недосмотре за подчиненными и т. п. Однако политические оценки, обвинения во «вредительстве», «шпионаже» и т. д. могли исходить только от Сталина. Все эти правила в полной мере проявились в 1949 году, в ходе так называемого «ленинградского дела». Однако хронологически первой акцией, которая свидетельствовала о сталинской решимости подвергнуть систему высшей власти новой реорганизации, был новый раунд атак против Молотова, а также снятие Молотова и Микояна с министерских постов.

Регулярные нападки на соратников, как уже говорилось, были обычным методом, при помощи которого Сталин контролировал членов Политбюро. В. М. Молотов в силу причин, о которых уже говорилось в первой главе, был одной из главных мишеней сталинских атак. Поводом для очередного демарша в послевоенные годы стали поправки Молотова к проекту конституции Германии. Получив этот документ в отпуске на юге, Сталин 21 октября 1948 года направил шифротелеграмму на имя Г. М. Маленкова, в которой говорилось, что замечания Молотова «неправильны политически и ухудшают конституцию. Нужно сообщить немцам, что поправки не отражают позицию ЦК ВКП(б), и ЦК ВКП(б) не имеет намерения вносить в конституцию какие-либо изменения, считая немецкий проект конституции правильным»[239]. Эта телеграмма, как указал. Сталин, предназначалась «для друзей» и поэтому была направлена, помимо Маленкова, Молотову, Вознесенскому, Кагановичу и Косыгину (Берия и Микоян, вероятнее всего, находились в отпуске). Несмотря на ограниченность рассылки, фактически сталинские требования означали политическую компрометацию Молотова, как минимум, еще и в глазах немецких лидеров. Эта очередная атака против Молотова в какой-то мере могла быть связана с недовольством Сталина ситуаций в Германии. Однако главной причиной сталинских нападок было, скорее всего, нараставшее напряжение между Сталиным и Молотовым в связи с фабрикацией дела против жены Молотова П. С. Жемчужиной.

В 1920-е — начале 1930-х годов Жемчужина, как и сам Молотов, была близка к семье Сталина, дружила с его женой Н. С. Аллилуевой. Самоубийство Аллилуевой в конце 1932 года ожесточило Сталина и, вполне возможно, зародило в нем неприязнь к Жемчужиной. Несмотря на то, что в 1930-е годы Жемчужина делала успешную карьеру и достигла должности наркома рыбной промышленности, в 1939 году она была обвинена в политической неразборчивости и невольном покровительстве «вредителям» и «шпионам» в ее окружении. До ареста тогда дело не дошло. Жемчужину лишь понизили в должности[240]. В 1948–1949 годах Жемчужина, еврейка по национальности, стала одной из жертв нараставшей антисемитской кампании. Дело против Жемчужиной фабриковалось в тесной связи с делом Еврейского антифашистского комитета (ЕАК). Из арестованных по делу ЕАК в МГБ выбивали показания против Жемчужиной, которые докладывались Сталину. Предрешив арест Жемчужиной, Сталин потребовал, чтобы Молотов развелся с ней. Несколько десятилетий спустя Молотов рассказывал: «Сталин подошел ко мне в ЦК: “Тебе надо разойтись с женой!” А она мне сказала: “Если это нужно для партии, значит, мы разойдемся”. В конце 1948-го мы разошлись»[241].

29 декабря 1948 года на рассмотрение Политбюро была вынесена справка за подписью председателя КПК М. Ф. Шкирятова и министра госбезопасности В. С. Абакумова. Жемчужиной ставились в вину связи с «еврейскими националистами» и участие в похоронах их «руководителя» С. Михоэлса; «распространение провокационных слухов о смерти Михоэлса»; участие 14 марта 1945 года в религиозном обряде в московской синагоге[242]. Как вспоминал позднее Молотов, «когда на заседании Политбюро он [Сталин] прочитал материал, который ему чекисты принесли на Полину Семеновну, у меня коленки задрожали. Но дело было сделано на нее — не подкопаешься. Чекисты постарались»[243]. Политбюро вынесло решение об исключении Жемчужиной из партии. Молотов нашел в себе силы воздержаться при голосовании[244]. Возник конфликт. О степени его напряженности может свидетельствовать то, что три недели спустя, 19 января 1949 года, Сталин распорядился размножить и разослать Берии, Булганину, Косыгину, Маленкову, Микояну, Вознесенскому и самому Молотову (т. е. членам руководящей группы) переписку ноября-декабря 1945 года об ошибках Молотова в связи с зарубежными корреспондентами[245]. В новом контексте эти материалы представляли действия Молотова не как случайную ошибку, а как злонамеренную и последовательную позицию. Молотов не устоял перед этим ударом и на следующий день, 20 января, написал заявление на имя Сталина:

«При голосовании в ЦК предложения об исключении из партии П. С. Жемчужины я воздержался, что признаю политически ошибочным. Заявляю, что продумав этот вопрос, я голосую за это решение ЦК, которое отвечает интересам партии и государства и учит правильному пониманию коммунистической партийности. Кроме того, признаю тяжелую вину, что во время не удержал Жемчужину, близкого мне человека, от ложных шагов и связей с антисоветскими еврейскими националистами, вроде Михоэлса»[246].

Это заявление по поручению Сталина было разослано всем кандидатам и членам Политбюро. На следующий день, 21 января, Жемчужину арестовали[247].

4 марта 1949 года В. М. Молотов был освобожден от поста министра иностранных дел (его преемником стал А. Я. Вышинский). Одновременно А. И. Микоян был заменен на посту министра внешней торговли М. А. Меньшиковым. Оформление этих постановлений в подлинном протоколе Политбюро показывает, что они были приняты на встрече Сталина, Маленкова, Берии и Булганина (сами постановления написаны рукой Маленкова). Поскольку за 3 и 4 марта 1949 года в журнале записи посетителей кабинета Сталина пропуск, можно предполагать, что встреча состоялась на сталинской даче. О принятом решении Сталин сообщил Поскребышеву, который дополнительно опросил Микояна, Молотова, Вознесенского, Косыгина, Шверника и Ворошилова. Все они проголосовали за резолюции о снятии Молотова и Микояна, однако Ворошилов высказал свое мнение в такой форме, которую можно было принять за сомнения: «Если народ за, то я тоже»[248]. Утверждение этих решений опросом, без участия Молотова и Микояна свидетельствовало об определенной осторожности Сталина. Возможно, он опасался неприятных объяснений на заседании Политбюро в полном составе.

В последующие недели смещение Молотова и Микояна с постов министров сопровождалось серией решений, которые конструировали новую систему согласования внешнеполитических и внешнеэкономических решений. 12 марта 1949 года Политбюро создало постоянную комиссию по вопросам внешней политики и связям с иностранными компартиями. Она получила название Внешнеполитическая комиссия ЦК ВКП(б) (ВПК). Функции ВПК, утвержденные специальным постановлением Политбюро от 18 апреля 1949 года, в значительной мере повторяли функции отдела внешних сношений ЦК, на базе которого и создавалась Внешнеполитическая комиссия: осуществление по поручению ЦК связей с компартиями зарубежных стран; изучение руководящих кадров компартий; подготовка мероприятий, связанных с участием ВКП(б) в Коминформе; контроль за международными контактами советских общественных организаций (ВЦСПС, ВОКС, Союза писателей и т. п.); направление политической работы среди советских граждан за рубежом, не занятых в советских учреждениях; наблюдение за политической работой среди находящихся в СССР политэмигрантов[249]. Молотову поручалось курировать Внешнеполитическую комиссию. По существу, это означало ограничение сферы его деятельности второстепенными, пропагандистско-информационными аспектами внешней политики.

От наблюдения за более существенными решениями, проходившими через Министерство иностранных дел, Молотов формально был отстранен. Для этого 9 апреля 1949 года Политбюро утвердило специальное постановление о порядке рассмотрения вопросов, связанных с внешними сношениями. Вопросы министерств иностранных дел и внешней торговли представлялись теперь непосредственно в Политбюро новыми министрами Вышинским и Меньшиковым[250]. Показательно, что из проекта этого постановления Сталин вычеркнул следующий пункт: «Поступающие в Совет министров СССР вопросы, касающиеся внешнеполитических сношений, вносятся непосредственно в Политбюро ЦК ВКП(б) т. Молотовым, а вопросы, касающиеся внешних экономических отношений, — т. Микояном»[251].

Удаление Молотова от внешнеполитических дел усиливало также его назначение 6 апреля 1949 года председателем вновь созданного Бюро Совета министров СССР по металлургии и геологии[252]. Причем первые шаги Молотова в этой должности сопровождались новыми мелкими притеснениями и унижениями. Первоначальные проекты постановлений об образовании и о составе Бюро по металлургии и геологии были составлены 1 апреля 1949 года. Они предусматривали, что заместителем Молотова в Бюро будет назначен Н. М. Силуянов, работавший до того заместителем председателя Госплана СССР[253]. Эти предложения, видимо, вызвали возражения. Молотов внес правку в проект постановления, заменив Силуянова заместителем министра металлургической промышленности А. Н. Кузьминым. 6 апреля Политбюро утвердило это предложение. Кузьмин был назначен заместителем Молотова в Бюро по металлургии и геологии и соответственно освобожден от должности заместителя министра металлургической промышленности[254]. Однако уже 11 апреля к Сталину обратился министр металлургической промышленности И. Ф. Тевосян, просивший отменить решение от 6 апреля о переводе Кузьмина[255]. Возможно, в других условиях слово Молотова могло бы иметь большее значение. Однако на этот раз именно просьба Тевосяна была немедленно удовлетворена[256]. В третий раз в течение двух недель Молотову было предложено искать себе нового заместителя. Только 18 апреля Политбюро, наконец, приняло окончательное решение по этому вопросу[257].

