Если говорить о роли Торквемады, то тут важно было бы отметить один важный момент.

Артюр Арну в своей «Истории инквизиции» пишет: «Наказать за отступление от истинной веры — вот тот повод, который послужил папе Сиксту IV и Фердинанду V, чтобы учредить в Испании новую инквизицию, которая отличалась от старой гораздо более умелой и однообразной организацией, но в особенности невероятным увеличением неистовых жестокостей».

Таким образом, главными сторонниками учреждения новой инквизиции на Пиренейском полуострове были король Фердинанд и папа Сикст IV. Что при этом двигало королем? Скорее всего, в нем преобладала банальная жадность, и в инквизиции он видел чрезвычайно удобный способ ограбления своих наиболее обеспеченных подданных. Единственное препятствие, которое ему оставалось устранить, заключалось в его супруге-королеве, которая никак не решалась допустить инквизицию в свои собственные владения.

Артюр Арну характеризует королеву Изабеллу так: «Чувство гуманности заставляло ее отрицательно относиться к кровавому трибуналу, жестокости которого уже успели привести в ужас всю Испанию, и ее природная честность внушала ей угрызения совести относительно конфискаций имущества, следовавших за каждым постановлением священной канцелярии».

Вот тут-то и вступил в дело Томас де Торквемада, которого королева обожала и к каждому слову которого она прислушивалась. Как пишет Артюр Арну, он «разрешил, наконец, ее сомнения. Он доказал королеве, что религия предписывает ей способствовать инквизиции».

В феврале 1482 года, как мы уже говорили, папа Сикст IV назначил Торквемаду инквизитором. Но первым инквизитором-доминиканцем испанского происхождения был вовсе не он.

Еще в середине XIII века папа Иннокентий IV адресовал частное бреве приорам доминиканских монастырей Лериды и Барселоны, чтобы они предоставили арагонскому королю Хаиме I монахов своего ордена для исполнения обязанностей инквизиторов. Ими стали брат Педро де Тоненес и брат Педро де Кадирета. И потом испанцев (понятно, что под испанцами мы тут понимаем людей, живших на Пиренейском полуострове и разговаривавших на испанском языке[23]) среди инквизиторов было немало.

Как мы уже знаем, когда инквизиторы Мигель де Морильо и Хуан де Сан-Мартин начали исполнять свои обязанности в Севилье, репрессии стали множиться как снежный ком. В ответ тут же последовали жалобы на действия инквизиторов, обращенные к папе.

В результате в апреле 1482 года папа Сикст IV издал буллу, выражавшую сожаление о том, что многие праведные христиане без каких-либо серьезных доказательств были брошены в тюрьмы, подвергнуты пыткам и лишены своего имущества. В том же документе папа делал вывод о том, что «инквизицией уже некоторое время движет не ревностное служение вере и спасению душ, а жажда богатства».

В соответствии с этим все полномочия, данные инквизиции, были аннулированы, и папа потребовал, чтобы инквизиторы были поставлены под контроль местных епископов. Такие меры, разумеется, являлись дерзким вызовом монархии, и Изабелла с Фердинандом были этим сильно возмущены. Сделав вид, что сомневается в подлинности папской буллы, Фердинанд отослал Сиксту IV лукавое послание, которое заканчивалось следующими словами: «Доверьте нам заботу об этом вопросе».

Получив такой отпор, папа полностью капитулировал, и 2 августа 1483 года появилась новая булла, которая учреждала постоянный священный трибунал инквизиции в Кастилии, вверив ему полномочия высшей инстанции инквизиции, которой должны были подчиняться все инквизиторы вообще и каждый из них в отдельности.

Для управления этим священным трибуналом была создана новая должность генерального (великого или верховного) инквизитора Кастильского королевства. Первым эту должность занял Томас де Торквемада, человек, который за ночь мог прочитать сотню донесений и доносов, а к утру уже знал, «куда повернуть жадную злобу Фердинанда и тщеславие Изабеллы».

По мнению историка Жана Севиллья, «„инквизитор“ — это слово, обремененное позором». При этом ряд специалистов отмечают незаурядные способности тех, кто исполнял эту роль. В частности, Бартоломе Беннассар пишет, что инквизиторы были «людьми удивительных интеллектуальных качеств», а инквизиция вела судопроизводство «очень точно и очень скрупулезно». Этот же автор утверждает, что инквизиция была «правосудием, которое практикует внимательное изучение свидетельств, которое осуществляет тщательную проверку, которое без скряжничества принимает отвод обвиняемыми подозрительных свидетелей, которое очень редко прибегает к пыткам и которое соблюдает легальные нормы… Она была правосудием, озабоченным тем, чтобы обучать, объяснять обвиняемому, в чем он заблуждается, правосудием, которое внушает и советует, приговоры которого касаются только рецидивистов».

Как же отличается все вышесказанное от традиционных представлений о кровожадных и фанатичных инквизиторах, забавляющихся пытками и тысячами отправляющих ни в чем не повинных людей на костер…

А теперь еще раз обратим внимание на тот факт, как произошло назначение Торквемады. По правилам, пост генерального инквизитора должен был по представлению Изабеллы и Фердинанда занимать человек, назначаемый папой, но во всех своих действиях он должен был быть подотчетен только королевской чете.

Жак Коллен де Планси в своем «Инфернальном словаре» по этому поводу пишет: «Когда Изабелла увидела, что инквизиция укрепляется, она попросила папу придать этому трибуналу такую форму, которая могла бы удовлетворить всех. Она попросила, чтобы суды, проходившие в Испании, стали окончательными и не требовали утверждения в Риме; одновременно она посетовала на то, что ее могут обвинить в том, что она в установлении инквизиции видит лишь возможность делить с инквизиторами имущество приговоренных. Папа Сикст IV утвердил всё, похвалил усердие королевы и смягчил угрызения ее совести относительно конфискаций. Булла от 2 августа 1483 года поставила в Испании великого генерального инквизитора, которому были подчинены все трибуналы священной канцелярии. Это место было отдано отцу Томасу де Торквемада, фанатику, с ужасной жестокостью способному, больше чем кто-либо другой, осуществить замыслы Фердинанда и Изабеллы, приумножая конфискации и казни».

Итак, на должность генерального инквизитора Кастилии был назначен Томас де Торквемада. Произошло это в начале августа 1483 года при следующих обстоятельствах.

— Ты позволишь мне самой назначить человека на должность генерального инквизитора? — спросила как-то Изабелла.

Ее супруг Фердинанд расплылся в довольной улыбке:

— Конечно, моя дорогая!

— Я хочу, чтобы на этом месте оказался человек, не мягкий по характеру, а справедливый и трудолюбивый, обладающий к тому же широким кругозором. И я знаю такого человека, да и ты его прекрасно знаешь.

Фердинанд отлично понял, о ком идет речь, и еще раз довольно улыбнулся:

— Назначай, кого хочешь, моя дорогая.

Изабелла тут же послала за Томасом де Торквемада.

Ему было уже 63 года. Он любил тишину своего монастыря, и только твердая уверенность в том, что его присутствие при королевском дворе необходимо, убедила его покинуть его.

Получив послание королевы, Торквемада босиком прошел все расстояние от Сеговии и, не дав себе отдохнуть, предстал перед королем и королевой.

Биограф Изабеллы Лоренс Шуновер пишет: «Фердинанда было нелегко заставить испытать благоговейный трепет: Торквемада обладал внешностью римского императора, а ноги у него были босы, как у нищего. Даже в Кастилии, стране камней и святых, Фердинанд никогда не встречал такое внешнее величие в сочетании с полным пренебрежением к самому себе. Хотя Торквемада вовсе не пытался демонстрировать свою святость. Он не был одет в декоративные лохмотья, задубевшая кожа подошв его ног была чиста; казалось, он действительно старается выглядеть как можно лучше. Удивительным было для Фердинанда услышать, как к королеве обращаются „моя принцесса“, как будто она была маленькой девочкой.

„Этот человек не будет взимать слишком много штрафов, — думал Фердинанд, глядя на него, — но те, которые взыщет, растащить не позволит. Это самый неподкупный человек из тех, которых я когда-либо видел“.

Тем временем Изабелла сообщила своему старому учителю, что хотела бы предложить ему только что учрежденный пост генерального инквизитора Кастилии.

— Боюсь, что люди не будут вас любить, — честно призналась она, — потому что мы, король и я, из-за быстрого роста преступлений, произошедшего во время войны, добавим к вашей юрисдикции и ряд чисто гражданских дел. Вероятно, некоторые нарушители закона, которые без жалоб приняли бы наказание из рук обычных судей, будут протестовать против того, что подобные дела станут рассматриваться церковным судом. Но, так или иначе, преступности должен быть нанесен решительный удар.

— Да, судьи никогда не бывают любимы, брат Томас, — добавил Фердинанд.

— Мне совершенно безразлично, что весь мир будет думать обо мне, — отозвался Торквемада, — до тех пор, пока я выполняю свои обязанности».

Французский философ Жак Маритен в своей книге «Церковь Христа» пишет: «Святой престол сам назначил первого генерального инквизитора в Испании. Это был Торквемада, за которого попросили Изабелла и Фердинанд».

Историк Жан Севиллья уточняет: «Великий инквизитор был назначен с утверждением Святым престолом, но выбрал его глава государства. Испанская инквизиция — это механизм государства. Хотя они и были священниками, ее руководители были государственными служащими, назначавшимися королем и оплачивавшимися из королевской казны».

Можно сказать, это было назначение «по представлению».

А еще через два месяца, 14 октября 1483 года, власть Торквемады распространилась и на Арагон, королевство супруга Изабеллы Кастильской.

С этого момента он стал титуловать себя так: «Мы, брат Томас де Торквемада, монах ордена братьев-проповедников, приор монастыря Санта-Крус в Сеговии, духовник короля и королевы, наших государей, и генеральный инквизитор во всех их королевствах и владениях против еретической испорченности, назначенный и уполномоченный Святым апостолическим престолом».

Таким образом, с осени 1483 года Томас де Торквемада возглавил новую инквизицию объединенного королевства. Все инквизиционные трибуналы королевства Изабеллы и Фердинанда были теперь, по сути, сосредоточены в юрисдикции одной администрации с Торквемадой во главе. Таким образом, в последующие полтора десятка лет Торквемада, имя которого, по словам Хуана Антонио Льоренте, «до тех пор было известно не иначе как в числе многих других имен», обладал властью и влиянием, которые могли поспорить с властью и влиянием самих монархов.

Считается, что именно с этого момента деятельность инквизиции приобрела необычайно жесткий характер, особенно в преследовании марранов, то есть евреев, принявших христианство, а также их потомков. Все попытки «новых христиан» щедрыми дарами смягчить отношение к себе успеха не имели.

При этом фанатичная преданность своей новой роли вынудила Торквемаду отказаться от предложенной должности епископа в Севилье, и до конца своей жизни он так и не сменил своего аскетичного доминиканского облачения на пышные одеяния прелатов того времени. Кроме того, он остался строгим вегетарианцем.

Историк Жан Севиллья пишет о Торквемаде: «Это был человек веры, неподкупный, незаинтересованный. Деньги, которые он собирал, он направлял на содержание монастырей. Сам же он одевался бедно, а жил аскетично».

Беатрис Леруа в своей книге «Триумф католической Испании» называет Торквемаду «ортодоксальным доминиканцем», то есть человеком последовательно и неуклонно придерживающимся основ своего учения. Словосочетание «ортодоксальный доминиканец» звучит очень серьезно, ведь доминиканцы, как известно, с самого основания своей организации объявили себя нищенствующим орденом, и на его членов была возложена обязанность отказаться от любого имущества и доходов, чтобы жить одними подаяниями.

