Глава 10. Советское государство и право в период тоталитаризма

Суть модернизации 30-х годов.

К концу 20-х годов были решены основные задачи, которые возлагались на НЭП. Было восстановлено разрушенное войнами хозяйство, стабилизировалась социальная и демографическая ситуация, сложилась и укрепилась система государственных органов и учреждений, правопорядок. Были мобилизованы значительные средства для индустриализации. Вместе с тем выявились и стали быстро нарастать новый противоречия, которые уже в 1928-29 гг. воспринимались руководством государства и партии как угрожающие.

Внутри страны возникло нестабильное равновесие, быстро сдвигающееся к острому пpотивостоянию в отношениях между городом и деревней, промышленностью и сельским хозяйством. Поправив свои дела в условиях НЭПа, получив землю и стабильный правопорядок, село оказалось в большой степени самодостаточным и не имеющим внутренних стимулов для интенсивного развития, 90% пашни вернулось к трехпольному севообороту. Производство зерновых остановилось примерно на довоенном уровне: 1913 – 76,5 млн. т; 1925 – 72,5; 1926 – 76,8; 1927 – 72,3; 1928 – 73,3; 1929 – 71,7. Освобожденное от арендных платежей и выкупа земли село снизило товарность и возможности экспорта хлеба – главного тогда у России источника средств для развития. В 1926 г. при таком же, как в 1913 г., урожае, экспорт зерна был в 4,5 раз меньше (и это был самый высокий за годы НЭП показатель).

Индустриализация, которая в силу очевидной необходимости была начата с создания базовых отраслей тяжелой промышленности, не могла еще обеспечить рынок нужными для села товарами. Снабжение города через нормальный товарообмен нарушилось, продналог в натуре был в 1924 г. заменен на денежный. Возник заколдованный круг: для восстановления баланса нужно было ускорить индустриализацию, а для этого требовалось увеличить приток из села продовольствия, продуктов экспорта и рабочей силы, а для этого было нужно увеличить производство хлеба, повысить его товарность, создать на селе потребность в продукции тяжелой промышленности (машинах).

Разорвать этот порочный круг можно было только посредством радикальной модернизации сельского хозяйства. Теоретически, для этого было два пути. Один – новый вариант «столыпинской реформы», поддержка набирающего силу кулака, перераспределение в его пользу ресурсов основной массы хозяйств середняков, расслоение села на крупных фермеров и пролетариат. Второй путь – ликвидация очагов капиталистического хозяйства (кулаков) и образование крупных механизированных коллективных хозяйств. Третий путь – постепенное развитие трудовых единоличных крестьянских хозяйств с их кооперацией в «естественном» темпе – по всем расчетам оказывался слишком медленным. После срыва заготовок хлеба в 1927 г., когда пришлось пойти на чрезвычайные меры (твердые цены, закрытие рынков и даже репрессии), и еще более катастрофической кампании хлебозаготовок 1928/1929 г. вопрос должен был решаться срочно. Чрезвычайные меры при заготовках в 1929 г., воспринятые уже как нечто совершенно ненормальное, вызвали около 1300 мятежей. В 1929 г. карточки на хлеб были введены во всех городах (в 1928 г. – в части городов).

Путь на создание фермерства через расслоение крестьянства был несовместим с советским проектом. Но главное, он был нереальным, т.к. пробуждал те же источники сопротивления, что парализовали реформу Столыпина и погубили Временное правительство. В новых условиях шансов на успех буржуазного пути было еще меньше, чем в 1906-1914 гг. Был взят курс на коллективизацию. Это предполагало и ликвидацию кулачества «как класса».

Второй кардинальный вопрос – выбор способа индустриализации. Дискуссия об этом протекала трудно и долго, и ее исход предопределял характер государства и общества. Не имея, в отличие от России начала века, иностранных кредитов как важного источника средств, СССР мог вести индустриализацию лишь за счет внутренних ресурсов. Влиятельная группа (член Политбюро Н.И.Бухарин, председатель Совнаркома А.И.Рыков и председатель ВЦСПС М.П.Томский) отстаивали «щадящий» вариант постепенного накопления средств через продолжение НЭПа. И.В.Сталин – форсированный вариант. Победила точка зрения Сталина.

В годы перестройки (в 1989 г.) было проведено моделирование варианта Бухарина современными математическими методами. Расчеты показали, что при продолжении НЭПа был бы возможен рост основных производственных фондов в интервале 1-2% в год. При этом нарастало бы отставание не только от Запада, но и от роста населения СССР (2% в год). Это предопределяло поражение при первом же военном конфликте, а также внутренний социальный взрыв из-за нарастающего обеднения населения. Был взят курс на форсированную индустриализацию.

Это означало конец НЭПа. Усиливается централизованное плановое руководство экономикой страны. Ликвидируются элементы хозрасчета, усиливается налоговое бремя на частные предприятия, к 1933 г. исчезают концессии, предоставленные иностранным предпринимателям (кроме японских на Дальнем Востоке). Всего за 1921-1928 гг. было рассмотрено 2400 предложений о концессиях, заключено 178 договоров. В целом, иностранные инвестиции были небольшими, государство не стремилось расширять ввоз капитала. К концу 1927 г. иностранные капиталовложения в СССР составили 52,2 млн. руб.

Темпы индустриализации были небывало высокими (а сегодня они кажутся невероятными): с 1928 по 1941 год было построено около 9 тысяч крупных промышленных предприятий. Промышленность по отраслевой структуре, техническому оснащению, возможностям производства важнейших видов продукции вышла в основном на уровень развитых стран. Был осуществлен массовый выпуск самолетов, грузовых и легковых автомобилей, тракторов, комбайнов, синтетического каучука и т.д. Стала быстро развиваться оборонная промышленность с использованием оригинальных отечественных разработок.

Это было достигнуто через трудовое и творческое подвижничество всего народа при общем энтузиазме, по силе сходном с религиозным. Однако условием и в какой-то мере следствием этого порыва был тоталитаризм – соединение общества жесткими скрепами, которые из всех и из каждого «выжимали» все физические и духовные ресурсы. Одним из главных механизмов этой тоталитарной системы было государство (другим – идеология и общественное сознание).

Индустриализация, коллективизация, создание новой армии – все это были части большой программы модернизации СССР. Главным в ней было превращение человека с крестьянским типом мышления, восприятием времени, стилем труда и поведения – в человека, оперирующего точными отрезками пространства и времени, способного быть включенным в координированные, высокоорганизованные усилия огромных масс людей. То есть, в человека, сходного по ряду признаков с человеком современного индустриального общества, способного быть оператором сложной производственной и военной техники.

Запад создавал такого человека в течение 400 лет, в основном возложив эту задачу на частного хозяина, который дубил шкуру рабочего угрозой голода. Но и государство действовало на Западе в том же направлении такими жестокими методами, которые России были неведомы (например, законы о бедных и о бродяжничестве). Уважение к собственности также вбивалось вчерашним крестьянам жестокими способами: в начале XIX века в Англии вешали даже детей за кражу в лавке на сумму более 5 фунтов стерлингов, а за бpодяжничество клеймили с 14 лет. Гражданское общество Запада изобрело для бедных новый тип наказания – тюрьму такого типа, какого Россия и СССР никогда не знали [118].

В СССР на воспитание дисциплинированного, точного и ответственного человека отводилось менее десяти лет. Эта задача была выполнена, при этом любовь переплеталась с жестокостью. Сегодня многие видят в той жестокости преступный характер советского государства (или его руководителей). Видимо, в те времена моральные оценки какого-нибудь Сванидзе 90-х годов не были главным критерием. На личном уровне мало кому нравится жизнь в казарме. Вполне понятна и психология дезертира, особенно если ему удалось спрятаться. В 30-е годы таких было немного. Главное, что было достигнуто почти невозможное: поколение точных и дисциплинированных людей было воспитано без подавления их духовной свободы и творческой способности. Это показала война.


Международное положение.

В 1929 г. капиталистический мир вступил в полосу острого и затяжного экономического кризиса. На его волне в 1933 г. к власти в Германии пришли фашисты, которые применили жесткие методы государственного регулирования экономики. В США с целью преодоления Великой депрессии был начат «Новый курс», в основу которого также был положен принцип государственного вмешательства в рыночную стихию с допущением большого дефицита госбюджета и массированными капиталовложениями. В целом положение в мировой системе стало крайне неравновесным. Выходом могла стать мировая война.

В СССР с приходом к власти фашистов в Германии общим ощущением стало ожидание неизбежной войны. СССР по сути стал жить «военным бытом», и все происходящие в стране события и процессы могут быть правильно поняты только с учетом этого главного фактора.

Советское государство развило исключительно высокую активность на дипломатическом фронте. В ноябре 1933 г. были установлены дипломатические отношения СССР и США. В 1934 г. СССР стал членом Лиги Наций, заключил договоры о коллективной безопасности с Францией и Чехословакией. Согласно Договору о взаимопомощи между СССР и Чехословакией от 16 мая 1935 г. стороны договорились немедленно оказывать друг другу помощь при нападении со стороны какого-либо европейского государства – при условии, что помощь жертве нападения будет оказана со стороны Франции.

В 1936-41 гг. происходит дальнейшее осложнение международной обстановки. В октябре 1935 г. Италия напала на Эфиопию. В августе 1936 г. фашистские правительства Германии и Италии открыто вмешались во внутренние дела Испании, поддержав мятеж Франко. Осенью 1936 г. Япония и фашистская Германия заключили «антикоминтерновский пакт», направленный против СССР. К этому пакту вскоре присоединилась и Италия.

В 1927 г. Япония напала на Китай. СССР в 1937 г. заключил с Китаем договор о ненападении и оказал ему помощь в борьбе с агрессором. Японские войска в этот период неоднократно совершали военные нападения на СССР и на союзную ему Монгольскую Народную Республику: в июне 1938 г. японские войска вторглись в СССР в районе озера Хасан, но были разгромлены. В мае 1939 г. Япония крупными силами напала на МНР в районе реки Халхин-Гол. Советские войска нанесли исключительно сильный и эффективный удар, который во многом повлиял на планы Японии относительно ее участия в войне против СССР.

В марте 1938 г. фашистские войска оккупировали Австрию и стали угрожать Чехословакии. СССР заявил о готовности оказать ей помощь на условиях договора о взаимопомощи, но Франция отказалась от переговоров о совместных действиях. Тогда СССР заявил, что готов оказать военную помощь Чехословакии независимо от Франции. Правительство Чехословакии помощь отвергло. В сентябре 1938 г. на Мюнхенской конференции глав правительств Германии, Англии, Франции, Италии было принято решение о передаче Германии западных районов Чехословакии.

Это имело для судеб Европы фатальное значение, став причиной огромных по масштабам страданий. В тот момент Германия не имела еще возможности вести войну ни с одной державой Запада и даже с Чехословакией (она имела 40 дивизий против 39 немецких, более 1500 самолетов, достаточно танков и артиллерии). Запрет на вторжение в Чехословакию предотвратил бы скатывание к мировой войне. Оккупировав Чехословакию и разоружив ее армию, Гитлер сразу смог мобилизовать и вооружить 2 млн. человек.

Политикой уступок фашизму Запад подталкивал Германию к войне с СССР, чтобы разгромить или ослабить Советский Союз, а заодно ослабить и Германию. Пpезидент США Г.Тpумен, тогда еще сенатоp, сказал после начала Втоpой миpовой войны: «Если мы увидим, что войну выигpывает Геpмания, мы должны помогать России, а если выигpывает Россия, то должны помогать Геpмании; в любом случае надо стаpаться, чтобы они как можно больше убивали дpуг дpуга». Немецкий писатель Г.Бёлль писал в 1995 г. об этой политике США: «Дать двум презираемым народам уничтожить друг друга – расчет простой и хладнокровный, расчет чисто римский, т.е. языческий, расчет, который к тому же никогда не сбывается…».

Достигнуть прочного сговора с Гитлером Западу не удалось. Даже не поставив в известность Лондон и Париж, весной 1939 г. Германия захватила остальную часть Чехословакии, отторгла от Литвы Мемельскую область и предъявило ультимативные территориальные претензии Польше.

С марта по август 1939 г. между СССР, Англией и Францией велись безрезультатные переговоры о взаимопомощи в случае нападения на одну из сторон. Германия предложила СССР заключить Пакт о ненападении, который был подписан в Москве 23 августа 1939 г. СССР и Германия брали на себя обязательства воздерживаться от нападения друг на друга, разрешать споры мирными средствами и соблюдать нейтралитет, если одна сторона будет вовлечена в военные действия. Аналогичные соглашения Германия подписала с Польшей в 1934 г., с Англией и Францией – в 1938 г., с Литвой, Латвией и Эстонией – в 1939 г.

В тех конкретных условиях у СССР, не готового к большой войне, было два выхода: или добиться создания в Европе надежной системы коллективной безопасности, или оттянуть начало войны, срочно укрепляя собственную обороноспособность. Первый путь был блокирован Англией и Францией. Пришлось использовать второй вариант, не питая никаких иллюзий насчет предотвращения войны.

Сегодня надо подчеркнуть, что Советскому руководству удалось решить отнюдь не тривиальную задачу – войти в войну так, что Запад оказался расколотым и в состоянии «внутренней войны». На Западе в 30-е годы была сильна, даже среди части левых, идея «крестового похода» против большевистской России как цивилизационного противника. И в этом «крестовом походе» главная роль отводилась именно гитлеровской Германии. В 1993 г. в Англии вышла огромная биография Черчилля, написанная Дж.Чамли. В рецензии на нее историк из Кембриджского университета Я.Хоулетт замечает: «В „Таймс“ член парламента правый консерватор и бывший министр обороны Алан Кларк соглашается с Чамли в том, что Черчилль разрушил величие Британии и ее империи. От утверждает, что Черчилль был неправ, выбирая союз со Сталиным против Гитлера, поскольку Сталин был большим тираном, чем Гитлер, и социализм представлял собой большую угрозу для Британии, чем нацизм».

Здесь стоит также отметить, что и в коммунистическом движении идея изоляции СССР и его конфронтации со всем Западом имела поддержку со стороны влиятельных марксистов. Л.Люкс пишет: «В 1936 г. Троцкий придерживался мнения, что коалиция Советского Союза с западными державами против третьего рейха невозможна. Он говорил о солидарности „империалистических“ стран против Советского Союза и был убежден, что в случае нападения Гитлера на Советский Союз надежда на западную помощь будет напрасной. Но оказалось, что с 1941 по 1945 г. западные державы вовсе не вели себя в соответствии с предсказанной Троцким закономерностью. Тем самым был существенно поколеблен один из основных тезисов ортодоксального марксизма о конфликте между „буржуазным“ и „пролетарско-марксистским“ лагерем как главном конфликте современного мира».

Когда деятели типа А.Н.Яковлева заявляют, что Сталин, заключая пакт с Германией, якобы «поверил Гитлеру», то это явная чушь. В стратегических документах военного планирования заключение пакта 1939 г. никакого отражения не нашел. В основе военной доктрины СССР с 1935 г. лежала возможность войны с Германией. В 1940 г. был принят документ «Соображения об основах стратегического развертывания Вооруженных сил Советского Союза на Западе и на Востоке на 1940-1941 гг.». В нем говорилось: «Советскому Союзу необходимо быть готовым к борьбе на два фронта: на западе против Германии, поддержанной Италией, Венгрией, Румынией, Финляндией, и на востоке – против Японии». Этот документ пересматривался и уточнялся в мае, сентябре и октябре 1940 г. и в марте и мае 1941 г. Эта формулировка оставалась неизменной, хотя менялось определение ожидаемого главного удара немцев.

В 1989-1991 гг. в СССР была проведена крупная идеологическая кампания в связи с т.н. секретными приложениями («протоколами») к Пакту о ненападении, в которых Молотов и Риббентроп якобы договаривались «о разделе сфер влияния». На основании этого ставился вопрос о денонсации договоров о вхождении республик Прибалтики в СССР в 1940 г. Подлинники этих секретных протоколов ни в советских, ни в зарубежных архивах найдены не были. Эта кампания поучительна тем, как с помощью манипуляции сознанием удается легитимировать самые невероятные вещи – этнократический сепаратизм против своей собственной страны, декларируемый с трибуны парламента. При этом ни для кого не было секретом, что явные или негласные договоры о сферах влияния были обычной практикой того времени. Так, в октябpе 1944 г. Чеpчилль выговоpил для Великобpитании 90% влияния в Гpеции (а СССР – в Румынии и Болгаpии). Сегодня открытое провозглашение всего Ближнего Востока сферой влияния США ни у кого не вызывает ни малейшего удивления или возмущения.

1 сентября 1939 г. Германия напала на Польшу. Началась Вторая мировая война. С целью отодвинуть границу от жизненно важного Ленинградского района СССР вел безуспешные переговоры с Финляндией об обмене территориями, с 30 ноября 1939 г. по 12 марта 1940 велась советско-финская война (она выявила ряд дефектов в военном строительстве в СССР). После прекращения войны с Финляндией отошедшая от нее территория была передана Карельской АССР, которая в марте 1940 г. была преобразована в Карело-Финскую ССР. Это имело лишь политический смысл – оказывать давление на Финляндию. В 1956 году Карело-Финская ССР была вновь преобразовала в Карельскую АССР в составе РСФСР.

Германия вела в Европе молниеносную войну нового типа. Весной 1940 г. немецкие войска оккупировали Данию, Норвегию, Голландию, Бельгию, Люксембург и в мае вторглись во Францию, которая уже в июне 1940 г. капитулировала. Поставив себе на службу громадные производственные, экономические и людские ресурсы оккупированных стран Европы, Германия уже со второй половины 1940 г. начала прямую подготовку к войне против СССР. В конце 1940 г. был утвержден план молниеносной войны против СССР («План Барбаросса»). Немцы ввели свои войска в Финляндию, Болгарию, Румынию, Венгрию, которые стали вассалами фашистской Германии. Весной 1941 г. немецкими войсками были оккупированы Греция и Югославия.

С нападением Германии на Польшу настала возможность и необходимость вернуть области, отторгнутые от СССР после неудачной войны с Польшей в 1921 г. – Западную Украину и Западную Белоруссию. 17 сентября, когда польское государство фактически перестало существовать (правительство и командование бежали из страны), советские войска вошли в Польшу и остановились на «линии Керзона» – границе 1919 г.

В октябре 1939 г. на основании всеобщего, равного и прямого избирательного права при тайном голосовании были избраны Народные собрания Западной Украины и Западной Белоруссии, которые приняли декларации о вхождении Западной Украины и Западной Белоруссии в СССР. С правовой точки зрения выборы сразу за введением войск сомнительны. Однако нет сомнений в том, что подавляющее большинство белорусов и украинцев желало воссоединения, побуждаемое как национальными, так и социальными интересами.

В конце 1939 г., в обстановке начавшейся второй мировой войны правительства Литвы, Латвии и Эстонии заключили с СССР договоры о взаимопомощи, согласно которым в эти страны вводилось по одному корпусу советских войск. В качестве жеста доброй воли советское правительство передало Литве г. Вильнюс и Виленский край. Летом 1940 г. обстановка резко изменилась, военные успехи Германии побудили прибалтийские правительства переориентироваться на Берлин и начать с немцами секретные переговоры. СССР, опираясь на поддержку левых сил и массовые демонстрации в столицах, предъявил ультиматум, и правительства ушли в отставку. Были проведены выборы в парламенты, на которых победили левые блоки («союзы трудового народа»), получившие более 90% голосов. Правые силы были деморализованы демонстрациями и проведенной накануне выборов депортацией около 80 тыс. человек (фабрикантов, активных правых политиков, журналистов и военных).

Акция СССР нарушала правовые нормы, но опиралась на реальное недовольство населения буржуазными режимами. 21 июля 1940 г. новые парламенты приняли декларации с просьбой о вступлении в СССР Литвы, Латвии и Эстонии. В экономику новых республик были сделаны крупные вложения для быстрого выхода из кризиса. После отделения от России эти республики не смогли встроиться в западную экономическую систему, и социальное положение было тяжелым. Оно еще ухудшилось с началом мировой войны, т.к. республики оказались отрезаны от своего главного рынка (английского). Резко подскочила безработица, режимы стали сдвигаться вправо. Так, правительство Ульманиса, нарушая конституцию Латвийской республики, не проводило выборов в Сейм, а затем и вообще упразднило его. С включением этих республик СССР значительно усилил оборону северо-западных границ.

