В романах много пишут о хлопотах с сексом и совсем чуть–чуть – о хлопотах с детьми. В жизни соотношение обратное.

(Дэвид Лодж)

Ребенок в качестве сексуального объекта — отнюдь не скабрезная шутка и не цитата из судебного отчета, а серьезная проблема для родительского восприятия. Рано или поздно подросшие дети «выходят из укрытия» и признаются родителям, что их интимная жизнь… существует. В подростковом возрасте как–то не принято посвящать родителей в эту «деталь». Да и сексуальные контакты носят спонтанный, нерегулярный характер. «Взрослая» личная жизнь, ее ритм и пристрастия сформируются гораздо позже, а пока все отношения носят характер «проб и ошибок». Здесь–то и коренятся основные разногласия между старшим и младшим поколениями относительно секса. Наблюдая за последствиями небезопасных проб и волнуясь по поводу того, что может приключиться с любимым детищем после «роковой ошибки», родители подсознательно (или сознательно) проводят параллели с собственным сексуальным поведением. Причем не с подростковым, не с молодежным, а со взрослым. Из такого подхода «вытекают» сразу несколько потенциальных конфликтогенов – возможных причин конфликта – между родителями и детьми.

В первую очередь, это завышенные требования, предъявляемые к участникам сексуальных отношений и к характеру самих отношений.

Каждый временный партнер, возникающий на горизонте, воспринимается с убеждением «он к нам пришел навеки поселиться».

И критикуется, соответственно, по полной программе. Ведь к будущему зятю/невестке претензий возникает куда больше, нежели к «случайной связи». А детям иной раз неловко или недосуг объяснять, что нынешние отношения по сути своей недолговечны и эгоистичны. Вдобавок родителям, как мы уже говорили, вообще свойственно представлять себе всякие ужасы. Причем в качестве «ужаса» может выступать малейшее отклонение от абстрактной «нормы»: пристрастие к ярким внешне, но внутренне примитивным особам; склонность влюбляться в актеров/актрис, в моделей; отсутствие интереса к добрым, воспитанным, душевным парням/девушкам; явное предпочтение отрицательных «персонажей» положительным и т.п. И становится понятно, что родители ищут кого–то для долгой и счастливой семейной жизни, а их подросший ребенок – кого–то, чтобы занять свободный вечер.

Вторая «очередь конфликтогенов» порождается страхом. Родители, вспоминая о собственных болезненных ощущениях, о собственном пути проб и ошибок, пытаются избавить своего ребенка от неизбежных – увы, совершенно неизбежных – травм и переживаний. Один из распространенных методов такого «избавления» – гиперопека. Вызнать подробности, увести в сторону, приготовить безопасный маршрут. К тому же родителям – чаще мамам, как более чувствительным натурам – представляется в воображении некий «идеальный образ» любви между прекрасным молодым человеком и девушкой, достойной всяческого уважения и восхищения. А в реальной жизни никаких «образцовых» сюжетов не наблюдается: и девушки, и юноши ведут себя совершенно иначе, их отношения носят какой–то утилитарный, а зачастую и вовсе циничный характер. Молодые даже не считают нужным изображать влюбленность и романтичность! То ли это результат чтения всяких «Пособий по овладению 105 сексуальными позициями без смеха», то ли нынешняя молодежь вовсе не способна любить… Не замечая позитивных аспектов ни в пылкости, ни в рассудочности, старшее поколение просто утопает в «неразрешимых проблемах». Как жить, не зная истинной любви? И как жить, познав любовь истинную, но неразделенную?

С типичными «родительскими» страхами соседствует большое желание исправить (а лучше предупредить) пиковые ситуации. Вот почему мамы и папы пытаются «выстроить» личные и общественные связи своего ребенка, скорректировать его взаимоотношения с окружением, смягчить удары судьбы. Проблема усугубляется тем, что тривиальные, но оттого не менее опасные события грозят молодому человеку буквально со всех сторон: в его жизни то и дело случаются разочарования, разрывы, раздоры и много всяческих «раз».

А близкие, со своей стороны, пытаются принять универсальные «превентивные меры», на практике оборачивающиеся формальными указаниями «сверху» – вроде тех, которые советник Бермята предлагал царю Берендею в сказке «Снегурочка»:

«Царь премудрый,
Издай указ, чтоб жены были верны,
Мужья нежней на их красу глядели,
Ребята все чтоб были поголовно
В невест своих безумно влюблены,
А девушки задумчивы и томны…

Царь

А пользы–то дождемся?

Бермята

Никакой.

Царь

К чему ж тогда указы?

Бермята

Перед Солнцем
Очистка нам: приказано, мол, было,
Не слушают, так их вина; нельзя же
По сторожу ко всякому приставить.

Царь

Придумано неглупо, но некстати»[17].

Верно царь–батюшка сказал.

Формальные меры не приводят ни к чему, кроме утраты близости в общении и ухода «нарушителей» в подполье.

Сколько ни запрещай молодежи «этот разврат», ни ориентируй ее на «светлые и чистые чувства», человеческое естество возьмет свое. А недоумение и даже возмущение старших требованиями «естества» – реакция не столько индивидуальная, сколько коллективная. Ее формирует и закладывает в наше сознание общество, когда мы принимаем ту или иную схему поведения, то или иное мировосприятие и внутренне соглашаемся с постулатом о стабильности «нашей» позиции. Мы живем по этим установкам много лет, привыкая к мысли о том, что мир вокруг устроен определенным образом, а наша личность занимает в мировой структуре определенное место. Дети выступают как дестабилизирующий фактор, как разрушители некоего «Хрустального дворца мироздания», который, может, и не был особенно комфортным, но он уже существовал и функционировал. А теперь что же – начинать все сначала?

Так формируется третий фактор отторжения подростковых и молодежных сексуальных установок – фактор конформизма. В оправдание младших и в утешение старшим можем привести мнение ведущего сексолога страны Игоря Семеновича Кона: «То, что вчера еще казалось недопустимым и странным, сегодня становится возможным, а завтра обретает респектабельность. Однако это не означает простого возвращения к «доцивилизованнному» бытию. Просто более сложная культура меньше подвержена иррациональным страхам, допускает больше индивидуальных вариаций и способна переварить многое такое, перед чем менее развитое сознание останавливается в изумлении и страхе: «Жирафов не бывает!»[18] Выходит, молодежь не тащит, образно говоря, свою эмоциональную и сексуальную жизнь обратно в первобытную пещеру – нет, молодежь не деградирует, а идет тем же путем развития, что и старшее поколение. И она не топчется на месте, как того хотелось бы напуганным или конформистски настроенным родственникам, она формирует свое собственное мировоззрение. Но, тем не менее, старшее поколение разочаровано и бранит современные нравы. Попутно забывая о собственном цинизме в том же возрасте, а заодно и о стандартах сексуальной самодемонстрации в свое время, о неискоренимом студенческом промискуитете[19], о разных, мягко говоря, глупостях, совершенных нынешними взрослыми во времена их молодости.

Если мы будем объективно оценивать роль своего поколения в развитии сексуальной культуры, нам придется признать: наше поколение переворачивало «тележку с яблоками», вызывая переполох, споры и нарекания куда большие, чем нынешние герои–любовники и отнюдь не голубые героини.

Почему тогда нас так возмущает раскованное поведением молодежи? Откуда это ощущение соперничества? Неужто сексуальные комплексы постарались? Вон их сколько: и всем известный «детский» комплекс Эдипа, и его «женский вариант» — комплекс Электры; а со стороны родителей — комплекс Геракла и комплекс Медеи, вызывающие у отца и матери ненависть к детям; комплекс Гризельды и комплекс Федры, из–за которых родители лишают отпрысков личной жизни; а также комплекс Каина, провоцирующий соперничество братьев. Да, тут еще комплексы «не совсем родственные», но неизбежные: комплекс власти, комплекс силы, комплекс неполноценности, рождающие этаких домашних Наполеонов… Вероятно, комплексы и служат «спусковыми крючками» для других психологических механизмов — тоже весьма опасных. Как действует эта «моральная катапульта»? Разве нельзя мирно, без применения холодного и огнестрельного психологического оружия», общаться с близкими?

Чтобы ответить на эти – и многие другие – вопросы, надо вернуться к началу. Несмотря на ощущение, что «внутрисемейный» конфликт возник исключительно по вине одного из участников, это объяснение сильно напоминает вопль малышни, разгромившей детскую: «Он первый начал!» Начал кто–то, а потрудились все. Вот и посмотрим, откуда что пошло, и кто какую лепту внес. Но первопричина, как всегда, находится в глубинных структурах сознания. Туда и заглянем.

Двухфакторная теория развития личности гласит, что сознание стоит на двух китах – на социальном и биологическом факторах. Вот только принципы взаимодействия этих факторов до конца не определены. Притом, что содержание каждой из «составляющих» тоже представляет немало интереса. В частности, время, в которое нам выпало жить, налагает свой отпечаток и на массовое, и на индивидуальное сознание.

Жизнь на переломе эпох так же непредсказуема, как прогулки по зыбучим пескам: двое шли рядом – один благополучно достиг цели, а второго с тех пор и не видали. Ситуация усугубляется тем, что любой личный вопрос дополняется историческим аспектом. В «неинтересное время» – то есть в стабильный период развития общества — ничего подобного не наблюдается: вы и ваш ребенок находитесь в однородной социальной среде, только у него – молодежная специфика общения, а у вас – специфика зрелого возраста. И разница между вашими представлениями не так велика, поскольку принадлежит настоящему.

В «интересное время» планы молодежи относятся к будущему, зато ваш опыт – к прошлому.

И вы им практически ничем не в силах помочь, пусть даже вам очень хочется.

Не каждый человек способен решать «домашние» проблемы как исторические. Бремя ответственности невыносимо. Поэтому большинство либо стараются не замечать несоответствий между собственным мировосприятием и реальным миром, либо, понадеявшись «на авось», действуют по старинке. А как быть? Изменить все общество в целом невозможно. Переместиться в другую историческую эпоху несколько легче — если, конечно, действовать исключительно в рамках воображения. А как насчет своего собственного субъективного, индивидуального, статичного видения мира? Нельзя ли в нем что–то изменить, стать более, как сегодня выражаются, продвинутым? Можно же научиться учитывать этот самый исторический аспект, который вмешивается во все наши глубоко личные взаимоотношения? Или современники способны лишь на то, чтобы горько жаловаться: «Что за времена теперь настали…»?

В принципе, нет ничего необъяснимого (и даже ничего нового) в том, что происходит со страной – уже четверть века происходит. Этот процесс подробно описан в социологии, но, как всякая научная информация, само описание выглядит несколько отвлеченным. Вроде бы это где–то с кем–то происходило, а может, и в данный момент происходит – но не с нами, не сейчас и не здесь. Нет, именно здесь, сейчас и с нами. Просто напрягитесь и попытайтесь разобраться, а мы, со своей стороны, всемерно обещаем помочь вам в этом. Начнем, опять–таки, издалека — с базовых свойств человеческого мышления.