Аскетичность Торквемады отмечается многими исследователями, а посему весьма странным выглядит следующее заявление И. Р. Григулевича, который в своей книге «Инквизиция» пишет: «Торквемада отличался жестокостью, коварством, мстительностью и колоссальной энергией, что вместе с доверием, которое питали к нему Изабелла и Фердинанд, превратило его в подлинного диктатора Испании, перед которым трепетали не только его жертвы, но и его сторонники и почитатели, ибо он, как и надлежит „идеальному инквизитору“, любого, даже самого правоверного католика, мог заподозрить в ереси, заставить признать себя виновным и бросить его в костер. Судя по всему, Торквемада не любил людей, не доверял им и, считая себя инструментом Божественного провидения, со спокойной совестью лишал их жизни. Хотя внешне Торквемада отличался скромностью и простотой нрава, но под этой лицемерной оболочкой скрывались неограниченное честолюбие, жажда славы и почестей, неуемная страсть к власти».

Что тут скажешь. Жесткость обычно легко принимается за жестокость. Но при внешней схожести эти понятия имеют существенное различие: жесткость не попирает справедливость, а жестокость исключает ее. Проблема тут лишь в одном: в относительности понятия «справедливость», а также в соотношении понятий «справедливость» и «милосердие».

Колоссальная энергия… Доверие Изабеллы и Фердинанда… Все это бесспорно. Диктатор… Идеальный инквизитор… Без сомнения. Не любил людей… Не доверял им… Да, но о каких людях идет речь? Если об иноверцах, подрывавших основы христианства, то все правильно. Ведь вера — это первое условие в жизни того, кто посвятил себя служению, а религии, в которых нуждается вера, как известно, разобщают.

Что же касается «лицемерной оболочки», «неограниченного честолюбия», «жажды славы» и т. п., то тут уместно будет вспомнить следующие слова американского педагога и психолога Дейла Карнеги: «Помните, что несправедливая критика часто является замаскированным комплиментом. Не забывайте, что никто не бьет мертвую собаку».

Короче говоря, советского разведчика-нелегала и историка Иосифа Ромуальдовича Григулевича не зря называют «мастером атеистической пропаганды».

А вот Манюэль де Малиани в своей «Политической истории современной Испании» доходит до того, что утверждает, будто Торквемада «предавался таким страшным излишествам, что даже Александр VI, сам гнусный Борджиа, выступил против подобных мерзостей, испугавшись возмущения, поднимавшегося со всех сторон». Впрочем, Манюэль де Малиани — это тот самый критик Торквемады, который с легкостью оперирует такими определениями, как «ненасытный палач», «ненавистное правление», «принес в жертву тысячи людей», «сжег все книги, которые смог» и т. д. и т. п. В этом смысле его и ему подобных тоже можно назвать «ортодоксальными» историками, причем в самом худшем смысле этого слова.

В том же 1483 году король Фердинанд учредил совет верховной и всеобщей инквизиции, и первым его главой стал генеральный инквизитор Томас де Торквемада.

Марселей Дефурно по этому поводу уточняет: «Верховный совет инквизиции, во главе которого находился генеральный инквизитор… был органом монархического правительства, как и все остальные советы (кастильский, финансовый, колониальный), которые окружали правителя. Но из-за своей духовной функции он обладал особой независимостью». «Фердинанд создал королевский совет инквизиции с ужасным Торквемадой во главе, — читаем у Манюэля де Малиани, — чтобы объединить в руках этого монстра власть гражданскую и власть церковную».

Оставим оценки «ужасный» и «монстр» на совести этого автора, в остальном же он прав. Совет объединил в одних руках власть гражданскую и власть церковную. В его задачу входило и решение вопросов, связанных с конфискацией имущества еретиков. Этим было завершено создание Верховного трибунала святой инквизиции (по-испански Supremo Tribunal de la Santa Inquisition, сокращенно — Cyпрема), деятельность которого продолжалась три с половиной столетия.

Важно отметить, что папская инквизиция существенно отличалась от инквизиции Пиренейского полуострова (вспомним слова Жана Севиллья о том, что нет одной инквизиции, но есть три инквизиции: средневековая инквизиция, испанская инквизиция и римская инквизиция). Первая не была подконтрольна какому-либо светскому монарху, а была подотчетна только Церкви, вторая была подконтрольна Изабелле и Фердинанду. При этом Томас де Торквемада получил практически неограниченные полномочия в деле искоренения «еретической испорченности», то есть сознательного антикатолического отклонения от догматов веры.

М. В. Барро в своем очерке о Торквемаде констатирует: «Из рук папы он передал этот трибунал в руки короля и сделал судилище не столько помощником торжества веры, сколько орудием абсолютизма».

И. Р. Григулевич в своей книге «Инквизиция» развивает эту мысль: «Королевская власть в Испании, открыв в инквизиции надежное орудие подавления и устрашения своих противников, уже не расставалась с ней вплоть до середины XIX века».

Лучшую кандидатуру на эту должность, которая в равной степени устраивала бы и Ватикан, и светский престол, сложно было подобрать. Торквемада в полной мере оправдал надежды папы, стремившегося любыми методами укрепить на Пиренейском полуострове влияние Римско-католической церкви, и удовлетворил ненасытные аппетиты короля Фердинанда путем конфискации имущества наиболее зажиточных феодалов и купцов в пользу государственной казны. Принято считать, что для этого генеральный инквизитор превратил Супрему «в изощренную машину террора — в то, к чему инквизиция и стремилась со дня своего образования».

К этому последнему тезису мы еще вернемся, а пока же отметим, что, получив практически неограниченные полномочия, распространявшиеся на все сферы светской и религиозной жизни испанского общества, Томас де Торквемада в первую очередь приступил к реорганизации верховного трибунала. Он поручил своим двум помощникам составить подборку основных законов для управления обновленным трибуналом, которая учитывала бы «слабые места» прошлой инквизиции.

Артюр Арну в своей «Истории инквизиции» пишет: «Новая инквизиция, утвержденная Торквемадой, превзошла все, что было до сих пор».

Естественно, назначение Торквемады в областях, в которых инквизиция была известна с XIII века, но к концу XV века, в связи с развитием городов и ростом самоуправления, пришла в упадок, встретило сопротивление со стороны местных кортесов[24]. Только под большим давлением Короны они согласились распространить полномочия Торквемады на свои территории, население которых весьма враждебно встретило его представителей и не скрывало своих симпатий к жертвам Супремы.

Начал Торквемада с того, что создал четыре подчиненных трибунала — для Севильи, Кордовы, Хаэна и Вилья-Реаля, называемого в настоящее время Сьюдад-Реаль. Четвертый трибунал был вскоре перенесен в Толедо. Затем Торквемада позволил доминиканцам приступить к исполнению своих обязанностей в различных епархиях Кастильской короны.

Эти монахи, получившие мандаты от Святого престола, подчинились приказаниям Торквемады не без сопротивления, мотивируя это тем, что они не были его уполномоченными. Торквемада, чтобы не повредить начатому им делу, не решился тут же отправить их в отставку, но, будучи убежденным в необходимости единства понимания происходящего, приготовился обнародовать основные положения кодекса инквизиции, без которых, как он хорошо видел, нельзя было обойтись. В качестве помощников и советников он избрал Хуана Гутьерреса де Чавеса и Тристана де Медину.

Хуан Антонио Льоренте пишет: «Фердинанд, созвав в апреле 1484 года в Тарасоне кортесы Арагонского королевства, на тайном совете, состоявшем из призванных им лиц, решил вопрос о реформе. Вследствие этого решения Томас де Торквемада назначил инквизиторами Сарагосской епархии брата Гаспара Хуглара, доминиканского монаха, и доктора Педро де Арбуэса де Эпила, каноника митрополичьей церкви.

Королевский указ предписывал провинциальным властям оказывать им помощь, и 19 сентября того же года магистрат, известный под названием Великого законника Арагона (Justitiamajor), и несколько других должностных лиц обещали это под присягой».

Заметим, что эта мера не только не прекратила сопротивления, но, наоборот, она его только усилила.

В октябре 1484 года Торквемада назначил в Севилье общий съезд всех членов испанских инквизиционных трибуналов. Там же, в Севилье, был в конечном итоге выработан кодекс, регулировавший весь инквизиционный процесс. В его подготовке участвовали виднейшие богословы того времени, а также Торквемада и лично королева Изабелла с королем Фердинандом.

Двадцать девятого октября первый кодекс инквизиции был обнародован специальной хунтой, состоявшей из четырех инквизиторов, утвержденных Супремой, двух помощников Торквемады, а также королевских советников.

Сначала кодекс включал в себя 28 статей.

Первая статья определяла способ, которым учреждение трибунала будет оповещено в том месте, где он устанавливался.

Вторая статья предписывала обнародование в местной церкви указа, сопровождаемого угрозой церковных кар тем, кто, совершив преступление ереси или вероотступничества, добровольно не донесет сам на себя до истечения дарованного льготного срока, а также тем, кто воспротивится выполнению мероприятий, предписанных трибуналом.

Третьей статьей была определена продолжительность так называемого «льготного срока» в один месяц. Это срок, данный еретикам для объявления самих себя, чтобы предупредить этим конфискацию их имущества (однако это не исключало денежного штрафа, к которому они могли быть приговорены).

В четвертой статье было сказано, чтобы добровольные признания, совершаемые во время месячного льготного срока, делались письменно, в присутствии инквизиторов и секретаря, да еще так, чтобы виновные давали ответы на все вопросы, обращенные к ним. Согласно этой статье, прежде всего виновный должен был назвать своих соучастников и тех, о вероотступничестве которых он знает.

Пятая статья запрещала давать тайно отпущение тому, кто сделает добровольное признание, за исключением единственного случая, когда никто не знает о его преступлении и следует опасаться его огласки.

Шестая статья устанавливала, что часть епитимьи того, кто примирится с Церковью, должна состоять в лишении его возможности занимать почетные должности, а также использовать золото, серебро, жемчуг, шелк и тонкое полотно.

Седьмая статья налагала денежные штрафы на всех, кто сделал добровольное признание.

Восьмая статья гласила, что добровольно кающийся, который явится со своим признанием уже после истечения льготного срока, не может быть избавлен от конфискации своего имущества.

В девятой статье было сказано, что если лица моложе двадцати лет явятся, чтобы сознаться, по собственному желанию, но после истечения льготного срока, и если будет доказано, что они вовлечены в заблуждение своими родителями, то достаточно наложить на них легкую епитимью (публичное ношение в течение года или двух лет санбенито и т. п.).

Десятая статья налагала на инквизиторов обязанность объявлять в их акте примирения время, когда примиренный впал в ересь, чтобы знать, какая часть его имущества принадлежит конфискации.

Одиннадцатая статья гласила, что если содержащийся в секретной тюрьме трибунала еретик, движимый истинным раскаянием, попросит отпущения, то ему можно его даровать, наложив на него в виде епитимьи кару пожизненного заключения.

Двенадцатой статьей утверждалось, что, если инквизиторы подумают, что в случае, указанном в предыдущей статье, признание кающегося притворно, они должны отказать ему в отпущении и объявить его лжекающимся.

Тринадцатой статьей было постановлено, что, если человек, получивший отпущение после своего добровольного сознания, будет хвастать, что скрыл разные преступления, или из собранных сведений станет ясно, что он совершил их большее количество, чем то, в котором он покаялся, его следует арестовать и судить как лжекающегося.

Четырнадцатая статья гласила, что если уличенный обвиняемый упорствует в своих отрицаниях даже после оглашения свидетельских показаний, то он должен быть осужден как нераскаявшийся.

На основании пятнадцатой статьи, когда против отрицающего свое преступление обвиняемого существовала полуулика, он должен был подвергнуться пытке. Если во время пытки он признает себя виновным и затем подтвердит свое признание, то его наказывали как уличенного; если он отказывался от подтверждения, его подвергали вторично той же пытке или присуждали к чрезвычайному наказанию.

Шестнадцатой статьей было запрещено показывать обвиняемым полную копию свидетельских показаний; можно было только давать им понятие о том, что на них было донесено, оставляя их в неведении об обстоятельствах, которые могли бы им помочь узнать свидетелей.

