• ТОРГОВЛЯ И УСТУПКИ
  • ДЕМОКРАТИЯ В ОКОВАХ
  • ЗОНА СВОБОДНОЙ ТОРГОВЛИ АМЕРИКАНСКИХ ГОСУДАРСТВ
  • МВФ, УБИРАЙСЯ К ЧЕРТЯМ!!!
  • НЕТ МЕСТА ДЛЯ МЕСТНОЙ ДЕМОКРАТИИ
  • ВОЙНА ПРОФСОЮЗАМ
  • ПОСЛУЖНОЙ СПИСОК NAFTA
  • ПОСТСКРИПТУМ ПОСЛЕ 11 СЕНТЯБРЯ
  • ЗАГРАЖДЕНИЯ НА ГРАНИЦАХ ВСЕ ВЫШЕ
  • УСТАНОВЛЕНИЕ И НАРУШЕНИЕ ПРАВИЛ
  • РЫНОК ПРОГЛАТЫВАЕТ ОБЩУЮ СОБСТВЕННОСТЬ
  • ГЕНЕТИЧЕСКИ ИЗМЕНЕННЫЙ РИС
  • ГЕНЕТИЧЕСКОЕ ЗАСОРЕНИЕ
  • ЖЕРТВЕННЫЕ АГНЦЫ ЯЩУРА
  • ИНТЕРНЕНТ КАК ТУСОВКА TUPPERWARE[22]
  • КООПТИРОВАНИЕ ИНАКОМЫСЛИЯ
  • ЭКОНОМИЧЕСКИЙ АПАРТЕИД В ЮЖНОЙ АФРИКЕ
  • ЯДОВИТАЯ ПОЛИТИКА В ОНТАРИО
  • СЛАБЕЙШИЙ ФРОНТ АМЕРИКИ
  • 2. ЗАБОРЫ ВОКРУГ ДЕМОКРАТИИ

    ТОРГОВЛЯ И УСТУПКИ

    (Глава, в которой граждане выясняют, что истинная цена «свободной торговли» – право осуществлять самоуправление)

    ДЕМОКРАТИЯ В ОКОВАХ

    Кому выгодна свободная торговля?Июнь 2001

    Во время апрельского 2001 года Американского саммита в Квебеке президент США Джордж Буш провозгласил, что стоящее на рассмотрении создание Зоны свободной торговли американских государств (Free Trade Area, of the Americas, FTAA) будет способствовать образованию «полушария свободы». Недвусмысленно связывая глобализацию и демократию, Буш утверждал, что «люди, работающие в более открытых экономических системах, в итоге потребуют и более открытых обществ».

    Действительно ли глобализации способствует демократии? Это зависит от того, какого рода глобализацию мы создаем. Нынешняя система просто осуществляет изначально непрозрачное и непрезентативное принятие решений, но в наличии имеются и другие варианты. Дома и на мировой арене один из вариантов – демократия, но это вариант, требующий постоянной бдительности и обновления. У президента Буша, похоже, иное мнение. Как и многие другие защитники нынешней экономической модели, он утверждает, что демократия – результат не активного выбора, а эффекта просачивания благ сверху вниз благодаря экономическому росту: свободные рынки создают свободных людей. Было бы славно, если бы демократия достигалась таким невмешательством. К сожалению, инвесторы, как выяснилось, даже с излишней готовностью поддерживают деспотичные монархии вроде Саудовской Аравии и авторитарные коммунистические режимы типа Китая, пока эти режимы предоставляют свободные рынки иностранным компаниям. Движения же за демократию часто подавляются в погоне за дешевой рабочей силой и драгоценными природными ресурсами.

    Конечно, капитализм процветает в представительных демократиях, которые применяют у себя прорыночную политику, например приватизацию и дерегулирование. Но что если граждане делают демократический выбор, который так не по душе иностранным инвесторам? Что случается, когда они решают, например, национализировать телефонную компанию или осуществлять больший контроль над своим нефтяным и минеральным богатством? Об этом рассказывают мертвые.

    Когда демократически избранное правительство Гватемалы стало в 1950-х годах осуществлять реформу землевладения, уничтожив монополию американской United Fruit Company, страна подверглась бомбардировкам и правительство было свергнуто. Тогда США заявляли, что это было внутреннее дело, но девять лет спустя президент Дуайт Д. Эйзенхауэр рассуждал: «Мы должны были избавиться от захватившего власть коммунистического правительства». Когда в 1965 году генерал Сухарто осуществил свой кровавый переворот в Индонезии, ему помогали из США и Европы. Роланд Чаллис, который был тогда корреспондентом ВВС в Юго-Восточной Азии, утверждает, что «одним из условий был возврат туда британских компаний и Всемирного банка». Подобным же образом «свободно-рыночные» силы в США спровоцировали военный переворот, в результате которого в 1973 году был свергнут и убит демократически избранный президент Чили Сальвадор Альенда. (В то время Генри Киссинджер произнес свое знаменитое замечание: нельзя допускать, чтобы страна «становилась коммунистической из-за безответственности своего народа».)

    Нынешние открытые разговоры в Вашингтоне о необходимости сбросить президента Венесуэлы Уго Чавеса показывают, что эта убийственная логика не умерла со смертью холодной войны. Но в наши дни вмешательство свободного рынка в демократию принимает более утонченные формы. Это может быть директива от Международного валютного фонда, требующая от правительства ввести «абонентскую плату» за медицинское обслуживание, или срезать миллиарды в расходах на социальные услуги, или приватизировать систему водоснабжения. Это может быть план соорудить массивную плотину, извергнутый Всемирным банком и вводимый без согласования с людьми, которых этот проект сгонит со своих мест и уничтожит их образ жизни. Это может быть рекомендательный отчет Всемирного банка о стране с огромным долгом, призывающий – ради привлечения иностранных инвесторов – к большей «гибкости» на рынке труда, что означает, между прочим, и необязательность коллективного обсуждения трудового договора. (А если кто-то сопротивляется и защищается, их можно заклеймить как террористов, и тогда для их подавления любые меры становятся приемлемыми.)

    Иногда такое вмешательство бывает реакцией на жалобу во Всемирную торговую организацию о том, что принадлежность национальной почтовой службы государству – это «дискриминация» в отношении иностранной пересылочной компании. Или – торговые санкции против стран, которые решают – демократически – запретить ввоз выращенной на гормонах говядины или предоставить своим гражданам бесплатные лекарства от СПИДа. Или – немолчный гул лоббирования со стороны бизнеса за снижение налогов в каждой стране, со ссылкой на вечную угрозу, что капитал утечет, если мы не удовлетворим всех, даже самых мельчайших пожеланий корпораций. Независимо от применяемых методов, «свободные рынки» редко терпят рядом с собой поистине свободных людей.

    Когда мы говорим о взаимоотношении глобализации и демократии, нам надо смотреть не только на то, добились ли народы права раз в четыре или пять лет опускать в урны бюллетени, но и на то, видят ли граждане в этих бюллетенях какой-то смысл. Мы должны не только добиваться наличия избирательной демократии, но и изучать повседневное качество. Сотни тысяч выходят на улицы у мест проведения саммитов не потому, что они против торговли как таковой, а потому, что совершенно реальная потребность в рабочих местах и инвестициях систематически используется для подрыва наших демократических систем. Неприемлемая торговля – это такая торговля, которая подтачивает наши суверенные права в обмен на иностранные инвестиции.

    Что мне более всего ненавистно в аргументе о «просачивающейся сверху вниз» демократии, так это бесчестие в отношении людей, которые боролись и все еще борются за подлинные демократические перемены в своих странах, будь то право голоса, или возможность пользоваться землей, или создание профсоюзов. Демократия – не работа невидимой руки рынка, она – работа реальных рук. Часто утверждается, например, что Североамериканское соглашение о свободной торговле (North American Free Trade Agreement, NAFTA) несет демократию Мексике. На самом деле, рабочие, учащиеся, группировки коренного населения, радикальная интеллигенция – вот кто постепенно толкает на демократические реформы бескомпромиссную мексиканскую элиту. NAFTA же, расширяя пропасть между богатыми и бедными, лишь делает их борьбу более воинственной – и более трудной.

    Взамен таких неупорядоченных, таких всем мешающих, таких от мира сего демократических движений президент Буш предлагает спокойную, умиротворяющую колыбельную: расслабьтесь и ждите, пока ваши права придут к вам. Но вразрез с этим летаргическим видением просачивающейся демократии, глобализация в ее нынешнем виде свободы не приносит. Не приносит ее и свободный рынок, и доступность биг-маков. Реальной демократии, то есть реальной возможности для народа принимать решения, – только добиваются. Ее никогда не получают в дар.

    ЗОНА СВОБОДНОЙ ТОРГОВЛИ АМЕРИКАНСКИХ ГОСУДАРСТВ

    Лидеры могут соглашаться между собой, но на улицах латиноамериканских городов бушуют дебаты.Март 2001

    В эту пятницу в Буэнос-Айресе встречаются министры торговли тридцати четырех стран, договаривающихся о Зоне свободной торговли американских государств (Free Trade Area of the Americas, FTAA). Многие в Латинской Америке предсказывают, что министров встретят протестами более мощными, чем те, что полыхали в 1999 году в Сиэтле.

    «Группы поддержки» FTAA любят делать вид, будто их единственные недоброжелатели – это белые студентики из Гарварда и Мак-Гилла, которые не понимают, насколько настойчиво «требует» FTAA «беднота». Изменит ли все это публичная демонстрация латиноамериканской оппозиции? Не говорите глупостей.

    Массовые протесты в развивающихся странах не отражаются в наших дискуссиях о торговле на Западе. Сколько бы народу ни выходило на улицы Буэнос-Айреса, Мехико или Сан-Паулу, сторонники корпоративно движимой глобализации так и продолжают утверждать, что любой возможный протест зарождается в мечтах какого-нибудь хмыря из Сиэтла со свалявшимися патлами, с шумом втягивающего кофе из бумажного стаканчика.

    Когда мы говорим о торговле, мы часто сосредотачиваем внимание – и вполне справедливо – на том, кто становится богаче и кто беднее. Но существует и другая линия раздела: какие страны представлены как многообразные, сложные политические структуры, где граждане придерживаются несхожих взглядов, и какие выступают на мировой арене как бы одним голосом.

    В Северной Америке и Европе разгораются споры о провалах нынешней торговой системы. Но такое многообразие общественного мнения редко признается за гражданами стран третьего мира. Их обычно сваливают в общую однородную кучу, от имени которой говорят политики – невесть как избранные или, и того лучше, дискредитированные, наподобие бывшего президента Мексики Эрнесто Зедильо, который ныне агитирует за международную кампанию против «глобофобов».

    Правда же в том, что никто не может говорить от лица пятисотмиллионного населения Латинской Америки, и уж никак не Зедильо. Ведь поражение именно его партии было в большой мере осуждением именно «достижений» – послужного списка NAFTA. По всему Американскому континенту либерализация рынка служит предметом ожесточенных споров. Дебаты идут не о том, желательны ли иностранные вложения и международная торговля, – Латинская Америка и Карибские острова уже организованы в региональные торговые блоки типа Меркосур. Дебаты идут о демократии: какие условия и сроки велят соблюдать бедным странам, чтобы они удовлетворяли критериям приема в глобальный торговый клуб?

    Аргентина, принимающая у себя саммит FTAA на будущей неделе, находится в состоянии открытого бунта против массивных сокращений социальных затрат – почти на 8 миллиардов долларов США за три года, – которые были предприняты, чтобы получить доступ к займовым пакетам МВФ. На прошлой неделе три министра подали в отставку, профсоюзы организовали всеобщую забастовку, а преподаватели университетов проводили занятия на улицах.

    До сих пор негодование против жестких мер экономии направлялось, главным образом, против МВФ, но теперь оно быстро расширяется на всем континенте и уже включает в свои мишени и то, что предлагается FTAA. При этом часто ссылаются на пример Мексики. Североамериканское соглашение о свободной торговле (North American Free Trade Agreement, NAFTA) вступило в силу в январе 1994 года, и что мы видим через семь лет? Три четверти населения Мексики живет в нищете, реальная заработная плата ниже, чем была в 1994 году, безработица растет. И вопреки всем уверениям, что остальная Латинская Америка хочет войти в NAFTA, национальные трудовые ассоциации Бразилии, Аргентины, Парагвая и Уругвая, представляющие 20 миллионов трудящихся, выступили против этого плана. Они теперь призывают к всенародному референдуму о членстве в FTAA.[12]

    Тем временем Бразилия, возмущенная канадским запретом на бразильскую говядину, пригрозила бойкотом квебекского саммита. Оттава оправдывает запрет соображениями безопасности, но бразильцы считают, что это скорее связано с недовольством Канады субсидируемым производством реактивной техники в Бразилии. Бразильское правительство опасается также, что FTAA будет содержать протекционистские меры в пользу фармацевтических компаний, и это поставит под угрозу дальновидную национальную политику в области общественного здравоохранения, согласно которой непатентованные (generic) лекарства от СПИДа предоставляются бесплатно всем нуждающимся. Сторонники свободной торговли хотели бы, чтобы все мы поверили в поверхностное уравнение «торговля=демократия». Люди, которые на будущей неделе будут приветствовать наших министров торговли на улицах Буэнос-Айреса, предлагают посчитать по более сложной и трудной формуле: от какой части демократии их попросят отказаться в обмен на «свободную торговлю»?

    МВФ, УБИРАЙСЯ К ЧЕРТЯМ!!!

