Состояние Европы до семилетней войны

«Одиннадцатилетнее спокойствие Европы походило более на тяжкий, душный летний день, предвещающий бурю, чем на действительное успокоение». Аахенский мир, «выбитый» у Австрии непреодолимой силой обстоятельств и значительно уменьшивший могущество и влияние этой державы, не мог удовлетворить ни Марию Терезию, ни Саксонию. Возрастающая сила и значение Пруссии, естественно, должны были беспокоить Россию, которая до тех пор почиталась первенствующей державой на севере Европы. Августа III тревожило положение Польши, отрезанной от его курфюршества полосой прусских владений. Даже Англия неравнодушно смотрела на силу Фридриха, боясь за свои Ганноверские земли. В каких отношениях Пруссия находилась с Францией, мы уже видели в предшествовавшей части. Людовик Французский считал себя обманутым прусским королем, которого он подозревал в тайном соглашении с Англией, что явилось причиной потери ранее завоеванных его войсками владений в Бельгии. Кроме того, все без исключения европейские монархи опасались, что Фридрих II не удовлетворится своими приобретениями и попытается расширять территорию Пруссии и далее.

Не дремал и сам Фридрих II. Успешно проведя несколько кампаний против австрийцев, он полностью осознал свою силу. Пруссия, небольшое королевство Священной Римской империи, только в 1701 году получившее фактическую независимость от Габсбургов и ставшее самостоятельным государством с населением всего лишь два с лишним миллиона человек, неожиданно для всей Европы продемонстрировала способность наголову громить многократно превосходящие ее армию войска Австрии.

Сочетая в своем характере и честолюбие, и цинизм, и авантюризм, будучи к тому же одаренным полководцем, Фридрих после 1748 года начал вынашивать планы по захвату других германских земель. Таким образом, Пруссия явилась нарушителем и без того шаткого равновесия сил в Европе, внезапно вторгшись в до того исключительную сферу влияния Австрии, Франции и России. В планы захватов Фридриха до начала Семилетней войны входили Саксония, австрийская Богемия, Польша и вассальная по отношению к Речи Посполитой Курляндия (нынешняя Латвия), населенная преимущественно немецкоязычным населением — герцогом последней Фридрих хотел сделать своего брата Генриха.

Интересно, что, вопреки утверждениям многих наших авторов, Фридрих II никогда (ни до Семилетней войны, ни тем более после) не планировал никакой «агрессии» против России, вполне довольствуясь внутригерманскими «разборками». Многочисленные сентенции о якобы готовившемся Фридрихом нападении на Россию (сам факт столь же вероятный, как, например, начало Второй мировой войны агрессией Германии против Китая — теоретически возможно, но совершенно излишне) распространялись ни кем иным, как нашим старым знакомым, графом Брюлем. Последний еще в 1748 году (!) писал в Петербург панические письма о скором «выступлении» Фридриха на Россию, о том, что эта агрессия готовится «денно и нощно». По этому поводу канцлер Бестужев представил императрице записку, в которой говорилось, что предстоящее нападение на Пруссию для «нашей державы есть война защитительная, ибо иначе нам бы самим, без союзников, отражать войска Фридерика пришлось». Этот трудолюбиво сколоченный топором тезис и стал формальным оправданием прямой агрессии против Пруссии.

Итак, политическая гроза была неизбежна. «Почти во все кабинеты Европы закралось тайное недоброжелательство к Фридриху Великому: нужен был только удобный случай, чтобы пламя войны вспыхнуло с новой силой. Одиннадцать лет протекли в приготовлениях к этой великой драме, долженствовавшей обагрить Западную Европу кровью и надолго нарушить ее спокойствие. Все государства были истощены и утомлены продолжительной борьбой, теперь они отдыхали, собирались с силами, совещались и ладили между собой, чтобы верно рассчитанными действиями не дать перевеса счастливому завоевателю, как они называли Фридриха. Прусский король изменил существовавший порядок вещей в европейской политике и смело возвысил свой голос возле Австрии, которая одна располагала судьбой всей Германии. Этого не могла ему простить Австрия, этого не могли вынести другие державы, которые были уверены, что Фридрих не остановится на своих завоеваниях, но захочет новых приобретений, и тогда для их собственных владений настанет неизбежная опасность. Как прозорливые соседи, они придумывали средства к обузданию его властолюбия.

Мария Терезия все еще печалилась об утрате Силезии, тем более, что эта страна под „мудрым прусским владычеством расцвела, украсилась и приносила втрое больше доходов“. Возвратить ее Австрии в обновленном и улучшенном виде сделалось любимой мечтой королевы-императрицы. Для осуществления ее она не щадила трудов, денег, даже своего самолюбия. Теперь она твердо сидела на престоле империи, все споры о нем были решены Аахенским миром; надлежало только возвратить ему прежний его блеск и славу. Достигнуть этой цели нельзя было иначе, как деятельной и неусыпной распорядительностью внутри государства и влиянием на дворы иностранные. Здесь Мария Терезия является истинно великой государыней, достойной соперницей Фридриха. Стоицизм ее характера приводит в удивление. Кто-то из философов сказал, что самолюбие — вторая жизнь женщины. В этом отношении Мария Терезия была вполне женщиной и никто лучше ее не оправдал изречения философа. Подстрекаемая честолюбием, она забыла почти все условия своего пола: в течение одиннадцати лет мы видим ее попеременно то в рабочем кресле кабинета, в трудах за внутренней реформой империи, то на коне, командующей войсками и упражняющей их маневрами.

