• 1. Сталин и идеологическое перевооружение партии
  • 2. Внешнеполитическая стратегия Сталина в преддверии второй мировой войны
  • 3. XVIII съезд: новые международные реальности и новые подходы к решению проблем
  • 4. Консолидация советского общества
  • Глава 15

    СТАБИЛИЗАЦИЯ В СТРАНЕ И НОВЫЕ ЗАДАЧИ И ПРОБЛЕМЫ

    1. Сталин и идеологическое перевооружение партии

    Вторая половина 30-х годов в жизни советского государства, равно как и в политической биографии Сталина, не может быть охарактеризована как-то однозначно. Это наглядно видно на основе материалов предшествующих глав. И все-таки, несмотря на противоречивость процессов, протекавших прежде всего в сфере политической жизни, есть все основания считать, что общее направление развития проходило в русле объективных закономерностей хода истории. Магистральным направлением этого развития было укрепление фундамента нового общественного строя, рост экономического могущества государства, невиданный подъем культуры, образования, науки, приобщение ко всем делам государственного строительства широчайших масс населения. Как бы скептически или критически ни оценивать картину той эпохи, неоспоримым фактом является то, что народ из объекта истории превратился в его субъект, стал главным созидателем и главной движущей силой новой полосы в жизни страны. Теневые стороны того периода, конечно, омрачали общую картину бурного процесса созидания, однако они не отражали и не выражали главных качественных параметров эпохи.

    Иному читателю может показаться слишком назойливым мое стремление подчеркивать именно эти особенности эпохи, о которой идет речь. Однако такая постановка вопроса мне представляется оправданной, поскольку в данном случае речь идет о вопросах принципиального значения: соразмерность и правильные пропорции в любом подходе к фундаментальным оценкам сложных этапов истории играют не какую-то вспомогательную, а порой решающую роль. Искажение пропорций приводит к кардинальным просчетам в построении конструкции исторической панорамы нашего прошлого.

    В приложении к освещению эволюции политической философии Сталина это также имеет первостепенное значение. В каком-то смысле можно констатировать, что изначально присущий его взглядам и его мировоззрению государственный подход стал обретать более отчетливые и более последовательные формы. Речь не идет о том, что он полностью отходил от своих революционных воззрений, которых он придерживался в прошлом и на защите которых он одержал победу в затяжной борьбе со своими политическими оппонентами. Классовые критерии и классовый подход по-прежнему отличали не только внешнюю форму выражения его взглядов, но и их принципиальное содержание. Однако в соприкосновении с реальностями эпохи эти чисто классовые компоненты его политической философии как бы оттеснялись на второй план и все больше уступали место соображениям государственно-державных интересов. В литературе о Сталине данная сторона эволюции его политической философии разработана достаточно подробно, хотя порой и несколько прямолинейно. Не претендуя на истину в последней инстанции, хочу лишь резче оттенить некоторые моменты этой эволюции, которую отмечают почти все авторы, пишущие о Сталине — как либерально-демократического, так патриотического толка.

    Во-первых, эта эволюция отражала объективные реальности самой эпохи, когда идея мировой революции в соприкосновении с действительностью оказалась более чем иллюзорной. Видимо, Сталин все больше приходил к выводу, что идея, выраженная в словах «Интернационала» — «весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим» — не только эфемерна, но и во многом даже опасна. Ведь простая логика (да и не примитивно интерпретированные мысли классиков марксизма-ленинизма) говорили о том, что новый общественный уклад нельзя построить на пустом, разрушенном месте. Исторический процесс имеет дело не с абстракциями, а с реалиями, и социализм можно было созидать только на фундаменте прежнего строя: никакой другой альтернативы не было и не могло быть. Одна из важнейших особенностей исторического процесса как раз и выражается в факте исторической преемственности, а отнюдь не на ее отрицании, как бы того ни хотелось кому бы то ни было. А Сталин был прежде всего реалистом и твердо стоял на этих позициях. Значит, нужно было выйти за рамки, а точнее сказать — преодолеть узко классовый подход, чтобы строить всю политическую стратегию на долгосрочной базе.

    В данном контексте мне представляется довольно упрощенной, а потому и сомнительной оценка, принадлежащая перу российского историка академика А.Н. Сахарова. Характеризуя фундаментальные основы, на которых базировалась советская внешняя политика в рассматриваемую эпоху, он писал: «…В основе внешней политики советского государства лежала, кроме конкретных тактических расчетов и стратегическая революционная концепция войны на поражение мировой буржуазии, особенно в ходе противоборства капиталистических стран, выпестованная за 20 с небольшим лет существования революционно-тоталитарного режима и конечно это должно было накладывать свой отпечаток на дипломатию Советского Союза как в то время, так и в дальнейшем. Для тогдашнего общества, выросшего из победоносной революции низов, для тогдашнего советского руководства такой подход был вполне естественным и логичным. Известно, что эти же идеи исповедовали не только фанатичные недоучки, захватившие власть в СССР в конце 20-х — начале 30-х годов, но и их более просвещенные предшественники, соратники и даже оппоненты — такие, например, как В.И. Ленин, Л.Д. Троцкий, Н.И. Бухарин, Б.М. Шапошников, М.Н. Тухачевский. Говоря о характере советского государства тех лет, следует отметить, что его сердцевиной, кроме революционно-тоталитарного содержания, был и традиционный для России авторитарно-государственный геополитический подход к внешней политике страны»[1028].

    Обозвать Сталина фанатичным недоучкой, конечно, легко. Но если говорить о сколько-нибудь действительно серьезной научной попытке определить, так сказать, мировоззренческие основы его политики вообще и внешней политики в особенности, то здесь аргументация А. Сахарова выглядит декларативной и неубедительной. Он просто игнорирует сам факт развития и постепенной эволюции воззрений Сталина в отношении политики как таковой. Хотя приводит в качестве подтверждения вполне разумные мысли Э. Карра о том, что чем далее страна уходила от времен революции, тем менее ощущался разрыв преемственности столь резкий в начале, тем более ощутимыми становились в ее политике черты схожести, «новый» и «прочный синтез» по отношению к старой России. На первый план выходят вечные «национальные интересы» страны»[1029].

    Эта примечательная эволюция взглядов Сталина как раз и служит показателем того, что он глубоко уяснил и осознал связь времен в процессе исторического развития, игнорирование которой всегда заводит в тупик любого государственного деятеля. Конечно, сама эта эволюция проходила не одномоментно, а заняла определенный отрезок времени. В одной из предыдущих глав эта проблема уже затрагивалась. Очевидно, что истоки приоритетности государственного подхода Сталина к задачам политики вообще и внешней политики в первую голову, следует отнести к началу 30-х годов. По мере хода времени этот процесс все более усиливался, становился доминирующим.

    Во-вторых, Сталин не просто проник в суть геополитической природы политики вообще и внешней политики в первую очередь, но и сумел придать ей новые измерения. Эти новые измерения затрагивали сами основы геополитики, расширяя ее горизонты, а не сводя их в основном к чисто географическим факторам, как это делали Р. Челлен (шведский ученый, введший в научный оборот термин геополитика), К. Хаусхофер (немецкий ученый, воззрения которого в сфере геополитики служили своеобразным псевдотеоретическим обоснованием гитлеровской теории расширения «жизненного пространства» для немцев). Если определять сталинские взгляды в этой области, то, на мой взгляд, их можно определить как некий симбиоз геополитического подхода с классовым подходом. Причем примат в этом симбиозе принадлежал отнюдь не классовым критериям.

    Каковы с точки зрения геополитики основные критерии, которым должен отвечать тот или иной государственный и политический деятель, если он претендует на то, чтобы занять свое место в историческом послужном списке?

    Прежде всего, очевидно, он должен трезво и объективно оценивать геополитическое положение своей страны, видеть сильные и слабые стороны этого положения. Он должен обладать глубоким умом, способным анализировать всю совокупность важнейших факторов мировой политики, и на основе такого анализа вырабатывать стратегию своей страны в международной сфере. Иными словами, политический реализм — неотъемлемое качество крупного государственного деятеля. Но на одном политическом реализме, как говорится, далеко не уедешь. Для успешного осуществления выработанной долговременной стратегии на международной арене необходимы реальные материальные предпосылки в виде соответствующего экономического, военного и политического потенциала. Именно создание такого потенциала, другими словами, создание материально-технической базы современной промышленности, кооперирование сельского хозяйства, форсированное развитие науки и техники, быстрая и эффективная подготовка целого легиона специалистов в различных отраслях народного хозяйства и многое другое — все это стало стержнем политического курса Сталина после того, как он возглавил советское государство. Строительство социализма в одной стране, а не курс на мировую революцию, что считалось аксиомой старого большевизма, явилось исходной, качественно новой чертой всей сталинской геополитической стратегии. И последовавшие затем события со всей очевидностью подтвердили правильность этого курса, его обоснованность, реалистичность и безальтернативность.

    Возможно, мои рассуждения покажутся слишком вольными, не отражающими эволюцию взглядов вождя. Но каждый имеет право на свое собственное толкование данной проблемы. Я специально затронул в общих чертах эту тему в настоящей главе, поскольку, как мне представляется, именно конец 30-х годов явился переломным рубежом, который четко обозначил вступление советского государства в принципиально новый этап своего развития. Именно с этим этапом Сталин связал идею построения социализма в Советском Союзе. Если раньше он говорил о возможности построения социализма, то теперь он провозгласил полную и окончательную его победу. Сейчас можно оставить за скобками вопрос о том, насколько правомерной была такая постановка вопроса вождем. Ведь окончательная победа подразумевала, что в любых исторических условиях путь назад — путь к капитализму — исключен. Жизнь, однако, опровергла такую постановку вопроса. Все оказалось гораздо более сложным и более неожиданным и непредсказуемым, чем представлялось тогда. Но здесь рассматривается не последующий ход развития событий, а тот, который происходил на исходе 30-х годов.

    Победа сталинской генеральной линии была неоспоримой. Но эта победа нуждалась в закреплении по всем направлениям. И одним из таких направлений была сфера идеологии, которой Сталин придавал особое значение. В контексте реалий тех лет первостепенное значение имела интерпретация истории партии, поскольку через призму обобщения опыта большевистской партии он намеревался утвердить в обществе, и в первую очередь в самой партии, модифицированную идеологию нового большевизма, т. е. сталинизма. Сейчас я не буду касаться вопроса о том, какие новации внес лично сам вождь в теоретические постулаты марксизма-ленинизма, поскольку данный вопрос более наглядно и более предметно освещается непосредственно в главах, в которых рассматриваются те или иные конкретные проблемы. А что Сталин внес немалый вклад, может быть, не в сами теоретические основы марксистского учения, а в ее обогащение и обобщение на основе колоссального опыта социалистического строительства, — это не вызывает сомнений. Правда, в хрущевский период, и особенно во время перестройки, целый легион идеологов, прежде восхвалявших Сталина и его теоретическую мудрость, все свои силы сосредоточили на развенчании Сталина по всем параметрам, в том числе и в теоретической сфере. Конечно, эта кампания имела заранее заданную критическую направленность, хотя в ряде случаев критика эта не была безосновательной. Но у нас, как говорится, если дана команда ругать, то здесь уж трудно ожидать проявления чувства меры и должной объективности.

    Коснемся вопроса идеологического перевооружения партии более детально.

    В краткой биографии Сталина говорилось: «В 1938 году вышла в свет книга «История ВКП(б). Краткий курс», написанная товарищем Сталиным и одобренная комиссией ЦК ВКП(б). Выход в свет этой книги явился крупнейшим событием в идейной жизни большевистской партии. Партия получила новое могучее идейное оружие большевизма, настоящую энциклопедию основных знаний в области марксизма-ленинизма. Со сталинской четкостью и глубиной в этой книге изложен и обобщен гигантский исторический опыт коммунистической партии, равного которому не имела и не имеет ни одна партия в мире… Товарищ Сталин развивает диалектический материализм как теоретическую основу коммунизма, как мировоззрение марксистско-ленинской партии, идейно вооружающее рабочий класс в его борьбе за завоевание диктатуры пролетариата и построение коммунизма. С особой силой показана в этой работе внутренняя связь, существующая между философией марксизма-ленинизма и практической революционной деятельностью большевистской партии»[1030].

    Н. Хрущев в своем знаменитом докладе на XX съезде КПСС «О культе личности и его последствиях» счел необходимым подвергнуть резкой критике не только сам Краткий курс, но и поставил под сомнение факт написания Сталиным данной книги. Он, в частности, приводил следующие аргументы: «Известно, что над созданием «Краткого курса истории Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков)» работала комиссия Центрального Комитета партии. Этот, к слову говоря, также весьма пропитанный культом личности труд составлялся определенным коллективом авторов. И это положение было отражено в макете «Краткой биографии» Сталина в следующей формулировке:

    «Комиссия Центрального Комитета ВКП(б) под руководством товарища Сталина, при его личном активнейшем участии, создает «Краткий курс истории Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков)».

    Однако эта формулировка не могла уже удовлетворить Сталина и в изданной «Краткой биографии» это место заменено следующим положением:

    «В 1938 году вышла в свет книга «История ВКП(б). Краткий курс», написанная товарищем Сталиным и одобренная Комиссией ЦК»

    Как видите, произошло поразительное превращение труда, созданного коллективом, в книгу, написанную Сталиным. Нет нужды говорить о том, как и почему произошло подобное превращение.

    Возникает законный вопрос: если Сталин является автором этой книги, то зачем ему нужно было так прославлять личность Сталина, и, по существу, весь послеоктябрьский период истории нашей славной Коммунистической партии делать лишь фоном деяний «сталинского гения»?

    Разве нашли в этой книге достойное отражение усилия партии по социалистическому преобразованию страны, построению социалистического общества, индустриализации и коллективизации страны и другие мероприятия, осуществленные партией, твердо идущей по пути, начертанному Лениным? Там, главным образом, говорится о Сталине, его выступлениях, его докладах. Все, без какого бы то ни было исключения, связано с его именем.

    И когда сам же Сталин заявляет, что именно он написал «Краткий курс истории ВКП(б)», то это не может не вызывать по меньшей мере удивления и недоумения. Разве может марксист-ленинец так писать о самом себе, возводя до небес культ своей личности?»[1031]

    Со времени XX съезда прошло полвека, и этот временной отрезок как раз и дает нам возможность более спокойно и более объективно подойти к оценке вопросов, поднятых Н. Хрущевым. Во-первых, это — проблема авторства Сталина. Если ее рассматривать не с позиций буквоедства, а в более широком контексте, то вполне неоспоримым представляется тот факт, что именно Сталину принадлежит авторство самой концепции, заложенной в основу данного труда. Вся архитектоника книги отражает сталинские взгляды и сталинские подходы к проблемам, освещенным в ней. Стиль письма и манера подачи материала также носят на себе печать сталинской руки. И в этом смысле он, конечно, является автором Краткого курса.

    Сомнения возникают по вопросу о том, сам ли он лично написал (или продиктовал, что ему было вообще присуще) весь текст от начала до конца? Здесь нет твердой уверенности, поскольку как-то трудно представить, что при колоссальной его загруженности повседневной работой он нашел столько времени, чтобы лично написать этот довольно объемистый труд. Хотя, конечно, надо принимать во внимание, что подготовке этой книги он придавал исключительно важное значение. Скорее всего, комиссия ЦК партии по написанию данной книги, куда входил и сам Сталин, представила ему свой макет, который он самым радикальным образом переработал и отредактировал. Таким образом, строго говоря, Сталина можно считать не только духовным автором данного труда, но и в определенной степени и автором реальным. Что же касается недоуменных вопросов Н. Хрущева о самовосхвалении, то это было сделано анонимно, поскольку при издании этой книги Сталин не назывался ее творцом. А восхваления Сталина в тот период были неотъемлемым атрибутом всей советской действительности. Кстати, на этом поприще сам Никита Сергеевич во многом сделал свою политическую карьеру.

    В целом же, как мне представляется, вопрос об истинности авторства Сталина во многом носит умозрительный характер. Если он в сугубо юридическом смысле слова и не является единственным автором этого труда, то в широком политическом смысле именно Сталин является создателем изложенной в Кратком курсе системы взглядов и оценок по коренным теоретическим и практическим вопросам истории партии.