    Народ Аргентины опробовал рецепты МВФ: теперь очередь фонда управлять странойМарт 2002

    В тот самый день, когда президент Аргентины Эдуарде Дуальде ввязался в очередные бесплодные переговоры с Международным валютным фондом, группа жителей Буэнос-Айреса проводила переговоры совсем иного рода. Немного раньше, солнечным вторником того же месяца, они старались спастись от выселения. Жители дома 335 по Айякучо, в том числе 19 детей, забаррикадировались в своем доме, расположенном всего в нескольких кварталах от Национального конгресса, и отказались его покинуть. На бетонном фасаде здания красовалось написанное от руки: «МВФ, убирайся к чертям».

    Может показаться странным, что такое макроучреждение, как МВФ, оказалось вовлеченным в такой микровопрос, как выселение из Айякучо. Но в этой стране, где половина населения опустилась ниже уровня нищеты, трудно найти какой-нибудь сектор общества, не зависящий от решений, принимаемых этим международным кредитором.

    Библиотекарям, учителям и другим работникам государственного сектора, которым платят наскоро напечатанной местной валютой, не будут платить вовсе, если «местные» согласятся перестать печатать деньги, как того требует МВФ. А если расходы в государственном секторе будут и далее сокращаться, на чем тоже настаивает кредитор, то безработные, 30% рабочей силы, окажутся еще ближе к бездомности и голоду, заставляющим тысячи людей штурмовать супермаркеты, требуя еды.

    И если не будет найдено решение в недавно объявленном чрезвычайном медицинском положении, это уж точно отразится на женщине, которую я встретила на окраине Буэнос-Айреса. В порыве стыда и отчаяния она задрала блузку и показала мне открытую рану и висящие трубки после брюшной операции – врач не смог зашить и обработать рану из-за хронического дефицита медикаментов.

    Может показаться неделикатным говорить о таких вещах здесь. Экономическому анализу ведь положено судить о привязке местной валюты к доллару, о «песофикации» (от песо), об опасностях биржевых спекуляций, а не о детях, лишающихся жилья, и женщинах с зияющими ранами.

    И все же безответственные рекомендации, которыми бомбардируют из-за рубежа аргентинское правительство, требуют некоторой персонификации. В свободно-рыночных кругах царит консенсус в том, что МВФ должен рассматривать аргентинский кризис не как препятствие к дальнейшему затягиванию поясов, но как благоприятную возможность: страна так отчаянно нуждается в наличности, рассуждают там, что сделает все, чего пожелает МВФ. «Время кризиса – время действовать, это время, когда Конгресс наиболее восприимчив», – объясняет Уинстон Фритш, председатель бразильского отделения Dresdner Bank AG.

    Самые драконовские меры предлагают в The Financial Times Рикардо Кабальеро и Рудигер Дорнбуш, дуэт экономистов из Массачусетского технологического института (MIT). «Пора действовать радикально, – пишут они. – Аргентина должна временно уступить свой суверенитет во всех финансовых вопросах, отказаться от суверенитета в регулировании экономики и управлении финансами, бюджетом, собственностью на продолжительный период, скажем, на пять лет». Экономикой страны – ее расходами, печатанием денег и налоговой политикой должны управлять «иностранные агенты», в том числе «совет опытных иностранных экспертов Центрального банка».

    О стране, до сих пор не залечившей раны от исчезновения тридцати тысяч человек во время военной диктатуры 1976-1983 годов, только «иностранному агенту» могло хватить наглости сказать, как говорит команда из MIT, что «кто-то должен управлять страной крепкой хваткой». И, однако же, получается, что репрессии – необходимое условие реальной работы по спасению страны: это, по Кабальеро и Дорнбушу, – насильственное открытие рынков, еще большее сокращение расходов и, конечно же, «массивная кампания приватизации».

    Рецепт обычный, но только на сей раз есть одна загвоздка: Аргентина уже все это проделала. Следуя модели МВФ на протяжении 90-х годов, она распахнула свою экономику (отчего капиталу с началом кризиса и оказалось так легко утекать из страны). Что же до так называемых «неуемных» государственных расходов Аргентины, то добрая их треть идет на обслуживание внешнего долга. Еще треть уходит в пенсионные фонды, которые уже приватизированы. Оставшаяся треть – часть которой действительно направляется на здравоохранение, образование и социальную поддержку, недостаточна при существующем росте населения, почему и идут из Испании корабли, груженные гуманитарной помощью – продовольствием и медикаментами.

    Что касается «массированной приватизации», то Аргентина послушно продала в частные руки уже так много – от железных дорог до телефонных сетей. Единственными активами страны, которые Кабальеро и Дорнбуш могут предложить приватизировать, остаются порты и таможни.

    Неудивительно, что многие из тех, кто восхвалял Аргентину в прошлом, теперь винят в ее экономическом крахе исключительно национальную алчность и коррупцию. «Если какая-то страна думает получить помощь от США, а сама крадет деньги, она ее просто не получит», – сказал на прошлой неделе в Мексике Джордж Буш. Аргентине придется, мол, «принять нелегкие решения».

    Население Аргентины, уже много месяцев в открытую бунтующее против ее политической, финансовой и судебной элиты, вряд ли нуждается в нотациях о необходимости хорошего правления. На последних федеральных выборах больше людей испортило свои бюллетени, чем проголосовало за кого-либо из кандидатов. Самым популярным вписанным кандидатом был персонаж мультфильма по имени Клементе, выбранный потому, что не имеет рук и, следовательно, не может воровать.

    Но трудно поверить, что именно МВФ произведет чистку аргентинской системы взяточничества и неподсудности, тем более что одно из условий получения новых фондов от этого кредитора – прекратить судебное преследование банкиров, которые нелегально вывели деньги из страны, чем радикально углубили кризис. И пока разрушение этой страны будут представлять как сугубо национальную патологию, это будет удобным способом держать сам МВФ вне прожектора общественного внимания.

    В старинной сказке про обнищавшую страну, молящую мир о помощи, обычно умалчивают об одном принципиальном явлении: многие люди здесь не очень заинтересованы в деньгах МВФ, особенно когда это так дорого им обходится. Вместо этого они усиленно строят новые политические контрсилы, направленные и против собственных провальных политических структур, и против МВФ.

    Десятки тысяч жителей организуют уличные ассамблеи, которые объединяются в сети на городском и национальном уровнях. На площадях, в парках и на перекрестках соседи обсуждают, как сделать избираемые властные структуры более подконтрольными и восполнить то, что провалило правительство. Они говорят о создании «конгресса граждан», который потребует от политиков прозрачности и подотчетности. Они обсуждают участие граждан в составлении бюджета и сокращение сроков полномочий политиков и одновременно устраивают общественные столовые для безработных. Президент, который не был даже избран, настолько напуган этой растущей политической силой, что начал называть эти «asambleas» антидемократическими.

    И у него немало причин держать их в поле внимания. Эти asambleas также рассуждают и о том, как стимулировать местные отрасли производства и вернуть стране, ренационализировать ее богатства. И они могут пойти еще дальше. Аргентина, десятилетиями бывшая послушным учеником и безнадежно проваленная своими учителями из МВФ, не должна просить кредитов; ей пора требовать репараций.

    У МВФ был шанс управлять Аргентиной. Теперь очередь за народом.

    НЕТ МЕСТА ДЛЯ МЕСТНОЙ ДЕМОКРАТИИ

    Когда город препятствует выгодной торговой сделке, корпорация подает в международный судФевраль 2001

    Если кому-то все еще не ясно, почему полиция строит современную Бастилию вокруг Квебека в процессе подготовки к разрезанию ленточки на открытии Зоны свободной торговли американских государств, пусть посмотрит на дело, которое сейчас слушается в Верховном суде канадской провиниции Британская Колумбия. В 1991 году Metalclad, американская мусороуборочная компания, приобрела закрытую к тому времени свалку токсичных отходов в мексиканском округе Гвадалказар. Компания собиралась построить гигантское хранилище опасных отходов и обещала очистить всю грязь, оставленную предыдущими владельцами. Но на протяжении последующих лет она продолжала собирать отходы без согласования с местными органами, что не снискало ей доброй славы в Гвадалказаре.

    Жители усомнились в серьезности намерений Metalclad по очистке территорий; они опасались дальнейшего загрязнения грунтовых вод и в конце концов решили, что присутствие иностранной компании нежелательно. В 1995 году, когда хранилище было готово к открытию, город и штат вмешались, мобилизовав всю имевшуюся у них законодательную власть: город лишил Metalclad лицензии на строительство, а штат объявил, что прилежащая территория является экологическим заповедником.

    К этому времени Североамериканское соглашение о свободной торговле (NAFTA) – включая его спорную статью «Глава 11», которая разрешает инвесторам подавать в суд на правительства, – было уже в полной силе. И Metalclad возбудил иск по Главе 11, заявив, что Мексика «экспроприирует» его инвестиции. Иск слушался прошлым августом в Вашингтоне арбитражным судом в составе трех судей. Metalclad запросил 90 миллионов долларов США; ему присудили 16,7 миллиона. Используя редко применяемый апелляционный механизм с привлечением третьего лица, Мексика решила обжаловать это решение в Верховном суде Британской Колумбии.

    Дело Metalclad – живая иллюстрация того, почему критикующие называют «свободную торговлю» «биллем о правах транснациональных корпораций». Metalclad с успехом изобразила из себя жертву, пострадавшую от того, что NAFTA называет «вмешательством» и что некогда называлось «демократией».

    Как показывает дело Metalclad, демократия иногда проявляется там, где ее меньше всего ожидают. Это может случиться в сонном городке или самодовольном мегаполисе, жители которых вдруг решают, что их политики не выполняют своих обязанностей и гражданам пора проявить активность. Образуются общественные объединения, люди штурмуют заседания местных органов власти. Иногда они побеждают: не строится опасная шахта, срывается план приватизации системы водоснабжения, блокируется мусорная свалка.

    Часто такие общественные акции проводятся, когда процесс уже пошел, и принятые ранее решения меняются на противоположные. Эти взрывы массового вмешательства беспорядочны, неудобоваримы, непредсказуемы, – но демократия, несмотря ни на что, иногда проявляется и на заседаниях местных органов власти и комиссий за закрытыми дверями.

    Именно этот род демократии арбитраж в деле Metalclad признал «произволом», и поэтому все мы должны быть настороже. В рамках так называемой свободной торговли правительства лишаются способности реагировать на требования избирателей, учиться на ошибках и исправлять их, пока не поздно. По мнению Metalclad, мексиканское правительство должно было просто проигнорировать протесты жителей. Нет сомнений, что, с точки зрения инвестора, всегда легче вести переговоры с одним уровнем правительства, чем с тремя.

    Загвоздка в том, что наши демократии так не работают: такие вопросы, как удаление отходов, пронизывают все уровни правительства, затрагивая не только коммерцию, но и проблемы питьевой воды, здравоохранения, экологии, туризма. Более того, последствия политики свободной торговли острее всего ощущаются именно местными сообществами.

    От городов требуется абсорбировать людей, согнанных со своей земли сельскохозяйственной индустрией или вынужденных покидать свои провинции из-за сокращений расходов на федеральные программы по безработице. Городам и поселкам приходится находить пристанище для тех, кто стал бездомным из-за дерегулирования рынка жилья, и как-то разбираться с беспорядком, оставленным провалившимися приватизационными экспериментами, – и все это при подорванной налоговой базе. Пусть торговые сделки заключаются на международном уровне – воду-то пьют и в самой глухой деревне!

    Среди политиков муниципального уровня все чаще звучат требования большей власти в ответ на то, чем их «нагружают». Например: ссылаясь на вашингтонское решение по делу Metalclad, муниципальное собрание Ванкувера приняло в прошлом месяце резолюцию о ходатайстве перед «федеральным правительством об отказе подписывать любые торговые и инвестиционные соглашения, такие как… Зона свободной торговли Американских государств, в которых оговорены отношения между инвестором и государством, подобные тем, что включены в акты NAFTA». А в понедельник мэры крупнейших канадских городов начали кампанию за расширение конституционной власти. «В конституции конца 1800-х годов[13] стоят в списке где-то между салунами и приютами; вот чего стоит наша власть, вот почему на нас можно все взваливать и сваливать», – объяснила Джоанна Монахен, президент Федерации канадских муниципалитетов.

    Городам и поселкам нужна власть принимать решения, сравнимая с их повышающейся ответственностью, иначе они просто превратятся в свалки токсичных выбросов свободной торговли. Иногда, как в Гвадалказаре, это свалки в буквальном смысле слова.

    Чаще всего они скрыты глубже.[14]

    ВОЙНА ПРОФСОЮЗАМ

    Фабричные рабочие Мексики требуют от Nike держать свое словоЯнварь 2001

    Марион Трауб-Вернер гостила у родных в Торонто, когда раздался звонок: восемьсот рабочих швейной фабрики в Мексике прекратили работу. Первым же самолетом она улетела в Мехико и через несколько часов уже встречалась с рабочими.

    Для Трауб-Вернер это была не просто забастовка. «Это забастовка, которую мы давно ждали», – говорит она.

    Эта фабрика производила спортивный трикотаж с надписями и знаками университетов Мичигана, Орегона, Индианы и Северной Каролины. Крупнейший клиент фабрики – Nike, корпорация, у которой заключены контракты о поставках спортивной одежды с этими и многими другими учебными заведениями.

    Последние пять лет Марион Трауб-Вернер входит в число ключевых организаторов растущего антипотогонного студенческого движения в Северной Америке. Она участвовала в создании Студенческого объединения против потогонных цехов (United Students Against Sweatshops), ныне действующего на 175 кампусах. Студенты ведут жесткие схватки с компаниями, производящими одежду для их заведений, самые видные из которых – спортивные гиганты типа Nike.

    Вопрос стоит о том, кому можно доверять регулирование и мониторинг фабрик па рынке вузовской одежды, достигающем бюджета в 2,5 миллиарда долларов.