Все отрасли австрийского правительства находились в заглохшем состоянии; но она сумела водворить такой порядок в государстве, что, невзирая на значительные уступки и потери Австрии, доходы ее многим превышали бюджет покойного ее отца, императора Карла VI. Верным помощником во всех трудах служил императрице умный и прозорливый министр граф Кауниц. В то время как Мария Терезия была занята заботами внутреннего управления, он хитро и ловко вел переговоры и завязывал политические узы с другими державами. Сам же император, муж Марии Терезии, не имел никакого влияния на дела и ни во что не вмешивался. По внутреннему убеждению корысти и скупости он занимался только денежными оборотами. Эта алчность к деньгам была в нем так сильна, что он иногда жертвовал ей даже самые важные интересы государства и своей супруги. Так, например, в начале новой войны между Австрией и Пруссией он за деньги взялся поставлять по подряду на всю прусскую армию провиант и другие продовольствия (!).

Усиливая армию, умножая доходы, Мария Терезия старалась и вне империи приобрести верных друзей и надежную опору. Переписка ее с Елизаветой Петровной скрепила их дружбу, и обе монархини задумали план, как общими силами мстить непримиримому врагу-своему Фридриху. Министры их, граф Кауниц и Бестужев-Рюмин, вполне разделяли ненависть своих государынь к прусскому королю. Главным поводом к недоброжелательству русского двора служили насмешки и остроты Фридриха, которые услужливые дипломатические сплетники торопились передавать императрице и ее первому министру со всеми прикрасами плодовитого придворного воображения. Женщины не выносят насмешек; в их глазах „нам злое дело с рук сойдет, но мстят за злые эпиграммы…“, и потому вражда Елизаветы к Фридриху сделалась непримирима» (Кони. С. 263).

Известно, что русская императрица за время своего правления категорически запретила при дворе беседы на следующие темы: о покойниках, о болезнях, о науках, о красивых женщинах, о французских манерах и о Вольтере. В 50-е годы к этим запретным темам прибавилась еще одна: не позволялось даже упоминать имя «скоропостижного», как говорила Елизавета, короля Фридриха II. Императрица как-то сказала, что «этот государь (Фридрих. — Ю. Н.) Бога не боится, в Бога не верит, кощунствует над светами, в церковь не ходит и с женою по закону не живет». Всю жизнь она опасалась (памятуя о своей узурпации трона), что Фридрих может использовать против нее свергнутого императора Иоанна VI (к тому же родственника своей супруги по Брауншвейгской линии) и попытаться возвести его на престол путем политических интриг или даже нападения на Россию[33]. Для набожней и подозрительной Елизаветы этого было вполне достаточно, но ее окружение, разумеется, питало неприязнь к Пруссии совершенно по иным причинам.

Как пишут авторы хрестоматийного труда «Во славу Отечества Российского», «участие России в Семилетней войне нельзя рассматривать в отрыве от главных целей и задач внешней политики страны в рассматриваемый период. Усиление Пруссии в середине XVIII столетия создавало совершенно реальную угрозу западным границам России. В правящих кругах России еще в 1740-х годах сложилась идея ослабить в военном отношении Пруссию и ограничить ее экспансию; эта идея была основой решения русского правительства выступить в разгоревшейся в 1756 г. войне на стороне антипрусской коалиции».

В 1753 году между Австрией и Россией был заключен тайный трактат, по которому обе державы обязывались защищать друг друга, а при первом движении Фридриха против соседей напасть на него соединенными силами и возвратить Силезию Австрии. К вступлению в этот оборонительный и наступательный союз была приглашена и Саксония.

Август III, или лучше сказать, наушник его, граф Брюль, и после Дрезденского мира сохранил всю прежнюю ненависть к Фридриху, но положение Саксонского курфюршества между владениями прусскими заставляло его действовать осторожно и не подавать повода к новой неприязни. Неожиданное предложение присоединиться к союзу Австрии с Россией было для него истинным торжеством.

«Все прежнее недоброжелательство ожило с новой силой, и надежда на мщение заставила его с восторгом согласиться на желание двух императриц. Тогда к трактату была присоединена новая статья, в которой все три державы предоставляли себе право, в случае войны, разделить между собой Пруссию. Но Брюль — хотя и сторонник активной внешней политики — очень хорошо понимал, что Саксонии, как ближайшей соседке Пруссии, невыгодно будет подать первый повод к войне, а потому он решил действовать на Фридриха через своих более сильных союзников. Каждое слово, сказанное королем в дружеской беседе насчет России или Австрии, подхватывалось его шпионами и с быстротой молнии переносилось к обеим императрицам. Иногда, за недостатком материалов к новым сплетням, Брюль сам сочинял эпиграммы и с истинно придворной оборотливостью выдавал их за фридриховские. Больше всего он старался раздражать самолюбие Бестужева-Рюмина, зная, что этот ненасытный честолюбец ничего не пощадит для собственных своих видов» (Кони. С. 266).

Ко всему этому присоединилось новое обстоятельство. Уже давно Англия и Франция соперничали в Индии и Америке. Каждое их этих государств старалось расширить свои колонии в счет другого. «От этого между обеими нациями зародилась тайная вражда: огонь таился под пеплом, но сами обстоятельства раздували его до тех пор, пока война сделалась неизбежной».