В результате мирного разрешения с Румынией вопроса о захваченной ею в 1918 г. Бессарабии (которая была частью России с 1812 г.) и о передаче СССР населенной украинцами Северной Буковины, в Бессарабии и Северной Буковине была установлена Советская власть. Мирное решение было достигнуто после ультиматума СССР. Германия посоветовала румынам уступить, намекнув, что уступка будет временной. Северная Буковина России не принадлежала. СССР добивался ее присоединения к Украине ввиду очень важного стратегического значения (по ней проходила рокадная железная дорога). Бессарабия была объединена с Молдавской АССР (левобережное Приднестровье) с образованием Молдавской ССР и включением ее в СССР в качестве союзной республики. Конституции Литвы, Латвии, Эстонии и Молдавии допускали, наряду с социалистическим, частный сектор хозяйства (частные хозяйства единоличных крестьян, ремесленников и кустарей, мелкие частные промышленные и торговые предприятия в пределах, установленных законом).

В таком обновленном составе СССР вступил в 1941 г. К этому времени сложился небывалый по масштабам агрессивный блок, нацеленный против СССР. Ядром его была Германия – тоталитарное фашистское государство, обнаружившее и в организации промышленного производства, и в войне необычную силу.

Однако те десять лет, за которые сложился этот блок, СССР также превратился в военный лагерь, создав особый, также тоталитарный, мобилизационный режим. В рамках этого режима была проведена индустриализация, коллективизация, создание сильной научно-технической системы и вооруженных сил. В социальной и идеологической сфере тоталитаризм выразился в достижении т.н. морально-политического единства советского народа и культе личности И.В.Сталина. В правовой – в широком применении чрезвычайных мер, массовых репрессиях, которые сопровождались крайней жестокостью. Этот сложный период в жизни советского государства (называемый иногда «сталинизмом») – неотъемлемая часть всего процесса, тесно связанная со всей предыдущей историей России и во многом предопределившая последующие победы и поражения СССР.

Приведу показательный отрывок из книги Зиновьева «Нашей юности полет»:

"…Кто дал Сталину право распоряжаться мною? На этот вопрос ответил мне следователь Лубянки: народ! Я рассмеялся: мол такой демагогией сыт по горло.

Ты сопляк – спокойно ответил следователь, – не знаешь еще, что такое народ и что такое власть. И запомни: выражение «враг народа» – не пустышка для пропаганды и не абстрактное обобщение, а точное и содержательное понятие, отражающее сущность эпохи. Тот, кто восстает против Сталина, восстает против народа. Он есть враг народа. Мы, органы, выражаем волю народа.

Потом, скрываясь от органов и скитаясь по стране, я присматривался к власти и народу. Мне достаточно было всего несколько месяцев, чтобы понять как прав был тот следователь. Я с абсолютной ясностью понял одно: противопоставление народа и власти в нашем (сталинском) обществе лишено смысла, что власть здесь есть прежде всего организация всего народа в единое целое. Сталинизм способствовал созданию новой сети власти, вырастал на ее основе, но вместе с тем противостоял ей, боролся против нее, стремился сдержать ее рост.

Миллионы шакалов устремились в эту сеть власти. И не будь сталинской сверхвласти, они сожрали бы все общество с потрохами, разворовали бы все, развалили. Когда эта сеть власти приобрела более менее приличный вид, сталинизм как форма власти был отброшен.

НАРОДОВЛАСТИЕ закончилось и власть перешла в руки «законной» партийно-государственной системы".


Коллективизация.

Коллективизация – это глубокое революционное преобразование не только села и сельского хозяйства, но и всей страны. Она повлияла на всю экономику в целом, на социальную структуру общества, демографические процессы и урбанизацию. Она вызвала на первом этапе тяжелую катастрофу, которая сопровождалась массовыми страданиями и человеческими жертвами. Именно в ходе этой реформы были, видимо, допущены самые принципиальные ошибки с самыми тяжелыми последствиями за весь советский период (не считая стадии демонтажа советского строя после 1988 г.). Тот факт, что советское государство пережило эту катастрофу, говорит о его большом потенциале и запасе доверия, которое возлагал на него народ.

Сама по себе идея товариществ по совместной обработке земли не была, конечно, советским изобретением. О ней уже в XIX веке писал в Письме десятом (3 декабря 1880) А.Н.Энгельгардт: «Если бы крестьянские земли и обрабатывались, и удобрялись сообща, не нивками, а сплошь всеми хозяевами вместе, как обрабатываются помещичьи земли, с дележом уже самого продукта, то урожаи хлебов у крестьян были бы не ниже, чем у помещиков. С этим согласны и сами крестьяне. Узкие нивки, обрабатываемые каждым хозяином отдельно, препятствуют и хорошей обработке, и правильному распределению навоза. При обработке земли сообща эти недостатки уничтожились бы и урожаи были бы еще лучше».

Во время реформы Столыпина производственная кооперация рассматривалась как главный путь подъема бедных крестьянских хозяйств. В 1913 г. в Киеве прошел I Всероссийский сельскохозяйственный съезд, постановление которого заканчивалось таким призывом к землеустроительным органам и правительству: «Одно из первых мест должна занять организация товариществ для совместного использования земли как собственной, так и особенно арендной, путем коллективной обработки ее. Роль землеустройства в отношении этих товариществ должна заключаться в выделении при разверстывании земель маломерных участков к одному месту и возможно ближе к селениям, на что Съезд обращает внимание правительства. Роль же агрономии будет состоять в самой широкой пропаганде самой идеи товариществ и в проведении ее в жизнь».

Состояние отношений власти с крестьянством в такой стране как Россия было едва ли не главным вопросом государства. Середина 20-х годов прошла под лозунгом «Лицом к деревне», что на деле означало экономическую поддержку зажиточных крестьян. Проведенная в 1924 г. либерализация избирательного права была в полной мере использована кулаками как наиболее организованной и обладающей средствами категорией крестьян. В ходе выборов в местные Советы в 1925 г. доля безлошадных крестьян среди депутатов упала до 4%. Обретение кулаками реальной политической власти на селе создавало опасное положение и в партии – недовольство сельских парторганизаций подкреплялось усилением левой оппозиции в центре.

Изменение политической обстановки способствовало и социальному расслоению. В 1927 г. 3% хозяйств, относимых к категории кулацких, имели 14-20% всех средств производства и примерно треть всех сельхозмашин на селе. Расширилась сдача земли кулаками в аренду, теневой найм батраков, ссуды семян и инвентаря за отработки. Получение достоверного «социального портрета» села стало важной государственной задачей.

Над ней работало несколько групп ученых-аграрников, органы статистики, группы ЦКК-РКИ, изучавшие хлебофуражный баланс, а также специальная комиссия СНК СССР под руководством А.И.Рыкова. «Аграрники-марксисты» (например, бывший «максималист» Л.Н.Крицман, возглавивший в 1928 г. Аграрный институт) делили крестьянство на три упрощенные категории: кулаки, середняки, бедняки. А.В.Чаянов и его школа, исходя из теории трудового крестьянского хозяйства, различали шесть социальных типов и выделяли в категорию кулацких лишь то хозяйство, «центр тяжести доходов которого лежит в торговых оборотах, ростовщическом кредите, в том числе сдаче в аренду инвентаря на кабальных условиях».

После XV съезда ВКП(б) была образована Комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) по вопросам коллективизации под руководством А.Я.Яковлева (Эпштейна), которая должна была рекомендовать модель колхоза. 7 декабря 1929 г. постановлением ЦИК СССР был образован Наркомат земледелия СССР (вопреки Конституции, которая не предполагала союзного наркомата в этой отрасли). На него было возложено проведение коллективизации и функции перспективного и оперативного руководства сельским и лесным хозяйством. Наркомом был назначен А.Я.Яковлев. В ведение Наркомзема перешла и Академия сельскохозяйственных наук с сетью ее институтов.

Поначалу образование колхозов шло успешно, крестьяне воспринимали колхоз как артель, известный вид производственной кооперации, не разрушающий крестьянский двор – основную ячейку всего уклада русской деревни. Более того, идея совместной обработки земли, производственной кооперации, существовала в общинном крестьянстве давно, задолго до коллективизации и даже до революции.

Коллективизация виделась как возрождение и усиление общины. Вскоре, однако, оказалось, что обобществление заходит так далеко (в колхоз забирался рабочий и молочный скот, инвентарь), что основная структура крестьянского двора рушится. Возникло сопротивление, административный нажим, а потом и репрессии. 2 марта 1930 г. в «Правде» была напечатана статья Сталина «Головокружение от успехов» с критикой «перегибов». Нажим на крестьян был ослаблен, начался отток из колхозов, степень коллективизации, которая к тому моменту достигла 57% всех дворов, в апреле упала до 38, а в июне до 25%. Затем она до января 1931 г. стабилизировалась на уровне 22-24%, а потом стала расти вплоть до 93% к лету 1937 г.

Много было написано о «перегибах» в коллективизации: вопреки намеченным в центре темпам, местные парторганизации, а с ними и органы власти, стремились силой загнать крестьян в колхозы за невероятно короткий срок, развивая при этом огромную энергию и упорство. «Разверстка» на число раскулаченных означала предельные цифры (типа «раскулачить не более 3% хозяйств») – но они во многих местах перевыполнялись. Поскольку непосредственно коллективизацией на местах занималось не менее миллиона партийных и советских работников, речь идет о массовом явлении, которое нельзя объяснить карьеризмом отдельных чиновников. Перед нами явление, отражающее то особое состояние людей, которое и было движущей силой тоталитаризма – массовая страстная воля выполнить признанную необходимой задачу, не считаясь ни с какими жертвами. Центральные органы советского государства часто должны были сдерживать рвение местных [119]. Этот энтузиазм (или фанатизм – идеологические оценки здесь не важны) представляет собой сложное явление. Но его надо принимать во внимание как важный факт, без которого нельзя понять сути советского государства, тем более в период 30-40-х годов.

В целом коллективизация была огромным и глубоким изменением, в том числе в государственном строительстве. Например, в ходе коллективизации пришлось принимать специальные меры против слияния сельсоветов с колхозами или передачи прав Советов колхозам, которые воспринимались как новая власть. В ряде мест пришлось произвести досрочные перевыборы сельсоветов.

Процесс коллективизации в 1931-32 гг. принял катастрофический характер (он был усугублен снижением из-за недорода сборов зерна в 1932 г. до 68,4 млн. т против 83,5 в 1930 г., спадом поголовья коров и лошадей вдвое, овец втрое) [120]. Этот кризис завершился страшным голодом зимы 1932-1933 г. с гибелью большого числа людей (в основном на Украине). Судя по статистике рождений и смертей, на Украине от голода умерло около 640 тыс. человек. Считается, однако, что был большой недоучет смертей. Ряд зарубежных исследователей считают, что всего от голода умерло 3-4 млн. человек.

В годы перестройки широко распространялось мнение, будто голод был вызван резким увеличением экспорта зерна для покупки западного промышленного оборудования. Это неверно. В 1932 г. экспорт был резко сокращен – он составил всего 1,8 млн. т против 4,8 в 1930 и 5,2 млн. т в 1931 г., а в конце 1934 г. экспорт вообще был прекращен. Не были чрезмерными и государственные заготовки – они составляли менее трети урожая. Согласно усредненным данным четырех оценок урожая, поставок и остатков зерна на селе, сделанных американскими специалистами по истории колхозного строительства в СССР, эти показатели в 1928-1939 гг. были таковы:

Из этой таблицы видно, что зимой 1932/33 г. поставки зерна государству не были чрезвычайно высокими, так что в распоряжении крестьян оставалось столько же зерна, как и в 1934 г. и намного больше, чем в 1936 г., однако голода в эти годы не возникало. Причина голода 1932/33 г., видимо, в том, что тогда был впервые введен порядок изымать зерно у колхозов и хранить его на элеваторах. Вероятно, при этом считалось, что, как и при продразверстке, на селе останется количество зерна, обеспечивающее безопасность жителей. Однако колхозы – это не миллионы автономных дворов, и зерно было вывезено полностью. Когда появились признаки голода, бюрократическая машина не смогла быстро отреагировать на необычную проблему, а возникший на селе и на транспорте хаос не позволил быстро спасти положение. Технократическая социальная инженерия дала колоссальный сбой. Для массы людей он стал катастрофой.

Катастрофа была следствием состояния многих подсистем новой, еще не сложившейся государственной машины. Например, зимой 1933 г. возник голод на Северном Кавказе, где у колхозников изымалось даже зерно, выданное им как аванс на трудодни. М.А.Шолохов написал письмо Сталину, и на Дон по решению Политбюро ЦК ВКП(б) от 23 апреля для расследования выехал М.Ф.Шкирятов. Но уже до его приезда, 8 февраля на бюро Вешенского райкома председатель колхоза А.А.Плоткин (25-тысячник, руководивший хлебозаготовками) был исключен из партии, обезоружен и посажен под арест, а другой руководитель хлебозаготовок, А.А.Пашинский, 9 мая 1933 г. на показательном процессе выездной сессии краевого суда был приговорен к расстрелу [121]. Доклад Шкирятова обсуждался на совещании у Сталина 2 июля 1933 г., на которое были приглашены, среди прочих, Плоткин, Пашинский и Шолохов.

В марте 1933 г. состоялся судебный процесс против ряда работников Наркомзема СССР как виновных в возникновении голода (это было и официальным признанием наличия голода в стране).

Несмотря на множество разумных, но запоздалых постановлений, устраняющих перегибы, положение выправилось лишь в 1935 г. Начали расти сборы зерна, поголовье скота, оплата труда колхозников. С 1 января 1935 г. в городах были отменены карточки на хлеб. В 1937 г. валовой сбор зерна составил уже 97,5 млн. т. (по американским оценкам, 96,3 млн. т).

На первом этапе коллективизации эффект был достигнут за счет простой кооперации и за счет распашки земель. Принципиально улучшить технологию за счет машин и удобрений еще не было возможности, перейти к травопольным севооборотам тоже – из-за нехватки скота для удобрения пашни. Поэтому на первых порах был использован экстенсивный фактор. Общая посевная площадь под зерновыми возросла к 1932 г. на 7 млн. га, а в целом посевная площадь колхозов по сравнению с входившими в них дворами до коллективизации – на 40%. Этого удалось достичь за счет кооперации, более эффективного использования рабочего скота и инвентаря, соединения их с трудовыми ресурсами тех крестьян, которые в единоличных хозяйствах не имели лошадей и инвентаря. Важно подчеркнуть, что это было достигнуто даже при резком сокращении числа рабочих лошадей на первом этапе коллективизации (см. рис. Изменение численности лошадей в СССР в период коллективизации (млн. голов)).

Уже при простой кооперации, без машин, крестьяне на одну и ту же работу стали затрачивать на 30% меньше труда, чем раньше. А для целей индустриализации важнейшим результатом стало резкое повышение товарности колхозов – до 50% по сравнению с менее чем 20% у единоличных хозяйств. Создание МТС с тракторами и грузовиками, взявших на себя самые трудоемкие работы по вспашке, уборке и перевозке урожая, привело к высвобождению больших трудовых ресурсов. К 1940 г. мощность тракторного парка выросла в десятки раз и достигла 13,9 млн. л.с. (то есть почти сравнялась с суммарной мощностью тяглового скота, которая оценивалась в 15,8 млн. л.с.). На закупки тракторов и комбайнов за рубежом была израсходована примерно половина доходов от экспорта зерна.

Провал первого этапа в коллективизации как крупнейшей программе советского государства по модернизации страны был столь тяжелым, что на его исследование и гласное обсуждение было, по сути, наложено табу. Это помешало извлечь важный урок. Те частные причины, которые обычно называют (слишком высокие темпы коллективизации, низкая квалификация проводивших ее работников, разгоревшиеся на селе страсти и конфликты, злодейский умысел Сталина) недостаточны, чтобы объяснить катастрофу такого масштаба.

Между тем причина провала была фундаментальной: несоответствие социально-инженерного проекта социально-культурным характеристикам человека. Тот тип колхоза, в который пытались втиснуть крестьян, был несовместим с его представлениями о хорошей и даже приемлемой жизни. Не имея возможности и желания сопротивляться активно, основная масса крестьян ответила пассивным сопротивлением: уходом из села, сокращением пахоты, убоем скота. В ряде мест были и вооруженные восстания (с января до середины марта 1930 г. на территории СССР без Украины было зарегистрировано 1678 восстаний), росло число убийств в конфликтах между сторонниками и противниками колхозов.

Историки коллективизации до последнего времени не ответили на самый естественный и простой вопрос: откуда и как в Комиссии Политбюро по вопросам коллективизации, а потом в Наркомземе СССР появилась модель колхоза, положенная в основу государственной политики? Насколько известно из воспоминаний В.М.Молотова, сам И.В.Сталин, посетив вместе с ним несколько возникших еще ранее колхозов, был воодушевлен увиденным. Но в тех «старых» колхозах не обобществлялся домашний скот, а каждой семье был оставлен большой приусадебный участок.

Из зарубежных источников следует такая история программы. Опыт разных типов сельскохозяйственных кооперативов, которые возникали во многих странах начиная с конца XIX века, в 20-е годы был обобщен в нескольких крупных трудах (прежде всего, изданных в Германии). Самым удачным проектом (некоторые авторы называют его «гениальным») оказался киббуц – модель кооператива, разработанная в начале века во Всемирной сионистской организации. Эта разработка была начата учеными-аграрниками в Германии, затем продолжена сионистами (трудовиками и социалистами) в России. Главным идеологом проекта был ученый из Германии видный сионист А.Руппин, руководивший затем всей программой создания киббуцев в Палестине, для которых закупались участки земли. Он описал эту программу в книге, вышедшей в Лондоне в 1926 г.

Проект был разработан для колонистов-горожан и вполне соответствовал их культурным стереотипам. Они и не собирались ни создавать крестьянское подворье, ни заводить скота. Обобществление в киббуцах было доведено до высшей степени, никакой собственности не допускалось, даже обедать дома членам кооператива было запрещено. Строительство киббуцев сильно расширилось после Первой мировой войны. Они показали себя как очень эффективный производственный уклад (и остаются таковым вплоть до нынешнего времени). Видимо, и руководство Наркомзема, и Аграрного института было под большим впечатлением от экономических показателей этого типа кооперативов и без особых сомнений использовало готовую модель. Вопрос о ее соответствии культурным особенностям русской деревни и не вставал. После того, что мы наблюдали в ходе экономической реформы в России в 90-е годы, эта самонадеянность А.Я.Яковлева и Л.Н.Крицмана не удивляет.

Уже в марте-апреле 1930 г. ЦК ВКП(б) принял ряд важных решений, чтобы выправить дело, но инерция запущенной машины была очень велика, а созданный в селе конфликт разгорался. Начатое зимой «раскулачивание» было продолжено. Лишь весной 1932 г. местным властям было запрещено обобществлять скот и даже было предписано помочь колхозникам в обзаведении скотом. С 1932 г. уже не проводилось и широких кампаний по раскулачиванию. К осени 1932 г. в колхозах состояло 62,4% крестьянских хозяйств, и было объявлено, что сплошная коллективизация в основном завершена.

Новый устав артели гарантировал существование личного подворья колхозника. Вступили в действие крупные тракторные заводы, начала быстро создаваться сеть МТС, которая в 1937 г. обслуживала уже 90% колхозов. Переход к крупному и в существенной мере уже механизированному сельскому хозяйству произошел, производство и производительность труда стали быстро расти. Советское крестьянство «переварило» чуждую модель и приспособило колхозы к местным культурным типам (приспосабливаясь и само). Экзаменом для колхозного строя стала война [122].

Для оценки крупного социального института полезно сравнить кризис становления и кризис ликвидации. Для колхозно-совхозного строя история дала нам это сравнение как чистый эксперимент. Кризис коллективизации привел к снижению производства зерна в 1931, 1932 и 1934 гг. по сравнению с 1929 г. на 3%. Засуха 1933 г. была стихийным бедствием, а затем производство стало расти и через пять лет коллективизации превысило уровень 1929 г. на 36%. Войдя после войны в стабильный режим, колхозы и совхозы довели производство зерна в 1986-87 гг. до 210-211 млн. т, то есть увеличили его более чем в три раза (а молока, яиц, технических культур – в 8-10 раз). Каков же был кpизис ликвидации?

Колхозный строй ликвидировали в 1991-92 гг. С тех пор в течение 9 лет производство всех видов продукции стабильно снижается и упало вдвое. А главное – в отличие от 30-х годов, нет никаких пpизнаков оживления. Подоpвана база производства. На рис. видна динамика поголовья крупного рогатого скота в России (РСФСР, а затем РФ). В 1997 впеpвые в России в ХХ веке количество коpов на 10 человек упало ниже 1. Другим историческим провалом было снижение поголовья коров после массового забоя скота в 1933 г. (1,3 голов на 10 человек). Количество овец и коз во вpемя коллективизации ниже всего упало в 1935 г. – до 2,6 голов на 10 человек, в «годы застоя» деpжалось на уpовне 4,9, а в конце 1997 г. составило 1,3.