Семнадцатая статья предписывала инквизиторам лично допрашивать свидетелей, когда это для них не невозможно (эта статья была трудновыполнима, так как свидетели и судьи почти всегда находились в разных местах государства).

Восемнадцатая статья велела одному или двум инквизиторам присутствовать при пытке, которой должен подвергнуться подсудимый, кроме случая, когда, будучи заняты в другом месте, они должны обращаться к комиссару для получения показаний, если пытка все-таки должна быть применена.

На основании девятнадцатой статьи, если после вызова в суд согласно предписанным формам обвиняемый не явится, он должен быть осужден как уличенный еретик.

Двадцатая статья гласила, что, если доказано книгами или поведением умершего человека, что он был еретиком, он должен быть судим и осужден как таковой; его труп должен быть вырыт из земли, все его имущество конфисковано в пользу государства, в ущерб его законным наследникам.

Двадцать первой статьей инквизиторам было приказано распространить свою юрисдикцию на сеньориальных вассалов. Если сеньоры откажутся ее признать, то к ним следовало применить церковные кары и другие наказания.

В двадцать второй статье было сказано, что если человек, присужденный к выдаче в руки светского суда, оставляет несовершеннолетних детей, то им даруется государством, в виде милостыни, небольшая часть конфискованного имущества их отца и что инквизиторы обязаны доверить надежным лицам заботу о их воспитании и христианском просвещении.

На основании двадцать третьей статьи, если еретик, примиренный в течение льготного срока, без конфискации имущества, имел собственность, происходящую от лица, которое было присуждено к этой каре, то эта собственность не должна была включаться в закон прощения.

Двадцать четвертая статья обязывала давать свободу христианским рабам примиренного, когда не было конфискации, ввиду того, что король даровал свою милость только на этом условии.

Двадцать пятой статьей запрещалось инквизиторам и другим лицам, причастным к трибуналу, получать подарки под страхом верховного отлучения и лишения должности, присуждения к возврату и к штрафу в размере двойной стоимости полученных вещей.

Двадцать шестая статья предлагала должностным лицам инквизиции жить друг с другом в мире, без стремления к превосходству, даже со стороны того, кто облечен властью епархиального епископа; в случае какого-либо раздора главному инквизитору поручалось прекращать его без огласки.

Двадцать седьмой статьей инквизиторам было рекомендовано старательно следить за своими подчиненными, чтобы они были точными в исполнении своих обязанностей.

Двадцать восьмая статья предоставляла мудрости инквизиторов рассмотрение и обсуждение всех пунктов, не предусмотренных в основных законах.

М. В. Барро в своем очерке о Торквемаде характеризует кодекс инквизиции следующим образом: «Первые три пункта говорили об устройстве трибуналов, о публикации приговоров против еретиков и отступников и назначали „отсрочку милосердия“ для желающих сознаться и обратиться. Шесть последних установили порядок чинопочитания среди инквизиторов, остальные девятнадцать охватили все случаи инквизиционного процесса. Кто сознается до срока, тот мог рассчитывать на помилование, если выдавал других еретиков. Начиная с одиннадцатого пункта, инструкция говорила о еретиках упорных. Если такой еретик сознавался после долгого сидения в тюрьме, то его осуждали на вечное заключение».

О так называемой «отсрочке милосердия» (месячном сроке еретикам для добровольного объявления самих себя) И. Р. Григулевич в своей книге «Инквизиция» пишет следующее: «Всем „новым христианам“, повинным в отступничестве, за добровольную явку в священный трибунал, сознание и отречение было обещано прощение и сохранение имущества. Те, кто попадался на эту удочку, должны были купить свое спасение ценой гнусного предательства, сообщая своим палачам имена, положение, местожительство и прочие приметы всех известных им „вероотступников“ или подозреваемых в вероотступничестве лиц. Эти показания, в конечном итоге, не спасали малодушных от костра, так как, расправившись с упорствующими вероотступниками, инквизиция расправлялась также с этими своими пособниками».

На самом деле инквизиция действовала следующим образом. Инквизитор со своей свитой приезжал в тот или иной город или селение. Там он созывал всех жителей и местное духовенство и читал им проповедь о цели своего визита. Затем он приглашал откликнуться всех, кто желал покаяться в ереси. При этом еретикам давалось «льготное время» (тридцать дней), чтобы сознаться в грехе. Если они совершали это в указанный срок, их обычно принимали обратно в лоно Церкви, не накладывая более сурового наказания, чем епитимья.

При этом «принятый обратно» обязан был назвать имена и дать подробную информацию обо всех других известных ему еретиках. Как видим, инквизиция в конечном итоге вполне готова была быть снисходительной по отношению к одному грешнику при условии, что он выдаст ей других.

По мнению противников Торквемады, основные положения кодекса инквизиции, который принято называть кодексом Торквемады (а он потом неоднократно дополнялся и корректировался), сводились к следующему: инквизиция объявлялась «тайным судилищем, первой и последней инстанцией, рассматривавшей дела еретиков».

Например, уже цитировавшийся нами Манюэль де Малиани называет этот документ «кровавым кодексом», Бо-Лапорт в своей «Популярной истории протестантизма» — «ужасным кодексом», а Хосе Амадор де лос Риос в своей книге «Исторические, политические и литературные исследования о евреях в Испании» — «кодексом террора».

Решения инквизиции считались окончательными и пересмотру не подлежали. Лица, обвиненные ею в ереси и не признавшие себя виновными, подлежали отлучению от Церкви и передаче светским властям для принятия решения о сожжении. Обвиняемый в ереси мог спасти себя от смерти только путем полного признания своей вины, выдачи всех своих сообщников, отречения от еретических воззрений и беспрекословного подчинения воле трибунала.

Принято считать, что кодекс Торквемады не устанавливал какого-либо срока для проведения следствия и суда над обвиняемым. Инквизиция была властна держать свои жертвы в предварительном заключении неограниченное время. В результате имели место случаи, когда узники томились в застенках инквизиции десятки лет до вынесения им приговора.

С другой стороны, нельзя не заметить, что кодекс серьезно ограничил произвол инквизиторов на местах и расширил права подследственных. Например, под страхом лишения должности «инквизиторам и другим лицам, причастным к трибуналу», воспрещалось принимать от обвиняемых или их родственников любые подарки. Это означает, что Торквемада самым серьезным образом боролся со взяточничеством в подконтрольной ему организации.

Постановления об аресте и пытке, а также обвинительные заключения могли выноситься только коллегиально. Инквизиторы обязаны были «старательно следить за своими подчиненными, чтобы они были точными в исполнении своих обязанностей».

Если оказывалось, что обвиняемый знаком с инквизитором и ему казалось, что арест связан с какими-то личными мотивами, дело немедленно передавалось в вышестоящую инстанцию.

Для свидетелей, давших ложные показания, предусматривалось суровое наказание, а любое решение суда могло быть обжаловано в Ватикане.

Двадцать вторая статья кодекса вообще выглядит очень гуманно, так как делает обязательным попечительство о несовершеннолетних детях осужденных (выдача им части конфискованного имущества, забота об их воспитании и христианском просвещении).

Кстати сказать, вопреки расхожему мнению, инквизиция и не старалась обязательно доводить дела еретиков до костра, не опробовав в течение долгого времени все остальные средства. Кодекс Торквемады предписывал инквизиторам побуждать родных и друзей обвиняемого, а также духовных лиц и всех граждан, известных своей образованностью и благочестием, посещать его в тюрьме для беседы. Сами епископы и инквизиторы неоднократно убеждали заключенного принести покаяние и вернуться в лоно Церкви. Хотя некоторые «идейные» узники считали себя мучениками и сами желали как можно скорее взойти на костер, инквизиторы на это обычно не соглашались. Наоборот, трибунал старался переубедить узника и уверить его в том, что, раскаявшись, он избегнет смерти, если только повторно не впадет в ересь.

Или взять, например, тринадцатую статью кодекса, в которой говорится о наказании того, кто, получив отпущение, начнет хвастаться, «что скрыл разные преступления». Гневный обличитель инквизиции Хуан Антонио Льоренте, служащий основным «источником» для многих последующих исследователей, считает, что эта статья «носит очевидный характер жестокости, потому что вполне возможно, что обвиняемый просто забыл многие из своих прегрешений». Подобный довод звучит уже просто смехотворно: всегда и везде, если преступник что-то «просто забывал», это не избавляло, не избавляет и не будет избавлять его от ответственности.

Согласно кодексу Торквемады, генеральный инквизитор руководил деятельностью всех трибуналов. В распоряжение Супремы поступали все штрафы и конфискованное имущество. Потом треть уходила в казну государства, а все остальное составляло бюджет инквизиции.

Все служители инквизиции должны были обладать «чистой кровью». Была разработана подробнейшая иерархия должностей и ответственных лиц.

В отличие от «старой» инквизиции инквизиция Торквемады зависела от королевской власти в гораздо большей степени, чем от римского папы. По этой причине она получила широчайшие полномочия главного защитника христианской веры на подвластной ей территории.

По кодексу Торквемады, тот, кто сообщал информацию о еретиках, получал награду. С одной стороны, это породило волну доносов, подавляющее большинство которых было основано на вымыслах или нелепых подозрениях. С другой стороны, в Австрии раскрываемость преступлений сейчас составляет 95 процентов, в Канаде — 80 процентов, в США — 75 процентов. Преступления здесь так хорошо раскрываются потому, что, если кто-то что-то видел, он обязательно позвонит в полицию. Что это, донос или гражданский долг честного человека?

Но при Торквемаде самым ценным, самым желанным способом выявления еретика считалось не обнаружение его с помощью «доброжелателей», а обеспечение добровольной явки в инквизицию для покаяния, отречения от своих заблуждений и осуждения их.

Конечно, раскаяние не исключало наказания. Но в качестве наказания применялся не только и не столько костер, но и, например, паломничество в святые места или публичное покаяние, а это уже не имеет отношения к пресловутым аутодафе, не внушающим ничего, кроме ужаса.

Историк Жан Севиллья, сообщая о пытках, констатирует: «Говоря об этом, повторимся, не нужно реагировать с менталитетом XXI века: в ту эпоху люди не оспаривали принцип пытки, которую любое гражданское правосудие в Европе считало нормальным способом проведения расследования. Испанская инквизиция использовала ее скупо. До 1500 года в трехстах процессах, которые были проведены трибуналом в Толедо, было зафиксировано всего пять или шесть случаев применения пытки; с 1480 по 1530 год в двух тысячах процессов в Валенсии — всего двенадцать случаев.

Те, кто признавал себя виновным, получали небольшие наказания: штрафы, наложения ареста на имущество или, гораздо чаще, религиозные покаяния… Более серьезная вина влекла за собой тюремное заключение. Но инквизиционные трибуналы не везде имели камеры, поэтому приговоренные часто отбывали заключение в своих домах, особенно это касалось бедных и больных. В тюрьме, согласно инструкциям Торквемады, заключенные имели возможность заниматься своей профессиональной деятельностью. В субботу они могли выходить, чтобы проходить процедуру покаяния, а в воскресенье — чтобы участвовать в мессе. Самые большие сроки заключения никогда не превышали трех лет.

В еще более серьезных случаях практиковались галеры или смертные приговоры».

Что касается аутодафе, то у Жана Севиллья мы читаем: «В противоположность французскому смыслу этого слова по-испански аутодафе — это был не костер. Это мероприятие проходило раз в год, и это был большой религиозный и народный праздник, который включал в себя молитву, мессу, проповедь, демонстрацию веры собравшихся, оглашение вынесенных приговоров, выражение раскаяния приговоренных. Лишь в конце самые упрямые передавались в руки светской власти, которая отправляла их на костер».

