Но в лирическом я Бальмонта есть не только субъективный момент, как оказывается спорный и прорекаемый, его поэзия дала нам и нечто объективно и безусловно ценное, что мы вправе учесть теперь же, не дожидаясь суда исторической Улиты.

Это ценное уже заключено в звуки и ритмы Бальмонта — отныне наше общее достояние.

Я уже говорил, что изысканность Бальмонта далека от вычурности. Редкий поэт так свободно и легко решает самые сложные ритмические задачи и, избегая банальности, в такой мере чужд и искусственности, как именно Бальмонт. Его язык — это наш общий поэтический язык, только получивший новую гибкость и музыкальность, — и я думаю, что этого мне лично не надо подтверждать особыми примерами ввиду того, что я довольно уже цитировал бальмонтовских пьес. Одинаково чуждый и провинциализмов и немецкой бесстильности Фета, стих Бальмонта не чужд иногда легкой славянской позолоты, но вообще поэт не любит шутить и не балаганит лубочными красками. Такие неологизмы, как мятежиться, предлунный или внемирный не задевают уха, моего по крайней мере. Лексическое творчество Бальмонта проявилось в сфере элементов, наименее развитых в русском языке, а именно ее абстрактностей.

Для этого поэт вывел из оцепенелости сингулярных форм целый ряд отвлеченных слов.

светы (II. 204), блески (II, 29; II. 280), мраки (II. 305), сумраки (II, 49), гулы (II, 50), дымы (II, 357), сверканья (II, 113), хохоты (II, 68), давки (II, 70), щекотания (II, 318), прижатья (II, 317), упоенья (Тл. 79), рассекновенья (Т л. 112), отпадения (II, 280), понимания (Тл. 205) и даже бездонности (II, 184), мимолетности (Тл. 48), кошмарности (Тл. 103), минутности (Тл. 128).[77]

От соприкосновенья красочных и отвлеченных слов кажется иногда, будто засветились и стали воздушнее и самые abstracta:

Вот «Намек»[78] —

Сгибаясь, качаясь, исполнен немой осторожности,
В подводной прохладе утонченно-ждущий намек,
Вздымается стебель, таящий блаженство возможности,
Хранящий способность раскрыться, как белый цветок.

Или:

Из воздушного храма уносит далеко
Золотую возможность дождей…[79]

((II. 175))

Ты блестишь, как двенадцатицветный алмаз,
Как кошачья ласкательность женских влюбляющих глаз…[80]

((II, 181))

Здесь символичность тяжелого слова ласкательность усиливается благодаря соседству слова глаз.

И бродим, бродим мы пустынями,
Средь лунатического сна,
Когда бездонностями синими
Над нами властвует Луна.[81]

((II, 184))

В небе видения облачной млечности.[82]

((Тл. 73))

Море времени и мысли бьется в бездне голубой,
О пределы пониманий ударяется прибой.[83]

((Тл. 205))

Бывают у Бальмонта и целые терцины из отвлеченных слов, для меня, по крайней мере, не громоздкие.

Все зримое — игра воображенья,
Различность многогранности одной,
В несчетный раз — повторность отраженья.[84]

((II. 364))

Не знаю, не в первый ли раз у Бальмонта встречаются следующие от влеченные слова: безызмерность (II, 396), печальность (ibid.), (росистая) пъяность (II, 282), запредельность (Тл. 20), напевность (II, 239), многозыблемость (Тл. 169), кошмарность (Тл. 103), безглагольность.[85] (Тл. 131).

Но Бальмонт лирически их оправдал. Постигший таинство русской речи, Бальмонт не любит окаменелости сложений, как не любит ее и наш язык. Но зато он до бесконечности множит зыбкие сочетания слов, на стоящее отражение воспеваемых поэтом минутных и красивых влюбленностей.

