ЧАСТЬ ВТОРАЯ: КУРСАНТЫ-МЕДИКИ


– Во солдаты (Глава 4)

В школе Феликс Феликсович Рутковский считался очень прилежным учеником. Он всегда исправно делал уроки, получал пятёрки, участвовал в разных умных олимпиадах городского уровня и не совершал плохих поступков. К десятому классу перед ним стал вопрос «куда дальше?» Мать Феликса на этот вопрос отвечала весьма демократично – куда хочешь, а лучше у отца спроси.

Отца Феликса звали Шапкин. Вообще-то Шапкин был родным Феликсу и официально его звали Феликс Войцехович Рутковский, но так как он был хорошим подпольным скорняком, шившим отличные меховые шапки, то народ и окрестил его Шапкиным. Шапкин работал сторожем с окладом в семдесят рублей, но имел большой дом на окраине Железноводска и машину «Волга», что тогда считалось круто. А все это благодаря шкуркам, из которых он эти шапки шил. Шкурки скупались по всему Союзу, где только Шапкин умудрялся их достать. Иногда нужного материала не хватало, и тогда Шапкин скупал то, что что приносили ему местные «поставщики» – охотники-любители, охотники-браконьеры, алкаши и цыгане. Лиса, ондатра и куница были наиболее прибыльными, затем шли волки, шакалы и енотовидные собаки, давным-давно акклиматизированные на Кавказе и наплодившиеся там в достаточных для промысла количествах. А когда не было енотовидных, то в Шапкино дело вовсю шли обычные псы, точнее их наружная часть. Вот и в этот день Шапкин стоял во дворе и увлеченно мездрил шкуру очередного бобика. Мездрить значит специальным ножем сдирать плёнки с внутренней части шкуры, самая трудоёмкая процедура перед дублением. Феликс сунул босые ноги в разиновые калоши, накинул фуфайку на голое тело и подошел к отцу:

– Па-ап!

– А вылез из-под своих уроков. Помог бы мне лучше, вон сколько материала просолено на выделку.

– Потом, пап. Скажи мне лучше, куда мне после школы податься?

– Как куда? В Армию. Отсужишь, вернёшься, мы с тобой такое дело развернём – в золоте купаться будем! Научу тебя закройке, а сам займусь исключительно скупкой. На пошив возьмём втихую пару человек, подкладки будем перекупать прям с завода, чтобы не возиться и чтоб с этикеткой были. А потом вози шапки по комкам и собирай денежку. У меня на каждый коммерческий магазин уже подстава есть – комар носа не подточит. Понял? Вот о другом и не мечтай!

А Феликс мечтал. Недавно он беседовал со своей химичкой, классным руководителем, та ему прямо сказала – у тебя биология, химия и физика лучше всего идут, вот и путь тебе в медицинский институт, там эти предметы на вступительных экзаменах, а сочинение уж как-нибудь напишешь. Об этом разговоре сын и поведал отцу, на что батя ответил, что Феликс дурак, так как убить шесть лет, а потом начать жизнь с девяносто рэ в месяц могут только дураки. И ещё добавил – попрёшься в институт, живи сам, денег на твою дурь я не дам. Феликс сильно опечалился ибо знал, что выжить на одну стипуху очень тяжело. Но тут подвернулся школьный «воевода», военрук и преподаватель НВП, Василий Пантелеевич. НВП, это начальная военная подготовка, обязательный предмет в советской школе. Так вот на этом самом НВП Пантелеич всех пацанов агитировал идти в военные училища, мол забот никаких, армия кормит, поит, одевает, а потом даёт сразу две зарплаты – одну за звание, а другую за должность. Звучало заманчиво. Но как быть с медициной? Оказалось и это не проблема – в Ленинграде-городе есть некая Военно-Медицинская Академия, где всё также, только на военврачей учат. Конкурс туда правда был большой, тогда более двадцати человек на место, но экзамены на месяц раньше, чем в институтах. Пролетел – забирай документы и поступай по новой на гражданке.