Смещение Микояна с поста министра внешней торговли происходило без видимых скандалов и осложнений. Как вспоминал сам Микоян, вопрос этот возник как бы между прочим во время его встречи со Сталиным после возвращения из Китая, где Микоян вел переговоры в партизанском штабе Мао Цзэдуна: «Я рассказывал о встречах, о личных впечатлениях, об обстановке в Китае и т. д. После беседы Сталин несколько неожиданно, без всякой связи с темой разговора говорит: “Не думаешь ли ты, что настало время, когда тебя можно освободить от работы во Внешторге?” Когда я согласился, он спросил: “Кого ты предложишь вместо себя?” Я назвал кандидатуру Меньшикова»[258].

Если этот рассказ Микояна соответствует действительности (а сомневаться в этом оснований пока нет), то внешне удаление Молотова и Микояна могло выглядеть как реализация традиционной сталинской идеи о необходимости выдвижения молодых руководителей, подготовки кадровой смены. Несомненно, это соображение имело некоторое значение. Однако как обычно, за сталинскими решениями стоял целый комплекс очевидных и неявных эмоциональных мотивов. Одной из причин смещения Молотова, как отмечается в литературе, мог быть провал советской политики в Германии, проигрыш в берлинском кризисе. Сталин искал пути для отступления и, смещая Молотова, посылал западным противникам сигналы о готовности к переговорам. Кстати, западные лидеры именно так и восприняли удаление Молотова с министерского поста[259]. В мае 1947 года советская блокада была снята. Западные уступки носили формальный характер, но дали возможность Сталину выйти из конфликта внешне достойно. Свою роль играла подозрительность Сталина в отношении старых соратников. В этом контексте решения начала 1949 года могут рассматриваться как очередное звено в цепи многочисленных атак против Молотова и Микояна, начавшихся с новой силой после войны и продолжавшихся до смерти Сталина. Усилению этой неприязни способствовала слабая фронда Молотова по поводу Жемчужиной. Вряд ли незамеченным остался и тот факт, что один из сыновей Микояна женился на дочери А. А. Кузнецова как раз в февральские дни 1949 года, когда сам Кузнецов был обвинен в «антипартийной деятельности»[260].

О том, что смещение Молотова и Микояна с министерских постов носило скорее демонстративный характер, свидетельствовало последовавшее очень скоро возвращение им ряда прежних функций. Уже 12 июня 1949 года Политбюро освободило Молотова от должности председателя Бюро по металлургии, обязав его «сосредоточить свою работу на руководстве делами Министерства иностранных дел и Внешнеполитической комиссии ПБ ЦК ВКП(б)»[261]. Хотя 13 февраля 1950 года Молотов вновь получил «хозяйственную нагрузку» — пост председателя Бюро Совета министров по транспорту и связи[262], его основным поприщем по-прежнему оставалась внешняя политика. Исследователи отмечают, что и после отставки с поста министра иностранных дел Молотов являлся ключевой фигурой в разработке ряда важнейших внешнеполитических решений[263]. Судя по протоколам Политбюро, Молотов, по крайней мере, до осени 1952 года активно занимался внешнеполитическими делами. В соответствии с установленным порядком через него проходили все вопросы Внешнеполитической комиссии, а также многие инициативы МИД. Хотя многие мидовские вопросы докладывались Вышинским непосредственно Сталину, в целом создается впечатление, что Вышинский скорее старался взаимодействовать с Молотовым, чем избегать его. Подготовку ряда внешнеполитических решений поручал Молотову сам Сталин. Ряд постановлений согласовывались на встречах Сталина и Молотова[264].

Значительный круг прежних обязанностей сохранил после смещения с поста министра внешней торговли также и Микоян. 19 января 1950 года его назначили председателем вновь созданной постоянной комиссии Политбюро по вопросам внешней торговли, на которую возлагалось «рассмотрение заявок иностранных государств Советскому Союзу по внешней торговле, а также советских требований к иностранным государствам»[265]. Важно подчеркнуть, что министр внешней торговли Меньшиков, сменивший Микояна, входил в состав этой комиссии на правах рядового члена. Все это свидетельствовало, что за Микояном сохранялись права куратора внешнеторговой деятельности. В добавление к этому 26 января 1947 года Микоян возглавил Бюро Совмина по торговле и пищевой промышленности[266].

В конечном счете действия против Молотова и Микояна отражали некоторые пределы личной диктатуры Сталина, о которых более подробно будет сказано далее. Старые соратники Сталина были важной составной частью системы, выполняли в ней жизненно важные функции. Более свободно Сталин чувствовал себя в отношении более молодых выдвиженцев. Очередной раз это продемонстрировало так называемое «ленинградское дело», оказавшее огромное воздействие на баланс сил в высших эшелонах власти в СССР.

Постоянные атаки Сталина против членов Политбюро, их личное и политическое унижение на фоне чисток 1930-х годов были сравнительно безобидными. Однако «ленинградское дело», в результате которого были физически уничтожены два высокопоставленных советских руководителя и немало функционеров среднего уровня, заставляло вспомнить о кровавых днях 1937 года. При помощи репрессий Сталин в очередной раз подавлял те «центробежные» тенденции в партийно-государственном аппарате, которые угрожали, по мнению вождя, его беспрекословной власти и жесткой иерархии существующей системы. Весь ход «ленинградского дела» и тесно связанного с ним «дела Госплана» свидетельствовал именно о таких мотивах этой новой кадровой чистки.

Толчком для очередного возбуждения сталинских подозрений послужил скандал, связанный с проведением в Ленинграде с 10 по 19 января 1949 года Всероссийской оптовой ярмарки. Это, на первый взгляд, политически нейтральное событие было проведено с нарушением одного из принципиальных постулатов сталинской системы — строгой иерархии в принятии решений. Хотя вопрос о проведении межобластных оптовых ярмарок для реализации излишних товаров обсуждался в союзном правительстве[267], конкретно ленинградская ярмарка была результатом «сепаратной» инициативы руководства Ленинграда, Совета министров РСФСР, во главе которого стоял выходец из Ленинграда М. И. Родионов, и секретаря ЦК ВКП(б) (тоже ленинградца) А. А. Кузнецова. Очевидно, что все эти руководители считали свои действия вполне правомерными и целесообразными. Очевидно также, что по существу они таковыми и были. Вся эта история не вызвала бы никаких вопросов, если бы в дело не вмешалась большая политика. 13 января 1949 года ничего не подозревавший о последствиях своего шага председатель Совета министров РСФСР Родионов направил в ЦК ВКП(б) на имя Г. М. Маленкова обычную рутинную информацию о ходе ярмарки. Однако Маленков придал делу неожиданный поворот. Записку Родионова он разослал дальше со следующей резолюцией: «Берии Л. П., Вознесенскому Н. А., Микояну А. И. и Крутикову А. Д. Прошу Вас ознакомиться с запиской тов. Родионова. Считаю, что такого рода мероприятия должны проводиться с разрешения Совета министров»[268]. Пока мы не знаем, каким образом, кем и с какими комментариями информация о ленинградской ярмарке была доложена Сталину. Несомненно, однако, что сам факт организации ярмарки без согласования, в результате «сговора» группы руководителей не мог не вызвать у Сталина недовольство. Не исключено, что сообщение о ярмарке соединились на столе у Сталина с другими компрометирующими материалами. Так, Сталину поступали сигналы о подтасовках во время выборов нового руководства на конференции ленинградской партийной организации, состоявшейся в конце декабря 1948 года[269].

Отражением недовольства Сталина было неожиданное решение Политбюро от 28 января 1949 года о создании Дальневосточного бюро ЦК ВКП(б). Руководителем этого бюро назначался А. А. Кузнецова. Соответственно, предполагалось его освобождение от обязанностей секретаря ЦК ВКП(б)[270]. Это решение в конце концов не состоялось, бюро по Дальнему Востоку вообще не было создано. Однако постановление о перемещении Кузнецова ясно свидетельствовало о твердом намерении Сталина убрать его из ЦК. Не исключено, что со скандалом вокруг ленинградской ярмарки было связано также должностное понижение А. Д. Крутикова, который в качестве заместителя председателя Совета министров СССР курировал вопросы торговли. 7 февраля Крутиков 40 минут провел в кабинете Сталина[271]. В тот же день было оформлено постановление Политбюро об освобождении Крутикова от обязанностей председателя Бюро по торговле при Совете министров СССР и заместителя председателя Совета министров СССР[272].

