XVIII. АВАНГАРД ПОД ЭРИВАНЬЮ (Генерал Бенкендорф)

Знаменитая крепость Эривань стоит на скалистом, возвышенном берегу быстрой речки Занги, древнего Гураздана, верстах в тридцати к востоку от Эчмиадзина. Неприступны ее твердыни, и о них не раз уже сокрушались все усилия русских войск.

К концу апреля 1827 года, в то время, как Бенкендорф совершал свои движения по окрестностям Эчмиадзина и главные действующие силы русских готовились вступить в Эриванское ханство, в крепости тревожно ожидали блокады.

На помощь персиян надежды не было: ли шах, ни Аббас-Мирза еще не были готовы к военным действиям, и крепость должна была рассчитывать только на свои собственные силы против грозного наступления русских. Отряд Бенкендорфа был, правда, слишком малочислен, чтобы страшиться его нападения; но он мог блокировать крепость и подорвать ее нравственные силы до тех пор, пока надвинутся грозные силы Паскевича – и безвозвратно решат участь Эривани. И много мучительных дум прошло за эти дни в седой голове сардаря.

Слух о каждом отважном движении Бенкендорфа в окрестностях Эчмиадзина в тот же день достигал Эривани. Но вот, в роковое утро 24 апреля, запыхавшийся гонец примчался с известием, что русские идут по направлению уже к самой крепости. Часу в девятом утра, действительно, послышалась вдали трескотня ружейной перестрелки: эриванская конница встретила русские войска в ближайшей деревне и, спешившись в садах за высокими заборами и рвами, пыталась остановить наступление. Целый час держалась она с непривычным для персиян упорством и стойкостью. Две роты грузинских гренадёр, наконец, штыками выбили ее из засады, прошли через всю деревню и на глазах эриванских жителей заняли высокий курган Муханат-Тапа, лежавший против юго-восточного угла укреплений. Со стен Эривани загремели пушки; гарнизон сделал сильную вылазку, и два батальона сарбазов, выйдя из южных и восточных ворот, заняли сады, облегавшие с той стороны городские предместья. Снова загорелся бой. Грузинские гренадеры пошли штыками очищать предместья, и к вечеру большая часть садов окончательно перешла в руки русских; неприятельская пехота ушла в город, конница отступила по дороге к. Нахичевани.

Оставив роту грузинцев в садах и две роты карабинерного полка на кургане Муханат-Тапа, Бенкендорф собрал остальные войска и расположил их лагерем против южной стороны Эривани. Отсюда он и начал постепенное обложение крепости.

В ночь на 25 апреля Ширванский батальон занял Ираклиеву гору, лежащую на западной стороне Эривани, и подполковник Эристов поставил на ней свою батарею. С первыми лучами солнца загремела по крепости канонада. Первая же граната обрушила одну из крепостных амбразур, сбив неприятельское орудие; вторая – зажгла дворец эриванского сардаря. В крепости ударили тревогу, и стены Эривани покрылись сарбазами. Завязалась упорная перестрелка, и гром пушечных выстрелов покрыл своими перекатами дикие крики, которыми, видимо, хотели ободрить себя персияне. Часам к одиннадцати утра канонада стихла. Ширванцы возвратились в лагерь, а на Ираклиевой горе остался наблюдательный пост из двух рот карабинеров и четырех батарейных орудий, под командой майора Хамуцкого.

