Глава 8

«ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ПОЭМА» ПРОТИВ «АБВЕРА»

Что общего между литератором и разведчиком? Ничего, скажете вы. Литератор, дескать, человек сугубо мирный, вооружен исключительно ручкой и бумагой (на худой конец – печатной машинкой).

Скажете – и будете в корне не правы. История знает немало примеров, когда бывшие шпионы становились на путь литературного поприща, ничуть не связанного с их прежним занятием.

Даниэль Дефо и Сомерсет Моэм; Иван Тургенев и Александр Грибоедов; даже знаменитая Астрид Линдгрен – «мама» Карлсона и Пеппи Длинныйчулок – и та успела поработать в шведском секретном ведомстве.

Но одно дело – литераторы, и совсем другое – литературные персонажи, точнее, их прототипы. Потому-то история, о которой пойдет сейчас речь, аналогов себе не имеет…

Каждый, кто читал «Педагогическую поэму» Макаренко1, наверняка помнит одного из главных героев ее – бывшего вора Семена Карабанова.

Как и все остальные персонажи книги, образ Карабанова не был придуман писателем. Под этим именем он вывел реального человека – своего ученика и последователя Семена Калабалина.

Конечно, Карабанов-Калабалин не был столь знаменит, как его наставник, но и в безвестности прозябать ему тоже никогда не приходилось.

Всю жизнь занимался он воспитанием трудных детей. Директорствовал в детдомах. Вместе с женой – тоже героиней «поэмы» – на практике воплощал педагогическую методику Макаренко. Был удостоен звания «Заслуженный учитель РСФСР».

О бывшем беспризорнике, пошедшем по стопам своего учителя, регулярно писали газеты, благо почва была благодатная. Известная писательница Фрида Вигдорова2 посвятила судьбе Кала-балина целую трилогию – «Дорога в жизнь».

И в то же время о подлинной жизни его не знал никто. Недаром свою единственную не трудовую – боевую – награду Семен Калабалин получил из рук начальника «СМЕРШ» и будущего министра госбезопасности Виктора Абакумова3

Первое знакомство с чекистами вряд ли оставило у Калабали-на хорошую память. В январе 1938-го, когда работал он директором детдома, его арестовали по печально известной 58-й статье УК. Калабалин был обвинен в антисоветской агитации среди молодежи.

Собственно, по-другому, наверное, не могло и быть. Человек прямой и открытый, он всегда, всю жизнь говорил то, что думал и в выражениях особо не стеснялся. Такие люди обычно долго не живут.

Но ему, на удивление, везет. За решеткой Калабалин провел всего месяц и был отпущен «за недоказанностью»: с воцарением Берия по стране прокатилась робкая волна освобождений и пересмотров.

Калабалин вообще был счастливчиком. Он мог погибнуть много раз, но неизменно судьба уберегала его от смертельной, казалось, опасности…

Обратимся, впрочем, к автобиографии Калабалина, которую в 1942 году он написал по просьбе работников НКВД.

«Родился я в 1903 году, 14 августа, в селе Сулимовке на Пол-тавщине. Мои родители занимались сельским хозяйством – батрачили, т. к. земли своей, избы и, вообще, никакого имущества не имели. В связи с тем, что не было своего гнезда, мы часто переезжали из села в село на жительство, а в селе из избы в избу поселялись за отработок.

Себя я помню из села Сторожевого Чутовского района Полтавской области. Уже девятилетним мальчиком я был определен в пастушки к кулаку Сивоволу за три рубля в лето и за первые штанишки в жизни из сурового полотна. На другое лето я был определен пастухом к кулаку Завгороднему в с. Васильевку – уже за 8 (рублей. – Прим. авт.), а на третье лето к кулаку Наливко Николаю.

Зимою ходил в церковно-приходскую школу четырехлетку, которую и закончил в 1915 году. В том же году меня свели к помещику Голтвянскому и продали за 40 р. в год; лето – пастухом, а зиму – коровником.

