Неясные доводы

В статье Ю. Белова «Не бояться истины» высказан программный для КПРФ тезис: «соглашение левых сил с национальной буржуазией». Это, по мнению Ю. Белова, и есть путь России к социализму, хотя и не прямой.

Соглашения в политике — вещь нормальная, и заключать их можно с любыми политическими силами, даже с бандитами. Главное — ради чего и на каких условиях, каков баланс выгод и потерь. Ясно, что соглашение с противником всегда ведет к потере части «своих» и союзников слева. Но, повторяю, по существу вывода Ю.Белова я никаких замечаний не делаю.

Думаю, однако, что имею право и даже обязанность сделать замечания по аргументации. Дефекты в системе доводов — плохой признак, но, конечно, еще не означают, что вывод неверен. В науке бывали открытия, даже гениальные, к которым ученые пришли через цепь ошибок. Но все же это редкость, и лучше ошибки не делать.

Один из обычных дефектов аргументации — умолчание важных вопросов. Первый вопрос, который никак не затронут в статье: в чем предмет соглашения КПРФ с буржуазией? Любое соглашение в политике это торг, обмен. Какой «товар» имеет каждая сторона соглашения? Очевидно, что единственное благо, которое буржуазия может получить от левых сил, это социальный мир. Отказ от классовой борьбы «ради единства России». А что даст взамен буржуазия? Об этом в статье речи нет. Со стороны самой буржуазии никаких предложений как будто не поступало. Во всяком случае, в открытой печати.

В 1996 г., перед выборами президента, был у крупного капитала момент испуга, и капиталисты предложили соглашение, изложенное в «письме 13 банкиров». От коммунистов они требовали, в случае победы Зюганова, не трогать их собственность и «демократические завоевания». Это понятно.

А что они обещали взамен? Надо сегодня внимательно прочитать то письмо. Взамен банкиры не обещали ничего, кроме единственной уступки: «Оплевывание исторического пути России и ее святынь должно быть прекращено». Какой же это пакт, соглашение? Это жульничество — если, конечно, к пакту нет секретных протоколов.

Соглашение коммунистов с буржуазией — действительно «зигзаг истории», и вопрос о предмете компромисса требует ответа. Пока что известна лишь одна формула соглашения пролетариата с национальным капиталом — национал-социализм в Германии. Но она была двусторонней: пролетариат отказывается от классовой борьбы, а капитал финансирует войну, в результате которой эксплуатация переносится вовне, а внутри Германии устанавливается социализм — для одной нации (единая Германия — «один народ, один фюрер, одно государство»). Та формула провалилась, она возрождается на уровне группы «развитых стран» в идее золотого миллиарда — и тоже провалится. В России же, очевидно, буржуазия не может эксплуатировать никого, кроме наших же российских рабочих. В чем же тогда соглашение? Призыв Лужкова «производство — по-капиталистически, а распределение — по-социалистически» — дешевка, рассчитанная на одураченных людей.

Успешным считается соглашение левых сил и буржуазии в Испании после смерти Франко. Оно выражено в «пактах Монклоа», которые вырабатывались на трудных и совершенно открытых переговорах. Левые обещали блокировать борьбу трудящихся, гарантировали социальный мир. Это было самоубийство компартии, она распалась. Но соглашение было хорошо оплачено мировой буржуазией. Именно мировой, потому что предмет соглашения выходил за рамки возможностей испанского капитала. Суть была в том, что Испанию принимают в европейское сообщество, в нее делают большие капиталовложения, подтягивают уровень жизни до средне-европейского и предоставляют увольняемым при конверсии национальной промышленности рабочим большие ссуды для создания собственных малых предприятий. Все это было выполнено — во многом потому, что предмет соглашения был четко определен. В России мы такого не видим, да и средств у нашей буржуазии на такие вещи нет.

Второй вопрос — субъект соглашения с левыми. Ю. Белов делит российскую буржуазию на две части — одна антинациональная (Гусинские, Чубайсы и т. п.), другая национальная. Здесь он ни одного имени не приводит. Почему? Поскольку речь идет о партнере по историческому соглашению, мы должны представить себе его социальный портрет, воплотить в какие-то понятные образы, назвать какие-то критерии отделения козлищ от баранов. Чем национальная буржуазия отличается от той, плохой? Формой носа? Гражданством? Скромностью в быту? Риторикой? Как только переходишь на уровень реальной политики, оказывается, что и этот вопрос неясен. По отношению к личности еще можно что-то предположить, да и то смутно, а по отношению к классу — нужно более четкое определение.

