Советская военная разведка (Разведупр) прославилась еще в первой половине 1920-х годов своими диверсионными действиями на польской территории. «Партизанские» отряды, переправлявшиеся через границу, действовали на территории соседней Польши в районах Западной Белоруссии и Западной Украины, захваченных поляками в 1920 году. Несколько лет (с 1921 по 1924 год) на этих землях гремели выстрелы и взрывы, проводились нападения на железнодорожные поезда, полицейские участки, усадьбы польских помещиков. Нападали иногда и на тюрьмы, освобождая политических заключенных. «Партизан» не смущало то, что война уже кончилась, что между двумя государствами были установлены нормальные дипломатические отношения, а в Москве и в Варшаве сидели послы обоих государств. После очередного нападения отряды «партизан», часто переодетые в польскую военную форму, уходили от эскадронов польских улан на советскую территорию, где зализывали раны, отдыхали, пополняли запасы оружия и вновь при помощи советских пограничников переходили на польскую сторону, продолжая свою необъявленную войну.

В одну из февральских ночей 1925-го года отряд «партизан», одетых в польскую военную форму, по ошибке напал на советскую погранзаставу у местечка Ямполь. В Москве, не разобравшись в чем дело, обвинили поляков в вооруженном нападении. Разгорелся международный скандал, о котором много писала польская пресса. Политбюро рассмотрело вопрос о деятельности Разведупра и по предложению Дзержинского приняло решение: «активную разведку во всех ее формах и видах на территории сопредельных стран прекратить». Но в начале 1930-х, когда отношения между Польшей и Японией приняли дружеские формы, польская дефензива (контрразведка) поделилась с японской разведкой той информацией, которой она располагала. Это касалось и советской агентуры в Польше, и активной разведки Разведупра. В Токио идею «активки» признали заслуживающей внимания и решили попробовать эту форму деятельности в Маньчжурии. Граница с Советским Союзом была рядом по Амуру и Уссури, а человеческого материала, пригодного для активной диверсионной деятельности, в Маньчжурии было достаточно: масса беженцев, пришедших туда после гражданской, забайкальские, амурские и уссурийские казаки, потерявшие в России все и ушедшие в Маньчжурию с атаманом Семеновым. Подрастало и молодое поколение эмигрантов, не знавшее Родины.

Людей, озлобленных на советскую власть, отнявшую у них все, было достаточно. И в середине 1930-х в штабе Квантунской армии решили приступить к формированию диверсионных отрядов из русских эмигрантов. В 1934-м году японская военная миссия в Харбине решила объединить все белогвардейские организации для установления централизованного руководства над их деятельностью, направленной против СССР. В том же году было создано бюро по делам русской эмиграции, в котором были объединены все белоэмигрантские организации в Маньчжурии. Бюро подчинялось японской военной миссии в Харбине. Через это бюро в Харбине и его подотделы в других городах японская разведка вербовала белоэмигрантов для диверсионной деятельности на территории Советского Союза.

По предложению Судзуки, офицера японской разведки из Харбинской военной миссии, в 1936 году из числа членов Союза русских фашистов был сформирован специальный отряд. Вооруженный и оснащенный японской разведкой, под командованием Матвея Маслакова, помощника руководителя Российского фашистского союза Родзаевского, этот отряд осенью того же года был тайно переправлен через Амур на советскую территорию для террористической и диверсионной деятельности, а также для устройства фашистских подпольных организаций.

Для привлечения белоэмигрантской молодежи к активной разведывательной и диверсионной деятельности против Советского Союза японские власти совместно с правительством Маньчжоу-Го приняли закон о всеобщей воинской повинности для русской эмиграции как одной из народностей коренного населения Маньчжурии. Закон был принят на основе плана, разработанного японским полковником Макото Асано. В мае 1938-го японская военная миссия в Харбине создала специальную школу для подготовки диверсионных и разведывательных кадров из числа местной белоэмигрантской молодежи. Школа была названа «отрядом Асано» (по-японски «Асано-бутай»). В дальнейшем по типу этого отряда был создан ряд новых отрядов, которые являлись его филиалами и дислоцировались в различных пунктах Маньчжурии.

В 1945 году при разгроме войск Квантунской армии в плен попал генерал-лейтенант Янагито Гендзо. Генерал перед войной был начальником Харбинской военной миссии, и, естественно, его показания представляли большой интерес. Во время допроса он подтвердил показания Семенова и Родзаевского о деятельности русских белоэмигрантских организаций, добавив то, о чем те могли и не знать: подготовка разведчиков и диверсантов велась по прямому приказу командующего Квантунской армией генерала Умедзу. Военные формирования белоэмигрантов маскировались как части армии Маньчжоу-Го, и поэтому генералу во время допроса был задан вопрос об отряде «Асано». Вопрос, конечно, был не случайным. Специальные диверсионные формирования для действий в тылу будущих противников были тайною тайн и для абвера, сформировавшего полк, а потом дивизию «Бранденбург», и для японской разведки. Вот отрывок из допроса Янагито Гендзо:

«Вопрос. Имели ли Вы отношение к белоэмигрантам в бытность Вашу начальником военной миссии в Харбине?

Ответ. Да, имел. По указанию командующего Квантунской армией мы должны были подготовить белоэмигрантов в качестве агитаторов, пропагандистов, разведчиков и диверсантов. Формирования белоэмигрантов маскировались как части маньчжурской армии. Часть белоэмигрантов служила в японской военной миссии и выполняла функции по пропаганде и разведке.

Вопрос. Имелась ли в бытность Вашу начальником Харбинской военной миссии школа для подготовки разведчиков, диверсантов и пропагандистов из числа белоэмигрантов?

Ответ. По указанию командующего Квантунской армией генерала Умедзу военная миссия обязана была подготавливать и воспитывать белоэмигрантов в качестве пропагандистов и разведчиков.

Вопрос. Что такое отряд «Асано»?

Ответ. Часть «Асано» являлась диверсионной частью, состоящей из русских эмигрантов.

Вопрос. Расскажите, кто ее организовал?

Ответ. Эта часть была организована приблизительно в 1936 году штабом Квантунской армии в лице помощника начальника 2-го отделения подполковника Ямаока.

Вопрос. Какова была численность отряда «Асано»?

Ответ. В составе отряда «Асано» было пять рот. В общей сложности в отряде было около 700 человек.

Вопрос. Какие задачи ставил перед собой отряд «Асано»?

Ответ. Задачей отряда «Асано» была подготовка на случай войны с СССР диверсионных частей. Командиром отряда был полковник маньчжурской службы японец Асано».

Как видно, японские разведчики перещеголяли своих немецких коллег из абвера. Батальон «Бранденбург» был сформирован позднее и, может быть, с учетом и использованием японского опыта. Но как собирались маскироваться диверсанты из «Асано» во время войны? И на это японский генерал дает исчерпывающий ответ:

«Вопрос. Была ли военной миссией заготовлена красноармейская военная форма для отряда «Асано»?

Ответ. Военной миссией было заготовлено некоторое количество комплектов красноармейского обмундирования, которые были предназначены для отряда «Асано» на случай войны.

Вопрос. С какой целью была заготовлена красноармейская военная форма?

Ответ. Для того чтобы переодеть в нее диверсантов из отряда «Асано» и таким способом обмануть Красную Армию».

В Советском Союзе тоже хорошо помнили «активку» середины 1920-х. Но если в начале 1930-х годов ведение активной разведки на западных границах против Польши и Румынии было невозможно в силу ряда причин международного характера, то на Востоке для нашей разведки было полное раздолье. Огромная граница в тысячи километров с удобными местами для переправ на ту сторону через Амур и Уссури. Местное партизанское движение на территории «независимого» государства Маньчжоу-Го, которое мы никогда не признавали. Китайские партизанские отряды, прижатые войсками к границе, переправлялись на советскую территорию, отдыхали там, получали медицинскую помощь, оснащались вооружением и боеприпасами, радиосвязью, снабжались деньгами. И, что было не менее важно, командиры партизанских отрядов получали инструктаж и руководящие указания для дальнейшей боевой деятельности на маньчжурской территории.

Такая помощь и поддержка китайского партизанского движения началась сразу же после оккупации Маньчжурии войсками Квантунской армии и продолжалась все 1930-е годы. Высшее командование ОКДВА при встречах с китайскими командирами старалось координировать боевую деятельность партизанских отрядов, давая указания не только о методах повседневной боевой деятельности, но и о развертывании массового партизанского движения на территории Маньчжурии в случае начала войны между Японией и Советским Союзом. В случае войны советское командование рассматривало китайских партизан как диверсантов и разведчиков, действующих в тылу противника. Конечно, такое руководство, помощь, материальная и моральная поддержка могли рассматриваться как вмешательство во внутренние дела другого государства. Но в те годы, когда для усиления оборонной мощи дальневосточных рубежей хороши были любые средства, об этом не думали ни в Хабаровске, ни в Москве. Япония формально не могла предъявить претензий Советскому Союзу – партизанского движения на японских островах не было. А с мнением непризнанного «независимого» государства можно было и не считаться.

Решение об активизации партизанского движения в Маньчжурии было принято в Москве на высшем уровне в апреле 1939-го. Разведка предупреждала о возможности серьезных провокаций на советско-маньчжурской и монголо-маньчжурской границах. На Дальнем Востоке запахло порохом, и НКО совместно с НКВД решили использовать руководителей маньчжурских партизан, перешедших границу и интернированных на территории Советского Союза. 16 апреля начальники управлений НКВД Хабаровского, Приморского краев и Читинской области, а также начальники погранвойск Хабаровского, Приморского и Читинского округов получили шифротелеграмму № 7770 из Москвы. В шифровке указывалось: «В целях более полного использования китайского партизанского движения в Маньчжурии и его дальнейшего организационного укрепления Военным Советам 1-й и 2-й ОКА разрешается в случаях обращения руководства китайских партизанских отрядов оказывать партизанам помощь оружием, боеприпасами, продовольствием и медикаментами иностранного происхождения или в обезличенном виде, а также руководить их работой. Проверенных людей из числа интернированных партизан небольшими группами перебрасывать обратно в Маньчжурию в разведывательных целях и в целях оказания помощи партизанскому движению. Работа с партизанами должна проводиться только Военными советами».

Чекистское руководство должно было оказывать Военным советам полное содействие в этой работе. Органы НКВД на местах должны были осуществлять проверку и отбор китайских партизан, которые переходили на советскую территорию со стороны Маньчжурии, и передавать их Военным советам для использования в разведывательных целях и для переброски обратно в Маньчжурию. Начальники погранвойск округов должны были оказывать содействие Военным советам и обеспечивать переправу на территорию Маньчжурии сформированных Военными советами групп и принимать переходящие через границу партизанские группы и связников. Кроме этого, Военному совету 1-й ОКА передавалась группа из 350 китайских партизан, которые были проверены органами НКВД и признаны надежными. Сколько китайских партизан, перешедших границу в 1938 году, было признано неблагонадежными и отправилось в советские концлагеря, неизвестно до сих пор. Военному совету 2-й ОКА передавались интернированные руководители партизанских отрядов Чжао-Шанчжи и Дай-Хунбин. Их также после инструктажа должны были перебросить на маньчжурскую территорию для руководства действующими там партизанскими отрядами. Под шифровкой стояли подписи двух наркомов: Ворошилова и Берия. Поскольку ни тот ни другой не могли в таком серьезном деле действовать самостоятельно и по собственной инициативе, то можно не сомневаться, что весь комплекс вопросов о военной помощи и активизации действий китайских партизан был согласован со Сталиным. Было ли соответствующее постановление Политбюро, пока неизвестно. Протоколы «Особых папок» еще не рассекречены.

В Москве, очевидно, были готовы пойти на серьезный дипломатический конфликт, если будет обнаружена переброска через границу, пусть даже и мелкими группами, нескольких сот партизан. И здесь стоит сказать о двойном стандарте. Японская разведка также перебрасывала на советскую территорию группы диверсантов (тех же партизан) из белоэмигрантов, но, конечно, без санкции военного министра или министра внутренних дел Японии. Наши газеты писали об этом, когда обнаруживали и уничтожали их, как о провокации японской военщины. Подключались и наши дипломаты: вызовы в НКИД японского посла, ноты протеста и т. д. Когда же такой работой занималось наше военное руководство на Дальнем Востоке, не говоря уже о наркомах, то это принималось как должное и, конечно, без шума в печати, если протестовали японцы.

Как правило, контакты высшего советского командования с руководителями партизанского движения в Маньчжурии, проходившие на советской территории, были окружены завесой непроницаемой тайны. Документально такие встречи фиксировались очень редко. А если что и попадало на бумагу, то, как правило, с грифом «Сов. секретно. Особой важности. Экземпляр единственный». Участвовали в беседах кроме командующего и члена Военного совета только начальник разведотдела, его заместитель и переводчик. Особенно активизировались такие контакты в конце 1930-х во время конфликтов на Хасане и Халхин-Голе. В мае 1939-го в самом начале халхингольского конфликта, когда еще было не ясно, куда повернут события: в сторону локального конфликта или в сторону необъявленной войны, – состоялась одна из таких встреч.

30 мая командующий 2-й ОКА командарм 2-го ранга Конев (будущий маршал Советского Союза) и член Военного совета армии корпусный комиссар Бирюков встретились в Хабаровске с руководителем партизанских отрядов в Северной Маньчжурии Чжао-Шанчжи и командирами 6-го и 11-го отрядов Дай-Хунбином и Ци-Цзиджуном. На встрече был начальник разведотдела армии майор Алешин и его заместитель майор Бодров. Запись этой встречи – один из немногих документов такого рода, который сохранился в архивах.

Целью встречи являлся разбор соображений, представленных Чжао-Шанчжи: разрешение вопросов переброски, дальнейшей работы и связей с СССР. Для периода мирного времени руководителю партизанского движения предлагалось связаться с партизанскими отрядами, действующими в бассейне реки Сунгари, объединить управление этими отрядами и создать крепкий штаб, очистить отряды от неустойчивых, разложившихся элементов и японских шпионов, а также создать отдел по борьбе с японским шпионажем в среде партизан. Видно, крепко доставалось китайским партизанам от японской агентуры, проникавшей в их среду, если на борьбу с ней указывал командующий армией.

В качестве дальнейшей задачи ставилось укрепление и расширение партизанского движения в Маньчжурии. Было признано необходимым организовать несколько крупных налетов на японские базы, чтобы поднять дух партизанских отрядов и подорвать веру в силу и могущество японских захватчиков. Предлагалось также организовать секретные базы партизан в труднодоступных районах Малого Хингана для накопления оружия, боеприпасов и снаряжения. Все это предполагалось получить при налетах на японские базы и склады. Китайским руководителям рекомендовалось связаться с местной партийной организацией для развертывания политической работы среди населения и проведения мероприятий по разложению частей маньчжурской армии и снабжению партизан через эти части оружием и боеприпасами.

Это были указания и рекомендации для мирного времени. Беседа, судя по стенограмме, велась корректно и в вежливой форме. Говорилось о большом опыте партизанской борьбы, который имел Чжао-Шанчжи, о его подготовке до перехода в Маньчжурию. Была обещана, в дальнейшем, надежная связь и всесторонняя помощь по всем проблемам, которые обсуждались на встрече.

Основными во время беседы были указания и рекомендации о действиях китайских партизан в период возможной войны Японии против СССР. В этом случае предлагалось вести разрушительную работу в японском тылу, разрушать важнейшие объекты по заданию советского командования, поддерживать тесную связь и взаимодействие с советским командованием. Предусматривалось, что конкретные задачи партизанскому командованию будут сообщены с началом войны. Во время беседы Конев и Бирюков подчеркивали, что успех объединенных отрядов «зависит в большой степени от постановки борьбы со шпионской разлагательской деятельностью японцев в среде партизан». Поэтому при политотделе штаба партизанского движения предлагалось создать орган по борьбе с японскими шпионами и провокаторами. Конев и Бирюков также обратили внимание Чжао-Шанчжи на то, что «армия Маньчжоу-Го не крепка, японцы ей не доверяют. Партизаны должны использовать это обстоятельство и принять меры по разложению армии Маньчжоу-Го».

Предлагались и разрабатывались конкретные мероприятия для мирного времени. Планировалось из находившихся на советской территории китайских партизан организовать отряд примерно в 100 бойцов и переправить его через Амур на территорию Маньчжурии в один прием в конце июня. Такая численность отряда диктовалась наличным количеством боеспособных партизан, находившихся в это время на территории СССР. Остальные партизаны, которые оставались на советской территории, должны быть подготовлены как пулеметчики, гранатометчики, пропагандисты, санитары и после выздоровления и подготовки переброшены через Амур мелкими группами. Советское командование заверило Чжао-Шанчжи, что оружие, боеприпасы, продукты, медикаменты, деньги будут выделены в соответствии с его запросами из расчета на 100 человек. Неудивительно, что китайский партизанский руководитель был очень доволен поддержкой и такой щедрой помощью.

Для успешной деятельности партизанских отрядов основным являлась надежная связь как между отрядами, так и штаба партизанского движения с советской территорией. Для этого предлагалось подобрать 10 грамотных партизан, тщательно проверенных и преданных делу революции, и прислать их на радиоподготовку на территорию Советского Союза. После подготовки, снабженные рациями, шифрами, деньгами, они будут переправлены в Маньчжурию для работы по радиосвязи между отрядами. Советские руководители высказали во время беседы и свои пожелания: «Для нас желательно получить от вас карты Маньчжурии, которые вы добудете у японо-маньчжурских войск (карты японского изготовления), японские и другие документы – приказы, донесения, сводки, шифры, письма, записные книжки офицеров и солдат. Желательно, чтобы вы снабжали нас образцами нового японского вооружения». Основной принцип, что за все услуги надо платить, соблюдался и здесь. Поддерживая и развивая партизанское движение, советская военная разведка получала взамен разветвленную разведывательную сеть на маньчжурской территории.

Интересным является вопрос о том, как и когда Чжао-Шанчжи попал на советскую территорию и где он находился во время полуторалетнего (очевидно, под стражей) содержания в СССР. В стенограмме совещания отмечается:

«Указание 5. По вопросам перехода и полуторалетнего содержания в СССР.

Переход Ваш на территорию СССР произошел без предупреждения советского командования, и командование о Вашем приходе не было поставлено в известность. Кем был инспирирован Ваш вызов, пока не установлено. Лицо, в ведение которого Вы поступили с приходом на советскую территорию, совершило преступление, скрыв этот факт от советских и военных властей. Лицо это понесло наказание. Как только нам стало известно о Вашем пребывании на территории СССР, была произведена проверка, и Вы получаете возможность возвратиться к активной партийной работе. Советское командование надеется, что Ваша воля к борьбе не ослабела».

Многое в этой истории было неясно и Чжао-Шанчжи, и он пытается в беседе с советским командованием прояснить обстановку, задавая различные вопросы. Вот выдержка из стенограммы беседы:

«Чжао-Шанчжи задает несколько вопросов:

1. Мне неясно, кто передал распоряжение, вызвав меня на советскую территорию. Было ли это распоряжение передано через Чжан-Шаобина представителем советского командования или он сам сделал это, получив указание из других источников.

Командарм и член ВС. Для нас пока ясно, что Вас спровоцировали на переход в СССР. По чьему указанию это сделано, нам пока установить не удалось, но выяснение этого вопроса производится.

Чжао-Шанчжи. Чжан-Шаобин, передавший мне распоряжение о приходе в СССР, на вашей территории бывал не раз. Нам нужно знать подробности для того, чтобы, придя в Маньчжурию, на месте уточнить подробности и принять нужное решение и меры.

Командарм и член ВС. У нас о Чжан-Шаобине имеется мнение как о плохом человеке. Вам на месте необходимо уточнить все детали этого дела. Мы, в свою очередь, примем меры для выяснения подробностей, результаты и решение сообщим Вам».

Поскольку стенограмма беседы пока единственный документ по этому делу, который удалось обнаружить в архиве, то можно сделать только несколько предположений. Если китайского партизанского руководителя вызвали в СССР за полтора года до беседы и все это время он сидел в тюрьме или лагере, то это могло произойти в октябре или ноябре 1937 года. В это время органами НКВД был разгромлен разведывательный отдел штаба ОКДВА. Начальник отдела полковник Покладек, его два зама и несколько сотрудников рангом пониже были арестованы и расстреляны по стандартному обвинению как японские шпионы. Руководство отделом было уничтожено, и все контакты и линии связи с китайскими партизанами были оборваны. Когда Чжао-Шанчжи в это время перешел на советскую территорию, то он, очевидно, сразу же был арестован как японский шпион, тем более что вызвать его могли или Покладек, или кто-либо из его замов. Когда же весной 1939-го начали разбираться в том, что натворили, то обнаружили уцелевшего китайского партизана. И после проверки выпустили его на свободу и поставили во главе партизанского движения в Северной Маньчжурии. Такая версия выглядит достаточно правдоподобно, но, повторяю еще раз, это только версия автора.

Конечно, всего этого Конев и Бирюков не могли сказать во время беседы и пришлось изворачиваться, заявляя, что им было неизвестно о пребывании китайского партизана в Советском Союзе. А может быть, как люди в Хабаровске новые, только недавно назначенные, они и в самом деле не знали о том, кто сидит в лагерях и тюрьмах. Такая версия тоже имеет место быть. Неприятно прозвучал и вопрос о Блюхере. О нем оба военачальника знали, и пришлось выкручиваться.

«Чжао-Шанчжи спрашивает: Раньше главнокомандующим на Дальнем Востоке был Блюхер. Могу ли я узнать, почему его нет сейчас здесь?

Ответ. Блюхер отозван партией и правительством и сейчас находится в Москве.

Вопрос. Могу ли я узнать фамилии командующего и секретаря ВКП(б) по Дальнему Востоку?

Ответ. Сообщены фамилии тт. Конева и Донского».

Чжао-Шанчжи хотелось получить для своих отрядов побольше китайских партизан, которые переправлялись в свое время в Советский Союз. Его заверили, что ранее перешедшие на советскую территорию партизанские отряды направлены в Китай, а все находящиеся в СССР китайские партизаны будут даны ему для отбора. Действительно, в конце 1930-х многие китайские партизаны переправлялись с Дальнего Востока в Среднюю Азию и оттуда по трассе «Зет» (Алма-Ата – Ланьчжоу) в Китай. Китайский руководитель получил все, о чем просил – отказов не было. В конце беседы ему еще раз сообщили: «Вас мы считаем главным руководителем партизанского движения в Маньчжурии и через Вас будем давать указания по всем вопросам. Одновременно будем поддерживать связь с отрядами, действующими территориально близко к советской границе».

Последний вопрос, который обсуждался на этом совещании – ответственность за возникновение конфликта между СССР и Японией в результате перехода партизанского отряда из СССР в Маньчжурию. Очевидно, возможный конфликт между двумя странами или резкое обострение отношений в штабе армии не исключали. Но в связи с началом халхингольского конфликта отношения и так испортились до предела, и еще один возможный конфликт мало что значил. А может быть, армейское начальство получило карт-бланш на проведение партизанских операций. Китайскому партизану в ответ на естественную озабоченность было заявлено: «Вы идете выполнять волю партии и никакой ответственности за возможные конфликты не несете. При переходе примите все от Вас зависящие меры предосторожности. Никто из партизан ни в коем случае не должен говорить, что он был в СССР. Разглашение тайны перехода затруднит дальнейшие связи с партизанами, затруднит возможности передачи оружия, патронов, медикаментов и др.». Заключительная фраза в беседе ясно говорит о том, что партизанское движение в Северной Маньчжурии не было самостоятельным (в 1939 году оно и не могло им быть) и развивалось под полным контролем из-за Амура. Очевидно, в Приморье была аналогичная ситуация. В Ворошилове[3] был штаб 1-й ОКА. За Уссури на маньчжурской территории были другие партизанские отряды, а в штабе армии был свой разведотдел, который руководил их действиями. Но это также только версия автора, которую он пока не может подкрепить архивными документами.

Прошло несколько месяцев. Чжао-Шанчжи вместе со своим отрядом благополучно переправился через Амур. Была установлена связь с другими партизанскими отрядами и начались совместные операции против японо-маньчжурских войск. Бои шли с переменным успехом. Были победы, но были и поражения, и неудачи. Удалось захватить кое-какие документы, которыми очень интересовались в Хабаровске. На советскую территорию ушли связные, неся образцы новой военной техники и сообщения о ходе боев. И в разведотделе армии после тщательного изучения всех полученных из-за Амура материалов и анализа обстановки в Северной Маньчжурии составили проект новой директивы для маньчжурских партизан.

Письмо-директиву командующему партизанами Северной Маньчжурии Чжао-Шанчжи утвердили командующий армией Конев и новый член Военного совета армии дивизионный комиссар Фоминых. На первой странице дата: 25 августа 1939 года и резолюция за теми же подписями: «Всю директиву передать отдельными распоряжениями».

В директиве указывалось, что основная задача до зимы – укреплять и увеличивать отряды, добывать оружие, боеприпасы и продовольствие. Рекомендовалось подготовиться к зиме, а для этого создать секретные базы в недоступных местах, подготовить в них жилища, запасы продовольствия и одежды. Базы должны быть подготовлены для обороны. Партизанам рекомендовалось пока воздержаться от разрушения шахт, железных дорог и мостов. Для выполнения этих задач у партизан пока еще не было сил и средств. Предлагалось проводить более мелкие операции по нападению на железнодорожные поезда, золотые прииски, склады, шахты, полицейские участки. Основная цель таких нападений – накопить оружие, боеприпасы, продовольствие и одежду. Указывалось и на то, что такие нападения надо тщательно подготавливать. Необходимо производить разведку объекта нападения, составить план и обсудить его с командирами отрядов. Без тщательной подготовки неизбежны потери и неудачи. Были в этой директиве и рекомендации для Чжао-Шанчжи: «Самому Вам лично руководить нападениями не следует. Не забывайте, что Вы руководитель партизанского движения, а не командир отряда. Вы должны организовывать разгром всей системы, а не отдельных отрядов и групп. Вам нельзя рисковать по любому случаю. Вы должны учить командиров».

Партизанам обещали прислать динамит и подготовленных инструкторов для его применения, а также продовольствие, пропагандистскую литературу и топографические карты. И особенно благодарили китайских партизан за присланные материалы, захваченные при налетах на японские и маньчжурские гарнизоны и отряды: топографические карты, доклад японского топографического отряда, а также новые прицелы и дальномеры. Если судить по этой директиве, то дела у китайских партизан шли неплохо. Совершали, в общем, удачные нападения, вели разведку и агитацию, запасались к зиме, а зима в этих краях суровая, всем необходимым. Можно не сомневаться, что весной 1940-го года после суровой зимовки партизанское движение в Северной Маньчжурии при активной поддержке из-за Амура развернулось с еще большим размахом.

Японская разведка знала о том, что руководство партизанским движением осуществляется с советской стороны. Скрыть это, при массовой переброске китайских партизан, вооружения и боеприпасов через границу, было невозможно. И японские военные миссии в Маньчжурии делали все, чтобы противодействовать партизанскому движению. Методы этого противодействия были проанализированы в справке Управления НКВД по Хабаровскому краю, составленной в сентябре 1940 года. Карательные операции против маньчжурских партизан проводились с самого начала возникновения партизанского движения, т. е. с начала 1930-х годов. Но в последние годы японская разведка стала применять более утонченные методы. Для этой цели на территории Маньчжурии создавались ложные революционные организации и партизанские отряды. Основная задача – влить их в действующие партизанские отряды для разложения их изнутри. Создавались также и искусственные базы снабжения для партизан. Делалось все, чтобы внедрить свою агентуру в партизанские отряды и при ее помощи разгромить партизанское движение.

Японская разведка старалась использовать партизанские отряды в качестве канала для заброски своей агентуры в Советский Союз под видом интернированных партизан. Такой метод заброски не был тайной для советской контрразведки. В конце 1939 года, применяя агентурные методы, удалось вскрыть крупную провокационную корейскую «революционную» организацию, которая была создана разведывательным отделом штаба Квантунской армии. Членов этой организации должны были перебрасывать по каналам связи на советскую территорию для ведения разведывательной и диверсионной деятельности вместе с китайскими партизанами. Японской разведке было хорошо известно, что руководство партизанским движением осуществляется советским военным командованием. Чтобы нащупать каналы этого военного руководства, было предпринято несколько попыток забросить на территорию СССР свою агентуру под видом «революционеров», чтобы она смогла получить военно-политическое образование, а затем вернуться обратно в Маньчжурию и занять руководящие посты в партизанских отрядах. С такими задачами в 1940 году на советскую территорию было направлено несколько квалифицированных японских агентов из корейцев. Потом их предполагалось направить в один из партизанских отрядов, действующих в горных районах на границе Кореи и Маньчжурии. Естественно, советская контрразведка делала все возможное, чтобы очистить партизанские отряды от японской агентуры и вывести ее на советскую территорию для разоблачения и предания суду.

Когда знакомишься с документами о деятельности советских и японских разведок, то невольно возникает ощущение зеркального отражения. С обеих сторон все одинаково. Советская военная разведка использует местное китайское и корейское население для организации партизанских отрядов на территории Маньчжурии, вооружает их, снабжает боеприпасами и продовольствием и перебрасывает через Амур и Уссури на маньчжурскую территорию. Японская военная разведка также использует эмигрантов и казаков, ушедших в Маньчжурию, также вооружает их, снабжает боеприпасами и продовольствием и перебрасывает через Амур и Уссури на советскую территорию. Руководители китайских и корейских партизанских отрядов проходят обучение в учебных центрах советской разведки. Руководители эмигрантских диверсионных отрядов проходили обучение в специальных школах японской разведки. Командующий Квантунской армии давал указания о деятельности диверсионных отрядов. Командующий 2-й ОКА Конев давал указания о деятельности партизанских отрядов. Китайские партизаны вели разведку на маньчжурской территории по заданиям советской разведки. Белоэмигрантские диверсионные отряды вели разведку на советской территории по заданиям японской разведки. Могут сказать, что китайские партизаны вели борьбу за освобождение своей родины от японских оккупантов и поэтому пользовались помощью из-за рубежа. Но и белоэмигранты вели борьбу за освобождение своей родины от преступного советского режима и также пользовались помощью из-за моря. Можно и дальше продолжать сравнение, но и так уже ясно, что никакой разницы в действиях обеих сторон не было. Создается впечатление, что по обеим берегам пограничных рек сидели два матерых хищника, которые рычали друг на друга, скалили клыки и пытались при удобном случае вцепиться в глотку друг другу.

