2. Торпеда, которая не взрывается

Я взял себе за правило встречать каждую подводную лодку, возвращавшуюся с боевого задания, и был уже на месте, когда «Уоху» швартовалась к пирсу в базе подводных лодок в Пирл-Харборе. Мы всегда стремились обставить встречу возможно торжественнее и пышнее. И погода неизменно благоприятствовала нам. В то августовское утро, когда «Уоху» швартовалась у пирса № 4, ярко светило солнце, хотя по небу проплывали большие белые облака. Капитан 3 ранга Эдди Пибоуди прислал на пирс хороший оркестр, который открыл торжество американским гимном. За ним последовали традиционная песня встречи и популярные танцевальные новинки. Одной из них, помнится, была песенка «Ничего на рождество мне не надо, кроме двух передних зубов». Я невольно подумал, что Мортону не до песен.

В ожидании «Уоху» на пирсе уже стоял грузовик, доставивший несколько сумок с почтой, которая всегда была первой на повестке дня. Вслед за ней самое почетное место у возвращавшихся из боевого похода подводников занимали большие банки со свежим мороженым и огромные бидоны с апельсиновым и другими соками.

Если подводная лодка может иметь виноватый вид, то именно такой казалась «Уоху», когда подали трап. На ней не было слышно ни шуток, ни смеха. Матросы и офицеры выглядели подавленными и несчастными. Ну, конечно, не видать им, как своих ушей, очередной боевой звезды на рубке подводной лодки за только что закончившийся шестой поход! Им не удалось причинить противнику никакого ущерба, и все из-за несовершенных торпед — «рыб», или «огурцов», как их называли. Подводники придают большое значение боевым звездам на рубках, и поэтому после безрезультатного похода у всех членов экипажа «Уоху» — и офицеров и матросов — было прескверное настроение.

Как только я прибыл, Маш соскочил с мостика и встретил меня у трапа. Отдав честь флагу, я обратился к Мортону с обычными словами:

— Разрешите подняться на борт, сэр?

— Разумеется, сэр, — ответил он и через люк носового торпедного отсека повел меня в кают-компанию. По дороге я заметил, что торпедный отсек содержится в абсолютной чистоте, а койки матросов аккуратно связаны и уложены. Пустые стеллажи молчаливо напоминали о том, что на них совсем недавно лежали торпеды, которые были направлены в цель с надеждой на успех, но принесли только разочарование.

Вместе со штабными офицерами и офицерами подводной лодки мы уселись вокруг стола и за чашкой кофе начали просматривать вахтенный журнал. Я всегда придавал большое значение тщательному разбору действий командира подводной лодки. Важность этого мероприятия усиливалась тем, что проходило оно на боевом корабле вблизи от его команды. Такие совещания прямо в отсеке подводной лодки намного полезнее, чем у меня в штабе на берегу.

На этот раз Маш выглядел старше своих лет. У него был усталый, измученный вид, а лицо выражало отчаяние, вызванное неудачным походом. Он, считавшийся асом морских глубин, не потопил ни одного вражеского судна, не причинил ни малейшего ущерба противнику. Все это сильно угнетало Маша. Подобно своему командиру, офицеры экипажа Мортона сидели за столом с нахмуренными, мрачными лицами. Кое-кто из них за время похода отрастил бороду, но от этого юные подводники не казались взрослее.

Я решил собрать все факты и позже тщательно их проанализировать, а пока дать Мортону возможность высказать все, что накипело у него на душе, если, конечно, он захочет говорить. Да, такое желание у него было.

— Черт их побери, адмирал! — начал Маш. — Черт побери эти торпеды, сэр!

И он невесело усмехнулся, на что я ответил такой же горькой усмешкой. Затем он продолжал:

— Они или совсем не взрываются, или взрываются раньше времени, или зарываются слишком глубоко в воду. Они сковывают нас — вот что они делают! Сковывают по рукам и ногам. Так больше нельзя! В Японском море есть чем поживиться. Оно кишмя кишит судами, которые ведать не ведают, что кругом идет война. А мы? Возьмите «Уоху». Что мы сделали? За весь поход не потопили ни одного суденышка. Голову даю на отсечение, что когда мы входили в порт без голика на перископе, все наши матросы чувствовали себя так, словно они стояли голышом на виду у всех. Христом богом прошу, дайте мне торпеды, которые взрываются тогда, когда они должны это делать, и немедленно отправьте обратно. Район там — пальчики оближешь!