    Здесь заслуживает бесспорного внимания вопрос о том, как сам Сталин подходил к вопросу об освещении истории. Его принципиальная методологическая установка была четко сформулирована в выступлении 1 октября 1938 г. на совещании пропагандистов Москвы и Ленинграда, специально посвященном постановке идеологической работы партии в связи с выходом в свет Краткого курса. Сталин призвал к соблюдению строгой объективности и правдивости при освещении исторических событий вне зависимости от того, когда они происходили.

    Он говорил: «А как вы думаете, можно историю исправлять? История должна быть правдивой, ее нужно писать такой, какой она есть, ничего не прибавляя. У нас теперь завелось так, что с точки зрения настоящего критикуют то, что было лет 500 тому назад. Как же это может быть хронологически?

    Религия имела положительное значение во времена Владимира Святого, тогда было язычество, а христианство было шагом вперед. Теперь наши мудрецы с точки зрения новой обстановки, в ХХ-м столетии говорят, что Владимир подлец и язычники подлецы, а религия подлая, т. е. не хотят диалектически оценить события, что все имеет свое время и свое место.

    То же самое и здесь, нашу историю нельзя ни улучшить, ни ухудшить, вообще как ничего нельзя прибавлять, ее надо изложить так, как она шла, ничего не прибавляя»[1032].

    Чтобы по достоинству оценить значимость такой постановки вопроса, надо принять во внимание прежде всего характер той эпохи. Мысль вождя, сама по себе довольно тривиальная, обретала в обстановке конца 30-х годов особую актуальность и далеко идущее значение. Не случайно эта мысль нашла отражение и в постановлении ЦК ВКП(б), принятом в связи с выходом Краткого курса. В нем отмечалось, что в исторической науке до последнего времени антимарксистские извращения и вульгаризаторство были связаны с так называемой «школой» Покровского, которая толковала исторические факты извращенно, вопреки историческому материализму освещала их с точки зрения сегодняшнего дня, а не с точки зрения тех условий, в обстановке которых протекали исторические события, и, тем самым, искажала действительную историю.

    Антиисторическая фальсификация действительной истории, антиисторические попытки приукрасить историю, вместо правдивого ее изложения, приводили, например, к тому, что в нашей пропаганде история партии изображалась иногда, как сплошной путь побед, без каких бы то ни было временных поражений и отступлений, что явно противоречит исторической правде и, тем самым, мешает правильному воспитанию кадров[1033].

    Сталин с полным основанием полагал, что внесение строгой и целостной системы в идеологическую подготовку кадров является одной из важнейших предпосылок для дальнейшей практической реализации его курса как в области внутренней, так и внешней политики. Выработка единой идеологии и соответствующая система подготовки кадров рассматривалась им как средство повышения политической бдительности партийных и непартийных большевиков, как средство поднятия дела пропаганды марксизма-ленинизма на надлежащую теоретическую высоту.

    На этом же совещании Сталин особо подчеркнул важность теоретической работы партии, важность овладения теорией марксизма-ленинизма членами партии, и в особенности представителями интеллигенции. Он отмечал: «…Кратким курсом ЦК хотел показать нашим кадрам, что сила и значение теории велико и неоценимо, что без нее, без теории, партия вынуждена была бы бродить в потемках эмпиризма от случая к случаю: сегодня тебя ткнут носом в этот угол, туда прешь, завтра тебя ткнут в другой угол, туда прешь как слепой щенок, завтра сзади тебя потянут, назад прешь, вот тебе и руководитель! Какой же ты, руководитель? Чтобы руководить, надо знать обстановку, надо предвидеть, а чтобы уметь предвидеть, надо овладеть теорией, т. е. знать законы экономического и политического развития общества. Вот это и есть теория»[1034].

    Акцент на повышение уровня теоретической подготовки кадров, естественно, подразумевал, что эти кадры должны были воспитываться на сталинской интерпретации как истории партии в целом, так и важнейших этапов ее развития. Без закрепления в сфере идеологии победа Сталина над своими соперниками и политическими противниками была бы, разумеется, не полной. Чтобы увенчать эту победу и закрепить ее в сознании самых широких масс населения, Сталину как раз и необходимо было осуществить своего рода идеологическое перевооружение партии. Всю эту широкомасштабную кампанию, как я полагаю, нельзя сводить к какому-то личному тщеславию вождя, хотя элементы этого, как говорится, и имели место быть. Главное для него заключалось в той политической роли, которую играло и должно было играть в дальнейшем это идеологическое перевооружение для реализации общего стратегического курса.

    Конечно, об этих подспудных мотивах нигде не говорилось ни слова. Наоборот, всячески подчеркивалось, что новая интерпретация истории партии в противоположность некоторым старым учебникам, излагавшим историю ВКП(б) прежде всего вокруг исторических лиц и имевшим в виду воспитание кадров на лицах и их биографиях, освещает и трактует историю партии на базе развертывания основных идей марксизма-ленинизма и имеет в виду воспитание партийных кадров, в первую очередь, на идеях марксизма-ленинизма.

    Сталин, создавая Краткий курс, исходил из задачи преподать учение марксизма-ленинизма на основе исторических фактов. Он имел в виду, что такое изложение марксистско-ленинской теории наиболее полно отвечает интересам дела, так как на исторических фактах лучше, естественнее и понятнее демонстрировать основные идеи марксизма-ленинизма, поскольку сама история партии есть марксизм-ленинизм в действии, ибо правильность и жизненность марксистско-ленинской теории проверены практикой, на опыте классовой борьбы пролетариата, и сама марксистско-ленинская теория развивалась и обогащалась в теснейшей связи с практикой, на основе обобщения практического опыта революционной борьбы пролетариата. Эти идеи вождя нашли закрепление и в упомянутом выше постановлении ЦК партии[1035].

    Обращает на себя внимание одна любопытная деталь (если ее можно назвать так). На совещании пропагандистов Сталин счел необходимым подвергнуть критике ряд положений, высказанных Ф. Энгельсом. В частности, он поставил под сомнение активное участие последнего в написании Манифеста коммунистической партии. Сталин заявил: «Возьмите Манифест коммунистической партии, это одно из лучших, если не самое лучшее произведение Маркса и Энгельса. Тут, по-моему, Энгельс подписался, но это Маркс писал, потому что мы знаем, как понимал Энгельс Манифест коммунистической партии, мы знаем его принципы»[1036]. Вообще Энгельс не в первый раз оказался объектом критики со стороны Сталина — об этом уже шла речь в одной из предыдущих глав. Обращая внимание на данный факт, хочу оттенить одну черту Сталина — он не демонстрировал слепого пиетета перед авторитетами. Даже перед такими, каким был в ту пору для советских коммунистов Ф. Энгельс. И это говорит как раз в пользу Сталина, ибо если бы он безоговорочно, по-буквоедски следовал всем предписаниям, содержащимся в трудах классиков марксизма-ленинизма, то неизвестно, какие практические результаты проистекали из подобного подхода. Страна шла не по проторенному пути и главным ориентиром для нее должны были быть не те или иные теоретические построения (высказанные, кстати, чуть ли не столетие назад), а реалии самой жизни. Такую точку зрения едва ли можно поставить под сомнение.

    Вообще попутно следует заметить, что выступление вождя на совещании пропагандистов в октябре 1938 года можно с полным на то основанием назвать одним из самых откровенных его выступлений. Достаточно привести хотя бы такой пример. Говоря о позиции советских коммунистов по вопросам войны и мира, Сталин счел правомерным и необходимым подчеркнуть, что неправильно говорить о том, будто большевики не видят разницу между различными войнами, «и вовсе не исключено, что при известных условиях они сами начнут выступать». И далее: «Надо было все тонкости, все нюансы, установки большевиков по вопросу о войне разъяснить, что большевики не просто пацифисты, которые вздыхают о мире и потом начинают браться за оружие только в том случае, если на них напали. Неверно это. Бывают случаи, когда большевики сами будут нападать, если война справедливая, если обстановка подходящая, если условия благоприятствуют, сами начнут нападать. Они вовсе не против наступления, не против всякой войны. То, что мы сейчас кричим об обороне — это, вуаль, вуаль. Все государства маскируются: «с волками живешь, по-волчьи приходится выть». (Смех). Глупо было бы всё своё нутро выворачивать и на стол выложить. Сказали бы, что дураки»[1037].

    Конечно, кое-кто может на основании данного высказывания Сталина утверждать, что он был сторонником концепции превентивной войны и что разговоры об оборонительной стратегии Советского Союза перед второй мировой войной — это всего-навсего сказки (вуаль, по словам Сталина). Кроме голого, с оттенком цинизма, реализма, в высказывании вождя трудно найти каких-либо заведомо агрессивных намерений. Тем более что о таких вопросах следует судить не на основе словесных заявлений, а на базе реальных исторических фактов. Ведь ни для кого не было секретом, что коммунисты никогда не скрывали своих принципиальных взглядов по проблеме справедливых и несправедливых войн. Так что в данном случае нельзя усмотреть какой-то радикальной перемены принципиальной позиции.

    В качестве некоторого итога рассмотрения проблемы идеологического перевооружения партии нельзя обойти молчанием один довольно важный аспект. Речь идет о том, являлось ли это идеологическое перевооружение ревизией ленинизма и отказом от ленинских принципов и традиций. На эту сторону вопроса особый акцент делали критики Сталина в хрущевские и перестроечные времена. Так, например, историк Н. Маслов писал: «И если для Ленина история (и в том числе история партии) была инструментом познания действительности, научной основой политики пролетарской партии, средством научного прогнозирования будущего, то в системе сталинской идеологии она была превращена в орудие сокрытия правды, извращения реальной картины мира и средство опутывания сознания народа сетью обмана и догматизма»[1038].

    Не стану вступать в полемику с автором данного высказывания, и тем более прибегать к сильным эмоциональным выражениям. Ограничусь лишь следующей констатацией. У меня сложилось твердое убеждение, что с научной точки зрения нет веских оснований столь решительно и категорически противопоставлять Сталина Ленину. Ведь в основе большинства сталинских подходов лежали ленинские идеи и мысли. В принципиальных вопросах Сталин, бесспорно, был последовательным учеником Ленина, которому также отнюдь не были чужды суровые, а подчас и жестокие решения. Не надо из Ленина делать некую икону. Это — во-первых. Во-вторых, не следует бояться самого термина ревизия ленинизма. Сталин жил и работал в совершенно новых исторических условиях и было бы противоестественно, если бы он слепо и бездумно следовал каждому указанию своего учителя. Жизнь, реальности новой эпохи, а не тщеславные прихоти Сталина диктовали необходимость внесения кардинальных изменений как в стратегию, так и тактику большевиков как правящей партии. Если бы Сталин этого не делал, то, вне всякого сомнения, заслужил бы место не в пантеоне крупных исторических личностей, а на мусорной свалке истории.

    2. Внешнеполитическая стратегия Сталина в преддверии второй мировой войны

    С начала 30-х годов, а точнее — со времени прихода Гитлера к власти 30 января 1933 г. — реальная международная обстановка стала обретать качественно новые черты и особенности. Причем речь идет не только о ситуации, которая складывалась в Европе, но и в целом в мире. Сталин уже на протяжении многих лет держал руку на пульсе событий и стремился в полной мере учитывать радикально менявшуюся мировую обстановку в своем внешнеполитическом курсе. Он здесь проявлял необходимую гибкость и не боялся подвергать пересмотру прежние руководящие установки, цепляться за которые в принципиально новой фазе мирового развития было бы равносильно политической слепоте.

    Следует особо подчеркнуть, что именно с этого периода проблемы повседневного руководства внешней политикой страны стали занимать в его деятельности если не приоритетное место, то, по меньшей мере, одно из первых мест. Он постепенно выдвигался в качестве одной из ведущих фигур на мировой политической сцене. По своим непосредственным обязанностям он и прежде играл ключевую роль в определении внешнеполитической стратегии государства, в практическом осуществлении конкретных задач, стоявших перед Советским Союзом в международной сфере. Но примерно с середины 30-х годов в связи с фундаментальными переменами на мировой арене объем внешнеполитических задач, решением которых он непосредственно занимался, становился все более внушительным. Соответственно возрастала и его личная роль и личное участие в разработке и осуществлении целей нашей страны на мировой арене. Он чаще стал высказываться по проблемам внешней политики. Начал встречаться лично с видными государственными деятелями иностранных государств, посещавшими Москву. Короче говоря, он активно и весьма эффективно приобщался к сфере деятельности, которую обычно определяют термином дипломатия.

    Знакомство с текстами его бесед с иностранными представителями — будь то журналисты или государственные деятели — наглядно убеждает в том, что на стезю дипломатии он вступил не новичком, а тем более не учеником или подмастерьем. Его высказывания и оценки отличались четкостью и ясностью в изложении позиции нашей страны по самым различным вопросам, глубиной анализа и умением ухватить и сразу оттенить существо проблемы, о которой шла речь. По сравнению с другими представителями нашей страны, выступавшими на дипломатическом поприще, у вождя было неоспоримое преимущество — он обладал всей полнотой власти и не нуждался в том, чтобы запрашивать какие-либо инструкции и указания относительно рассматриваемых проблем. Со своей стороны, такая свобода действий не только расширяла поле для дипломатического маневра, но и одновременно налагала на него неизбежную обязанность досконально владеть материалом. Поэтому к каждой такой встрече и беседе он тщательно готовился и, читая записи его бесед, невольно приходишь к выводу, что любой вопрос не был для него неожиданностью. К тому же, он обладал в совершенстве умением вникать в суть проблемы, отметая в сторону мелкие и несущественные детали и нюансы.

    В этой связи представляет интерес его беседа с корреспондентом газеты «Нью-Йорк Таймс», состоявшаяся вскоре после признания Вашингтоном Советского Союза в 1933 году.

    Само это запоздалое признание наталкивает на некоторые мысли. Ведь если окинуть ретроспективным взглядом многие десятилетия прошлого века, то с удивлением приходиться констатировать, что Соединенные Штаты Америки не признавали Советский Союз более 15 лет. Китайскую Народную Республику они не признавали более 20 лет. Неужели это какая-то досадная случайность или же проявление некоей закономерности? Ведь закрывать глаза на существование самой крупной по территории страны — СССР, а затем и самой многочисленной по населению страны мира — Китая, и делать это на протяжении целых десятков лет — разве это не политическая близорукость или же нечто более серьезное? Ведь дипломатическое признание — это не политический брак по любви или по расчету, а констатация существующей реальности. Согласно международному праву, тот факт, что данная власть осуществляет эффективный контроль над территорией и населением своей страны уже служит достаточным основанием для признания. В Вашингтоне же, как показал исторический опыт, на это смотрят совсем по-другому, ставя во главу угла свои собственные, зачастую явно устаревшие понятия и принципы. Но в конце концов США рано или поздно вынуждены были считаться с фактами реальной жизни.

    Сталин, касаясь данной проблемы, не стал высказывать какие-то упреки и предаваться бесполезным сетованиям на счет манеры Вашингтона смотреть на мир через призму американского высокомерия и американской ограниченности, соединенных в одно целое. Напротив, он спокойно заметил: «Если речь идёт об отношениях между САСШ и СССР, то, конечно, я доволен возобновлением отношений, как актом громадного значения: политически — потому что это подымает шансы сохранения мира; экономически — потому что это отсекает привходящие элементы и даёт возможность нашим странам обсудить интересующие их вопросы на деловой почве; наконец, это открывает дорогу для взаимной кооперации»[1039].

    Однако он не удержался все-таки от того, чтобы в легком саркастическом свете оценить политику Вашингтона в данном вопросе. При этом он воздал должное своему будущему партнеру по сотрудничеству в войне Ф. Рузвельту. «Рузвельт, по всем данным, решительный и мужественный политик Есть такая философская система — солипсизм, — заключающаяся в том, что человек не верит в существование внешнего мира и верит только в своё я. Долгое время казалось, что американское правительство придерживалось такой системы и не верит в существование СССР. Но Рузвельт, очевидно, не сторонник этой странной теории. Он реалист и знает, что действительность является такой, какой он её видит»[1040].

    Видеть действительность такой, какой она проявляется в реальной жизни, — этот постулат стал и фундаментом, на котором произошла переоценка приоритетных задач советской внешней политики в 30-е годы. Инициатором перестановки акцентов во всей внешнеполитической стратегии Советского Союза стал Сталин. Каждый прошедший год и каждый месяц все больше обнажали главную тенденцию развития международных отношений той поры — стремительное возрастание опасности новой мировой войны. Причем в Москве полностью отдавали себе отчет в том, что эта опасность не только не минует Советский Союз, но, больше того — она коснется его самым прямым и непосредственным образом. Из этой аксиомы исходил Сталин, определяя стратегию и тактику советской внешней политики в тот период.

