Конфликт интерпретаций

В семинарском фольклоре давно (может, уже не первое столетие) ходит предание о нерадивом ученике, которому на экзамене по латыни предложили перевести с латыни слова Христа: «Дух бодр, плоть же немощна» (spiritus quidem promptus est, caro autem infirma). Ученик, который, очевидно, грамматику знал лучше, чем богословие, предложил следующий перевод: «Спирт хорош, а мясо протухло»… Перевод, а уж тем более истолкование всегда зависят от духовного опыта человека.

Сколько существует прочтений Пушкина или Гете! Даже газета–однодневка — и та может быть воспринята по–разному. Любой текст живет в сотворчестве автора и читателя. Читатель не просто потребляет текст, он его заново оживляет, по–своему творит. Поистине «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется».

Но тем более неизбежны разнопрочтения, когда речь идет о Библии — книге, от которой мы отстоим столь далеко и по своему духовному уровню, и по историко–культурному окружению. Поэтому кто бы ни говорил о Писании, его речь не менее говорит нам о нем самом, чем о Евангелии. Выбор комментируемых мест и сам комментарий, интонация разговора и конечные выводы — все это зависит от опыта и культуры человека. И тот факт, что у нас есть не одно Евангелие, а четыре, и называются они — «Евангелие по…» — уже само это говорит о том, что любой пересказ Благой Вести Христа неизбежно интерпретативен. Можно даже сказать с большим усилением: если бы кто–то мог ежедневно прочитывать Евангелие целиком, то он каждый день читал бы другую книгу, ибо сам он меняется — в том числе и под воздействием чтения Богодухновенного текста (на этом основано церковное требование регулярного чтения Писания).

Но люди доверчиво внимают проповедникам, заявляющим: «Мы проповедуем только Евангелие. Мы несем простое и истинное понимание Евангелия. Мы живем только и строго по Евангелию. Откройте глаза, возьмите в руки Евангелие, которое мы вам подарим, и читайте. Мы будем давать вам очевидные комментарии, и вы увидите, что православные просто исказили евангельские слова…».

Эти проповедники зовутся протестантами. А так как при недавнем господстве «теории отражения» сложнейшие философско–методологические исследования, вскрывающие отношения между субъектом познания и его объектом, были названы «идеалистическими выдумками» и запрещены, то человеку, который не наслышан о Витгенштейне, Поппере и Гуссерле, трудно понять, что любой текст существует только в интерпретации, или, усилив акцент: текст вообще не существует без читающего. Все, чего ни коснется человек, он делает «своим», на все он налагает неизбежный отпечаток своего жизненного и духовного опыта, все понимает в свою меру.

Как восприятие мира человеком неизбежно субъективно — так неизбежно субъективно и восприятие человеком библейского текста. Однако лишь философски невоспитанный ум увидит в этом обстоятельстве повод для радикального скептицизма и релятивизма. Да, мы познаем внечеловеческий мир по–человечески. Но все же — познаем. Да, мы воспринимаем Слово Божие по человечески — но все же воспринимаем именно его. Богословие знает способы, позволяющие гасить фоновые шумы наших слишком человеческих интерпретаций ради того, чтобы очистить от них тот Замысел, который в Свое слово влагал Сам Открывающийся.

Поскольку я не пишу учебник по герменевтике (искусству толкования Писания) - укажу лишь на самые очевидные способы защиты Текста от человеческой предвзятости.

Первый из них — помнить о том, что работаем мы с книгами, которые дошли до нас во множестве разноречащих друг другу рукописей. Это очень важно и очень радостно: Бог вверил Свое послание рекам человеческой истории. Он не сбросил к нам книгу, вырезанную на алмазе. Он позволил, чтобы Его слово разносилось по земле и по векам человеческими руками. Вроде бы все, что вручено людям — ненадежно. Но Евангелие все же не потерялось[2].

И все же отличия неизбежны и неустранимы при рукописной передаче текста). Конечно, в основном это описки или непроизвольные изменения текста (введение в текст языковых особенностей, характерных для данной местности и века). Но есть некоторые разночтения, которые меняют богословский смысл целой фразы, и в этих случаях выбор между разными рукописями является смысловой интерпретацией. Например, в некоторых рукописях Евр. 2, 9 читается как «Дабы Ему, по благодати (??????) Божией, вкусить смерть за всех». В других же вместо ?????? стоит ?????: «вдали». И тогда получается, что Христос вкусил смерть «вдали от Бога», «вне Бога» (и этот апостольский стих воскрешает в памяти крик Спасителя на Голгофе: «Боже Мой, почему Ты Меня оставил?!»)[3]. Он, Иисус, один оставлен Богом — чтобы более никто из нас не оставался со смертью один на один…

Еще пример разночтения — молитва Христа на Тайной Вечере: «Отче Святый! соблюди их во имя Твое, тех, которых Ты Мне дал!» (Ин. 17, 11, ср. 17, 12). В синодальном русском переводе эти слова поняты переводчиками как передача апостолов Отцом Сыну. Однако ряд рукописей, на которые опираются некоторые современные переводы Евангелия[4], содержат чтение не «данные» (??????0????0?; действительно могущее в этой фразе относиться только к ученикам), но «данное» (????????????, то есть единственное число среднего рода), и при таком написании Христос говорит именно о том, что Отец дал Сыну Свое имя: «Отче Святый! соблюди же их во имя Твое, которое Ты Мне дал!». Контекстуально логичнее тот перевод, который говорит о передаче имени Отца Сыну: ведь в Флп. 2, 9–11 апостол говорит, что «Бог <…> дал Ему имя выше всякого имени, дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных и преисподних, и всякий язык исповедал, что Господь Иисус Христос в славу Бога Отца»[5]. Сын «славнейшее наследовал имя» (см. Евр. 1, 4). Такое чтение разрушает все построения «свидетелей Иеговы», ибо оказывается, что именно Имя Свое, то есть имя Иеговы Отец даровал Сыну.

В древнейших рукописях Писания нет ни разбиений между словами, ни знаков препинания, ни заглавных букв. Например, как прочитать: «Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу» (Мф. 3, 3) или «Глас вопиющего: в пустыне приготовьте путь Господу» (Ис. 40, 3)[6]? В первом случае мы слышим человека, который из пустыни, вдали от городов кричит горожанам: “ Эй вы, там, в городах! Готовьтесь: Господь грядет!». Во втором случае это голос, раздающийся на городской площади и призывающий выйти из городов, из вместилищ греха и пошлости, и в пустыне, обнаженными от обветшавших одежд культуры, встретить Творца миров. От расположения знака препинания смысл меняется довольно значительно…

Где написать заглавную букву? Ставить или нет прописную букву в павловом стихе: «благовествование наше <…> закрыто <…> для неверующих, у которых бог века сего ослепил умы» (2 Кор. 4, 3–4)? Синодальный перевод полагает, что «бог века сего» — это сатана. (И делает это к вящей радости иеговистов, которые тем самым получают пример применения слова «бог» к существу, которое богом не является, и делают свой вывод: раз падший ангел называется богом, то тем более именование Христа богом никак не означает, что Он действительно есть Бог). А в конце II столетия св. Ириней Лионский читал так: «У неверующих века сего Бог ослепил умы» (Против ересей. 3, 7, 1).

Во–вторых, не стоит забывать и того, что работаем мы по большей части с переводами Библии. Протестанты, как и все остальные христиане, проповедуют Евангелие не по–древнегречески и не древним грекам. Значит, они опираются на некие переводы.

Переводчики могли иметь дело с разными рукописями, то есть с разными вариантами первоисточника (что особенно важно для изучения истории ветхозаветного текста): «Если бы издание Семидесяти (Септуагинта) осталось чистым и в том виде, как оно переведено на греческий язык, то излишне было бы переводить еврейские книги на латинский язык. Но так как теперь в различных странах находятся в обращении различные списки, и тот подлинный и древний перевод испорчен и поврежден,.. иудеи смеются над нами» (Иероним. Апология против Руфина. 2,28)[7].

Но главное — любой перевод есть уже толкование. Любое слово чужого языка может быть переведено несколькими словами языка переводчика. Какое из веера значений данного слова было использовано именно в данном случае? — Об этом должен догадаться (и свою догадку обосновать) переводчик. К сожалению.не всегда его догадки бесспорны, не всегда они верны.

Вот пример такого перевода, что скорее порождает недоумения, а не разрешает их[8]. В русском переводе Кол. 2,13–14 говорится: «Вас, которые были мертвы, оживил вместе с Ним, простив нам все грехи, истребив учением бывшее о нас рукописание, которое было против нас». При таком переводе получается чисто теософская, гностическая мысль: учение оживляет нас, учение Христа очищает нас от рукописания греха. Не жертва Христа спасает — но Его проповеди (или наше согласие с Его учением — что граничит уже с самоочищением и самоспасением). На самом деле вернее перевод: истребив рукописание с утвержденным (dogmasin) на нем. «Учение» (????????) относится не к нам и не ко Христу, а к рукописанию: рукописание как собственноручная долговая расписка «было составлено в форме определенных точных постановлений; ????????????? по русски переведено неточно»[9]. Современные переводы на европейские языки подтверждают справедливость такого подхода[10].

Труд переводчика — творческий труд. И компьютерный перевод именно потому, что он автоматичен, до сих пор уступает труду человека–переводчика. Стремление сделать кальку, буквально–подстрочный перевод порой делает текст не просто непонятным, но даже и придает ему совершенно ложный смысл. До сих пор замешательство многих православных вызывает церковно–славянский перевод притчи о сеятеле: «Потом же приходит диавол и вземлет слово от сердца их, да не веровавше спасутся» (Лк. 8, 12). Прочитает батюшка по–славянски этот евангельский отрывок, начинает тут же проповедь… И порой рождаются весьма «диалектические» толкования: мол, если бы человек веровал, но грешил, то он не мог бы спастись, а если он не будет веровать, то он не будет судим так строго, и потому сможет быть спасен как язычник. И даже то, что вообще–то эти слова выражают желание искусителя, как–то не принимается во внимание… Славянский перевод лишь буквально передает греческую конструкцию. Синодальный русский перевод дает как будто противоположный текст: «чтобы они не уверовали и не спаслись»; греческая же конструкция имеет тот же смысл, но использует имеющуюся в греческой грамматике возможность, при которой одна отрицательная частица относится сразу к двум глаголам, точнее, к каждому из них. Славянский переводчик знал эту конструкцию, хотел ее привить и к славянскому языку, но она здесь не прижилась, и в результате текст этого стиха стал кощунственно–непонятен.

Но не только грамматика таит сюрпризы для переводчика. Богослов–переводчик не может не учитывать, что любое слово многозначно, а значит, перевод есть выбор между значениями. Например, еврейское слово аман означает одновременно и знание, и веру. В каком случае как его переводить? Еврейское слово алма «молодица» может означать и девушку, и молодую замужнюю женщину. Когда пророк Исайя возвещает «Се, Дева (алма) во чреве приимет и родит Сына» (Ис. 7, 14), имеет ли он в виду обычные роды обычной молодой женой, или перемену в судьбах мира и Израиля он связывает с чудом Девственной матери? Еврейский журналист из Москвы предлагает правильный, с его точки зрения, перевод: «Смотрите, эта молодка беременна»[11]. Непонятно только, зачем пророку надо было возвещать факт, столь обыденный, как нечто важное и обнадеживающее. Так что дело в выборе общего смысла и соответствующего ему значения отдельного слова.

А как переводить так, чтобы это было понятно людям другой культуры? Например, в Библии слово «плоть» далеко не всегда антоним «души»; чаще всего оно означает просто конкретное живое существо. Отсюда выражения вроде: «Я Господь, Бог всякой плоти» (Иер. 32, 27); «Всякая плоть узнает, что Я Господь» (Ис. 49, 26); «Будет приходить всякая плоть пред лице Мое на поклонение» (Ис. 66, 23). Но в языке греческой философии слово «плоть» имело четко определенные антонимы: «дух», «душа», «ум». Не заметив этого различия, талантливый православный богослов середины IV века Аполлинарий попал в ловушку: выражение апостола Иоанна «и Слово стало плотью» он воспринял как утверждение о том, что у Христа не было человеческой души… И оказался еретиком.