    Nike настойчиво утверждает, что может решить проблемы самостоятельно; она говорит, что имеет строгий кодекс поведения и входит в Ассоциацию справедливых трудовых отношений (Fair Labor Association, FLA), созданную бывшим президентом США Биллом Клинтоном. Она, кроме того, нанимает независимые аудиторские фирмы, чтобы удостовериться, что семьсот фабрик, производящих ее продукцию, играют по правилам.[15]

    Студенты отвергают этот путь, говоря, что от корпораций нельзя ожидать, чтобы они мониторили сами себя. Вместо этого они стараются заставить администрацию своих школ и университетов вступить в Консорциум по правам трудящихся (Workers' Rights Consortium, WRC), организацию, настаивающую на истинно независимом мониторинге без контроля со стороны компании.

    Стороннему наблюдателю это кажется скрытой борьбой двух конкурирующих акронимов – FLA против WRC. Но вот на швейной фабрике Kuk-Dong в мексиканском городе Атлиско этот диспут приобрел человеческий облик. Это была одна из тестовых фабрик Nike, куда несколько раз наведывались нанятые им мониторы.

    Сегодня студенты выйдут на публику с обличающей видеозаписью: интервью с работницей Kuk-Dong. Запись, по мнению студентов доказывает нарушения найковского кодекса поведения. На видео, которое я просмотрела вчера, молодая мексиканка говорит о нищенских ставках, о голоде, о невозможности не выходить на работу по болезни. На вопрос о своем возрасте она ответила: «Пятнадцать».

    Согласно кодексу поведения, Nike не принимает на швейную работу лиц моложе 16 лет. Компания утверждает, что девушка могла подделать документы, чтобы получить работу.

    Подделка документов и правда очень распространена в Мексике, но несовершеннолетние работники часто заявляют, что их подучивают лгать вербовщики самих компаний.

    Есть и другие факторы в деле Kuk-Dong, которые возбуждают сомнения в мониторинговых методах Nike. Компания утверждает, что работники, производящие ее продукцию, имеют право на свободу ассоциаций, и когда я разговаривала вчера с Вейдой Менеджером, директором Управления по глобальным проблемам компании Nike, он настаивал: «Мы не противники профсоюзов».

    Но работники говорят, что когда они решили избавиться от «профсоюза компании», не сумевшего отстаивать их интересы, пять их активистов были уволены. (Так называемые профсоюзы компании, обнимающиеся с руководством, – общее место в Мексике, где к независимым профсоюзам относятся как к барьерам на пути иностранных инвестиций.)

    В прошлый четверг работники вышли на забастовку, протестуя против увольнения своих лидеров: восемьсот человек оставили свои швейные машины и заперлись на фабрике. По словам Жозефины Хернандес, одной из уволенных активисток, «все, чего мы просим, – это положить конец коррумпированному профсоюзу и разрешить союз, сформированный работниками».

    Результаты снова оказались катастрофическими. Во вторник спецназ во главе с лидером профсоюза компании ворвался на фабрику и закончил протест, избив работниц, – 15 человек попали в больницу. Из-за этого зверского нападения около двухсот работников решили не возвращаться на фабрику из страха перед местью руководства, хотя забастовка и окончилась. Свобода ассоциаций, гарантированная мексиканским законом и найковским кодексом поведения, явно не является реальностью на фабрике Kuk-Dong.

    Вейда Менеджер говорит, что последний заказ, который Nike дала фабрике Kuk-Dong – на шерстяные рубашки, – был выполнен в декабре. Он говорит, что Nike будет решать, размещать ли там заказы и дальше, основываясь на рекомендациях своего «посредника на месте событий».

    Фабричные рабочие и студенты университетов, сотрудничающие с ними в Мексике, хотят другого. Они хотят, чтобы Nike не бежала с места безобразной сцены, спасая лицо, а оставалась и доказывала, что ее кодекс поведения – не пустые слова. «Мы хотим, чтобы Nike надавила на Kuk-Dong, чтобы та договаривалась непосредственно с рабочими, – говорит Трауб-Вернер. – Это подход, нацеленный на дальнюю перспективу, но, по-нашему, более долговечный».[16]

    ПОСЛУЖНОЙ СПИСОК NAFTA

    Семь лет спустя: цифры достижений Соглашения как-то не складываютсяАпрель 2001

    Эта заметка была ответом на опубликованную в The Globe and Mail статью бывшего премьер-министра Канады Брайана Малруни, того самого, кто проводил переговоры и по Соглашению о свободной торговле между Канадой и США, и по Североамериканскому соглашению о свободной торговле, которое включило в сделку и Мексику. В своей статье он выступал за дальнейшее расширение NAFTA до включения в него всего полушария (будущая Зона свободной торговли американских государств, Free Trade Area of the Americas, FTAA). Позиция Малруни зиждется на его убежденности, что NAFTA привело к несомненному успеху во всех трех странах. Во время публикации данного ответа Квебек-Сити готовился принимать у себя Саммит американских государств, встречу тридцати четырех глав государств, призванную дать старт FTAA. Активисты со всего континента планировали гигантские демонстрации протеста.

    Брайан Малруни считает цифры своими союзниками. Он с гордостью приводит цифры роста валового внутреннего продукта Канады за счет экспорта в США: 40 процентов! Число рабочих мест, созданных торговлей, – четыре из пяти! А статус Мексики как важного торгового партнера США, уступающий только Канаде!.. Эти цифры, считает наш бывший премьер-министр, – доказательство правильности свободно-торговых сделок, которые он заключил с Соединенными Штатами, а потом с Мексикой.

    Он все еще не понял: эти цифры ему отнюдь не союзники, они его злейшие враги. Оппозиция свободной торговле выросла и обрела более громкий голос именно потому, что частное богатство достигло небес, не трансформируясь ни во что, что можно было бы недвусмысленно определить как общее благо. Дело не в том, что критикам неизвестно, сколько денег дает свободная торговля, – дело в том, что нам все слишком хорошо известно.

    Тогда как недостатка в цифрах, указывающих на рост экспорта и инвестиций, не наблюдается, распространение благ, которые представлялись нам как политические стимулы дерегулирования – снижение загрязнения среды, повышение оплаты труда, лучшие условия на рабочих местах, меньше нищеты, – все это либо мизерно, либо не достигнуто вовсе.

    Эффект сопроводительных соглашений по труду и экологии, привязанных к Североамериканскому соглашению о свободной торговле, рекордно жалок.

    Сегодня 75% населения Мексики живет в нищете – по сравнению с 49% в 1981 году. И если в Канаде «свободная торговля» создает рабочие места, то их недостаточно, чтобы восполнить потерянные: к 1997 году общий баланс был негативным – 276 тыс. потерянных рабочих мест, по данным Канадского центра альтернативной политики (Canadian Centre for Policy Alternatives).

    Общее загрязнение окружающей среды в Мексике, согласно исследованию Университета Тафта, со времени введения NAFTA удвоилось. А Соединенные Штаты стали ренегатом в проблеме сохранения климата, наплевав на все свои обязательства по Киотскому протоколу. Оказывается, вызывающая исключительность – роскошь эпохи свободной торговли, доступная только ультрабогатым.

    Всегда найдется в запасе оправдание тому, что богатство, генерируемое свободной торговлей, застревает на самом верху: рецессия (экономический спад), дефицит, кризис песо, политическая коррупция, а теперь еще одна нависающая рецессия. Всегда найдется обоснование истратить профицит на налоговые льготы вместо социальных и экологических программ.

    Чего не понимает Малруни – это того, что созданию богатства как абстракции поклоняются только экономисты, что только очень богатые фетишизируют это как самоцель. Все же остальные из нас интересуются этими растущими цифрами в торговых гроссбухах только с точки зрения того, что на это можно сделать: означает ли рост торговли и инвестиций, что нам станет по карману перестройка нашей системы здравоохранения? Сможем ли мы сдержать обещания и положить конец детской нищете? Сможем ли мы финансировать более качественные школы? Строить доступное жилье? Вкладывать средства в более чистые источники энергии? Меньше ли мы работаем и больше ли имеем свободного времени? Короче, имеем ли мы лучшее, более справедливое, стабильное общество?

    Все совсем наоборот.

    Как соизволил признать Малруни, «свободная торговля – это часть целого, которое включает в себя GST[17], дерегулирование, приватизацию и совместные усилия по сокращению дефицита, снижению инфляции и процентных ставок». Вот они, внутренние предварительные условия, чтобы играть в глобальные торговые игры, – пакет, который, если его рассматривать в совокупности, со всей несомненностью убеждает, что цифры, которые с такой гордостью преподносит нам Малруни, не очень полезны, когда речь идет о стагнации оплаты труда, экономическом неравенстве и углубляющемся экологическом кризисе.

    А когда экономический рост оторван от ощутимого социального прогресса, мыслящие люди начинают терять веру в систему. Они начинают задавать трудные вопросы не только о торговле, но и о том, как экономисты измеряют прогресс и общественные ценности. Почему не можем мы измерять экологический дефицит, как измеряем экономический рост? Каковы реальные социальные затраты – в виде сокращения финансирования образования, растущей бездомности – на тот пакет достижений «свободной торговли», о котором говорит Малруни?

    Такого рода вопросы будут звучать в Квебеке на этой неделе. Их будут задавать люди типа Жозе Бове, французского молочного фермера, чья кампания направлена не против McDonald's, а против сельскохозяйственной модели, которая рассматривает пищу как чисто индустриальный товар, а не как центральный элемент национальной культуры и семейной жизни. Их будут задавать работники системы здравоохранения, ставящие под вопрос торговую систему, которая защищает патенты на лекарства от СПИДа с большим рвением, чем миллионы человеческих жизней. Их будут задавать студенты, с каждым годом платящие все больше за свое «государственное» образование, тогда как их университеты наводняет реклама, а их исследовательские лаборатории постепенно приватизируются с помощью коммерчески спонсируемых исследований.

    Защитники свободной торговли отвергли лозунг «Люди прежде прибыли» как несфокусированный, но он славно резюмирует чувства собирающихся в Квебеке. Доводы к скорейшему введению Зоны свободной торговли американских государств базируются на неколебимой идеологической вере: что хорошо для бизнеса, будет – в итоге – хорошо для всех. Даже если этот сомнительный аргумент и справедлив, временной график неприемлем. По словам управляющего Мексиканским банком, при нынешних темпах экономического роста пройдет шестьдесят лет, прежде чем Мексика удвоит доход на душу населения и покончит с крайней нищетой.

    Протестующие же говорят только, что охрана человеческого достоинства и окружающей среды слишком важны, чтобы о них смиренно молиться, как о дожде во время засухи. Они должны быть не запоздалыми побочными эффектами, но сутью нашей экономической политики.

    По счастью, протестующие не принимают стремления некоторых предложить одну – безразмерную, на все случаи жизни – альтернативу свободной торговле, а отстаивают право на нормальное глобальное многообразие и самоопределение. Одного решения нет, а есть тысячи, медленно срастающиеся в альтернативную экономическую модель. В боливийском городе Кочабам-бе – это утверждение, что вода – не товар, а право человека, пусть даже прийдется выгнать вон международный водный конгломерат Bechtel. В Британской Колумбии – это требование индейских и других поселков: дать им самим контролировать свои окрестные леса с выборочной их рубкой, поддержанием туризма и местной лесохозяйственной промышленности, а не раздавать лесозаготовителям-транснационалам лицензии на индустриальные лесопитомники. В Мексике и Гватемале – это создание на кофейных плантациях кооперативов, которые гарантировали бы прожиточные ставки и экологическое многообразие.

    Некоторые поборники свободной торговли говорят, что если бы протестующие в Квебеке были серьезными людьми, они находились бы по другую сторону кордонов, выстроенных для защиты делегатов и физически разделивших город. Они говорят, что протестующим следовало бы вежливо договариваться о сопутствующих соглашениях по трудовым отношениям, демократии и экологическим стандартам.

    Но спустя тринадцать лет после первого соглашения о свободной торговле с Соединенными Штатами под обстрелом находятся не детали FTAA (их мы до сих пор не знаем), а сама экономическая модель: цифры – ну никак не складываются!

    С типичной для него дипломатичностью премьер-министр Жан Кретьен на прошлой неделе сказал газете La Devoir, что тысячи людей съезжаются в Квебек для «протеста и бла-бла-бла». Как раз наоборот. Они съезжаются в Квебек для протеста, потому что они сыты всякими «бла-бла».

    ПОСТСКРИПТУМ ПОСЛЕ 11 СЕНТЯБРЯ

    Нижеследующая статья была написана через восемь месяцев после квебекского саммита. Она приведена здесь потому, что после террористических атак в Нъю-Йорке и Вашингтоне бюджетные уступки ради расширения торговли стали еще более вопиющими.

    Во имя борьбы с терроризмом Соединенные Штаты требуют, чтобы Канада радикально ужесточила охрану своих границ, а также передала значительную часть контроля над ними сотрудникам безопасности США. Трудно придумать для Канады менее выгодную позицию в переговорах: благодаря свободной торговле, 87% нашего экспорта идет в США, и почти половина нашей экономики зависит от открытых границ.

    Многие канадцы рассматривают некоторую интеграцию границ как неизбежную цену за охрану наших 700-миллиардодол-ларовых торговых отношений с США. Но от канадцев требуют большего, чем контроля границ. От нас требуют части экономических дивидендов, добытых годами экономического аскетизма.

    «Бюджет безопасности», предложенный 10 декабря министром финансов Полом Мартином, бросает 1,2 миллиарда долларов прямиком на границу. Часть этих денег предназначена для защиты канадцев от терроризма, но в большей их части необходимо видеть то, чем они являются, – субсидии налогоплательщиков транснациональным корпорациям.

    Когда канадцы соглашались на сокращения расходов на здравоохранение, страховку по безработице и другие социальные программы, нам говорили, что эта экономия необходима для привлечения иностранных инвесторов. Мы не меняем своих социальных программ на свободную торговлю, говорили агитаторы, наоборот, только свободная торговля и может генерировать такое процветание, которое необходимо для перестройки наших социальных программ.