1938 год был богат на перебежчиков из Советского Союза. Вакханалия террора, убийств, фальсифицированных процессов и внесудебных расправ, развязанная Сталиным, должна была способствовать появлению людей, которые свободу и личную безопасность предпочли лубянскому подвалу и пуле в затылок.

Поэтому неудивительно, что из страны бежали. Но если в Европе перебежчики, или, как их тогда называли, «невозвращенцы», были разведчиками (Кривицкий, Рейс, Орлов) или дипломатами (Бармин, Беседовский), то на Дальнем Востоке через границу бежали командиры армии и НКВД. В истории известны пока только двое дальневосточников, перебежавших к японцам: майор Фронт и комиссар госбезопасности 3-го ранга Люшков. О Люшкове писали много после 1989 года, а фамилию Фронта скупо упоминали в мемуарах без каких-либо подробностей перехода границы и содержания его показаний.

29 мая 1938 года начальник артиллерии 36-й мотострелковой дивизии майор Фронт Герман Францевич сел в автомобиль и отправился в одну из частей дивизии. Дивизия дислоцировалась у монголо-маньчжурской границы и при разбросанности частей попасть из одной части в другую можно было только на колесах. Но до нужной части майор не доехал, а свернул в сторону границы, через которую благополучно переправился. Заблудиться он не мог. Местность была ровная, как стол, а Фронт был опытным командиром, отлично владеющим картой и компасом. На той стороне его радушно приняли, доставили в ближайший разведотдел, и майор, придя в себя после рискованного путешествия, начал давать показания.

Фронт окончил Военную академию имени Фрунзе, потом служил в штабе дивизии в Чите, затем отправился в МНР, где и продолжал службу. Вынужден был убежать через границу, предполагая, что «станет жертвой усмирительной работы» (так в тексте показаний), и зная, что его рано или поздно возьмут из-за его немецкой фамилии, а тогда это было возможно. Были у него и разногласия с комиссаром дивизии, а это также было тогда чревато печальными последствиями. Офицером он был информированным, знал многое и о войсках Забайкальского военного округа, и о частях 57-го особого корпуса. И, конечно, во время многочисленных допросов в японской разведке выложил все, что ему было известно. Японская разведка получила отличную возможность перепроверить и уточнить имевшуюся у нее информацию о советских войсках на Дальнем Востоке и особенно на территории МНР, а также об оборудовании монгольского плацдарма, который, как показали события 1945 года, имел решающее стратегическое значение в случае войны с Японией.

Интересна судьба показаний Фронта. Все, что он выложил сотрудникам разведотдела японского генштаба, а его, очевидно, допрашивали в Токио, было переведено на японский язык и издано в виде отдельной брошюры, которую разослали в штабы пехотных дивизий для ознакомления. В июле 1939-го во время сражения у горы Баин-Цаган на Халхин-Голе была разгромлена дивизия генерал-лейтенанта Камацубара, кадрового разведчика и бывшего военного атташе в Москве. При разгроме дивизии он бежал, бросив офицеров, солдат и штабные документы. После халхингольских боев все захваченные документы были разобраны в разведотделе. Показания Фронта перевели на русский язык и представили начальнику штаба 1-й армейской группы комбригу Гастиловичу. Комбриг распорядился ознакомить с показаниями сотрудников штаба (на сопроводительном письме 8 подписей), и все документы были сданы в архив. После рассекречивания показания перебежчика и та информация, которую он выдал японской разведке, перестали быть государственной тайной.

Что же рассказал Фронт и что могла узнать японская разведка о наших войсках на Дальнем Востоке? Он сообщил, что в августе 1937-го из Забайкальского военного округа на территорию МНР была переброшена мощная группа подвижных войск в составе 36-й мотострелковой дивизии, 6-й механизированной бригады, трех мотоброневых бригад, одного сводного бронеотряда, двух кавалерийских полков, одной авиабригады и друтих частей. Эта группа, численностью более 30 тысяч человек, была организована в 57-й особый корпус с дислокацией частей в Улан-Баторе и восточных районах республики. Численность, нумерация корпуса и дислокация частей были указаны им абсолютно точно. Правильно он указал и на то, что корпус подчинялся Москве, а 36-я дивизия была механизирована летом 1937-го года. Правильно он говорил и о том, что в безлюдной и пустынной местности Дзамин-Удэ расположена крупная группировка советских войск численностью свыше 7000 человек и 1500 автомашин. Группа прикрывается с воздуха – в этом районе имеется аэродром. Правильно он указал и дислокацию других частей корпуса. 36-я дивизия в районе Саин-Шанда, механизированная и мотоброневые бригады в Ундурхане, различные части и штаб корпуса в Улан-Баторе. Место нахождения складов и аэродромов было нанесено на японские штабные карты также по его показаниям. Бомбардировочная авиация Квантунской армии получила новые цели для бомбардировок в случае военного конфликта и использовала эту информацию во время боев на Халхин-Голе. В общем, японская разведка узнала о 57-м корпусе практически все. Конечно, что-то ей было известно и до этого. Агентуру в МНР она имела, а полностью скрыть ввод крупной группировки войск на территорию другой страны было невозможно, особенно учитывая то, что вводились десятки тысяч людей и тысячи машин. Артиллерийский майор подтвердил ранее имевшуюся в разведотделе информацию и существенно ее дополнил.

Абсолютно точно (проверено автором по архивным документам) сообщил Фронт и о численности и дислокации войск Забайкальского военного округа. Две кавалерийские дивизии, две стрелковые дивизии, механизированный корпус и все пять авиационных бригад. Не забыты были мотоброневая бригада в пограничном с МНР городе Кяхта и бурят-монгольская кавалерийская бригада в Улан-Удэ, танковые и кавалерийские школы и дислокация погранотрядов. Даже о такой совершенно секретной операции, судя по архивным документам, как передислокация 93-й стрелковой дивизии из Иркутска в Читу на место выбывшей 36-й дивизии, ему было известно, и он сообщил об этом японской разведке. Очень подробно в показаниях он говорил об организации, численности и вооружении 36-й дивизии. И неудивительно, в штабе дивизии работал долго и в военных делах после академии разбирался хорошо.

Наиболее полную информацию японской разведке он передал об артиллерийском вооружении частей округа и частей 57-го корпуса. Профессиональный артиллерист хорошо знал свое дело. Типы и количество орудий, калибры и количество боеприпасов – этими цифрами забито несколько страниц его показаний. Для японской разведки это была подробная картина оснащения боевой техникой (винтовки, пулеметы, орудия) как частей округа, так и частей корпуса. Таково содержание захваченного и переведенного документа. Информация была правдивой и ценной, хотя в некоторых вопросах Фронт признавал свою некомпетентность. Но несмотря на то, что о чем-то он и не мог сказать, выданная им информация имела для японской разведки большое значение. И не только цифровые данные, но и его рассуждения о возможных действиях советских войск в Монголии. В частности, он обратил внимание японского командования на возможные действия на монгольском театре таких специфических соединений, как мотоброневые бригады, на вооружении которых были только бронеавтомобили. В своих показаниях он отмечал, что «бронебригады, имея большую маневренную силу и поворотливость по сравнению с кавалерией, по значимости и способам использования имеют большие преимущества по сравнению с кавалерией и могут маневрировать на больших расстояниях. Их боевая сила соответствует кавдивизии. Бронебригада по сравнению с танковой бригадой не имеет большой ударной силы, поэтому используется ее маневренность, и употребляется она главным образом для окружения, обхода, расстройства тыла и т. д.». Через год во время боев на Халхин-Голе эти бригады действовали на флангах и замкнули кольцо окружения вокруг группировки японских войск.

О побеге Люшкова в Советском Союзе начали писать в 1990 году. До этого времени, хотя в конце 1930-х о нем писала вся мировая пресса, «в нашей стране не было перебежчиков». И в последующие годы он не был обделен вниманием прессы и историков. Так что читателям нет необходимости представлять этого человека: его биография описана достаточно подробно. Интересно другое: что мог сказать Люшков, какие тайны разведки как генерал НКВД он мог выдать. Но об этом современные историки молчат – очевидно, сказать пока нечего.

Автор не составляет исключения. Не хочется заниматься фантазиями и гадать на кофейной гуще. Тем более что подробный доклад с его показаниями, отправленный в Берлин, был сфотографирован Зорге и переправлен в Москву. Но этот документ осел в архиве ГРУ, и добраться до него пока невозможно. Одно предположение все же можно сделать. Люшкову были известны цифры, которыми пользовались органы НКВД и пограничники на Дальнем Востоке. И наверняка эту ценнейшую информацию он передал японцам. Очевидно, эта информация позволила японской радиоразведке расшифровать одну из телеграмм советских пограничников. Расшифровка этой радиограммы привела к хасанским событиям – первому серьезному боевому столкновению РККА с частями японской армии. Это одна из версий событий тех далеких лет, но и она имеет право на существование.

Японская радиоразведка перехватила и расшифровала одну из радиограмм, переданную командованием Посьетского погранотряда. В ней отмечалось значение двух ранее не охранявшихся высот, расположенных на границе западнее озера Хасан у стыка границ Кореи, Маньчжурии и СССР. Отмечалось, что укрепление этих высот и занятие их постоянными гарнизонами позволило бы держать под наблюдением всю местность сопредельной стороны в направлении северных корейских портов и стратегическую железнодорожную линию, проходящую вдоль границы. В случае же организации наблюдения с этих высот японской стороной, подчеркивалось в радиограмме, она получала аналогичные преимущества в отношении посьетского тылового района и морского побережья в направлении на Владивосток. В конце радиограммы испрашивалось разрешение приступить к фортификационным работам на высотах и организовать на них постоянное наблюдение.

Расшифровав радиограмму, японский генштаб армии принял во внимание оценку значения высот, данную советскими пограничниками, и решил не допустить занятия их советской стороной. Такая задача была поставлена командованию Корейской армии, которое отвечало за безопасность участка границы на этом направлении.

В связи с этим распоряжением генштаба императорской армии возникло острое соперничество между командованием и штабами Квантунской и Корейской армий, поскольку «квантунцы» сочли за величайшую несправедливость то, что не им было поручено «проучить» Советы. Накануне событий на Хасане один из высокопоставленных офицеров разведки штаба Квантунской армии даже направил командованию Корейской армии «личную» телеграмму, в которой указал, что в случае нерешительности Корейской армии «квантунцы» сочтут необходимым «дело наказания русских взять в свои руки».

К развязыванию конфликта японскую военщину подталкивало и одно из обстоятельств внешнего порядка. Япония, продолжавшая войну в Китае, после овладения в мае 1938 года городом Сюйчжоу готовила новую операцию с целью захвата уханьского промышленного района, надеясь, что после падения Уханя Китай будет вынужден капитулировать. Однако в ходе подготовки этой операции у японской ставки возникло опасение, как бы Советский Союз, оказывающий Китаю значительную материальную помощь, не посчитал этот момент наиболее удобным для широкого вмешательства в войну в Китае. Дело дошло до того, что некоторые высшие чины армейского генштаба были готовы прекратить все военные операции в Китае и перенести основные усилия на Север. Чтобы определить «истинные намерения русских», следовало, по выражению одного из старших офицеров генштаба армии, «провести разведку боем стратегического значения».

Подталкиваемое агрессивными «квантунцами» командование Корейской армии выдвинуло к хасанскому участку границы 19-ю пехотную дивизию со средствами усиления и некоторые другие части в качестве ближайших резервов. Не остался в стороне и морской генштаб: в нейтральных водах против устья реки Тумень-Ула было сосредоточено 15 кораблей японского военно-морского флота.

20 июля 1938 года японский посол в Москве Мамору Сигэмицу нанес визит наркому иностранных дел Максиму Литвинову и в ультимативной форме потребовал очистить от советских пограничников высоты Чжангуфэн (Заозерная) и Шачжаофэн (Безымянная) западнее озера Хасан, якобы принадлежащие Маньчжоу-Го. При этом посол пригрозил, заявив, что в случае отказа советской стороны Япония не остановится перед применением силы.

На протяжении второй половины июля мелкие группы японских военнослужащих неоднократно пытались нарушить границу, проходившую по водоразделу высот Заозерная и Безымянная. 15 июля при попытке вторгнуться на советскую территорию в районе высоты Заозерной был убит японский жандарм погранохраны. Назревавший конфликт мог вспыхнуть в любой момент. 22 июля Блюхер приказал привести в боевую готовность 40-ю стрелковую дивизию 39-го корпуса и Барабашский укрепрайон, а 24 июля – все войска 1-й армии Дальневосточного фронта и выдвинуть в район Хасана подразделения 40-й дивизии для усиления пограничников. Одновременно было дано указание Тихоокеанскому флоту, находившемуся в оперативном подчинении фронта, привести в боевую готовность корабли и морскую авиацию к действиям по пресечению возможного нападения японского флота и авиации.

Чтобы уяснить сложившуюся обстановку в районе озера Хасан, Блюхер, находившийся в Хабаровске, уполномочил ответственного представителя командования 1-й армии провести расследование на месте столкновения, происшедшего 15 июля, когда был убит японский пограничник. Однако это распоряжение командующего фронтом вызвало резкий протест заместителя наркома внутренних дел Фриновского, не желавшего допустить каких-либо проверок действий пограничных войск, находившихся в ведении НКВД. Фриновского поддержал заместитель наркома обороны Мехлис, который в то время производил почти поголовную замену политсостава фронта. Поддерживая связь с Центром по своим каналам, Фриновский и Мехлис получили из Москвы указание «разобраться с Блюхером». С того момента они, действуя через особые отделы частей фронта, начали поиски и фабрикацию компрометирующих данных на Блюхера и регулярно докладывали их в Москву. Выводы представителей командования 1-й армии о факте нарушения границы советскими пограничниками, переданные Блюхером по прямому проводу наркому обороны Ворошилову, были опротестованы Мехлисом и Фриновским и квалифицированы как «политическая ошибка Блюхера, льющая воду на мельницу японцев».

Тем временем большинство частей и соединений 39-го корпуса из-за продолжавшихся арестов оказалось дезорганизованными и небоеспособными. Командиры, наспех поставленные взамен арестованных, не знали ни личного состава, ни своих новых обязанностей и поэтому не справлялись с управлением своими частями и подразделениями. Многие части корпуса были неукомплектованы. Но, несмотря ни на какие причины, Москва требовала активных и, главное, успешных действий. На карту был поставлен международный престиж государства.

Рано утром 28 июля из Москвы в Хабаровск была отправлена очередная шифровка. Блюхеру, Мехлису, Фриновскому и Штерну сообщалось решение Политбюро о дальнейших действиях в районе Хасана: «… Японцы идут на скандал и провокацию не из-за трех-пяти метров территории, а добиваются того, чтобы мы оставили стратегически выгодную, принадлежащую нам высоту Заозерная. Этого мы не сделаем ни при каких условиях. Об этом наше правительство через Литвинова заявило на весь мир, и мы нашу позицию будем защищать всеми средствами». По поручению Политбюро в лице Сталина – Молотова шифровку подписал Ворошилов.

О том, как защищать свою позицию и какими средствами, стало ясно уже 4 августа. В этот день Нарком подписал сов. секретный приказ № 71 с. с., в котором требовал: «… Для готовности к отражению провокационных нападений японо-маньчжур и для того, чтобы быть готовым в любой момент нанести мощный удар зарывающимся наглым японским агрессорам по всему фронту, немедленно привести в полную боевую готовность войска Краснознаменного Дальневосточного фронта и Забайкальского военного округа…» В приказе предписывалось Военному совету фронта принять меры по прикрытию границ фронта. Войска прикрытия должны были быть готовы в случае новой провокации по особому приказанию из Москвы к немедленному, мощному и сокрушительному удару. В полную боевую готовность приводились ВВС фронта и ЗабВО, это более двух тысяч боевых самолетов, а также части многочисленных укрепленных районов. Для удара из Забайкалья к границе подтягивались бригады 20-го танкового корпуса – основной ударной силы округа. Нарком требовал: «Все мероприятия по приведению частей в полную боевую готовность производить с сохранением военной тайны…» Все это было согласовано с Генштабом, и его начальник Шапошников также поставил под приказом свою подпись. А в это время события у Хасана продолжали развиваться.

29 июля командование Корейской армии, воспользовавшись густым туманом в районе хасанских высот, отдало приказ 19-й пехотной дивизии, которая в 16. 00 бросила роту пехоты на высоту Безымянная, где находился советский пограничный наряд в составе 11 человек. В результате ожесточенной схватки японцам, атаковавшим защитников высоты с двух направлений, удалось занять их позиции. Пять советских пограничников было убито и шесть ранено. Однако к исходу дня, после контратаки пограничников совместно с ротой поддержки из состава 40-й дивизии, японские нарушители границы были изгнаны за пределы советской территории.

30 июля японский армейский генштаб предоставил командованию Корейской армии право «применять силу в случае незаконного нарушения границы советскими войсками в районе высоты Чжангуфэн». 31 июля японское командование сосредоточило против высот Заозерная и Безымянная силы целого полка, поддерживавшегося многочисленной артиллерией. Внезапным ударом японцы сбили с высот наряды пограничников и силы поддержки в составе двух батальонов 40-й дивизии, отбросили их от границы на глубину до 4 километров и вышли на рубеж населенных пунктов Пакшехори и новоселки северо-восточнее озера Хасан. Однако утром 1 августа японцы оставили занятый рубеж и отошли на высоты Заозерная и Безымянная, где стали поспешно возводить полевые укрепления. Высоты они считали своей территорией и захватывать явно чужую землю не хотели, хорошо понимая угрозу возникновения нового «инцидента».

В тот же день в штаб 40-й стрелковой дивизии прибыл Мехлис, который своим вмешательством в работу штаба внес еще большую неразбериху в управление войсками. Тем временем подход частей 40-й и 32-й дивизий и 2-й мехбригады задерживался из-за прошедших накануне ливней, которые превратили в непроезжее состояние единственную грунтовую дорогу, ведущую к району боевых действий.

Неподготовленный штурм японских позиций с ходу наличными силами в течение первых дней августа результатов не дал и только привел к неоправданным потерям. Все атаки пехоты и танков проводились в лоб, так как с начала конфликта приказом Москвы было строго запрещено переходить линию границы и вести огонь по сопредельной территории. Кроме того, нарком обороны Ворошилов, опасаясь ответных ударов, до 1 августа не разрешал использовать авиацию. Только после того, как командующий ВВС фронта комбриг Павел Рычагов доложил в Москву о перебазировании на ближайшие к району конфликта аэродромы более 250 истребителей и 160 бомбардировщиков, было разрешено нанести бомбо-штурмовые удары по высотам и огневым позициям артиллерии противника, препятствовавшей подходу частей 39-го корпуса к району боевых действий.

Захватив Заозерную и Безымянную, командование Корейской армии посчитало свою задачу выполненной и поэтому японцы, действуя по дипломатическим каналам, стали добиваться прекращения огня, надеясь оставить за собой захваченные высоты. Однако советская сторона в ноте протеста, врученной министру иностранных дел Японии Угаки 2 августа, в качестве первостепенного условия урегулирования конфликта поставила отвод японских войск с советской территории. На это японская сторона не шла, и бои в районе озера Хасан продолжались.

Подтянув силы 39-го корпуса, советское командование 6 августа начало операцию по освобождению занятых японскими войсками высот. 3 августа приказом Ворошилова начальник штаба фронта Штерн был назначен командиром 39-го корпуса, а Блюхер был фактически отстранен от руководства операциями советских войск у озера Хасан, и 7 августа ему было приказано вернуться в Хабаровск.

Упорные бои за высоты продолжались до 10 августа. В результате решительных действий советских войск японцы были изгнаны с советской территории. Группировка противника, сосредоточившаяся у границы севернее озера Хасан, нарушить границу не осмелилась. Советские войска потеряли убитыми и умершими от ран 569 человек, ранеными – 2761 человека. Особенно большие потери были в танках: 24 уничтожено, 56 подбито и повреждено.

В конце августа в Москве состоялось заседание Главного Военного Совета, на котором были подведены итоги боев у озера Хасан и сделаны соответствующие выводы. На заседании было отмечено, что эти события явились всесторонней проверкой мобилизационной и боевой готовности войск Дальневосточного фронта, которая вскрыла целый ряд серьезных упущений в подготовке войск, штабов и командно-начальствующего состава фронта. В числе главных недочетов были отмечены неподготовленность выхода войск в район боевых действий по боевой тревоге, низкий уровень тактической подготовки. Все рода войск, особенно пехота, обнаружили неумение действовать на поле боя, сочетать огонь и движение, применяться к местности, что вело к неоправданным потерям. Отмечалось и неумелое использование общевойсковыми командирами танков и авиации.

Главным виновником всех бед был объявлен командующий войсками фронта Блюхер, якобы занявший «пораженческую» позицию и потворствовавший «врагам народа» и «заговорщикам», осуществлявшим свою «преступную работу по дезорганизации и разложению войск Дальневосточного фронта». Вскоре после заседания Главного Военного Совета маршал Блюхер и его брат военный летчик капитан Блюхер были арестованы и после жестоких пыток в ежовских застенках уничтожены. В конце ноября 1938 года, когда Блюхера уже не было в живых, Ворошилов на одном из заседаний Военного Совета назвал его заговорщиком, врагом Советской власти и «конченой сволочью», якобы собиравшейся вместе со своим братом удрать на самолете к японцам.

Аресты на Дальнем Востоке продолжались. В этом отношении весьма характерно донесение нового начальника Управления НКВД по Дальневосточному краю Ежову: «Операцию по изъятию белогвардейско-кулацкого элемента продолжаем… Всем областным управлениям НКВД даны указания немедленно арестовать и приступить к допросам всех лиц, проходящих по делам и заподозренных в диверсиях».

Осенью 1938 года управление Дальневосточного фронта было расформировано, а из его войск созданы 1-я и 2-я Отдельные Краснознаменные армии со штабами в Ворошилове и Хабаровске. Командующим 1-й ОКА был назначен комкор Штерн, 2-й ОКА – комкор Конев.

На приморском направлении были приняты дополнительные меры по укреплению границы и подготовке театра военных действий. На приграничных командных высотах размещались постоянные гарнизоны, началось строительство стратегической железной дороги к Посьету, расширялась аэродромная сеть Приморья. Из уроков хасанских событий были сделаны соответствующие выводы.

Квантунская армия, по свидетельству японского советника при администрации Маньчжоу-Го Хосино, в период событий у озера Хасан вела себя «благоразумно» и не пыталась идти на обострение обстановки на других участках советско-маньчжурской границы. И все же, хотя хасанские события, по мнению Хосино, явились серьезным предупреждением для императорской армии, никто не сделал из этого надлежащих выводов, что стало одной из причин сокрушительного поражения Квантунской армии в степях Монголии осенью 1939 года.

Антикоминтерновский пакт был заключен, и в обеих столицах начали подготовку к дальнейшему военному сотрудничеству. Первыми поняли все выгоды заключенного соглашения (секретного приложения к пакту) обе разведки. У абвера появилась возможность получить подробную и достоверную информацию о вооруженных силах СССР за Байкалом, на огромной территории Восточной Сибири и Дальнего Востока. Разведывательный отдел японского генштаба получал подробную информацию о вооруженных силах СССР, расположенных в европейской части страны, мощностях военной промышленности в этом регионе, и в первую очередь авиационной и судостроительной. В столице островной империи очень интересовались работой ленинградских и николаевских судостроительных заводов, строивших малые подводные лодки и торпедные катера, предназначенные для усиления Тихоокеанского флота.

В начале 1937 года японское правительство провело реорганизацию разведывательных и контрразведывательных органов. При правительстве было создано специальное «бюро», которое должно было руководить всеми разведывательными организациями, установить жесткую централизацию в работе секретных служб. Эти мероприятия были направлены на усиление разведывательной деятельности против Советского Союза. Кадровые японские разведчики, работавшие под дипломатической «крышей» в составе посольства и консульств, руководили агентурой, забрасываемой в СССР, а также занимались вербовкой лиц японской, китайской и корейской национальности, проживавших в основном в дальневосточных районах страны.

В 1937 году обе разведки уже сотрудничали, несмотря на то что тогда еще не было заключено никаких официальных соглашений между двумя разведывательными ведомствами. Это подтвердил и полковник Осима. Уже после войны, сидя на скамье подсудимых Токийского трибунала, он в своих показаниях отмечал: «… хотя в 1937 году и не было никаких тайных соглашений, германская и японская армии согласились снабжать друг друга разведывательной информацией о вооруженных силах России. В этом отношении было решено использовать белоэмигрантов, которых уже до этого немного использовали». Бывший генерал-лейтенант и посол немного поскромничал. Японская разведка и до этого использовала белоэмигрантов в полную силу.

В 1938 году тайное сотрудничество решили узаконить и четко определить взаимные обязательства между двумя разведками. Создавалась военная ось Берлин – Токио, и этот военный союз пользовался поддержкой со стороны тайных служб как Германии, так и Японии. Летом 1938 года Осима по поручению японского правительства начал переговоры с Риббентропом по этому вопросу. Проект соглашения о сотрудничестве разведок был представлен Осима 28 июня 1938 года. В этом небольшом документе всего три пункта, и все они касались шпионажа против Советского Союза:

«Руководствуясь духом Аитикоминтерновского пакта от 25 ноября 1936 года, германский вермахт (за исключением военно-морского флота) и японские вооруженные силы пришли к соглашению в следующем:

1. Обе стороны будут обмениваться поступающей информацией о русской армии и о России.

2. Обе стороны будут сотрудничать в проведении подрывной работы против России.

3. Обе стороны не реже одного раза в год будут проводить совместное совещание с целью облегчения проведения вышеупомянутого обмена информацией и подрывной работы, а также с целью особо подчеркнуть дух дополнительного протокола к Антикоминтерновскому пакту…»

Проект был переработан заместителем министра фон Вейцзеккером и представлен Риббентропу. В первый пункт добавили, что будут обмениваться информацией генштабов о русской армии и о России. Очевидно, в Берлине не хотели давать Японии информацию политической разведки и решили ограничиться только тем, что получал абвер от своей агентуры. Во втором пункте убрали слова о подрывной работе и заменили их на оборонную работу. Решили, что так благозвучнее, хотя смысл остался тем же. В третьем пункте слова о подрывной работе заменили на оборонную работу и убрали упоминание о духе дополнительного протокола, вставив несколько слов об интересах вермахта.

Немецкая разведка не только сотрудничала с японской разведкой в разведывательной деятельности против Советского Союза, но и самостоятельно занималась разведкой на Дальнем Востоке. Ее центр военной разведки в этом регионе – «Кригсорганизацион Дальний Восток» находился в Шанхае. Сотрудники центра работали под прикрытием дипломатических и торговых представительств. Интересовала их в первую очередь военная и политическая информация о советском Дальнем Востоке. Для сбора этой информации использовались резидентуры в Маньчжурии и других провинциях Китая. Вся полученная информация пересылалась в Берлин дипломатической почтой. Конечно, деятельность этого центра не была секретом для японских военных миссий. Но союзнику не мешали, создавая благоприятный режим для разведывательной деятельности против СССР.

В точном соответствии с соглашением японская разведка уже в начале 1939 года развернула более интенсивную разведывательную, подрывную и диверсионную деятельность против Забайкалья и Дальнего Востока. Очень немного документов о деятельности японской разведки из центрального архива ФСБ рассекречено. Но и то, что стало доступно исследователям, дает достаточно полную картину тайной войны на Дальнем Востоке.

Японская разведка на азиатском материке, и в первую очередь в Маньчжурии, имела солидного помощника в лице «Российского фашистского союза». Эта белоэмигрантская антисоветская организация была создана в 1926 году в Маньчжурии. С 1933 года его деятельность проводилась под руководством японской разведки. С 1935 года к руководству союза подключилась и немецкая разведка. С 1936 года эта организация начала заброску в Советский Союз не только агентов-одиночек, но и вооруженных групп террористов и диверсантов. Конечно, как и всякая солидная организация, Союз имел свои программные установки и положения. На 4-м съезде, состоявшемся в январе 1939 года в Харбине, были подтверждены следующие положения:

1. РФС стремится создать мощный кулак из наиболее антисоветской части эмиграции.

2. Всю работу против Советского Союза РФС согласовывает с фашистскими государствами, готовясь к вооруженному выступлению вместе с этими государствами против СССР.

Съезд выразил готовность поддержать Японию и всякую страну в войне против СССР. Была также подтверждена необходимость посылки на советскую территорию террористов, шпионов и диверсантов. Эта организация была тесно связана с разведками и генштабами Японии, Германии и Польши, которые осуществляли ее финансирование для ведения подрывной работы против Советского Союза.

Члены союза проходили обучение в японских разведывательных школах. Экипировались, вооружались, снабжались всем необходимым перед заброской на советскую территорию на японские деньги. Задания получали в японских военных миссиях, там же и отчитывались после возвращения. Поэтому советской контрразведке приходилось действовать и против японской агентуры, и против агентуры РФС.

В апреле 1939 года разведотдел Управления погранвойск Приморского округа направил начальникам погранотрядов директиву об активизации борьбы с японской разведкой. В этом документе отмечалось: «Целый ряд материалов, имеющихся в разведотделе, говорит о том, что японские разведывательные органы и штаб Квантунской армии за последнее время активизировали свою деятельность за счет выброски на нашу сторону отдельных воинских групп с целью захвата наших пограничников, создания провокационных конфликтов на границе, усиления разведки нашей погранполосы и укрепленных точек путем выезда офицерских групп к линии границы, выброски своей агентуры в интересующих японцев направлениях…» Следует отметить, что территория «независимого» государства также была нашпигована нашей агентурой, которая проникала во все щели от Амура до Порт-Артура. Военные – разведотделы Забайкальского военного округа и ОКДВА, имели свою агентурную сеть. Полпредства НКВД Восточносибирского и Дальневосточного краев также имели свою агентурную сеть. Разведотделы погранвойск Забайкальского и Приморского округов старались не отставать от соседей и имели свои глаза и уши по ту сторону границы. Для агентурной работы использовали местное китайское население, которое после разоблачения и ареста перевербовывалось японской разведкой. В той же директиве указывалось: «Установлено, что японцы, перевербовав часть нашей агентуры и подставив нам свою, систематически направляют ее на разведку интересующих их пунктов, перебрасывая ее зачастую в разных направлениях, давая ей, помимо этого, задания распространять провокационные слухи, производить диверсионные акты и пр.».