В 1916 году в августе месяце на пощечину помещицы я ответил кнутом по ее спине и бежал с усадьбы. Около двух недель жил в огородах, питаясь – что стащу и, наконец, ушел в г. Полтаву. Жил в воровских притонах, на кладбище и промышлял карманными и квартирными кражами. Имел около полусотни приводов в полицию и однажды был направлен в колонию для малолетних преступников.

В конце 1917 года пристал к вооруженному отряду, налетевшему на город и ушедшему в лес в окрестности г. Полтавы. Оказалось, что во главе отряда красных партизан стоял мой брат Иван. (Вот еще один пример природного везения Калабалина. – Прим. авт.) Впоследствии отряд вошел в состав 1-го Украинского Советского полка им. Шевченко. Брат был командиром батальона, я – разведчиком. В бою с гайдамаками под ст. Раздольная я был ранен в ногу, лежал в Николаеве, а затем уехал в Полтаву (кажется, 1919 г.). Я нашел своего брата Ивана, который партизанил против деникинцев (помню операции: налет на юнкерское училище; на ст. Кобеляки пустили под откос броневик и вырезали около сотни деникинцев).

Затем отряд влился, если мне память не изменяет, в 501 полк, который действовал против деникинских войск. В бою под Бело-городом был ранен в руку. Лежал в Харькове, заболел тифом, был переведен в тифозный городок, а после выздоровления – уехал к родным в с. Сторожевое, где застал отца, мать и младшую сестру. Братья Ефим, Иван, Андрей и Марк были в Красной Армии.

Пожив дома около месяца, я уехал в Полтаву и, кажется, в марте или апреле 1920 года с отдельным 53 батальоном уехал на Польский фронт. Под Проскуровым был ранен в обе ноги, но не сильно. Лежал с неделю в какой-то деревне, а затем добрался до г. Полтавы и в армию больше не возвращался.

Встретившись с «друзьями» по воровской жизни, я организовал группу воров человек 10 и занимались грабежами. Мой старший брат Ефим был начальником военного отряда резерва милиции в Полтаве. Моя группа воров подверглась его преследованию. (Такое может быть только в России – брат ловит брата! – Прим. авт.) В декабре 1920 г. он всех нас переловил и посадил в тюрьму. Я просидел три месяца и решением комиссии по делам несовершеннолетних был отправлен в детскую трудовую колонию им. М. Горького (см. «Педагогическую поэму» А. Макаренко, где я прохожу как герой поэмы под псевдонимом Семен Кара-банов). В колонии Горького вступил в Комсомол. В 1922 г. был командирован на рабфак в г. Харьков при Сельхозинституте и в 1927 г. закончил Инженерно-мелиоративный факультет. Был призван в армию и определен в школу одногодичников при 25 стр. дивизии им. Чапаева в г. Полтаве. Через два месяца был демобилизован как ограниченно годен по состоянию здоровья – болезнь желудка».

Агрономом, однако, Калабалин не стал.

«Хай ему с тем хлеборобством! – воспроизводится в „Педагогической поэме“ его слова, сказанные Макаренко. – Не можу без пацанов буты. Сколько еще хлопцев дурака валяет на свете, ого! Раз вы, Антон Семенович, в этом деле потрудились, так и мне можно».

Более 13 лет – вплоть до начала войны – Калабалин учительствовал в детдомах и детколониях. Работал в Харькове, Ленинграде, Одессе, Виннице.

Июнь 1941-го он встретил в Москве – директором детдома для трудных детей № 60. Однако в эвакуацию детдом уезжал без него. Перепоручив хозяйство жене, Калабалин записался на фронт добровольцем. Прозябать в тылу, когда решается судьба страны, было не по его характеру.

Вопреки ожиданиям, Калабалин не попал ни в действующую армию, ни в ополчение. Он был отобран военной разведкой для выполнения специальных заданий.

«Я был послан в спецлагеря военной разведки, – скажет он потом на допросе в НКВД, – имел связь с ее представителем по имени „товарищ Василий“. После десятидневного специального обучения в лагерях я был назначен командиром отряда особого назначения в составе 13 человек и 11 августа 1941 г. самолетом из Москвы был доставлен в Штаб Южного Фронта в м. Бровари (под Киевом). В ночь с 13-е на 14-е августа я с отрядом переброшен на самолете в тыл противника».