Угроза отца показалось не такой уж страшной, и подростковый нонконформизм победил семейные устои – на следующий день Феликс сидел в Военкомате и под диктовку писал заявление. Было их там человек двадцать, заявление было стандартным и одинаковым для всех, различались только названия учебных заведений. Жизнь показалась Феликсу лучезарной и удивительной. Он закрыл глаза, и перед ним предстала чёрная «Волга» с личным водителем, генральский погон и широкий лампас, папаха и ордена. А ещё почет и уважение, соответствующие его военному и научному статусу – генерал-академик. Юношеский максимализм набирал обороты.

Однако с «войной» неожиданно возникло одно осложнение – Феликс был частичным дальтоником, что полностью срезало его шансы стать офицером. За предложенную взятку в размере четвертного врач-офтальмолог на военкоматской медкомиссии не стала заносить этот факт в официальный документ, но честно предупредила, что всё равно Феликсу это не поможет – в военных училищах свои медкомиссии. Феликс страшно расстроился. Он до вечера торчал у ворот военкомата, поджидая эту врачиху в надежде на какой-нибудь совет или лекарство. Наконец она вышла. Феликс отдал ей положенные 25 рублей и спросил коронное «что делать?». Ничего, даже лёгкий дальтонизм, или частичная цветовая слепота, не лечится. Единственный совет – найти «своего» глазника, который проверит его по каждой странице таблиц Рабкина. Феликс должен заучить страницы, где он не может различать нарисованные разноцветным горошком цифры и фигуры. Это единственный шанс обмануть офтальмолога.

«Своих» глазников не было. Были только «общественные» в городской поликлинике. Брать талончик и вваливаться под своей фамилией Феликсу показалось рискованным – вдруг глазник окажется гнилым и стуканет его в Военкомат? Дома Феликс взял свою новую шапку – шапка ни разу не одёвана, сделана из серебристой норки и стоила по советским понятиям бешенных денег. На дворе зацветала акация и шапки давно уже не носили. Но другой взятки у Феликса не нашлось. Аккуратно завернув шапку в белую бумагу, он отправился в поликлинику. В регистратуре ему сообщили, что работают только два офтальмолога – Семёнова и Шафран. К Семёновой запись на завтра, а к Шафран запись только на послезавтра, так как на сегодня к ним талончиков уже нет. А как зовут доктора Шафран? Как?! Сара Абрамовна! Да, плохо что женщина (шапка мужская), а национальность то, что надо. Значит кабинет номер пять, и она сегодня до шести. С евреями договариваться легче, это Феликс знал со слов отца.

Доктор Шафран пользовалась заслуженным авторитетом, как единственный оперирующий офтальмолог в городе. Народу перед её кабинетом было полно, и народу стараждущего – у половины на глазах висели белые квадратики, подушечки из марли. Феликс тихо сел в уголке и стал дожидаться конца рабочего дня. В шесть кончились очередники, но пошли «личные больные», уже без талончиков, зато с коробками конфет. Наконец закончились и они. Тогда Феликс набрал полную грудь воздуха и смело вошел в кабинет. Медсестра возилась у раковины, а доктор Шафран уже сняла халат. Появление Феликса её несколько озадачило, и врачиха с удивлением уставилась на него, как бы пытаясь вспомнить, с кем ещё она договаривалсь насчёт этого молодого человека.

– Здравствуйте Сара Абрамовна. Я к вам по личной просьбе. Меня Сашей зовут. Вот это – вам.

– Хорошая шапка. Дорогая. Я вроде мужу не заказывала…

– Да она и на женщин подойдет! Вот увидите, никто и слова не скажет, что мужская, смотрите подбивок на откладыше какой…

– Что?

– Я в смысле, что хотите мужу, хотите себе… Мне надо Рабкина наизусть. За шапку. Ну не всего, а там где не вижу.

– Что? И за это такую шапку?! Молодой человек, вы что её украли? Ваше дело стоит двадцать рублей!

– У меня нет двадцати рублей, у меня есть шапка. Я не крал, мне её отец сшил. Новая она совсем. Ну возьмите, пожалуйста!

Сара Абрамовна с сомнением смотрела на Сашу-Феликса. Из раздумий её вывела медсестра, сообщившая, что уходит. Шафран согласно кивнула головой, а когда та вышла, то взяла шапку и затолкала её в свой портфель.

– Я вам верю, вы почти плачете. В лётчики хотите?

– Нет, в военврачи.

– О-о-о, ну чтож, будущий коллега, приступим.