Хуан Антонио Льоренте по поводу кодекса Торквемады пишет: «Будем ли мы рассматривать в отдельности двадцать восемь статей кодекса инквизиции или возьмем их в целом, мы видим, что судебные решения и приговоры зависят от способа, каким велось следствие, и отличного взгляда судей, высказывающихся за ересь или правоверие обвиняемого на основании выводов, аналогий и результатов, извлеченных из отдельных фактов или разговоров, переданных часто с большим или меньшим преувеличением и неверностью. Что можно было ожидать от таких людей, ставших распорядителями жизни и смерти себе подобных, видя их полное ослепление предубеждением против беззащитных обвиняемых? Бесхитростный человек должен был погибнуть, торжествовал только лицемер».

В свою очередь, И. Р. Григулевич в книге «Инквизиция» констатирует: «Торквемада был не только организатором террора, он являлся к тому же и его „теоретиком“. Под его руководством был составлен кодекс инквизиции, включавший 28 статей („инструкций“)… В этом документе, датированном 1484 годом, были суммированы директивы папского престола по преследованию еретиков и прошлый опыт инквизиционных трибуналов в Испании и других странах».

На основании этих и подобных им заявлений и складывалось мнение о том, что повсеместное введение кодекса инквизиции быстро превратило Пиренейский полуостров в «настоящее царство террора».

С этим можно соглашаться или не соглашаться, но факт остается фактом — генеральный инквизитор рассчитывал на то, что жители объединенного королевства, смирившиеся с деятельностью Супремы, безропотно примут новый кодекс инквизиции, однако события стали развиваться по совершенно иному сценарию. Злоупотребления (а как же без них) ставленников Торквемады вызвали стихийные выступления в Арагонском королевстве. Несмотря на неорганизованность сопротивления, его масштабы были таковы, что оно вскоре приняло чуть ли не общенациональный характер. Опираясь на светскую власть, инквизиторы жестоко подавляли любое выступление против Супремы, нередко репрессируя целые поселения.

Только за первые годы введения нового кодекса сотни несчастных были преданы огню. Аутодафе было поставлено на поток. Костры инквизиции запылали практически по всей территории нынешней Испании. Современники говорили, что, если бы собрать все костры вместе, не понадобилось бы солнце. Конечно, это всего лишь метафора, но она не была безосновательной. Малейшее подозрение в ереси считалось неоспоримым доказательством вины. Не будучи в силах выдержать изощренные пытки, обвиняемые были готовы не только признать любые обвинения в свой адрес, но и оговорить своих близких, лишь бы положить конец своим мучениям. Массовая истерия, доносительство и всеобщая подозрительность, словно тяжелый смог, нависли над королевством Изабеллы и Фердинанда. Как принято говорить, «произвол религиозных фанатиков задел практически все пласты средневекового испанского общества, от бедных крестьян и городских ремесленников до старейших грандов, составлявших фундамент испанской аристократии».

В результате сотни арагонцев лишились своего имущества или сгинули в тайных тюрьмах инквизиции. Еще больше людей потеряли свои права, превратившись в подобие живых теней, жалкое существование которых сводилось к бесконечным покаяниям якобы в совершенных тяжких грехах.

О том, как реагировал на это Ватикан, рассказывает в своей книге «Инквизиция» И. Р. Григулевич. Он пишет: «В 1484 году папа Сикст IV в личном послании Торквемаде, передавая похвалу в его адрес кардинала Борджиа (будущего Александра VI), присовокуплял от себя: „Мы слышали этот отзыв с большой радостью, и мы в восторге, что вы, обогащенные познаниями и облеченные властью, направили свое усердие на предметы, возвеличивающие имя Господне и полезные истинной вере. Мы испрашиваем на вас Божье благословение и побуждаем вас, дорогой сын, продолжать с прежней энергией и неутомимостью способствовать укреплению и упрочению основ религии, и в этом деле вы всегда можете рассчитывать на нашу особую милость“.

Двойная игра папства по отношению к судьбе „новых христиан“ продолжалась до начала XVI века, когда папа Александр VI Борджиа, сам испанец по происхождению, получивший немалую долю от награбленных испанскими конкистадорами сокровищ аборигенов, окончательно прекратил „вмешательство“ Рима в дела испанской инквизиции и запретил ее жертвам обращаться к нему с жалобами на нее. Благодаря этому решению испанская инквизиция получила право расправляться с кем угодно и какими угодно средствами».

Пока же до папы Александра VI было еще далеко.

В августе 1484 года умер папа Сикст IV и его место занял папа Иннокентий VIII (в миру — Джованни Баттиста Чибо). А уже 5 ноября 1484 года Иннокентий VIII издал буллу «Summis Desiderantis» (первые слова этой буллы), положившую начало «охоте на ведьм». В ней говорилось, что «многие лица обоего пола» впали «в плотский грех с демонами».

Набиравшие обороты приговоры инквизиции были весьма выгодны королю и королеве, и поэтому они требовали дальнейшего усиления репрессий. В ответ начались жалобы папе. Поначалу Сикст IV потребовал присутствия на судах епископов, чтобы убедиться, действительно ли там судят еретиков, но вскоре он отказался от этого требования. Более того, он лично похвалил Торквемаду за то, что тот «направлял свое рвение на дела, способствующие восхвалению Бога».

Перед Торквемадой при назначении на должность поставили определенную задачу: привести все трибуналы инквизиции к единому виду, организовать их совместную работу, дать единообразное оформление всем этапам инквизиционного процесса и выстроить четкую иерархическую структуру. Задача эта, если разобраться, была чисто менеджерская. Но те, кто назначил Торквемаду, знали, кого назначать. Торквемада с поставленной задачей справился блестяще.

В результате машина новой инквизиции заработала с пугающей эффективностью.

А разгадка этой успешности была проста: Торквемада сам никогда не брал взяток и другим не позволял. И склонности к чинопочитанию он был лишен начисто. Титул, статус, должность преступника для него не имели ни малейшего значения. Перед лицом закона для него все были равны.

Таким образом, Торквемада не придумывал новых законов. Он всего лишь заставил работать старые.

Наибольшим репрессиям инквизиции после прихода к власти папы Иннокентия VIII подверглись именно «новые христиане», обращенные в новую для себя веру под угрозой неминуемой расправы. Они-то в конечном итоге и встали во главе антиинквизиторского заговора, а после его разгрома именно они, сами того не желая, особенно усилили власть Торквемады.

Этому способствовало то обстоятельство, что многие из высших чиновников Изабеллы и Фердинанда были потомками «конверсос». Дело в том, что в борьбе с феодальной раздробленностью, желая сосредоточить власть в своих руках, Фердинанд вместо представителей высшей арагонской аристократии стал назначать на важные административные посты в королевском совете выходцев из низшего дворянства и богатых «новых христиан». Среди последних оказались такие влиятельные вельможи, как протонотарий (главный секретарь высшего суда) дон Фелипе де Клементе, королевский секретарь дон Луис Гонсалес, главный казначей дон Габриэль Санчес и вице-канцлер Арагона дон Альфонсо де ла Кавальериа.

Еврейские корни этих людей подробно исследуются в книге испанского историка Лопеса Мартинеса «Кастильский иудаизм и инквизиция времен правления Изабеллы Католической».

В частности, род дона Альфонсо де ла Кавальериа шел от некоего Юды де ла Кавальериа, родившегося в Сарагосе в 1230 году. Среди его сыновей и внуков самыми распространенными именами были Соломон и Абрам. Обращение в христианство членов этого рода произошло в самом начале XV века с изменением имен на типично католические: например, Гаспар, Фернандо и т. д. Дон Альфонсо де ла Кавальериа был сыном Педро де ла Кавальериа, то есть представлял собой аж шестое поколение от Юды де ла Кавальериа. По законам того времени он, естественно, не был евреем, но считался «конверсо», то есть потомком обращенных в христианство евреев.

В любом случае не были евреями и дон Фелипе де Клементе, и дон Луис Гонсалес, и дон Габриэль Санчес. Все они были потомками «конверсос», но при этом входили в свиту Фердинанда Арагонского и через своих сестер, племянниц, кузин и дочерей состояли в близком родстве со многими грандами королевства. Это делало их весьма влиятельными людьми и давало серьезные преимущества, позволившие им напрямую протестовать перед двором и Римом против введения новых порядков инквизиции.

В Арагоне, главным городом которого была Сарагоса, деятельность инквизиции неоднократно вызывала взрывы народного негодования. Особенно оно усилилось после назначения чрезмерно усердных в исполнении своих обязанностей Гаспара Хуглара и Педро де Арбуэса.

Опасаясь за свою судьбу, «новые христиане» решили не дожидаться, когда за ними придут «черные монахи». Они отправили ко двору римского папы специальных послов, которые должны были ходатайствовать перед Святым престолом об ограничении полномочий инквизиции.

В частности, они наивно полагали, что смогут добиться от понтифика изъятия из нового кодекса инквизиции статей, касающихся конфискации имущества, идущих вразрез со светскими законами королевства. Как минимум они надеялись приостановить на некоторое время их исполнение. При этом «новые христиане» рассчитывали на то, что отмена конфискационных статей непременно приведет к развалу Супремы.

Аналогичное посольство было отправлено ко двору Изабеллы и Фердинанда, главных «заказчиков» новых законов, от которых в неменьшей степени зависела деятельность инквизиции в Арагоне.

Узнав о посольствах, отправленных в Рим и Мадрид, инквизиторы Арагона пришли в неописуемую ярость и не замедлили с отмщением. В результате Гаспар Хуглар и Педро де Арбуэс обвинили нескольких влиятельных «новых христиан» в тайном исповедовании иудаизма. Под пытками арестованные признали все предъявленные им обвинения, по требованию инквизиторов дав разоблачительные показания против других влиятельных «конверсос».

Круг жертв разрастался, словно эпидемия страшной болезни.

Начались жестокие казни, и они вызывали еще большее возмущение и негодование среди арагонских «новых христиан», многие из которых, страшась разделить участь соседних кастильских «конверсос», ставших жертвами инквизиции, были готовы сняться с места, бросив все свое имущество.

Тем временем пришли первые письма от послов, отправленных в Мадрид. Известия были более чем удручающие. Генеральный инквизитор Томас де Торквемада настолько распространил свое влияние на тамошний двор, что наивно было бы полагать, будто на Изабеллу и Фердинанда могут возыметь действие какие-либо жалобы на действия подконтрольной Торквемаде инквизиции. Изабелла Кастильская просто обожала Торквемаду, и Фердинанд тоже находился под ее и его влиянием. Оба они видели в инквизиции тот самый механизм, который должен был всех их подданных обратить в «единое стадо» (в религиозном, конечно, отношении), подобно тому, как королевская власть уравняла всех в отношении политическом. Ко всему прочему, как мы уже говорили, новые инквизиционные законы были весьма кстати алчному Фердинанду, стремившемуся любыми путями прибрать к рукам огромные состояния многих «новых христиан» (по закону о конфискации ему доставалась третья часть отобранного имущества и обыкновенно еще почти столько же, согласно праву сильного).

В то время как другие уполномоченные арагонских кортесов еще находились в Риме, Гаспар Хуглар и Педро де Арбуэс вместе с Хуаном де Гомедесом, генеральным викарием Сарагосы, осудили еще нескольких «новых христиан» как иудействующих еретиков, сопроводив это публичными и торжественными аутодафе.

Хуан Антонио Льоренте рассказывает: «Эти казни все более и более раздражали новохристиан Арагонского королевства, которые ожидали вскоре увидеть возобновление среди них сцен, происходивших в Кастилии, где трибунал, установленный всего три года назад, погубил уже под управлением фанатичных монахов и священников тысячи жертв».

Следует отметить, что Педро де Арбуэс, ставший председателем инквизиционного суда в Сарагосе, не уступал в активности и решимости самому Торквемаде.

Как совершенно справедливо отмечает И. Р. Григулевич, «развязанный против „новых христиан“ террор не мог не вызвать и с их стороны соответствующей реакции».