В личном плане довольно большая часть новых собственников — нормальные советские люди, которым глубоко противно то, что происходит в России. И они готовы, изменяя своему классу, помогать левым и с радостью сбросят с себя шкуру капиталиста, если коммунисты победят. Совсем иное дело — буржуазия как класс. В вопросе о борьбе или соглашении этот класс надо выражать фигурой, воплощающей классовую суть, а не личные качества. Не вызывал бы возражения такой тезис коммунистов: «В нашей борьбе за спасение России нашими союзниками, пусть не всегда явно, являются многие болеющие за судьбу страны люди из числа новых собственников. В конфликте между чувством патриотизма и своими классовыми интересами они выберут патриотизм». Таких людей может быть действительно много, но класс в целом не может отказаться от своих классовых интересов. Ю. Белов же говорит именно о классе.

Неявно Ю. Белов вводит такой критерий различения: банковский капитал (финансовые кланы) антинационален и криминален (у него «на каждом долларе — комья грязи и кровь»). Промышленный капитал — национальный и патриотичный (что у него на каждом долларе, не говорится). На мой взгляд, этот умозрительный критерий негоден. В силу самого механизма приобретения собственности (раздача ее узкому кругу номенклатуры) концентрация капитала в России очень высока, а еще Ленин говорил, что при этом неизбежно сращивание финансового и промышленного капитала.

Да мы это и без Ленина видим. Кто такой Березовский? Он и банкир, и владелец заводов. В какую категорию его записать? Кто такой Потанин, совладелец банка ОНЭКСИМ и Норильского комбината? На деле собственность — в руках финансово-промышленных групп, и разделить их на две антагонистические части буржуазии невозможно. Так что речь попросту идет о соглашении с буржуазией. При условии, что она примет патриотическую риторику.

Даже если удалось бы найти «промышленников», не связанных с финансовыми кланами, кого из них считать национальными? Вот символическая фигура — владелец «Уралмаша» Каха Бендукидзе. Кто он, буржуй какой нации? Грузинской? А если он сменит фамилию или вместо себя поставит, как ширму, какого-нибудь Петрова — положение изменится?

Ю. Белов принимает как аксиому, что буржуа-промышленники — патриоты России. Не как личности, а как класс, владеющий заводами. Откуда это следует? Откуда взялись те 200 или 300 млрд. долларов, что вывезены за рубеж? Они изъяты прежде всего из промышленности в виде ее готовой продукции, стратегических запасов сырья и материалов, лучшего оборудования. В Испании я как-то читал в газете интервью с одним молодым человеком из России, который закупал дома на южном берегу. Его спросили, откуда такие деньги. Он скромно ответил, что продал большую партию вертолетов. Он из «клана» промышленников.

Если мы говорим о буржуазии как субъекте политики, то надо назвать те ее политические организации, которые выражают волю к соглашению с левыми силами. Есть ли такие? На мой взгляд, нет. Ни НДР, ни «Яблоко», ни «Демвыбор» таких шагов не делают. Союз промышленников — организация скорее профессиональная, она выражает позицию директоров, а не буржуазии. Да и то Вольский по телевидению просит не называть их «красными директорами». Это естественно, потому что они хотят работать при любой власти.

Со стороны промышленников как социальной группы мы не видим даже мелких жестов, выражающих патриотизм. Если они их делают на личной основе, то тайком. Видимо, обстановка в их среде не позволяет «раскрываться». Посмотрите, как бедствует единственный центральный журнал русских писателей, «Наш современник». Он ежегодно снижает тираж, его нет в библиотеках. Поддержать его — ничтожная сумма для собственников российской промышленности, просто ничтожная. Но ведь никто ее не дает. Что-то мешает.

Еще вопрос — иностранные владельцы акций. Они уже сегодня владеют существенной долей собственности, а мы еще просим инвестиций. Кто они — часть национальной буржуазии или противники? Ю. Белов видит у Запада «стремление уничтожить Россию как централизованное, национально независимое государство». Значит, противники. Но разве пойдет «национальная» часть собственников на конфронтацию с ними?

Здесь надо вспомнить побочный тезис Ю. Белова: «будет Россия независимой, стало быть, будет она и социалистической». Почему? Если сейчас, при нынешнем распределении собственности, дела в хозяйстве вдруг пойдут так хорошо, что Россия станет независимой мировой экономической державой — то какие будут основания менять этот общественный строй, возвращаться к социализму?