Шафран достала из своего ящика новые таблицы Рабкина и минут за двадцать досконально проверила Феликса. Везде, где он не видел, она ручкой обводила цифры и всякие там треугольники-квадратики. Сказала, что опытные офтальмологи всегда закрывают номер страницы, и поэтому учить надо и страницу и код каждой таблицы, а главное – говорить не думая. После чего она вручила изрисованную книжку Феликсу и пожелала ему удачи, посоветовав книжку хранить – если он поступит, то медкомиссии у него будут ежегодно.

Феликс заучил таблицы быстро, но для беглости ответа всё равно проверял себя дважды в день – сразу после пробуждения и перед сном. С таким странным ритуалом и окончился десятый школьный год, отзвенел Последний Звонок, пролетели экзамены, вручен Аттестат, и отгулян выпускной школьный балл. А ещё через пару дней пришел из Военкомата ответ, что к вступительным экзаменам в ВМА Феликса допускают. Феликс коротко подстригся, зашёл в Военкомат за проездным документом (кое-как собранных денег на билет тратить не хотелось), потолкался на вокзале у кассы, наконец взял положенную плацкарту и укатил в Ленинград. В поезде подчитал биологию, а с сочинением решил не рисковать – по примеру таблиц Рабкина он загодя выучил наизусть пять «элитных» сочинений по пяти популярным темам в надежде, что хоть одна из них ему попадется. В Ленинграде отыскал Штаб Академии, куда его не пустили, а коротко сказали немедля отправиться за город в Красное Село, где живет вся абитура и проводятся вступительные экзамены.

В Красном Селе оказалась полевая база Академии. У Феликса отобрали все документы, а самого поселили в маленький летний домик с тридцатью подобными организмами. Феликс прибыл в числе последних и место ему досталось на «втором этаже». Домик был фанерный и одноэтажный, просто кровати в нём двухярусные. Ночью нестерпимо кусали комары, да и сами ночи были непривычно белыми, что мешало сну, но помогало учёбе. На следующий день всех погнали на зарядку, а потом на завтрак. На завтрак была пшёнка с пережаренным в томате салом. Не, ну ей Богу, мать курям лучше делала. На обед борщ, похлебать можно, хотя тоже свинский и вроде как приврален соляной кислотой, на второе макароны с подливкой, сыроваты и к зубам липнут, но жуются. На третье – кисель, правда полкружечки. Ужин – картошка пюре на воде, почему-то сильно отдающая аспирином, кусок рыбы. День ото дня особым разнообразием меню не отличалось – бигус из квашенной капусты, прозваный «силосом», овсянка – «комбикорм», перловка – «шрапнель», «музыкальный» горох и «птычка» – пшеничная сечка. Первые два дня Феликс солдатскую еду не ел, слишком невкусной она ему казалась, ограничивался кислым чёрным хлебом-"динамитом" и деликатесным белым, который совал по карамнам «на потом». Но голод взял своё, и скоро он трескал за обе щеки всё без разбору. Раз ходили в наряд по столовой. На стене посудомоечной какой-то местный знаток написал очередной армейский афоризм – «пей салага больше брома, хуй поднимешь только дома». Ходили легенды, что в еду и особенно компоты добавляют бром, как некое универсальное успокаивающее средство – чтоб не дрались и по бабам не бегали. Феликс в такие предания охотно верил, но компот пил.

В наряде Феликсу и ещё паре человек выпало «сидеть на корнях», тоесть работать в корнечистке – полуподвальной каморе, где чистят лук, морковку и картошку. Перечистить руками пару тонн картошки невозможно в принципе, да этого и не требовалось. Требовалось только ковырять глазки, остальное делала картофелечистка – шумный механизм, чем-то похожий на стиральную машину. В барабан засыпали сразу два ящика картошки и включали воду. Грубые нождачные камни, которыми было обложено нутро этой адской штуковины, за минуту сдирали кожуру, стекавшую ручьями по кафелю в виде мутной пены. Эти потоки осаждали на полу здоровые песчанные косы – островки белого крахмала. Впрочем и выреазние глазков требовало приличного напряжения сил. Ребята быстро «модернизировали» процесс – оказалось, если крутить картошку подольше, то вырезать становится нечего. Правда катрошка получалась в виде маленьких круглых шариков d=2 см. Зато пол стал напоминать пустынные барханы – кафель полностью скрылся под толстым слоем крахмального песка. В этот момент в корнечистку и ворвался прапорщик Ложки-Давай. Ох он и орал! Потом побежал за начальником столовой капитаном Тараканом. Таракан, увидев такую неоправданную убыль продукта, тоже орал, да ещё топал сапожищами по крахмальному болоту, от ярости брызгая на стены и даже на потолок. Ну и на растреявшихся виноватых нарядчиков. Однако угрозы сейчас же выгнать всех с экзаменов к ядрёной матери так и остались угрозами. Несмотря на жидкий суп и дважды водянистое пюре для шести с половиной тысяч абитуриентов, троим виновным никаких карательных акций не последовало.

