Глава 16

СС И НЕМЕЦКОЕ СОПРОТИВЛЕНИЕ

Осенью 1942 года в РСХА поступила информация, насторожившая группенфюрера Мюллера, шефа гестапо. Из мюнхенского отдела гестапо сообщили о случае с валютой, который, хотя и казался на первый взгляд мелким подсудным делом, значительно повлиял на всю структуру власти Третьего рейха.

По приказу таможенного управления Праги на старой чехословацкой границе был задержан некто Давид за незаконный провоз 400 долларов. Этот Давид показал, что он действовал по поручению офицера военной разведки – абвера и должен был связаться с евреями протектората. От Давида след тянулся в Мюнхен – к капитану абвера Икарту и его другу Шмидгуберу, немецкому экспортеру. За обоими установили слежку.

Под нажимом следователей гестапо Шмидгубер дал показания, что эти на вид валютные дела имели политическую подоплеку. Он упомянул, что подобные операции совершал также доктор Ганс фон Донаний, прокурор из Центрального управления абвера, работавший у генерал-майора Остера. Надеясь совершить подкоп под весь аппарат абвера, гестаповцы взялись за расследование всерьез. Выяснилось, что Донаний снабжал евреев документами и деньгами за счет абвера и разрешал им путешествовать в Швейцарию в качестве агентов.

Между тем гестаповцы арестовали Шмидгубера и убедили его говорить дальше. Он показал, что способствовал деятельности лейтенанта Йозефа Мюллера из мюнхенского отделения абвера, который вел тайные переговоры с Ватиканом по поводу посредничества между Германией и союзниками.

Шеф гестапо сразу понял смысл донесения из Мюнхена. Впервые гестапо удалось проникнуть в тайны могущественного абвера, так далеко отодвинувшего Мюллерово ведомство от заветной цели – стать единственной секретной службой в Германии. Кроме того, Остер, Донаний и Йозеф Мюллер подпали под подозрение, а гестаповцы давно уже были уверены, что в армейской разведке, под крышей вермахта, окопалась группа врагов режима, которые замышляют государственный переворот. Но вермахт был вне досягаемости для гестапо. РСХА всегда было на ножах с абвером, с самого момента рождения. Считалось, что эти организации сотрудничают, но офицеры абвера вечно критиковали гестаповские методы подавления так называемых врагов и срывали все попытки руководства СС объединить политическую и армейскую секретные службы – СД и абвер – под началом РСХА. В управлении безопасности уже заготовили, по выражению Гейдриха, «зажигательную смесь», которую можно будет пустить в дело, когда наступит удобный момент для решающего удара. Имелись в виду досье с многочисленными указаниями на антинацистскую деятельность Остера, Донания и Йозефа Мюллера. Монархист Остер был в абвере чем-то вроде начштаба. Он создал внутреннюю информационную службу, которая давала лидерам немецкого сопротивления сведения об антинацистских настроениях в стране. Юрист Донаний попал в черные списки РСХА еще в 1938 году, когда помогал разоблачению интриг гестапо против генерала фон Фрича. Известно, что Донаний поддерживал контакт с антигитлеровским кругом начальника штаба армии Людвига Бека и с бывшим бургомистром Карлом Герделером. Католика Йозефа Мюллера (впоследствии он основал Христианский социалистический союз) гестапо и СД давно подозревали в том, что он выдал бельгийскому посольству в Ватикане дату немецкого наступления на Западе (10 мая 1940 года).

Все это привело группенфюрера Мюллера к мысли, что в мюнхенском валютном деле кроется возможность опозорить абвер в целом. Однако своих политических мотивов обнаруживать нельзя. Следовало делать вид, что гестапо просто расследует нарушение валютных правил. Поскольку гестапо не могло проводить расследований внутри абвера, Мюллер передал дело вермахту, но из игры не вышел, а назначил своего наблюдателя, комиссара криминальной полиции Зондерегера. Военный суд рейха определил следователем доктора Редера, который уже показал свою способность разбираться с делами о сопротивлении нацизму в случае с советской шпионской организацией «Красная капелла».

5 апреля 1943 года Редер явился вместе с Зондерегером к начальнику абвера адмиралу Канарису, предъявил ордер на арест Донания и объяснил адмиралу, что с разрешения военного суда рейха должен произвести обыск в кабинете подозреваемого. Через несколько минут все трое были уже на месте. В том, что Донания застали врасплох, проявилась фатальная слабость, вообще свойственная заговорщикам против Гитлера. Глава криминальной полиции Небе, давно связанный с германским подпольем, за несколько дней предупредил абвер, что гестапо-Мюллер готовит удар, но для Донания это была неожиданность. Редер шагнул к его столу и извлек беспорядочную кипу бумаг. Среди них были досье на еврейских агентов Донания в Швейцарии и записи о мирных переговорах в Риме и Стокгольме, предпринятых офицерами абвера совместно с пастором Дитрихом Бонхефером, за которым гестапо уже установило слежку.

Зондерегер заметил, что Остер смотрит неотрывно на стол Донания. Там лежала папка. Донаний свистящим шепотом позвал его на помощь: «Те бумаги! Те бумаги!» Остер медленно приблизился и наклонился над столом. «Стоп!» – крикнул Зондерегер. Следователь, обернувшись, мгновенно оценил ситуацию и попросил Канариса вмешаться. Оказалось, что там был шифр, разработанный конспираторами. С его помощью намечаемую заграничную встречу пастора с политиками со стороны союзников можно было представить как простой обмен любезностями.

Эта сцена в кабинете стала началом конца независимости абвера. Остер, самый важный после Небе информатор оппозиции, был уволен со службы и разжалован, а Донаний, лейтенант Мюллер и пастор Бонхефер арестованы.

В январе 1944 года гестапо-Мюллер нанес новый удар по неосмотрительным заговорщикам из абвера. Был раскрыт оппозиционный режиму кружок, группировавшийся вокруг вдовы посла в Японии Ханны Зольф, и среди них несколько служащих абвера: граф фон Мольтке, бывший министр Кип и капитан Гере. Не успел абвер оправиться от очередного удара, как снова стал жертвой собственной слабости. Представители военной разведки в Швеции, Швейцарии и Турции сбежали к союзникам.

Узнав об этом, Гитлер обрушился на абвер с проклятиями. Представитель Гиммлера в Ставке группенфюрер Фегелейн полушутя предложил «передать все это хозяйство» рейхсфюреру СС. Гитлер ухватился за эту идею, вызвал Гиммлера, и в несколько минут судьба абвера была решена. В конце февраля Гитлер дал указание Гиммлеру объединить абвер с СД. Могущественный вермахт проиграл СС решающую битву. Армия Германии стала теперь единственной армией в мире, не имеющей собственной секретной службы. Военная контрразведка теперь тоже перешла в ведение СС – и они, естественно, торжествовали.

Забавно, впрочем, что истинный победитель не вкусил плодов желанной мести. Гестапо Мюллер, с такой страстью выметавший «шайку предателей» из конторы Канариса, абвер не получил: он достался его злейшему врагу под родной крышей РСХА – Вальтеру Шелленбергу, шефу управления внешней разведки.

Между Шелленбергом и Канарисом давно сложились странно двойственные отношения. Адмирал любил молодого человека за его исключительный ум и способности, относясь к нему почти по-отечески; Шелленберг в свою очередь уважал Канариса как человека – весьма необычно для холодных интеллектуалов из СД.

Даже во время тяжких раздоров с Гейдрихом, шефом Шелленберга, адмирал был склонен прислушиваться к советам молодого человека. «Я по-прежнему могу быть откровенным?» – спрашивал он во время утренних верховых прогулок по берлинскому Тиргартену. Канарис был уверен, что, во всяком случае, по отношению к нему Шелленберг не перейдет известных этических границ. Однажды шеф разведки МИДа, ультранацист риббентроповской школы, спросил Шелленберга: а что Канарис – и правда такой хитрый старый лис или он искренний сторонник режима? Шелленберг обрезал его, сказав, что в лояльности адмирала нет сомнений. И ни разу он не поколебался в этом убеждении – даже когда Мюллер намеренно выбрал его, чтобы арестовать адмирала за компанию с заговорщиками 20 июля 1944 года. Шелленберг, может быть, знал и о телефонном разговоре между Канарисом и графом фон Штауфенбергом, который устроил нападение на Гитлера: днем 20 июля он позвонил адмиралу и сказал об удавшемся (как он думал) покушении. Адмирал тогда воскликнул: «Убит? О господи! Кто же это сделал? Русские?»

И тем не менее Шелленберг рассматривал кончину абвера как персональный триумф. Наконец сбылась его мечта возглавить огромную шпионскую империю, которая затмила бы хваленую английскую Интеллидженс сервис. Еще раз проявилось неудержимое честолюбие шефа СД, которого даже руководители других подразделений РСХА считали непредсказуемым и опасным чужаком, стараясь по возможности с ним не сталкиваться. Быструю карьеру в СД Шелленберг сделал с помощью Гейдриха, с которым его связывала своего рода любовь-ненависть.

В РСХА сначала считали Шелленберга просто «рукой» Гейдриха, но со временем увидели за внешней мягкостью этого лощеного начитанного адвоката такую силу воли, что стало ясно: он способен утвердить себя даже перед лицом грозного Гейдриха. Сам Гиммлер симпатизировал хитрому Бенджамину, как он называл Шелленберга. Последний в своих воспоминаниях утверждал, что однажды во время полета в Вену ухватил рейхсфюрера за китель, когда тот легкомысленно прислонился к дверной рукоятке. С тех пор Гиммлер очень доверял его предусмотрительности и здравому смыслу. Но, несмотря на свою близость к вождям СС, не был предан их делу. По собственному его выражению, он не хотел «лечь костьми у подножия тоталитарного государства в ожидании посмертной награды за верность». Те же качества, что дали ему место среди элиты СД – ум, ловкость, беспринципность, умение приспособиться, – позволили ему повернуться спиной к Гитлеру, едва проявились первые признаки грядущей «гибели богов». Он всегда чувствовал конъюнктуру и был хорошо осведомлен о настоящем положении дел в рейхе – с тех пор, как начал продвигаться в высшие эшелоны разведки. В 1940 году к нему перешла полиция абвера (военная контрразведка), после увольнения Вернера Беста. Потом он так крупно поссорился со своим начальником, жестким и желчным гестапо-Мюллером, что был только рад получить в 1942 году иностранный отдел СД как преемник Хайнца Йоста.

На посту шефа внешней разведки таланты Шелленберга расцвели, так что Гиммлер, получив приказ о слиянии абвера с СД, сразу вспомнил о своем Бенджамине, и с весны 1944 года Шелленберг принялся формировать объединенную секретную службу РСХА. Он не стал плясать на могиле абвера и провел его реорганизацию очень осторожно. Почти весь штат Канариса занял свою новую нишу – в РСХА.

На вид ничего и не изменилось, кроме, конечно, высших постов.

Даже Канариса гестапо пока что оставило в покое. Сначала он был подвергнут своего рода домашнему аресту, но после обсуждения вопроса с Шелленбергом назначен начальником особой военно-экономической службы при ОКБ. Руководители СС снизошли до похвалы поверженному противнику. В мае 1944 года в замке под Зальцбургом, отмечая рождение новой секретной службы, Гиммлер воздал должное «ценной работе, проделанной абвером». Большинство офицеров абвера не понимали, отчего Шелленберг так мягко обошелся с людьми Канариса. Мало-помалу обнаружилась фантастическая правда – шеф СД вел линию, в чем-то удивительно схожую с действиями заговорщиков из абвера.

Накануне 20 июля 1944 года очень мало кто знал, что абвер и внешняя разведка СД идут в одном направлении. И те и другие разуверились в конечной победе Германии, искали сепаратного мира с союзниками и готовы были отделаться от Гитлера ради спасения немцев. Абверовский критический анализ военной ситуации приводил к тем же выводам, что и доклады СД. Реакция верхов на донесения обеих организаций была тоже одинаковой. Канарис сожалел, что его материалы больше не читают в Ставке фюрера, а СД в 1944 году запретили заниматься «докладами из рейха», специально предназначенными для лидеров высшего уровня. В поисках выхода из войны, начатой Гитлером, абвер и СД нередко пробирались одними и теми же тайными тропами, использовали тех же посредников. Позднее апологеты СС держались версии, что обе организации стремились к одному и тому же – так много общего было у них в тот период.

После войны Вернер Бест заключил, что абвером и СД руководила одна трагическая судьба: «Наша общая трагедия состояла в том, что ради своего народа мы создали режим, который хорошо начинался и был отмечен значительными успехами, но затем, по непредвиденным причинам – из-за одержимости Гитлера своим особым предназначением, – привел нас к катастрофе».

Такое видение ситуации игнорирует, конечно, огромные моральные различия между заговорщиками 20 июля, действовавшими преимущественно из этических соображений, и эсэсовскими технологами власти; тем не менее слова Беста отражают горечь разочарования приближенных Гитлера в его политике. Замечание об одержимости фюрера дает ключ к поведению СС перед 20 июля или, по крайней мере, определенных руководителей СС. Многие из них утратили веру в человека, которому поклялись в вечной верности.

Именно преданное служение «величайшему уму всех времен», как назвал Гиммлер своего кумира, составляло единственный смысл и цель существования ордена СС в глазах его лидеров. Охранять жизнь Адольфа Гитлера, безжалостно выполнять его приказы, стать исполнителями его последней воли и завещания – в этом они видели некую сакральную миссию СС. Они питали отвращение к пестрой и неупорядоченной веймарской демократии и мечтали об авторитарном «национальном государстве», направляемом гением вождя, чьи директивы воплощали бы в жизнь профессионалы без сантиментов – «реалисты» (их любимое выражение). Однако в действительности борьбу демократических партий сменила не координирующая власть вождя, а постоянная грызня рвущихся к власти приближенных Гитлера, которых он держал на длинном поводке, чтобы сохранить свое положение наверху.

Особенно разочаровало интеллектуалов из СД то обстоятельство, что вождь представлял собой вовсе не тот тип государственного деятеля, который они хотели видеть в своем рациональном и эффективном мире. Им открылось, что этот человек одержим неуемной жаждой завоеваний, что его вдохновляет грубейший биологический национализм XIX века, что у него мания расового колониализма, – все это не имело ничего общего с национальной концепцией, даже в такой интерпретации, как у лидеров СС.

Первая, едва заметная, трещина в отношениях Гитлера и руководства СС появилась после того, как фюрер присоединил к Германии первый не немецкий народ – чехов из «остальной Чехословакии». Однажды мартовским утром, встретившись на верховой прогулке в Тиргартене, Вернер Бест обменялся многозначительными замечаниями с Рейнхардом Хёном. «Знаете, – сказал Бест, – а ведь это начало конца. До сих пор люди нам верили, когда мы говорили, что национал-социализм есть воплощение расовой концепции, имеющей известные пределы. Теперь, когда мы вошли в Прагу, национал-социализм превратился в империализм».