Нет больше стен, нет сказки жалко-скудной,
И я не Змей уродливо-больной,
Я Люцифер небесно-изумрудный.[86]

((II, 166))

Или с красивым хиазмом:

Воздушно-белые недвижны облака,
Зеркально-царственна холодная река.[87]

((II, 183))

Параллельные:

Их каждый взгляд рассчитанно-правдив,
Их каждый шаг правдоподобно-меток.[88]

((II. 363))

Оксюморные:

В роще шелест, шорох, свист,
Отдаленно-приближенный…[89]

((II, 36))

Вольно-слитные сердца…[90]

((II. 273))

Перепевные:

Радостно-расширенные реки.[91]

((II, 132))

Лирические красочные:

В грозовых облаках
Фиолетовых, аспидно-синих.[92]

Лирические отвлеченные:

Призраком воздушно-онемелым…[93]

((II, 265))

Сирено-гибельных видений…[94]

((Тл. 112))

Смерть медлительно-обманная…[95]

((II, 318))

(Я) мучительно-внимательный…[96]

Отвратительно-знакомые щекотания у рта…[97]

((idid.))

Мы с тобою весь мир победим:
Он проснется чарующе-нашим.[98]

((II, 284))

Интересны сложные сочетания, которые кажутся еще воздушнее обычных.

Лиловато-желто-розовый пожар.[99]

((II, 176))

Все было серно-иссиня-желто…[100]

((II, 165))

Деревья так сумрачно-странно-безмолвны.[101]

((Тл. 131))

Есть пример разошедшегося сложного сочетания.

Скептически произрастанья мрака,
Шпионски выжидательны они.[102]

((II. 369))

Отрицательность и лишенность в словах Бальмонта очень часты.

Вот конец одной пьесы:

Непрерываемо дрожание струны,
Ненарушаема воздушность тишины,
Неисчерпаемо влияние Луны.[103]

((II. 183))

«Безъ» и «без» — в одном сонете повторяются 15 раз; этот же пред лог в слитном виде (II, 127) придает особо меланхолический колорит пьесе «Безглагольность» (см. выше).

Большая зыбкость прилагательного, а отсюда и его большая символичность, так как прилагательное не навязывает нашему уму сковывающей существенности, делает прилагательное едва ли не самым любимым словом Бальмонта. Есть у него пьеса «Закатные цветы» (II, 105), где скученность прилагательных красиво символизирует воздушную навислость слоисто-розовых облаков.

Поэзия Бальмонта чужда развитых, картинно-обобщающих сравнений Гомера и Пушкина.

Его сравнения символичны — они как бы внедрены в самое выражение.

Вот пример:

И так же, как стебель зеленый блистательной лилии,
Меняясь в холодном забвенье, легенды веков,—
В моих песнопеньях, — уставши тянуться в бессилии,—
Раскрылись, как чаши свободно-живущих цветков.[104]

((П. 348))

Звуковая символика Бальмонта никогда не переходит в напряженность и не мутит прозрачности его поэзии.

Вот несколько примеров звуковой символики.

Символизируется застылость:

Как стынет скованно вон та сосна и та.[105]

((II, 183))

дыхание:

Дымно дышат чары царственной луны…[106]

шуршанье:

О как грустно шепчут камыши без счета;
Шелестящими, шуршащими стеблями говорят.[107]

((Тл. 145).)

озлобленность:

Я спал, как зимний холод,
Змеиным сном, злорадным.[108]

((II. 223))

Есть у Бальмонта две звуко-символические пьесы.

В шуме ш-с.

Осень

В роще шелест, шорох, свист

………………………

Смутно шепчутся вершины
И березы и осины.
С измененной высоты
Сонно падают листы.[109]

((II. 36))

В сонорности л.

Влага

С лодки скользнуло весло.
Ласково млеет прохлада.
«Милый! Мой милый!»— Светло,
Сладко от беглого взгляда.

Лебедь уплыл в полумглу,
Вдаль под Луною белея.
Ластятся волны к веслу,
Ластится к влаге лилея.

Слухом невольно ловлю…
Лепет зеркального лона.
«Милый! Мой милый! Люблю!»—
Полночь глядит с небосклона.[110]

((II, 189))

Вот несколько примеров перепевности:

Так созвучно, созвонно.[111]

((II, 283))

Узорно-играющий, тающий свет[112] —

Тайное слышащих, дышащих строк.[113]

((II, 107))

Радостно-расширенные реки.[114]

((II, 132))

цветок,
отданный огненным пчелам.[115]

((Тл. 207))

Бальмонт любит в синтаксисе отрывистую речь, как вообще в поэзии он любит переплески и измены.