Всякие построения и проверки докучали мало, абитуру щадили и излишне не напрягали, давая время на подготовку к экзамену. Первым была химия. Итог – первая пятерка. Потом биология, затем физика – тот же результат. Но далеко не все были столь везучи – двойки сыпались вокруг, как при ковровой бомбардировке. Абитура быстро редела. После третьего экзамена осталась едва ли пятая часть претендентов, палаточный городок свернули, оставшихся «уплотнили» в опустевшие домики. Там народ быстро перезнакомился друг с другом, и к Феликсу прилипла кличка «Фил». Затем шло физо – экзамен по физподготовке. Бегали, прыгали, подтягивались. Ерунда, в общем, сдали почти все, видать особо чахлых забраковали ещё в военкоматах под видом «конкурса документов». А потом был психотбор.

Человек по двести загоняли в столовую и раздавали длинные картонные карточки, где были проставлены номера от одного до тысячи, а рядом с каждым номером две маленьких клеточки «да» и «нет». Офицер быстро читал вопросы, на которые следовало давать только однозначные ответы, зачеркивая карандашом соответствующий вашей душе вариант. Вопросы часто повторялись и порой были весьма тупыми: «Я по ночам писяюсь», «я люблю девочек», «я люблю мальчиков», «я не люблю мальчиков», «я люблю врать», «я никогда не вру», «я люблю выпивать», «я не пью», «у меня болит голова», «я ненавижу…», «я никогда…», «я иногда…», «я всегда…», «порой…», «часто…» и тэ пэ. Потом дописывали предложения типа «Когда я взял её за…». Нет, не за упругую большую сиську, за «…крышку, то банка с молоком показалась тяжёлой». Хотя для психологов это значило тоже самое, что и большая сиська. Потом рисовали картинки на абстрактные понятия типа «веселье», «грусть», «разлука», «честь», потом наоборот, давали названия уже нарисованным картинкам. Наконец все эти выкрутасы забрали и абируру отпустили готовиться к последнему экзамену.

А ещё через день была медкомиссия. Двести парней по команде скинули всю одежду, включая трусы, построились в рядок и зашагали нагишом по длинному коридору с бесчисленными кабинетами. Начали с роста-веса, а заканчивали психиатром. Где-то в середине был офтальмолог. А перед ним хирург. У хирурга сидела молодая медсестра, понятно женского полу, что всех ужасно смущало, потому как хирург заставлял раздвигать ягодицы и приседать, а потом тыкал каждого пальцем в паховое кольцо, что у основания члена, а затем щупал мошонку. Ясное дело – проверял грыжи и варикоз, но медсестра неприкрыто косилась на всё это, видимо проводя свой собственный сравнительный анализ болтающихся мужских достоинств. У грузина, шедшим перед Филом, зарделись щеки и началась непроизвольная эрекция. Видать бром не помог. Хирург в чине капитана неодобрительно гаркнул:

– Что, ещё один с мокрой головой?!

– Ныкак нэт. Сухая, совсэм бэз гонореи!

– Да анекдот это. У одного вот так же член встал, то его попросили выйти в туалет и смочить головку холодной водой – так тот дурак волосы на голове намочил!

– А можно и мнэ в туалэт, а то она смотрит.

– Ну иди, иди.

Медсестра захихикала, грузин пулей вылетел в коридор, а Фил обреченно вздохнул и как все шагнул на экзекуцию публичного эксгибиционизма. Но это не самое страшное, ведь за хирургом шёл глазник.