Подданные Изабеллы и Фердинанда и не думали безропотно сносить все бесчинства инквизиции. Тут и там, в разных частях королевства, непроизвольно вспыхивали народные волнения. Ни один человек, какое бы высокое общественное положение он ни занимал, не мог себя чувствовать в полной безопасности, поскольку нередки были случаи, когда истинной причиной ареста обвиняемого в ереси могло послужить элементарное желание завладеть его имуществом. Более того, чем состоятельнее был тот или иной человек, тем больше у него имелось шансов оказаться в пыточных подвалах священного трибунала. Все это сделало инквизицию ненавистной во всех уголках объединенного королевства.

Как следствие, в 1485 году в Арагоне вспыхнуло очередное восстание. В Теруэле, Валенсии, Лериде и особенно в Барселоне деятельность инквизиторов также вызвала достаточно активное сопротивление.

В некоторых источниках события 1485 года в Арагоне называются восстанием, в некоторых — заговором. Особой разницы между этими терминами нет, если не трактовать восстание только как открытую акцию сопротивления группы людей против власти, а заговор не ассоциировать только с существованием неизвестного или малозаметного тайного общества, созданного некоей группой людей с целью захвата власти. Впрочем, и то и другое имело место в Арагоне, поэтому использование обоих терминов вполне правомерно.

Акции сопротивления инквизиции в Арагоне возглавили молодые дворяне из лучших семей, занимавшие весьма высокие посты в королевстве. Считается, что все они были «конверсос» по происхождению. Метод борьбы был выбран, видимо, привычный: устроить такой ответный террор, чтобы палачи-инквизиторы побоялись сунуться на чужую территорию.

Понимая, что Католические короли никогда не отменят новых законов инквизиции, а римский папа подтвердит любое решение Изабеллы и Фердинанда, недовольные решили организовать тайный союз, целью которого стал заговор против инквизиции. По сути, это была тайная средневековая террористическая организация, ставившая перед собой единственную задачу — посеять ужас среди инквизиторов, а также тех, кто поддерживал инквизицию и был прямо заинтересован в ее существовании.

Кроме уже упомянутых вельмож в заговоре приняли участие и другие потомки «конверсос», а также возмущенные злоупотреблениями инквизиции старые арагонские гранды, например, такие крупные землевладельцы, как дон Хуан Хименес де Урреа, сеньор де Аранда, дон Лопе, его сын, а также дон Бласко де Алагон, сеньор де Састаго. Во главе организации встал дон Хуан де Педро Санчес.

Убедившись в тщетности легальных попыток остановить бесчинства инквизиции, эти люди решили прибегнуть к индивидуальному террору, то есть расправиться с несколькими отдельно взятыми инквизиторами в назидание тем, кто придет на их место. Они наивно полагали, что смерть инквизиторов, чьи всесилие и безнаказанность до сих пор не вызывали ни у кого сомнения, покажет истинные настроения, царившие в Арагоне и Кастилии. В свою очередь, террористические акции должны были послужить недвусмысленным предупреждением самому королю. Мол, если Фердинанд по своей воле не пожелает отказаться от своего первоначального намерения, его земли захлестнет волна восстаний, которые очень быстро поставят под угрозу само существование монархического абсолютизма.

Хуан Антонио Льоренте пишет: «Они были убеждены, что после этого события более не будет сомнений насчет народного настроения, что никто не дерзнет стать инквизитором и что сам король откажется от своего первоначального намерения из боязни мятежных движений, могущих разразиться в Кастилии и Арагоне».

Для начала заговорщики, понимавшие, что ни одна тайная организация не может результативно функционировать без стабильной материальной базы, обошли всех до единого арагонских марранов и евреев. С каждого была взята определенная сумма — как говорится, на «благое дело». По мнению Хуана Антонио Льоренте, это было сделано «с целью вовлечь в заговор всех новохристиан». Фактически подобным добровольно-принудительным налогом были обложены все арагонцы, имевшие хоть какую-то долю еврейской крови.

Этот метод называется круговой порукой, то есть групповой солидарной ответственностью, когда все отвечают за действия и обязательства одного или нескольких лиц. Этот метод был эффективен во все времена, позволяя заговорщикам создать для себя максимально глубокий социальный тыл.

Заговорщиками был составлен подробный перечень потенциальных жертв, которых следовало устранить в первую очередь и в самое ближайшее время. Разумеется, этот «черный список» возглавили инквизиторы Сарагосской епархии, всеми ненавистные Педро де Арбуэс и Гаспар Хуглар.

Всего с арагонских марранов и евреев собрали огромную по тем временам сумму — десять тысяч реалов. Эта сумма была передана дону Бласко де Алагону. Ему же было поручено найти исполнителей.

Дон Бласко де Алагон на часть этих денег снарядил отряд наемников, и тот после короткой подготовки напал на двух инквизиторов. Но это авантюрное нападение, как и следовало ожидать, закончилось неудачно: эскорт инквизиторов — а их сопровождали вооруженные ополченцы из местной эрмандады — разогнал недостаточно мотивированных наемников.

Основная проблема, с которой пришлось столкнуться дону Бласко де Алагону, состояла в том, что среди дворян очень трудно было найти людей, готовых совершить убийство исподтишка. Подобное, как нетрудно догадаться, противоречило понятиям рыцарского кодекса чести. А среди всякого сброда найти нужных для осуществления задуманного людей было вообще нереально.

В итоге ему все же удалось уговорить некоего арагонского дворянина, которого звали дон Хуан де ла Абадиа и который имел родство по женской линии с обращенными в христианство евреями. Он взялся организовать то, что сейчас назвали бы террористической группой. Проще говоря, это был отряд наемных убийц, который должен был подготовить и осуществить покушение на инквизитора Педро де Арбуэса. В этот отряд, кроме самого дона Хуана де ла Абадиа, вошли еще несколько арагонских дворян со своими слугами, в частности, дон Хуан де Педро Санчес, дон Хуан де Эсперандео и Видаль д’Урансо, слуга последнего, уроженец французской Гаскони.

Все они были весьма опытными людьми, настоящими воинами-профессионалами, проведшими большую часть жизни в нескончаемых междоусобных войнах. Естественно, они прекрасно владели различными видами оружия, техникой осады крепостных стен, неожиданных вылазок, сдерживания лобовой атаки противника и заходов с фланга, но в качестве наемных убийц они, что тоже естественно, были полными дилетантами.

Ко всему прочему, после первой попытки покушения Педро де Арбуэс стал предпринимать особые меры предосторожности. Он практически нигде не появлялся один. Его постоянно сопровождал большой отряд закованных в железо, хорошо вооруженных телохранителей. Более того, опасаясь неожиданного удара, главный инквизитор Сарагосской епархии стал носить под черным монашеским балахоном кольчугу, а также стальной шлем, который был скрыт под плотным матерчатым колпаком. Любая попытка приблизиться к инквизитору решительно пресекалась его охраной.

Заговорщики стали подумывать о том, чтобы под покровом ночи попытаться проникнуть в спальню главного палача инквизиции. Однако ночью его дом охранялся еще тщательнее, чем днем. От этого плана, как и от других, пришлось отказаться.

Тогда один из руководителей заговорщиков — дон Хуан де Педро Санчес — убедил остальных отложить намеченную акцию на неопределенный срок. Однако члены тайного союза не отказались от своего намерения путем террора изгнать инквизицию из Сарагосской епархии. Учтя прежние ошибки, заговорщики начали более тщательно готовить покушение. Круглыми сутками дом инквизитора Педро де Арбуэса находился под неусыпным наблюдением. Ни одно его передвижение не ускользало от заговорщиков. В конце каждого дня подробный отчет поступал к руководителю отряда наемных убийц Хуану де ла Абадиа, а затем ложился на стол к Хуану де Педро Санчесу. В конце концов слабое звено в охране инквизитора было найдено.

Заговорщики обратили внимание на то, что единственным местом, где можно было приблизиться к инквизитору, могла стать церковь, в которой Педро де Арбуэс появлялся каждый день. Во время молитвы он фактически находился без охраны, поскольку в те времена в храм запрещалось проносить оружие. Инквизитор это правило строго соблюдал, и его телохранители всегда оставались у входа в церковь. В итоге, взвесив все шансы на успех, Хуан де Педро Санчес решил, что настало время для решительного удара.

Этот удар должны были нанести Хуан де Эсперандео, Видаль д’Урансо, Матео Рам, Тристан де Леонис, Антонио Гран и Бернардо Леофанте.

Поздним вечером, 15 сентября 1485 года, Педро де Арбуэс, как обычно, держа в руках большой посох и фонарь, вошел в церковь. В это время внутри главного зала, за одной из колонн, его уже поджидали убийцы. Ничего не подозревавший инквизитор спокойно приставил свой посох к колонне и, поставив на каменный пол фонарь, преклонив колени, стал читать вечернюю молитву. Было за одиннадцать вечера, то время, когда прихожане уже разошлись, погасли свечи и лишь каноники в алтарной части церкви тихими голосами читали молитвы. В этот момент из-за колонны быстро вышли вооруженные убийцы. Первым выпад шпагой сделал дон Хуан де Эсперандео. Его удар пришелся в левую руку инквизитора.

Как мы уже знаем, Педро де Арбуэс, чтобы обезопасить себя от возможных ударов убийц, носил под одеждой кольчугу и стальной шлем.

Заранее предупрежденные об этом Хуаном де ла Абадиа нападавшие намеренно старались наносить удары в незащищенные части тела своей жертвы. Обескураженный неожиданным нападением, Педро де Арбуэс отчаянно закричал, взывая о помощи, и попытался подняться с колен, однако в этот момент к нему подскочил второй убийца. Это был Видаль д’Урансо, французский слуга дона Хуана де Эсперандео. Целясь в незащищенную шею, он ударил наотмашь, стараясь разом снести ненавистную инквизиторскую голову. Однако в последнее мгновение Педро де Арбуэс успел отклониться и клинок шпаги лишь чиркнул по его затылку. Тем не менее эта рана и оказалась потом решающей: она получилась настолько глубокой и серьезной, что стала причиной смерти инквизитора.

Сразу после этого телохранители инквизитора вбежали в церковь, но, на горе убийц, не растерзали их на месте, а, легко ранив, захватили и препроводили в подземные казематы тайной тюрьмы инквизиции.

Здесь непосредственным исполнителям заговора придется пройти через все круги ада. Им будут дробить кости в «испанском сапоге», пытать водой и огнем, подвешивать на дыбе, лишать сна.

А пока же, после двух дней предсмертной агонии, 17 сентября 1485 года, Педро де Арбуэс скончался в страшных мучениях.

Слух о его смерти распространился по городу уже накануне. Но произведенное этим впечатление весьма отличалось от того, на что рассчитывали заговорщики. Оказалось, что они недооценили своих противников и совершенно не знали своего народа, на чью поддержку они так полагались. Народ не только не поддержал их, но и, как только слух о смерти инквизитора распространился по Арагону, начал совершать погромы, жертвами которых стали «проклятые марраны», осквернившие католический храм.

Как видим, чистокровные испанцы бросились мстить за смерть Педро де Арбуэса (и это в стране, где, как утверждается, инквизицию ненавидели все от мала до велика). Народ возмутило и само убийство инквизитора, и то, что убийство было совершено в храме. От этого, как от факела, вспыхнуло давнее раздражение, которое вызывали богатые «новые христиане», презиравшие навязанную им силой религию.

Толпа — это страшная сила.

Французский психолог Гюстав Ле Бон пишет: «Под словом „толпа“ подразумевается в обыкновенном смысле собрание индивидов, какова бы ни была их национальность, профессия или пол и каковы бы ни были случайности, вызвавшие это собрание. Но с психологической точки зрения слово это получает уже совершенно другое значение. При известных условиях — и притом только при этих условиях — собрание людей имеет совершенно новые черты, отличающиеся от тех, которые характеризуют отдельных индивидов, входящих в состав этого собрания. Сознательная личность исчезает, причем чувства и идеи всех отдельных единиц, образующих целое, именуемое толпой, принимают одно и то же направление. Образуется коллективная душа, имеющая, конечно, временный характер, но и очень определенные черты».