Счастливый путь. Прозрачна даль.
Закатный час еще далек.
Быть может, близок. Нам не жаль.
Горит и запад и восток.[116]

((II. 57))

Или:

Назавтра бой. Поспешен бег минут.
Все спят. Все спит. И пусть. Я — верный — тут.
До завтра сном беспечно усладитесь.
Но чу! Во тьме—чуть слышные шаги.
Их тысячи. Все ближе. А! Враги!
Товарищи! Товарищи! Проснитесь![117]

((II. 9))

Возьмите еще «Русалку», сплошь написанную короткими предложениями (II, 286), или во II томе пьесы на с. 32, 51, 151, 152.[118]

Выделенью коротких предложении соответствует у Бальмонта красивое выделение односложных слов в арсисе (пьесы: «Придорожные травы», «Отчего мне так душно?» — час, миг, шаг).

У Бальмонта довольно часты во фразе строения слов или речений с разными оттенками:

С радостным:

И утро вырастало для нас, для нес, для нас.[119]

((II. 264))

Меланхолическим:

И сердце простило, но сердце застыло,
И плачет, и плачет, и плачет невольно.

((из пьесы «Безглагольность», см. выше))

Мрачным:

Било полночь в наших думах,
Было поздно, поздно, поздно.[120]

((II. 281))

Ритмы Бальмонта заслуживали бы особого исследования. Я ограничусь несколькими замечаниями.

Наши учебники, а вслед за ними и журналисты, говоря о русском стихе, никак не выберутся из путаницы ямбов и хореев, которые в действительности, кроме окончания строки, встречаются в наших стихотворных строках очень редко. Например, почти весь «Евгений Онегин» написан 4-м пэоном.

Бальмонт едва ли не первый показал силу первого пэона, как основного ритма пьесы, который дал возможность утилизировать сочетания четырехсложных слов с ударением на первом слоге.

Отданное стиснутым рукам,
Судорожно бьющееся тело.[121]

((II, 293))

Ср. «Придорожные травы».

Бальмонт дал нам первый почувствовать красоту полустиший, как это видно из следующего ритмического примера.

Волна бежит. Волна с волною слита.
Волна с волною слита в одном мечте.
Прильнув к скалам, они гремят сердито.
Они гремят сердито: «Не те! Не те!»

И в горьком сне волна волне шепнула.
Волна волне шепнула: «В тебе — мечта».
И плещут вновь: «Меня ты обманула!»
— «Меня ты обманула. И ты — не та!»[122]

Среди ритмических созданий Бальмонта меня очень заинтересовали его прерывистые строки «Болото» («Только любовь», с. 144 сл.) и «Старый дом» («Только любовь», 146 сл.). Ритмичность этих пьес не может быть сведена к нашим схемам: если отдельные строки и измеряются с некоторой натяжкой нашими ритмическими единицами, то объединение каждой из них можно искать разве в мелькании одного какого-нибудь ритмического типа: болото есть слово амфибрахическое, и амфибрахий лежит в основании ритма самой пьесы, причудливо перебиваясь третьими пэонами и анапестами.

Слова старый дом — составляют кретик, а потому кретик есть основ ной размер самой пьесы, так озаглавленной.

Вот отрывки из поэмы «Болото».

На версты и версты шелестящая осока,
Незабудки, кувшинки, кувшинки, камыши.
Болото раскинулось властно и широко,
Шепчутся стебли в изумрудной тиши.

Или:

О, как грустно шепчут камыши без счета,
Шелестящими, шуршащими стеблями говорят.
Болото, болото, ты мне нравишься, болото,
Я верю, что божественен предсмертный взгляд.[123]

Пьеса «Болото», по-моему, ритмически символизирует зыбкость и затрудненность движенья по трясине: в стихах чувствуется тряска, соединенная с мучительным, засасывающим однообразием.

В «Старом доме» наблюдается еще большая разносоставность строк, чем в «Болоте». При этом удивительная унылость и мистический колорит придается пьесе, кажется, тем, что вся она состоит из мужских стихов, падающих как-то особенно тяжело и однообразно.

Кто в мертвую глубь враждебных зеркал
Когда-то бросил безответный взгляд,
Тот зеркалом скован, — и высокий зал
Населен тенями, и люстры в нем горят.