    В декабре 1933 г. ЦК ВКП (б) принял историческое постановление о развертывании борьбы за создание эффективной системы коллективной безопасности, фундаментальной основой которой был принцип неделимости мира и необходимости его коллективной защиты. Это постановление, принятое по инициативе Сталина, отражало коренной сдвиг во всей советской внешнеполитической стратегии[1041]. В Москве исходили из вполне разумной предпосылки, что заинтересованность в поддержании мира касается ведущих западных держав, равно как и Советского Союза, что позволяло надеяться на хорошие перспективы укрепления мира и стабильности на Европейском континенте.

    То, что Сталин склонился к выдвижению идеи коллективной безопасности в качестве магистрального направления советской внешней политики неоспоримо свидетельствовало о его реалистическом подходе к анализу сложившейся ситуации. К тому, что сугубо классовый, революционный взгляд на оценку общего международного положения, учитывая его конкретно-исторические особенности, должен быть если не заменен, то существенно дополнен геополитическими соображениями, которые переводят внешнюю политику страны во многом в иные измерения. Ранее я уже касался вопроса о том, что подобная эволюция внешнеполитической концепции Сталина сложилась не сразу, а явилась результатом довольно долгой эволюции. В немалой степени эта эволюция обуславливалась внутренними факторами, и прежде всего процессом неуклонного экономического роста страны, укрепления ее оборонной мощи, в целом успехами в строительстве нового общества. В такой обстановке советское государство не могло находиться на обочине фундаментальных процессов, происходивших в мире. Роль своеобразного изгоя в мировой политике уже по всем параметрам противоречила коренным национально-государственным интересам страны. К тому же, активизация советской внешней политики способствовала росту международного авторитета страны. И это объяснялось прежде всего тем, что конкретные внешнеполитические акции и инициативы Москвы явно теряли пропагандистский характер и все больше обретали черты реализма и учета интересов контрагентов. Конечно, и в предыдущие годы Москва неизменно отрицала пропагандистскую направленность своих шагов в плане международной политики, однако именно теперь эти словесные заявления начали подкрепляться реальными действиями.

    Руководствуясь постановлением ЦК партии, народный комиссариат иностранных дел разработал развернутый план создания системы коллективной безопасности в Европе. 19 декабря 1933 г. этот план получил одобрение со стороны вождя, зафиксированное в решении Политбюро. Он предусматривал, в частности, практическую реализацию следующих мероприятий (перечислю наиболее существенные из них):

    1) СССР согласен на известных условиях вступить в Лигу Наций.(Одним из условий было включение нашей страны в Совет Лиги Наций);

    2) СССР не возражает против того, чтобы в рамках Лиги Наций заключить региональное соглашение о взаимной защите от агрессии со стороны Германии;

    3) СССР согласен на участие в этом соглашении Бельгии, Франции, Чехословакии, Польши, Литвы, Латвии, Эстонии и Финляндии или некоторых из этих стран, но с обязательным участием Франции и Польши…[1042]

    Данные предложения касались Европейского континента, причем центральным и наиболее важным был пункт, касающийся Германии. Вынося вопрос о создании системы коллективной безопасности, Москва без всяких обиняков указала и главную силу, откуда исходила тогда угроза войны — гитлеровскую Германию. Следует сказать, что параллельно Советский Союз в ноябре 1933 года в предложении правительству США сформулировал идею заключения регионального тихоокеанского пакта с участием Японии, США, СССР, Китая и других государств[1043].

    Принципиальное значение этих советских инициатив состояло прежде всего в том, что они были нацелены на замену разваливавшихся устоев версальско-вашингтонской системы эффективной системой коллективной безопасности, которая бы в равной мере учитывала интересы всех государств и интересы мира и международной стабильности в целом.

    После вступления СССР в Лигу Наций последовали дальнейшие, еще более решительные шаги по развертыванию мирной политики Советского Союза, по мере того как усиливалась угроза войны и обострялись противоречия между странами — вдохновителями и поджигателями новой мировой войны и странами, заинтересованными по многим причинам в сохранении мира. Это реальное противоречие нужно и можно было использовать в гораздо более широких масштабах, чем прежде, что, естественно, увеличивало реальный потенциал и эффективность советской внешней политики. Бесспорным и важным фактом являлось то, что обнаружилось временное совпадение постоянных целей мирной политики Советского Союза и временных целей политики некоторых капиталистических стран. Именно этот анализ и выводы, закономерно и логически вытекавшие из него, и составили своего рода научно-теоретическую базу для расстановки новых акцентов в международной политике Москвы.

    СССР сделал значительные шаги к сближению с некоторыми малыми, слабыми странами Европейского континента, независимости которых угрожали военные планы агрессивных государств. Сближение с этими странами, для которых агрессия со стороны фашистских государств являлась чрезвычайно конкретной и серьезной опасностью, привело, в частности, к выработке в недрах Лиги Наций определения агрессии. Это, по мнению Советского Союза, должно было сослужить полезную роль в деле создания максимально возможных преград на пути расползания агрессии. Конечно, Сталин знал истинную цену решениям и резолюциям Лиги Наций. Он прекрасно сознавал все ее пороки и недостатки. Он подчеркивал еще в 1933 году: «Несмотря на уход Германии и Японии из Лиги Наций — или, может быть, именно поэтому — Лига может стать некоторым фактором для того, чтобы затормозить возникновение военных действий или помешать им. Если это так, если Лига сможет оказаться неким бугорком на пути к тому, чтобы хотя бы несколько затруднить дело войны и облегчить в некоторой степени дело мира, — то тогда мы не против Лиги. Да, если таков будет ход исторических событий, то не исключено, что мы поддержим Лигу Наций, несмотря на её колоссальные недостатки»[1044]

    К тому времени, о котором мы ведем речь, совершенно четко обозначился полный крах прежней системы международных отношений, которая основывалась на договорах Версальском и Вашингтонском. Первый был призван регулировать европейские проблемы, и прежде всего, конечно, политическую и экономическую стратегию в отношении Германии. Второй должен был играть роль опоры миропорядка на Дальнем Востоке, где главную проблему представляла Япония. Крушение системы международных отношений, установленной в итоге первой мировой войны, произошло по многим причинам. Здесь нет возможности анализировать эти причины, поскольку это выходит за рамки моей работы. Думаю, что можно ограничиться указанием главных источников краха версальско-вашингтонской системы. Прежде всего надо указать на политику попустительства ведущих так называемых демократических держав по отношению к будущим агрессорам — Германии и Японии. Именно на правящих кругах западных державах лежит основная вина за то, что в Европе и на Дальнем Востоке постепенно сформировались два главных очага агрессии и захватнических войн.

    Сейчас, спустя много десятилетий, конечно, неправильно было бы утверждать, что сами западные державы стремились к тому, чтобы вызвать пожар мировой войны. Они не были столь наивными, чтобы не понимать того, какую опасность несла в себе мировая война. Однако они руководствовались своими собственными расчетами, которые оказались в конечном счете роковыми. Им казалось, что они способны удержать ситуацию под контролем и канализировать агрессивные и реваншистские устремления Германии и Японии против ненавистного им Советского Союза. Ненависть к стране социализма оказалась сильнее элементарного здравого расчета.

    Сталин занимал в вопросах войны и мира вполне четкую и ясную позицию, что видно, например, из его беседы в марте 1936 года с американским журналистом Р. Говардом. На вопрос Р. Говарда: «Во всем мире говорят о войне. Если действительно война неизбежна, то когда, мистер Сталин, она, по-Вашему, разразится?

    Сталин. Это невозможно предсказать. Война может вспыхнуть неожиданно. Ныне войны не объявляют. Они просто начинаются. Но, с другой стороны, я считаю, что позиции друзей мира укрепляются. Друзья мира могут работать открыто, они опираются на мощь общественного мнения, в их распоряжении такие инструменты, как, например, Лига Наций. В этом плюс для друзей мира. Их сила в том, что их деятельность против войны опирается на волю широких народных масс. Во всем мире нет народа, который хотел бы войны. Что касается врагов мира, то они вынуждены работать тайно. В этом минус врагов мира. Впрочем, не исключено, что именно в силу этого они могут решиться на военную авантюру как на акт отчаяния»[1045].

    Любопытна также оценка Сталиным того, какая угроза — со стороны Германии или Японии — выглядит более реальной, более ощутимой. Вот диалог Сталина и Говарда на эту тему:

    «Говард. Если вспыхнет война, то в какой части света она может разразиться раньше? Где грозовые тучи больше всего сгустились — на Востоке или на Западе?

    Сталин. Имеются, по-моему, два очага военной опасности. Первый очаг находится на Дальнем Востоке, в зоне Японии. Я имею в виду неоднократные заявления японских военных с угрозами по адресу других государств. Второй очаг находится в зоне Германии. Трудно сказать, какой очаг является наиболее угрожающим, но оба они существуют и действуют… Пока наибольшую активность проявляет дальневосточный очаг опасности.

    Возможно, однако, что центр этой опасности переместится в Европу. Об этом говорит хотя бы недавнее интервью господина Гитлера, данное им одной французской газете. В этом интервью Гитлер как будто пытается говорить миролюбивые вещи, но это свое «миролюбие» он так густо пересыпает угрозами по отношению к Франции и Советскому Союзу, что от «миролюбия» ничего не остается. Как видите, даже тогда, когда господин Гитлер хочет говорить о мире, он не может обойтись без угроз. Это — симптом»[1046].

    Приведенные выше высказывания Сталина убедительно свидетельствуют о том, что основополагающие политико-стратегические оценки формировавшейся мировой обстановки тех лет базировались на глубоком и реалистическом понимании характера переживаемого периода. Здесь хочется обратить внимание на два момента. Во-первых, советский лидер уже тогда пришел к выводу, что войны не объявляются, а их просто начинают, причем выбор времени нападения определяет нападающая сторона. В контексте такого понимания будущая гитлеровская агрессия против Советского Союза едва ли для Сталина была чем-то неожиданным и непредсказуемым. Ведь он сам за пять лет до этого предостерегал против благодушия и иллюзий относительно «джентльменского» поведения агрессоров. Так что в широком смысле нападение Германии на СССР для Сталина не должно было представлять собой чего-то вроде «грома среди ясного неба». Но обо всем этом речь пойдет в дальнейшем, когда будут рассматриваться соответствующие периоды в истории и в политической биографии Сталина. Во-вторых, из высказывания вождя явствует, что его не усыпляла миролюбивая риторика германского фюрера, поскольку Сталин в своей политической деятельности всегда ставил на первое место дела, реальные факты, а словесные заявления и заверения рассматривал по большей части в качестве некоего камуфляжа, призванного дезориентировать возможного противника.

    Факт кардинального пересмотра многих стратегических и тактических задач и целей во внешней политике Советского Союза, инициатором которого, естественно, выступал главный архитектор всей советской политики Сталин, нашел свое отражение и в работе VII конгресса Коммунистического интернационала, проведенного в Москве в июле — августе 1935 года. Советский лидер не просто следил за подготовкой конгресса, но и принимал самое активное и непосредственное участие в выработке его новой стратегии и тактики. В свете этого как-то не совсем логичным выглядит то, что в краткой биографии Сталина вообще отсутствует упоминание об этой странице в его политической деятельности. Между тем имеются прямые подтверждения того, что он лично одобрил предложения Г. Димитрова о пересмотре стратегии Коминтерна, о новом видении его главных задач в новой исторической обстановке. В письме Г. Димитрову он выразил свою позицию следующим образом: «Я целиком согласен с Вами насчет пересмотра методов работы органов КИ, реорганизации последних и изменения их личного состава. Я уже говорил Вам как-то об этом во время беседы с Вами в ЦК ВКП(б).

    Теперь дело в том, чтобы придать положениям Вашего письма конкретный вид, наметить новые формы органов КИ, наметить их личный состав и определить момент, к которому следовало бы приурочить практическое осуществление этого дела… Не сомневаюсь, что Политбюро ЦК ВКП(б) поддержит Вас»[1047].

    Последняя фраза в письме была явной игрой в демократию, к чему Сталин прибегал много раз, демонстрируя тем самым наличие коллективного руководства в партии, которого уже и в помине не было в то время. Но факт остается фактом — вождь одобрил намечавшиеся перемены. Хотя правильнее, было бы использовать другую формулу — конгресс одобрил перемены в стратегии и Тактике, которые уже начал проводить в жизнь Сталин, не считаясь с тем, получили ли они официальное закрепление в решениях соответствующих форумов. Вообще надо отметить, что интерес Сталина к Коминтерну в середине 30-х годов явно клонился к закату. Созданный в качестве инструмента осуществления мировой революции, он исчерпал себя как только на историческом горизонте рассеялись революционные тучи. По инерции коммунисты разных стран говорили о мировой революции, о ее неизбежном подъеме и т. п., но жизнь текла в иных руслах, далеких от революционных химер. Сталин один из первых уловил эти новые тенденции и сделал из этого надлежащие выводы. Если выражать мысль несколько прямолинейно и упрощенно, то для Сталина Коминтерн стал не то что обузой, а просто одним из каналов оказания воздействия на ситуацию в зарубежных странах. Исчерпав свои революционные потенции, Коминтерн превратился в инструмент осуществления внешнеполитических целей Советского Союза. И эту свою роль он исправно выполнял еще некоторое время после начала второй мировой войны. Но ценность Коминтерна для Сталина отнюдь не была исчерпана в связи с естественным падением его роли в мировой политике. Он оставался чрезвычайно важным и богатым ресурсом для подготовки верных Советскому Союзу кадров в различных странах, в том числе и для подбора и вербовки агентуры в целях разведывательной работы. В этом смысле вождь смотрел далеко вперед, и, как покажет жизнь, в данном вопросе он был на высоте требований исторической обстановки.

    Нет необходимости вдаваться в детали работы VII конгресса Коминтерна. Отмечу лишь несколько принципиально важных момента. В эпицентре внимания конгресса находились вопросы борьбы против фашизма, который нес в себе смертельную опасность новой, еще невиданной в прошлом, разрушительной войны. Сталин считал необходимым, чтобы под знаменем борьбы против опасности войны сплотились максимально широкие политические силы различных спектров. Однако и здесь не обошлось без того, чтобы снова обрушить нападки на социал-демократов, которых обвиняли в предательстве интересов рабочего класса, а также в пособничестве приходу Гитлера к власти, Эти обвинения уже пахли нафталином и их безусловно следовало бы избежать. Но в главном докладе, сделанном Г. Димитровым, они все же содержались, хотя и не в столь яростно-агрессивном тоне, как прежде. Доминировал все же призыв к созданию единого фронта борьбы против фашизма и военной опасности.

    В резолюции конгресса четко и недвусмысленно подчеркивалось: «Германские фашисты, являющиеся главными поджигателями войны, стремящиеся к гегемонии германского империализма в Европе, ставят вопрос об изменении европейских границ посредством войны, за счет своих соседей. Авантюристические планы германских фашистов простираются весьма далеко и рассчитаны на военный реванш против Франции, на раздел Чехословакии, на аннексию Австрии, на уничтожение самостоятельности прибалтийских стран, которые они стремятся превратить в плацдарм для нападения на Советский Союз, на отторжение от СССР Советской Украины. Они требуют для себя колоний, стремясь разжечь настроения в пользу всемирной войны за новый передел мира. Все эти затеи зарвавшихся зачинщиков войны способствуют обострению противоречий между капиталистическими государствами и создают беспокойство во всей Европе»[1048].

    Коммунисты правильно определили не только природу фашизма как открытую террористическую диктатуру наиболее реакционных, наиболее шовинистических сил. Они своевременно и даже заблаговременно обозначили главные направления будущей гитлеровской агрессии. В некоторых отношениях политические прогнозы коммунистов были удивительно прозорливы. Я имею в виду предсказанную судьбу Польши. Так, например, в докладе Эрколи (П. Тольятти) мы читаем: «Заключая договор с кликами, правящими в Польше, германский национал-социализм ни на одну йоту не отказался от своих антипольских требований; он лишь хотел завербовать помощников для своей преступной антисоветской авантюры. План, сводящийся к тому, чтобы отвратить от Польши угрозу экспансии национал-социализма за счет направления этой угрозы в сторону Советского Союза, представляет собой план, достойный реакционных авантюристов, готовых поставить на карту даже независимость польского народа. Совершенно очевидно, что, если бы германскому фашизму удалось с помощью польского фашизма укрепиться в Европе и осуществить хотя бы часть своих территориально-захватнических стремлений, участи польского народа отнюдь нельзя было бы позавидовать. Достаточно минимума дальнозоркости, чтобы предвидеть, что нынешние хозяева Германии могут только лишь еще раз поставить под вопрос национальную независимость польского народа и еще раз подвергнуть его угрозе насильственного раздела»[1049].