По сути своей каждый представитель вида хомо сапиенс – собственник. Нет, не обязательно «в материальном смысле». Но и для совершенного бессеребренника принцип накопления благ весьма актуален. С раннего детства мы копим то, что впоследствии может послужить нам во благо (сообразно нашему личному представлению о том, что такое «благо»). Мы копим информацию. Полезную и не слишком, забавную и наводящую страх.

В отношении информации все мы немножко Плюшкины.

В том числе и бродяги–интроверты, похожие на Снусмумрика, персонажа сказок Туве Янссон. Снусмумрик хоть и считал, что «есть более приятные занятия, чем таскать чемоданы», «всегда тяжело, когда хочешь что–то иметь, унести его с собой, чтобы оно принадлежало только тебе», но тем не менее верил: «Вся Земля моя, если хочешь знать». Просто наш мозг устроен так, что «присваивает» образы всех вещей, которые нам встречаются: «я просто смотрю на них, а когда ухожу, они остаются у меня в памяти»[20]. Именно благодаря памяти мы оказались в нынешней «обособленной позиции» по отношению к другим живым существам. И даже по отношению друг к другу. Разница между нами заключается не столько в количестве усвоенных данных, сколько в анализе этих данных – а следовательно, в тех выводах, которым упомянутый анализ приводит любого из нас. Комплекс этих выводов составляет наше индивидуальное мировоззрение, а наиболее распространенные выводы складываются в национальный менталитет, который, в свою очередь, создает рамки для формирования новых индивидуальных взглядов – и так далее, и так далее.

Человек обладает индивидуальной памятью как сокровищем, а человечество обладает коллективной памятью как свалкой.

Разобрать, что к чему относится, что откуда пришло, что стоит внимания, а что нет – огромный и… бессмысленный труд. Вроде стараний лебедя, рака и щуки. А вернее, шести миллиардов лебедей, раков и щук – именно такова на данный момент численность рода человеческого. Ведь каждый индивид сам будет определять, к какой категории отнести ту или иную информацию. Вот почему не существует никакого «единого вневременного стандарта» насчет ценности разнообразных познаний. Пусть человечество и не желает соглашаться с этим утверждением, время от времени выдвигая те или иные ценности на роль «вечных» и формируя все новые и новые ритуалы. Ритуализация хороша тем, что понижает уровень тревожности, освобождая человека от личной ответственности за принятое решение, избавляя от необходимости «подыскивать» наиболее подходящую психологическую реакцию и т.п. На почве ритуалов, лучших «удобрений» традиции, произрастает самая «прозрачная» форма общества – традиционная.

Ее «прозрачность» зависит от доступности информации – всем обо всех. В упрощенном варианте это выглядит так: в традиционном обществе судьба человека предрешена практически с момента его рождения – его папа–мама–дедушки–бабушки и есть тот фундамент, на котором он построит свою карьеру, семью и проч. Поэтому в его социальной среде о нем все известно: из «обобщенного образа семьи» выводится прогноз относительно будущего, которое ожидает новое живое существо — до самой его кончины включительно. Если вы, предположим, сын местного помещика, ваше главное занятие – псовая охота, а ваша будущая жена подрастает в соседнем поместье и по шесть часов в день мучает пианино и гувернантку–француженку. Все знакомые (да и незнакомые) не предполагают никаких прорывов, сюрпризов и неожиданностей. Хотя кто знает? Вдруг любитель псовой охоты возьмет да женится не на дочери соседа–помещика, а на ее гувернантке–француженке? Или отправится счастья искать в дальние края? Или (вот ужас–то!) пойдет на сцену и прославится в амплуа комической старухи? Подобные «отрывы» от родного назема практически неизбежно сопровождаются, как говорил Алеша, герой фильма «Формула любви», «эль шкандалем при посторонних».

И все–таки в самых традиционных обществах, с их крайне ритуализированным менталитетом, возникла и укоренилась литература в жанре «пикареска» — авантюрно–приключенческого романа, где, на первый взгляд, герой разрушает не только традиционные устои, но и преступает религиозные заповеди. Пикаро – авантюрист, часто весьма благородного происхождения, скорее примкнет к бродягам и разбойникам, нежели станет пахать землю и вообще примерять на себя роль крестьянина. Почему? Да потому, что эпохальная традиция запрещает работать любому идальго, отпрыску дворянского рода, пусть и обнищавшего до последней степени.

Казалось бы, традиционное общество победило: нелепый и обременительный запрет соблюден, человек готов нарушить закон и умереть на плахе, лишь бы не исполнять «низкую роль землепашца». А с другой стороны, в маргинальной клоаке зарождаются новые профессии и новые сословия – сословия людей, носящих маску, о которых ничего нельзя узнать достоверно. Они умеют удовлетворить любопытство публики выдуманными биографиями, продемонстрировать приятную окружающим манеру поведения, получить максимальную выгоду от общения и сбежать до скандального разоблачения. Эта стратегия социальной адаптации была настолько эффективной, что не могла не получить распространения среди людей, в чьем социальном положении наблюдались те или иные «изъяны»: помехи для достижения желаемого, препятствия для воплощения амбиций и вообще все, что лишает надежды на «скорейшую сбычу мечт».

Так была заложена основа для индустриального общества. В нем уже все зависит от личности, а родственные связи не играют никакой роли. В индустриальном обществе, чтобы как следует познакомиться с человеком, необходимо завоевать его доверие, иначе придется удовольствоваться «легендой» — вроде тех, что в каждой серии использует Джеймс Бонд, отправляясь на очередное задание. Член общества предлагает окружающим на выбор две–три–пять масок – по мере надобности и в зависимости от места и времени общения. Вы можете прожить с кем–то бок о бок лет десять, не имея понятия, чем он зарабатывает на ежевечернюю порцию китайской еды и на кассеты с мелодрамами. А на одиннадцатом году в дом ворвется ФБР и повяжет вашего дружка как величайшего афериста, похитителя государственных секретов. Словом, в индустриальном обществе всякий из нас – немного пикаро.

Надо сказать, что, описывая обе формы, социологи отмечают: полярных разновидностей социума… не бывает. «Идеальных» вариантов, полностью соответствующим социологической классификации, в реальности не существует и никогда не существовало. Специалисты считают: все социумы – от «наиболее» традиционных до «наиболее» индустриальных — располагаются где–то посередине между воображаемыми «полюсами». К тому же в пределах одного общества могут сочетаться разные черты и разные формы социальных структур. Мы как раз и существуем в подобном «калейдоскопе» форм и черт: кто–то психологически так и остался в эпохе застоя, кто–то до сих пор не отошел от сложностей постперестроечного периода, кто–то старается приспособиться к сегодняшней ситуации, а кто–то всей душой в грядущем и тоже не очень хорошо понимает, что вокруг происходит. Все мы, сограждане, блуждаем «в сумрачном лесу» – те, кто путь земной прошел до половины, а также те, кто и до трети не дошел. Такова уж историческая обстановка. И каждый пытается анализировать полученные данные в силу установок своего аналитического аппарата. То есть действует так, как его запрограммировал полученный ранее опыт.

Чаще всего результатом этих усилий становится создание новых стереотипов и новых ритуалов: в представлении человека об окружающем мире обязательно должно присутствовать нечто устойчивое. Иначе разум погребут те самые зыбучие пески времени или бескрайние болота фобий и комплексов.

Индивидуальное сознание прокладывает тропу, во многом ориентируясь на сознание массовое.

Вот оно–то нас и подводит. Массовое сознание – необъятная кладезь… дилетантизма. Дело в том, что информация, обработанная и «пущенная в народ» дилетантом или группой дилетантов, как правило, базируется не на индивидуальном выборе или знании, а на социальных стереотипах, на типизированном мнении. Феномен типизации общественного мнения родился как метод обработки сложных и зачастую расплывчатых суждений специалиста – суждений по любому вопросу. Что происходит после того, как эксперт, уснащая речь выражениями «мы предполагаем, что вероятность высока», «пока не обнаружено противопоказаний», «при известном стечении обстоятельств», «не исключена возможность», сделает, наконец, свое осторожное предположение и внесет робкое предложение? Происходит следующее: аудитория дилетантов, выслушав слова эксперта, упрощает его теорию, отсекает все «лишнее и непонятное» – и в примитивной, категорической форме несет информацию далее, в широкие народные массы. В результате самая сбалансированная, осторожная гипотеза получает вид довольно экстремальный. Вот почему типизированному мнению с его категоричностью ни в коем случае нельзя доверять. В нем, вероятно, содержатся крупицы истины, но ради них придется выступить в роли золотоискателя–неудачника – то есть промыть тонны песка ради нескольких граммов драгметалла. Многие люди предпочитают воспринимать общественное мнение как оно есть, не промывая. И получают весьма причудливые и, что греха таить, безграмотные представления о реальности. И все–таки стереотип был и остается удобен в качестве ориентира – пусть неверного – для всех, у кого собственных ориентиров в данном вопросе нет и не ожидается.

В описанной психологической ситуации к категории «лиц, лишенных собственных ориентиров» можно отнести: людей социально дезадаптированных, неспособных самостоятельно разобраться в быстро меняющейся современности; равнодушных или неприязненно настроенных лиц, не заинтересованных в положительном результате; особ, изначально позиционирующих себя в качестве «рупора общественности» — а проще говоря, демагогов. Все они видят в неопытном молодом человеке не индивидуальность, а всего лишь объект идеологической сделки: я произношу «правильные общественно–полезные» слова, а ты поступаешь, как велит твое сознание, окутанное идеологическим туманом. По ходу десятков – если не сотен — подобных «сделок» объект идеологической обработки теряет нечто очень важное. Он теряет индивидуальный подход к проблеме. Он забывает, что речь идет о его жизни, что это его выбор, что это его взаимоотношения с действительностью. А взамен конкретики, естественно, приходит абстрактная схема «общественно–полезного поведения».

Но каким образом, спрашивается, неоднократно упомянутое общественное мнение связано с воззрениями отдельных людей или социальных групп? Фифти–фифти. Или связано, или не связано. «Общественное мнение следует рассматривать как некий коллективный продукт, но в качестве такового оно не является каким–то единодушным мнением, с которым согласен каждый составляющий общественность индивид, и не обязательно – мнением большинства»[21]. Словом, отдельные социальные группы могут не соглашаться с общественным мнением, специалисты могут не соглашаться с общественным мнением, индивидуалисты могут не соглашаться с общественным мнением – и тем не менее, в силу своей массовости, оно управляет поведением и предубеждениями людей. При всей своей сомнительности, ошибочности, устарелости. Поэтому каждое утверждение, извлеченное из этой «кладези», следует проверить и перепроверить.

В частности, миф о том, что личные контакты в индустриальном обществе менее искренние и открытые. Притом, что строгий анализ данных показывает обратное.

Именно в рамках индустриального социума у индивида больше «права голоса», а традиционная форма контакта не позволяет человеку выразить собственное мнение.