Если бы сегодня страна не имела созданной ранее нефтяной и газовой промышленности, в России наступил бы всеобщий и смеpтельный голод, поскольку половина продовольствия поступает по импорту за нефть и газ.


Раскулачивание и репрессии.

Раскулачивание («ликвидация кулачества как класса») представляло собой огромную по масштабам внесудебную репрессию против крупной социальной группы. Это – крупный проект социальной инженерии, которые часто ведут к массовым страданиям. Подлежащие раскулачиванию крестьяне делились на три группы: те, кто оказал активное сопротивление коллективизации и подлежал суду (они составили около 10% глав семей); наиболее богатые кулаки, которые подлежали переселению в другие области; те, кто выселялся в другое село или деревню той же местности с наделением землей. Создать условия для третьей группы оказалось очень сложно, и на практике большинство вливалось во вторую группу.

Списки подлежащих раскулачиванию по группам составлялись местными властями, принимались сельскими сходами и утверждались районными властями. Судьбу людей решали «тройки» в составе первых секретарей райкома партии, председателя райисполкома и начальника районного управления ОГПУ.

Почти вся масса репрессированных была выселена в 1930-31 гг. На спецпоселения прибыло 388 тыс. семей (1,8 млн. человек). Это – максимальные из достоверных данных, проверенных через перекрестный анализ независимых учетных документов. Официальные цифры – 366,5 тыс. семей или 1,68 млн. человек. Масса направленных на спецпоселения составляла около 1,5% крестьянских семей или около половины тех, кого относили к категории кулаков [123]. На деле в созданном на селе хаосе под репрессии попадала и часть середняков, то есть число пострадавших «настоящих» кулаков составляло существенно менее половины этой социальной группы. Около 250 тыс. семей кулаков успели «самораскулачиться» – продать или раздать родным имущество и уехать в город.

Я оставляю в стороне тот важный, но малоизученный факт, что во многих местах раскулачивание вели именно кулаки, занявшие важные позиции в местной власти. Коллективизация означала временное создание на селе обстановки революционного хаоса. В эти моменты возникает «молекулярная» гражданская война – сведение всяческих личных и политических счетов. Такой обстановкой наиболее эффективно пользуется самая сильная и организованная часть. Так, например, был «раскулачен» мой дед, бывший казаком-бедняком, все семеро сыновей и дочерей которого были коммунистами. Старшие из них были в 1918 г. организаторами подпольной партийной и комсомольской ячейки в станице. Таким образом, момент коллективизации стал маленьким рецидивом, вспышкой тлевших в станице угольков гражданской войны.

20 июля 1931 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление о прекращении массового выселения кулаков, оставив возможность лишь «выселения в индивидуальном порядке». 25 июня 1932 г. ЦИК СССР принял специальное постановление «О революционной законности» – о прекращении репрессий по «инициативе снизу». ЦК ВКП(б) разослал Инструкцию («Всем партийно-советским работникам и всем органам ОГПУ, суда и прокуратуры»). В ней объяснялось, что массовые репрессии не нужны, что они затрагивают многих крестьян и помимо кулаков. В частности, говорилось:

«Правда, из ряда областей все еще продолжают поступать требования о массовом выселении из деревни и применении острых форм репрессии.

В ЦК и СНК имеются заявки на немедленное выселение из областей и краев около ста тысяч семей. В ЦК и СНК имеются сведения, из которых видно, что массовые беспорядочные аресты в деревне все еще продолжают существовать в практике наших работников. Арестовывают председатели колхозов и члены правления колхозов. Арестовывают председатели сельсоветов и секретари ячеек. Арестовывают районные и краевые уполномоченные. Арестовывают все, кому только не лень и кто, собственно говоря, не имеет никакого права арестовывать. Не удивительно, что при таком разгуле практики арестов органы, имеющие право ареста, в том числе и органы ОГПУ, и особенно милиция, теряют чувство меры и зачастую производят аресты без всякого основания… Эти товарищи цепляются за отжившие формы работы, уже не соответствующие новой обстановке и создающие угрозу ослабления советской власти в деревне» (цит. по: В.М.Курицын. История государства и права России. 1929-1940. М.: «Международные отношения», 1998).

Главными районами расселения были Казахстан, Урал и Новосибирская область. В 1937 г. в народном хозяйстве было занято около 350 тыс. трудпоселенцев, в основном в сельском хозяйстве и лесной промышленности, а также в угольной, золотодобывающей и тяжелой промышленности. В первые годы среди переселенных была очень высока смертность (в 1932 г. 6,8%, в 1933 – 13,3%, в 1934 – 3,7%), затем она стала снижаться, а в 1935 г. рождаемость превысила смертность. Во время войны около 100 тыс. человек, не бывших во время выселения главами семьи, были призваны в армию, а их семьи сняты с учета как спецпоселенцы. На 1 января 1949 г. в спецпоселениях оставалось 130 тыс. человек из бывших кулаков.


Государственное строительство и Конституция СССР 1936 года.

С ликвидацией многоукладной экономики в стране была ликвидирована эксплуатация человека человеком. Изменился классовый состав населения. Значительно вырос рабочий класс, новым, существенно иным классом стало колхозное крестьянство. Возникла большая по численности интеллигенция, почти на 90% состоявшая из выходцев из рабочих и крестьян. По объему промышленной продукции СССР вышел на 2-ое место в мире после США. По структуре промышленного производства СССР вышел на уровень развитых стран мира.

В годы перестройки об общественном строе СССР говорилось, что он ничего общего не имел с научным социализмом, что это был «феодальный» социализм, «казарменный», «бюрократический» и т.д. Это – типичная схоластика. Продуктивнее не пытаться подобрать ярлык из небогатого набора идеологических терминов, а представить себе то жизнеустройство, которое реально сложилось в СССР, в осязаемых, четко определяемых понятиях.

В 1936 г. была принята новая Конституция СССР, завершившая большой этап государственного строительства. Главным при выработке проекта было привести Конституцию в соответствие с новой социально-экономической реальностью и перейти к принципу равных политических прав всем гражданам.

Осенью 1935 г. ЦИК СССР создал Конституционную комиссию под председательством И.В. Сталина и 12 подкомиссий. 12 июня 1936 г. проект Конституции был опубликован и обсуждался в течение полугода на всех уровнях – от собраний трудящихся на предприятиях до республиканских съездов Советов. В обсуждении участвовало более половины взрослого населения, комиссия получила 154 тысячи предложений, поправок, дополнений.

25 ноября 1936 г. Чрезвычайный VIII съезд Советов СССР начал обсуждение. Редакционная комиссия приняла 47 поправок и дополнений к более чем 30 статей. Важные дополнения касались Совета Национальностей (прямые выборы, равное число депутатов с Советом Союза). 5 декабря 1936 г. постатейным голосованием, а затем в целом единогласно проект Конституции СССР был утвержден.

Конституция преобразовала Советы рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов в Советы депутатов трудящихся и отменила ограничения избирательного права для лиц, которые в прошлом эксплуатировали чужой труд. Конституция СССР 1936 г. не содержала программных положений. Глава I утверждала существование в СССР двух дружественных классов: рабочих и крестьян. Политическую основу СССР составляют Советы депутатов трудящихся, а экономическую основу – социалистическая система хозяйства и социалистическая собственность на орудия и средства производства. Конституция предусматривала две формы социалистической собственности – государственную (всенародное достояние) и колхозно-кооперативную. Земля, ее недра, воды, леса, заводы, фабрики, шахты, рудники, железнодорожный, водный и воздушный транспорт, банки, средства связи, организованные государством крупные сельскохозяйственные предприятия (совхозы, МТС и т.п.), а также коммунальные предприятия и основной жилой фонд в городах являются государственной собственностью, т.е. всенародным достоянием. Собственность колхозов и кооперативных организаций составляют общественные предприятия в колхозах и кооперативных организациях с их живым и мертвым инвентарем, производимая колхозами и кооперативными организациями продукция, общественные постройки. Земля закреплялась за колхозами в бесплатное и бессрочное пользование, т.е. навечно.

Каждый колхозный двор, кроме основного дохода от общественного колхозного хозяйства, имеет в личном пользовании приусадебный участок земли и в личной собственности – подсобное хозяйство на приусадебном участке, жилой дом, продуктивный скот, птицу и мелкий сельскохозяйственный инвентарь. Конституция допускала мелкое частное хозяйство единоличных крестьян и кустарей, исключающее эксплуатацию чужого труда.

Конституция гарантировала правовую охрану личной собственности граждан СССР, приобретенной на трудовые доходы и сбережения, жилой дом и подсобное домашнее хозяйство, предметы домашнего хозяйства и обихода, личного потребления, а также право наследования личной собственности. Конституция утвердила положение о том, что хозяйственная жизнь страны регулируется государственным народнохозяйственным планом. Конституция закрепила принцип труда и распределения: «от каждого по способности, каждому – по труду». В идеологических дебатах последнего десятилетия основной упор делался на распределении («каждому – по труду»). Между тем первая часть единого принципа имеет более фундаментальный характер. Конституционный принцип «от каждого – по способности» означает обязательство государства организовать хозяйство таким образом, чтобы всем трудоспособным было обеспечено рабочее место. Очевидно, что это несовместимо с принципами рынка рабочей силы. Безработица в СССР официально была ликвидирована в начале 30-х годов, реально – к моменту выработки Конституции.

В главе II Конституции «Государственное устройство» закреплялись принципы федерализма, добровольность объединения равноправных союзных республик, разграничивалась компетенция Союза и союзных республик. Каждая союзная республика имела свою конституцию, находившуюся в соответствии с Конституцией СССР. За каждой республикой сохранялось право свободного выхода из СССР, территория союзных республик не могла быть изменена без их согласия. Конституция закрепила приоритет союзных законов над законами союзных республик. Устанавливалось единое союзное гражданство, каждый гражданин союзной республики являлся гражданином СССР.

В главах III-VIII рассмотрена система органов власти и управления. Утвержден принцип верховенства представительных органов государственной власти, которые образуют подотчетные и подконтрольные им органы управления. Высшим органом власти в СССР являлся Верховный Совет СССР, исключительно он осуществлял законодательную власть. Законы считались принятыми, если получали в обеих палатах простое большинство голосов. Совет Союза избирался по норме – 1 депутат на 300 тыс. населения. В Совет Национальностей избиралось от каждой союзной республики по 25 депутатов, от автономной республики по 11, от автономной области по 5 и от национального округа по 1 депутату. Конституция установила сессионный порядок работы Верховного Совета СССР (две сессии в год, не считая внеочередных).

Высшим органом власти в период между сессиями ВС СССР являлся подотчетный ему Президиум, избиравшийся на совместном заседании обеих палат. Правительство СССР (Совнарком), образуемое ВС СССР, было высшим исполнительным и распорядительным органом. В нем было 8 общесоюзных наркоматов: обороны, иностранных дел, внешней торговли, путей сообщения, связи, водного транспорта, тяжелой и оборонной промышленности, и 10 союзно-республиканских наркоматов: пищевой, легкой, лесной промышленности, земледелия, зерновых и животноводческих совхозов, финансов, внутренних дел, внутренней торговли, юстиции и здравоохранения.

Аналогично высшим органам власти и управления СССР строилась система высших органов власти и управления союзных и автономных республик. Местными органами государственной власти являлись Советы депутатов трудящихся, избиравшиеся сроком на 2 года. Исполнительными и распорядительными органами Советов были избираемые ими исполкомы. Они были подотчетны как избравшему их Совету, так и исполнительному органу вышестоящего Совета.

В главе IX Конституции «Суд и прокуратура» было определено, что правосудие в СССР осуществляется Верховным Судом СССР, Верховными судами союзных республик, краевыми и областными судами, судами автономных республик и автономных областей, окружными судами, специальными судами СССР, создаваемыми по постановлению Верховного Совета СССР, народными судами.

Народные суды избирались гражданами района сроком на 3 года. Все остальные звенья судебной системы избирались соответствующими Советами сроком на 5 лет. Конституция закрепила важные принципы: независимость судей и подчинение их только закону, рассмотрение дел во всех судах с участием народных заседателей (кроме случаев, специально предусмотренных законом), открытое разбирательство дел (поскольку законом не предусмотрены исключения), обеспечение права обвиняемому на защиту, ведение судопроизводства на языке союзной или автономной республики или автономной области с обеспечением для лиц, не владевших этим языком, полного ознакомления с материалами дела через переводчика, а также право выступать на суде на родном языке. Высший надзор за исполнением законов наркоматами и учреждениями, должностными лицами и гражданами Конституция возлагала на Прокуратуру. Органы прокуратуры были независимы от любых местных органов и подчинялись только Прокурору СССР. На практике в тот период из под контроля органов прокуратуры были фактически выведены органы НКВД.

В главе X закреплялись основные права и свободы граждан СССР: право на труд; на отдых; на материальное обеспечение в старости, а также в случае болезни и потери трудоспособности; право на образование; равноправие граждан СССР независимо от пола, национальности и расы. Конституция исходила из равноправия наций и рас, прямое или косвенное ограничение прав или установление преимуществ граждан в зависимости от расовой или национальной принадлежности, всякая проповедь расовой или национальной исключительности или ненависти и пренебрежения карались законом. Были определены социально-экономические условия, которые служили гарантией осуществления главных прав трудящихся.

Глава XI Конституции была посвящена избирательной системе СССР. Впервые был утвержден принцип «один человек – один голос» (не участвовали в выборах умалишенные и лица, осужденные с лишением избирательных прав). Изменения Конституции СССР могли быть произведены лишь по решению Верховного Совета СССР, принятому большинством не менее 2/3 голосов в каждой из палат.

В Конституции СССР 1936 г. закреплялась руководящая роль ВКП(б) («руководящее ядро всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных»).

Для своего времени Конституция СССР 1936 г. была самой демократической конституцией в мире. Насколько ее положения были реализованы в политической практике – другой вопрос. Конституции всегда в той или иной мере служат декларированным идеалом, ориентиром, и принятие именно тех, а не иных, деклараций, конечно, важно. Это видно хотя бы из того, какие изощренные усилия предпринимались в 1991 г., чтобы незаметно изъять из Конституции СССР положение об общенародной собственности на промышленные предприятия. Когда депутаты – противники проекта Закона о приватизации с изумлением убедились, что это положение из текста Конституции исчезло, они были полностью обезоружены.

В целом, политическое развитие СССР после чрезвычайного периода войны и восстановления соответствовало ориентирам, заданным Конституцией 1936 г. – в рамках именно того типа общества, каким был СССР. Изменить традиционное по своему типу общество на гражданское – вопрос не конституций и законов, а глубоких социальных и культурных революций. От политической культуры зависит и использование прав, утвержденных конституцией. Многие права декларируются, но принимаются как «нецелесообразные» (к такой категории, например, относилось в СССР право республик на отделение). Нарушение права на бесплатное медицинское обслуживание, конечно, вызвало бы в СССР тех лет возмущение и немедленные санкции, а попытка воспользоваться «свободой слова» для антисоветской пропаганды – общее изумление.

Видимо, самое принципиальное сомнение в правильности сделанного при разработке Конституции выбора связано с продолжением линии на нациестроительство – огосударствление наций и народов. При составлении первой Конституции СССР в дискуссии о национально-государственном устройстве, как уже говорилось, победила точка зрения В.И.Ленина. Видимо, тогда это было вынужденной необходимостью, условием прекращения гражданской войны и объединения в Союз. В принципе же В.И.Ленин не считал огосударствление народов лучшим выбором, и к 1936 г. формула могла быть уже изменена. Однако и дискуссий по этому вопросу не велось. По какой причине – точно сказать нельзя. Вероятно, центральная власть и сплоченность Союза уже считались навсегда гарантированными. Сказывалась и общая теоретическая неразработанность проблемы нации, народа, этноса.

Сейчас знания в этой области вышли на качественно более высокий уровень, верно оценивается роль государства в этногенезе, тем более роль такого документа как Конституция. Она может приглушить, а может и возбудить искусственное формирование наций и «национального сознания» (иногда говорят: «национализм порождает нацию»). Конституция 1936 г. этот процесс возбуждала и закладывала в него тяжелые будущие противоречия. Сами примененные в ней принципы выделения наций (народы численностью не менее 1 млн. человек, проживающие по периметру СССР) были сугубо схоластическими. Они не только не помогали решать практические задачи государственного строительства, но и закладывали под все здание государства множество мин замедленного действия. Но эти мины должны были взорваться лишь в сравнительно отдаленном будущем.


Государственный аппарат.

За 30-е годы в основном сложилась та система государственных органов и учреждений, которая просуществовала до 1989 г. – вплоть до системы должностей и ученых степеней.

Конституция СССР 1936 г. отменила все ограничения избирательного права, установила равные нормы представительства от сельского и городского населения. Выборы Верховного Совета СССР состоялись 12 декабря 1937 г. В них участвовали 96,8% избирателей, из них почти 99% отдали голоса «за кандидатов блока коммунистов и беспартийных». Ясно, что это были выборы плебисцитарного типа – избиратели, по сути, должны были сказать «да» или «нет», одобрить или не одобрить политику государства, а не выбрать из нескольких кандидатов то или иное лицо.

Всего в Верховный Совет СССР было избрано 1143 депутата. Рабочих среди депутатов было 460 (42%), крестьян – 337 (29,5%), из служащих и интеллигенции – 326 (28,5%). Было представлено более 50 народностей Советского Союза. Это был представительный орган типично соборного, а не парламентского типа. В декабре 1939 г. прошли выборы в местные Советы депутатов трудящихся. В выборах участвовало свыше 99% избирателей, всего в местные Советы депутатов трудящихся было избрано 1,3 млн. человек.

С форсированием индустриализации резко возросла роль планирования. План превращался из прогноза в план-директиву. Изменился статус Госплана, в 1931 г. он был наделен правами наркомата. Во втором пятилетнем плане (1933-1937 гг.) были учтены просчеты и ошибки первой пятилетки, и в 1937 г. СССР стал второй экономической державой мира. Темпы роста за две пятилетки не имели прецедента в мировой практике. Крупная промышленность была выведена из-под контроля республик и перешла под управление союзных органов – формировался единый общесоюзный народнохозяйственный комплекс. Система упрощалась: сокращалось число трестов и их функции, укреплялись прямые связи наркоматов с предприятиями. Разукрупнялись наркоматы, росло их число. ВСНХ СССР был преобразован в общесоюзный Наркомат тяжелой промышленности (из ВСНХ были выделены Наркоматы легкой и лесной промышленности).

Наркомат труда СССР был слит с ВЦСПС, что повысило роль профсоюзов. Им передавались все средства и кадры органов труда и социального страхования, санатории, дома отдыха, научные институты и другие учреждения Наркомата труда. ВЦСПС осуществлял общее руководство социальным страхованием, представлял на утверждение СНК СССР сводный бюджет социального страхования и тарифы страховых взносов. При ЦК профсоюзов и их местных органах создавались отраслевые инспекции труда с правом наложения штрафов за нарушение законодательства о труде. ВЦСПС давал СНК СССР заключения на вносимые Госпланом планы по труду (численность работников, фонды заработной платы, производительность труда).

В 1930-1931 гг. была проведена кредитная реформа, которая повысила роль Госбанка как кредитного, расчетного, кассового и эмиссионного центра страны. Главный смысл был в концентрации собираемых с огромным трудом финансовых средств, в предотвращении их распыления и «проедания».

Сильно изменились контрольные органы, сократилась их автономия и ослаблен партийный характер. В 1940 г. был создан Наркомат госконтроля СССР, отменялось привлечение трудящихся к контролю, его осуществляли штатные контролеры-ревизоры. Произошло «огосударствление» контроля.


Вооруженные силы.

Территориально-милиционная система 20-х годов уже не отвечала новым условиям и была ликвидирована, к 1939 г. вооруженные силы стали кадровыми. К концу 20-х годов по техническому оснащению армия совершенно не соответствовала времени. Достаточно сказать, что в 1928 г. в Красной армии было 92 танка и 300 тракторов-тягачей; боевых самолетов почти не было. Для сравнения: ВВС Франции имели в тот момент 6 тыс. самолетов.

В 30-е годы создавалась новая, насыщенная техникой и современными кадрами, соответственно организованная армия. Началось создание сильного флота. Основой для этого стала форсированная индустриализация и развитие образования. К 1939 г. в СССР было 14 академий и 6 военных факультетов при гражданских вузах, в которых высшее военное образование получали 20 тыс. слушателей. Число военных училищ достигло 107. в 1936 г. была открыта Академия Генерального штаба.

Расширилась система военкоматов, стал улучшаться учет и призыв в армию. В 1939 г. был принят новый закон «О всеобщей воинской обязанности», по которому защита СССР с оружием в руках стала правом и обязанностью не только трудящимися, а всех мужчин без различия национальности, вероисповедания, образования, социального происхождения и положения. С января 1939 г. был введен новый текст присяги, теперь она принималась не коллективно, а индивидуально, с собственноручной подписью военнослужащего.