После нескольких недель колебаний и неопределенности в судьбе руководителей, причастных к организации ярмарки в Ленинграде, наступил решающий поворот. Поздно вечером 12 февраля в кабинете Сталина собралась руководящая группа Политбюро (Молотов, Берия, Маленков, Микоян, Вознесенский, Булганин, Косыгин), к которой некоторое время спустя присоединился Ворошилов. На это заседание были вызваны также первый секретарь ленинградского обкома и горкома партии П. С. Попков и председатель ленинградского горисполкома П. Г. Лазутин, председатель Совмина РСФСР М. И. Родионов и либо его заместитель В. И. Макаров, либо министр торговли РСФСР М. Макаров (в журнале регистрации посетителей кабинета Сталина не указывались инициалы)[273]. Заседание длилось 1 час 20 минут. Как видно из последующего решения, о котором будет сказано далее, участники ярмарочной истории были сурово осуждены. Судя по всему, именно тогда в кабинете Сталина Н. А. Вознесенский, чтобы отвести от себя подозрения, заявил, что в 1947 году Попков обратился к нему с просьбой «шефствовать» над Ленинградом. Это признание Вознесенского, видимо, еще больше разозлило Сталина. В постановлении Политбюро, принятом 15 февраля 1949 года[274], факт сепаратной организации ярмарки, стремление ленинградских руководителей проводить «закулисные комбинации» «через различных самозваных «шефов» Ленинграда вроде тт. Кузнецова, Родионова и других», а также предложение Попкова Вознесенскому о «шефстве» были поставлены в один ряд. Против ленинградских руководителей и их покровителей были выдвинуты серьезнейшие политические обвинения:

«Политбюро ЦК ВКП(б) считает […] что у тт. Кузнецова А. А., Родионова, Попкова имеется нездоровый, небольшевистский уклон, выражающийся в демагогическом заигрывании с ленинградской организацией, в охаивание ЦК ВКП(б), который якобы не помогает ленинградской организации, в попытках представить себя в качестве особых защитников интересов Ленинграда, в попытках создать средостение между ЦК ВКП(б) и ленинградской организацией и отдалить таким образом ленинградскую организацию от ЦК ВКП(б)».

Действия этой группы сравнивались в постановлении с действиями Г. Е. Зиновьева, возглавлявшего ленинградскую партийную организацию в 1920-е годы и превратившего ее в центр оппозиции. Учитывая, что Зиновьев, наряду с Троцким, считался самым одиозным врагом Сталина, такие обвинения выглядели особенно зловеще. Постановлением от 15 февраля Родионов был снят с поста председателя Совета министров РСФСР, Попков — с поста первого секретаря Ленинградского обкома и горкома ВКП(б), Кузнецов — с поста секретаря ЦК ВКП(б). Взыскание было объявлено также Вознесенскому, который «хотя и отклонил предложение т. Попкова о “шефстве” над Ленинградом, указав ему на неправильность такого предложения, тем не менее все же поступил неправильно, что своевременно не доложил ЦК ВКП(б) об антипартийном предложении “шефствовать” над Ленинградом, сделанном ему т. Попковым». 22 февраля Маленков провел в Ленинграде объединенный пленум Ленинградского обкома и горкома ВКП(б), на котором Кузнецов, Родионов, Попков и второй секретарь ленинградского обкома Ф. Я. Капустин были обвинены в принадлежности к антипартийной группе[275].

Исправляя проект постановления Политбюро от 15 февраля, Сталин собственноручно вписал в него слова о том, что Вознесенский указал Попкову на неправильность его предложения о «шефстве». Такую приписку в сложившихся обстоятельствах вполне можно было трактовать как желание несколько смягчить обвинения против Вознесенского. Однако для соратников Сталина было очевидно, что позиции Вознесенского пошатнулись. И для того чтобы закрепить этот успех, недоброжелатели Вознесенского предприняли ряд акций, дискредитирующих его в глазах вождя.

Отличавшийся своеобразным прагматизмом Сталин, терпел своих соратников до тех пор, пока видел пользу или в их деятельности, или в их существовании в качестве определенных политических символов. Среднее поколение членов Политбюро, не имевшее заслуг и поэтому малоценное как символ революционной легитимности режима, могло рассчитывать только на свои административно-организаторские таланты. Вознесенский был типичным представителем именно этой группы сталинских соратников. Сталин ценил его за успешное выполнение должностных обязанностей. Оппоненты Вознесенского, в свою очередь, старались посеять сомнения в его служебной добросовестности и компетентности. В сталинском окружении это был лучший способ борьбы и компрометации противника.

Госплан, которым руководил Вознесенский в ранге заместителя Совета министров СССР, в советской экономической системе выполнял важнейшие функции. В качестве защитника «общегосударственных интересов» он должен был укрощать «ведомственный эгоизм» и добиваться от министерств принятия и выполнения растущих планов. Политическая сила Вознесенского напрямую зависела от уверенности Сталина в том, что именно Вознесенский лучше других мог справиться с этой работой. Писатель К. Симонов со слов министра путей сообщения И. В. Ковалева записал такие высказывания Сталина о Вознесенском:

«Вот Вознесенский, чем он отличается в положительную сторону от других заведующих, — как объяснил мне Ковалев, Сталин иногда так иронически “заведующими” называл членов Политбюро, курировавших деятельность нескольких подведомственных им министерств. — Другие заведующие, если у них есть между собой разногласия, стараются сначала согласовать между собой разногласия, а потом уже в согласованном виде довести до моего сведения. Даже если остаются не согласными друг с другом, все равно согласовывают на бумаге и приносят согласованное. А Вознесенский, если не согласен, не соглашается согласовывать на бумаге. Входит ко мне с возражениями, с разногласиями. Они понимают, что я не могу все знать, и хотят сделать из меня факсимиле. Я не могу все знать. Я обращаю внимания на разногласия, на возражения, разбираюсь, почему они возникли, в чем дело. А они прячут это от меня. Проголосуют и спрячут, чтоб я поставил факсимиле. Хотят сделать из меня факсимиле. Вот почему я предпочитаю их согласованиям возражения Вознесенского»[276].

Этому образу «принципиального руководителя» соответствовал весь облик Вознесенского, который, судя по свидетельствам очевидцев, вряд ли был приятным человеком. «Николай Алексеевич работал с исключительной энергией, быстро и эффективно решал возникавшие проблемы. Но не умел скрывать своего настроения, был слишком вспыльчив. Причем плохое настроение проявлялось крайней раздражительностью, высокомерием и заносчивостью. Но когда Вознесенский был в хорошем настроении, он был остроумен, жизнерадостен, весел, любезен. В его манере держать себя, в беседах проявлялись его образованность, начитанность, высокая культура. Но такие мгновения были довольно редки. Они проскальзывали как искры, а затем Вознесенский опять становился мрачным, несдержанным и колючим. Идя к нему на прием, никто из сотрудников не был уверен, что все пройдет гладко, что вдруг он внезапно не вскипит, не обрушит на собеседника едкого сарказма, издевательской реплики», — таким запомнил Вознесенского Я. Е. Чадаев, занимавший пост управляющего делами Совета министров[277]. Похожее впечатление произвел Вознесенский на писателя Симонова, который наблюдал его на одном из заседаний по присуждению сталинских премий: «Он запомнился мне не потому, что понравился, а потому, что чем-то удивил меня, видимо, тем, как резковато и вольно он говорил, с какой твердостью объяснял, отвечая на вопросы Сталина, разные изменения, по тем или иным причинам внесенные в первоначальные решения Комитета по премиям в области науки и техники, как несколько раз настаивал на своей точке зрения — решительно и резковато. Словом, в том, как он себя вел там, был некий диссонанс с тональностями того, что произносилось другими, — и это мне запомнилось»[278]. А. И. Микоян, сочувственно относящийся к Вознесенскому и его трагической судьбе, тем не менее, писал: «[…] Как человек Вознесенский имел заметные недостатки. Например, амбициозность, высокомерие. В тесном кругу узкого Политбюро это было заметно всем. В том числе его шовинизм»[279].

Некоторые авторы считают Вознесенского здравомыслящим экономистом, противостоящим консерваторам, что предопределило его гибель[280]. Однако это преувеличение, вызванное скорее сочувствием в трагической судьбе Вознесенского, чем реальными фактами. Как справедливо считает Дж. Хоуф, «Маловероятно, что Вознесенский относился благосклонно к децентрализации или рыночным механизмам»[281]. Вознесенский был типичным администратором сталинского типа и мало отличался от других председателей Госплана. Вместе с тем обстоятельства развития дела позволяют считать, что важной причиной падения Вознесенского была утрата им в глазах Сталина репутации «честного» администратора, сигнализирующего наверх о реальном положении дел[282].

После первых неприятностей, связанных с обвинениями против ленинградцев, у Вознесенского возникли новые проблемы, непосредственно касающиеся его деятельности в Госплане. По свидетельству Микояна, при обсуждении планов экономического развития на 1947 год в Политбюро (Микоян не называет дату но, скорее всего, это было в ноябре 1948 года) Сталин поставил перед Вознесенским сложную задачу. Он предложил, в частности, наметить такие плановые задания, чтобы в первом квартале 1949 года избежать обычного сезонного падения объемов производства по сравнению с четвертым кварталом предыдущего года. Настрой Сталина, который на фоне благоприятного 1948 года явно вел дело к наращиванию темпов индустриального роста, был настолько очевиден, что Вознесенский не посмел ему перечить. По мнению Микояна, Вознесенский не мог не понимать, что такое задание на первый квартал невыполнимо, но ответил согласием, потому что «видимо, психологическая обстановка была такая»[283]. Принятое решение предусматривало рост промышленной продукции в первом квартале 1949 года по сравнению с предыдущим кварталом на 5 %.

