Глава 5 «ВТОРОЕ ИЗДАНИЕ» ЮРОДСТВА

После периода упадка юродство постепенно вновь начало возвращать свои позиции в обществе.

Любопытно, что такая же динамика прослеживается и на другом «сверхдолжном» христианском подвиге – столпничестве. В V в. прославились два столпника, в VI в. – один, в первой половине VII в. – ещё один (все четверо – сирийцы). Затем столпничество прерывается на два с половиной века: следующие два столпника прославились уже в X в., в XI в. – ещё один (все – в Константинополе и окрестностях) [CCLV]. Подобное сходство тем более показательно, что между двумя этими подвигами существует известное внутреннее родство. На первый взгляд это может показаться парадоксом: ведь столпник выставляет свой подвиг на всеобщее обозрение, а юродивый- тайный святой. Однако на глубинном уровне все становится понятным: столпник лишь предельно обнажает ту подспудную жажду всеобщего внимания, которая присуща и юродству. В обоих подвигах многим виделась большая потенциальная угроза гордыни, и ещё в V в. Феодориту Киррскому приходилось защищать правомерность столпничества при помощи таких аргументов, любой из которых подошёл бы и для апологии юродства:

Господь собирает людей, [показывая им] нечто невероятное (????????), и так приуготовляет их к выслушиванию пророчеств. Кто же не испытает потрясения, увидев, что божественный муж шествует голым? Подобно тому, как всемогущий Бог отдавал такие приказы каждому из пророков, заботясь о [душевной] пользе тех, кто живёт чересчур легко, точно так же Он и это новое и невероятное зрелище задумал для того, чтобы привлечь людей и приуготовить их к выслушиванию наставления [CCLVI].

Наконец, у нас есть случай полного сращивания этих двух видов аскезы. В житии Феодора Эдесского (BHG, 1744), которое как раз и маркирует собою начало возрождения столпничества, мы находим следующий рассказ:

Святой увидел [за городом] множество столпов и спросил, что это. Церковные иереи, шедшие с ним, сказали, что столпы были построены в дни благочестивого императора Маврикия [в конце VI в.] и на них в разное время жило много столпников, которые проводили так всю жизнь. Когда же святой спросил, живёт ли ещё на этих столпах хоть один монах-столпник, они ему отвечали, что не осталось никого, за исключением единственного, очень старого, по имени Феодосиипотерявшего рассудок (??? ?????? ???????????): он, мол, выглядывает сверху, и когда видит прохожих, то одним радуется и говорит им приятное, а другим жалуется и оплакивает себя и их. Отсюда, мол, следует, что он не в себе (?????????). Святой спросил, сколько времени этот человек живёт на столпе, и они отвечали, что точно не знают, сколько, но от него слыхали, что он провёл на столпе восемьдесят пять лет [CCLVII].

Разумеется, Феодор не поверил в безумие старца и пришёл к нему за наставлением. Тот сперва просил оставить его в покое, дабы оплакивать свои немощи, но, просвещённый свыше, отбросил притворство и вступил с Феодором в нормальное общение, предварительно обязав святого не раскрывать его, Феодосия, тайну.

Датировать с точностью первые симптомы возвращения юродства довольно трудно. Само слово ????? в новом значении 'симулянт, фигляр', а вовсе не «безумец», впервые появляется на рубеже VIII-IX вв., в поучении Феодора Студита: «Вы думаете, дети, что быть монахом значит одеваться в черную одежду, брить голову или носить длинную бороду? Ничего подобного! Всё это может делать даже юродивый и фигляр (????????? ??? ??? ????? ????? ???????. ??? ?????????) [CCLVIII]. Стало быть, для Феодора юродство вновь существует как общеизвестная форма поведения. Кстати говоря, именно его советует император Лев VI в качестве лекарства от самомнения: «Пусть те, у которых мудрость в слове или в свершениях привела к зазнайству или самодовольству, позаботятся для себя о глупости Христа ради (??? ??? ??????? ?????????). Ибо тот, кто превозносится из-за своих подвигов, или сам, или по причине чужих похвал, пусть излечится при помощи легчайшего и разыгранного помешательства (??? ????????? ??? ??????????? ?????????????)» [CCLIX].

К сожалению, мы не знаем, каков был в эпоху гонений на юродство статус Симеона Эмесского, но как бы то ни было, первое свидетельство его почитания обнаруживается в Синайских святцах IX в. Там же находим и память Виталия (из жития Иоанна Милостивого), который, правда, в отличие от Симеона юродивым не назван [CCLX]. Но если Симеон после этого имел всегда одну и ту же дату поминовения (21 июля) и фигурирует во всех без исключения менологиях, то твёрдая дата для Виталия так и не устоялась [CCLXI].

Гораздо более важным представляется повторное появление юродивого на улицах византийского города. Первым таким святым следует признать доселе совершенно забытого Павла Коринфского [CCLXII] (BHG, 2362). Этот святой хорошо представлен в синаксарях начиная с X в. (под 28 февраля, 6 ноября и т. д.), но единственное, что мы из них узнаем, это характер подвига: Павел обозначается как ?????. Посвященное ему в ряде синаксарей двустишие [CCLXIII] также не добавляет никаких подробностей. Житие Павла, обнаруживаемое под 29 февраля в одной парижской рукописи (Cod. Paris . Gr. 1452, fol. 227v), обрывается на первой же фразе [CCLXIV]. В. Г. Васильевский, проанализировав состав этого сборника, пришёл к выводу, что самый поздний из упоминаемых там святых жил во второй половине IX в. [CCLXV] Впрочем, кое-какие выводы можно сделать даже из этих скудных сведений: после двухвекового перерыва юродство в середине IX в. возродилось уже на чисто греческой почве. Это понятно: на Востоке, причём не только в завоеванных арабами, но и в прифронтовых областях, культурный ландшафт совершенно переменился. Однако первой площадкой «второго издания» юродства стала и не столица, где идеологический присмотр властей был особенно силён, а Трулльский запрет до поры до времени соблюдался неукоснительно. Появление юродивого именно в Коринфе понятно: по археологическим данным, город после 835 г. непрерывно растет; ведётся обширное строительство; к середине века окончательно побеждает денежная экономика [CCLXVI]; в городе появляется целый ряд известных церковных деятелей [CCLXVII]. Всё это говорит о том, что культурная почва Коринфа была уже вполне готова для появления юродивого – непременного обвинителя благополучной христианской жизни.

Существует, но до сих пор не привлекал ничьего внимания стихотворный канон в честь Павла [CCLXVIII], из которого можно почерпнуть о нём довольно много сведений. Канон был написан земляком святого (стк. 200-202, ср. 242), по случаю нападения на Коринф врагов (стк. 64- 67, ср. 214, 242-244), «измалильтян» (стк. 220-222), то есть арабов. Эта осада известна по другим источникам и датируется 879 г. [CCLXIX] Видимо, Павел умер незадолго до набега, причём царивший среди горожан страх перед арабами немало способствовал росту популярности святого:

«Когда твои родные, знакомые и [весь] народ твоей родины, начальники ( ????????), а заодно женщины и бедняки взирают на твою могилу, они восхищаются на твои добродетели и, оплакивая своё сиротство, вопиют [к тебе], именуя тебя отцом и великим заступником» (стк. 207-214).

Обратим внимание: святой окружен родными и знакомыми, он больше не является человеком ниоткуда, как Симеон или Виталий. Кроме того, в дело почитания включаются городские власти. Наконец, названы две конкретные группы населения, видимо, первенствующие в создании культа: женщины и бедняки, то есть депримированная часть общества.

Чем же занимался юродивый? «Неприличными словами (?????? ????????), издеваясь над безмозглыми и неразумными (???????? ???? ??????? ??? ????????), ты, о мудрый, сделался для них [символом] глупости ради Христа и посмешищем (????? ??? ??????? ??? ???????? ???????) (стк. 33-36)». И далее: «Из-за своих непристойных речей ты казался всем встречным посмешищем (??????? ???????? ???? ???????????? ????????… ?????)» (стк. 79-82). Он не только «говорил непристойно, [но] и неприличные песенки [всегда] были у него на устах ('?????? ????????? ??? ??????? ??????? ???? ??????) (стк. 153-155). Подобно своим предшественникам, Павел был «доставителем нищепитания, распределяя нуждающимся (еду) до насыщения и раздавая богатство, которое получил от благочестивых и христолюбивых мужей» (стк. 51-57). Так же, как они, «ты был украшен, отче, обнаженностью своих ног и лохмотьями» (стк. 98- 99). Так же как они, «ходил по ночам, с молитвами и просьбами [к Богу], и сиял своими добродетелями, словно днем» (стк. 197-199). Как любой юродивый, Павел днём безобразничал, «а ночами, когда его не видели, орошал луг своих [духовных] насаждений источниками слёз» (стк. 111-114). Но намечаются и кое-какие отличия.