    Но вот загвоздка: как только канадцы начали думать, что могут потратить часть недавно обретенного национального благосостояния на новые программы, сразу выяснилось, что профицит бюджета не будет использован на то, чтобы люди чувствовали себя уверенно. Он будет использован на то, чтобы торговля чувствовала себя уверенно, чтобы «сохранять наши границы открытыми», как сказал Мартин.

    Доходы от торговли через границу идут на саму границу: на то, чтобы сделать ее суперграницей борьбы с терроризмом и гарантом потока свободной торговли. У нас будет «самая современная граница в мире», с энтузиазмом вещал Мартин. Вот, оказывается, каково наследие многих лет затягивания ремней: не лучшее общество, а настоящая, замечательная граница.

    Планируется создание многоярусных пропускных пунктов, открытых для бизнеса и одновременно закрытых для «нежелательных» людей. Задача не из легких, так как миграция людей и торговля товарами имеют тенденцию быть взаимосвязанными.

    Вот почему план Мартина одновременно открыть и закрыть границы так дорог: 395 миллионов долларов на проверку беженцев и иммигрантов, 58 миллионов на более беспрепятственное пересечение границы регулярно ездящими в деловые поездки, 500 миллионов на поимку нелегальных иммигрантов, 600 миллионов за шесть лет на улучшение транспортных потоков.

    Остановимся на минутку, прочувствуем иронию. Свободная торговля должна была бы снизить расходы на перемещение товаров через границы, тем самым способствуя новым инвестициям. Получилось же, что мы настолько зависим от торговли (а США настолько не доверяют нашей способности поддерживать порядок), что тратим сотни миллионов долларов просто на то, чтобы торговля продолжалась.

    Говоря по-другому, затраты, которые раньше брал на себя частный сектор в форме экспортных и импортных пошлин, теперь перенесены на налогоплательщиков как затраты на охрану. Граница, обещавшая процветание, превращается в экономическую воронку.

    Аннет Вершурен, президент Home Depot Canada[18], превозносила бюджет Мартина: «Мы зависим от границы в том, чтобы наши товары попадали в наши магазины. Все, что это ускоряет, снижает наши затраты».

    Что же, новые расходы на безопасность – неизбежная плата за нашу экономическую стабильность? Возможно. Но они, как минимум, должны подавать сигнал «осторожно» нашим политикам, которые стремятся расширить Североамериканское соглашение по свободной торговле на все полушарие.

    Свободная торговля уже существенно сказалась на наших социальных программах и на нашей способности проводить суверенную политику по иммиграции и беженцам. Теперь она стоит нам миллиардов долларов на меры безопасности. Может быть, мы хотя бы перестанем называть ее свободной?

    ЗАГРАЖДЕНИЯ НА ГРАНИЦАХ ВСЕ ВЫШЕ

    Сезонные рабочие знают, что, когда барьеры для торговли понижаются, барьеры для людей растутНоябрь 2000

    Когда кандидат от правого Канадского альянса Бетти Грейнджер на прошлой неделе употребила выражение «азиатское вторжение», это вызвало в памяти риторику Второй мировой войны о «желтой опасности», и ей пришлось подать в отставку. Но в той же речи кандидатка выдала еще один перл, который остался незамеченным. Упоминая о лодках с китайскими иммигрантами, задержанных у берегов Британской Колумбии, она сказала: «Было ясно, что плыла на этих лодках не самая лучшая клиентура, какую хотелось бы иметь в нашей стране».

    Клиентура. Тут нет ксенофобского оттенка, как в «азиатском вторжении», это звучит как объективное стремление к позитиву. Что, однако, может быть еще опаснее – это идея не из тех, которые отбрасываются партией: она лежит в самом центре иммиграционных дебатов.

    В богатых странах вроде Канады мы часто говорим о миграционных рабочих как о «клиентах», а о своей стране с ее медицинским обслуживанием и сравнительно здоровым рынком труда – как о продукте, который эти клиенты хотели бы купить. Поскольку в поисках таких «покупок» бродят миллионы мигрантов, мы можем постараться прикинуть, как это сделала Грейнд-жер, какие из них «самые лучшие».

    «Бетти Грейнджер просто высказала вслух распространенную, но неверную идею об иммигрантах, что это люди, прибывшие сюда, чтобы их обслуживали», – говорит Фели Виллазийн, координатор правозащитной группы «Вступимся за права прислуги, сиделок и новоприезжих».

    В действительности массовая миграция – это не форма шопинга в поисках родины, а обратная сторона политики свободной торговли, которую так активно проводит наше правительство. Люди закладывают все свое будущее за ржавое суденышко не потому, что они выходят на рынок в поисках чего-то несколько более качественного. Они делают это потому, что перемены, осуществляемые у них дома, оставляют их без работы, без земли, без выбора.

    Это может быть война или ураган. Но это также могут быть менее радикальные сдвиги: угодья, или превращенные в экспортные фабрики аграрно-промышленные плантации, или затопленные гигантскими плотинами. На прошлой неделе Нельсон Мандела представил отчет о глобальных последствиях строительства этих плотин, которые Всемирный банк традиционно рассматривает как непременное условие вступления в глобальную экономическую систему. Отчет, опубликованный Всемирной комиссией по использованию дамб, указывает, что эти проекты резко повышают уровень миграционных потоков – 1,2 миллиона человек будут согнаны с мест одной только плотиной «Три ущелья» в Китае.

    Жители, согнанные с земли строительством дамб и другими преобразовательными проектами, перемещаются в города и заполняют суда, отправляющиеся в другие страны. Когда Канада лоббирует расширение инвестиционных возможностей для наших энергетических компаний, все канадцы становятся соучастниками этого массового перемещения людей, согнанных с мест именно неолиберальной глобализацией.

    Но рабочие-мигранты, которых по всему миру насчитывается 70-85 миллионов, – это больше, чем просто невидимый побочный эффект «свободной торговли». Будучи согнаны, они тут же вливаются в свободный рынок, но не как клиенты, а как товар, продавая единственное, что имеют, – свой труд.

    Наше правительство, говорят нам, выступает за ровное игровое поле в международной торговле товарами. Мы поборники Всемирной торговой организации, мы лидируем в стремлении распространить Североамериканское соглашение о свободной торговле на Центральную и Южную Америку. Мы боремся за принцип обращения с иностранными компаниями, как со своими: никаких несправедливых субсидий своим, никаких сверхнормативов чужим, никаких препон инвестициям.

    Но когда товаром, идущим из-за границы, становится рабочая сила, все эти либеральные меры и принципы исчезают. Каждый год примерно 200 000 мигрантов прибывают в Канаду, чтобы работать низкооплачиваемыми уборщицами, швеями, нянями и поденщиками на фермах. А наше правительство наотрез отказывается ратифицировать Международную конвенцию по защите прав всех трудящихся-мигрантов и членов их семей – соглашение, которое защитило бы их от дискриминации.

    Вместо этого у нас введена Live-In Caregiver Program, программа «Уход с проживанием», которая узаконивает неравенство в обращении с домработницами и нянями, приезжающими в Канаду и живушими у своих работодателей. По этой программе мигранты должны двадцать четыре месяца на протяжении трехлетнего периода отработать полный рабочий день без статуса иммигранта и базовых мер охраны труда. Только после этого они могут подавать ходатайство о виде на жительство. Если же они не выполняют этих условий, их депортируют.

    Поскольку они живут на рабочем месте, им не платят сверхурочных и часто подвергают сексуальным домогательствам. Но поскольку их иммигрантский статус зависит от сохранения этих рабочих мест, большинство из них жаловаться не склонны.

    В каком-то оруэллианском извращении корпорации научились без запинки применять правозащитный лексикон: Wal-Mart и Exxon, торгуя своими грузами через границы, требуют «честного и равноправного обхождения» и «недискриминационных условий договоров». Тем временем, с человеческими существами все чаще обходятся как с грузами, не имеющими вообще никаких прав.

    Бетти Грейнджер сказала о мигрантах, прибывающих в Канаду, – «не самая лучшая клиентура». На самом же деле, это канадцы являются клиентурой для дешевого труда мигрантов: мы покупаем его для своих жилищ, ферм, ресторанов и заводов. И только когда мы поймем, что участвуем в этой свободной торговле людьми, а не открываем великодушно свои границы для нуждающихся со всего мира, иммигранты будут защищены в соответствии с присущими им правами человека.

    УСТАНОВЛЕНИЕ И НАРУШЕНИЕ ПРАВИЛ

    Г-н премьер-министр, мы не антиглобалисты, мы истинные интернационалистыОктябрь 2001

    В сентябре 2001 года президент Европейского Союза и премьер-министр Бельгии Ги Верхофштадт написал открытое письмо «анттлобализационному движению». «Вы как антиглобалисты выражаете вполне правомерную озабоченность, – говорится в письме, – но для нахождения правильного решения нам нужно больше глобализации, а не меньше. В этом парадокс антиглобализации. Ведь глобализация может служить делу добра точно так же, как она может служить делу зла. Что нам нужно, так это глобальный этический подход к природному окружению, к трудовым отношениям и к монетарной политике. Иными словами, стоящая перед нами сегодня задача не в том, чтобы мешать глобализации, а в том, чтобы дать ей этический фундамент». (Целиком письмо премьер-министра можно прочитать на www.premier.fgov.be/topics/press/e_press23.html.) Письмо вызвало оживленную полемику, и тогда Верхофштадт созвал «Международную конференцию по глобализации» в бельгийском городе Тенте, пригласив ответить на письмо ряд докладчиков, в том числе Наоми Кляйн. Ниже приводится ее речь (в чуть расширенном виде), прочитанная на конференции.

    Премьер-министр Верхофштадт,

    Благодарю Вас за письмо «протестующим антиглобалистам». Крайне важно, что Вы начали эти публичные дебаты. Должна признаться, что за последние несколько лет привыкла к другому отношению со стороны мировых лидеров: нас либо сбрасывают со счетов как часть маргинального бродячего цирка, либо приглашают на переговоры за закрытыми дверями, где никто ни перед кем не подотчетен.

    Я уже начала думать, что к критикам глобализации осталось только два рода отношения: маргинализация и кооптация. Ах да, и криминализация. Это третий. Подлинные дебаты по этим вопросам – открытое провозглашение различных мировоззрений – помимо слезоточивого газа и наклеивания ярлыков встречаются крайне редко.

    Но может статься, здесь не так много протестующих антиглобалистов, как Вам, г-н премьер-министр, хотелось бы. Это отчасти потому, я полагаю, что многие в этом движении не видят в нас своих представителей. Многим надоело, что за них и о них говорят. Они требуют более прямой формы политического участия.

    Много спорят также и о том, за что выступает это движение. Я, например, резко возражаю против Вашего термина «антиглобализация». Я, как мне представляется, вхожу в сеть движений, которые борются не против глобализации, а за более глубокие, отзывчивые демократические системы на местном, национальном и интернациональном уровнях. Эта сеть столь же глобальна, как и сам капитализм. И это, вопреки Вашему высказыванию, никакой не «парадокс».

    Хватит отождествлять базовые принципы интернационализма и взаимосвязанности – принципы, против которых выступают только луддиты и узкие националисты, – с конкретной экономической моделью, причем весьма спорной. Речь идет не о достоинствах интернационализма. Все активисты, которых я знаю, – ярые интернационалисты. Нет, мы ставим под вопрос интернационализацию только одной экономической модели – неолиберализма.

    Если проводить подлинные дебаты, то, что мы называем «глобализацией», должно быть переформулировано не просто как неизбежная стадия человеческой эволюции, но как глубоко политический процесс: набор продуманных, обсуждаемых и обратимых вариантов того, как глобализоваться.

    Путаница в вопросе о том, что мы подразумеваем, применяя термин «глобализация», происходит отчасти потому, что данная экономическая модель имеет тенденцию относиться к торговле не как к составляющей интернационализма, а как к перекрывающей его инфраструктуре. Она постепенно заглатывает все остальное – культуру, человеческие права, природное окружение, саму демократию – в пасть торговли.

    Когда мы ставим под сомнение эту модель, мы обсуждаем не достоинства торговли без границ товарами и услугами, а последствия идущей во всем мире глубокой корпоратизации, то, как «общая собственность» трансформируется и переделывается – урезается, приватизируется, дерегулируется, – и все во имя участия и возможности конкурировать в глобальной торговой системе. То, что разрабатывается как ВТО, не есть набор правил торговли, а трафарет безразмерного, одного на все случаи жизни правительства, так сказать, «МакДогмы». Вот этот-то трафарет нами и оспаривается.

    После 11 сентября американцы вплотную сталкиваются с этим прессом: их больницы, почтовые отделения, аэропорты и системы водоснабжения стараются как-то справляться с терроризмом, который проникает через прорехи в государственном секторе. И миллионы людей, теряющих работу, выясняют, что их уже не подстраховывает никакая социальная сетка безопасности, – это еще одна уступка во имя торговли. Канадцы сегодня идут на экстремальную уступку: контроль над своими границами в обмен на продолжение свободной торговли с США.

    Сотни тысяч человек собираются у дверей совещаний по торговле не потому, что они против торговли как таковой, а потому, что реальная потребность в торговле и инвестициях систематически используется для подрыва самих принципов самоуправления. «Управляйте по-нашему, или останетесь в стороне» – вот что сходит за принцип многосторонних отношений в эпоху неолиберализма.

    По мере прояснения уязвимых сторон этой экономической модели мы становимся способны учиться на своих ошибках, сверять эту модель с преследуемыми нами целями и спрашивать: стоят ли того все эти жертвы? Похоже, что не стоят. После 11 сентября политики продолжают в своем же духе: налоговые льготы для бизнеса и дальнейшая приватизация служб в США и во всем мире.