По-моему, в тезисе Ю. Белова спутаны причина и следствие. Россия будет независимой только в том случае, если вновь станет социалистической. Во многом именно вследствие этого и произошла революция 1917 г. Независимая в прошлом веке Россия быстро стала терять независимость при развитии капитализма и усилении банков. Основной капитал главных отраслей промышленности прибрали к рукам иностранные банки. Перед Первой мировой войной в горной, горнозаводской и металлообрабатывающей промышленности России 52 % капитала было иностранным, в паровозостроении— 100 %, в электрических и электротехнических компаниях — 90 %. Все имеющиеся в России 20 трамвайных компаний принадлежали немцам и бельгийцам и т. д. Почему же сегодня будет иначе? Разве решится и сможет «национальная буржуазия» порвать с МВФ, отказаться от вступления в ВТО — бросить вызов Западу? Не решится и не сможет.

Третий вопрос — как совместить идею соглашения с буржуазией и программу КПРФ, не говоря уж об идеологии? Ю.Белов пишет, что соглашение возможно, если КПРФ «в непримиримой и последовательной борьбе добьется гарантий социального минимума, социальной справедливости для людей наемного труда». Это — парадокс, которого я лично понять не могу. Или соглашение— или непримиримая борьба, вместе никак. Соглашение (в виде перемирия, мира или капитуляции) возможно после непримиримой борьбы, но именно против нее Ю. Белов и выступает, вернее, считает ее невозможной. В этом пафос статьи.

Скорее всего, оговорка о борьбе — риторика, ибо понятия «социальный минимум и социальная справедливость» туманны и даже неопределимы. Все их обещают, но у всех они различны. Правительство установило «минимальную зарплату» — 5 долларов в месяц. Чего же еще? Ах, мало? Тогда вообще ничего не получите. Если КПРФ возглавит непримиримую борьбу за социальную справедливость в понимании трудящихся, ни о каком соглашении с буржуазией не будет и речи. Потому что, если в этой борьбе КПРФ победит, национальная буржуазия потерпит поражение в конкурентной борьбе и перестанет существовать. Она может продержаться на открытом рынке только за счет зверской эксплуатации рабочих. Подпитки из «третьего мира» она не имеет.

Если КПРФ всерьез переходит к поиску соглашения с буржуазией, это означает, что она берется блокировать борьбу рабочих. Только этим и может быть ценно соглашение с ней для буржуазии. Хорошо это или плохо — дело выбора, и я не буду давать оценку. Надо лишь, чтобы выбор был трезвым.

Наконец, пятый вопрос, которому посвящено 2/3 статьи, — воплощение альянса КПРФ с буржуазией в виде госкапитализма (видимо, предполагается, что левые на волне социального протеста приходят к власти, а иначе буржуазия сама определит свои отношения с государством).

Чем хорош госкапитализм и что это такое, Ю. Белов объясняет так: «Государственный капитализм— предтеча социализма, доказывал Ленин… Атрибуты госкапитализма представлены в характеристике «нового курса» Рузвельта». Это утверждение — парадокс, потому что «новый курс» никаким предтечей социализма не был, он укрепил капитализм, вдохнул в него новую жизнь.

Аргументация «от истории» предельно противоречива. Да, «Ленин доказывал» — но ведь не доказал. Пожалуй, даже наоборот. После Октября, надеясь на мирный ход революции, он развивал концепцию госкапитализма. Она была положена в основу политики ВСНХ, готовились переговоры с промышленными магнатами о создании крупных трестов с половиной государственного капитала (иногда и с крупным участием американского капитала). До марта 1918 г. Госбанк выдал очень крупные ссуды частным предприятиям. Но ничего из этого не вышло — буржуазия на соглашение не пошла.

Владельцы крупных предприятий повели дело к распродаже основного капитала и ликвидации производства. В ответ начался стихийный захват промышленных предприятий рабочими. Требуя национализации, обращаясь в Совет или правительство, рабочие стремились прежде всего сохранить производство (в 70 % случаев эти решения принимались собраниями рабочих потому, что предприниматели не закупили сырье и перестали выплачивать зарплату, а то и покинули предприятие). Невыплата зарплаты рабочим за один месяц уже была основанием для постановки вопроса о национализации, а случаи невыплаты за два месяца подряд считались чрезвычайными.

В июне 1918 г. была уже национализирована целая отрасль, нефтяная промышленность, из-за полной остановки нефтепромыслов и бурения, брошенных предпринимателями. 20 ноября 1920 г. были национализированы все промышленные частные предприятия с числом рабочих свыше 5 при наличии механического двигателя или 10 рабочих без мотора. Таким образом, госкапитализм в России не состоялся, и положительным аргументом тот опыт никак быть не может.