Особенно если это мнение не совпадает с мнением присутствующих. Разговор циркулирует в пределах социальной игры, идущей по правилам этикета, в частности, по кругу «светских» тем. Американский психоаналитик Э. Берн, создатель теории трансактивного анализа, называет это развлечением по сценарию «Болтовня Мэри»: рассуждения скучающих женщин, которые служат для структурирования времени (а проще говоря, для убийства времени) и для выбора партнеров для психологических игр[22]. Получалось нечто вроде движения маятника – от развлечений[23] к играм и обратно, от одной суррогатной формы общения к другой. Э. Берн считал, что игры, развлечения и ритуалы[24] помогают, при умелом использовании, разрядить эмоциональное напряжение, снизить уровень агрессии, тревоги, страха – и все без лишних «душевных трат». Подобная система ограничивала не только открытое общение, но и само развитие потребностей. При ней, как полагают социологи, нет необходимости «открывать свои вкусы и предпочтения другим»[25], и «можно даже сказать, что у вас вообще не должно быть индивидуального вкуса»[26]. Зато в индустриальном обществе гражданам позволено не только подчиняться принятым установкам, соответствующим их «положению», но и менять эти установки на потребу «личным целям».

Современная молодежь, действительно, намного свободнее в выборе своей системы ценностей, нежели были мы когда–то, лет двадцать пять тому назад. И все же следует признать: свобода имеет два лица – так же, как и милая русскому сердцу анархия – крайняя степень свободы. В теоретическом представлении анархия – такое социальное устройство, при котором нет нужды в централизованном управлении, в правоохранительных и правозащитных органах, в силовых структурах – и все потому, что граждане достаточно сознательны, чтобы по собственной воле исполнять законы общества. Преступников нет – поскольку неоткуда взяться самой идее преступления. А на деле что вышло? Хаос. Беспредел. Темный ужас. Вот как выглядит свобода, не сопряженная с ответственностью. Россия досыта хлебнула свободы без ответственности и до сих пор еще расхлебывает. Старшие это видят (а кое–кто помнит по собственному опыту), оттого и побаиваются обильно нахлынувшей свободы. Считается, что человек, пройдя через горнило, становится бесстрашным. Ничего подобного. Он просто начинает понимать, чего следует бояться, и перестает бояться всего или ничего, как оно было до получения опасного опыта. Младшим трудно понять подобное отношениям к реалиям. Их подход – амбиции и энтузиазм, да вдобавок ощущение, что всегда было и всегда будет так же, как сейчас.

Что же нам мешает бестрепетно глядеть в будущее? Негативный опыт? Да, конечно. Вопрос в том, какой именно.

Нельзя сетовать на все жизненные неприятности поголовно, необходимо локализовать проблему.

Тем более, что это скорее историческая, нежели индивидуальная проблема. И состоит она в том, что при смене типов общества неизбежно происходит следующее: расшатываются социальные нормы. Это явление сопровождается нарушением социальных правил и сменой социальных ролей. Как результат, растет число людей, не принимающих нормы и ценности общества. Возникает аномия[27], самое экстремальное выражение которой – самоубийство. К счастью, это не единственный метод, которым пользуются «недовольные» представители общества, чтобы адаптироваться к «времени перемен». В эпоху аномии также перерождаются принципы действия социальной регуляции – то есть принципы взаимоотношений между людьми и группами, между государством и гражданами, между организациями и работниками. Основа любой социальной регуляции – ролевая. В традиционном обществе социальные роли назначаются, в индустриальном – приобретаются. Итак, на взгляд человека, погруженного в эту обстановку, все выглядит не лучше конца света. «Распалась связь времен», и все такое. Ощущение безвыходности, страх превратиться в марионетку очередного политического шарлатана, невозможность удовлетворить первоочередные потребности – все это на нашей памяти. Это признаки кризисной эпохи, которую мы пережили, но не изжили.

Это было странное время – все против всех, а на твоей стороне никого, и даже ты сам не уверен, на чьей ты стороне. Мы, сами того не зная, четко подчинялись законам психологической реакции на крушение основ и устоев. Эпоху кризиса идей, согласно теории Макса Вебера, можно пережить только встав в оппозицию к существующим нормам. Существует три варианта оправдания для нарушения общественных установок. Первое – «авторитет «вечно вчерашнего»: авторитет нравов, освященных исконной значимостью и привычной ориентацией на их соблюдение»; второе — «авторитет внеобыденного личного дара»; третье – авторитет «в силу «легальности»… и деловой «компетентности»[28]. Так и мы: кто–то обожествлял «наше славное прошлое», классику, историческое вчера – и погружался в пассеизм[29]; кто–то находил лидера по вкусу и всюду превозносил его харизму; кто–то пытался найти знающего эксперта и выяснить, что тот думает обо всем этом кошмаре. И все «протестующие» подыскивали личное обоснование для недовольства окружающим.

Со стороны (скажем, если вы выбрали одно обоснование, а ваш родственник или коллега по работе – другое) это выглядело форменным сумасшествием. Казалось, все наши ближние и дальние прямо обезумели: кто в религиозность ударился и пошел босой по Руси, кто в политическую партию записался и прокламации раздает, кто в библиотеке сидит безвылазно, «Капитал» Маркса конспектирует. Ужасали и крайние проявления протеста, вызванные психологическим механизмом «отвлечения». Некогда вполне нормальные люди пытались избегнуть конфликта с обществом, но, будучи не в силах пересилить внутренний отказ от ценностей и норм, превращались в аутсайдеров, в бомжей, алкоголиков, душевнобольных, погруженных в мир собственных мечтаний. Другие призывали к публичному протесту – к бунту, мятежу, перевороту и повальным ревизиям, а себя норовили поставить лидерами народных масс.

Неудивительно, что, как в песне поется, «кто хоть однажды видел это, тот не забудет никогда». Мы и не забыли.

Из–за наших воспоминаний нам не нравится все, что хоть как–то напоминает об аномии – бунтарство и апатия, контактность и замкнутость, фантазирование и прагматизм, аполитичность и политическая активность.

Мы сразу представляем себе все самое худшее. В этом она и заключается, наша родительская проблема. Потому что дети постоянно демонстрируют эти качества и ведут себя как «граждане на грани аномии». И сразу так страшно становится! Не надо. Переломная эпоха закончилась. Наступила эпоха ремиссии[30]. Так что, чем сетовать на все подряд, займемся–таки локализацией своих страхов и проблем. На первое место, как нам кажется, в этой гонке родительских тревог выйдут два вопроса – финансовый и сексуальный. Вряд ли найдется родитель, бесстрастно обсуждающий «это молодежное бесстыдство – первобытный промискуитет, да и только!» А что на самом–то деле происходит? Неужто мы действительно возвращаемся в доисторические времена? Или это всего лишь проявления подростковых гормональных бурь пополам с психологическим бунтарством?

Чтобы ответить на эти вопросы, вернемся к общим тенденциям, проявившимся «в сфере сексуально–эротических ценностей и поведения:

- Более раннее сексуальное созревание и пробуждение эротических чувств у подростков;

- Более раннее начало сексуальной жизни;

- Социальное и моральное принятие добрачной сексуальности и сожительства;

- Ослабление «двойного стандарта», разных норм и правил сексуального поведения для мужчин и для женщин;

- Рост значения сексуальной удовлетворенности как фактора удовлетворенности браком и его прочности;

- Ресексуализация женщин, которых викторианская мораль считала вообще асексуальными;

- Сужение сферы запретного в культуре и рост общественного интереса к эротике;

- Рост терпимости по отношению к необычным, вариантным и девиантным формам сексуальности, особенно гомосексуальности;

- Увеличение разрыва между поколениями в сексуальных установках, ценностях и поведении – многое из того, что было абсолютно неприемлемо для родителей, дети считают нормальным и естественным»[31].

Причем последнее особенно любопытно. Указанные выше тенденции описывают изменения в менталитете, имевшие место в последние… сорок лет. Значит, мы так же доставали своих родителей, как наши дети достают нас. Определенно, все началось не вчера, и даже не позавчера. Все началось с мировой сексуальной революции, в которой мы… так и не участвовали.

Мы и не могли участвовать в мировой сексуальной революции, начавшейся в 60–е годы прошлого века. Мы тогда еще решали чрезвычайно интересные проблемы типа «Можно ли засунуть палец ноги себе в ухо?» или «От каких куличиков больше грязи?» Поколение восьмидесятых присоединилось к сексуальной революции лишь 20 лет спустя, когда наше отечество тоже принялось за «половой вопрос». Кстати, однажды, а именно в начале XX столетия, этот вопрос уже стоял перед Россией во всей своей неприкрытости. И тогда случилось то же, что и в конце XX столетия: события стали развиваться согласно стандартному сценарию. Он, кстати, касается любой сферы человеческой деятельности, переживающей революционные изменения: «В атмосфере общего социального кризиса провал либеральных реформ, естественно, открывает путь революции, которая, в случае отсутствия или неразвитости организованных структур, тут же перерастает в анархию. Так было в советской экономике, политике, межнациональных отношениях. Сексуальная революция пошла по тому же пути… отношение к сексу стало, как на Западе в годы «студенческой революции»[32].

Да, все так и было. Вот только сексуальная революция на Западе совершалась в 1960–е, а в России – во второй половине 1980–х. И это сегодняшним конформистам–родителям довелось внедрять азы сексуальной свободы в сознание своих родителей, ныне ставших бабушками и дедушками. А советская пресса, мир ее праху, призывала старших «не попустительствовать буржуазному разврату в стане молодежи». Все блага свободомыслия и цивилизации – от мини–юбок до художественной эротики – вводилось в обиход с продолжительными и кровопролитными боями. И не потому, что поколение шестидесятых, в отличие от поколения восьмидесятых, сплошь состояло из ханжей–импотентов. Просто сами стандарты полового и гендерного поведения в 60–е годы были другими: они соответствовали стереотипам другого сознания и другой морали. Это устоявшееся и, что скрывать, устаревшее видение мира тоже пришлось «заминировать и взорвать», чтобы изменить взгляды общества на сексуальность. В качестве «взрывоопасных материалов» применялась провокация: гиперсексуальное поведение, циничные суждения, кратковременные отношения… Ничего не напоминает, нет?

Методика провокации в сущности не изменилась. Наше поколение поступало так же, стараясь добиться права на интимную, личную, неприкосновенную жизнь.

Только мы были своего рода «запоздавшим авангардом» всемирного сексуально–освободительного движения, докатившегося, с двадцатилетним отрывом, до родных берегов. Потому–то и в наших «акциях» было больше манифестарности, демонстративности, подросткового психологического бунтарства. Мы ломали двойные стандарты и ратовали за ресексуализацию женщин, а также детей, потому что нас считали детьми – и зачастую совершенно незаслуженно! То, что сегодняшние родители некогда являлись форпостом сексуальной революции, сформировало у них довольно своеобразное представление о роли секса в «мирной жизни». Ведь «революционное время» превратило секс в средство социальной идентификации: человек словно видел отражение своего «Я» в глазах партнера. И ощущал себя именно таким, как в этом «зеркале» – сильным, слабым, умным, туповатым, смелым, робким, перспективным, безнадежным… Поэтому ради улучшения своего «полового имиджа» шел на все: манипулировал сознанием – своим и партнера, лгал себе и окружающим, бахвалился, эпатировал, рвал страсти в клочья.