Стараясь выглядеть как можно более спокойным, Фил уверенно, даже слишком, до боли в босых пятках, зашлёпал в тёмный кабинет офтальмолога. Приказано белой лопаточкой закрыть один глаз и прочитать буквы. Это ерунда, всё в порядке, острота зрения сто процентов. Затем злополучные таблицы и сразу вылетает красно-зелёная, то что Фил не видит. Доктор-майор номера страниц не прячет, уже легче – треугольник и круг, девяносто шесть, треугольник и квадрат (эти синие с зелёным, это видно), затем «слепая» цифра пять. Всё. Подойдите сюда, сейчас посмотрим ваше глазное дно. Ха-ха, это уже не старшно, дальтонизм так не определить. Жалобы? Нет! Свободны.

Фил вышел из кабинета и заметил, что у него слегка дрожат руки. Постоял, глубоко подышал, успокоился. За дальнейшее можно не волноваться. Кровь, моча и психиатр. Не зря предупреждали, чтоб терпели по маленькому, ссать в банку приходилось при прапорщике, который следил, чтоб не сдавали мочу за других. У психиатров сидели дольше всего – их было несколько, и перед каждым лежал психологический профиль, общитанный компьютером результат психологического теста. Психиатры задавали вопросы, правда уже не такие дурацкие, как в тесте. Казалось, что они как бы сверяют человека со своими бумагами. Наконец и это позади, одевайтесь и на выход, а завтра последний экзамен.

На последнем экзамене, сочинении, Фил схватил четвёрку, но по сумме набранных балов он уже железно проходил по конкурсу. Как Феликс и предполагал, одна из его «козырных» тем оказалась в предложенном задании. Так и осталось загадкой, почему же, несмотря на все вызубренные запятые, его «недооценили», хотя эта проблема уже не волновала. После экзамена разрешили выход в город, короткое увольнение на полдня. Зачитка списков поступивших намечена только на завтра. Завтра же и собеседование – некая непонятная грозная процедура перед официальным зачислением. А сегодня… Сегодня надо погулять, а для этого найти, кто из знакомых гарантированно поступил и может составить компанию для поезки в Ленинград. Фил медленно шёл мимо сетчатого забора, где собралась довольно большая толпа переживающих родителей. Они возбужденно галдели, толкались авоськами с вкусной едой и всматривались вглубь территории, надеясь отыскать своих чад. Друзья, которых за забором ждали родственники, Филу не подходили, ясно, что они сейчас прильнут к своим мамочкам, с такими не погуляешь. Те, кто нахватался троек или схватил «банан», не подходили также – им уже на всё плевать, а это значтит возможная пьянка и залёт. Рисковать по глупому, сделав такое большое дело, Филу не хотелось.

Наконец собралась небольшая групка парней, таких же как и он сам, поступивших, в меру осторожных и без пап и мам. Прогулка получилась почти детской – пошатались вдоль Невы, покушали мороженного, потом украли стакан в автомате «газ-вода» и вскладчину купили в ближайшем винно-водочном две бутылки шампанского. На шестерых это сущая ерунда – чисто символически отметить последний успешный экзамен. Нашли лавочку около Домика Петра, там же и «взорвали» шампань. Пить приходилось быстро и оглядываясь по сторонам, колючее вино залпом доставляло мало удовольствия, но в Красное Село вернулись с чувством выполненного долга, что мол «обмыли» поступление.

Утром следующего дня все построились, вышел какой-то шустрый майор и зачитал списки прошедших по конкурсу. Назвали фамилию Рутковский. Затем тот же майор зачитал ещё один короткий список, человек на тридцать, и приказал этим людям взять ручки и собраться в экзаменационном классе. Феликса назвали второй раз, и он полелся в указанное место. Майор-живчик сказал собравшимся, что для поступления необходимо выполнить одну формальность – написать новое заявление. Он начал диктовать. Заявление оказалось коротким: «Прошу зачислить меня в Первый Десантный Взвод. Хочу служить в Воздушно-Десантных Войсках. Фамилия, имя, отчество, дата, подпись». В ВДВ почти никто не хотел, но заявление написали все. Затем началось собеседование. Вызывали по алфавиту. Наконец крикнули Рутковского. Фил зашёл в большой зал. За длинными столами, поставленными буквой "П" сидело человек пять генералов и десятка три полковников. В самом центре восседал генерал-полковник Иванов, начальник Академии. Фил отрапортовал, как учили.