Пороки этого решения обнаружились очень быстро. 15 декабря 1948 года три руководящих работника Госплана обратились к Вознесенскому с запиской, в которой сообщали, что в связи с перевыполнением плана четвертого квартала 1948 года намеченный 5-процентный прирост потребует увеличения выпуска валовой продукции промышленности в первом квартале на 1,7 млрд руб. (до 45,4 млрд руб.). Вознесенский, как следовало из его резолюции, согласился с этим предложением и поручил внести соответствующие изменения в план[284]. Однако по каким-то причинам план на первый квартал был оставлен без изменений, хотя план на 1949 год в целом подвергся соответствующей корректировке.

Скорее всего, никто не обратил бы внимание на нестыковки в плане первого квартала, если бы к Сталину не обратился с запиской заместитель председателя Госснаба СССР М. Т. Помазнев. Помазнев писал, что директивы правительства о росте промышленного производства на 5 % Госпланом проигнорированы. Записка Помазнева, видимо, была составлена в феврале. Нельзя исключить, что инициатива Помазнева была составной частью атаки Берии и Маленкова против Вознесенского. Во всяком случае, вскоре Помазнев был назначен на влиятельный пост управляющего делами Совета министров СССР, а в 1953 году, сразу после ареста Берии, снят с него. Сталин дал поручение Бюро Совета министров СССР рассмотреть сигнал. Вознесенский пытался сопротивляться, однако Бюро поддержало Помазнева. 1 марта 1949 года от имени Бюро Сталину был представлен доклад, критикующий позицию Госплана. Доклад был вынужден подписать и сам Вознесенский. Правда, пока речь шла об отдельных ошибках и необходимости исправления планов на первый и второй квартал 1949 года. Более широкие и резкие выводы не делались[285]. Несмотря на это, сам факт проверки деятельности Вознесенского, одобренный Сталиным, был для оппонентов Вознесенского серьезным сигналом. Он свидетельствовал о том, что атаки против Вознесенского можно продолжать.

Вскоре Берия предпринял еще один шаг для дискредитации Вознесенского. Микоян описывает эти события так. Берия через своего агента в Госплане получил записку заместителя Вознесенского, в которой говорилось, что реальный план на первый квартал не обеспечивает выполнения решения о приросте промышленной продукции. Вознесенский якобы написал на записке «в дело», т. е. не дал ей ход. Берия на встрече у Сталина положил этот документ на стол[286]. Скорее всего, Микоян имел в виду уже упоминаемую записку трех работников Госплана от 15 декабря, назвав ее по ошибке запиской «заместителя Вознесенского». Об этом свидетельствует то, что именно записка от 15 декабря была размножена для рассылки членам Политбюро в связи с «делом Госплана». Именно эта записка фигурировала также в качестве одного из главных доказательств вины Вознесенского в постановлении Совета министров СССР «О Госплане СССР», утвержденном Политбюро 5 марта[287]. Формулы этого постановления, несомненно, отражали коренным образом изменившееся отношение Сталина к его недавнему фавориту. В нем говорилось:

«Правительство СССР неоднократно указывало на то, что главнейшей задачей Госплана является обеспечение в государственных планах роста и развития народного хозяйства, выявления имеющихся резервов производственных мощностей и борьба со всякого рода ведомственными тенденциями к занижению производственных планов. Являясь общегосударственным органом для планирования народного хозяйства СССР и контроля за выполнением государственных планов, Госплан СССР должен быть абсолютно объективным и на сто процентов честным органом; в работе его совершенно недопустимо какое бы то ни было вихляние и подгонка цифр […] Однако в результате проверки, произведенной Бюро Совета министров СССР […] установлено, что Госплан СССР допускает необъективный и нечестный подход к вопросам планирования и оценки выполнения планов, что выражается прежде всего в подгонке цифр с целью замазать действительное положение вещей, вскрыто также, что имеет место смыкание Госплана СССР с отдельными министерствами и ведомствами и занижение производственных мощностей и хозяйственных планов министерств».

Обвинения в адрес Вознесенского были очевидны. Сталин более не доверял ему как лояльному и неподкупному защитнику «общегосударственных интересов» от ведомственного нажима и эгоизма. Постановление предусматривало смещение Вознесенского с поста председателя Госплана, предписывало усилить контроль за деятельностью министерств, улучшить систему планирования и исправить «в сторону увеличения плана производства промышленной продукции на март и II квартал 1949 года». В Госплане предполагалось провести кадровую чистку для чего туда назначался специальный уполномоченный ЦК ВКП(б) по кадрам.

Особый акцент на улучшение планов свидетельствовал о том, что кампания против Госплана была не просто очередным политическим делом. Фактически речь шла о давлении на экономические ведомства с целью достижения более высоких темпов прироста производства. В силу этой раздвоенности «дело Госплана» и персональное дело самого Вознесенского, в котором отражалась борьба в окружении Сталина, развивались по разным направлениям.

На следующий день после утверждения постановления о Госплане, 6 марта, Политбюро освободило Кузнецова и Родионова от обязанностей членов Оргбюро[288]. 7 марта 1949 года Вознесенский был снят с поста заместителя председателя Совета Министров СССР и выведен из Политбюро[289]. По свидетельству Хрущева, Сталин высказывал намерение направить Вознесенского на должность председателя Госбанка[290]. Однако даже если Сталин действительно колебался по поводу судьбы Вознесенского, последовавшие летом события должны были положить конец этим колебаниям. 21 июля 1949 года министр госбезопасности В. С. Абакумов направил Сталину записку, в которой утверждалось, что бывший секретарь ленинградского горкома и обкома партии Я. Ф. Капустин является агентом английской разведки (Капустин когда-то был в командировке в Англии). Сталин санкционировал арест Капустина. Под пытками 4 августа 1949 года Капустин подписал сфальсифицированный протокол допроса о «вражеской» деятельности в Ленинграде Кузнецова, Попкова и других. 13 августа Кузнецов, Попков, Родионов, председатель ленинградского горисполкома П. Г. Лазутин и его предшественник, затем первый секретарь Крымского обкома ВКП(б) Н. В. Соловьев были арестованы в Москве в кабинете Маленкова[291].

Формально Вознесенского все эти события не коснулись. В мае проводилась проверка журнала «Большевик», редакцию которого обвинили в числе прочего в восхвалении книги Вознесенского[292], но к самому Вознесенскому и эта акция имела косвенное отношение. Судьба Вознесенского висела на ниточке. Удары следовали один за другим, но окончательное решение не принималось. Измученный ожиданиями, 17 августа 1949 года Вознесенский написал Сталину:

«Товарищ Сталин! Обращаюсь к Вам с великой просьбой — дать мне работу, какую найдете возможной, чтобы я мог вложить свою долю труда на пользу партии и Родины. Очень тяжело быть в стороне от работы партии и товарищей.

Из сообщений ЦСУ в печати я, конечно, вижу, что колоссальные успехи нашей партии умножены еще тем, что ЦК и Правительство исправляют прежние планы и вскрывают новые резервы. Заверяю Вас, что я безусловно извлек урок партийности из своего дела и прошу дать мне возможность активно участвовать в общей работе и жизни партии.

Прошу Вас оказать мне это доверие; на любой работе, которую поручите, отдам все свои силы и труд, чтобы его оправдать. Преданный Вам Н. Вознесенский»[293].

На документе сохранилась помета Поскребышева: «Тов. Маленкову». Трудно сказать, каковы были планы Сталина в отношении Вознесенского в этот период. Отсутствие Вознесенского среди арестованных по показаниям Капустина косвенно свидетельствовало о том, что Сталин продолжал колебаться или выжидал. Однако вскоре конец колебаниям, даже если они действительно были, положило новое дело о пропаже в Госплане секретных документов.

Обстоятельства фабрикации этого дела точно неизвестны. Точных доказательств того, что к нему были прямо причастны Маленков или Берия нет. Судя по документам, инициатором дела выступил уполномоченный ЦК ВКП(б) по кадрам в Госплане Е. Е. Андреев, с особым рвением выполнявший свою миссию. 22 августа 1949 года Андреев направил секретарям ЦК Пономаренко и Маленкову записку, в которой сообщал, что в Госплане за пять лет — с 1944 по 1948 год — пропало 236 секретных документов. Он приводил также многочисленные примеры нарушений руководством Госплана правил обеспечения государственной тайны. Андреев сообщал, что «в настоящее время секретное делопроизводство в Госплане проверяется сотрудниками МГБ СССР», не объяснив, однако, началась ли эта проверка после обнаружения пропаж секретных документов или факт пропаж был вскрыт самими чекистами[294].

Информации Андреева сразу же был дан ход. По предложению Маленкова записку направили Сталину[295]. 25 августа по записке состоялось специальное решение Совета министров СССР, которым предусматривалось расследование причин пропажи документом. Затем вопросом занялась Комиссия партийного контроля при ЦК ВКП(б), в частности, М. Ф. Шкирятов. Ничего хорошего для Вознесенского это не предвещало. Шкирятов был одним из самых рьяных и жестоких сталинских помощников. 1 сентября Шкирятов вызвал Вознесенского и предъявил ему обвинения в связи с пропажей документов. В тот же день Вознесенский направил свои объяснения в ЦК на имя Сталина. Он пытался объяснить, что контроль за секретными документами не входил в его обязанности. Однако в целом его записка имела характер покаяния и была еще одной попыткой добиться прощения у Сталина:

«Обращаюсь в ЦК ВКП(б) и к Вам, товарищ Сталин, и прошу Вас простить мне мою вину […] Наказание, которое я уже получил, и нахождение длительное время без работы настолько потрясло и переродило меня, что я осмеливаюсь просить Вас об этом и поверить, что Вы имеете дело с человеком, который извлек уроки и понимает, как надо соблюдать партийные и советские законы»[296].