Подобно Симеону, Павел лечит больных, но при этом является им во сне даже после своей смерти: «Ты раздавал дары излечения тем, кто в тебя уверовал (???? ????????????). Ты занимался этим при жизни, но и после смерти ты вновь являлся многим во сне» (стк. 93-96). Эти слова позволяют предполагать немедленное сложение культа святого. Кое-какие черты делают Павла прямым предшественником Андрея Константинопольского: в отличие от Симеона, приступившего к юродству после длительной подготовки в монастыре и пустыне, Павел сделался юродивым «с младых ногтей» (стк. 11), «он сызмальства оставил сей преходящий мир» (Каф. стк. 1-2). Но самая существенная черта сходства с ещё не возникшим образом Андрея – это стойкость к морозу: «Ты величественно украсил себя терпением… в зимний холод и летний зной» (стк. 17, 19-20). Впоследствии хождение по снегу станет «фирменным знаком» русских «похабов» (см. с. 321, 324).

Автор канона связывает имя своего героя и знаменитые слова о «юродстве Христа ради», которые апостол Павел написал в Послании к Коринфянам. Однако впрямую это послание не цитируется – видимо, за полной очевидностью аллюзии: «Воистину, ты получил знаменательное имя, следуя словам Павла, словно избранный сосуд; ты не нравился людям, будучи рабом Христовым; для тех, кто на тебя смотрел, ты [являл зрелище] пьянства и умоисступления (????? ??? ???????? ????), но горе направлял ум к Богу» (стк. 42-50). Можно предположить, что сторонники канонизации Павла ссылались на Послание к Коринфянам в дискуссии с защитниками Трулльского запрета. А что такие дебаты в Коринфе велись, явствует из самого канона: «О блаженный, кровь, истекавшая из твоих многоболезненных язв, погасила огонь лжи, [исходившей от] злых доносчиков, которые болтали о тебе вздор, отче, и называли тебя бесноватым и незаконным "салосом" (??? ??? ??????? ????? ??? ?????? ?????????? ???????? ???????????, ?????, ?? ???? ??? ??????????? ??? ????? ?? ????????? ????????)» (стк. 116-122). Как видим, автор пытается отделить своего героя от каких-то других юродивых – они-то и названы ?????, тогда как Павел – ?????: «Внешним поведением ты выказывал себя глупым Христа ради ("?????? ?? ??????? ??? ??????? ????? ?????????), но в уме своём, Павле, ты стал разумным слугой Божиим» (стк. 74-78). Эта фраза маркирует величайший перелом в истории юродства: Павел, оказывается, прикидывался не «глупым» вообще, как все без исключения его предшественники, а «глупым Христа ради», то есть юродивым. Таким образом, юродство признаётся в качестве общеизвестного образа поведения. В каком-то отношении этим обессмысливается сам подвиг, суть которого состоит в сокровенности. Автор канона подчеркивает «бесстрастие» своего героя, которое как бы вырывает жало греховности из всех его безобразий. «Умертвив свои члены, ты вместе с ними умертвил и все побуждения страстей, и ты живёшь в бесстрастии (?? ??????? ??????????)» (стк. 123-126). Согласно канону, Павел «сперва победил аскезой страсти, а затем стал разыгрывать глупость перед мирянами (??? ??????? ???????? ?? ???? ????????? ??? ???? ?? ????? ???????? ?????? ??????????) (Каф. 7-10). Здесь можно подозревать завуалированную полемику с обличителями Павловых непотребств: мол, всё это было свершено в состоянии «бесстрастия». Так через полтора века будет защищать юродство и Симеон Новый Богослов!

Юродивый был наделен даром пророчества и целительства: «О мудрый Павел, [данная тебе] благодать Господня провидеть и предсказывать будущее при помощи пророческого умного ока явила нам истинного для всех изгонителя болезней» (стк. 236-241). Это похоже и на других юродивых, но есть одна черта, которая встречается впервые: Павел, по-видимому, существовал в реальности. В каноне упомянута некая индивидуальная особенность, не похожая на литературное клише: «Очистительно омывая свои честные руки в потоках воды, ты умно научаешь тех, кто на тебя смотрит, о всемудрый, очищать свои сердца» (стк. 145-150). Можно предположить, что здесь описан хорошо известный в психиатрии «синдром грязных рук». До сих пор мы имели дело с литературными персонажами, появившимися в ответ на внутреннюю духовную потребность общества; если за ними и стояли какие-то реальные прототипы, то они без остатка растворились в литературе и ничем не выдавали своей «жизненности». С Павлом это не так: он, по всей видимости, был реальным городским сумасшедшим, чьё поведение интерпретировалось в соответствии с уже сложившимся литературным каноном; но живой человек виден из-за агиографического стереотипа!

Возможно, к тому же периоду относится и другой юродивый – Феодор (память – 25 февраля, в святцах- с XI в.) [57]. В разных синаксарях (календарях канонизированных святых) ему посвящено одно и то же двустишие: «Ты добровольно изменил свой разум, подобно Давиду, о всеблаженный. Но спасался ты [при этом] не от Анхуса [ср. 1 Цар. 21:10], а от [земной] жизни» [CCLXX]. Единственная биографическая деталь, известная о Феодоре, – это слово ??????????, стоящее рядом с его именем в Криптоферратском эклогадионе [CCLXXI]. Топоним «Колокасион» из других источников неизвестен. Единственное, относительно чего можно строить шаткие гипотезы, это его примерное местоположение. Дело в том, что ?????????? – чрезвычайно редкое греческое слово, обозначавшее корень египетской кувшинки, использовавшийся в медицинских целях. Это растение также засвидетельствовано в Малой Азии: в Галатии (Сикеоне) [CCLXXII], и Понте [CCLXXIII]. Быть может, где-то там располагался и тот населённый пункт (или монастырь), где подвизался Феодор Юродивый. По этой причине маловероятно, чтобы он был балканским святым.

Во второй половине IX в., как недавно выяснилось [CCLXXIV], было создано житие Григентия, в котором фигурируют целых четыре персонажа, так или иначе напоминающих о юродстве. Автор помещает их в разных городах – Морине, Агригенте, Карфагене и Риме – однако, по мнению А. Бергера, агиограф никогда не был в этих местах, а провёл всю жизнь в одном из константинопольских монастырей, так что те жизненные детали, которые он до нас доносит, все относятся к столице Империи. Вот первый из этих эпизодов:

В том городе обретался один святой муж именем Петр, который по причине [своей] славы у людей стал прикидываться дурящим (??? ??? ??? ???????? ????? ???????????? ?????????). Он был весьма нестяжателен, а пребывал иногда безвестно (?????????) в безлюдных частях города, иногда же в самом его центре. Люди не знали про него, до какой степени этот человек был рабом Иисуса Христа. Как-то раз блаженный [Григентий] отправился в Великую Церковь; был там и святой Петр. После того как чадо Христово помолилось и отправилось посидеть к одной из стоявших там скамеек, святой Петр, узрев его, сказал: «Добро пожаловать, чадо Григентий! Твой отец и твоя духовная мать очень горюют о тебе вместе с домочадцами и беспокоятся за тебя. Но Иисус Христос призвал тебя к величайшей славе и чести. Мужайся, дитя, отказавшееся от родных ради Господа Иисуса Христа». Блаженный Григентий, услыхав такое, был потрясен провидчеством святого мужа и, поклонившись ему, принёс покаяние. Посмотрев на его внешность, он поразился: тот был крайне смирен и изнурен от строгого воздержания, так что представлял собой кожу да кости (???? ?? ???? ??? ????? ????? ?????). Был он невероятно согбен и никогда не поднимал головы, одет был этот почтенный человек в совершенные лохмотья (глава 2. 52-66).

В изображении Петра агиограф использует несколько крохотных фрагментов специфически юродской парадигмы (желание избежать людской славы, коловращение в центре города), однако всё остальное в его портрете не выдает юродивого: как в цитированном отрывке, так и дальше Петр показывает чудеса духовного зрения, но в его поведении нет ничего вызывающего.