– Здравия желаю товарищ генерал-полковник! Абитуриент Рутковский на собеседование прибыл.

– Поляк?

– Никак нет, товарищ генерал-полковник! Русский! И по паспорту тоже.

– А почему Рутковский, да ещё Феликс Феликсович?

– Не могу знать! Так родился.

– Ци пан розуме по полску?

– Да что вы, так пару слов… От бабушки.

– Ну и какие это слова?

– «Матка бозка» да «пся крэв».

Генералы дружно заржали.

– Матку божью нам не надо, а вот пёсья кровь… Красиво!

Генерал-полковник стал вспоминать войну, как он проходил через Польшу. Остальные подобострастно слушали, заглядывая ему в рот. Феликс стоял не шелохнувшись, коря себя за столь глупую выходку – ляпнул бы «дзянкую», а лучше бы вообще ничего не говорил. Тут начальник Академии снова обратился к нему:

– Что такое «дупа»?

– Понятия не имею.

– А что такое «житча»?

– Не знаю… Жизнь, наверное.

– Правильно, жизнь! А говорил, что по-польски не понимаешь. Ну что, зачислим железного Феликса?

Тут резво выскочил недавний майор-попрыгунчик и затараторил о среднем экзаменационном балле и Филовом желании быть врачом-десантником. Седые головы удовлетворённо закивали.

– Товарищ Рутковский! Вы зачисленны в Первый взвод, первого курса Второго Факультета. Поздравляю. Следующий!

Фил рассеяно брякнул гражданское «большое спасибо», потом попытался резко развернуться через левое плечо. Получилось плохо, Фил завихлялся и замотал руками, чтоб не упасть. Генералы опять заржали, а майор грозно сверкнул глазами. Изображая некоторое подобие строевого шага Фил быстренько выскочил за дверь. Надо же, про дупу спрашивал – ищи дурака, так я тебе и скажу, что «дупа» это «жопа» по-польски. Вот оно какое, таинственное собеседование!

Начался Курс Молодого Бойца. Над поступившими со школьной скамьи поставили начальниками солдат и сержантов, поступивших из армии. Всем выдали форму и долго учили, что куда надо пришивать. Фил умел шить и справился первым. Однако когда он принёс свою работу на проверку к сержанту Хайрулову, своему командиру отделения, то тот аж побледнел от злости:

– Ты что, чмо, издеваешься? Кто зелёной ниткой красный погон пришивает?!

Не зря Хайрулов с самого первого дня получил кличку Мамай. Тут ведь дело не только в его татарском происхождении – злючий он был, и порядки устанавливал не легче чем под игом у Золотой Орды. Застроил весь взвод, потом продемонстрировал строю Филову работу, со злобным треском отодрал погоны и петлицы и заставил всех отжаться от пола раз по двадцать, а потом пришиваться по новой. С этого момента все нитки у Фила были подписаны, и проколов больше не случалось. Не зря мама запрещала Феликсу собирать помидоры – красный с зелёным путать нехорошо! Курсанты-десантники, за исключением нескольких прыжков с парашютом, никак не отличались от остальных «сухопутчиков» и носили красный погон. Ещё были «летуны», курсанты, учившиеся на лётных врачей – у этих погоны были небесной синевы. Ну и «мореманы», будущие флотские военврчи, эти были одеты в матросскую форму. Близость факультетов быстро распространила морской сленг вроде бы непричастным к этому «летунам» и «сухопутчикам» – домики стали «кубриками», полы «палубой», тазы «обрезами», а столовка «камбузом».