    Один из первых пунктов повестки дня очередной[19] встречи Всемирной торговой организации – Генеральное соглашение по торговле услугами, профильное соглашение, которое последовательно добивается проникновения рынка в государственные службы, включая сюда здравоохранение, образование и водоснабжение. Оно также ограничивает способность правительств устанавливать и проводить в жизнь здравоохранительные и экологические стандарты.

    Но странам нужна торговля, говорите вы, особенно бедным странам, а чтобы была торговля, нужны правила. Разумеется. Но почему бы не выстроить архитектуру международных связей на принципах прозрачности, подотчетности и самоопределения, что делало бы свободными людей, а не либерализированным – капитал?

    Это означало бы проведение в жизнь тех самых прав человека, что делают возможным самоопределение, вроде права формировать независимые профсоюзы через Международную организацию труда (МОТ). Это означало бы снятие диктата, который систематически держит демократию в оковах: долгов, программ структурного урегулирования, насильственной приватизации. Это также означало бы исполнение давних обещаний земельной реформы и компенсаций за рабство. Международные правила можно составить так, чтобы демократия и народное представительство были не просто пустыми словами.

    Не сомневаюсь, что Вы, г-н премьер-министр, согласитесь со всем этим. Действительно, читая Ваше письмо, я поражалась сходству провозглашаемых нами целей. Вы призываете к «глобальному этическому подходу к природному окружению, к трудовым отношениям и к монетарной политике». Я тоже желаю этого. Тогда – вопрос по сути: зачем мы здесь, о чем наши дебаты?

    Увы, о чем дебаты и о чем должны быть дебаты (а иначе никогда не будет мира у дверей саммитов) – это послужные списки. Не слова, а дела. Не добрые намерения – в таковых недостатка не бывает, – а суровые и все ухудшающиеся факты: стагнация оплаты труда, резкое увеличение пропасти между богатыми и бедными, эрозия базовых услуг по всему миру.

    Несмотря на всю риторику открытости и свободы, мы видим, как постоянно воздвигаются и становятся выше все новые заграждения: вокруг центров беженцев в австралийской пустыне, вокруг двух миллионов граждан США в тюрьмах; заграждения, превращающие целые континенты – Северную Америку, Европу – в крепости, отгораживающие их от Африки. И, конечно, заграждения, воздвигаемые всякий раз, когда мировые лидеры собираются вместе на совещание.

    Глобализация должна была, по идее, приносить открытость и интеграцию, а наши общества неуклонно становятся все более закрытыми, более охраняемыми, требующими все больше секьюрити и военных для сохранения несправедливого статус-кво.

    Глобализация должна была, по идее, создавать новую систему равенства между народами. Мы сходились вместе и соглашались жить по одним и тем же правилам – во всяком случае, так было сказано. Но теперь очевиднее, чем когда-либо, что большие игроки по-прежнему устанавливают правила и проводят их в жизнь, часто навязывая их всем, кроме себя, – будь то сельскохозяйственные или сталеплавильные субсидии или импортные пошлины.

    Такого неравенства и асимметрии, всегда бурлящих ниже поверхности, теперь избежать невозможно. Многие страны, прошедшие или проходящие через экономический кризис – Россия, Таиланд, Индонезия и Аргентина, чтобы не перечислять слишком много, – были бы рады крайним мерам правительственного вмешательства, какие были предприняты недавно для спасения экономики США, вместо суровой экономии, какую предписывает МВФ. Губернатор Вирджинии объяснил сокращение налогов и рост субсидий в США тем, что американская рецессия – это «не ординарный экономический спад». Но что делает экономический спад «экстраординарным», требующим расточительного экономического стимулирования, в отличие от «ординарного», требующего жесткой экономии и горьких лекарств?

    Самая поразительная из этих недавних бесстыдных демонстраций двойных стандартов относится к лекарственным патентам. По правилам Всемирной торговой организации страны вправе нарушать патенты на спасающие жизнь лекарства при чрезвычайном положении национального уровня. И однако же, когда Южная Африка попыталась использовать лекарства от СПИДа, крупные фармацевтические компании предъявили ей иск. Когда Бразилия попыталась сделать то же, ее приволокли в трибунал ВТО. Миллионам людей, живущих со СПИДом, по сути дела, сказали, что их жизнь ценится ниже лекарственных патентов и выплаты долгов, что для их спасения просто нет денег. Всемирный банк говорит, что пора сосредоточиться на профилактике, а не на лечении, что означает смертный приговор миллионам.

    А чуть раньше в этом же месяце Канада решила нарушить патент фирмы Bayer на Cipro, предпочтительный антибиотик против сибирской язвы. Мы заказали миллион таблеток «generic» – того же лекарства, но без фирменного названия. «Это экстраординарные, необычные времена, – сказал представитель Health Canada[20] – Канадцы вправе ожидать и требовать, чтобы их правительство приняло все необходимые меры для их здоровья и безопасности». Заметим, что в Канаде до сих пор не зарегистрировано ни одного случая сибирской язвы.

    Хотя впоследствии, когда Bayer снизил цены, это решение было отменено, здесь сработала та же самая логика: когда речь идет о развитых странах, правила применяются по-другому. Степень подчинения абстрактной экономической теории стала мощным разделителем по уровням. Богатые и могущественные страны выбирают, когда им надо следовать провозглашенным правилам, а слаборазвитым говорят, что каждым их движением должна управлять экономическая правоверность, что они должны отдаться на милость идеологии свободного рынка, которую отбрасывают, когда она им неудобна, даже сами ее творцы. Когда слаборазвитые страны ставят потребности своих граждан выше интересов иностранных инвесторов, их чернят как протекционистов и даже как коммунистов. А при этом протекционистские правила, которые выпестовали британский промышленный переворот, были настолько всеобъемлющими, что незаконным считалось даже похоронить человека, не представив доказательства, что его саван был выткан на британском станке.

    Какое отношение это имеет к нашим дебатам? Мы слишком часто делаем вид, будто неравенство существует и углубляется только в силу национальных черт характера, или потому, что мы не набрели на правильный свод правил, на безупречную формулу, как если бы это неравенство было неким вселенским недосмотром, неким сбоем в нормально функционирующей во всех прочих отношениях системе. И всегда в этих дискуссиях отсутствует вопрос о власти. А ведь множество дебатов о теории глобализации на самом деле суть дебаты о власти: кому она принадлежит, кто ею пользуется и кто ее маскирует, притворяясь, что она уже не важна.

    Но уже недостаточно говорить, что справедливость и равенство ждут за поворотом, и при этом не предлагать ничего в залог, кроме благих намерений. Мы только что прошли через период высочайшего экономического процветания, времени несдержанности и изобилия, когда и надо было бы обратиться к коренным противоречиям этой экономической модели. Теперь мы вступаем в период спада, и вот теперь от тех, кто уже и так понес слишком большие жертвы, требуют еще больших.

    Неужто нас и правда можно умиротворить посулами, что наши проблемы разрешит более развитая торговля? Более строгая защита лекарственных патентов и большая приватизация? Сегодняшние глобализаторы похожи на врачей с единственным лекарством: какой бы ни была болезнь – будь то нищета, миграция, климатические изменения, диктатуры, терроризм, – в качестве лекарства всегда прописывается побольше торговли.

    Г-н премьер-министр, мы не антиглобалисты. На самом деле, мы тоже проходим через собственный процесс глобализации. И именно из-за глобализации система находится в кризисе. Мы слишком много знаем. На уровне масс слишком велика коммуникация и мобильность, чтобы пропасть оставалась на месте. Не только пропасть между богатством и бедностью, но и между риторикой и реальностью. Между сказанным и сделанным. Между посулами глобализации и ее реальными последствиями. Пришла пора засыпать эту пропасть.

    РЫНОК ПРОГЛАТЫВАЕТ ОБЩУЮ СОБСТВЕННОСТЬ

    (Глава, в которой доступ к безопасной пище, чистой воде и доступному жилью отгорожены забором, а антикапитализм становится новомодным маркетинговым слоганом)

    ГЕНЕТИЧЕСКИ ИЗМЕНЕННЫЙ РИС

    PR маслом не намажешьАвгуст 2000

    «Этот рис может спасти миллион детей ежегодно». Такой захватывающий заголовок украсил обложку журнала Time за прошлую неделю. Речь идет о рыночной новинке – золотистом рисе, новом сорте генетически выведенного зерна, богатого бета-каротином, который содействует выработке витамина А в организме. Миллионы недоедающих детей по всей Азии страдают дефицитом витамина А, что может вести к слепоте и смерти.

    Чтобы дать толчок своему якобы чудодейственному средству, компания AstraZeneca, владеющая маркетинговыми правами на золотистый рис, предложила пожертвовать его бедным крестьянам в таких странах, как Индия, где генетически выведенные культуры до сих пор встречают яростное сопротивление.

    Возможно, что золотистый рис действительно может поправить здоровье миллионам детей. Проблема в том, что не существует возможности отделить эти эмоционально заряженные утверждения (и ограниченные научные данные в их поддержку) от перегретого политического контекста, в котором такие обещания даются.

    Генетически модифицированные (ГМ) продукты, первоначально встреченные штампованными разрешениями со стороны правительств и безразличием публики, быстро стали поводом для мирового общественного беспокойства по всевозможным направлениям – от продовольственной безопасности до корпоративно финансируемой науки и приватизированной культуры. Оппоненты выдвигают доводы, что существующие стандарты тестирования не принимают во внимание сложной паутины взаимозависимостей, которая существует между живыми организмами. Модифицированная соя, например, может выглядеть безопасно в контролируемой тестовой среде, но как будет она, произрастая в природе, влиять на питающихся ею насекомых, на другие дикие, перекрестно опыляющиеся с нею растения?

    Компании агробизнеса не видели опасности: им представлялось, что борьба пойдет между брендами и научно-исследовательскими школами. На ранней стадии активисты решили нацелить свою критику не на сам агробизнес, а на брендовые супермаркеты и фасовочные компании, продающие «франкенпродукты».

    Британские супермаркеты, чьи брендовые названия оказались запятнанными, начали снимать подобные продукты со своих полок, и такие компании, как Gerber и Frito-Lay, стали ГМ-чистыми». В США и Канаде экологические активисты положили глаз на Kellogg's и Campbell's Soup, пародируя их старательно выпестованные логотипы и дорогостоящие рекламные кампании.

    Поначалу компании агробизнеса не могли сообразить, как отвечать. Даже заявляя, что их продукты не наносят вреда, никакой прямой питательной пользы они указать не могли. Отсюда возникал вопрос: зачем тогда рисковать? Вот где золотистый рис и пришелся кстати. AstraZeneca теперь может указать на такую пользу – и использовать еще один собственный мощный бренд в конкурентной борьбе. У золотистого риса есть все ласкающие душу составляющие сильного бренда. Во-первых, он золотистый, как золотистый ретривер, золотая кредитная карта, золотой закат. Во-вторых, в отличие от других генетически сфабрикованных продуктов, он не запачкан кошмарными рыбьими генами, а скорее ассоциируется с золотыми нарциссами. Но прежде чем мы примем в свои объятия генетическую инженерию как спасительницу мировой бедноты, представляется разумным разобраться, какие проблемы тут решаются. Кризис ли это недоедания или кризис доверия, поразивший биотехнологию?

    Скучная правда – в том, что у нас уже есть средства спасать много больше, чем миллион детишек в год, – и все без необратимых модификаций основных продовольственных продуктов. Но для мобилизации этих ресурсов нам не хватает политической воли. Таков был явный сигнал, исходивший от недавнего саммита Большой восьмерки в Окинаве. Крупнейшие индустриальные державы отвергали одно за другим конкретные предложения, направленные на уменьшение нищеты в развивающихся странах. По сообщениям The Globe and Mail, они отвергли «канадское предложение увеличить на 10% помощь по развитию, не пропустили идею Японии учредить фонд Восьмерки по борьбе с инфекционными заболеваниями, отказались открыть в течение четырех лет свои рынки для сельскохозяйственных продуктов из развивающихся стран». Они также «сказали «нет» новому плану ускорить 100-миллиардное облегчение долгов развивающихся стран».[21]

    Имеется также множество низкотехнологичных решений дефицита витамина А, которые игнорируются. Уже существуют программы поощрения выращивания многообразных, богатых витаминами овощей на небольших участках, однако ирония таких программ (которые и не пользуются сильной международной поддержкой) состоит в том, что их задача не изобретать новые улетные научно-фантастические источники продовольствия, а в том, чтобы исправить вред, нанесенный западными компаниями и правительствами, когда они последний раз продавали развивающимся странам сельскохозяйственную панацею. Во время так называемой «зеленой революции» мелких фермеров-крестьян, выращивавших широкий ассортимент культур для прокорма своих семей и окрестных жителей, заставляли переключаться на индустриальное, ориентированное на экспорт сельское хозяйство. Это означало крупномасштабное культивирование одной высокоурожайной культуры. Многие крестьяне, оказавшиеся теперь на милости изменчивых цен и с большими долгами семенным компаниям, лишились своих ферм и переместились в города. Тем временем в сельской местности наблюдаются серьезные проблемы с едой, когда рядом – процветающие плантации «товарных культур» типа бананов, кофе и риса. Почему? Потому что в питании детей, как и на полях, многообразие продуктов вытеснено монотонностью. Чашка белого риса на обед и чашка на ужин.

    Какое решение предлагают гиганты агробизнеса? Не пересмотр монокультурного земледелия и не наполнение этой чашки белками и витаминами. Они хотят взмахнуть очередной волшебной палочкой и выкрасить белую чашку в золотистый цвет.