Чтобы парализовать возросшую активность японской разведки, начальникам погранотрядов предлагалось провести для этого ряд мероприятий:

«1. Участить связь с закордонной агентурой для выявления возможных перебросок японцами разведчиков и диверсионных групп на нашу территорию.

2. При приеме агентуры тщательно анализировать материал, имея в виду, что японская разведка через подставных лиц может вводить погранотряды в заблуждение, дезинформируя нас.

3. Особо тщательно отнестись к материалам агентуры, проходящим вне срока.

4. Взять под активное наблюдение выявленные переправочные пункты японской разведки, заострив на этом внимание закордонных агентов…»

Следует отметить, что перебежчиков, или, как их тогда называли, «нарушителей» границы, хватало с обеих сторон. Бежали от нас через Амур. Бежали и из Маньчжурии к нам тоже через Амур. Японцы ловили наших перебежчиков (конечно, не всех), вербовали их, если это удавалось, и засылали обратно. Наши пограничники занимались тем же. Ловили нарушителей (тоже, конечно, не всех), тоже вербовали и тоже засылали обратно. Поэтому симптоматична фраза в конце директивы: «К вопросу об использовании нарушителей границы для закордонной работы подходить особо внимательно, под личную ответственность начальников отрядов».

В одном из документов погранвойск Хабаровского округа от 25 апреля 1939 года, адресованном командирам погранотрядов, сообщалась дополнительная информация о деятельности РФС. На съезде в Харбине было принято решение о создании «национального фронта». Было достигнуто соглашение между фашистами и казаками о проведении антисоветской работы и образован «Дальневосточный отдел Российского национального фронта». Главой этой организации избрали атамана Григория Семенова. Было также принято решение о подготовке новых кадров террористов, диверсантов и шпионов для переброски на территорию Советского Союза. Вновь созданная антисоветская организация существовала на деньги японской разведки и работала под полным контролем Харбинской военной миссии. Вся информация, которую получали на советской территории агенты «фронта», передавалась сотрудникам миссии и отправлялась в разведотдел японского генштаба. Этот документ был подписан начальником погранвойск округа комбригом Александром Федотовым и начальником разведотдела полковником Ильей Ивановым. В июне оба они были арестованы по стандартному обвинению в работе на японскую разведку и расстреляны. В тот год, уже при Берии, высокие звания и должности в погранвойсках не спасали от репрессий. Посмертно обоих реабилитировали в 1958 и 1995 годах.

Через два дня полковник Иванов подписал новую ориентировку, адресованную начальникам погранотрядов округа, о пресечении подрывной деятельности японских военных миссий против СССР. В документе отмечалось, что ЯВМ[4] ведут большую работу по подготовке китайцев, владеющих русским языком, для диверсионно-шпионской работы на советской территории. Чтобы парализовать эту работу, предлагалось использовать имевшиеся у пограничников агентурные возможности и выявить китайцев, проживавших в прикордонной полосе Маньчжурии, владевших русским языком. При этом предлагалось тех китайцев, которые смогут проникнуть в японские разведывательные органы, обрабатывать и вербовать. Всех задержанных при переходе границы рекомендовалось «также фильтровать под углом возможности использования для разложения деятельности японских разведорганов». Предлагалось всю эту работу провести планово, продуманно и без всякой шумихи, немедленно сообщая в Хабаровск о результатах. На Дальнем Востоке создавалась система тотального шпионажа. Многочисленные ЯВМ, а их в Маньчжурии было около 30, вербовали русских фашистов, казаков, русскую молодежь, выросшую в Маньчжурии. Не забывали и китайцев, знавших русский язык. Разведывательные школы не могли дать солидную подготовку такому количеству агентуры. Поэтому иногда ограничивались кратким инструктажем и отправляли через Амур на советскую территорию. Основной девиз – чем больше людей, тем больше информации было заимствовано у немецкой разведки, с которой тесно сотрудничали и опыт которой использовали. На нашей стороне было примерно то же. Вербовали и перевербовывали все, в чьи руки попадали люди с той стороны. Занимались этим в погранотрядах, в разведотделах Читинского и Хабаровского пограничных округов, в разведотделах краевых управлений НКВД. В случае согласия работать на советскую разведку отправляли обратно почти без всякой подготовки, да и какую подготовку можно было получить в погранотряде. С нашей стороны был такой же тотальный шпионаж с обязательными отчетами перед Москвой о каждом завербованном и перевербованном агенте. Из пойманных нарушителей границы на советскую разведку соглашались работать очень многие. Тех, кто не соглашался, обвиняли в шпионаже, диверсиях, терроризме. Финал для них был один – высшая мера наказания, в лучшем случае длительный срок в лагерях. Просто нарушителей в те годы не было.

Вот только один из примеров, взятый из сборника документов, опубликованных ФСБ. В июле 1939-го пограничники 63-го погранотряда Хабаровского пограничного округа при нелегальном переходе границы задержали трех человек. Василий Трофимов бежал в Маньчжурию в 1933-м. Иван Рогач был уроженцем Харбина. Леонид Хижин в трехлетнем возрасте был вывезен родителями в Харбин. После допроса все трое «сознались», что были завербованы представителем ЯВМ в Харбине, являются японскими агентами и входят в состав диверсионно-террористической группы. Очевидно, молодые ребята (самому старшему было 27 лет) отказались сотрудничать с разведкой, и им решили «пришить» диверсии и террор. Для исполнения террористического акта следователи НКВД выбрали фигуру Григория Штерна, героя Хасана, в то время командовавшего фронтовой группой и находившегося за тысячи километров от Хабаровска на Халхин-Голе. В качестве диверсии определили им крушение воинских поездов, хотя никакой взрывчатки у них не было. Из оружия – один наган и две винтовки. С таким арсеналом только на командармов покушаться.

Начальник Управления НКВД по Хабаровскому краю комиссар госбезопасности 3-го ранга Никишов поспешил отрапортовать о задержании и 22 августа отправил шифровку в Москву, не дожидаясь окончания допросов. Суд состоялся 13 февраля 1940 года. Приговор был предрешен, и все трое получили высшую меру по знаменитой 58-й статье. Военная коллегия Верховного суда СССР сжалилась, и Рогачу и Хижину дали по 10 лет. Хижин умер в лагере уже в октябре 1940-го, а Рогачу удалось выжить и дотянуть до 1944 года. Но в августе 1944-го он военным трибуналом войск НКВД при Дальстрое вторично был осужден по той же 58-й статье. Добавили парню еще червонец. Но в июне 1959-го определением Военной коллегии Верховного суда СССР дело по обвинению Трофимова, Рогача и Хижина было пересмотрено, и февральский приговор 1940-го года был изменен. Знаменитую 58-ю статью переквалифицировали на 84-ю (незаконный въезд в СССР) и определили срок наказания в три года. В 1960 году Магаданский областной суд отменил приговор военного трибунала 1944 года в отношении Рогача и дело на него прекратил за отсутствием состава преступления. Так закончилась эта история. Не было японских шпионов, террористов и диверсантов. Были трое молодых ребят, которые перешли границу, чтобы посмотреть на свою Родину. Вот и посмотрели.

В конце августа 1939-го Никишов подписал очередную ориентировку, которая была разослана в подчиненные ему подразделения. В документе отмечалось, что по агентурным данным, а также следствием по делам японских разведчиков установлено, что японские разведывательные органы в Маньчжурии активизируют заброску на советскую территорию шпионов, диверсантов и террористов. Однако, отмечалось в документе, областное управление НКВД и погранчасти до сих пор ничего не сделали ни по линии разведки, ни тем более контрразведки, чтобы выявить японскую агентурную сеть на Дальнем Востоке. В конце документа отмечалось: «Неудивительно поэтому, что на сегодня мы не имеем ни одного серьезного агентурного дела по разработке японских шпионских резидентур, диверсионно-террористических групп, переброшенных на нашу территорию японскими и другими иностранными разведорганами».

Признание красноречивое, хотя нарушителей и ловили сотнями. По данным НКВД, представленным Токийскому трибуналу, в 1937 году задержали 208 нарушителей. В 1939-м – 217, в 1940-м – 241, в 1941-м в связи с началом войны цифра поднялась до 302. Но сколько среди них было опытных японских разведчиков, прошедших обучение в разведывательных школах и имевших опыт разведывательной работы? Сколько резидентур японской разведки было вскрыто и локализовано контрразведчиками Забайкалья, Хабаровского края и Приморья? Ответов на эти вопросы пока нет. В 1939-м время было другое. Такие контрразведывательные операции, как «Мечтатели» или «Большой корреспондент», были уже невозможны. Если бы такие операции проводили в конце 1930-х во время большого террора, то их исполнители стали бы «японскими шпионами» еще до завершения операций, а желающих рисковать головой тогда не было.

Итоги тайной войны за 1939 год были подведены в специальной сводке погранвойск НКВД Читинского округа. К сожалению, нет аналогичных итоговых документов (в открытой печати) по Хабаровскому и Приморскому пограничным округам. В этой сводке отмечалось, что конец 1938-го и весь 1939 год характеризовались усилением деятельности японских разведывательных органов, дислоцированных против Читинского округа. На советскую территорию проводилась массовая выброска диверсионных банд и разведчиков. Использовались жители Маньчжурии – русские, китайцы и корейцы. В 1939 году 2-й (разведывательный) отдел штаба Квантунской армии провел специальное совещание с руководящим составом японских военных миссий. После обсуждения всех проблем были приняты практические решения, обязательные для исполнения военными миссиями, их филиалами и резидентурами. Предполагалось создание диверсионных групп и переброска их на советскую территорию для совершения диверсий. Первостепенными считались железнодорожные объекты. Предполагалось также создание маршрутной агентуры из числа перебежчиков – русских и китайцев, ранее проживавших на территории СССР, которых должны были забрасывать на нашу сторону. И, конечно, дезинформация через своих агентов-двойников.

Это были дополнительные задачи по активной разведке, и для выполнения военными миссиями был значительно увеличен отпуск денежных и материальных средств. Основной же задачей деятельности японской разведки на нашей территории являлась разведка военно-политического и экономического состояния Забайкалья. Японские разведчики, работавшие в этом районе, стремились добыть сведения о частях РККА, находящихся на забайкальском направлении, их дислокации, численности и нумерации. Очень интересовали японскую разведку военно-воздушные силы Забайкалья: их численность, типы самолетов, места расположения аэродромов и посадочных площадок. Не оставались без внимания укрепленные районы и новое строительство, особенно на Даурско-Читинском направлении. И, конечно, состояние железных дорог, их пропускная способность. В общем, интересовало все, что было в Забайкалье. Конечно, этот район не был исключением. Такие же задачи ставились при ведении разведки и в районе Хабаровска, и особенно в районах Приморья.

Каковы были результаты работы читинских пограничников? С января по сентябрь 1939 года задержано 106 человек. Из них шпионов 36. Цифра вроде бы солидная, но русских агентов японской разведки было только трое – остальные китайцы. Японская разведка в основном перебрасывала через границу китайскую агентуру, хотя она была значительно ниже в работе по своей ценности и агентурным возможностям. Она легче выявлялась, так как в пограничной полосе не имела опорной базы. Конечно, против Забайкалья работала и русская агентура, но, как отмечалось в документе: «Мы задерживаем крайне незначительный ее процент». Итоги года были подведены в директиве от 7 декабря. В этом документе, подписанном начальником погранвойск НКВД Читинского округа, обосновывалась необходимость усиления разведывательной и контрразведывательной работы по японской линии и пересмотра планов работ разведывательных отделений погранотрядов. Такие требования были вызваны усилением разведывательной деятельности ЯВМ против СССР и массовыми забросками диверсантов и разведчиков на советскую территорию.

До 1939 года основным объектом деятельности японской разведки против СССР являлись районы Дальнего Востока. В эти районы выбрасывалась массовая агентура, состоявшая из русских эмигрантов, китайцев и корейцев. Они осваивали пограничные районы за Амуром, то есть тактическую прибрежную полосу, где были сосредоточены части прикрытия войск ОКДВА и Забайкальского военного округа. С 1939 года положение изменилось. Этому способствовало и установление более тесного контакта с германской разведкой, и изменившаяся обстановка в Европе и мире. Японская разведка, используя уже другие каналы, стала засылать свою агентуру на Урал, в Сибирь, Среднюю Азию, а также в крупные города центральной части СССР. Конечно, китайцев и корейцев для этого не использовали. Здесь нужны были другие люди с другой подготовкой. Вот только один пример такой активной разведывательной деятельности. 20 июля 1940 года заместитель наркома внутренних дел Украины отправил указания во все управления погранвойск республики. В документе сообщалось, что «по совершенно секретным данным, японская разведка из Риги направила в СССР агентов: одного в район Минска и трех агентов в районы западных областей УССР и БССР. Один из агентов является военным специалистом, бывшим кадровым офицером польской армии…» Для того чтобы разыскать переброшенную агентуру, предлагалось начальникам разведывательных отделений погранотрядов собрать «осторожным путем» тщательные справки о поляках, переброшенных на советскую сторону, обратить внимание агентуры на лиц, которые были до переброски в Латвии и Литве, профильтровать задержанных перебежчиков. В общем, сделать все, чтобы найти агентов японской разведки. Удалось ли найти? Ответа на этот вопрос пока нет.

В одной из докладных записок, отправленной из Хабаровска в Москву в феврале 1941 года, анализировалась деятельность Хабаровского пограничного округа. За 1940 год было задержано 600 перебежчиков, в основном китайцев. Русских задержали только 10 человек. Трудно поверить, что у японской разведки иссякли кадры русских эмигрантов. Очевидно, русских перебежчиков ловить было труднее, чем китайцев. Они после переправы через Амур сразу же могли двинуться в глубь страны или раствориться среди местного населения. Из задержанных перебежчиков 245 человек разоблачили как агентов японской разведки. Анализ разоблаченной агентуры показал, что она делится, в основном, на две категории: квалифицированную, хорошо подготовленную и массовую, направляемую с простыми военно-разведывательными заданиями без серьезного прикрытия. К контингенту квалифицированной агентуры относились китайцы, служившие в армии Маньчжоу-Го, и служащие полиции (43 человека). Японская разведка перебрасывала такую агентуру после серьезной подготовки с продуманными и сложными легендами. Основной целью агентуры из чинов полиции являлось оседание на жительство на советской территории, вербовка советских граждан для работы на японскую разведку, в первую очередь китайцев, проживавших в пограничной полосе, и создание новых шпионских резидентур. Перед агентурой из числа военнослужащих японская разведка ставила задачи по ведению глубокой военно-разведывательной деятельности на советской территории, вхождения в доверие и внедрения в центры по руководству партизанским движением в Маньчжурии. В заключении записки отмечалось: «Из числа разоблаченной японской агентуры, переброшенной в Советский Союз во второй половине 1940 года, заслуживают серьезного внимания лица, ранее проживавшие в СССР и имеющие родственные или иные связи, владеющие в совершенстве русским языком и хорошо знающие отдельные районы нашей территории…»

Такая агентура предназначалась не только для ведения разведки на Дальнем Востоке и в Забайкалье, но и на территории Западной Сибири. В отчетном докладе Управления НКВД по Новосибирской области за 1940 год отмечалось, что на основании анализа агентурных дел сотрудники Управления пришли к выводу, что японская разведка делает все возможное, чтобы насадить свои кадры диверсантов в промышленности области и на Транссибирской магистрали. По некоторой части дел разоблаченные агенты намечали активное проведение диверсий или летом 1942 года, или приурочивали их «к моменту проявления военной активности со стороны Японии на наших дальневосточных границах». В докладе также отмечалось: «Японская разведка развивает большую активность по созданию разветвленных повстанческо-диверсионных формирований из кулацкого, белогвардейского и прочего антисоветского элемента для активной вооруженной борьбы с Советской властью в момент военной интервенции…» Очевидно, у руководителей японской разведки были свежи в памяти антисоветские восстания в Западной Сибири в 1921 году, и по аналогии с прошлым решили еще раз организовать восстания в этом же районе в случае войны. Изменившуюся обстановку, когда подобное восстание было бы подавлено в зародыше, в Токио, наверное, не учитывали.

В заключение следует отметить, что положение на нашей стороне было аналогичным. Вся Маньчжурия, а не только ее пограничная зона, была набита нашей агентурой. Тут работали военные: разведывательные отделы ОКДВА и Забайкальского военного округа, управления НКВД и пограничники. Все вербовали, перевербовывали и засылали через Амур и Уссури русских, китайцев и корейцев. О Квантунской армии знали практически все: численность, дислокацию, вооружение, фамилии и воинские звания командиров частей. О японских военных миссиях в различных городах Маньчжурии, а их было около 30, также имелась подробная информация.

В японских разведывательных центрах знали об активности советской разведки и старались принять соответствующие меры, чтобы обезопасить себя от проникновения советской агентуры. В качестве примера можно привести «План мероприятий Харбинской ЯВМ по усилению разведывательно-подрывной деятельности против СССР». Датирован этот документ 16 февраля 1940 года, то есть после ликвидации конфликта на Халхин-Голе, когда намечалось улучшение советско-японских отношений. В нем отмечается «… что теперь в связи с улучшением отношений активная разведывательная и подрывная деятельность Советского Союза, особенно в области подпольной работы, также резко возрастет. Поэтому мы в качестве контрмер должны усилить свою активность в области разведывательной и подрывной работы…» Для ведения более активной разведки аналитики из военной миссии предлагали направить разведчиков во вновь организуемые японские и маньчжурские консульства на территории СССР, включить разведчиков в число дипломатических и торговых служащих, перевербовывать советских разведчиков, активность которых, вероятно, возрастет, установить тайную сеть аппаратуры подслушивания в советских учреждениях, которые будут расширяться. Главное внимание контрразведки по-прежнему должно быть направлено на перевербовку. В документе также отмечалось: «Поэтому теперь, в связи с урегулированием отношений между двумя странами, можно думать, что сеть разведчиков и диверсантов противника будет расширяться».

В одном японские разведчики были правы. Если сеть советских консульств на территории Маньчжурии была расширена, то обе разведки – и военная, и политическая, конечно, воспользовались этим благоприятным обстоятельством и постарались усилить свои резидентуры, прикрываясь дипломатической «крышей». Японская разведка на нашей территории занималась тем же.

Весной 1939 года был разгромлен дальневосточный сектор ИНО и прекратили свое существование токийская и сеульская резидентуры политической разведки. Перестали работать такие японские источники, как «Кротов» и «Абэ», перестала поступать от них ценнейшая документальная информация. Сотрудники ИНО, прибывшие на следующий год в Японию для восстановления разведывательной сети, должны были начинать с нуля, не зная языка и специфических условий работы в этой стране. В этом разгроме и уничтожении агентурных кадров не было заслуги японской контрразведки. Японские источники ИНО остались живы и даже не были арестованы. А вот руководитель сектора и его сотрудники были арестованы, обвинены в измене и расстреляны. Как и в 1937—1938 годах, когда громили резидентуры ИНО в различных странах, постарались не контрразведки противника, а свои, сидевшие на Лубянке. И было это не при Ежове, а уже при Берии. Здесь постарались и оставили свои подписи не только он, но и начальники ИНО Деканозов и Фитин. Перефразируя известную поговорку – били своих, очевидно, думая, что бояться будут другие. На Лубянке завели уголовное групповое дело № 20997 по обвинению Клётного А. Л., Константинова В. М., Ермакова Н. П., Косухина Д. И., Тармосина С. Е., Добисова-Долина М. Е., Калужского Е. М. и Шебеко И. И.

Александр Клётный в середине 1930-х работал переводчиком советского посольства в Токио. Язык он знал хорошо, замечаний и претензий по службе не имел. В 1935 году кончился срок командировки, и он должен был вернуться в Москву. Журба (Шебеко) сообщил в ИНО, что в Москву возвращается опытный переводчик, и рекомендовал взять его на работу в ИНО. Основания для такой рекомендации были, так как в Токио Журба привлекал его для работы с агентурой. Связь с основным источником резидентуры «Кротовым» также осуществлялась через него. Объяснялось это тем, что Журба хотя и кончил в 1925 году Восточный факультет Военной академии по японскому классу и много лет работал на Востоке и в Японии, но японским почти не владел. Письмо попало к Добисову, и так как переводчиков с японского не хватало, то он написал рапорт на имя Артузова с просьбой устроить Клётного в ИНО. Получив согласие начальства, он связался с Клётным через Наркоминдел. После беседы переводчику предложили заполнить анкеты. Никаких грехов за ним не было, рекомендации были хорошие, и в ИНО появился новый переводчик. Для начала ему поручили перевод документальных материалов, которые в фотокопиях поступали в Москву из Харбинской, Сеульской и Токийской резидентур. В частности, он переводил сводки штаба Квантунской армии о японской разведке в Приморье. Очевидно, в 1937-м он перешел на работу в Военную академию, заняв должность заведующего кафедрой японского языка. При этом он оставался неофициальным сотрудником ИНО как приходящий (внештатный) переводчик. В академии он и был арестован в конце 1938-го. Обвинение стандартное – если работал в Японии, то японский шпион.

Дальше все шло по накатанной колее – допросы, избиения, пытки и оговоры. Чтобы создать групповое дело, а это всегда поощрялось наркомвнудельским начальством, нужны были фамилии. Клётный, не выдержав пыток, называл тех, кого знал по Токио и по работе в ИНО. Возможно, он называл кого-то из Военной академии, но документальных доказательств у автора нет и высказывать какие-либо утверждения нет оснований. Только по его показаниям и было сфабриковано групповое дело. Обвинение – измена Родине, шпионаж и работа на японскую разведку. В общем, стандартное дело со стандартным обвинением. Таких дел в 1938-м и 1939-м в НКВД фабриковали десятки и сотни.

Изложение последующих событий дается по протоколам допросов арестованных по этому групповому делу. Писать об этом тяжело, но надо. Современному поколению, родившемуся и живущему в другой эпохе и в другое время, иногда полезно напомнить о том, в какое время и при каком строе жили их деды.

Первые фамилии прозвучали уже в допросе 13 декабря 1938 года. Вот выдержка из этого допроса: «… Следующим лицом, о котором я хочу сказать как о японском шпионе, является Гудзь (вторая фамилия – Гинце), бывший резидент ИНО в Японии, а затем сотрудник Разведупра. Впервые о Гудзе я узнал от Журбы во время его приезда в ноябре 1935 года в отпуск в Москву. Журба говорил, что Гудзь является близким родственником Артузова, бывшего начальника ИНО, и когда последний был переведен заместителем начальника Разведупра, он устроил командировку Гудзю в Японию. Со слов Журбы я понял, что Гудзь был в курсе всей его шпионской работы в Токио и старался выдвинуться как первая скрипка и перед японской разведкой в деле расширения дезинформационной сети, и перед начальством НКВД, стремясь выделить себя как организатора и прямого руководителя сети, добывающей „информацию“. Журба добился того, что еще до его возвращения в Токио Гудзь в январе 1936 года был откомандирован из Токио в Москву. После возвращения Гудзя в Москву я с ним встречался в Разведупре в кабинете Покладека. Услышав мою фамилию, он сам подошел ко мне и назвал себя, сказав, что он меня очень хорошо знает.

Вопрос. С какой стороны он вас знает?

Ответ. Я понял этот вопрос, я его иначе и понимать не мог, что я известен Гудзю как японский шпион. Обстановка моего знакомства с Гудзем заставляла меня сначала думать, что он устанавливал со мною связь, но в действительности связи по агентурной работе у нас не было, так как эта связь велась через Покладека. Но он, очевидно, был в курсе моей шпионской работы именно через Покладека. С Гудзем я еще раз встретился в Разведупре, если не ошибаюсь, в конце мая или в июне 1936 года. Гудзь спросил меня, приехал ли Андреев, и выразил желание привлечь его на работу в Разведупр. Я осторожно ответил, что Андреев получил распоряжение работать в НКВД, на что Гудзь подал реплику: «Ах, вот как» – и многозначительно посмотрел в сторону Покладека. После ареста Артузова я видел Гудзя в Разведупре в другом помещении. Он прошел мимо меня не здороваясь, по-видимому, опасаясь меня как лица, которому кое-что известно из его шпионской работы.

Вопрос. Какие разговоры у вас в это время были с Журбой?

Ответ. Особых разговоров шпионского характера в это время с Журбой не было, но следует отметить один разговор относительно Гинце, о котором я уже дал показания на одном из предыдущих допросов.

Вопрос. Гудзь – шпион?

Ответ. Со слов Журбы он мне известен как шпион, хотя непосредственно с ним связи не было. О причастности его к шпионажу я узнал тогда, когда Журба объяснил мне свои личные отношения с Гудзем, а именно то, что я уже показал на одном из предыдущих допросов.

Фамилии были названы, а для того времени, когда «чистосердечные призвания» или «признательные показания» были царицей доказательств, этого было достаточно, и следственная машина завертелась. Конечно, Клётный оговаривал всех, кого знал и с кем работал, и никаких конкретных доказательств, кроме его голословных заявлений, у следователей не было. А вот мнение самого Гудзя, которое он высказал через 60 лет: «Единственное, что в этих показаниях похоже на правду, это то, что Шебеко удалось добиться любыми средствами моего отзыва из Токио. В то время мне ничего об интриге Шебеко не было известно. И только когда я познакомился со следственным делом Шебеко в начале 1990-х годов, я узнал, что это было именно так».

Жизнь не всегда шла по заранее намеченной схеме. Фамилия Гудзя была названа в протоколе допроса Клётного. Казалось бы, чего проще: найти его домашний адрес и ночью приехать в воронке. Но он остался цел и даже не был арестован, продолжая водить пассажирский автобус по улицам Москвы. Так что иногда исключения из правил были и в то суровое время.

Очевидно, по показаниям Клётного из Токио отзывается Шебеко. После отзыва Гудзя в начале 1936-го он вновь становится резидентом и работает на этом посту три года, до марта 1939-го, благополучно избежав репрессий 1937—1938 годов. В связи с отзывом резидента основной источник Токийской резидентуры «Кротов» теряет связь с Москвой. 21 марта 1939-го арестовывают помощника начальника японского отделения Михаила Добисова. Но прежде чем начать его допрос, следствие решает еще раз допросить Клётного и удостовериться, не изменил ли он свои «правдивые» показания. Его допрашивали 27 марта. Под протоколом стояла подпись заместителя начальника ГУГБ Деканозова. Вот выдержка из допроса:

«Вопрос. Не оговариваете ли вы Журбу как японского агента?

Ответ. Нет, я его не оговариваю. Я твердо убежден, что Журба (Шебеко) является японским агентом.

Вопрос. Какие данные у вас утверждать, что Журба является японским агентом, если никто прямо вам об этом не говорил, так же как вы заявляете, сам Журба никогда с вами об этом не говорил.

Ответ. Данные заключаются в том, что представитель японской разведки Фусэ сказал мне, что Журба обратился ко мне с просьбой связать его с двумя японскими разведчиками. Далее, что он, Журба, рекомендовал меня Добисову, с которым впоследствии был связан по шпионской работе, и с Косухиным, о котором мне Журба сказал, что он заменит Добисова и что я буду иметь такие же отношения с Косухиным, как и с Добисовым. Сумма всех этих фактов, а также и то обстоятельство, что Журба представляет собою отдельную единицу в этой шпионской системе – создало у меня твердую уверенность, что Журба был связан с японской разведкой.

Вопрос. Назовите лиц, с кем вы были связаны по шпионажу?

Ответ. С Константиновым, Ермаковым, Позднеевой, Язгуром, Тормосиным. Из работников Разведупра я был связан до поездки в Японию с Покладеком и Лейфертом. После приезда из Японии – со Шлёнским и Сироткиным. По ИНО был связан с Добисовым. Когда он уехал, был связан с Косухиным. Я был связан в Сеуле с Шармановым, Мурзиным, Эсбахом и Кибардиным. В Токио я был связан с Пановым и Журбой. Из японцев был связан с Фурута и Абэ. В Кобе с Фусэ и по Токио с Фусэ.

Вопрос. Вы все честно говорите?

Ответ. Да, я говорю правду…»

На следующий день после допроса Клётного арестовали Евгения Калужского. 29 марта допрашивали Добисова. Возможно, для него это был первый допрос. Вначале, когда спрашивали о его работе, он обстоятельно отвечал на все вопросы. Первые вопросы о тех, кто уже арестован и кто будет арестован. Вот выдержка из протокола допроса:

«Вопрос. Расскажите, при каких обстоятельствах вы познакомились с Калужским?

Ответ. С Калужским я познакомился в начале 1935 года. Знакомство произошло после того, как он приехал из Сеула. Там он работал переводчиком консульства и был одновременно резидентом ИНО. В Сеул он уехал в 1931 году.

Вопрос. Как вы познакомились с Шебеко?

Ответ. Шебеко я встречал еще в Дайрене проездом в Мукден в 1930 году, когда он был генконсулом. Знакомство с ним носило официальный характер. В следующий раз я встретился с Шебеко в 1935 году, когда он приезжал из Токио в Москву по вызову Слуцкого. По служебным вопросам с ним говорили мало, так как сама агентура у него в Токио была небольшой: «Кротов», «Сахаров» и одна женщина «Вдова».

Вопрос. Когда вы работали в отделении в качестве помощника начальника отделения, какие наиболее секретные документальные материалы получали и каково было ваше отношение к оценке их?

Ответ. Хорошие документальные материалы мы получили из Сеула. Это были мобилизационные планы, кажется, за 1935—1936 годы. Этот материал доставал переплетчик, работавший в штабе Корейской армии. Я помню, что этот материал получил хорошую оценку от Ворошилова. Куренков, как начальник отделения, этот документальный материал оценивал также хорошо. Я не сомневался, что этот материал был правдивым. О правдивости этого материала я делаю вывод еще и потому, что источник, дававший этот материал, доставлял также ряд сводок штаба Корейской армии о Приморье».

После выяснения всех обстоятельств его работы в Москве и за рубежом следователь меняет тему допроса и переходит к обвинению в шпионаже и работе на японскую разведку. Но на этом допросе «пришить» Добисову шпионаж в пользу Японии не удается. Вот как происходил этот поединок между следователем и обвиняемым:

«Вопрос. Каких японских разведчиков вы знали лично?