Наступившее затишье было, однако, непродолжительно. В четвертом часу пополудни поднялась тревога уже в русском лагере. Сильный персидский отряд из пехоты и конницы, под личной командой эриванского коменданта Сават-Кули-хана, скрытно пробрался через восточное предместье, вошел в сады и неожиданно ринулся на грузинскую роту. Внезапно атакованная значительными силами, рота подалась назад. Но скоро на помощь к ней подоспели из лагеря остальные части первого батальона, под командой полкового командира флигель-адъютанта полковника барона Фридерикса. Персияне в свою очередь отступили и, заняв крепкую позицию, прикрытую с фронта глубоким, скалистым оврагом, упорно сопротивлялись наступавшим русским войскам. Завязался жаркий бой. Начальник отрядного штаба полковник Гурко, прискакавший из лагеря на шум битвы, приказал роте карабинеров, занимавшей Муханат-Тапу, вступить в дело. Капитан Колпинский, командовавший ею, искусным движением вышел в тыл неприятелю, и только тогда персияне, очутившиеся между двух огней, обратились в бегство. Напрасно некоторые части их пытались держаться в садах и на кладбище,– пункты эти взяты были штыками, и гренадеры остановились только под стенами крепости. Поражение неприятеля было полное, и потери его были весьма велики: сто неприятельских тел осталось на месте. Пленных не было, ибо, как доносил Бенкендорф, гренадеры никому не давали пощады. Дибич – все еще находившийся в Тифлисе – поставил, однако, это обстоятельство на вид Бенкендорфу и просил его на будущее время удерживать солдат от напрасного кровопролития. Русские потеряли из строя восемнадцать человек, и между ними убитым подпоручика князя Вачнадзе.

На следующий день другой батальон ширванцев, под командой майора Юдина, был послан занять северный форштадт крепости. С барабанным боем и распущенным знаменем ширванцы прошли, под сильным пушечным огнем, мимо всего восточного фаса крепости, вступили в форштадт и заняли базар, мечеть и все предместье до самого берега Занги. На высоте Тапа-Баши стала деревня и открыла канонаду по крепости. Неприятель отвечал со всех орудий и бросил бомбы; но, к счастью, неприятельские выстрелы не причиняли осаждавшим никакого вреда. 27 числа, окончательно был занят и восточный форштадт. Теперь крепость была обложена со всех сторон.

Войска расположились так: три роты Тифлисского полка остались в Эчмиадзине, где собраны были больные и все лишние тяжести авангарда, в лагере, против южного фаса Эриванской крепости, стали: весь Грузинский гренадерский полк, три орудия и казачьи полки Андреева и Карпова, и тут же поместилась главная квартира Бенкендорфа. Сам он поселился в саду, в китайской беседке с белым мраморным фонтаном, в той самой, где год перед этим содержался князь Меншиков. Далее, курган Муханат-Тапа заняла рота карабинеров и сотня казаков; против восточного фаса стоял второй батальон Ширванского полка с двумя орудиями, под командой подполковника Волжинского; а между ширванцами и карабинерами, служа связующим звеном между ними, расположилась рота тифлисцев. Затем, против северного фаса действовал первый батальон Ширванского полка и четыре орудия, под командой майора Юдина, а против западного, на Ираклиевой горе,– три роты карабинеров, два орудия и пятьдесят казаков, под командой майора Хамуцкого. От последнего отряда был выставлен пост для охраны моста через речку Зангу.

Блокада Эривани началась. Бенкендорф имел, между прочим, поручение попытаться склонить сардаря на добровольную сдачу крепости. Но в успех этого предприятия едва ли кто верил. Сардарь обладал огромными богатствами, и деньгами подкупить его было невозможно. Оставалось одно средство, которое могло оказаться действенным,– это обещать ему, что, в случае присоединения Эриванского ханства к России, он будет оставлен в том же звании сардаря, с сохранением всех его доходов. Исполнение этого обещания Дибич считал весьма удобным и выгодным: сардарь был восьмидесятилетний старик, не имел сыновей, и со смертью его все обязательства по отношению к нему кончались бы сами собой. Но сардарь отказался и от этого. Неподатливость его объяснялась, между прочим, тем, что он знал о затруднительном положении русского отряда, не имевшего обеспеченного провианта и не находившего его в окрестностях. Небезызвестно было ему, что солдаты одно время питались кореньями. Рассказывают, что, как бы в насмешку над положение Бенкендорфа, он прислал просить у него бутылку шампанского. Этого добра в отряде оказалось вдоволь, и генерал отправил сардарю целый ящик вин с дорогими закусками. Тот должен был принять этот подарок и, по обычаю Востока, отблагодарил Бенкендорфа персидскими сластями и фруктами.