    Но, как свидетельствует история (история, а не исторические фальсификации), именно сами польские правящие круги ориентировались на союз с гитлеровской Германией и начисто игнорировали открытые притязания последней на Данциг, да и не только на Данциг. Именно они своими собственными руками подготовили почву для раздела страны, о чем еще в 1935 году открыто предупреждали коммунисты.

    В докладе Эрколи была озвучена и мысль Сталина о характере и возможных вариантах надвигавшейся войны. Он подчеркивал: «Борясь за мир, мы тем самым наилучшим образом защищаем Советский Союз. Ни для кого не может быть сомнения в том, что грядущая война, даже если бы она началась как война двух великих империалистических держав между собой или как война какой-нибудь великой державы против малой страны, неизбежно будет иметь тенденцию вылиться и неизбежно перейдет в войну против Советского Союза. Каждый год, каждый месяц отсрочки является для нас гарантией того, что Советский Союз сможет дать более сильный отпор нападению империалистов. Таким образом наша борьба за мир непосредственно связывается с политикой мира, проводимой СССР»[1050].

    Лейтмотивом практически всех выступлений на конгрессе была тема консолидации сил для отпора грядущей угрозе войны со стороны Германии. Тот же Эрколи заявил: «Сосредоточить огонь нашей борьбы против германского фашизма, как главного поджигателя войны, смертельного врага Советского Союза и пролетарской революции, — долг каждого революционера»[1051]. Делегаты азиатских стран акцентировали внимание на агрессивной политике Японии. Впрочем, оба эти акцента были обоснованны и правомерны. У всех ораторов на устах были слова, выражавшие решительную и безоговорочную поддержку Советского Союза и его политики.

    Не обошли вниманием делегаты конгресса и вопрос о том, кто своими действиями фактически поощряет рост агрессивных тенденций в политике гитлеровской Германии. Речь шла в первую очередь о Великобритании. «Руководящие круги английской буржуазии поддерживают германские вооружения, чтобы ослабить гегемонию Франции на европейском континенте, повернуть острие германских вооружений с запада на восток и направить агрессивность Германии против Советского союза. Этой политикой Англия стремится создать в мировом масштабе противовес США и одновременно усилить антисоветские тенденции не только Германии, но и Японии и Польши. Эта политика английского империализма является одним из факторов, ускоряющих взрыв мировой империалистической войны»[1052]. Дальнейший ход событий в полной мере подтвердил обоснованность и правомерность данной оценки.

    Можно сказать, что на VII конгрессе Коминтерна Сталин как бы официально был возведен в ранг одного из классиков марксизма-ленинизма, когда Эрколи в своем докладе провозгласил здравицу — «Выше знамя пролетарского интернационализма, знамя Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина!»[1053]. Разумеется, причисление Сталина к разряду классиков имело место в советской пропаганде и раньше, однако уровень конгресса — формально высшего форума мирового коммунистического движения — придавал этой идеологической инаугурации уже вполне официальный статус. То обстоятельство, что Сталин лично не принял участия в дискуссиях, развернувшихся на заседаниях, лишний раз как бы подчеркивало его высший статус — статус верховного вождя, которому принадлежало последнее слово. Но поскольку каких-либо серьезных разногласий и даже различий во мнениях на конгрессе обнаружено не было, ему не приходилось выступать в роли высшего арбитра. Кроме того, подбор основных докладчиков из числа иностранных коммунистов (Димитров и Тольятти) должен был подчеркнуть якобы независимый характер Коминтерна, создать впечатление, что не одни советские коммунисты заправляют всеми делами в этой всемирной организации.

    Хотя в целом решения конгресса и сыграли положительную роль в деле сплочения трудящихся для борьбы против опасности новой мировой войны, но было бы ошибочно преувеличивать их реальное воздействие на ход мировой политики в те годы. Воздействие решений конгресса охватывало скорее область агитации и пропаганды, но никак не могло решающим образом повлиять на то, чтобы изменить разворот событий в сторону от дальнейшего усиления опасности новой мировой войны.

    Москва в полной мере учитывала постоянно возраставшую опасность агрессии со стороны Германии. Стремясь что-либо противопоставить этой тенденции, СССР продолжал прилагать усилия к подписанию Восточного пакта, участие в котором ряда европейских стран должно было, по замыслам Москвы, существенно оздоровить обстановку на континенте и поставить заслон на пути неконтролируемой гонки вооружений. 2 ноября 1934 года Политбюро ЦК ВКП(б) отметило возможность его заключения и без участия Германии и Польши в случае согласия Франции и Чехословакии или одной Франции. В решении Политбюро говорилось о необходимости предложить Франции подписать соглашение об обоюдном обязательстве не заключать никаких политических соглашений с Германией без предварительного извещения, а также о взаимном информировании о всякого рода политических переговорах с Германией.

    Твердая и обоснованная позиция Советского Союза не могла не сыграть своей позитивной роли. Широкие круги французской общественности выступили за принятие советского предложения. Все это в целом, а главное — нараставшая угроза со стороны проявлявшей агрессивные устремления Германии — заставили французское правительство пойти на заключение пакта с Советским Союзом. Но для Сталина было ясно, что правящие крути Франции считают пакт своего рода козырем, который можно использовать во франко-германских отношениях. В те дни глава правительства Французской республики Лаваль откровенно заявил: «Я подписываю франко-русский пакт для того, чтобы иметь больше преимуществ, когда я буду договариваться с Берлином»[1054]. Советско-французский договор о взаимной помощи был подписан в Париже в мае 1935 года. Согласно договору, в случае нападения на одну из договаривающихся сторон другая должна была немедленно оказать помощь. К договору могли присоединиться другие заинтересованные государства.

    Аналогичный документ был подписан СССР и Чехословакией. От советско-французского договора он отличался лишь тем, что в нем оговаривалось оказание взаимной помощи только в случае выступления Франции. Этим правительство Чехословакии ставило безопасность своей страны в прямую зависимость от политических комбинаций французских правящих кругов, что, несомненно, снижало ценность заключенного договора. Однако в той обстановке оба эти документа, несмотря на их очевидные недостатки, были все же весомым вкладом в дело создания необходимых предпосылок для организации коллективной безопасности на континенте.

    Если говорить обобщенно, то можно констатировать, что несмотря на активное противодействие реакционных кругов западных стран, настойчивая борьба Советского Союза за мир в тот период сыграла большую роль в укреплении международных позиций и росте престижа нашей страны. Были не только сорваны планы изоляции советского государства, но и расширены его международные связи. В 1934 году СССР установил дипломатические отношения с Венгрией, Румынией, Чехословакией, Болгарией и Албанией, в 1935 году — с Колумбией, Бельгией и Люксембургом.

    В 1935 году, когда фашистская Италия напала на Абиссинию (современная Эфиопия), Лига Наций под мощным давлением общественного мнения, в котором голос Советского Союза звучал особенно весомо, приняла постановление о применении к Италии экономических санкций. Решение вроде бы и правильное и нужное, но санкции не были распространены на нефть, в которой Италия особенно нуждалась. Кроме того, Суэцкий канал — единственный путь, по которому Италия могла посылать войска и вооружение в Абиссинию, — не был закрыт. Наша страна решительно осудила агрессию итальянского фашизма против Абиссинии и потребовала сделать все необходимое, чтобы намеченные санкции дали свои результаты. Глава Советского правительства В. Молотов по поручению Сталина заявил в начале января 1936 года: «Только Советский Союз занял в итало-абиссинской войне особую принципиальную позицию, чуждую всякому империализму, чуждую всякой политике колониальных захватов. Только Советский Союз заявил о том, что он исходит из принципа равноправия и независимости Абиссинии, являющейся к тому же членом Лиги Наций, и что он не может поддержать никаких действий Лиги Наций или отдельных капиталистических государств, направленных к нарушению этой независимости и равноправия»[1055].

    Однако голос Советского Союза остался гласом вопиющего в пустыне. Это определение вполне уместно, поскольку часть боевых действий действительно развертывалась в пустыне. Попустительство западных держав политике захватов со стороны агрессивных государств началось, конечно, не с Абиссинии, но именно здесь оно прошло свою практическую проверку. Агрессоры все больше убеждались в том, что формальные протесты со стороны Лондона и Парижа, а также Вашингтона, который в то время был еще весьма слабо вовлечен в европейские дела, служат лишь формой маскировки их позиции. Все четче вырисовывалась стратегия западных держав направить острие захватнических устремлений на восток, против Советского Союза, поскольку в большевистском режиме они усматривали главную угрозу для своих интересов.

    Принципиальную позицию занимала Москва и в отношении процесса нарушения Германией всех военных статей, подписанных ею договоров. Гитлер уже в конце 1933 года ввел в стране всеобщую воинскую повинность, что являлось грубейшим нарушением взятых Германией на себя обязательств. Однако западные державы — гаранты Версальского договора — молча проглотили эту пилюлю. Гитлер создал «люфтваффе» — военно-воздушный флот, а также подводный флот, что также было запрещено Версальским и Локарнским договорами. Видя столь вялую, а в ряде случаев чуть ли не благосклонную реакцию со стороны западных держав, Гитлер в марте 1936 года оккупировал Рейнскую область. Берлин демагогически ссылался на то, что якобы советско-французский договор явился нарушением локарнских соглашений, а поэтому Германия считает себя свободной от налагавшихся этими соглашениями обязательств. Реакция Англии и Франции была внешне бурной, особенно со стороны Франции, но по существу беззубой. Английский премьер и министр иностранных дел осудили односторонний отказ Германии от обязательств Локарнского пакта, но, по мнению английского правительства, шаг, совершенный Германией, не представляет по существу военных действий и не грозит вызвать вооруженный конфликт.

    Позиция Советского Союза по вопросу о нарушении Германией Версальского и Локарнского договоров была однозначно осуждающей. Сталин исходил из принципиальной посылки о том, что фашизм действует в интересах крайних групп империалистов, но выступает он перед массами под личиной защитника обиженной нации и взывает к оскорбленному национальному чувству, как, например, германский фашизм, увлекший за собою массы лозунгом «против Версаля». В свое время и сам Сталин подвергал резкой критике версальскую систему, высказывался за ее замену подлинно эффективной системой коллективной безопасности, в которой учитывались интересы всех государств, в том числе и Советской России. Однако в новых, радикально изменившихся условиях, повторять обвинения в адрес версальской системы было бы крайне неразумно, поскольку даже эта система в какой-то степени связывала руки агрессивным кругам Германии.

    Между тем акты агрессии и социального реваншизма обретали все более наглый и откровенный характер. В июле 1936 года в Испании вспыхнул фашистский мятеж при поддержке со стороны итало-германских интервентов. Западные державы учредили так называемый Международный комитет по «невмешательству», действительное назначение которого было в том, чтобы прикрыть вооружённую интервенцию в Испанию. Советская делегация на Ассамблее Лиги Наций в сентябре 1936 выступила со специальным заявлением, в котором отметила, что организация пресловутого «невмешательства» в испанские дела является прямым нарушением международного права, поскольку испанские мятежники этим самым ставятся в одинаковое положение с законным испанским правительством.

    Принципиальная позиция Советского Союза по отношению к борьбе испанского народа за свою независимость была ясно выражена в телеграмме Сталина от 16 октября 1936 года на имя Генерального секретаря испанской коммунистической партии Хосе Диаса. В этой телеграмме было сказано:

    «Трудящиеся Советского Союза выполняют лишь свой долг, оказывая посильную помощь революционным массам Испании. Они отдают себе отчет, что освобождение Испании от гнета фашистских реакционеров не есть частное дело испанцев, а общее дело всего передового и прогрессивного человечества. Братский привет!

    И. Сталин»[1056]

    Позиция Москвы в отношении политики невмешательства была достаточно гибкой, а не жесткой и прямолинейной. Хотя СССР и считал, что принцип нейтралитета вообще неприменим, когда речь идет о помощи законному республиканскому правительству, борющемуся против фашистских мятежников, он все-таки присоединился к международному соглашению и вступил в Комитет по невмешательству. Сталин считал, что в сложившейся обстановке строгое соблюдение соглашения о невмешательстве всеми подписавшими его государствами, в том числе Германией и Италией, явится известным препятствием для развертывания агрессии и приведет к быстрому подавлению франкистского мятежа. Используя трибуну Комитета, советские представители неоднократно требовали расследования и пресечения фактов нарушения соглашения о невмешательстве со стороны итальянских и германских властей. Когда же выяснилось, что Комитет своим бездействием фактически помогает агрессорам, Советский Союз начал борьбу за предоставление правительству Испании возможности закупить оружие за границей. Не встретив поддержки других государств, СССР один стал оказывать помощь испанскому народу. В Испанию были посланы советские добровольцы, образованы так называемые интернациональные бригады, принимавшие участие в боях против франкистских мятежников. Для Советского Союза опыт войны в Испании был своего рода предварительным знакомством с будущими противниками. Многие советские военачальники приняли участие в войне, в частности будущий главком ВМС СССР адмирал флота Советского Союза Н.Г. Кузнецов, будущие маршалы Советского Союза Р.Я. Малиновский, К.А. Мерецков и другие видные военачальники. Практический опыт, приобретенный там, несомненно, сыграл позитивную роль в дальнейшей боевой подготовке Красной Армии, чему Сталин придавал важное значение. Однако республиканские силы оказались слабее, чем франкисты, имевшие самую широкую прямую военную поддержку со стороны Германии и Италии, в результате чего война завершилась победой режима генерала Франко. Это был, конечно, серьезный урок для Сталина, заставивший его еще более требовательно подходить к делу оснащения Красной Армии новейшей боевой техникой и улучшения боевой подготовки военных кадров.

    Наряду с проблемами, встававшими перед Советским Союзом на Европейском континенте, возникали проблемы в принципе такого же порядка и на Дальнем Востоке. Японская агрессия в Китае, начавшаяся в 1931 захватом Маньчжурии, продолжала расширяться благодаря тому, что Великобритания, Франция и США не оказывали ей противодействия, а, наоборот, попустительствовали агрессору, направляя его агрессивные устремления в сторону Советского Союза и Монгольской Народной Республики. Сталин внимательно следил за всеми перипетиями развития обстановки не только в Европе, но и на Дальнем Востоке. Ведь безопасности страны угрожали не только с запада, но и с востока, и здесь нельзя было проявлять шаблонности, заведомо умаляя или преувеличивая источники опасности. В беседе с американским журналистом Р. Говардом Сталин заявил: «В случае, если Япония решится напасть на Монгольскую Народную Республику, покушаясь на её независимость, нам придётся помочь Монгольской Народной Республике… Мы поможем МНР так же, как мы помогли ей в 1921 году»[1057]. В марте 1936 года Советский Союз подписал с Монгольской Народной Республикой соглашение о взаимопомощи. Спустя два года Советский Союз проучил зарвавшихся японских милитаристов у озера Хасан. Этот факт служил наглядным доказательством того, что военно-политическая стратегия Сталина исходила из необходимости располагать силами, способными дать отпор агрессору как на Западе, так и на Востоке.

    Новые акценты, которые делал Сталин на проведении в жизнь своего внешнеполитического курса, дали некоторым исследователям его биографии определенные основания утверждать, что он чуть ли взял на вооружение прежнюю имперскую политику русских царей. Подобные утверждения страдают прямолинейностью и не учитывают принципиально иного классового характера советского государства при Сталине. Хотя отдельные внешнеполитические акции Москвы и лежали в русле старой российской внешней политики, однако эти совпадения свидетельствуют не о переходе Сталина на рельсы прежней имперской политики царизма, а скорее о том, что в ряде случаев эта политика отражала коренные национально-государственные интересы России. И в таком понимании преемственности в сущности нет ничего зазорного. Напротив, в данном случае речь идет об преемственности объективно существующих национально-государственных интересов страны. Именно в этом ключе следует расценивать усилия Советского Союза, направленные на то, чтобы добиться права неограниченного входа и выхода через черноморские проливы для военно-морского флота СССР и одновременного ограничения тоннажа флота нечерноморских государств в Чёрном море в мирное время. Эта задача была решена в 1936 году в ходе конференции в Монтрё. Хотя в сталинские времена решения, принятые в Монтрё, расценивались как половинчатые и не в полной мере удовлетворяющие интересы нашей страны, в силу чего проблема проливов, мол, ещё ожидает своего разрешения[1058].