Этот человек явно был мне по душе. Он не поддакивал, не крутил хвостом, не произносил заученной фразы: «Как вам будет угодно, сэр». В нем чувствовался дух настоящей подводной службы, в котором я сам воспитался и вырос.

— Хорошо, Маш, — сказал я отеческим тоном, который получился как-то сам собой. — Расскажите мне об этом пока в общих чертах, а подробный доклад представите потом. Но помните: чем больше я буду знать, тем большую помощь смогу оказать вам и другим подводникам, действующим в Японском море.

Маш кивнул головой в знак согласия, затянулся дымом сигареты и начал:

— Мы рассчитали свой переход таким образом, чтобы подойти к проливу Лаперуза в сумерки и ночью проскочить его в надводном положении. Тогда мы смогли бы погрузиться, находясь уже далеко в Японском море, например у острова Рэбун.

Слушая Маша, я мысленно представил себе район, о котором он говорил. Пролив Лаперуза — это мрачная, тоскливая полоса воды, проходящая, как сквозь игольное ушко, между скалистыми оконечностями островов Хоккайдо на юге и Сахалин на севере. На расстоянии 25 миль друг от друга, разделенные холодным течением пролива, на голых скалах вдающихся в море мысов Крильон на севере и Соя на юге одиноко высятся маяки. Пройдя две трети расстояния через пролив в северном направлении, можно заметить и третий маяк Нидзо Ган, построенный на небольшом островке, скорее даже рифе. Милях в 40 к западу от входа в пролив, уже в Японском море, находятся еще два острова. Тот, что лежит севернее, и называется Рэбун.

Так как пролив очень узкий и японцы, вероятно, заминировали и хорошо охраняли его, оставив лишь узкий проход для. судов России, которая тогда сохраняла нейтралитет, мне было очень интересно выяснить, как Мортону удалось пройти через него.

— О, нам дважды пришлось поволноваться, — усмехнувшись, ответил он. Один раз нас запросили с берега, а затем с какого-то катера. Мы хотели было потопить катер, но потом решили, что он не стоит торпеды. Пролив проходили в надводном положении, неся отличительные огни. Их мы не выключили и после того, как получили запрос с берега. Мы просто игнорировали его и продолжали идти тем же курсом и скоростью. Шли так, словно наш корабль был японским, и все обошлось благополучно. Что касается катера, то он приблизился к нам на расстояние одной мили. Он мог знать о нашем присутствии в этом районе, потому что днем у нас работал радиолокатор. Конечно, момент был очень напряженный. Но орудийный расчет стоял наготове, а снаряды были поданы к пушке на верхнюю палубу. Если бы японцы опознали нас, мы задали бы им перцу при первых же признаках опасности. Но таких признаков не было.

Затем Мортон стал рассказывать о неудачных атаках, а также о торпедах, которые не взрывались и поэтому не могли пускать ко дну японские корабли и суда. Эта часть рассказа касалась событий, происходивших в ночь с 14 на 15 августа 1943 года. В 22.17 «Уоху» встретила три торговых судна противника, которые шли друг за другом курсом на юг. Два из них были средней величины и одно малое. Маш решил атаковать концевое судно. Он считал, что его можно потопить торпедой раньше, чем оно успеет предупредить об опасности суда, следовавшие впереди на расстоянии около трех миль. В пять минут первого Мортон объявил боевую тревогу.

Надо сказать, что у Мортона на «Уоху» торпедные атаки проводились своеобразно, совсем не так, как на других подводных лодках. Вместо того чтобы самому стоять у перископа, Мортон ставил туда своего старшего помощника, который непрерывно докладывал ему обстановку на поверхности. Мортон руководил торпедной атакой, сопоставляя данные об элементах движения цели, поступавшие от старшего помощника, с пеленгами, которые наносились на специальный планшет. Когда, по его расчетам, наступал нужный момент, он приказывал выпускать торпеды.

Его старший помощник капитан-лейтенант Дик О'Кейн блестяще владел перископом. Вместе они составляли прекрасно сработавшуюся пару. В то утро, когда «Уоху» стояла у пирса № 4 в Пирл-Харборе, я, стремясь чем-нибудь отвлечь Мортона от мрачных мыслей, спросил его, почему он ставит к перископу старшего помощника.