Заявление не имело последствий. 11 сентября 1949 года Политбюро приняло постановление «О многочисленных фактах пропажи секретных документов в Госплане СССР», которое утверждало предложения Комиссии партийного контроля об исключении Вознесенского из состава ЦК ВКП(б) и предании его суду[297]. 27 октября 1949 года Вознесенский был арестован. После многомесячных допросов и пыток, в сентябре 1950 года Вознесенский, Кузнецов, Попков, Капустин, Родионов и Лазутин были осуждены на закрытом суде в Ленинграде и расстреляны 1 октября. Кроме них по «ленинградскому делу» в 1949–1951 годах были осуждены к расстрелу, различным срокам заключения и ссылке 214 человек (69 основных обвиняемых и 145 родственников). Кроме того, 2 человека умерли в тюрьме до суда[298]. Аресты и судебные процессы, связанные с «ленинградским делом» продолжались и в 1952 году[299].

Если «ленинградское дело», к которому в конце концов был присоединен Вознесенский, имело ярко выраженный политический характер, то «дело Госплана» можно назвать скорее служебным расследованием. Сотрудники Вознесенского по Госплану, если судить по меркам сталинского периода, пострадали в незначительной степени. Кадровая чистка Госплана в 1949 года носила преимущественно административно-управленческий характер, проводилась с целью укрепления тех контрольных функций Госплана, о которых говорилось в постановлении от 5 марта. Показателен тот факт, что МГБ не фабриковало дело о существовании в Госплане каких-либо «контрреволюционных групп». Как отмечалось в записке уполномоченного ЦК ВКП(б) по кадрам в Госплане Е. Е. Андреева от 25 апреля 1950 года, из этого ведомства увольнялись две категории работников: «недостаточно квалифицированные, а в ряде случаев нечестные работники, неспособные защищать директивы партии и правительства в области планирования народного хозяйства», а также «значительная группа лиц, поддерживающих письменные связи со своими близкими родственниками, проживающими за границей, главным образом в США, исключавшихся из партии за антипартийные взгляды, поддерживавших связи со своими ближайшими родственниками, осужденными за контрреволюционные преступления»[300].

Несмотря на относительную «мягкость» репрессий (в основном увольнения), чистка кадров в Госплане была значительной. К апрелю 1950 года был проверен основной состав ответственных и технических работников — всего около 1400 человек. 130 человек были уволены, более 40 — переведены из Госплана на работу в другие организации. За год в Госплан было принято 255 новых работников. Из 12 заместителей Вознесенского убрали семерых, однако лишь один из них к апрелю 1950 года был арестован, а четыре получили новую ответственную работу. Состав начальников управлений и отделов и их заместителей обновился на одну треть. Из 133 начальников секторов было заменено 35[301].

Чистка в Госплане (что также свидетельствовало о ее неполитическом назначении) сопровождалась серией решений об увеличении планов на 1949 год. 24 марта правительство увеличило показатели производства промышленной продукции на первый квартал. Этот увеличенный план, как сообщил вскоре новый председатель Госплана М. 3. Сабуров, был перевыполнен[302]. Затем в постановлении Совета министров СССР от 6 апреля был подвергнут критике, как заниженный, план на второй квартал. Целая серия новых постановлений и распоряжений Совета министров и Бюро Совета министров СССР предусматривали увеличение плановых заданий для отдельных министерств и наращивание капитальных вложений. 13 сентября 1949 года в постановлении об увеличении плана производства промышленной продукции на 1949 год Совет министров признал заниженными также планы на третий и четвертый кварталы и утвердил дополнительные задания. 4 октября было принято общее постановление об увеличении плана по валовой продукции на 1949 год в неизменных ценах 1926–1927 годов на 1215,3 млн руб. (в том числе на третий квартал на 460 и на четвертый — на 448 млн). Все эти решения сопровождались требованиями о совершенствовании показателей планирования и отчетности, ликвидации тех методов планирования, которые фактически скрывали истинное положение дел в промышленности[303]. В целом результаты этого давления правительства на Госплан и ведомства были достаточно скромными. Первоначальный план 1949 года по приросту промышленной продукции, составлявший 17 %, был повышен до 18,5 % и выполнен на уровне 19 %. Более значительными были темпы роста капитальных вложений. Объем централизованных капитальных работ по сравнению с 1948 годом возрос в 1949 году на 22 %. Плановые задания по объему централизованных капитальных работ были перевыполнены на 12 %.

Многочисленные документы свидетельствуют об активной, направляющей роли Сталина в проведении чистки 1949 года Маленков и Берия, сыгравшие свою роль в уничтожении «ленинградцев», несомненно, чувствовали настроения Сталина и пытались использовать их в собственных интересах. Годы спустя, на пленуме ЦК КПСС в июне 1957 года Маленков, которого Хрущев в корыстных политических целях пытался сделать главным ответственным за гибель «ленинградцев», так объяснял ситуацию: «Никогда организатором “ленинградского дела” я не был, это легко установить, да и здесь достаточно товарищей, которые могут сказать, что все это делалось по личному указанию тов. Сталина»; «Что я руководил Сталиным? Так сказать — смеяться будут» и т. д.[304] Документы вполне подтверждают эти заявления Маленкова. Принципиальные решения о направлении «ленинградского дела» и «дела Госплана», а также о судьбе опальных руководителей принимал Сталин. Иначе при режиме личной диктатуры не могло и быть. Что касается мотивов действий Сталина, то, как обычно, они представляли собой сложную смесь реакций подозрительного вождя на реальные события и политические тенденции. Одной из постоянных тревог Сталина была потенциальная угроза сговора, проистекавшая из укрепления неформальных контактов между его соратниками. Еще в 1948 году Сталин сделал выговор Кузнецову за его слишком тесное взаимодействие с министром госбезопасности Абакумовым[305]. Новый приступ подозрительности у Сталина вполне могла вызвать готовившаяся свадьба дочери Кузнецова с сыном Микояна. Не исключено, что Сталин с неодобрением относился к хорошим отношениям между Вознесенским и Молотовым. Одним из методов сталинского руководства были периодическое разрушение патрон-клиентских связей между московскими и региональными руководителями, которые неизбежно воспроизводились в советской политической системе. «Ленинградское дело», проходившее под лозунгом осуждения «шефства», несомненно, было очередной показательной кампанией такого рода[306]. В «деле Госплана» в полной мере проявились репрессивные методы борьбы с такими коренными пороками системы, как бюрократизм, «ведомственный эгоизм» и слабость эффективного контроля. Наконец, жестокая расправа над «ленинградцами» явно имела внешнеполитический контекст. Она была одним из звеньев чисток «номенклатуры» в странах социалистического лагеря, примером, который подавал «старший брат» своим сателлитам. И в восточно-европейских странах, и в СССР Сталин направлял кампании разоблачений и контролировал подготовку показательных процессов.

Устранение «ленинградцев» существенно изменило прежний баланс сил в окружении Сталина. В группе среднего поколения членов Политбюро объективно доминирующее положение заняли Берия и Маленков. Сталин начал готовить им противовесы. В конце октября 1949 года Сталин, находившийся на юге, получил письмо, подписанное тремя инженерами московского завода им. Сталина. В письме, крайне резком по тону, выдвигались обвинения против секретаря московской партийной организации, секретаря ЦК ВКП(б) Г. М. Попова. Авторы писали о зажиме самокритики в московской партийной организации, о многочисленных злоупотреблениях должностных лиц, «эпидемии дачного строительства», «морально-бытовом разложении» московских руководителей. Прямо сравнивая ситуацию в Москве с «ленинградским делом», инженеры обвиняли Попова в том, что его «одолевает мысль в будущем стать лидером нашей партии и народа». В доказательство приводился такой факт: «На банкете по случаю 800-летия Москвы один из подхалимов поднял тост за будущего вождя нашей партии Георгия Михайловича». Попов же подхалима не одернул. Попов, по мнению авторов письма, окружил себя сомнительными людьми (фамилии этих московских руководителей назывались в письме). «Попов расставляет свои кадры везде, где может, с тем, чтобы в удобный момент взять баранку руля страны в свои руки»[307].

Обстоятельства появления этого письма и его подлинное авторство пока неизвестны. Однако на самом деле, достоверность документа не имела большого значения для Сталина. Реакция вождя на многочисленные «сигналы» снизу зависела только от того, в какой мере они соответствовали его текущим интересам и настроениям. Заявление против Попова Сталин использовал в полной мере. Уже 29 октября 1949 года он подготовил письмо на имя Маленкова, в котором заявил, что письмо трех инженеров, а также другие факты свидетельствуют об «антипартийных, антигосударственных моментах» в деятельности Попова. Сталин предложил назначить комиссию Политбюро для проверки работы Попова, а также установить новый порядок назначения районных руководителей в Московской и Ленинградской областях. Помимо секретарей райкомов партии Сталин потребовал утверждать в ЦК ВКП(б) также председателей райисполкомов этих двух крупнейших регионов страны. Свое письмо вместе с письмом трех инженеров Сталин поручил разослать членам Политбюро и секретарям ЦК.