Еще пример влияния разницы уже не просто культур, а эпох на перевод и восприятие библейского текста: ап. Павел пишет, что сейчас мы созерцаем тайны Царствия Христова «как в зеркале» (славянский перевод здесь опять же буквально точен: «якоже зерцалом»). А русский синодальный перевод говорит — «как бы сквозь тусклое стекло» (1 Кор. 13, 12). В восприятии современного человека это ровно противоположные вещи. Сказать я вижу как в зеркале, отражается как в зеркале значит признать высшую достоверность наблюдения. А «как сквозь тусклое стекло» означает как раз гадательность, предположительность, неточность видимой картины. Контекст апостольского послания склоняет ко второму чтению: «видим как бы в гадании, как сквозь тусклое стекло». Но в греческом тексте все же стоит — зеркало. Все становится понятно, лишь если мы вспомним, что в древности зеркала были не нашими, «венецианскими», а металлическими, передающими весьма приблизительное и довольно искаженное изображение. Поэтому тогда выражение «отражается как в зеркале» означало как раз — с неизбежными искажениями. Русский переводчик верно передал смысл этого выражения, ради этого пожертвовав буквальной филологической точностью.

И совсем уже за рамки работы со словарем выходит труд по переводу Евангелия на языки других, небиблейских и неевропейских культур. Переводчики Евангелия на китайский язык, например, пришли к выводу, что единственный способ перевести знаменитый стих Евангелия от Иоанна «В начале было Слово» — это написать «В начале было Дао», употребив название, принятое в даосизме для жизненного принципа, управляющего миром.

А как перевести «Я — Хлеб Жизни» для народов, которые не едят пшеничного хлеба и живут только рисом? Хлеб там подается только в ресторанах для европейцев, и потому для китайца буквально переведенное «Я хлеб жизни» звучит так же, как для русского «Я — гамбургер жизни». Пришлось переводить по смыслу, а не словарю: «Я — Рис Жизни».

Еще одна показательная сложность: в 1 Кор. 3, 6 Павел так рассказывает о росте Церкви под совместным влиянием двух проповедников: «Я насадил, Аполлос поливал, но возрастил Бог». Для нас — понятно. Для засушливого Ближнего Востока — понятно. А для вьетнамцев? Рис и так растет в воде. Зачем его поливать? Пришлось изучать их способ ведения полевых работ и выделить в нем вторую после посадки необходимую земледельческую операцию: «Я насадил, Аполлос привязывал ростки к палочкам».

Пробема не только в переводе на языки экзотических культур, но и в переводе на язык культуры нашей.

Например, в Евангелии есть слова о том, что учение Христово будет проповедано его учениками «с кровлей крыш». Можно ли это понять как призыв проповедовать Евангелие по телевизору?

В–третьих, не следует забывать правило герменевтики, которое предупреждает нас о том, что нельзя принимать к рассмотрению библейский текст в отрыве от его контекста.

Например, поклонники уринотерапии любят заявлять, что они следуют библейскому совету «пей из своего колодца». Действительно, в Библии есть такие слова. Но произносит их языческий ассирийский царь Сеннахерим, уговаривая иудеев капитулировать перед ним и войти в состав его империи («Примиритесь со мною и выйдете ко мне, и пусть каждый пьет воду из своего колодца… Да не обольщает вас Езекия, говоря: Господь спасет нас»" (Ис. 36,16 и 4 Цар 18,31). Вряд ли это обещание можно понимать как призыв к уринотерапии. Хорошо было бы обещание со стороны захватчика: «Подчинитесь мне, и вы будете жить столь хорошо, что будет пить собственную мочу!». Если же оккультные целители будут настаивать на том, что они верно истолковали этот библейский текст и что в нем речь идет именно об уринотерапии — то пусть дочитают этот сюжет до конца и увидят, чем кончилась для Сеннахерима проповедь «уринотерапии»: «И вышел Ангел Господень и поразил в стане ассирийском сто восемьдесят пять тысяч человек. И отступил Сеннахерим, и жил в Ниневии. И когда поклонялся он в доме Нисроха, бога своего, сыновья его убили его мечем» (Ис. 37,36–37)…

Пример насилия над Евангелием знаком каждому, кто хоть раз дискутировал с протестантами. Если наш собеседник настроен «экуменично», если он при всех своих претензиях к православию все же готов считать нас «тоже христианами», он и от нас ждет аналогичной ответной любезности. Чтобы православные побыстрее согласились признать протестантские собрания христианскими церквами, он напоминает: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18,20). И тут же дает свое толкование этим евангельским словам: «Мы же ведь тоже собираемся во имя Христа — значит, и Он несомненно посреди нас! И неважно — где именно собираются эти «двое или трое». Да, мы собираемся не в православном храме, но поскольку наши собрания ради Христа — Христос приходит и к нам». Получается, что эти слова Христа оправдывают любые церковные расколы и внутрихристианские размежевания…

Что ж, давайте сопоставим так понятый смысл этого стиха с целокупным библейским контекстом. Приветствует ли Писание обособление от народа Божия, от Церкви? Христос призывает своих учеником к миру и единству или к анархизму? Ну, нет: как только нашлись такие люди, что попробовали и в самом деле создавать двухместные и трехместные церкви–купе, как они услышали гневное: «Разве разделился Христос?» (1 Кор. 1,13). «Умоляю вас поступать достойно,.. стараясь сохранять единство духа в союзе мира» (Еф. 4,1–3).

Да и сама беседа Христа, в которой звучат эти его слова, столь любимые всевозможными раскольниками, не позволяет принять их как оправдание раскола. Смотрим всю 18–ю главу. Это поучение о пастырстве. Не возноситесь над людьми, но умейте любить их и служить им. «Кто умалится как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном… Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих» (Мф. 18,4 и 10). Затем идет притча о заблудшей овце и добром пастыре. Но пастырство не может быть только всепрощающим и всемилующим. «Горе миру от соблазнов» (Мф. 18,7). Ту самую овцу, которую пастырь несет на своих же плечах — он должен уметь и защитить. «Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним… Если не послушает, возьми с собою еще одного или двух… Если же не послушает их, скажи церкви; а если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь» (Мф. 18,15–17). Если же в вас будет пастырская мудрость и кротость, если вы будете не как тираны распоряжаться в стаде Христовом, но как дети, умаляясь и любя всех — то тогда и дастся вам самая великая и самая страшная власть. Только в детских руках она относительно безопасна. Почему? — Потому что дети умеют быстро прощать не помнят обид. Слезы легко просыхают на их лицах. И потому такого «духовного ребенка» можно поставить хранителем высшей власти: «Истинно говорю: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе» (Мф. 18,18).

Как видим, вся глава посвящена вопросам церковной дисциплине, церковного пастырства и единства. И тут–то и звучит: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18,20). Главный призыв всей главы, становящийся очевидным, если дочитать ее до конца (притча о царе и должнике): умейте прощать, и только этим умением вы сможете сохранить единство друг с другом и с паствой. Лишь самая крайняя нужда может позволить вам порвать общение с согрешившим. Но, отвергая его, помните, что вы отвергаете его не только от себя, но и от Меня. Я, — как бы говорит Христос, буду с вами. Но если вы отторгнете человека от общения с вами, вы тем самым сделаете его чужим и для Меня. Он станет чужим для Вечной Жизни, он наследует погибель. Желаете ли вы ему этого? У него может быть скверный характер, он может быть пленен немалыми грехами, он может досаждать вам и быть неприятен вам. Но не смейте его по своей иницитативе отталкивать в геенну. Я даю вам страшную власть. Но не используйте ее для того, чтобы губить тех людей, ради которых Я взойду на Крест. Лишь крайнее упорство и открытое противостояние и противоречие вам, соблазняющее остальных людей, может быть мотивом к тому, чтобы отторгнуть его от общения[12]

Эти слова поощряют не раздробленность христиан, а их единство. Эти слова не означают, будто там, где любые двое или трое неофитов решились собраться во имя Христа, Он сразу заново создаст Свою Церковь[13]. Напротив — условием присутствия Христа является единомыслие христиан.

Впрочем, зачем я здесь от себя пробую востановить смысл речения Христова? Вот изъяснение этого места св. Киприаном Карфагенским: "«Многое представляется не многочисленности, но единомыслию молящихся. Господь заповедал сперва единодушие, указал на согласие и научил верно и решительно соглашаться между собою. Как же согласится с кем–либо тот, кто не согласен с телом самой Церкви и со всем братством? Как могут собираться во имя Христово двое или трое, о которых известно, что они отделяются от Христа и от Евангелия Его? Ведь не мы отошли от них, а они от нас. После того как через учреждение ими различных сборищ произошли у них ереси и расколы, они оставили главу и начало истины. А Господь говорит о Своей Церкви, говорит к находящимся в Церкви, что если они будут согласны, если, сообразно с Его напоминанием и наставлением, собравшись двое или трое, единодушно помолятся, то несмотря на то, что их только двое или трое, они смогут получить просимое от величия Божия. (Этими словами) создавший Церковь не отделяет людей от Церкви, но показывает, что Он охотнее бывает с двумя или тремя единодушно молящимися, нежели с большим числом разномыслящих, и что более может быть испрошено согласной молитвой немногих, нежели несогласным молением многих… Кто не соблюл братской любви, тот не может быть мучеником " (О церковном единстве, 12–13)[14].

Бог–Троица, Который есть Любовь, отдает Себя не обособленному человеку, не раскольнику, но сообществу людей. Тот, Кто в Своем бытии таинственно превышает Единичность, просит и людей стермиться а такому же единству. Подобное познается подобным. Любовь не дает себя безлюбовности иил ненависти. Прими человека, соединись с людьми — и тогда к вам придет Троичное Единство. Потому «Учитель мира и Наставник единства не хотел, чтобы молитва была совершаема врозь и частно, так, чтобы молящийся молился только за себя. В самом деле, мы не говорим «Отче мой, иже еси на небесех, хлеб мой даждь ми днесь!» (О воскресной молитве, 8)[15].

Итак, один библейский стих можно заставить служить обслугой своей страсти к расколу и обособлению. Но всю Библию превратить в средство для оправдания расколов нельзя. В целостном библейском констексте стих может иметь смысл совсем не похожий на тот, который кажется очевидным, если он цитируется отдельно. Не страшно заметить себя противоречащим одному, поверхностно понятому библейскому стиху. Но не стоит идти наперекор всему Писанию.

Четвертый принцип герменевтики — найти, собрать вместе и сопоставить все библейские высказывания на интересующую тему. Например, при обсуждении вопроса о допустимости воинской службы для христианина недостаточно процитировать ветхозаветную заповедь «не убий». Нужно будет вспомнить и многочисленные войны, к которым прямо призывает Бог в Ветхом Завете. Нужно будет также вспомнить, что на грани Ветхого и Нового Заветов Иоанн Предтеча не призывает приходящих к нему воинов бросать оружие, но лишь увещевает их: «никого не обижайте, не клевещите и довольствуйтесь своим жалованьем» (Лк. 3,14). Нужно будет вспомнить и то, что апостолы носили оружие (Ин. 18,10).

Пятый принцип герменевтики я бы сформулировал словами Карла Маркса: «Эволюция человека — ключ к анатомии обезьяны». В переводе с дарвинистского языка на богословский: Библию надо читать «по–еврейски», то есть — с конца. Библию нельзя читать с первой ее страницы, с первых ее книг. Не книга Бытия должна стать первым знакомством с Писанием, а Евангелие от Матфея (причем желательно советовать людям сразу начать читать ее со второй главы — пропустив ничего не говорящие начинающему читателю списки предков Христа). Сколько людей оказывались вне Церкви потому, что поддались привычному читательскому рефлексу и начали читать Библию с первой страницы. После нескольких пролистанных глав Библия в лучшем случае представлялась им сборником сказок и мифов, в худшем — чудовищным руководством по погромам и резням. Именно Евангелие — ключ к ветхозаветной истории. И поэтому лучше взять вершинный, самый ясный ее плод, и лишь затем приступать к изучению тех глубин, из которых он долго и трудно прорастал. Не зная итога исторического процесса — трудно понять его логику, трудно заметить даже его возникновение. Ну кто бы мог подумать, что самое важное событие в жизни Российской империи за 1893 г. — это собрание двух десятков разночинцев на окраине провинциального Минска? Даже если бы об этом собрании появилось сообщение в прессе — смог бы какой–нибудь читатель угадать в заметке о создании «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» тревожную тень, под которой пройдет кровавая судьба России в ХХ веке? Лишь зная, что произошло в Петрограде осенью 1917–го, можно оценить минскую вечеринку 1893–го… Так то, что произошло в Иерусалиме в евангельские времена делает понятным весь предшествующий ход библейской истории.

Новый Завет — ключ к Ветхому Завету. Это означает, что прочтение ветхозаветных повествований должно быть подчинено поиску в них тех смыслов, которые вполне проросли в «последние времена» — во времена евангельские. Ветхий Завет не равен самому себе, он стремится излиться за свои пределы — в Завет Новый. Ветхий Завет не имеет ни смысла, ни оправдания в самом себе — лишь то, что придет ему на смену, придаст ему смысл и оправдает его. Он существовал ради того, чтобы однажды стать ненужным — в Евангелии.