— Видите ли, — произнес Мортон с мягким выговором южанина, — я наблюдаю за прокладкой и автоматом торпедной стрельбы. Это дает мне все, что требуется: дистанцию, пеленг и путь торпеды. Так я произведу торпедный залп своевременно и с нужной дистанции. Если же руководить атакой с мостика или из боевой рубки, то, забыв на мгновение, что цель всегда кажется большей, чем она есть на самом деле, в особенности ночью, можно от азарта или испуга выстрелить преждевременно. При моей системе Дик может хоть умереть от страха, но я не выпущу торпеды, пока не все готово и не наступил подходящий момент.

По составленному им самим боевому расписанию Маш во время атаки находился в крохотном пространстве между перископами и штурманским столом, откуда он мог видеть все сразу. Спиной к рулевым стоял диктор, задача которого состояла в том, чтобы через корабельную трансляцию информировать личный состав каждого отсека о ходе атаки и о других событиях, представляющих интерес для всего экипажа подводной лодки.

Между прочим, во время второй мировой войны, частенько вспоминая о прошлом, я недоумевал, как это мы, воюя на подводных лодках в первую мировую войну, не умерли от одного только любопытства. Ведь в те времена сообщения о происходящем на поверхности моря передавались голосом из отсека в отсек, от человека к человеку, что было чрезвычайно медленной процедурой.

В момент сближения с целью в подводном положении Мортон вертелся из стороны в сторону, подавая необходимые команды. Его верный и внимательный старший помощник вел наблюдение в перископ, а с автомата торпедной стрельбы поступали данные для атаки.

— В пять минут первого мы пошли на погружение, — вспоминал Маш. — Через полчаса, выйдя в точку залпа, мы выпустили свою первую торпеду с дистанции около пяти кабельтовых. Торпеда была установлена на глубину хода три метра. Японское судно шло со скоростью семь узлов. Насколько мне известно, оно и сейчас бороздит моря. Что это? Промах? Не знаю, во всяком случае взрыва не было!

Час спустя мы заметили еще одно большое судно. Око шло прямо на нас. Я отказался от преследования ускользающей добычи, помня доброе правило — лучше синица в руках, чем журавль в небе. Сблизившись с новой целью в надводном положении, я погрузился и начал выходить в атаку с расстояния 11 кабельтовых. Японское судно шло со скоростью 11,5 узла. Мы установили торпеду на глубину хода 1,8 метра и выпустили ее с 1050 метров. Но наши ожидания и на этот раз оказались обманутыми.

Маш сделал недовольную гримасу, пригладил загорелой рукой растрепавшиеся волосы и продолжал:

— Торпеда попала в цель, но не взорвалась. Мы всплыли и начали преследование, чтобы выйти в повторную атаку. В 04.15 мы вновь погрузились для сближения с целью в подводном положении. Нельзя было терять ни минуты. Вероятно, на судне не обнаружили ни нашего приближения, ни удара о борт нашей торпеды, и оно продолжало идти с прежней скоростью и тем же курсом. На небе светила луна, но она уже опускалась к горизонту, а рассвет еще не наступил. Поэтому, не теряя времени, я хотел быстрее сблизиться, чтобы успеть атаковать японское судно до захода луны. Мне хотелось поскорее покончить с этой целью, и я выстрелил двумя торпедами. Обе торпеды были установлены на глубину хода 1,8 метра и выпущены с 640 метров. Эта атака сущие пустяки для такого корабля, как «Уоху». Но…

— Торпеды пошли мимо, — договорил я за него, чтобы как-то разрядить обстановку. Бедняге Мортону было сейчас очень тяжело. — И обе они не взорвались?

— Нет, одна из них взорвалась в конце своего хода, в 04.23, через пять минут после выстрела, — ответил он. — Теперь наши карты были раскрыты. Японцы поняли, что их торпедируют. Тогда я начал разворачиваться, решив пойти прямо на цель. По моим расчетам, к концу поворота подводная лодка должна была вновь выйти на позицию, удобную для точного удара. Циркуляция продолжалась ровно одну минуту. Когда дистанция между мной и японским судном сократилась до 1450 метров, я выстрелил. С секундомерами в руках мы отсчитывали время. Скорость торпеды 46 узлов, следовательно, она должна поразить цель примерно через минуту. Мы ждем взрыва, и он происходит, но… преждевременно.