Про одну женщину из Агригента в житии со вкусом и в больших подробностях рассказано, как она, свесившись с балкона своего дома, обличала прохожих в супружеской неверности и называла в точности все имена и обстоятельства адюльтеров и прочих прегрешений (2.340-357). Сценка явно списана с живой жизни – обличения, изрыгаемые женщиной, приведены со многими жизнеподобными деталями, и лишь когда провидица переходит к славословиям в адрес Григентия, чью святость она пророчески углядела, повествование возвращается в русло клишированной риторики (2.358-373). Однако сам агиограф явно колеблется, чему именно приписать дар женщины: «Одному Господу известно, добровольно ли она повредилась [разумом] (???????? ??????????), либо была "одержима духом прорицательным" (Деян. 16, 16), согласно Писанию» (2.341-342). Третий случай благочестивой симуляции в житии Григентия – это некая Филофея из Карфагена (место действия, повторим, совершенно условно). Девушка «прикинулась, будто её обуял бес» (???????,?????? те ?????? ?????? ??????? ????????) в тот момент, когда её совсем уж было соблазнил некий юноша. С тех пор Филофея неизменно держалась раз принятого облика и «в образе бесноватой служила Богу живому» целых 36 лет (4.43-44). Впрочем, поскольку никакой агрессии против окружающих эта ложная бесноватая не проявляла, то её нельзя причислить к юродивым в строгом смысле слова [58]. Наиболее интересен четвёртый экзотический персонаж, описанный в житии. На нём следует остановиться подробнее. Агиограф утверждает, будто нижеследующий эпизод (5.380-445) имел место в Риме, но топографические сведения, приводимые им, весьма условны.

Когда [Григентий] шёл через городскую площадь, он увидел некоего безумного (?????????????) человека по имени Иоанн, появившегося вдалеке возле одного заброшенного сада. Он стоял под цветущим ореховым деревом (??????) и прикидывался, будто кидается камнями в тех, кто проходил по тамошней улице. Тут как тут появились и дети, которые, стоя в отдалении, жестоко кидались камнями в ответ, будто и сами обезумели. А ведь тот человек кидал в них не на самом деле, а лишь понарошку. Вознамерившись запустить в какого-нибудь человека, он бросал куда-то мимо и не причинял вреда прохожим. Когда блаженный [Григентий], идя своей дорогой, приблизился к [Иоанну], стоявшие в отдалении дети закричали: «Не приближайся, брат, дабы не получить от него камнем Но святой, не послушавшись, продолжал идти своей дорогой и оказался рядом с этим человеком. Он увидел, что тот напихал за пазуху камней из кучи и был, как казалось, готов кидаться ими в тех, кто попробует пройти по той улице. Праведный [Григентий] говорит ему: «Здравствуй, брат во Господе Тот взглянул на него, немедленно выбросил на землю камни из-за пазухи, благоговейно склонил колена, распростерся на земле, а встав, обнял блаженного и, облобызав его, произнес: «Смотри-ка, избранник Божий Григентий удостоил ко мне пожаловать…» Праведник, облобызав его в ответ, сказал: «Господин мой, не было ли бы для тебя уместнее угодить Господу Богу каким-либо иным способом, нежели путем подобных шалостей (??????????)? Такое делание является недоступным из-за трудностей, печалей, стеснений и страданий (????????? ??? ???????? ? ?????? ??????? ?? ?????? те ??? ??????? ??? ???????????? ??? ????????)». Ведь Григентий увидел, что этот человек очень изнурен от чрезмерной аскезы и бедствования: он не пользовался баней, не имел ни постели, ни хижины, ни какого-либо духовного наставника – ведь все гнушались им и отвращались от него, как от бесноватого. Тот отвечал так: «О, дражайший, раньше я был в монастыре, служа Господу Богу моему, но когда стал удостаиваться немалой чести от людей, устрашился хитроумных козней высоковыйного дракона (Диавола. – С.И.),а также вспомнил изречение апостола, сказавшего, что «глупое Бога умнее человеков», и решил выбрать тот путь, который ты видишь, лишь бы не отпасть от Бога. Ведь твоя честная во Господе душа ведает, что в тот час, когда придётся держать ответ перед праведным Судией, нам никто не пригодится и не поможет, и не будет никого, кто бы поставлен был отдавать нам приказы (?? ???????? ???? ????? ??? ?? ????). С другой стороны, если кто сумеет, по слову апостола Павла, высмеивая (??????-???????), распяться в этом мире до того, как уйти из него и расстаться с этой жизнью в духовных немощах, тот, несмотря на свои грехи, понравится Господу Богу и последует за Ним, ласковым, благосклонным и человеколюбивым. Ради этого, любезный господин мой, я выбрал тот путь [следования] за Богом, который ты видишь, и молю Господа моего и Владыку вырвать меня из ужасной тьмы и страшного тартара и мучительного червя, и тягостной Геенны…» Пока он всё это говорил, блаженный Григентий стоял, сокрушаясь на его слова, молча, и точил слёзы, как будто оплакивая свою жалкую долю. В сердце же своём он сказал: «Великая тайна – то, как избранники Божий идут страшной дорогой, а потом желают и стремятся лишь к тому, чтобы скрываться и одному лишь Богу нравиться!…» Сказав это самому себе, он пал пред сим святым мужем и обратился к нему: «Ты хорошо поступаешь, господин мой, хорошо! Прошу твою святость за себя: помяни и меня пред Господом. Если я что и сказал [плохого], то говорил бездумно, как один из неразумных (?????????? ?? ??? ??? ???????)». Сказав это и облобызав господина Иоанна, блаженный Григентий, после совместной молитвы, пошёл своей дорогой, радуясь, прославляя и хваля Владыку Христа. А те ребята, которые раньше говорили праведнику, чтобы тот не приближался к «тому, [по их словам], бесноватому (??????????), дабы он не попал камнем», видя, как кротко и приветливо тот поговорил с Григентием, удивлялись и толковали друг другу: «Этот диакон – либо какой-то маг и чародей, либо очень святой, коль скоро дикий бес, сидящий в этом несчастном, стал смирным и покорился ему». Решив проверить, в самом ли деле он пришёл в разум (????????????), они двинулись поближе к нему. А тот, снова собрав камни, стал их преследовать, кидаясь в них и во все стороны [камнями] и сделавшись ещё более буйным (??????????), чем раньше.

Иоанн представляет собой образчик раннего юродства: он был монахом, а потом ушёл в мир, чтобы бороться с гордыней. О спасении чужих душ, о сокрытии собственного совершенства и даже о тайных добрых делах этого юродивого в житии не сказано ни слова. От «Симеонова» поведения у Иоанна – лишь угроза «орехометания» (см. выше, с. 114-115).

Десятое столетие ознаменовалось подъемом юродства. Но теперь отношение общества к святости было уже иным. В агиографии наблюдается переоценка ценностей, и на первый план вместо аскетических выходят социальные добродетели. Византия, не знавшая феодализма, не могла усвоить того «аристократического» идеала святости, который был столь широко распространен на Западе, но тем не менее святыми всё чаще становились люди из состоятельных семей, деятельные и предприимчивые, щедрые жертвователи, рачительные хозяева [59]. Разумеется, в такой компании юродивый выглядел более странно, чем среди пламенных аскетов, пустынников, трансвеститов, странников и добровольных нищих, коими полнился ранневизантийский синаксарь. Поэтому и сам юродивый в его «втором издании» ведёт себя, как мы убедимся, не в пример смирнее своих предшественников.

Первой после VII в. апологией юродства можно считать написанное в середине X в. житие Василия Нового (BHG, 263-264). Сам его герой, хоть и в масштабах весьма скромных, практикует юродство. Он начинает своё подвижничество с того, что безо всякой видимой причины отказывается назвать себя представителям власти. Сюжет явно измыслен для того, чтобы в отсутствие гонений на христианство найти предлог изобразить стойкость святого под пытками. Власти подозревают в нём шпиона, и этот мотив глухо напоминает истории с юродивыми (ср. с. 213). Также намекает на юродство рассказ о том, как Василия попросили благословить вино, а он вместо этого разбил сосуд, поскольку в нём была змея [CCLXXV]. Но если Симеон Эмесский в аналогичной ситуации никому ничего не объясняет и люди уверены, что его поступок продиктован безумием [CCLXXVI], то Василий Новый охотно демонстрирует всем свою прозорливость. Юродство проявляется у Василия время от времени, уже когда он живёт приживалом в богатых домах Константинополя благополучной и покойной жизнью.