С начала 50-х годов из Северной Америки стали приходить тревожные известия о пограничных стычках английских и французских колонистов. Так, в 1754 году промелькнуло сообщение о том, что 22-летний офицер из Вирджинии Джордж Вашингтон (будущий первый президент США) уничтожил в верховьях реки Огайо отряд французов, убив при этом вышедшего навстречу англичанам парламентера. К лету 1755 года стычки вылились в открытый вооруженный конфликт, в котором кроме колонистов и индейцев-союзников стали участвовать регулярные воинские части. При заключении Аахенского мира 1748 года было предусмотрено, что специальная смешанная комиссия займется разграничением колониальных владений Англии и Франции. Однако осуществить это не удалось: пограничные споры отражали глубокие противоречия двух колониальных держав, стремившихся к монопольному владению Северной Америкой, Индией и другими заморскими территориями. Столкновения в Америке делали неизбежной и войну Англии и Франции в Европе.

Французское правительство для обеспечения своих колоний решило послать в Северную Америку несколько военных кораблей. Английский адмирал Эдвард Боскейвен, командовавший Североамериканской эскадрой, посчитав распоряжение Франции враждебным действием, напал на два военных судна на высоте Ньюфаундленда и овладел ими (1755). Французы, со своей стороны, схватили несколько английских купеческих кораблей. Затем вся английская флотилия пустилась в океан на охоту за французскими судами. Оба флага приветствовали друг друга не иначе, как добрым залпом со своего борта и вслед за тем абордажем. Таким образом, обе державы были вовлечены в войну. В 1756 году Англия решила объявить Франции войну в Европе.

Своеобразие положения Англии тех времен, как я уже говорил, состояло в том, что английский король Георг II являлся одновременно курфюрстом расположенного на севере Германии Ганновера. Георг II опасался, что в случае англо-французской войны Ганновер не сможет оказать сопротивления французской армии и будет ею оккупирован. Эти опасения были небезосновательны, ибо французы, опираясь на союзный договор с Пруссией, начали убеждать Фридриха II напасть на Ганновер. Зная, что прусский король легко может вторгнуться в ганноверские владения, Георг II решил обратиться к России. Русское правительство взялось за 150 тысяч фунтов стерлингов выдвинуть к прусской границе 50-тысячное войско, чтобы в случае нападения Фридриха на Ганновер ударить ему в тыл.

Обо всех действиях европейских дворов Фридрих имел полные и подробные сведения. О намерениях России он мог знать от наследника престола Петра Федоровича, который был одним из первых его почитателей. За хорошую плату король нашел шпионов при венском и дрезденском кабинетах. «Где только есть люди и страсти, там за предателями никогда дело не станет»: тайный секретарь Августа III, Менцель, доставлял Фридриху копии со всех бумаг, входящих и исходящих, со всех писем и депеш, даже с каждой мелкой записочки Брюля. Из этих копий король узнал о своем опасном положении. Не надеясь на Францию, с которой не ладил, он решил лучше попытаться склонить на свою сторону Англию.

Как мы помним, в кампании 1740–1748 годов Георг принял сторону Австрии, поскольку его извечный враг — Франция находилась в союзе с Фридрихом. Тогда он предоставил Марии Терезии огромные денежные субсидии общей суммой 300 миллионов фунтов стерлингов. Этот шаг стал в Англии столь же непопулярным, как и ведение Георгом войны на немецкой земле, причем не за интересы Великобритании, а ради защиты своих наследственных ганноверских владений. Все это привело к огромным расходам и росту национального долга. Теперь же ситуация в Европе изменилась. Россия была ярым врагом Фридриха, Франция к тому времени почти открыто перешла на сторону противников Пруссии, а гарантом целостности Ганновера от посягательств французов теперь не могла стать союзная с ними Австрия. Оставалась только Пруссия.

Сведения о франко-прусских переговорах на случай новой войны и удаленность Российской империи вынудили английское правительство предложить Пруссии (за крупную денежную сумму) гарантировать нейтралитет Германии, в том числе и Ганновера, а также воспрепятствовать вторжению в нее иностранных войск. Это же вполне соответствовало интересам Пруссии.

Для выполнения своих планов Фридрих прямо обратился к Георгу II, обещая охранять его германские владения и даже защищать их от нападения других держав, если Англия прервет свои переговоры с Россией касательно вспомогательного корпуса. Георг охотно согласился на это предложение — и земли его были в безопасности, и британские гинеи оставались дома. Фридрих тоже колебался недолго и, не дожидаясь истечения союзного соглашения с Францией, пошел на подписание Уайтхоллского договора. Итак, 27 января 1756 года между Англией и Пруссией был составлен союз во дворце Уайтхолл. По этому договору, получившему название Уайтхоллского, или Вестминстерского, каждая их сторон провозглашала мир и дружбу и обязывалась объединить свои силы для отпора вторжения в Германию «какой-либо иностранной державы». Англия со своей крошечной армией, составленной преимущественно из ганноверских и немецких наемников, не могла, конечно, оказать пруссакам сколько-нибудь действенной военной помощи, поэтому Георг предоставил Фридриху денежные субсидии (впрочем, крайне ему необходимые для ведения войны). На первых порах англичане выделили Берлину 20 тысяч фунтов с гарантией оказывать эту помощь и впредь.