Ответ. Никаких, кроме наших агентов, работавших в японской разведке, я не знал.

Вопрос. Вы были кем-нибудь завербованы, будучи на работе в ИНО или на закордонной работе?

Ответ. Нет. Никем я не был завербован ни в отделе, ни на закордонной работе.

Вопрос. Когда Клётный был привлечен в ИНО в качестве переводчика, был ли у вас с ним разговор по поводу мобилизационных планов, получаемых из Японии?

Ответ. Я не помню, чтобы Клётный со мной разговаривал по вопросу мобилизационных планов. Я также не помню, чтобы Клётный имел к этим документам какое-либо отношение.

Вопрос. А Калужский к этим мобпланам имел отношение?

Ответ. Да. К этим мобпланам Калужский имел отношение, так как он эти мобпланы переводил.

Вопрос. Вы с Калужским беседовали об этих мобпланах и других документах, получаемых из Японии?

Ответ. Да, с Калужским я беседовал. Но разговор этот был общий, и в беседе с ним я оценки этим планам не давал. Основное отношение к ним имел Куренков.

Вопрос. Как оценивал эти материалы Калужский?

Ответ. Насколько мне помнится, Калужский эти материалы оценивал положительно.

Вопрос. Кто давал оценку этому материалу?

Ответ. Оценку мобпланам давали Куренков и Калужский, они оценивали их положительно. У нас не было сомнений, что этот материал правильный и достоверный».

С мобилизационными документами, поступавшими из Сеульской резидентуры, разобрались. Мнение всех сотрудников сектора – материал подлинный и сомнений ни у кого не вызывает. И следователь опять переходит к вопросу о «шпионской» деятельности Добисова. И снова с его стороны категорическое отрицание признать себя виновным.

«Вопрос. Вы помните, какую вы давали информацию и материалы из ИНО Клётному для передачи японской разведке?

Ответ. Никогда никаких информаций и материалов из ИНО я Клётному или какому-либо другому лицу для передачи японской разведке или какой-либо другой разведке не давал. Это клевета, самая гнусная.

Вопрос. Клётный показывает, что он был связан с вами по шпионской работе с 1933 года. Подтверждаете вы это?

Ответ. Абсолютная клевета и ложь. Никогда я шпионом не был и никакой шпионской работы с Клётным или с кем-либо другим, как я уже показывал, я не вел.

Вопрос. Расскажите, каким образом вы связали Клётного по шпионской работе с Косухиным. Когда это было?

Ответ. Никакого отношения к шпионской деятельности Клётного, Косухина (если он таковой занимался) я не имел и никак их не связывал.

Повторяю еще раз, что я шпионом никогда не был и никогда не имел никакого отношения к шпионской деятельности Клётного. Все показания Клётного о моей якобы с ним связи по антисоветской шпионской деятельности являются сплошным вымыслом и клеветой.

Вопрос. Значит, вас Клётный оговаривает?

Ответ. Безусловно оговаривает, и мне непонятно даже после этих двух допросов, какие у него могут быть причины для этой кошмарной клеветы на меня».

Но через некоторое время после избиений и пыток Добисов сломался и стал подписывать в протоколах все, что вписывали туда следователи. В своих показаниях от 20 июня он признает, что был завербован японцем Исихарой в Китае в 1920 году, что в 1925 году установил шпионскую связь с Романом Кимом и продолжал с ним шпионскую работу. Много чего написано в этих «показаниях» и много фамилий названо. Вот только один пример:

«… Вопрос. Кто еще вам известен как агент японской разведки из сотрудников ИНО?

Ответ. Кроме Кима как агента японской разведки мне известны: Клётный – переводчик ИНО, Куренков – начальник 7-го сектора ИНО, Ермаков – переводчик ИНО. Роман Ким мне советовал: в связи с тем, что 7-й сектор ИНО целиком находится в руках японцев, поскольку его возглавил агент японской разведки Куренков, то я как бы остаюсь лишним с точки зрения выполнения заданий японской разведки по 7-му сектору, а поэтому было бы очень хорошо, если бы я добился перевода в другой сектор. Это осуществить мне не удалось».

Переводчик ИНО Евгений Калужский был арестован 28 марта. Работал он в Корее, был связан с Сеульской резидентурой и, очевидно, в 1934 году вернулся в Москву. Об этом человеке ничего не известно, поэтому на основании материалов следственного дела стоит сказать несколько слов и о нем, и о Сеульской разведывательной сети ИНО, созданной с его помощью.

В 1930 году он был переводчиком генконсульства в Сеуле. Перед отъездом из Москвы заведующий сектором Баранский сообщил ему пароль для связи с работником ИНО вице-консулом Кузнецовым. Последний должен будет назвать номер комнаты Баранского в ИНО. Так и произошло вскоре по приезде Калужского в Сеул. Кузнецов сообщил Калужскому, что у него имеется два агента: русский белогвардеец Яковлев и японский жандарм «132»-й. О вице-консуле и резиденте ИНО Кузнецове автору, к сожалению, ничего не удалось узнать. Неизвестно даже его имя. Так бывает – особенно в разведке. Человек годами работает, потом исчезает и уходит в небытие, хорошо, если своим ходом и без помощи «органов». Его личное дело прячут в архив, ставя на обложке штамп: «Хранить вечно». Оно и будет вечно храниться на архивной полке. И можно быть уверенным, что и через сотню лет ни один историк не получит доступа к этому делу.

«132»-й, он же «Абэ», он же… Далее надо было бы поставить подлинную фамилию. Но вместо этого приходится, как и в случае с «Кротовым», ставить трафаретную фразу: «По понятным причинам настоящая фамилия источника и сейчас (то есть в 2000 году) не может быть раскрыта». Это был самый лучший и результативный источник Сеульской резидентуры как по передаваемой документальной информации, так и по количеству привлеченных им «на материальной основе» других источников из жандармских и армейских подразделений. Это также единственный источник ИНО в Сеуле, а потом и в Харбине, которому, как и токийскому «Кротову», был посвящен очерк в официальной истории службы внешней разведки (том 3-й, очерк «Под лучами восходящего солнца»). «132-й» бывал в консульстве по своей должности как представитель жандармского управления, занимающийся официальной охраной. Сначала Кузнецов и Калужский беседовали с ним в консульстве. Потом беседы перенесли на квартиру Калужского.

Резидентуры как таковой в Сеуле в это время не было. Когда в феврале 1932-го Кузнецов уехал в Москву, Калужский остался один. Но и в Москве не нашли подходящей замены и решили назначить резидентом Калужского, учитывая, очевидно, его небольшой опыт работы с Кузнецовым. Так Калужский стал резидентом, хотя он просил Москву не назначать его на эту должность, так как он не имел достаточного опыта работы с агентурой. Но Москва не отменила своего решения. Вскоре из Москвы прибыл технический работник для фотографирования документов и для шифрования. Через некоторое время «132-й» сообщил Калужскому, что он имеет возможность получить перевод на работу в Харбин. Запросили Москву, получили согласие, и основной агент резидентуры покинул Сеул. Его работа в Харбине – уже отдельная история.

Перед отъездом «132-й» рекомендовал Калужскому замену – двух японцев «Сая» и «Ли». «Сая» Калужский знал неплохо, так как по своей должности он часто мог приходить в консульство. Вербовка «Сая» состоялась при содействии «132-го». Калужскому было известно, что «132-й» иногда добывал материалы из штаба Квантунской армии через какого-то писаря и что в этой цепочке участвовал брат «132-го», которого перед отъездом он обещал познакомить с резидентом, но по каким-то причинам обещание не выполнил. Потом уже Калужский узнал, что этот брат оказался связанным с резидентом Разведупра Эрнестом Эсбахом. Об этом разведчике тоже известно немного. Родился он в 1897 году в Курляндской губернии. В 1916 году окончил рижскую гимназию и с 1918 года – в РККА. После Гражданской с 1922 по 1927 год учился в Военной академии на основном и Восточном факультетах. После окончания учебы был направлен в Разведупр и с 1928 по 1933 год работал резидентом в Корее под «крышей» секретаря генконсульства в Сеуле. С 1934 по 1937 год работал в разведывательном отделе Тихоокеанского флота. Воинское звание – майор. В сентябре 1937-го его увольняют из РККА на основании того, что «в 1924 году подписал антипартийный документ „56“, при обмене партийных документов скрыл». Был ли потом арестован – неизвестно, следы теряются. Вот такая сухая биография у коллеги из Разведупра. Резидентура и своя разведывательная сеть у военной разведки в Корее, конечно, была. Район был стратегически важным и находился под наблюдением Разведупра. Но ни об этой сети, ни о результатах работы резидентуры пока ничего не известно. Краткая биография Эсбаха – единственное, что появилось в открытой печати.

Пришлось резиденту ИНО идти на прямой перехват этого брата. Он установил с ним связь, встретился и поговорил, сославшись на обещание «132-го». Брат, получивший псевдоним «Ким», согласился держать связь и с Калужским. Оставался ли он одновременно агентом Разведупра – неизвестно. Таким образом, у резидента оказались на связи «Ким», «Сай» и «Ли». Но в 1933 году «Сая» по службе перевели в Токио, а «Ли» был переведен в один из городов Маньчжурии.

А это уже из очередного допроса Калужского во время следствия: «Сай» был переведен в Токио на курсы усовершенствования жандармерии. Чтобы связать «Сая» с Токийской резидентурой, то есть с Журбой, я использовал свою поездку в Токио в отпуск и назначил «Саю» явку в Токио. Но он на явку не явился. По Сеулу «Сай» знал фамилию Клётного. Поэтому он явился прямо в посольство и попытался разыскать меня, но меня уже в Токио не было. Впоследствии Журба с большим трудом установил с ним связь». Как видно, ни о какой серьезной конспирации речи не было. Была у Калужского еще одна вербовка. Некто Накобаяси служил в полицейском управлении, потом был уволен и устроился переводчиком в жандармерии. Его вербовка была проведена через «Кима». Калужский проработал резидентом до октября 1934-го, а затем вернулся в Москву и начал работать переводчиком ИНО. Его сменил молодой сотрудник ИНО Каспаров, который проработал резидентом в Сеуле до 1938 года. Из всех сотрудников японского сектора ИНО он, очевидно, был единственным, кто избежал репрессий 1939 года и продолжал работать в системе политической разведки.

Каспаров был молодым сотрудником, опыта конспиративной работы почти не имел и при контактах с японской агентурой мог наделать ошибок. Но, очевидно, у ИНО так же, как и при назначении Калужского, более солидной кандидатуры просто не было. Иначе чем объяснить то, что на такой ответственный пост в центре японской полиции и жандармерии, откуда в Москву шла ценнейшая военная документальная информация, вторично назначался молодой и не очень опытный сотрудник? Японская контрразведка в Сеуле была значительно слабее токийской контрразведки. Очевидно, в столице империи не предполагали, что советская разведка может качать такую ценную информацию из такого провинциального центра, как Сеул. Но если бы в Токио почувствовали опасность утечки информации и направили бы в Сеул группу опытных контрразведчиков, то последствия для Калужского или Каспарова были бы плачевными. Они, несомненно, были бы раскрыты, а ценнейшая японская агентура провалена. Могут возразить, что этого не случилось и все кончилось благополучно. Но это не снимает ответственности с начальника ИНО Артузова, так как все резиденты ИНО назначались за рубеж только с его согласия. Можно еще раз повторить, что Артузов хорошо знал японскую агентуру в Сеуле и Харбине и знал ее эффективность. И было уже тогда ясно, что такую агентуру надо беречь, оберегать от возможных провалов и для ее руководства посылать в эти города более опытных резидентов.

Чтобы как-то подстраховать Каспарова и проверить работу Сеульской резидентуры по линии контрразведки, было решено направить в Сеул опытного контрразведчика. Поэтому токийский резидент Гинце (Гудзь) получил указание ИНО проинспектировать сеульскую резидентуру. К этому времени Каспарову удалось завербовать жандармского унтер-офицера («Кан»). Уже первые шаги в работе источника свидетельствовали о перспективности его деятельности. Поэтому Гинце предлагалось ознакомиться с техникой связи резидента с этим источником, чтобы избежать его провала. Вот как об этом вспоминает Гудзь уже в 1990-е годы: «Когда я был в Сеуле у Каспарова, дела шли неплохо, но по части конспирации он не был достаточно подкован. Я ему помог повысить ее. Наиболее серьезные материалы давал „Тур“, хотя сам он в них разбирался плохо. Я приучил его к тому, что нужно искать материал, касающийся СССР и японской армии. Это ему удавалось».

«Тур» был связан с братом «132-го» «Кимом». Он и был тем самым писарем, от которого «132-й» через брата получал документы для Калужского. Когда «132-й» уехал в Харбин, «Тур» был завербован через «Кима» и начал передавать документы Калужскому, а потом Каспарову. Из допроса Калужского:

«Вопрос. «Ким» был связан с «Туром»?

Ответ. «Тур» был завербован при помощи «Кима» и около двух лет «Ким» был связан со мной и «Туром», то есть «Тур» через «Кима» передавал весь материал напрямую».

Такой была агентурная сеть сеульской резидентуры в первой половине 1930-х годов, и работала она очень результативно. Через генконсульство в Москву шли фотокопии ценнейших документальных материалов. Сеульская агентура в эти годы дала такие материалы, которые позволили иметь достаточно полное представление о японской армии и деятельности японской разведки, а также о военно-политическом положении Японии. Среди этих материалов можно отметить:

а) Большой обзор положения в Корее, составленный для японского парламента.

б) Материалы штаба о вооружении Корейской армии.

в) Сводка о деятельности атамана Семенова, о пребывании его в Японии и свидании с Араки.

г) Обзор о состоянии РККА на Дальнем Востоке, составленный штабом 19-й дивизии. Материал дал «Тур».

д) Сводки генштаба и штаба Квантунской армии об СССР и Маньчжурии.

е) Сводки Харбинской военной миссии.

Материал был очень ценным. Большой обзор использовался для составления военно-политических сводок, которые шли на самый «верх». Материалы штаба и обзор о состоянии РККА докладывались Наркому Обороны. Сводки об атамане Семенове и сводки Харбинской военной миссии использовались для «ведомственного употребления». В общем, все шло в дело, и информация из Сеула полностью использовалась. Солидные материалы давал источник «Тур». Кроме обзора о состоянии РККА он передал сводки Харбинской военной миссии, сводки штаба Квантунской армии о ходе операций против партизан, протокол совещания командиров дивизий Квантунской армии. В беседах с резидентом «Тур» отмечал и у военных, и в жандармерии небрежное хранение даже совершенно секретных документов и отсутствие их учета. Это позволяло ему брать из штаба наиболее интересную документацию и после фотографирования возвращать ее обратно.

Вот как характеризовал «Тура» резидент Каспаров в 1935 году: «Завербован в 1932 году… Регулярно дает большое количество материалов, исключительно подлинников. Дал много ценных материалов по японской разведке в СССР, подготовке Японии к войне, международной политике Японии. Основные группы добываемых материалов: 1) секретные сводки и журналы Генерального штаба и других центральных органов, 2) сводки и оперативные документы японских органов в Маньчжурии – штаба Квантунской армии, Харбинской военной миссии и других военных миссий, 3) сводки и другие разведывательные и оперативно-стратегические материалы штаба Корейской армии, 4) описания маневров, руководства по боевой подготовке, материалы военного министерства».

Это была ценнейшая документальная информация для военного ведомства. Мобилизационные планы Корейской армии имели для Генерального штаба такое же значение, как и мобилизационные документы, добытые «Кротовым». А для ИНО наиболее ценными были материалы о провалах, грозящих агентуре советской политической и военной разведки в Маньчжурии, Китае и Корее, а также документальная информация о деятельности японской разведки на территории советского Дальнего Востока.

После процесса 1939 года судьба «132-го» («Абэ») была решена. В Москве признавали, что он был ценнейшим источником Сеульской, а потом Харбинской резидентур. Но несмотря на это уже в январе 1939-го Центр дает указание Харбинской резидентуре прервать связь и с ним, и с другими источниками: «Вас никоим образом не должно смущать наше распоряжение о прекращении связи с большим количеством агентов – этого требуют существующие обстоятельства». Указание было категорическим без всяких объяснений и исключало какое-либо двойное толкование. После такого указания все связи Харбинской и Сеульской резидентур с агентурой были оборваны. Резидентам и сотрудникам оставалось только паковать чемоданы и возвращаться в Москву. Без агентуры им нечего было делать ни в Харбине, ни в Сеуле.

Последняя точка в истории «132-го» была поставлена в сентябре 1940 года. 3 сентября начальник ИНО Фитин в рапорте на имя Берии характеризовал его как «важнейшую фигуру японских разведывательных органов в Маньчжурии», которого подставила японская разведка для «дезинформации наших органов». Фитин считал, что при помощи этого агента японцам удалось проникнуть «почти во все каналы нашей разведывательной работы в Маньчжурии и Японии». А самого «132-го» он обвинял в том, что «являясь формально „ценнейшим“ агентом дальневосточного сектора и „родоначальником“ всей японской агентуры, фактически занимался вербовкой шпионов в пользу японской разведки. Так, например, им был завербован бывший резидент ИНО в Сеуле Калужский… сотрудник харбинской резидентуры Новак… Он имел прямое отношение к вербовкам на японскую разведку многих других бывших работников ИНО на Дальнем Востоке».

Через некоторое время в рапорте от 26 ноября, также отправленном Берии, Фитин вынужден был признать некоторые заслуги «132-го», отметив, что он «доставил нам ряд не лишенных ценности материалов и даже предупреждал о готовящихся арестах наших агентов, которым благодаря этому удалось заблаговременно выехать из Маньчжурии, доставлял некоторые списки перевербованной китайской агентуры погранотрядов и ОКДВА… от меня лично, не сообщая об этом своему начальству, делая это исключительно из-за материальной заинтересованности».

Но все-таки обвинения с этого японского офицера не были сняты. После разгрома Квантунской армии в августе 1945 года он был взят в плен и отправлен в один из сибирских лагерей. В официальной истории Службы внешней разведки говорится, что внешняя разведка разыскала его среди сотен тысяч военнопленных. Говорится также, что «по его делу было проведено новое следствие, которое полностью опровергло выдвинутые ранее против него обвинения, признав их несостоятельными и надуманными». Никаких документальных доказательств, подтверждающих этот тезис, в очерке нет. Трудно поверить, что сразу после войны всесильный Берия согласился, а без его согласия подобное дело тогда не пересматривалось, на пересмотр такого дела, тесно связанного с групповым делом сотрудников ИНО. Так что сидел бедняга в лагерях наверняка по полной программе до 1954 года, то есть 9 лет. Вот такая была своеобразная плата за многолетнее сотрудничество с политической разведкой. Хорошо хоть во время массовой реабилитации выпустили.

Пока Шебеко добирался домой из Токио, на него уже готовилось следственное дело. 26 марта заместитель начальника 2-го отделения ИНО оформил «Постановление о заведении следственного дела». В этом документе он пишет, что, рассмотрев следственные материалы на Шебеко, он нашел, что Шебеко «в период своей работы за границей долгое время находился в тесных дружеских отношениях с ныне разоблаченным врагом народа Юреневым» (посол СССР в Японии). Обвинялся Шебеко и в том, что, будучи резидентом НКВД в Токио, «он вел разведывательную работу, направленную по пути развала и самоликвидации резидентуры», и что основной и почти единственный его агент «Кротов» – «явная японская подставка, через которого Шебеко в течение ряда лет передавал крупные дезинформационные материалы, пытаясь ввести в заблуждение органы НКВД и военное командование СССР». В «Постановлении» утверждается, что такими дезинформационными материалами, как якобы установило следствие, являются все присланные Шебеко так называемые «мобилизационные планы японской армии». Вот такой букет обвинений был выдвинут против токийского резидента.

Основанием для таких обвинений были показания Клётного, которые он давал после того, как из него выбили признание, что он японский шпион. В «Постановлении» для доказательства обвинений против Шебеко приводится одно из показаний Клётного: «Шебеко является агентом, и я являюсь агентом, поэтому материалы, представленные им, должны быть дезинформационными». Такая вот логика – ты шпион и я шпион, поэтому все материалы – «деза».

Далее в постановлении отмечалось, что Шебеко, используя свои старые связи в НКВД, устроил в ИНО в качестве переводчика известного ему как резидента японской разведки в СССР старого японского шпиона с 1914 года Клётного. Поэтому заместитель начальника 2-го отделения старший лейтенант госбезопасности постановил:

«На гражданина Шебеко И. И. завести следственное дело по обвинению его по статьям 58-а, 58 – 3, 58 – 6 УК РСФСР. Мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда избрать содержание его под стражей. Следствие вести следственной части НКВД».

На этом документе две революции: «Согласен: начальник 5-го отдела ГУГБ комиссар госбезопасности Деканозов» и «Утверждаю: Л. Берия, 27 марта 1939 года». В соответствии с этим постановлением 8 апреля был выписан ордер на арест, и в тот же день Шебеко арестовали.

Таковы были реалии и методы следствия того времени. Старший лейтенант постановил, комиссар госбезопасности согласился, всесильный Берия утвердил, и человек исчез в лубянских подвалах. Передача следственного дела в Особый отдел НКВД означала верную смерть. Шебеко мог какое-то время продержаться на допросах в начале следствия. Но потом следователи все равно бы выбили из него все, что им было нужно. Так же, как это было и с Клётным. Можно только догадываться, через какие круги ада ему пришлось пройти, чтобы оговорить всех и вся и «сознаться», что он резидент японской разведки и старый японский шпион аж с 1914 года.

«Кротов» был главным источником резидентуры, и следователи задавали множество вопросов, желая разобраться, кто есть кто. Во время допроса 9 июня этому источнику было уделено основное внимание. Но интересовал следователей и «Сук». Как выяснилось из допроса, этот источник был менее ценным, чем «Кротов». Вот выдержка из допроса:

«Вопрос. А источник «Сук» давал вам ценные материалы?

Ответ. Ценных материалов он не давал, если не считать полученные от него в 1938 году материалы из Военно-технического штаба, которым ИНО дало хорошую оценку.

Вопрос. Откуда этот полицейский получал такой материал?

Ответ. Он получил этот материал от своего приятеля Мацусито, который работает переписчиком в Военно-техническом управлении японской армии. «Сук» этот источник подготовил к вербовке для нас с моего согласия.

Вопрос. Марусима был завербован?

Ответ. Нет, не был завербован. Я его лично не видел, но о нем я разговаривал с «Суком».

Вопрос. Почему вы его не завербовали?

Ответ. Потому, что я не смог с ним встретиться лично, а «Сук», как он мне говорил, боялся сказать ему прямо, на кого он должен будет работать». В конце допроса характерное признание Шебеко: «Политической агентуры в Японии мне приобрести не удалось».

Шебеко продержался на допросах до 25 июля. Более трех месяцев он выдерживал жестокое физическое и психологическое давление. И только в этот день из него наконец выбили «признание»: «… После долгого размышления и отказа давать показания я пришел к выводу, что только правда и искренность в тягчайшем преступлении против Родины может несколько искупить мою вину». Человек был сломлен, «признание» выбито, и для следователей наступило благодатное время. Можно было задавать любые вопросы, заранее зная ответы. Можно было подсказывать любые фамилии японских «шпионов» и получать от него безотказные подтверждения. В общем, можно было лепить дальнейшее следствие по заранее разработанному сценарию.

Я не привожу протоколов допросов дальнейшего следствия. После «признаний» в них уже не было ничего интересного. Да и фантазия у сценаристов была убогой. На дежурный вопрос следователя, кем и как был завербован Шебеко, тот по его подсказке ответил, что его однажды пригласил в ресторан секретарь японо-советского общества Секине и там его завербовал. Японский чиновник якобы вербует 2-го секретаря посольства за рюмкой сакэ! Остальные показания были похожи на это. Во время судебного заседания он отказался от своих «показаний», заявив, что они были сделаны в результате мер физического воздействия. Возможно, что от своих показаний отказался и кто-то еще из этой группы. Но на судей эти заявления не произвели впечатления – привыкли. Приговор – высшая мера для всех восьми подсудимых был предрешен заранее. Очередная судебная комедия закончилась.

В 1956 году, когда проводилась массовая реабилитация осужденных 1930-х годов, дошла очередь и до нашей восьмерки. В апреле в военной коллегии Верховного Суда СССР было пересмотрено это групповое дело. Следователи тщательно проверили весь материал, послуживший основанием для обвинения, и проанализировали следственный процесс, в котором было много темных мест. Были собраны дополнительные сведения от осужденных, вызваны и опрошены те люди, которые работали с ними и которые остались в живых после репрессий. После сопоставления и анализа всех материалов было принято постановление о том, что в деле нет состава преступления, оно полно признаков насильственного воздействия на арестованных следователями, проводившими следствие. Отказ Шебеко на заседании суда от своих показаний также учитывался при пересмотре дела. Было принято решение о прекращении дела ввиду отсутствия в нем состава преступления. Все восемь осужденных были посмертно реабилитированы, и в деле Токийской резидентуры ИНО была поставлена последняя точка.

Борис Гудзь как один из участников событий того далекого прошлого высказал свое мнение по этому делу в весьма категоричной форме:

«Таким образом, было принято за истину, что Токийская резидентура ИНО не была очагом измены и дезинформации. Снято страшное обвинение с сотрудников ИНО в измене, и это логически приводило к необходимости пересмотра агентурной сети как подставки японской разведки. Такие источники, как „Кротов“, „Сук“, „Простак“ и другие, не были подставкой японских спецслужб, а на том этапе честно работали на нашу разведку. Это не значило, что все было идеально в работе и в руководстве этой сетью со стороны осужденных разведчиков ИНО. Недостатки в работе источников были, но не было основания к тому, чтобы считать их выданными японской разведке и якобы продолжавшими после этого давать дезинформационный материал.

Из следственного дела Клётного, Шебеко, Калужского, Куренкова, Косухина, Добисова и других можно сделать вывод, что все они якобы были японскими шпионами, что подтверждалось их «показаниями».

Таким образом, эта страшная липа оставалась в сознании исследователей, распространялась в справках, докладах, литературе до дня реабилитации всех проходивших по делу разведчиков. Возникает вопрос – отражено ли в анналах истории (в каких-то публикациях) то, что это было не так, что все эти разведчики, может быть, с переменным успехом как могли честно работали для советской родины?

Вопрос поставлен, но он остается без ответа. Конечно, десятилетняя работа Токийской резидентуры ИНО в 1929—1939 годах была отражена в какой-то служебной литературе. Учебные заведения у разведки есть и историю разведки там изучают. Вряд ли там после массовой реабилитации разведчиков и резидентов ИНО в середине 1950-х начали срочно переписывать историю своей службы. Но и в период брежневского застоя, когда о репрессиях 1930-х годов не принято было говорить, переписывать историю никто бы не осмелился. И может быть, и сейчас слушатели этих учебных заведений читают в своих учебниках истории о том, что все токийские резиденты 1930-х были японскими шпионами, японские источники – подставкой японской разведки, а ценнейшая информация – «дезой», которую гнали на самый «верх». Поэтому пусть этот небольшой очерк будет им напоминанием о том, что официальная история не всегда является истиной в последней инстанции.

Летом 1938 года, за месяц до начала конфликта у Хасана, Комитет Обороны принимает решение об усилении войск на Дальнем Востоке еще на 76 820 человек (протокол № 140 от 27. 6. 38 г.). Во время конфликта и после усиление войск в дальневосточном регионе продолжается также интенсивно. На Дальний Восток продолжали перебрасываться новые воинские части. В больших количествах по Транссибирской магистрали переправлялась на Восток из европейской части страны современная боевая техника: орудия, танки и самолеты. В Генштабе считали, что лишней боевой техники не бывает – в случае войны все пригодится, все пойдет в дело. В результате всех этих мероприятий к 1939 году на Дальнем Востоке было сосредоточено 450 тысяч личного состава, 5748 орудий и минометов и 4716 танков и танкеток. Это составляло 31 процент личного состава сухопутных войск Красной Армии, 20 процентов орудий и минометов от общего артиллерийского парка и до 26 процентов танков от общего количества. Что же имелось по ту сторону границы в частях Квантунской и Корейской армий?

Наиболее подробные данные о численности и вооружении японских войск приводятся в разведсводках Разведупра, где дается боевое расписание японской армии и наличие японских частей в различных районах: Китае, Маньчжурии, Корее, метрополии. В разведсводке на 20 февраля 1939 года общая численность японской армии определяется в 1753 тысячи человек. Из них в Китае – 752 тысячи, а в Маньчжурии и Корее – 420 тысяч. Орудий в войсках – 4300, из них в Китае – 1975, в Маньчжурии и Корее – 1300. Танков в Китае – 1295 и 620 – в Маньчжурии и Корее из общего количества 2196. Самолетов соответственно 1360 и 445 из общего количества 3000. Конечно, можно сомневаться в том, что аналитикам в Разведупре удалось вычислить количество японской боевой техники в различных районах с точностью до нескольких единиц. Но даже если и отбросить естественные погрешности в таких расчетах, то все равно можно прийти к выводу, что китайский фронт оттягивал на себя так же, как и в 1938 году, половину численности японской армии и половину имевшейся на вооружении боевой техники. И еще один вывод из анализа разведсводок – в Маньчжурии и Корее войск и боевой техники было примерно в два раза меньше, чем в Китае.

Если по численности противостоящие группировки были примерно равны, то превосходство советских войск в боевой технике было подавляющим: по орудиям – в 4,4 раза, по танкам – в 7,6 раза. И это при значительно более высоком качестве советской военной техники. Проигрывала Квантунская армия и в количестве и качестве боевых самолетов. Еще в начале 1937 года на вооружении ОКДВА и Тихоокеанского флота было 2189 боевых самолетов, а воздушные бои во время конфликта на Халхин-Голе доказали превосходство советских летчиков и советской авиационной техники. Такой был баланс сил на Дальнем Востоке к началу 1939 года, и так же, как и в предыдущие годы, он был в пользу Советского Союза.