    В это же время Советский Союз предпринял ряд шагов, нацеленных на то, чтобы придать идее коллективной безопасности более или менее конкретные очертания. В сентябре 1936 года Политбюро по инициативе Сталина одобрило план создания системы коллективного отпора агрессорам. Правительство СССР предложило Франции и Чехословакии начать переговоры на уровне представителей генштабов. Одновременно оно выступило с идеей подписания «Общего пакта о взаимной помощи» между СССР, Францией, Чехословакией, Румынией, Югославией, Турцией. Инициатива Советского Союза по созданию системы коллективного отпора агрессорам встретила более чем прохладное отношение со стороны капиталистических держав. Под предлогом соблюдения традиционного курса изоляционизма Соединенные Штаты Америки, по сути дела, устранились от борьбы против нараставшей военной угрозы. Не хотело идти на сближение с СССР и правительство Англии. Отказавшись от подписания военной конвенции с Советским Союзом, правительство Франции тем самым лишило советско-французский пакт самой важной ее составной части — конкретных военных обязательств обеих сторон на случай нападения.

    Между тем к исходу 1936 года активизировался процесс объединения агрессивных сил. Совместная интервенция в Испании способствовала образованию германо-итальянского блока. В октябре 1936 года в Берлине был заключен военно-политический союз между Германией и Италией, известный под названием «ось Берлин — Рим». Оба государства договорились о разграничении сфер экономической экспансии на Балканах и в Дунайском бассейне, а также о тактике в войне против Испанской республики. Германия признала захват Италией Абиссинии. Создание «оси Берлин — Рим» и почти одновременное подписание (в ноябре 1936 года) между Германией и Японией «Антикоминтерновского пакта» предопределили дальнейшее нарастание агрессивных устремлений империалистических государств, а вместе с тем и побудили Москву к внесению определенных коррективов в стратегию и тактику советской внешней политики в этот период.

    В июле 1937 года Япония открыто напала на Китай. Сталин из этого факта сделал быстрые и вполне конкретные выводы, нацеленные на то, чтобы, с одной стороны, недвусмысленно дать понять агрессору, что СССР не будет с безучастным видом наблюдать за тем, как расширяется агрессия Японии. С другой стороны, Москва пошла на подписание в августе 1937 года договора о ненападении между СССР и Китаем. В сложившейся тогда ситуации этот шаг Сталина имел особо важное значение, поскольку он являлся серьезной поддержкой борьбы китайского народа против японских оккупантов и мог послужить хорошим примером того, как следует реагировать мировому сообществу на расширение масштабов японской агрессии. Великобритания и ряд других стран прилагали в это время немалые усилия, чтобы втянуть СССР в войну с Японией. Эти усилия не увенчались успехом благодаря многим факторам, среди которых не последнюю роль сыграла политическая проницательность и прозорливость Сталина. Ведь одной из фундаментальных основ его внешнеполитической концепции составлял тезис, согласно которому Советский Союз ни в коем случае не станет играть роль пешки в сложной политической игре, которая развертывалась тогда в мире. Таскать каштаны для других из огня — это была не наша политика. И ее твердо проводил в жизнь Сталин. Более того, он стремился всячески использовать малейшие трения и разногласия между капиталистическими странами, чтобы таким путем способствовать упрочению национальной безопасности государства.

    Одним из важных направлений внешней политики Советского Союза в тот период явились усилия по обузданию гонки вооружений. Конечно, Сталин не питал особых иллюзий насчет того, что путем дипломатических договоренностей можно было бы кардинально решить эту проблему. Он понимал, что Германия и Япония осуществляют широкомасштабную программу вооружений отнюдь не для того, чтобы за столом переговоров с западными странами иметь дополнительные козыри в дипломатической борьбе. Смысл гонки вооружений состоял в том, чтобы путем наращивания военной мощи силовым путем осуществить реализацию своих далеко идущих агрессивных целей. Но Сталин понимал, что в такой обстановке выдвижение инициатив по контролю над вооружениями может способствовать росту международного авторитета Советского Союза и будет содействовать мобилизации антивоенных сил во всем мире. Переговоры по вопросам о разоружении в то время велись в Женеве. В противовес империалистическим державам, которые сознательно завели переговоры на Женевской конференции в тупик, СССР выступил с новым предложением — превратить конференцию по разоружению в постоянно действующую конференцию мира. Как полагал Сталин, последняя могла бы стать инструментом укрепления международной безопасности. Однако инициатива СССР не была поддержана западными державами. Работа Женевской конференции оказалась окончательно свернутой.

    В данном контексте нельзя обойти молчанием одну любопытную проблему. Речь идет об обвинениях Сталина в том, что он чуть ли не превратил нашу страну в кузницу, в которой ковался фашистский меч для осуществления захватнических планов германских милитаристов. Не имея возможности рассмотреть эту тему достаточно подробно, хочу отметить лишь наиболее важные ее аспекты. Историческим фактом действительно является то, что между Советским Союзом и Веймарской Германией с середины 20-х годов осуществлялось сотрудничество в военной и военно-технической сферах. Причем это сотрудничество основывалось на принципе взаимной выгоды. Ставить в вину Москве то, что она осуществляла такое сотрудничество неправомерно, поскольку оно, как суверенное государство, само определяло то, с кем и на каких условиях осуществлять межгосударственные связи, в том числе и в военной сфере. Москва исходила из принципиальной посылки, согласно которой Версальская система строилась на несправедливой и шаткой основе, что именно она служила питательной почвой для роста реваншистских настроений в Германии. Не случайно на VII конгрессе Коминтерна в докладе Г. Димитрова особо подчеркивалось: «Фашизм действует в интересах крайних групп империалистов, но выступает он перед массами под личиной защитника обиженной нации и взывает к оскорбленному национальному чувству, как например германский фашизм, увлекший за собою мелкобуржуазные массы лозунгом «против Версаля»[1059].

    Сотрудничество с Веймарской Германией недопустимо приравнивать к сотрудничеству с гитлеровской Германией. А именно так поступают те, кто всеми правдами и неправдами пытаются доказать, что не кто иной, как Сталин, ковал фашистский меч, который потом Гитлер обрушит на нашу страну. Сами масштабы такого сотрудничества носили весьма скромный характер: на советской территории были созданы такие совместные объекты, как авиационная школа в Липецке, танковая школа в Казани и две агрохимические станции (полигона) — под Москвой и в Саратовской области. Причем особо следует отметить, что немцы обратились к Советской России с предложением о сотрудничестве, чтобы избежать контроля за нарушением ими условий Версальского договора. Москва же, идя на такое ограниченное сотрудничество, вполне обоснованно рассчитывала на ознакомление с новейшими достижениями Германии в области танкостроения, авиации и химической обороны. Обстоятельный анализ данной проблемы дан в работе И. Пыхалова, который на основе конкретных фактов доказывает, что вопреки уверениям всевозможных «обличителей сталинизма», не «фашистский меч ковался в СССР», а наоборот, немецкие специалисты в 1920-е — начале 1930-х годов помогали создавать в нашей стране базу для танковой, авиационной, химической промышленности. Таким образом, основы советского военно-промышленного комплекса были заложены во многом именно благодаря военнотехническому сотрудничеству с Германией[1060].

    В отношении последнего обобщающего вывода И. Пыхалова о том, что основы советского военно-промышленного комплекса были заложены во многом именно благодаря военно-техническому сотрудничеству с Германией, конечно, можно поспорить. Это заключение страдает явным преувеличением. Оно в определенной степени служит как бы зеркальным отражением (со знаком наоборот) утверждений, которые сам И. Пыхалов подвергает критике.

    Но вернемся к главной нити нашего изложения. Как и предвидел Сталин, созданный агрессивными державами военный потенциал стал использоваться для осуществления территориального передела мира, и прежде всего в Европе. В марте 1938 года Гитлер осуществил захват Австрии (так называемый аншлюс). Это уже был акт прямой агрессии в отношении суверенного государства. Идя на него, фашистские лидеры Германии рассчитывали на то, что западные державы не посмеют предпринять что-либо серьезное для предотвращения этого акта. И их расчеты оказались верными. Твердость и последовательность линии Советского Союза на оказание действенного коллективного отпора агрессии была подтверждена в связи с захватом Австрии. В то время как западные державы не только не вступились за жертву агрессии, но, напротив, поспешили признать включение австрийской территории в состав Германии, Советский Союз отказался признать захват Австрии и решительно выступил против акта агрессии со стороны фашистской Германии. Советское руководство во главе со Сталиным предлагало ответить на нее коллективными действиями, которые имели бы целью приостановить дальнейшее развитие агрессии и устранение усилившейся опасности новой мировой бойни.

    Однако, как и следовало было ожидать, инициатива Советского Союза не встретила поддержки. Она была сразу же отвергнута правительством Англии. Правительство США, хотя и не дало формального ответа, заняло фактически отрицательную позицию в отношении призыва Москвы. Подобная реакция со стороны ведущих западных держав могла лишь только поощрить правителей фашистской Германии к новым актам агрессии. Следующей жертвой фашистской Германии стала Чехословакия. Сталин в этом вопросе занимал ясную и определенную позицию. Он считал, что Советский Союз может и должен внести свой вклад в коллективные действия для защиты независимости Чехословакии. Еще задолго до того, как чехословацкий вопрос вступил в критическую стадию, в апреле 1938 года по инициативе Сталина ЦК ВКП(б) принял решение оказать действенную помощь Чехословакии, не допустить нового акта агрессии со стороны фашистской Германии. О характере этой помощи было сообщено чехословацкому правительству. При этом Москва исходила из того, что СССР окажет помощь Чехословакии и что советско-чехословацкий договор не запрещает каждой из сторон прийти на помощь, не дожидаясь Франции.

    Правительству буржуазной Польши, стремившемуся содействовать фашистской агрессии в отношении Чехословакии, с советской стороны было сделано предупреждение. В соответствии с решением ЦК ВКП(б) Наркомат обороны СССР выдвинул к западной границе необходимое количество стрелковых и кавалерийских дивизий, привел авиацию и танковые соединения в боевую готовность. Все эти войска могли немедленно прийти на помощь чехословацкой армии. Советское правительство заявило, что оно готово обсудить все другие необходимые военные меры, чтобы не допустить фашистской агрессии.

    В ответ на запрос президента Чехословацкой республики о возможности получения действенной помощи от Советского Союза Политбюро ЦК, обсудив 20 сентября 1938 года этот вопрос, высказалось за то, чтобы дать указание советскому полпреду в Чехословакии подтвердить готовность СССР оказать немедленную помощь. Однако усилия Советского Союза натолкнулись на сопротивление западных политиков, стремившихся направить фашистскую агрессию против СССР и вступить в союз с Гитлером[1061].

    Франция и Англия, действовавшие в согласии с правительством США, продолжали оказывать давление на Чехословакию, требуя от нее уступок в пользу гитлеровской Германии. Предав национальную независимость страны, правительство Чехословакии пошло на позорную капитуляцию. Правительства Англии и Франции поспешили оформить сделку с Гитлером. 29 сентября 1938 года в Мюнхене на конференции глав правительств Англии, Франции, Германии и Италии было решено удовлетворить захватнические претензии Германии к Чехословакии. Мюнхенское соглашение открывало все шлюзы для продолжения агрессии гитлеровской Германии, поэтому оно недаром вошло в историю как одна из самых позорных страниц западной дипломатии. Не географический, а политический Мюнхен стал нарицательным понятием.

    Итак, политика попустительства агрессии дала свои плоды. Угроза мировой войны приблизилась. Все усилия Советского Союза организовать коллективный отпор агрессорам оказались тщетными, поскольку они не встречали, по существу, никакого положительного отклика со стороны западных держав. В качестве объективной оценки сошлемся на мнение такого авторитетного лица, как У. Черчилль. Он признавал, что советские предложения и возможности носили реальный характер. «В качестве фактора сохранения мира эти возможности оказали бы серьезное сдерживающее влияние на Гитлера и почти наверняка привели бы к гораздо более серьезным событиям в случае войны. Вместо этого все время подчеркивалось двуличие Советского Союза и его вероломство. Советские предложения фактически игнорировали. Эти предложения не были использованы для влияния на Гитлера, к ним отнеслись с равнодушием, чтобы не сказать с презрением, которое запомнилось Сталину. События шли своим чередом так, как будто Советской России не существовало. Впоследствии мы дорого поплатились за это»[1062].

    Здесь комментарии не только излишни, но и даже неуместны. Лучше не скажешь.

    И качестве заключительного аккорда приведу оценку влиятельного американского журнала «Life». Обосновывая свое решение провозгласить Сталина человеком года (1939 г.) — прежде всего за его политику на международной арене — журнал писал: «его действия в 1939 году были позитивными, вызывавшими удивление и потрясшими мир»[1063].

    3. XVIII съезд: новые международные реальности и новые подходы к решению проблем

    Такова была в самых общих чертах международно-политическая ситуация, в которой Сталин подходил к очередному съезду партии, намеченному на март 1939 года. Промежутки между съездами становились все более длительными. Это говорило не только, а, скорее всего и не столько о том, что вождь испытывал определенные опасения по поводу возможных неожиданностей, с которыми он мог столкнуться в ходе проведения этого высшего форума большевистской партии. Такая опасность ему не грозила, поскольку партия, прошедшая через горнило великой чистки, уже представляла собой в определенной мере монолитную организацию, где не наблюдалось никаких отклонений от намеченной Сталиным генеральной линии. Еще недавно вздымавшая политические волны внутрипартийная борьба осталась лишь в анналах истории, и о ней вспоминали главным образом с целью идеологической обработки кадров и их воспитания в духе ортодоксального коммунизма в сталинской интерпретации.

    Подобная общая оценка, разумеется, не означала, что в партии царили тишь да гладь, да божья благодать. Бесспорно, имелось немало недовольных как сталинским курсом, так и жестокими репрессиями, забыть которые было не так-то и просто. Однако на поверхность, в повседневную внутрипартийную жизнь это затаенное недовольство никак не выплескивалось по причинам, объяснять которые нет особой необходимости. Если оценивать ситуацию в стране с точки зрения политической стабильности, то были все основания считать ее таковой не только по чисто внешним признакам, но и по более серьезным социально-экономическим и политическим параметрам. Даже такой ярый антисталинист, как Р. Конквест, признавал, что это «было примечательным и контрастировало с превратностями 1920-х и 1930-х годов, и знаменовало собой в сущности стабилизацию сталинизма как системы»[1064].

    Достижение общей стабилизации в партии и стране следует отнести к числу важнейших предвоенных достижений сталинской политики. Причем важным элементом в этом выступало то, что сам процесс стабилизации занял относительно короткий исторический отрезок времени. Это и понятно, поскольку радикальные перемены на попыталась отсидеться в стороне от надвигавшихся событий, а твердо и решительно подняла свой голос в защиту мира, призывая мировое сообщество сплотиться для коллективного отпора агрессии, для совместного обуздания захватнических поползновений агрессивных держав.

    Международная часть доклада Сталина была небольшой по объему, но весьма содержательной по своему существу. В ней он дал краткий, но исчерпывающий анализ ключевых особенностей сложившейся мировой ситуации. Исходным моментом в этом анализе была констатация того, что в новой мировой обстановке государства и страны, их отношения между собой стали во многом совершенно иными. Сталин подчеркнул, что в области политической минувшие годы были годами серьезных политических конфликтов и потрясений. Уже второй год, как шли вооруженные конфликты, захватившие более 500 миллионов человек населения земного шара Насильственно перекраивается карта Европы, Африки, Азии. Потрясена в корне вся система послевоенного так называемого мирного режима.

    Сталин связал это с продолжавшимся экономическим кризисом, захватившим прежде всего США, а вслед за ними — Англию, Францию и ряд других стран. Коснулся он и кризиса в стане агрессивных государств — Германии, Японии и Италии, которые к тому времени уже перестроили свою экономику на военный лад. Он подчеркнул, что у капитализма ресурсов для нормального выхода из нынешнего кризиса будет гораздо меньше, чем в период предыдущего кризиса.

