Ночь была мрачная, безлунная, то и дело разрываемая пулеметными и автоматными очеред...

Ночь была мрачная, безлунная, то и дело разрываемая пулеметными и автоматными очередями, простреливаемая одиночными выстрелами. Со стороны невидимых в темноте гор порою накатывались глухие отзвуки артиллерийской перестрелки и в той стороне высоко в черноте самого неба посверкивали зарницы разрывающихся снарядов.

Обычная ночь осеннего Бейрута, и где-то в этой ночи нас ждали: мы должны были встретиться с одним из видных руководителей Организации освобождения Палестины (ООП). Но до этой встречи нам было предложено явиться на промежуточное «рандеву», чтобы только оттуда, взяв специально присланных сопровождающих, отправиться на назначенное свидание с самим Н., у которого мы, два советских журналиста, должны были взять интервью для наших газет.

— Ночь будет длинная, хорошенько выспитесь днем, — предупредил меня накануне один из палестинских товарищей, ответственный за это мероприятие.

Я знал, что это означает; в Бейруте у меня было уже много таких «длинных ночей», построенных по правилам строжайшей конспирации: палестинская контрразведка вела смертельную борьбу с «Моссадом», внешнеполитической разведкой Израиля, и малейшая ошибка в этой борьбе могла быть чревата трагическими последствиями.

Вот и теперь все происходило по известному мне образцу. В час ночи мы с коллегой подъехали в условленное место и поставили нашу машину, выключив фары, под старым эвкалиптом в узкой окраинной улочке. Через несколько минут подъехала другая машина, издалека осветила нас, медленно приблизилась и остановилась в некотором отдалении. Я включил ближний свет, и мы увидели, как из машины вышли два человека в гражданской одежде и направились к нам. Мы тоже вышли из машины и пошли им навстречу.

— Рафик? — с расстояния нескольких шагов осторожно спросил невысокий стройный человек, стараясь разглядеть наши лица. — Мурасиль советие?[1]

— Айва, — ответил я. — Мархаба, рафик![2]

— Ахлян вассахлян, рафик![3]

Это был товарищ М., тот самый, что отвечал за подготовку нашей встречи с палестинским лидером. В его спутнике я узнал одного из охранников товарища Н. Мы пожали друг другу руки.

— Товарищ Н. просил его извинить, он будет свободен только через два часа. А пока мы приглашаем вас поужинать в ресторан «Султан Ибрагим», — сказал охранник, рослый бородатый парень. — Машину оставьте здесь, никто ее не тронет, — продолжал он. — Поедем на нашей…

И это мне тоже было уже знакомо. Сейчас мы поедем ужинать в ресторан. Сначала в рыбный — «Султан Ибрагим», в бейрутском пригороде Узай, почти на самом берегу моря. Затем отправимся в район лагерей палестинских беженцев — на одну из конспиративных квартир, предназначенных для встреч руководителей ООП с иностранцами. Там будем пить чай или кофе с теми, кто нас сопровождает, а через полчаса узнаем, что товарищ Н. все еще не освободился и нам предлагается еще раз поужинать, теперь уже в центре Бейрута — в ресторане какого-нибудь отеля. Так повторится еще и еще раз, и наконец часа через четыре встреча все-таки состоится где-нибудь в самом неожиданном месте.

Так оно и было. А затем мы беседовали с товарищем Н. в небольшой комнате чьей-то квартиры в присутствии все тех же двух сопровождающих, которые то и дело бросали настороженные взгляды на наши диктофоны, стоящие на столе и записывающие беседу. А когда официальная, как говорится, часть нашей встречи завершилась, то есть были получены ответы на заготовленные нами заранее вопросы, мы убрали свои диктофоны, и начался самый непринужденный разговор. Коснулись мы и нашего затянувшегося ночного ужина, и ночной езды по городу со сменой адресов. Наш собеседник с улыбкой развел руками:

— Ничего не поделаешь! Таковы уж их «правила игры…» Вы живете в Бейруте уже несколько лет и не раз бывали свидетелем того, что творят здесь израильские агенты. «Моссад» — враг серьезный, и недооценивать его нельзя. И все же… — Тут он усмехнулся: —…мы уже не те, что были раньше, и кое-чему тоже научились. Могу сказать… не для ваших газет, конечно… что наша контрразведка действует уже довольно неплохо.