Маш полез в карман за спичками, вытащил наполовину израсходованную коробку, затем сунул в рот сигарету, прикурил и сделал несколько быстрых затяжек.

— Все пошло прахом! — воскликнул он. — К тому времени уже рассвело. Мы ничего больше не могли поделать, а японское судно, опасаясь новых атак, отчаянно взывало по радио о помощи. Целых четыре часа мы беспрерывно маневрировали, четыре раза выходили в атаку, выпустили несколько торпед, но похвастаться нам нечем. — Последовала короткая, но красноречивая пауза. — К черту такие торпеды! — заключил он.

За столом воцарилось долгое молчание. Мы застыли на своих местах, словно скульптурные изваяния в музее.

— Кто-нибудь напал на ваш след? — спросил, наконец, я.

— Да, — криво усмехнулся Маш. — Безрезультатно израсходовав торпеды, мы погрузились и взяли курс в более глубоководный район. Около 09.30 мы услышали работу гидроакустической станции противника. Какой-то японец разыскивал нас. Оказалось, что это небольшой миноносец типа «Отори», но я ускользнул от него. Судя по докладу гидроакустика, нас обнаружил еще один корабль, но мы не видели его.

Ночью Мортон принял решение попытать счастья на морских сообщениях между островом Хоккайдо и Кореей. Стояла чудесная погода, на небе светила полная луна. Рано утром 17 августа он пытался торпедировать небольшое торговое судно, но промахнулся. Весь день молодой командир провел в подводном положении, размышляя о низкой эффективности своих торпед. Наконец, он решил снизить число оборотов винтов торпеды, надеясь, что она будет лучше удерживать заданную глубину. При этом скорость торпеды уменьшалась с 46 до 30 узлов.

Перед самым рассветом 18 августа он обнаружил в перископ несколько судов и выбрал для атаки большой, тяжело груженный транспорт. С дистанции 770 метров трудно промахнуться, но взрыва снова нет. Опять не сработал взрыватель торпеды!

В 03.00, еще не успокоившись от последней неудачи, Мортон стреляет по цели средней величины, но и на этот раз торпеда не взрывается.

В 03.14 Мортон производит новый выстрел по той же цели. В перископ О'Кейн видит, как торпеда, не дойдя до судна, взрывается через 20 секунд после выхода из аппарата.

В 04.07 Маш Мортон ушел из прибрежного района в море и погрузился, чтобы подвести некоторые итоги. Они были неутешительны. За какие-нибудь четыре дня «Уоху» обнаружила 12 кораблей противника и преследовала девять из них. Подводная лодка выпустила десять торпед, но они либо не взрывались, либо взрывались раньше времени, либо, ударяясь о борт корабля противника, не причиняли ему никакого вреда.

Когда зашло солнце и наступила ночь, подводная лодка всплыла, и Мортон направил мне радиограмму, в которой просил разрешения возвратиться в Пирл-Харбор. Содержание этой радиограммы Дик Воуг и сообщил мне по телефону в ту ночь.

Как не похоже это на Мортона, который на своей подводной лодке в марте за десять дней потопил все девять из атакованных им судов общим тоннажем примерно 20 000 тони.

Мортон, по-видимому, понимал, какие мысли проносились у меня в голове в то августовское утро. Он покачал головой и попробовал улыбнуться, но губы у него сложились в печальную кривую усмешку.

— Да, черт бы побрал эти торпеды!

— Ну что ж, Мортон, — громко начал было я, но тут же осекся. Комок застрял у меня в горле. — Скажите, что вам нужно, и я постараюсь помочь.

— В таком случае, адмирал, я хотел бы получить хорошие торпеды, заправиться топливом и поскорее выйти в море. Завтра, если это возможно.

Это было уж очень скоро. Слишком скоро.