Канделябры тяжелые свет свои льют,
Безжизненно тянутся отсветы свечей,
И в зал, в этот страшный призрачный приют,
Привиденья выходят из зеркальных зыбей.

Есть что-то змеиное в движении том,
И музыкой змеиною вальс поет,
Шорохи, шелесты, шаги… О старый дом,
Кто в тебя дневной, не полночный свет прольет?[124]

Размер пьесы «Старый дом» символически изображает мистическую жизнь старых зеркал и пыльных люстр среди гулкой пустоты зал, где скрещиваются кошмарные тени, накопленные в старом доме, как в душе, за его долгую пассивно-бессознательную, все фатально воспринимающую жизнь.

Замкнутость, одиночество этого дома-души болезненно прерывается только ритмом какого-то запредельного танца.

Мы кружимся бешено один лишь час,
Мы носимся с бешенством скорее и скорей,
Дробятся мгновения и гонят нас,
Нет выхода, и нет привидениям дверей…

Или заглушенными призывами жизни:

Живите, живите — мне страшно —
Живите скорей.

Прерывистые строки Бальмонта будто бы несколько противоречат изысканности его стиха. Но это только видимость. Изысканность сохраняет свое обаяние над лирикой Бальмонта, внося в самые причудливые сочетания ритмов строгость строфичности и богатство рифмы. У Бальмонта почти нет белых стихов, и русская поэзия давно уже не знала рифмы богаче, при всей ее свободной изящности.

Беру примеры на выбор:

болото — кто-то; осока — широко;

камыши—тиши; навсегда—следа;

изумрудом—чудом; говорят—взгляд;

распахнет — гнет.[125]

Рифма Бальмонта ровно настолько богата, чтобы не дать почувствовать за нею вычурности, вымученности.

Чтобы заключить сказанное мною о поэзии Бальмонта и в виде запоздалого motto[126] к моему очерку — вот недавно сказанные слова Анри Альбера.

Он говорил их о Ницше, я скажу о Бальмонте, как лучшем представителе новой поэзии.

Henri Albert (Fre de ric Nitzche).

Son influence sur notre jeune litterature a deja e te conside rable. Elle ira tous les jours grandissante. Salutaire? Ne faste? Qu'importe! Elle nous apporte de nouvelles matieres a penser, de nouveaux motifs de vivre…[127]

Примечания:

1

…и их погладила даже львиная лапа Петра. — Анненский, имеет в виду частое употребление церковнославянизмов в указах и документах, написанных Петром I.

7

Греков Николай Порфирьевич (1810–1866) — поэт и переводчик.

8

Случевский Константин Константинович (1837–1904) — поэт и прозаик.

9

Кусков Платон Александрович (1834–1909) — поэт.

10

Шеллер (псевд. Михайлов) Александр Константинович (1838–1900) — поэт и про заик.

11

Омулевский (Федоров) Иван Васильевич (1836–1883) — поэт и прозаик.

12

Петефи Шандор (1823–1849) — венгерский поэт.

77

светы… минутности… — светы («Снежинки»); блески («Ангелы опальные»); мраки («Тайна горбуна»); сумраки («Сумрачные области»); гулы («Под ярмом»); дымы («Дымы»); сверканья («Нам нравятся поэты…»); хохоты («В душах есть все»); давки («Избранный»); щекотания («К смерти»); прижатья (там же); рас секноаенья («Различные»); отпадения («Отпадения»); понимания («Полночь»); без донности («Влияние луны»); мимолетности («Я не знаю мудрости…»); кошмарности («Злая ночь»); минутности («Воздушность»).

78

«Намек»— («Будем как солнце».)

«В подводной прохладе, утонченный ждущий намек».

79

Из воздушного храма уносит далеко… — «Воздушный храм» («Будем как солнце».).

80

Ты блестишь, как двенадцатицветный алмаз… — «Гимн огню» («Будем как солнце».).

81

И бродим, бродим мы пустынями… — «Влияние луны» («Будем как солнце».).

82

В небе видения облачной млечности… — «Лунная соната» («Только любовь».).

83

Море времени и мысли… — «Полночь» («Только любовь».).

84

Все зримое — игра воображенья… — «Кукольный театр» («Будем как солнце»).