Но не успокоились в Токио. Японская агентура в Дальневосточном регионе была, и действовала она активно, несмотря на усилия пограничников и контрразведки НКВД. Транссиб – единственная железная дорога, связывающая Дальний Восток с остальной страной, – всегда была под постоянным контролем японской разведки. В Токио хорошо понимали значение этой магистрали и не жалели лучшей агентуры, чтобы держать ее под контролем. И переброски по ней тысяч танков и орудий (за 1937—1938 годы было переброшено 2000 орудий и 1500 танков) были замечены и правильно оценены в Токио. В японском генштабе умели считать и усиление советских войск определили, в общем, правильно. Конечно, допустить двухкратное превосходство над Квантунской армией военное руководство империи не могло. И начался аналогичный процесс в Маньчжурии. Усиливались войска, в портах Маньчжурии разгружались транспорты с военной техникой и боеприпасами. Теперь уже заработала в полную силу агентура советской военной разведки в Маньчжурии. Под пристальное наблюдение были взяты все военные гарнизоны Квантунской армии. Отслеживалось строительство новых военных городков, казарм, складов и особенно аэродромов. Агентура отмечала прокладку новых железных и шоссейных дорог к границам Забайкалья и Приморья. Фиксировалось любое перемещение на территории Маньчжурии воинских частей и особенно появление новых частей из Китая или метрополии. Разведка делала все для того, чтобы командующие Краснознаменными армиями в Ворошилове и Хабаровске знали все, что творится на той стороне за Амуром.

Результаты агентурной деятельности военной разведки в Маньчжурии были отражены в многочисленных разведывательных сводках, которые выпускались и штабами армий, и Пятым управлением РККА (Разведывательное управление РККА было переименовано в Пятое управление 15 апреля 1939 года). Анализ таких разведывательных сводок – занятие очень скучное для историка. Как правило, в этих документах только цифры и факты: количество частей, их численность, вооружение, фамилии и воинские звания командиров. Если идет речь о новых формированиях, которые зафиксировала агентура, то только место формирования, количество частей и тот район (Китай или Маньчжурия), куда они были переброшены. Если говорится о военно-воздушных силах, то также только номера частей, места нахождения аэродромов, количество самолетов и их типы. В общем, никаких имен и псевдонимов агентуры и никакой романтики – одна бухгалтерия. Военные документы (приказы, сводки, донесения) не терпят многословия. И молодых командиров приучают к краткости еще в военных училищах. Исследователь может только догадываться, какой иногда большой и тяжелый труд многих разведчиков требуется, чтобы в итоговом документе (например, месячной разведсводке Генштаба) появилось несколько сухих, составленных казенным языком фраз с агентурной информацией.

Вот только несколько примеров разведывательной информации за первую половину 1939 года. В разведсводке по Востоку, выпущенной Разведупром в конце февраля 1939-го, дается боевое расписание японской армии на 20 февраля. Общее количество частей вплоть до отдельных отрядов и рот, их распределение по театрам военных действий, общая численность сухопутных войск Японии. Дается также общее количество средств подавления: орудий, танков, самолетов. В этой сводке заметна тенденция, которая станет доминирующей для японской армии в 1939—1941 годах. Почти половину всех войск (752 из 1753 тысяч) и половину средств подавления Япония держала в Китае. Получая большую военную помощь из Советского Союза, Китай продолжал сопротивление, сдерживая огромную японскую группировку, которая в случае заключения мира была бы сразу переброшена в Маньчжурию к советским дальневосточным границам. Эту угрозу хорошо понимали в Москве и старались сделать все возможное, чтобы сопротивление Китая не ослабевало.

В разведсводке № 07 от 30 мая, которую выпустил разведотдел 1-й ОКА, дается подробная дислокация японских войск в Маньчжурии и численность и дислокация частей армии Маньчжоу-Го, дислокация японских авиационных частей, подготовка маньчжурского плацдарма – строительство железнодорожных и шоссейных дорог, казарм, складов и аэродромов. В разведсводке № 26 от 20 июля (во время конфликта на Халхин-Голе) отмечается, что в январе – марте 1939 года в Японии сформировано 9 новых смешанных бригад, которые были сразу же переброшены в Китай. В этой же сводке отмечается формирование шести новых пехотных дивизий, появление которых уже отмечалось в Северном Китае и Южной Маньчжурии. Вывод из этой информации делается тревожный: «Формирование смешанных бригад и пехотных дивизий производится с целью замены ими некоторых пехотных дивизий на фронтах Китая и переброски их в Маньчжурию».

В авиационной разведывательной сводке № 29 от 22 июля, так же выпущенной разведотделом 1-й ОКА, говорится о действиях японской авиации в конфликте на Халхин-Голе и подробно раскрывается численность и дислокация японской авиационной группировки в этом районе. В сводке отмечается, что, по документальным данным на 12 июля, на Халхин-Голе действует 2-я авиационная дивизия в составе четырех авиационных бригад под командованием генерал-лейтенанта Хаяси. По тем же данным бывший командир дивизии генерал-лейтенант Гига отстранен якобы за неудачные воздушные операции. По данным этой сводки, главные силы японской авиационной группировки определяются в 320—350 боевых самолетов.

Наиболее полными были ежемесячные разведсводки по Востоку, которые выпускались в 1939 году Разведупром РККА. В сентябрьской сводке № 13 давалась подробная информация о пятилетней программе развития японской армии. Эта программа разрабатывалась с конца 1938 года специальной комиссией, в работе которой принимали участие генералы Мацуи, Янагава, Сугияма и несколько военных атташе, вызванных в Токио специально по этому вопросу. После разработки и обсуждения этого документа он был утвержден 74-й сессией японского парламента. По данным, заслуживающим доверия, пятилетняя программа (с 1939 по 1944 год) включала вопросы улучшения вооружения, усиления ВВС сухопутной армии и постройки укреплений. Наиболее ценным в сводке было боевое расписание японской армии на 15 сентября 1939 года. В Москве собрали, систематизировали и обобщили всю агентурную информацию из Китая, Маньчжурии, Кореи и Японии о численности и вооружении японских войск в этих районах и составили сводную таблицу, где с большой точностью подсчитали количество самолетов, танков, орудий, а также число дивизий, бригад, полков в каждом из этих районов. Получилась очень любопытная картина. Китайский фронт оттягивал на себя половину сухопутной армии империи и, в среднем, половину боевой техники, имевшейся в японской армии.

Такие же подробные и точные данные были представлены в сводке и по двум ударным группировкам, нацеленным на Советский Союз: Квантунской и Корейской армиям. Их общий численный состав был определен военной разведкой в 466 тысяч человек, а на вооружении имелось 2058 орудий, 406 танков и 990 самолетов. Эти цифры учитывали то резкое усиление Квантунской армии, которое началось после возникновения конфликта на Халхин-Голе. До мая 1939 года численность Квантунской армии была значительно меньшей. Численность и вооружение Корейской армии были постоянными уже несколько лет, и усиление этой группировки у границ с заливом Посьета и Владивостоком в связи с началом боев на Халхин-Голе в Токио не предусматривалось. Сводную таблицу в этой сводке дополняла подробная дислокация частей Квантунской и Корейской армий, а также дислокация группировки сухопутных войск в метрополии.

Такой была группировка войск в Маньчжурии и Корее. А что же было по ту сторону Амура и на монголо-маньчжурской границе у Халхин-Гола? Какие силы в разное время противостояли японским войскам? Если посмотреть наши официальные военно-исторические фолианты, то там невозможно найти никаких цифровых данных о численности и вооружении группировки наших войск в дальневосточном регионе. А вот рассуждений об агрессивности Квантунской армии, подготовившейся к войне с Советским Союзом, и угрозе нападения на наши дальневосточные границы, более чем достаточно. При этом не учитывается простая истина, что для успешного нападения нужно как минимум трехкратное превосходство. А такого превосходства на Дальнем Востоке у Японии не было с 1932 года. На этой сказке об «агрессивности» воспитывалось не одно поколение советских историков. Но если в конце 1930-х вопли об «угрозе» нужны были для нагнетания милитаристской истерии в стране, то в 2000 году старые рассуждения на эту тему уже не имеют под собой никаких оснований.

Если обратиться к некоторым кандидатским и докторским диссертациям по военной истории, в которых ввиду наличия грифа «секретно» полностью используются архивные данные закрытого типа, то баланс сил в этом регионе выглядит несколько в другом свете. Как отмечалось в кандидатской диссертации Станислава Исаева, защищенной еще в 1981 году, группировка советских сухопутных войск на Дальнем Востоке на 1 января 1937 года составляла 290 тысяч человек. На ее вооружении имелось 3700 орудий, 3200 танков и танкеток и 2200 самолетов. Эти войска в полтора раза превосходили численность Квантунской армии и составляли более 25 процентов от общей численности РККА. За два года, и особенно во время хасанского конфликта, численность войск была увеличена до 450 тысяч, орудий – до 5700. По такому виду наступательных вооружений, как танки, у «обороняющейся» стороны было абсолютное превосходство – 4700 танков и танкеток при также полном превосходстве в качестве боевых машин. Как отмечается в диссертации, «в целом это в два раза превышало численность Квантунской армии». При таком балансе всякие рассуждения об агрессивности из-за Амура звучат нелепо.

В мае 1939-го начались бои на Халхин-Голе. И опять по Транссибирской магистрали на Дальний Восток потянулись воинские эшелоны с войсками и боевой техникой. Конфликт был серьезный, угроза перерастания его в необъявленную войну по типу китайской была большой. Поэтому ни войск, ни боевой техники не жалели. За восемь месяцев к сентябрю добавили 135 тысяч человек личного состава, 3000 орудий и 1300 танков. По численности советские войска превосходили Квантунскую армию на 125 тысяч человек, по орудиям и минометам – в 3,2 раза, по танкам – в 15 раз. Таким было соотношение «наступательной» и «обороняющейся» группировок на Дальнем Востоке к началу Второй мировой войны. Неудивительно, что при таком балансе японское правительство обратилось к Советскому Союзу с просьбой о прекращении огня и начале переговоров. После окончания конфликта на Халхин-Голе и стабилизации обстановки в этом районе начался отвод японских войск, и это сразу же было зафиксировано тактической агентурной разведкой 2-й ОКА. В разведсводке № 51 от 5 ноября отмечалось, что переброска японских войск и техники с границы МНР на другие направления Маньчжурии в октябре продолжалась. Части четырех японских дивизий, подтянутых к району конфликта, а также части 23-й пехотной дивизии, участвовавшей в боях, возвратились в пункты постоянной дислокации. В разведсводке № 53 от 1 декабря также отмечалось, что продолжается возвращение автотранспорта, сосредоточенного в период боевых действий к границе МНР в район Хайлара, на Приморское направление и в центральные районы Маньчжурии.

Первая половина 1940 года в информационной деятельности военной разведки была такой же продуктивной, как и в предыдущем году. В разведсводке 2-й ОКА № 6 от 15 февраля 1940 года указывается количество японских частей в Маньчжурии и Корее, их дислокация и общая численность войск в этих районах – 485 тысяч человек, 2112 орудий, 557 танков и 886 самолетов. На первой странице сводки виза командующего армией комкора Конева, читавшего этот документ. 21 марта разведотдел Фронтовой группы выпустил сводку с обзором положения в Маньчжурии за февраль – март 1940 года. Документ предназначался для высшего командного состава и адресовался Военным Советам 1-й и 2-й ОКА, Забайкальскому военному округу и 1-й армейской группы. Два экземпляра сводки были посланы в Москву: начальнику Генштаба и начальнику 5-го управления РККА Проскурову. Разведчики из штаба Фронтовой группы (начальник разведотдела полковник Алешин, бывший начальник разведотдела 2-й ОКА) дали свою оценку обстановки на Дальнем Востоке и решили довести ее до сведения Москвы. Вот выдержка из этого документа:

«1. После перерыва переговоров советско-монгольской и японо-маньчжурской смешанной комиссии по уточнению границы в районе Номон-Хан японцы начали форсировать подготовку новых провокаций на наших границах и усиленно готовиться к развязыванию войны против СССР.

При этом японцы, очевидно, возлагали большие надежды на то, что все внимание Советского Правительства и главные силы Красной Армии будут прикованы к финляндской границе и к возможному возникновению военных действий на советско-турецкой границе.

Усиление подготовки японцев к войне против СССР или, по крайней мере, к крупным провокациям выразилось в принятии дипломатических шагов, подготовке общественного мнения, усилении и частичной перегруппировке квантунской армии, усилении укреплений на границе и подготовке театра военных действий.

Попытка создать напряженную обстановку на нашей границе выразилась в многократных нарушениях японцами наших границ на земле и в воздухе на всех направлениях…»

Оценка, явно не совпадающая с оценками 5-го управления. Но, очевидно, в штабе группы в Чите она виделась именно такой.

В июне 1940 года Разведывательное управление Генштаба выпустило очередную разведывательную сводку по Востоку № 7. В ней дается боевое расписание японской армии на 1 июня. По сравнению с боевым расписанием на 15 сентября отмечается увеличение числа дивизий с 41 до 49, а общей численности до 2100 тысяч человек. Из этого количества Китай оттягивал на себя 1200 тысяч человек, то есть более половины всех сухопутных сил империи. Количество дивизий и общая численность группировки квантунской армии, по данным Генштаба, за 9 месяцев осталась без изменений. Не увеличились и средства подавления: количество орудий, танков и самолетов. При таких постоянных показателях говорить о подготовке новой войны против Советского Союза было нельзя. Оценки, данные в разведсводке штаба Фронтовой группы, явно не соответствовали действительности и не подтверждались информацией Генштаба. Подобный документ, посланный таким серьезным адресатам, был явной ошибкой фронтовых разведчиков. Может быть, сказалась низкая квалификация сотрудников отдела (Алешин совсем недавно был майором и начальником разведотдела армии), а может быть, были и другие причины для такой грубой ошибки.

Из анализа разведсводок можно сделать два основных вывода. В 1938—1940 годах в Китае находилось более половины сухопутной армии Японии. Эта необъявленная война поглощала огромное количество людских и материальных ресурсов страны. Японская армия прочно завязла в Китае, и окончание конфликта и высвобождение японских войск с поворотом их на север или юг не просматривалось даже в перспективе. И второй вывод – при существовавшей в те годы плотной агентурной сети военной разведки в Маньчжурии никакое изменение численности и вооружения Квантунской армии не могло остаться незамеченным для штаба фронта в Хабаровске и Генштаба в Москве. На этом направлении разведка выполнила свою задачу, и выполнила успешно.

Группа «Рамзай» информирует… (Военно-политическая информация 1938—1940 годов)

Советские биографы Рихарда Зорге не занимались серьезным анализом его информации, которую он посылал в конце 1930-х годов в Москву. Очевидно, такая задача перед ними и не ставилась. Кроме того, почти все радиограммы, которые принимала радиостанция во Владивостоке из Токио, в 1960 – 1970-х годах были еще засекречены. Только несколько радиограмм, подтверждавших вылепленный по заказу образ Зорге, были доступны для его биографов. Положение изменилось в начале 1990-х во время архивной «оттепели». После августа 1991-го начали приоткрываться секретные архивы, и историки получили возможность заглянуть туда и посмотреть, что же хранится на их полках. Перед пятидесятилетним юбилеем разгрома Японии группа военных историков из института военной истории была допущена в «святая святых» – архив ГРУ к радиограммам группы «Рамзай». Что-то из 18 томов переписки с Токио стало доступно для исследований, было рассекречено и в 1997 году наконец-то было опубликовано. И историки, пожалуй впервые, получили возможность достаточно полно сравнить и проанализировать информацию группы «Рамзай», но только с 1938 года.

Пока неясно, почему решили отобрать и частично рассекретить информацию группы «Рамзай» именно с 1938 года. Радиосвязь с «Висбаденом» была устойчивой и в 1936, и в 1937 годах. Серьезнейших международных событий в эти два года было много. И если судить по общему количеству радиограмм, то Макс Клаузен не сидел без дела. Только переговоры об антикоминтерновском пакте в 1936-м, о которых Токио подробно информировал Москву, значили очень много для высшего политического и военного руководства страны. Очевидно, знакомство с этой уникальной информацией позволило бы историкам по-новому взглянуть на те военно-политические решения, которые принимались в то время на высшем уровне. Но архив ГРУ захлопнулся после архивной «оттепели», и вряд ли историки в обозримом будущем смогут снять с архивной полки очередной том радиограмм, переданных радистом группы «Рамзай».

Китайский «инцидент», как называли в Японии необъявленную войну в Китае, начался в августе 1937 года. Уже к концу года в японском генштабе поняли, что островная империя надолго увязла на азиатском континенте. Окончание «скоротечной и победоносной» войны не просматривалось даже в отдаленном будущем. Пришлось еще раз обращаться к своим немецким союзникам с просьбой о посредничестве. Об этом и сообщалось в радиограмме от 20 января. Полковник Отт сообщил Зорге, «что японский генштаб приведен в сильное замешательство перспективами продолжительной войны против Китая». Представитель японского генштаба Хомма посетил Отта, прося его побудить еще раз Траутмана (немецкого посла в Китае) добиться согласия Чан Кайши на ведение переговоров. Отт и его помощник майор Шолль предсказывали, «что с настоящего момента война в Китае начнет ослаблять Японию, и полагают, более уверенно, чем раньше, что японцы не смогут начать в этом году войну против СССР». Предсказание немецких военных разведчиков на этот раз оказалось точным. Сил и средств для ведения одновременно двух войн против Китая и СССР у Японии не было. Пришлось агрессию в северном направлении отложить до лучших времен, которые так и не наступили.

Очевидно, эта информация была отправлена не только в Москву, но и в Берлин. И с январской почтой Отт получил распоряжение германского генштаба выяснить, будет ли немедленно после войны в Китае начата война против СССР или нет. Очевидно, очень хотели в Берлине, чтобы на наших дальневосточных границах начался серьезный военный конфликт. Но тот же Хомма заявил военному атташе: «… Японский генштаб подготавливает войну против СССР усиленными темпами, считая, что оттяжка времени может работать в пользу СССР. Однако даже эти ускоренные приготовления требуют времени по причинам: необходимо содержать большую оккупационную армию в Китае в течение длительного времени, необходимо основательно пополнить японскую армию после войны в Китае…» Поэтому нужно около двух лет, чтобы основательно подготовиться и начать войну против Советского Союза. Кроме того, Япония не собиралась без одновременного выступления своего германского союзника начинать войну с северным соседом. А Германия в 1938-м была явно не готова начинать войну на Востоке. И об этом хорошо знали в Токио. Заявление Хомма было записано Оттом для отправки в Берлин и показано Зорге. В Москву это заявление поступило 27 января. На тексте радиограммы резолюция начальника Разведупра: «НО-2. По всем этим телеграммам выпустить доброкачественное спецсообщение». Спецсообщения Разведупра выпускались с грифом: «Сов. секретно» и рассылались по специальному списку руководству страны: Сталину, Молотову, Литвинову, Ворошилову и другим высшим руководителям, то есть шли на самый «верх».

В телеграмме от 11 февраля Зорге сообщил информацию, полученную от германского посла Дирксена. Английский посол в беседе с послом Германии заявил ему, «что лучший способ будущего германского посредничества в японо-китайском конфликте – это совместные действия с Великобританией, которая использует свое влияние на Китай, в то время как Германия должна использовать свое влияние на Японию, с тем чтобы они пришли к соглашению». Миротворцев, желавших примирить две воевавшие страны, хватало. Но целью этого перемирия должен был быть не мир на азиатском континенте, а, по мнению английского посла, сосредоточение внимания Японии на войне против СССР. Перемирие с Китаем, при сохранении всех завоеванных там позиций, и начало полномасштабной войны с северным соседом устроило бы и Англию, и Германию, да и Соединенные Штаты, так как отводило военную угрозу от района южных морей, где были американские колонии.

В июле из Берлина вернулся Отт, и после его беседы с советским разведчиком 29 июля в Москву ушла радиограмма с ценнейшей информацией. Отт сообщил Зорге: «Главными пунктами инструкции, полученной им от Гитлера и Риббентропа, являются указания об укреплении сотрудничества с Японией против Англии и СССР всеми средствами, жертвуя германскими интересами в Китае в такой степени, в какой это может быть необходимо для Японии, чтобы выиграть войну против Китая как можно скорее, но делая вместе с тем все возможное, чтобы побудить японцев прийти к соглашению с Китаем, даже хотя бы с Чан Кайши». Отт должен был выждать и, уловив момент, предложить Японии новое германское посредничество для заключения мира с Китаем и ликвидации «японо-китайского инцидента». В Берлине справедливо считали, что, продолжая изнурительную войну на континенте, Япония ослабевает с каждым месяцем. Слабый союзник был не нужен Берлину, и «ослабление Японии будет причиной того, что военный союз, основы которого заложены Осима, не будет заключен». Информация была ценнейшая, полученная из первых рук. И начальник Разведупра наложил на телеграмме резолюцию: «Немедленно выпустить спецсообщение. 1. 8. 18 ч. 15 м.».

Так работали советские военные разведчики в Японии. И снова радиограмма из Токио. В столбцах пятизначных цифровых групп, которые до самого конца так и не смогла расшифровать японская дешифровальная служба, содержалась ценнейшая военно-политическая информация. В радиограмме от 3 сентября 1938 года сообщалась информация о подготовке тройственного пакта. Японский военный атташе в Берлине Осима послал телеграмму военному министру Итагаки. Германской разведке удалось перехватить и расшифровать это сообщение, которое было передано для информации в Токио послу Отту, а от него стало известно и Зорге. Инициатива, так же как и при заключении антикоминтерновского пакта, исходила от Германии. Риббентроп, после соответствующих переговоров с Италией, сделал предложение Осима о заключении трехстороннего политического и военного союза в связи с напряженным положением в Европе. Японский генштаб и премьер Коноэ, которому сообщили об инициативе Риббентропа, опасались быть вовлеченными в европейские дела в случае принятия этого предложения. Об этом и сообщал в своей радиограмме Зорге, добавляя при этом, что и японское военное командование, и правительство охотно примут германское предложение в том случае, если подобный союз будет направлен против СССР.

Это было первое сообщение советского разведчика о начавшихся военно-политических переговорах между тремя агрессорами. В своей телеграмме от 14 сентября Зорге подтвердил предыдущую информацию, сообщив, что активность Японии в возможной европейской войне будет зависеть от того, в какой степени эта война будет направлена против Советского Союза. По его мнению, возрастает решимость Японии (имелось в виду руководство армии) «начать войну против СССР, когда СССР будет вовлечен в европейскую войну». 10 декабря в Москву поступила новая радиограмма из Токио. Рамзай после беседы с Оттом сообщал, что германский посол получил сообщение от лидеров нацистской партии о том, что между тремя странами будет заключен военный пакт. Причем для камуфляжа он будет якобы направлен против Коминтерна, а фактически против Советского Союза и других демократических стран.

В январе 1939 года уходит в отставку кабинет принца Коноэ. Новое правительство было поручено сформировать барону Киициро Хиранума, ярому реакционеру и близкому другу милитаристов генералов Араки и Мадзаки. Смена кабинета в Токио на этот раз была зловещей и не могла не насторожить членов разведывательной группы Зорге. Слишком хорошо им была известна фигура барона – ярого врага Советского Союза и проповедника и глашатая японской агрессии. Нужно было быть предельно внимательными, чтобы вовремя вскрыть замыслы кабинета, возглавляемого таким премьером. И Зорге делал все возможное, чтобы своевременно предупредить Москву о грядущих событиях. Тем более что для этого были серьезные основания – на тайном заседании японского кабинета было принято решение: выступить против Советского Союза. Сообщения из Токио в Москву поступали регулярно. Короткая, сжатая до предела информация передавалась через радиостанцию Макса Клаузена в «Висбаден». Подробные, обстоятельные доклады с выводами и предположениями о возможном развитии событий, подкрепленные роликами микропленки, на которой были изображены секретные документы, пересылались через курьеров и специальных связных. Разведывательная группа в Японии работала с предельной нагрузкой, с полной отдачей сил.

Более шестидесяти лет прошло со времени событий 1939 года. Но даже и сейчас большинство радиограмм и все доклады, переданные из Токио в Москву в том тревожном году, остаются неизвестными для историков. Некоторое количество радиограмм за этот год было опубликовано в 1971 году в сборнике дипломатических документов Министерства иностранных дел. Пожалуй, впервые в нашей исторической литературе информация советской военной разведки была, таким образом, приравнена к дипломатической информации, поступавшей от послов Советского Союза в крупнейших европейских странах. И подпись Рамзая, поставленная под радиограммой, направленной в Генштаб РККА, по праву стоит рядом с подписью посла в Англии Майского, направившего свое письмо наркому иностранных дел. В 1997 году вышла вторая серьезная публикация радиограмм Зорге за 1939 год в московском издательстве «Терра». Собранные вместе радиограммы – уже кое-что для исследования и анализа. И любой историк, исследующий проблемы развития взаимоотношений между Японией и Советским Союзом в конце 1930-х годов, не может пройти мимо той информации, которая поступала из Токио в Москву в это время.

Радиограмма, датированная 23 января. Сообщение о расстановке сил в правящей верхушке островной империи. Военные раскололись на три группы. Первая группа требует стремительной войны с Китаем до тех пор, пока весь Китай не будет захвачен. Вторая группа, представляющая Квантунскую армию, требует мира с Китаем и войны с СССР. Третья группа занимала среднее положение между первой и второй группами. Прекратить операции в южном и центральном Китае, вывести оттуда японские войска в Северный Китай и Внутреннюю Монголию и сохранить за собой эти районы как базу развертывания войны с Советским Союзом. Это была наиболее многочисленная группа военных и политических деятелей Японии, к которой принадлежали генерал Итагаки, занявший к тому времени пост военного министра, генерал Террауци, премьер-министр барон Хиранума и другие члены правительства. В этой же радиограмме Зорге высказал свою оценку в расстановке сил. Он считал, что такая расстановка: «… не означает подготовку войны с СССР, так как японцы не в состоянии затевать войну сейчас, когда они с трудом удерживаются в Китае. Я полагаю, что японцы весной пойдут на провокации, которые приведут к местным инцидентам. Это будет сделано для того, чтобы отвлечь радикальные группы от войны в Китае». Это было первое предупреждение советского разведчика о халхингольских событиях. Уже в мае в районе Халхин-Гола начались первые столкновения советско-монгольских и японских войск.

Еще одно сообщение о готовящихся серьезных провокациях было получено военной разведкой в начале марта. Это была агентурная информация из Китая. По агентурным данным, английские круги в Китае считали весьма вероятным, что японцы в ближайшее время предпримут новое вторжение на советскую территорию. При этом предполагалось, что масштаб этой провокации будет более крупным, чем это было на Хасане. Такое вторжение, считали в Токио, необходимо, чтобы поднять патриотическое настроение в японской армии и народе. Поэтому это вторжение не будет глубоким, до «китайского инцидента» дело не дойдет, и японцы постараются быстро все уладить. Эта информация в виде спецсообщения была послана «наверх», то есть разослана по обычному списку, в том числе и Наркому Обороны. Может быть, Ворошилов и сообщил об этом предупреждении на Дальний Восток. Но, судя по дальнейшим событиям, эта информация разведки до штаба 57-го особого корпуса в Улан-Баторе так и не дошла. Цепочка Токио – Москва – Улан-Батор, очевидно, где-то была разорвана.

Аналогичная информация была передана в радиограмме 12 марта. Посол Отт в беседе с Зорге высказал мнение, что «японцы готовы в любой момент подписать пакт, полностью направленный против СССР». Это мнение посла рейха было подтверждено в апреле, когда японское правительство официально известило правительства Германии и Италии (об этом стало известно после войны), что оно согласно подписать пакт, направленный также против Англии, Франции и США.

9 апреля еще одна радиограмма Рамзая. Информация о переговорах о военном пакте. Источник информации – посол третьего рейха в Японии генерал Отт. После долгого обсуждения Япония решила согласиться на военный пакт, направленный только против СССР. Причем некоторые группы военных, настаивавшие на пакте, направленном против демократических стран, оказались в меньшинстве. Японские морские круги категорически возражали против пакта, в котором противниками должны были быть Англия и Америка. Так же, как и в предыдущие годы, основной противник – Советский Союз. Любой военный пакт со своими партнерами, если этот пакт направлен против СССР, и никаких шагов для того, чтобы обострить взаимоотношения с двумя могущественными морскими державами, для успешной войны с которыми сил тогда еще было недостаточно. Информация исключительная по своему значению для оценки международного положения нашей страны весной 1939 года.

15 апреля радиостанция «Висбадена» приняла две радиограммы из Токио. В первой радиограмме источником информации был второй секретарь германского посольства, только что возвратившийся из Берлина, где он участвовал в ряде совещаний в Министерстве иностранных дел, на которых присутствовал Риббентроп, и поспешивший поделиться информацией с доктором Зорге. Секретарь заявил, что в течение ближайших двух лет политика Германии – достичь такой политической и военной силы, при которой Англия будет вынуждена без войны признать требования Германии на гегемонию в Центральной Европе и ее колониальные притязания. Главное внимание в это время будет сконцентрировано на французских и британских вопросах. Если этого удастся добиться, то Германия будет готова заключить продолжительный мир с Англией и напасть на Советский Союз. Конечно, Зорге не мог знать во всех подробностях тайные переговоры лондонских представителей с эмиссарами рейха, когда Гитлеру предлагались и колонии, и гегемония в Центральной Европе, только бы он повернул на Восток. Но последующие события в Европе были им предсказаны точно.

Источником информации второй радиограммы был опять генерал Отт. Посол получил сведения о военном пакте и поспешил поделиться ими со своим другом и советником. В случае если Германия и Италия начнут войну с СССР, то Япония присоединится к ним в любой момент, не ставя никаких условий. Но если война начнется против демократических стран, подразумеваются Англия, Франция и США, то Япония присоединится только в том случае, если нападение произойдет на Дальнем Востоке или если СССР в этой войне присоединится к этим странам. Когда читаешь радиограммы Рамзая, то на первый взгляд все кажется просто: встретился с секретарем посольства или с послом, поговорил, те откровенно поделились информацией, которая и была переправлена в Москву. Но за этой кажущейся простотой огромная работа, огромный труд. Нужны были годы напряженного труда, нужны были фундаментальные знания дальневосточных проблем, нужно было завоевать, и с большим трудом, звание лучшего корреспондента в Японии. И нужно было самому быть источником ценной информации для германских дипломатов, источником, которому они верили бы безраздельно.