Такое поведение в наши дни кажется странным до патологии. Неудивительно. Мы сами давно позабыли о тех рамках, в которых выросли, словно Гуинплен, втиснутый компрачикосами в уродующие тиски[33]. Мы позабыли об ушедших стереотипах, проповедовавших тотальную «чистоту и невинность», коей и были «все возрасты покорны». Мы позабыли о нормах поведения, взятых прямиком из викторианского сентиментального романа. Мы позабыли о том, как наши родители нервничали и возмущались по поводу нашей нравственности (вернее, безнравственности). И вообще позабыли, как вынужден был изворачивается реальный человек из плоти и крови, чтобы удовлетворить самые простые свои потребности! Именно поэтому многие из нас предпочли не хитрости с увертками, а прямой конфликт. И вот мы бились–бились — и добились. Добились права на половую жизнь. После чего наш боевой авангард через десятилетия пронес особый взгляд на секс: секс – это борьба! Секс – это манифест! Секс – это свобода, полученная на баррикадах! Наверное, из–за подобных ассоциаций родители–восьмидесятники нервно вскидываются, едва заметят у детей признаки сексуального поведения: а ну как детки полезут на баррикады и станут бросать в родню булыжниками? Успокойтесь. Перестаньте воображать себе все самое худшее.

Оглянитесь на младшее поколение: оно намного нормальнее нас, сексуальных революционеров.

Современная молодежь скорее прагматична, чем революционна: ведь она постепенно возвращается к «функциональной сексуальности», не требующей никакой «подрывной деятельности» для нормального полового развития личности. И младшее поколение не собирается ни соревноваться со старшим, ни внедрять в его сознание подспудное чувство вины (чем, откровенно говоря, не без пользы для себя занимаются многие родители, не сведущие в педагогике). Но мы упорно извлекаем с антресолей репрессивные меры – те самые, с помощью которых в свое время наши родители пытались вернуть нас в лоно стереотипов. Эти меры еще в 1928 году исчерпывающе описал Пэлем Грэнвилл Вудхауз: «Миссис Ивенс поделилась взглядом на современных девушек. Поскольку взгляды эти не отличались своеобразием, перескажем их кратко. Миссис Ивенс не понимала, куда эти девушки катятся. У них нет ни совести, ни уважения к старшим, а вот наглость есть – лезут, когда не спрашивают. Доводят мужчин до того, что те есть не могут. Если бы миссис Ивенс в юные годы так себя вела, ее матушка… Нет, нельзя и представить, что бы та сделала»[34]. Скорее всего, матушка миссис Ивенс помянула бы всуе свою матушку и, отчитывая миссис Ивенс, постаралась бы заменить личное мнение и самой миссис Ивенс, и свое собственное догматом истины, овеянным веками – в данном случае догматом касательно поведения молодых девушек, нахально высказывающихся в присутствии лиц старше себя, а также лиц противоположного пола.

Под рукой у старшего, предъявляющего претензии к молодежи, всегда имеется пара–тройка примеров чего–нибудь этакого, овеянного веками. В зрелом возрасте мы часто прибегаем – прямо или опосредованно – к авторитету преклонного возраста, а то и к авторитету, заимствованному из мировой истории. То есть стараемся обеспечить себе поддержку целой армии конформистов, против которой лет двадцать тому назад дрались со всем пылом юности. Зачем? Затем, что теперь сами пытаемся ограничить кажущееся «сексуальное бунтарство» вчерашних подростков. И действуем традиционным способом – внедряя в сознании молодого поколения страхи самого разного рода.

Ведь это самое распространенное средство, которое помогает обуздать протест не сформировавшейся личности и взять ее поведение под контроль.

В то время как молодые люди просто живут, люди вполне взрослые занимаются именно борьбой, соревнованием или эскалацией комплекса вины.

Старшее поколение играет в психологические игры по сценарию «Попался, негодяй!»[35], цель у которых одна: заронить в душу молодежи страх. Страх перед опасностью, перед конфликтом, перед одиночеством… Правда, и жизненно важный выбор вместо личности может тоже совершить страх. Кто–то, вероятно, подумает: ну и пусть! Пусть выбирает страх – лишь бы не соблазнитель, красивый, усатый, наглый мерзавец с жестокими романсами на устах. Он разобьет моей деточке сердце, испортит жизнь, погрузит ее в депрессию, и она уже никогда не будет счастлива! Таким нервным родителям стоило бы послушать Сенеку: «Отдели смятение от его причины, смотри на само дело – и ты убедишься, что в любом из них нет ничего страшного, кроме самого страха». И помните: отсутствие свободного выбора для человека гораздо страшнее воображаемых ужасов с участием гипотетических растлителей умов и разбивателей сердец.

Молодого человека, даже довольно прагматичного в вопросах секса, все–таки гложут опасения насчет любви: «А вдруг выберут не меня или меня не выберут совсем? И я останусь в одиночестве. И все будут считать, что я второго сорта» – и далее в том же духе. Подобные перспективы ужасают и вполне зрелых людей, а уж молодых–то! Отсюда и нелепые поступки, совершенные под влиянием «душевного порыва», причем не только молодежью, но и людьми, как уже говорилось, вполне зрелого возраста.

У тридцатилетней Милы, умницы–красавицы, переводчицы–синхронистки, появился молодой человек, который ей не подходил. Отношения с Борисом у Милы строились тяжело. Но она старалась многое стерпеть. Она выглядела замкнутой, подавленной. Друзья не раз говорили Миле всякие неприятные вещи о ее друге: «Послушай! Такое терпеть нельзя! Этот Боря тебя измучил — но ты же не мазохистка! Боря тебе не подходит. Он, конечно, начитан, но совершенно неразвит и к тому же самодоволен, как индюк. Да ему надо коврик у твоих дверей мыть своим лучшим пиджаком, в ногах у тебя валяться — только за то, что ты согласна терпеть его общество!» Мила в ответ на такие тирады грустно вздыхала: «Я стою у ресторана, замуж – поздно, сдохнуть – рано». Притом, что она была девушка умная, стильная и обаятельная. Людям опытным, не раз наблюдавшим аналогичные мезальянсы, известно: тот, кто лучше, не обязательно на высоте положения. Тот, кто умнее, зачастую смиренно просит придурков об одолжении. Терпит хамство, сносит обиды и виду не подает. А все потому, что боится. Боится одиночества, как будто с мерзким Борей бедная Мила не одинока. И, главное, она никого не ищет взамен — ведь у нее уже все есть! Ну что ж, скажет проницательный читатель, девушке Миле семьей обзаводится надо. А этот, пусть плохонький, но все же «синица в руке».

Но дело не столько в отсутствии «широкого выбора партнеров», сколько в подавленном состоянии девушки. Вариант «с другого полюса»: Наташа, хорошенькая девушка двадцати одного года собралась замуж, уступив домогательствам неподходящего кавалера. Все знали, что будущий муж Наташи в буквальном смысле слова выплакал ее согласие. Просто приходил и устраивал Наталье тихие истерики с обильными мужскими слезами — прямо возле института. Казалось, более глупой и проигрышной тактики поведения со стороны парня и придумать трудно. Однако своего он добился. Что называется, взял измором. Наталья готовилась к свадьбе, но особой радости в глазах невесты не светилось. Поэтому мы, собственно, и решились у нее спросить: «Послушай, Витя тебе, похоже, не очень–то нравится. Зачем же ты выходишь за него замуж?» Опровергать сказанное Наташа не стала и ответила безличным тусклым голосом: «Если всерьез разбираться, что подходит, а что – нет, можно и одной остаться». Спрашивается: красотка младая, чего ж ты себя не жалеешь? С возрастом у Наташи все было в порядке, спешить некуда.

Две диаметрально противоположных ситуации – и одна общая ошибка. Что заставляет человека соглашаться на заведомо проигрышный вариант? Боязнь остаться один на один с вариантом еще худшим, а именно — растерять всех «синиц» и «журавлей» подчистую.

И вот вопрос: кому оно нужно — доводить женщин и девушек до идиотских «душевных порывов», чреватых самыми тяжкими последствиями? На него существует ответ простой и ужасный: обеих — и Милу, и Наташу — смяло давление среды.

Из–за прессинга со стороны окружающих — основной причины детских и недетских страхов — наша женщина готовится к «черному дню» с юных лет.

Именно по этой причине она хватается буквально за первого встречного, потому что больше всего на свете боится, что второго и третьего мужчины в ее жизни не будет. «Замуж надо выходить за первого, кто предложит!», «Девятнадцать лет – самое время для замужества, старуху–то кто возьмет?» и множество тому подобных высказываний объединяются в идеологические структуры в духе шутки из журнала «Пшекруй»: «Есть два типа мужчин: одни молодые, симпатичные, с будущим, другие подумывают о женитьбе». Нечего дожидаться принцев или хотя бы симпатичных парней с будущим – бери того, кто вообще готов жениться!

В этом душераздирающем сюжете о том, как социальная среда уминает и утаптывает незрелую, неопытную личность, прослеживается одна странность. Ведь термином «социальная среда» обозначается не мифическое чудовище – эдакая помесь Сциллы и Харибды, им обозначаются родственники, друзья и знакомые терроризируемой личности. Откуда, спрашивается, столь злонамеренное отношение, прямо–таки саботаж родственных чувств? О содержании так называемых «родственных чувств» мы поговорим позже, а пока остановимся на тех проблемах, которые нам создает наш круг общения – да мы и сами себе их создаем, подменяя индивидуальное внимание психологическими играми, развлечениями и ритуалами. Соблазн велик – вот почему многие из нас преследуют именно эти эгоистические цели, а вовсе не «помогают ближнему». Разве что у ближнего те же потребности: разрядить и снизить все, что давит на мозги – и без лишних трат.

Ритуальные и игровые формы поведения преобразуются в стандартные формулы, советы, предложения: конечно, тебе стоит приглядеться к этому парню, конечно, тебе уже пора замуж, конечно, мы плохого не посоветуем… Хотя вероятность «посоветовать плохое» весьма велика. И не из–за тайной злонамеренности, как может показаться на первый взгляд, а именно из–за «ритуального сопереживания»: ведь у него разные цели с индивидуальным сопереживанием.

Ритуальное (или, если хотите, игровое) сопереживание служит эгоистическим потребностям, индивидуальное – альтруистическим.

Есть и более серьезные отличия: в частности, в ходе реального общения, происходящего между личностями, а не между игроками, возникает обмен информацией, а игровое общение – не что иное, как обмен ходами на пути к победе или к проигрышу. Конкретная ситуация, взятая из жизни конкретного человека, превращается не то в шахматную партию, не то в газетную статью… И отношение к ней соответствующее: без ответственности, без желания помочь, без личной связи – и это вполне логичное «ограничение». Ни к шахматным фигуркам, ни к «бумажным человечкам» подобные чувства испытывать попросту невозможно. А информация… Ее легко исказить, практически не меняя основного содержания. Этим искусством в совершенстве владеют идеологи и, как результат, «рупоры общественности», которым публика так охотно верит. А зря.