«Коллективной душой» легко управлять. Толпа с готовностью откликается на любой призыв. Недаром же известный классик манипуляции народным сознанием любил говорить, что «идеи становятся силой, когда они овладевают массами».

Почему же все истинные христиане были так убеждены в том, что убийство инквизитора было совершено именно «конверсос»?

Дело в том, что инквизиторы и верховная власть умышленно представили убийство Педро де Арбуэса иудейским заговором против католической церкви. Толпе свойственны глупость и легкомыслие, благодаря которым она, завороженная красивыми словами, позволяет вести себя куда угодно. Нехитрая идея о том, что во всем виноваты евреи, осквернившие храм, легко овладела темными массами и мгновенно стала силой. В результате чистокровные христиане, собравшись в озверевшую толпу, стали атаковать дома всех, кто имел в своем роду хоть какие-то еврейские корни. Всеобщее возбуждение было столь сильно, что оно могло иметь самые ужасные последствия, если бы молодой архиепископ Сарагосы Альфонсо Арагонский, незаконнорожденный сын (бастард) короля Фердинанда, не сел на коня и не сдержал толпу, пообещав ей, что преступники будут обнаружены и казнены смертью, которую они заслужили. Он заверил народ, решивший вершить «правосудие» самостоятельно, что на этот раз «проклятые марраны» не смогут избежать наказания, привычно раздавая взятки. Таким образом, Альфонсо Арагонский сумел отговорить людей от продолжения погромов и бойни, в сравнении с которой французская Варфоломеевская ночь показалась бы лишь малозначительным историческим инцидентом.

Пока Альфонсо Арагонский утихомиривал толпу, Изабелла и Фердинанд позвали к себе Торквемаду. Он был принят ими даже не в тайном кабинете, а в спальне. Он вошел туда и среди бархатных занавесей увидел ее и его величества, сидевших за столиком слоновой кости.

— Педро де Арбуэс… — тихо сказала королева.

— Да, — сурово ответил Торквемада. — Мы уже принимаем меры.

— Они прятались в боковой пристройке, — дрожащим от гнева голосом произнес Фердинанд. — В храме было темно… И вот, убедившись в его беззащитности, они напали на него. Арбуэса не спасли ни кольчуга, ни стальной шлем…

— Это мятеж… — вновь тихо сказала королева.

Фердинанд не дал ей договорить:

— Угодно ли дело наше Господу, если в центре города, в храме…

Теперь уже Торквемада не дал королю закончить начатую фразу.

— Не будьте слабы духом, мой господин, — сказал он. — Убили нашего человека, но уже на другой день народ был готов так же поступить с его убийцами. Единственное, что сплачивает чернь, — это общие ненависть и насилие.

— Мы считаем, — сказала Изабелла, — что нужно сурово покарать негодяев, осмелившихся поднять руку на Божьих избранников.

Посмотрев на королеву, Торквемада ответил:

— Я сегодня же высылаю в Сарагосу трех своих людей: отца Хуана Колвера, магистра Алонсо де Аларкона и отца Педро де Монтерубио. Полагаю, такие меры не встретят возражений с вашей стороны?

— Мы одобряем ваш выбор, — взволнованно кивнул Фердинанд. — Но послужит ли все это делу объединения королевств?

Торквемада усмехнулся:

— А разве не на крови Юлия Цезаря и Цицерона построил свою империю великий Октавиан?

— Мы слышали, что множество людей по подозрению в соучастии уже брошены в тюрьму, уже начались пытки, — вновь вступила в разговор королева.

— Эра милосердия и снисхождения к врагам окончена! И окончена она не нами…

Томас де Торквемада знал, что говорил. Устав инквизиции предписывал следователям применять пытку в отношении подозреваемых лишь один раз, однако даже эти малые права подследственных теперь грубо и цинично нарушались. В противном случае у молодых дворян-заговорщиков, людей сильных и телом и духом, был бы шанс если не оправдаться, то как минимум спасти других организаторов и участников заговора. Теперь все было по-другому. Эра снисхождения к врагам ушла в прошлое, а когда следователи уставали (ведь тоже не железные), они не прекращали пытку, а просто на время приостанавливали ее, чтобы отдохнуть и набраться новых сил.

Под изуверскими пытками первым «сломался» Видаль д’Урансо. Взамен на обещание прекратить пытки и получить помилование он вызвался рассказать о заговоре и тайном союзе все, что было ему известно. Таким образом, нити всего заговора очень скоро оказались в руках инквизиторов.

Видаль д’Урансо раскрыл инквизиторам имя руководителя тайного союза, Хуана де Педро Санчеса, который накануне ареста успел со своей семьей бежать в соседнюю Францию. Отчаявшись добиться его выдачи, 30 июня 1486 года инквизиторы предали символическому сожжению его набитое соломой чучело. Остальных участников заговора — тех, кому не удалось вовремя покинуть пределы Испании, постигла куда более страшная участь.

Важно отметить, что людей арестовывали как мятежников, а не как еретиков. Король Фердинанд в конечном итоге рассудил, что сопротивление его воле достойно кары в большей степени, нежели осквернение храма. Наказание было таким, что многие приговоренные, думается, предпочли бы костер.

Публичной епитимье и пожизненному заключению подверглись сотни представителей испанской знати городов Сарагоса, Калатаюд, Барбастро, Уэска и Тарасона. Среди них оказались и дон Бласко де Алагон, непосредственно стоявший за убийством Педро де Арбуэса, и главный казначей короля Фердинанда Габриель Санчес, и королевский секретарь дон Луис Гонсалес, и вице-канцлер Арагона дон Альфонсо де ла Кавальериа, принадлежавший к одной из знатных фамилий Сарагосы и пользовавшийся большим расположением короля, и протонотарий Арагона (главный секретарь высшей судебной инстанции) дон Фелипе де Клементе. Многие из осужденных на пожизненное заключение от полученных во время пыток увечий умерли вскоре после вынесенного приговора.

Хуана де Эсперандео и других главных участников убийства Педро де Арбуэса перед казнью привязали к лошадям и протащили по улицам Сарагосы. Суд приговорил их к медленной показательной смерти в назидание тем, кто в будущем решится покуситься на святую инквизицию. Перед смертью приговоренным отрубили руки и лишь затем повесили. Как правило, жертвы палачей испускали дух задолго до того, как их головы просовывали в петлю. Затем тела казненных четвертовали, то есть разрубили на несколько частей и, насадив на кол, выставили на основных дорогах, ведущих в город.

Единственным из арестованных, кому удалось избежать столь страшной участи, стал Хуан де ла Абадиа. За несколько часов до начала показательной казни, оставшись на какое-то время без присмотра надзирателей, он повесился в тюремной камере. Тем не менее палачи надругались над его трупом. Его тело выволокли на эшафот и подвергли тем же издевательствам, какие было суждено перенести перед смертью его товарищам.

Что касается Видаля д’Урансо, то помилование, обещанное ему за предательство, ограничилось лишь следующей «великой милостью» — в отличие от других приговоренных ему отрубили руки уже после того, как он испустил дух.

Таким образом, заговор был подавлен с максимальной жестокостью.

Воспользовавшись этим, король Фердинанд сумел еще более укрепить свою власть в Арагоне, избавившись от всех неугодных ему людей. Под предлогом борьбы с «коварными заговорщиками» практически всю испанскую знать пропустили через страшное сито трибунала инквизиции. При этом достаточным доказательством соучастия в преступлении была просто дружба с подозреваемым в заговоре или, что считалось еще более страшным, оказание помощи беглецам.

Например, дон Хаиме Диес де Окс Армендарис, сеньор города Кадрейты, знаменитый рыцарь Наварры и предок герцогов де Альбукерке по женской линии, был присужден к публичной епитимье за то, что укрыл на одну ночь в своем доме Гаспара де Санта-Круса, Гарсию де Мороса и Мартина де Сантанхела, которых происходившее вынудило покинуть Сарагосу.

То же наказание постигло некоторых знаменитых рыцарей города Туделы, принявших Хуана де Педро Санчеса и других беглецов.

Судьба тех, кому все же удалось бежать, сложилась не более счастливо. Например, тот же Гаспар де Санта-Крус, бежавший во Францию, в Тулузу, странным образом умер вскоре после того, как его чучело было публично сожжено в Сарагосе. Потом по приказанию инквизиции был арестован один из его сыновей, способствовавший бегству отца. Он подвергся публичному наказанию и был присужден взять копию приговора над его отцом, поехать в Тулузу, передать там этот документ местным монахам-доминиканцам с просьбой, чтобы труп его отца был вырыт для сожжения, и затем вернуться в Сарагосу для передачи инквизиторам подробного протокола этой экзекуции.

От гнева инквизиции не могло спасти даже королевское происхождение. Доказательством может служить тот факт, что лишь за намек в пособничестве бегству нескольких заговорщиков родной племянник Фердинанда Арагонского, дон Хаиме Наваррский, сын Элеоноры, королевы Наваррской, и Гастона де Фуа, оказался в пыточных подвалах инквизиции. А ведь это был наследник наваррского престола. По словам Хуана Антонио Льоренте, инфант «был заключен в тюрьму инквизиции в Сарагосе, из которой он вышел только для того, чтобы подвергнуться публичной епитимье».

Заметим, что этот вполне достойный человек был нелюбим королем Фердинандом, и инквизиторы знали это, когда принимали решение посягнуть на его свободу.

Примеры творившихся расправ можно было бы приводить еще очень долго. Но дело тут не в конкретных фамилиях пострадавших испанских грандов и не в описаниях наказаний. Главное состоит в том, что убийство инквизитора Педро де Арбуэса оказалось весьма выгодно Фердинанду Арагонскому, который благодаря ему сумел укрепить свою власть и устранить всех своих противников.

М. В. Барро в своем очерке о Торквемаде пишет: «С развязкой этой трагедии, несомненно, связано имя Торквемады. Как великий инквизитор, он, конечно, принимал живейшее участие в жестокостях, которые были ответом на убийство Арбуэса».

Святая инквизиция равным образом сумела извлечь выгоду из этого убийства для исполнения своих намерений. Под благовидным предлогом защиты католической веры она еще более упрочила свои позиции. Тем не менее с тех пор Томас де Торквемада, которого враги ненавидели намного сильнее, чем его подчиненных вместе взятых, повсюду стал ходить только с хорошо вооруженным эскортом.

Что же касается погибшего Педро де Арбуэса, то Фердинанд не пожалел денег на пышные похороны и торжественные церемонии. Давно не видела Сарагоса такого прекрасного обряда погребения. Тело инквизитора отпевали неделю.

Как мученик за святую веру, Педро де Арбуэс был в 1664 году причислен папой Александром VII к лику блаженных, а в 1867 году канонизирован.

Ему воздвигли великолепную каменную гробницу, на которой высекли надпись. В ней, помимо всего прочего, Педро де Арбуэс называется «сильнейшим камнем», который своей силой «удаляет отсюда всех евреев», а также утверждается, что на нем «Бог основал свое дело», то есть инквизицию.

В часовне, построенной в честь Педро де Арбуэса рядом с его гробницей, видна надпись, в которой инквизитор называется духовником (confessori) королевы Изабеллы, хотя на самом деле он им не был. Столь странное утверждение можно объяснить тем, что оба государя, чтобы сделать инквизиторов более почтенными, сочли уместным даровать им звание, связанное с почестями, которыми пользовались настоящие королевские духовники. А в эпитафии, выбитой на камне, который был положен на месте погребения инквизитора тогда, как после беатификации его прах был перенесен в часовню, он назван «за свою ревность возненавиденным евреями и ими убитым».