Правоохранительные органы.

В течение 1938-1939 гг. была перестроена вся судебная система СССР. Она соответствовала административному делению страны: народный суд (в районах) рассматривал большую часть уголовных и гражданских дел; областной, краевой, окружной суд, суд автономной области и Верховный Суд автономной республики рассматривали уголовные и гражданские дела, отнесенные к их подсудности, а также кассационные жалобы и протесты на приговоры и решения нарсудов. Верховный Суд союзной республики рассматривал особо важные дела, мог принять к производству любое дело любого суда на территории республики, рассматривал кассационные жалобы и протесты на приговоры и решения областных судов, мог пересматривать дела в порядке надзора.

Общесоюзными являлись Верховный Суд СССР и подчиненные ему специальные суды. На него возлагался надзор за всеми судебными органами СССР и союзных республик. Он имел право отменить приговор или решение любого суда и давать разъяснения по вопросам судебной практики. Специальными судами в рассматриваемый период являлись военные трибуналы, линейные суды железнодорожного и водного транспорта. Они действовали на тех же принципах, что и все другие суды СССР.

В 1934 г. был образован общесоюзный Наркомат внутренних дел, в него было включено ОГПУ и входящее в него Главное управление милиции (финансирование милиции уже в 1932 г. было переведено с местного бюджета на союзный). ОГПУ было преобразовано в Главное управление госбезопасности, которое быстро расширялось (в нем было в 3,5 раз больше сотрудников, чем в милиции). На него были возложены функции внешней разведки, контрразведки и госбезопасности, а также руководство особыми отделами в армии. В 1935 г. в НКВД был образован новый вид мест заключения для особо опасных преступников – тюрьмы.

Функции и структура милиции расширялись, в них входили паспортный режим и ОВИР, «детские комнаты» и ОБХСС, военный учет и МПВО. Рос и численный состав милиции: 87 тыс. сотрудников в 1931 г., 177 в 1932, 227 в 1941 г. По нынешним меркам – очень немного.

На НКВД возлагалось обеспечение порядка и госбезопасности, охрана общественной собственности, запись актов гражданского состояния, пограничная охрана. В ведении НКВД были управление шоссейными и грунтовыми дорогами, картография, управление мер и весов, переселенческое и архивное дело. С созданием ГУЛАГа НКВД стал распорядителем трудовой армии из заключенных колоний и лагерей и из «спецпоселенцев» (до 30-х годов места заключения были в ведении республиканских НКВД). НКВД СССР превратился в крупное хозяйственное и строительное ведомство. Он также отправлял заключенных на стройки и предприятия других ведомств. С 1938 г. в системе НКВД создаются даже закрытые НИИ и КБ, в которых работают заключенные ученые и конструкторы. Но все же утверждать, как это делают некоторые «историки» и публицисты, будто индустриализация в СССР была проведена трудом заключенных, нелепо. Например, в момент наибольшего своего размаха, в 1937 г. НКВД осваивал 6% всех средств на капитальное строительство.

В первой половине 30-х годов свертывались структуры НКВД, выполнявшие судебные функции, в 1932 г. «тройкам» ОГПУ было запрещено приговаривать к высшей мере. В 1934 г. Судебная коллегия ОГПУ была упразднена, и все дела по окончании следствия должны были направляться в суд. Однако при наркоме внутренних дел СССР создавалось Особое совещание, которому предоставлялось право применять в административном порядке высылку, ссылку, заключение в исправительно-трудовые лагеря на срок до пяти лет и высылку за пределы Союза ССР. Таким образом, этот административный орган наделялся судебными полномочиями, однако более ограниченными, чем ранее Судебная коллегия. В состав ОСО был введен Прокурор СССР или его заместитель. Примечательно, что Положение об Особом совещании при НКВД СССР почти дословно повторяет Положение об Особом совещании при МВД Российской империи 1881 г. Осенью 1937 г. полномочия ОСО были расширены, оно могло приговаривать к расстрелу, а также проводить разбирательство дел списками.

Чрезмерное расширение функций и структуры НКВД делало его трудно управляемым. В феврале 1941 г. он был разделен на два наркомата: НКВД СССР и Наркомат госбезопасности СССР.


Право.

В 30-е годы право было инструментом и в такой же мере продуктом сплочения советского общества в тоталитарное. Три взаимосвязанные процесса определяли образ государства и права в тот период: коллективизация, индустриализация, подготовка к большой войне. Сопутствующим явлением, круто менявшим весь уклад жизни больших масс населения, была урбанизация – быстрый рост городов.

В целом государство выполняло необычную по масштабам мобилизационную программу. С начала 30-х годов всем было очевидно, что против СССР будет развязана крупнейшая война. СССР стал, как это бывало и в прошлом в России «страной окопного быта». Название «казарменный социализм» недалеко от истины. В целом, мобилизационный проект был принят подавляющим большинством народа.

Только в контексте этой реальности могут быть верно поняты правовые нормы того времени. Понятия прав человека и гуманности в окопах и в казарме имеют совсем иное содержание, чем в мирном и благополучном доме. В 30-е годы изменения в праве были направлены на укрепление всех систем жизнеустройства в таком их виде, который обеспечивал быструю мобилизацию ресурсов для вывода страны на необходимый уровень обороноспособности.

В это время было явно отвергнуто положение марксизма об отмирании права – просто советское право было определено как особый исторический тип, который не только не отмирал, но и должен был укрепляться. Конституция 1936 г. определила источник права – закон, принимать который мог только Верховный Совет. Все остальные акты были подзаконными (на деле такие новые источники права как Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) приобретали силу закона). Однако сам закон был представлен как орудие государства, то есть государство как бы не было связано правом – оно было самодержавным. При такой трактовке любая жестокость и произвол государства выглядели правовыми.

В ряде областей права вводимые нормы были близки к чрезвычайным. Они ограничивали важные свободы граждан и в некотором смысле возрождали нормы крепостного права («модернизация через варварство»). Такими нормами было введение паспортов с пропиской и трудовых книжек (отмененных в 1923 г.), запреты на перемену места работы, обязательные нормы труда в колхозах, создание трудовых резервов. По сути, этому же служило ужесточенное уголовное право, через которое создавались большие контингенты работников, направляемых на самые трудные участки.


Гражданское и семейное право.

Главной была задача укрепления и защиты социалистической собственности, создания условий для хорошей работы народного хозяйства. Новым был упор на договорные отношения. Были, например, введены письменные договоры поставки (товаров, услуг), была усилена ответственность за неисполнение договора. Направляющая роль народнохозяйственного плана была закреплена в Конституции 1936 г. Развивалась и практика поставки некоторых видов продукции без заключения договоров – по нарядам, выданным на основании плана, т.е. усиливались административные формы в ущерб гражданско-правовым. Критической стала проблема качества продукции. В 1939 г. вышла инструкция Госарбитража о «претензиях при поставке товаров ненадлежащего качества», установившая высокие штрафы.

Размах капитального строительства поднял роль договора подряда. C февраля 1936 г. формировались постоянно действующие строительные организации: тресты и стройконторы, подряды с частными лицами были запрещены.

Нормы семейного права в данный период были направлены на укрепление семьи, защиту интересов детей и здоровья матери. Нигилизм первых лет революции в отношении института семьи изживался и из права, и из общественного сознания. Но это не было реставрацией архаических принципов – подчеркивалось закрепленное в Конституции СССР 1936 г. равноправие женщины и мужчины.

Важное значение в то время приобрел институт патроната: дети-сироты, а также дети, изъятые по постановлению суда от родителей, могли передаваться в семьи трудящихся на воспитание. Это оформлялось договором, заключенным органами здравоохранения или народного образования, или сельсоветами с лицами, берущими детей на воспитание.

27 июня 1936 г. было принято постановление ЦИК и СНК СССР «О запрещении абортов, увеличении материальной помощи роженицам, установлении государственной помощи многосемейным, расширении сети родильных домов, детских яслей и детских садов, усилении уголовного наказания за неплатеж алиментов и о некоторых изменениях в законодательстве о разводах». Оно было подкреплено крупными бюджетными ассигнованиями. Срочные меры по укреплению семьи потребовались из-за снижения рождаемости при переходе к городскому образу жизни. Кроме того, выявились размеры демографической катастрофы, вызванной голодом 1933 г.

Брак расторгался при вызове супругов в ЗАГС, где принимались меры к примирению супругов. При разводе в паспортах делалась отметка. Повышалась оплата развода (каждый последующий – вдвое дороже). Заявление о взыскании алиментов теперь мог подать не только один из родителей (многие женщины этого стыдились), но и прокурор, профсоюз, органы ЗАГСа, органы охраны материнства и детства. Устанавливались размеры алиментов: 1/4 заработка – на одного ребенка, 1/3 – на двух, 1/2 – на трех и более детей. Неплатеж алиментов влек лишение свободы на срок до двух лет.


Трудовое право.

Конституция 1936г. гарантировала право на труд, на отдых, на материальное обеспечение в старости, а также в случае болезни и потери трудоспособности, закрепив и обязанность трудиться.

С октября 1930 г. в связи с ликвидацией безработицы прекращалась выплата пособий по безработице. 23 июня 1931 г. был принят закон, поощряющий основные кадры рабочих – членов профсоюза, длительно работавших на одном предприятии. Трудовое право тех лет усиливало поощрение добросовестных работников (особенно проявивших трудовую доблесть) – и ужесточало нажим на лодырей, прогульщиков и разгильдяев. Так, были введены разные нормы страхового обеспечения по болезни в зависимости от стажа работы на данном предприятии. В 1932-1934 гг. были приняты более суровые дисциплинарные уставы железнодорожного и водного транспорта, связи, гражданского воздушного флота и т.д. Постановлением СНК СССР от 20 декабря 1938 г. вводились единые трудовые книжки.

В 1940 г. была повышена обязательная мера труда. Был установлен 8-часовой рабочий день, за исключением профессий с вредными условиями труда (был утвержден список таких профессий, для которых сохранялся 6– или даже 4-часовой рабочий день). Предприятия и учреждения были переведены с пятидневной на шестидневную рабочую неделю.

В условиях нарастания военной опасности 26 июля 1940 г. были запрещены самовольное увольнение рабочих и служащих с предприятий и учреждений. Администрация была обязана передавать дела о прогулах и самовольном оставлении работы в суд. С октября 1940 г. наркомам СССР было предоставлено право переводить ИТР и квалифицированных рабочих с одних предприятий на другие независимо от их территориального расположения.

После завершения коллективизации прекратился стихийный приток рабочей силы в город. Предприятия стали испытывать острый недостаток в кадрах. Так, в 1937 г. промышленность, строительство и транспорт недополучили свыше 1,2 млн. рабочих, в 1938 г. – 1,3 млн. и в 1939 г. – более 1,5 млн. рабочих. 2 октября 1940 г. был принят Указ «О государственных трудовых резервах» – о плановой подготовке кадров в ремесленных и железнодорожных училищах и школах ФЗО. Государственные трудовые резервы находились в распоряжении Правительства СССР и не могли использоваться ведомствами без его разрешения.

Колхозное и земельное право решали задачи введения коллективизации в разумные рамки, укрепления колхозов и их правового статуса. Первый этап коллективизации, на основе «Примерного устава сельскохозяйственной артели» (он был разработан Колхозцентром, одобрен Наркоматом земледелия СССР и утвержден СНК и ЦИК СССР 1 марта 1930 г.), привел, как было сказано, к тяжелейшим последствиям. Исправление их шло в рабочем порядке. Исходя из накопленного опыта, в 1935 г. II Всесоюзный съезд колхозников-ударников обсудил и принял новый «Примерный устав». На его основе колхозы должны были выработать, обсудить и утвердить на общем собрании в присутствии не менее 2/3 членов артели свой устав.

Примерный устав 1935 г. в разделе «О земле» отмечал, что земля – общенародная государственная собственность, закрепляется за артелью в бессрочное пользование и не подлежит ни купле-продаже, ни сдаче в аренду. Размеры приусадебного участка устанавливались наркомземами союзных республик. Они колебались от 1/4 до 1/2 га, кое-где доходя до 1 га.

Раздел «О средствах производства» определял, что подлежит обобществлению при вступлении в колхоз, а что остается в личном пользовании колхозного двора (включая скот). Раздел «О членстве» устанавливал, что в члены артели не принимались кулаки и лица, лишенные избирательных прав – за исключением бывших кулаков, которые в течение трех лет честной работой доказали свою лояльность. Исключение из артели могло быть произведено только по решению общего собрания, на котором присутствовало не меньше 2/3 числа членов артели. Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 13 апреля 1938 г. запретило проведение «чисток» колхозов под каким бы то ни было предлогом.

Устав определял порядок распределения доходов колхоза. Из произведенных артелью продуктов она была обязана выполнить обязательства перед государством по поставкам и возврату семенных ссуд, расплатиться с МТС, засыпать семена для посева и страхования от неурожая и бескормицы, создать неприкосновенный семенной и кормовой фонды, а по решению общего собрания – фонды помощи инвалидам, старикам, временно нетрудоспособным, нуждающимся семьям красноармейцев, на содержание детских яслей и сирот. Остальную часть продуктов артель распределяла между своими членами по трудодням.

Раздел «Организация, оплата и дисциплина труда» устанавливал, что все работы в колхозе производятся личным трудом его членов. По найму могли привлекаться только лица, обладавшие специальными знаниями (агрономы, инженеры и т.д.). Оплата была сдельной – правление разрабатывало, а общее собрание утверждало нормы выработки по всем работам и расценки в трудоднях.

Конституция СССР 1936 г. закрепила объекты колхозно-кооперативной собственности, правовое положение колхозного двора. Эти нормы время от времени подкреплялись. Так, 28 мая 1939 г. было опубликовано постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР «О мерах охраны общественных земель колхозов от разбазаривания». Оно обязывало произвести до 15 августа 1939 г. обмер всех приусадебных участков и изъять все излишки, присоединив их к землям колхозов. Обмер показал, что от колхозов было незаконно отторгнуто 2,5 млн. га земли. К февралю 1940 г. 1,7 млн. га были возвращены колхозам. Постановление также установило, начиная с 1939 г., обязательный минимум трудодней в году (от 60 до 100, в зависимости от местных условий) для каждого трудоспособного колхозника. С 1941 г. велись попытки преодолеть «уравниловку» в оплате труда колхозников введением дополнительных вознаграждений за перевыполнение плана по урожайности или продуктивности.


Уголовное право.

Конституция СССР 1936 г. и Закон о судоустройстве 1938 г. демократизировали уголовный процесс, утвердив гласность судопроизводства, независимость судей и подчинение их только закону, обеспечение обвиняемому права на защиту, участие в составе суда народных заседателей, ведение судопроизводства на языке союзной, автономной республики или автономной области и т.д. В уголовном законодательстве все большее значение приобретали общесоюзные нормы. В то же время характерным было ужесточение мер наказания. По нынешним представлениям суровость предусмотренного наказания часто не соответствовала опасности преступления. Но в те времена исходили не из оценок, сделанных из нашего «прекрасного далека».

В феврале 1931 г. была установлена уголовная ответственность за порчу или поломку принадлежавших колхозам, совхозам и МТС тракторов и сельхозмашин. Если порча была вызвана халатным отношением, наказанием были принудительные работы на срок до шести месяцев. За те же неоднократные или повлекшие крупный ущерб действия – лишение свободы на срок до трех лет.

7 августа 1932 г. ЦИК и СНК СССР приняли постановление «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности». Оно возвело расхитителей в ранг врагов народа, приравнивало хищения к государственным преступлениям, предполагало суровые репрессии и ограниченный выбор у суда мер наказания. Постановление не содержало градаций размеров похищенного, и его проведение в жизнь сопровождалось произволом (лишь с сентября 1937 г. перекосы стали выправляться).

В 1934 г. в уголовном праве появилась статья об измене Родине (действия, совершенные гражданами СССР в ущерб его военной мощи, государственной независимости или неприкосновенности его территории). При смягчающих обстоятельствах измена Родине каралась лишением свободы на срок 10 лет с конфискацией имущества, а для военнослужащих высшей мерой с конфискацией имущества.

Постановлением ЦИК СССР от 2 октября 1937 г. за особо опасные государственные преступления – шпионаж, вредительство, диверсию повышался срок наказания с 10 до 25 лет лишения свободы. В 1940 г. был признан преступлением выпуск недоброкачественной и некомплектной продукции или с нарушением стандартов, и виновные лица (директор, главный инженер, начальник ОТК), наказывались лишением свободы на срок от 5 до 8 лет.

10 августа вышел Указ «Об уголовной ответственности за мелкие кражи на производстве и за хулиганство», по которому мелкие кражи наказывались лишением свободы сроком на один год. Устанавливалась уголовная ответственность с 12-летнего возраста за тяжкие преступления (убийства, насилия и увечья). К этой же группе относились действия несовершеннолетних, которые могли вызвать крушение поездов. За все остальные преступления уголовная ответственность наступала с 14 лет (к несовершеннолетним не применялась высшая мера). В уголовном порядке преследовались привлечение несовершеннолетних к участию в преступлениях, принуждение их к занятию проституцией, спекуляцией, нищенством.

В начале 30-х годов в связи с урбанизацией и ломкой патриархальных норм, с наплывом в города больших масс насильно выброшенных из деревни во время раскулачивания озлобленных людей произошел всплеск уголовной преступности: убийств, разбоев, грабежей и злостного хулиганства. С этим велась борьба мерами административного права (паспортный режим) и ужесточением обычного уголовного права. Однако эти меры не достигли цели, и государство пошло на внесудебные репрессии.

При управлениях милиции на уровне области были созданы милицейские «тройки», для рассмотрения дел рецидивистов и неработающих лиц, связанных с преступной средой (в основном скупщиков краденого и держателей притонов). Дела разбирались в присутствии обвиняемого и прокурора. «Тройки» рассматривали до трети подобных дел. Применяемые ими репрессии были в большой мере превентивными – они не столько наказывали индивидуального преступника, сколько разрушали преступную среду, что несовместимо с нормами правового государства. Этими мерами волна преступности была сбита, за один год число грабежей снизилось почти вдвое, квалифицированных краж на треть, конокрадства в три раза. Сильный удар с помощью внесудебных репрессий был нанесен организованной преступности. Она быстро формировалась в России в начале века, была подорвана репрессиями ВЧК, а затем ожила в условиях НЭПа. Жестокие меры 30-х годов надолго парализовали ее, что было особенно важно во время войны. Надо вспомнить, что крах Российской империи в 1917 г. частично был вызван тем, что во время войны организованная преступность установила контроль над целыми секторами хозяйства (например, рынком металла) и стала диктовать свою волю государству.

Убийство С.М.Кирова 1 декабря 1934 г. было использовано для ужесточения норм в отношении преступлений, относимых к государственным. Был установлен особый порядок производства по делам о «террористических организациях» с необычайно кратким сроком расследования дел – не более 10 суток. Вместо трех суток копия обвинительного заключения вручалась обвиняемому за сутки до слушания дела. Прокурор не участвовал в таких процессах, т.е. был устранен надзор прокуратуры за соблюдением законов. Защитник участвовал только на стадии судебного разбирательства. Отменялось обжалование приговора в кассационном порядке и возможность ходатайства о помиловании. Позже аналогичные нормы стали действовать по отношению к обвиняемым во вредительстве и диверсиях. Созданное в 1934 г. Особое совещание при НКВД вообще действовало вне процессуальных норм и не было строго связано нормами права.

Некоторые секретные, не подлежавшие публикованию нормы открыто противоречили Конституции, например, постановление СНК и ЦК ВКП(б) «О порядке согласования арестов» (1935 г.). Оно установило, что на аресты руководителей предприятий и специалистов требовалось разрешение соответствующего наркома (профессора вуза нельзя было арестовать без санкции наркома высшего образования). Для ареста члена партии требовалась санкция секретаря райкома. Это нарушало конституционный принцип равенства граждан перед законом. Разумеется, это положение часто нарушалось: маршал Тухачевский был арестован без санкции прокурора, санкция на арест кандидата в члены Политбюро наркома земледелия Эйхе была оформлена задним числом через несколько месяцев после ареста.

Тем не менее, примечателен сам факт, что принимались специальные усилия, чтобы создать правовое обеспечение политических репрессий. Советское государство не пошло по пути возложения репрессий на неформальные организации и никогда не выпускало из рук монополии на физическое насилие.


Сталинские репрессии.