Конечно, ни в своих речах на публике, ни в своих действиях лидеры СС не проявляли подобных чувств. Они следовали за Гитлером по пути завоеваний и геноцида. Но симптоматично, что сам Гиммлер, ослепленный собственным экстатическим поклонением фюреру, иногда выказывал признаки тревоги, причем еще летом 1939 года. Где-то в самой глубокой его сущности таился скромный робкий человечек, и самоубийственная скачка Гитлера в пропасть войны давала ему пищу для размышлений. Во время судетского кризиса 1938 года рейхсфюрер вел себя как и полагается ура-патриоту из первых рядов, еще и провоцируя Гитлера в его политике агрессии. Однако когда Гитлер раскручивал конфликт вокруг Данцига, у рейхсфюрера появилось ощущение, что хозяин делает слишком высокую ставку. Тут он примкнул к Герингу, который противодействовал линии Гитлера на голое насилие. Отсюда – столкновение с Риббентропом: по мнению Гиммлера, он оказывал на фюрера самое пагубное влияние. В апреле 1939 года Гиммлер поехал в Данциг – посоветовать соблюдать умеренность слишком воинственному гауляйтеру «свободного порта» Альберту Форстеру. Французский генеральный консул в Данциге утверждал, что Гиммлер хотел вообще сместить Форстера, но не преуспел в этом. Тогда и польский посол в Берлине относил Гиммлера к числу «противников войны». 26 июля комиссар Лиги Наций в Данциге Буркхардт писал генеральному секретарю этой организации: «Ходят слухи, что Геббельс и Гиммлер заблокировали Гитлера. Это ошибочное мнение, а правда в том, что с осени, во всяком случае после ноябрьских еврейских погромов, Гиммлер сменил фронт. Теперь он гораздо ближе к Герингу и противостоит Геббельсу с его пропагандистскими методами».

В дальнейшем Гиммлер послушно проводил военную политику Гитлера, но сохранял стойкое отвращение к Риббентропу, на которого возлагал ответственность за гибельный военный курс: должен же он был обелить своего фюрера. Часть свиты Гитлера пребывала в иллюзии, что можно было бы легко добиться мира с западными союзниками, только бы избавиться от Риббентропа. Геринг однажды сказал: «Это не наша война, а Риббентропа». И многие среди эсэсовского руководства думали так же. Об этом узнал дипломат Ульрих фон Хассель, один из лидеров немецкого сопротивления, когда в октябре 1939 года встречался с бывшим немецким послом во Франции графом Вельцеком. Они говорили о попытках как можно скорее покончить с войной. Хассель отметил: «В сферу деятельности Вельцека входят и члены руководства СС Штукарт и Хён. Он утверждал, что эти двое в основном смотрят на вещи так же, как мы (оппозиция), и подумывают о том, не выбросить ли Риббентропа за борт. Уже обсуждается состав нового кабинета».

Такие штрихи, пусть и скудные, все же указывают, что лидеры СС не разделяли слепую веру в победу тех тысяч и тысяч молодых эсэсовцев, которых они бросали в бойню Второй мировой войны. Даже в период военного триумфа германской армии, как отмечал Хассель, «в СС на исход войны смотрели реалистично, то есть скептически». Штаб-квартира СС не способна была принять правила, диктуемые нацистской пропагандой.

Не то чтобы там ставили под сомнение суть силовой политики Гитлера. Как обычно, эсэсовцы готовы были выполнять любые его приказы, пусть даже самые варварские. Они не колебались, шла ли речь об уничтожении еврейского населения, о начале нового наступления на фронте, об освобождении захваченного Муссолини или о том, чтобы предотвратить измену сателлита Германии. Но многим из руководителей СС обычный здравый смысл не позволял безоглядно отдаться во власть диктатуры. Элита СД была достаточно умна и образованна, для этого слоя не годилась доктрина голого насилия ради завоевания «жизненных пространств».

Эсэсовские понятия в оккупационной политике отличались от прямолинейной гитлеровской доктрины «хозяев и рабов». Расчетливые технологи власти, видевшие свою задачу в том, чтобы управлять покоренными народами Европы и при этом их умиротворять, понимали, насколько усложняется эта задача в условиях захватнического империализма: это неизбежно породит восстания порабощенных против немецкой «расы господ».

Гитлер и мысли не допускал, чтобы в России, как и в остальных регионах Европы, могла существовать национальная автономия – просто территории, управляемые наместниками и подвластные единой централизованной супердиктатуре. В 1944 году он говорил, обращаясь к гауляйтерам, что следует «поскорее кончать с мешаниной мелких государств. Управлять Европой могут только немцы… Самоуправление – это дорога к независимости. С помощью демократических институтов нельзя удержать то, что завоевано силой».

Эсэсовский вариант оккупационной политики был умнее, хотя с моральной точки зрения не лучше гитлеровского. Лучше всего сюда подходит распространенный штамп – политика кнута и пряника. Эксперты СС надеялись достичь консенсуса между завоевателями и завоеванными, поочередно демонстрируя суровость и снисходительность. Идеи Вернера Беста, к примеру, отличались от убеждений диктатора, с его презрением к «мешанине мелких государств». В 1942 году Бест писал в журнале «Рейх, национальный строй и жизненное пространство»: «Что касается взаимоотношений между великой державой и другими народами региона, то следует помнить, что ни один народ не может долго главенствовать без или против согласия ведомых… Народы не поддаются принуждению или обману… Высшая воля к самовыражению для каждого народа проявляется в его стремлении доминировать в данном регионе, но борется он за эту цель вместе с союзниками, чтобы создать максимально большой демографический регион, в котором он еще сможет лидировать согласно естественным законам бытия. Таким образом можно обеспечить продолжительное естественное развитие вместо упадка, который является неизбежным следствием кратковременной иллюзии господства „высшей расы“».

Гейдрих первым опробовал эту специфически эсэсовскую оккупационную политику наделе. В сентябре 1941 года, уже будучи директором РСХА, он был назначен еще и исполняющим обязанности рейхспротектора Богемии и Моравии и стал, по сути, полновластным правителем протектората. Гейдрих начал с волны террора, принесшего ему кличку Пражский мясник. Он организовал первый в истории нацизма фальшивый судебный процесс, который всего за пару часов осудил на смертную казнь чешского премьера Алоиза Элиаса. Одновременно с этим гестаповские зондеркоманды принялись за очаги чешского сопротивления. Незадолго до того коммунистические и прозападные группы объединились, однако Гейдрих сломил чешское движение сопротивления всего за две недели. Ежедневно он докладывал фюреру о «победах» в своей кампании террора.

Достигнув ближайшей цели, Гейдрих тут же свернул работу трибуналов. Перед своими запуганными подданными он предстал в новой ипостаси: Гейдриха-палача сменил Гейдрих-благодетель. Он объявил об окончании политических репрессий и начал обхаживать чешских рабочих и крестьян, противопоставляя их буржуазной интеллигенции, которую считал главным очагом потенциального сопротивления. Имея задание поднять в Чехии уровень промышленного и сельскохозяйственного производства, он отменил ряд правил, унижавших чехов как граждан второго сорта. Гейдрих увеличил рацион жиров в пайках для 2 миллионов чешских индустриальных рабочих, распорядился выдать 200 тысяч пар обуви работникам военной промышленности и реквизировал роскошные отели на знаменитых богемских курортах под дома отдыха для трудящихся. Одновременно он улучшил чешскую систему социального обеспечения, сильно уступавшую немецкой. Британский биограф Гейдриха Чарльз Уайтон отметил, что впервые в истории Чехословакии, включая даже демократический период, рабочие и крестьяне получили признание в обществе. Рейхспротектор и его жена Лина постоянно принимали разнообразные чешские делегации, так что у многих возникло впечатление, будто чехи согласились с немецким господством.

Вести об успехах Гейдриха застали врасплох лондонское «правительство в изгнании» во главе с Эдуардом Бенешем. Спокойствие в протекторате означает, что население пассивно принимает немцев, а это, в свою очередь, наносит удар по позициям чешских эмигрантов на переговорах с союзниками: получается, что они не пользуются поддержкой населения, а потому им трудно претендовать на более или менее серьезную роль в послевоенной Европе. Пока немцы под руководством Гейдриха проводят гибкую оккупационную политику, у эмигрантского правительства нет надежды на подъем сопротивления. Чешские изгнанники пришли к трезвому выводу: только убийство могущественного протектора может вызвать террор со стороны немцев и соответственно волну чешского сопротивления, а иначе оно не имеет ни цели, ни смысла.

В декабре 1941 года эмигрантский кабинет министров в Лондоне решил, что Гейдриха следует убить. Для этой цели избрали чешских военнослужащих Яна Кубиша и Йозефа Габчика. Вскоре после Рождества их обоих десантировали над территорией протектората с английского военного самолета. Кубиш и Габчик были хорошо подготовлены, они обучались в разведшколе под Манчестером и прошли диверсионную подготовку в Камбусдарохе, в Северной Шотландии.

Гейдрих каждый день ездил в Прагу из своего летнего дома в Паненске-Брешене. Ездил он без охраны, только с шофером, в открытом автомобиле. И на этом пути диверсанты подыскали хорошее место в пригороде, где дорога Дрезден – Прага делает крутой поворот. На повороте машина Гейдриха, естественно, должна была сбросить скорость. Кубиш и Габчик, получив в подкрепление еще двух диверсантов, определили, кому где стоять вдоль дуги. Все четверо были вооружены автоматами и ручными гранатами, спрятанными под плащами. Один из них, Вальчек, должен был стоять перед поворотом и свистом предупредить о появлении машины.

Утром 27 мая 1942 года все было готово. 9.30 утра – обычное время, когда Гейдрих проезжал здесь. Ничего не происходит. Время бежит – открытый зеленый «мерседес» не появляется. Заговорщики прождали около часа и начали нервничать. Наконец Габчик с Кубишем услышали свист. Габчик распахнул плащ, выхватил автомат и бросился на дорогу. Автомобиль показался из-за поворота. Сквозь ветровое стекло ясно было видно бледное лицо Гейдриха. Габчик взял его на прицел и нажал на спусковой крючок. Ничего. Еще раз взвел курок – опять ничего. Из-за спины раздался отчаянный крик – это Кубиш выхватил ручную гранату и швырнул ее в машину. Граната упала на заднее сиденье и искорежила автомобиль, но Гейдрих, на вид невредимый, вытащил из кобуры пистолет, крикнул что-то шоферу, выскочил на дорогу и открыл огонь по нападающим, обратив их в бегство. Гейдрих уже догонял Кубиша, когда чех увидел шанс спастись. В это время навстречу друг другу шли два трамвая, и Кубиш ухитрился метнуться между ними, ускользнув от Гейдриха. На обочине был оставлен велосипед, так что один противник скрылся. Тогда Гейдрих повернул к другому. Габчик еще пребывал в шоке оттого, что автомат так его подвел. Только теперь он осознал, что опасность грозит ему самому. Вынув из кармана пистолет, он прыгнул в сторону и, стреляя на ходу, стал удирать перебежками. И тут он увидел, что Гейдрих швырнул пистолет на землю: у него кончились патроны. Внезапно Гейдрих пошатнулся, схватившись рукой за бок. Теперь стало ясно, что Гейдриха они не упустили. При взрыве гранаты в машине осколки стали и куски обшивки воткнулись ему под ребра и в живот. Частицы конского волоса из сиденья попали даже в селезенку. Врачи не смогли спасти Рейнхарда Гейдриха. 4 июня 1942 года он умер от ран. От повелителя величайшей системы террора в германской истории осталась лишь посмертная маска – представление о макиавеллизме, свойственном СС. Одним из первых увидел эту маску доктор Венер из криминальной полиции, которому было приказано расследовать это дело. Он записал потом: «Обманчивые черты. Пугающая одухотворенность и какая-то извращенная красота, словно портрет кардинала времен Ренессанса».

Как бы то ни было, лондонское правительство в изгнании добилось своего. Волна террора, одна из самых гибельных за весь период Третьего рейха, прокатилась по Богемии и Моравии. 10 тысяч чехов были арестованы, из них 1300 расстреляны, включая все мужское население деревни Лидице под Прагой, где будто бы укрылись напавшие на Гейдриха. Деревню сровняли с землей. Убийцы Гейдриха и правда оказались среди жертв этой дикой «ответной меры», но по чистой случайности.

Уже после войны английский парламентарий, лейборист Р. Пэджет заявил: «Партизаны часто специально провоцировали карательные действия, чтобы усилить ненависть к оккупантам и вовлечь в сопротивление побольше людей. Такова была главная идея, когда мы перебросили в Чехословакию команду для убийства Гейдриха. В основном чешское движение сопротивления было прямым результатом последовавших за этим репрессий СС».

По иронии судьбы продолжать и совершенствовать оккупационную политику в духе Гейдриха выпало человеку, которого он терпеть не мог. Доктор Вернер Бест когда-то вместе с Гейдрихом налаживал механизм гестапо, а с августа 1942 года возглавлял департамент в министерстве иностранных дел.

Беста направили в Копенгаген разбираться с германско-датским кризисом в конце 1942 года. Оккупированная Дания формально сохранила свою государственность, и Гитлер чувствовал себя так, словно датский королевский дом нанес ему публичное оскорбление. Осенью он отозвал из Дании полномочного представителя рейха и немецкого командующего военными силами и предложил назначить туда нового полномочного представителя, более последовательного нациста, который потребовал бы отставки правительства и создания нового кабинета, с участием датских нацистов.

Риббентроп выбрал для этой цели группенфюрера Беста, как человека делового и энергичного. Но Бест сразу понял, что выполнение требований Гитлера нанесет тяжелый вред немецкой оккупационной политике в Дании. Парламент никогда не согласится назначить министрами нацистов. И Бест поступил таким образом, как не осмеливался никто из дипломатов, – проигнорировал приказ Гитлера. Он договорился с датскими политиками о компромиссе. Датчане сформировали новый кабинет, уволив одного-двух министров, подозрительных для немцев, а Бест за это не стал упорствовать по поводу включения в кабинет нацистов. Более того, когда весной следующего года на выборах в парламент датские нацисты получили всего три места, Бест уговорил их лидера Фрица Клаузена оставить политическую деятельность, уехать из Копенгагена и больше внимания уделять личной жизни.

Бест спокойно и без шума вел свою линию, которую считал наиболее плодотворной. Ему нужно было обеспечить стабильность в своем регионе, а значит, он должен быть готов действовать против нарушителей общественного порядка, против союзников и датского сопротивления, а также против самого Гитлера.