    Оглядываясь назад, думается, что акцент на мировой экономический кризис как один из главных источников новой мировой войны был явной данью ортодоксальному марксизму-ленинизму. В дело уже вступили не просто экономические, но и фундаментальные геополитические факторы, значительно перевешивавшие удельный вес чисто экономических факторов.

    Допустив в этом вопросе некоторое упрощение, Сталин, однако, выдвинул совершенно новое положение о причинах, согласно которым империалистические страны развязывают мировые войны. Здесь надо отдать ему должное — от отказался от стереотипов, подчеркнув: «Это можно было бы объяснить, например, чувством боязни перед революцией, которая может разыграться, если неагрессивные государства вступят в войну и война примет мировой характер. Буржуазные политики, конечно, знают, что первая мировая империалистическая война дала победу революции в одной из самых больших стран. Они боятся, что вторая мировая империалистическая война может повести также к победе революции в одной или в нескольких странах.

    Но это сейчас не единственная и даже не главная причина. Главная причина состоит в отказе большинства неагрессивных стран, и прежде всего Англии и Франции, от политики коллективного отпора агрессорам, в переходе их на позицию невмешательства, на позицию «нейтралитета»[1065].

    Принципиально важное значение имел тот факт, что Сталин в своем докладе ясно и недвусмысленно провел четкую грань между государствами агрессивными, к которым он открыто причислил Германию, Японию и Италию, и государствами неагрессивными, куда относились остальные западные державы. Причем следует подчеркнуть, что подобное различие носило принципиальный характер. Что, естественно, не означало, что Сталин не высказывал остро критических замечаний относительно политики невмешательства и подстрекательства, которой в тот период следовали так называемые западные демократии. Дальше я приведу соответствующие оценки Сталина. Здесь же не могу обойти молчанием одну передержку, которую допускают некоторые специалисты демократического покроя, которые, обуреваемые стремлением во всем развенчать Сталина, приписывают ему свои собственные предположения. Так, М. Мельтюхов, оценивая положения внешнеполитической части доклада Сталина, утверждает: «Из контекста речи становится ясно, что «поджигателями» войны являются страны, проводящие политику невмешательства: Англия, Франция и США. В этих условиях целью советского руководства было использовать кризис и противоречия великих держав для дальнейшего усиления своего влияния в мире с перспективой окончательного решения вопроса о существовании капиталистического общества»[1066].

    Внимательный анализ доклада Сталина как раз и приводит к выводу, что весь запал сосредоточен на разоблачении агрессивных государств — Германии, Японии и Италии, — а критика западных держав мотивирована прежде всего тем, что они попустительствуют захватническим устремлениям агрессивных государств. Здесь, как говорится, телега ставится впереди лошади.

    Обратимся к словам самого Сталина. «Речь идет уже не о конкуренции на рынках, не о торговой войне, не о демпинге. Эти средства борьбы давно уже признаны недостаточными. Речь идет теперь о новом переделе мира, сфер влияния, колоний путем военных действий.

    Япония стала оправдывать свои агрессивные действия тем, что при заключении договора 9-ти держав ее обделили и не дали расширить свою территорию за счет Китая, тогда как Англия и Франция владеют громадными колониями. Италия вспомнила, что ее обделили при дележе добычи после первой империалистической войны и что она должна возместить себя за счет сфер влияния Англии и Франции. Германия, серьезно пострадавшая в результате первой империалистической войны и Версальского мира, присоединилась к Японии и Италии и потребовала расширения своей территории в Европе, возвращения колоний, отнятых у нее победителями в первой империалистической войне.

    Так стал складываться блок трех агрессивных государств. (Выделено мной — Н.К.) На очереди встал вопрос о новом переделе мира посредством войны»[1067].

    Кажется, вполне ясно, кто причислен к агрессорам. И здесь едва ли уместны какие-то хитроумные ссылки на контекст и т. п. моменты. Наконец, вполне четко и ясно Сталин говорит о том, что характерная черта новой империалистической войны состоит в том, что она не стала еще всеобщей, мировой войной. Войну ведут государства-агрессоры, всячески ущемляя интересы неагрессивных государств, прежде всего Англии, Франции, США, а последние пятятся назад и отступают, давая агрессорам уступку за уступкой.

    Таким образом, на наших глазах происходит открытый передел мира и сфер влияния за счет интересов неагрессивных государств без каких-либо попыток отпора и даже при некотором попустительстве со стороны последних[1068].

    И, наконец, главное — мотивы, лежавшие в основе политики умиротворения агрессоров. Поскольку без понимания этих мотивов трудно не только объяснить, но и даже приблизительно понять скудоумие и политическую слепоту вдохновителей мюнхенской стратегии. Сталин дает следующее разъяснение: «Формально политику невмешательства можно было бы охарактеризовать таким образом: «пусть каждая страна защищается от агрессоров, как хочет и как может, наше дело — сторона, мы будем торговать и с агрессорами и с их жертвами». На деле, однако, политика невмешательства означает попустительство агрессии, развязывание войны, следовательно, превращение ее в мировую войну. В политике невмешательства сквозит стремление, желание не мешать агрессорам творить свое черное дело, не мешать, скажем, Японии впутаться в войну с Китаем, а еще лучше с Советским Союзом, не мешать, скажем, Германии увязнуть в европейских делах, впутаться в войну с Советским Союзом, дать всем участникам войны увязнуть глубоко в тину войны, поощрять их в этом втихомолку, дать им ослабить и истощить друг друга, а потом, когда они достаточно ослабнут, выступить на сцену со свежими силами — выступить, конечно, «в интересах мира» и продиктовать ослабевшим участникам войны свои условия.

    И дешево и мило!»[1069]

    Нельзя обойти молчанием и моральную сторону вопроса, а именно оценку Сталиным политики умиротворения с точки зрения морально-этических критериев. Здесь следует ясно заметить, что вождь не питал никаких иллюзий относительно моральных соображений, которые могли как-то влиять на политику западных держав. Он с чувством обнаженного реализма заметил: «Они прямо говорят и пишут черным по белому, что немцы жестоко их «разочаровали», так как вместо того, чтобы двинуться дальше на восток, против Советского Союза, они, видите ли, повернули на запад и требуют себе колоний. Можно подумать, что немцам отдали районы Чехословакии как цену за обязательство начать войну с Советским Союзом, а немцы отказываются теперь платить по векселю, посылая их куда-то подальше.

    Я далек от того, чтобы морализировать по поводу политики невмешательства, говорить об измене, о предательстве и т. п. Наивно читать мораль людям, не признающим человеческой морали. Политика есть политика, как говорят старые прожженные буржуазные дипломаты. Необходимо, однако, заметить, что большая и опасная политическая игра, начатая сторонниками политики невмешательства, может окончиться для них серьезным провалом»[1070].

    Не надо быть специалистом в области международных отношений, чтобы по достоинству оценить это предостережение, прозвучавшее из уст советского лидера. Игра на противоречиях, как правило, в политике приносит свои плоды, порой весьма ощутимые. Но если вся политика строится на противоречиях, вернее на игре на противоречиях, то она не имеет прочного фундамента и рано или поздно обнажает свою бесперспективность и близорукость. История кануна второй мировой войны — блестящий тому пример.

    Сталин дал вполне объективный анализ бесперспективности и опасности политики умиротворения агрессора. Он указал на то, что война создала новую обстановку в отношениях между странами. Она внесла в эти отношения атмосферу тревоги и неуверенности. Подорвав основы послевоенного мирного режима и опрокинув элементарные понятия международного права, война поставила под вопрос ценность международных договоров и обязательств. Пацифизм и проекты разоружения оказались похороненными в гроб. Их место заняла лихорадка вооружения. Стали вооружаться все — от малых до больших государств, в том числе и прежде всего государства, проводящие политику невмешательства. Никто уже не верит в елейные речи о том, что мюнхенские уступки агрессорам и мюнхенское соглашение положили будто бы начало новой эре «умиротворения». Не верят в них также сами участники мюнхенского соглашения — Англия и Франция, которые не менее других стали усиливать свое вооружение.

    Принципиально важное значение имели сформулированные Сталиным основные цели и задачи советской внешней политики, а также те основы, на которых она будет проводиться в жизнь. Эти цели и задачи изложены четко и лаконично и сводились они к следующим основным положениям:

    Внешняя политика Советского Союза ясна и понятна:

    1. Мы стоит за мир и укрепление деловых связей со всеми странами, стоим и будем стоять на этой позиции, поскольку эти страны будут держаться таких же отношений с Советским Союзом, поскольку они не попытаются нарушить интересы нашей страны.

    2. Мы стоим за мирные, близкие и добрососедские отношения со всеми соседними странами, имеющими с СССР общую границу, стоим и будем стоять на этой позиции, поскольку эти страны будут держаться таких же отношений с Советским Союзом, поскольку они не попытаются нарушить, прямо или косвенно, интересы целости и неприкосновенности границ Советского государства.

    3. Мы стоим за поддержку народов, ставших жертвами агрессии и борющихся за независимость своей родины.

    4. Мы не боимся угроз со стороны агрессоров и готовы ответить двойным ударом на удар поджигателей войны, пытающихся нарушить неприкосновенность советских границ. Такова внешняя политика Советского Союза. В своей внешней политике Советский Союз опирается:

    1. На свою растущую хозяйственную, политическую и культурную мощь;

    2. На морально-политическое единство нашего советского общества;

    3. На дружбу народов нашей страны;

    4. На свою Красную Армию и Военно-Морской Красный Флот;

    5. На свою мирную политику,

    6. На моральную поддержку трудящихся всех стран, кровно заинтересованных в сохранении мира;

    7. На благоразумие тех стран, которые не заинтересованы по тем или иным причинам в нарушении мира.

    Задачи партии в области внешней политики:

    1. Проводить и впредь политику мира и укрепления деловых связей со всеми странами;

    2. Соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками;

    3. Всемерно укреплять боевую мощь нашей Красной Армии и Военно-морского Красного Флота;

    4. Крепить международные связи дружбы с трудящимися всех стран, заинтересованными в мире и дружбе между народами[1071]

    Завершая этот небольшой внешнеполитический раздел, хочется донести до сознания читателя простую и вместе с тем многогранную истину. Международное положение нашей страны в тот период можно было уподобить положению между молотом и наковальней.

    Возможности маневров и возможности выбора и политического лавирования были весьма ограничены. По крайней мере они все лежали на поверхности. Даже такой антисталинист, как Д. Волкогонов, писал: «У СССР оказался весьма ограниченный выбор»[1072]. Конечно, задним числом можно строить различного рода спекулятивные предположения и проигрывать различные варианты тех или иных действий со стороны Советского Союза. В области политической фантазии такие версии вполне возможны. Но в сфере реальной политики, когда время измерялось не годами, а месяцами, и порой даже днями, приходилось принимать радикальные решения, исходя не из благих пожеланий или намерений, а из условий суровой реальности.

    А реальности, если вещи назвать своими именами, были таковы. С одной стороны, нашей стране угрожала агрессия гитлеровской Германии, а на Дальнем Востоке маячила отнюдь не иллюзорная опасность войны со стороны Японии. Клещи империалистической агрессии могли в любой момент сомкнуться вокруг нашей страны. Так называемые демократические государства Запада, включая сюда и США, не испытывали реального желания и практической готовности пойти на создание системы коллективной безопасности с участием Советского Союза как его важнейшего составного звена. Более того, их вполне устраивало такое развитие событий, при котором германская агрессия была бы канализирована на восток, т. е. против Советского Союза, большевистский режим которого им был не менее, если не более ненавистен, чем фашизм. Они открыто вели двойную игру, надеясь, что в конце концов Советская Россия окажется в сетях этой хитроумной геополитической стратегии.

    В контексте освещения мотивов, лежавших в основе советской внешней политики в тот период, едва ли уместно обойти молчанием позицию Троцкого. И не потому что его позиция имела какое-либо реальное значение, а потому что она еще раз убедительно продемонстрировала все убожество и несостоятельность как его оценок, так и его расчетов, связанных с анализом международной ситуации. В середине 1938 года Троцкий, ведя свою пропагандистскую кампанию, обвинял Сталина в том, что он плетется в хвосте западноевропейских и американских империалистов. Вот что он писал: «Международная политика Сталина, основанная на угнетении народов СССР, в общем и целом совпадает или стремится совпасть с политикой демократических империалистов. Сталин ищет сближения с нынешними правительствами Франции, Великобритании и Соединенных Штатов. В этих целях он превратил соответственные секции Коминтерна в социал-империалистические партии. Сталин стремится доказать правящим классам наиболее могущественных стран, что он не угрожает их империалистическим интересам. Сталин может проводить подобную политику, только жертвуя интересами мирового рабочего класса и всех колониальных и полуколониальных народов. Недопустимо себя обманывать условными фразами и остатками старых революционных лозунгов. Сталин поддерживает в колониальных и полуколониальных странах «революционную» и «национальную» политику ровно в тех пределах, чтоб испугать заинтересованную империалистическую страну и показать ей высокую ценность своей дружбы»[1073].

    Нет смысла опровергать столь примитивную мотивацию и не менее примитивную аргументацию Троцкого. Судя по его логике, Советскому Союзу в тот период надлежало вести линию не на поиски условий для создания системы коллективного отпора потенциальным агрессорам, а всячески обострять отношения с ведущими западными державами, что в той обстановке было только на руку Гитлеру. Когда же Сталин на съезде партии в марте 1939 года сформулировал главные направления советской внешней политики, из которых явствовало, что СССР выступает за укрепление деловых связей со всеми странами, поскольку эти страны будут держаться таких же отношений с Советским Союзом, поскольку они не попытаются нарушить интересы нашей страны, Троцкий завопил о том, что это означает «предложение руки и сердца Гитлеру». Видите ли, Троцкому не нравилась ни линия на поиски взаимовыгодных отношений СССР с западными демократиями, ни линия на развитие отношений СССР с соседними странами, в том числе и с Германией, на условиях, о которых только что говорилось выше. Естественно и правомерно сделать вывод, что сам Троцкий выступал с позиций международного провокатора, поскольку проповедовавшаяся им идея подталкивания мировой революции была не чем иным, как провоцированием войны. Причем горючим материалом для разжигания пожара такой, с позволения сказать, революции, должны были стать народные массы Советского Союза. Принимая во внимание сказанное, не удивительно, что все троцкистские призывы повисали в воздухе и не находили никакого отклика среди трудящихся масс во всем мире. Именно этим и объясняется печальная судьба, постигшая организованный троцкистами так называемый Четвертый интернационал — этот политический выкидыш обанкротившегося лидера троцкизма.

    В исторической науке бытуют различные точки зрения относительно того, как доклад Сталина повлиял на дальнейшее развитие отношений между Советским Союзом и Германией. Одна точка зрения исходит из того, что якобы в этом докладе был дан явный сигнал Гитлеру о готовности СССР искать и найти почву для дальнейшего соглашения с Берлином. В подтверждение такого утверждения приводятся некоторые факты, в частности, то, что новый министр иностранных дел СССР Молотов после подписания пакта от 23 августа 1939 г. якобы поднял бокал за Сталина, отметив, что именно Сталин своей речью в марте сего года, хорошо понятой в Германии, вызвал коренной поворот в отношениях между двумя странами[1074].

    Конечно, по прошествии многих десятилетий трудно дать вполне адекватную и объективную оценку влияния высказываний вождя на дальнейший ход событий в отношениях между двумя странами. В контексте сказанного советским лидером, а именно — мы стоим за мирные, близкие и добрососедские отношения со всеми соседними странами, имеющими с СССР общую границу, стоим и будем стоять на этой позиции, поскольку эти страны будут держаться таких же отношений с Советским Союзом, поскольку они не попытаются нарушить, прямо или косвенно, интересы целости и неприкосновенности границ Советского государства — данное положение было адресовано всем заинтересованным сторонам, в том числе и Германии. Причем в такой постановке вопроса не содержалось какого-то особого намека на намерение установить доверительные или особые отношения с Берлином. Дело было за Берлином давать свое толкование тому, что было сказано советским вождем. Более поздние наслоения и последующие события послужили своего рода толчком для некоторых исследователей придать высказываниям Сталина именно такое истолкование. Однако его правомерность не представляется бесспорной.