Посредством влияния Англии на петербургский кабинет Фридрих надеялся склонить и Россию на свою сторону. Как я уже говорил раньше, еще в 1747 году Англия с подачи Бестужева связала Россию так называемой «субсидной конвенцией», по которой русское правительство обязалось за соответствующую денежную субсидию выставить корпус для защиты владений английского дома в Ганновере. В 1755 году англо-русская «субсидная конвенция» была возобновлена, причем на более широких началах. Поэтому и англичане, и Фридрих надеялись, что Россия будет вынуждена примкнуть к подписанному в Вестминстере соглашению. Но этот расчет не оправдался: ненависть императрицы и Бестужева превозмогли и золото, и красноречие англичан.

Известие о Вестминстерском союзе произвело сильное волнение в кабинетах. Договор сыграл важнейшую роль в дипломатической подготовке Семилетней войны. Он послужил толчком к сближению Франции с Австрией и Россией и определил окончательную расстановку сил в предстоящих сражениях.

Однако, говоря об объективных военно-политических процессах, происходящих в это время в Европе, не следует забывать еще об одном аспекте тогдашней политики — дворцово-придворном. В эпоху абсолютизма, когда интриги фаворитов и царедворцев могли оказать решающее влияние на политику любого монарха, значение этого фактора трудно переоценить, как бы не было похоже изложение этих событий на светский роман в духе Дюма или Дрюона.

Целые поколения европейских дипломатов и военных выросли на традициях многовековой борьбы Бурбонов и Габсбургов в Европе. Из памяти жившего в 50-е годы поколения еще не успела изгладиться порожденная этой неизбывной враждой война за Австрийское наследство. И лишь самые прозорливые политики сумели заметить, что война эта внесла коренные изменения в расстановку сил в Европе.

Сдвиги эти состояли в неуклонном ослаблении обеих основных враждующих сторон — Австрии и Франции при неуклонном росте могущества Пруссии. Аахенский мир 1748 года зафиксировал фактическое поражение Австрии, которая отдала своим противникам часть издревле принадлежавших Габсбургам земель и, главное, уступила Пруссии Силезию. Я говорю об этом так подробно потому, что считаю необходимым показать истоки кровной вражды австрийцев к пруссакам и опровергнуть тезис об их так называемом «пособничестве» Фридриху в Семилетнюю войну.

Насильственно отторгнутая у Австрии, Силезия являлась одной из наиболее важных для империи и промышленно развитых провинций. К слову, за истекшее после Дрезденского (и Аахенского) мира десятилетие население Прусского королевства почти удвоилось, адекватно увеличилась армия. Таким образом, к середине столетия прусская военная машина была полностью готова к бою, в то время как австрийцы с трудом восстанавливали свои силы после восьмилетней войны на нескольких фронтах. Венские политики уже в конце 40-х годов стали понимать, что их истинным противником становится не Франция Бурбонов, а Пруссия Гогенцоллернов, и что именно честолюбивый и агрессивный король Фридрих, а не инертный и всецело находящийся под властью фавориток Людовик, представляет наибольшую угрозу для владений Габсбургов (если не во Фландрии и Италии, то в их цитадели — Германии). Понимание этого факта и стало вектором того сближения, которое увенчалось Версальским союзным договором 1756 года.

Инициатором этого странного сближения стал уже неоднократно упоминавшийся канцлер Марии Терезии фон Кауниц-Ридберг, который с большим трудом сумел преодолеть взаимный антагонизм как своей династии, так и Франции[34]. Последняя была, видимо, недовольна заключением договора в Лондоне и называла поступок Фридриха изменой, а Мария Терезия стала изыскивать средства, чтобы сблизиться с Людовиком Французским. Поскольку в это время надежды Версаля на союз с прусским королем в войне против Англии рухнули, то опасения остаться вообще без союзников повлияли на решение заключить союзный договор с Австрией.

При этом следует иметь в виду, что инициатива этого противоестественного сближения целиком принадлежала Австрии. Хотя Людовик XV и его министр аббат Берни тревожились по поводу усиления Пруссии, решительных шагов по заключению союза со своими исконными врагами — Габсбургами — делать они не хотели. Первое предложение Кауница о союзе было отвергнуто Версалем из-за прогноза, что в случае возникновения новой войны в Германии, Франция (как и в 1741–1748 годах) вновь станет союзницей Пруссии. Французское правительство предпочитало союзу с Австрией союз с Пруссией, но последняя уже сама не стремилась к этому. Все переговоры с Францией Марии Терезии (с подачи Кауница) пришлось вести через всесильную фаворитку Людовика. Австрийская императрица-королева унизила свою гордость до того, что неоднократно писала маркизе Помпадур[35], льстила ее самолюбию, называла ее в письмах «сестрой», «милой кузиной» и т. п. Вследствие этого, когда Мария Терезия коснулась настоящей цели своего сближения, г-жа Помпадур изъявила полную готовность исполнить желание императрицы, тем более, что сама почитала себя обиженной Фридрихом, о чем свидетельствуют два исторических анекдота.

В свое время Вольтер, прибыв в Потсдам, привез Фридриху от маркизы Помпадур самый нежный и обязательный поклон. «От кого?» — спросил Фридрих. «От госпожи Помпадур». — «Я ее не знаю», — отвечал король холодно.