Гитлеру политика Беста действительно не нравилась. Он готов был смириться с тем, что принесли в жертву датских нацистов, но его выводила из себя, как он считал, «мягкость» по отношению к датским противникам нацизма. А там, по сути, повторялся чешский вариант. Борцы датского сопротивления, обученные в Англии, начали партизанскую войну против немецких оккупантов в Бестовой модели протектората. Опять целью было спровоцировать репрессии, которые возмутили бы нерешительных. Но дипломатичный Бест старался обходиться без жестокостей, пока не было особой нужды. Военным и полицейским силам, находившимся под его началом, он разрешал проводить лишь временные, ограниченные карательные акции. В своих донесениях в Берлин он даже преуменьшал реальный уровень сопротивления, чтобы не вызвать дикой вспышки со стороны Гитлера. Таких вещей, по собственному признанию, Бест боялся больше, чем партизан.

Однако доклады военного командования в Дании рисовали положение в таких мрачных тонах, что Гитлер заподозрил своего полномочного представителя в обмане. Разъяренный, он потребовал самых суровых репрессий против датских партизан, тем более что Дания была важна для него как мост в Норвегию.

Бесту было приказано предъявить датскому правительству ультиматум с требованием создать сеть трибуналов для борьбы с сопротивлением и ввести смертную казнь за нападение на немецких военных. Бест заявил, что датское правительство не примет такой ультиматум, и оказался прав. 29 августа 1943 года кабинет действительно отклонил его и ушел в отставку в полном составе. Командующий немецкими войсками объявил чрезвычайное положение. Беста вызвали в Ставку фюрера и объяснили ему, что террор датского сопротивления может быть сломлен только с помощью эффективного контртеррора, а потому на диверсии надо отвечать усиленными репрессиями: за каждое нападение на немца – ликвидировать пятерых партизан или людей, которые им помогали, предоставляя убежище, деньги или оружие. Бест возражал, что в Дании такие меры не годятся, что датчане уважают законы, а потому лучший способ настроить общество против террористов – это уничтожать лишь самих террористов, арестованных и приговоренных военным трибуналом. Гитлер же, всегда относившийся к законникам как к самым презренным людям на свете, разозлился еще больше. Приказ о борьбе с терроризмом в Дании был утвержден.

Суровые репрессии обрушились на Данию, и пусть Бест весьма скептически относился к такой линии, но он вместе с другими немецкими функционерами, вовлеченными в те события, разделяет ответственность за преступления.

Бест вынужден был выполнять программу, которая вызывала у него отвращение, и все же старался как-то уменьшить творимое зло. Договорившись с начальником полиции безопасности, он снизил намеченное Гитлером соотношение жертв 1:5 до 1:1 и стал постепенно вводить в Дании немецкие военные суды.

Уловки полномочного представителя не ускользнули от внимания Гитлера. 3 июля 1944 года Риббентроп телеграфировал Бесту: «В связи с рапортами о положении в Дании фюрер выступил с резкой критикой вашей политики по отношению к датчанам». Риббентроп потребовал от Беста немедленного и подробного отчета, в особенности по вопросу «почему, вопреки указаниям фюрера, вы продолжаете судить диверсантов, вместо того чтобы просто вести контртеррор». 5 июля Беста снова вызвали в Ставку. Гитлер рычал: «Эти господа вечно думают, что они умней меня!» Он возобновил приказ об усиленных ответных мерах и пригрозил, чтобы его полномочный представитель не вздумал заниматься самодеятельностью. Бест начал было возражать, но Гитлер заорал: «Не хочу ничего слышать!»

Группенфюрер Бест отсалютовал и вышел из кабинета. Когда он рассказал обо всем Риббентропу, тот вдруг задумался, а потом дал ему весьма своеобразный совет: «Поступайте, как вы считаете правильным и разумным. Но все приказы фюрера следует выполнять».

История с Бестом впервые ясно показала, что взгляды Гитлера и руководства СС на оккупационную политику не обязательно совпадают. Другой областью, где проявились эти различия, было отношение к так называемым «германским» народам. Конечно, и Гитлер, и эсэсовцы изъяснялись на одном языке нацистской догмы, но исходили они из разных принципов. Гитлер, со всей своей трескотней по поводу германизма, по сути, оставался именно немецким националистом периода империи. Любые межнациональные институты он расценивал как измену Германии. Руководители же СС действительно стремились к созданию Великого Германского рейха, который в будущем мог бы открыть эпоху братских взаимоотношений народов разных государств, хотя, разумеется, под главенством немцев. Однажды, в порыве энтузиазма, Гиммлер даже заявил, что следующим рейхсфюрером СС может быть и не немец. Гитлеру же эти «германические» изыскания Гиммлера казались смешными. Фюрер считал, что каждый ненемец, вступивший добровольцем в СС, если только ему не «промыли мозги», должен «чувствовать себя предателем собственного народа».

По контрасту с гитлеровской жестко ограниченной национальной программой лидеры СС склонялись «к политике, предусматривающей совсем иные отношения, – значительно большую самостоятельность» (выражение исследователя Пауля Клюке). Клюке полагал также, что Гиммлер «был готов принять нордические элементы из негерманских народов и даже специально их выискивать, хотя Гитлер находил эту затею очень и очень сомнительной».

Когда же Гиммлер углубился в свою программу германизма и занял ключевые позиции в оккупационной политике, расхождения между СС и Гитлером обозначились более отчетливо. Потребность в «германических» волонтерах для ваффен-СС и путаница враждующих нацистских клик на оккупированных территориях побудили фюрера назначить Гиммлера кем-то вроде верховного владыки над «нордическими народами». Указ фюрера гласил: «Рейхе – фюрер СС несет единоличную ответственность за взаимоотношения с германскими народами и группами этнических немцев и за выполнение общих требований германизма на оккупированных территориях». В административном управлении СС был создан Германский отдел (ГО) во главе с Францем Ридвегом. У него были форпосты в Осло, Копенгагене, Гааге, Брюсселе и плюс целая сеть местных ячеек под руководством СС. Эти организации вербовали добровольцев в войска СС, проверяли желающих вступить в общие СС на соответствие стандартам «германизма», устанавливали контакты с местными нацистскими князьками, издавали газеты и книги, занимались просвещением и воспитанием. Фанатикам пангерманизма уже виделась будущая Великая империя германских народов. Как говорил Бергер, «добровольцы войск СС вместе с другими членами СС из среды германских народов когда-нибудь заложат фундамент Великой Всегерманской империи». В протоколе конференции командного состава СС от 8 октября 1942 года записано: «Ответственность за общее руководство германскими регионами возложена на рейхсфюрера. Наша задача состоит в том, чтобы подготовить почву для нашего руководителя, так чтобы он мог впоследствии объединить германские страны во Всегерманскую империю. Эти страны войдут в ее состав без отказа от своей национальной и культурной принадлежности».

Но врожденный националистический инстинкт Гитлера шел вразрез с имперскими иллюзиями пангерманистов из СС. Он не выказывал ни малейшей склонности поощрять «германские» страны и предоставлять им хотя бы минимум автономии, который вполне допускали лидеры СС. А потому их пропаганда Великой Всегерманской империи не могла быть эффективной.

И дело было не в одной только идеологии. Упорное нежелание Гитлера определить меру будущей национальной самостоятельности оккупированных стран мешало практической работе, в особенности – вербовке в ряды войск СС. Авторы донесений, поступавших в ГО, подчеркивали, что, если Гитлер не даст каких-то заверений на этот счет, вербовка добровольцев в СС полностью свернется. То есть Гитлер своим молчанием парализовал ваффен-СС: ведь многие оккупированные страны формально находились в состоянии войны с Германией. В 1943 году Бергер докладывал о ситуации в Норвегии: «Приток добровольцев прекратился совершенно, поскольку нет основы для их вербовки». По его словам, «норвежские эсэсовцы все настойчивей задают прежний вопрос: что с ними будет после войны?».

Тщетно Бергер в сентябре 1943 года, ввиду начала очередной кампании по вербовке, упрашивал Гиммлера повлиять на фюрера, чтобы тот согласился заключить с Норвегией мирный договор. Гитлер отказывался. Лишь позднее его убедили разрешить рейхскомиссару в Норвегии Тербовену опубликовать декларацию, обещающую норвежцам внутреннюю самостоятельность, правда, составлена она была в слишком расплывчатых выражениях и неизвестно даже, к какому именно будущему относилась. На руководителей СС этот бессмысленный набор слов не произвел впечатления. Совместный рапорт Третьего управления РСХА и ГО приводит мнение норвежцев: «Декларация столь растяжима, что каждое лицо, находящееся у власти, может трактовать ее произвольно, а потому она ничего не меняет».

Гитлеровская политика умолчания порой заставляла лидеров СС самих делать политические заявления. Например, летом 1942 года окружной командующий СС Йекельн заверил латышских офицеров: «Народу Латвии найдется место под солнцем в будущей Великой Всегерманской империи… Латвии уже даровано самоуправление, никто не стесняет ее культурную жизнь, оживляется ее экономика. После войны она будет пользоваться такой же самостоятельностью и в тесном союзе с рейхом снова достигнет процветания». Министерство по делам восточных территорий выразило протест против подобных политических экстравагантностей. 14 августа замминистра Мейер заявил: «Не дело окружного командующего СС выступать с публичными заявлениями относительно возможного конституционного статуса Латвии».

Йекельн был не единственным эсэсовским руководителем, который понимал, что если он не хочет, чтобы у него выбили почву из-под ног, то должен взять инициативу на себя, как-то возмещая пустоту гитлеровских приказов. При этом они постоянно ходили по ниточке, ежесекундно ожидая гневного окрика Гитлера. Губернатор Галиции группенфюрер СС Вехтер считал, что с поляками надо обращаться помягче, тогда как приказ требовал их депортации, чтобы освободить место для немецких колонистов. Генеральный комиссар Белой Рутении фон Готберг добивался самоуправления для русских, хотя Гитлер постоянно твердил, что внутренняя автономия подорвет правление немцев.

Последней великой драмой, окончательно распустившей связи в СС с Гитлером и даже незаметно изменившей психологию многих эсэсовских лидеров, была война против России. Они служили в Прибалтике, Галиции, Белоруссии, а события в тех местах прямо ведут к заговору 20 июля.

Первоначально фюрер и руководство СС были едины в своих идеях относительно России. Они хотели «разрезать на куски громадный русский пирог», сократить население востока и заселить освободившееся пространство немецкими колонистами. Идеологи СС проповедовали, что миллионы славян – это неразвитые низшие существа, «недочеловеки», нечто вроде насекомых.

Брошюра «Недочеловеки», изданная ремесленниками Бергера, разъясняла эсэсовцам, почему славян нельзя считать людьми: «На вид недочеловек выглядит совсем как обычное творение природы: у него есть руки, ноги, нечто вроде мозга, глаза, рот. На самом деле это совершенно иное существо, карикатура на человека, с его чертами, но умственно и морально – ниже любого животного. Это творение темного хаоса, одержимое страстью к разрушению и примитивной похотью».

Убийства, совершенные оперативными группами СС, массовые расстрелы советских военнопленных гестаповцами, зверства отдельных солдат и частей ваффен-СС против русского гражданского населения – все это доказывает, что подобные теории принимались вполне серьезно. СС стали бичом оккупированной немцами России. В тысячи глаз они следили за тем, чтобы ни один немецкий солдат не братался со славянским недочеловеком. Агенты РСХА и специальные команды пресекали всякие попытки немецкой администрации уговорить население работать на рейх в обмен на обещания самоуправления. Гиммлер считал подобные попытки предательством немецкой миссии на Востоке. Каждый, кто хотел взять русских как помощников (или того хуже – как союзников) в крестовом походе против Советов, по мнению рейхсфюрера, саботировал программу немецкого правления в России. Он систематически искоренял тенденцию к сотрудничеству. Спецкоманды СС разогнали украинское правительство, созданное по соглашению с вермахтом, и арестовали его руководителей, а в Белоруссии полиция безопасности ликвидировала группу националистов, которую тогдашний гауляйтер Кубе надеялся использовать для формирования администрации из местных. Руководство СС отвергало все предложения пленных советских генералов воевать вместе с немцами против Сталина.

Но эта строжайшая идейная бдительность не могла уберечь немцев от реальности. Два отрезвляющих года кровавой войны с Россией принесли жестокие доказательства лживости сказок о «недочеловеках». Уже в августе 1942 года в «докладах из рейха» СД отмечалось: «У немцев растет чувство, что они стали жертвами обмана. Людей поражает огромное количество советского оружия и боевой техники, их качество, гигантские усилия Советов по индустриализации, и все это резко контрастирует с предыдущим изображением Советского Союза. Люди спрашивают себя, каким образом большевики могли все это сделать».

Командиры ваффен-СС в числе первых стали протестовать против фальшивой концепции, что русские – «недочеловеки». Каждый день, проведенный их солдатами в крови и грязи русского фронта, показывал им, что значит сражаться с русскими. Злость на пропагандистские трюки породила откровенные и горькие заявления, адресованные рейхсфюреру. Так, командир дивизии «Викинг» Феликс Штайнер сказал Гиммлеру, что эта война вообще может быть выиграна только в том случае, если дать автономию украинцам и привлечь их воевать на стороне немцев против общего врага – Советов. Гиммлер отверг эту идею: «Не забывайте, что в 1918 году ваши замечательные украинцы убили фельдмаршала фон Эйхорна». Когда военные журналисты д'Алкена стали критиковать устаревшую тему «недочеловека» и в их репортажах с востока запестрело слово «Европа», Гиммлер взорвался: «Что за глупая болтовня о европейском сообществе, включающем даже русских и украинцев! Я раз и навсегда запрещаю эсэсовцам принимать такую линию… которую к тому же особенно осуждает фюрер!» Гиммлер исходил не из одних только идейных соображений: он боялся гнева вождя. Гитлер и слышать не хотел о национальных устремлениях восточных народов и однажды уже столкнулся с Гиммлером по поводу автономии балтийских государств.

Этот вопрос возник, когда потребовалось организовать в Прибалтике войсковой набор для частей СС. Юристы-международники из РСХА убедили Гиммлера, что всеобщая мобилизация несовместима со статусом оккупированной страны, а потому надо бы дать ограниченную автономию Эстонии, Латвии и Литве. Юристы уселись за работу; в итоге родился план – предоставить этим трем странам суверенитет под «протекторатом» Германии, которая сохранит контроль за военными делами и международными отношениями. Но в Ставке Гитлера рейхсфюрер с этим планом провалился полностью – к великой радости главы партийной канцелярии Бормана, опасавшегося, что такой эффектный выход СС ослабит позиции нацистской партии. Было это в феврале 1943 года.