Проблема усугубляется некоторыми «особенностями национального сексизма». Наше общество до крайности жестоко относится к женщине. И, как ни странно, все потому, что именно женщина служит для социума стержнем. Говоря языком истории, Россия – патриархальная страна, скрывающая свою матрифокальность. Переводя на разговорный язык, мужчина правит, женщина делает. Поэтому на женских плечах традиционно лежит огромная нагрузка. Женская запуганность и неразборчивость, примитивное, «биологизированное» поведение женщины в России – вот «плющ», которым, согласно старой шутке американского архитектора Фрэнка Ллойда Райта, архитекторы нашего общества могут прикрыть свои ошибки.

Готовность взять в мужья кого придется, отказаться от карьеры ради материнства, «поднимать семью» любой ценой – чаще всего ценой своих собственных потребностей и амбиций – вот «общественно–полезные» свойства «женщины русской земли»[36], описанной еще Некрасовым.

Высокая избирательность, эгоистические побуждения, уверенность в себе – все это расшатывает, разрушает экономические структуры, построенные на заниженной самооценке человека, на его готовности «хоть как–то прожить».

Положение женщин в этих структурах – базисное: обеспечивать человеческими ресурсами не только настоящее, но и будущее страны. Так что выбраться из социальной «паутины» ролей и обязанностей женщине особенно сложно. Социум, будто чары, насылает страхи, используя запугивающую идеологию, упреки в пренебрежении к традициям, могучий комплекс вины и прочее психологическое оружие. Дожидаться момента, когда условия не просто улучшатся, но это улучшение достигнет, наконец, лиц женского пола – причем как в мегаполисах, так и в глубинке – значит, дожидаться полного решения проблем российской экономики и морали. Представляете, сколько времени это займет?

А на данном этапе, как, впрочем, и всегда, социуму требуется особа, нацеленная на выживание, не разбирающая, что подходит ей, а что нет. Идеология старается «запрограммировать» соответствующим образом максимальное количество девушек. И те, кто не имеет никакой поддержки – ни внешней, от понимающих близких, ни внутренней, от укоренившихся амбиций, — становится покорной жертвой идеологического насилия. Противостоять такому обхождению можно и нужно. Но не на демонстрациях с лозунгами в руках, а внутри себя. То есть прежде всего не принимать на веру стереотипы, сложившиеся в массовом сознании задолго до нашего рождения. И не бояться «идеологических страшилок», которыми современную женщину загоняют в рамки «некрасовского образа», многострадального и многотерпеливого. Тем более, что многие из этих «страшилок» верны только на первый взгляд.

В частности, с первой половины прошлого века до сегодняшних дней в анналах идеологии присутствует устрашающая история о «мужчинодефиците». Расплывчатые, но неприятные данные – какие–то мизерные проценты, какие–то десятые доли мужчины, приходящиеся на женскую душу в городах и селах – все они прочно оседают в мозгу. И большинство женщин, чья жизнь в браке не задалась, пытается утешиться рассуждениями следующего рода: «Ну, я, слава богу, хоть замужем. А сколько сейчас пьяниц, наркоманов, уголовников, психов разных?!» Мы можем сказать, сколько. По последним подсчетам, мужчин репродуктивного возраста (то есть не детей и не дряхлых старцев) в России около 20 миллионов. Причем неподходящих для брака лиц – тех, кто страдает алкоголизмом и различными формами наркозависимости, находится в местах заключения и т.п. – около 9 миллионов. Остается 11 миллионов. Разумеется, можно взглянуть на эту ситуацию следующим образом: «Ну все! На мою долю точно не хватит! При таком положении в стране с мужиками…» С этой позиции рассматривает статистику общественное мнение. Оно же, капля за каплей, формирует мнение индивидуальное. Естественно, при таком раскладе о достоинствах избранника речи быть не может. Он сам по себе подарок, по факту существования. Вот почему на просторах нашей родины молодые девушки, как правило, страдают от заниженной самооценки и повышенной тревожности по поводу вероятного – или, точнее, невероятного — замужества.

А между тем, есть и другой взгляд на вещи. Спросите себя: неужто среди 11 миллионов мужчин – 11 миллионов только в России — не найдется ничего подходящего мне, особенно если искать с умом? Стоит приглядеться к этим цифрам: мужчин миллионы, а требуется один – по крайней мере, один на данный момент в качестве мужа. Если бы вам, например, довелось выбирать себе пару босоножек среди 11 миллионов пар, вас бы похоронил Эверест коробок с обувью – и никакое МЧС не сумело бы вас откопать. Только это, пожалуй, и помешает свободному выбору личности, нуждающейся в босоножках. Или в мужчине.

Когда мы счастливы – то есть когда уровень тревожности минимальный, нам и в голову не приходит вычислять, к какой категории нас относит социология – к 80 % или к 0,3 %? Это наша жизнь, а не социологический опрос.

Ориентация на «массовый результат» появляется только в тех случаях, когда нам хочется гарантий.

Чтобы беспроигрышно, безошибочно, беспроблемно получить все то, чего хочется. Правда, в статистике никаких стопроцентных гарантий не предусмотрено, ни для кого. Из любого большинства всегда найдутся исключения – хоть один процент, хоть два, а чаще десять, двадцать и более. Причем в численном эквиваленте это могут оказаться сотни тысяч человек. Немаленькая компания? Потому–то и не следует апеллировать к статистике, когда речь заходит об индивидуальности. Приглядевшись к ситуации, понимаешь: проблема заключается отнюдь не в статистических выкладках, а в желании получить моральную поддержку. Кстати, искать эту поддержку следует в собственном мировоззрении, а не в среднем арифметическом итоге какого–то опроса. Ведь наше желание решить задачу напрямую зависит от установки на успех… или на поражение.

Установка на поражение в данном случае приходит в наше сознание прямиком из биологической программы. Эволюционные механизмы выживания популяции складывались без учета человеческой личности, но это не значит, что на людей они не действуют. В психологической проблеме, о которой идет речь, участвуют два компонента: страх, одна из самых мощных мотиваций; а также гормональный сдвиг, происходящий в организмах живых существ после катастрофических событий – эпидемий, землетрясений, войн. Они усиливают друг друга и оказывают на сознание очень мощное влияние. Биологическая программа активизируется и вызывает сильнейшую потребность в размножении. Поголовье растет, рождаемость увеличивается. Так природа старается компенсировать потери и восстановить численность популяции.

У животных через некоторое время биохимические изменения проходят, и все возвращается на круги своя. С людьми сложнее. Сознание «цепляет» и удерживает некоторые установки с огромной силой. Гормональный «допинг» неспособен создать устойчивую психологическую структуру, а сознание человека – еще как способно. Вот почему за период «повышения рождаемости» в психике целых поколений возникает и укореняется потребность иметь побольше детей – неважно, в браке или вне брака. С годами личная потребность трансформируется в материнскую заботу – так появляется неистовое желание подыскать пару для своего потомства, чтобы поскорее увидеть внуков. При поддержке (в основном моральной) со стороны государства соответствующий взгляд «прорастает» в сознании четкими установками: любой ценой найти себе брачного партнера и оставить потомство! При том, что государству нужны все новые и новые человеческие ресурсы, возникает замкнутая система: общественное мнение – индивидуальная установка – общественное мнение.

Разве вы и ваши дети родились лишь для того, чтобы стать галочкой в социальной анкете, миллионной долей процента в статистическом отчете? Нет, конечно же. Каждой личности необходимо иметь собственную систему ценностей, критерии отбора, образ успеха… Но в любом случае воспринимать себя как заведомого неудачника нельзя. Иначе мы строим между собой и успехом настоящую Китайскую стену. В результате, можно сказать, человек сам себя сажает в «психологическую тюрьму» и оставшиеся годы жизни смотрит на яркий, свободный, прекрасный мир через зарешеченное окошечко. Дескать, как там замечательно – но я–то здесь…

Психология человека амбивалентна: она легко маскирует ловушки под «свет в конце тоннеля», а выход – под непроходимую топь.

Есть также тюрьмы, возникшие в результате… неконтролируемой свободы. То есть, конечно, не из–за свободы как таковой, а из–за отсутствия четкой позиции – внутренней и внешней: хочу то–то и буду добиваться своего, ничего другого мне не предлагайте! Иной раз человек или сам не знает, чего хочет, или не представляет, как добиться желаемого, или не может устоять под натиском «мусома». Помните, у хоббитов так называлась «всякая вещь, которую девать было некуда, а выбросить жалко… Такого мусома в жилищах у них накапливалось изрядно, и многие подарки, переходившие из рук в руки, были того же свойства»[37]. Моральный «мусом» как раз и состоит по большей части из устаревших стереотипов, типизированных мнений, одряхлевших стандартов. Но не всегда «мусом» представляет собой сплошное пыльное старье. Некоторые писклявые звуки, изданные модой и принятые аудиторией близко к сердцу – это тоже «вещь, которую девать некуда, а выбросить жалко».

Обременительные черты «мусома» появились даже у такой соблазнительной сферы жизнедеятельности, как… секс. Именно по вине моды. На рубеже тысячелетий секс не просто освободился от многих запретов — он стал элементом престижа, и у него появились качественные характеристики. Сейчас нередко можно услышать: «Мне необходим хороший секс!» или «Это был некачественный секс!» Чтобы получить качественный секс, нужен не только образцово–показательный партнер, но и самой следует быть достойной хорошего секса. У секса появились «спортивные стороны». Подобные «нововведения» принципиально изменили отношение к сексу со стороны женского пола.

В традиционном обществе секс главным образом воспринимался и применялся как оружие, с помощью которого женщина берет в плен и удерживает выбранного ею мужчину. Кстати, многие «военные» игры по мере уменьшения кровожадности человечества перешли в категорию игр спортивных. Но секс – не биатлон, чтобы с той же легкостью переходить из категории «погранично–охранной» в категорию «спортивно–развлекательную». Слишком многое с ним связано – даже в нашу странную эпоху. Неудивительно, что женский пол растерялся. С одной стороны, что мешает женщинам по–прежнему вести себя согласно племенным заповедям амазонок, отлавливающих мужчин по мере надобности? Спортивно–сексуальные правила ничуть этой стратегии не мешают – наоборот, упрощают процедуру: победивший в честном соревновании в качестве приза получает соперника со всеми потрохами. С другой стороны, в отличие от амазонок, нормальные женщины испытывают потребность не только в физиологическом, но и в эмоциональном контакте с отловленным мужчиной. А способен ли «спортсмен–сексоголик» на эмоциональные проявления?