Не дожидаясь результатов проверки, Сталин заранее решительно определил ее основные выводы:

«[…] Я считаю своим долгом отметить два совершенно ясных для меня серьезных факта в жизни московской организации, вскрывающих глубоко отрицательные стороны работ тов. Попова. Для меня ясно, во-первых, что в практике московского партийного руководства не только заглушается, но преследуется самокритика […] Для меня ясно, во-вторых, что партийное руководство московской организации в своей работе сплошь и рядом подменяет министров, правительство, ЦК ВКП(б), давая прямые указания предприятиям и министрам, а тех министров, которые не согласны с такой подменой, тов. Попов шельмует и избивает на собраниях […] Это значит разрушать партийную и государственную дисциплину»[308].

Приказ Сталина был немедленно выполнен. 1 ноября на заседании узкой группы членов Политбюро — Маленков, Молотов, Берия, Каганович, Булганин — было принято решение: «Поручить комиссии в составе тт. Маленкова, Берия, Кагановича и Суслова проверить деятельность т. Попова Г. М., исходя из указаний т. Сталина, изложенных в письме от 29 октября с.г.» Однако затем Маленков внес в постановление правку, и в протокол оно вошло в таком виде: «Назначить комиссию Политбюро в составе тт. Маленкова, Берия, Кагановича и Суслова для проведения проверки деятельности т. Попова Г. М. с точки зрения фактов, отмеченных в письме трех инженеров»[309]. Новая формулировка повторяла соответствующую фразу из письма Сталина. Никакого особого значения, кроме безусловного следования букве указаний вождя, такая правка не имела.

Комиссия Политбюро выяснила, что письмо трех инженеров на самом деле являлось обычным анонимным доносом (было подписано вымышленными именами), а приведенные в нем факты не соответствовали действительности. Однако имея четкие указания от Сталина, комиссия пошла по самому простому пути — повторила те обвинения, которые содержались в сталинском письме от 29 октября. 4 декабря 1949 года та же узкая группа членов Политбюро (на этот раз включавшая Микояна, вернувшегося из Китая, но вновь без Сталина, продолжавшего свой отпуск) утвердила «выводы и предложения по результатам проверки деятельности тов. Попова». По сути они лишь развивали два пункта сталинских обвинений: зажим Поповым критики и самокритики в московской партийной организации и «неправильная линия в отношении союзных министерств и министров», попытки командовать ими, «подменить министров, правительство и ЦК ВКП(б)». Заявления «инженеров» о «политической сомнительности Попова» и насаждении им своих кадров, которые не упоминались в письме Сталина, комиссия сочла «не подтвердившимися и вымышленными». Комиссия предложила освободить Попова от обязанностей секретаря московской партийной организации, а также секретаря ЦК ВКП(б), сохранив за ним пост председателя Моссовета[310].

Этот текст постановления был передан Сталину на юг. Скорее всего, Сталин предложил отложить окончательное решение вопроса до своего возвращения в Москву, которое состоялось через несколько дней. Сталин начал принимать посетителей в своем кабинете 10 декабря, и эта первая встреча была посвящена делу Попова. В 21 час 30 минут в кабинете Сталина собрались Берия, Каганович, Маленков, Суслов (т. е. комиссия, созданная для рассмотрения дела Попова) и сам Попов. Разговор продолжался почти два часа. Затем Суслов и Попов покинули кабинет. Сталин в течение 15 минут о чем-то совещался с Берией, Кагановичем и Маленковым, а затем в кабинет всего на 10 минут был приглашен Хрущев[311].

Имеющиеся документы позволяют реконструировать ход этого совещания в кабинете Сталина. Попов, несомненно, признал свою вину и покаялся. В результате первоначальный проект постановления был существенно смягчен. В частности, Маленков снял по всему тексту формулировки «небольшевистские методы руководства», «небольшевистская практика», «небольшевистское отношение»[312]. В окончательный текст постановления была внесена также фраза о том, что «тов. Попов признал свои недостатки». Несомненно, обсуждался вопрос о дальнейшей судьбе Попова. Первоначально высказанные комиссией Политбюро намерения оставить Попова председателем московского исполкома были вычеркнуты. В окончательный текст постановления вошла неопределенная фраза: «направить на другую работу»[313]. Вскоре Попов был назначен министром городского строительства, затем министром сельскохозяйственного машиностроения. И хотя в 1951 году его опять постигла опала (он был переведен на должность директора завода), он не подвергался репрессиям и умер в 1968 году, находясь на пенсии.

Еще до заседания 10 декабря Сталин решил вопрос и о замене Попова. Как вспоминал Хрущев, Сталин позвонил ему на Украину и приказал срочно приехать. В Москве Хрущеву объявили, что он назначается секретарем ЦК ВКП(б) и руководителем московской партийной организации[314] (это, видимо, и произошло в те десять минут, которые Хрущев провел 10 декабря в кабинете Сталина).

Весь ход «московского дела», свидетельствовал о том, что особых претензий или неприязни к Попову у Сталина все же не было. Иначе судьба Попова сложилась бы куда более печально. Истинной целью Сталина был перевод в Москву и назначение на высокие должности Хрущева. Как противовес усилившимся Маленкову и Берии, Хрущев представлял собой оптимальный выбор. С одной стороны, он несколько лет находился в полуопальном положении и был готов с удвоенной энергией служить вождю, с энтузиазмом выполняя его волю. С другой — по своему официальному статусу (член Политбюро с 1939 года) Хрущев мог вполне конкурировать с Маленковым и Берией, которые хотя и принадлежали вместе с Хрущевым к одному поколению сталинских выдвиженцев, но попали в Политбюро позже него.

Примерно в то же время, что и Хрущева, Сталин начал активно выдвигать на ведущие роли в своем окружении Н. А. Булганина, который в послевоенный период быстро продвигался по служебной лестнице. В феврале 1947 года Булганин заменил Сталина на посту министра Вооруженных сил[315], а 5 марта 1947 года получил должность заместителя председателя Совета министров СССР[316]. Назначение Булганина, сугубо гражданского человека, военным министром было вызвано скорее всего, тем, что Сталин после войны не доверял военным и, как уже говорилось, подверг генеральский корпус чистке. Для того чтобы повысить авторитет Булганина среди военных Сталин решил присвоить Булганину высокое воинское звание. 3 ноября 1947 года он обратился к членам Политбюро с таким заявлением: «Предлагаю присвоить товарищу Булганину звание Маршала Советского Союза. По-моему, соответствующий Указ Президиума [Верховного Совета] нужно мотивировать выдающимися заслугами товарища Булганина перед Вооруженными силами СССР во время Отечественной войны и послевоенный период […] Я думаю, что мотивы моего предложения не нуждаются в комментариях, — они и так ясны». Соответствующее решение было немедленно принято[317].

Все эти факты свидетельствовали о том, что Сталин питал к Булганину особое расположение, высшим выражением чего было назначение Булганина 16 февраля 1948 года полноправным членом Политбюро. Мотивировалось это тем, что «Политбюро в своей работе трудно обойтись без министра Вооруженных сил»[318]. Хотя некоторое время спустя Сталин решил вновь передать пост военного министра генералам, это не означало опалу Булганина. 24 марта 1949 года, освободив Булганина от министерской должности, Политбюро перевело его в Бюро Совета министров СССР «на общегосударственную работу». Булганину было поручено наблюдение за работой Министерства финансов СССР, а также за работой Комитетов № 2 и № 3 (комитеты, занимавшиеся реактивной техникой и радиолокацией)[319]. Еще через день, 26 марта, Булганину поручили наблюдение за работой министерств авиационной промышленности и вооружений[320]. В тот же день Сталин взял на себя наблюдение за работой Министерства Вооруженных сил[321]. Однако уже через месяц Сталин отказался от этой обязанности (в решении Политбюро от 25 апреля было сказано «ввиду перегруженности работой»), возложив ее на Булганина. В связи с этим Министерство финансов передали для наблюдения Косыгину[322]. Казалось, место Булганина в новой иерархии высших советских руководителей, сложившейся после устранения «ленинградцев», на этом вполне определилось. Как заместитель председателя Совмина он ведал блоком военных и военно-промышленных министерств. Однако вскоре Сталин решил резко повысить его статус.

В первый год после снятия Вознесенского в Совете министров СССР было сконструировано «коллективное руководство» заместителей Сталина. Постановлением Совета Министров от 30 июля 1949 года Бюро Совета министров было преобразовано в Президиум Совета министров в составе председателя Совета министров, его заместителей, министров финансов и государственного контроля[323]. Постановлением Политбюро от 1 сентября 1949 года председательствование на заседаниях Президиума Совмина возлагалось поочередно на заместителей председателя Совмина Берию, Булганина, Маленкова, Кагановича и Сабурова[324]. Таким образом подтверждался прежний порядок «коллективного руководства» заместителей Сталина. Однако в следующем году это правило было отменено. 7 апреля 1950 года, через несколько месяцев после того, как в Москву был переведен Хрущев, Политбюро приняло следующее предложение Сталина: назначить Булганина первым заместителем председателя Совета министров; образовать Бюро Президиума Совета министров, поручив ему рассмотрение срочных вопросов текущего характера, а также секретных вопросов; утвердить Бюро в составе: Сталин, Булганин, Берия, Каганович, Микоян, Молотов; заседания Бюро Президиума проводить два раза в неделю, а заседания Президиума — один раз в десять дней; председательствование на заседаниях Бюро и Президиума в случае отсутствия Сталина осуществлять его первому заместителю Булганину[325]. Подготовкой этого ключевого постановления, что было также показательно и важно, занимался сам Булганин. Именно он представил Сталину 6 апреля проект постановления, сообщив в сопроводительной записке, что Молотов, Берия, Каганович и Микоян «замечаний по проекту не имеют»[326].