Все иностранные министры и посланники являлись к ней на поклон, один прусский посол никогда не считал нужным исполнять принятый этикет. Кроме того, Фридрих смертельно уязвил гордую временщицу своим остроумным подразделением правления Людовика на царствование «трех юбок» (Les troix Cotillons). Графиню де Мальи он называл Cotillon I, герцогиню Шатору — Cotillon II, маркизу Помпадур — Cotillon III. Свою роль во всем этом сыграл и Уайтхоллский договор — Версаль (в лице аббата Берни и маркизы Помпадур) воспринял этот союз как открытый переход прусского короля в стан врагов Франции и немедленно начал переговоры с Марией Терезией. Несмотря на то что король, большинство его министров и все французское общество были против заключения «ненужного и вредного союза», он все же был подписан.

Итак, второй союз — между Францией и Австрией против Англии и Пруссии — составился через три месяца после Уайтхоллского пакта, 1 мая 1756 года, в Версале: «оскорбленное самолюбие и мстительность двух женщин превозмогли вековую вражду двух народов». Согласно договору, оба государства взаимно гарантировали свои владения и обязывались оказывать друг другу военную помощь.

Оба этих документа явились полной неожиданностью для большинства даже опытных дипломатов. Русские посланники сообщали из многих европейских столиц о том изумлении, в которое повергли государственных деятелей эти соглашения. Удивляться, действительно, было чему, что я и описал выше.

Как же развивались события в других странах — противницах Фридриха? Как я уже говорил выше, власть в России со времен воцарения Елизаветы уплыла из рук императрицы и безраздельно перешла в компетенцию так называемой Конференции — коллегии фаворитов, приведших дочь Петра к власти в 1741 году. Этот государственный орган вскоре преподнес Европе третий сюрприз — помимо Уайтхоллского и Версальского договоров началось восстановление давно разорванных в силу непримиримых противоречий русско-французских отношений, а также разрыв России с ее традиционной партнершей и союзницей — Англией. Эти события, как и австро-французское сближение, вызревали давно.

Как уже говорилось, в 1755 году Бестужев хлопотал о заключении так называемого «субсидного» договора с Англией. Королю Георгу надлежало дать золото, а России — направить в Ганновер против возможно объединившихся французов и пруссаков корпус в 30–40 тысяч человек. Не говоря уже о полной бредовости идеи сокрушить Фридриха такими незначительными силами, вскоре, как нам уже известно, ситуация изменилась в корне. Поэтому при русском дворе некоторое время наблюдалось колебание между английским и французским влиянием. Однако вскоре ход событий сделался совершенно непредсказуемым.

Задолго до Уайтхоллского и Версальского договоров по секретному заданию короля Людовика в Петербург прибыл шотландец Маккензи Дуглас. Через французского купца Мишеля он установил связь с вице-канцлером М. И. Воронцовым, а через него — непосредственно с Елизаветой. Императрица выразила желание принять французского посланника и восстановить русско-французские отношения. Переговоры проходили в обстановке сугубой секретности — о них не знали ни французское министерство, ни канцлер Бестужев-Рюмин.

Завеса тайны, окружавшей переговоры, породила легенду о девице Лии де Бомон, приехавшей со своим дядей Дугласом в Россию и по заданию Людовика внедрившейся в окружение Елизаветы. Прекрасная француженка — эталон ума, элегантности и красоты — сумела так расположить к себе императрицу, что Елизавета безо всяких колебаний согласилась на сближение с Францией. Когда задание Людовика было выполнено, девица призналась Елизавете, что на самом деле она является мужчиной — кавалером Эоном де Бомон, вынужденным для конспирации обрядиться в женское платье. Как известно, эта легенда была впоследствии подхвачена бульварной литературой и стала весьма популярной. Исследования французских и русских историков показывают полную ее несостоятельность и позволяют установить, что секретарь Дугласа Эон де Бомон, прибывший в Россию летом 1756 года, когда русско-французские отношения были уже налажены, не переживал таких романтических приключений, а действительно замеченная за ним привычка одеваться в женское платье характеризует не его феноменальные способности к конспирации и лицедейству с превращениями, а известную сексуальную патологию.

Истинные причины быстрого франко-русского сближения были, как это часто бывает в истории, более прозаичны. Франция в преддверии войны с Англией была заинтересована в России в качестве если не союзника, то по крайней мере нейтрального государства. Версаль располагал сведениями о том, что в придворных кругах Петербурга существует группировка, ратующая за восстановление русско-французских отношений. Во главе ее стояли молодой фаворит императрицы И. И. Шувалов и вице-канцлер М. И. Воронцов. В последние годы императрица стала тяготиться огромным влиянием на внешние дела канцлера А. П. Бестужева-Рюмина, который, не считаясь с мнением других, придерживался ранее избранного внешнеполитического курса и тесно сблизился с английским посланником Уильямсом. Опираясь на Воронцова, Шувалов, неуязвимый для Бестужева-Рюмина близостью с императрицей, пытался противопоставить его доктрине такую внешнеполитическую альтернативу, которая бы позволила ослабить влияние канцлера. Именно для этого в придворной игре и была разыграна «французская карта».

Однако долгое время попытки группировки Шувалова — Воронцова поколебать положение канцлера не приносили реальных результатов. Переговоры о восстановлении русско-французских отношений могли и не увенчаться успехом, несмотря на богатые подарки соболями маркизе Помпадур: ведь никто заранее не мог сказать, что предъявит в качестве контраргумента умудренный многолетним опытом интриг Бестужев-Рюмин.