Рита второй год работала в фирме и считала себя вполне зрелой и опытной особой. Студенческие романчики остались позади, беготня по кафешкам и танцулькам утомляла, хотелось чего–то нового, более зрелого, основательного… Нет, замуж она пока не собиралась, вот только подобрать кавалера «по себе» было ничуть не легче, чем хорошего супруга и заботливого отца будущим детям. У Риты, на первый взгляд, было все для удачного выбора: красивая внешность, а также широкий круг знакомых, который без конца пополнялся – сотрудниками фирмы, посетителями официальных и неофициальных тусовок, друзьями приятелей и приятелями друзей. Она неплохо ориентировалась в этом «море лиц» и могла бы замечательно устроить свою личную жизнь, но… Риту мучило ощущение, что она, будто ночник в спальне, привлекает каких–то кровососущих насекомых, только в человеческом обличье – мускулистых типов с наглыми глазами и явным намерением «воспользоваться шансом», дяденек с разной толщины бумажниками и неприятной ухмылкой. А то и вовсе каких–то уродов, с первых минут знакомства намекающих на ожидающие Риту «незабываемые наслаждения». Такое отношение Риту совершенно не устраивало.

Однажды, в минуту жизни трудную, она разоткровенничалась со своей родственницей. Нина, работавшая не то психиатром, не то психоаналитиком, долго расспрашивала Риту о мелких скучных подробностях, на первый взгляд не имеющих никакого отношения к ситуации. Потом важно изрекла: «Ты неправильно себя ведешь с мужчинами! Надо знать, на что реагируем мы и на что – они. А ты, дорогая, ведешь себя чересчур вызывающе, активно демонстрируешь свое красивое тело, хорошенькое личико, вот и…» Дальше Рита даже не слушала. Опять эти нотации! Сама эта Нина красавицей и в юности не была, пылким темпераментом не обладала, да и карьеры выдающейся не сделала…В общем, брать с нее пример не хотелось, и консультация Рите скорее разозлила. Так все и шло «по накатанной», пока Риту не повысили. На новой должности на девушку свалилось много работы: пришлось разруливать дела, запущенные предшественником, налаживать бесперебойный ход процесса… На себя у Риты уже просто не хватало времени: ее привычная демонстративность сменилась деловитостью, чувство ответственности пригасило категоричность. Ей было не до привычных легкомысленных уловок – надо было беречь силы и думать, как ее будут воспринимать окружающие. Новая должность буквально «сожрала» имидж сексапилки–агрессорши. Забавно, но серьезные отношения с молодым человеком начались именно тогда, когда Рите стало «не до мужиков».

Будь Рита повнимательнее к советам «старорежимной Нины» – ей было бы проще решить свою проблему общения. Ведь проблема в том и состояла, что девушка не смогла себя, как сейчас говорят, «правильно позиционировать»: применяла хорошо освоенные методы «студенческого флирта», не понимая, что решает уже совершенно иные задачи. Для зрелых взаимоотношений требовался другой образ поведения, но Рита, свыкшись с безотказными сексуальными приемами, не задумывалась над их «ролевой ограниченностью». Психиатр по имени Нина, вероятно, не обладала эффектной внешностью и сексапилом, но дала бы родственнице полезный совет.

Надо четко знать свои потребности и строить свои контакты с окружающими соответственно этим потребностям, а не демонстрировать модное нынче высокое либидо всем подряд.

Ведь Риту спасла случайность: она бросила «студенческие фишки», потому что была слишком занята – и ее поведение стало более естественным и «человечным». Вот она и получила то, чего хотела, но чего сознательно не добивалась – внимания к себе как к личности. Спросите: почему прежние знакомые не видели в ней личность? Потому, что каждый современный человек предоставляет малознакомым людям в качестве своего «Я» не всю, как есть, подноготную, а целый набор масок и ролей. Вот Рита и выбрала, как ей казалось, наиболее привлекательную – маску сексуального объекта. И отношение к ней было соответственным, хотя девушке требовалось совсем другое. Сохранись этот статус кво на долгий срок – и Рита бы разочаровалась в мужчинах, присоединилась бы к обществу «сексисток–злопыхательниц», охотно обсуждала бы тему, к какому виду копытных относятся мужики, а ее эмоциональная жизнь так и осталась бы ущербной.

Но так уж устроен человек: он воспринимает и осмысливает только то, до чего созрел, то, что готов принять. Остальную информацию он усваивать не хочет – и отвергает, уничтожает, словно компьютер — зараженный файл. Это явление носит название «психической слепоты». К тому же женщина (в любом возрасте), как правило, спрашивает совета тогда, когда подсознательно решение уже принято. Ей нужно подтверждение ее выбора, а не чье–то мнение. Проблема усугубляется тем, что неверный личный выбор зачастую инсинуирован общественными стереотипами. В том числе и соревновательным отношением к интимной жизни.

Немало девушек озабочены тем, что искусно воплощают «сексуально–спортивные идеалы», жертвуя собой. Но как обстоят дела с «личной жизнью» привлекательных, умелых, сексапильных «рекордсменок»? Честно говоря, не намного лучше, чем у викторианских барышень. Раскованные, эмансипированные и сексуально подкованные девушки так же часто страдают от снижения либидо и даже от полного отсутствия оргазма. Все оттого, что им приходится действовать в том же духе, что и героиням сентиментального романа. А именно… подменять реальность иллюзорностью.

Если пуританские нравы не позволяли ни девушке, ни женщине демонстрировать свою сексуальность, то гиперсексуальная культура рубежа тысячелетий, наоборот, требует подобной демонстрации.

И в том, и в другом случае от женщины ждут спектакля по общепринятому сценарию: «Что вы себе позволяете!» или «Я вся такая неукротимая…» — каким бы ни был индивидуальный настрой «актрисы». Современные «исполнительницы модных сексуальных ролей» уделяют огромное внимание внешним эффектам: «Как я выгляжу? Что обо мне думают? Какое я произвожу впечатление? Достаточно незабываемое?» Оттого «суперлюбовницы» нередко вынуждены симулировать оргазм. Им кажется, что, согласно мужским стандартам, полноценная женщина обязана переживать «оргазмический фейерверк». Всякий раз. Во что бы то ни стало. И если ничего феерического на горизонте не видать, мужчина, по идее, непременно «делегирует ответственность» партнерше: «Это ее проблемы — она какая–то вялая, холодная, бестемпераментная». Чтобы доказать свою «полноценность», женщина старается продемонстрировать яркое, взрывное удовлетворение. Желание мужчины видеть мощную разрядку женщины давит на поведение партнерши и даже снижает ее реальные «шансы на оргазм»: она не в силах отвлечься ни на секунду и вообще чувствует себя связанной.

Нелегко приходится и мужчине, если он готов принять современное представление о сексе – демонстративный компонент, вызывая в его мозгу все те же вопросы насчет «незабываемого впечатления», нервирует и отвлекает от полового акта как такового. Притом, что равнодушное, потребительское отношение к партнерше может «дорогого стоить». Ведь для молодого человека репутация неопытного, грубого, эгоистичного любовника, неспособного удовлетворить женщину – самый черный из всех возможных пиаров. Репутация вчерашнего подростка, как правило, строится именно на его притягательности, «экстра–сексуальности» и на том самом «опыте», который помогает указанные качества развивать и демонстрировать. Остальные атрибуты «крутости» могут оказаться всего лишь средствами для достижения сексуального успеха. Причем нередко между сексуальным и социальным успехом ставится знак равенства.

С одной стороны, мужчины в юности действительно гиперсексуальны, с другой – секс является самым распространенным средством для повышения самооценки в молодежной среде. Позднее у большинства людей возникают другие, менее «биологические» способы поднять самоощущение, но в молодом возрасте и сознание, и организм сильнее подвержены инстинктивному, наследственному поведению.

Конкуренция в сексуальной сфере – своего рода «игры молодых», подготавливающие почву для «взрослой» конкуренции в сфере социальной.

Соревновательность в сексе – закон, безупречно действующий в дикой природе – в человеческом обществе работает с перебоями. Все потому, что животное ведет инстинкт, а человека – эмоции, что не одно и то же. Инстинкт не знает сомнений и не видит препятствий, а наша эмоциональная сфера основана на страхах и аффектах, зачастую измененных до неузнаваемости[38]. И потому конкуренция в интимных делах может вовсе отвратить от сексуальной сферы робких, замкнутых, не уверенных в себе людей – тех, кому особенно необходима любовь и вообще средство повысить свою самооценку. Но скажите: кто в юности не чувствовал себя замкнутым и неуверенным?

Когда возникло странное представление о сексе как о спортивном состязании, общество в первую очередь принялось сетовать на падение нравов, хотя главная проблема заключалась в другом: в коренном изменении восприятия сексуальной сферы. Из области наслаждений оно переместилось в область нагрузок. Ведь удовольствие от «испытания на прочность» невелико – примерно то же, что и при посещении тренажерного зала. Попахали, попотели и ушли с чувством глубокого… морального удовлетворения. Позабыв про удовлетворение сексуальное – какой секс в спортзале или на театральной сцене? Максимум, что здесь может быть, — это имитация сексуальных движений и реакций. И все – ради впечатления, произведенного на публику.

Взрослый человек понимает, что секс – та сфера жизни, в которой не стоит никому ничего доказывать.

Для молодежи секс – способ самоутверждения, личный компонент, превращенный в демонстративный.

Зрелая личность понимает, что и к себе, и к сексуальному партнеру надо относиться по–человечески: прощать ошибки и слабости, дарить внимание и ласку, и главное — не равнять индивидуальные особенности по «мировому стандарту» — два безупречно красивых человека любят друг друга на дизайнерских простынях. Тем более, что именно в сексе нет ничего стандартного, все глубоко личное. Поиск и выбор партнера, формирование индивидуальных сексуальных предпочтений и собственного варианта сексуального поведения – довольно сложная, но неизбежная сторона взросления. Конечно, в этой области сознательное и бессознательное, биологическое и социальное так переплетены между собой, что неспециалисту очень трудно разобраться в побуждениях, заставляющих человека совершать те или иные поступки. И зачастую – довольно глупые. Родители время от времени только диву даются: что это с моим сыном/дочкой происходит? С чего вдруг такое вызывающее/подавленное поведение? Неужели он так распущен/закомплексован? Не мы ли, родители, виноваты? Или это друзья его настроили? Может, лучше избавиться от друзей, они плохо на него влияют? Или, напротив, ему надо побольше общаться со сверстниками?

Спрашивается, чем родители могут помочь ребенку в решении его коммуникативных – и особенно, сексуальных — проблем? Ввести сексуальный ликбез с посещением лекций и семинаров? Поощрять сексуальные эксперименты молодежи? Или, наоборот, ограничить сексуальную свободу – по крайней мере настолько, чтобы не возникало никаких «олимпийских ассоциаций» и «спортивных соревнований» там, где не следовало бы? Или просто не обращать внимания – а там что вырастет, то вырастет? Никаких «панацей» в данном вопросе не существует. Все дети — разные, и родители – разные, и социальная среда везде особенная. Помочь в решении жизненно важных – да и неважных — задач могут: знание индивидуальных качеств – и своих, и своего ребенка – плюс здравый смысл в анализе сложившейся ситуации.