И потому христианин не может удовлетвориться просто цитатничеством из Писания, он обречен на мысль просто потому, что Библия — не Коран. В Коране суры (главы) расположены не по сюжету, не по времени их написания, не по хронологии описываемых в них событий, не по значимости. Они расположены просто по своему размеру — в сторону постепенного уменьшения объема. Такое расположение подчеркивает, что весь текст «изоморфно» сакрален: в нем нельзя выделить более важное, оттенив его менее важным. Все равно значимо.

Но христианская Библия — это не Книга (??????). Это — книги (??????). Это сборник, состоящий из книг двух Заветов. И книги Ветхого Завета отнюдь не равноценны книгам Завета Нового. Педагог и учитель — не одно и то же.

Сама двуприродность Библии настойчиво понуждает к работе ума и духа.

Мы не можем принять Ветхий завет вполне и буквально — иначе мы стали бы иудеями. Мы не можем отвергнуть его вполне и всецело — иначе мы были бы гностиками. В итоге в отличие от гностиков, христиане приняли книги Ветхого Завета. Но в отличие от иудеев, дополнили их Евангелием.

И это не просто механическое совмещение. Евангельский свет был брошен в ветхозаветную библейскую историю, которая стала предисторией. И как было совместить книги, в которых нередко говорится «иди и убей!» (см. Числ. 25,5 и 31,17), с книгой, в которой главный призыв — «иди и примирись!» (см. Мф. 5,24)?

Без Ветхого Завета Евангелие непонятно. Непонятно оно становится прежде всего оттого, что в отрыве от предыдущей истории оно становится случайной импровизацией далекого Бога, который оставил сотворенное Им человечество после первой же случившейся неприятности. Люди остались в руках и на воспитании у бандитов. Но затем, когда дети позрослели и выросли, Бог вдруг вспомнил о них и пришел их навестить. Уместно ли этом случае молитвенное обращение к Нему — «Отец!»?

Итак, христиане приняли Ветхий Завет, но «обезопасили» его новозаветным переосмыслением ветхозаветных текстов. Это означает, что необходимость воцерковления Ветхого Завета потребовала подвергнуть его напряженнейшей и изощреннейшей экзегетике. Но вот вопросы, который встал тут же и который не исчезает по сей день: что именно в Ветхом Завете сохраняет свою обязательность для сынов Завета Нового? Что есть такого среди предписаний Ветхого Завета, которые для христианина исполнять уже никак невозможно? Какие из мест Ветхого Завета благочестивое чувство может неосудительно использовать для собственного выражения, воспитания и подражания — так, что некий человек или община имеют право следовать этим установлениям, другие же имеют право проходить мимо них, но никто не может осуждать другого за соблюдение или несоблюдение этих норм благочестивой жизни ветхозаветного происхождения?

Спор не затих до сих пор.

Например, копты (египетские христиане) разуваются, идя к Причастию[16]. В этом они видят подражание Моисею, который подходил к Купине неопалимой, «иззув сапоги». Скорее всего, правда, эта традиция у коптов появилась под влиянием мусульманского окружения (мусульмане, — впрочем, также опираясь на этот библейский эпизод, вошедший и в кораническую традицию, — входят в свои меяети босыми). Мы же не подражаем Моисею столь буквально. При возникновении дискуссии на эту тему копты имеют полное право сослаться на Писание. Сочтем ли мы эту ссылку для себя убедительной и обязательной (в смысле — обязывающей и нас поступать таким же образом)?

Аналогично и адвентисты настаивают на ветхозаветных ограничениях в еде, на исключительном праздновании субботы. Протестанты в целом ветхозаветный запрет на изображения переносят в наш мир, и при этом как будто не видят проблемы, заключающейся в том, насколько допустимо ветхозаветные запреты на изображения чужих богов считать относящимися и к изображениям Христа. И в православной же среде до сих пор идут споры о том, можно ли есть продукты, содержащие кровь животных[17].

Необходимость выяснить отношение к Завету, ставшему Ветхим, понудила христианских мыслителей выработать сложное, пронизанное историзмом отношение к Библии. Было необходимо признать, что Божественные заповеди меняются в зависимости от духовного роста людей[18]. И оказалось, что именно реальная, исторически конкретная община людей (Церковь) была поставлена перед необходимостью провести своего рода «инвентаризацию» библиотеки Писания: что любовно и благодарно поцеловать — и все же оставить в прошлом или в аллегорических толкованиях, а что взять с собою и не расставаться с ним до скончания века.

На подобные вопросы нельзя ответить только с помощью библейских цитат. Ведь вопрос в том, насколько вообще оправданно обращение именно к этому, ветхозаветному, источнику цитат. Поэтому сначала нужно провести различение: что именно в Ветхом Завете было педагогического, а что — онтологического? Без чего не смог бы израильский народ дожить до дней Иисуса Христа — а без чего вообще никакому человеку не приблизиться к Богу? Все в Писании – от Бога. Но что Бог прописал как лекарство именно для этого человека и его дома, а что для жителей совсем другого континента и другой эпохи? Что было лишь исторически необходимым и потому осталось на той древней странице истории и было перелистнуто вместе с нею, а что надисторично, потому что просто человечно. Ветхозаветная заповедь «чти отца твоего и матерь твою» может ли остаться лишь в прошлом? А предписание об убийстве неверной жены через побиение ее камнями?

Легко отвечать на эти вопросы, если о них есть прямое упоминание в книгах Нового Завета. Чтить ли родителей? — Так Христос и на кресте заботится о Матери и молится к Отцу (Ин. 19,26–27 и Лк. 23,46). Убивать ли блудницу? — «Кто из вас без греха, пусть первый бросит в нее камень»[19].

Но каким должно быть наше отношение к тем ветхозаветным предписаниям, которые прямо не подтверждаются, но и не отвергаются текстами Нового Завета?

Вообще я бы посоветовал обращать особое внимание на то, приводит ли ваш собеседник в подтверждение своей позиции цитаты только из Ветхого Завета, или же он опирается прежде всего на Завет Новый. Например, адвентисты и «свидетели Иеговы», настаивая на том, что душа человека умирает со смертью тела, приводят соответствующие библейские цитаты. Но все они — родом из ветхозаветной, то есть до–евангельской эпохи. И здесь уместно спросить: а точно ли в посмертных судьбах человека ничего не изменилось с приходом Спасителя?[20] И почему эти проповедники смерти не обращают внимание на то, что видит тайнозритель Иоанн при снятии «пятой печати»? «Я увидел под жертвенником души убиенных за слово Божие и за свидетельство, которое они имели. И возопили они громким голосом, говоря: доколе, Владыка Святый и истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу? И даны были каждому из них одежды белые. И сказано им, чтобы они успокоились еще на малое время, пока и сотрудники и братья их, которые будут убиты, как и они, не войдут в их число» (Откр. 6,9–11). Это никак не разговор душ воскресших людей после всеобщего воскресения мертвых (ибо после всеобщего Воскресения уже не будет гонений на христиан, а здесь говорится о мучениках, которые еще будут убиты). Это явно еще промежуток между двумя пришестиями Господа, то есть время нашей истории, «нашей эры». Мы видим, что души людей: а) живы; б) они осознают самих себя; в) они помнят, что с ними произошло на земле; г) они видят, что происходит и сейчас на земле — видят, что их палачи благоденствуют; д) это видение вызывает в них самую живую реакцию, не оставляет их равнодушными; е) у них есть право обращения к Богу, и, наконец, ж) Бог слышит их просьбы (хотя в данном случае и не исполняет — ибо в них все же было не вполне нравственно доброкачественное пожелание отмщения). И, значит, православная традиция обращения к усопших святым как к живым и могущим ходатайствовать о нас, оставшихся на земле, пред Небесным престолом, библейски оправданна[21].

Если некий автор или проповедник в обоснование своей концепции приводит лишь цитаты из Ветхого Завета — это уже призыв к настороженности. Почему такая центрированность на «ветхом»? Нет текстов на эту тему в Новом Завете? А может — само молчание Евангелия об этом предмете гораздо важнее всех ветхозаветных слов о нем?

Так, преп. Иосиф Волоцкий доказывает возможность и даже необходимость казнить еретиков ссылками на Ветхий Завет (Просветитель, 13). Но в Евангелии–то нет призыва казнить своих оппонентов! В Новом Завете есть описания духовной брани — когда по молитвам апостолов Господь, Владыка жизни и смерти, защищал рождающуюся Церковь и прикасался смертью к ее врагам. Но ведь апостолы никого не сжигали и не убивали мечом… Преп. Иосиф не замечает этой разницы, смешивает воедино физические убийства древнего Израиля и духовную брань апостолов, выводя отсюда допустимость инквизиции. Заволжские старцы вполне справедливо отвечают на примеры строгости, приведенные Иосифом из ветхозаветной истории: «Аще ж ветхий закон тогда бысть, нам же в новей благодати яви владыко христолюбивый союз, еже не осудити брат брата: не судите и не осуждени будете… Аще ты повелеваешь, о Иосифе, брату брата согрешивша убити, то скорее суботство будет и вся ветхаго закона, их же Бог ненавидит»[22]. Примеры же апостольских молитв, избавлявших церковь от еретиков, приведенные Иосифом, понуждают старцев вполне метко заметить: что ж, вот ты сам и помолись так! А зачем же звать палача?[23] Если мы будем ссылаться на Ветхий Завет для оправдания инквизиции – то давайте уж сразу дадим каждому священнику по медведице. Чтобы она убивала всех еретиков, что встретятся на его пути – как это было с Елисеем…

Помимо работы с цитатами есть еще и ощущение духа Евангелия. И его точнее передал все же Владимир Соловьев: «Из двух религиозных обществ которое более соответствует духу Христову и евангельским заповедям: гонящее или гонимое? Если такая постановка вопроса ошибочна, то лишь наполовину, а соблазн его остается во всей силе. Ибо хотя не все гонимые страдают за правду, но все гонители несомненно заставляют страдать высшую правду в самих себе. Нельзя же православному христианину отрицать того факта, что Христос в Евангелии неоднократно говорил Своим ученикам «вас будут гнать за имя Мое», но ни разу не сказал: «вы будете гнать других во имя Мое»"[24]. Если кому–то Соловьев кажется еретиком — эту же мысль можно подтвердить словами Хомякова: «Бог не требует ни крови, ни гонений за веру: мечом не доказывают истины. Бог слова покоряет словом»[25]. Впрочем, и библейскую цитату здесь привести можно: «Все, взявшие меч, мечом погибнут» (Мф 26,52). В этой фразе Христа нет исключения. Не сказано: «Все, кроме преп. Иосифа Волоцкого и последующих ему православных инквизиторов…». И потому нет у нас нравственного права возмущаться чекистскими гонениями. Они лишь выхватили меч из наших рук. И пока руки православных богословов, публицистов и даже монахов (из «Жизни Вечной» и «Земщины») будут тянуться к мечу — будут оправданны и удары по этим рукам, и новые гонения на нас…

Итак, тем, кому кажется, что христианин может обойтись без усилия мысли, просто перебором цитат из Писания, стоит помнить, что от обязанности думать они никак не смогут быть освобождены хотя бы в силу того обстоятельства, что само наше Писание синтетично, разнородно и разноценно.

Еще один вид неизбежных интерпретаций — это выбор акцентов: что чаще цитируют, что реже. У каждого проповедника есть любимые цитаты. В Библии нет подчеркиваний, нет ясных обозначений: «этот стих важнее предшествующих». Поэтому выбор того или иного места в качестве более важного, постоянно напоминаемого, есть все та же работа интерпретации.

Даже если проповедник будет говорить исключительно библейскими цитатами — то все равно это будет проповедь, порожденная его произвольным толкованием. Ведь от человека зависит — какое библейское высказывание он выбрал в своей сегодняшней ситуации, с каким другим библейским местом его сопряг.

Льюисовский Баламут, рекомендуя, как удержать человека от действительного воцерковления, советует направить его на приход к некоему священнику, чей метод служения он находит восхитительным: «Чтобы избавить мирян от трудностей, он многое вычеркнул и теперь, сам того не замечая, все крутится и крутится по малому кругу своих любимых пятнадцати песнопений и двадцати чтений, а мы можем не бояться, что какая–нибудь истина, доселе незаметная ему и его приходу, дойдет до них через Писание. Но, возможно, твой пациент недостаточно глуп для этой церкви или пока еще недостаточно глуп»[26].