Однако практика войны и здравый смысл делали свое дело. Нацистские догмы относительно Востока в целом явно требовали пересмотра. А тут еще бывший военный министр Латвии Бангерскис так хорошо организовал вербовку добровольцев в войска СС, что Гиммлер счел своим долгом все-таки помочь прибалтам с автономией. В ноябре 1943 года он снова обратился к фюреру, и Гитлер снова отказал. Министр по делам восточных территорий Розенберг записал: «По ходу обсуждения фюрер постоянно подчеркивал, что это самоочевидно – он не может освободить эти страны, даже и говорить не стоит, и вообще он против подобных щедрых жестов в трудные времена».

Вот так рейхсфюрер потерпел очередную неудачу. Однако брешь в «антивосточной» позиции СС была пробита. «Концепция недочеловека» показалась ему не такой уж верной. Да и аппетиты войск СС заставляли его искать «германцев» среди разных народов.

За прибалтами наступила все-таки и очередь украинцев. Весной 1943 года губернатор Галиции Отто Вехтер предложил рекрутировать добровольцев в дивизию СС «Галиция». Гиммлер на это согласился. Он рассуждал так: Галиция, где живут западные украинцы, не имеет отношения к украинскому национализму. Этот регион прежде входил в Австро-Венгрию и всегда слыл прогерманским. Когда удалось набрать около 100 тысяч украинских добровольцев, Вехтер попросил разрешения назвать дивизию «Украина». Гиммлер ужаснулся: это означает поощрение украинского национализма, это ведет к предательству германской миссии на Востоке! Да и что скажет фюрер? И 14 июля того же года Гиммлер издал приказ: «Я запрещаю в отношении галицийской дивизии пользоваться термином „украинская дивизия“ и вообще упоминать украинскую национальность». Вехтер протестовал: это все равно что лишить украинцев национальности, это невыгодно немцам, это озлобит украинцев и сделает их восприимчивыми к большевистским лозунгам. Гиммлер подтвердил свой приказ, правда, не наказывал тех, кто пользовался наименованием «украинская» неофициально. Поскольку Вехтер упорствовал, Гиммлер просто сказал, что закрывает эту тему. Однако в 1945 году рейхсфюрер отступил: пришлось именовать «Галицию» 1-й украинской дивизией. Украинский генерал Шандрук был первым недочеловеком, надевшим форму СС.

Все больше европейских народов оказывалось «достойными СС». За украинцами последовала бригада русского авантюриста Каминского, дальше – белорусская дивизия, потом казачья часть под командованием генерала фон Панвица; под конец в войсках СС оказались даже советские мусульмане. Драматическая кончина понятия «недочеловек» побудила группу офицеров Генерального штаба и абвера заинтересовать политических и военных руководителей Германии новым секретным оружием, которое, безусловно, внесет решающий поворот в события Второй мировой войны.

Имелось в виду создать Русскую освободительную армию из советских военнопленных, их следовало заверить, что в будущем Россия получит настоящий суверенитет, а они сами будут сражаться против Советов не как добровольные помощники Германии, а как полноправные союзники. Случай послал им и командира для этой будущей армии: генерал-лейтенанта Андрея Андреевича Власова, который был защитником Москвы в 1941-м, командовал 2-й ударной Волховской армией и попал в плен в 1942 году, заявив, что готов совместно с нацистами пойти против Сталина. Поддержанный группой немецких молодых офицеров, действовавших по собственной инициативе, Власов начал вербовать военнопленных в лагерях, и на первые же его речи откликнулось неожиданно много людей.

Гитлер ответил на идею власовской армии бранью и презрением. Он не хотел играть в игры с русским национализмом. Это противоречило его колониальной политике, целью которой была только эксплуатация. 8 июня 1943 года он заявил: «Я вовсе не собираюсь создавать русскую армию. Все это – чистые фантазии. Пусть никто не воображает, что мы нуждаемся в создании русского государства, что мы получим миллион человек и все тогда будет в порядке. Ничего мы не получим, ни одного человека. Мы просто совершаем монументальную глупость».

Военные, сторонники Власова, сдались. Осталась лишь небольшая группа энтузиастов, несмотря ни на что веривших во власовское движение. Среди них была женщина по имени Мелитта Видеман, уроженка Петербурга, ведущий журналист антикоминтерновского журнала «Действие». Она придавала власовцам огромное значение и решила, что если им кто-нибудь в силах помочь, то только их злейший враг – СС. Безошибочно чувствуя нацистскую реальность, она выбрала на эту роль Вехтера – губернатора Галиции. Его встречу с Власовым она устроила в доме своих родителей. Вехтеру понравился русский, и он обещал свою помощь.

Но Гиммлер не мог отказаться от своих собственных догм или уклониться от приказа фюрера. «Нам не следует верить этому русскому генералу, – говорил Гиммлер. – Мы сами разберемся, как нам устроить жизнь в России». Власовские друзья очень осторожно пытались его переубедить – рейхе – фюрер оставался глух. Дольше всех настаивала на своем Мелитта Видеман. Могущественный глава СС беспомощно цеплялся за свою драгоценную устаревшую концепцию под градом ее писем, статей, напоминаний.

Письмо от Видеман Гиммлеру 26 мая 1943 года: «Теория о неполноценности восточных народов, прежде всего русских, опровергнута практикой. Они хорошо сражаются. Они жертвуют всем ради родины. Они вооружены, по крайней мере, не хуже нас… Если мы хотим, чтобы на Востоке миллионы людей работали на наш рейх, а на Восточном фронте за нас воевала большая армия, то теория о неполноценных должна исчезнуть из нашей пропаганды». Письмо от 5 октября: «Понятие „недочеловек“, которым мы пользуемся, позволило Сталину провозгласить народную войну. Нас ненавидят страшно… при этом абсолютно точно известно, что все русское крестьянство, большая часть интеллигенции и все средние и старшие офицеры Красной армии являются противниками большевизма и особенно – Сталина. И мы ставим этих людей перед трагической дилеммой: или сражаться за Сталина, или обречь свой народ и себя самих на жалкую участь рабов в колониальной империи, где их убивают, грабят, объявляют неполноценными, тогда как это один из самых одаренных народов белой расы… Самая большая опасность для нас кроется в упорном продолжении текущей политики и нежелании осмыслить причины, почему военное счастье отвернулось от нас».

Когда Мелитта Видеман попросила об интервью, Гиммлер уклонился от объяснений, прикрывшись, как всегда, приказом Гитлера. Секретарь написал даме от его имени: «Особенно нежелательно касаться данного вопроса, поскольку в отношении Власова уже имеются конкретные инструкции фюрера».

Власовское движение так бы и осталось вовсе без помощи со стороны СС, если бы не главный военный журналист СС штандартенфюрер Гюнтер д'Алкен. Он использовал смесь своей природной хитрости и шоковой терапии, чтобы отучить Гиммлера от привязанности к призрачному миру бредовых антирусских идей фюрера. В сентябре 1943 года во время полета на фронт Гиммлер показал д'Алкену брошюру о «недочеловеках». Тот задумался на мгновение и вдруг заговорил тоном ворчливого рядового эсэсовца. Книжку он назвал «мутью» и прибавил: «Наши ребята на фронте не знают, куда свои задницы девать. Вы уж поверьте, если бы им показали эту книжку, они бы вас так и спросили, громко и ясно: выходит, по-вашему, эти солдаты, которые сейчас наступают, у которых танки лучше наших, которые мастера воевать, они, значит, недочеловеки? А мы тогда кто? Какие из нас после этого сверхчеловеки? Посмотрите, ведь они все готовы перетерпеть ради своей страны!»

«Что за чушь вы тут несете?» – опешил Гиммлер. «Рейхе – фюрер, – ответил д'Алкен, – подобные вещи я слышу теперь от наших парней повсюду. Война идет уже два года, мы узнали своего противника, и стало ясно, что с такими теориями мы далеко не уедем». Возмущенный Гиммлер прервал разговор, но полученная встряска, видимо, возымела свое действие. Через несколько дней он вызвал д'Алкена и поручил ему взять власовцев на фронт и начать психологическую войну против советских войск. Правда, делать это следовало таким образом, чтобы не нарушить приказа фюрера – то есть обещать дезертирам вступление в Русскую освободительную армию, которой не существует и никогда существовать не будет, если Гитлер не переменит решения.

Д'Алкен принялся за дело на свой лад. Он начал операцию «Зимняя сказка», первую успешную пропагандистскую акцию по привлечению советских дезертиров на сторону немцев. «Зимняя сказка» пробила также брешь в глухой обороне Гиммлера. Постепенно он стал прислушиваться к аргументам д'Алкена, позволил использовать видных власовцев в эсэсовской пропаганде и даже признал самого Власова. В октябре 1943 года Гиммлер кричал: «Этот подручный мясника – опасный большевик!», но уже через год рассудил по-другому и разрешил Власову сформировать две русские дивизии. «Желаю вам успехов в интересах нашего общего дела», – написал рейхсфюрер бывшему «недочеловеку».

Гиммлер сидел как на иголках, опасаясь получить замечание от фюрера за этот флирт с власовцами, но поскольку Германия терпела поражения, критики близорукой восточной политики усматривали в альянсе СС с бывшим советским генералом свой последний якорь спасения. Именно на СС они возлагали надежду, как на единственный механизм возможных преобразований. Поступавшие в штаб Гиммлера меморандумы дают представление о ситуации и об «эффективности» нацистского режима.

Мелитта Видеман возобновила нажим: «Темпы продвижения организации Власова совершенно несвойственны методам авторитарного государства. Это темп нерешительности и упущенных возможностей». Губернатор Белой Рутении фон Готберг как бы уже умывал руки: «Я еще с зимы 1941/42 года письменно и устно указывал на необходимость изменения нашей базисной позиции. Если принять во внимание психологию восточных народов, думающих только о настоящем, то ясно, что у нас тогда была гораздо более благоприятная возможность быстро завершить эту войну, чем теперь».

Самым суровым критиком немецкой оккупационной политики был генеральный комиссар Крыма Альфред Фрауэнфельд. Он прибегал к таким крепким выражениям, что даже обвинитель на Нюрнбергском процессе Роберт Кемпнер воскликнул в удивлении: «Но вы же написали поразительные вещи!» Немецкую оккупационную политику он именовал образцовой глупостью: «Всего за год мы достигли грандиозных успехов на пути превращения полностью пронемецки настроенных людей, приветствовавших нас как освободителей, в партизан, которые бродят по лесам. Влияние такой политики на ход событий было только отрицательным… Система беспощадной жестокости… Несколько веков назад такие методы применялись к чернокожим рабам… Издевательство над здравым смыслом… Верх глупости, доказательство того, что те, кто бравирует своей жестокостью и изображает расу господ, на деле – просто невежественные болваны».

Этот меморандум, полученный в феврале 1944 года, глава партийной канцелярии Борман переадресовал Гиммлеру: ведь прежде всего там содержалась критика эсэсовской славянской доктрины. 26 марта 1944 года Гиммлер заметил по этому поводу: «Фрауэнфельд не так уж не прав». Постепенно даже самые убежденные нацисты в СС пришли к горькому выводу, что в их тоталитарном государстве неприменимы даже элементарные правила психологической войны. Раздираемая интригами противоборствующих клик, неспособная к реформированию, перед явным превосходством противников на Востоке и на Западе, гитлеровская Германия потихоньку скатывалась к гибели.

Перед лидерами СС все чаще вставал тяжкий вопрос: а есть ли у них будущее в постгитлеровский период? «Доклады из рейха» СД не оставляли сомнений: немцы хотят мира, покоя и прекращения бессмысленной войны, начатой Гитлером.

Доклад от 10 февраля 1944 года: «Говорят, что наш враг, при всей его глупости, вцепился в нас так крепко, что неизвестно, удастся ли нам его когда-нибудь сбросить, хотя уже много раз нам сообщали, что „враг разбит наголову“».

6 апреля: «В период тревожного ожидания вторжения и возмездия, когда нам изменила удача на Востоке, люди спрашивают себя, а что случится, если мы перестанем держаться? Стоит ли нести страшные жертвы и лишения, которых требует и будет продолжать требовать война? Постепенно люди склоняются к миру».

20 апреля: «Постоянное напряжение, тревога по поводу событий на Востоке, несбывшиеся ожидания „спасительного чуда“ порождают у населения усталость и разочарование. Вообще люди „сыты по горло“ войной. Повсюду велико желание, чтобы она поскорее закончилась».

Руководители СС, читавшие эти секретные донесения, неизбежно должны были задуматься о судьбе СС после краха всего того, во что они верили. Они давно уже думали о том, что казалось непредставимым, и мысль о Германии без Гитлера уже не являлась для них крамольной. Война лишила их многих иллюзий и уничтожила былое единство фюрера и СС. В 1944 году перед всеми руководящими лицами, в том числе в СС, стоял вопрос: допустить ли полное разрушение страны ради сохранения преступного режима.

Но орден СС не был бы собой, если бы там царило единодушие. Реакция облеченных властью лидеров СС значительно разнилась – от требований смещения Гитлера до неистовой защиты режима. Их можно разделить на пять групп. Первая – это узкий круг Артура Небе из криминальной полиции: они годами были в контакте с внутренним сопротивлением, включая даже настоящий заговор 20 июля 1944 года. Вторая группа – это генералитет ваффен-СС: против убийства Гитлера, но за то, чтобы во взаимодействии с вермахтом отстранить его от военного командования и заключить перемирие с западными союзниками. Далее – круг Вальтера Шелленберга: прагматики из СД стремились (какое-то время с одобрения Гитлера) заключить сепаратный мир, но если понадобится – «сдать» и Гитлера. Четвертая группа – это значительная часть лидеров СС, от Беста до Олендорфа: они были против любых жестких действий в военное время, но верили в возможность преобразований после войны. И наконец, существовали фанатики, желавшие «идти до конца, каков бы он ни был»: это преемник Гейдриха Эрнст Кальтенбруннер и Генрих Мюллер, сторонники жестокого подавления малейших признаков инакомыслия.

Антигитлеровский круг Артура Небе сложился еще в 1938 году, в крайне напряженный период судетского кризиса. Именно тогда некоторые генералы начали впервые подумывать о том, чтобы прервать этот марш к катастрофе, сместив Гитлера путем военного путча. В те дни государственный служащий и тайный противник нацизма Ганс-Бернд Гизевиус познакомил своего друга Небе с военными оппозиционерами: генерал-полковником Бекхом и Гансом Остером (впоследствии служил в абвере). Небе тогда был начальником Крипо – криминальной полиции (группенфюрером СС и руководителем подразделения в РСХА он стал позднее). Небе воспринял этих оппозиционеров весьма скептически и с большим недоверием: опытный профессионал полицейской службы увидел, что конспираторы – просто дилетанты. Он привык прятать следы, и его ужаснуло, как это они – почти в открытую, на публике – рассуждают о низложении фюрера. Сам Небе, приезжая на их встречи, оставлял машину где-нибудь на соседней улице, тщательно изучал обстановку и только после этих предосторожностей появлялся среди заговорщиков – всегда неожиданно. Герделер, сверхболтливый вожак сопротивления, не знал даже имени видного эсэсовца, которому оппозиционеры были обязаны информацией из РСХА. Если случалось так, что Герделер вдруг мог появиться на совещании, где присутствовал Небе, осмотрительный офицер полиции вовремя исчезал.