85

… безызмерность… безглагольность… — безызмерность («Влияние луны»); за предельность («Жар-птица»); напевность («Если грустно тебе…»); многозыблемость («Зимой ли кончается год…»); кошмарность («Злая ночь»); безглагольность («Безглагольность»).

86

Нет больше стен… — «Смертию—смерть» («Горящие здания»).

87

Воздушно-белые недвижны облака… — «Лунное безмолвие» («Будем как солнце»).

88

Их каждый взгляд… — «Кукольный театр» («Будем как солнце»).:,

89

В роще шелест… — «Осень» («Горящие здания»).

90

Вольно-слитные сердца… — «Влага только на мгновенье…» («Будем как солнце»),

91

…радостно-расширенные реки… — «И Да и Нет» («Горящие здания»).

92

В грозовых облаках… — «Гимн огню» («Будем как солнце»).

93

Призраком воздушно-онемелым… — «Прозрачность» («Будем как солнце»).

94

Сирено-гибельных видений… — «Различные» («Только любовь».).

95

Смерть медлительно-обманная… — «К смерти» («Только любовь».).

96

… мучительно-внимательный… — там же.

97

Отвратительно-знакомые щекотания у рта… — там же.

98

Мы с тобою весь мир победим… — «Хоть раз» («Будем как солнце»). «Он возникнет чарующе-нашим».

99

Лиловато-желто-розовьш пожар… — «Голос заката» («Будем как солнце»).

100

Все было серно-иссиня-желто… — «Смертию — смерть» («Горящие здания»).

101

Деревья так сумрачно-странно-безмолвны… — «Безглагольность» («Только любовь».).

102

Скептически произрастанья мрака… — «Химеры» («Будем как солнце»).

103

Непрерываемо дрожание струны, — «Лунное безмолвие» («Будем как солнце»).

104

И так же, как стебель зеленый… — «Намек» («Будем как солнце»).

105

Как стынет скованно вон та сосна и та. — «Лунное безмолвие» («Будем как солнце»).

106

Дымно дышат чары царственной луны… — «Царство тихих звуков» («Только любовь».).

107

О как грустно шепчут камыши без счета… — «Болото» («Только любовь».).

108

Я спал, как зимний холод… — «Праздник свободы» («Будем как солнце»).

109

В роще шелест, шорох, свист… — «Осень» («Горящие здания»).

110

С лодки скользнуло весло… — «Влага» («Будем как солнце»).

111

Так созвучно, созвонно. — «В застенке» («Будем как солнце»).

112

Узорно-играющий, тающий свет… — «Мои песнопенья» («Будем как солнце»).

113

Тайное слышащих, дышащих строк. — «Молебен» («Горящие здания»).

114

Радостно-расширенные реки. — «И Да и Нет» («Горящие здания»).

115

…цветок, отданный огненным пчелам… — «Безглагольная поэма» («Только любовь».).

116

Счастливый путь. — «Дым» («Горящие здания»).

117

Назавтра бой. — «Крик часового» («Горящие здания»).

118

«Среди камней», «Лесной пожар», «Светлый Герой», «Потухшие факелы» (все — «Горящие здания»).

119

И утру вырастало… — «Черемуха» («Будем как солнце»).

120

Било полночь в наших думах… — «Поздно» («Будем как солнце»).

121

Отданное стиснутым рукам… — «Мы с тобой сплетемся в забытьи…» («Будем как солнце»).

122

Волна бежит… — «Волны», «И плещут вновь…» («Будем как солнце»).

123

На версты и версты шелестящая осока… — «Болото» («Только любовь».).

124

Кто в мертвую глубь… — «Старый дом» («Только любовь».).

125

…болото—кто-то… распахнет — гнет. — Все рифмы, кроме последней, взяты из стихотворения «Болото» («Только любовь».). Рифма «распахнет — гнет» взята из стихотворения «Старый дом» («Только любовь».).

126

Эпиграфа (итал.).

127

Анри Альбер (Фридрих Ницше). Его влияние на нашу молодую литературу было уже значительным. Оно будет возрастать с каждым днем. Благотворное? Пагубное? Не все ли равно! Оно дает нам новый материал для размышлений, новые побуждения для того, чтобы жить (фр.).