Перед группой «товарища Семена» – отныне он действовал под таким псевдонимом – была поставлена непростая задача: разведать движение немецких частей, местонахождения штабов, аэродромов, складов; по возможности провести диверсии.

14 сентября – через месяц – ему надлежало вернуться обратно, за линию фронта, но возвратился он только через год.

Злоключения Калабалина начались с первых же минут выполнения спецзадания. Инструктор, который отвечал за выброс разведчиков, приехал на аэродром пьяным в стельку. Только с грузовым парашютом провозился он целых 20 минут. В результате группа оказалась разбросанной далеко друг от друга, а кружащий на одном месте самолет был замечен немцами. Начались поиски диверсантов.

Но Калабалин ничего этого пока не знал. Всю ночь он разыскивал своих товарищей и только под утро встретил двух членов группы – остальных десятерых «товарищ Семен» больше никогда не видел.

Из показаний Калабалина (21 сентября 1942 года):

«Примерно в 10 час. выставленный в дозор радист окликнул меня: „Товарищ командир, идите сюда – тут партизаны!“

Не зная, кто те, которые обнаружили нас, да и встреча с партизанами не входила в наши планы, я дал громко команду: «Товарищ лейтенант, обеспечить прикрытие пулеметами фланги, станковый в центре, автоматчикам прикрыть тыл!» – а своему телохранителю тихо сказал: – что бы ни было, с радистом уходите, ищите встречи с остальными и груз, и направился к группе вооруженных людей.

Их было человек 25–30, заметил три ручных пулемета, остальные были вооружены винтовками, гранатами. Действовали отдельными группами-полукольцом по отношению к нам. Подойдя к ним, поздоровался и приказал радисту отправиться в расположение отряда, а сам решил отвлечь незнакомцев хотя бы ценой своей жизни и прежде всего мне хотелось сохранить радиста, т. к. без него наша задача в своем выполнении была бы малоценна.

Неизвестный отряд подходил к нам с опаской и рад был уйти, довольствуясь тем, что фактически я как командир уже в их руках. На мой вопрос, кто они, я услыхал, что они-де, мол, партизаны, рыскают по лесам, больше скрываясь от немцев, чем борются с ними. Стали выражать свое негодование жестокостью немцев в обращении с мирным населением. Предложили мне пойти в деревушку, где у них там находится штаб и их главный командир. Я согласился, предложил им идти всем, дабы не получилось какого недоразумения с моим отрядом. (…)

Деревня была на расстоянии километров трех. В деревне у колодца, где я попил воды, мне был нанесен удар по голове, вероятно, прикладом и я был сбит с ног. Избиение продолжалось несколько минут.

На предложение одного из заправил прикончить меня выстрелом в голову, чей-то начальнический голос воспротивился тому, заявив, что его надо доставить в распоряжение немцев, что и было исполнено. Из этой деревни я был доставлен в д. Майдан в помещение сельсовета. Там подвергался первому допросу представителя желтой повязки. Я там назвался Наливко Иван Андреевич из села Сторожевого, Чутовского района Полтавской области. Рядовой, сброшенный с самолета для разведки…»

Отныне нет больше кандидата в члены ВКП (б), литературного героя и командира группы особого назначения «товарища Семена». Его место занял Иван Андреевич Наливко. Калабалин назвался этой фамилией сознательно.

Любая легенда должна быть максимально приближена к правде. Незнание мелочей и деталей – вот что губит обычно разведчиков.

Никаких проверок Калабалин не боялся. Сторожевое – это его родное село. Если же вздумалось вдруг кому-то проверить – был ли в природе Иван Наливко – имя это без труда было бы найдено в церковных книгах. Так звали друга его детства, который – Кала-балин знал это наверняка – давно уже покинул село.

На все вопросы оуновцев «Наливко» отвечал охотно, но односложно. Да, заброшен в тыл, но с какого аэродрома – не знает. Остальных членов группы увидел впервые только перед заброской. Задание? Разведка движения воинских частей и расположения штабов…

Избит он был до такой степени, что сразу после допроса оунов-цы были вынуждены доставить его в Новоград-Волын-ский госпиталь для военнопленных.