    Сошлюсь на свидетельство немецкой исследовательницы данной проблемы, которая, в частности, писала: «Итоги XVIII съезда партии ни в Москве, ни за рубежом поначалу не были восприняты как сенсация, возвещающая о радикальных переменах в советской внешней политике, особенно в отношении Германии. В своем заключительном отчете о XVIII съезде партии, который Шуленбург (посол Германии в Москве — Н.К.) подписал 3 апреля, германское посольство в Москве не вышло за рамки обычных оценок. Так, после детального и в высшей степени профессионального анализа обсуждавшихся на съезде вопросов и обобщения принятых на нем решений, констатировалось, что «XVIII съезд партии не преподнес никакой сенсации, не выработал ни одной новой директивы и не решил ничего принципиально нового. Основные темы, занимавшие съезд («успехи» советской экономики, уничтожение «врагов народа», повышение боевой готовности в отношении внешних врагов, «политическое и моральное единство советского народа» и необходимость улучшения партийно-политического воспитания масс), обсуждаются советской печатью и отражаются в речах руководящих партийных и правительственных функционеров уже в течение ряда лет»[1075].

    Здесь едва ли уместно вдаваться во все детали данной проблемы, поскольку это грозило бы завести в настоящие исторические дебри. Да и в конце концов право на существование имеют различные версии. Мне бы хотелось в заключение подчеркнуть не те или иные детали, а факты фундаментального значения. Западные державы в канун второй мировой войны не сыграли роль активной силы, противостоящей агрессии фашистских и милитаристских государств. Они варили свою политическую кашу, но просчитались. Таковы факты, если их освободить от всякой пропагандистской шелухи. И политика нашей страны должна была базироваться на объективном учете именно этих фактов, а не на прекраснодушных заверениях западноевропейских государственных и политических деятелей, которые говорили одно, а делали другое. Если быть объективным, то нужно со всей прямотой признать, что ситуация, сложившаяся в канун второй мировой войны, была более чем уникальна и не имела аналогов в мировой истории. В такой обстановке твердо и последовательно осуществлять отвечающий реальностям исторической эпохи внешнеполитический курс было делом чрезвычайно трудным и сложным. И Сталин оказался на высоте своего исторического призвания, проведя наш государственный корабль между Сциллой и Харибдой.

    4. Консолидация советского общества

    Проблемы международных отношений и внешней политики в общей сумме проблем, обсуждавшихся на XVIII съезде партии, вроде бы и занимали не самое главное место. Однако по своему реальному значению они имели решающее, первостепенное значение. Вся мировая атмосфера как бы дышала предвоенной грозой, в любой момент могла разразиться катастрофа невиданных до селе масштабов. Естественно поэтому, что и внутренние, в том числе и внутрипартийные вопросы, рассматривались и обсуждались под этим углом зрения. Не стану обременять читателя цифрами и данными, свидетельствовавшими о бурном развитии всех сторон экономической, социально-политической и культурной жизни страны. Ограничусь освещением тех аспектов, которые оказались в центре вынимания доклада Сталина. Они рисуют хотя и не полную, но в целом достаточно емкую картину того, что представляла собой страна в этот сложный период ее истории.

    Вождь счел необходимым подчеркнуть, что наиболее важным результатом в области развития народного хозяйства за минувшие годы нужно признать завершение реконструкции промышленности и земледелия на основе новой, современной техники. Он отметил, что у нас нет уже больше, или почти нет больше, старых заводов с их отсталой техникой и старых крестьянских хозяйств с их допотопным оборудованием. Основу нашей промышленности и земледелия составляет теперь новая, современная техника. Можно сказать без преувеличения, что с точки зрения техники производства, с точки зрения насыщенности промышленности и земледелия новой техникой наша страна является наиболее передовой в сравнении с любой другой страной, где старое оборудование висит на ногах у производства и тормозит дело внедрения новой техники[1076].

    Разумеется, эта радужная общая оценка не по всем параметрам отвечала реальной действительности: ведь было еще немало заводов, фабрик и предприятий с отсталой техникой, серьезную тревогу вызывала проблема высококвалифицированных кадров, часто не обладавших необходимым опытом работы. Крупные недостатки имелись и в организации производства, налаживании необходимой кооперации между различными отраслями хозяйства. Уже не говоря о том, что в ряде наиболее технологичных производств советская промышленность, транспорт, средства связи, не исключая и сельское хозяйство, наша страна далеко отставала от ведущих капиталистических держав. Так что завышенный оптимизм Сталина, хотя и был ориентирован прежде всего на внутреннее потребление, не вполне отвечал реальностям. Однако осуждать его за это не поднимается язык, поскольку главное в тот период было — вселить в широкие массы советского населения уверенность в свои силы и свои почти неисчерпаемые возможности.

    Особое внимание в докладе, вне всякого сомнения, привлекает трактовка классовой борьбы. Как читатель уже мог убедиться из всех предшествующих глав, проблема классовой борьбы являлась альфой и омегой всей политической философии Сталина. Именно с точки зрения классовой борьбы он подходил к анализу всех важнейших проблем как внутреннего, так и внешнего развития государства. Отношение к классовой борьбе лежало в основе его многолетнего бескомпромиссного противостояния со всеми политическими противниками. Именно здесь проходил водораздел между теми, кто поддерживал сталинскую генеральную линию, и теми, кто оппонировал ей. И вот, наконец, наступил своеобразный момент истины, когда вождь должен был сформулировать свое новое толкование классовой борьбы в условиях победы социализма. Повторять старые истины насчет обострения классовой борьбы по мере укрепления позиций нового общественного строя — значило продолжать дудеть в старую дуду и игнорировать качественно новый этап развития советского общества.

    И Сталин пошел на довольно радикальную, по его меркам, ревизию своих прежних воззрений. Его устами была провозглашена новая истина: «В области общественно-политического развития страны наиболее важным завоеванием за отчетный период нужно признать окончательную ликвидацию остатков эксплуататорских классов, сплочение рабочих, крестьян и интеллигенции в один общий трудовой фронт, укрепление морально-политического единства советского общества, укрепление дружбы народов нашей страны и как результат всего этого — полную демократизацию политической жизни страны, создание новой Конституции»[1077].

    Однако эта новая формула вождя не означала коренного поворота в его воззрениях на классовую борьбу. Она лишь приспосабливала теоретические построения к объективно сложившимся реальностям нового периода. Косвенным подтверждением этой мысли может служить довольно большой пассаж, который он посвятил в своем докладе обоснованию (а скорее — оправданию полосы массовых репрессий, которые в основном прекратились к исходу 1938 года). Вот его аргументация, если ее позволительно назвать таковой:

    «Некоторые деятели зарубежной прессы болтают, что очищение советских организаций от шпионов, убийц и вредителей, вроде Троцкого, Зиновьева, Каменева, Якира, Тухачевского, Розенгольц, Бухарина и других извергов, «поколебало» будто бы советский строй, внесло «разложение». Эта пошлая болтовня стоит того, чтобы поиздеваться над ней. Как может поколебать и разложить советский строй очищение советских организаций от вредных и враждебных элементов? Троцкистско-бухаринская кучка шпионов, убийц и вредителей, пресмыкавшаяся перед заграницей, проникнутая рабьим чувством низкопоклонства перед каждым иностранным чинушей и готовая пойти к нему в шпионское услужение, — кучка людей, не понявшая того, что последний советский гражданин, свободный от цепей капитала, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши, влачащего на плечах ярмо капиталистического рабства, — кому нужна эта жалкая банда продажных рабов, какую ценность она может представлять для народа и кого она может «разложить»? В 1937 году были приговорены к расстрелу Тухачевский, Якир, Уборевич и другие изверги. После этого состоялись выборы в Верховный Совет СССР. Выборы дали Советской власти 98,6 процента всех участников голосования. В начале 1938 года были приговорены к расстрелу Розенгольц, Рыков, Бухарин и другие изверги. После этого состоялись выборы в Верховные Советы союзных республик. Выборы дали Советской власти 99,4 процента всех участников голосования. Спрашивается, где же тут признаки «разложения» и почему это «разложение» не сказалось на результатах выборов?»[1078].

    На самом же деле, результаты голосования едва ли можно истолковывать как самый убедительный довод в пользу того, что репрессии вызывали чуть ли не поголовное одобрение. Чисто формальная логика здесь явно неуместна и звучит неубедительно. Иначе трудно объяснить тот факт, что лично сам Сталин дал сигнал к прекращению массовых репрессий. Да, собственно говоря, массовые репрессии в истории редко когда играли созидательную роль. Хотя, конечно, в иные исторические периоды они были и необходимы, и оправданы. Сталин же ссылкой на итоги выборов лишь нашел ловкий аргумент, чтобы закрыть эту мрачную страницу советской истории. Ему отныне нужна была стабилизация всего советского общества — и решению данной задачи было подчинено все остальное.

    Большое место в докладе вождя заняли вопросы укрепления стабильности нового общественного строя. Ведь не за горами находились новые непредвиденные испытания, и эти испытания вынести было по плечу лишь сплоченному сообществу граждан. Поэтому прежние классовые различия были как бы отброшены в сторону как уже отживший свой век арсенал средств борьбы. На съезде особый акцент был сделан на следующем постулате: Особенность советского общества нынешнего времени в отличие от любого капиталистического общества состоит в том, что в нем нет больше антагонистических, враждебных классов, эксплуататорские классы ликвидированы, а рабочие, крестьяне и интеллигенция, составляющие советское общество, живут и работают на началах дружественного сотрудничества. В то время как капиталистическое общество раздирается непримиримыми противоречиями между рабочими и капиталистами, между крестьянами и помещиками, что ведет к неустойчивости его внутреннего положения, советское общество, освобожденное от ига эксплуатации, не знает таких противоречий, свободно от классовых столкновений и представляет картину дружественного сотрудничества рабочих, крестьян и интеллигенции. На основе этой общности и развернулись такие движущие силы, как морально-политическое единство советского общества, дружба народов СССР, советский патриотизм. На этой же основе возникли Конституция СССР, принятая в ноябре 1936 года, и полная демократизация выборов в верховные органы страны[1079].

    Впервые лозунг догнать и перегнать высокоразвитые капиталистические страны в экономическом отношении был выдвинут Сталиным в докладе на съезде партии в 1939 году. Видимо, серьезные успехи в развитии промышленности, транспорта, энергетики, а также некоторые сдвиги в развитии сельского хозяйства, не говоря уже о серьезных достижениях в области оборонного строительства, подвигли Сталина на мысль выдвинуть такой, мягко говоря, дерзкий призыв.

    Сталин основывался на том, что наша промышленность выросла за отчетный период более, чем в два раза, причем весь рост продукции шел за счет социалистической продукции, что по темпам роста социалистическая промышленность стоит на первом месте в мире. «Выходит, таким образом, что по технике производства и темпам роста нашей промышленности мы уже догнали и перегнали главные капиталистические страны»[1080].

    Что касается развития сельского хозяйства, то аргументация вождя основывалась скорее на арифметических показателях, чем на более глубоком качественном анализе состояния дел в этой области. Развитие сельского хозяйства шло, — говорил он — так же как и развитие промышленности, по линии подъема. Подъем этот выражается не только в росте сельскохозяйственной продукции, но прежде всего в росте и укреплении социалистического сельского хозяйства, с одной стороны, гибели единоличного хозяйства, с другой стороны. В то время как посевная площадь зерновых у колхозов выросла с 75 миллионов в 1933 году до 92 миллионов гектаров в 1938 году, посевная площадь зерновых у единоличников сократилась за этот период с 15,7 миллиона гектаров до 600 тысяч гектаров, то есть до 0,6 процента всей посевной площади зерновых. Уже не говоря о посевных площадях по техническим культурам, где роль единоличного хозяйства сведена к нулю. Известно, кроме того, что в колхозах объединено теперь 18 миллионов 800 тысяч крестьянских дворов, то есть 93,5 процента всех крестьянских дворов, не считая рыболовецких и промысловых колхозов.

    Это значит, что колхозы окончательно закреплены и упрочены, а социалистическая система хозяйства является теперь единственной формой нашего земледелия[1081].

    Бросается в глаза акцент, который Сталин делает прежде всего на социальных аспектах развития сельского хозяйства. А между тем практика в дальнейшем показала, что эта сторона вопроса отнюдь не всегда, а тем более не на каждом этапе исторического развития страны, приобретает решающее значение. Вообще попутно следует отметить, что во всей политической философии Сталина достаточно четко проглядывает примат политических факторов над экономическими, что порой приводило к серьезным ошибкам.

    Но вернемся к призыву перегнать капиталистические страны по уровню экономического развития. Сам Сталин следующим образом сформулировал эту задачу: «Мы перегнали главные капиталистические страны в смысле техники производства и темпов развития промышленности. Это очень хорошо. Но этого мало. Нужно перегнать их также в экономическом отношении. Мы это можем сделать, и мы это должны сделать. Только в том случае, если перегоним экономически главные капиталистические страны, мы можем рассчитывать, что наша страна будет полностью насыщена предметами потребления, у нас будет изобилие продуктов и мы получим возможность сделать переход от первой фазы коммунизма ко второй его фазе.

    Что требуется для того, чтобы перегнать экономически главные капиталистические страны? Для этого требуется прежде всего серьезное и неукротимое желание идти вперед и готовность пойти на жертвы, пойти на серьезные капитальные вложения для всемерного расширения нашей социалистическая промышленности. Есть ли у нас эти данные? Безусловно есть! Для этого требуется, далее, наличие высокой техники производства и высоких темпов развития промышленности. Есть ли у нас эти данные? Безусловно есть! Для этого требуется, наконец, время. Да, товарищи, время. Нужно строить новые заводы. Нужно ковать новые кадры для промышленности. Но для этого необходимо время, и немалое. Невозможно в 2–3 года перегнать экономически главные капиталистические страны. Для этого требуется несколько больше времени»[1082].

    Можно сказать, что на пороге войны вождь несколько увлекся и снова впал в то состояние, которое он сам когда-то определил как головокружение от успехов. Сами международные условия делали постановку данной задачи более чем проблематичной. К тому же, в тот период не было еще в наличии достаточных материально-технических, людских и иных ресурсов, чтобы ставить выполнение данной задачи в практическую плоскость. Видимо, Сталин хотел войти в историю как человек, под руководством которого была воплощена в жизнь столь грандиозная задача. Уничтожение эксплуатации и укрепление социалистической системы в народном хозяйстве, отсутствие безработицы и связанной с ней нищетой в городе и деревне, громадное расширение промышленности и непрерывный рост численности рабочих, рост производительности труда рабочих и колхозников, закрепление земли навечно за колхозами и снабжение колхозов громадным количеством первоклассных тракторов и сельскохозяйственный машин — все это создало реальные условия для дальнейшего роста материального положения рабочих и крестьян. Улучшение же материального положения рабочих и крестьян, естественно, привело к улучшению материального положения интеллигенции, представляющей значительную силу нашей страны и обслуживающей интересы рабочих и крестьян. Все эти и подобные им констатации отнюдь не были пустой пропагандой советской печати. Однако всерьез говорить о сколько-нибудь радикальном улучшении материального положения и условий жизни основных масс населения было явным преувеличением. Конечно, жизнь улучшилась, но лишь по сравнению с теми стандартами, которые господствовали еще несколько лет назад — а это были стандарты нищеты или полунищеты. В этом контексте грандиозные прожекты вождя явно отдавали хлестаковщиной.

    Это замечание нисколько не принижает реальных достижений советского общества той поры. Но во всем, в том числе и в констатации неоспоримых успехов и достижений, необходимо соблюдать чувство меры.

    В области партийной работы Сталин сосредоточил свое внимание на таких ее сторонах, как меры по улучшению состава партии, разукрупнение организаций, приближение руководящих органов к низовой работе. Особый раздел он посвятил вопросам пропаганды и идеологического воспитания кадров. В этом разделе много места было отведено постановке партийной пропаганды в духе Краткого курса. В связи с этим намечалась коренная реорганизация всей системы политического просвещения, поскольку прежняя уже не отвечала потребностям жизни и часто работала вхолостую. Конкретные меры и предложения, касающиеся этой сферы, были изложены в докладе А. Жданова, звезда которого на политическом горизонте советской властной верхушки становилась все более заметной.