В 1486 году папа Иннокентий VIII еще более расширил полномочия Торквемады, назначив его на должность генерального инквизитора Каталонии и Валенсии. Фактически с этого момента Торквемада стал главой инквизиции всей Испании. «Неохваченным» оставался лишь так называемый Гранадский эмират (Reino de Granada) — последнее исламское государственное образование на территории Пиренейского полуострова.

Прежде чем рассказать о завоевании Гранады, хотелось бы напомнить, что Пиренейский полуостров был оккупирован маврами, то есть мусульманами из западной части Северной Африки (арабами и берберами), еще в VIII веке.

Историк Кристиан Дюверже по этому поводу пишет: «В XI веке началась Реконкиста — освободительная война, которую повели наследники христиан-вестготов. Именно в этой борьбе снискал себе славу знаменитый Сид — Родриго Диас де Бивар. В XIII веке после решительной победы христиан при Лас-Навас-де-Толоса в 1212 году мусульмане вынуждены были отступить, удержавшись только в королевстве Гранада в южной части полуострова.

С этого времени христианских правителей не оставляла мечта о единой Испании. Но до единства было еще далеко. Пиренейский полуостров оказался разделенным на три основных блока — Португалию на западе, примерно в тех границах, что она занимает и теперь; Кастилию в центре; и Арагон на востоке».

Следует также напомнить, что мусульманская оккупация нынешней Испании проходила в жутких условиях и по самым жестоким законам «войны с неверными», не располагавшим к милосердию.

Территория Гранадского эмирата включала в себя высокогорную область Сьерра-Невада и все средиземноморское побережье от Веры до Гибралтара.

Эмират был основан в XIII веке в оккупированной арабами части Иберии в результате смуты, возникшей с распадом державы Альмохадов. В 1232 году султан Мухаммед-Абу-Абдалла-аль-Хамар овладел городом Хаэн, а затем был признан в округах городов Баса, Гуадис и Гранада. В Гранаде в 1238 году он установил местопребывание своего двора и основал, таким образом, Гранадский эмират.

Когда в ходе Реконкисты (исп. Reconquista — отвоевание), то есть в процессе отвоевания христианами земель на Пиренейском полуострове, занятых мавританскими королевствами, Кастилия овладела Кордовой — главным городом мусульман полуострова — и рядом других более мелких опорных городов, Мухаммед-Абу-Абдалла-аль-Хамар в 1246 году был вынужден уступить Хаэн, а затем своими войсками помог христианам взять Севилью. Взамен христиане пообещали оставить его владения в покое. Наступило длительное перемирие, и Реконкиста вступила в вялотекущую фазу, но кроме Гранадского эмирата у мусульман не осталось больше владений на полуострове.

Гранада не зря слыла самой процветающей провинцией Испании. Ее экономическому благополучию способствовали многие условия: в ее горах добывались полезные ископаемые, ее порты были самыми крупными и важными на полуострове, поля и пастбища никогда не страдали от засухи, а люди, ее населявшие, умели не только не разбазаривать, но и приумножать богатства, доставшиеся им от предков.

Сама Гранада, столица эмирата, была самым красивым городом Испании. Обнесенная высокими каменными стенами со множеством башен и бойниц, она казалась неприступнейшей из крепостей, когда-либо возводившихся на Пиренейском полуострове, но мавры гордились не только бастионами Гранады. Большинство ее домов было украшено затейливыми восточными орнаментами, а их покрытые настоящим кровельным железом крыши сверкали при свете солнца и звезд, точно выполненные из чистого серебра.

Самым красивым строением Гранады по праву считался высившийся на вершине холма величественный дворец Альгамбра. Окруженный глубоким рвом с двумя подъемными мостами, он не только радовал глаз своими изящными колоннадами, не только ублажал знатных мавров своими роскошными бассейнами и банями, но и в случае опасности мог укрыть почти всех жителей столицы и сорокатысячную армию ее защитников.

И вот теперь наступило время окончательно избавить землю Испании от мусульман, на много столетий обосновавшихся на юге полуострова в районе Гранады.

Этот город был захвачен маврами в 711 году, и его стали называть на арабский манер — Ильбира.

В XV веке в Гранадском эмирате проживало три миллиона человек, мирных и терпимых. Но это лишь теперь они стали такими. Под давлением обстоятельств эмират — этот последний мавританский анклав на полуострове — вынужден был идти на компромиссы: его глава в свое время даже признал себя вассалом короля Кастилии и платил ему дань. Впрочем, все это было лишь жалким подобием мира и добрососедства. В 1476 году, воспользовавшись гражданской войной, которая исключала ответный удар кастильских войск, тогдашний султан Абу аль-Хасан вдруг отказался платить дань. Потом, обнаглев от безнаказанности, он в декабре 1481 года совершил набег на маленький христианский городок Захара, уведя, как это всегда бывало, всех его жителей для продажи в рабство. Подобное уже не могло остаться без достойного ответа…

Однако пока прервем наш рассказ и порассуждаем на тему, что представляла собой территория Пиренейского полуострова под мусульманским игом. Это очень важно для понимания того, что происходило в начале 90-х годов XV века.

Историк Жан Севиллья пишет: «Когда описывают мусульманскую Испанию как модель мирного сосуществования между религиями — это похоже на небылицу».

Мануэла Марен, говоря об отношении мусульман к местному населению в Аль-Андалусе[25], еще более категорична: «Легенда пропитала собой политические выступления и стала риторическим аргументом, удобным для того, чтобы утверждать, что характер отношения к другим культурам был благотворным. Но этот миф функционирует лишь потому, что сегодня в этом есть необходимость».

Так что же имело место на самом деле?

У Жана Севиллья читаем: «Если была христианская Реконкиста, это значит, что до этого было мусульманское завоевание. Реконкиста представляет собой очень долгое предприятие (семь веков), отмеченное в обоих лагерях чередованием наступлений и отступлений. Это долгая и очень сложная история, в которой территориальные и политические мотивы значили не меньше религиозных факторов. На всем своем протяжении, как и на Востоке во время Крестовых походов, она представляла собой войны между христианами, войны между мусульманами, между мусульманами, союзными с христианами, и наоборот. Детальное изучение Реконкисты требует хронологического подхода и углубления в нюансы. Если же давать картину крупными мазками, это было не просто противостояние между исламом и христианством».

Жозеф Перес констатирует: «Нужно отказаться от идеи об Испании, где представители трех религий — христиане, мусульмане и евреи — жили во взаимопонимании во время первых веков мусульманского владычества, а потом в христианской Испании XII и XIII веков».

По поводу последней историк Жан Севиллья пишет: «Как это не удалось с евреями, политика ассимиляции путем массового обращения в христианство не удалась и с мусульманами. Невозможно насиловать разум: никто не отречется от своей культуры и своей веры по принуждению. Это великий урок. Однако судить за это только христианскую Испанию — это значит совершать большую ошибку. В ту эпоху ни одна мусульманская страна не относилась толерантно к христианам на своей территории. Точно так же обстоит дело и в XXI веке в большом числе мусульманских стран».

А пока же Изабелла и Фердинанд задались целью полностью покорить Гранаду. Мобилизовав по тем временам огромное войско в десять тысяч конных рыцарей и сорок тысяч пехотинцев, а также подготовив мощную артиллерию, они с 1482 года предприняли несколько военных походов на эмират.

Последний удар был нанесен в 1491 году.

В течение зимы 1490/91 года король Фердинанд занимался тщательными приготовлениями к решающей кампании, которая должна была решить судьбу Гранады. Поскольку речь шла о торжестве христианской веры, король решил, что ее враги сами должны нести расходы на эту войну. Поэтому налоги были усилены, в том числе на иудеев и синагоги.

Одиннадцатого апреля 1491 года Изабелла и Фердинанд отбыли на гранадскую границу, чтобы торжественно начать осаду Гранады и не отступиться от задуманного до тех пор, пока католический штандарт не будет реять на башнях Альгамбры. Многие гранды королевства, особенно из областей, удаленных от Гранады, предвидя, что это будет утомительная осада, требующая более терпения и бдительности, чем воинских подвигов, отправили под Гранаду только своих вассалов. Однако все ведущие полководцы Католических королей последовали за своими сюзеренами. Тут были и маркиз Кадиса Родриго Понсе де Леон, и граф де Урена, и дон Алонсо де Агилар, и его брат Гонсалво де Кордова, и Диего Кастрильо, магистр ордена Калатравы, и многие другие.

Армия короля Фердинанда продвигалась по горным долинам и 23 апреля достигла деревни Лос-Одхос-де-Хескар, что буквально в двух шагах от Гранады. Солдаты были взволнованны; все чувствовали, что наступает время решающего сражения.

Эмир Боабдил собрал свой совет в Альгамбре. Из окон дворца он уже видел облака пыли, поднятые христианскими войсками. Среди членов совета царили испуг и замешательство. Многие рекомендовали Боабдилу положиться на великодушие христианских монархов.

Жан Пьер Клари де Флориан в книге «Гонсалво де Кордова, или Отвоеванная Гранада», впервые опубликованной в 1791 году, пишет: «Мусульмане оставались лишь в Гранаде. Там еще правил Боабдил; этот несчастный правитель, ожесточенный неудачами, повернул свою ярость против своих же подданных, которыми он правил, как тиран. Монархи Кастилии и Арагона, несмотря на якобы союз с этим слабым человеком, потребовали от него передачи им его столицы… Боабдил был возмущен подобным вероломством. Но было не до жалоб; нужно было сражаться или прекращать править. Маврский правитель принял самое благородное решение: он приказал защищаться. Фердинанд во главе армии в шестьдесят тысяч человек, элиты двух королевств, 9 мая 1491 года приступил к осаде Гранады».

Напомним, что в то время Гранадой управлял насридский правитель Мохаммад XI, или Абу-Абдаллах (отсюда и произошло имя Боабдил, более известное европейцам), сын коварного Абу аль-Хасана, последний мусульманский халиф на территории нынешней Испании (он стал халифом Гранады после того, как в 1482 году при поддержке амбициозной матери изгнал собственного отца).

В течение весны Гранада была плотно осаждена. В нескольких километрах от города был сооружен мощный укрепленный лагерь под названием Санта-Фе (исп. Santa Fe — святая вера). Король Фердинанд, поднаторевший в военных делах, окружил его глубокими рвами и сильными стенами. Лагерь имел четырехугольную форму. Он, подобно городу, был разделен на улицы и кварталы, а войска располагались в палатках. Когда обустройство лагеря было закончено, королева Изабелла прибыла под Гранаду, чтобы лично присутствовать при осаде.

Хотя Гранада и была теперь отрезана от внешней помощи, тем не менее ее мощные башни и толстые стены, казалось, могли бросить вызов любому, кто попытается на них напасть. В последнем оплоте мавров собрались остатки войск со всего эмирата. Фердинанд видел, что любая попытка взять город штурмом будет рискованной, очень кровавой, а то и вовсе безнадежной. И тогда он решил задушить Гранаду голодом. Для этой цели его армия разорила окружающую долину и сожгла все деревни, от поступления продовольствия из которых зависел город. Разведывательные отряды христиан заняли перевалы в горах южнее Гранады и перехватывали все конвои. Положение осажденных мусульман стало практически безнадежным.

Жан Пьер Клари де Флориан описывает Гранаду следующим образом: «Этот большой город был защищен мощными стенами, тысячей тридцатью башнями и множеством укреплений, нагроможденных одно на другое. Несмотря на кровопролитные гражданские войны, он еще насчитывал более двухсот тысяч жителей. Это было все, что осталось от храбрых воинов, оторванных от их родины, от их религии и их законов, и все они собрались за его стенами. Отчаяние удваивало их силы».

Встревоженный подобным положением Боабдил вновь созвал совет, который собрался в большом зале Альгамбры. Боабдил потребовал от участников совета четко сказать, есть ли силы к дальнейшему сопротивлению. Ответ был один: «Надо сдаваться».

После этого Боабдил вступил в переговоры с Изабеллой и Фердинандом.