К нему приходили за советом, – повествует агиограф, – и многим он отвечал главным образом посредством загадок и дурачеств ( ??????????); некоторым казалось – притом, что он был исполнен Божьей мудрости, – будто он безумствует и буйствует ( ????????? ?? ??? ???????? ???). Они считали так из-за тех премудрых глупостей ( ????????? ??????????), которые он нарочито совершал на глазах у тех, кто пытался хвалить и возвеличивать его [CCLXXVII].

Наконец, житие рисует картину загробного мира, где юродивые, оказывается, пребывают компактно:

Другая группа, весьма малочисленная, – это глупцы Христа ради ( ??? ??????? ?????)… Это те, кто дурачестваи (???????????) побеждает злокозненного Умника [Диавола]. В здешнем мире тщеты они представляют себя глупыми во имя Господа; люди преследуют их и презирают, но в мире ином их тем более почитает Судия [CCLXXVIII].

В этом пассаже любопытно то, что при всём почтении к юродивым агиограф тем не менее избегает называть их словом ?????, ставшим, видимо, чересчур одиозным (см. с. 196). Решительная реабилитация термина ????? происходит лишь в житии Андрея Юродивого (BHG, 115z-117b).

Андрей Царьградский – знаменитейший юродивый, затмивший даже своего великого предшественника Симеона. Его житие пользовалось невероятной популярностью как в византийское время (от X-XV вв. сохранилось 30 списков), так и особенно в поствизантийскую эпоху (82 греческих рукописи!) [CCLXXIX]. Отдельного обсуждения заслуживает судьба этого жития на Руси (см. с. 246).

При всем этом образ Андрея решительно отличается от Симеонова. Эмесский святой мог иметь, а мог и не иметь реальных прототипов – главное было в том, что его образ явно существовал в фольклоре, в народной религиозности, и лишь оттуда был заимствован Леонтием. Царьградский юродивый есть персонаж насквозь литературный. Жизнеописание начинается с того, что Андрей «полюбил читать… жития богоносных отцов, так что его сердце загорелось желанием подражать им» (29-32). Другие персонажи тоже реагируют на него как на подражателя: один из них восклицает: «То, о чём мы читали в житиях святых, мы ныне видим собственными глазами!» (1333-1334) [CCLXXX]. Хотя агиограф Григорий отноит действие жития к V в. и даже рассеивает по тексту довольно много хронологических примет ранневизантийского времени, тем не менее некоторые анахронизмы, а также жанровые и стилистические особенности жития позволяют датировать его серединой Х в. [CCLXXXI] Не исключено, что агиограф пустился на эту хитрость, чтобы обойти канонический запрет: святой V в. не обязан был знать о решении Трулльского собора.

Согласно житию, Андрей был иностранцем («скифом» – может быть, славянином?). Его как раба купил один константинопольский вельможа, который крестил юношу и обучил его грамоте. Как-то раз Андрей видел сон, будто он вступает в единоборство с бесом перед строем небесных и адских сил и одерживает победу, за что получает от Христа обетование блаженства в загробной жизни. Это сновидение (а также увлечение житийной литературой) побудило юношу принять юродский подвиг. Впрочем, тут же приводится и другая, как бы внешняя причина: однажды в каморку Андрея пытался ворваться Дьявол, и от пережитого потрясения тот обезумел. Встав ночью, он пошёл к колодцу и, сидя на его краю, принялся резать ножом свою одежду, «произнося какие-то бессвязные слова, будто лунатик (99-100)».

Его заковали в цепи и посадили в храм св. Анастасии, целительницы бесноватых. Днем Андрей кричал, как безумный, а по ночам молился, «не зная, нравится ли Богу затеянное им дело». Как-то ночью он увидел самое Анастасию в сопровождении некоего светлообразного старца, которые ходили по храму, врачуя безумцев. Подойдя к Андрею, старец спросил: «Госпожа Анастасия, почему же ты не уврачуешь его?» – «Его уврачевал его учитель, – отвечала она, – и более он ни в чём не нуждается» (120-122). Из этого текста как будто следует, что Андрей всё же был болен, но его исцеление свершилось незаметным для плотских очей образом.

Когда прошло четыре месяца и церковные служители увидели, что он не выздоравливает, но делается всё хуже, они поставили в известность его хозяина а тот списал его как безумца и приказал освободить из оков и отпустить. И с тех пор Андрей бегал по площадям Города, творя глум в подражание древнему святому Симеону (219-224).

[Андрей] крутился среди толпы, ни разу не садился в течение целого дня, ничего не ел. Когда же наступал вечер, он начинал обходить городские портики, выискивая место, где находятся собачьи лежбища. Придя туда, он выгонял псов и укладывался спать, словно на матрасе Встав же поутру, он говорил себе: «Вот, жалкий Андрей, ты спал с собаками, как собака!… Теперь иди своим путем, унижаемый в [здешнем] мире этими людьми, дабы снискать хвалу и честь у Царя Небесного» (272-284).

Буйства Андрея были разнообразны: он то пил из лужи (400-403), то воровал на базаре фрукты (1355-1359), то прикидывался пьяным и вырывал еду у посетителей в трактире, то раздавал затрещины (1409-1411). Агиограф, видимо, имел под рукой житие Симеона, и потому многие деяния Андрея кажутся нам знакомыми: он «справлял нужду позади корчмы, на глазах у прохожих. Какой-то юноша увидел, как он испражняется без зазрения совести, и донес трактирщику, а тот, выйдя и застав святого, схватил палку и побил его что было мочи» (1241-1245).

Другое сходство с Симеоном выражалось у Андрея в общении с блудницами.

Как-то он, словно играючись, гулял поблизости от притонов разврата, и одна из блудниц втащила его внутрь. А воистину несгибаемый и подлинный насмешник Сатаны подчинился и последовал за ней Сбежались и остальные блудницы и ради смеха стали спрашивать его, как с ним такое случилось. Праведник же улыбался, но ничего не отвечал. Они его били по шее, и побуждали к срамному делу блуда, и ласкали его плоть, и испытывали его, побуждая целомудренного к бесстыдству, говоря: «Соблуди, Юрод, и насыть желание души». Можно восхищаться этим благородным человеком! Ведь среди стольких ласк, которые они на него обрушили, не подвигнулся он и не возбудился на мерзкую похоть (298-311).

При всем многообразии Андреевых буйств надо отметить, что до Симеона ему далеко: Андрей не кощунствует и даже наоборот – постоянно ходит в церковь; когда он раздевается догола, то его тотчас одевают (1450-1453); даже история с публичными женщинами представлена как случайный эпизод, а не образ жизни. Да и вообще, собственно «юродская» часть занимает всего 70 из 150 страниц жития [CCLXXXII]. При этом жители Константинополя обращаются с Андреем более жестоко, чем эмесцы с Симеоном.

Весь день он проводил в гуще толпы прикидываясь пьяным, толкаясь и получая тумаки, крутясь под ногами прохожих. Иные его колотили, иные лягали, кто-то жестоко стегал. Иные его били палкой по голове, другие таскали за волосы, давали подзатыльники или кидали оземь и, связав канатом ноги, волочили по улицам, не боясь Бога и не имея христианской жалости к себе подобному (741-750)…

Все его ненавидели, а городские мальчишки били, волочили, сильно колотили и, надев на его шею верёвку, таскали его на посмешище и, сделав из угля чернила, мазали ему лицо (1220-1223)…

Ещё и другое чудо творил праведный [Андрей], укрепленный милосердным Богом: летним днём блаженный прикидывался пьяным, садился на самом пекле и переносил испепеляющий зной, развалившись посреди улицы без еды и питья. А прохожие, спотыкаясь об него, по диавольскому наущению приходили в ярость. Одни били его палками, другие, пнув, шли мимо, третьи ругались и топтали его ногами, четвертые хватали его за ноги и оттаскивали в сторону. Когда же спускалась ночь, Андрей вставал и шёл в храм (1280-1289).