Разведупру перед войной не везло на руководителей. Руководивший Разведупром после ареста в конце 1938 года Гендина комдив Орлов был отстранен от руководства и переведен на преподавательскую работу в Артиллерийскую академию. Через некоторое время его арестовали и расстреляли. Разведупр переименовали в 5-е управление РККА и во главе его поставили летчика, героя испанского неба комдива Проскурова, не имевшего никакого отношения к военной разведке. 17 апреля он ознакомился с этой радиограммой и отдал распоряжение начальнику восточного отдела: «НО-2. Спецсообщение. Список № 1: Сталину (2), Ворошилову, Молотову, Кагановичу, Андрееву, Жданову, Берия, Шапошникову. Проскуров. 17. 4». В подлинности и ценности полученной информации у руководства разведки сомнений не было, если об этом сообщали руководителям страны. Очевидно, к этому времени период недоверия декабря 1937 года для Зорге закончился благополучно.

5 мая в Москву из Токио ушла большая радиограмма. Речь опять шла о военных переговорах между Германией, Италией и Японией. Но на этот раз на основании информации посла в телеграмме излагалось мнение руководящих кругов генштаба империи о переговорах. Японская военщина всегда играла ведущую роль во внешней политике страны. И теперь она решила сказать свое веское слово. Руководители военно-морского флота и генерал Арита отказались заключать такой пакт, который был бы направлен не только против Советского Союза, но также против Англии и других стран. С Англией и США, которые наверняка поддержали бы ее в случае военного конфликта, ссориться было преждевременно, и руководство военно-морского флота хорошо понимало это. Поэтому, как сообщал Зорге, и Арита, и командование флота хотят избежать открытых трений с Англией и Америкой, не опубликовывая такого текста пакта, в котором ясно указывается, что он направлен не только против СССР. Возражений насчет заключения пакта, направленного только против Советского Союза, ни у Арита, ни у руководства флота, конечно, не было.

Источником информации для Зорге в немецком посольстве был не только Отт, но и его преемник на посту военного атташе майор Шолль. Фамилия майора часто появлялась в радиограммах, полученных Москвой из Токио в 1939 году. Но здесь, так же как и в случае с послом, обмен информацией был взаимным. Советский разведчик также снабжал немецкого дипломата ценнейшей для него военно-политической информацией, касающейся Японии. И это было естественно. Чтобы получить ценную информацию, нужно было очень многое знать и много давать своему собеседнику. Этот прием журналистов и разведчиков отлично усвоил Зорге и успешно применял его в Японии. В немецком посольстве он был признанным авторитетом по проблемам Дальнего Востока. Его дружбы добивались не только сотрудники посольства, но и приезжавшие из Берлина эмиссары рейха. В телеграмме от 31 мая по информации, полученной от Шолля, Зорге сообщает, что Данциг будет захвачен в сентябре 1939 года. Эту информацию подтвердил и германский военный атташе в Москве генерал Кёстринг, прибывший с визитом в Токио. В беседе с Шоллем он сказал, «что главным и первым противником в настоящее время является Польша». Содержание беседы стало известно Зорге и было немедленно передано им в Москву.

И еще одно сообщение из Токио в Москву, датированное 24 июня, о тройственных переговорах. И на этот раз источником информации был посол Отт. Японское правительство выдвинуло новые предложения, которые в основном сводились к следующему: в случае войны между Германией и СССР Япония автоматически включается в войну против СССР; если Германия и Италия будут вести войну с Англией, Францией и СССР, то Япония также автоматически присоединится к Германии и Италии. Но если Германия и Италия начнут войну против Англии и Франции, то Япония начнет военные действия против этих стран только в зависимости от общей обстановки. Иными словами, только тогда, когда начало таких действий будет выгодно Японии. В течение полугода информация из Токио о тройственных переговорах подтверждала одно – японская военщина считает своим основным врагом Советский Союз и при поддержке Германии и Италии готова начать с ним войну в любое время. Только бы начали на Западе, только бы оттянули войска с Дальнего Востока, и тогда дивизии Квантунской армии сразу же перейдут в наступление. При этом не считались ни с чем. Ни с тем, что армия и экономика империи не выдержат войну на два фронта против Советского Союза и Китая, ни с тем, что техническое оснащение Квантунской армии значительно отстает от техники и вооружения советских дальневосточных войск, ни с тем, что крупных механизированных соединений нет в Маньчжурии, но они есть по ту сторону Амура в советских войсках.

Информацию Рамзая из Токио подтверждал и дополнял своей информацией советский военный атташе в Японии. В сборнике документов только две его радиограммы, но и они весьма характерны. В телеграмме от 15 августа так же, как и в радиограммах Рамзая, подчеркивалось, что дворцовые и финансовые круги пойдут на заключение военного союза только против СССР, но не против всех демократических стран, чего требуют Германия и Италия. Представители военно-морского флота также поддерживали в то время могущественную финансовую группу, стоящую за расширение континентальной агрессии. Следующая телеграмма военного атташе была получена в Москве 31 августа. Шестая японская армия была разгромлена на Халхин-Голе, и правительство Хиранума после заключения советско-германского договора ушло в отставку. В телеграмме подчеркивалось, что, несмотря на смену кабинета, политика Японии в основном остается прежней. Первостепенной задачей остается продолжение агрессивных действий на материке и расширение военной подготовки страны. Также отмечалось, что следует ожидать урегулирования взаимоотношений с США и Англией и дальнейшей провокационной политики в отношении Советского Союза. Естественно, что такая информация имела большое значение при планировании внешнеполитических акций Советского правительства.

Информация Зорге была абсолютно точной, источники – вполне надежными. Но Зорге был не только разведчиком, но и крупным ученым, исследователем, крупнейшим специалистом по экономическим, политическим и военным проблемам Дальнего Востока. Он не только собирал и передавал в Москву ценнейшую информацию, но и давал свои оценки событиям в этом районе земного шара. Именно потому, что он был крупным ученым и исследователем, его оценки и анализы событий были правильными и точными. Но лучше представить слово самому Зорге. Уже потом в тюрьме Сугамо в своих записках, написанных в камере смертников, он говорил об этой стороне своей разведывательной деятельности: «Наконец, благодаря своей исследовательской работе, я не только мог собирать необходимую информацию и точно передавать ее – я был в состоянии давать свою собственную оценку положению, с точки зрения экономической, политической, военной. В отправлявшихся мной радиограммах и докладах содержался не только основной материал, в них было много такого, что заключало в себе анализ, вытекавший из отдельных документов и донесений. Моим правилом было сообщать о вещах, в отношении которых для меня существовала полная ясность. Когда я считал, что мое мнение или политический анализ правильны, я без колебаний сообщал об этом в Москву».

Со специальными курьерами через Шанхай, Гонконг, Манилу и другие города из Токио в Москву поступали ролики микропленки с подробными докладами о международном и военном положении Японии. В них содержался анализ развития важнейших событий после того, как фактическая информация была передана через радиостанцию Клаузена. Опираясь на обширную информацию и результаты своей исследовательской работы, Зорге старался нарисовать правильную и объективную общую картину изменившейся обстановки и развития основных событий в мире. При этом главным в докладах 1939 года была внешняя политика Японии и Германии и их взаимоотношения друг с другом. В июне обстоятельный доклад поступил в Москву. Оценки и выводы о военно-политическом положении на Дальнем Востоке, перспективах военного сотрудничества Германии и Японии и вероятных сроках готовности этих стран к будущей войне за мировое господство были абсолютно точными. Сейчас, спустя 60 лет, когда читаешь этот документ, удивляешься прозорливости и политическому предвидению советского разведчика. Вот выводы из этого доклада:

«1. Военное выступление Германии и Японии против СССР в ближайшее время маловероятно. Германия всецело поглощена подготовкой захвата Польши и борьбой против Англии и едва ли в ближайшем будущем сможет проявить интерес к вопросу войны против СССР. В течение нескольких ближайших месяцев должна решиться судьба Польши…

2. Затянувшаяся война в Китае вызывает напряжение всех сил Японии. Об одновременном развязывании войны против СССР без поддержки со стороны Германии не может быть и речи. Японские вооруженные силы – армия, флот, авиация – требуют основательной реорганизации и перевооружения… Завершение этой реорганизации потребует еще 1,5 – 2 года, то есть Япония будет готова к «большой войне» не раньше, чем в 1941 году.

3. Вступая в союз с Германией и Италией, японцы не будут себя связывать так безоговорочно, как Германия и Италия. Если Германия и Италия развяжут войну, то Япония предпримет на Дальнем Востоке определенные враждебные акты против Англии и Франции и, в частности, не пройдет в своих действиях мимо Сингапура».

В этом докладе перспектива и сроки развития событий как в Европе, так и на Дальнем Востоке были определены правильно. Вывод Зорге о том, что Япония еще не готова к большой войне с Советским Союзом, имел особенно важное значение для определения внешнеполитического курса нашей страны на Дальнем Востоке. Для того чтобы сделать такой вывод в июне 1939-го до августовского разгрома 6-й армии, когда уже многое стало ясным и в Москве, и в Токио, требовались смелость и мужество, ответственность за свои слова и обширнейшие и всесторонние знания всего комплекса дальневосточных проблем, на основании которых этот вывод и был сделан.

Чем же объяснялась эта казавшаяся фантастической прозорливость советского разведчика? Чем объяснить то, что, не имея доступа ко многим совершенно секретным документам, он мог прогнозировать развитие событий, абсолютно точно предсказывать их сроки и безошибочно определять пути развития агрессии Германии и Японии. Он был в первую очередь ученым, исследователем, а уже потом выдающимся разведчиком Второй мировой войны. И именно то, что он был ученым и исследователем, определило его блестящую деятельность в разведке. Поэтому в его арсенале и на его вооружении было все то, что бывает на вооружении ученого. Обширные знания, огромная работоспособность, проницательность ума. Отсюда и его блестящие оценки политических и военных вопросов, и великолепное прогнозирование событий в будущем, позволявшее ему заглядывать на годы вперед и не ошибаться.

И, может быть, самое главное, Зорге и его товарищи ясно представляли себе конечную цель своей разведывательной деятельности. Вся их работа в труднейших условиях на протяжении восьми лет, вся та информация, которую они получали, кстати вполне легальными путями, обрабатывали и передавали в Москву, шла не во вред Японии и должна была способствовать только одному – миру между двумя странами. Мир – как высшая цель деятельности разведывательной группы. К его сохранению, к попытке отвести бедствия войны было направлено все. И это после войны начали понимать в Японии. Это мнение хорошо выражено в словах историка Акира Фудзивара: «В условиях международной обстановки того времени Зорге и его товарищи решали наиболее трудную задачу: как практически послужить делу борьбы за мир – и с высоким героизмом отдались деятельности, которую рассматривали как самую справедливую с точки зрения интересов человечества». Сказано это было несколько десятилетий тому назад, но и сейчас к этой оценке трудно что-либо добавить.

29 декабря 1939 года на стол начальника 5-го Управления РККА легла очередная шифровка из Токио. На этот раз информация поступила из аппарата военного атташе, не связанного с группой «Рамзай», и касалась попыток США направить политику Японии против Советского Союза. Военный атташе информировал Центр, что США согласны признать японские интересы в Китае, если Япония восстановит антисоветскую политику, и принять меры к заключению компромисса между Чан Кайши и Японией. Цель – направить Японию против Советского Союза и повернуть японские войска в Китае, крупнейшую группировку японской армии, на Север против советских дальневосточных границ. Одновременно с этим, по сообщению военного атташе, группа членов парламента выразила недоверие кабинету Абэ. Около 200 парламентариев, не согласные с политикой кабинета, потребовали изменения внешнеполитического курса империи и проведения антисоветской политики. По мнению военного атташе, эта информация заслуживала внимания.

В первых числах января 1940 года из Токио, на этот раз от группы «Рамзай», поступила информация, подтверждавшая сообщение военного атташе. На основе этой информации было составлено спецсообщение № 251029 с. с. от 8 января и за подписью Проскурова отправлено «наверх» по списку № 1. Адресатами были: Сталин, Молотов, Ворошилов, Мерецков, Берия и еще несколько человек. Был в этом списке и генеральный секретарь Исполкома Коминтерна Георгий Димитров, который как куратор военной помощи Китаю получал всю разведывательную информацию по Востоку. В документе сообщалось, что, по агентурным данным, заслуживающим доверия, немецкий посол Отт телеграфировал Риббентропу оценку правительственного кризиса в Японии. Далее цитируется телеграмма Рамзая: «Отставка кабинета Абэ неизбежна…», но «в ближайшем будущем Япония не в состоянии внести что-либо существвнно новое в отношениях с США, Германией и СССР». В этом спецсообщении давалась также информация, полученная Зорге от немецкого военного атташе: «По агентурным данным, заслуживающим доверия, японский генштаб сообщил немецкому военному атташе, что японцы будут заигрывать с американцами до тех пор, пока американцы не заключат торгового договора, после чего японцы займут твердую линию по китайскому вопросу, которая также будет направлена и против американцев».

Следует отметить, что в отличие от ежемесячных разведсводок по Западу и Востоку, которые 5-е Управление выпускало с грифом «секретно» в тысячах экземпляров, спецсообщения были разведывательными документами особого рода. Они выпускались нерегулярно, в зависимости от поступления ценнейшей разведывательной информации, имели более высокий гриф секретности и тираж не более десяти экземпляров. Естественно, наиболее ценная и достоверная военно-политическая информация, поступавшая в Москву по агентурным каналам, попадала на страницы именно спецсообщений, а не разведсводок. Военно-политическая информация группы «Рамзай» относилась именно к той категории информации, которая регулярно появлялась на страницах этих документов. Но даже и там при использовании информации группы ставилась постоянно фраза: «по агентурным данным, заслуживающим доверия». В 1940 году Центр полностью доверял Зорге.

1 февраля в Москве получили очередную шифровку Рамзая. Ожесточенные и упорные бои на Карельском перешейке эхом отзывались в далекой Японии. Маленькая Финляндия, оказывавшая сопротивление огромной армии восточного соседа, ставилась в пример японской армии, потерпевшей сокрушительное поражение у Халхин-Гола. Зорге сообщил, что Отт боится новой авантюры японского генштаба в связи с советско-финской войной. По мнению германского посла, японцу убеждены, что Советский Союз в этой войне потерпел большое поражение, несмотря на огромные силы, брошенные на Запад. Таким образом, снова появились старые идеи об агрессии в Сибири. И кроме того, японский генштаб вряд ли мог перенести позор поражения у Халхин-Гола. Таким образом, сообщал Зорге, сравнение маленькой Финляндии с горделивым японским генштабом делается все более и более не в пользу генштаба, особенно потому, что народ уже насытился войной в Китае. Эта большая телеграмма заканчивалась выводом Зорге: «Я настойчиво предвижу необходимость подготовки дальневосточных границ ко всяким возможным осложнениям». Доводы разведчика были солидными и обоснованными, и Проскуров потребовал от руководителей восточного отдела Кисленко и Пугачева «срочно составить спецсообщение по этим данным, заслуживающим внимания». Очередное спецсообщение с информацией Зорге было отправлено «наверх».

18 февраля новая шифровка из Токио. Зорге удалось прочитать и сфотографировать январский доклад военного атташе германского посольства, направленный в генштаб. В этом докладе было подтверждено предыдущее сообщение Рамзая. Военный атташе отмечал в этом документе: «… японский генштаб еще не полностью отказался от надежды на будущую войну против СССР. Неуспехи СССР в войне против Финляндии и желание отомстить за Халхин-Гол являются сильными факторами политики японского генштаба».

6 марта из Токио поступило первое сообщение о планах Германии в Европе. Информация была получена от нового военно-морского атташе Германии в Японии контр-адмирала Пауля Венекера, которого Зорге хорошо знал. Новому источнику был присвоен псевдоним «Пауль». Во время беседы он сообщил советскому разведчику, что в берлинском руководстве в отношении дальнейших европейских событий имеются два основных плана. Первый план предусматривает весной этого года прорвать западный фронт или через Бельгию, или около бельгийской границы, развивая наступление в направлении французского, бельгийского и голландского побережья. В Берлине считали, что захват побережья Северного моря абсолютно необходим для одержания победы над Англией. Второй план, по мнению Венекера, заключался в том, чтобы, «сохраняя спокойствие», то есть подождав с наступлением на Западе, сосредоточить все силы на укреплении своей экономической независимости совместно с СССР и остаться экономически сильной. Контр-адмирал, однако, считал, что Гитлер и Риббентроп предпочитают первый план и поэтому наступление на западном фронте начнется весной этого года. Дальнейшие события показали, что информация была правильной. За два месяца до начала наступления Москва уже знала об этом. Новый источник «Пауль» был солидным, информированным и не вызывал сомнений ни у Зорге, ни у Москвы. Конечно, ни о какой вербовке его не могло быть и речи, и он использовался только «втемную», так же как и Отт, и другие сотрудники посольства, которые делились информацией с Зорге.

Советско-финская война продолжалась, и ход военных действий оказывал определенное влияние на политику Японии по отношению к Советскому Союзу. 7 марта в Москву поступила шифровка из Пекина. Резидент советской военной разведки «Лок» сообщал в Москву о своей беседе с французским и американским военными атташе. По мнению этих военных дипломатов, «… японцы накапливают войска в Маньчжурии, рассчитывая, что весной представится благоприятный момент нанести нам удар в случае, если наш Дальневосточный фронт будет ослаблен перебросками на запад и если мы будем вовлечены в серьезный конфликт с западными державами». На следующий день эту информацию подтвердил советский военный атташе в Японии Гущенко. В своей телеграмме начальнику 5-го Управления он представил информацию о настроениях в Токио и об антисоветских публикациях в прессе и сделал вывод: «Эти факты говорят о подготовке новой провокации японцев на нашей границе».

Настроение в Токио как по мановению волшебной палочки изменилось после 12 марта. Окончание войны с Финляндией и подписание мирного договора между двумя странами вызвали растерянность среди правящих и военных кругов островной империи. В своей очередной радиограмме, посланной в Москву 15 марта (копии отправлены в Хабаровск и Владивосток), Гущенко сообщал реакцию японских военных кругов на заключение мира: «Считают, что СССР, развязав себе руки в Финляндии, усилит армию на Востоке, не исключена возможность повторения Чанкуфына (Хасана) и Номонхана (Халхин-Гола). Ожидают нажима СССР на Дальнем Востоке…» Резко и в лучшую сторону изменилось отношение и к Гущенко. Вот как он отметил это изменение в своей радиограмме: «Экстренно принял военный министр Хата – 12 марта, в этот же день принял заместитель начальника генштаба Савада, 15 марта получил приглашение от заместителя военного министра и заместителя начальника генштаба на обед 22 марта. Очевидно, хотят прощупать наши намерения, думаю, что в этом стараются также немцы».

В очередной сводке 5-го Управления по событиям на Востоке используется информация, полученная из радиограмм Зорге. В разделе сводки «Оценка антикоминтерновского пакта» трафаретная фраза, указывающая на его информацию: «По агентурным данным, заслуживающим доверия, германский посол в Японии Отт дает следующую оценку антикоминтерновской политике Арита…» По мнению посла, для того чтобы успешно закончить войну с Китаем, а в генштабе очень хотели закончить войну и высвободить огромную китайскую армию для переброски в Маньчжурию, эта война должна быть представлена как антикоминтерновская. Отт считал, что антисоветский характер своей внешней политики Япония использует для того, чтобы демонстрировать возможность заключения нового антикоминтерновского пакта, но на этот раз с Англией и США против СССР. В этой же сводке указывалось, что по информации Отта США дали понять японскому правительству, что если Япония воздержится от улучшения отношений с СССР, то это будет способствовать улучшению экономических отношений с США. Проанализировав полученную от Зорге информацию, руководство Управления пришло к выводу: «Японское правительство продолжает придерживаться антисоветской внешней политики. Пользуясь благоприятной для Японии обстановкой в связи с англо-франко-германской войной и демонстрируя свою антисоветскую позицию, Япония добивается от Англии и США политических уступок по китайскому вопросу, что способствовало бы капитуляции Чан Кайши и окончанию войны в Китае. Под сводкой стояла подпись начальника Управления Проскурова.

29 марта 5-м Управлением была выпущена очередная сводка по событиям на Востоке. На основании информации Зорге была дана оценка японо-германским отношениям. Как и в предыдущем документе, в начале сводки стояла так же фраза: «По агентурным данным, заслуживающим доверия…» В сводке сообщалось, что германский посол Отт совместно с германским государственным советником Хельфериг, прибывшим в Японию с задачей улучшить германо-японские экономические отношения, отправили телеграмму в Берлин. Оба германских дипломата предлагали Германии в целях отрыва Японии от Англии пойти на некоторые серьезные экономические уступки Японии. Но в Берлине считали иначе. В условиях европейской войны и морской блокады Германии она очень нуждалась в стратегическом сырье из стран Восточной Азии. Единственный надежный и безопасный путь доставки этих материалов в рейх пролегал через Маньчжурию и далее по транссибирской магистрали до германской границы. Очевидно, были серьезные препятствия со стороны Японии при транспортировках через территорию «независимого государства». Поэтому на телеграмму Отта и Хельферига был получен ответ германского правительства, содержащий категорический отказ в каких-либо уступках Японии до тех пор, пока Япония не согласится на перевозки товаров для Германии через Сибирь. В телеграмме также подчеркивалось недовольство Берлина позицией, занимаемой Японией, и высказывалось неудовлетворение безуспешностью работы германского посла в Японии. У Отта уже не было тайн от Зорге, поэтому он показал телеграмму советскому разведчику, а тот сообщил ее содержание в Москву.

Основные радиограммы группы «Рамзай» за 1940 год, содержащие наиболее ценную военно-политическую информацию, посылались по списку № 1 высшему политическому и военному руководству страны. Сталин, по всей видимости, читал все поступающие к нему радиограммы. Один из старейших работников ГРУ генерал-майор Михаил Иванов в 1940 году работал в Японском отделении восточного отдела ГРУ и имел тогда доступ к делу «Рамзай» и всем телеграммам, поступавшим из Токио. По его воспоминаниям, отдельные прочитанные Сталиным шифровки с короткими замечаниями, дополнительными вопросами и характерной подписью синим карандашом («И. Ст. дата») возвращались в японское отделение, где оформляли дополнительный запрос резидентуре в Токио. Таких телеграмм с пометками Сталина «собиралось достаточно много, и они подшивались в отдельную папку с грифом „Сов. секретно. Особой важности“.

Сталин давно и хорошо знал фамилию Зорге. Но знал ее с негативной стороны. Летом 1933 года во время визита в Берлин Зорге встретился с резидентом Разведупра в Берлине Яковом Брониным. После нескольких встреч и бесед с Зорге Бронин отправил сообщение в Москву о якобы недостойном поведении Зорге, допускавшем нелестные выпады в отношении Коминтерна, ВКП(б) и Сталина. Информация из Берлина была серьезной, тогда уже к подобным сообщениям прислушивались внимательно, и спецсообщение о «высказываниях» Зорге за подписью начальника информационного отдела Никонова было отправлено Сталину. У Сталина была великолепная память, и фамилию Зорге он, конечно, запомнил. Запомнил не с лучшей стороны. В августе 1933 года Бронин был направлен в Китай и принял шанхайскую резидентуру Зорге, которую временно возглавлял Карл Римм. И опять, как и в Берлине, Бронин («Абрам»), поддерживавший курьерскую связь с резидентурой «Рамзая», сообщил в Центр, что Зорге в разговоре с курьером, выезжавшим к нему для связи, обсуждал политику Коминтерна и при этом высказал неверные для того времени политические взгляды. И, очевидно, этот политический донос в спецсообщении опять попал к Сталину. И неудивительно, что после двух таких сообщений Сталин очень скептически относился к информации из Токио в 1936 году. Его резолюция на сводке материалов от 19 июня 1936 года: «По-моему, это дезориентация, идущая из германских кругов. И. Сталин» – говорит о том, что доверия к информации Зорге у него не было.

Но это было в 1936-м. А в 1940-м в Управлении Зорге верили. Начальник Управления, герой испанского неба и Герой Советского Союза прославленный летчик комдив Проскуров не был разведчиком и в разведке не разбирался. Но в людях он, очевидно, разбирался. Проскуров не знал токийского резидента, но он верил разведчику и свою веру подчеркивал в спецсообщениях, адресованных Сталину. Поэтому в этих документах стояла фраза: «По агентурным данным, заслуживающим доверия…». В обзорных документах разведки такая фраза означала высшую степень доверия разведчику.

В 1940-м информация Зорге высоко оценивалась в Центре. А как он сам оценивал свою работу и в каких условиях приходилось работать группе с началом Второй мировой войны? В какой-то мере ответ на этот вопрос дает подборка новых документов о группе Зорге, опубликованная в журнале «Новая и новейшая история» (№ 2 за 2000 год). В письме «Директору», то есть начальнику Разведупра, он пишет: «У меня такое впечатление, что лучший период моей работы здесь на месте уже прошел совсем, или, по крайней мере, на долгое время. Пока не будет иметь место новая ориентация или полная реорганизация, ничего добиться нельзя будет. Вернейшим я считаю – новые начинания с новыми силами. Мы постепенно становимся использованными, не нужными в отношении наблюдательных учреждений и важных лиц». Но для полной реорганизации разведывательной работы и всей группы нужны были новые люди, а их не было. За шесть лет существования группы ее основной состав, определенный еще при разработке операции «Рамзай», практически не изменился. В 1935-м сменили радистов, а в 1936-м в Токио на помощь Зорге отправили «Ингрид» (Айно Куусинен). В 1936-м в качестве транзитного резидента в Шанхай отправили «Алекса» (Боровича). И это вся помощь Центра за шесть лет. Но если учесть, что «Алекс» был отозван и арестован в июле 1937-го, а «Ингрид» была отозвана и арестована в конце 1937-го, то никакой помощи людьми в 1937—1940 годах Центр группе «Рамзай» не предоставил. Поэтому упрек Зорге «Директору»: «Мы должны были много лет тому назад получить помощь, которая бы потом развилась в смену и привлекла бы новых помощников» – был вполне справедливым.

Но помощи не было. После разгрома центрального аппарата военной разведки в 1937-м опытных кадров Москва не имела. В Токио в помощь Зорге нельзя было послать новичков, не имевших нескольких лет стажа нелегальной разведывательной работы – провал был бы неизбежен. Даже такому опытному нелегалу, как Зорге, понадобилось несколько лет для акклиматизации в такой специфической стране, как Япония. Опытные кадры нелегалов Разведупра были перебиты, а те, что остались в живых (Радо, Треппер, Штёбе, Рут Вернер), нужны были в Европе. Именно там после начала Второй мировой войны находился главный фронт советской военной разведки. При всем значении Токио дальневосточное направление деятельности военной разведки было все же вспомогательным. Была и еще одна причина, почему группа Зорге не получала помощь людьми из Центра. После ареста начальника восточного отдела Карина из него выбили показания, что он немецкий шпион и выдал группу «Рамзая». Начальник японского отделения полковник Покладек после ареста был обвинен в том, что он японский шпион и также выдал группу «Рамзая». Преемник Покладека майор Сироткин был арестован в 1938-м, и из него тоже выбили показания, что он японский шпион и якобы тоже выдал группу «Рамзая». Но трижды выданная группа продолжала успешно работать. И в Центре решили, что группа или «под колпаком», или перевербована. Использовать информацию такой группы можно после тщательной перепроверки по другим каналам, а вот пополнять людьми, тем более опытными – незачем.

Знал ли очередной начальник Управления генерал Проскуров об этих показаниях? Может быть, знал, а может быть, и нет. Но генерал верил Зорге, и хотя не был профессиональным разведчиком, но понимал, что после такой длительной работы на одном месте резидента надо отзывать. Но равноценной замены резиденту не было, да в той обстановке и быть не могло. Поэтому Зорге должен был продолжать работу. Такой вот парадокс. И резолюция на письме Зорге была достаточно дипломатичной: «Основательно продумать, как компенсировать отзыв Рамзая. Составить телеграмму и письмо Рамзаю с извинениями за задержку с заменой и изложением причин, по которым ему необходимо еще поработать в Токио. Рамзаю и другим членам его организации выдать единовременную денежную премию».

Очевидно, ничем, кроме какой-то суммы «амов» (американских долларов), нелегалов поощрить не могли. Разведчики в те годы награждались очень скупо. Как правило, чтобы получить орден Красного Знамени (для разведчика довоенного периода – высшая награда), надо было провалиться, сесть, отсидеть, а потом вернуться на родину. Какие чувства испытывал Зорге, получив сообщение о премии, – неизвестно. Через год в беседе с Сергеем Зайцевым он с горечью заявил, что он и его друзья работают на Советский Союз не ради денег. Конечно, для разведчика такого класса мелкая денежная премия за шесть лет смертельно опасной работы была оскорблением, но вряд ли московские руководители это понимали. Но его ответ был сдержанным и немного ироничным. Стоит привести это письмо полностью: «Дорогой директор! Получил Ваше указание – остаться здесь приблизительно еще на год. Как бы сильно мы ни стремились отсюда домой, мы, конечно, выполним Ваше указание и будем продолжать здесь работу. С благодарностью принимаем выданную Вами особую сумму для отдыха и отпусков. Единственная трудность состоит в том, что нелегко будет получить отпуск. Если мы пойдем в отпуск, то это сейчас же понизит нашу информацию».

Зорге еще раз вернулся к проблеме замены через год. Обстановка изменилась, и он еще раз проанализировал ее в подробном письме новому начальнику Разведупра генерал-лейтенанту Голикову. 22 июля 1940 года он писал о болезни Клаузена и невозможности выполнения им в прежнем объеме легальной и нелегальной работы. Поэтому, отмечал Зорге, вопрос о его ассистенте должен быть поставлен в такой плоскости, чтобы последний мог его разгрузить не только на время болезни, но сумел бы по его указаниям здесь твердо легализоваться и одновременно постепенно принять на себя всю работу Фрица. Необходимо, чтобы Фриц самое позднее в начале будущего года после передачи своего легального дела и воздушной работы мог бы поехать домой для серьезного лечения и отдыха. Изменилась обстановка и для «Жиголо» (Вукелича). После поражения Франции он потерял аккредитацию агентства «Гавас» и журнала «Ви», и его положение стало шатким. Чтобы подыскать что-то новое для легализации, ему необходимо было обязательно съездить на родину «в отпуск». Но эти предложения не были приняты в Москве. Когда сгущались тучи у западных границ, было уже не до «отпусков» и ассистентов.