    Сталин, считая себя теоретиком и будучи таковым, решил внести ясность в теоретическую постановку вопросов государства при социализме и коммунизме. Эти проблемы, по его мнению, заслуживали особого внимания, поскольку от их правильного теоретического разрешения и интерпретации зависели пути развития страны и перспективы дальнейшего строительства нового общества. Я не стану касаться аргументации вождя в его полемике со взглядами Ф. Энгельса по данному вопросу, которого он и здесь подверг мягкой замаскированной критике. Принципиальная новация Сталина состояла в том, что он провозгласил возможность построения коммунизма в Советском Союзе. Это было — нечто действительно новое в марксистско-ленинской теории. И Сталин, видимо, своим теоретическим вкладом намеревался встать вполне вровень с основоположниками марксизма-ленинизма не только в сфере пропаганды теории, но и в разработке принципиальных положений самой этой теории.

    Неудивительно, что в официальной биографии вождя положения, выдвинутые им на XVIII съезде партии, провозглашались чуть ли не вершиной марксистско-ленинской мысли. В ней, в частности, подчеркивалось: «Доклад Сталина на XVIII съезде ВКП(б) явился программным документом коммунизма, дальнейшим шагом вперед в развитии марксистско-ленинской теории. Сталин развил дальше ленинскую теорию социалистической революции. Он конкретизировал теорию о возможности построения социализма в одной стране и пришел к выводу о возможности построения коммунизма в нашей стране и в том случае, если сохранится капиталистическое окружение. Этот вывод товарища Сталина обогащает ленинизм, вооружает рабочий класс новым идейным оружием, дает партии великую перспективу борьбы за победу коммунизма, двигает вперед марксистско-ленинскую теорию»[1083].

    Объективный анализ сталинских высказываний на этот счет не позволяет сделать вывод, что он разработал теорию о возможности построения коммунизма в нашей стране в условиях капиталистического окружения. Каких-либо весомых аргументов на этот счет приведено не было, да и едва ли они существовали в природе. Поэтому правомерно говорить не о выдвижении некоей теории, а скорее всего о политическом постулате, которому придавалась значимость и вес теории. Но сначала о сути его новаций в этой области. Он говорил: «Как видите, мы имеем теперь совершенно новое, социалистическое государство, не виданное еще в истории и значительно отличающееся по своей форме и функциям от социалистического государства первой фазы.

    Но развитие не может остановиться на этом. Мы идем дальше, вперед, к коммунизму. Сохранится ли у нас государство также и в период коммунизма?

    Да, сохранится, если не будет ликвидировано капиталистическое окружение, если не будет уничтожена опасность военного нападения извне, причем понятно, что формы нашего государства вновь будут изменены сообразно с изменением внутренней и внешней обстановки»[1084].

    Сейчас по прошествии многих десятилетий сама такая постановка вопроса кажется, по меньшей мере, утопической. Возникает законный вопрос: а верил ли сам вождь в возможность построения коммунизма в условиях капиталистического окружения? Судя по тому, что и после окончания Великой Отечественной войны он снова поднимал эту проблему, видимо, он всерьез считал такую возможность реальной.

    Едва ли политически актуально в условиях реальностей XXI века вообще вести какую-либо дискуссию по данному предмету. Она представляется беспредметной и во многом схоластической, поскольку жизнь опрокинула не только эту сталинскую новацию, но и многие другие, гораздо более реалистические прогнозы и расчеты. Ясно одно — вождь отличался явным нетерпением в смысле толкования закономерностей и темпов развития общественных процессов в широкой исторической перспективе. Лавры строителя коммунизма его безусловно привлекали. Но ход развития общества не был подвластен ни вождям, ни партиям. Хотя с высоты его положения ему, видимо, казалось, что вдохновленный великими идеалами народ способен на все, в том числе и радикально изменять течение исторического потока.

    Существенное политическое и идеологическое значение для страны имела реалистическая постановка Сталиным вопроса об отношении к интеллигенции. Ведь не секретом было, что в тот период, и особенно в предшествовавшие годы, в партии, как и в стране, имели распространение взгляды, откровенно враждебные советской интеллигенции. Носители этих неправильных взглядов практиковали часто грубо пренебрежительное, презрительное отношение к советской интеллигенции, рассматривая ее как силу чуждую и даже враждебную рабочему классу и крестьянству.

    Вождь всем своим авторитетом осудил подобные взгляды и выступил в защиту различных слоев старой и новой интеллигенции. Сталин подчеркивал: «Наиболее влиятельная и квалифицированная часть старой интеллигенции уже в первые дни Октябрьской революции откололась от остальной массы интеллигенции, объявила борьбу Советской власти и пошла в саботажники. Она понесла за это заслуженную кару, была разбита и рассеяна органами Советской власти Впоследствии большинство уцелевших из них завербовалось к врагам нашей страны во вредители, в шпионы, вычеркнув себя тем самым из рядов интеллигенции. Другая часть старой интеллигенции, менее квалифицированная, но более многочисленная, долго еще продолжала топтаться на месте, выжидая «лучших времен», но потом, видимо, махнула рукой и решила пойти в службисты, решила ужиться с Советской властью. Большая часть этой группы старой интеллигенции успела уже состариться и начинает выходить из строя. Третья часть старой интеллигенции, главным образом рядовая ее часть, имевшая еще меньше квалификации, чем предыдущая часть, присоединилась к народу и пошла за Советской властью. Ей необходимо было доучиваться, и она действительно стала доучиваться в наших вузах. Но наряду с этим мучительным процессом дифференциации и разлома старой интеллигенции шел бурный процесс формирования, мобилизации и собирания сил новой интеллигенции. Сотни тысяч молодых людей, выходцев из рядов рабочего класса, крестьянства, трудовой интеллигенции пошли в вузы и техникумы и, вернувшись из школ, заполнили поредевшие ряды интеллигенции. Они влили в интеллигенцию новую кровь и оживили ее по-новому, по-советски. Они в корне изменили весь облик интеллигенции по образу своему и подобию. Остатки старой интеллигенции оказались растворенными в недрах новой, советской, народной интеллигенции. Создалась, таким образом, новая, советская интеллигенция, тесно связанная с народом и готовая в своей массе служить ему верой и правдой.

    В итоге мы имеем теперь многочисленную, новую, народную, социалистическую интеллигенцию, в корне отличающуюся от старой, буржуазной интеллигенции как по своему составу, так и по своему социально-политическому облику»[1085].

    Необходимо отметить, что столь авторитетное слово в защиту и поддержку интеллигенции, в которой так нуждалась страна, сыграло важную позитивную роль в развитии культуры, науки и техники, оградив кадры интеллигенции от несправедливых нападок и преследований, открыв больший простор для ее творческого роста.

    Признаком стабилизации и некоторой либерализации положения в стране и партии явились изменения в уставе партии, с докладом о которых выступил А. Жданов. В частности, были отменены категории по приему в партию, расширены права членов партии. Но особо важным решением была отмена массовых чисток. Отказ от массовых чисток был мотивирован следующим образом: «Необходимо подчеркнуть здесь, что массовые чистки сыграли огромную роль для укрепления партии. Если наша партия представляет сейчас гораздо более организованную силу, чем когда-либо, если партия укрепила свою мощь, очистив свои ряды от всякой мрази, то в этом деле массовые чистки имели большое значение. Однако метод массовых чисток в условиях, когда капиталистические элементы ликвидированы, когда в партийном хозяйстве наведен большевистский порядок, когда партия уже избавилась от ненадежных и сомнительных элементов, явно не соответствует изменившимся условиям, не достигает цели.

    …Метод массовых чисток оказался обращенным своим острием, главным образом, против так называемых пассивных членов партии и приводил к исключению из партии честных и добросовестных членов партии по мотивам их, якобы, пассивности»[1086].

    Наконец, высший форум партии дал сравнительно объективную оценку чисток, проводившихся на протяжении многих лет. Разумеется, он не дал надлежащей оценки всей суммы нарушений и прямого попрания уставных норм, практиковавшихся в самых широких масштабах. Но уже было для всех очевидно, что полоса репрессий и чисток как главный метод утверждения правильности генеральной линии, олицетворяемой Сталиным, уходит в прошлое. Немаловажное значение имело и замечание, сделанное в докладе А. Жданова: «Мы должны исходить из того положения, которое неоднократно развивалось и подчеркивалось товарищем Сталиным, что сын за отца не ответчик, что нужно судить о члене партии по его делам. У нас же на практике, к сожалению, распространенным явлением является определение делового и политического лица работника не по его собственной работе, а по физиономии его родственников и предков — ближних и дальних»[1087].

    Съезд завершился триумфальными восхвалениями вождя. Пленум ЦК, избранный в составе 71 члена и 68 кандидатов в члены, на своем первом заседании избрал Политбюро в следующем составе: члены ПБ — А.А. Андреев, К.Е. Ворошилов, А.А. Жданов, Д.М. Каганович, М.И. Калинин, А.И. Микоян, В.М. Молотов, И.В. Сталин, Н.С. Хрущев. Кандидаты в члены: Л.П. Берия, Н.М. Шверник. В секретариат вошли А.А. Андреев, А.А. Жданов, Г.М. Маленков, И.В. Сталин. Оргбюро было составлено из 9 человек[1088]. Если характеризовать состав руководящих органов ЦК, прежде всего ПБ, то они полностью были заполнены людьми Сталина, своего рода его тенями в этих органах. Отныне лишь чисто условно и с большими оговорками можно говорить о Политбюро как о реальном высшем партийном органе. Оно превратилось в орган, одобряющий важнейшие решения вождя. Эволюция власти завершилась своим логическим концом. Конечно, внешняя видимость функционирования уставных норм еще сохранялась, но в реальной жизни они все более и более подменялись методами, присущими бюрократическим структурам управления. Пока оставим в стороне вопрос о постепенном возрастании роли и удельного веса чисто бюрократических структур в сталинской системе власти, начиная с конца 30-х годов. Это — предмет специального рассмотрения. Здесь же следует подчеркнуть, что к концу 30-х годов произошло не просто возрастание личной власти Сталина, которая становилась фактически чуть ли не абсолютной, но во многих отношениях изменились и формы проявления и функционирования самой этой системы власти.


    Примечания:



    1

    Гегель. Соч. Т. VIII. М. 1935. С. 7–8.



    10

    М.И. Михельсон. Ходячие и меткие слова. М. 1997. С. 329-



    102

    Как вскоре выяснилось при разбирательстве этих обвинений, своей оговоркой Каменев был обязан стенографистке, допустившей оплошность при записи его доклада. Однако дело было уже сделано и ему был придан сугубо политический и даже теоретический оттенок. Этот факт довольно наглядно показывает, что противоборствующие силы не гнушались самыми грубыми и примитивными способами, чтобы скомпрометировать своих оппонентов.



    103

    Николай Васецкий. Ликвидация. Сталин, Троцкий, Зиновьев. Фрагменты политических судеб. М. 1989. С. 39.



    104

    Вадим Роговоин. Была ли альтернатива? «Троцкизм»: взгляд через годы. М. 1992. С. 178.



    105

    Трудные вопросы истории. С. 67.



    106

    «Родина». 1994 г. № 7. С. 73.



    107

    Там же.



    108

    Большевистское руководство. Переписка. 1912 — 1927. М. 1996. С. 297.



    1028

    «Вопросы истории» 1995 г. № 7. С. 29.



    1029

    Е.N. Carr. A History of Soviet Russia. V. 1. L 1958. p. 4.



    1030

    Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография. С. 163–165.



    1031

    Доклад Н.С. Хрущева о культе личности Сталина на XX съезде КПСС. Документы. С. 105–106. 



    1032

    «Исторический архив». 1994 г. № 5. С. 14.



    1033

    См. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Часть II. С. 861.



    1034

    «Исторический архив». 1994 г. № 5. С. 12.



    1035

    См. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Часть II. С. 860.



    1036

    «Исторический архив». 1994 г. № 5. С. 24–25.



    1037

    «Исторический архив». 1994 г. № 5. С. 13.



    1038

    «Вопросы истории КПСС» 1990 г. № 7. С. 107–108.



    1039

    И.В. Сталин. Соч. Т. 13. С. 276.



    1040

    И.В. Сталин. Соч. Т. 13. С. 278–279.



    1041

    История второй мировой войны. 1939 — 1945 в 12-ти томах. Т. I. М. 1973. С. 283.



    1042

    Документы внешней политики СССР. T. XVI. М. 1970. С. 876–877.



    1043

    Документы внешней политики СССР. T. XVII. М. 1971. С. 659.



    1044

    И.В. Сталин. Соч. Т. 13. С. 280.



    1045

    И.В. Сталин. Соч. Т. 14. Беседа с председателем американского газетного объединения господином Рой Говардом. (Электронный вариант).



    1046

    И.В. Сталин. Соч. Т. 14. Беседа с председателем американского газетного объединения господином Рой Говардом. (Электронный вариант).



    1047

    История Коммунистической партии Советского Союза. Т. 4. Книга вторая. С. 312–313.



    1048

    Резолюции VII конгресса Коммунистического Интернационала. М. 1935. С. 26–27.



    1049

    Эрколи. О задачах Коммунистического Интернационала в связи с подготовкой империалистами новой мировой войны. М. 1935. С. 33.



    1050

    Там же. С. 55.



    1051

    Эрколи. О задачах Коммунистического Интернационала в связи с подготовкой империалистами новой мировой войны. М. 1935. С. 31.



    1052

    Резолюции VII конгресса Коммунистического Интернационала. С. 27.



    1053

    Эрколи. О задачах Коммунистического Интернационала в связи с подготовкой империалистами новой мировой войны. С. 106.



    1054

    Цит. по История дипломатии. Т. III. М. 1965. С. 606.



    1055

    Цит. по История дипломатии. Т. 3. М. – Л. 1945. С. 551.



    1056

    И.В. Сталин. Соч. Т. 14. Телеграмма в Мадрид ЦК компартии Испании. (Электронная версия).



    1057

    И.В. Сталин. Соч. Т. 14. Беседа с председателем американского газетного объединения господином Рой Говардом. (Электронный вариант).



    1058

    См. Дипломатический словарь. Т. 2. М. 1950. С 674.



    1059

    Г. Димитров. Доклад на VII Всемирном конгрессе Коммунистического интернационала. М. 1958. С. 9.



    1060

    См. Игорь Пыхалов. Ковался ли в СССР фашистский меч? (Электронный вариант).



    1061

    См. История Коммунистической партии Советского Союза. Т. 5. Книга первая. М. 1970. С. 65–69.



    1062

    Уинстон Черчилль. Вторая мировая война. Тома 1–2. Книга первая. М. 1991. С. 141.



    1063

    «Life». January 1. 1940.



    1064

    Robert Conquest. Stalin. Breaker of Nations. p. 216.



    1065

    И.В. Сталин. Вопросы ленинизма. С. 570.



    1066

    М.М. Мельтюхов. Упущенный шанс Сталина. М. 2002. С. 49.



    1067

    И.В. Сталин. Вопросы ленинизма. С. 567–568.



    1068

    См. Там же. С. 569–570.



    1069

    Там же. С. 570–571.



    1070

    И.В. Сталин. Вопросы ленинизма. С. 572.



    1071

    И.В. Сталин. Вопросы ленинизма С. 574–575.



    1072

    Дмитрий Волкогонов. Сталин. Политический портрет. Книга 2. С. 23.



    1073

    Л.Д. Троцкий. Архив в 9-ти томах. Редактор-составитель Ю.Г. Фельштинский. (Электронный вариант). Т. 9.



    1074

    См. Советско-нацистские отношения. 1939 – 1941. Документы. Париж – Нью-Йорк. 1983. С. 84.



    1075

    Ингеборг Фляйшхауэр. Пакт Гитлер, Сталин и инициативы германской дипломатии. 1938–1939. М. 1991. С. 99–100.



    1076

    И.В. Сталин. Вопросы ленинизма. С. 577.



    1077

    И.В. Сталин. Вопросы ленинизма. С. 575.



    1078

    Там же. С. 590–591.



    1079

    И.В. Сталин. Вопросы ленинизма. С. 589.



    1080

    Там же. С. 577.



    1081

    И.В. Сталин. Вопросы ленинизма. С. 580.



    1082

    И.В. Сталин. Вопросы ленинизма. С. 578–579.



    1083

    Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография. С. 170–171.



    1084

    И.В. Сталин. Вопросы ленинизма. С. 606.



    1085

    И.В. Сталин. Вопросы ленинизма. С. 607–608.



    1086

    XVIII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчет. М. 1939. С. 519.



    1087

    Там же. С. 523.



    1088

    «Известия ЦК КПСС». 1990 г. № 7. С. 75–76.