Однако не только это различает жития Андрея и Симеона. Если эмесцы не очень беспокоятся по поводу Симеона, то константинопольцы обсуждают проблемы безумия и одержимости постоянно и многосторонне:

Горожане, видя его, говорили: «А вот и ещё один безумный». А другие: «Подобное поведение не характерно для безумных (????? ? ?????? ???? ????? ??? ?????[CCLXXXIII]. Одни сочувствовали ему, другие били по шее, плевали в него и гнушались им (286-289).

[Когда Андрей предсказал нескольким юношам, что они угодят в руки ночной стражи и будут побиты, а пророчество это сбылось,] сказал один из них, начав обсуждение: «Будь проклят Сатана, о братья! Каким образом тот безумец предсказал нам то, [что и случилось?]…» Другой заявил: «Болван, разве ты не понимаешь, что бес говорит своему компаньону, что он собирается учинить? То, что мы ради глума сделали с ним, живущий в нём бес тотчас сделал с нами». Третий возразил: «Нет, я думаю, что Бог отплатил нам за то, что мы этого безжалостно побили». Ещё один вмешался: «Ты дурак! Будто уж Богу есть какое-нибудь дело до безумного (????? ?? ??? ???? ?????)! Это Он наслал на того бешенство. Мы ведь его играючи побили – что тут такого? Если бы он был святой, тогда ты убедил бы меня, что Бог отомстил нам. Но раз он сумасшедший, то Богу нет до этого дела». Ведя такие и иные разговоры, важные для юношества, они ушли (260-271).

[Когда Андрей оказался недоступен плотским соблазнам, блудницы,] обманувшись [в своих намерениях], говорили так: «Он мертвый, как бревно (ср. с. 113), или камень неподвижный». А одна из них сказала: «Дивлюсь я на ваше бесчувствие, что вы так говорите. Ведь он безумный и бесноватый (????? ??? ??? ????????) – голодает, жаждет, мерзнет, не имеет где голову приклонить. Как же он захочет такого [дела]? Отпустите его, пусть себе идёт своей дорогой!» (311-315).

[Один человек удивился провидению Андрея и рассказал о нём собутыльникам,] а корчмарь, услышав это, заявил им: «Как я вижу, вы ещё безумнее его. Ведь это не он говорил, а сопровождающий его бес. Разве бес не знает, кто блудит, кто крадет, а кто скуп?… А поскольку бес следует за ним, он всё знает. Бес сообщает ему о чужих прегрешениях, особенно если он друг [беса] и делает то, что тому приятно». И такими словами корчмарь убедил всех (363-370)…

Одни говорили, что он святой, другие возражали, что он прорицатель, и по соположению знаков зодиака умеет предсказывать будущее. А третьи утверждали: «Он нам открывает все от бесовской силы» (1185-1188)…

[Когда кто-то сильно побил святого,] Андрей упал ниц и поцеловал ему ноги, молясь за него И некоторые, видя его, говорили: «Смотрите, этот сумасшедший (???????????????) как собака, целует ноги побившего его. Он ничего не чувствует Андрей же, претерпев ужасные побои, ушёл оттуда и, обосновавшись в углу какого-то портика, ненадолго уснул. А проходившие там, когда видели его, говорили: «С ним это случилось из-за женского чародейства». Другие же возражали: «От эпилепсии»… [CCLXXXIV] Когда святой лежал на перекрестке, случилось, что там проезжала телега. Кучер был сильно пьян. Он правил, распевая песни и не видя святого, так что проходящие быки потоптали его, а колеса проехали прямо по его животу. Прохожие закричали на кучера, а некоторые принялись бить его, приговаривая: «Даже если ты ничего не соображаешь, то неужто не видишь, куда едет телега Он же, осоловелый от выпитого, с трудом отвечал: «Кто просил его валяться посреди дороги А они ему: «Пусть бы тебе дал Бог его мозги и того [злого] духа, который доводит до подобного тупоумия». Впрочем, праведник по милости Божьей остался невредим. И иные удивленно говорили: «Что нам сказать, что вымолвить об этом помешанном (??????????)? Не знаем мы, Бог ли его оберегает или те злые духи, общение с которыми ввергает его в погибель». Другие отвечали: «Нам кажется, что это сидящий в нём бес, желая и дальше там жить, мгновенно уменьшил вес телеги и сохранил человека невредимым». Третьи же утверждали: «Нет! Ни в коем случае! Это Бог, будучи милосерд, сжалился над его злосчастьем и слабостью и спас его». Всё это [Андрей] делал по собственной воле, потому что ненавидел мир и все, что в нем, во имя Царствия Небесного» (1250-1279)…

[Когда Андрей пришёл в церковь,] люди спрашивали друг друга: «Как случилось с этим бесноватым, что он вошёл сюда А другие отвечали: «Наверное, он слегка оправился от мучающего его злого беса». Третьи говорили: «Просто он проходил мимо и зашёл сюда посмотреть, думая, будто это обычный дом. Поскольку как бы он мог понять что это церковь? Пусть Господь сотворит то же самое с тем, кто учинил над ним такое» (1652- 1657)…

[Однажды Андрей узнал в откровении, что на Константинополь надвигается эпидемия, и заплакал,] а прохожие, видя его говорили: «Посмотрите на него! Он так рыдает потому, что оплакивает свою недавно умершую бабку». Другие возражали: «Глядите, насколько горько безумный плачет над своими грехами, как гласит Писание [60]. Иногда бывает, что потоки слёз вызваны бесами. Если бы у христианина было столько же слёз, он смог бы затопить пропасть своих грехов А третьи замечали: «Кто знает, может быть, он пришёл в себя и оплакивает свою судьбу». С такими словами они уходили (1835-1842)…

Как видим, в житии нашли отражение происходившие в Константинополе дискуссии об амбивалентной природе безумия, которых не было в Эмесе в VI в. Разноречивая реакция на поведение юродивого – одна из главных тем жития (ср. 2875-2879; 3559-3762 и т. п.). Сам агиограф, хоть иногда и подтрунивает над спорщиками, в ряде случаев явно с ними солидарен. Например, он вкладывает в уста Андрея именно то рассуждение о всеведении бесов (2636-2642), которое раньше (363-370) произносили персонажи, считавшие бесноватым самого Андрей. Мало того, один эпизод жития вполне можно расценить как предостережение против юродства:

Кто-то из слуг Епифания (см. с. 160)… глядя на святого, узнал его подвиг и, сев у его ног, со слезами стал упрашивать святого: пусть тот умолит Бога, чтобы и у него было такое делание. Праведник понял в душе, что есть то, чем хочет овладеть юноша. Желая поговорить с ним по секрету, Андрей силой Святого Духа переменил его язык на сирийский и, усевшись, бегло заговорил с ним по-сирийски [CCLXXXV]. Сказал слуга: «Если бы у меня не хватало сил, то я и не просил бы [права] стать таким же, как ты». Святой ответил: «Ты не в силах вынести трудностей и ловушек этой добродетели, ибо дорога эта узкая Оставайся лучше, как ты есть, в благочестии и скромности»… Слуга же сказал ему: «…Если ты не хочешь приклонить свой слух ко мне, ничтожному, скажи мне, что ты не можешь этого [для меня] сделать, и я тебя тотчас оставлю»… Блаженный Андрей спросил Бога о слуге: как следует поступить по поводу его просьбы и пришёл ему глас, говорящий: «Это не полезно (??? ???? ????? ????????)» (1100-1121)…

[Чтобы продемонстрировать юноше, сколь труден подвиг юродства, Андрей велел ангелу напоить того из чаши, из которой некогда испил сам.]

И начал слуга делать те же ужимки, какие делывал богоносный отец [Андрей], который, видя это, весело смеялся Но Епифаний, видя происходящее, впал в озабоченность, опасаясь, как бы гнев его отца не обратился против него. И он сказал блаженному: «Прошу тебя, раб Божий, не делай этого со слугой моего отца, дабы и сам ты не впал в небрежение (????????????), и Бог вместо доброго [слова] не подвергся бы хуле, и меня в глазах отца моего ты не представил бы ненавистным и проклятым…». Блаженный, не желая оставить просьбу Епифания неисполненной, приказал ангелу забрать от слуги дарованное ему и слуга тотчас пришёл в прежнее состояние очень опечалился и просил святого вернуть ему этот дар, тот ему отвечал: «Ты говорил мне, что я не могу продемонстрировать на тебе [юродство] – и вот, смотри и виждь, что во имя Господа я, если захочу, могу и больше этого тебе сделать. Да вот господин твой Епифаний противится твоему [желанию], а против воли твоего хозяина действовать божественные каноны запрещают». И один из других слуг по приказу господина позвал этого человека исполнять его повседневные обязанности (1127-1148).