Этим термином определяют репрессии 30-х годов, особенно в 1937-1938 гг., (и их слабый рецидив в 1948 г.) – в отличие от «красного террора» и репрессий «досталинского периода». При этом имеются в виду именно репрессии по политическим мотивам. В последние годы, когда антисоветская риторика была узаконена, перестали говорить «необоснованные репрессии», т.к. борьба со сталинизмом стала представляться положительным и даже героическим явлением. Иными словами, даже репрессии, направленные против действительно подрывной деятельности, стали рассматриваться как преступление государства. Это говорит о том, что подрывная антисоветская деятельность оценивается теперь с позиций врагов советского государства.

Во всей послевоенной истории советского государства образ репрессий играл ключевую роль. Используемый политиками через средства массовой информации, он оказывал мощное воздействие на общественное сознание и буквально ставил под вопрос само существование идеократического советского государства. Оно устояло перед реформами Н.С.Хрущева (десталинизация), было кое-как отремонтировано, но после смены поколений и появления более мощных культурных технологий было уничтожено в ходе перестройки.

Репрессии 30-х годов – важное явление в судьбе России и русского народа. Его объективного анализа еще не было и не могло быть. Боль утрат еще слишком велика, и любая попытка хладнокровного анализа выглядит аморальной. На политической арене большую роль во время перестройки играли родственники и даже сыновья погибших в 30-е годы политиков. Сам образ репрессий – настолько важный инструмент политики, что все средства создания или изменения этого образа охраняются жесткой, хотя и не всегда явной цензурой. В результате общественное сознание пока что не готово к восприятию не только логического анализа, но и просто достоверной информации о явлении. После кратковременного раскрытия архивов в специальной литературе были опубликованы точные и несколькими способами проверенные детальные количественные сведения. Массовая пресса и те круги либеральной интеллигенции, для которых эти сведения были доступны, их просто игнорировали. Образ репрессий устойчив и оберегается.

Поскольку избежать этой темы нельзя, приведем сначала фактические данные, а затем сделаем методологические замечания, которые могут помочь каждому упорядочить свои личные размышления.

Статистика приговоров точна и не вызывает разночтений. Точная статистика исполнения приговоров пока не опубликована. Но число расстрелов заведомо меньше числа смертных приговоров. Причина в том, что работники ОГПУ, сами составлявшие очень уязвимую группу, скрупулезно выполняли предписания и документировали свои действия. Никого не расстреливали «без бумажки». По отрывочным данным судить в целом нельзя, но в некоторые годы расхождения между числом приговоренных к высшей мере и числом казненных были большими. Так, в первой половине 1933 г. по закону о хищениях было приговорено к расстрелу 2100 человек, в 1 тыс. случаев приговор был приведен в исполнение, остальным заменен разными сроками лишения свободы.

Созданная в 1930 г. система ГУЛАГа (Главное управление лагерей) включала в себя спецпоселения (ссылка), колонии (для осужденных на срок менее 3 лет) и лагеря. Затем в систему ГУЛАГ были включены «Бюро исправительных работ» (БИРы), которые ведали лицами, осужденными к принудительным работам без лишения свободы (то есть с вычетом до 25% заработка). Так, к началу Великой Отечественной войны на учете БИРов ГУЛАГа состояло 1 264 тыс. осужденных. 97% их работали по месту своей основной работы. Это надо учитывать, когда приходится читать фразы типа «он был отправлен в ГУЛАГ» или «за опоздание на работу приговаривали к ГУЛАГу».

К «сталинским репрессиям» относятся приговоры по ст. 58 о контрреволюционных и других особо опасных государственных преступлениях (бандитизм, разбой и др.). Это приговоры к высшей мере или к лишению свободы в лагере. В феврале 1954 г. Н.С.Хрущеву была дана справка за подписью Генерального прокурора СССР Р.Руденко, министра внутренних дел С.Круглова и министра юстиции СССР К.Горшенина, согласно которой с 1921 г. по 1 февраля 1954 г. за контрреволюционные преступления было осуждено 3 777 380 человек, в том числе к высшей мере наказания – 642 980.

Вопреки распространенному мнению, основная масса осужденных за контрреволюционные преступления находилась в лагерях ГУЛАГа не в 1937-38 гг., а во время и после войны. Например, таких осужденных было в лагерях в 1937 г. 104 826 человек и в 1938 г. 185 324 человека (12,8 и 18,6% всех заключенных лагерей, соответственно), а в 1947 г. 427 653 человека (54,3%).

О «движении» состава лагерей можно судить по таким данным на 1937 г.: всего за год прибыло 884 811 человек, убыло 709 325 человек, в том числе освобождено 364 437 человек, переведено в другие места заключения 258 523, умерло 25 376, бежало 58 264.

Пребывание в лагере в личном плане было страшным испытанием, но как социальный институт ГУЛАГ «лагерем смерти» не был – смертность в нем не слишком превышала смертность тех же возрастных категорий на воле (стабильно она составляла около 3%; лишь в 1937-38 гг. она подскочила до 5,5 и 5,7%, когда назначенный наркомом внутренних дел Ежов приказал уменьшить рацион питания).

С началом войны по Указам Президиума Верховного Совета СССР проводились досрочные освобождения заключенных с призывом годных к службе в Красную Армию. Всего с начала войны до июня 1944 г. в армию было передано 975 тыс. заключенных.

Обратимся к структуре проблемы. Следует различать, идет ли речь о репрессиях как реальном явлении – или об образе репрессий, сформированном в сознании. Это можно пояснить уже изученным старым явлением: репрессиями Ивана Грозного. За 35 лет его правления было казнено от 3 до 4 тыс. человек. В те же годы в Париже за одну ночь было казнено, по разным данным, от 4 до 12 тыс. человек, а в Голландии за короткий срок около 100 тысяч. Однако по ряду причин в общественном сознании был создан образ Ивана IV как кровожадного зверя, а в действиях французского и испанского королей не видят ничего необычного. Поразительно, что из массового сознания это перешло в учебники истории, даже фундаментальные [124].

Реальность и ее образ – разные вещи, но обе они существуют в нашем общественном бытии и оказывают на него влияние. С точки зрения исторической реальности рассказ А.И.Солженицына о «43 миллионах расстрелянных» – нелепость, а с точки зрения реальности 70-90-х годов – часть силы, с которой не справилось советское государство. Обе реальности требуют изучения и осмысления, обе – часть нашей жизни. Отмечен такой признак: те, кто оперирует «образом» (политики и публицисты), не ссылаются на достоверные источники и всегда завышают масштабы репрессий. Не отмечено ни одного случая занижения цифр.

За последние десять лет вышло довольно много работ с точными данными о репрессиях – статьи, статистические сводки и целые сборники. Скрупулезно собрал и систематизировал эти данные, например, В.Н.Земсков, который опубликовал большую серию статей в журнале «Социологические исследования» (СОЦИС). Можно указать его статью «ГУЛАГ (историко-социологический аспект)» в журнале СОЦИС (1991, № 6).

В.Н.Земсков обращает внимание на важный факт большого завышения реальных масштабов репрессий как иностранными, так и рядом отечественных авторов. Так, известный американский историк-советолог Стивен Коэн со ссылкой на не менее известного Р.Конквеста (его книга «Большой террор» была насколько раз издана и в России» пишет: «К концу 1939 г. число заключенных в тюрьмах и отдельных концентрационных лагерях выросло до 9 млн. человек». В действительности на январь 1940 г. во всех местах заключения в СССР находилось 1 850 258 заключенных. То есть, Конквест и Коэн преувеличивают реальные размеры в 5 раз.

Один из политических активистов перестройки Рой Медведев тоже писал в 1988 г.: «В 1937-1938 гг., по моим подсчетам, было репрессировано от 5 до 7 миллионов человек… Большинство арестованных в 1937-1938 гг. оказалось в исправительно-трудовых лагерях, густая сеть которых покрыла всю страну». На деле численность заключенных в лагерях, «покрывших страну густой сетью» (всего было 52 лагеря), за 1937 г. увеличилась на 175 486 человек, в том числе осужденных по 58 статье – на 80 598 человек. В 1938 г. число заключенных в лагеря подскочило на 319 тыс. – из них осужденных за контрреволюционный преступления – на 169 108. При этом Рой Медведев публиковал свои измышления в массовой прессе уже тогда, когда он мог получить надежные и проверенные исследователями данные. И это был человек, приближенный к М.С.Горбачеву, Народный депутат СССР.

Более того, член Комитета партийного контроля при ЦК КПСС и Комиссии по расследованию убийства С.М.Кирова и политических судебных процессов 30-х годов О.Г.Шатуновская писала в массовой прессе («Аргументы и факты») в 1990 г.: «С 1 января 1935 г. по 22 июня 1941 г. было арестовано 19 млн. 840 тыс. „врагов народа“. Из них 7 млн. было расстреляно. Большинство остальных погибло в лагерях». Таким образом, деятель КПСС весьма высокого ранга сознательно преувеличивает масштаб репрессий более чем в десять раз – в то время как истинные данные были уже достаточно широко известны даже в обществе, а уж она была обязана их знать по своему партийному положению члена Комиссии, которая этим вопросом занималась. По ее словам, 7 млн. было расстреляно, а большинство из остальных 13 млн. «врагов народа» погибло в лагерях, между тем как доподлинно известно, что с 1 января 1934 г. по 31 декабря 1947 г. в исправительно-трудовых лагерях ГУЛАГа умерло 963 766 заключенных, из коих большинство были не «врагами народа», а уголовниками. И основное число смертей приходилось на годы войны.

Выступления людей типа Стивена Коэна, Роя Медведева или О.Г.Шатуновской следует считать хладнокровными идеологическими акциями, маленькими эпизодами психологической войны против СССР. Сейчас это уже история. Однако важно сделать несколько общих замечаний о репрессиях подобных тем, что произошли в СССР.

Все известные в истории крупномасштабные репрессии, кажущиеся потомкам необъяснимыми вспышками массового психоза, на деле есть лишь кульминация более или менее длительного процесса «вызревания». У этого процесса всегда есть начало, «семя», незаметное на фоне грандиозного результата. Для понимания результата надо видеть всю систему: ее зарождение и все критические точки – перекрестки, на которых процесс толкался в фатальный коридор. После кульминации система «выгорает», и в данном обществе повторения массовых репрессий быть не может.

Крупнейший историк нашего века А.Тойнби, говоря о месте репрессий в истории, отметил, что «меч репрессий, отведав крови, не может усидеть в ножнах». Иными словами, начав однажды кровавые репрессии, трудно пресечь этот процесс, пока он не пройдет кульминацию: на каждом шагу этого процесса порождаются мотивы для следующего, расширенного этапа. В России этот процесс был, видимо, начат «Кровавым воскресеньем» и казнями крестьян в ходе столыпинской реформы. О них писал в непонятом тогда волнении Л.Н.Толстой. Он пророчески видел в тех казнях семя будущих трагедий. Затем были важные вехи: белый и красный террор, гражданская война, жестокое подавление крестьянских волнений в 1921 г., расстрелы священников, раскулачивание и коллективизация, страшный голод 1933 г. Все это накапливало в обществе огромный «потенциал мести».

Такой потенциал накапливается в ходе всех крупных, цивилизационного масштаба, общественных преобразованиях, а именно таковыми и были сдвиги, происходившие в СССР. В сравнении с другими аналогичными событиями репрессии 30-х годов в количественном измерении невелики. Становление буржуазного общества на Западе (Реформация) породило несообразные репрессии – сожжение около миллиона «ведьм» только протестантскими правительствами – при том, что все население Западной Европы в зонах, охваченных Реформацией, тогда составляло около 20 млн. человек. Широкие (относительно более крупные, чем в СССР) репрессии провела Великая Французская революция. Особенностью России следует считать не кровопролитие, а именно священный трепет перед пролитой кровью.

Потенциал мести в СССР прорвался, как только гражданская война (в смятой форме) переместилась внутрь самой правящей партии. Это было неизбежно, и раскол был принципиальным. Большевизм изначально содержал в себе два проекта: один глобалистский, в наиболее чистом виде представленный Л.Д.Троцким («мировая революция»), другой державный российский, представленный И.В.Сталиным («строительство социализма в одной стране»). В.И.Ленин, балансируя, соединял обе силы, пока они были союзниками в гражданской войне. После окончания войны и смерти В.И.Ленина союз был разорван.

В ходе репрессий произошло избиение «ленинской гвардии», в котором пострадало и множество невинных людей. Самые большие жертвы понес именно «правящий слой» – работники управления, партийного и государственного аппарата, интеллигенция. Достаточно сказать, что за 1934-1941 гг. численность заключенных с высшим образованием увеличилась в лагерях ГУЛАГа в восемь раз.

Расскажу о письме одного рабочего (я получил его в 1992 г.). Человек этот сам сформулировал гипотезу, выработал понятия и поставил вполне научный эксперимент. Такой, что заслуживает быть введенным в оборот. Каюсь, не смог я уберечь все эти письма, не было материальных условий. Суть дела такова.

Человек усомнился в кампании, посвященной сталинским репрессиям. Он составил список своих взрослых и старых родных и знакомых. Вышло около 100 человек, в основном из рабочих, но были и военные, учителя, бюрократы и др. Жили они в Донецке, но знакомые родом были из разных мест Союза. Автор задал каждому вопрос: «знал ли он лично кого-то, кто был репрессирован по политическим мотивам?» К его изумлению, таких не оказалось ни одного. Он рассудил, что каждый из тех, кого он опросил, имел тоже около сотни достаточно близких знакомых. Это значит, что в непредвзято сделанной выборке в 10 тыс. человек из типичного, массового социального слоя, не оказалось ни одной жертвы политических репрессий. При этом весьма многие (в том числе отец самого автора) побывали в ГУЛАГе по уголовным делам. Из этого автор делал вывод, что репрессии были сконцентрированы в каком-то особом узком слое и народ в целом не затронули. Он посчитал, что его опыт понятен простому человеку и предлагал провести его пошире. Кстати, отец автора был вором, сидел долго и много порассказал сыну про состав «политических», согласно их убеждениям. Мы обычно слышим об этом «с другой стороны», от самих бывших политических узников.

Важнейшая сторона «сталинских репрессий» заключается в том, что действия власти получали массовую поддержку, которую невозможно было ни организовать, ни имитировать. Да и провести такие репрессии было бы невозможно без того, чтобы они воспринимались как правомерные персоналом карательных органов и самими жертвами (хотя каждая жертва в отдельности, возможно, по отношению к себе лично считала приговор ошибкой). Это видно не только из того, что практически не было попыток скрыться от репрессий – даже среди тех, кто имел для этого возможность. В репрессиях против высшего командного состава армии смертные приговоры жертвам выносили их коллеги, которые на следующем этапе сами становились жертвами.

Когда мы говорим о репрессиях, избегаем взглянуть на эту почти очевидную, но тяжелую вещь. Репрессии 1937-38 гг. в большой мере были порождением не государственного тоталитаризма, а именно глубокой демократией. Но демократией не гражданского общества рациональных индивидов, а общинной, архаической. Это – огромная темная сила, и стоит ее чуть-чуть выпустить на волю – летят невинные головы. Ибо община легко верит в заговоры и тайную силу чужаков, «врагов народа». Когда приступ такой ненависти, имеющей свойства эпидемии, овладевает общиной, горят костры всяческих ведьм. И русская община тут вовсе не является более жестокой, чем, например, западноевропейская – просто там эти приступы происходили раньше, чем у нас.

В 2000 г. газета «Дуэль» опубликовала куски из очень поучительных воспоминаний адвоката Б.Г.Меньшагина из Смоленска – о том, как происходили в 1937 г. процессы против «врагов народа» в их области. Он просто рассказывает, без прикрас, случаи из своей практики, когда его назначали адвокатом на такие процессы. Вот, обвиняются во вредительстве 8 человек – руководители областного управления животноводства, ветеринары, секретарь райкома. Трое признали себя виновными, другие нет. Один, научный сотрудник московского ВНИИ экспериментальной ветеринарии, был командирован в их область на диагностику бруцеллеза. У недавно заболевших животных никаких внешних симптомов нет, диагноз ставится на основании иммунной реакции – при инъекции антисыворотки образуется нарыв, как при прививке оспы.

И вот, этого сотрудника, а за ним и остальных, обвинили в заражении скота. Свидетелями на суде были доярки – на их глазах эти вредители губили лучших коров, сами же их заражали, а потом отправляли на живодерню. Одна доярка так и говорила на суде: «Такая хорошая коровка! Он как кольнет ее, она на другой день и заболела! Нарыв большой». Другие доярки в том же роде: «Ну как же, такая хорошая коровка, так жалко ее. Как кольнул ее, так и погубил. Коровку задрали».

Во всех колхозах и совхозах прошли общие собрания, суду был представлен целый том постановлений. Все они звучали примерно одинаково: «Просить пролетарский суд уничтожить гадов!». Каково было в такой обстановке адвокату взывать к разуму, просить об экспертизе. Всех восьмерых приговорили к расстрелу. При этом крестьяне, скорее всего, были искренни, а судьи и прокурор боялись пойти наперекор ясно выраженной «воле народа», которая приобрела действенную силу. Приговор обжалованию не подлежит! В данном случае жены осужденных собрали деньги и послали адвокатов в Москву, где они попали на прием к помощнику Вышинского и тот сразу разобрался в деле и оформил помилование, но так получалось далеко не всегда.

Можно предположить, что массовая волна «охоты на ведьм» была порождена межфракционными схватками в высшей партийной элите, которые разрешались репрессиями с ритуальными обвинениями (вредительство, шпионаж и т.д.). Но затем возникло массовое аномальное состояние, и оно уже было использовано властью для решения срочных политических задач. Затем пришлось решать сложную задачу «обуздания» – вывода общества из этого страстного состояния.

Думаю, нечто похожее произошло и в Китае с их «культурной революцией». Для борьбы со сложившимися кланами номенклатуры Мао Цзедун обратился к прямой демократии молодежи, призвав ее «громить штабы», а потом эта волна обрела собственную силу и логику, так что разрушения оказались избыточными. Когда происходят такие трагедии национального масштаба, думаю, надо оценивать, сумело ли руководство хотя бы использовать этот разрушительный напор для решения необходимых для дальнейшего развития задач – или хаос остался слепым. Избави бог от таких методов, но раз уж случилось…

В случае Мао Цзедуна это явно удалось сделать – была предотвращена «революция номенклатуры» типа нашей перестройки и был открыт идейный и организационный простор для обновительной реформы, которую мы наблюдаем в Китае. Ведь практически весь кадровый состав, который эту реформу проводит, это бывшие хунвэйбины – студенческая молодежь, сформированная культурной революцией. Хотя никто, конечно, эту «культурную революцию» не одобряет.

Идеологическая кампания перестройки затруднила осмысление репрессий, представив явление его слишком упрощенной моделью. Так, много говорилось о том, что процессы были «сфабрикованы». Но никто и не понимал буквально ритуальные вещи, важно понять, как они трактовались. Тухачевского обвиняли в «организации заговора и шпионаже», а люди про себя думали: его наказывают за то, что он расстреливал заложников в Тамбовской губернии в 1921 г. и предлагал применить против крестьян химическое оружие. Когда казнили Л.П.Берию как «английского шпиона», никто не возмущался нелепым обвинением – все понимали это таким образом, что его покарали как кровавого палача, который перебил много невинных людей (мы здесь говорим о восприятии, а не о достоверной оценке реальных дел Берии).

Как ни странно, идеологи перестройки и сами пошли по пути мистификации, отойдя от принципов права: огульная реабилитация «списком» вполне симметрична огульному приговору «списком». Вот пример явно абсурдного решения: всю группу осужденных вместе с Н.И.Бухариным реабилитируют, т.к. обвинения в шпионаже были сфабрикованы. Но при этом не реабилитируют проходившего по тому же делу и с тем же обвинением Ягоду. Он, разумеется, плохой человек, но обвинение, по которому он приговорен, сфабриковано в той же степени, что и у Бухарина.

Как это всегда бывает в гражданской войне, во время репрессий было очень трудно определить «линию фронта». Было просто непонятно, кто кого и за что бьет. Как сказано, например, в протесте Генерального прокурора СССР А.М.Рекункова по делу Н.И.Бухарина и др., «бывшие работники НКВД СССР Ежов, Фриновский, Агранов и др., принимавшие непосредственное участие в расследовании данного и других дел, за незаконные аресты и фальсификацию доказательств были осуждены. Бывший заместитель наркома внутренних дел СССР Фриновский, осужденный 3 февраля 1940 г. за фальсификацию уголовных дел и массовые репрессии, в заявлении от…» и т.д.

Иными словами, репрессии были результатом сложного противоречивого процесса, в котором сталкивались разные группировки и течения. Это вовсе не была простая машина, действующая по нажатию кнопки из какого-то кабинета. Это была борьба, острые операции затухающей гражданской войны. Ведь тот работник НКВД, который посылал на расстрел «бывших работников НКВД за незаконные аресты», назавтра сам отдавал приказ о незаконном аресте – прекрасно зная, чем ему это грозит послезавтра.