Неудача переговоров с сардарем не уничтожила, однако, надежд отворить крепость посредством золотого ключа, и Бенкендорф завел сношение с комендантом Эривани, Сават-Кули-ханом. Этот последний оказался сговорчивее, однако, не хотел дать решительного ответа до личного свидания с Паскевичем.

Так проходил день за днем, среди перестрелок и стычек; но в течение этого времени не было попыток прорвать блокирующую линию русских. Вдруг, в ночь с 29 на 30 апреля, на пикет, охранявший мост через Зангу, бросилась персидская конница – Бог весть откуда появившаяся, но, видимо, намеревавшаяся прорваться в крепость. По первым же выстрелам гарнизон, со своей стороны, сделал сильную вылазку, и пост был окружен густыми толпами неприятеля. Пятьдесят человек солдат, с поручиком Петровым во главе, видя многочисленность персиян, заняли бугор неподалеку от моста и здесь выдержали геройский бой с неприятелем, в двадцать раз превосходившим их силами. Пока Петров отбивался, крепость гремела изо всех орудий северного и западного фаса, чтобы не допустить на место боя подкреплений. Батареи майоров Хамуцкого и Юдина стали отвечать, а взвод карабинеров двинулся на выручку Петрову. Но там уже дело окончилось. Петров не только отстоял свой пост, но смелым ударом в штыки разогнал неприятеля: сарбазы возвратились в крепость, конница ушла обратно на ту сторону Занги. С наступлением дня русские могли убедиться, что попытка неприятеля стоила ему громадных потерь: все поле между бугром и крепостью было завалено персидскими телами. В русском отряде потерь не было, что объясняется отличным выбором позиции и самой смелостью внезапного перехода от обороны к наступлению. Петров, в чине поручика, получил за это дело золотую шпагу – случай в то время исключительный.

Как ни ничтожна была сама по себе попытка неприятеля прорваться в крепость, но она наводила на мысль, что курды стояли где-нибудь поблизости. Предположение это имело основания; давно уже носились слухи, что Гассан-хан выступил из Сардарь-Абада со всей своей конницей, а в ночь со 2 на 3 мая казачьи разъезды видели большие огни за Араксом. Это обстоятельство могло выгодно отозваться на блокаде. По счастью, в этот самый день и в русский лагерь прибыли подкрепления. То были два конные полка черноморского войска, доставившие из Грузии вьючный транспорт на своих лошадях. И Бенкендорф воспользовался подкреплением, чтобы заставить Гассан-хана держаться подальше от русского лагеря. 4 мая барон Фридерикс с двумя ротами грузинских гренадер, с одним орудием и двумя сотнями черноморцев послан был на разведку к стороне Гарничая. Верстах в пятнадцати от лагеря, по Нахичеванской дороге, отряд этот внезапно был атакован Гассан-ханом. Поручик Коцебу, обер-квартирмейстер Кавказского корпуса, один, без конвоя, поскакал известить о том Бенкендорфа; но пока Бенкендорф вел из лагеря всю свою конницу, Фридерикс не только успел отразить нападение, но и заставил Гассан-хана отступить обратно к Сардарь-Абаду. Войска воротились в лагерь. Прошло три-четыре дня,– Гассан-хан появился снова, и на этот раз уже на самой Занге. Вечером 8 мая получил Бенкендорф об этом верные сведения и в ту же ночь решился жестоко наказать неприятеля.

Три казачьи полка, два черноморские и один донской, подкрепленные частью пехоты, в полночь вышли из лагеря навстречу неприятелю. Но Гассан-хан вовремя проведал об этом движении и, спешив свою конницу, занял крепкую позицию в углу, образуемом слиянием Аракса и Занги. Выгода внезапного нападения исчезла для Бенкендорфа, и ему приходилось или брать переправу открытой силой, или перейти реку правее, там, где не было бродов. А Занга была в разливе и со страшной силой несла свои мутные волны. Он выбрал последнее. Но едва казаки стали спускаться к реке, как неприятель, заметив обходное движение, отступил и стал на другой позиции, за глубокой и быстрой речкой Абаранью, через которую бродов уже не было вовсе. Медлить атакой было, однако, невозможно. Донской подполковник Карпов, знакомый персиянам с Карасу-Башинского дела, во главе полка первый бросился вплавь.