Тот факт, что действие страшных небесных сил может быть остановлено из-за чьего-то ребяческого страха перед сварливым папашей, ярко демонстрирует парадоксальность положения, в котором очутился юродивый при новой общественной ситуации. Агиограф и сам признает, что святость святостью, но лишать хозяина его слуги – дело предосудительное. Кроме того, в данном сочинении опять, впервые после жития Иоанна Милостивого (см. с. 124), всплывает тема моральной ответственности юродивого.

[Одной женщине как-то раз открылось:] Андрей идёт в толпе, сияя, как столп огненный Одни глупцы отвешивают ему пощечины, другие дают по шее, а многие при виде его испытывают омерзение и говорят: «Господи, даже и врагу не пожелаем, чтобы с ним случилось такое [безумие]». А позади [Андрея] идут мрачные черные бесы, слушают все эти речи и приговаривают: «Воистину, пусть Бог услышит вашу молитву…». Посмотрев на тех, кто бил праведника, женщина увидала, что бесы берут их на заметку (???????????), произнося при этом: «…Они совершают грех, несправедливо избивая его. Под этим предлогом мы засудим их в их смертный час и нет им спасения Андрей услыхал [слова бесов] и, ведомый божественной силой, уничтожил их записи (????? ????? ?? ??????????) и ругал их, говоря: «Вы не имеете права брать их на заметку (??? ??????? ???? ??????????? ???????) ведь я же лично обращался к моему грозному владыке с просьбой (??? ??? ?????????? ??? ??????? ????????), чтобы не засчитывалось им в прегрешения то, что они меня бьют. Неведение даёт им возможность оправдаться!» (3565-3585).

Вся лексика вышеприведенного отрывка напоминает нам, что и сам агиограф, и его читатели жили в полицейском государстве, где подслушивание и доносы были делом заурядным, где всякого человека могли арестовать неизвестно за какую вину или освободить неизвестно по чьему ходатайству. Неисповедимость Божьего суда имела в глазах византийца свой коррелят в виде столь же неисповедимого – земного.

Как отмечалось выше (см. с. 52-53), жанр юродского жития родился из легенд о «тайных слугах Господа». В процессе этой трансформации образ праведника, узнающего о существовании людей более праведных, чем он сам, постепенно отошел на второй план. В конце концов этот персонаж превратился в конфидента при юродивом, а в последнего, в свою очередь, трансформировался образ «тайного слуги». Конфидент есть персонаж, по определению вспомогательный: без него никто не узнал бы о святости юродивого. Однако в житии Андрея этот второстепенный образ вдруг выходит на первый план. Речь идёт о праведном юноше Епифании, которому Андрей открывает множество великих тайн, которого берёт с собой, путешествуя в ад (2323-2380), и который вместе со святым узрел Богородицу во храме (3732-3758). Но Епифаний не просто взыскан доверием и любовью праведника – он превращается в самостоятельного житийного героя, многие главы жития посвящены только ему, и Андрей в них не упоминается. Епифаний иногда попросту заслоняет Андрея. Чем же этот юноша заслужил такую честь? В общем, самой «заурядной», самой «постной» праведностью и резонерством. Но это как раз и знаменательно. Ведь жанр историй о «тайных слугах» явился на свет потому, что в V в. обычное подвижничество казалось уже недостаточным для достижения святости. Религиозное сознание требовало чего-нибудь необыкновенного. Поэтому в конечном счете и родилось юродство. В X в. мы являемся свидетелями обратного движения. Благонамеренный праведник, делающий всё «как положено», с периферии житийного пространства возвращается в его центр. В лице Епифания классическая праведность побеждает экзотическую, хотя и выказывает ей должное почтение. Лишь в одном юродство остаётся непревзойденным подвигом: именно Андрей обладает даром ясновидения и предсказывает конец света (этот «Апокалипсис от Андрея» занимает значительную часть объема жития). Юродство сдает позиции, но за ним по-прежнему признаётся некое высшее, запредельное знание, недоступное «обычным» праведникам.

К одному с житиями Василия Нового и Андрея Царьградского жанру популярной агиографии, вошедшему в моду к середине X в., относится и житие Нифонта Константианского (BHG, 1371), написанное между 965 и 1037 г [CCLXXXVI]. Герой жития был ребенком привезен в Константинополь из провинции, увлекся соблазнами большого города, пустился во все тяжкие, но потом раскаялся и начал долгую борьбу с бесами, шедшую с переменным успехом. Победив в конце концов Дьявола, Нифонт стал городским провидцем и моральным учителем. Если Василий Новый жил нахлебником в богатых домах, то источник существования Нифонта в житии не обозначен. Во всяком случае, он не монах (и даже упрекает иноков за сребролюбие и ростовщичество [CCLXXXVII]). Хотя многие черты роднят житие Нифонта с житием Андрея, нет никаких оснований считать (вопреки Ридену [CCLXXXVIII]), будто первое опирается на второе. Скорее, они представляют один и тот же культурный круг.

Сам Нифонт – никоим образом не юродивый. Если юродивый воспринимается как абсолютный праведник, не сомневающийся в собственном совершенстве, то Нифонт показан в житии мятущимся и кающимся грешником, подчас сомневающимся даже в бытии Божием (31-32), который многие годы предавался самобичеванию (20; 24), благодаря чему только и избавился от рабства у бесов (116). Воздав в молодости дань всем возможным порокам, он в своем новом статусе праведника никогда больше не переступает порога ни харчевни (42), ни публичного дома (44).

В житии упоминаются два юродивых, в качестве проходных персонажей. Один – это некий безымянный монах-эфиоп (смелый сюжетный ход, ибо обычно в виде эфиопов фигурируют в агиографии бесы). Этот праведник никогда не менял воды в своей миске, сделанной из долбленой тыквы, так что вода зацвела. «Частенько, если кто-нибудь приходил к нему, чтобы на него взглянуть, он прикидывался сумасшедшим (?????? ?????? ??????) и говорил: «Ей-ей, ты явился чтобы убить меня, но Бог сверху тебя видит» – и показывал рукой на небо (74.29-31). Это все, что мы узнаем про монаха-эфиопа, который больше нигде в житии не встретится. Автор не поясняет, в чём смысл юродствования этого героя или его слов об убийстве. По всей видимости, агиограф рассказал нам о каком-то реальном, не выдуманном человеке, чьё странное поведение не слишком успешно «подогнано» под юродскую парадигму. Второй случай, более литературный, это ещё один эфиоп, бывший разбойник из (беотийского?) города Гисия, который раскаялся, стал праведником, возил дрова с гор, оставляя себе два обола, а остальное раздавая другим; он «постоянно ходил туда-сюда, что-то бормоча» (древнеславянский переводчик жития добавляет в этом месте, может быть, из недошедшего греческого оригинала: «озираяся», 300.12-13), и одни говорили: «Он безумец (?????? ?????????), а другие утверждали, что он повредился (??????????)» (72.23-25), но когда в городе случилась засуха, лишь его молитва смогла вызвать дождь (72.25-74.4).

Однако при всей невыразительности приведенных случаев реального юродства, житие буквально пронизано апологией «тайной святости». Сам Нифонт вызывал противоречивые отклики (81.30-32) и утверждал, что «многие в своём внутреннем мире делают богоугодные вещи, даже если внешним образом поступают неразумно (??????????); Бог видит внутреннюю сущность и не попускает таким вовсе погибнуть… А те, что в душе порабощены [бесом]… даже если они руками или плотью творят добро, это не идёт им на пользу» (126.20-25).

Истинные святые для Нифонта – тайные святые (81.24; 26; 118.4-5; 7-8; 16-18; 160.22-23).