Из показаний Калабалина:

«Из лазарета я решил бежать, для этого я завязал „дружбу“ с медсестрой из приходящих. Она мне приносила молоко, расположила меня к себе. Однажды я ей сообщил свое решение о побеге. Она одобрила это и даже предложила первые дни скрывать меня у себя. Я попросил ее достать мне штатский костюм. Согласилась и принесла мне майку.

Я обследовал возможности побега. Пройдя по чердаку, на котором также лежали больные красноармейцы, можно было выйти на лестницу той части дома, которая была огорожена проволокой.

В день побега моя доверенная принесла мне и брюки. Это было в первой половине дня, а в час дня меня вызвали в амбулаторию врача, где оказалось трое немецких офицеров, которые спросили у врача, могу ли я быть выписан. Врач ответил отрицательно. На том мы и разошлись, а я еще раз утвердился в решении уходить сегодня с наступлением темноты…»

Этим планам не суждено было исполниться. Калабалина выдала одна из медсестер, заметившая его приготовления к побегу.

В тот же день «Семен» был выписан из госпиталя и отправлен в Холмский концлагерь № 319 «А», под Шепетовку.

«Я истощал, – так описывал „прелести“ лагерной жизни Кала-балин. – Обессилел до такой меры, что на расстояние 100 метров до уборной тратил от 30 до 40 минут».

И вновь – чудо. Он уже мысленно примирился с неминуемой смертью, ждал ее словно избавления, но вдруг на пороге барака застыл капо: «К коменданту!»

Комендант лагеря, оказалось, помешан был на физкультуре. И когда случайно попалась ему на глаза калабалинская анкета, где в графе «профессия» значилось: «учитель-спортрук», загорелся он странной идеей – организовать в лагере регулярные занятия физкультурой.

Впрочем, был в этой идее пусть и циничный, но чисто прагматичный, чисто в немецком духе смысл. Спортивные упражнения продлевали жизнь бесплатной рабочей силе.

Так к Калабалину пришло спасение. Теперь ему давали увеличенную пайку, не гоняли на тяжелые, изнурительные работы.

Каждое утро он выводил заключенных на зарядку, хотя, поло-жа руку на сердце, зарядкой это назвать просто не поворачивается язык. Люди были настолько обессилены, что не могли даже стоять на ногах. Они махали руками, вертели головами и выполняли дыхательные упражнения, сидя прямо на земле.

Увы, послабление это продолжалось недолго. В ноябре 1941-го Калабалина вместе с другими заключенными перевели в новый лагерь– в местечко Понятово. В марте последовал очередной перевод – в Польшу.

За эти четыре месяца из двенадцати тысяч узников в живых осталось всего двести пятьдесят. В лагерях свирепствовали тиф и дизентерия. Многие гибли по дороге – падали, обессилев, на землю, и конвоиры тут же добивали их автоматными очередями.

Наверное, мысленно «Семен» в очередной раз приготовился к смерти. С каждым днем людей оставалось все меньше. Но однажды…

Из показаний Калабалина:

«Однажды приехал доселе никому неизвестный офицер, хорошо владеющий русским языком, в чине ротмистра и начали вызывать нас по одному. Спрашивал ротмистр: фамилию, образование, семейное положение, какие места СССР хорошо знаешь и затем внезапно – желаешь ли работать против большевиков. Получив утвердительный ответ, отпускал. После его посещения дня через три нас всех погрузили в две грузовые автомашины и через Люблин доставили в окрестности Варшавы, местечко Сулиевек».

В местечке Сулиевек находилась школа, где готовили разведчиков-диверсантов. Одним из 160 курсантов стал Калабалин-На-ливко.

Это был единственный для него путь вернуться назад. «Я согласился, – напишет он потом, – так как видел в этом деле перспективу либо бежать, либо работать на пользу своей родины».

Словно губка, впитывал он в себя как можно больше информации – о школе, о преподователях, соучениках. Калабалин верил: рано или поздно эти данные могут пригодиться советской разведке.