    ГЕНЕТИЧЕСКОЕ ЗАСОРЕНИЕ

    Когда ветер разносит по полям семена ГМ растений, никакие продукты нельзя считать «ГМ-чистыми»Июнь 2001

    На торговых рядах гигантского супермаркета Loblaws, в серии органических продуктов под названием «Выбор президента», среди бутылок с соусом Memories of Kobe и пакетами лапши Memories of Singapore мелькает магазинная новинка: зачерненные надписи на этикетках. Раньше на них стояло «Без генетически модифицированных ингредиентов», но потом крупнейшая в Канаде продовольственная сеть постановила, что подобные наклейки больше недопустимы.

    На первый взгляд, это решение в рыночном отношении неразумно. Когда в Европе начались протесты против франкенпродук-тов, такие сети, как Tesco и Safeway, изо всех сил старались удовлетворить требования покупателей и помечали свои серии продуктов как ГМ-чистые. И когда Loblaws присоединилась к рынку здоровой пищи со своей серией President's Choice Organics, она как будто пошла по тому же пути. В своей рекламе компания гордо указывала, что сертифицированные органические продукты «не должны содержать органически модифицированных организмов».

    То есть произведённых без применения химикатов и вообще индустриальных методов.

    И вдруг поворот на 180 градусов, объявленный на прошлой неделе: Loblaws не только перестанет объявлять ГМ-чистыми собственные упаковки, но и не разрешит никому другому. Руководство компании говорит, что уже просто невозможно знать, что же по-настоящему чисто от ГМ-компонентов – слишком все перепуталось.

    Более 90% канадцев на опросах говорят, что хотят иметь наклейки, сообщающие, переделан ли генетический состав покупаемого ими продовольствия, но Гален Вестон, председатель совета директоров Loblaw Companies, предупредил в печати, что эта инициатива «повлечет за собой расходы». Это отчасти объясняет вымарывание: если Loblaws продает органические продукты, помеченные как ГМ-чистые, то как объяснишь, почему эта фирма не информирует потребителей, когда продукты содержат генетически модифицированные ингредиенты, что верно в отношении примерно 70% канадского продовольствия. И потому она приняла радикальное решение: вместо опубликования части требуемой потребителями информации она не станет давать никакой.

    И это только один залп в войне индустрии агробизнеса против потребительского выбора, в полемике о генной инженерии – и не только в Канаде, но, в потенциале, и по всему миру. Перед лицом 35 стран, уже разработавших или разрабатывающих законы об обязательных пометках на продовольствии, индустрия, похоже, делает все возможное, чтобы эти европейские и азиатские этикетки потеряли актуальность, как те, что были зачеркнуты в Loblaws. Как? Загрязняя быстрее, чем страны могут принимать законы.

    Пример компании, которую заставили снять этикетку, – Nature's Path, фирма органических продуктов, базирующаяся в Дельте, штат Британская Колумбия. Президент компании Ар-рен Стивене недавно сказал газете The New York Times, что ГМ-материал и вправду проникает в органически выращиваемые культуры. «Мы обнаружили их следы в кукурузе, которую выращивали органически 10-15 лет. Нет такой стены, за которой можно было бы упрятать это добро».

    Некоторые компании органических продуктов собираются предъявить иск биотехнической индустрии за заражение, но законодательство движется в противоположном направлении. Компания Monsanto подала в суд на саскачеванского фермера Перси Шмайзера, после того как ее патентованные генетически измененные рапсовые семена занесло на его поле с проезжавшего мимо грузовика и с соседних полей. Monsanto утверждает, что с того момента, как летучие семена пустили корни, Шмайзер крадет ее собственность. Суд согласился и два месяца назад повелел фермеру заплатить компании 20 000 долларов плюс судебные издержки.

    Самый известный случай засорения – кукуруза StarLink. После того как генетически измененная культура (предназначавшаяся для животных и признанная непригодной для человека) проникла в продовольственное снабжение, Aventis, обладатель патента, предложила такое решение: вместо того чтобы исключить производство такой кукурузы, почему бы не санкционировать ее потребление людьми? Иными словами, подогнать закон под его нарушение.

    Потребители во всем мире набирают политическую силу, требуя доступности органической пищи в супермаркетах и требуя от своих правительств отчетливых пометок на этикетках ГМ-продовольствия. И одновременно с этим гиганты агробизнеса при поддержке хищнических законов об интеллектуальной собственности настолько безнадежно засоряют, перекрестно опыляют, загрязняют и перемешивают продовольственные продукты, что законодателям скоро придется поднять руки. Как говорит недруг биотехники Джереми Рифкин, «они надеются нагадить настолько, чтобы просто поставить всех перед фактом».

    Вспомним же этот момент, жуя генетически модифицированную здоровую пищу Natural Values™, санкционированные для человеческого питания кукурузные лепешки от Star Link и мутированную, искусственно разводимую атлантическую семгу, вспомним этот момент утраты нашего выбора в питании. Может быть, Loblaws даже откроет новую линию продуктов, в которых будет упаковано это ностальгическое ощущение, и назовет ее «Воспоминания о потребительском выборе» (Memories of Consumer Choice).

    ЖЕРТВЕННЫЕ АГНЦЫ ЯЩУРА

    Главная цель забоя европейского скота – спасение рынка, а не охрана здоровья населенияМарт 2001

    Талибы уничтожают двухтысячелетние статуи Будды, и мы справедливо возмущаемся: какое варварство – в наше время приносить скульптурные образы на алтарь религиозной чистоты! А в то же время, пока в Афганистане бомбят будд, Европейский Союз проводит собственный квазибиблейский очистительный ритуал: огненное жертвоприношение десятков тысяч животных во умиротворение алчных богов свободно-рыночной экономики. Когда я впервые услышала, что о домашнем скоте говорят как о «жертвенных агнцах капитала» (мне об этом рассказал немецкий защитник природы Матиас Греффрат), то подумала, что здесь явная поэтическая гипербола. Ведь ради сохранения народного здоровья полыхали эти горы туш, а не ради поддержания стоимости мяса или будущего доступа на иностранные рынки!

    Сегодня в Британии убивают или уже убили более пятидесяти тысяч животных, и еще десять тысяч намечены на убой. В Германии, куда я ездила на этой неделе, уничтожено полторы тысячи овец. Свидетельств инфекции не было – только вероятность, что животные имели контакт с вирусом ящура.

    Кое-что из этого имеет, конечно, отношение к здоровью. Но не все. Ящур для человека опасен мало и посредством еды не передается. У животных болезнь быстро лечится с помощью медикаментов, есть и профилактические вакцины. Истинную жатву пожинает вирус на рынке. А рынок требует величественных жестов для восстановления веры в его системность.

    Не следует заблуждаться: в нынешней европейской продовольственной панике испытанию подвергается именно система. Когда такой вирус, как ящур, оказывается на продовольственном конвейере, это заставляет потребителей задуматься: а как наша пища попадает к нам на стол? Обтекаемые выражения типа «интеграция», «гомогенизация», «высокоинтенсивное сельское хозяйство» вдруг обретают наглядный смысл.

    Процесс оценки безопасности каждого куска бесцеремонно отдергивает завесы фасовки и выставляет напоказ фабрики-фермы и скотобойни, гигантские склады, мегасети супермаркетов и точек «фаст-фуд», а также те огромные расстояния, которые животные и туши преодолевают в тесно набитых грузовиках и трюмах между всеми этими звеньями цепи агроиндустрии и торговли.

    Все чаще кажется, что испытанию в Европе сейчас подвергается тирания «экономии за счет роста масштаба», которая управляет каждым аспектом производства, распределения и потребления продовольствия. В каждой из этих областей игроки следуют привычной формуле: снижать затраты путем консолидации и расширения операций и потом этой своей мощью заставлять поставщиков действовать на нужных условиях. Эта тактика не только ущемляет интересы мелких фермеров и ограничивает многообразие доступных продуктов, но и, когда речь заходит о болезни, является бомбой замедленного действия. Концентрация означает быстрое распространение вируса среди большого числа животных, а глобализация гарантирует их развозку во все концы мира.

    Вот почему германский министр сельского хозяйства и говорит о новых субсидиях, которые помогли бы 20% ферм страны перейти на органическое производство, а британский премьер-министр Тони Блэр шумно требует ослабить хватку гигантских сетей супермаркетов. И вот почему те, кто надеется дать полный ход генетически модифицированным продуктам, наблюдают все это с несомненным смятением.

    Последняя продовольственная паника вполне могла быть решающим шансом, которого ждали участники кампаний против генетической модификации, поскольку самая непосредственная опасность, которую представляют ГМ-культуры, – это то, как измененные семена разносятся ветром и перемешиваются с неизмененными. Ведь до сих пор было трудно привлечь внимание общественности к этой тонкой и невидимой угрозе биомногообразию. Поэтому организации типа Greenpeace были склонны нацеливать свои кампании на потенциальные угрозы общественному здоровью, которые, хоть и более понятны, но менее обоснованы научно.

    А вот теперь ящур, который передается по воздуху, заставил немалую часть Европы задуматься о микробах и о ветре, о том, как тесно сплетено все в продовольственном снабжении, как трудно проконтролировать нечто недоступное глазу, проникшее в систему. «Ну так становитесь вегетарианцами, – говорят некоторые. – Ешьте органическое». Редакторы The Financial Times подчеркивают: «Постепенный отказ от интенсивного сельского хозяйства – это только сказать легко» – и ставят на больший «потребительский выбор». Но как-то не верится, чтобы европейский кризис продовольственной безопасности был на этот раз разрешен с помощью расширенного маркетинга органической ниши. После более десяти лет дебатов – о коровьем бешенстве, E.coli, ГМ-организмах, а теперь о ящуре – продовольственная безопасность перестает быть вопросом здоровья или потребления, а становится вопросом экономическим, ставящим под сомнение самую базовую посылку индустриального сельского хозяйства – чем крупнее, тем лучше.

    Речь идет о пошатнувшейся вере – в науку, в индустрию, в политику, в экспертов. Рынки, может быть, и удовлетворятся своими жертвенными агнцами, но публика, думается мне, может потребовать более результативных мер.

    ИНТЕРНЕНТ КАК ТУСОВКА TUPPERWARE[22]

    Как медийные гиганты пытаются завладеть совместным онлайновым пользованием файламиНоябрь 2000

    Когда в минувшие выходные два высших руководителя нью-йоркской музыкальной компании ВМС Entertainment подали в отставку, обнажился глубокий раскол во взглядах транснациональных компаний на интернетную культуру совместного пользования. Несмотря на все попытки превратить сеть в гигантский торговый центр, ее дух по умолчанию все равно остается антишопинговым: в Интернете мы можем покупать, и покупаем, но мы также беспрерывно делимся – идеями, шутками и, да, музыкальными файлами.

    Так вот, в советах директоров идут дебаты: эта культура онлайнового перекачивания и обмена – угроза самому сердцу бизнеса, прибыли как его движителя, или, напротив, это беспрецедентная возможность получения прибыли, шанс превратить само совместное пользование в чрезвычайно прибыльное орудие торговли?

    Когда пять крупнейших фирм звукозаписи под эгидой Американской ассоциации индустрии звукозаписи (Recording Industry Association of America, RIAA) возбудили дело против Napster, сайта для совместного пользования музыкальными файлами (файл-шеринга), они решительно связали свою судьбу с первым лагерем: файл-шеринг – это кража авторских прав, чистая и простая, и ее необходимо остановить.

    Но на прошлой неделе случилось нечто странное: Bertelsmann, владелец ВМС Entertainment (одной из пяти компаний, стоящих за иском RIAA), – заключила сделку с Napster (отсюда и отставки в ВМС). Эти две компании теперь собираются открыть файл-шеринговый сайт, где пользователи будут платить членские взносы за доступ к музыке ВМС. Как только сайт заработает, Bertelsmann выйдет из числа истцов. Председатель правления и исполнительный директор Bertelsmann Томас Миддлхофф на пресс-конференции выступил против других участников иска, Time Warner и Sony, которые просто не поняли Интернета. «Это призыв к индустрии – пора проснуться», – сказал он.

    Так что же происходит? Это что же, Bertelsmann, медийный конгломерат с оборотом в 17,6 миллиардов долларов США (владелец моего канадского издательства и, кажется, всех других), решила присоединиться к кибер-хиппи, которые скандируют «информация хочет быть свободной и бесплатной»? Как-то не верится. Скорее, Bertelsmann уразумела то, что начинает понимать все большее число корпораций: после множества неудачных попыток использовать Интернет как прямой инструмент торговли, может оказаться, что процесс обмена информацией и есть наилучшее коммерческое использование сети.

    Защитники Napster утверждают, что они не занимаются пиратством, а обмениваются музыкой в онлайновом сообществе – как друзья обмениваются аудиокассетами. Они узнают вкусы друг друга, доверяют им и, по словам апологетов, в итоге покупают больше музыки, потому что больше узнают. Кроме того, говорят они, их подвигают на эту альтернативу раздутые цены на CD и невыносимо однообразная ротация поп-музыки на видеостанциях и коммерческом радио.

    На самом деле, на сайтах типа Napster имеет место высокотехнологичный вариант чего-то очень старого: люди разговаривают друг с другом, о чем хотят. Раньше это называлось «из уст в уста» (word of mouth), в интернетный век – «от мыши к мыши» (word of mouse). Это – Х-фактор, который может породить настоящий феномен – вроде проекта «Ведьма из Блэра», – и такой, что хозяевам рынка никак не удается ни скупить его, ни взять под контроль. Тому свидетельством – продолжение «Ведьмы из Блэра».

    А может, удастся? Попытки понять, систематизировать и приручить это самое человеческое из всех занятий (все мы почему-то разговариваем друг с другом) превратились в некую корпоративную одержимость. В книгах типа The Tipping Point Малькольма Глэдвелла, The Anatomy of Buzz Эммануэля Розена и Unleashing the Ideavirus Сета Година приводятся квазинаучные объяснения тому, как распространяются идеи: через рекламу меньше, чем через людей, пользующихся доверием в своей среде. Глэдвелл называет их «соединителями» и «знатоками», Го-Дин «вирусоносители», а Розен «сетевыми центрами».