Доминиканский монах Антонио Агапида[26] в «Хронике завоевания Гранады» пишет: «Вся Гранада с трепетом ждала результата этих переговоров. После продолжительных дебатов было решено, что Католические короли не будут предпринимать никаких атак в течение семидесяти дней, но после истечения этого срока город должен быть сдан».

В результате Гранада капитулировала.

Антонио Агапида в своей «Хронике завоевания Гранады» пишет: «Капитуляция Гранады была подписана 25 ноября 1491 года, и она положила конец военным действиям, которые шли в течение многих лет».

А на шестой день нового, 1492 года королева Изабелла и ее венценосный супруг победителями торжественно въехали в город, последний бастион мусульманской религии на испанской земле. Они были уверены в том, что католицизм отныне стал прочным фундаментом их власти. Рядом с ними ехал и Томас де Торквемада, но для него эта победа была неполной. С маврами-то наконец разделались, но вот не желающие принимать христианство евреи еще остались, в том числе и в Гранаде…

И все же произошедшее никак нельзя было недооценивать. Капитуляция Гранады имела огромное значение, так как этим был положен конец правлению мусульман на Пиренейском полуострове, и сделано это было лишь спустя 781 год после незабываемого трагического поражения Родериха[27], последнего короля вестготов, на берегах Гвадалеты.

Капитуляция Гранады ознаменовала завершение бесконечно долгого и трудного процесса Реконкисты Пиренейского полуострова христианским миром. Это был поистине выдающийся успех. Теперь с маврами на христианской территории было покончено и было устранено самое серьезное препятствие на пути государственной целостности на полуострове (с завоеванием Гранады Испания получила практически такую же территорию, какую занимает в наши дни).

По условиям капитуляции город должен был быть сдан со всеми его воротами, башнями и крепостями. Все христианские пленники эмира Боабдила должны были быть освобождены без выкупа.

Королеву Изабеллу и Торквемаду принято называть религиозными фанатиками. Но это явно несправедливо. Настоящие религиозные фанатики на их месте утопили бы Гранаду в крови неверных, которые и сами никогда не отличались особым милосердием по отношению к христианам. Более того, не стоит забывать, что описываемые события происходили в XV веке, а тогда любое проявление милосердия воспринималось как свидетельство слабости духа. Изабелла и ее наставник, казалось бы, не должны были мучиться вопросами совести…

Через 300 лет в аналогичной ситуации «просвященный и глубоко миролюбивый» Наполеон Бонапарт в ходе Египетской экспедиции приказал расстрелять всех взятых в плен арабов — защитников Яффы. Его нынешние почитатели утверждают, что такова была «трагическая реальность», что, «когда ведешь войну, надо иметь в себе силы перебарывать свои чувства»…

И как же поступил с побежденными мусульманами генеральный инквизитор, который, согласно принятому мнению, был «жесток, как повелитель ада»? Как же поступила его духовная ученица?

Их решение было поистине открывающим «новый период слепого фанатизма, насилия и террора». Ирония тут вполне уместна, так как сам Боабдил и члены его совета обязаны были всего лишь принести присягу Кастильской короне, а всем жителям Гранады следовало стать подданными Католических королей. До выполнения этих условий 500 заложников из самых знатных семейств были отправлены в Санта-Фе.

Таковы были основные условия капитуляции Гранады. Были и другие статьи, тайные, которые касались семейства Боабдила. Эти статьи сохраняли бывшему эмиру, его жене, матери, братьям и прочим родственникам все принадлежавшее им имущество с правом продажи кому угодно и при любых обстоятельствах. Кроме того, Боабдилу и его потомкам оставили во владение несколько городов к востоку от Сьерра-Невады, а еще он должен был получить 30 тысяч мараведи (золотых монет, чеканившихся в Испании и Португалии в XII–XIII веках по образцу золотого арабского динара).

Антонио Агапида рассказывает: «Мавры Гранады должны были стать подданными испанских монархов, сохранив имущество, оружие и лошадей, уступив только артиллерию. Им сохраняли… управление кади[28], который должен был отчитываться перед христианским губернатором».

Историк Кристиан Дюверже пишет: «Жители Гранады могли по выбору или свободно выехать в Магриб со всеми ценностями или остаться в городе».

При этом, по словам Антонио Агапиды, тем, кто решил уехать в Африку, «обеспечивался бесплатный проход с имуществом до любого порта, который они выберут».

Условия капитуляции были подписаны в Санта-Фе Изабеллой и Фердинандом, а после этого Боабдил собрал свой совет и сообщил, что эти статьи — лучшее, что можно было получить от христиан.

Как видим, плененным мусульманам и лично Боабдилу было сохранено самое главное — жизнь. Более того, первоначально договор о капитуляции гарантировал вполне лояльное отношение к побежденным маврам при условии, что они будут исправно платить налоги и добровольно обратятся в христианство.

Историк Жан Севиллья приводит весьма интересные данные: «В ходе Реконкисты мусульмане остались на христианской территории. Их было 30 тысяч в Арагоне, 50 тысяч — в королевстве Валенсия (оно зависело от Арагонской короны), 25 тысяч — в Кастилии. В 1492 году падение Гранады увеличило до 200 тысяч число мавров, оказавшихся под юрисдикцией королевы Изабеллы и короля Фердинанда. Это было бедное население — мелкие ремесленники и сельскохозяйственные рабочие. Мудехары[29] остались свободными и могли практиковать свою религию… Но в целях достижения духовного единства Испании, при поддержке Церкви, Католические короли повели политику конверсии. После 1492 года двое из членов семьи Боабдила были обращены в католицизм. Считаясь инфантами Гранады, слившиеся с высшей испанской аристократией, они стали ярыми сторонниками Короны. Расизм — в том смысле, в котором мы это подразумеваем, — в этом деле отсутствовал. Епископ Гранады выучил арабский и стал обучать ему свое духовенство. Он издавал официальные вероисповедные документы на арабском и на кастильском».

Проблема заключается лишь в том, что условия договора в конечном итоге не были в полной мере соблюдены. Но вот по чьей вине это произошло?

Хуан Антонио Льоренте по этому поводу рассказывает: «Огромное множество мавров приняло христианскую веру притворно или совершенно поверхностно; в основе их обращения в новую религию лежало желание снискать уважение победителей; крестившись, они вновь стали исповедовать магометанство».

Жан Пьер Клари де Флориан констатирует: «Такой была капитуляция, условия которой испанцы соблюдали плохо».

Да, соблюдали плохо. Но почему? Побежденного эмира Боабдила со всеми его многочисленными родственниками направили в долину Пурхена, где ему выделили маленькую, но плодородную территорию, включая несколько небольших городков в районе Альпухарра. Здесь, окруженный послушными вассалами, преданными друзьями и любящим семейством, Боабдил начал новую жизнь, размеренную и спокойную.

Однако все попытки склонить Боабдила к отречению от ислама и принятию христианства оказались безуспешными. Это его упрямство и нежелание соблюдать достигнутые договоренности еще больше усилили недоверие к нему со стороны Изабеллы и Фердинанда, которые, зная о коварстве мусульман, не могли чувствовать себя полными властителями обретенных земель, пока на них проживал тот, кто мог бы попытаться восстановить свои права на трон. Поэтому смещенного эмира окружили шпионами, которые сообщали Католическим королям и Торквемаде обо всех словах и действиях Боабдила.

В конце августа 1493 года умерла жена Боабдила. После этого он, по словам Кристиана Дюверже, «немедленно продал Короне свои крошечные владения в Альпухарре и перебрался в Марокко. Его примеру последовала вся мусульманская элита Гранады».

Лишь после этого, когда основной отток прекратился, в 1499 году все гарантии терпимости по отношению к мусульманам были отменены, а ислам запрещен.

Принято считать, что Изабелла и Фердинанд пообещали, что в течение сорока лет инквизиция не будет вмешиваться в дела гранадских «новых христиан» (принявших крещение мавров называли морисками). Однако она все-таки была учреждена в Гранаде, и произошло это под тем предлогом, что туда скрылось очень много евреев, подозревавшихся в вероотступничестве. В результате к 1502 году все не принявшие крещения были высланы с этой территории.

Живший в XVIII веке доктор теологии Николя Бержье констатирует: «После завоевания Гранады инквизиция развернулась в Испании с такой силой и суровостью, какой никогда не имели обычные трибуналы».

Примечания:

2

Естественно, в XV веке государства с названием «Испания» не существовало. Но мы и дальше периодически будем использовать этот термин. Перед этим же оговоримся, что слово «Испания» — финикийского происхождения. Римляне использовали его во множественном числе (Hispaniae) для обозначения всего Пиренейского полуострова. Они разделяли полуостров на Тарраконскую Испанию (Hispania Tarraconensis), располагавшуюся в центре, на севере и востоке, Бетику (Baetica), лежавшую на юге, и Лузитанию (Lusitania), занимавшую большую часть территории нынешней Португалии.

23

Мы не будем тут вдаваться в филологические тонкости и спорить о том, что такое испанский язык (espacol), который иногда называют кастильским (castellano). В любом случае язык этот зародился в средневековом королевстве Кастилия, и он, конечно же, отличается от языков других регионов Испании (каталанского, галисийского и т. д.). Кстати сказать, многие филологи считают, что каталанский, галисийский, баскский, арагонский и астурийский — это вообще не испанские языки. Испанцы обычно называют свой язык испанским, когда он упоминается вместе с иностранными языками, и кастильским, когда он упоминается вместе с другими языками Испании. В остальном испаноязычном мире используются оба названия. «Испанский» преобладает в Колумбии, Мексике, в Центральной Америке и на Кубе; «кастильский» — в Венесуэле, Аргентине, Эквадоре, Перу, Боливии, Парагвае, Уругвае и Чили.

24

Кортесы (исп. cortes, от corte — королевский двор) — в Испании в Средние века так назывались сословно-представительные собрания. Термин «кортесы» впервые встречается в Кастилии в 1137 году. Кортесы развились из королевских курий, первоначально включавших лишь представителей дворянства и духовенства. Города получили право представительства позже (в Леоне — с 1188 года, в Каталонии — с 1218 года, в Кастилии — с 1250 года, в Арагоне — с 1274 года, в Наварре — с 1300 года). Кортесы играли большую роль в XIII–XIV веках, способствуя росту влияния городов и ограничению произвола феодалов. С установлением абсолютизма значение их упало.

25

Аль-Андалус (Al-Andalus) — арабское название Пиренейского полуострова, обозначение арабских владений на территории современных Испании и Португалии в период с 711 по 1492 год. В состав Аль-Андалуса входила южная часть полуострова с постоянно передвигающейся в процессе Реконкисты границей на севере.

26

Под этим псевдонимом писал Вашингтон Ирвинг (1783–1859) — классик американской литературы, мастер короткого рассказа и исторических исследований, член Королевской академии истории в Мадриде, первый профессиональный литератор США, широко известный и в Европе. Увлекшись изучением истории Реконкисты, он написал «Хронику завоевания Гранады» — полубеллетристическую двухтомную летопись борьбы испанцев с маврами, которую он якобы перевел со средневекового манускрипта, приписанного им перу доминиканского монаха Антонио Агапиды.

27

Родерих (лат. Rodericus) — сын Теодофреда, герцога Кордовы, король вестготов, правивший в 710–711 годах. В восьмидневном сражении на берегу речушки Гвадалеты (19–26 июля 711 года) с войсками арабского полководца Тарика Ибн-Зияда Родерих, отступая, погиб (после сражения его не нашли ни живого, ни мертвого).

28

Кади — шариатский судья, выносящий решение на основе самостоятельного толкования Корана. По своему статусу кади стоит выше имама (заведующего) мечети и является главой мусульман города или области.

29

Мудехар (исп. mudejar — прирученный, домашний) — представитель мусульманского населения, которое оставалось на территории Пиренейского полуострова, отвоеванной в ходе Реконкисты.