Трудно сказать, что заставило Небе поддержать сопротивление: страх ли за собственное будущее или тревога за страну, однако он был верен заговорщикам. В конце 1941 года, командуя эйнзацгруппе СС, Небе не видел иного пути, чтобы избавиться от нацистского режима и искупить собственную вину, кроме убийства Гитлера. С этого времени он постоянно подгонял заговорщиков. Они планировали покушение на фюрера, но всякий раз откладывали. Небе располагал группой полицейских офицеров, которые могли в день X обеспечить доступ военным частям путчистов в правительственные здания Берлина. Конечно, такая мера была бы невозможна без соучастия других эсэсовцев из полиции. Небе завербовал штурмбаннфюрера Ганса Лоббеса, исполнительного директора управления криминальной полиции, и начальника берлинского гестапо Пауля Канштейна. Находясь на таком посту, бригадефюрер СС (!) Канштейн не мог не стать ключевой фигурой во всех планах переворота. Его позиция усиливалась связью еще с двумя заговорщиками, берлинским полицей-президентом графом Хелльдорфом и его заместителем графом Шуленбургом. Канштейну был сделан определенный аванс: если бы путч 20 июля 1944 года удался, он стал бы новым руководителем политической полиции в Германии без Гитлера.

В Берлине были и другие эсэсовцы, имевшие связь с этой группой, но работавшие самостоятельно. К ним принадлежали, например, геринговский сотрудник Плаас из отдела прослушивания телефонов – он предупредил заговорщиков, что за ними следит гестапо; штурмбаннфюрер граф фон Сальвиати, начальник отдела в Главном управлении СС, с 1941 года прикомандированный к штабу фельдмаршала фон Рундштедта; Макс Фрауэндорфер, офицер СС, начальник трудового отдела (нечто вроде министра труда) в Польше. Этих людей от других эсэсовцев – критиков Гитлера – отличало моральное неприятие режима, попирающего права человека и страдающего саморазрушительной манией величия. Именно из этических соображений они и восставали против безответственного руководства рейха. Фон Хассель записал в дневнике, что Фрауэндорфер произвел на него впечатление «бескрайним отчаянием из-за того, что он пережил в Польше. Это было так ужасно, что он больше не выдержал».

Поскольку под покровом как бы сторонней помощи от некоторых эсэсовцев вполне могла скрываться возможность будущей поддержки путчистов империей Гиммлера, заговорщики считали нужным (хоть это и рискованно) завербовать как можно больше эсэсовцев. В конце концов, позиция СС будет решающей для успеха или провала переворота. Канарис уже высказал мнение, что раз уж было столько неудачных покушений на Гитлера, теперь нет другой альтернативы, кроме как постараться вовлечь Гиммлера в акцию против фюрера; «надо с ним откровенно поговорить». Фельдмаршал фон Бок тоже заявил, что будет сотрудничать, только если примет участие Гиммлер.

Герделер обратился за советом к своему другу, шведскому банкиру Валленбергу. Тот уточнил: «А Гиммлер знает, чем вы занимаетесь?» Герделер пожал плечами: «Я не в курсе». Услышав, что была упущена блестящая возможность устранить фюрера, – только из-за того, что в тот день отсутствовал Гиммлер, также подлежавший ликвидации, – Валленберг посоветовал: «Да оставьте вы Гиммлера в покое: если вы выступите только против Гитлера, Гиммлер мешать не станет».

Осенью 1943 года Шуленбург решил «прощупать почву» в Главном управлении СС и спросил у оберштурмбаннфюрера Ридвега, с кем из офицеров можно «откровенно обсудить ситуацию в стране». Ридвег назвал генералов Хауссера и Штайнера, а также одного из окружных командующих СС Гольдебрандта. Шуленбург служил раньше со Штайнером в 1-м пехотном полку, и вот теперь они встретились в берлинском кафе. Шуленбург сказал генералу: чтобы предотвратить полный крах рейха, Гитлера необходимо устранить силой. Штайнер с этим не согласился, заметив, что Восточный фронт трещит по всем швам, что вот-вот ожидается вторжение западных союзников, а потому смена режима сейчас была бы возможна только при поддержке всего вермахта, а это маловероятно. Не все заговорщики приняли это за последнее слово генералов. Так и оказалось: не прошло и месяца, как Штайнер и его начальник штаба оберфюрер Циглер устроили трехдневный совет у Мелитты Видеман, обсуждая, как избавиться от Гитлера. По словам Мелитты, они развивали пока еще смутный план: танковый корпус Штайнера «Германик» во время переброски на Восточный фронт должен похитить Гитлера из Ставки – «Волчьего логова», объявить его психически неполноценным и оповестить всех о его преступлениях. В следующем году генералы ваффен-СС созрели для того, чтобы обещать поддержку фельдмаршалу Роммелю в случае мятежа против Гитлера, но в 1943-м они не были еще готовы к этому, и Шуленбурга постигла неудача.

Столь же бесплодными оказались усилия профессора политологии Йенса Йессена – он хотел перетянуть на свою сторону бывшего ученика и друга Отто Олендорфа, который возглавлял Третье управление РСХА. Оба они некогда вместе работали на благо нацизма, но война и преступный характер режима развели их в разные стороны. В принципе оба оставались нацистами, суть же разногласий сводилась к следующему: имеет ли право на существование политический строй, уничтожающий миллионы людей, а теперь еще и жертвующий отечеством ради одержимости одного человека.

Олендорф – а он, кроме всего прочего, командовал эйнзацгруппе – отвечал на этот вопрос утвердительно, хотя какие-то стороны жизни рейха у него вызывали не меньшее отвращение, чем у Йессена. Он был автором «докладов из рейха», которые нацистский пропагандист Фрицше не без оснований назвал «рупором оппозиции, которую иначе никто бы не услышал». Олендорф по-прежнему был сторонником запрещенного теософского направления, а потому считался подозрительным для Мюллера, начальника гестапо. Он был дружен с противником нацизма банкиром Альманом – тем самым, что покончил с собой, когда обнаружилась его связь со Штауфенбергом, несостоявшимся убийцей Гитлера. Олендорф собирал письма разочарованных молодых солдат с фронта и вступал с ними в переписку. Он выстроил свой собственный проект послевоенной нацистской Германии, берущей истоки от гитлерюгенда и этих фронтовиков, с партией, освобожденной от политических и административных функций, чтобы стать этакой «башней мудрости».

И все же Олендорф не мыслил себе Германии в отрыве от НСДАП и гитлеровского рейха, а всякие сомнения на этот счет расценивал как смертный грех против отечества и общества. Даже в нюрнбергской камере смертников в 1948 году он проклинал «тех, кто отрекся от своего наследия и нарушил клятву, данную фюреру, покрыв ее паутиной лжи и предательства». Навлек на себя гнев и его былой друг Йессен. Когда гестаповцы арестовали его, Олендорф и пальцем не пошевелил. Но ту бессонную ночь, когда Йессен был повешен, Олендорф не забыл – как не забывал никогда делить после этого свое жалованье с семьей Йессена.

Подобным же образом смотрели на вещи люди типа Хёна и Беста, Штукарта и Штрекенбаха. Никто из них не был способен полностью выйти из-под магии фюрера и действовать, чтобы предотвратить катастрофу. Вероятно, они осознавали, во что обратилась их мечта о народном вожде и крепком государстве, но не смогли отрешиться от целой жизни иллюзий, заблуждений и ощущения собственной вины.

Нашелся среди лидеров СС и такой человек, как Вальтер Шелленберг, – в достаточной степени проницательный и беспринципный, чтобы выбросить за борт все, чему когда-то поклонялся. Он отслеживал каждое движение заговорщиков и вплетал их в собственный план, разработанный для подстраховки, дабы потом, когда разразится катастрофа, он, Шелленберг, оказался на нужной стороне.

Еще с июня 1941 года, с тех пор как он пришел к руководству внешней разведки СД, Шелленберг весьма скептически расценивал шансы Германии на «полную и окончательную победу». Донесения агентов СД показывали реалистичную картину концентрации боевой мощи противника и не позволяли выдавать желаемое за действительное. И осенью 1941 года он начал осторожно и терпеливо нащупывать возможности сепаратного мира с западными союзниками. С этой целью Шелленберг использовал круг оппозиционеров, которые по своим тайным международным каналам вели конфиденциальные переговоры с союзниками или их зарубежными партнерами с самого начала Второй мировой войны. И порой складывались курьезные связи между антинацистами и эсэсовцами. Например, один из членов группы Герделера, столичный юрист доктор Лангбен был знаком с Гиммлером, потому что их дочери были школьными подругами. Сторонник «смертельного удара» Йессен по-прежнему оставался в дружбе с Хёном, которому некогда рекомендовал своего ученика Олендорфа. Даже фон Хассель мог бы претендовать на некий контакт с Гиммлером – бывший шофер Хасселя Шукнехт перешел работать к рейхсфюреру.

Шелленберг счел полезным следить за ходом секретных переговоров оппозиционеров с их зарубежными друзьями. В конце лета 1941 года в Берлин приехал американский банкир Стэллфорт. Он информировал Хасселя, что Рузвельт пойдет навстречу немцам, но только если они устранят Гитлера. Сотрудники СД спокойно слушали. Отдел внешней разведки добросовестно зафиксировал содержание всех договоренностей между Хасселем и его американским партнером. 11 октября они слушали, как Стэллфорт говорил по телефону своей секретарше: «Передайте господину Хау (так он называл Хасселя), что его предложения встретили самый благоприятный отклик. Не сможет ли он приехать в Лиссабон с группой авторитетных лиц, чтобы обсудить некоторые вопросы с ведущими американцами». Шифры и сокращения в переписке Хасселя и банкира не причинили хлопот СД. Группа D докладывала: «Человек с Юга – это, очевидно, Муссолини, а „Ф“ – Филипс, посол США в Риме».

В СД настолько хорошо знали об этих секретных переговорах, что сами начали встречаться с американцами. Хассель опешил, когда некто, назвавшийся Данфельдом, передал ему привет от Стэллфорта. В дневнике Хасселя имеется запись: «Этот эсэсовец, еще совсем молодой человек, обнаружил прекрасное знание международных дел и удивительную свободу суждений. Он провел здесь полтора часа и затронул определенные вопросы, которые я счел за благо не обсуждать. Такое впечатление, что люди в окружении Гиммлера встревожены и ищут выход».

Шелленберг полагал, что еще не время посвящать Гиммлера в свои далеко идущие планы. Немецкие армии в России одерживали победу за победой, а от исхода Русской кампании зависело, удастся ли Гитлеру быстро закончить войну. В апреле 1942 года во время поездки в Испанию и Португалию Шелленберг говорил полицейским атташе Германии в этих странах, что нынешним летом добьются немцы прорыва в Южной России и в Египте – значит, война выиграна, а нет – так рейх проиграл.

К середине лета сводки об обеих операциях стали довольно мрачными, и Шелленберг принял решение. В мемуарах он пишет, что в августе 1942 года он встретился с Гиммлером на командном пункте в Виннице и спросил:

– Рейхсфюрер, в каком ящике стола у вас лежит альтернативный проект окончания войны?

– Да вы что, с ума сошли? У вас нервы сдали? – возмутился Гиммлер.

– Рейхсфюрер, я ожидал такой реакции. Я ожидал даже худшего.

Потом, по словам Шелленберга, Гиммлер успокоился и попросил его заняться этим. Шелленберг предложил сыграть на противоречиях между Россией и Западом и начать с союзниками секретные переговоры о мире; однако предварительным условием является устранение Риббентропа, которого они считают главным виновником войны. Гиммлер, по-видимому, согласился. «Он даже пожал мне руку и обещал, что к Рождеству Риббентроп будет освобожден от должности».

Был или нет такой разговор на самом деле, но факт остается фактом: с осени 1942 года Шелленберг и Гиммлер, с помощью личного врача и самого доверенного человека рейхсфюрера Феликса Керстена и начальника его личного штата Карла Вольфа, всерьез пытались прийти к миру с Западом, даже, если потребуется, ценой низложения Гитлера. По временам Гиммлера посещала соблазнительная мысль: а может быть, его миссия состоит в том, чтобы сместить Гитлера и принести мир Германии и народам Земли? Ведь если военная ситуация ухудшится… Он гнал подальше это наваждение – рейхсфюрер СС не может изменить «величайшему уму всех времен». Но коварная мысль возвращалась снова и снова. Еще в мае 1942 года швейцарец Буркхардт говорил жене бывшего немецкого посла Ильзе фон Хассель, что к нему «приходил представитель Гиммлера, чтобы разузнать, может быть, Англия пойдет на мир, если вместо Гитлера будет Гиммлер». 9 апреля граф Чиано, министр иностранных дел Италии, записал в дневнике: «Гиммлер в прошлом был экстремистом, но сейчас реально чувствует пульс жизни народа и стремится к миру».

Сегодня кажется фантастикой – как это Гиммлер, организатор и соучастник самых кошмарных преступлений века, мог поверить, что мир признает за ним право вести переговоры. Но в то время это выглядело иначе: люди хотели видеть за столом переговоров именно Гиммлера, так как считали, что он обладает достаточной силой. Многие государственные деятели втайне разделяли мнение главы испанского внешне-политического ведомства Дуссинагве: «Гиммлер принадлежит к тем, кто ищет мира с западными союзниками, чтобы предотвратить вторжение Советской России в Германию. Все согласны, что существенно важным условием является устранение Гитлера и его ближайшего окружения. Гиммлер может это осуществить. Значит, ключ к мирным переговорам в его руках».

Хоть Гиммлер и вздрагивал от пугающей перспективы конфликта с фюрером, тем не менее летом 1942 года он запасся оружием, которым в случае необходимости можно диктатора уничтожить. Это было медицинское заключение на 26 страницах о том, что Гитлер страдает от последствий сифилиса и ему угрожает прогрессирующий паралич. Однажды вечером, прогуливаясь вместе с директором Института судебной медицины, Артур Небе спросил: «А скажите мне, доктор, можно ли доказательно утверждать, что Адольф Гитлер психически болен?» И вот теперь такой же вопрос задал Гиммлер своему Керстену. Ответ последовал сразу: Адольфу Гитлеру место в клинике для нервнобольных, а не в Ставке фюрера. Но Гиммлер не в силах был принять определенное решение. Он откликнулся: «Я ничего не могу предпринять против фюрера: я рейхсфюрер ордена СС, а наш девиз „Моя честь – это верность!“.