Искусство переиначивания смысла текста через тенденциозный подбор и расположение цитат из него известно давно. В эпоху поздней античности появился даже особый жанр «гомероцентонов»: желающие выдергивали из поэм Гомера отдельные строки и с их помощью составляли вполне негомеровские сюжеты. Из Вергилия некий Осидий Гета смастерил собственную трагедию «Медея». Соорудить внешне эффектный самодел из Библии тоже не составляет труда. Уже св. Ириней сравнивает еретиков с создателями гомероцентонов или с людьми, которые составляют образ собаки или лисы из кусочков мозаики, которая представляет царя (Против ересей, 1–9–4 и 1–8–1).

Так что подбор цитат (и, соответственно, круг неизбежных умолчаний о каких–то библейских текстах, которые проповедник счел не относящимися к интересующей его теме) есть тоже интерпретация. Интерпретационен и ответ на вопрос — для разрешения каких именно конкретных жизненных и церковных ситуаций надо вспоминать то или иное место Писания? Должен ли я вспоминать слова Христа «Будьте как птицы небесные», принимаясь за обед? Птицы небесные, как известно, не пользуются ножом и вилкой. Должен ли христианин клевать свой обед? Или же мне надо найти духовный, символический смысл этих слов?

Это и есть основной вопрос библейского богословия: к какой именно жизненной, конкретной, современной ситуации надо прилагать тот или иной текст Библии, в каком именно библейском месте человек узнает самого себя, какие именно библейские слова он считает за вызов, обращенный лично к нему сегодняшнему.

И ничего в Писании не сказано на самую важную для меня тему – что должен делать я, Иван Иванович Иванов, сегодня, в один из вторников две тысячи нашего года.

Признаюсь, что есть в Евангелии заповедь, которую я нарушаю постоянно. Пожалуй, даже регулярно. Это заповедь «не судите». Причем у меня сезонные обострения: в январе и в июне. Как только время сессии в МГУ – так сразу я не могу удержаться. Студенты пробуют меня вразумить, остановить. И когда я ставлю кому–нибудь двойку, то они обличают меня: «отец Андрей, не по христиански это. Сказано ведь «не судите, прощайте». Ну хотя бы четверочку поставьте!»[27]. Знаю, наю я этот текст. Но знаю, что в Новом Завете сказано и иное: «начальник <…> не напрасно носит меч» (Рим. 13, 4). Мой меч – это право росписи в зачетках студентов.

Аналогичные вопросы стоят перед любым руководителем и судьей. Чем должен руководствоваться судья–христианин в своей работе? Должен ли он помнить благословение ап. Павла о мече «начальник» или же именно в своей рабочей сфере он должен буквально руководствоваться призывом Христа прощать до седмижды семидесяти раз (Мф. 18, 22), и потому приговор выносить только суперрецидивистам, а тем, кто убил или изнасиловал только в первый или в сотый раз всего лишь выдавать приглашения на воскресные собрания?

Лично про нас в Писании ничего не сказано. И все же оно написано и для нас тоже. При встрече с властительной ложью — должен ли я молчать, как Христос перед Пилатом? Или я должен и тут свидетельствовать о Христе и Его правде — как Павел перед римским проконсулом (Деян. 13,6–12)?

От выбора человека, от тонкости его духовного зрения зависит, от духовного вкуса и опыта — на какой именно странице Библии он узнает себя (тем самым «понимая», то есть наделяя ее своим лично–пережитым смыслом).

Прочтение Библии зависит от самопонимания человека — и обратно: поведение человека может меняться от его прочтения Библии. Эти взаимозависимости (и их социальные последствия) хорошо видны из истории Америки.

Протестанты ощущали себя в Америке «новым Израилем». Протестантский рефлекс: любую ситуацию своей жизни подведи под ту библейскую коллизию, которая кажется тебе аналогичной, подходящей именно для данного случая. А Библия рассказывает о вхождении Израиля в обетованную землю. Вот и мы сейчас на пороге новой земли… И все так похоже, все так сходится. Языческий Египет — это опаганившаяся католическая Европа. Фараон — это папа. Моисей — это Лютер. Новый Израиль — это протестанты. Как евреи были утесняемы в Египте, так и мы испытали на себе ненависть католической Европы. Плавание через Атлантику — новый Исход. Америка же, конечно, и есть новая земля обетованная.

Протестанты увидели в Америке новую Палестину, новый Ханаан. Древний Ханаан был заселен язычниками. Америка также полна индейцев–язычников. Итак, исторические летописи Ветхого Завета пророчески возвестили судьбу нас, протестантов. А, значит, все повеления, которые Бог тогда дал евреям, относятся и к нам. Какова была участь филистимлян, хананеев и иных поклонников Ваала, отказавшихся передать свою землю во владение пришельцам? Что Бог повелел Моисею и Иисусу Навину сделать с теми язычниками, на чью землю Он привел Израиль? «В то же время возвратившись Иисус взял Асор и царя его убил мечом <…> и побили все дышащее, что было в нем, мечом <…> предав заклятию: не осталось ни одной души; а Асор сожег он огнем. И все города царей сих и всех царей их взял Иисус и побил мечом, предав их заклятию, как повелел Моисей, раб Господень <…> А всю добычу городов сих и весь скот разграбили сыны Израилевы себе; людей же всех перебили мечом, так что истребили всех их: не оставили из них ни одной души. Как повелел Господь Моисею, рабу Своему, так Моисей заповедал Иисусу, а Иисус так и сделал <…> Таким образом Иисус взял всю эту нагорную землю <…> и равнину и гору Израилеву» (Нав. 11, 10–16).

Протестантский лозунг «только Писание» привел к такому принятию Библии, при котором Ветхий Завет не преображался в Новом, а механически соединялся с ним. Соответственно, война с индейцами получила у американских протестантов религиозную санкцию. Так протестантский буквализм в обращении с Библией дал религиозное основание геноциду коренного населения Америки[28]. И где же гарантия, что протестанты, теперь из Америки переезжающие в Россию, будут тактично относиться к туземно–православной культуре? При неверном понимании даже Библия может стать опасной и для самого человека, и для окружающих…

Возможность такого рода ошибки заложена в том, что человек и Библия не единосущны. Каждый из нас понимает Писание в меру своей испорченности или конгениальности ему.

Вопрос интерпретации Библии есть и вопрос о понимании человеком своей собственной жизни. Каким видит себя человек — таким он видит свое отражение в Писании. Например, человек пережил некий опыт видения духовного света. Он стремится проинтерпретировать свой опыт через призму Библии. А в ней говорится о двух совершенно противоположных источниках духовного света: есть свет Преображения, свет Фаворский — а есть свет прельщения, понимаемый как свечение сатаны, принявшего вид ангела света (2 Кор. 11, 14). Так какой из этих двух феноменов вторгся в мою жизнь?

Очень хочется узнать себя именно в самых высоких и чудесных библейских событиях. Что может быть поразительнее, чем данный апостолам дар Пятидесятницы? И что же удивляться, что множество секточек объявили себя соучастниками Пятидесятницы и владельцами ее дара. Но действительно ли их исступленное бормотание есть тот самый дар, что был дан апостолам? Не ближе ли это к исступлениям языческих лжепророков? О харизматических неопятидесятнических движениях приходится сказать, что это пугающее совмещение христианской теории («евангелизма») с совершенно оккультной практикой. В конце концов апостолам дар говорения на иных языках был дан для проповеди. Это был дар понимания от сердца к сердцу, возможность говорить на языке любого человека без посредства переводчика. Но пятидесятнические и харизматические лидеры, приезжающие в Россию из–за рубежа, почему–то произносят свои проповеди и молитвы не по–русски. Ангелам они что–то проповедуют на «ангельских языках», а вот к русским людям могут обращаться лишь через переводчика… А значит, и «дар» их — не апостольский, а всего лишь спиритический. Однажды мне в ответ заметили, что вот, мол, точно установлено, что лидер местного неопятидесятнического прихода однажды в приступе глоссолалии несколько фраз произнес точно на китайском языке. Если бы он произнес эти слова в Шанхае — это было бы чудом. А произнесение их в русском городке остается всего лишь причудливым фокусом (ибо кому же здесь проповедовать Евангелие на китайском?). Хороши были бы апостолы, если бы в Эфиопии они стали проповедовать на русском, а на берегах Днепра на китайском!

А ведь есть пророчества — и так хочется найти им понятное толкование, применить их к своей жизни, к своим современникам (а главное — к врагам). Как, например, это сделал в 1979 г. американский телепроповедник Джерри Фалуэлл: «В 38 и 39 главах книги пророка Иезекииля мы читаем, что эта страна (которая восстанет против Христа и нападет на Израиль с севера) называется Рош. Иезекииль упоминает два города Роша, называя их Мешех и Тубал. Эти имена поразительно похожи на Москву и Тобольск — эти два города сегодня являются крупнейшими в России»[29]. Тобольск, правда, не является даже областным центром, но ради азартной интерпретации, столь хорошо поддерживающей «крестовый поход» Рейгана, такой деталью можно и пожертвовать.

Это не новая уловка: во время Северной войны лютеранские капелланы Шведской армии уверяли своих солдат, что война с Россией носит священный характер: ведь главным врагом Израиля была Ассирия – Ассур. А если прочитать это имя наоборот, то получается – Русса, то есть Россия…[30]

Какое библейское пророчество сбывается сейчас? «Кричат мне с Сеира: сторож! cколько ночи?» (Ис. 21, 11). Что близится в нашу эпоху: рассвет («Сторож отвечает: приближается утро, но еще ночь» (Ис. 21, 12) или ночная тьма («уже позднее, чем кажется»)?

В Библии есть пророчества угрожающие и обнадеживающие. И каждая эпоха ищет себя в библейском зеркале, каждая эпоха всматривается в Библию с неизменным вопросом: что здесь сказано про меня? И поведение человека и общины весьма сильно будет зависеть от того, считают ли они, что приближается ночное время «последней битвы», или же убеждены, что вокруг эпохи «невиданного прогресса» уже заблистали зарницы «цивилизации любви и мира». Есть библейские тексты, которые как будто обещают благоденствие на земле как итог исторического мирового процесса. А есть такие тексты, которые предупреждают, что Царство Божие не от мира сего, что Дух этого Царства есть именно тот Дух, что не от мира исходит, и мир Его принять не может, и что любовь в наш мир может войти лишь распятой…

Но как есть в Библии страницы, в которых каждому хочется узнать себя, так есть в ней и такие страницы, которые христиане очень редко и очень неохотно соглашаются приложить к себе лично и к своей общине. Это — горькие слова Спасителя о фарисеях: «И то, что сказал Господь наш, сетуя на фарисеев, я прилагаю в отношении к нам, нынешним лицемерам <…> Не связываем ли и мы бремена тяжкие и неудобоносимые, и не возлагаем ли их на плечи людей, а сами и перстом не хотим дотронуться до них (Лк. 11, 46)? Не делаем ли мы все дела свои, чтобы показаться перед людьми (Мф. 6, 5)? Не любим ли мы восседать на первом месте на трапезах и сонмищах <…> а тех, которые не слишком рьяно отдают нам такую честь, не делаем ли мы смертными врагами? Не взяли ли мы ключ ведения и не закрываем ли им Царство Небесное перед людьми, вместо того чтобы и самим войти, и дать войти им? Не обходим ли мы море и сушу, дабы обратить хотя одного; и когда это случается, делаем его сыном геенны, вдвое худшим нас (Мф. 23, 15)? Не вожди ли мы слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие (Мф. 23, 24)? Не очищаем ли мы снаружи чаши и блюда, а внутри полны хищения, жадности и невоздержания (Мф. 23, 25)? <…> Не строим ли мы надгробий над могилами мучеников и не украшаем ли раки Апостолов, а сами уподобляемся убийцам их?»[31].

Определение случаев и лиц, к которым относится данный библейский стих, есть традиционный предмет для межхристианских споров. Какие повеления Христа относятся ко всем христианам, а какие только к апостолам? «Что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе» (Мф. 18, 18), — это касается только апостолов и епископов, или же относится к любому хриcтианину? Идет ли речь о том, что все постановления апостолов и их преемников будут подтверждаться Небом, или же о том, что от того, что соберет человек в своей душе и что он из нее изринет за дни своей земной жизни, зависит образ его вечности?[32].

А вот как «находчиво» отвечает один протестантский богослов на вопрос — может ли женщина быть пастором, старейшиной или епископом Церкви: «Давайте рассмотрим те качества, которыми должны обладать пастор или епископ, и посмотрим, обладает ли требуемыми качествами женщина. Епископ да будет одной жены муж (1 Тим. 3, 2). Есть ли такое качество у женщины? Может ли женщина быть мужем своей жены?»[33].