Залогом верного подхода станет избавление от стандартизированного восприятия.

Не переносите на свою семью выдуманных идей и правил, давно почивших в бозе или буквально вчера взлетевших на гребне моды.

И не пытайтесь представить себе «все самое ужасное», что может произойти с вашим подросшим ребенком вне семьи. Подобные мысли – ловушка. И для вас, и для вашего ребенка. Кошмарные картины, нарисованные встревоженным родительским воображением есть не что иное, как самооправдание для дальнейшего жесткого контроля. Никто не в состоянии развиваться как самостоятельная личность, оставаясь послушным малышом, непрерывно спрашивающим у старших: а это мне можно? А это? В конце концов, «взрослые» проблемы, стоящие перед вчерашним подростком, сложны, но разрешимы. Вы–то их решали? Почему бы и вашим детям в положенный срок не разобраться в себе и в жизни? И не думайте, что вашим детям приходится особенно туго, поскольку некая абстрактная «нравственность» все падает и падает куда–то в пропасть. Одни рамки разрушаются, другие возникают. Поэтому и социальное, и сексуальное поведение человека беспрестанно меняется. Так было всегда – и, по всей видимости, так всегда и будет.

Но, спросят родители, вокруг столько опасностей и соблазнов – как же нам не волноваться? Что же, волнуйтесь. Но не переносите этого чувства беспомощности, опасения, тревожности на своего ребенка. Он ведь тоже испытывает эти ощущения – причем намного острее, чем взрослые. Так что, если «приплюсовать» к его переживаниям ваши – легко получаем невроз и всякие другие негативные последствия. Для вас есть лишь одно средство снизить уровень тревожности. Необходимо изменить свое восприятие по отношению к ребенку, который уже не ребенок.

Анекдоты, юморески и интермедии про тещей, свекровей и прочих «благоприобретенных» родичей – целая сфера развлекательной индустрии. Сфера, построенная на невидимых миру слезах – причем обоюдных. Свекрови или теще, вероятно, и самой несладко приходится. Особенно если она все еще воспринимает свою «деточку» именно как деточку, а не как вполне половозрелую личность, имеющую право на личную половую жизнь. Вот и цепляется за все формальные поводы, позволяющие «отказать в сексуальной самоидентификации» человеку уже довольно взрослому (если не в психологическом, то в физиологическом плане). Как срабатывает этот механизм, «прячущий» от нашего сознания наши же подсознательные мотивации?

Оставив за кадром социальный аспект проблемы, остановимся на аспекте биологическом. У высших животных, которым свойственна забота о детенышах, выросшее потомство просто–напросто изгоняется и отправляется искать собственные охотничьи угодья и собственных сексуальных партнеров. А если подросшие детеныши остаются с родителями и получают место в стае, то все равно их интимная жизнь до поры до времени «под запретом»: ведь активно размножается, как правило, только доминантная пара, все прочие соблюдают целибат[39]. Это два основных способа решения проблемы сосуществования старших и младших поколений в дикой природе.

Словом, дикая природа опять–таки не в силах предложить никаких разумных форм погашения конфликта. Придется снова подключать сознание, а инстинктивную реакцию по мере возможности подавить. Как это сделать с минимальными энергетическими и эмоциональными затратами, но с максимальным психологическим эффектом? Главное условие – это осознанное поведение. Родителям приходится преодолевать не только свой собственный страх, но и недоверие со стороны подросших детей, сомневающихся в «широте взглядов», свойственных «предкам».

Если родителям не удается вести себя «по–человечески», а не в духе доминантной пары в дикой стае, то они обычно предпочитают манеру «демонстративного непонимания».

До поры до времени «детям» удается скрывать, чем они там, за закрытой дверью, занимаются со своими подружками/дружками. Родители вроде бы верят глупым отговоркам типа «музыку слушаем». И к тому же время от времени уезжают на уикенд. Так что «перерыв на секс» выкроить можно.

Но с возрастом скрываться становится все труднее. Особенно в тот период, когда романы перерастают в «пробные сожительства» и гражданские браки. Значит, родителям молодого человека надо быть готовым к тому, что однажды в доме появится некто (скорее всего, практически незнакомая личность), с кем придется считаться и общаться, как с новым родственником. Надо признать, к такому оказываются готовы немногие. И те, кому совершенно не по душе сам факт, что его «сопляк» уже живет сексуальной жизнью, чувствуют себя «в своем праве». Родители, планомерно выживающие из своего дома «сожителей» своего подросшего потомства, могут «с ходу» набросать целый список причин, согласно которым «эта особа/этот мерзавец» не пара их «кровиночке». Причем реальная причина, как правило, одна–единственная: страх потерять свое чадо, как только в его жизни появится любовная связь, достаточно прочная, чтобы задержаться на несколько лет. И не только единственный ребенок в семье становится жертвой подобного «родительского террора». И, кстати, сам террор может начаться не тогда, когда «эта зараза» переступает порог, а постепенно, исподволь.

Лика училась в академии физкультуры и подрабатывала на подтанцовках. Олег заканчивал аспирантуру на мехмате и подрабатывал в фирме. Познакомились они в клубе. Это была «любовь с первого взгляда». Вскоре молодые люди решили жить вместе… в доме родителей Олега. Семья у Олега была большая: родители, братья и сестра. Вначале Лику встретили вполне благосклонно. Правда со временем обнаружилось, что у «невестки» много недостатков – например, имеются свои интересы, она достаточно загружена на работе и в институте, устает не меньше Олега и потому в свое свободное время предпочитает отдыхать и развлекаться, а не сменять потенциальную свекровь, деловую женщину Галину Борисовну, у плиты или стиральной машины – тут, естественно, Лика стала ощущать свою второсортность на каждом шагу. Над ней издевались, если она чего–то не знала или не умела. Каждая ее ошибка вызывала волну пересудов и нотаций: велели купить еды и ждали, что Лика припрет на собственном горбу полтонны продуктов на семерых человек, а та принесла йогуров и пиццу; оставили ее квартиру убирать, она пропылесосила коврик и уселась перед телевизором; поехали всей семьей на дачу, где Лика даже не прикоснулась к мотыгам, тяпкам, ведрам и прочим «средствам активного отдыха» – ей, видите ли, приспичило прогуляться на речку!

Если Лика защищала свое право на полноценный отдых или ссылалась на дефицит времени, ей ставили в пример мать семейства, которая «успевает все». Попутно Лике объясняли, что «ногами махать» — не «головой думать», что она по сравнению с другими членами Олеговой семьи – безнадежный примитив, что ее «работа» не годится для умной, порядочной женщины и т.д. Было только непонятно, почему такой интеллектуал, как Олег, предпочитает знакомиться с девушками в клубах, а не в читальном зале Российской Государственной Библиотеки. В общем, всем Лика была нехороша. И у всех вызывала желание критиковать и иронизировать. Хотя вина Лики, при ближайшем рассмотрении, заключалась в том, что ей хотелось завести свою семью, а не обслуживать домочадцев Олега. Да и странно было бы ожидать иной реакции в подобной обстановке: ты соглашаешься жить с любимым мужчиной, а попадаешь в коммуну, где все и каждый норовит тебя «приспособить» к общественно–полезному труду в целях процветания домашнего хозяйства!

Лика не раз предлагала своему бойфренду переехать и жить отдельно, но Олег отказывался. Впрочем, он никогда не заступался за Лику перед своим семейством, да и жениться, и детей заводить не спешил. «Живем же, ну и хорошо, а свадьбы пусть папы–мамы устраивают», — объяснял Олег. Лике было тошно, противно, непонятно. Со временем Олега она разлюбила, но уйти от него почему–то боялась. Вроде получалось, что проиграла. И Лика тянула и тянула эту лямку год за годом, на что–то смутно надеясь. Так прошло без малого шесть лет. Потом события стали развиваться с быстротой молнии. Олег решил жениться. Но не на Лике, а на своей коллеге по фирме, женщине не такой молодой и не такой красивой, как его бывшая пассия. Лику Олег поставил перед фактом, она собрала вещи и вернулась к родителям. И постаралась забыть эту историю, вычеркнуть из своей биографии все шесть лет жизни с Олегом.

Мы познакомились с Ликой через год после этой истории. Мы, кстати, знали ее бывшую свекровь Галину Борисовну. Один из ее сыновей – брат Олега – все–таки женился и съехал. Но Олег и его сестра по–прежнему живут с мамой. Та самая «коллега» тоже недолго продержалась на роли «покладистой невестки». Олег теперь – главный добытчик в семье, и мама еще основательнее «бдит», чтобы на него не покушались особы женского пола. Случайные связи – пожалуйста, но все более ли менее постоянные подружки подвергаются остракизму. Олег пока терпит – видимо, и сам не ощущает потребности в браке. Когда мы рассказали Лике про Олега и его семью, «Ну, что ж!», — засмеялась она, — «Олег, видно, не скоро созреет как мужчина. Он еще мальчик – да, может, так мальчиком и останется. Знаешь, когда мы расстались, я была в шоке. А сейчас я понять не могу, зачем я жила с Олегом все это время, чего я за него цеплялась? Прямо наважденье какое–то. Хорошо, что это не продлилось лет десять или больше. Но нет худа без добра: теперь–то я знаю, чего в мужиках на дух не переношу».

С одной стороны, родителям требуется приложить немало усилий, чтобы осознать нехитрую истину: мой ребенок вырос и имеет право не только на личную, но и на сексуальную жизнь. С другой стороны, старшее поколение раздражают молодежные сексуальные установки на «сползание в брак» – лет пять проживут вместе, покупая совместно шкафы и столики, все семейные альбомы своими фотками заполонят, а потом – бац! «Мы решили разойтись – мы друг другу не подходим!» А были бы женаты – эти глупые капризы даже на горизонте не возникли бы! И с детьми бы столько не тянули, старшенький уже бы в детсад пошел! И первый взнос за квартиру отдали бы! Потерпели бы небось «несходство характеров»! И остались бы вместе как миленькие.

Такое видимое противоречие озадачивает: так родители готовы или не готовы принять брак или пробное сожительство своего изрядно подросшего «молокососа»? Им надо, чтобы эта «молодая семья» сохранилась или распалась? Начнем с того, что лучше бы «молодой семьи» вовсе не существовало. Так думают родители на первой стадии «перехода через Рубикон». В ход идут разные пояснения: еще рано вступать в брак, нет достойных кандидатов, нет условий для «пополнения семьи» и т.п. Бывает, что все упомянутое – справедливо и истинно. А бывает, что это – обыкновенные отговорки, прикрывающие совсем другое отношение. Многочисленные обещания «лечь между молодоженами в брачную ночь», которые нам доводилось слышать от матерей семейства (они обычно откровеннее и эмоциональнее отцов высказывают свое неприятие мысли, что ребенок вырос и может уйти из семьи) инсинуировались разными проблемами. Кто–то не желал осознавать собственный возраст, а взросление своего ребенка воспринимал как оскорбительный намек на приближающуюся старость. Кто–то понимал, какое огромное значение имеет для него присутствие ребенка рядом, под рукой и твердо знал: без этой «компании» жизнь опустеет и начнет разрушаться, словно заброшенный дом. Кто–то, не имея достаточно доходной работы, видел, что не проживет без «финансовых дотаций» со стороны прилично зарабатывающего отпрыска. Каждое из этих состояний требует индивидуального подхода, но у всех только один выход – расставание.