— Одну минуту, Мортон, — сказал я, — позвольте мне объяснить вам положение с торпедами. Мы только что закончили испытания старых торпед марки «14». С самими торпедами все в порядке, а вот их магнитный взрыватель марки «6» и ударник оказались не на высоте. Но я совершенно уверен, что теперь они будут работать исправно. Мы заменили взрыватель, и наши мастерские уже выпускают новые, очень легкие алюминиевые ударники. Вы получите их, как только будет готова первая партия, — через недельку или около этого. Впрочем, если хотите, можете взять новые электрические торпеды марки «18». Они только что получены из Штатов, и на них есть гарантия. Скорость электрических торпед всего 29 узлов, но зато они не оставляют за собой следа. Подумайте хорошенько, Мортон, — продолжал я. — Вам предоставляется выбор: торпеды либо марки «14», либо марки «18», либо и те и другие. И вот что: снимайте-ка команду с корабля и отдохните недельку в Ройял-Гавайен, а когда «Уоху» будет снаряжена и подготовлена, мы вновь направим вас в Японское море с тем же заданием.

Про себя я решил, что незачем спешить с отправкой «Уоху» на новое боевое задание. После такого переплета Мортону и его команде нужно хорошенько отдохнуть.

— Подумайте, — повторил я, — и давайте позавтракаем вместе в полдень у меня в штабе. А пока читайте письма и забудьте обо всем.

Мортон поблагодарил меня и добавил:

— Насчет торпед я могу сказать сразу: мы возьмем электрические торпеды марки «18». Мне нравится, что они не оставляют следов на поверхности.

И его лицо расплылось в широкой улыбке, которая напомнила мне выражение на лицах моих сыновей Энди и Тэда, когда им скажешь, чтобы они отложили учебники и шли купаться. Луч надежды рассеял мрачные тучи, сгустившиеся в кают-компании. С корабля я возвратился к своим бумагам, которым не было ни конца ни края, а Дик Воуг приступил к составлению плана очередного боевого выхода «Уоху».

Значительная часть рассказа о Мортоне и «Уоху» — о последнем плавании славного командира и славного корабля — такова, что я предпочел бы не писать и даже не вспоминать об этом. И не только потому, что эта история имеет печальный конец, а главным образом потому, что в ней многое остается неясным.

9 сентября «Уоху» вышла из Пирл-Харбора с заданием 20 сентября проникнуть в Японское море через пролив Лаперуза. Ей было приказано патрулировать в районе южнее 43 параллели, а подводной лодке «Софиш» севернее. После захода солнца 21 октября «Уоху» должна была покинуть район боевых действий и дать о себе знать по радио 23 октября при проходе через цепь Курильских островов, то есть уже на пути в базу.

Но эту радиограмму нам не суждено было получить. Когда все сроки истекли, распространился слух, что «Уоху» по ошибке была потоплена русским сторожевым кораблем и что многим членам ее экипажа удалось спастись. Мы втайне надеялись, что это правда, но держали дело в секрете, не желая пробуждать ложных надежд у скорбящих жен и семей погибших. Во время войны ходило немало таких слухов о якобы уцелевших подводниках. Отцы, матери и жены нередко присылали мне письма, в которых сообщали, что они узнали от «авторитетного человека в Вашингтоне», будто такая-то подводная лодка была потоплена у группы островов в мелководном районе и кое-кто из ее экипажа мог спастись. И чего еще только не писали! А на поверку оказывалось, что мелководье, о котором говорилось в письмах, достигало нескольких сот метров глубины и выход из затонувшей на такой глубине подводной лодки был немыслим. Иногда трагедия происходила в ледяной воде у Курильских островов — в ней человек не мог бы продержаться и нескольких минут. При таких обстоятельствах подавать напрасные надежды было бы непростительной жестокостью. Как показывают факты, из затонувших подводных лодок спаслось всего пять процентов личного состава.

Что же случилось с «Уоху»? Трудно сказать. Ее никто не видел после того, как она во второй раз вошла в пролив Лаперуза. И только маленькая заметка о морских операциях против Японии, появившаяся 18 октября 1943 года в журнале «Тайм», проливает некоторый свет на эту печальную историю. В заметке, озаглавленной «Стук в дверь», говорилось: «В бурном Корейском проливе, через который двухпалубные паромы перевозят железнодорожные составы из Японии в Корею и обратно, союзная подводная лодка выпустила торпеду. Как сообщает токийское радио, «паром затонул в несколько секунд, при этом погибло 544 человека».