Шелленберг не отличался подобной щепетильностью. Используя разнообразные каналы, он инициировал операцию двойного назначения – установить контакты с американцами и сбросить Риббентропа. В свою игру он включил самый пестрый срез общества: для борьбы с Риббентропом пригодился коррумпированный заместитель министра иностранных дел Мартин Лютер, искать контакты с союзниками в нейтральных странах был послан Лангбен, а через оберфюрера Кранефусса, секретаря Общества друзей рейхсфюрера СС, Шелленберг получил доступ к международным связям предпринимателей. И наконец – но далеко не в последнюю очередь, – он прислушивался к одному из самых блестящих аристократов Европы, принцу Максу Эгону Гогенлоэ-Лангенбургу. Принц фигурировал в списке агентов Шелленберга как „№ 144/7957“.

Принц Гогенлоэ, 1897 года рождения, ушел в отставку из армии в чине лейтенанта, женился на испанской маркизе де Бельвис де лас Навас и много лет жил в Испании. У него был резон поддерживать контакт с СД – Гогенлоэ владели обширным имением в Судетах, и принц был намерен сохранить его в любых передрягах и при любой смене правителей. В результате во время судетского кризиса принц взял сторону Гитлера и предоставил свои недюжинные дипломатические способности в распоряжение СД. И теперь, в военное время, он хватался за малейшую возможность договориться о мире и уберечь свое родовое наследие. Собственнический инстинкт был не единственным мотивом его участия в игре Шелленберга. Он получил традиционное для своей среды и своей семьи дипломатическое образование – в XIX веке из семейства Гогенлоэ вышли немецкий канцлер, французский маршал, римский кардинал, несколько австрийских фельдмаршалов и прусских генералов, был один генерал и в свите русского царя – так что Макс Эгон Гогенлоэ, знаток и приверженец старой европейской системы власти, вполне был подготовлен, чтобы довести до сведения руководящих лиц Третьего рейха некоторые горькие истины.

В меморандуме, представленном Герингу в сентябре 1939 года, он писал: „Начиная Вторую мировую войну, Германия исходила из ложных посылок и просчиталась. Она не учитывала, что Англия и Франция будут защищать Польшу, хотя дело не в Польше, а в сохранении и защите мира в Европе… Но надо иметь в виду, что и на этой поздней стадии еще возможно прийти к общему решению. Оно должно включать в себя гарантии соблюдения договоров, восстановление доверия, разоружение под взаимным контролем, желательно – вывод войск из Чехословакии и возрождение статуса демилитаризованного государства“. Закончил он предостережением: „Рузвельт пока еще может стать посредником, но скоро будет слишком поздно“.

Работая с оберфюрером СС Хёном и представителем МИДа в гитлеровской Ставке Хевелем, принц Гогенлоэ подготовил меморандум с призывом к нацистским лидерам выступить с мирной инициативой. Хевель даже вручил экземпляр самому Гитлеру, но фюрер его выбросил, назвав „пораженческой писаниной“, и предупредил Хёна, чтобы больше этим не занимался.

И все же принц продолжал искать пути к сепаратному миру с западными союзниками. Он побывал в Швейцарии и заинтересовал своими предложениями западных дипломатов; он завоевал симпатии Ватикана, который пытался выступить в качестве миротворца.

Поощряемый Ватиканом, принц Гогенлоэ подготовил новый меморандум и вручил его Хевелю, когда тот посетил Испанию. „Теперь ясно, что Адольф Гитлер находится под сапогом у прусских генералов и в обращении с завоеванными народами используются прусские методы. Народы Европы, управляемые фактически прусскими генералами, на себе узнали их жестокие методы и скоро будут готовы восстать. Новые убийства поднимут волну возмущения, и, наконец, вся Европа составит единый, морально сплоченный оборонительный фронт. Германии останется лишь отступать шаг за шагом. И наступит великий момент, когда все народы поднимутся на освободительную войну“. Вывод Гогенлоэ: Германия проиграет войну, если не умерит аппетит и не пойдет на компромисс в отношениях с народами и государствами Европы. Геринг прочел этот меморандум, но выступить против линии фюрера у него не хватило храбрости. Тогда Гогенлоэ решил отыскать союзника получше и нашел его в лице Шелленберга. Они познакомились в 1942 году, и, как говорит Макс Эгон Гогенлоэ, он сразу понял, что Шелленберг готов расстаться с Гитлером, если будет такая нужда. После войны принц не желал признавать, что играл сколько-нибудь значительную роль в планах Шелленберга, но линию его аргументов помнил хорошо: „Шелленберг сказал мне, что Запад никогда не пойдет на мир с Гитлером, а потому в Германии необходимы внутренние перемены. Он надеется, что Гитлер проявит достаточный патриотизм и подчинит свои личные интересы интересам немецкого народа, если же нет, тогда придется его устранить силой“.

Гогенлоэ не составило труда свести Шелленберга с американскими представителями. Один из его деловых друзей, именуемый в документах СД Альфонсо, имел связи с американцами в Лиссабоне, и после некоторых предварительных вопросов последние проявили интерес к предложениям Шелленберга. В конце 1942 года Альфонсо встретился в Лиссабоне с американскими переговорщиками и сообщил, что его патроны готовы на сепаратный мир с Западом, если Германии будет обеспечена возможность продолжить войну на Востоке и вытеснить Россию из Европы. Американцы сочли предложения СД заслуживающими обсуждения – при условии, что хозяева Альфонсо обеспечат внутренние перемены в Германии, которые бы успокоили общественное мнение. В ходе переговоров американские требования все более концентрировались на личности Гитлера. Самое существенное условие – выдать его живым в руки союзников. Только так можно избежать распространения посмертных мифов о Гитлере и обеспечить прочный мир.

Такое требование ошеломило даже Шелленберга, но альтернативы у него не было, он слишком увяз. Положение рейха ухудшалось от месяца к месяцу. В ноябре 1942 года английские и американские войска высадились в Северной Африке, создав угрозу для Африканского корпуса, а в России уже маячила сталинградская катастрофа. Шелленберг должен был отвечать таким образом, чтобы у американцев не пропало желание продолжать переговоры. Они решили связать его с Алленом Даллесом, специальным представителем США в Берне, впоследствии – директором ЦРУ. Гогенлоэ так описывал его Шелленбергу: „Это самый влиятельный человек Белого дома в Европе. На вид лет 45, высокий такой здоровяк спортивного типа, хорошо выглядит, отличные зубы, свежее лицо и открытые сердечные манеры“. В донесении СД говорилось: „Опыт показывает, что в серьезных переговорах мистер Буль (прозвище Даллеса в СД) ничего не делает за спиной“.

Но прежде чем Шелленберг смог отправить своих эмиссаров в Берн, сработала мина замедленного действия, которую он сам и заложил. Мартин Лютер, его сообщник в МИДе, вместе с группой молодых дипломатов кинулись в атаку на Риббентропа.

Грубияна и невежу Мартина Лютера в МИДе терпеть не могли; своей карьерой бригадефюрер СА был обязан Риббентропу, который всячески его продвигал, так что теперь Лютер был ответствен за связи МИДа с руководством партии и СС. Будучи поначалу на ножах с РСХА, постепенно он перешел в лагерь врагов Риббентропа, в основном под нажимом молодых чиновников министерства. Они его убедили, что Риббентроп должен уйти, чтобы подготовить почву для мирных переговоров. Один из них, советник Вальтер Кизе, рассказал Шелленбергу, которого знал еще по университету что у них затевается. И Шелленберг тут же принялся всячески подстрекать его на кампанию критики Риббентропа.

На другой день, в подтверждение этого разговора, Шелленбергу позвонил Лютер. В январе 1943 года в разговоре с ним Шелленберг был еще откровеннее; сотрудник Лютера записал, что у Шелленберга уже наметились контакты с американской разведкой и теперь очень важно отстранение Риббентропа, если мы хотим добиться прогресса с американцами. Потом они встретились с Вальтером Бютнером, главой мидовского заговора против Риббентропа, и обговорили детали решающего удара. И в это время их планы становятся известны начальнику управления кадров Шредеру, а через него и статс-секретарю фон Вайцзекеру.

По воспоминаниям Бютнера, 8 февраля 1943 года Шелленберг опять попросил зайти своего напарника и уверил его, что Гиммлер готов идти к Гитлеру и говорить об увольнении Риббентропа. Однако рейхсфюреру требуется письменное изложение аргументов группы Лютера. На первое место выдвигался тезис о том, что Риббентроп психически болен и не может выполнять свои функции. Все это обсуждалось еще в первых числах февраля, а теперь было еще и продиктовано присутствием Шелленберга. Но Гиммлера опять одолел приступ нерешительности, и, прежде чем он определился, Риббентроп, хорошо обо всем проинформированный, нанес упреждающий удар. Он вызвал Лютера и обвинил его в измене. Вся группа была арестована. Лютера отправили в концлагерь, а остальных – на фронт. Прямо перед арестом Лютер, пока еще настоящий берлинец, позвонил Лютнеру и сказал: „Для нас все кончено. Заказывай два венка у Гринайзена“.

Напрасно Шелленберг упрашивал Гиммлера спасти Лютера и извлечь пользу из этого инцидента – вот же она, возможность свалить Риббентропа. Гиммлер отступился. Пришлось Вольфу спасать лицо шефа – он придумал подходящую формулировку, чтобы оправдать Гиммлера в глазах любого эсэсовца: „Но, рейхсфюрер, не можете же вы допустить, чтобы обергруппенфюрер СС Иоахим фон Риббентроп, один из самых высокопоставленных членов нашего ордена, был выбит из седла этим подлецом Лютером“.

А Шелленбергу надо было удержать нить переговоров с американцами даже несмотря на то, что Риббентроп оставался „на коне“. 15 января 1943 года Гогенлоэ, назвавшийся Паулем, и один офицер (под кодовым именем Бауэр) начали переговоры с Даллесом. Как и все американцы, Даллес давил на то, что нет ничего важнее устранения Гитлера. Он со всей ясностью дал понять людям Шелленберга, что с Гитлером для Германии все потеряно. Гогенлоэ, докладывая об условиях Даллеса, подчеркивал, что „пребывание Гитлера у власти в Германии едва ли приемлемо ввиду возбужденного состояния общественного мнения в англоязычных странах. Никто не поверит в надежность заключенных с ним соглашений“. Даллес заявил, что в случае низложения Гитлера может быть заключен договор о мире без победителей и побежденных. Он вполне готов поддержать надежду своих контрагентов, что мощное германское государство останется важным фактором при восстановлении порядка в Европе; и речи не идет о разделе Германии или даже об отделении от нее Австрии. С другой стороны, мощь Пруссии как части Германии, вероятно, стоило бы снизить до приемлемого уровня. „Мистер Буль не придает особого значения чешскому вопросу; он приветствовал бы расширение Польши на восток и сохранение сильной Венгрии и Румынии в качестве санитарного кордона против большевизма и панславизма. Он считает, что Великая Германия в одном строю с Америкой и Дунайской конфедерацией была бы лучшей гарантией организованной реконструкции Центральной и Восточной Европы“.

Во всяком случае, Даллес собирался продолжать диалог с представителями Шелленберга. Он дал указания сотрудникам американского посольства в Мадриде принимать Гогенлоэ в любое время, а ответственным за связь с ним стал советник Баттерворт. Альфонсо, эсэсовский контактер в Лиссабоне, также получил разрешение вызывать Даллеса в любое время, пользуясь оговоренным кодовым словом.

Однако вскоре стало ясно, что английское правительство не одобряет американские дискуссии с СД. Многочисленные донесения подтверждают, что американцы действительно хотели продолжения переговоров, и в СД впоследствии были убеждены, что игра Шелленберга тогда сорвалась в основном по причине сопротивления англичан.

10 июня 1943 года оберштурмфюрер СС Эрнст Кинаст докладывал, ссылаясь на американские источники в Венгрии:

„1. США желают договора с рейхом на следующей основе:

а) Германия сохраняет свои земли на севере и востоке;

б) США оккупируют Италию примерно до Флоренции;

в) после этого США не принимают участия в войне в Европе.

2. Этот план прорабатывался в Испании.

3. Этот план лопнул, не дойдя до рейха, потому что англичане против“.

Теперь люди Шелленберга, пытаясь преодолеть сопротивление англичан, взялись за нейтралов. Гогенлоэ посвятил в тайну руководителей испанского МИДа и получил их заверения в поддержке плана замены Гитлера Гиммлером. Постоянный секретарь Дуссинагве написал: „Как нам сообщили, правительство США осведомлено, что Гиммлер обладает достаточной властью, чтобы произвести радикальные политические перемены в Германии, если только они не равнозначны капитуляции. Американцы убеждены, что он и хочет, и может устранить ключевые фигуры в правительстве Германии“. Но Англия сказала „нет“ и испанским посредникам также. Когда Дуссинагве попытался заинтересовать проектом первого секретаря английского посольства в Мадриде Йенкена, тот изрек: „Я весьма удивлен, что представители католической Испании готовы сесть за стол переговоров с эсэсовцами, поборниками германского атеизма“.

После неудачи в Испании Шелленберг, волоча за собой запинающегося на каждом шагу Гиммлера расширил сферу пропаганды своих мирных предложений. Его эмиссары появлялись в разных нейтральных странах с проектами смещения Гитлера и его замены шефом СС. В июне 1943 года Гиммлер согласился пойти на контакт со шведским банкиром Валленбергом, чтобы прощупать возможности заключения сепаратного мира под эгидой СС. Тем же летом Шелленберг отправил участника сопротивления Лангбена в Стокгольм для переговоров с советскими дипломатами – с английскими и американскими представителями он там уже встречался. В конце лета тот же Лангбен в Берне совещался с фон Геверницем, американским немцем, сотрудником Даллеса. В октябре Керстен отправился в Стокгольм, чтобы обсудить американский мирный проект из семи пунктов со специальным представителем Хьюитом; уговорить Гиммлера встретиться с Хьюитом лично он так и не смог, а к 9 декабря, когда Гиммлер наконец дозрел, Хьюит уже отбыл. 25 декабря того же 1943 года английский посол в Москве сообщил американскому коллеге, что английское правительство через посредство шведов было проинформировано „о желании Гиммлера установить контакты“; Гиммлер, по-видимому, объявил о готовности послать в Англию своего человека, чтобы выяснить, какой смысл англичане вкладывают в понятие „безоговорочная капитуляция“. Английский посол добавил, что это понятие не нуждается в интерпретации.