Во время сближения русского и французского дворов он уверенно вел переговоры с противником Версаля — Англией о заключении очередной субсидной конвенции, подобной тем, которые были подписаны в 1746 и 1747 годах. Конвенция предусматривала при необходимости участие русского корпуса в военных действиях в Европе для защиты интересов английского короля. Правда, долго оставался неясным вопрос, против кого будет действовать корпус. Уильяме и Бестужев-Рюмин полагали, что против французов, как это и было в 1748 году. В сентябре 1755 года соглашение было подписано, осталось только его ратифицировать, но внезапно было получено сообщение о заключении Уайтхоллского соглашения Англии с Пруссией. Убежденный англофил и искушенный политик, Бестужев был немало удивлен и раздражен неожиданным сближением Англии и Пруссии и заключением Вестминстерского договора.

Англо-прусское соглашение в корне меняло ситуацию: заключив союз с Пруссией, Англия тем самым ставила под сомнение союзные отношения с Россией. Послу в Лондоне А. М. Голицыну было поручено довести до сведения Уайтхолла следующее заявление русского правительства: заключение конвенции с Пруссией «не можем мы сообразить с обнадеживаниями толико нам о дружбе Е. В. (Ее величество. — Ю. Н.) повторенными, а наименьше с должною между союзниками откровенностию». А Коллегия иностранных дел подала императрице мнение, в котором отмечалось, что Уайтхоллский трактат автоматически аннулирует субсидное соглашение между Англией и Россией. Несмотря на то что Уильяме гарантировал, что дружественные отношения между Россией и Англией не будут нарушены, Елизавета отказалась ратифицировать уже подписанный договор, сделав оговорку, что русские войска будут защищать Ганновер на британские субсидии только против пруссаков, но не против какой-либо третьей страны.

В свою очередь, Людовик XV (после увенчанной успехом миссии Дугласа) также писал Елизавете, прося освободить его от помощи России в турецких делах. Императрица согласилась с этим предложением, но поставила свое условие: не вмешивать ее в разворачивающийся англо-французский конфликт в Америке. Заручившись взаимными гарантиями, обе страны стали союзницами. Россия уже фактически присоединилась к Версальскому союзу.

Весной 1756 года Конференция при высочайшем дворе постановила обратиться к Австрии с предложением воспользоваться англо-французской войной в Америке и выступить против Пруссии, чтобы вернуть Силезию. Россия со своей стороны была готова «для обуздания прусского короля» выставить 80 тысяч человек, а если потребуется — то и больше. Конференция решила также умножить усилия дня налаживания хороших отношений с Францией, чтобы склонить ее к войне с Пруссией. Конечная цель этих действий состояла в том, чтобы, «ослабя короля прусского, сделать его для России не страшным и не заботным; усиливши венский двор возвращением Силезии, сделать союз с ним против турок более важным и действенным». Это решение было изложено в протоколе Конференции от 15 (26) марта 1756 года. Последняя нашла необходимым, чтобы «все согласно служило к главному устремлению, а именно, чтобы короля прусского до приобретения новой знатности не допустить, но паче силы его в умеренные пределы привести и одним словом не опасным уже его для здешней империи сделать».

Таким образом, очень скоро правительство Елизаветы приняло вполне определенное решение — выступить на стороне антипрусской коалиции. Это стало самой большой удачей Брюля в довоенный период: Бестужев был настроен против Фридриха до того, что на совете министров еще в 1755 году убедил Елизавету прибавить к Венскому трактату новую статью, которой союзные державы обязывались напасть на Пруссию даже и в том случае, если война будет начата кем-нибудь из союзников. Хотя приведенные соображения русского правительства нельзя считать безосновательными, тем не менее выдвинутая цель войны не содержала элементов настоятельной необходимости, не носила того решительного, прямо отвечающего национальным интересам характера, который в полной мере был присущ войнам России петровского или екатериниского периода. Такую цель можно признать в известной мере ограниченной.

Данный момент не мог не оказать сдерживающего, снижающего активность влияния на стратегию русских вооруженных сил в Семилетней войне: он толкал на практике военных руководителей — членов Конференции и командующих армиями независимо от их принципиальных взглядов на путь сближения в той или другой мере с методами западноевропейской стратегии.

Между тем в Швеции произошел серьезный государственный переворот. Царствующий король Адольф I Фредрик утратил свое влияние на дела и не имел почти никакого голоса: всей правительственной властью овладел шведский государственный совет (риксдаг), который продавал и мнения, и войска свои за деньги. Этим воспользовалась Франция, не жалея льстивых обещаний и луидоров, и вот Швеция присоединилась к общему союзу Франции, Австрии, России, Польши и Саксонии.

Таким образом, стараниями первого министра Марии Терезии была составлена так называемая «коалиция Кауница», в которую первоначально вошли Австрия, Франция и Россия. Впоследствии к ним присоединились Саксония и Швеция. Требования стран-участниц были следующими: Австрия желала возвращения Силезии, России была обещана Восточная Пруссия с правом ее обмена у Польши на Курляндию, номинально принадлежавшую польской короне (фактически — уже давно российский доминион). Швеции должна была отойти Померания, Саксонии — Лаузиц. Окончательным результатом войны против Фридриха должно было стать возвращение Пруссии в старые границы крошечного Бранденбургского курфюршества с лишением Гогенцоллернов королевского титула. Вскоре к коалиции примкнули почти все немецкие княжества, входившие в управляемую Габсбургами Священную Римскую империю. Душой и организатором коалиции стала Австрия, которая выставляла наиболее крупную армию и располагала лучшей в Европе дипломатией. Для окончательной выработки плана агрессии против Пруссии был назначен Венский конгресс стран-союзниц.