То было проявление безумной отваги. Абарань неслась со страшной быстротой, и лошадей относило течением далеко в сторону. Вода доходила до груди казаков, и на поверхности ее виднелись только конские головы да казацкие шапки. Но донцы плыли, все ближе и ближе к берегу. За ними следовала грозная черноморская сила. И вот донцы на берегу. Вся курганская конница разом обрушилась на них. Но подоспела черноморская бригада и дружным ударом “на слом” опрокинула курдов. Тогда началось страшное истребление неприятеля. Волны Аракса поглощали тех, которые пытались переплыть на его правый берег, а казачьи пики уничтожали все, что спасалось по левому берегу. Жестокое преследование продолжалось до самого Сардарь-Абада. Часть неприятельской конницы успела вскочить в крепостные ворота, другая, отбитая в сторону, загнана была в турецкие владения. Никогда еще курды не испытывали такого страшного поражения; вся дорога, на протяжении двадцати пяти верст, была покрыта мертвыми телами, трупами лошадей, разбросанными вещами, седлами, оружием и даже палатками. В руках казаков остались вьюки самого Гассан-хана. Потеря неприятеля была чрезвычайно велика. Сперва ее считали в триста человек, но впоследствии курды сами говорили, что потеряли убитыми и утонувшими более шестисот всадников, и в том числе многих важных лиц из Карадага и Хоя. Знаменитый куртинский старшина, Гуссейн-Ага, и карапапахский владелец, Мурсал, пропали без вести; утонули ли они или были убиты,– но тел их так и не было найдено. В плен взято было пятьдесят три человека – все раненные, и в числе их тесть самого эриванского сардаря. К общему сожалению, сам Гассан-хан ушел невредимым; но была минута, когда он был уже окружен казаками и спасся только благодаря необычайной легкости своего коня. Со стороны русских потеря была совершенно ничтожна, изрублены черноморский сотник Ильяшенко и один казак, да двое черноморцев ранены.

Вестнику об этом славном деле, донскому есаулу Грекову, Паскевич собственноручно навесил орден св. Владимира с бантом.

Разбитый на Занге и Абарани, неутомимый Гассан-хан с необычайной быстротой успел собрать новый пятитысячный конный отряд и стал за Араксом, у Бей-Булаха, в самом центре армянского населения. Уже 14 мая, через три дня после рокового для курдов боя, полковник Гурко видел за Араксом большое число палаток. Армяне, ездившие туда, сообщили, что там стоит с карапапахами Наги-хан, к которому стягивались остатки разбитых войск и новые толпы. Получены были в то же время известия, что Гассан на место Измаил-аги, попавшего в плен, возвел в достоинство айрюкского хана родного брата его, Ибрагима, и поручил его наблюдению дорогу от Эривани вплоть до Амамлов и Беканта. Айрюкцам приказано было опустошить провинции, жечь армянские деревни, истреблять хлеба и убивать тех армян и татар, которые будут заниматься поливкой посевов, вопреки воле сардаря. За каждую русскую голову им обещано было по сто, а за армянскую по пятьдесят рублей. Гассан принимал систему войны самую опасную для блокадного корпуса, и нельзя было не удивляться его энергии и воинской опытности, которыми он, как выражается Паскевич, “далеко превосходил опрометчивые расчеты наследного принца”.

Не довольствуясь действиями на берегах Аракса, Гассан-хан всячески старался сообщать известия о них в самую крепость, чтобы поддержать в гарнизоне бодрость и энергию. В течение двух-трех дней на русских аванпостах пойманы были один за другим семь лазутчиков, пробиравшихся в крепость. А в ночь с 14 на 15 мая пыталась пробиться в нее, между ширванским лагерем и курганом Муханат-Тапа, целая конная партия. Ее отразили тифлисцы.