Обращает на себя внимание то, что как от разработки проекта постановления, так и от членства в Бюро Президиума был отстранен Г. М. Маленков. Пока не удалось найти этому точных объяснений. Возможно, задумав новую реорганизацию, Сталин предназначил для Маленкова (так же, как в свое время для Жданова) исключительно работу в ЦК ВКП(б). Возможно, Сталин демонстрировал Маленкову свое недовольство по какому-то поводу или без него, для «профилактики», что вполне отвечало стилю отношений Сталина к его соратникам. В любом случае, Сталин достаточно быстро изменил свое решение. Без участия Маленкова прошли лишь три первых заседания вновь созданного Бюро — 8, 11 и 15 апреля 1950 года[327]. 15 апреля было принято постановление Политбюро о введении Маленкова в Бюро Президиума Совмина. Судя по оформлению в подлинном протоколе заседаний Политбюро (постановление было написано Маленковым и завизировано Сталиным, других отметок о голосовании нет[328]), это решение могло быть принято на встрече в кремлевском кабинете Сталина, где поздно вечером 15 апреля собрались все члены руководящей группы Политбюро[329].

Однако независимо от этого в силе оставалось решение Сталина о выдвижении на ведущие роли в правительстве Булганина. Похоже, что именно к этому периоду относятся рассуждения Сталина о своих наследниках, которые воспроизвел в своих мемуарах Хрущев:

«Помню, как Сталин при нас рассуждал на этот счет: “Кого после меня назначим Председателем Совета министров СССР? Берию? Нет, он не русский, а грузин. Хрущева? Нет, он рабочий, нужно кого-нибудь поинтеллигентнее. Маленкова? Нет, он умеет только ходить на чужом поводке. Кагановича? Нет, он не русский, а еврей. Молотова? Нет, уже устарел, не потянет. Ворошилова? Нет, по масштабу слаб. Сабуров? Первухин? Эти годятся на вторые роли. Остается один Булганин”»[330].

Очевидно, что эти рассуждения лишь отчасти отражали сталинские мотивы выдвижения Булганина. Скорее всего, Сталин считал Булганина опытным администратором и при этом мог ценить абсолютную послушность, а значит «безвредность» Булганина, о котором Молотов говорил так: «Булганин действительно ничего не представляет — ни за, ни против, куда ветер подует, туда он и идет»[331]. Непосредственно в 1949–1950 годах Булганин мог быть полезен Сталину и как противовес Маленкову и Берии. Демонстративное выдвижение Булганина было последним актом конструирования нового баланса сил между соратниками Сталина после устранения «ленинградцев».

Несмотря на несопоставимость масштабов, репрессии против руководящих кадров, проведенные в 1949 году, имели то же назначение, что и «кадровая революция» 1937–1938 годов. Периодические перетряски аппарата, физическое уничтожение одних чиновников и выдвижение на их место новых было обычным методом утверждения и укрепления сталинской диктатуры. При помощи таких репрессий решались несколько взаимосвязанных задач, имевших ключевое значение для существования и развития диктатуры. Во-первых, обеспечивалось полное подчинение и абсолютная политическая лояльность чиновников разных уровней. Во-вторых, на приемлемом уровне поддерживалось функционирование громоздкой административной машины, эффективность которой в значительной мере была основана на страхе чиновника перед угрозой наказания. В-третьих, проводилась принудительная ротация кадров, массовое выдвижение молодых функционеров и избавление от «отработанного», физически изношенного «кадрового материала». В «ленинградском деле» и связанном с ним «деле Госплана» в той или иной степени проявили себя все эти факторы. Наконец, репрессии в Советском Союзе в этот период служили стимулом и примером для наращивания аналогичных чисток в странах-сателлитах с целью предотвращения их «югославизации».

Уничтожение «ленинградцев» сопровождалось формированием под контролем Сталина нового баланса сил в Политбюро. Как показали последующие события, группа высших руководителей, вошедших в непосредственное окружение Сталина в конце 1949–1950 годах, составила костяк руководства и в последующие годы, коллективно унаследовав власть после смерти вождя. Объективно «ленинградское дело» открыло дорогу к власти Хрущеву, который на волне этих событий не только закрепился в руководящей группе Политбюро, но в 1955–1957 годах сумел использовать кампанию реабилитации «ленинградцев» против своего главного оппонента Маленкова, возложив на него вину за смерть Вознесенского, Кузнецова и их подельников.

Вместе с тем «ленинградское дело» не просто изменило персональную конфигурацию высшей власти, но оказало на сталинское окружение более глубокое воздействие. Столкнувшись с первыми после «большого террора» 1930-х годов репрессиями в своей среде, члены Политбюро получили важный политический урок. Прежде всего они убедились, что Сталин, как и раньше, готов применять против своих соратников не только «мягкие» наказания (должностные понижения, выговоры, дискредитация), но и физически уничтожить их. Объективно это было опасно для всех сталинских соратников. Достаточно опытные и искушенные, они не могли не понимать, что каждый новый арест увеличивает угрозу их собственному существованию, даже если временно они получали в результате уничтожения оппонентов некоторые тактические выгоды. Это, кстати, заставляет усомниться в том, что Маленков или Берия, активно компрометировавшие «ленинградцев», действительно желали их физического устранения. Естественный инстинкт политического самосохранения, несомненно, чрезвычайно развитый у всех сталинских соратников, после «ленинградского дела» заставлял их действовать особенно аккуратно и взвешенно, не переходя определенную грань соперничества и взаимной дискредитации в глазах Сталина. Страх перед непредсказуемыми репрессиями объективно сплачивал членов руководящей группы против Сталина и создавал основу для постепенного формирования в рамках сталинской диктатуры элементов «коллективного руководства».

Примечания:

2

Исторический архив. 1997. № 5–6. С. 218 (публикация А. А. Данилова).

3

Подробнее см. главу 5.

21

См.: Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым; Микоян А. И. Так было. Размышления о минувшем. М., 1999; Меньшиков М. А. С винтовкой и во фраке. М., 1996; Малышев В. А. Дневник наркома // Источник. 1997. № 5. С. 103–147.

22

Gorlizki Y., Khlevniuk О. Cold Peace. Stalin and the Soviet Ruling Circle, 1945–1953. New York, Oxford University Press, 2004. Книга была подготовлена в рамках проекта по изучению советской политической истории, поддержанного UK ESRC (R000 222 676).

23

Сталин был одновременно председателем Государственного комитета обороны, председателем Совета народных комиссаров, наркомом обороны, генеральным секретарем ЦК ВКП(б) и Верховным главнокомандующим.

24

ГКО был образован 30 июня 1941 г. Первоначально в него входили И. В. Сталин (председатель), В. М. Молотов (заместитель председателя), К. Е. Ворошилов, Г. М. Маленков и Л. П. Берия. 3 февраля 1942 г. к ним присоединились А. И. Микоян и Н. А. Вознесенский, 20 февраля 1942 г. — Л. М. Каганович. 22 ноября 1944 г. Ворошилова в качестве члена ГКО сменил Н. А. Булганин. Провозглашенный высшим органом власти в чрезвычайных военных условиях, ГКО был на самом деле своеобразной надстройкой над институтами высшей власти, сформировавшимися до войны. Работу ГКО обслуживал аппарат ЦК ВКП(б) и CHK СССР. Основной сферой ответственности ГКО была военная экономика. Подробнее см.: Горьков Ю. А. Государственный комитет обороны постановляет (1941–1945). М., 2002; Печенкин А. А. Государственный комитет обороны в 1941 г. // Отечественная история. 1994. № 4–5.

25

Зима В. Ф. Голод, в СССР 1946–1947 годов: происхождение и последствия. М., 1996. С. 170.

26

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1463. Л. 76; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. / Сост. О. В. Хлевнюк и др. М., 2002. С. 21.

27

О руководящей «пятерке» в предвоенные годы см.: Хлевнюк О. В. Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры. М., 2010. С. 426–432.

28

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1349. Л. 5.

29

Там же. Д. 1350. Л. 40.

30

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1356. Л. 120–121.

31

Там же. Д. 1406. Л. 27.

32

Микоян А. И. Так было. Размышления о минувшем. М., 1999. С. 465.

33

АП РФ. Ф. 3. Оп. 52. Д. 251. Л. 93.

218

Эти и другие данные об итогах 1948 г. см. в записке Госплана, представленной в Бюро Совета министров СССР: ГА РФ. Ф. Р-5446. Оп. 51 а. Д. 5433. Л. 1-44.

219

Подробнее см.: Хлевнюк О. В. Советская экономическая политика на рубеже 1948-1950-х годов и «дело Госплана» // Отечественная история. 2001. № 3. С. 77–82.

220

Еврейский антифашистский комитет в СССР. 1941–1948 / Под ред. Ш. Редлиха и Г. В. Костырченко. М., 1996. С. 371–372.