Камнем преткновения был вопрос о том, каким образом руководство СС могло бы устранить Гитлера, чтобы открыть дорогу к миру. Шелленберг считал, что все средства хороши, а Гиммлер в ужасе отшатывался от мысли, что он или его СС могли бы отнять жизнь у своего возлюбленного фюрера. И опять Вольф нашел спасительную уловку: он сказал, что надо лучше выждать и выяснить, что собираются сделать с Гитлером подлинные заговорщики, борющиеся против режима. Возможно (хотя прямых доказательств нет), это послужило прикрытием хитроумной двойной игры – позволить противникам нацизма уничтожить Гитлера, а затем нейтрализовать их самих. Контакты с немецким сопротивлением установились быстро. Лангбен, который был в дружеских отношениях с Гиммлером, имел доступ в клуб „Берлинские среды“ – место встреч самых активных деятелей сопротивления. Там бывали Йессен, фон Хассель, генерал Бек, оппозиционная военная верхушка. Членом этого кружка был и прусский министр финансов Иоганн Попиц, умный, энергичный, но порой очень противоречивый сторонник крайней меры. По указанию Вольфа Лангбен спросил его, не следует ли открыто изложить взгляды оппозиции Гиммлеру. Попиц считал, что связи Лангбена с руководством СС не сулят добра, однако принял его предложение.

Получилось так, что в это время – летом 1943 года – мысли диссидентов и окружения Гиммлера развивались параллельно, но в противоположных направлениях. Как ни нажимали заговорщики на генералов вермахта, те все уклонялись от решительного шага, и тогда возникла идея: нельзя ли использовать против Гитлера другую мощную силу – СС. Кроме всего прочего, так можно было бы обеспечить порядок в стране в период переворота, а потом СС расформировать. Правда, заговорщики не знали главного – осмелится ли Гиммлер играть в такие игры, пойдет ли на подлинное сотрудничество; да и сама его персона смущала многих из них, тем более что важен был международный эффект, а для заграничной публики эсэсовцы являли собой олицетворение дьявола. Поэтому Попиц был делегирован к Гиммлеру – разведать обстановку и, может быть, заполучить его для участников сопротивления.

26 августа 1943 года Попиц в сопровождении Лангбена явился в министерство внутренних дел. Лангбен оставался в приемной у Вольфа, пока Попиц в длительном разговоре с Гиммлером объяснял, что войну уже не выиграть, что Гитлера следует освободить от его постов и что сейчас требуется сильная личность (имелся в виду сам Гиммлер), призванная выполнить историческую миссию и заключить мир с Западом. Он искусно играл на гиммлеровском чувстве „особого призвания“.

Согласно заведенному позднее делу по обвинению Попица, он тогда говорил: „Людей сейчас интересует, чего хочет Гиммлер. Собирается ли он начать кампанию террора или действительно хочет навести в стране порядок. Если он стремится к порядку и станет действовать спокойно и рассудительно, государство обретет прочную основу“. При Гитлере рейх спасти нельзя, утверждал Попиц. Самое существенное условие: Гитлер должен уйти; он мог бы, скажем, получать жалованье в качестве почетного президента. Так, по крайней мере, сам Гиммлер изложил дело потом (после 20 июля), желая представить свое участие в нем в более выгодном свете.

Тем временем в приемной Лангбен обрабатывал Вольфа, приводя такие же аргументы. Пора Германии, говорил он, вновь стать государством, базирующимся на законе и управляемым умными, честными и дальновидными людьми, – при этом как бы само собой разумелось, что именно такими людьми являются руководители СС.

После провала путча 20 июля Гиммлер решил, что будет мудро дать собранию гауляйтеров собственную версию этих неординарных (для сторонника фюрера) переговоров с оппозицией. Он сказал, что немедленно пошел к Гитлеру и обо всем ему доложил, но фюрер дал указание не наносить удар, а продолжать наблюдение за Попицем и его кружком.

Реально поведение Гиммлера имело слабое отношение к этой позднейшей версии. В тот день, 26 августа, он договорился о новой встрече с Попицем, в связи с чем министр обратился к фельдмаршалу фон Вицлебену и спросил, можно ли назвать имя фельдмаршала как будущего главнокомандующего, если сотрудничество с рейхсфюрером окажется возможным. 27 августа Вольф снова вызвал Лангбена и обсудил с ним дальнейшие контакты с сопротивлением. Обсуждение прошло, видимо, настолько успешно, что через несколько дней Лангбен был послан в Швейцарию с инструкциями от Вольфа. Там он встретился с сотрудником Даллеса Геро фон Геверницем и сообщил, что один из ведущих членов гиммлеровского штаба (должно быть, Вольф) участвует в плане, имеющем целью ограничить власть Гитлера, пока еще всеобъемлющую; это обнадеживающий момент в создании условий для мирных переговоров с западными державами.

Однако в это время произошло событие, расстроившее все планы как Гиммлера, так и оппозиционеров. В начале сентября гестаповцы, самые фанатичные сторонники режима в империи Гиммлера, расшифровали радиограмму „какой-то организации союзников, но не американцев и не англичан“ (как выразился Даллес), раскрывающую тайну переговоров Лангбена в Швейцарии. Гестаповцы направили ее в Ставку фюрера, не показав сначала Гиммлеру. Была ли это случайность или козни против рейхсфюрера, только Гиммлеру пришлось оборвать все связи с заговорщиками. Он арестовал и отправил в концлагерь Лангбена и больше никогда не принимал Попица.

Но Шелленберг продолжал носиться со своими замыслами по устранению Гитлера. Он связался с определенным кругом американских военных в Испании и обговорил с ними совершенно невероятный проект, который испанская газета „Пуэбло“ впоследствии назвала „Операцией KN“ (киднепинг). Действительно, предполагалось похитить Гитлера и передать его союзникам. Судя по материалам этой газеты, руководители СС и американские военные обо всем договорились, были продуманы технические детали и организационные вопросы, созданы опорные пункты в Мадриде, Лиссабоне и на побережье Средиземного моря около Валенсии. Но план так и не продвинулся дальше стадии обсуждения. Переговоры с союзниками вел полицейский атташе в Испании Пауль Винцер, он даже пытался привлечь католическую церковь на свою сторону. И церковь не осталась безучастной. Ватикан предоставил в его распоряжение своего служителя, отца Конрадо Симонсена, вместе с помощниками, курьерами, а также деньгами из Испании, Португалии и Южной Америки. Окончательно план был похоронен лишь в мае 1944 года, когда главный курьер Винцера француз Летелье выкрал из его сейфа секретные бумаги, относящиеся к „Операции KN“, и продал их какой-то спецслужбе. Тем временем в СД пришли к выводу, что постоянная надежная охрана Гитлера делает его похищение технически невыполнимым.

И все же активность Шелленберга в Испании одного результата достигла: в кругах союзников укрепилось мнение, что только Гиммлер и СС могут разрушить гитлеровскую систему. Даже английские власти стали проявлять интерес к так называемому „решению Гиммлера“. 3 апреля 1944 года бригадефюрер Кранефусс записал: „Среди англичан рейхе – фюрер и СС стали объектами многочисленных слухов и построений“. Анонимный информатор СД докладывал из Лиссабона, что англичане теперь пришли к заключению: изменить политический режим в Германии может только СС, а не вермахт. Он сообщал также, что английские источники отмечают расхождение во взглядах между ваффен-СС и фюрером; по их наблюдениям, генералы СС стали гораздо критичнее относиться к Гитлеру, и проистекает это из их оценки военной ситуации». В январе 1944 года, продолжал агент, в Лиссабоне прошел слух, что «в переговорах с англичанами участвуют боевые генералы СС, включая одного генерала, награжденного Рыцарским крестом с дубовыми листьями».

Автор донесения, скорее всего, и сам не знал, что его рапорт окажется провидческим. Через три месяца сформировалась первая группа командиров эсэсовских частей на Западе, готовая проявить неповиновение по отношению к Гитлеру, а их мотивом действительно была оценка военной ситуации. Битва в Нормандии разрушила последние иллюзии касательно Гитлера и положения рейха. Войска СС теряли полк за полком, а фюрер пребывал в «Волчьем логове» в мире своих мрачных фантазий, оставаясь глухим к рапортам о материальном преимуществе противника, о необходимости отступления, о крайней усталости немецких войск. Вся эсэсовская гвардия находилась под угрозой полного уничтожения, все шесть дивизий сражались на Западе, включая «Лейбштандарте», преобразованный в 1-й танковый корпус Зеппа Дитриха, и 2-й танковый корпус Пауля Хауссера. При такой перспективе даже эсэсовские генералы созрели для заговора против Гитлера. Они, впрочем, могли бы еще колебаться, но дело решила встреча с фельдмаршалом Роммелем, командующим группой армий «Б». Так же как они, Роммель достиг вершины в своем апостольском служении Адольфу Гитлеру и теперь узнал горечь крушения веры. Еще в начале 1944 года он и слышать не желал аргументов оппозиции, но в мае понял, что это вопрос жизни и смерти.

Время резко поджимало. По оценке Роммеля, немецкие войска могут продержаться в Нормандии не более трех недель, после чего американцы прорвутся, и с потерей Франции нужно смириться. Понимание этой печальной истины заставило его поддержать план, выработанный группой офицеров-антинацистов из его штаба еще до того, как союзники высадились в Нормандии. Начальник штаба Роммеля генерал Ганс Шпейдель предлагал освободить оккупированные западные земли без боя, отвести немецкие войска за линию Зигфрида и передать административную власть на этих территориях союзникам. Центральным пунктом был «арест Адольфа Гитлера и предание его суду немецкого народа».

9 июля фельдмаршал приказал одному из главных военных оппозиционеров, подполковнику Цезарю фон Хофакеру, составить послание союзникам и проинформировать их, что немецкая армия на Западе по собственной инициативе прекращает борьбу и отходит на территорию рейха. Но какова будет позиция шести эсэсовских дивизий, составлявших костяк группы армий «Б», Роммелю нужно было знать точно. И он объехал свой фронт, чтобы посовещаться с генералами и старшими офицерами. Один за другим они объявляли о готовности порвать с Гитлером. Даже партийные ветераны, такие, как Дитрих, больше не желали прятать голову в песок. Согласно Шпейделю, Зепп выразил недовольство Верховным командованием и потребовал «самостоятельных действий», если фронт будет прорван. Обергруппенфюрер Хауссер, переведенный в то время командующим 7-й армией, также выступил с критикой бессмысленной стратегии Гитлера «держаться любой ценой».

Его преемник во 2-м танковом корпусе СС обергруппенфюрер Вильгельм Битрих, известный своим резким языком, не стеснялся в выражениях. Он заявил Роммелю во время встречи в ночь на 16 июля: «Фельдмаршал, я знаю не только ситуацию в Нормандии. Мне известно, как скверно обстоит дело и на Восточном фронте. Там, по сути, нет настоящего командования. Мы повсюду попали в страшную переделку. Они там наверху не представляют, что происходит на самом деле, потому что их все это не задевает. Каждый день я вижу, как гибнет молодежь, гибнет просто из-за дурной головы наверху. Поэтому я больше не собираюсь выполнять бессмысленные приказы, а действовать буду по обстановке». Роммель перебил его, чтобы сказать о своих намерениях: «Я тоже понимаю, что так продолжаться не может. Но мы прощупали противника, и есть надежда, что мы можем договориться и вывести наши войска из Франции к линии Зигфрида». Битрих без колебаний подписался под антигитлеровским пактом. «Фельдмаршал, – тут же откликнулся он, – если так, то я с вами. Весь мой танковый корпус. Мои офицеры думают так же, как и я».

К несчастью, альянс командиров войск СС и вермахта распался столь же быстро, как и возник. 17 июля Роммель был тяжело ранен, и военная оппозиция на Западе лишилась лидера. А через три дня единство цели, достигнутое между СС и армейскими антинацистами, было уничтожено акцией графа Клауса Шенка фон Штауфенберга – начальник штаба резервной армии подложил бомбу под стол фюрера. Роммель и командиры СС сошлись в своем бунтарстве на одном условии: Гитлер не будет убит. Теперь основа соглашения уплыла из-под ног.

Попытка покушения на фюрера в его Ставке застала врасплох руководство СС, так же как и мятежных генералов. Военный путч словно парализовал Гиммлера и Шелленберга. Прошли часы, прежде чем они овладели собой, чтобы приступить к действиям, но тогда уже приняли беспощадные контрмеры, хотя «решительный удар» повстанцев прошел мимо цели.

Замешательство руководителей СС довольно удивительно, если принять во внимание, что они несколько месяцев вели переговоры с оппозиционерами и знали большую часть их секретов. Напрашивается объяснение, что их изумление просто было разыграно, на деле же они ждали успеха покушения, чтобы присоединиться к заговорщикам.

Однако изучение документов штаб-квартиры СС показывает, что ни Гиммлер, ни РСХА даже не подозревали о кружке заговорщиков полковника Штауфенберга. «Движение 20 июля» делилось на три группы: консервативные чиновники и отставные офицеры (Бек – Герделер), правое крыло христиан и социалистов (Мольтке) и молодые армейские офицеры, собравшиеся вокруг Штауфенберга осенью 1943-го. Гестапо знало только о первых двух. Еще в начале 1943 года Гиммлер предупреждал Канариса, что знает теперь, кто стоит за оппозицией режиму в армии, и «может быстро вывести из игры людей вроде Бека и Герделера».

Только кружок Штауфенберга не был известен РСХА, потому что действовал под прикрытием вермахта и, следовательно, был вне доступности для сыщиков из гестапо. Еще в июне 1944 года, будучи в Ставке фюрера, Гиммлер помогал раненому Штауфенбергу снять плащ и нести тяжелый кейс – тот самый, в который он через месяц положил бомбу для фюрера. Гиммлер познакомился со Штауфенбергом в первых числах июня 1944 года и считал его способным штабным офицером, достойным повышения. В июле, когда Гудериан сказал Гиммлеру, что Генштабу нужны офицеры с боевым опытом и что начальником штаба вполне мог бы стать Штауфенберг, Гиммлер тут же вызвался рекомендовать его Гитлеру.

Нет сомнений, что Гиммлер не знал о намерениях Штауфенберга. Он ничего не заподозрил и в час дня, когда к нему в комнату отдыха ворвался его шофер с криком: «Покушение на фюрера! Покушение на фюрера!» Бомба взорвалась в гитлеровской комнате для совещаний в 12.42, но Штауфенберг успел уйти. Сразу после взрыва его остановила охрана на внешнем КПП Ставки, однако простого телефонного звонка оказалось достаточно, чтобы его выпустили – заниматься дальше делами путчистов.

А Гиммлер был в полном неведении. Через несколько секунд он помчался к фюреру – поздравить его с чудесным спасением, а сам прокручивал в голове возможных виновников. Рейхсфюрер шел по ложному следу: он думал, что бомбу заложили в пол работавшие в Ставке военные строители. Лишь значительно позже рейхсфюрер обратил внимание на заявление телефониста в Ставке Гитлера, который заметил, что полковник Штауфенберг исчез со странной поспешностью. Но и после этого Гиммлер не задержал его, даже когда тот прибыл в Берлин.