Наряд по камбузу был самым неприятным – на мойке в кипятке до волдырей обжигали себе руки, а потом едко пахнущий щёлоком порошок-посудомой разъедал раны. Да что вообще на КМБ приятного? Полдня маршируешь на плацу, а остальные полдня занимаешься какой-то ерундой, в виде бесчисленных уборок территории и наведения порядка в кубрике. После наведённого порядка обычно следует донаведение порядка, и так до бесконечности. Сержант надзирает с нравоучениями, что при нормальном мытье полов по лицу обязан катиться пот, а с пола должна смываться краска до дерева. Пот катился, и краску смыли. Но на этом пот не кончался – в перерывах между уборками бегали кросс или как-нибудь по иному насиловали свои организмы на физо. Если заставят читать Устав, то это отдых, правда наверняка заснёшь, а заснул – немедля пойдёшь мыть туалеты. Ещё надо орать патриотические песни, немного стрелять из автомата, копать ямы и тут же их закапывать, козырять дуракам-сержантам и вообще кому ни попадя, и гнобить, гнобить, гнобить. Свой протест гнобить. Доводить себя до состояния бездумного раба, некой машины, в которой запрограмирован десяток команд, с вводным модулем «так точно!» и «есть!».

Портянки научились мотать – потертости и волдыри постепенно исчезали. До памятника, дота Типанова (а это шесть кэмэ), уже бегали не падая. Руки от лопат, гирь и турничной перекладины стали как у рудокопов, кожа забурела и покрылась многочисленными ссадинами, под обломанные ногти, казалось навсегда въелась грязь, пальцы в страшных болючих заусеницах, ладони с толстенными мозолями, о которые смельчаки тушили сигареты. Глядя на них, трудно верилось, что через полтора десятка лет некоторые из этих рук будут ловко раздирать спайки клапанов в живых сердцах, восстанавливать кровоток в мозгах, а то и под микроскопом невидимыми тонюсенькими нитями пришивать чьи-то другие, оторванные руки. Многим рукам такого не дано, им суждено денно и ношно долбать клавиши печатных машинок, рожая очередные научные перлы, а некотрым выпадет лишь козырять и сжимать стаканы с казёным спиртом. Каждому своё, но это в каком-то нереальном будущем. В реальном настоящем пока всем всё одинаково.

Раз в неделю водили в баню, а по субботам водили в клуб. В клубе крутили какое-нибудь дрянное кино, три четверти его не смотрело, а моментально проваливалось в сон, развалившись на деревянных неудобных креслах тёмного кинозала. Усиленно стали учить присягу, КМБ подходил к концу. Перед присягой маршировали больше обычного и дольше орали песни. Как-то присев просто так в курилке некурящий Фил стрельнул сигарету. От табачного дыма закружилась голова, но пришло некоторое, уже порядком затоптанное ощущение собственной крутости. В первый свободный момент Фил сбегал в «чипок», маленький военторговский буфет-окошко, и там купил себе пачку «Беломора». Он будет как все, он начнет курить. Курить он начал, по началу совершенно без удовольствия, чисто из солидарности к окружившей его «взрослости». Терпкий табачный дым драл голосовые связки, без того сорванные громким пением, и в результате Фил сильно охрип.

Наконец загрузились в автобусы и уехали в Ленинградский «Пентагон», как на академическом слэнге называлось курсантское общежитие, по форме реально напоминавшее знаменитое министерство обороны США. Разобрались с кроватями в казарме, сходили строем на склад за новой формой, опять подшивались до поздна. Затем смотр в парадной одежде. По каким-то семейным обстоятельствам, начальник курса, которым оказался тотже майор-проныра по фамилии Коклюн, привёл на это курсовое построение свою маленькую дочку. Все как положено застроились, заровнялись, засмирнялись, доложили, отчитались. И тут дитё, что рядом с начальником стояло, громко так всему строю и заявляет: «А вы все ГОВНЫ!» Видать, дома наслушалась папочкиных разговоров. Сквозь едва сдерживаемый смех, Коклюновым подопечным стало понятно, какого мнения о них придерживается родной начальник.

Всё, завтра присяга, а с ней и воинская ответственность с присвоением звания «рядовой». На присяге Фил по рыбьи широко открывал рот, из-за посаженного горла его осипшых слов почти не было слышно. Вот автомат передан следуюшему, шагом марш к столу, там Фил размашисто подписывается перед только что зачитанным текстом. И на хрена его было учить наизусть, если всем с листа читать дают? Наверное так надо для серьёзности момента. Бахнул оркестр, и новоиспеченные вояки впечатали бодрым строевым мимо трибун стадиона Академии, где сидело начальство и многочисленные родственники. Послезавтра первое сентября, первый учебный день курсанта-медика.