Однажды в житии приведена настоящая апология парадоксальной святости: кто-то спрашивает Нифонта, «почему многие люди ненавидят праведников, иные соблазняются (??????????????) на их счет». Святой отвечает, что «хула приносит праведному большую пользу» (55.8-12) и рассказывает об одном таком человеке, который жил со скотиной и считался негодяем, а сам тем временем молился о том, чтобы хулящие его не подверглись Божьему гневу (55.17-56.4). Как признает агиограф, кое-кому такая святость не нравится: «Многие праведники являют для людей соблазн, и те ропщут против них, говоря: если им нужно спасение, то пусть сидят в пустыне, а те, кто пребывает в миру, тщеславятся и заботятся о том, чтобы нравиться людям» (56.19-24). Нифонт возражает на этот аргумент так: во-первых, и патриархи жили среди людей, и Бог пребывает повсюду; во-вторых, природные явления тоже не могут всем нравиться одинаково: кто-то любит зиму, а кто-то лето; в-третьих, ведь и Иисус не всем нравился (55.25-58.15). Эти причудливые аргументы, ни один из которых не отвечает на этическую суть упреков, показывают, тем не менее, что в византийском обществе продолжалась оживленная полемика на эту тему.

Житие Нифонта важно для нас ещё по одной причине: агиограф, словно предвосхищая рассуждения Симеона Нового Богослова (см. с. 170 сл.), развивает концепцию «бесстрастия» праведника.

Относительно тех добродетельных, которые едят (в пост), а также пьют вино, внимай, чадо, и слушай: те, за кем ты это заметил, являются доблестными воинами [Божьими], они попрали греховные страсти и ныне являются хозяевами и господами страстей, получившими дары бесстрастия ( ????????? ? ?? ????????) от Бога. А ведь Божьи дары неотменяемы ( ???????????) и те, кто их получил, даже если едят [скоромное], даже если пьют вино, – делают всё это в бесстрастии Те, кто это делает, часто [нарочно] творят такое на глазах у людей, а оставшись одни, в молчании творят дела благочестия, восполняя пощением в келье то, чего лишились на глазах у людей (164.10-17; 26-29; ср. 232.4-31).

Разумеется, делающие подобное – по определению юродивые, но Нифонт их этим словом не называет. Такая же сдержанность проявляет себя и в другом месте: Нифонт, как и Василий Новый, рисует картину Страшного Суда, но у него, в отличие от Василия, юродивые впрямую не названы среди спасшихся; быть может, они подразумеваются среди «тех, кто ради Христа» (в одной из поздних рукописей добавлено: «бедные») (96.10), а возможно, что среди «блаженных» (???????), (98.36- 99.6), но это лишь догадки.

В ученой культуре второй половины X в. юродство также играло, видимо, весьма заметную роль – иначе невозможно объяснить, почему в энциклопедическом словаре «Суда», созданном около 1000 г. и совершенно не имеющем узкоцерковной направленности, появляется отдельная статья «Глупость Христа ради» (????? ??? ???????) [CCLXXXIX]. Хотя это – не более чем цитата из сочинения Иоанна Златоуста «О непостижимости Бога» [CCXC], тем не менее само её появление в словаре знаменательно.

В конце X в. отмечается и взлет интереса к Симеону Эмесскому: гимнописец Гавриил создает в его честь кондак [CCXCI]. Это – весьма объёмистое произведение [CCXCII]; хотя автор ни разу, кроме как в заголовке, не употребляет слова ?????, песнопение написано необычным, не вполне грамотным языком [CCXCIII]; можно ли сделать отсюда какой-либо вывод о характере его бытования – неизвестно. В целом гимнограф, живописуя подвиги Симеона, аккуратно следует за текстом Леонтия Неапольского, однако по крайней мере в двух местах даёт волю и собственной фантазии: там, где описано, как юродивый идёт в самую гущу соблазнов, но не поддаётся им, Гавриил сравнивает его с мифическим существом саламандрой, которое горит, но не сгорает [CCXCIV], а в сцене агрессии Симеона против горожан добавлено, по сравнению с оригиналом, всего одно слово – святой не только толкался, но и «плевался» (?????) [CCXCV]. Может быть, Гавриил использовал собственный опыт общения с подобными людьми?

И всё же наиболее значимым является тот факт, что Симеон Метафраст, которому в конце X в. было поручено пересмотреть весь агиографический фонд и издать новый менологий, не счёл нужным включить юродивых в свою десятитомную энциклопедию.


Примечания:



[5] Снигирева Э. А. Антиклерикальные и антирелигиозные мотивы в русской народной сказке // Атеистические традиции русского народа. ?., 1982, с. 107. Впрочем, в другой работе тот же автор склоняется к идее, что всё-таки дело не в протесте, а в клерикальных интригах: Снигирева Э. А. Юродство и православная церковь // Социально-психологические аспекты критики религиозной морали. Вып. 3. ?., 1977, с. 74-91.



[6] Горобинская ?. ?., Немченко Л. М. Симуляция юродства // Русская литература XX века. Вып. 3. Екатеринбург, 1996, с. 187.



[57] Его не следует путать ни с его тёзкой Феодором Юродивым, чья память праздновалась 16 марта и о котором речь пойдет ниже (см. с. 219), ни, разумеется, с русским юродивым Феодором Новгородским (день памяти – 19 января).



[58] Если считать, что Филофея расплачивается юродством за то, что когда-то поддалась греху вожделения, она окажется частью небольшой группы «покаянных юродивых», вроде Марка и Иерофея (см. с. 97, 168). Возможно, именно на этот персонаж ссылается в одной глухой ссылке работа: Gagliardi I. I saloi, ovvero le «forme paradigmatiche» della santa follia // Rivista di ascetica e mistica. 1994, № 4, p. 380, n. 31.



[59] Lackner W. Die Gestalt des Heiligen in der byzantinischen Hagiographie des 9. und 10. Jahrhundert // The 17th International Byzantine Congress. Major Papers. New York, 1986, p. 526-530; Б. Флузен отмечает, что святые в этот период всё чаще чувствуют себя как дома не в пустыне, а в городе, и если в ранневизантийское время подвижник входил туда, как во вражеский лагерь, – то теперь, как в сакральное место, см.: Flusin В. L'hagiographie monastique a Byzance au IX et X siecle // Revue Benedictine. V. 103. 1993, p. 47-49.



[60] Ссылка ложная: ничего похожего в Библии нет. Никакая «бабка» также более не упоминается.



[II] В отличие от некоторых других светских исследователей, например: Stange-Zhirovova N. La folie-en-Christ comme pheno-mene culturel // Annuaire de l'lnstitut de Philologie et d'Histoire orientales et slaves. V. 24. 1980, p. 83-84; Behr-SigelE. La folie en Christ dans la Russie Ancienne // Mille ans de Christianisme russe. 988-1988. Actes du Colloque International de l'Universite Paris-X. Paris, 1989, p. 141-142 etc.



[XXV] Aelius Arislides. Oratio 46 / Ed. W. Dindorf. V. 2. Leipzig, 1829, p. 309.9-11.



[XXVI] С. Аверинцев называл «юродством» жизненную позицию поздних киников: Юлиана и Максима (см.: Культура Византии. IV – первая половина VII в. М., 1984, с. 288).



[XXVII] Kelso J. A. Fool // Encyclopedia of Religion and Ethics. V. VI. New York, 1913, p. 69; Theologisches Worterbuch. S. 844.



[XXVIII] В каноническом переводе – «немудрое».



[XXIX] Besangon Spencer A. The Wise Fool (And the Foolish Wise) // Novum Testamentum. V. 23, № 4. 1981, p. 351-354.



[CCLV] См.: Sansierre J.-M. Les saints stylites du V au XI siecle, permanence et evolution d'un type de saintete // Saintete et martyre dans les religions du Livre / Ed. J. Marx. Bruxelles, 1989. Другой счет, но с той же тенденцией, см.: Репа L, Castellana P., Fernandez R. Les stylites syriens. Milano, 1980, p. 79-84.



[CCLVI] Theodorei de Cyr. Histoire des moines de Syrie / Ed. P. Canivet, A. Leroy-Molinghen. V. 2 [SC, 257]. Paris, 1977, p. 186-188.



[CCLVII] Житие иже во святых отца нашего Феодора архиепископа Едесскаго/ Изд. И. Помяловский. СПб., 1892, с. 52-53.



[CCLVIII] Theodori Studilae Magna Katechesis / Ed. J. Cozza-Luzi // Nova patrum bibliotheca. V. X, pt. 1. Roma, 1905, p. 25.



[CCLIX] Пападопуло-Керамевс А. Сборник греческих неизданных богословских текстов IV-XV вв. (Записки историко-филологического факультета Имп. Санкт-Петербургского Университета. Ч. 95). СПб., 1909, с. 243.