В этом же письме Зорге писал и о себе. Писал, что до конца европейской войны останется на своем посту. Но, по мнению «здешних немцев», война в Европе скоро кончится, и Зорге, естественно, беспокоился о том, что он будет делать после войны. Неожиданно исчезнуть из Токио, не вызвав серьезных подозрений, он не мог. И ему нужно было время, чтобы без ущерба для разведки и без потерь среди своих товарищей сойти со сцены. Поэтому «Директору» и был задан основной вопрос, вполне естественный для того времени: «Могу ли я рассчитывать сразу же по окончании войны вернуться в Центр, где бы я мог, наконец, остаться и закончить раз и навсегда свое цыганское существование… Наступает уже время дать мне с моим опытом осесть на какой-либо работе в Центре…» Как видно из этого большого письма, желание работать в центральном аппарате военной разведки у Зорге было. И профессионал с его опытом и стажем нелегальной работы был бы незаменимым сотрудником Центра при том кадровом голоде, который вызвали репрессии 1937—1938 годов. Но такое перемещение из Токио в Москву было возможно только в том случае, если бы война в Европе действительно закончилась в 1940 году, как предполагало большинство немцев, живущих в Японии. В конце 1940 года, когда появилась первая информация о подготовке Германии к войне с Советским Союзом, вопрос о возвращении в Москву отошел на задний план и больше не поднимался.

В этом письме имеется очень интересная фраза, которая заслуживает пристального внимания: «Не забывайте, пожалуйста, что мне уже между делом стукнуло 45 лет, что из них на службе у Вашей фирмы я провел свыше 17 лет за границей, а перед тем на службе у другой фирмы я провел еще 5 лет в путешествиях». Если в письме не было путаницы в цифрах, а проверить это можно только после публикации ксерокопии письма, то получается, что Зорге работал на Разведупр с 1923 года, а на Коминтерн – аж с 1918 года. Может быть, он был завербован военной разведкой сразу же после «германского Октября», в котором принимал участие? Но пока это только предположения автора.

Если просмотреть историческую литературу советского периода, то можно обнаружить интересную закономерность. И в официальных многотомных изданиях, и в авторских публикациях говорится о японской угрозе. Увеличение численности Квантунской армии, увеличение танков, самолетов, орудий в Маньчжурии, строительство укрепленных районов (Уров) у советских границ, строительство аэродромов также у советских границ, интенсивное железнодорожное и шоссейное строительство, направленное к советским границам. Список подобных мероприятий можно долго продолжать, и все сказанное будет правильно. И как вывод из всего сказанного – Япония разрабатывает планы агрессии, готовит нападение, и огромная советская территория от Байкала до Владивостока находится под постоянной угрозой. Поэтому, жители этого региона, будьте бдительны, держите порох сухим и крепче сжимайте винтовку.

Для конца 1930-х, когда надо было скрывать все и вся, подобные утверждения имели смысл. Но через полвека, в конце 1980-х, когда многие секреты ушли в прошлое и были открыты некоторые архивы, подобные утверждения объяснить очень трудно. Если проанализировать уже рассекреченные документы, то станет ясно, что по ту сторону Амура на советской территории делалось то же самое. Увеличивалась численность войск ОКДВА и ЗабВО, увеличивалось количество танков, самолетов и орудий. Против японских укрепленных районов у советских границ строились в Забайкалье и особенно в Приморье такие же УРы у маньчжурских границ. На советской территории также велось интенсивное железнодорожное и шоссейное строительство, направленное к маньчжурской границе. В районе Владивостока строились аэродромы для тяжелобомбардировочных бригад. И если японские бомбардировщики с маньчжурских аэродромов могли долететь до Владивостока и Хабаровска, то советские ТБ-3 могли отбомбиться над столицей империи и вернуться обратно – запаса дальности хватало. И ведь бомбили, правда, на бумаге. Желающие могут прочитать роман Николая Павленко «На Востоке», изданный в 1937 году. Тем очень красочно показан пылающий Токио, уничтоженный советской авиацией во время будущей японо-советской войны. Список подобных мероприятий с советской стороны можно также долго продолжать, и здесь также все будет правильно. На советской территории было зеркальное отражение всего того, что делалось в Маньчжурии. И как вывод из всего сказанного – Советский Союз также разрабатывал планы агрессии, также готовил нападение.

И чтобы разобраться во всех этих противоречивых утверждениях и дать окончательный ответ, кто на кого собирался напасть, нужно заняться подсчетом сил и средств, сопоставлением фактов и намерений. Кто окажется сильнее, тот и готовит нападение. Более слабая страна никогда не будет готовить агрессию против своего более сильного соседа. Иными словами, нужен баланс сил в дальневосточном регионе накануне Второй мировой войны. Сухие цифры и факты, взятые из архивных документов, дадут более точный и правдивый ответ, чем рассуждения советских историков об «агрессивности» Японии и «оборонных» мероприятиях Советского Союза.

Когда советское военное руководство планировало увеличение РККА в дальневосточном регионе, оно, конечно, не имело документов японского генштаба или штаба Квантунской армии. Единственными достоверными, проверенными и перепроверенными данными были данные военной разведки о численности и вооружении Квантунской армии. На них и опирались в Генштабе при текущем планировании усиления советских войск на Дальнем Востоке и при перспективном планировании, когда разрабатывались оперативные планы на случай войны с Японией. Конечно, данные военной разведки нельзя было считать за стопроцентную истину. Возможно, после сопоставления наших разведывательных сводок с документами японского генштаба, опубликованными в последние годы в Японии, могут появиться расхождения в цифрах, и японские документы будут истиной в последней инстанции. Но в конце 1930-х ничего другого у нашего Генштаба не было. Поэтому и современным исследователям при оценке ситуации того периода приходится пользоваться разведывательными сводками.

20 декабря 1938 года заместитель начальника Разведупра комдив Орлов направил в Генштаб справку о перебросках японских войск из Японии и перегруппировке их в Маньчжурию в октябре – декабре 1938 года. За это время из Японии на материк было переброшено 250 тысяч человек. В Маньчжурию перебросили 57 тысяч, 100 орудий, 35 танков и 55 самолетов. С учетом этих пополнений и возвращения в Японию старослужащих Разведупр определил численность Квантунской армии на 15 декабря 1938 года в 347 тысяч человек. На вооружении этой группировки по подсчетам военной разведки имелось: орудий – 1368, танков – 684 и самолетов – 475. К этому была добавлена численность Корейской армии в 54 000 человек с 248 орудиями, 33 танками и 120 самолетами. Можно считать, что эти войска были сосредоточены у советских дальневосточных границ к 1 января 1939 года.

15 января 1939 года Орлов отправил начальнику Генштаба командарму 1-го ранга Шапошникову новую сводку по переброскам японских войск на 15 января. В сводке отмечалось, что, по имевшимся в Разведупре сведениям, «за вторую половину декабря и за первую декаду января 1939 года японские войска в Маньчжурии усилились на одну пехотную дивизию…» По достоверным сведениям, к этому времени в Маньчжурии была осуществлена организация штабов армейских групп. На основных операционных направлениях (Приморское, Благовещенское, Забайкальское) для удобства управления многочисленными пехотными дивизиями началось формирование армейских структур со своими штабами. При этом центральная структура командования Квантунской армии с ее штабом сохранялась. При такой организации штаб Квантунской армии начал выполнять функции штаба фронта. Японское военное руководство повторило советский опыт, когда перед хасанскими событиями был организован Дальневосточный фронт, в структуре которого были сформированы две армии. Но если подобное мероприятие советского командования, да еще перец Хасаном, а не после, выдавалось советскими историками после войны как миролюбивое и оборонительное, то такое же мероприятие японского командования расценивалось Разведупром в 1939-м по-другому: «На основании изложенного можно сделать вывод, что японское командование переводит Квантунскую армию на военное положение, о чем свидетельствуют следующие факты: 1) Реорганизация управления войсками с использованием форм и методов управления, характерных для военного времени…»

Вот такой двойной стандарт. Создание армейских звеньев управления на Дальнем Востоке и создание фронта летом 1938-го как оборонительное и миролюбивое и создание таких же структур в Маньчжурии как подготовка к войне. Для сведения читателя: с 4 сентября 1938 года на основании приказа Наркома Обороны № 0040 для улучшения руководства войсками Дальнего Востока и повышения уровня боевой подготовки управление фронта было расформировано, и из войск фронта были организованы Отдельные Краснознаменные армии – 1-я ОКА и 2-я ОКА. Командующим 2-й ОКА был назначен командарм 2-го ранга Конев. Штаб армии дислоцировался в Хабаровске. 1-я ОКА объединяла войска, расположенные в Приморье, штаб располагался в городе Ворошилов. Командовал армией командарм 2-го ранга Штерн. Можно также отметить, что еще в пятилетнем плане развития вооруженных сил (1938—1942 годы), подготовленном в конце 1937 года, указывалось, что в основу разработки плана были положены требования: быть способными отразить нападение врагов одновременно на Западе и Востоке и перенести борьбу на территорию противника.

Какие силы были сосредоточены на Дальнем Востоке к 1939 году? После ликвидации хасанского конфликта усиление войск в этом районе продолжалось. Из центральных районов страны перебрасывалась боевая техника: орудия, танки и особенно самолеты. Перебрасывались также и отдельные воинские части. Транссибирская магистраль была забита воинскими эшелонами. Перебрасывалась военная техника, вооружение, боеприпасы и различное имущество, необходимое для формирования новых частей в случае начала войны. К 1939 году в этом регионе находилось 450 тысяч личного состава, 5748 орудий и 4716 танков. По орудиям наши войска превосходили Квантунскую и Корейскую армии в четыре раза, по танкам – в 6,6 раза. Что касается боевых самолетов, то уже на 1 января 1938 года на Востоке имелось 24 авиационные бригады (из них тяжелобомбардировочных – 6, среднебомбардировочных – 4, истребительных – 5) с общим количеством боевых самолетов – 2623. Превосходство советских войск и в общей численности, и особенно в средствах подавления было явным. И в японском генштабе, конечно, об этом знали. В разведывательном отделе сидели специалисты, которые умели и добывать информацию, и считать, и анализировать.

Конечно, при таком соотношении сил можно было разрабатывать различные варианты плана «ОЦУ» – бумага все стерпит. Но при определении агрессивности и угрозы войны со стороны Японии надо исходить не из бумаготворчества, а из реального количества войск и боевой техники. А оно, конечно, было в пользу РККА. Следует отметить и то, что ни один из вариантов плена «ОЦУ» не был добыт военной разведкой. И при определении угрозы войны и в Разведупре, и в Генштабе могли пользоваться только общей численностью Квантунской армии и оценками военно-политического положения в этом районе. Могут возразить, что Япония находилась рядом с Маньчжурией и Кореей и при абсолютном господстве своего военно-морского флота в Японском и Южно-Китайском морях могла быстро перебросить, в случае необходимости, на материк любое количество войск и техники. И это было бы возможно, если бы не «китайский фактор». После начала японо-китайской войны в августе 1937 года китайский фронт поглощал все людские и материальные ресурсы империи. Япония увязла в войне с Китаем всерьез и надолго. И говорить об одновременной войне с Китаем и Советским Союзом не было смысла – сил на это не хватало.

15 ноября 1938 года Орлов доложил Шапошникову справку о возможностях мобилизационного развертывания японской армии и «Боевое расписание японской армии и ее территориальное распределение по состоянию на 15 ноября 1938 года». Аналитики разведки собрали, систематизировали и проанализировали всю разведывательную информацию по Японии, и получился любопытный документ. В Китае было сосредоточено 28 пехотных дивизий и одна бригада; две кавалерийские, четыре артиллерийские и две мотомеханизированные бригады, две танковых и четыре зенитных полка. Всего 700 тысяч человек, 2000 орудий, 930 танков и 1346 самолетов. В Маньчжурии находилось 10 пехотных дивизий, три кавалерийские, четыре охранные и две мотомеханизированные бригады, а также гарнизоны УРов, две артиллерийские бригады, три полка тяжелой артиллерии, два зенитных и девять артиллерийских полков. Всего в Квантунской армии было 320 тысяч человек, 1268 орудий, 648 танков и 420 самолетов. К этому добавлялась группировка Корейской армии в составе двух дивизий с частями усиления общей численностью 54 тысячи человек. В остатке, то есть в Японии, на Сахалине и Формозе, оставались только три пехотные дивизии с частями усиления и обозно-тыловые части общей численностью в 333 тысячи человек при 914 орудиях, 120 танках и 300 самолетах. Немного на случай предполагаемой войны с Советским Союзом. В Китае шли упорные бои, и перебросить оттуда в Маньчжурию какое-то количество дивизий было невозможно. А переброска с островов на материк оставшихся трех дивизий не делала погоды.

За время войны в Китае японская армия увеличилась с 380 до 1677 тысяч человек, а число дивизий возросло с 21 до 44. И все равно воевать с Советским Союзом было нечем. Китайский фронт «съел» половину японской армии. Смешно было начинать войну с семью сотнями танков и шестью сотнями самолетов. Не говоря уже о том, что качество танковой и авиационной техники японской армии было значительно хуже, чем качество этой же техники в РККА. Так что все планы нападения на Советский Союз можно было не вынимать из сейфов до лучших времен.

Информация разведки и баланс сил учитывались Генштабом при разработке планов стратегического развертывания. Доклад об этом плане был написан 24 марта 1938 года начальником Генштаба Шапошниковым. Документ был настолько секретным, что его не доверили машинисткам, и все 40 страниц доклада Шапошников писал сам. Так в одном рукописном экземпляре этот документ и осел в архиве. Главная задача при разработке основ стратегического развертывания на Востоке заключалась в том, чтобы не допустить вторжения японских войск в пределы советского Дальнего Востока, нанести им решительное поражение в Северной Маньчжурии и удержать за собой побережье Тихого океана, Сахалин и Камчатку. Удержание Приморья считалось обязательным при любых обстоятельствах, поэтому здесь не допускалось ослабление группировки войск РККА.

В Генштабе считали, что наступление на сунгерийском направлении может носить лишь вспомогательный характер как операция, которая связывает приморское и благовещенское направления. Удар с благовещенского направления затруднялся переправой через Амур, а затем преодолением Малого Хинганского хребта. Но, несмотря на трудности, удар на этом направлении предусматривался потому, что мог содействовать продвижению советских войск из Забайкалья с задачей выхода в район Цицикара. Предполагалось, что с появлением наших крупных сил в Сунгарийской равнине южнее Цицикара в сочетании с наступлением от Благовещенска будет создано наиболее выгодное положение, которое может заставить японское командование отказаться от наступления на приморском направлении. План войны в Маньчжурии был наступательным, никакая оборона на границе за сооружениями УРов не предусматривалась.

Особое значение в докладе придавалось Монголии. Этот театр военных действий оценивался как плацдарм, прикрывающий железнодорожное сообщение Дальнего Востока с Восточной Сибирью и поэтому имеющий особое значение. Этот же плацдарм был выгоден для наступления в обход Большого Хинганского хребта с юга на Маньчжурскую равнину. Следовательно, территория МНР должна была обязательно удерживаться расположенными там советскими войсками совместно с частями МНРА. В докладе Шапошникова указывалось: «Для решения задач на Дальнем Востоке, в Забайкалье и МНР необходимо развернуть 40 стрелковых дивизий, одну горно-стрелковую дивизию на Сахалине, 8 отдельных стрелковых полков, 5 кавалерийских дивизий, 7 танковых бригад, 3 бронебригады в МНР, 3748 орудий, 3525 танков, 2998 самолетов (вместе с флотом), в том числе: бомбардировщиков – 1524, истребителей – 958, разведчиков – 457».

В докладе также давалась разбивка сил и средств по операционным направлениям. Сосредоточение таких сил обеспечивало существенное превосходство над силами Квантунской армии и обеспечивало успешные операции на территории Маньчжурии. Вот как выглядело это сосредоточение в плане Шапошникова:

На Востоке предполагается создать следующую группировку войск:

– на территории МНР – 57-й особый корпус в составе трех стрелковых дивизий, одной кавалерийской бригады, одной танковой и трех мотоброневых бригад и 100 самолетов.

– на забайкальском направлении – 14 стрелковых и 3 кавалерийские дивизии, две танковые бригады и 682 самолета.

– на благовещенском направлении – 7 стрелковых дивизий и одна танковая бригада, а на сунгарийском направлении – 4 стрелковые дивизии и одна танковая бригада, на этих двух направлениях иметь 1012 самолетов.

– на приморском направлении – 10 стрелковых и 2 кавалерийские дивизии, 2 танковые бригады и 515 самолетов.

Считается, что с окончанием сосредоточения этих сил мы будем иметь превосходство над японскими войсками в пехоте и в технике (на 900 орудий, 2100 танков, а по самолетам – более чем в два раза).

Предполагалось, что для сосредоточения войск потребуется 35—45 дней. Однако в докладе оговаривалось, что если мы вступим в войну до окончательного сосредоточения японской армии, то наше превосходство в авиации и танках позволит нам, не ограничиваясь активной обороной, вести небольшие наступления на забайкальском и благовещенском направлениях. Основные положения доклада Шапошникова были использованы Генштабом при разработке летом 1945 года плана разгрома Квантунской армии. Доклад был рассмотрен 13 ноября 1938 года на заседании Главного Военного Совета и одобрен им. Но еще 26 мая по приказанию Наркома Обороны Блюхер был полностью ознакомлен с планом развертывания и записал задачи войск на Дальнем Востоке. Кроме того, ему были даны все другие расчетные данные.

1939 год начался с тревожных сообщений из Японии. 23 января Зорге сообщил информацию, полученную от майора Шолля, о растущей поддержке в японском генштабе действий в северном направлении и ускорении организации армейских групп в Маньчжурии. Военный атташе считал, что «это указывает на новую подготовку против СССР…» Такое же мнение было и у многих иностранных наблюдателей, находившихся в Токио. Но у Зорге и членов его группы была другая точка зрения. В своей телеграмме он сообщал: «Но я и другие думаем, что это не означает подготовку войны с СССР, так как японцы не в состоянии затевать войну сейчас, когда они с трудом удерживаются в Китае. Я полагаю, что японцы весной пойдут на военные провокации, которые приведут к частным инцидентам». Как показали дальнейшие события, информация Зорге была правильной и поступила в Москву своевременно. Но до Улан-Батора, где располагался штаб 57-го особого корпуса, она, очевидно, не дошла, а если и дошла, то не была принята во внимание. Ни командование корпуса, ни штаб, ни войска, расположенные в МНР, не были готовы к началу боевых действий.

Почему же на этот раз в качестве мишени для новой провокации и крупных инцидентов была избрана территория республики? В реестре жертв японской военщины очередь Монголии шла вслед за Маньчжурией. В японском генштабе давно поняли важность географического и стратегического положения Внешней Монголии (МНР). Официальная японская печать неоднократно обвиняла СССР в намерении использовать территорию МНР в качестве трамплина для «большевизации» Внутренней Монголии, Маньчжоу-Го и Китая. В правящих кругах Японии считалось, что снятие или хотя бы частичное ослабление этой «угрозы» явилось бы первым шагом на пути осуществления «континентальной политики» империи. С захватом Маньчжурии появилась идея создания «буферных зон» в пределах Внешней Монголии и Северного Китая. Всячески поощрялись сепаратистские движения Внешней Монголии, официально считавшейся составной частью Китая.

Правящие круги Японии мечтали о вхождении МНР в качестве составной чести в «Великую Монголию», которая должна находиться в «сфере сопроцветания великой Восточной Азии» под эгидой Японии. Японская военщина полагала, что если МНР окажется в сфере японо-маньчжурского влияния, то безопасность советского Дальнего Востока будет основательно подорвана, а в случае войны может сложиться такая ситуация, которая вынудит СССР без всякой борьбы оставить территорию всей Сибири. В японских оперативных планах МНР именовалась ключом к Дальнему Востоку, щитом, прикрывающим весьма уязвимую Транссибирскую магистраль, и базой для широких действий на территории Северного Китая. В связи с этим после Маньчжурии последовало вторжение японских войск в китайские провинции Жэхэ, Чахар и Суйюань, занимавшие охватывающее положение по отношению к юго-восточной части МНР, а также начало широкого строительства стратегических железных дорог в этих провинциях.

Вот оценка планов японского командования, данная в докладе о компании в районе Халхин-Гола, составленном Штабом 1-й Армейской группы сразу же после окончания конфликта:

«Не имея возможности и сил, в связи с действиями в Китае, организовать более широкие действия по захвату МНР – этого важнейшего для Японии военного плацдарма, в 1939 году японцы ставили перед собой более ограниченную задачу – захватить территорию МНР до реки Халхин-Гол. На ближайший период для японцев территория до Халхин-Гола являлась крайне необходимой и важной по следующим причинам:

Первое – японцы развернули строительство железной дороги Халун-Аршан – Ганьчжур, строя ее в обход Большого Хингана. По их плану дорога должна была пройти около высоты Номонхан Бурд Обо – в удалении от границы МНР не далее 2 – 3 километров, то есть под действительным пулеметным огнем противника.

Второе – Халхин-Гол и песчаные высоты по восточному берегу реки, в случае захвата их японцами и укрепления, создавали очень сильное прикрытие подступов к Хайлару и Халун-Аршану, в настоящее время пока очень слабо защищенных со стороны МНР».

Инициатором вторжения на территорию МНР было командование Квантунской армии, которое возлагало большие надежды на поддержку со стороны внутренней контрреволюции из числа феодальной знати и высшего ламаистского духовенства, составлявших «пятую колонну», а также на дезорганизованность Монгольской Народно-революционной армии (МНРА), обескровленной репрессиями 1937—1938 годов, когда было арестовано и уничтожено абсолютное большинство высшего и старшего командного состава МНРА. Учитывалось и то, что репрессии, начатые по примеру ежовских «чисток» в СССР, продолжались в МНРА и в начале 1939 года. Японское командование рассчитывало на то, что продолжавшиеся репрессии в частях 57-го корпуса еще больше ослабят группировку советских войск в МНР.

Уже во время халхингольских боев особисты НКВД продолжали обнаруживать «японскую агентуру», которая якобы существовала в штабе корпуса. К японским шпионам и «врагам народа» причислили начальника штаба корпуса Кущева, помощника начальника штаба Третьякова, начальника оперативного отдела штаба Ивенкова. Для большей солидности к ним добавили заместителя Главкома МНРА Лупсанданая и ряд других видных работников Полпредства и ЦК Народно-революционной партии МНР.

Упущений в боевой подготовке войск и в подготовке театра военных действий было много. Сказывались неопытность командного состава, халатность и, может быть, какое-то благодушие – надежда на то, что ничего серьезного не случится. Вот как оценивалась обстановка перед началом боев в докладе штаба:

«Командование 57 ОК (особого корпуса), в лице комдива Фекленко, советники МНРА, штабы 57 ОК и МНРА проявили преступную халатность в деле подготовки восточного направления к развертыванию боевых действий.

Этого района ни Командование 57 ОК и МНРА, ни их штабы совершенно не знало и там не бывало. Командиры соединений и их штабы также никогда ни на одном направлении не бывали и учений не проводили. Связь и управление на этом направлении также не были совершенно подготовлены, и все базировалось только на один провод до Тамцак-Булака. Никаких узлов связи подготовлено не было. Никаких оперативных расчетов, отработанных соображений и документов на сосредоточение советско-монгольских частей, на случай развертывания боевых действий ни в штабе 57 ОК, ни в штабе МНРА не оказалось. Части 57 ОК и части МНРА оказались очень плохо подготовленными, особенно плохо был подготовлен штаб 57 ОК…»

Оценка в докладе была жесткая. Конечно, если начальник штаба корпуса японский шпион, то оценка работы штаба в таком докладе, который предназначался высшему командованию, может быть только отрицательной. Но если спустя полвека отбросить все ложные обвинения, то все равно надо признать, что к возможным крупномасштабным конфликтам с частями Квантунской армии в 1939 году командование корпуса было не готово. И дело здесь не в том, что бои начались в восточном выступе. Начнись они в любом другом месте монголо-маньчжурской границы – результат первых столкновений был бы точно таким же. Не были мы готовы к серьезному конфликту, и исправлять просчеты и ошибки пришлось уже в ходе боев.

Бои на Халхин-Голе подробно описаны, с привлечением новых архивных документов, в биографических книгах о маршале Жукове, и нет смысла повторять уже написанное. Надо только отметить, что сразу же после начала майских боев началось новое усиление советских войск в дальневосточном регионе. Пополнялись людьми и боевой техникой части 57-го корпуса, переформированного в 1-ю Армейскую группу, пополнялись войска и боевая техника Забайкальского военного округа и части 1-й и 2-й Отдельных Краснознаменных армий. За летние месяцы по Транссибирской магистрали было перевезено много людей, танков и орудий. Все это позволило значительно увеличить мощь дальневосточной группировки и добиться еще большего превосходства над частями Квантунской армии.

В результате этих мероприятий на Дальний Восток было переброшено несколько стрелковых дивизий и множество других частей (бригады, полки, батальоны). Общая численность группировки увеличилась на 135 тысяч человек и составила 582 тысячи человек. Количество орудий и минометов за эти месяцы увеличилось на 3000 стволов и составило 8738 против 3700 по ту сторону границы. Танковая группировка увеличилась на 1300 машин и составила 6088 танков против 650 по ту сторону границы. Такая вот арифметика и такой баланс сил, если от фраз об угрозе японской агрессии перейти к бухгалтерии.

События 1939-го и начала 1940 годов коренным образом изменили стратегическую обстановку на западных и восточных границах страны. Из разных районов к границам перемещались войска. В результате развертывания Красной Армии осенью 1939-го и зимой 1940 годов изменился боевой состав пограничных военных округов. Поэтому Главный Военный Совет уже 21 ноября 1939 года рассмотрел состав Красной Армии, изменившийся после начатой в сентябре скрытой мобилизации. Был также рассмотрен вопрос об обстановке в Европе в связи с началом Второй мировой войны и на Дальнем Востоке в связи с событиями на Халхин-Голе. В новых условиях пятилетний план строительства вооруженных сил, разработанный ранее, был пересмотрен. В план были внесены значительные изменения, и это привело к тому, что старый план стратегического развертывания 1937 года утратил свою силу. Поэтому в Генштабе уже в начале 1940 года начали разработку нового плана стратегического развертывания. Летом был разработан первый вариант.

К этому времени на Дальнем Востоке были проведены серьезные организационные изменения. Импровизация лета 1939-го, когда для координации действий разрозненных сил Забайкальского военного округа, 57-го ОК, 1-й и 2-й ОКА была создана Фронтовая группа со штабом в Чите, уже не соответствовала сложившейся обстановке. В случае начала нового конфликта, а такой вариант летом 1940-го не исключался, управлять войсками под Владивостоком из Читы за несколько тысяч километров было невозможно. Поэтому в Москве решили вернуться к старому методу управления войсками – воссоздать Дальневосточный фронт (ДВФ). Управление ДВФ было сформировано с 1 июля 1940 года на основании приказа Наркома Обороны № 0029 в связи с общей реорганизацией управления войсками, расположенными на территории Дальнего Востока. Управление фронта находилось в Хабаровске и имело структуру, общую с типовой структурой военных округов. В состав фронта входили обе Краснознаменные армии, вновь сформированная 15-я Сунгарийская армия и Особый стрелковый корпус, войска которого прикрывали устье Амура, Сахалин и Камчатку. В это же время 1-я Армейская группа была переименована в 17-ю армию без увеличения ее численного состава, а в Забайкалье сформирована новая 16-я Армия.

Переговоры между Германией, Италией и Японией о заключении военного союза шли полным ходом, и внешнеполитическая обстановка в плане стратегического развертывания оценивалась как весьма тревожная: «Вооруженное столкновение может ограничиться только нашими западными границами, но не исключена вероятность и атаки со стороны Японии наших дальневосточных границ». В плане отмечалось, что Япония может выставить против Советского Союза до 39 пехотных дивизий, 2500 самолетов, 1200 танков и до 4000 орудий. Основная масса сухопутных войск будет сосредоточена против Приморья, и у советских берегов будет действовать сильный морской флот Японии. В плане указывалось: «В данный период при необходимости стратегического развертывания Вооруженных сил Советского Союза на два фронта необходимо считать основным фронтом Западный. Здесь и должны быть сосредоточены наши главные силы. На Востоке, учитывая вероятность появления против нас значительных японских сил, необходимо назначить такие силы, которые полностью гарантировали бы нам устойчивое положение».

Что подразумевалось под формулировкой «устойчивое положение»? 17-я армия должна была, прикрывшись на южных и юго-восточных границах МНР и взаимодействуя частью сил с 16-й армией, нанести главными силами удар на Солунь, разбить японские части и, обходя с юга Большой Хинганский хребет, выйти на Маньчжурскую равнину. Основные силы армии состоят из трех мотострелковых дивизий, двух танковых и трех мотоброневых бригад и четырех кавалерийских дивизий МНРА. 16-я армия должна была, опираясь на укрепления Забайкальского УРа и взаимодействуя с частями 17-й армии, разбить японские чести на Хайларском плато. В дальнейшем, действуя вдоль западной ветки КВЖД, выйти на маньчжурскую равнину к Цицикару. Такие планы были на Забайкальском направлении. Ничего оборонительного в них не было – сразу же разбить японские войска и вперед на маньчжурскую равнину, в тыл приморской группировки Квантунской армии.

Основные задачи Дальневосточного фронта также были наступательными. Фронт, сосредоточив войска, переходил «в решительное наступление с целью разгрома основной группировки противника против Приморья, имея в виду дальнейшее наступление в общем направлении на Харбин. Обеспечивать побережье Тихого океана, Охотского моря, Сахалина, Камчатки от возможных попыток японских войск высадить десант…» Армии фронта также имели наступательные задачи: 2-я Краснознаменная армия должна была, опираясь на наши Уры, разгромить японские силы и форсировать с кораблями Амурской флотилии Амур. 15-я армия также должна была, опираясь на наши Уры, совместно с кораблями Амурской флотилии форсировать Амур и Уссури и разбить японские части. 1-я Краснознаменная армия, временно активно обороняясь на Иманском направлении и на фронте Полтавка – устье реки Тумень-Ула должна была нанести главный удар к северу от Гродеково. Тихоокеанский флот имел оборонительные задачи. Это понятно – при его слабости и малочисленности требовать от него активности было невозможно. Зато от военно-воздушных сил фронта требовалась активность с первого же дня войны: уничтожить авиацию противника и с первых дней войны обеспечить господство в воздухе, мощными ударами авиации по железнодорожным узлам Харбина, Мукдена, Чаньчуня нарушить и задержать сосредоточение японских войск, разрушить железнодорожные мосты через Сунгари у Харбина, разрушить корейские порты Юки, Расин, Сейсин. И по особому указанию Главного Командования производить налеты на японские острова. Так что не было оборонительных задач, да и не могло их быть при таком превосходстве в силах. Не сидела Красная Армия на своей территории за бетонными сооружениями УРов, а готовилась к наступательным боям на территории Маньчжурии.