Инквизиторы же (во всех конфессиях) полагали, что их профессиональная деятельность оправдана словами Христа о грешнике, которому лучше бы повесить мельничный жернов на шею и утопить во глубине морской (см. Мф. 18, 6). Имел ли Христос в виду, что именно Торквемада должен вешать этот жернов? Есть ли слова Христа призыв к действию или всего лишь предостережение? Точно ли именно для оправдания полицейского зуда Христос сказал эти слова? Вообще — когда мне хочется призвать все кары (и небесные, и земные) на голову еретика — должен ли я вспоминать этот стих Евангелия или другой, в котором Христос очень жестко предупреждает учеников, чтобы они не смели вырывать плевелы (Мф. 13, 29)?

Бывают конфессионально–преувеличенные расширения смысла некоторых библейских стихов. Например, протестанты укоряют православных за то, что в нашей церковной жизни есть практики, обряды и вероучительные формулы, буквально не предписываемые Библией. Чтобы оправдать свое убеждение в том, что человечество не в силах ничем и никак обогатить свой опыт после дарования ему Библии, что ничего иного, нового (раскрывающего Библию в многообразии человеческой жизни и истории) быть уже не может, они приводят заключительный стих книги Откровения: «И я также свидетельствую всякому слышащему слова пророчества книги сей: если кто приложит что к ним, на того наложит Бог язвы, о которых написано в книге сей; и если кто отнимет что от слов книги пророчества сего, у того отнимет Бог участие в книге жизни и в святом граде и в том, что написано в книге сей» (Откр. 22, 18–19). Это печать, которой ап. Иоанн запечатывает свою книгу. На каком основании надо считать, что эта печать относится ко всей Библии? Иоанн предостерегает от искушения дополнять данное ему Откровение иными видениями, снами и голосами. Это вполне понятная предосторожность. Иоанн несколько раз повторяет: «книга сия». Библия же — это не книга, а «книги» (?????? — множественное число от греческого ?????? — книга). «Книга пророчеств» — это книга Откровения, а не Библия в целом (включающая в себя, например, такие послания Павла, которые являются чисто пастырскими, но никак не пророческими: к Филимону, например).

Когда Иоанн писал эти слова, то никакого Нового Завета (в смысле сборника апостольских книг) просто не существовало. Впервые разрозненные книги собрал и издал воедино лишь Маркион в середине II столетия. Более того — вплоть до пятого века именно книга Откровения в Восточных Церквах не включалась в сборники новозаветных текстов (прежде всего на основании евангельских слов: «Закон и пророки до Иоанна» (Крестителя) — Лк. 16, 16). «Книга пророчеств», написанная после дней Иоанна Крестителя, казалась нарушающей эти слова Спасителя. Так что тот факт, что книга Откровения завершает собою Библию, объясняется не тем, что она есть нечто, что важнее всего сказать напоследок, а всего лишь тем, что эта книга вошла в состав Библии позднее остальных. В результате и сложилась та иллюзия, которой оказались подвержены протестанты: слова, заключающие книгу Откровения, они восприняли как слова, завершающие всю Библию и имеющие отношение опять же к ней ко всей. Православная же традиция до сих пор хранит в себе неоднозначное отношение к этой книге. Признавая ее Боговдохновенность, Церковь тем не менее не считает знание ее безусловно необходимым каждому христианину для дела спасения: книга Откровения — единственная новозаветная книга, которая в нашей литургической практике не читается в храме. Книга многозначных пророчеств естественно, как показала история, становится излюбленным предметом для сектантских спекуляций и фантазий[34]. В православии же есть надежда на то, что в преддверии событий, описываемых Апокалипсисом, Господь даст Церкви толкователя, который предупредит: вот теперь — время Апокалипсиса, приидите и увидьте, раскройте книгу и готовьтесь (одно из преданий, бытующих в православии, но не закрепленных на вероучительном уровне, говорит, что ап. Иоанн не умер (ср. Ин. 21, 22–23), но был живым восхищен на небо и в конце времен вернется к нам вместе с Илией и Енохом, чтобы вместе противостать антихристу).

Протестантское толкование заключительного стиха Откровения не учитывает и того обстоятельства, что апостол Иоанн сам нарушил свое же повеление. «Откровение было не задолго до нашего времени, но почти в наш век, под конец царствования Домициана», — пишет в конце второго столетия св. Ириней Лионский (Против ересей. 5, 30, 3). Домициан скончался в 95 году. Следовательно, Откровение написано до 95 года[35] (многие современные библеисты склонны относить Апокалипсис к 50–м годам I века, считая его вообще первой книгой новозаветного канона). Что же касается Евангелия от Иоанна, то оно единодушно датируется последними годами первого–началом второго столетия. Таким образом, Откровение не стало последней книгой апостола Иоанна. Впрочем, апостол нарушил не свое обещание, а всего лишь баптистское понимание своей мысли.

Кроме того, православные ничего не собираются добавлять в книгу апостола Иоанна (или во всю Библию), так же как не собираются что–либо устранять из нее. Протестантское толкование иоаннова стиха есть на самом деле не только запрет на написание иных книг. Это вообще запрет на всякое религиозное творчество. И лишь логично, что сами же протестанты его нарушают. Ведь они не ограничиваются просто переизданиями Библии, но и сами пишут книжки, в которых рекомендуют правила поведения и формулы веры, отсутствующие в Библии. Пишут же они брошюры с рекомендациями о половом воспитании подростков, о том, как успешнее вести свой бизнес, о том, как организовать театрализованные миссионерские шоу и о том, в чем неправо православие. Ни о чем таком в Библии прочитать нельзя.

В конце концов протестанты верят в Троицу и употребляют этот термин. А в Библии его нет. Он введен во втором веке св. Феофилом Антиохийским. Он точно резюмирует библейское откровение о Боге, но в Библии все же отсутствует[36].

… На келью одного старца напали бандиты, ограбили и убежали. А старую рясу оставили. Старец заметил ее, схватил и заковылял вдогонку за разбойниками с криком: братья, вы у меня еще вот это забыли, возьмите.

Этот рассказ мне кажется хорошей иллюстрацией к православно–протестантским отношениям. Молятся ли протестанты Христу? Да. Но где в Писании есть совет Христа о том, что надо молиться Ему? Не «просите во имя Мое», а вот прямо – «просите Меня, молитесь Мне!»? Даже Ориген – непревзойденный знаток Писания – и то не мог найти таких прямых заветов (и из этого сделал вывод, что Христу все–таки молиться нельзя; тот же вывод делают современные иеговисты). Нигде в Новом Завете мы не видим, чтобы апостолы молились Христу, не видя Его. Они обращаются ко Христу живому и явившемуся им по воскресении. Стефан молится Христу, которого видит в минуту своей смерти на горнем Престоле. Но сели Христо невидим, то нет ясности — к кому именно обращаются апостолы с мольбой «Господи»: к Отцу или к Сыну.

И все же христиане с древнейших времен обращали свои молитвы ко Христу. А как называется такая норма благочестия, которой нет в Писании, но которая все же есть в жизни Церкви? – Предание. И раз баптисты молятся Христу, значит, они исполняют церковное предание. И хорошо делают. Я же обращаюсь к ним словами того старца: «Братья, вы у нас взяли одно церковное предание – о молитве Христу. Так возьмите и все остальное, пожалуйста. Возьмите у нас практику молитв ко святым и к Божией Матери… И станете православными».

Так что есть у протестантов предания. Часть из них взяты от нас. Часть — самопальны. Таковы любимое протестантское словечко «Божий план спасения» или призыв «Прими Христа как своего личного Спасителя!». В Библии таких слов все же нет…

Кроме того, протестантское понимание сталкивает в непримиримом противоречии последние фразы двух иоанновых творений: Апокалипсиса и Евангелия. Одно говорит: «Не добавляй ни слова!». Другое же утверждает, что «Самому миру не вместить бы написанных книг» (Ин. 21, 25). Тайна Христа, тайна Его воскресения и жизни в человеческих сердцах такова, что никакими словами не может быть исчерпана.

Итак, протестантам следовало бы с меньшим энтузиазмом зачитывать православным иоаннов стих, якобы запрещающий написание и изучение святоотеческих книг.

Примером неуместно–расширительного толкования библейского текста служит и адвентистское понимание 16–й главы книги Откровения. Адвентизм, верно уловив интонацию ветхозаветного пессимизма, не допускавшего бессмертия (тем более — радостного бессмертия) души, не заметил, что в Новом Завете появились совсем иные воззрения на сей предмет. Поскольку же для христианина вроде бы неудобно обосновывать свои воззрения исключительно ссылками на ветхозаветные тексты, адвентисты ищут и в Новом Завете указания на одновременную смерть души и тела. И получается, например, так: «Слово псюхэ используется применительно к жизни животных, а также человека (Откр. 16, 3) <…> Псюхэ не бессмертна, она подвержена смерти (Откр 16, 3)»[37]. Но Откр 16, 3 говорит: «Второй Ангел вылил чашу свою в море: и сделалась кровь, как бы мертвеца, и все одушевленное умерло в море». Гибель рыб разве может быть доказательством смертности человеческой души? Перед нами пример явного толковательского насилия над библейским текстом…

Кроме того, у каждого христианина и у каждой деноминации есть своя «конфессиональная слепота»: они просто не замечают в Писании тех или иных текстов. Знают их, читают — но не придают значения. Например, для католика нет в Евангелии более дорогого стиха, чем слова Христа, сказанные Петру: «Ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою». Католики под «Петром» — камнем понимают здесь каждого очередного римского папу. Православные вслед за Оригеном говорят, что речь идет не о личности Петра, но о вере Петра. Вера в Иисуса как в Христа, как в Сына Божия есть та скала, на которой строится жизнь христианина, новое сообщество людей, новая Церковь. И поэтому энтузиазм католиков по поводу этого стиха православные не разделяют. У адвентистов любимый стих — заповедь о соблюдении Субботы. И новозаветные повествования об апостольских собраниях «в первый же день недели» (Деян. 20, 7), «по прошествии Субботы» они не замечают. Сколько ни показывают православные протестантам ветхозаветные повеления о создании изображений херувимов — наши оппоненты все равно не видят никаких иных библейских свидетельств об изображениях, кроме как «не делай никакого изображения».

Если же некий человек настаивает, что он и его община живут точно по Библии (в отличие о православных, самовольно модернизировавших библейское учение), то к нему можно обратиться словами Тараса Бульбы: «Поворотись–ка, сынку!». Дай взглянуть на твой пояс. Если ты точно исполняешь все повеленное в Библии — то с тобой всегда должна быть лопатка: «кроме оружия твоего должна быть у тебя лопатка; и когда будешь садиться вне стана, выкопай ею яму и опять зарой ею испражнение твое» (Втор. 23, 13). Санитарная норма, понятная и необходимая в мире, где нет службы канализации. Мечи («оружие твое») апостолы носили с собой. Так что вполне возможно, что они носили и лопатки. Почему же их не носят протестанты? В ответ слышу: да это же заповедь из Ветхого Завета, а мы живем по Евангелию! Но тут уж я проявляю чисто протестантскую «упертость» и требую предъявить мне такой новозаветный текст, в котором была бы прямо отменена эта норма ветхозаветного закона. Ну, есть ли где–то в Новом Завете текст, гласящий: «Вы слышали, что сказано древним: носите с собой лопатки. А ныне говорю вам: пользуйтесь памперсами «с крылышками»"? Нет такого текста? Тогда почему же вы своим человеческим разумением отменили библейское установление?.. Потом, я, впрочем, становлюсь мягче. И предлагаю «мировую»: что ж, я не буду обвинять вас в неисполнении ветхозаветной заповеди о лопатках — но и вы не обвиняйте православие за то, что мы не обращаем внимание на ветхозаветные же предписания воздерживаться от любых изображений.

Итак, разные люди берутся за толкование Евангелия. Люди разные и «христианства» получаются у них разные. Белинский из Евангелия вычитал лишь то, что «Христос первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину своего учения… Смысл учения Христова открыт философским движением прошлого века» (то есть – философией французских просветителей; оттого далее Белинский полагает, что атеист «Вольтер больше сын Христа, нежели все Ваши попы»)[38].