Гарнизон, со своей стороны, проявлял необычайную деятельность и частыми вылазками старался приковать внимание русских войск к крепости, чтобы тем дать Гассан-хану полную свободу действий. В ночь на 16 мая сарбазы произвели энергичную атаку против Ираклиевой горы; 17 мая вылазка повторилась; а пока карабинеры стойко выдерживали нападение, персидская конница пыталась прорваться из крепости с другой стороны, мимо кургана Муханат-Тапа. Прискакавшие туда казаки разбили ее и гнали до крепостного рва. Одного пленного привезли с собой в лагерь и от него узнали, что партия сопровождала курьера, который должен был передать Гассан-хану какие-то депеши. 19 мая опять тревога – и опять сильная вылазка.

Бенкендорф нашел необходимым усилить пост Муханат-Тапа ротой Тифлисского полка, с одним орудием; но главное внимание его все-таки было обращено за Аракc, откуда доходили недобрые вести. Бежавшие в русский лагерь армяне умоляли его о помощи, говоря, что Гассан-хан угоняет все христианское население внутрь Персии. Отходить далеко от крепости Бенкендорф не имел возможности, тем не менее, вся русская конница приблизилась к Араксу и стала высылать летучие наблюдательные партии.

Распоряжение это оказалось очень удачным и скоро принесло богатые плоды. Так, 21 мая Бенкендорф отрядил четыре сотни черноморцев, под начальством войскового старшины Вержбицкого, для нападения на татар, пришедших с прикрытием из Даралагёза в деревни, лежащие на речке Кара-Булак.

На следующий день, на рассвете, двенадцать человек татар с двадцатью вьючными быками нечаянно наткнулись на сильный пост, высланный этим отрядом. Сопротивление было бесполезно, и татары сдались без выстрела. Вержбицкий, присоединив к себе пост, выступил тогда далее, предполагая впереди близкое присутствие неприятеля. Пройдя не более четырех верст, он нашел конную партию в сто человек, со значительным количеством вьюков, засевшую в овраге. Татары открыли сильный огонь.

Казаки спешились и окружили врагов. Был тут один армянин. Он представил татарам всю бесполезность непосильного сопротивления, и партия положила оружие. Казаки взяли девяносто человек пленных и значительное количество быков.

Вслед за тем открыты были еще две конные партии, каждая по пятьдесят человек; одна стояла около деревни Чадкран, другая шла с вьюками к селению Башкент, лежащему за речкой Кара-Булак. Посланные за ними две сотни казаков не могли догнать уходивших всадников, но им удалось захватить несколько человек в плен и отбить нескольких лошадей и более ста быков, навьюченных пшеницей и разными вещами.

25 мая, будучи в Эчмиадзине, Бенкендорф получил известие, что Гассан-хан, с небольшим конным отрядом, расположился на правом берегу Аракса, против удобнейшего брода, и мешает жителям возвращаться на левый берег в свои селения. Бенкендорф немедленно собрал отряд и на следующий день, в пять часов утра, был уже в деревне Феда, в одной версте от Аракса. Там армяне сказали ему, что Гассан-хан действительно стоял вблизи с сильным отрядом, при котором были три пушки, но на рассвете поспешно ушел вниз, по направлению к Сардарь-Абаду.

Чтобы узнать действительные силы Гассан-хана, Бенкендорф предпринял рекогносцировку и, оставив на левом берегу батальон егерей и орудия, сам со всеми казаками перешел Аракc.

В двух верстах от берега встретилось ему селение Хан-Мамат. Он занял его и отрядил Вержбицкого с тремя сотнями казаков вперед для наблюдения за персиянами.

Скоро Вержбицкий дал знать, что он наступает на неприятеля. Бенкендорф немедленно отправил на помощь к нему Донской казачий полк подполковника Карпова. Но прежде чем этот последний подошел,– с черноморцами случилась беда. Дело в том, что Вержбицкий, старый и опытный воин, один их лучших представителей Черноморского войска, на этот раз оплошал. Неприятель сделал перед ним фальшивое отступление к горам и завел преследовавших казаков в каменистые, наполненные оврагами места, где они не могли даже развернуться. Несмотря на то, Вержбицкий, увлеченный храбростью, бросился на врагов и опрокинул было их правый фланг,– как вдруг массы конницы, бывшие в засаде, ударили на него с тыла...