Параллельно он пытался вести осторожные беседы с другими курсантами – вот когда пригодился опыт и чутье педагога. (Впоследствии двое радистов, которым доверился он, после высадки в советском тылу добровольно сдались чекистам.)

В августе 1942-го «Семен» завершает обучение в шпионской школе. В конце месяца вместе с другими выпускниками его перебрасывают в пересыльный пункт немецкой разведки под Смоленском. До возвращения на родную землю остаются считанные дни…

Из протокола допроса Калабалина (22 сентября 1942 года): Вопрос: В каких условиях Вы находились в школе разведчиков?

Ответ: Школа разведчиков-радистов, куда я был назначен, насчитывала около 160 человек. Школа отгорожена проволокой не была, но слушателям было запрещено ходить за определенную зону и особенно общаться с населением. Кормили нас прилично, в день давали около 400 гр. хлеба, литр мясного супа, грамм 25 масла или маргарина, иногда колбасу – 50 гр, иногда повидло и утром и вечером чай. Кроме того, на неделю пачку махорки и 3–5 сигарет в день.

Занимались мы: радиоделом – 3,5 часа в день и 3 часа в день такими предметами, как топография, организация РККА, методы работы органов НКВД и физподготовка.

Вопрос: Назовите руководящий состав и преподавателей школы.

Ответ: Начальник школы – ротмистр Марвиц, его помощник – ротмистр Броневицкий. Вопросами документов для разведчиков ведал обер-лейтенант, фамилию его не знаю, кроме этих из немцев был еще один капитан, ведает отправкой разведчиков, фамилию его не знаю.

Остальные преподаватели и нач. состав были из числа военнопленных: радио-дело преподавали: «Ефремов» бывший радист и Бардецкий – бывший капитан-связист. Начальником лагеря и преподавателем агентурного дела был б. подполковник Степанов Василий Павлович, кличка «Щелгунов», по слухам, он раньше в Красной Армии командовал 121 стр. полком. Кроме него агентурное дело преподавал «Рудаев», якобы бывший генерал. В последнее время агентурное дело преподавал «Асманов», по национальности – татарин.

Организацию РККА читал бывший полковник «Быков», дважды орденоносец, в Красной Армии командовал дивизией. Организацию РККА преподавал также бывший майор Красной Армии «Быстров». Настоящей фамилии не знаю, зовут Александр Николаевич. Оба – «Быков» и «Быстров» – в мае месяце 1942 г. были переведены в Полтавскую школу разведчиков.

Топографию преподавал бывш. танкист – ст. лейтенант «Павлов». Настоящую фамилию не знаю, имя и отчество его – Борис Петрович. Физподготовку преподавал некто «Филин», настоящих фамилии, имени и отчества не знаю. Известно, что жил где-то в Приволжских городах и окончил Харьковский Институт физкультуры.

Методы органов НКВД преподавал некто «Авилов», фамилию и имя его не знаю, бывший работник органов НКВД на Украине, судя по тому, что он все время склонял ст. 54 УК УССР (аналог 58-й статьи УК РСФСР – измена родине, контрреволюция и пр. – Прим. авт.).

Вопрос: Когда и с какими задачами Вы были переброшены на территорию СССР?

Ответ: В ночь с 15 на 16 сентября я с группой разведчиков в 6 чел. был сброшен с немецкого самолета в Горьковской области в районе г. Арзамас.

Задание перед нами поставлено: разведка движения войск по жел. дороге, водным и шоссейным путем, где формируются воинские части, их возраста, командный состав, вооружение, работы промышленности, транспортировка грузов и вооружения и боеприпасов. Разведка военных складов, аэродромов. Помощь союзников и политико-моральное состояние частей Красной Армии и населения.

Вопрос: Какими путями Вы должны были собирать эти данные и как пересылать их?

Ответ: Сведения я должен был черпать из личных наблюдений, через приданного мне специального напарника-разведчика, а также путем извлечения этих данных от лиц, имеющих непосредственное отношение к разведываемым объектам – военнослужащих и гражданских лиц.