И как же можно настаивать на самоочевидности Писания, как можно заявлять, что «нам не нужно богословие, так как у нас есть Писание» — если само Писание кричит о том, что оно требует усилия мысли для своего разумения. Юноши из недавно возникших протестантских кружков заявляют, что им в Библии все понятно, тогда как даже ап. Петр признавал, что в посланиях апостола Павла «есть нечто неудобовразумительное» (2 Петр. 3, 16). Между, прочим на долю посланий Павла приходится две трети Нового Завета…

«Неудобовразумительность» павловых посланий была очевидна не только апостолу Петру. Во втором веке св. Ириней Лионский поясняет, что ап. Павел часто «употребляет перестановку слов… Апостол часто, по быстроте речи и стремительности находящегося в нем духа делает перемещения в словах» (Против ересей. 3,7,1–2). Здесь очень интересное наблюдение — Ириней говорит о «быстроте речи», а не о «быстроте письма» Апостола. Действительно, апостол Павел, похоже, не столько писал, сколько диктовал свои послания. Вспомним: «Приветствие моею рукою, Павловою» (Кол. 4,18). «Приветствие моею рукою, Павловою, что служит знаком во всяком послании» (2 Фес. 3,17). Из этих цитат следует, что послание писал кто–то другой под диктовку Павла. Павел собственноручно дописывал лишь последнее предложение, показывая тем самым, что он одобряет все, что содержится в послании. Ум апостола переполнен мыслями, он не успевает их все выразить, переходит с одного предмета на другой. затем вновь возвращается к первому. В некоторых посланиях он несколько раз прощается с читателями, но вдруг чувствует необходимость продолжить свою речь… Лишь одно послание — «Послание к евреям» — написано им по заранее составленному плану и носит отчетливый отпечаток продуманной литературной деятельности (отчего нередко и оспаривается его принадлежность Павлу). Об этой внутренней переполненности Апостола (затрудняющей понимание его текстов) позднее св. Иоанн Златоуст сказал так: «Довольно неясно он изложил свои мысли оттого, что хотел высказать все вдруг» (св. Иоанн Златоуст. Беседы на Послание к Ефесянам. 11,3)[39].

Но, может, в Евангелиях протестантам «всё понятно»? Ну, пусть для начала объяснят, почему евангелист Матфей пророчество Захарии о тридцати сребренниках (Зах. 11, 12–13) приписывает Иеремии (см. Мф. 27, 9)[40].

А вот два совсем уж головокружительных вопроса.

Первый: В книге Царств говорится: «Гнев Господень опять возгорелся на израильтян, и возбудил он в них Давида сказать: пойди, исчисли Израиля и Иуду» (2 Цар. 24,1). А в книге Паралипоменон это же событие приспывается сатане: «И восстал сатана на Израиля, и возбудил Давида сделать счисление Израильтян» (1 Пар. 21,1). Так Бог или сатана внушил Давиду провести перепись? Для иудеев–талмудистов здесь нет проблемы — с их точки зрения действие сатаны и действия Бога — это одно и тоже[41]. Но для христианина это было бы слишком легким (и слишком кощунственным) решением…

И второй вопрос:

Эсхатологические размышления апостола Павла говорят: «Молим вас не спешить смущаться от послания, как бы нами посланного, будто уже наступает день Христов. Да не обольстит вас никто никак: ибо день тот не придет, доколе не придет прежде отступление и не откроется человек греха, сын погибели, противящийся и превозносящийся выше греха, сын погибели, противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею, так что в храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога. Не помните ли, что я, еще находясь у вас, говорил вам это? И ныне вы знаете, что не допускает открыться ему свое время. Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь» (2 Фесс. 2,1–6). Кто «удерживает» и — кого? «Тайна беззакония» уже в действии. Но это ее действие состоит в том, что она удерживает нечто благое, не давая ему проявиться в нашем мире? Или, напротив, в нашем мире есть нечто благое, что мешает ему окончательно скатиться в те глубины, где и будет уже неприкровенно, но вполне безгранично царствовать «тайна беззакония»?

В более частном виде эта же проблема стоит в связи с переводом Ин. 1,5: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Дело в том, что в греческом тексте использован глагол ???????????, имеющий два смысла: «схватывать», «побеждать», и — «постигать». Та же двузначность характерна и для латинского глагола comprehendо, использованного в латинском переводе этого евангельского места. Так говорит этот стих о том, что свет не был удержан тьмой, или о том, что свет хоть и пришел — но не был постигнут, не был принят и познан? Утверждает этот стих непобедимость света, или непроницаемость тьмы? Был «свет человеков» (Ин.1,4) - но человеки его распяли. Свет «пришел к своим, и свои Его не приняли» (Ин. 1,11)… Если Ин. 1,5 поставить в этот контекст, то этот стих приобретет скорее трагический оттенок. В то же время несомненно, что пролог Евангелия от Иоанна носит торжественный, ликующий характер (не случайно литургически он читается в самую радостную ночь года — на Пасху): «Мы видели славу Его» (Ин. 1,14)! То или иное прочтение этого текста зависить от меры оптимизма читающего.

Подобным образом, оказывается, обстоит дело и с тем «удерживающим», котором говорится в Послании к Фессалоникийцам. Для большинства Отцов тот, кто не может придти, пока есть «удерживающий» — это антихрист. Не дают ему ввергнуть наш мир в пучину полного беззакония или Римская государственность (пусть даже языческая), или православная монархия, или сила Христова и благодать, подаваемая Церкви[42]

Но преп. Ефрем Сирин «под именем того, о ком апостол говорит, что он откроется в свое время, разумеет Иисуса Христа, тогда как все вообще богословы, за исключением очень немногих, находят здесь указание на антихриста»[43]. Под «беззаконием» преп. Ефрем, кажется, понимает не только сатанинскую свободу во грехе, но и христианскую свободу от иудейского закона. И пока христианская свобода от ветхого закона не распространилась повсюду, пока остаются еще на земле иудейские обряды — не может придти Христос второй раз: «Как бы поспешал Господь наш пришествием Своим на суд всех народов, если доселе не благовествовано народам. И первый культ еще не кончился… Если Евангелие не пришло, поелику ветхое служение держится доселе, то каким образом откроется Он для воздаяния тем, кои не послушались слова евангельского, потому что доселе Он не был им благовествован? Итак, пока не упразднится древнее богослужение, которое теперь удерживает, чрез уготованное уже разрушение Иерусалима, и пока не удержится апостольство, которое теперь проповедует и после него не распространится учение — дотоле не придет день Господень, о ком те лживые соблазнители проповедуют вам, что он уже настает теперь»[44]. И лишь тогда явится беззаконник в темном смысле (хотя формально и он будет строго православным)[45].

Как видим, и здесь понимание библейского текста может быть разительно противоположным. Впрочем, будем помнить совет Оригена: противоречия в библейских рассказах и абсурдности нужны для того, чтобы мы не ограничивались плотским прочтением, а искали духовное, аллегорическое. Если бы при чтении Писания не возникало недоумений — «то мы едва ли подумали, что в Писании может быть какой–нибудь другой смысл, кроме ближайшего. Поэтому Слово Божие позаботилось внести в закон и историю некоторые как бы соблазны и несообразности; без этого же мы, не отступая от буквы, остались бы не наученными ничему божественному» (Ориген. О началах 4, 15). Или — скажем словами апостола Павла: «Надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные» (1 Кор 11,19).

А иногда Библия утверждает вещи как будто просто противоречивые. И какой же из разноречащих тезисов тогда надо выбрать? Апостол Иаков пишет — «Не делами ли оправдался Авраам <…> возложив на жертвенник Исаака, сына своего» (Иак. 2, 21). А ап. Павел утверждает противоположное: «Верою Авраам <…> принес в жертву Исаака» (Евр. 11, 17). Иаков говорит — «Подобно и Раав блудница не делами ли оправдалась, приняв соглядатаев» (Иак. 2, 25). А Павел настаивает — «Верою Раав блудница, с миром приняв соглядатаев <…> не погибла с неверными» (Евр. 11, 31). Так спасение через веру или через дела? Это классический спор протестантских и католических богословов, и у каждой стороны свой запас цитат. Лютера это разноречие библейских текстов привело к тому, что он решил согласовать свой катехизис с Библией при помощи ножниц: через объявление послания Иакова подложным. В православной же перспективе вера сама есть событие. Событие веры, растворенное в покаянном обороте, есть «та перемена ума, что делает видимое вновь проницаемым для невидимого»[46].

Еще в Библии есть такие языковые обороты, которые допускают ровно противоположное понимание. Пример того, как далеко могут расходиться прочтения одних и тех же текстов, дает знаменитый совет апостола Павла: «Каждый оставайся в том звании, в котором призван. Рабом ли ты призван, не смущайся; но если и можешь сделаться свободным, то лучшим воспользуйся» (1 Кор. 7, 20–21).

Лютер этот текст переводит как призыв к обретению свободы: лучше воспользуйся этой возможностью. Церковно–славянский перевод предлагает противоположную трактовку: «Но аще и можеши свободен быти, болше поработи себе». Греческий источник говорит нейтрально: «избери лучшее», не поясняя явным образом, что же для человека лучше в этой ситуации.

Особенности славянского перевода не связаны с возможным грамматическим непониманием. Иоанн Златоуст, для которого греческий был родным языком, в своем толковании этого послания Павла также предлагает остаться в рабстве. Значит, вопрос уже в личных смысловых предпочтениях, а не в знании грамматики, что, впрочем, и подтверждает современный перевод Библии на французский язык, перелагающий сложную конструкцию ап. Павла как «обрати к пользе твое положение раба» (mets plutot a profit ta condition d'esclave) — речь идет, понятно, о пользе для души.

Теоретически это обосновать, наверное, нельзя. Но за этим стоит какой–то странный и очень важный опыт души… Во всяком случае несколько священников, прошедших лагеря, говорили мне о времени своего рабства как о времени наибольшей духовной, внутренней, молитвенной свободы…

У человека поздней античности и Византии было больше опыта несвободы, чем у современного западного человека. И в этом опыте страданий и боли, наверное, открывалось что–то большее, чем может понять современный человек среднеблагополучной судьбы… И монашество, которое столь выпукло оттенило и сформулировало православные пути стяжания духовности, родилось из поиска более узкого и тяжкого пути, точнее — из знания о том, что «в раю нераспятых нет», а древо познания, древо жизни есть — крестное древо…

Об упрощенной протестантской трактовке этого стиха, как и многих иных мест Писания, можно сказать словами св. Григория Богослова: «Апостольское слово, только не по–апостольски понимаемое и изрекаемое»[47].

Понятно, что такие интерпретации уже выходит из области филологии и начинают влиять на практику духовной жизни.

А нужно ли непременно буквально исполнять все то, что предписано Писанием? «А ты, когда постишься, помажь голову твою» (Мф. 6, 17). Нам тоже пост надо начинать с мытья головы и помазания ее маслом? По правде сказать, никогда в своей жизни я не видел ни монаха, ни архиерея, ни прихожанина с намасленной головой.

А чем мажут свою голову протестанты, когда постятся? Древесным маслом, которое имел в виду Христос? Или они считают возможным заменить древние косметические средства современными и воспользоваться продукцией компании Procter & Gamblе? И вообще — действительно ли пост надо начинать с того, что помазать голову чем–нибудь блестящим? Или протестанты согласятся с толкованием, считающим, что смысл этого совета Спасителя вообще не имеет отношения к косметике и гигиене, но состоит в предупреждении о том, чтобы твой постовой труд не был в тягость для окружающих?.. Как однажды заметил Честертон, настоящего человека узнать нетрудно — у него боль в сердце и улыбка на лице.

Понятен смысл этого совета: перед нами предупреждение о том, что твой постовой труд не должен быть в тягость для окружающих, что твое благочестие ты не должен выпячивать напоказ, что по тебе не должно быть заметно, что ты живешь благочестивее твоих соседей… Не о пользовании косметикой эти слова, а о лицемерии. «Из этих слов прилично нам тяжко возстенать, горько восплакать. Мы не только подражаем лицемерам, но и превзошли их. Я знаю многих, которые не только, когда постятся, обнаруживают это пред людьми, но и совсем не постясь, принимают на себя лица постящихся» (св. Иоанн Златоуст. Беседы на Евангелие от Матфея, 20,1).

Обличение лицемерия, содержащиеся в этих словах — на все времена. А вот способ борьбы с этим лицемерием, упомянутый здесь Спасителем, носит частный, преходящий характер. В те времена волосы намащивали в связи с радостью, «по праздникам». Сегодня иные культурные стереотипы выражения радости и скорби. И буквальное следование тем способам уклонения от фарисейства, что были предписаны людям первого вкеа, само было бы отровеннейшим фарисейством. Может быть, сегодня православным стоит почаще ходить в светлых одеждах и реже надевать темные платки и черные рубашки? Исполняют же эти слова Господа православные не тем, что с началом Поста мажут головы маслом, а тем, что радостно поздравляют друг друга с началом Поста. Итак, Спаситель, «повелев помазывать голову, не заповедал, чтобы мы непременно намащали себя; иначе мы все были бы преступниками данной заповеди, и прежде всех общества пустынников» (св. Иоанн Златоуст. Там же).