«Освободительные» и «оборонительные» цели России становятся особенно понятными при Первом упоминании о «приобретении» Восточной Пруссии. Дело в том, что эта прусская провинция — наследие Тевтонского ордена — никогда не входила в состав Священной Римской империи и не находилась под формальным сюзеренитетом Габсбургов. В 1701 году Фридрих I воспользовался этим фактом, чтобы провозгласить себя «королем в Пруссии», не испрашивая согласия у Вены, а лишь принеся вассальную присягу Речи Посполитой, которая имела права сюзерена над Восточной Пруссией. Теперь русские могли присвоить себе земли в окрестностях Кенигсберга, не ущемляя «целостности и единства» земель германской империи, гарантом которых от посягательств иностранных держав обязаны были выступать Габсбурги, и при этом не испортить отношений с Австрией.

В ответ на обращение русского правительства Мария Терезия уведомила Елизавету о заключении Версальской конвенции и предложила присоединиться к ней, а также заключить с Австрией наступательный союз против Пруссии. Оба этих предложения русское правительство приняло, причем материалы переговоров свидетельствуют, что оно считало необходимым как можно раньше начать войну против Фридриха II, чтобы не дать ему разбить союзников поодиночке.

Опасения русского правительства оправдались. Фридрих довольно быстро узнал о русско-австрийских переговорах по поводу заключения наступательного союза и об интенсивной подготовке России и Австрии к войне. Прусский король вполне обоснованно считал, что в создавшейся обстановке «нет другого спасения, как предупредить врага; если мое нападение будет удачно, то этот страшный заговор исчезнет как дым; как скоро главная участница (Австрия) так будет снесена, что не будет в состоянии вести войну в будущем году, то вся тяжесть падет на союзников, которые, конечно, не согласятся нести ее». Этот отрывок хорошо передает спекулятивный ход размышлений Фридриха, строившего свою политику в расчете на выигрышные для него последствия каких-то других предполагаемых действий. Моральная сторона дела — то, что он будет пусть не фактическим, но формальным зачинщиком войны, — не смущала прусского короля.

Фридрих, глядя на обилие врагов и острую нехватку союзников, мог рассчитывать только на свои собственные силы. И силы у него были.

К середине 50-х годов Пруссия стала опасным врагом для любой европейской державы. Энергичный 44-летний Фридрих, имевший за плечами серию побед в войне за Австрийское наследство, жаждал нового столкновения. Война за новые территории вытекала из основ прусского военного государства и казалась королю нормальным состоянием, тогда как мир — лишь передышкой для накопления сил для новой войны. Нужно отдать Фридриху должное: экономный до аскетизма, но не жадный, он сумел образцово поставить хозяйство увеличившегося после захвата Силезии королевства. В то время как его коронованные соседи беззаботно и весело проматывали миллионы, Фридрих деятельно готовился к войне.

На протяжении ряда лет бюджет Пруссии не знал дефицита. Возросшие после захвата Силезии доходы королевства, различные меры по экономии расходов позволили Фридриху скопить для военных затрат значительную сумму и провести несколько кампаний без ущерба для экономики и не прибегая к иностранным субсидиям. Подлинной страстью короля-полководца была армия.

Несмотря на потери в войне за Австрийское наследство, прусская армия увеличилась со 100 тысяч в 1740 году до 145 тысяч человек в 1756-м. Склады и магазины ломились от огромных запасов вооружения, амуниции, продовольствия. Сама армия, подчиненная жесточайшей дисциплине, являлась хорошо отлаженной машиной, готовой по первому приказу короля в считанные дни выступить в поход. Недостатки ее, как и несовершенство всей стратегии и тактики Фридриха И, выявились позже, в ходе Семилетней войны, но до ее начала прусская армия представлялась внушительной силой и ее превосходство в организации и подготовке над другими армиями бросалось в глаза многим.

Против всех своих врагов Фридрих мог выставить только четырех союзников: короля английского, ландграфа Гессен-Кассельского и герцогов Брауншвейгского и Готского, которые обещали подкрепить его силы своими незначительными войсками. Но прежде начала враждебных действий в Германии Англия вступила в борьбу с Францией на море: корабли обеих держав встретились уже в Атлантическом океане. Все внимание Георга было обращено на эту войну, а между тем около границ Пруссии, во всех соседних государствах начались военные приготовления. В Лифляндии собиралась значительная русская армия; в Богемии сосредоточивались австрийские войска, везде устраивали магазины, улучшали дороги. По всему было видно, что враги желали начать свои действия еще в течение этого же года.

Фридрих отправил в Вену посольство с требованием объяснения насчет этих военных приготовлений. Ему отвечали неопределенно, в загадочных выражениях. Фридрих повторил свой запрос, но на этот раз посол его был принят сухо, надменно и не получил никакого ответа. Фридрих принял это за явный знак недоброжелательства и поторопился приготовить свои войска для предупреждения неприязненных действий своих противников.

Через кабинетных шпионов он узнал, что враги условились начать свои действия не ранее следующего года, потому что снаряжения их к войне не были закончены. Брюль выговорил себе право пристать к союзникам не прежде, как с началом войны, или, как он сам выражался, когда «рыцарь уже зашатается в седле». Курфюрст Саксонский хотел под видом нейтралитета пропустить Фридриха II с армией в Богемию через свои владения, чтобы потом вернее ударить ему в тыл. Таким образом, Брюль сделал ошибку, ставшую для Саксонии гибельной: он рекомендовал своему королю не присоединяться к коалиции до тех пор, пока Фридриху не будет нанесен решительный удар (однако все сложилось по-иному — король Пруссии не стал ждать нападения, а ударил первым и именно по оказавшейся в одиночестве Саксонии, сразу выбив из стальной цепи противников самое слабое звено).