В массовых репрессиях надо различать две стороны – целенаправленную и иррациональную (ту, что видится как «массовый психоз», логически необъяснимое поведение в остальном разумных людей и коллективов). На первую сторону процесса политики могут влиять в полной мере, на вторую – в существенной мере, но не вполне. Известно, что репрессии 30-х годов произошли, когда общество в целом находилось в состоянии сильнейшего эмоционального стресса, вызванного перегрузками ХХ века (тому есть много признаков). Прибегая к религиозным понятиям, можно сказать, что во второй половине 30-х годов большая часть тех, кто был прямо вовлечен в индустриализацию, находилась в страстном состоянии.

Это видно на примере не понятого ни в истмате, ни в либерализме явления стахановцев. Стаханов, выполнивший в забое 14 дневных норм, учил своих последователей особому искусству – «чувствовать материал». Он «видел» внутреннее напряжение угольного пласта, те критические точки, удар в которые разрушал пласт его собственной силой. Эта способность (т.н. «гениальный глаз») открывается в людях в состоянии высокого духовного напряжения. По данным психофизиологии труда, произведенная в СССР в 30-е годы работа теоретически не могла быть сделана при доступном тогда уровне питания. Но была сделана – потому что массы людей были «немножко Стахановыми». Строительство и работа стали подвижничеством. Частые неудачи, поломки и аварии, вызванные неумелостью, воспринимались как результат действия тайных враждебных сил. Это толкало к поиску врага («ведьм»).

Рациональная сторона репрессий (о ней можно говорить, лишь абстрагируясь от морали) заключается в решении или предотвращении трудных проблем власти. В литературе указывается ряд таких проблем:

– Ликвидация остатков оппозиции и недовольной части номенклатуры, которая в будущей войне могла стать «пятой колонной» противника.

В феврале 1937 г. начальник Управления кадров ЦК ВКП(б) Г.М.Маленков подал на имя И.В.Сталина записку, в которой сообщал, что в результате чисток партии и снятия с должностей образовался слой обиженных представителей номенклатуры численностью около 1,5 млн. человек, которые озлоблены и представляют опасность для государства. В ходе массовых репрессий уничтожалась эта социальная группа, без выяснения личной вины. Это была «превентивная гражданская война», очищающая тыл будущей большой войны. Видимо, опасения были преувеличенными, но не абсурдными. Сильное впечатление оказал опыт гражданской войны в Испании, где троцкистская партия (ПОУМ) 1 мая 1937 г. подняла мятеж в Барселоне, в тылу республиканских войск, и открыла арагонский фронт, что сильно повлияло на исход войны.

– Репрессии против виднейших деятелей «красного террора», антицерковной кампании, подавления крестьянских волнений и коллективизации были жертвой на алтарь национального примирения в виду грядущей народной войны. «Революция пожрала своих детей», и в этом смысле был прав Троцкий, называвший сталинизм контрреволюцией и «термидором».

– Репрессии позволили одним махом, не соблюдая обычных административных процедур, сменить целое поколение старой номенклатуры на новое, подготовленное уже в современных условиях, более грамотное и воспитанное вне партийной фракционности. В 1939 г. в руководящем составе номенклатуры четверть работников имела возраст 20-29 лет, 45% – возраст 30-39 лет, старше 50 лет было всего 6,5%. В те же годы была проведена «чистка» партии: в 1933-1937 гг. из нее было исключено свыше 1 млн. членов.

В то же время репрессии разрушили все начавшие складываться через самоорганизацию номенклатурные кланы, ориентированные на групповые цели и ускользающие от контроля. После того, как мы наблюдали действия таких кланов, которые в конце 80-х годов хладнокровно ликвидировали СССР, опасения И.В.Сталина также нельзя считать абсурдными.

Во время перестройки и после нее не раз звучали призывы ко всему русскому народу покаяться за то, что он в 30-е годы «принял» репрессии и тем самым стал соучастником Сталина. Это, на мой взгляд, политическая демагогия. Эти люди, сами, как правило, принадлежащие к политической элите, делают вид, будто те репрессия были очевидным и для всех понятным делом. Это не так. Виднейшие представители западной либеральной интеллигенции не только поддерживали эти репрессии, но и явились в СССР, чтобы засвидетельствовать их законность. Я лично, например, читал книгу Лиона Фейхтвангера «Москва. 1937». От родных я имел иную информацию о судебных процессах 1937 г., и то книга произвела на меня некоторое впечатление. Даже в 1952 г. Ж.П.Сартр писал о Н.И.Бухарине: «Бухарин – конспиратор и изменник, который униженно признался в своей измене революции, гнилой член революционного коллектива». Одним из самых проницательных оппонентов сталинизма на Западе считается Андре Жид. Но в 1932 г. он писал после прочтения переданных ему материалов Троцкого: «Несмотря на правдивость некоторых критических замечаний, мне кажется, что нет ничего вреднее партийных разногласий».

То, как велась борьба против культа личности Сталина в 1956 г. и затем в годы перестройки, нанесло тяжелый удар по исторической памяти советских людей. Массы граждан как будто забыли реальность и стали воспринимать государственный строй СССР как нечто уникальное и патологическое. Между тем, именно кризис западной капиталистической системы привел к тому, что предчувствие огромного катаклизма сделало сдвиг к обществам тоталитарного типа общим явлением для Европы. Английский историк Я.Хоулетт, обсуждая биографию Черчилля, в 1993 г. назвал «главной загадкой ХХ века – как случилось, что Англия, Германия, Италия, Испания, СССР (и Франция, Венгрия, Румыния…) – все возвели своих лидеров в положение полубогов?» Так давайте принимать те трагические события именно в том исторической контексте, в котором они происходили.

Есть еще один штрих, о котором и не следовало бы вспоминать, если бы политические репрессии не стали оружием в идеологической войне. Ведь в очень многих случаях речь шла о борьбе между политическими группировками, а вовсе не о борьбе государства с простыми гражданами. И тот, кто становился жертвой, еще недавно, возможно, сам был палачом. Вот, например, после «свержения коммунизма» в Венгрии невинной жертвой и национальным героем был представлен Имре Надь, расстрелянный после подавления восстания в 1956 г. Само это восстание, повлекшее трагические последствия, стало возможным именно из-за предательской политики Имре Надя, но здесь не об этом. Когда в 1989 г. новое руководство ВНР решило представить Надя жертвой, на закрытом пленуме ЦК ВСРП решили не обнародовать истинной истории «Володи» (под этой кличкой Надь работал в Венгрии агентом КГБ, близким к Берии). Не сообщили и о делах Имре Надя в Сибири, где он работал в ВЧК во время Гражданской войны в России. Трудно политикам сказать всю правду.

В годы перестройки было создано неверное впечатление и о том, будто репрессии представляли собой действие настолько могучей силы, что никакой возможности повлиять на него не было и никто таких попыток не предпринимал. Однако в крайне антисоветских статьях о репрессиях, которые публиковались в середине 90-х годов, есть важные сведения о судебных процессах 1931-1933 гг. против работников ОГПУ, надсмотрщиков, бригадиров и др., жестоко обращавшихся с выселенными кулаками. Упор в этих статьях делался на тех фактах издевательств, которые были вскрыты на процессах. Но нельзя не обратить внимания и на сам факт таких процессов, возбуждаемых обычно или партийными работниками или инспекторами ОГПУ. Трудно верно взвесить, насколько страдания репрессированных были следствием государственной политики, а насколько – следствием «молекулярного» насилия, связанного с культурными факторами. В массовые репрессии было вовлечено множество людей, речь шла о кампании большой гражданской войны, которая в разных формах продолжалась в России-СССР более трех десятилетий.

Вот еще пример. В дискуссии о репрессиях в 1990 г. доктор исторических наук Ю.П.Шарапов рассказывал об ИФЛИ: «Ректором Института тогда была Анна Самойловна Карпова, член партии с 1904 г. Когда нас исключали из ВЛКСМ за то, что арестовывали наших отцов и матерей, она была бессильна против Сокольнического райкома комсомола. Но за все время вплоть до 1940 г., пока ее не сняли с работы, она не дала исключить из института ни одного сына, ни одну дочь репрессированных родителей, ссылаясь на конституционное право на образование: ни Марину Симонян, которую мы недавно похоронили (дочь Николая Васильевича Крыленко), Ни Елку Муралову (племянницу Николая Ивановича Муралова, начальника гвардии Троцкого), ни других. Так было, и об этом надо помнить».

Однако все это – лишь попытки реконструировать возможные рациональные объяснения в целом страшного и жестокого дела, которое даже если и решило срочные и чрезвычайные проблемы, заложило под советскую государственность мину замедленного действия.

С января 1938 г. маховик репрессий начали тормозить, был принят ряд «охлаждающих» постановлений, сняты, судимы и расстреляны ведущие работники НКВД во главе с наркомом, прекращена работа «троек» на местах. Нарком юстиции потребовал от судов строго соблюдать процессуальные нормы, и суды стали возвращать НКВД дела на доследование (было возвращено 50% дел по политическим обвинениям), резко увеличилось число оправдательных приговоров, несмотря на протесты нового наркома внутренних дел Л.П.Берии. В 1939 г. была проведена массовая реабилитация (освобождено 837 тыс. человек, в том числе 13 тыс. офицеров, которых восстановили в армии). Многие события (не только приговоры и казни, но и неожиданное освобождение и быстрое продвижение некоторых групп работников) пока не находят убедительного объяснения, многие сделанные под давлением политических факторов выводы требуют проверки.

В целом сталинские репрессии остаются малоизученным явлением в истории России и нуждаются в ответственном, свободным от идеологических пристрастий кропотливом исследовании.


Страх перед репрессиями: комментарий из 2000 г. (мессианизм, евроцентризм, евреи, иррациональность).

Уже в годы перестройки в массовое сознание стали вбивать мысль, будто склонность к репрессиям есть родовая, генетическая особенность советского коммунизма. Именно особенность, которой якобы лишены антисоветские идеологии и движения. Эта важная и ложная мысль стала укорененной и играет большую роль в кризисе общественного сознания в России.

Замечу, прежде всего, что антикоммунизм нынешних антисоветских идеологов сложился в процессе их перехода на сторону противника СССР в холодной войне и никакой связи с антикоммунизмом Столыпина или даже Корнилова не имеет. Это важно, потому что от истоков и природы антисоветизма зависит истинное содержание тех понятий, которые используют критики.

От чьего имени обвиняют СССР антисоветские идеологи? От имени западной демократии, которую олицетворяют США. Более того, в действительности наши антисоветские ораторы довольно быстро превратились просто-напросто в инструмент вещания на советскую публику той «черной пропаганды», которая готовилась в идеологических службах США – готовилась без всякого чувства, как чисто профессиональный продукт.

Американская журналистка М.Фенелли, которая наблюдала перестройку в СССР, пишет в журнале «Век ХХ и мир» (1991, № 6): «Побывавший в этой стране десять лет назад не узнает, в первую очередь, интеллектуалов – то, что казалось духовной глубиной, таящейся под тоталитарным прессом, вышло на поверхность и превратилось в сумму общих мест, позаимствованных, надо полагать, их кумирами из прилежного слушания нашей пропаганды (я и не подозревала, что деятельность мистера Уика во главе ЮСИА была столь эффективна».

Так что вот первое замечание: на фоне недавней истории и даже современных действий США стоны по поводу советских репрессий более чем полувековой давности – не более чем прием манипуляции сознанием. Никакой моральной силы не имеет голос тех, кто взял сторону США, которые совсем недавно вели позорную войну во Вьетнаме с крупномасштабным геноцидом, без зазрения совести бомбят любую слабую страну в «зоне своих интересов» и готовят в своих академиях кадры «эскадронов смерти» для Латинской Америки.

В этой реальной «системе координат» вообще неразумно спорить о делах наших дедушек. Нам надо исходить уже из той действительности, которую мы имеем сегодня – созданной именно антисоветскими силами. Но о репрессиях нам все время говорят, люди о них думают, поэтому я выскажу ряд методических соображений.

Сегодня, когда все уже перегорело и гнева нет, я прихожу к многократно обдуманному выводу, что антисоветская кампания 80-90 гг. была крайне недобросовестной и нанесла всему обществу огромный вред. Именно всему обществу, включая молодую поросль новых «хозяев жизни». В этой кампании не было критики, и все действительно сложные проблемы так принижались, что мы отвыкли ставить вопросы хотя бы самим себе.

Разделим два вопроса: установка на насилие как часть политической философии и насилие как политическая практика. Историческая правда заключается в том, что из всех политических течений, которые в начале ХХ века имели шанс придти к власти в России, большевики в вопросах репрессий были наиболее умеренными и наиболее государственниками.

Конечно, в большевизме, как и во всех мессианских социально-философских учениях присутствует установка на насилие («железной рукой – к светлому будущему»). Вопрос в том, в какой философии эта установка выражена сильнее и какова динамика ее ослабления или усиления. История показала, что эта установка реализуется в практике на двух этапах «жизненного цикла» учения – в его героический ранний период и на излете, на этапе фундаментализма, «возврата к истокам». Но сам соблазн возврата к истокам возникает вовсе не во всех учениях.

Из проектов универсального жизнеустройства самым беззаветным и безжалостным был, конечно, либерализм, воспринявший свою страсть от Реформации (кальвинизма) и учения о предопределенности. Отсюда и массовые сожжения «ведьм» вплоть до XVII века, и террор якобинцев, и повешение детей за мелкую кражу в лавке в Англии XIX века, и геноцид индейцев вплоть до 30-х годов нашего века, и необычная жестокость немецких фашистов, и необычная жестокость американцев во Вьетнаме.

Можно предположить, что в основе этой жестокости лежит механистический детерминизм, воспринятый либерализмом от Научной революции. От него и жесткость всей философской конструкции либерализма, ее постоянные откаты «к истокам» при каждом серьезном кризисе. В полной мере это проявляется и сегодня в виде неолиберализма, этого типично фундаменталистского ответа на кризис индустриальной цивилизации (фундаментализм вплоть до идеи «конца истории»)

Безжалостность программы МВФ, которая как бульдозером сметает живые и в чем-то прекрасные культуры стран-должников, поражает многих современных западных мыслителей. Эта жестокость даже стала какой-то философской загадкой конца ХХ века.

Мессианизм евроцентристского крыла большевиков (его самым полным выражением был Троцкий) был симметричен структурам либерализма. Здесь – тот же детерминизм и сверхчеловеческое право на универсальный проект. Перманентная революция! Децимарий (расстрел каждого десятого) в отношении колеблющихся.

Иной была идущая от Православия, хотя и в виде ереси, утопия почвенных большевиков (Лев Толстой – зеркало русской революции). Поиск града Китежа означал – уже в апреле 1917 г. – отказ от мессианизма мировой революции, отступление к «строительству социализма в одной стране». Ведь именно за это советский проект был проклят как «славянофильство», как измена марксизму, и бундовцами, и эсерами, и нынешними марксистами-ортодоксами вроде Бузгалина и Бутенко.

Но ведь этот «выход из революции» в стране, которая была очагом революции, и не мог совершиться без насилия. Кого оплакивает общество «Мемориал»? Факельщиков мировой революции, «комиссаров в пыльных шлемах». Кого проклинает? Тех, кто не желал стать дровами в мировом костре и вышиб факелы из рук (зацепив при этом множество невинных – но не по ним плачут струны Окуджавы).

Что для нас важно в этом сравнении? То, что, пройдя на раннем этапе «страстное состояние», в дальнейшем крупное «почвенное» течение всегда бывает защищено от соблазна кровопролития. У него возникает иммунитет, и оно в этом смысле гораздо безопаснее нового, «молодого» движения.

Католическая инквизиция уже в начале XVI века постановила, что «ведьм» не существует, и прекратила сожжения, а протестанты через сто лет после этого затмили все ужасы инквизиции. Русский большевизм прошел свое страстное состояние очень быстро. Достаточно вспомнить ряд фигур, которые его представляли: Ленин – Сталин – Хрущев – Брежнев – Андропов… – Зюганов. Ясно, что на этой траектории не приходится ждать никаких чудовищ.

Иное дело – движение, которое именно входит в свое страстное состояние (это не раз отмечалось самими его лидерами). Ельцин и Гайдар, Чубайс и Греф, Березовский и Доренко. Их переполняют клокочущие чувства и непримиримость. Это набирающие скорость носороги.

На это их состояние накладывается и опасность неолиберального фундаментализма. Наши «носороги» страшны как раз тем, что страсть их «героического» этапа прямо совпала с фундаментализмом того учения, что они взяли как знамя – протестантского неолиберализма. За последние годы уже на трех больших международных форумах «Трибунала народов» (он возник из «Трибунала Рассела», который морально судил преступления войны во Вьетнаме) прямо говорится о том, какую угрозу для жизни больших масс людей представляет сегодня это учение, положенное в основу Нового мирового порядка. Так что из двух конкурирующих сегодня в России идеологий именно в неолиберализме «правых» таится угроза жизням людей – на философском уровне.

Напротив, никаких признаков «возврата к истокам» советский строй не обнаруживал и его наследники не обнаруживают. И дело тут не только в расслабляющем «византийском» влиянии русской культуры. Дело в том, что марксизм уже в классике отошел от механистического детерминизма, включив в себя идеи термодинамики и эволюции (в «Капитале»), а затем и идеи неравновесности (Ленин, Грамши). В философии науки марксизм трактуется как учение, построенное на «науке становления» – в отличие от либерализма, стоящего на «науке бытия». Недаром в больших базах данных имя А.Грамши чаще всего встречается в связке с именем М.Бахтина.

Диалектика такого типа в принципе не может толкать к выходу из кризиса «назад, к истокам». Покуда коммунисты следуют главным своим методологическим принципам, угрозы фундаментализма в их среде не может возникнуть. Потому-то идеи Нины Андреевой могут здесь быть не более чем почитаемым реликтом. Молодое пополнение тех, кто «мыслит по-советски» – люди открытые. Как мне не раз пришлось убедиться, преподаватели вузов, независимо от своих политических пристрастий, гордятся студентами, близкими к коммунистам. Ведь это что-нибудь да значит!

Однако политическая философия служит лишь предпосылкой к определенной практике, главные коррективы вносит жизнь – обстоятельства и особенно культура действующих лиц. Что говорят факты? Почему так остро стоит вопрос о репрессиях? Потому, что в России после 1917 г. погибло очень много людей, и все смерти связаны в один клубок.

Вообще, говоря о репрессиях, мы должны исходить из баланса смертей и спасений. Можно ведь губить людей и путем отказа от репрессий – поощряя убийц. Главная заслуга большевиков, как я уже писал в начале книги, состоит в том, что они сумели остановить, обуздать революцию («бунт гунна») и реставрировать Российское государство.

Что же касается репрессий 1937-38 гг., то это – последняя фаза гражданской войны, уже в стане красных, между почвенными большевиками и евроцентристами. Эта операция прямо связана с надвигавшейся большой войной и была частью превращения нашего «казарменного социализма» в «окопный». Глупо рассуждать на тему, какой социализм лучше – окопный или, например, курортный. Когда в тебя начинают стрелять, а ты должен держать оборону, то лучше окопный. Но дезертирам этого не объяснишь.

Есть еще одна болезненная сторона нашей темы, которая просвечивает через обвинения в адрес большевиков. Не хотелось бы ее трогать именно потому, что она болезненная, но нельзя уже и не сказать. К мессианизму русской революции, к общему нашему горю, примешался особый мессианизм радикального еврейства, который был порожден кризисом традиционной еврейской общины. Об этом достаточно писали и русские философы начала века, и видные сионисты. К сожалению, вместо тактичного и ответственного подхода к этой теме мы видим сегодня пошлую политическую суету, попытку увести от этой темы истерическими обвинениями.

На деле речь идет именно о страстном состоянии радикалов-евреев всех направлений, которое стоило море крови всему обществу и особенно русским. Вспомним, как раскручивалось колесо этого механизма.

Евно Азеф возглавил боевую организацию эсеров – а жертвы, которые понесло от нее чиновничество, были поистине массовыми. Богров взялся убить Столыпина – что его толкало? Урицкий, возглавив Петроградскую ЧК, проявил потрясшую город жестокость – убить его и вызвать ответный «красный террор» идет Каннегисер. Тут же Фанни Каплан стреляет в Ленина. Троцкий организует убийственную кампанию по «изъятию церковных ценностей» – посмотрите состав комиссии. Кровавую вакханалию, культ жестокости воспевают Багрицкий и Бабель.