    На основе этой теории создалась маркетинговая школа, согласно которой компаниям следует относиться к потребителям как если бы они были журналистами или знаменитостями: подсовывать им бесплатное добро и наблюдать, как они осуществляют для вас маркетинг – бесплатно же. Говоря без прикрас, это значит превращать в высшей степени нетоварное занятие – человеческое общение между друзьями, между членами доверительных сообществ – в коммерческую сделку.

    В этом двусмысленность атаки сайта Napster звукозаписывающей индустрией. Одной рукой – юридической – эти компании колошматят файл-шеринговые сайты, а другой – маркетинговой – обнимаются с теми же онлайновыми ввиду их коммерческого потенциала. Они платят таким фирмам, как ElectricArtists за стратегически продуманное распространение бесплатных музыкальных образцов и видеоклипов в надежде превратить музыкальных фанатов в батальоны бесплатных кибер-гербалайфщиков.

    Сама Bertelsmann использовала технику «онлайнового посева» для раскрутки работающей с ВМС исполнительницы Кристины Агилеры: ElecticArtists сбросила музыкальные образцы фанатам, общающихся по чату Бритни Спирс, и те забросали своих онлайновых друзей сообщениями с восхитительной вестью: ее клонировали!

    Когда на прошлой неделе Bertelsmann заключила сделку с Napster, они сделали ставку на будущее. Имеется в виду, что тщательно контролируемое хозяевами рынка совместное пользование станет интернетным «убойным софтом» – глобальной сетью онлайнового бренда-болтовни на месте неподдельных сообществ.

    Интернет как гигантская Tupperware-тусовка. Как вам?

    КООПТИРОВАНИЕ ИНАКОМЫСЛИЯ

    Как транснационалы проводят ребрендинг для постсиэтловской эпохиМай 2001

    Когда мне было семнадцать, я в свободное от школы время работала в одежном магазине Esprit в Монреале. Это была приятная работа, связанная, главным образом, со складыванием одежды из хлопка в маленькие квадраты с такими твердыми углами, что можно глаз выколоть. Но корпоративное начальство почему-то не сочло наши футболочные оригами достаточно прибыльными. Однажды наш тихий мирок был поставлен с ног на голову: к нам ворвалась региональный менеджер, чтобы обучить нас культуре бренда Esprit – и заодно повысить нашу производительность. «Esprit, – сказала она, – это как добрый друг».

    Я усомнилась и не стала этого скрывать. Скептицизм, как я скоро узнала, в секторе низкооплачиваемых услуг не считается ценным активом. Две недели спустя начальница уволила меня за то, что я обладала самой неприемлемой на рабочем месте чертой – «неподобающей гримасой». Кажется, это был один из моих первых уроков в том плане, что транснациональные корпорации – вовсе не «добрый друг», ибо добрые друзья, хотя и могут порой делать нечто ужасное и зловредное, увольняют тебя редко.

    Так вот, примерно месяц назад мое внимание привлек новый «брендовый образ» сети аптекарских магазинов Shoppers Drug Mart, разработанный рекламным агентством TBWA/Chiat/Day. (Запуск «ребрендинга» – это, в корпоративных терминах, как новое рождение.) Оказывается, что эта сеть уже не просто «Все, что тебе надо, – в аптекарском магазине», а теперь еще и «заботливый друг», правда в виде сети из восьмисот аптекарских магазинов с рекламным бюджетом в 22 миллиона долларов, прожигающим дыру в ее кармане.

    Новый слоган Shoppers – «Позаботься о себе» – выбран, по словам создательницы кампании Пэт Пириси, потому, что он отражает «привычную фразу заботливого друга»[23]. Приготовьтесь к тому, что его по тысяче раз в день будут произносить молодые кассирши, подавая вам пластиковый пакет с бритвами, зубочистками и диетическими пилюлями. «Мы считаем, что это такая позиция, которую Shoppers может назвать своей», – говорит Пириси.

    Предлагать продавцам принять это конкретное высказывание в качестве своей мантры представляется немного бессердечным в наш век непостоянного, ненадежного, недостаточно оплачиваемого «Мак-вкалывания». Работникам сектора обслуживания потому так часто и велят позаботиться о себе, что никто, и уж точно не их мегаработодатель, о них не позаботится.

    И все же это одна из иронических сторон нашего сбрендившего века – по мере того как корпорации все более отдаляются от своих работников, обрезая давние связи, они все более подбираются к нам как к потребителям, нашептывая на ушко милые бессмыслицы о дружбе и сообществе. Shoppers Drug Mart отнюдь не одинока: рекламные плакаты Wal-Mart рассказывают истории о продавщицах, ничтоже сумняшеся одалживающих покупательницам собственные подвенечные платья, а реклама Saturn – об автомобильных дилерах, предлагающих психологическое консультирование потерявшим работу клиентам. Видите ли, согласно новой книге по маркетингу Values Added («Добавленные стоимости»), современные маркетологи должны «делать ваш бренд делом, которому надо служить, а дело, которому ты служишь, брендом».

    Может быть, у меня и теперь неправильное отношение, но это коллективное корпоративное объятие физически так же неощутимо сегодня, как и тогда, когда я была складывателыцицей рубашек на пороге безработицы. Особенно когда перестаешь принимать всерьез дело, которому служит все это «тепло» массового производства.

    Объясняя газете Financial Post новый брендовый образ Shoppers, Пириси сказала: «В век, когда люди все менее и менее доверяют корпорациям – протесты на совещаниях Всемирной торговой организации тому свидетельство, – и во времена, когда система здравоохранения уже не та, что была раньше, мы поняли, что надо посылать потребителям послания о партнерстве».

    С тех пор как корпорации типа Nike, Shell и Monsanto начали попадать под все более критический взгляд гражданского общества – главным образом за то, что ставят немедленные интересы получения прибыли намного выше экологической ответственности и надежного трудоустройства, – выросла целая индустрия, призванная помогать этим компаниям придумывать увертки. Но представляется очевидным: многие в корпоративном мире с всегдашней безусловностью убеждены, что единственная их проблема – какое послать послание, а это можно аккуратненько решить, составив якобы правильный, общественно-ответственный брендовый образ.

    На самом деле, это им не поможет. British Petroleum познала это на собственном горьком опыте, когда ей пришлось открещиваться от собственной скандальной ребрендинговой кампании Beyond Petroleum («Больше чем нефть»). Многие, понятное дело, истолковали новый лозунг как намерение компании уходить от ископаемого топлива в качестве реакции на климатические изменения. Но активисты-экологи и правозащитники, не видя признаков перемен в деятельности ВР, вынесли на ежегодное собрание компании компрометирующие подробности об ее участии в спорном проекте нового трубопровода через чувствительные во многих отношениях районы Тибета, а также о решении бурить скважины в Национальном заповеднике Аляски. А Интернет пародировал новый лозунг как Beyond Preposterous («Больше чем чушь»), и компания решила отказаться от бренда Beyond Petroleum, хотя пока что сохраняет сопутствующий ему логотип с зеленым цветком.

    Как бы подтверждая царящую в корпоративном мире путаницу, меня часто приглашают выступать на корпоративных презентациях. Опасаясь, что мои слова перекочуют в какую-нибудь липучую рекламную кампанию, я всегда отказываюсь. Но могу без колебаний дать им один совет: не изменится ничего, пока корпорации не осознают, что у них проблема не с коммуникацией. У них проблема с реальностью.

    ЭКОНОМИЧЕСКИЙ АПАРТЕИД В ЮЖНОЙ АФРИКЕ

    После победы в борьбе за свободу, расовая сегрегация заменяется новыми системами отторженияНоябрь 2001

    В субботу вечером я оказалась на благотворительном вечере: чествовали Нельсона Манделу и собирали деньги для его детского фонда. Это было славное мероприятие, и только очень толстокожий человек указал бы на присутствие там многих банковских и горнорудных боссов, которые десятилетиями отказывались прекратить инвестиции в государстве апартеида – Южной Африке. Точно так же, только человек без чувства времени стал бы упоминать о том, что пока наше правительство делало Манделу почетным гражданином Канады, оно одновременно старалось протолкнуть новый антитеррористический закон (Bill C-36), который атаковал бы движение против апартеида, существуй оно по сей день, сразу с нескольких фронтов. Канадское движение против апартеида собирало деньги для запрещенной в 1960 году в ЮАР партии Африканский национальный конгресс (АНК), который легко подпал бы под неряшливое определение террористической организации, содержащееся в билле С-36. Более того, активисты движения против апартеида намеренно чинили «серьезные помехи» компаниям-инвесторам в Южной Африке и в итоге заставляли многих из них оттуда уйти. По С-36 эти помехи были бы незаконными.

    И только человек с полным отсутствием чувства приличия мог бы сказать, посреди потока самоублажений, что многие в Южной Африке настаивают, что апартеид все еще существует и требует нового движения сопротивления. А ведь две недели назад я познакомилась с Тревором Нгване, бывшим членом муниципального совета АНК, и он сказал буквально так. «Апартеид, основанный на расе, заменился апартеидом, основанным на классе».

    Имея дело со страной, в которой восемь миллионов бездомных и почти пять миллионов заражены ВИЧ-инфекцией, некоторые стараются представить глубокое неравенство в ЮАР как мрачное и неизбежное наследие расового апартеида. Нгване заявляет, что это непосредственный итог конкретной программы экономической «реструктуризации», принятой нынешним правительством с подачи Всемирного банка и Международного валютного фонда.

    Когда Манделу освободили из тюрьмы, у него было видение такой Южной Африки, которая предоставила бы людям экономическую свободу в дополнение к политической. Базовые потребности в жилье, воде и электричестве удовлетворялись бы посредством массовых программ общественных работ. Но когда АНК пришел к власти, объясняет южноафриканский профессор Патрик Бонд в своей новой книге Against Global Apartheid («Против нового апартеида»), на партию стали оказывать огромное давление, она должна была доказать, что может управлять по «разумным макроэкономическим правилам». Стало ясно, что, если Мандела попробует реально перераспределять богатство, международные рынки накажут Южную Африку. Многие в партии справедливо опасались, что экономическое удушение будет использовано не просто против АНК, но против самой власти черных.[24]

    Итак, вместо своей политики «развития путем перераспределения» АНК, в особенности при президенте Табо Мбеки, принял трафаретную программу свободной торговли: пытаться «развивать» экономику, ублажая иностранных инвесторов массовой приватизацией, увольнениями, сокращением оплаты труда в государственном секторе и снижением корпоративных налогов и т. п.

    Результаты получились катастрофические. По сравнению с 1993 годом исчезло полмиллиона рабочих мест. Оплата труда беднейших 40% населения упала на 21%. Расходы на воду в бедных районах выросли на 55%, на электричество даже и до 400%. Многие были вынуждены довольствоваться загрязненной водой, что привело к вспышке холеры, охватившей 100 000 человек. В двадцати тысячах домов в Соуэто каждый месяц отключают электричество. А инвестиции? Их все еще ждут.

    Вот такой-то послужной список, сделавший Всемирный банк с МВФ вселенским пугалом, и собрал в прошедшие выходные тысячи людей на улицах Оттавы и на «протесте солидарности» в Иоганнесбурге. The Washington Post недавно опубликовала страшную историю одной из жительниц Соуэто, Агнес Мохапи. «При всей своей мерзости, – замечал репортер, – апартеид такого не делал: он не увольнял ее с работы, не взвинчивал ее счетов за коммунальные услуги, а когда она не смогла их оплачивать, не отключал ей электричество. «Это сделала приватизация», – сказала она».

    Перед лицом этой системы «экономического апартеида» новое движение сопротивления неизбежно. В августе прошла трехдневная всеобщая забастовка против приватизации. (Рабочие несли плакаты «АНК, мы любим тебя, а не приватизацию».) В Соуэто безработные самовольно задействовали отключенный водопровод, а Комитет по электрическому кризису в Совете незаконно включает электричество в тысячах домов. Почему полиция их не арестовывает? «Потому что, – объясняет Нгване, – когда электричество отключают у полицейских, мы подсоединяем и их».

    Похоже, что у корпоративных боссов, которым так не терпелось сфотографироваться с Нельсоном Манделой в прошедшие выходные, есть еще один шанс побороться с апартеидом – пока он еще продолжается. И они могут делать это не только посредством добросердечной благотворительности, но и ставя под сомнение экономическую логику, которая компрометирует столь многих по всему миру. На чьей стороне будут они на этот раз?

    ЯДОВИТАЯ ПОЛИТИКА В ОНТАРИО

    Когда к базовым потребностям относятся как к товаруИюнь 2000

    Завтра сразу после полудня несколько сот человек, многие из них бездомные, соберутся на ступенях Законодательного собрания провинции Онтарио с одним простым требованием. Они хотят поговорить с правительством консерваторов (тори) о последствиях его политики для бедноты. Если история нас чему-нибудь учит, то ясно: премьер Майк Харрис произнесет непреклонную речь о том, что избиратели Онтарио высказались во всеуслышанье и его не запугать – непосредственно перед вызовом полиции для разгона. Вопрос в том, как отреагируем мы, все остальные.

    Я ставлю этот вопрос потому, что со времени вспышки дизентерии в городе Уолкертоне, где более двух тысяч жителей заболели, потому что пили муниципальную воду, избиратели по всей Онтарио заглядывают себе в душу по части последствий, которые осуществляемое консерваторами «дерегулирование» будет иметь для обычных людей и их повседневной жизни. Повсюду разлит ужас при мысли – а вдруг именно правительственные урезания бюджета министерства окружающей среды и перепоручение этих вопросов муниципалитетам как раз и подвергли жителей Уолкертона огромному риску?