И еще взывает к нашему понимающему усилию то обстоятельство, что две трети Нового Завета – это труды апостола Павла. Этот апостол сам говорит, что он был с эллинами как эллин, с иудеями как иудей (см. 1 Кор. 9,19–22). Но дело в том, что ни тех эллинов, ни тех иудеев уже давно нет. Те культуры — со своими привычками, со своими критериями благочестия и фрондирования («вольнодумства») ушли. А слова, сказанные их представителям апостолом, остались. А в результате и в отношении к текстам Нового Завета неизбежен вопрос: что в них было вечным возвещением для всех христиан, а что было миссионерски–педагогической оболочкой («с иудеями как иудей»).

Апостольская проповедь не свободна, во многом она вынужденна. Как любая проповедь, любая миссионерская работа, она не просто говорит от избытка собственного сердца и от своего опыта, она еще вынужденно изливает себя в формах, словах, сравнениях и аргументах, понятных для других людей. В этом смысле миссионер делается как бы заложником своих слушателей. Он не просто вглядывается в свое сердце, он еще и всматривается в лица своих слушателей — чтобы понять, что удалось передать от сердца к сердцу, а для чего он пока так еще и не смог найти нужные слова. Он ходит как по минному полю — чтобы ненароком не коснуться чего–то такого, что для него самого не имеет религиозного или нравственного значения, но что очень значимо и дорого для его слушателей. Понятно, что миссионер не должен нарушать те табу, что сложились у того племени, к которому он пришел.

Если в этом племени не принято есть свинину — и миссионер должен взять на себя этот обет воздержания. Если в этом племени не принято голосовать за коммунистов — и миссионер должен воздержаться от таких слов, которые могли бы дать повод сплетничать о нем как об «агенте КГБ».

Вот как апостол Павел говорит о той несвободе, которую он сам свободно избрал ради спасения других людей: «Будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести. Для иудеев я был как иудей, чтобы приобрести иудеев; для подзаконных я был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных; для чуждых закона — как чуждый закона, — не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу, — чтобы приобрести чуждых закона; для немощных как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых. Сие же делаю для Евангелия, чтобы быть соучастником его» (1 Кор. 9,19–23).

Итак: вот неизбежный вопрос: где апостолы вели себя «как немощные»? И можно ли эти грани их проповеди воспринимать как норму жизни для всей Церкви? Мы помним, что апостол Павел запрещал совершать иудейское обрезание над язычниками, обращавшимися ко Христу. Но своего собственного ученика Тимофея он обрезал — чтобы общения с ним не гнушались «немощные» христиане иудейского происхождения. Чтобы миссионер смог приблизиться к «внешним», он должен отчасти ступить на их территорию. И тут возникает вопрос, который никогда не сможет быть решен во всех своих подробностях: что можно, а что нельзя делать проповеднику при сближении его с теми, кого он хочет обратить в христианство?

Вот обращенный в православие, но не очень еще крепкий в вере японский князь Стефан Даде, спрашивает святителя Николая Японского — «можно ли ему бывать на богослужениях в католической церкви, ибо она — близка от него, тогда как сюда, в Собор — очень далеко». И слышит в ответ: «Не бывайте; для вас — опасно, увлекут с истинного пути»[48]. При этом сам св. Николай не гнушался заходить даже в языческие храмы («Дорогой заходил в один из браминских храмов»)[49].

Апостол Павел дает мудрый совет: нужно смотреть за тем, чтобы «не дать повода ищущим повода» (2 Кор. 11,12). В самой сути христианского возвещения есть много такого, что вызывает возмущение и недоумение у язычников и неверов. Это неизбежно. И мы понимаем, что проповедуем «соблазн» и «безумие» (1 Кор. 1,23). Но как отличить — человек соблазняется Евангелием или мною? Учение Христа или мое поведение, мой образ жизни и мой образ проповеди отталкивают его? Если его отторжение направлено на само Евангелие — что ж, «если кто не примет вас и не послушает слов ваших, то, выходя из дома или из города того, отрясите прах от ног ваших» (Мф. 10,15). А если это реакция на мое косноязычие, на мою фальшивость, на мое скудоумие? А если при всей моей богословской образованности мне не хватило пастырского такта, пастырского знания, мудрости, чутья?

У апостолов этот такт был. Ему нужно у них учиться — и о нем же нужно помнить, вчитываясь в их послания. Ибо есть в них такие строчки, что продиктованы именно пастырскими соображениями.

Оказывается, Христос даровал нам такую свободу, что от нее нужно порой отказываться. «Никто да не осуждает вас за пищу, или питие, или за какой–нибудь праздник, или новомесячие, или субботу… если вы со Христом умерли для стихий мира, то для чего вы, как живущие в мире, держитесь постановлений: «не прикасайся», «не вкушай», «не дотрагивайся» по заповедям и учению человеческому» (Кол. 2,16–22). Но ведь в том–то и дело, что — осуждали. Осуждали именно за свободу, с которой христиане относились к внешним, человеческим привычкам и представлениям. И тогда ради того, чтобы душа не соблазнилась, не отошла от Христа, христианам приходилось вновь возвращаться под ярмо тех представлений, что господствовали во внехристианских религиозных кругах. Но возвращаться уже не из соображений религиозных, онтологических, но по мотивам чисто пастырско–педагогическим.

Например — можно ли вкушать идоложертвенное? С точки зрения иудеев — категорически невозможно. Иное воззрение у христиан: язычество — это служение мировым («космическим») «стихиям», а мы «со Христом умерли для стихий», и потому «идол в мире (en kosmw) ничто» (1 Кор. 8, 4). Это — знание от Бога (8,3).

Впрочем, точнее и глубже славянский перевод «аще ли кто любит Бога, сей познан бысть от Него». Не знание о ничтожестве идолов рассказал нам Бог. Кого Бог познал, кого Он возлюбил — того Он соединил с Собою и изъял из под власти космических стихий и сует. «Весть Господь путь праведных… Кто любит Бога, кто познан от Него, состоит под особым Его попечением как свой Ему. Любящий Бога в Боге пребывает и Бог в нем»[50]. Дело не в том, что мы знаем о Боге и об идолах, а в том, что Бог живет в нас и хранит. Именно поэтому нет в христианине места страху перед идолами: «пища не приближает нас к Богу: ибо едим ли, ничего не приобретаем, не едим ли, ничего не теряем» (8,8). Бог — один, и только Им все взращено и освящено. Боги язычников — выдумка, и не стоит позволять их фантазмам влиять на нашу жизнь. «Но не у всех такое знание» (8,7). И если человек, еще не осознавший пустоты народно–языческих страхов и надежд увидит тебя, христианина, вкушающим пищу, ранее посвященную некоему языческому божеству, то он может смутиться. Если но иудей — он может возгнушаться вообще христианством. Если он сам недавно был язычником — то может воспринять увиденное как позволение и ему быть «немножко христианином, а немножко язычником». И потому надо быть осторожным: «Если кто–нибудь увидит, что ты, имея знание, сидишь за столом в капище, то совесть его как немощного, не расположит ли и его есть идоложертвенное? И от знания твоего погибнет немощный брат… И потому, если пища соблазняет брата моего, не буду есть мяса вовек, чтобы не соблазнить брата моего» (8,10–13). Свобода не обращать внимания на идолы и на идоложертвенное не должна перерастать в свободу идолослужения.

Мы же от этого частного вопроса обратимся к общему, вспомнив еще раз, как именно апостол завершает свое рассуждение об отношении к идолам: «Будьте подражателями мне, как я Христу» (1 Кор. 11,1). Если мы окажемся в подобных ситуациях, то и мы должны будем подражать апостолу Павлу и Христу. И мы должны будем задуматься: а как Христос или Его апостол поступили бы в этом случае? Изгнал бы Христос из храма женщину, вошедшую туда в брюках? Или Он скорее выгнал бы оттуда тех «почетных прихожанок», что начали бы изводить упреками эту несчастную?

Теперь настала пора рассказать об одном уроке, который я получил еще на пороге семинарии. Тогдашний Ректор московских духовных школ архиепископ Александр (Тимофеев) тогда сказал мне: «Мы должны почаще ставить перед собой вопрос: а как в этом случае поступил бы апостол Павел?». Это очень точная формулировка. В самом деле, представлять себе, как поступил бы в том или ином случае Христос — все же затруднительно. Постоянно представлять себя на месте Богочеловека не стоит. А из учеников Христа более всего нам известен апостол Павел — и как человек, и как миссионер, и как пастырь. Важнее же всего для нас то, что ап. Павел умел поразительно отличать главное от второстепенного. Причем он умел не только отстранять второстепенное, но и возвращаться вновь к нему и утверждать его — если это было пастырски необходимо. У него было умение отводить второстепенное, если оно мешает обретению главного. И было не менее важное для пастыря умение видеть, что второстепенное отнюдь не всегда означает «ненужное» или «излишнее».

Этого второго умения часто не хватает либерально–философствующим христианам. Ну, главное же «Христа в сердце иметь! Зачем тут обряды?». Правильно, главное — ввести Христа в свое сердце. Но это никак не повод для того, чтобы обесценить и отбросить все то, что напоено воспоминаниями о Христе и что подводит душу к Нему. Часто люди полагают, что раз «мне это не нужно, мне это ни о чем не говорит» — значит, это не нужно и всем остальным. Апостол Павел умел ценить то, что не имело значения для него самого, но что было значимо для других.

Но именно это и делает неизбежным при знакомстве с его текстами держать в памяти вопрос: что именно Апостол говорит существенно христианского, а что — ради нужд других. Апостол советует нечто делать (а от чего–то уклоняться), чтобы не было соблазна по поводу христиан и их учения у людей, которые смотрят на церковную общину со стороны. Но если те косые взгляды уже давно ушли в историческую могилу, если уже нет тех, кто мог бы искуситься отступлением христиан он норм тогдашнего благочестия — должна ли Церковь делать соблюдение эти норм своей собственной, внутренней, постоянной нормой?

Для примера: «Не сама ли природа учит нас, что, если муж растит волосы, то это — бесчестье для него; если жена растит волосы, для нее это честь» (1 Кор. 11,14–15). Важно заметить, что этот текст является прямым продолжением рассуждений Апостола об отношении к идоложертвенной пище. Вслед за одним примером рассудительно–пастырского отношения к возникающим проблемам, Апостол тут же дает другой — об отношении к прическам. Мужчина должен стричься. Женщина — нет. Всем известно, что по крайней мере в отношении к мужчинам православная традиция не придала этим словам Апостола практически никакого значения. Не только монахи и священники, но и многие миряне сейчас носят длинные волосы.

Не все оттенки этого текста вполне ясны. Похоже, что ап. Павел здесь (11,10) упоминает о каком–то апокрифическом ветхозаветном предании, связывавшим ношение женщинами платков и какое–то не вполне чистое отношение ангелов к ним. Но в целом позиция апостола становится совершенно понятна, если вспомнить некоторые бытовые особенности той эллинистической культуры, в которой он проповедовал.

Та самая «естественность», которую так любят воспевать в язычестве современные оккультисты, в Греции и Риме обернулась самой странной противоестественностью. Нормой и даже идеалом любви стала любовь гомосексуальная. Диоген Киник не разделял общее увлечение мальчиками — и это стало одной из черт его юродства (Диоген Лаэртский. О жизни знаменитых философов, 6,53–54; 6,59). При такой моде что же оставалось делать гетерам? Им оставалось лишь придавать себе возможное сходство с мальчиками. Самое простое срество к тому — короткая «мальчишеская " стрижка. Напротив, юноши–проститутки придавали себе женоподобность, и самым простым средством к этому было отращивание дилнных волос. В течение веков устоялось в народе мнение, что мужчина с длинными волосами — это гомосексуалист.

В первых же христианских общинах многое бурлило. От каких законов освободило нас Евангелие? Что можем мы себе позволить в нашем состоянии «без–закония»? Христиане радостно возвещали всюду свою свободу от закона. А язычники слагали в своих умах глухие отголоски этих возвещений и сплетни по их поводу: «Христиане? Странные люди… Они заявляют, что им закон не писан. Они какие–то атеисты: богов не почитают. Еще они заявляют, что их единственный бог есть любовь. И этого своего божка они прячут, не показывают никому никаких его изображений. Собираются они по ночам. Всех своих называют «братьями и сестрами». Посторонних на свои сборища не пускают… Ну, мы люди ученые: знаем мы, чем они там занимаются на своих ночных сходках! Ясное дело: у них там сплошный свальный грех, причем в самых разнузданных формах!». И эти сплетники лишь искали повода для того, чтобы подтвердить свои предположения.