За рубежом Р.Якобсон и В.Шкловский в модных ресторанах «тешатся байками» сотрудника ГПУ Осипа Брика о том, как пытают и расстреливают русских священников («Для нас тогда чекисты были – святые люди,» – вспоминает Лиля Брик в 60-е годы, и А.Ваксберг в 1998 г. тает от умиления). Не будем уж говорить о катастрофе первого этапа коллективизации с разрушительной попыткой превратить русскую деревню в киббуц. Да и сталинские репрессии почему-то были поручены охотно взявшимся за них аграновым и шварцманам, и они старались вовсю – хотя в результате под нож пошли и якиры с гамарниками и сами же аграновы. Бывает.

Тут речь о еврейском мессианизме. Сегодня еврейский поэт с гордостью признает:

Мы там, куда нас не просили,

Но темной ночью до зари

Мы пасынки слепой России

И мы ее поводыри.

Беда наша в том, что мессианизм этот не ослабевает, а приобретает культурную и философскую базу. И философия эта жестока. В «Независимой газете» главный раввин Москвы Рав Пинхас Гольдшмидт на исходе перестройки дал мистическое обоснование для уничтожения СССР: «Гематрия, один из разделов Каббалы, где дается объяснение явлениям на основе числовых значений слов и понятий, показывает нам, что сумма числовых значений слова „Мицраим“ – „Египет“ и „СССР“ одинаково. Так же и ситуация сейчас во многом сходна». Значит, наша страна олицетворяла «египетский плен», а мы, «египтяне», должны претерпеть все ужасы, насланные Саваофом на Египет?

А вот Иосиф Бpодский, накануне смерти, оплевав в «Известиях» Россию, так объясняет суть евpейства. Он, мол, стопpоцентный евpей не только по pодству, но и по духу: «В моих взглядах пpисутствует истинный абсолютизм. А если говоpить о pелигии, то, фоpмиpуя для себя понятие веpховного существа, я бы сказал, что Бог есть насилие. Ведь именно таков Бог Ветхого завета».

Так от кого же, с какой стороны нам надо опасаться репрессий?

И еще одно соображение, методологического характера. В последнее время, когда повторять сказку о «миллионах расстрелянных» стало неприлично, во всяком случае, для образованного человека, в среде антисоветских идеологов, эксплуатирующих тему репрессий, появился новый прием. Стали говорить, что неправомерно вообще пытаться рассуждать о репрессиях рационально – тем, кто сам на Колыме не страдал. Мол, у тех, кто страдал, своя, недоступная нам мера и недоступная нам рациональность. А мы все, не страдавшие, суть потомки палачей, и мои претензии к обманщикам типа Разгона или Солженицына, выдвинутые в «рациональном по-палачески» плане, имеют ничтожное значение. Мол, цифры Солженицына («сорок три миллиона расстрелянных») – выражают не обычные физические величины, а имеют особый мистический смысл.

Да, в этой позиции есть зерно типа «слезинки ребенка» Достоевского. Как только эту слезинку помянут, у людей парализует здравый смысл. Снимаю шляпу перед чуткостью людей, которые это зерно в себе культивируют. Но когда они его расширяют в пространстве и времени и используют в качестве политической дубинки, встает проблема со слезинками детей следующих поколений.

Мне кажется, что у всех нас есть трудность в переходе между уровнями "личное-социальное" и "моментальное-историческое". То есть, сопереживая что-то личное, мы распространяем его вширь до социального, а во времени – на многие будущие поколения. Этим и пользуются идеологи.

Когда человека забивают в застенке или на Колыме, для него лично рушится весь мир, для многих необратимо. И для него это – главное событие в жизни. Но если мы на этом основании через 60 лет отказываемся рационализировать это событие как частичку социального процесса, чтобы понять его и разумнее устроить жизнь наших детей (детей и внуков того человека), то мы уже сами расширяем это разрушение мира на все общество. Мы из солидарности и сострадания с жертвой как бы отказываемся жить и давать жить детям.

Это, на мой взгляд, неправомерно и граничит с сумасшествием. Я думаю, что если бы истязаемые на Колыме люди узнали о таком результате, их муки бы многократно усилились. Из личных контактов с людьми, реально страдавшими на Колыме, я делаю именно такой вывод. То есть, сами эти люди, кому повезло пережить удар, вернуться живыми и восстановить образ мира, четко разделяли личное и социальное, владели временем и никак не хотели, чтобы мир из-за их страданий рушился для всех и навсегда.

Дело не в том, что нельзя слиться душой со страдающим человеком, как бы оставив без своей души тех, кто живет сегодня. Дело, думаю, в том, что нельзя и «разделить» свою душу по разумному расчету. Надо, чтобы душа была полностью «и там, и здесь», чтобы она научилась трудиться в разных плоскостях в разных ипостасях. Не знаю, разрабатывал ли кто-нибудь этот вопрос, но на практике мы видим жуткие перекосы в обе стороны. Одни готовы из-за репрессий уморить ныне живущих и даже прямо выводят из этого свои политические установки. Другие, чуя гибельность такого подхода, ищут ложные оправдания репрессиям.

Когда говоришь, что надо помянуть наших погибших на Колыме соотечественников, вынести из прошлого уроки и закрыть тему репрессий, то такой подход отвергают как жестокость (цензуру) традиционного общества. А-а, не желаете, мол, слышать «неудобные вопросы». Антисоветские идеологи в принципе отвергают «закрытость» темы страданий, запрет на растягивание образа страданий в пространстве и времени.

Я же думаю, что для жизни общества цензура на определенного типа «социализацию» личного страдания необходима. Думаю даже, что «сокрытие» страдания, как и «сокрытие» благодеяния, есть вещи симметричные. Почему нельзя давать милостыню явно? Милостыня – именно «неудобный вопрос». То ли дело Армия спасения – все гласно, распишись в ведомости и получай. Или Никита Михалков – прямо на сцене дает чек для бедных актеров, растроганный Вячеслав Тихонов, беря чек, плачет.

Николай I регулярно выдавал деньги всем действительно нуждающимся семьям казненных и сосланных декабристов. При этом он скупо считал, прибавлял, убавлял. Все это делалось на уровне государственной тайны, которая хранилась всеми причастными к ней лицами под строжайшим контролем. Сложные чувства, которые возникли бы в обществе, узнай оно об этих неудобных делах, были исключены этой цензурой. Иррациональность жизни в этом вопросе была под замком.

Идея об особой статистике и особой рациональности числа жертв репрессий схожа с тем, как евреи иррационализировали Холокост, но они эту иррациональность экспортировали вовне, в мировую культуру (при этом отдельные недостойные люди на этом вполне рационально наживаются). Здесь же нам предлагается глотать иррациональность самим. Причем А.Н.Яковлев, я уверен, сам предельно рационален и все прекрасно знает.

Социальная проблема возникает потому, что иррационализация репрессий проводится не во время схоластического спора в монастыре, а в определенном политическом контексте. Большую часть общества втянули в позицию, которую можно выразить такой моделью: дети узнают, что построенный покойными родителями дом обошелся родителям очень дорого, и на этом основании решают этот дом сжечь. Общественный строй – это дом народа. Его строительство стоило много пота и крови, но эти пот и кровь были материалом для дома. Так это понимало и подавляющее большинство тех, кто страдал на Колыме. И теперь этот дом, за который они отдали свою кровь, дети сжигают именно как искупление этой крови. Мне кажется, это просто чудовищно.

При идеологической эксплуатации репрессий используется еще один общий и, вероятно, необходимый для жизни дефект восприятия. Вернее, он необходим с точки зрения нравственности отдельной личности, но недопустим в социологии. Он состоит в том, что восприятие, в том числе у очевидцев трагедии и писателей мемуаров, выхватывает из реальности и фиксирует события аномальные, потрясающие – а массивную обыденность вообще может стереть из памяти настолько, что люди начинают искренне верить, что ее вообще не было. Поэтому страдания людей (репрессии), независимо даже от их масштабов, становятся главным событием и для читателя. У писателя даже возникает потребность настолько преувеличить трагедию, чтобы она в уме читателя заслонила массивную обыденность и устранила тревогу от ее забвения. Но когда начинаешь вникать в материалы типа истории по Броделю (история, дотошно воспроизводящая «структуры повседневности»), то замечаешь это чудовищное искривление меры. Да, для какой-то части состоялась трагедия – но ведь при этом и другие люди жили, где-то надо и о них вспомнить.

И тут сразу возникает конфликт с нормальным, но нормальным в совсем ином плане, искривляющим восприятием. В тебе начинают видеть сатанинскую хитрость. Этот разрыв я еще в детстве пережил, сравнивая литературу о гражданской войне с обыденными воспоминаниями родных, которые жили в ее эпицентре. Да, была война и были трагедии, их помнят, но при этом и жизнь продолжалась. Потом то же самое – о репрессиях.

Теперь мне повезло, и я сумел вывезти из библиотеки института, закрываемой из-за нехватки денег, подписки всех главных российских исторических и социологических журналов за 7 лет и прочел их все. Кстати, только после 1992 г. пошли статьи о советском строе, дающие реальное знание, совместимое с тем, что я видел лично и слышал от родных. Официальная доктрина советской истории убивала именно самое ценное в знании о советском проекте и строе. И только в этих постсоветских (и даже антисоветских) работах закрывается тот разрыв, который у меня был с официальной историей с детства.

Из этого чтения я сделал вывод, что мы просто обязаны прилагать усилие и разделять эти два универсума – массивную обыденность и потрясающие, трагические события. Оба универсума важны, беда в том, что мы их смешиваем. В результате у очень большой части граждан возникло расщепленное, несовместимое с жизнью сознание. Тип его прекрасно выразила одна дама в магазине. В январе 1992 г., когда вздули цены и очередь взвыла, она сказала: «Люди в ГУЛАГе страдали, так теперь цены вздули справедливо».


О советском тоталитаризме: комментарий из 2001 г.

В проклятиях советскому тоталитаризму во время и после перестройки соединились как антисоветские марксисты и либералы, так и самые православные патриоты, включая некоторых коммунистов из КПРФ («мы – партия Жукова и Гагарина», мы, мол, не партия Сталина – так это надо было понимать).

Хотя временные границы нашего тоталитаризма очерчены туманно, и это понятие вообще стараются четко не излагать, все же из совокупности утверждений ясно, что тоталитаризм – это то состояние советского строя, при котором СССР провел коллективизацию и индустриализацию, подготовку к войне и саму Отечественную войну, и послевоенное восстановление. Потом началась «оттепель», застой и, наконец, праздник антитоталитарного духа – горбачевская перестройка. Так что советский тоталитаризм – тип организации общества в 30-40-е годы, созданный (или возникший) в связи с необходимостью решить совершенно конкретные исторические задачи.

С самыми яростными обличителями тоталитаризма типа Льва Разгона, Антонова-Овсеенко и прочими потомками «пыльных шлемов» спорить не будем – они сами были операторами тоталитарной машины и попали под ее колесо. Таким людям следовало бы молчать или говорить что-нибудь умное и честное. Также отставим в сторону всяческих пройдох вроде генерала КГБ Калугина, который за небольшие суммы выдает ЦРУ старых советских разведчиков. Главная фигура, с которой нужен мысленный диалог – это разумный патриот России, в общем не оболваненный пропагандой Разгона, но возненавидевший советский тоталитаризм. В мыслях у меня встает фигура такого умного и честного патриота – В.Зорькина.

Вот он отмежевывается от тех, кто впал в «ностальгию» по советскому строю. Для них, мол, «великая Россия есть непременно интернациональная тоталитарная империя сталинского типа, лишенная всякой национальной самобытности, коснеющая в убогих идеологических догмах, разделенная внутренними „классовыми“ противоречиями, страна, медленно, но неуклонно хиреющая под непосильной ношей „добровольной“ помощи многочисленным „братским“ народам». Так в газете «Завтра» Зорькин дословно повторяет формулу, с помощью которой разваливали СССР, принимая первую Декларацию о суверенитете. Приложим эту формулу к самому «черному» периоду советской истории. Критический момент в становлении советского тоталитаризма – поворот к сталинизму, к восстановлению державы, т.е. явный отказ от идеи мировой революции, для которой Россия – дрова. Все альтернативы пути продолжения советского проекта, которые тогда столкнулись яростно, вплоть до крови, известны. И сейчас, давая оценки тому выбору, каждый должен взять на себя ответственность.

Пусть В.Зорькин скажет, что он в тот момент был бы с Троцким или Бухариным – вот реальный выбор (о Гитлере уж не будем говорить, хотя и с ним были «русские патриоты»). Не думаю, чтобы кто-то из наших патриотов был согласен с большим проектом Троцкого. Что же касается Бухарина, то в начале перестройки его пытались представить абстрактной лучшей альтернативой, чем Сталин. Но вышли его труды, и эта попытка лопнула, как мыльный пузырь. Я почти уверен, что все сегодня в душе понимают, что в конце 20-х годов сталинизм, при всех его видимых уже тогда ужасах, оказался с точки зрения судьбы России (СССР) лучшим выбором – и потому подавляющая масса народа сделала именно этот выбор.

Да, Революция всегда скликает многонациональную волну пролетариев-разрушителей (не путать с рабочим классом) – делать страшную и грязную работу. Потому-то революциям и приходится пожирать своих детей. Что, не знали этого? Россия вошла в берега и залечила раны именно в советском образе – и тут-то явились пролетарии типа Булата Шалвовича и Льва Разгона, отомстить и попользоваться. Но разве им не помогает множество патриотов, обличая сталинизм так же, как Вера Фигнер обличала царизм?

Когда утвердился Сталин – оставалось 10 лет до войны, и их Россия прожила, по выражению Д.И.Менделеева, «бытом военного времени». Как странно: в середине 90-х годов прошел ряд российско-германских конференций историков, посвященных предвоенным годам. И Германские историки почти все подчеркивали, что советскую историю 30-х и последующих (!) годов нельзя понять, если не учесть, что война изначально готовилась в Германии как война на уничтожение, на истребление советских славян. Германские историки говорят, а у нас об этом никто – ни слова.

Что такое «быт военного времени»? Это тоталитаризм, самопожертвование (и неизбежно невинные жертвы тоталитарной машины). И дело в том, что эти жертвы принимаются теми, кто воюет за страну, и ненавидятся теми, кто в этой стране есть «пятая колонна». Разве не так стоит вопрос? Так давайте честно определять свою позицию.

Вот, тотальная коллективизация – зачем? Чтобы решить срочную проблему хлеба, т.к. промышленность не поспела кормить город через товарообмен. Чтобы изымать средства из села для индустриализации. Чтобы механизировать поле и обеспечить заводы массой рабочих. Это проблемы, отложить которые было нельзя, не отказавшись от советского проекта в целом. Но ведь уже и отказаться от него было нельзя, даже если бы Сталин захотел – неужели этого кто-то не видит? Вызывать из Америки Керенского, чтобы он «демократически» готовился к войне с Германией? Искать среди сектантов нового Григория Распутина?

Наш тоталитаризм оказался слишком жесток, потому что лишних денег для смягчения шока не было. Коллективизация – самая трагическая глава советской истории. Формула «не все было плохо в СССР», которую одно время употребляли наши левые патриоты, предполагает, что уж это, уж коллективизация-то наверняка было плохо. Так пусть Бабурин скажет, как бы он в тот момент решал эту проблему, окажись он на месте Сталина. И скажет не об эксцессах и дефектах, а о принципиальном выборе.

Я не представляю, как можно, взвешивая историю не на фальшивых весах, не признать, что советский строй проявил небывалую силу и провел страну раненную, но полную жизни, через самые тяжелые периоды. Представьте, что мы входим в войну или послевоенную разруху не с ВКП(б), а с «Выбором России» во главе, не с Жуковым и Молотовым, а с Грачевым и Козыревым, не с солидарными карточками, а с либерализацией цен. Допустим, мы в 1990 г. этого еще не могли себе представить и вдоволь изгалялись над советским тоталитаризмом с его карточками – но сегодня-то мы повидали альтернативу воочию, причем даже без войны с сильным противником. Представьте, что это сегодня, при Немцове и Хакамаде, у нас уничтожили 2/3 жилищ – это ведь не два дома в Москве.

Сравните два сходных явления: эвакуацию миллионов жителей и половины промышленности в 1941 г. на земли «братских», по выражению В.Зорькина, народов – и нынешнее положение русских беженцев в РФ. Тогда я, ребенок, был уверен, что могу пешком пройти до Тихого океана и в каждом доме я буду родным – хоть в избе, хоть в юрте или яранге. Почему же сегодня, без войны, так жалко положение даже наших братьев по племени, русских, при всем гуманизме нового, недогматического и не тоталитарного мышления? Недоработка нового строя? Нет – его суть. Говорят: ах, нет закона о статусе беженца, в этом все дело. Чушь! Никакого закона о статусе «выковырянных» не было в 1941 году, а была советская власть и ее «убогие идеологические догмы».

Так скажите прямо, дорогие наши патриоты, что было бы лучше для России? Какова была реальная альтернатива? Стесняются, молчат. Ибо вот что пришлось бы ответить: лучше было бы отказаться от индустриализации, для которой не было средств. Лучше было бы не механизировать поле, а поддержать кулаков с дешевой батрацкой силой. Лучше было бы вновь начать гражданскую войну, расстреливая этих батраков в селе и безработных в городе. Лучше было бы сдаться Гитлеру и отдать Сибирь Японии. Разница в том, что демократическая антисоветская элита это фактически и заявляет, а патриотическая просто молчит.

Наши демократы и патриоты обходят тот факт, что тоталитаризм был принят, а если строго говорить, то и создан народом – это был общий порыв. По-разному, но к этому должны же с уважением отнестись и демократы, и патриоты. С патриотами того времени ясно – и с М.Шолоховым и с Джамбулом. Ну так послушайте хоть демократов. Б.Пастернак так объясняет тот факт, что он написал целый поэтический цикл во славу Сталина: «Искренняя попытка жить думами времени и ему в тон». А.Сахаров писал в письме в день смерти Сталина: «Я под впечатлением смерти великого человека. Думаю о его человечности». Зачем же замалчивать эти факты? Или Пастернак и Сахаров глупее нынешних демократов?

Не знаю, почему от западных историков сегодня можно услышать гораздо более разумные и взвешенные суждения о советском тоталитаризме, чем от наших патриотов. Или они могут подходить к вопросу хладнокровнее, или они не так трусливы? Вот, прошел международный симпозиум, посвященный тоталитаpизму. И американский историк Билл Маpтин в докладе «Либеpализм модеpна и постмодеpна» сказал, в частности:

"Вначале кpитика тоталитаpизма pазвивалась в двух напpавлениях, одно ассоцииpовалось с Адоpно и Хоpкаймеpом, дpугое – с Ханной Аpендт. Последнее было вознесено до небес либеpалами холодной войны, ибо оно вытаскивало из болота Евpопу и США. Кpитика Аpендт ставит пpоблему в хоpошо известные нам pамки, пpекpасно устpаивающие США.

В частности, в соответствии с интеpесами США она пpотивопоставляет Сталина и Гитлеpа «откpытому обществу». Но это – слишком упpощенная каpтина. Пpавда, что Сталин внедpял маpксизм тотализиpующим обpазом, видимо, усугубляя некотоpые тенденции, котоpые изначально пpисутствовали в маpксизме. Однако, с какого pода задачами столкнулся Сталин? Этот вопpос никогда не задавали себе Роpти и дpугие либеpалы в стиле Аpендт и Дьюи.

Сталин и дpугие лидеpы КПСС pешали задачу пpеобpазования типа жизни, пpиведшего к огpомным стpаданиям, в тип жизни, ведущий к постоянному улучшению для основной массы населения, пpи том, что это одновpеменно было самым концентpиpованным выpажением войны двух миpов. Сталин и дpугие лидеpы pешали задачу освобождения значительной части земли и населения всего миpа из тисков импеpиализма…

Сталин сделал огpомное количество ошибок и принес зла; можно сказать, что он отдал наpод на заклание pади маpксизма, котоpый стал к тому вpемени закpытой диалектикой, катехизисом. Однако, пpи всех этих ошибках, именно Сталин и советский наpод pазбили нацистов, понеся неизмеpимые жеpтвы. Ни тогда, ни сегодня «либеpалы» не могут похвастать чем либо подобным, и вопpос о столкновении двух тотализиpующих идеологий должен pассматpиваться именно в этом плане…

Пpавда состоит в том, что «либеpалы», котоpые пpедложили рассматривать историческую действительность как «столкновение либеpализма с тоталитаpизмом», были либеpалами холодной войны, чье понимание миpа было совеpшенно манихейским и, таким обpазом, тоталитаpным" (Bill M. Liberalism: modern and postmoderrn. Social Epistemology. 1993, vol. 7, No. 1).