Как полагают, подводная лодка, «постучавшаяся» в японскую дверь, была американской. Ее прорыв во внутренние воды противника является подвигом, который по своей дерзости стоит в одном ряду с такими событиями второй мировой войны, как прорыв немецкой подводной лодки под командованием Гунтера Приена в Скапа-Флоу, нападение японцев на Пирл-Харбор, налет американцев на Токийскую бухту».

Сюда можно было бы причислить и прорыв английских подводных лодок через Дарданеллы во время первой мировой войны.

В журнальной статье не сообщалось названия подводной лодки, потому что в те времена не обо всем можно было говорить открыто. Но сейчас рассеялись всякие сомнения относительно того, о какой подводной лодке шла речь. Это была «Уоху».

Журнальная статья явилась своего рода некрологом Мортону и его экипажу.

В своей записной книжке я писал об этом несколько иначе: «Никаких сведений о Маше. Это тягчайший удар, и мое сердце разрывается на части. Господи, воздай японцам по заслугам. Они еще поплатятся за это. Впрочем, Маш и так получил с них приличный аванс».

Прочитав сообщение журнала, наши подводники, которые знали, где находится Мортон, приготовились отметить его возвращение. Прибытие «Уоху» ожидалось со дня на день, но ее все не было. Тогда стали говорить, что она запаздывает, а через некоторое время: «Запаздывает, а, возможно, погибла». И лишь спустя много недель и месяцев, когда исчезла всякая надежда на ее возвращение, «Уоху» была занесена в список кораблей, погибших вместе со всем экипажем. Впрочем, она прихватила с собой немало японцев.

В моем кабинете висела большая, во всю стену, оперативная карта. Маленькими значками отмечались на ней подводные лодки в районах боевого патрулирования. На каждом значке был нарисован силуэт соответствующей подводной лодки и нанесено ее наименование.

В Японском море, там, где и полагалось быть подводной лодке «Уоху», одиноко торчал значок, обозначавший ее. Глубокая скорбь овладела мною, когда я понял, что и эту подводную лодку придется отнести к числу погибших. В списке наших потерь, который был открыт подводной лодкой «Силайэн», «Уоху» числилась двадцать первой. Ко дню победы над Японией мы недосчитывали уже 52 подводные лодки.

В этом скорбном списке все погибшие корабли были одинаково дороги нам, и мы испытывали равную горечь утраты при известии о потере любого из них. Но обстоятельства двух последних походов «Уоху» сделали ее как бы символом всего того прекрасного, мужественного и героического, что характеризует подводников, не поколебавшихся отдать свои жизни во имя защиты родины. Я знал их всех и любил.

Вскоре после появления статьи в журнале «Тайм» и задолго до того, как «Уоху» занесли в список погибших кораблей, я решил, что не стоит продолжать игру с огнем. Японцы, немало оскандалившиеся в последнее время, теперь будут начеку и не допустят беспрепятственного прохода наших подводных лодок в Японское море через пролив Лаперуза, да еще в надводном положении. Но я знал, что недалек день возмездия и час расплаты. Придет время, и мы с лихвой получим с них и за «Уоху», и за Мортона, и за его команду. И я не ошибся.

Но для этого прежде всего нужно разработать способы проникновения подводных лодок в Японское море в надводном или подводном положении. Предстояло создать устройство, которое могло бы точно определить места минных заграждений противника в первую очередь в трех проливах, ведущих в Японское море. Мы решили, что больше не будем стучаться в дверь. В следующий раз мы подберем к ней ключи или взорвем ее. В моей голове уже начал вырисовываться план этой трудной операции.

В начале 1943 года я все еще выступал в роли жонглера, выполняющего различные трюки со всякого рода военной техникой и оружием — торпедами, артиллерийскими орудиями, средствами защиты подводных лодок и борьбы с ними и т. д. Многое нужно было изменить, усовершенствовать, отбросить все устаревшее и изобрести новые боевые средства, не известные противнику, ибо на войне, по признанию военных деятелей всех времен, страх перед неизвестным подрывает боевой дух противника и приводит его к поражению.

Мое первое знакомство с наиболее важным из этих неизвестных состоялось в конце зимы 1942–1943 года, когда я совершал инспекционную поездку по обширному району от Гавайских до Алеутских островов и от Аляски до Калифорнии. Именно тогда, во время короткой остановки в Сан-Диего, у меня родился план «операции Барни» плюс «морские дьяволы» — основной формулы для создания так называемого «волшебного ключа».