В глухих оврагах черноморцы внезапно очутились охваченными всей четырехтысячной конницей самого Гассана. Они заметили опасность только тогда, когда уходить из-под ударов уже было поздно. Сам Вержбицкий, донской сотник Ушаков и с ними более ста черноморцев были изрублены; остальные в беспорядке поскакали назад. Но горе тем войскам, которые побегут от куртинской конницы,– редкий тогда избегнет ее горячего преследования. Поражение черноморцев было бы еще решительнее, если бы в этот момент не подоспел Карпов с донцами. Он остановил курдов и дал возможность остаткам черноморцев выбраться из западни, откуда никто из них уже не чаял выхода.

Воодушевленный успехом, Гассан-хан перешел Аракс и напал на татарские селения, чтобы перегнать их в. Персию. Бенкендорф вовремя подоспел сюда со всей своей конницей и отстоял татар. Гассан-хан был отражен и ушел снова за Аракc. Частная неудача, конечно, не могла отразиться на общем ходе военных действий; она принесла даже некоторую пользу тем, что курды все-таки были спугнуты со своего гнезда у Бей-Булаха и отодвинулись дальше к горам, а это дало возможность одному из множества татарских племен, обитавших на Эриванской территории, именно целому Шадлинскому султанству, перейти на русскую сторону. Бенкендорф вернулся в лагерь.

Блокада Эривани шла между тем своим чередом, и русские батареи время от времени принимались громить ее вековые стены. Взирая на грозную позицию русского авангарда, гарнизон начинал уже падать духом. Напрасно эриванский сардарь, стараясь ободрить персиян, указывал им на прежние блокады, говоря, что русские скоро отойдут от крепости. Сам он мало верил этому и отправлял из города в Казбин все драгоценности, в том числе золотую луну, снятую с эриванской мечети. Мера эта еще более повергла в уныние и гарнизон, и жителей. Вылазки из крепости прекратились; в городе обнаружился в значительной степени недостаток жизненных припасов, а к этому присоединились еще гнилые горячки, от которых смертность достигла ужасающей цифры. Ходили слухи, что сардарь намерен был с небольшим конвоем прорваться из Эривани, и Бенкендорф обещал пятьсот червонцев тому, кто схватит его живого.

По словам очевидцев, наступило лучшее время, чтобы овладеть Эриванью, но Бенкендорфу приказано было ограничиться только блокадой и отнюдь не домогаться покорения крепости.

Положение Эривани с каждым днем становилось все хуже и труднее, и сардарь попытался наконец привести в исполнение свое намерение – вырваться из крепости. Это было 6 июля. Персияне внезапно сделали вылазку и напали на пост, занимавший Ираклиеву гору. Но пока карабинеры отбивались,– на всех постах усилена была бдительность, чтобы, под прикрытием этой вылазки, сардарь не бежал из крепости. Персияне это заметили, и вылазка кончилась пустой перестрелкой.

Так прошло время до 15 июня, когда в блокадном лагере появился сам Паскевич. А вслед затем, на смену Бенкендорфу, прибыла двадцатая пехотная дивизия, под командой генерала Красовского.

Константин Христофорович Бенкендорф, начавший походом к Эчмиадзину свою боевую кавказскую службу, принадлежал к числу весьма замечательных военных деятелей России первой четверти нашего века. Он был один из тех прославившихся в эпоху наполеоновских войн партизанов, на которых с глубоким вниманием должен остановиться каждый военный историк.