[CCLX] Дмитриевский А. Описание литургических рукописей, хранящихся в библиотеках православного Востока. Т. 1. Ч. 1. Киев, 1895, с. 215, 219. Возможно, первый канон Симеону был написан Феофаном Никейским (850 г.), см. Сергий. Полный месяцеслов Востока. Т. 2. М., 1997, с. 219.



[CCLXI] Там же, с. 118; 219-220.



[CCLXII] Martyrologium metricum Ecclesiae Graecae / Ed. V. G. Siberus. Lipsiae, 1727, p. 364. См.: Ivanov S. A. St. Paul the Corinthian, Holy Fool // The Heroes of the Orthodox Church. The New Saints, 8th-16th c. / Ed. E. Kountoura-Galake. Athens, 2004, p. 39-46.



[CCLXIII] Ibid., p. 32.



[CCLXIV] Ehrhard A. Uberlieferung und Bestand der hagiographischen und homiletischen Literatur der griechischen Kirche. Bd. I. Leipzig, 1937, S. 579. Anm. 1.: «Diesen Text habe ich in keiner anderen Hs. wahrgenommen».



[CCLXV] Васильевский В. Г. Русско-византийские исследования. Вып. 2. СПб., 1893, p. XVII-XVIII.



[CCLXVI] Metcalf D. ?. Corinth in the Nineth Century: The Numismatic Evidence// Hesperia. V. 42. 1973, p. 196, 201.



[CCLXVII] ???????????? ?. ? ????????????? ??????? ????????? // ???????-???????, ?. 9. 1972, ?. 134; ????????????? ?. ????? ?????? ????????? ?????? ???? ??? ?????. ?????, 1976, ?. 428-429; ????. Le Peloponnese byzantin jusqu'en 1203. Paris, 1951, p. 136.



[CCLXVIII] Analecta Hymnica Graeca. V. III / Ed. J. Schiro. Roma, 1972, p. 346-355. Далее ссылки в тексте.



[CCLXIX] Bon A. Le Peloponnese, p. 77; Christides V. The Conquest of Crete by the Arabs (ca. 824). A Turning Point in the Struggle Between Byzantium and Islam. Athens, 1984, p. 162.



[CCLXX] Codex Mosquensis, 390 (Vlad. 354), f. 345v. Cf.: ???????????? ??? ?????? ?????. ??? ?????????'??????????. ?. 1. ??????, 1868, ?. 479.



[CCLXXI] Сергий. Полный месяцеслов Востока. Т. 2, с. 55.



[CCLXXII] Ср.: Alhenaei deipnosophistarum libri XV / Ed. G. Kaibel. V. III. Leipzig, 1890. 1.9-12.



[CCLXXIII] Pholii Epistulae et Amphilochia/ Ed. B. Laourdas, L. G. Westerink. V. 6.1. Leipzig, 1988. № 318.



[CCLXXIV] Berger A. Das Dossier des heiligen Gregentios ein Werk der Makedonenzeit // Byzantina. V. 22. 2001, S. 64. Выражаю благодарность А. Бергеру, предоставившему мне возможность ознакомиться с изданием жития Григентия, которое он подготавливает к печати. Ссылки далее делаются (в тексте) на предварительный вариант этого издания.



[CCLXXV] Житие св. Василия Новаго / Изд. С. Вилинский. Ч. 2. Одесса, 1911, с. 170-171.



[CCLXXVI] Leontios de Neapolis. Vie de Symeon le Fou et Vie de Jean de Chypre, p. 81; Житие св. Василия Нового, с. 311.



[CCLXXVII] Житие св. Василия Нового, с. 311.



[CCLXXVIII] Там же, с. 78-79. В более простонародной версии вместо ????? стоит ??????? (226).



[CCLXXIX] Ryden. The Life, V. I, p. 151-157. Далее в тексте даются ссылки на номера строк из второго тома этого издания.



[CCLXXX] См.: Magdalino P. What We Heard in the Lives of the Saints We Have Seen With Our Own Eyes: the Holy Man as Literary Text in Tenth-century Constantinople // The Cult of Saints in Christianity and Islam: Essays on the Contribution of Peter Brown / Ed. J. Howard-Johnston and P. A. Hayward. Oxford, 1999, p. 83-112.



[CCLXXXI] Самую раннюю дату отстаивает С. Мэнго – конец VII в. (см.: Mango С. The Life of St. Andrew The Fool Reconsidered // Rivista di Studi Bizantini e Slavi. V. 2. 1982, p. 297-313). Обоснование поздней датировки см.: Ryden L. Zum Aufbau der Andreas Salos-Apokalypse // Eranos. Bd. 66. 1968, S. 101- 117; Idem. The Date of the Life of Andreas Salos // DOP. V. 32. 1978, p. 127-153; Idem. Style and Historical Fiction in the Life of St. Andreas Salos // Jahr-buch der osterreichischen Byzantinistik. Bd. 32. № 3. 1982, S. 176- 183; Idem. The Revised Version of the «Life of St. Philaretos the Mer-ciful» and the «Life of St. Andreas Salos» // AB. V. 100. 1982, p. 486-495; Idem. The Life of St. Basil The Younger and the Date of the Life of St. Andreas Salos // Harvard Ukrainian Studies. V. 7. 1983, p. 568-586; Ryden. The Life V. I, p. 38-56. Самый ранний из дошедших фрагментов датируется X в.



[CCLXXXII] Ср.: Grosdidier de Matons. Les themes, p. 303-310. Любопытную статистику приводит Л. Риден: Андрей назван скандальным словом ????? 19 раз, а литературным ????? – 8, в то время как для Симеона это соотношение 67 к 1 (Ryden L. Zum Wortschatz der verschiedenen Fassungen der Vita des Andreas Salos // Lexicographica Byzantina / Hrsg. von W. Horandner, E. Trapp. Wien, 1991, S. 221).



[CCLXXXIII] Фраза «Земля си николи же бесъ салоса несть» появилась в древнерусском переводе жития потому, что он делался с той рукописи, в которой вместо ?????? (нрав) стояло ????? (место) (Молдован. Житие, стк. 442-443).



[CCLXXXIV] В одной из рукописей XIV в. (Е) это место содержит следующее расширение: «Третьи говорили: "Его ум зашёл за разум и надломился, не выдержав непомерной тяжести, когда он погрузился в глубокую и непроходимую пучину Писания". Так одни предлагали одну, а другие – другую причину его погибели» (1257 арр. crit.).



[CCLXXXV] Можно считать, что перед нами – отзвук первоначальной версии жития, в которой Андрей был сирийцем (Ludwig С. Sonderformen, S. 245), однако более вероятно, что сирийский здесь – напоминание о Симеоне Эмесском (Ryden. The Life. V. II, p. 316). Ср. также: Успенский Б. А. Вопрос о сирийском языке в славянской письменности: почему дьявол может говорить по-сирийски? // Успенский Б. А. Избранные труды. Т. 2. М., 1996, с. 59-64.



[CCLXXXVI] Иванов С. А. К датировке жития св. Нифонта // ВВ. Т. 58. 1999, с. 72-75.



[CCLXXXVII] Матерiяли з icтopii вiзантшско-слов'янськоi лiтератури та мови/ Подг. А. В. Ристенко. Одеса, 1928. р. 160.23-32. Далее ссылки на страницы этого издания даются в тексте.



[CCLXXXVIII] См.: Ryden L. The Date of the Life of St.Niphon, BHG 1371z // Greek and Latin Studies in Memory of C. Fabricius / Ed. S.-T. Teodorsson. Goteborg, 1990, p. 39.



[CCLXXXIX] Suidae Lexicon, ?. 1339.



[CCXC] Jean Chrysoslome. Sur l'incomprehensibilite de Dieu / Ed. A.-M. Ma-lingrey. [SC 28 bis.] Paris, 1970, 2.70-74. См. выше, с. 33.



[CCXCI] Beck H.-G. Kirche und theologische Literatur in byzantinischem Reich. Munchen, 1958, S. 606.



[CCXCII] Paschos P. P. Gabriel l'Hymnographe. Kontakia et Canons. Paris; Athenes, 1978-1979, p. 138-173.



[CCXCIII] Ibid., p. 52.



[CCXCIV] Ibid., р. 156.



[CCXCV] Ibid., р. 158. В отличие от Гавриила, составитель Константинопольского синаксаря практически опустил всю «юродскую» половину жития Симеона (Synaxarium ecclesiae Constantinopoli-tanae/ Ed. ?. Delehaye. Bruxelles, 1902, col. 833.5-834.19).