Но обстановка в мире, в Европе и на Востоке, по сравнению с началом года, когда составлялся первый вариант плана, изменилась кардинально. Капитулировали и исчезли с карты Европы Франция и ее соседи. Та же участь постигла и скандинавские страны. После катастрофы под Дюнкерком была сброшена со счетов как сухопутная держава Англия, и вермахт хозяйничал во всей Европе. На Востоке тоже не было ясности. Вопрос о том, куда повернет Япония, на Север или на Юг, был еще не ясен даже военно-политическому руководству империи. Поэтому срочно требовался новый план стратегического развертывания, отвечающий реалиям осени 1940 года.

В сентябре 1940 года в Генштабе была завершена разработка второго варианта плана стратегического развертывания. Доклад «Об основах стратегического развертывания вооруженных сил Советского Союза на Западе и Востоке на 1940 и 1941 годы» подписали новый нарком обороны Тимошенко и новый начальник Генштаба Мерецков. Сам документ был написан в одном экземпляре лично заместителем начальника Оперативного управления Генштаба Василевским. В таком виде он был представлен 18 сентября 1940 года на рассмотрение Сталина и Молотова. В докладе рассматривались наши вероятные противники, которые оценивались так же, как и в первом варианте плана 1940 года. Так же, как и в первом варианте, в докладе подчеркивалось, что документальными данными об оперативных планах вероятных противников как на Западе, так и на Востоке Генштаб не располагает.

В качестве выводов из оценки вероятных противников в докладе указывалось: «Советскому Союзу необходимо быть готовым к борьбе на два фронта: на Западе – против Германии, поддержанной Италией, Венгрией, Румынией и Финляндией, и на Востоке – против Японии как открытого противника, занимающего позицию вооруженного нейтралитета, всегда могущего перейти в открытое столкновение». Считалось, что на Дальнем Востоке ближайшей целью японских войск будет овладение Приморьем. Это подтверждалось наличием против Приморья четырех японских армейских управлений, 7 пехотных дивизий и интенсивными работами по подготовке театра военных действий. Надо учитывать, отмечалось в плане, «действия против наших восточных берегов и портов сильного морского флота Японии». При определении основ нашего стратегического развертывания указывалось, что в условиях «развертывания вооруженных сил на два фронта необходимо считать основным театром – Западный, здесь и должны быть сосредоточены наши главные силы». На Востоке предполагалось назначить такие силы, которые полностью гарантировали бы устойчивость положения.

Основная формулировка «устойчивость положения» была такой же, как и в первом варианте плана, и чтобы добиться этой «устойчивости», предлагалось для действий на Востоке против Японии выделить 24 стрелковые, четыре моторизованные, две танковые и четыре кавалерийские дивизии, три стрелковых, три авиадесантных и восемь танковых бригад – всего 5740 танков. Численность авиации определялась в 44 авиаполка. Это составляло 3347 самолета, в том числе 692 самолета Тихоокеанского флота.

Основы стратегического развертывания на Востоке предусматривали при всех обстоятельствах не допустить вторжение японских войск в Приморье и обеспечить побережье от возможных попыток высадки десанта. Пользуясь в начале войны превосходством сил и возможностью разгромить японцев по частям, намечалось немедленно по окончании отмобилизования и сосредоточения войск перейти в общее наступление и разгромить первый эшелон японских войск. Предполагалось в дальнейшем иметь в виду действия по разгрому главных сил японской армии и по захвату Северной Маньчжурии. В случае военного конфликта на Востоке должны были действовать два фронта – Забайкальский и Дальневосточный.

Не изменились в этом варианте плана и задачи обоих фронтов. Основная задача Забайкальского фронта – решительными действиями на направлениях Солунь, Таонань и Хайлар-Цицикар уничтожить солуньскую и хайларскую группировки японских войск, выйти в район Таонань-Цицикар (на Маньчжурскую равнину), а также надежно прикрыть южные границы МНР. Для Дальневосточного фронта основной задачей было разбить японские части на сунгарийском и приморском направлениях и обеспечить в дальнейшем успешные действия в Северной Маньчжурии, а также удержать Приморье и обезопасить побережье от возможных попыток высадить десанты.

Общий вывод из всего сказанного. Дальневосточная группировка во второй половине 1930-х годов не была оборонительной. Ее общая численность, включая Забайкальский военный округ и 57-й ОК, была в полтора-два раза выше численности Квантунской армии. По средствам подавления: авиации, артиллерии и танкам превосходство было подавляющим. Качественное превосходство боевой техники было также на стороне Красной Армии. При таком раскладе сил стратегия действий на Востоке была только наступательной. И это в полной мере было отражено во всех планах Генштаба. Оборона в чистом виде, то есть удержание границы, опираясь на свои УРы, не предусматривалась.

Японский генштаб также разрабатывал свои планы. Запущенная в работу еще в конце 1920-х штабная машина работала на полную мощность, не снижая оборотов. Один вариант плана «ОЦУ» сменялся другим, менялись направления ударов, но идея всех планов оставалась прежней – вперед на Север. В Токио так же, как и в Москве, не думали об обороне. И даже после таких серьезных поражений, как Халхингольское, продолжали упорно планировать то же самое. Чего здесь было больше – здравого смысла или самурайской самоуверенности? Пусть японские историки попробуют ответить на этот вопрос.

Планирование новой войны против Советского Союза началось сразу же после заключения перемирия 15 сентября 1939 года. Японский генштаб работал с четкостью хорошо отлаженного часового механизма в тесном контакте с военным министерством, командованием Квантунской армии, командованием экспедиционной армии в Китае и морским генштабом. Основная цель всех этих разработок была прежней – «Разгром русской армии, дислоцировавшейся на Дальнем Востоке, и захват территорий к востоку от Большого Хингана».

По варианту плана, разработанного на 1940 год, японские войска должны были сосредоточиться на трех операционных направлениях: восточном, северном и западном. Основным направлением считалось восточное – против советского Приморья. Здесь предусматривалось формирование 1-го Восточного фронта в составе 19 дивизий, полностью укомплектованных и развернутых по штатам военного времени. Командованию фронта придавались танковые и артиллерийские полки, кавалерийские бригады, а также пять полков бомбардировочной авиации. На Амурском направлении, против Благовещенска, предусматривалось развертывание 4-й японской армии в составе трех дивизий, а в западной части Маньчжурии в районе Большого Хингана – 6-й армии в составе четырех дивизий. Командующий Квантунской армии, который должен был осуществлять общее руководство боевыми действиями японских войск, имел в резерве еще четыре дивизии.

В целом, к началу боевых действий против советских войск на Дальнем Востоке должно было быть сосредоточено 30 пехотных дивизий, маньчжурский плацдарм был полностью подготовлен к принятию и размещению такого количества войск. К 1941 году вместимость казарменного фонда в Маньчжурии составляла около 39 пехотных дивизий. После начала боевых действий японское командование предусматривало перебросить в Маньчжурию пять дивизий с Японских островов и 10 дивизий из экспедиционной армии в Китае. Эти войска составляли уже второй стратегический эшелон, и их планировалось «ввести в сражение на направлениях за пределами Маньчжурии», то есть уже на советской территории.

Военные действия, согласно плану 1940 года, намечалось провести в два этапа. На первом этапе планировалось разгромить советские войска в Приморье, захватить Владивосток и Хабаровск. Затем предусматривался разгром советских частей на северном и западном направлениях, захват северного Сахалина и Петропавловска на Камчатке. Через шесть месяцев после начала военных действий планировалось оккупировать весь Дальний Восток и выйти к Байкалу. В общем, это было зеркальным отражением советских планов ведения войны на Дальнем Востоке. Разгром по частям войск противника и стремительный, всего за шесть месяцев, выход к Байкалу, когда в войне можно было поставить победную точку и начать «освоение» присоединенных к империи земель.

После разработки этого варианта плана войны с Советским Союзом начальник оперативного отдела генштаба генерал-лейтенант Кеодзи Томинага доложил его содержание начальнику генштаба маршалу принцу Канин. Затем, следуя уже сложившейся традиции, генерал и маршал посетили «сына неба» и ознакомили его с документом. В марте 1940 года император Хирохито утвердил план войны.

Если просмотреть советскую военно-историческую литературу, выпущенную до 1991 года, то можно найти множество примеров, указывающих на подготовку японской агрессии против Советского Союза, разработку планов нападения на Дальний Восток, создание мощного плацдарма на территории Маньчжурии, усиление Квантунской армии, которая якобы к лету 1941-го представляла такую мощную силу, готовую в любой момент ринуться через Амур и Уссури и захватить все и вся от Байкала до Владивостока. Под эту концепцию японской агрессивности наши историки подгоняли все – даже «инцидент» с Китаем, рассматривая безнадежную войну империи с этой огромной страной как обеспечение своего тыла при подготовке основного похода на Север. При этом совершенно не учитывали тот фактор, что для осуществления этой якобы «тыловой» операции Япония направила в Китай и держала там до августа 1945 года такое количество войск и боевой техники, которое за все годы китайского «инцидента» более чем в два раза превышало численность и боевую мощь Квантунской армии. Если бы эта армада войск и боевой техники вместо Китая была бы направлена в Маньчжурию, то Квантунская армия увеличилась бы в три раза. И вот тогда-то положение Советского Союза на Дальнем Востоке стало бы действительно угрожающим, потребовав переброски в этот район таких сил и средств, которые страна могла бы и не выдержать. Но это уже относится к категории альтернативных исторических предположений: «что было бы, если бы…»

7 июля 1937 года у моста Марко Поло под Пекином раздались ружейные выстрелы. Началась очередная перестрелка между китайскими и японскими солдатами. Подобные инциденты на линии перемирия китайских и японских войск происходили часто, и в руководстве гоминдановского Китая не обратили внимания на очередной инцидент. Но постепенно события нарастали. К 25 июля в районе конфликта были сосредоточены три дивизии и две бригады японских войск, а также более 100 орудий, 150 танков и 150 самолетов. Одна из дивизий (20-я) была переброшена в Китай из Северной Кореи. После упорных боев были захвачены крупнейшие города Китая Бейпин и Тяньцзинь, и к концу сентября в Северном Китае была сосредоточена японская экспедиционная армия численностью более 300 тысяч человек. Война, как и раньше, не объявлялась. И крупномасштабные боевые действия были названы очередным «инцидентом». Второй очаг военных действий был создан японским командованием в августе 1937 года в районе Шанхая. Здесь при поддержке военно-морского флота был высажен десант численностью в 7 – 8 тысяч человек и начались бои за крупнейший порт Китая. К ноябрю 1937-го под Шанхаем было сосредоточено 115 тысяч японских войск, 400 орудий, 100 танков и 140 самолетов. После взятия Шанхая в конце ноября японские войска начали наступление на столицу Китая Нанкин. 12 декабря город был взят, но сомкнуть клещи и объединить северную и центральную группировки японских войск в Китае в 1937 году не удалось.

К 1938 году в японском генштабе подводили итоги. Молниеносной и победоносной войны, на которую рассчитывали в Токио, не получилось. Китайское правительство переехало в Чунцин и капитулировать не собиралось. Началась затяжная, изнурительная война, которая при наличии у Китая неограниченных людских ресурсов лишала Японию каких-либо шансов на победу в будущем. В Токио убедились, что в существующих условиях легко войти в войну, но очень трудно из нее выйти. Китайский фронт стал тем фактором, который существенно влиял на обстановку в дальневосточном регионе.

После окончания Второй мировой войны в Японии было создано демобилизационное бюро, которое ликвидировало дела военного министерства. По данным этого бюро, представленным Токийскому международному трибуналу, численность японской армии в 1930—1936 годах была неизменной и составляла 250 тысяч человек. После начала «инцидента» в Китае она выросла к 1 января 1938 года до 950 тысяч человек, то есть почти в четыре раза. Резкий скачок в численности армии требовал и резкого скачка в финансировании сухопутных войск. По данным министерства финансов, также представленных трибуналу, бюджет военного министерства с 1931 по 1936 год увеличился с 247 до 515 миллионов иен. С 1937 по 1938 год произошел скачок с 2750 до 4251 миллиона иен. Из этих миллиардов половина была потрачена на войну с Китаем. Такова была плата за начало очередного «инцидента».

Грубейший стратегический просчет, допущенный высшим военно-политическим руководством империи и японским командованием, стал ясен уже к январю 1938-го. И в Токио начали искать выход из создавшегося тупикового положения. Эвакуироваться с позором с материка и стать посмешищем в глазах крупнейших стран мира было невозможно. Надеяться на победоносное окончание войны с таким колоссом, как Китай, было нереально. Оставалась надежда на почетный мир на выгодных для империи условиях. Но для прощупывания обстановки и для начала ведения переговоров с гоминдановским правительством Чан Кайши нужен был солидный посредник. И в Токио решили обратиться к своему союзнику по Антикоминтерновскому пакту.

К концу 1937 года японский генштаб пытался использовать связи с Германией по пакту и дал указание японскому военному атташе в Берлине Осима обратиться с просьбой к командованию германской армии о предложении мира Чан Кайши через генерала Фалькенхаузена, германского военного советника при китайском правительстве. Конечно, подобное предложение не было отказом от агрессивных планов на континенте. Но длительная передышка очень нужна была империи. Воюющий Китай «съедал» столько людских, материальных и финансовых ресурсов страны, что империи нужно было остановиться, отдышаться и собраться с силами, чтобы продолжать завоевательную политику в Азии. Осима, следуя указаниям генштаба, 18 января 1938 года поднял перед Риббентропом вопрос о помощи, чтобы закончить китайский «инцидент». Министр иностранных дел рейха обещал содействовать, но высказал мысль о желательности сближения Германии и Японии на основе заключения военного договора. Эта информация была передана генштабу, и в июне 1938-го из Токио был получен ответ, одобрявший инициативу сотрудничества между двумя странами.

За развитием событий в Китае внимательно наблюдали не только в Токио, но и в Москве. Линия связи между советским посольством в Китае и Москвой работала с полной нагрузкой. И Сталин, и Ворошилов, а именно они определяли советскую военную политику на Дальнем Востоке, хорошо понимали, что Япония может увязнуть в трясине новой войны, и увязнуть надолго. А длительная война в Китае снимала угрозу советским дальневосточным границам. Можно было спокойно поворачиваться лицом к Европе и пытаться активно решать свои европейские проблемы. Поэтому вопрос о том, что воюющему Китаю надо было оказать военную и материально-техническую помощь, был ясен для обоих лидеров уже в первые дни японо-китайской войны.

При этом Сталина, а Ворошилов думал так же, как Сталин, – своего мнения в 1937-м у него уже не было, – вряд ли интересовали проблемы интернациональной солидарности и братской помощи китайскому народу, о которой так любили потом писать советские историки. К режиму Чан Кайши он не испытывал никаких симпатий. Достаточно вспомнить налеты гоминдановской полиции на советское посольство и консульства в 1927-м, конфликт на КВЖД в 1929-м, многочисленные походы против Китайской Красной Армии в начале 1930-х и помощь, которую Советский Союз оказывал Китайской компартии и ее вооруженным силам. Но он как трезвый политик хорошо понимал, что после начала «инцидента» Советский Союз попал в положение «третьего радующегося», наблюдая схватку японского дракона и китайского тигра. В этой обстановке надо было помогать Китаю, и пусть они дерутся как можно дольше. В начале сентября 1937-го правительство Чан Кайши обратилось с просьбой к Советскому правительству принять в Москве китайскую делегацию для обсуждения вопросов, связанных с оказанием военной помощи Китаю. Согласие на приезд, конечно тайный, китайских представителей было сразу же дано, и уже 9 сентября Нарком Обороны провел первую встречу с китайской делегацией. На следующий день он сообщил Сталину о результатах переговоров.

По представленному делегацией списку предметов вооружения, которые Китай хотел приобрести, Ворошилов предлагал продать две эскадрильи бомбардировщиков СБ (62 самолета), две эскадрильи истребителей И-16 (62 самолета) и три эскадрильи истребителей И-16 (93 самолета). Во время первых переговоров китайцам отказали в продаже тяжелых бомбардировщиков ТБ-3 и тяжелой артиллерии, но согласились продавать бензин и машинное и моторное масла. Были высказаны предложения и о маршрутах доставки. Конечным пунктом доставки был определен китайский город Ланьчжоу. Самолеты предлагалось перегонять туда по воздуху, а запасные части и боеприпасы к ним – автотранспортом. Все остальные закупки (винтовки, пулеметы, орудия, боеприпасы) – морским путем в Кантон. Наиболее удобным считался маршрут до Ланьчжоу через территорию МНР. Он был короче маршрута через Синьцзян на 800 километров и мог почти полностью контролироваться советскими войсками. Но здесь требовалось учитывать и политические моменты. Ворошилов писал Сталину: «Однако нужно решать, удобно ли с точки зрения политической использовать территорию МНР для доставки оружия Нанкинскому правительству. По этому вопросу прошу дать указание возможно скорее, так как без этого не могут начаться подготовительные работы по переброске самолетов, о чем настойчиво просят китайцы». Намечалась знаменитая трасса «Зет», по которой в последующие годы перебрасывались оружие и боевая техника в Китай. Руководство операцией «Зет» (военная помощь Китаю) было поручено Разведупру.

В конце января 1938 года информация о попытках Японии добиться мирного урегулирования с Китаем поступила от группы «Рамзай». Зорге в телеграмме от 20 января информировал Москву о беседе с полковником Оттом. Военный атташе рейха в Японии сообщил советскому разведчику, что «японский генштаб приведен в сильное замешательство перспективами продолжения войны против Китая». Отт и его помощник майор Шолль считают, что война в Китае начинает ослаблять Японию. Поэтому, по их мнению, войны между Японией и Советским Союзом в 1938 году не будет. Империя прочно увязла в Китае, а сил и средств для одновременной войны против двух азиатских стран у нее нет. В Токио так же, как и в Москве, понимали, что, пока идет эта война, советский Дальний Восток застрахован от японского нападения.

В Берлине тоже начали понимать обстановку на Дальнем Востоке. Возможный конфликт дальневосточного союзника с Советским Союзом очень интересовал германский генштаб, и военному атташе поручили выяснить обстановку. Отт беседовал с представителем японского генштаба и о результатах сообщил Зорге. 27 января в Москву ушла очередная информация об этой беседе. Японский представитель сообщил полковнику, что генштаб подготавливает войну против СССР усиленными темпами. В Токио считали, что оттяжка времени работает на СССР. Но, хотя желание воевать было, возможности воевать на два фронта у империи не было. Даже в случае перемирия в Китае нужно было длительное время держать большую оккупационную армию. Нужно было также пополнить японскую армию после непредвиденных потерь, а все это требовало огромных финансовых затрат. Кроме того, в начале 1938-го Германия была явно не готова начать войну против Советского Союза, а начинать односторонние военные действия в японском генштабе не хотели. Представитель японского генштаба, с которым беседовал Отт, заявил ему, что «два года являются максимальным, а один год – минимальным сроком для того, чтобы японский генштаб мог начать войну против СССР». Информация была исключительно ценной, и начальник Разведупра наложил резолюцию: «По всем этим телеграммам выпустить доброкачественное спецсообщение». Как правило, такие документы, как спецсообщения, рассылались высшему руководству страны.

Итак, Советский Союз уже в первые месяцы 1938-го получил почти двухлетнюю передышку на Дальнем Востоке. Это был первый результат тех контактов в Москве, которые начались осенью 1937-го. Начало военных поставок в Китай значительно усиливало сопротивление китайской армии, и Япония все глубже и глубже погружалась в трясину необъявленной японо-китайской войны, окончание которой не просматривалось даже в отделенном будущем. Характерно, что оценки наших разведчиков в Токио оказались более точными, чем оценки аналитиков японского генштаба. Уже после ареста Зорге писал в своих записках: «Диксен и Отт были настроены оптимистично, утверждая, что Гоминдан необычайно слаб. Но я придерживался мнения, что враждебные действия будут продолжаться еще долго и что силу Гоминдана не следует недооценивать. Ни Дирксен, ни Отт не соглашались со мной. Однако ход событий обернулся так, как я и предсказывал. И потому и Дирксену, и Отту пришлось признать, что я был прав, и мои акции в посольстве соответственно выросли». Одзаки так же, как и Зорге, считал, что конфликт в Китае перерастет в крупномасштабную войну. Его выводы основывались на той информации, которую он получал из близкого окружения премьера Коноэ.

Упорные бои в Китае в 1938-м привели к некоторым успехам, которых удалось добиться японской армии. Двумя встречными ударами из районов Пекина и Шанхая удалось захватить стратегическую железную дорогу между этими городами и объединить две группировки японских войск, образовав единый фронт в Китае. Но это было все, чего удалось добиться Японии в Китае, затратив на это огромное количество сил и средств. К январю 1939 года, по сведениям, представленным демобилизационным бюро Токийскому трибуналу, численность японской армии была доведена до 1130 тысяч человек, а бюджет армии и флота, по данным министерства финансов, увеличился в полтора раза и достиг 6 миллиардов иен. Но, несмотря на такие усилия, реальных предпосылок для успешного окончания войны с Китаем у Японии не было. Китайский фронт поглощал и новые формирования, и почти все бюджетные вливания империи.

Каким был баланс сил японской армии и как она распределялась по районам к 1939 году? Иными словами, каково было соотношение сил между Квантунской армией и японской армией в Китае? От ответа на этот вопрос зависел баланс сил РККА между Западом и Востоком, а также ответ на вопрос, куда направится острие японской агрессии на континенте – на Север или на Юг. В генштабе можно разрабатывать различные варианты плана «ОЦУ», но если основные силы армии сосредотачиваются в другом районе, отстоящем от советских границ на тысячи километров, то все генштабовские разработки могут спокойно лежать в сейфах. До окончания войны в Китае и сосредоточения огромной китайской армии у советских дальневосточных границ они не могут быть востребованы.

Основным источником при определении численности японских войск являлись разведывательные сводки по Востоку, которые в 1939—1941 годах регулярно издавались Разведупром с периодичностью примерно раз в месяц. Этими документами, где публиковались боевые расписания японской армии, пользовались и в Генштабе, и в штабах в Чите и Хабаровске. Эти же сводки ложились и на стол Наркома, давая возможность Ворошилову иметь достаточно четкое представление об обстановке на Дальнем Востоке. Конечно, вопрос о том, насколько точными являлись данные военной разведки, пока не решен. Японские документы о численности и распределении японской армии за этот период на русском языке не опубликованы, и автор не хотел бы принимать цифры разведсводок за истину в последней инстанции. Но в те годы японских документов о численности и распределении японской армии у военного руководства страны тоже не было, и оно в своих расчетах и прогнозах пользовалось данными военной разведки.

В боевом расписании японской армии на 20 февраля 1939 года разведка определяла общую численность сухопутных войск империи в 1753 тысячи человек. Это в полтора раза превышало цифры демобилизационного бюро. Конечно, японские чиновники могли и занизить цифры, которые от них требовал Трибунал, и численность японской армии, показанная в разведсводке, может быть более предпочтительной. В Китае, по данным разведки, находилось 752 тысячи человек, в Маньчжурии – 359 и в Корее – 60 тысяч. Орудий соответственно – 1975, 1052 и 264; танков 1295, 585 и 34; самолетов – 1360, 355 и 90. В Китае было сосредоточено почти вдвое больше сил и средств подавления, чем в Маньчжурии и Корее, вместе взятых. В Китае были сосредоточены 24 дивизии из 35 имевшихся в японской армии, почти все танковые части, железнодорожные полки и полки связи. По сравнению с оккупационной армией в Китае части Квантунской и Корейской армий выглядели очень бледно. Основное внимание японский генштаб уделял в начале 1939-го Китаю и именно туда отправлял почти все вновь сформированные технические части японской армии.

Рихард Зорге, очень хорошо знавший обстановку в Токио, тоже считал, что китайский фронт в 1939 году – главный фронт для Японии. И невозможна никакая агрессия на Север до тех пор, пока в Китае идут боевые действия. После конфликта у Хасана Квантунская армия готовилась к новым боям. Но это была обычная боевая подготовка, которой занималась любая армия в мирное время. Зорге получил информацию от майора Шолля, помощника германского военного атташе в Токио, об активизации военных приготовлений Квантунской армии. И 23 января 1939 года он в очередной радиограмме сообщал об этом в Москву. Но в этой же радиограмме он высказал и свое мнение о возможных событиях: «Но я и другие, – писал Зорге в этой радиограмме, – думаем, что это не означает подготовку войны с СССР, т. к. японцы не в состоянии затеять войну сейчас, когда они с трудом удерживаются в Китае». В июне 1939-го Зорге подтвердил оценку событий, данную в январской радиограмме. В аналитическом письме руководству Разведупра он также отмечал невозможность для Японии вести две войны одновременно: «Война против Китая, стремление остаться и закрепиться в нем порождают чрезвычайную напряженность в Японии. Поэтому без поддержки Германии перед Японией не стоит вопрос одновременного ведения войны и с СССР. Чтобы ставить перед собой подобную цель, Япония должна прежде всего осуществить коренную реорганизацию своих армии, флота и авиации. По собственным японским прикидкам, на это уйдет по меньшей мере 2 – 3 года. Думается, что на этот срок Япония должна гарантировать себе передышку. Но это не значит, однако, что на указаний период следует исключать возможность крупных столкновений на границах с Монголией и Сибирью». Иными словами – на крупные провокации японское командование может решиться, а на войну с северным соседом японское правительство и военное руководство империи не пойдет.

По данным боевого расписания на 15 сентября 1939 года, положение на континенте и соотношение японских войск между Маньчжурией и Китаем несколько изменилось. Конфликт на Халхин-Голе потребовал от японского генштаба более пристального внимания к маньчжурскому плацдарму. Количество пехотных дивизий не увеличилось, но общая численность войск возросла до 411 тысяч человек. Почти вдвое увеличилось число орудий и почти в три раза увеличилось количество боевых самолетов. Но за эти же месяцы численность японской армии в Китае увеличилась на 300 тысяч и впервые перевалила за миллионную отметку, а количество орудий увеличилось в полтора раза. К осени 1939-го, несмотря на затишье на китайском фронте, Япония держала в Китае миллионную группировку. И даже необъявленная война на монгольской границе не способствовала крупным переброскам японских войск к советским границам. Перебрасывались отдельные наиболее боеспособные авиационные подразделения, но они предназначались для завоевания господства в монгольском небе, а не для общего усиления военно-воздушных сил в предвидении будущей войны с Советским Союзом. Главный фронт на азиатском материке был в Китае, а не в Маньчжурии, и численность японских войск в Китае лишний раз подтверждает эту истину. Такова была цена «китайской карты» осенью 1939-го.

К июню 1940-го общая численность японской армии, по данным разведывательной сводки № 7 по Востоку, увеличилась на 230 тысяч и впервые в мирное время перевалила за два миллиона человек. Характерно, что за эти девять месяцев численность Квантунской и Корейской армий практически не менялась. После Халхин-Гола армия зализывала раны и не думала о новых боевых действиях на советской границе. И в генштабе, и в военном министерстве маньчжурский театр считали второстепенным, и серьезных увеличений сухопутной группировки здесь не было. А вот в Китае численность японских войск за этот период увеличилась на 150 тысяч человек. Как и в предыдущие годы, китайский фронт «съедал» львиную долю общего увеличения японской армии. По данным военной разведки на 1 июня 1940 года, на различных фронтах в Китае было в три раза больше японских войск, чем в Квантунской армии, и в два раза больше орудий и танков. То количество боевой техники, которое выпускали японские заводы, переправлялось в Китай, а не в Маньчжурию. Китайский фронт как губка всасывал людские и материальные ресурсы империи. А восполнять боевые потери японской армии в Китае и одновременно резко усиливать Квантунскую и Корейскую армии для будущей большой войны против Советского Союза Япония была не в состоянии. Нужно было выбирать что-то одно – Китай или СССР. И в Токио выбрали Китай и увязли в этой стране до 15 августа 1945 года – даты подписания командованием японской армии в Китае акта о капитуляции. Летом 1940-го Китай продолжал удерживать огромную японскую армию, не давая возможности японскому командованию перебросить ее к советским дальневосточным границам и начать серьезную войну против СССР.

К весне 1941 года численность и вооружение японской армии в Китае не уменьшилась. По данным разведывательной сводки № 3 по Востоку, на 1 марта 1941 года на всех трех китайских фронтах было 1100 тысяч японских войск, 900 самолетов, 750 танков и 2550 орудий разных калибров. По всем показателям это более чем в два раза превышало численность Квантунской армии к тому же времени. Разведкой не было отмечено никаких перебросок японских частей из Китая в Маньчжурию. В это время Китай продолжал удерживать миллионную китайскую армию, обеспечивая в значительной мере безопасность советских дальневосточных границ. Весной 1941-го, так же как и в 1940-м, Япония не планировала никаких серьезных военных конфликтов со своим северным соседом, и папки с различными вариантами плана «ОЦУ» лежали в сейфах генштабовских кабинетов. Можно не сомневаться, что одним из факторов, повлиявших на решение высшего советского военно-политического руководства начать в апреле 1941-го переброску войск с Дальнего Востока на Запад, было наличие китайского фронта. При условии (с советской военной помощью) продолжения сопротивления Китая японской агрессии об окончании войны между двумя странами не могло быть и речи. Конечно, безопасность советского Дальнего Востока в первую очередь обеспечивала дальневосточная группировка РККА, значительно превосходившая по численности и вооружению Квантунскую армию. Но и наличие в течение нескольких лет китайского фронта имело в обеспечении этой безопасности очень большое значение. И об этом факторе не следует забывать историкам.