Вопрос: Как Вы должны были сообщать получаемые данные немецкой разведке?

Ответ: Только по радио, при помощи имевшейся у меня рации путем шифрованных телеграмм. Для этого я специально обучен зашифровке телеграмм по известному мне коду.

Вопрос: Имели ли Вы задание проводить диверсионно-под-рывную и разложенческую работу в СССР?

Ответ: Таких заданий я не получал. В школе нам разъяснили, чтобы мы этим не занимались. Нам рекомендовали держать себя скромно, чтобы не выделяться из общей массы населения.

Вопрос: Когда и как Вы приняли решение сдаться добровольно органам НКВД?

Ответ: За все время пребывания в плену я постоянно думал и искал случая вернуться на территорию СССР и служить на пользу родине. Такой возможности я ожидал. Больше того, я по мере возможности к тому склонял и уговаривал моих товарищей по школе. К этому, в частности, я подговорил перебрасываемых разом со мной радистов-разведчиков: Харина, Парманенкова (мой напарник) и др. Вот поэтому, как только я приземлился на территории СССР, я пошел искать ближайший орган НКВД, чтобы явиться с повинной, что мной и было сделано 16 сентября.

Его выбросили над югом Горьковской области, вблизи от старинного города Арзамаса. В тот же день Семен Калабалин пришел с повинной в местный райотдел НКВД, где прямо с порога и объявил обомлевшим чекистам, что он – немецкий агент, и в подтверждение своих слов начал вытаскивать из солдатского вещмешка все, чем снабдила его разведка, – оружие, радиостанцию, пачки денег. Тут уж всякие сомнения отпали.

А через несколько дней контрразведке добровольно сдались и двое его напарников, с которыми был он заброшен в тыл. Их обоих Калабалин убедил сдаться еще во время учебы.

И тем не менее доверие пришло не сразу. Суровые законы войны заставляли чекистов осторожничать.

Более месяца провел Калабалин за решеткой, прежде чем спецпроверка подтвердила его искренность.

24 октября 1942 года по личному распоряжению Меркулова Калабалин был освобожден из-под стражи.

Но на этом шпионская одиссея «Семена» не кончилась. Ему предстояло стать ключевой фигурой в радиоигре, которую НКВД решил повести против немецкой разведки.

Весной 1942-го, после контрнаступления под Москвой, когда стало очевидным, что молниеносного блицкрига не вышло, заброска немецкой агентуры превратилась в явление массовое.

Недостатка в людских ресурсах у немецкой разведки не было. Десятки тысяч солдат и офицеров находились в плену. Многие из них без колебаний шли на вербовку.

Количество определяет качество – считали немцы. Чем больше агентов попадет за линию фронта, тем больше их останется в живых, благо агенты были для «Абвера» всего лишь подручным материалом, пластилином, из которого лепилось будущее великой Германии.

У этой и без того далеко несовершенной цепи было одно очень уязвимое звено – радиосвязь. Никакого иного канала между заброшенной агентурой и центром немцы не знали, да и знать не могли.

Диверсанты пользовались коротковолновыми портативными приемо-передаточными станциями. У радиста каждой группы имелся свой шифр – единственный залог доверия к нему.

Любое действие, учил Ньютон, неизменно рождает противодействие. Нет такого, придуманного человеческой мыслью кода, который не смог бы взломать кто-то другой.

Советской контрразведке недостаточно было просто вылавливать и обезвреживать агентуру противника. Это был путь тупиковый, бесконечный, как вечный мат: на смену одним диверсантам приходили бы вторые, потом третьи…

Немцев следовало переиграть, перехитрить. Так родилось понятие «радиоигра».

Под контролем чекистов захваченные или сдавшиеся добровольно шпионы продолжали регулярно выходить в эфир, создавая тем самым у немцев иллюзию успеха. Благодаря радиоиграм выполнялись три задачи кряду. Во-первых, предотвращались заброски новые. Во-вторых, немецкая разведка обильно пичкалась дезинформацией, тщательно разработанной в недрах Генерального штаба, сиречь весьма и весьма правдоподобной. Такая деза позволяла неожиданно наносить удары там, где их совсем не ждали, ибо то и дело немцы отвлекались на негодные объекты.