    Общественное возмущение – могучая трансформирующая сила даже в, казалось бы, непроницаемом политическом анклаве Майка Харриса. Это возмущение привело к назначению четырех расследований случаев водного кризиса, к обязательствам политиков решить выявленные проблемы и к предложению миллионов долларов в качестве компенсации. Трагедия заслуживает этого неотложного внимания, и еще большего. Но почему понадобились смерти в Уолкертоне, чтобы заставить нас увидеть, что абстрактная политика собирает свою жатву в жизни реальных людей?

    Семь человек, а может, и больше, умерли, выпив воды, зараженной бактерией E.coli, а завтра Коалиция Онтарио по борьбе с нищетой пойдет маршем в Куинз-парк, потому что за последние семь месяцев на улицах Торонто умерли двадцать два бездомных. Связь между этими смертями и правительственными сокращениями и дерегулированием столь же неопровержима в Торонто, как и в Уолкертоне. Может быть, даже более, потому что в Торонто нам не нужно четырех расследований, чтобы установить эти связи, – их принимают как данность.

    До того как на выборах победили консерваторы, на протяжении нескольких зим на улицах Торонто не умер ни один бездомный. Смерть начала собирать свою жатву в 1995 году, том самом, когда консерваторы урезали расходы на 21,6% и когда они зарубили план нового социального жилья. Сразу после этого экономического подъема, заслугу за который консерваторы любят приписывать себе, начали взвинчиваться цены на арендуемое жилье, тогда как принятый консерваторами закон о защите квартиросъемщиков сделал выселение гораздо более легким для владельцев. Сейчас примерно тысяче шестистам жильцов в Торонто ежемесячно грозит выселение.

    Результат – ужасающее число людей на улице и недостаток коек для них в ночлежках. В прошлом году в городе было пять тысяч коек в общежитиях для экстренной помощи, но многие социальные работники утверждают: требуется вдвое больше. По мере того как в общежитиях и на улицах становится все теснее, в уличной культуре все больше деградации и насилия. И тут вступают консерваторы со своим законом о безопасных улицах, новой мерой, которая позволяет полиции обращаться с бездомными как с преступниками, главными поставщиками контингента для строящейся в Онтарио частной супертюрьмы.

    Как существуют очевидные средства для предотвращения будущих уолкертонов, так есть и множество очевидных правительственных мер по предотвращению будущих смертей на улице. Больше жилья, лучшая защита квартиросъемщиков, меньше издевательств – можно начать хоть с этого. Группы борьбы с нищетой выдвинули «однопроцентное» решение проблемы – если все уровни правительства выделят один дополнительный процент своего общего бюджета на жилье, то количество доступных денег удвоится.

    Сравнивая уолкертонские смерти от дизентерии с кризисом бездомности в Торонто, я не стремлюсь выставлять одну трагедию против другой, как в какой-нибудь лотерее несчастий, а только хочу показать, что в полемике о бездомности отсутствуют два элемента: шумное общественное возмущение и политическая воля предотвратить будущие трагедии.

    Вот Онтарио Майка Харриса в действии. Первый урок «Революции здравого смысла»[25] состоит в том, что в провинции Онтарио отчетливо выделяются два класса людей: принадлежащие системе и находящиеся вне ее. Тех, кто внутри, вознаградили сокращением налогов, тех, кто снаружи, оттолкнули еще дальше.

    Жители Уолкертона вроде бы внутри: работящие, платящие налоги, здоровые, голосующие за консерваторов. Умершие на улицах Торонто были изгнаны прочь с самого первого дня «революции здравого смысла»: безработные, бедные, душевнобольные. Только теперь нарисованные консерваторами аккуратные линейки иерархии человечества размываются. «Повестка дня Харриса идет дальше уничтожения социальной структуры, она уже начала разъедать саму физическую структуру, на которую опирается каждый, – говорит Джон Кларк, общественный представитель Коалиции Онтарио по борьбе с нищетой, группировки, которая организует завтрашнюю демонстрацию. – В конце концов, становится очевидно, что под обстрел попадает каждый».

    СЛАБЕЙШИЙ ФРОНТ АМЕРИКИ

    Государственный секторОктябрь 2001

    Спустя всего несколько часов после нападения террористов на Всемирный торговый центр и Пентагон конгрессмен-республиканец Курт Уэлдон, выступая по CNN, объявил, что и слышать не хочет ни о каком финансировании школ и больниц. Отныне речь идет только о шпионах, бомбах и прочих штуках, подобающих мужам. «Первоочередная задача правительства США – не образование, не здравоохранение, а оборона и защита граждан США, – сказал он, и позже добавил: – Я сам учитель и женат на медсестре – сегодня все это не имеет значения».

    Но вот теперь выясняется, что эти пустяковые социальные службы имеют огромное значение. Ведь более всего делает США уязвимыми не какой-нибудь истощающийся военный арсенал, а недокормленный, обесцененный и осыпающийся государственный сектор. Новые поля сражения – не только Пентагон, но и почта, не только военная разведка, но и подготовка врачей и сестер, не новый улетный ракетный щит, а старое скучное Управление по делам продовольствия и медикаментов (Food and Drag Administration, FDA).

    Стало модным едко отмечать, что террористы используют технологии Запада в качестве оружия против него самого – самолеты, электронную почту, мобильные телефоны. Но по мере роста страхов перед биотерроризмом вполне может оказаться, что его лучшее оружие – это прорехи и дыры в американской государственной инфраструктуре.

    Что, не было времени подготовиться к атакам? Вряд ли. США открыто признают, что угроза биологических нападений существует со времен персидской войны, а Билл Клинтон возобновил призывы к защите страны от биотеррора после взрыва посольства в Восточной Африке в 1998 году. Но сделано было поразительно мало.

    Причина проста: подготовка к биологической войне потребовала бы прекращения огня на более старой, менее драматичной американской войне – против государственной сферы. Вот несколько моментальных снимков с линии фронта.

    Половина американских штатов не имеют федеральных агентов с подготовкой по биотерроризму. Центры контроля и профилактики заболеваний скрипят под угрозой сибирской язвы, их недофинансированные лаборатории с трудом справляются с потоком анализов. Исследований о том, как лечить заразившихся детей, проведено мало, а самый популярный антибиотик сипрон (cipro) детям не показан.

    Многие врачи в системе американского государственного здравоохранения не обучены распознавать симптомы сибирской язвы, ботулизма или чумы. Недавно сенатская комиссия проводила слушания о том, что больницам и отделам здравоохранения не хватает базового диагностического оборудования, а обмен информацией затруднен, потому что у некоторых отделов здравоохранения нет электронной почты. Многие из них закрыты по выходным, и в них нет дежурного персонала.

    Если такой беспорядок царит в лечении, то в федеральных программах вакцинации дела обстоят еще хуже. Единственная в США лаборатория, имеющая лицензию на производство вакцины сибирской язвы, оставила страну неготовой к ее нынешнему кризису. Почему? Типичный сбой приватизации. Раньше лабораторией в Лансинге, штат Мичиган, владел и управлял штат. В 1998 году ее продали фирме BioPort, которая обещала повысить эффективность. Новая лаборатория не прошла несколько инспекций FDA и на сегодняшний день не сумела поставить не единой дозы вакцины для вооруженных сил США, не говоря уже о населении в целом.

    Если говорить об оспе, то и тут вакцины для всего населения далеко не хватает, что заставляет Национальный институт аллергии и инфекционных болезней экспериментировать с разбавлением существующих препаратов в пропорции 1 : 5, а то и 1: 10.

    Внутренняя документация показывает, что Управление охраны окружающей среды США (U.S. Environmental Protection Agency) на годы отстает от графика мероприятий охраны водных запасов от биотеррористических актов. Согласно материалам аудиторской проверки, опубликованным 4 октября, ЕРА должно было выявить уязвимые точки в системах безопасности муниципального водоснабжения в 1999 году, но не сделало этого даже на первой стадии.

    FDA показало себя неспособным ввести меры по лучшей защите продовольственных запасов от «агротерроризма» – смертоносных бактерий, которые могут быть запущены в продовольственные запасы. Чем более централизуется и глобализуется сельское хозяйство, тем более уязвимым становится этот сектор в смысле распространения заболеваний. A FDA, сумевшее проинспектировать лишь 1% поступающего под его юрисдикцией продовольственного импорта, говорит, что «отчаянно нуждается в дополнительных инспекторах».

    Том Хэммондс, главный исполнительный директор Института продовольственного маркетинга – отраслевого учреждения, представляющего продавцов продовольствия, – говорит: «Возникни кризис – реальный или подстроенный, – и пороки существующей системы станут вопиюще очевидными». После 11 сентября Джордж Буш учредил ведомство «безопасности родины», призванное воспитать народ закаленным и готовым к любому нападению. А выясняется, что на самом деле «безопасность родины» означает бешеную гонку реорганизации базисной государственной инфраструктуры и воскрешение крайне размывшихся стандартов по безопасности и здравоохранению. Войска, стоящие на передовых позициях новой американской войны, воистину потрепаны в боях: это те самые чиновничьи структуры, которые вот уже два десятилетия урезают, приватизируют и поносят не только в США, но и практически во всех странах мира.

    «Здоровье нации – вопрос национальной безопасности», – не так давно заметил секретарь по здравоохранению США Томми Томпсон. Неужели? Годами критики доказывают, что за все эти сокращения расходов, за «дерегулирование» и приватизацию расплачиваются люди – крушением поезда в Великобритании, вспышкой E.coli в Уолкертоне, пищевыми отравлениями, смертями на улицах, неадекватным здравоохранением. И все равно, до 11 сентября «безопасность», как всегда, была узко ограничена военными и полицейскими структурами – крепость, построенная на рушащемся фундаменте.

    Если и есть урок, который надо усвоить, то он в том, что дело безопасности нельзя локализовать. Оно вплетено в нашу самую базовую социальную ткань – от почтового отделения до отделения скорой помощи, от метро до водохранилища, от школ до продовольственной инспекции. Инфраструктура – эта скучная штука, которая связывает всех нас вместе, – не теряет актуальности в серьезном деле борьбы с терроризмом. Она – фундамент нашей будущей безопасности.


    Примечания:



    note 1

    Крупнейшее в истории США банкротство энергетической корпорации Enron в 2001 году. Тысячи людей потеряли свои пенсионные сбережения, которые были вложены в акции компании. Руководящий состав компании обвиняют в завышении в публичных отчётах показателей её деятельности, что привело к искусственному повышению котировок её акций и последующему их краху. Аудиторская компания Arthur Andersen, проводившая аудит Enron, пустила под нож огромное количество документов, дискредитирующих Enron, и сейчас привлечена к суду за чинение препятствий правосудию. Обе фирмы делали весьма щедрые пожертвования на предвыборные кампании политических партий и отдельных кандидатов, одновременно тратя миллионы долларов на лоббирование своих интересов в Конгрессе США.



    note 2

    Лидер мексиканской «Запатистской армии национального освобождения»



    note 12

    И с ними — кандидат в президенты Бразилии Лула да Сильва, который в момент написания уверенно шел к победе на выборах в октябре 2002 года.



    note 13

    города



    note 14

    В мае 2001 года Верховный суд Британской Колумбии поддержал определения трибунала NAFTA, и в октябре того же года Мексика выплатила Metalclad более 16 млн. долларов США.



    note 15

    Довод о том, что аудиторские фирмы имеют беспристрастные отношения с корпорациями, за проверку которых им платят, сделался заметно менее популярным после скандала с Enron/Andersen.



    note 16

    Работницы Kuk-Dong объявили голодовки, и Nike в конце концов надавила на фабрику, и та позволила бастовавшим вернуться на работу. В сентябре 2001 года они добились права сформировать независимый профсоюз, и эта победа, по словам американской правозащитной организации Global Exchange, «создает прецедент», который может привести к дальнейшему процессу организации рабочих и к формированию независимых профсоюзов на мексиканских фабриках.



    note 17

    канадский налог на товары и услуги



    note 18

    Сеть супермаркетов, торгующих товарами для дома



    note 19

    ноябрь 2001 г.



    note 20

    Федеральное ведомство здравоохранения



    note 21

    Еще красноречивее был июньский 2002 года саммит Организации по продовольствию и сельскому хозяйству ООН в Риме. Честолюбивой целью собрания было уменьшение к 2015 году числа голодающих вдвое, с 800 миллионов до 400. Но из 29 самых богатых стран своих глав государств послали в Рим только две, да и то одной из них была Италия, чей глава уже был на месте.



    note 22

    Выражение не переводится, так как не имеет аналогов в русском обиходе. Tupperware — это набор всевозможных пластмассовых контейнеров с крышками для домашнего пользования. Их продают через сеть распространителей. Обычно это домохозяйки; они периодически созывают на такие вот «тапперверные посиделки» домохозяек округи, которые и покупают эту посуду в непринуждённой домашней обстановке. Это выражение ассоциируется в США с образом жизни именно домохозяек среднего класса, весь интерес и всё содержание жизни которых сводится к обустройству дома и семьи



    note 23

    Потому что «Позаботься о себе» — дословный перевод дружеской фразы, очень часто произносимой при прощании, «Take care of yourself”



    note 24

    Их опасения впоследствии подтвердились. В июле 2002 года АНК собрался принять новый закон, который диферсфицировал бы доступ к гигантскому богатству полезных ископаемых Южной Африки, сегодня сконцентрировавшихся в руках нескольких горнодобывающих транснационалов с белыми владельцами. Крупные горнодобывающие инвесторы вооружились против этого плана и пригрозили уйти из страны. Джонатан Оппенгеймер, директор по связям с общественностью (PR) алмазного гиганта De Beers, сказал, что этот закон «поставит крест на Южной Африке как пункте назначения инвестиций».



    note 25

    избирательного лозунга консерваторов, под которым они пришли к власти