Кто-то, видимо, из Ставки фюрера позвонил Кальтенбруннеру и намекнул, что надо бы выяснить у Штауфенберга из ОКБ, почему он так торопился. Кальтенбруннер направил в гнездо заговорщиков, полное вооруженных людей, одного человека – оберфюрера Пифрадера. Из этого ничего не вышло, если не считать того, что Кальтенбруннер лишился на некоторое время услуг оберфюрера – Штауфенберг просто велел посадить своего «гостя» под замок.

Этот инцидент показывает ту степень растерянности, которая царила в этот момент в лагере СС. Годами эта структура пребывала в полной готовности предотвратить или отразить «смертельную опасность»; годами полиция безопасности и СД боролись с так называемыми врагами государства. И вот за несколько часов развеялся миф о бдительных молниеносных и всемогущих СС. Главное управление госбезопасности – РСХА явно переоценило силу путчистов и весь день 20 июля находилось словно в оцепенении. Наряды криминальной полиции Небе толклись на улицах, помогая частям армии Штауфенберга оцеплять правительственные здания, но роты «Лейбштандарте» благоразумно сидели у себя в казармах в Лихтерфельде. Ни полиция безопасности, ни Орпо не подтянулись на Принц-Альбрехт-штрассе поддержать своих хозяев из РСХА, которые дошли до того, что просто торчали у окон, грызя ногти и наблюдая, как маршируют батальоны вермахта, поднятые по сигналу заговорщиков (у них было кодовое слово «Валькирия»).

В провинции и на оккупированных территориях от полицейских служб СС было еще меньше толку. В 18.20 начальник штаба 17-го военного округа в Вене полковник Кодре получил по телетайпу приказ из штаба ОКБ (главнокомандования вермахта) арестовать всех высших чинов партии и полиции в Австрии, поскольку «бесчестная клика присидевшихся на своих местах бюрократов попыталась воспользоваться покушением на фюрера, чтобы нанести удар в спину тем, кто сражается на фронте, и захватить власть в своих собственных корыстных целях». Вскоре пришел и второй приказ от путчистов: «Следующие лица подлежат немедленному освобождению от должности и содержанию в одиночном заключении под стражей: гауляйтер, министры, окружной командующий СС, полицей-президенты, начальники отделов гестапо и отделов СС… В случае каких-либо сомнений относительно этого приказа или неповиновения со стороны командиров ваффен-СС их следует брать под арест и заменять армейскими офицерами. Части СС, которые не примут этот приказ беспрекословно, следует разоружить». Кодре читал приказы в некотором смущении: все это было на его ответственности, поскольку командующий находился в отъезде. Однако, употребив немного хитрости в сочетании с венским обаянием, он сумел заставить могущественных шефов СС и полиции принять неизбежное. В восемь вечера он их вызвал на срочное совещание в кабинет командующего, где они и были арестованы, но с соблюдением всех воинских правил внешнего почтения. И все подчинились, все как один: окружной командующий СС Квернер, шеф полиции безопасности Шуман, а также полицей-президент, заместитель начальника управления СД и командир военного гарнизона СС.

Едва оправившись от изумления, Квернер и полицей-президент Готцман заявили, что готовы служить новому порядку. Квернер даже чуть ли не возмутился, когда Кодре в свое оправдание сказал, что действует исключительно в рамках полученных инструкций: «Вы можете посмотреть, если угодно». «Я вам и так верю», – был ответ.

Короче, с высшими стражами порядка никаких хлопот не было. Они сидели, как и полагается таким заключенным, каждый в отдельной комнате и в основном помалкивали. Где-то в 21.30, после телефонного разговора с Берлином, стало ясно, что путч провалился. Но и тогда эсэсовские начальники не стали поднимать шума. Военные попросили – них извинения, ссылаясь на «злосчастный приказ из Берли на», и освободили. Кодре впоследствии вспоминал: «Ни в то время, ни в дальнейшем никто из них не жаловался и никоим образом не выражал обид по поводу несправедливого задержания».

В Париже путчисты также застали врасплох СС и полицию. Генерал-майор Бремер, заместитель командующего Парижским гарнизоном, старый нацист, лично арестовывал руководителей СС во Франции – окружного командующего Карла Альбрехта Оберга и начальника полиции безопасности штандартенфюрера Гельмута Кнохена. Переворот занял несколько минут. В одиннадцать часов вечера 20 июля Оберга и Кнохена заперли в номере отеля «Континенталь», им оставалось пить коньяк и слушать радио. 1200 человек из Зипо были рассажены по камерам тюрьмы вермахта и казематам старого форта де Л'Эст.

Офицеры Парижского гарнизона праздновали победу над эсэсовцами в отеле «Рафаэль», когда по радио передали речь Гитлера и приказ главнокомандующего Западным фронтом фельдмаршала фон Клюге, которые положили конец их надеждам на «завершающий удар». Клюге некогда был в контакте с оппозиционерами, но потом вновь подпал под влияние Гитлера. Узнав об арестах в Париже, он уволил военного губернатора Франции генерала фон Штюльпнагеля, который считался противником нацизма, и велел немедленно выпустить Оберга и его людей.

В 1.30 ночи 21 июля генерал-лейтенант барон фон Бойнебург пошел освобождать руководителей СС. Но они тоже слышали по радио речь фюрера, и, когда генерал открыл дверь и объявил, что они свободны, Оберг заорал: «Черт побери, Бойнебург, что за игры вы тут ведете?» Тот ответил, что объяснения им даст фон Штюльпнагель в отеле «Рафаэль». Оберг в гневе протопал через вестибюль «Рафаэля» и, завидев губернатора, чуть не бросился на него, но тут вмешался посол Отто Абец: «Господа, что там происходит в Берлине – это другое дело, а у нас здесь в разгаре битва за Нормандию, только это имеет значение, и мы, немцы, должны выступать единым фронтом». Оберг поворчал с надутым видом, но постепенно успокоился.

Этой ночью свершилось, как выразился военный историк фон Шрамм, «одно из чудес 20 июля»: СС и вермахт тайно соединили силы, встав общим фронтом против РСХА, чтобы «спасти все, что можно было спасти». Кнохен даже сочинил для Гиммлера историю, будто арест эсэсовцев в Париже был всего лишь учебной игрой, проведенной совместно Обергом и фон Штюльпнагелем.

Еще в течение нескольких часов Оберг со своей армией мог прикрывать заговорщиков. Когда пошли приказы от Гиммлера, Оберг осторожно включил военных в комиссию по проверке поведения офицеров и сам выслушал начальника штаба в Париже, оппозиционного генерала Блюментрита, чтобы ограничить вмешательство извне. Генералу фон Штюльпнагелю, как главному зачинщику, был приказ от Клюге отправиться в Ставку Гитлера и по пути совершить самоубийство. Оберг сделал то, что от него зависело, – перехватил генерала и пообещал уберечь его семью от репрессий. Он бессилен был предотвратить аресты таких руководителей путча, как Хофакер, полковники Финк и фон Линстов, доктор Рехлинг и агент секретной службы Крейтер. Однако благодаря его стараниям большинство заговорщиков и их сообщников на территории Франции были спасены от путешествия на Принц-Альбрехтштрассе (где находились РСХА и гестапо), а значит, и от смерти.

Командиры ваффен-СС тоже приняли участие в спасательной операции. Трое высших офицеров послевоенной немецкой армии – бундесвера обязаны им жизнью: Шпейдель. Кильмансег и Хойзингер. Шпейделя выручил сам Дитрих.

Когда единомышленник Роммеля обергруппенфюрер Битрих услышал по радио, что его бывший командир генерал-полковник Хепнер приговорен к смертной казни через повешение, то подпрыгнул на стуле и в крайнем возмущении забегал по комнате, выкрикивая: «Это конец немецкой армии! Никогда в истории ни один офицер не был повешен за измену, их всегда расстреливали!» Начальник штаба, офицер вермахта, прикомандированный к ваффен-СС, зашипел на него: «Генерал, я должен просить вас не высказываться таким образом публично». Но Битрих замахал на него руками: «А! Оставьте меня в покое!» Об этой вспышке было доложено Гиммлеру, и он тут же велел отстранить Битриха от командования. Однако командующий 5-й танковой армией генерал Эбербах, непосредственный начальник Битриха, отказался его уволить, отговорившись критической ситуацией на фронте. Гиммлер ничего не смог поделать, так как, попадая на фронт, части СС сразу поступали в распоряжение армейского командования, а сам он имел над ними лишь ограниченную власть. Но Гиммлер не оставлял надежды расправиться со строптивым генералом. Случай подвернулся вскоре – во время Арнхемской битвы. Рейхсфюрер отправил на фронт своего друга, главного врача СС Карла Гебхардта. Он должен был увидеться с Битрихом и передать ему приказ немедленно явиться к рейхсфюреру. И опять военные отказались признать власть Гиммлера. На этот раз выступил сам новый главнокомандующий на Западе фельдмаршал Модель, а против него у Гиммлера были руки коротки.

Но случай с Битрихом не типичен для гиммлеровской кампании по истреблению участников «Движения 20 июля». Подозреваемые в предательстве и их семьи не вызывали у него жалости. Началась самая кровавая чистка в германской военной истории.

В час дня 20 июля 1944 года Керстен с отчаянием обнаружил, что Гиммлер снова стал фанатичным приверженцем Гитлера – того самого человека, которого он только что планировал лишить власти с помощью оппозиционеров. Все сомнения и колебания остались позади. Керстену он сказал: «Пришел мой час. Я накрою всю эту банду. Приказы об аресте изменников уже отданы». Когда Керстен спросил, действительно ли спасение фюрера – благо для Германии, Гиммлер дал ему отповедь: «Что вы такое говорите, Керстен? Об этом не следует даже думать, а не то что произносить вслух такие вещи. Спасение Гитлера – это знак провидения. Фюрер жив и невредим – значит, провидение пощадило его ради нас, чтобы мы смогли под его руководством привести войну к победоносному завершению».

Одержимый своего рода религиозным помешательством, Гиммлер бросился в Ставку фюрера, а затем запустил на полную мощность гестаповскую машину террора. Он чувствовал, что судьба улыбается ему. Никогда, ни на единый миг он не бросал своего фюрера, своего идола; и теперь он все сделает ради него, но для этого нужна власть, и Гиммлер позаботился о своем положении, представив фюреру на подпись указ, который сделал его вторым по силе лицом рейха.

20 июля Гитлер находился в состоянии крайнего возбуждения: поступавшие донесения свидетельствовали о быстроте распространения мятежа. Воспользовавшись подходящим моментом, Гиммлер предложил подписать документ о назначении его командующим резервной армией. Гитлер подписал – он готов был подписать что угодно, лишь бы уничтожить мятежников. Он визжал: «Перестрелять всех! Стреляйте в любого, если он сопротивляется, и не важно, кто он такой! Решается судьба народа! Никакой жалости!» Верный слуга своего хозяина щелкнул каблуками и сказал: «Мой фюрер может положиться на меня».

В 16.30 Гиммлер прилетел в Берлин. Инквизитор Гитлера был достаточно расчетлив, чтобы дать время заговорщикам как следует увязнуть, но как только Кейтель по телефону отменил их приказы, Гиммлер начал террор против путчистов. Он выдвинул остававшиеся в Берлине роты «Лейбштандарте» на оцепление правительственных зданий, организовал Комиссию по делу 20 июля и задействовал для борьбы с мятежниками силы резервной армии, которой теперь командовал. Ищейки гестапо прочесывали весь город. Малейшее подозрение – и любой немец оказывался в камере допросов. Страдали и семьи. Вечером 20 июля фон Штауфенберга и его группу застрелили прямо в Генштабе верные фюреру офицеры; почти все остальные участники сопротивления прошли дорогой мученичества: тюрьма гестапо, концлагерь, лжесуд и виселица.

В мясорубку РСХА угодили и те руководители и функционеры СС, которые были связаны с группой Бека – Герделера. 24 июля шеф Крипо Артур Небе, ошибочно решив, что гестапо раскрыло его тайну, бежал из столицы. Несколько месяцев за ним охотилась его же криминальная полиция. Выдала его ревнивая подружка, и в ноябре он был арестован. Полковники Хансен и Фрейтаг-Лоренговен из отдела военной разведки Шелленберга также стали жертвами террора. Командир кавалерии СС фон Сальвиати попался на своем дневнике. К Сальвиати Гиммлер отнесся с особой ненавистью, заявив: «Если бы его не приговорил Народный суд, я бы расстрелял его – за измену СС».

Среди эсэсовцев, которые контактировали с заговорщиками, но избежали казни, был бригадефюрер Канштейн (напомним: путчисты обещали сделать его шефом полиции безопасности). Несколько часов Канштейна допрашивали в РСХА, но потом освободили по приказу секретаря министерства внутренних дел обергруппенфюрера Штукарта. Кальтенбруннер был в ярости, он не простил Штукарту, что влез не в свое дело.

Головорезы Гиммлера разгулялись вовсю, а сам он делался все более замкнутым. Новообретенной веры в фюрера хватило ненадолго, и появилась шальная мысль: а нельзя ли даже сейчас попробовать заключить мир с помощью осужденной на смерть группы Бека – Герделера, вернее, их международных связей? Гиммлер все откладывал казнь, затеяв странные переговоры с жертвами. Герделеру, Попицу и графу фон Шуленбургу было разрешено написать доклады с изложением причин их борьбы против Гитлера.

Получилось, что их жизнь продлевалась, пока эсэсовцы прикидывали на себя мантию оппозиции. В октябре 1944 года Гиммлер позволил Вальтеру Шелленбергу связаться со шведским банкиром Якобом Валленбергом. Да, теперь рейхсфюрер ради того, чтобы выйти на союзников, уже был готов даже воспользоваться контактом Герделера – что до этого каралось смертью. Шелленберг не смог произвести на шведа должного впечатления. Но Гиммлер не отступался. Он вызвал Герделера и потребовал от него оказать последнюю услугу родной стране.

Охранник Герделера Вильгельм Бранденбург рассказал такую историю: «Однажды Герделер получил предложение от высшей инстанции (то есть от Гиммлера). Можно даже назвать это миссией. Его попросили использовать близкие политические и личные отношения со шведским финансистом Валленбергом и сионистским лидером Вайцманом, чтобы через них связаться с королем Швеции. Иначе говоря, он должен был сделать именно то, что они все и хотели сделать, если бы переворот удался, – расчистить путь для контактов с Черчиллем и поскорее окончить войну на приемлемых условиях». Герделер был готов, если Гиммлер выпустит его в Швецию. На такой риск Гиммлер не пошел. Они встретились еще раз, но без толку. 2 февраля 1945 года мученик германского сопротивления был казнен.

Теперь Гиммлеру было некуда деваться от режима, который он хотел и защитить, и свергнуть. Вместе с орденом СС он остался в заложниках у своих неосуществленных желаний и своего фанатизма до самого конца.