Ну а кроме того, контрразведка получала возможность вскрывать планы противника и выявлять все новую и новую агентуру.

Есть точная цифра. Во время Великой Отечественной войны советская контрразведка провела 183 радиоигры. Только за 3 последних года в радиоиграх было использовано 157 перевербованных немецких агентов. И практически всегда комбинации эти были успешными.

Радиоигра «Семен» – из их числа…

Без малого полтора года Калабалин водил фашистов за нос. Сообщения, которые выстукивал он со своего передатчика, воспринимались немцами как особо ценные.

Бывший сотрудник «СМЕРШа», непосредственно работавший с «Семеном», почетный чекист Дмитрий Тарасов4 вспоминал об этой операции так:

«Легализация Калабалина была проведена в строгом соответствии с полученными от противника инструкциями. Он был прописан в Горьком по полученным от вражеской разведки фиктивным документам на имя Карева, состоял на учете в военкомате как освобожденный от воинской обязанности по болезни и работал в подсобном хозяйстве в поселке Мыза. Встречи работников советской контрразведки с радистом проходили только на конспиративных квартирах.

Первый месяц связь осуществлялась нормально, передавались радиограммы с военной дезинформацией, утвержденные Генеральным штабом. Чтобы проверить, как относится противник к переданной информации, решено было провести мероприятие по вызову курьера. С этой целью решили ухудшить слышимость передач, чтобы у противника создалось впечатление, что произошла разрядка батарей раньше положенного срока. Выходя в эфир, советские контрразведчики заявляли, что ничего не слышат и поэтому работу прекращают, а 8 и 15 июня 1943 года дважды передали вслепую следующую радиограмму:

«Ваши батареи слышу только при включении двух анодных батарей. Передавать не могу. Буду ждать у приемника 19 июня. Передавайте вслепую».

Этот план оказался удачным. 17 июня 1943 года радиоконтр-разведывательная служба НКГБ СССР перехватила и расшифровала радиограмму, посланную в радиоцентр, поддерживающий связь с радиостанцией.

«Агент разведки 91 будет слушать нас 19 июня. Передавайте медленно, так как батареи агента разведки сели».

Убедившись в том, что германский разведывательный орган поверил легенде и заинтересован в установлении связи с том-радистом, советская контрразведка совершенно прекратила работу радиостанции, предварительно сообщив «на всякий случай» явочный адрес…»

Немецкие агенты и соученики «Семена» по разведшколе Бирюк и Родин прибыли в Горький в июне 1943-го. Шли они к нему на связь.

Бирюку и Родину было велено передать Калабалину-Налив-ко-Кареву новые батареи, деньги и фиктивные документы. Имелось у них и еще одно, более скрытое задание: перепроверить «Семена».

Три дня, сменяя друг друга, лазутчики следили за явочной квартирой Калабалина – прежде чем выйти на связь, надлежало убедиться в полнейшей безопасности. Но слежка оказалась напрасной. Хозяин квартиры в нее упорно не возвращался.

Наконец связники не выдержали. Постучав в соседний дом, они узнали, что Кареев уехал на полевые работы в Мызу.

Вроде бы все было чисто. Тем не менее осторожный Бирюк – в той связке он был за старшего – решил лишний раз перепровериться, лично съездив в Мызу.

Из рапорта С. Калабалина:

«11 июля в 15 часов в помещение, где я лежал, вошел военный в звании лейтенанта. Обратившись ко мне, он сказал:

– Здоров. Ну, поискал я тебя!

Посмотрев на военного, я тотчас же узнал в нем агента германской разведки Родина. Поздоровались. На его реплику я ответил вопросом:

– А почему долго искал, разве ты не знал моего адреса?

– Да адрес-то знал, только я не один. У меня есть начальник Бирюк, хитрый такой и никому не доверяет. Надо, говорит, найти Карева лично и ни с кем другим не связываться.