Попытки задержать ребенка в «подчиненном и подконтрольном положении» лишь усугубляет проблемы обеих сторон – и родителей, и детей.

Старшее поколение все глубже увязает в психологической зависимости от собственных детей, младшее теряет навыки и желание самостоятельного существования, обрекая себя на вечный «симбиоз» с родителями. Признаем, что психологическая гармония – прекрасная вещь. Но симбиоз – отнюдь не гармония, а взаимная зависимость. Бывает, родители с помощью шантажа и манипуляции все–таки заставляют ребенка «заботиться о престарелых маме и папе» — то есть принуждают их отказаться от личной жизни и десятилетиями служить «компаньонами» у собственных «предков». И наслаждаются этим статусом кво, стараясь не думать, что их дети, привыкшие к подобному «симбиозу», рано или поздно окажутся лицом к лицу с совершенно чужим миром, в совершенном одиночестве.

Представьте, с каким трудом маменькины сынки (или папенькины дочки) находят партнеров для совместной жизни, как часто отношения супругов рушатся из–за родительского вмешательства в дела молодой семьи. Ну, разумеется, не все родители мечтают о том, чтобы их дети остались одни и жили бы только папенькиными и маменькиными интересами. Все же в России престиж брака довольно высок. И многие подросшие дети слышат: «Жениться/замуж бы тебе!» – и слышат чаще, чем смог бы вынести сам всесовершенный Будда. А когда они так–таки доставляют близким это удовольствие, почему–то до развода их доводят те же близкие. Как это получается? Ведь, казалось бы, ничто не предвещало!

Все начинается с момента, когда первый рубеж — рубеж нежелания отпускать «ребенка» в брачную жизнь — преодолен. Тогда наступает очередь рубежа второго – рубежа «добрых советов»: родители ведут «проверочный рейд», направленный на всемерное укрепление молодой семьи. Вроде бы все хорошо, хотя на деле не все обстоит так мило и славно, как кажется… Дело в том, как укреплять брак, на каком основании строить это здание. Некоторые «фундаменты» в наши дни абсолютно непригодны для «семейного строительства». И в первую очередь – тоталитарный подход к совместному проживанию, ведению хозяйства и, главное, к психологическим контактам.

Психологи давно установили: молодые супруги инстинктивно пытаются строить семью согласно «родительскому» образцу – даже если способы решения конфликтов в родной семье их ни капельки не устраивали. И даже не желая сознательно повторять схему взаимоотношений мамы с папой, дедушки с бабушкой, тети с дядей, представители младшего поколения все–таки выбирают партнеров с тем же набором душевных свойств. Причем делают это подсознательно, хотя после могут и раскаяться. Срабатывает рефлекс, который в природе называется «импринтинг»: увидел и пошел следом. Казалось бы — ну и что? Что в этом плохого? Да ведь партнерский брак в России находится в стадии формирования, он пока еще очень редкое явление. А вот привычная система семейных отношений – та самая, которую большинство россиян наблюдало в молодые годы — она, как правило, бывает похожа на диктатуру пролетариата и методы революционного террора: оппортунистам – бой! Все члены семьи «встраиваются» в семейную иерархию, которую время от времени сотрясают перевороты и гражданские войны. Кажется, этот опыт непродуктивен и вдобавок устарел изрядно. Но мы по–прежнему сталкиваемся с ним как с наиболее распространенной системой «семейного правления».

Надо отдать должное отечественной идеологии – она не поспевает ни за реальностью, ни за наукой, ни за экономикой. Оттого и проповедует ценности патриархально–тоталитарного устройства семьи, которое скончалось от старческой атрофии всех систем жизнеобеспечения по крайней мере в пятидесятые годы прошлого века. Психологи и социологи уже несколько десятилетий пишут об изменениях в самом «фундаменте» семейной жизни: «По мере того как некоторые старые социально–экономические функции семьи отмирают или приобретают подчиненное значение, происходит психологизация и интимизация семейных отношений, все большая ценность придается психологической близости, интимности между членами семьи…»[40]. Такой подход к браку, с одной стороны, бойко воспевается как «проявление истинного чувства», с другой – столь же бойко осуждается, как «легкомысленное отношение к священным узам».

Любой психолог сразу вам скажет – либо искренность чувства, либо священность уз. Ритуализация вытесняет личное отношение – и наоборот.

Статистика разводов, сколь это ни пугает наших чувствительных традиционалистов–романтиков, растет «параллельно повышению индивидуальной избирательности брака». Все потому, что «брак по свободному выбору, который обычно символизируется как основанный на любви, более интимен, но одновременно более хрупок, чем традиционный. Отсюда – увеличение количества разводов»[41].

И вот, дабы избежать каких–либо «встрясок» в «семейной иерархии», родители пытаются вложить в сознание ребенка представление о «стабильной семье», основанной в большей степени на четкой координации ролей, обязанностей и ритуалов, нежели на психологизации и интимизации взаимоотношений. Такой подход избавляет семейные – и не только брачные — связи от «хрупкости» и «проклятых вопросов» типа «Что я здесь делаю?», а заодно и от свободы выбора. Естественно, менталитет современной молодежи не готов к подобной «дисциплине». Вот и бегут от друг от друга супруги, замученные «объемом работ», бездушностью обрядов и «священностью уз» в целом.

И вдобавок жертва гиперопеки страдает не только из–за семейных проблем. Неумение сделать самостоятельный выбор, сформировать независимый взгляд на вещи, настоять на своем мнении – куда более серьезный недостаток, нежели отсутствие четкого представления о том, как гладятся рубашки и готовится борщ. Бытовые навыки можно освоить или заменить услугами по найму. А вот неспособность принять решение заменить ничем нельзя. Для молодого человека оно опасно во всех сферах. И если родители не сумеют грамотно расширить область самостоятельных действий своего ребенка, а, наоборот, все ограничивают и ограничивают ее, то понравится ли им роль «симбионта»? И как они отнесутся к жестоким и грубым «рывкам» (вчерашние подростки, как правило, бывают крайне неделикатны в своих попытках освободиться) молодежи, стремящейся к самореализации и самостоятельности?

До сих пор мы писали о вчерашних подростках, как о детях, видящих мир так, как это свойственно детскому возрасту. Действительно, многие реакции двадцатилетних и даже двадцатипятилетних напоминают поведение тинейджера – в том числе и в такой «взрослой» сфере, как секс. Но по большей части бывший тинейджер и думает, и поступает как взрослый. Для некоторых родителей это «открытие» является открытием лишь в той мере, в которой оно дает начало для самой жестокой конкуренции – для той, которая «ставит на старт» близких людей.

Примечания:

1

Юнг К.Г. Проблемы души нашего времени.

2

Там же.

3

Янссон Т. Шляпа волшебника.

4

Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии.

17

Островский А. Снегурочка.

18

Кон И.С. Сексуальная культура в России.

19

Промискуитет – предполагаемая стадия неупорядоченных половых отношений в первобытном обществе, предшествовавшая возникновению семьи и брака.

20

Янссон Т. Комета прилетает.

21

Блуммер Г. Коллективное поведение.

22

Психологические игры – ключевое понятие в теории трансактивного анализа (анализа общения) Эрика Берна. Игры – это последовательность актов общения, протекающая согласно закономерностям каждой из игр. «Существенной чертой игр людей мы считаем не проявление неискреннего характера эмоций, а их управляемость», писал Э. Берн. Игры являются суррогатами человеческого общения – так же, как ритуалы и так называемые «развлечения», но в отличие от последних игры чреваты эмоциональными взрывами, а также несут в себе скрытые мотивы и возможность выигрыша.

23

Развлечения – формы общения, сходные с психологическими играми. Речь идет о беседе, не затрагивающей темы, значительной для собеседников, аффективно нейтральные, реже – достаточно насыщенные. В последнем случае участники частично разряжают эмоциональную напряженность, вербализуют собственную агрессивность. Психологические функции развлечений состоят в получении «психологических поглаживаний» – то есть знаков внимания от других людей, а также в «структурировании времени» — то есть в наполнении своего существования какими–нибудь занятиями.

24

Ритуалы, в отличие от «игр» и «развлечений», представляют строго формализованные стереотипы общения, в которых личность практически не играет никакой роли. Тем не менее, ритуалы имеют для человека большую важность как средство для «подтверждения существования». А также, согласно теории М. Маслоу, ритуализация входит в перечень механизмов психологической защиты: речь идет о подчеркнуто благоговейном, «ритуальном» отношении к событиям, составляющим основу человеческого бытия, в частности, о комплексе символических действий, которыми в каждой культуре сопровождают рождение, совершеннолетие, брак, смерть. Соблюдение подобных форм поведения снижает уровень эмоционального напряжения, тревоги, страха.

25

Мендра А. Основы социологии.

26

Там же.

27

Аномия – буквально «отсутствие закона», при котором общественное и индивидуальное сознание ужасается разложению системы ценностей, противоречию между провозглашенными целями (власть, богатство) и невозможностью их реализовать. Результат – отчуждение человека от общества, апатия, разочарованность, преступность.

28

Вебер М. Избранные произведения.

29

Пассеизм – пристрастие к прошлому, любование им при внешне безразличном отношении к настоящему, к прогрессу.

30

Ремиссия – ослабление болезненных явлений.

31

Кон И.С. Сексуальная культура в России.

32

Кон И.С. Сексуальная культура в России.

33

Гюго В. Человек, который смеется.

34

Вудхауз П.Г. Даровые деньги.

35

«Попался, негодяй!» – сценарий игры состоит в том, чтобы навязать партнеру «игрока» как можно больше обязательных условий, нарушение одного из которых влечет со стороны «игрока» реакцию гнева и возмущения. Чем больше вероятных условий, тем скорее они будут нарушены, тем ближе выигрыш для «игрока». Скрытый мотив заключен игры именно в возможности разрядить агрессивный импульс, а выигрыш – в конечном психологическом подавлении партнера, лишении его свободы воли.

36

Некрасов Н. Мороз, Красный нос.

37

Толкиен Дж.Р.Р. Властелин колец.

38

Аффект – относительно кратковременное, сильно и бурно протекающее эмоциональное переживание (ярость, ужас, отчаяние и т.п.). Сопровождается резкими выразительными движениями, криком, плачем. Отщепленный аффект «отделяется» от своей идеи и «присоединяется» к тем идеям, которые более приемлемы для сознания, ущемленный аффект подавляется вместе с относящимся к нему психическим содержанием, существует также инверсия аффекта, превращающая аффект в собственную противоположность.

39

Целибат – обязательное безбрачие.

40

Кон И.С. Сексуальная культура в России.

41

Кон И.С. Сексуальная культура в России.