Мне кажется, здесь сказаны верные слова. Отрицание советского тоталитаризма носит манихейский характер и является прежде всего философским и психологическим продуктом и оружием холодной войны. Печально, что многие наши патриоты в этой далеко еще не законченной войне по ошибке оказались в армии противника.

И еще, на мой взгляд, необходим диалог с людьми другого культурного типа – теми демократами нового поколения, которые отвергают советский строй именно вследствие якобы имманентно присущего ему «гена» тоталитаризма того типа, который проявился в виде сталинизма. Иными словами, они в сталинизма видят не особое специфическое состояние «военного быта», а выражение неустранимой тяги к подавлению личности и разнообразия.

Это важный тезис. Но, обдумав доводы в его обоснование и вспомним все повороты нашей жизни, я прихожу к иному выводу. Я вижу, что советское общество, выйдя в 1941 г. из «хвостов» еще тлеющей гражданской войны, обнаружило в своем ядре демократизм и терпимость высокого качества. И вытекали они не из модернизации, не из того, чему мы учились у Запада, а именно из генотипа нашей культуры, нашего традиционного общества. Хотя, конечно, модернизация была нужна, чтобы снять кожуру старых привычек и предрассудков, запустить процесс выявления и укоренения этих демократических (по-нашему) свойств.

И вот как я вижу главное противоречие философии этого воображаемого «молодого демократа». Он отвергает весь советский проект в принципе – потому, что он, городской образованный человек, чувствовал себя в нем обездоленным и желал демократии, терпимости и интеллектуального разнообразия. Слишком медленной, по сравнению с его притязаниями, была наша модернизация. Отвергнув советский «медленный» путь, он вступил в армию Боннэр и Егора Гайдара (не буду называть более одиозных военачальников).

Но сегодня уже видно, что он был обездоленным в СССР именно потому, что вырос в СССР и питался его соками. Именно потому, что советский проект в силу своей сути не душил, а культивировал в нем потребность в демократии и разнообразии – самим типом жизни, образования, отношений между людьми. Удовлетворить эту свою духовную потребность этот «молодой демократ» смог бы только осторожно разрушая чешуйки той кожуры, что служила отмирающей кожей нашего общества, – но только на пути сохранения и развития советского строя.

Множество таких людей этим незаметно и занимались. При этом мы, не задумываясь над этим, ценили тот советский генотип, на матрице которого вырастали наши потребности в демократии и разнообразии. Ведь эти потребности во всех нас были, они не так уж уникальны в «молодых демократах», в них они лишь фонтанируют красиво. В отличие от них, мы ценили даже ту корявую кожуру, которая, отмирая, нас угнетала – потому что в недавнем прошлом без этой защитной кожуры не уцелел бы и генотип.

Из нашей же среды возникли Сахаров, Боннэр, а за ними, скромненько, и Гаврила Попов с чубайсами. Они, много говоря о чешуе и кожуре, на самом деле предложили разрушить генотип («вплоть до детских садов, в которых таится ген коммунизма»). Тут и произошло наше разделение – «молодой демократ» пошел с ними, а мы против них. Отвергая советский проект за то угнетение «молодого демократа», которое имело место, он пошел именно с теми, которые были носителями генотипа угнетателей. Ломать советский строй стала именно та часть номенклатуры, которой была ненавистна именно его демократическая и «симфоническая» суть. То, что этот поход они начали под знаменем демократии – прием тривиальный и уже давно несущественный.

Можно понять Ельцина, который, под лозунгами борьбы с привилегиями, строил лично себе быт с роскошью царского типа. Человек циничный и с комплексами – пошлая квинтэссенция той части номенклатуры, о которой я говорю. Но он всем антисоветским силам был нужен именно как таран, выполняющий грязную работу за Боннэр и за «молодого демократа». Теперь они отказываются от грязи, но не от смысла, сердечника этой антисоветской работы.

Трудно не видеть, что угнетение и неудобства в позднем СССР, о которых только и знают «молодые демократы», были продуктом мысли и дела нового поколения номенклатуры, которая обрела сословное антисоветское сознание. Она уже пришивала к старой отмиравшей кожуре оболочку из нового материала. Она все больше ненавидела таких людей, как, например, я (говорю о типе людей, а не о себе лично), – но ей были близки Боннэр и Евтушенко, хотя Юрий Афанасьев еще обязан был на них покрикивать. Прошло немного времени – и они обнародовали свое родство и дружбу.

И каков же был выбор «молодого демократа»? Он вступил в ряды тех, кто и был философом и исполнителем того угнетения, против которого он якобы восставал. Хотелось бы услышать, как можно объяснить это противоречие. Оно сложилось в четкую систему, вскрыто, описано, выражено в виде вопросов – но никогда не было на них ответа.

Можно понять верхушку западных коммунистов, прикормленную нашей номенклатурой. Они видели советский строй через встречи в Колонном зале, отдых на даче ЦК КПСС или поездки делегации в гостеприимную потемкинскую деревню. К интригам в этой узенькой нише они сводили проблематику советского проекта.

У меня возник конфликт с друзьями, видными испанскими коммунистами, которые не раз бывали в СССР. Я сказал на одной встрече, что единственные два человека, понявшие суть советского строя, которых я встретил в Испании, были два старика, ветераны «Голубой дивизии». Оба они, неграмотные крестьяне, от голодухи согласившиеся записаться «добровольцами», попали в Псковскую область. Один из них, замерзая, постучал в избу, его отогрели старики, и он, не зная языка, жил у них и наблюдал. Через 54 года после этого я с ним разговаривал так, будто он вчера вернулся из СССР – он ухватил самое главное, о чем и не подозревали самоотверженные коммунисты.

Это испанским коммунистам не в упрек – они бывали у нас в искусственной, в известном смысле маргинальной, среде. Но можно ли было ожидать такого же инфантилизма от людей, которые выросли в среде трудовой интеллигенции?

Носителями сути советского строя (пусть и не понимая и сознательно не защищая ее) были те, кто был жизненно заинтересован в жизнеустройстве, устраняющем источники массовых страданий, а также те, кто желал демократии и симфонии на основе устранения массовых страданий. Эти две части общества не совпадали, но в главном были союзниками. Но «молодой демократ» перешел на сторону тех, кто пообещал (весьма неубедительно) демократию для меньшинства за счет допущения массовых страданий.

Ввиду того, что страдающая масса стала пусть неявно, но сопротивляться, эти вожди уже отказались от демократии даже для меньшинства, а симфония с самого начала в таких условиях представилась невозможной. Очевидно, что эти вожди уже вошли в неразрешимое противоречие с собственными мифами и декларациями, попали в порочный круг и вырваться из него могут только идя напролом – все больше и больше зверея, независимо от фразеологии. Невозможно поверить, что наш демократ, как бы он ни был молод, не видит этой перспективы.

Рано или поздно, но он встанет перед выбором – или его сожрут внутренние противоречия. Чем дальше, тем дороже цена выбора.


СССР перед войной: комментарий «с Запада»

В СССР наша Отечественная война была всеми принята так близко к сердцу, что мы мало знали и почти не интересовались тем, как она вызревала на Западе. Для большинства из нас слова «Мюнхенские соглашения» были пустым звуком. А потом, когда громить Советский Союз стало само руководство КПСС и наши любимые поэты и артисты, вообще стало не до этого. Нам внушили, что «пакт Риббентропа-Молотова» был несравненно важнее. В какой-то момент казалось, что он был важнее всего на свете.

Я приведу здесь короткие выдержки из книги Андре Симона «Я обвиняю! (О тех, кто предал Францию)». А.Симон – псевдоним видного французского журналиста, личного знакомого видных министров предвоенных правительств Франции. Книга его вышла в 1940 г. в США и посвящена в основном работе этих правительств и обстановке во Франции во время ее короткой войны с Германией в 1940 г. В СССР она вошла в сокращенном виде в сборник «О тех, кто предал Францию» (М., 1941) вместе со статьями видных французских политиков и писателей о том времени, напечатанных в Англии.

Нам сегодня было бы полезно ее почитать, потому что состояние и власти, и правящего слоя в России в наши дни поразительно напоминает то, что творилось во Франции в 1936-1940 гг. Тяжело читать о большой и культурной стране, в которой на время власть, деньги и пресса попадают в руки «пятой колонны». Полтора месяца боев – и небольшая армия немцев оккупирует Францию [125]. Но здесь я приведу мысли А.Симона именно о созревании мировой войны, которая для нас стала Отечественной.

Сначала автор излагает события первого этапа – когда правительство Франции при молчаливом согласии Англии позволило совершить первые агрессивные действия на мировой арене фашистским Италии и Германии. Италия захватила Абиссинию, а Гитлер провел плебисцит в Саарской области, которая по Версальскому договору находилась под управлением Лиги наций. Было известно, что саарцы, в основном католики, желали воссоединиться с Германией. С Лигой наций у них была договоренность о проведении такого плебисцита в 1945 г., когда, как предполагалось, фашизм отойдет в прошлое. В первых числах января 1935 г. даже должна была быть опубликована такая декларация. А.Симон пишет: «Всесторонние обследования, проводившиеся нейтральными наблюдателями, говорили о том, что большинство жителей этой области с преобладающим католическим населением предпочло бы воздержаться от присоединения к национал-социалистской Германии». Плебисцит был проведен в январе 1935 г. в условиях жесткого террора штурмовиков. Саарская область вошла в Германию, и Гитлер тут же нарушил пятую часть Версальского договора – в марте он издал декрет о всеобщей воинской повинности в Германии. Правое правительство Лаваля во Франции пало, к власти пришел Народный фронт с большинством социал-демократов (Блюм, Даладье).

Но главным перекрестком, на котором Запад бесповоротно пошел к мировой войне, стал мятеж 18 июля Франко в Испании, поддержанный Гитлером и Муссолини. Поначалу силы мятежников были невелики, и, по мнению французских военных, хватило бы 50 самолетов, чтобы их остановить. Франция отказалась отдать испанскому правительству эти самолеты, оплаченные задолго до мятежа. 8 августа правительство социалиста Блюма официально запретило вывоз самолетов и вооружения в Испанию. Мало того, Франция обратилась к другим странам заключить соглашение о «невмешательстве».

А.Симон пишет: «Возмущение и крики были напрасны. Самолеты и оружие текли из Германии и Италии в лагерь Франко… Делегация испанских республиканцев явилась в Блюму с просьбой о помощи. Блюм ответил, что „вся имеющаяся информация говорит о прекращении национал-социалистами и фашистами посылки оружия Франко“. После этого премьер заплакал. Госпожа Блюм прервала беседу, гневно воскликнув: „Какое право вы имеете так волновать моего мужа!“…

Сторонникам тоталитаризма в момент подписания соглашения о невмешательстве, приписывались мирные намерения и верность договорам, точно так же, как это делалось и после Мюнхена. Без этого пакта о невмешательстве – который на деле санкционировал интервенцию в Испании – было бы невозможным и торжество Гитлера в Чехословакии. Из Испании прямая дорога вела в Мюнхен…

Были отклонены предложения советского правительства, сделанные еще до соглашения о невмешательстве. Русские были готовы обсудить пути и способы помощи республиканской Испании и договориться о необходимых мероприятиях на тот случай, если оказание помощи Испании привело бы к всеобщему конфликту…».

А.Симон присутствовал на заседании Совета Лиги Наций, куда обратилась Испания. Он пишет: «Республиканская Испания требовала применения 16-й статьи устава лиги, предусматривающей коллективную помощь против агрессии. Лорд Галифакс в весьма холодном тоне заявил, что Великобритания не намерена присоединиться к предложению испанского делегата… Наконец, резолюция, предложенная Совету сеньором дель Вайо, была поставлена на голосование. „Нет“, произнесенное среди мертвой тишины лордом Галифаксом и Жоржем Боннэ, прозвучало, как пощечина. Напряжение в зале становилось невыносимым. Один только советский представитель поддержал республиканскую Испанию».

Теперь о завершающей фазе подготовки к войне – Мюнхенских соглашениях 1938 г.

«15 сентября Гитлер потребовал от Чемберлена проведения плебисцита во всех округах Чехословакии с преобладающим немецким населением по вопросу присоединения этих территорий к Германии. Чемберлен обещал в течение недели самолично доставить Гитлеру устраивающее его решение. 18 сентября на состоявшемся в Лондоне совещании Чемберлен, Галифакс, Даладье и Боннэ договорились о том, что те округа Чехословакии, в которых немецкое население превышает пятьдесят процентов, должны быть переданы Гитлеру без плебисцита…

Французский кабинет на своем заседании согласился с лондонскими предложениями. Но, по настоянию Манделя и Рейно, было решено не оказывать никакого давления на чешское правительство… Вот как было выполнено решение «не оказывать давления» на чехов.

19 сентября лондонские предложения были изложены в официальной ноте чешскому правительству. Французский народ узнал о полном объеме этих предложений лишь неделю спустя.

20 сентября чешское правительство отклонило лондонские предложения. Вечером этого дня английский посланник Ньютон сообщил чешскому правительству, что «в случае, если оно будет упорствовать, английское правительство перестанет интересоваться его судьбой». Французский посланник де Лакруа полностью поддержал это заявление.

21 сентября, в 2 часа ночи, президент Бенеш был поднят с постели приходом обоих посланников; это был уже их пятый демарш на протяжении одних суток. Они очень спешили, так как недельный срок ответа Чемберлена Гитлеру был на исходе. Они поставили ультиматум: «Если война возникнет вследствие отрицательной позиции чехов, Франция воздержится от всякого вмешательства, и в этом случае ответственность за провоцирование войны полностью падет на Чехословакию. Если чехи объединятся с русскими, война может принять характер крестового похода против большевизма, и правительствам Англии и Франции будет очень трудно остаться в стороне».

Содержание этого ультиматума было после Мюнхена оглашено чешским министром пропаганды.

Бенеш предложил посланникам Англии и Франции изложить свои заявления в письменном виде, после чего он созвал заседание своего кабинета. Оказавшись перед таким ультиматумом, исходящим от союзной Франции, правительство Чехословакии приняло лондонские предложения.

В тот же день Боннэ доложил французскому кабинету, что чехи согласились принять англо-французские предложения без всякого давления извне…

Днем 28 сентября стало официально известно о капитуляции демократических держав. Чемберлен сообщил в палате общин, что при посредничестве Муссолини премьер-министры Англии и Франции приглашены Гитлером в Мюнхен для личного свидания.

На следующий день Даладье и Чемберлен вылетели в Мюнхен, где они встретились с Гитлером и Мусолини. Вечером был подписан мюнхенский договор, и судетские округа Чехословакии перешли к Гитлеру… 15 марта 1939 года Гитлер вступил в Прагу».

А.Симон приводит сведения о том, что в правительстве Франции знали о неспособности Германии к войне за Чехословакию, так что согласие на захват Чехословакии и резкое усиление Гитлера было решением чисто политическим, а не военным. В сводке Генштаба, в частности, отмечалось: «1. Глава германского генерального штаба генерал Бек 3 сентября отказался от занимаемой им должности, ибо „не желал вести армию к катастрофе“. 2. Германская „Западная стена“ далеко не закончена и, согласно сообщению французского военного атташе в Берлине, „ее так же легко прогрызть, как кусок сыра“. 3. Германская армия еще ни в коей мере не готова, и ей потребуется не меньше года самых напряженный усилий, прежде чем она решится начать войну… 5. Прекрасно вооруженная чешская армия, насчитывающая 40 дивизий, тысячу самолетов и полторы тысячи танков, могла бы сопротивляться самое меньшее 2-3 месяца, даже если бы сражалась одна».

После захвата Чехословакии политика правительства Франции сдвинулась резко вправо, был разогнан Народный фронт и запрещена компартия. А.Симон пишет: «Русское предложение о созыве конференции с участием Франции, Великобритании, России, Польши, Румынии и Турции для обсуждения мер сопротивления дальнейшему развитию агрессии поступило через три дня после падения Праги. Однако оно было отвергнуто как „преждевременное“…».

Затем, уже в конце 1939 г., тон становится откровенно антисоветским, и эта направленность лишь усилилась во время войны с Германией. «За эти месяцы, – пишет А.Симон – французские газеты, за небольшим исключением, стали открыто называть русских „врагом номер первый“. Германия была разжалована на второе место. Помню, один из членов британского парламента сказал мне как-то на митинге в Париже: „Читаешь французскую прессу, и создается впечатление, будто Франция воюет с Россией, а с немцами она разве что находится в натянутых отношениях“… Чтобы спасти свой кабинет, Даладье чуть не довел дело до войны Франции с Советской Россией. Он тайно отправлял в Финляндию самолеты и танки, отсутствие которых очень сильно сказалось вскоре на французском фронте».

В этих кратких выжимках из книги Андре Симона самое важное для нашей темы то, что Запад буквально вскормил гитлеровскую Германию, рассчитывая, что она станет его бастионом против СССР. Грядущая мировая война трактовалась как «война цивилизаций». Даже когда «внутри» самого Запада уже шла война, Франция снимала со своего фронта танки и самолеты и посылала их против СССР. Любая страна, принимавшая помощь СССР, автоматически становилась врагом. Как с врагом Запада поступили с республиканской Испанией – причем так поступило французское правительство Народного фронта, по политическому строению очень схожего с Народным фронтом, который пришел к власти в Испании. Еще более красноречива фразеология, с которой западные политики обращались к президенту Чехословакии, заставляя его принять ультиматум Германии. Приняв помощь русских, Чехословакия стала бы врагом всего Запада и жертвой его крестового похода. Советская Россия, как и православная Византия в 1204 г., и Новгородская Русь в середине XIII века, была объектом крестового похода.

Понятно, почему такую ненависть вызывал у наших перестройщиков конца 80-х годов Сталин, сумевший расколоть западный блок, а потом и организовать Отечественную войну. Горбачев, Яковлев и Ельцин – это наши Блюм, Даладье и Петэн Франции конца 30-х годов.


Примечания:



1

Впрочем, уже в 30-е годы А.Тойнби в своем главном труде “Постижение истории” писал: “Тезис об унификации мира на базе западной экономической системы как закономерном итоге единого и непрерывного процесса развития человеческой истории приводит к грубейшим искажениям фактов и поразительному сужению исторического кругозора”.



11

Троцкий о революции 1905 г. сказал: “Наша революция убила нашу “самобытность”. Она показала, что история не создала для нас исключительных законов”.



12

Ленин говорил на 7-м съезде РКП(б), что в России «самые развитые формы капитализма, в сущности, охватили небольшие верхушки промышленности и совсем мало еще затронули земледелие» (т. 36, с. 7).



118

Видный французский философ М.Фуко показал суть западного общества через его институты – тюрьму, больницу, сумасшедший дом и др. Тюрьме посвящен его большой и важный труд «Надзирать и наказывать». Если бы его у нас знали, трудно было бы нашим перестройщикам представить западное государство гуманным по сравнению с советским.



119

Это проявляется особенно четко на фоне того, что сравнительно недавно царское и тем более Временное правительство было совершенно неспособно заставить местные органы выполнять даже явно нужные решения центра.



120

Американские советологи, историки коллективизации, считают, что в 1932 г. было собрано 66,1 млн. народ зерна, а в 1931 г. 66,6 млн. т.



121

Этот приговор был отменен в июле Верховным судом РСФСР. Подробно об этой важной для нашей темы истории – в сборнике документов «Писатель и вождь. Переписка М.А.Шолохова с И.В.Сталиным. 1931-1950 годы» (сост. Ю.Мурин). М.: Раритет. 1997.



122

Надо отметить, что к январю 1941 г. СССР смог создать государственный запас в 6,162 млн. т зерна и муки.



123

По данным Наркомфина СССР в 1929/30 г. в стране было 708,1 тыс. кулацких хозяйств. Из них около 200-250 тыс. «самораскулачились» и около 400 тыс. были ликвидированы в ходе коллективизации. См.: И.Е.Зеленин. Осуществление политики «ликвидации кулачества как класса» (осень 1930-1932 гг.). – «История СССР», 1990, № 6.



124

Иногда встречаются возражения против такого сравнения Ивана Грозного с европейскими монархами, основанные на том, что во времена Ивана Грозного произошли жестокие расправы с жителями мятежного Новгорода и другие подобные репрессии. Я считаю, что эти доводы неосновательны, поскольку казни и подавление мятежей – разные категории. XVI век – век гражданских войн, и потери в них определяются гораздо более сложным комплексом причин, нежели жестокость государственной власти.



125

«Страшно становилось, – пишет А.Симон – от того, насколько немцы были информированы. Саботаж был не только делом рук гитлеровских агентов. В нем участвовала большая часть делового мира, а также высокопоставленные лица из числа гражданских и военных властей… Франция не была побеждена Гитлером. Она была разрушена изнутри „пятой колонной“, обладавшей самыми влиятельными связями в правительстве, в деловых кругах, в государственном аппарате и в армии».