Когда мы пообедали, я предложил Родину отправиться в город, чтобы связаться с Бирюком. Приехали на мою квартиру. Хозяйке, как было предусмотрено данной мне инструкцией, я сказал условную фразу: – Достань-ка, Мария Ивановна, водочки и что-нибудь закусить, – давая тем самым понять, чтобы она немедленно поставила в известность оперативных работников о прибытии «гостей».

Умывшись и приведя себя в порядок, мы отправились к Бирюку. Его не оказалось дома, он был в парикмахерской. Родин предложил посидеть на крыльце. Вскоре появился Бирюк. Он прошел мимо нас во двор дома, сделав вид, что не знает нас. Мы оставались на своих местах. Через некоторое время Бирюк вышел со двора и пошел по направлению к Кремлю. Догнав Бирюка, я поздоровался. Он ответил. Остановились. Бирюк предложил пойти к нему на квартиру, но я возразил, мотивируя тем, что хозяйка может оказаться моей знакомой.

– Пойдемте-ка лучше ко мне, – заявил я, – Родин уже был у меня, там готовится выпивка и закуска.

Бирюк согласился. К нашему приходу у хозяйки уже все было готово. Мы сели за стол. Начался разговор. Мне удалось выяснить все вопросы, связанные с моим заданием…»

Агенты «Абвера» уже достаточно захмелели, чтобы не почувствовать подвоха, когда поздно вечером в квартиру вошли люди в военной форме.

«Комендатура. Проверка документов!»

Безропотно они протянули солдатские книжки, командировочные – бумаги сработаны были превосходно, тревожиться нечего.

– Вам придется проехать с нами, – сказал начальник патруля после долгого изучения документов.

– В чем дело? – хмель сняло точно рукой. – Что за бюрократия? Мы только с фронта!

– Ничего страшного. Не волнуйтесь. Обычное уточнение неточностей.

Родин и Бирюк попытались было воспротивиться. Потянулись за пистолетами, но моментально были скручены и обезоружены.

Радиоигра «Семен» продолжалась вплоть до конца 1944 года. За это время «Абвер» был досыта накормлен дезинформацией.

Даже на мгновение немцы не допускали и мысли, что «Наливко» может работать против них.

Несколько раз, правда, они пытались перепроверить Калаба-лина, но неизменно «Семен» все испытания выдерживал блестяще.

Чекисты действовали слаженно и четко. Параллельно в Горьком велась аналогичная радиоигра под кодовым названием «Друзья». Два других «немецких агента» – Коцарев и Палладия – передавали в центр сообщения, полностью подтверждающие информацию «Семена» (и – наоборот).

В основном касались они сведений о проходивших через железнодорожный узел эшелонов с грузами и войсками, о передислокации наших частей.

(К слову, в результате игры «Друзья» контрразведчики тем же путем сумели выманить на нашу территорию двух агентов-курьеров «Абвера», которые были арестованы в сентябре 1943 года.)

Только стремительное наступление советских войск вынудило немцев передислоцировать свой разведцентр в глубь Германии. Держать отткуда связь с горьковскими агентами стало уже невозможно…

В канун Нового, 1944 года Указом Президиума Верховного Совета СССР Семен Афанасьевич Калабалин был награжден орденом Отечественной войны второй степени. Награду вручал ему лично начальник «СМЕРШа» генерал Абакумов.

А вскоре Калабалин вернулся к своему прежнему любимому занятию – учительству. Врачебная комиссия признала его полностью негодным к прохождению службы.

До глубокой старости Семен Калабалин и его жена – Галина Калабалина, более известная как «Черниговка» из «Педагогической поэмы», – работали с трудными детьми. Они учительствовали в колониях и детских домах, пока хватало сил. Последние годы Калабалин заведовал детдомом в селе Кимёново Шатурского района Подмосковья.

Часто в калабалинское «хозяйство» наведывались уже выросшие его воспитанники. Многие из них успели повоевать, заслужили ордена и медали. Нередко они рассказывали о своем фронтовом прошлом.

Калабалин всегда слушал их с интересом, но сам не произносил ни слова. О том, чем пришлось заниматься ему в годы войны, никто так и не узнал. Эту тайну «товарищ Семен» унес с собой в могилу…