221

См. подробнее: Костырченко Г. В. Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. М., 2001; Костырченко Г. В. Сталин против «космополитов». Власть и еврейская интеллигенция в СССР. М., 2009.

222

См. подробнее: Волокитина Т. В., Мурашко Г. П., Носкова А. Ф., Покивайлова Т. А. Москва и Восточная Европа. Становление политических режимов советского типа (1949–1953). М., 2008.

223

Волокитина Т. В., Мурашко Г. П., Носкова А. Ф., Покивайлова Т. А. Москва и Восточная Европа. С. 499–550.

224

ГА РФ. Ф. Р-5446. On. 1. Д. 346. Л. 52–53.

225

ГА РФ. Ф. Р-5446. On. 1. Д. 349. Л. 54–55.

226

РГАСПИ. Ф. 83. On. 1. Д. 5. Л. 91.

227

Там же. Ф. 17. On. 116. Д. 355 и далее.

228

Там же. Д. 358. Л. 3.

229

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1514. Л. 186; Политбюро ЦК ВКП(6) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. / Сост. О. В. Хлевнюк и др. М., 2002. С. 63.

230

Совет народных комиссаров СССР. Совет министров СССР. Кабинет министров СССР. 1923–1991. Энциклопедический справочник / Автор-составитель С. Д. Гарнюк. М., 1999. С. 316.

231

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1513. Л. 73.

232

Микоян А. И. Так было. Размышления о минувшем. М., 1999. С. 527–528.

233

Печатное В. Штрихи к портрету генсека // Источник. 2000. № 3. С. 101–102.

234

РГАСПИ. Ф. 83. On. 1. Д. 5. Л. 89; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 271.

235

РГАСПИ. Ф. 83. On. 1. Д. 5. Л. 88; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 272.

236

Микоян А. И. Так было. С. 567.

237

Вопросы истории. 1998. № 6. С. 15 (воспоминания Д. Т. Шепилова).

238

Микоян А. И. Так было. С. 565.

239

РГАСПИ. Ф. 558. On. 11. Д. 771. Л. 150.

240

Сталинское Политбюро в 30-е годы / Сост. О. В. Хлевнюк и др. М., 1995. С. 171–172.

241

Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. М., 1991. С. 475.

242

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1073. Л. 56; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 312.

243

Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 473.

244

Голосование проводилось опросом. Как следует из помет Поскребышева, за исключение Жемчужиной из партии проголосовали Сталин, Булганин, Ворошилов, Вознесенский, Шверник, Каганович, Микоян, Андреев, Берия, Маленков, Косыгин, «т. Молотов воздерживается» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1518. Л. 162).

245

См. главу 1.

246

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1518. Л. 164; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 313.

247

Костырченко Г. Тайная политика Сталина. М., 2001. С. 449.

248

РГАСПИ. Ф. 17. Оп… 163. Д. 1521. Л. 78; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 68.

249

Адибеков Г. М. Коминформ и послевоенная Европа. 1947–1956 гг. М., 1994. С. 19–21.

250

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1523. Л. 67; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 74.

251

Там же.

252

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1523. Л. 3; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 73.

253

РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 393. Л. 83–85.

254

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1523. Л. 3; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 73.

255

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1523. Л. 87; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 316–317.

256

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1523. Л. 87об; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 317.

257

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1523. Л. 169; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 318.

258

Микоян А. И. Так было. С. 529.

259

Taubman W. Stalin's American Policy. New York, London, 1982. P. 203–208.

260

Микоян А. И. Так было. С. 566–567.

261

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1526. Л. 166; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 76.

262

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1542. Л. 6; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 81–82.

263

Егорова Н. И. Европейская безопасность и «угроза» НАТО в оценках сталинского окружения // Сталинское десятилетие холодной войны: факты и гипотезы / Под ред. А. О. Чубарьяна. М., 1999. С. 72.

264

См. подробнее главу 4.

265

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1540. Л. 183; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 79.

266

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1541. Л. 141; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 80–81.

267

Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов / Под ред. А. Н. Яковлева. М., 1990. С. 313–314.

268

Там же. С. 314.

269

Там же.

270

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1519. Л. 104.

271

На приеме у Сталина. Тетради (журналы) записей лиц, принятых И. В. Сталиным (1924–1953 года) / Под ред. А. А. Чернобаева. М., 2008. С. 516.

272

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1520. Л. 30; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 65. 22 февраля 1949 г. Политбюро утвердило Крутикова заместителем председателя Бюро по торговле (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1520. Л. 173).

273

На приеме у Сталина. С. 517.

274

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1074. Л. 35–36; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 66–67.

275

Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 316.

276

Симонов К. Глазами человека моего поколения. М., 1989. С. 160–161.

277

Куманев Г. Рядом со Сталиным. С. 496.

278

Симонов К. Глазами человека моего поколения. С. 158–159.

279

Микоян А. И. Так было. С. 559.

280

А. В. Пыжиков выдвинул гипотезу о кардинальных различиях между «ленинградцами» и группой Берии-Маленкова. Победа последних, по его мнению, означала победу ВПК над деятелями, курирующими «сугубо гражданские» сферы (Пыжиков А. В. Конфигурация и функционирование власти в СССР. 1945–1953 гг. М., 1999. С. 26–27). Однако реальные факты, подтверждающие эту точку зрения и, в том числе и утверждение, что Жданов, Вознесенский, Косыгин действительно выступали «за смещение приоритетов хозяйственного развития» в сторону отраслей группы «Б», пока неизвестны.

281

Linz S. J. (ed.) The Impact of World War II on the Soviet Union. Totowa, 1985. P. 265–266. Аналогичную сдержанную характеристику экономических воззрений Вознесенского см. также: Harrison М. Soviet Planning in Peace and War. 1938–1945. Cambridge, 1985. P. 13–28,229–230.

282

Об этой функции Госплана и его председателя см.: Gregory P. R. Restructuring the Soviet Economic Bureaucracy. Cambridge, 1990. P. 18–21.

283

Микоян А. И. Так было. С. 560.

284

РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 530. Л. 8-10.

285

Там же. Л. 19–32; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 274–278.

286

Микоян А. И. Так было. С. 560–561.

287

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1074. Л. 59,107–116; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 280–285.

288

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1521. Л. 86; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 69.

289

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1521. Л. 88, 91; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 69–70.

290

Молотов, Маленков, Каганович. 1957. Стенограмма июньского пленума ЦК КПСС и другие материалы / Сост. Н. Ковалева и др. М., 1998. С. 202.

291

Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 316; ГА РФ. Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 3289. Л. 49–50; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 307–310.

292

Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С: 286–292.

293

РГАСПИ. Ф. 83. On. 1. Д. 5. Л. 96; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 293.

294

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 135. Д. 16. Л. 83–89; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 293–297.

295

Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 317.

296

АП РФ. Ф. 3. Оп. 54. Д. 26. Л. 78–81; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 297–298.

297

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1530. Л. 154; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 299–300.

298

ГА РФ. Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 3989. Л. 63.

299

Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 319–320.

300

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 135. Д. 38. Л. 1.

301

Там же. Л. 1–3.

302

Там же. Ф. 82. Оп. 2. Д. 530. Л. 46.

303

ГА РФ. Ф. Р-5446. Оп. 51 а. Д. 5437. Л. 1-14.

304

Молотов, Маленков, Каганович. 1957 г. С. 49, 491.

305

См. подробнее главу 2.

306

Трактовку «ленинградского дела» как реакции на распространение и укрепление патрон-клиентских отношений в советской «номенклатуре» см.: Tromly В. The Leningrad Affair and Soviet Patronage Politics, 1949–1950 // Europe-Asia Studies. Vol. 56. №. 5 (July 2004), P. 707–729.

307

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 762. Л. 36–39; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953. С. 319–321.

308

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. И. Д. 762. Л. 30–31; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 321–322. О столкновениях Попова с министрами, в частности, с министром вооружений СССР Д. Ф. Устиновым см.: Быстрова И. В. Военно-промышленный комплекс СССР в годы холодной войны. Вторая половина 40-х — начало 60-х годов. М., 2000. С. 247–249.

309

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1583. Л. 263–265; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 322.

310

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1538. Л. 30–33.

311

На приеме у Сталина. С. 527.

312

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1538. Л. 24–26; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 322–325.

313

Там же.

314

Вопросы истории. 1994. № И. С. 72.

315

РГАНИ. Ф. 2. On. 1. Д. 9. Л. 3.

316

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1497. Л. 25; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 48.

317

Там же. Д. 1505. Л. 113; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 248–249.

318

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1509. Л. 116; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 56.

319

Там же. Д. 1523. Л. 88; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 71. Новым военным министром был назначен маршал А. М. Василевский.

320

Там же. Д. 1522. Л. 90; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 72.

321

Там же. Д. 1522. Л. 91; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 72.

322

Там же. Д. 1524. Л. 70; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 76.

323

ГА РФ. Ф. Р-5446. Оп. 1. Д. 377. Л. 198.

324

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1530. Л. 61; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 78.

325

Там же. Д. 1545. Л. 163; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 83.

326

Там же. Л. 164.

327

Архив правительства РФ. Протоколы заседаний Бюро Президиума Совета министров СССР; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР. 1945–1953 гг. С. 539–540.

328

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1546. Л. 106.

329

На приеме у Сталина. С. 534.

330

Вопросы истории. 1995. № 2. С. 78–79.

331

Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 323.