В тревожные, бурные времена, Бенкендорф появлялся всюду, где только начиналась война и слышались выстрелы. А между тем, в своей молодости он совсем не готовился к военному поприщу. Представитель одной из лучших, старинных эстляндских фамилий, он получил солидное образование, говорил почти на всех европейских языках и посвятил себя вначале исключительно дипломатической карьере. И в то время, как старший брат его, Александр Христофорович, впоследствии всемогущий шеф корпуса жандармов и один из приближенных к императору Николаю Павловичу людей, дослужился в военной службе уже до генеральского чина,– Константин Бенкендорф, состоявший при министерстве иностранных дел, получил звание камергера. Это было, впрочем, и последнее служебное повышение его на гражданском поприще. Наступил 1812 год, и Бенкендорф охотно променял свой камергерский ключ на скромный чин армейского майора и стал в ряды защитников отечества. Когда он приехал в Тарутинский лагерь, Кутузов предложил ему поступить в один из кавалерийских полков; но Бенкендорф, мало знакомый с фронтовой службой, просил назначить его в летучий отряд барона Винценгероде, действовавший в окрестностях Москвы и Можайска. В этом-то отряде, под руководством опытного генерала, он узнал военное дело и вскоре проявил такие боевые способности, которые быстро образовали из него лихого партизана. В отечественную войну он получил георгиевский крест и чин подполковника.

В 1813 году, когда началось освобождение Германии, Бенкендорф командовал уже самостоятельным отрядом, с которым и не расставался до самого заключения мира. С ним он прошел через всю Германию и Францию, ознаменовав свой путь целым рядом блестящих партизанских дел, которые доставили ему чин полковника и звание флигель-адъютанта, потом генеральский чин и орден св. Георгия 3-его класса. В то же время он сумел вызвать в подчиненных ему казаках любовь и доверие, которые сохранил до самой смерти; немецкое имя Бенкендорфа пользовалось среди донцов такой популярностью, которой могли позавидовать многие донские уроженцы, не говоря уже о просто русских офицерах, командовавших партизанами. Сам Бенкендорф объясняет это своей любовью к казакам и умением действовать на их нравственную сторону. “Безграничное самолюбие,– писал он императору Александру,– есть одно из отличительнейших свойств казаков, и я этим пользовался. В виду регулярных войск, из одного соревнования с ними, они готовы на все, и трудно себе представить такую лихую, молодецкую атаку, как под Жюилье (в январе 1814 года), когда казачий полк Жирова шел в атаку справа, полк Сысоева – слева, а два эскадрона павлоградских гусар в середине...”

После французских войн Бенкендорф командовал некоторое время драгунской бригадой, а затем, зачисленный по кавалерии, возвратился к своей дипломатической деятельности и был назначен чрезвычайным посланником ко двору короля Виртембергского.

Дипломатические занятия не могли, однако, погасить в нем воинственного духа. Приобретя военную опытность и имя, почетное в войсках, он ожидал только случая, чтобы снова явиться на свое любимое поприще. И вот, едва началась персидская война, как он, не колеблясь, решается оставить семью, прекрасный климат Германии, почет, которым был окружен при королевском дворе, и пишет государю письмо, прося для себя назначения в Кавказском корпусе. Император Николай вполне оценил благородный порыв отважного генерала, и, посылая его, еще осенью 1826 года, в Грузию, вместе с тем назначил своим генерал-адъютантом. Назначение его на Кавказ было дано ему, однако, с тем, чтобы, по окончании войны, он немедленно вернулся в Петербург.

Бенкендорф приехал в Тифлис в самый разгар интриг и доносов Паскевича. По своему положению при Дворе, ему естественно было принадлежать к сторонникам Паскевича, чем Ермолова. Тем не менее он отнесся с подобающей справедливостью к сплетням о масонских и архилиберальных тенденциях, будто бы обуявших весь Кавказ, и писал своему брату, шефу жандармов, что все изветы на Ермолова лживы. Письмо это было показано императору.

Паскевич, согласно с желанием самого государя, поручил Бенкендорфу командование авангардом,– положение, которое в ермоловских войсках обыкновенно принадлежало Мадатову. Украшенный Георгием на шее, пылкий, отважный, он быстро овладел любовью и уважением своих подчиненных и повел их к победам.