Этот замысел заставил Фридриха обратить особенное внимание на Саксонию, и он решил овладеть ей, силой принудить Августа III вступить с ним в союз и действовать в пользу Пруссии. Король делал все необходимые к тому распоряжения так скрытно, что не только неприятель, но даже ближайшие к нему полководцы не могли отгадать настоящих его намерений. Только перед самым открытием похода он созвал военный совет, изложил ему причины, побуждающие его к поднятию оружия, представил копии со всех актов, заключенных его врагами, и открыл наконец план своих действий. План был всеми одобрен единодушно, и вслед за тем войска двинулись в поход. Между тем ко всем дворам были отправлены списки с полученных им от Менцеля бумаг, чтобы открыть перед всеми державами замыслы соседей и показать законность своего предприятия.

Прусская армия в походе. 1756 год.


Впоследствии Фридрих писал, что «в политике задерживаться пустыми формальностями в таком важном деле было бы непростительной ошибкой… нерешительность и медлительность могут погубить все, а спасти может только быстрота и сила». В его «Истории Семилетней войны» эта мысль выражена более откровенно: истинные государи сами решают, когда им нужно начать войну, ведут ее, а какому-нибудь «трудолюбивому юристу предоставляют найти оправдание». Когда министр иностранных дел Подевильс пытался отговорить короля от решительных действий, указывая на возможности мирного разрешения конфликта и огромный риск, которому бы подверглась Пруссия в случае начала войны по его инициативе, Фридрих не стал слушать своего министра и выпроводил его словами: «Прощайте, человек трусливой политики». Жребий был брошен.

Пока союзники делили шкуру неубитого медведя, Фридрих II решил не дожидаться их выступления и действовать первым. Целью его первого удара стала Саксония. В отличие от европейских монархов планы короля приводились в исполнение скрытно: о них не знали не только разведки противника, но и собственные генералы Фридриха. Впрочем, французский посланник в Берлине маркиз Валори почуял неладное и известил Париж о готовящемся вторжении в Саксонию — его не послушали.

Наши историки многословно клянут «разбойничью агрессию» Пруссии против Саксонии, ставшей, по их мнению, причиной Семилетней войны, которая со стороны союзников (и уж, конечно, в первую очередь России) носила «справедливый» характер с целью «обуздать зарвавшегося завоевателя». Надеюсь, что перечисленные выше факты помогут понять весь идиотизм этих утверждений.

Когда Вольтер узнал о новой войне, предпринимаемой Фридрихом, он написал ему послание в стихах, где упрекал его за то, что он променял жезл мудреца на меч завоевателя. Фридрих отвечал ему также в стихах, говорил, что всегда предпочитал счастье мира суровому закону войны, но что он, поднимая меч, исполняет только веления судьбы. Далее он желает Вольтеру всех наслаждений, какие могут доставить мудрецу уединение и науки, и заключает свое послание следующими строками: «Я должен пред бедою, в борьбе с коварною судьбою, жить, мыслить, умереть — как царь!»

29 августа 1756 года войска Пруссии численностью 67 тысяч человек тремя колоннами перешли саксонскую границу.


Примечания:



3

Понятовский Станислав Август (Станислав II. 1732–1798) — король Польши (1764–1795). В 1757–1762 годах польско-саксонский посол в России, фаворит и любовник Екатерины II. Избран королем при поддержке ее и Фридриха II, после третьего раздела Польши отрекся от престола. Последние годы жизни провел в Петербурге.



33

Поскольку имя свернутого монарха было весьма популярным среди гонимых императрицей раскольников, она перевела его из крепости в Холмогорах поближе — в казематы Шлиссельбурга, значительно ужесточив режим содержания узника и отдав приказ о его немедленном умерщвлении в случае попытки освобождения.



34

Кауниц Антон Венцель Доминик фон, граф Ридберг (1711–1794) — государственный канцлер Австрии в 1753–1792 годах. Был примечательной личностью. Известно, например, что этот выдающийся политик и дипломат до странности дорожил своим здоровьем: он не употреблял в пищу ничего, кроме вареной курицы с рисом, и не пил ничего, кроме своей любимой минеральной воды. Если Кауницу случалось участвовать в трапезе где-нибудь вне его дома, канцлера всегда сопровождал личный повар с запасом его любимого блюда и минеральной водой, которой он полоскал рот после каждого съеденного куска еды. Даже свой многочисленный гардероб Кауниц отправлял стирать исключительно в Париж, полагая, что лишь там его могут привести в должное состояние. Кауниц не терпел любого упоминания о смерти: если кто-либо из известных ему людей умирал, канцлеру полагалось докладывать, что «такой-то уехал» или «такой-то отложил перо». Впрочем, несмотря на все эти причуды, князь по праву заслужил лавры одного из крупнейших политических деятелей Европы середины XVIII столетия.



35

Пуассон Жанна Антуанетта, маркиза де Помпадур (1721–1764) — наиболее всесильная из фавориток короля Людовика XV, фактически правившая Францией в период Семилетней войны.