— А нельзя ли мне написать об этом? — попытался было я поймать его на слове. — О какой-нибудь операции вашей контрразведки против «Моссада»? Показать, что израильская разведка далеко не так всесильна, как утверждает сионистская пропаганда…

Товарищ Н. иронически прищурился:

— К сожалению, время для таких рассказов еще не наступило, все это еще слишком горячо. А вот в том, что «Моссад» не столь уж всемогущ, вы правы.

И он сменил тему.

Да, эта ночь была действительно «длинной». Лишь незадолго до рассвета мы оказались у своей машины под старым платаном, сопровождаемые палестинской охраной. А когда стали прощаться, товарищ М. попросил нас завтра, то есть наступающим днем, привезти ему кассеты из наших диктофонов — записи ночной беседы. Эти записи он хотел передать на радиостанцию «Голос Палестинской революции». Мы договорились, что после полудня я привезу кассеты в отдел пропаганды ООП и оставлю там дежурному сотруднику — для передачи товарищу М.

И вот я еду по району, где разместились административные органы ООП и ливанских национально-патриотических сил. Большинство улиц и переулков перегорожены стальными ежами, окутанными колючей проволокой, большими металлическими бочками из-под горючего, наполненными песком или залитыми бетоном. Вдоль тротуаров на проезжей части положены старые шины, не позволяющие припарковываться машинам. То и дело замедляешь ход перед заставами — то палестинскими, то ливанских патриотов. Бойцы на заставах заглядывают в машину, спрашивают, кто я и куда еду. Отвечаю им привычно — «руси» или «советие», «русский» или «советский». В ответ — приветливая улыбка и знак рукой:

— Ялла… Ахлян вассахлян…[4]

Документы не спрашивают, многие меня знают в лицо, знают и мою машину. За столько лет и столько поездок в этот район — примелькался.

А меры предосторожности — заграждения, шины, заставы — нелишни. Сколько раз израильским агентам удавалось протащить сюда машины, начиненные взрывчаткой, как здесь говорят, — машины-ловушки. Сколько прогремело здесь в последние годы мощных взрывов, унесших жизни многих и многих ни в чем не повинных мирных жителей района и случайных прохожих. Да, теперь «Моссад» в своем терроризме натыкается на бдительность, палестинские и ливанские патриоты действительно кое-чему научились. К сожалению, на горьком опыте.

В переулке, у дома, где находится бюро пропаганды, припарковаться невозможно. В его тесноте и так уже набито много машин ООП и НПС. Чужих бойцы охраны сюда не пускают вообще. Но меня знают и тут. Я оставляю машину прямо у подъезда, на проезжей части, и отдаю ключи от нее одному из дежурящих здесь вооруженных бойцов, пообещав вернуться минут через пять. Поднимаюсь на четвертый этаж старого дома, вхожу в квартиру, занятую под бюро, и прохожу в секретариат.

За секретарским столом сидит молодой незнакомый мне парень в пятнистой форме. К ножке стола прислонен его «АК». Парень вопросительно смотрит на меня.

— Мархаба, рафик! — приветствую его я и представляюсь — Мурасиль советие…

Потом вынимаю из кармана две магнитофонные кассеты и кладу их перед парнем:

— Это для товарища Н. Передайте ему, это срочно… И вдруг парень резко отшатывается назад. Глаза его расширяются, он хватается за автомат…

— А… вы принесли кассеты, — слышу я за спиной довольный голос товарища М. — Очень хорошо, давайте их сюда…

Он берет со стола кассеты, вынимает их из коробочи, рассматривает, потом опять кладет в коробочки:

— О'кей! Шукран джязиле, рафик![5]

А парень за столом сразу успокаивается, настороженность в его лице исчезает, глаза становятся приве ливыми. И я понимаю, чем оно было вызвано, — незнакомый человек передает ему коробочки для Н., видного палестинского руководителя, за которым так охотится «Моссад».

…А теперь перенесемся на десятилетия назад, в годы, когда «Моссад» начал завоевывать свою мрачную репутацию, становясь орудием сионистского террора.

Примечания:

1

— Товарищ? Советский корреспондент? (араб.)

2

— Да. Здравствуй, товарищ! (араб.)

3

— Добро пожаловать, товарищ! (араб.)

4

— Проезжайте… Добро пожаловать! (араб.)

5

— Большое спасибо, товарищ! (араб.)