Еще более далека от наших дел сама ленинская теоретическая концепция. Во-первых, у нас сегодня нет той необходимости в госкапитализме, которая была в 1918 г. (привлечение буржуазии к организации производства). Каха Бендукидзе — не организатор производства на «Уралмаше», а Потанин — на «Норильском никеле». В России есть кадры управляющих. Во-вторых, у нас нет и условий, которые делали госкапитализм возможным в 1918 г., — твердая политическая власть и финансы в руках Советского государства. Сегодня приход КПРФ к номинальной власти при сохранении собственности, финансов и информации у буржуазии никакого «предтечи социализма» не создаст. Просто государство будет приказчиком крупного капитала, вот и весь госкапитализм.

Таким, кстати, был и «новый курс» Рузвельта. Давайте все-таки определим, что КПРФ считает социализмом. Введем какой-то минимум признаков. Но это — отдельная тема. Здесь важнее, что подобия в положении США при Рузвельте и нынешнем положении России нет. Раз так, тезис Ю. Белова, что программа Рузвельта «может использоваться в качестве аналога для поиска выхода из надвинувшейся на нас национальной катастрофы», необоснован. Рузвельт мог пойти на огромный дефицит госбюджета — МВФ пистолет у его виска не держал. И никто не скупал американские заводы по цене в 1 доллар.

Столь же мало подобия между «новым курсом» и нэпом, который Ю. Белов привел как второй главный опыт госкапитализма. Как можно приложить к нему «атрибуты» программы Рузвельта? Но еще важнее, что нэп никак не был воплощением ленинской концепции госкапитализма, он был именно новой политикой.

Ленин сам подчеркивал, что главный смысл нэпа — «смычка с крестьянской экономикой». В основу политики была положена концепция А.В.Чаянова, который исходил из развития трудовых крестьянских хозяйств без наемного труда с их постепенной кооперацией. Это — не капитализм. Даже отвергнутую альтернативную программу Л.Н. Литошенко (развитие фермерских хозяйств) можно было бы считать госкапитализмом лишь с очень большой натяжкой.

Да и что дает пример нэпа? Перед Россией сегодня стоит задача совершить прорыв, мобилизационную программу развития, чтобы хотя бы предотвратить опасность вала техногенных катастроф. А нэп лишь позволил подкормить людей и восстановить село. Он не имел внутренних стимулов для интенсивного развития, 90 % пашни вернулось к трехпольному севообороту. Производство зерновых остановилось примерно на довоенном уровне: 1913–76,5 млн. т; 1925–72,5; 1926–76,8; 1927–72,3; 1928–73,3; 1929–71,7. Если бы нэп продолжался, годовой прирост валового продукта опустился бы ниже прироста населения — страна неуклонно шла бы к социальному взрыву. Этот вывод сегодня важнее, чем необходимость в 30-е годы подготовки к войне. Поэтому даже если бы мы посчитали нэп корректным примером госкапитализма, он тоже положительным аргументом сегодня служить не может.

Главный тезис Ю. Белова о переориентации КПРФ на соглашение с буржуазией неявно поднимает вопрос о месте компартии в обществе современной России. В ряде заявлений КПРФ объявила о своем отказе от радикального восстановления основных принципов советского общественного строя. Следовательно, компартия будет действовать в рамках буржуазного государства. При этом социальное расслоение в России уже достигло уровня, невиданного ни в одном буржуазном обществе, и положение большинства населения ухудшается. Это значит, что главной тенденцией будет не ослабление, а усиление социального противостояния, сдвиг трудящихся к более радикальным формам протеста. Любая левая партия в таких условиях стоит перед дилеммой: идти на соглашение с буржуазией и участвовать во власти — или остаться в оппозиции и бороться с властью.

В сложившихся буржуазных обществах, далеких от революционной ситуации, левые силы имеют две ветви: социал-демократы и коммунисты. Социал-демократы идут во власть, чтобы оттуда смягчить положение трудящихся и предотвратить социальный взрыв. Коммунисты остаются в оппозиции и организуют борьбу, вырывая уступки силой. То есть функция соглашения и функция борьбы разделяются между двумя структурами. Обе они необходимы и дополняют друг друга.

Компартия нужна обществу такого типа именно не у власти. Если же происходит катастрофический кризис, компартия быстро усиливается именно потому, что, не будучи по своей природе соглашательской партией, она способна организовать программу чрезвычайных мер (от продразверстки до войны сопротивления). Можно сказать, что даже буржуазии коммунисты-соглашатели полезны лишь в очень краткосрочной перспективе, на момент. А коммунисты в оппозиции необходимы как условие общей выживаемости общества (это — отдельная большая тема).

Конечно, если альянс с национальной буржуазией действительно станет выбором КПРФ, то она вовсе не обязана его обосновывать. Если все же считается нужным привести логичные доводы, чтобы кого-то убедить или хотя бы объясниться, то над этими доводами «мудрым людям» следует еще потрудиться.

1998 г.