И здесь апостол Павел вынужден был сказать: христиане должны следить за своим внешним видом. Да, Царство Божие внутри нас. Но наша внешность не должна позволять хулить Евангелие. Чему бы там ни учили философы (не стоит все же забывать, что «философами» и содомитами были отнюдь не все современники Апостола), а «природа учит нас, что если муж растит волосы», то есть придает себе женовидность и по сути выставляет себя на продажу — «то это–бесчестие».

Когда все вокруг станут христианами — тогда и у христиан появится право на юродство, на выражение нарочитого презрения к привычным стереотипам, через странности напоминать о главном, которое так легко заслоняется привычными благочестивыми привычками. Но в апостольскую эпоху само Евангелие казалось еще слишком юродивым, слишком непривычным. И поэтому не нужно ничего нарочитого. Во внешнем все должно быть согласно обычным понятиям о приличии. Сегодня нет (может быть, еще пока нет) в светском обществе таких представлений о гомосексуализме, какие были в античности. И потому Церковь не запрещает людям отращивать длинные волосы.

Если бы мы сегодня задумались о том, чем мы не должны смущать нецерковных людей, то, следуя примеру апостола Павла, мы могли бы предостеречь христиан от чего–то иного. Может, сегодня было бы полезно авторитетно возгласить: «Не сама ли природа учит нас, что если в бедной стране священник ездит на «мерседесе», то это — бесчестье для него!»?[51] Но и эту норму не стоило бы делать вечной. Если однажды люди станут жить посостоятельнее — то и эту канонически–пастырскую норму можно было бы отменить[52].

Итак, если говорить языком православного богословия, в самом Писании надо различать: где — норма, а где — частный совет. Где акривия, а где икономия. Где — необходимая и ясная норма и ее применение, а где пастырски обоснованное отступление от нормы — в сторону ли ее смягчения или ужесточения. А если учесть, что речь идет о поступках Апостолов, то станет ясным, что им стоит подражать даже в их отступлениях от правил (вспомним опять об обрезании Павлом Тимофея). То есть — нужно подражать их пастырской боговдохновенной мудрости. Не повторяя каждый раз буквально всех апостольских поступков и советов, нужно впустить в себя тот смысл, ради которого апостолы предпринимали все свои действия.

Еще один серьезнейший вопрос: как быть с тем, о чем Библия молчит. Если ограничиться только библейскими словами, то как можно жить в России — в стране, даже о существовании которой Библия ничего не знает?

Молчание Библии может быть разным.

Оно может быть грозным (когда речь идет о том, о чем «стыдно и говорить» — Еф. 5,12)[53]. Оно может быть равнодушным (Библия ничего не сообщает о результатах Олимпийских игр). Оно может быть исполненным значения и тайны: молчат о том, чего не доверяют бумаге («Многое имел я писать; но не хочу писать к тебе чернилами и тростью» (3 Ин. 1,13); «Многое имею писать вам, но не хочу на бумаге чернилами, а надеюсь придти к вам и говорить устами к устам, чтобы радость ваша была полна» (2 Ин. 1,12)). Библия может молчать о том, что очевидно несовместимо с ней (например, она не спорит с идеей переселения душ).

Библия молчит и о том, что выше человеческого разумения, о том, что не может вместить себя в наши слова («Много и другое сотворил Иисус; но, если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг» — Ин. 21,25). Библия молчит (почти молчит, ибо лишь глухо упоминает) и о том, что является не теоретической, словесной, а практической стороной жизни христианина. То, что «сотворил Иисус» — изложить в словах невозможно. Но можно стать соучастником Его дел (дел, а не слов!): «верующий в Меня дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит» (Ин. 14.12). Библия молчит о таинстве — о неизреченном и радостном пребражающем действии Христа в христианине, ибо то, с чем приходит Спаситель в душу — неожиданно и несказанно («не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» — 1 Кор. 2,9). Библия молчит и о том, что стало более отдаленным плодом подвига Христа — уже за рамками апостольского поколения. Ведь «Церковь свидетельствует об истине не посредством воспоминания или чужих слов, но своим собственным живым и непрерывным опытом… Истина открывается нам не только исторически. Христос явился и является нам не только в Писаниях»[54].

Наконец, Библия может молчать о том, что знакомо каждому члену народа Божия и потому не нуждается в специальных предписаниях и объяснениях. Так, например, не приводятся слова благодарственных молитв Христа на Тайной Вечере — «Иисус взял хлеб и, благословив, преломил» (Мф. 26,26). Слова благословения, произносимые на пасхальных трапезах, были знакомы каждому иудею. 10 заповедей говорят о необходимости почитания родителей, но не включают в себя заповедь о любви к детям. Значит ли это, что детей любить не надо? То, что очевидно, то не предписывается особыми повелениями.

Именно так надо понимать отсутствие в Новом Завете предписания о крещении детей. В Писании нет запрета на крещение младенцев. Но нет и специального повеления. Если ни в одном из посланий апостолов (а все они довольно полемичны) нет размышлений на эту тему — значит, она была недискуссионна для апостольской церкви. Значит, вопрос о крещении детей казался самоочевидным, не вызывающим вопросов и не требующим объяснений. Что было очевидным для раннехристианской Церкви — невозможность включать детей в свой состав, или же, напротив, естественность этой практики? Если мы вспомним, что апостолы были евреями, а апостольские общины были прежде всего иудео–христианскими, то ответ на этот вопрос станет ясен. Иудейская ритуальная практика предполагала, что ребенок может быть членом народа Божий, членом «народа священников», членом Церкви. Вступление в Церковь в ветхозаветной практике совершалось через обрезание восьмидневного младенца. Поскольку же Христос пришел не для того, чтобы затруднить путь детей к Богу, но для того, чтобы облегчить этот путь и для детей, и для всех людей — считалось просто очевидным, что можно крестить семьями («домами»).

Так что надо осторожнее относиться к протестантскому лозунгу «Только по Писанию» — Solo Scriptura[55]. Не все то, о чем не сказано прямо в Писании, Писанием осуждено. Хоть и не сказано в Библии «Летайте самолетами Аэрофлота», мы все же имеем право это делать. Ничего не сказано в Библии о России, но мы имеем право жить и проповедовать в ней.

Иногда же Библия очевидно недостаточна. Например: могу ли я считать достаточным для наших дней критерий различения религиозной лжи от евангельской истины, предложенный апостолом Иоанном: «всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога»? Секта Аум Синрике, например, признавала (в отличие от тех древних еретиков–докетов, с которыми полемизировал ап. Иоанн), что у Христа была человеческая плоть, что Он не просто казался человеком, но и действительно был им. Достаточно ли этого, чтобы признать Аум Синрике истинно христианским движением?

Писание само предупреждает о своей собственной недостаточности: «никакого пророчества в Писании нельзя разрешить самому собою» (2 Петр. 1,20). Если бы Писание было понятно само — Павлу не пришлось бы его весьма изощренно толковать. Без его помощи — понятно ли было бы, что значит история с двумя женами Авраама (Гал. 4, 21–31)? Буквы мало — нужен Дух.

Для протестантов «Писание — это документ, образующий основу, составляющий сокровенную жизнь церкви» (Карл Барт)[56]. В православном опыте «сокровенную жизнь церкви» составляет не то Слово, которое воплотилось в слова Писания, но то Слово, что стало плотью — и продолжает пребывать во плоти евхаристии[57]. Христос Писания и Литургии, конечно, един. Но чень важно помнить, что все же не только посредством книг Спаситель пожелал входжитьв жизнь людей. Слова Христа «Я с вами во все дни» можно ли понимать столь узко, чтобы видеть в них обещание типа «книги обо Мне будут с вами во все дни и они будут напоминать вам обо Мне»? По слову ап. Павла, «Никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос» (1 Кор. 3,11). Основание Церкви и христианской жизни — Христос, а не Библия. Но в баптистском учебнике догматики: «Священное Писание достаточно для полноты духовной жизни человека»[58]. Мне всегда казалось, что для полноты духовной жизни нужен сам Бог, а не слово о Нем. Или, например, говорит адвентистская книжка: «Служение учения церкви не имеет права основываться ни на чем ином, кроме как на Библии»[59]. Но разве не мёртво слово, которое зиждется не на живом сердечном опыте, а на цитатах?

Писание — лишь одно из тех наследий, что переданы нам Христом. Библия — это правило, канон богомыслия. Правила нельзя нарушать. Но нельзя всю жизнь посвятить лишь повторению правил. Не было бы Бунина и Есенина, если бы они всю жизнь только повторяли орфографическое правило: «жи» и «ши» пиши через «и». Любой специалист знает набор аксиом (канонов) в своей области. Но он именно работает с этими аксиомами, применяет их, добывает с их помощью новое знание или творит с их помощью новый опыт — а не просто с монотонностью компьютера повторяет одну и ту же пропись.

Библии нельзя противоречить. Но при этом можно противоречить отдельным ее стихам. Библия есть целостность. В своей целокупной Богодухновенности она несет нам весть о Боге, о человеке, о нашем призвании и спасении. Но очень легко выдрать из нее один стих и, оторвавши его от евангельского духа, сделать его знаменем борьбы с «неверными». Можно легко заставить отдельный стих согласиться со мной. Несравненно труднее понудить к согласию с моими своевольными желаниями всю Библию.

И при этом согласие с Писанием никак не означает обреченность верующего на молчание. Да, человек должен молчать, чтобы расслышать Слово Божие. Но затем это Слово надо применить к своей жизни, к тем жизненным ситуациям, которые бывают непохожи на древнепалестинские. Случаи, когда евангельский смысл и дух помогли человеку верно приложить евангельские заповеди к современной ему жизненной ситуации, хранятся в памяти церковных преданий. Ведь христианами были не только апостолы. Христиане встречались и в других странах и в других столетиях. Их свидетельства не могут ничего добавить к тому, что что апостолы («самовидцы») сказали о Христе. Но они могут многое сказать о себе самих — о том, что происходит в глубине человеческой души, ищущей, теряющей и вновь находящей Спасителя.

И, значит, мир богословия не исчерпывается изучением Слова Божия. Важнейшим средством защиты Писания от моей предвзятой субъективности является обращение к опыту других людей. Те грани Слова Божия, которые были закрыты для меня, были пережиты другими людьми, людьми иной и более высокой жизни. «Ум хорошо, а два лучше». Не замеченное одним, может быть опознано другими.

Но эти голоса, поправляющие меня, можно и нужно искать не только в современности. И важнее, и познавательнее, и интереснее прислушаться к голосам прежних эпох. На каждом из нас навешены очки той культуры и того времени, в котором мы живем. Снять их себя я не могу. Но я могу, во–первых, заметить, что эти очки на моем носу есть. Во–вторых, я могу попробовать посмотреть на мир мимо них. Для этого я должен изучить — как же именно смотрели на мир и на Библию те люди, которые тоже не было свободны от очков, но это были другие очки, не мои. Они жили в другую эпоху, в другой культуре, их интеллектуальные и даже бытовые условия жизни были разительно не похожи на мои. Что ж — тем интереснее то, что эти, столь отличные от меня люди, вычитали в той Книге, что сейчас лежит и передо мной. Поэтому изучение Библии не может не вобрать в себя в качестве своей необходимой составной части изучение истории Церкви. Ибо история Церкви есть история слышания Библии. Как люди слушали Слово, что они в нем слышали, и как они на него отозвались. Это и есть история Церкви.

Православие пронесло сквозь века то осмысление проповеди Иисуса из Назарета, которое дали первые, преимущественно ближневосточные поколения христиан. Конечно, этот изначальный опыт и обогащался и дополнялся, что–то в нем временами тускнело, а что–то вспыхивало ярче — но эта непрерывность сохранена. И на мой взгляд, эта традиция прочтения Евангелия и исторически и духовно глубже и достовернее, чем попытки реконструкции, предпринимаемые американскими миссионерами на стадионных «Фестивалях Иисуса» и телеэкранах. Это — их видение Евангелия. Но является ли оно действительно апостольским? Любой серьезный культуролог согласится с суждением Константина Андроникова: «крик Реформы: sola Scriptura по сути своей есть не более чем полемический аргумент»[60].

Например, Джимми Сваггерт решил пересказать в телепроповеди евангельскую притчу о безумном богаче (Лк. 12, 13–20). Кульминационный момент в его интерпретации выглядел так: «Тогда Господь похлопал его по плечу и сказал: «глупец, сегодня ночью ты умрешь!»[61]. Услышав такое — невольно задумаешься: американские ли протестанты живут и учат «строго по Евангелию» или Евангелие они читают «строго по–американски».

Православное богословие честно утверждает: мы истолковываем Евангелие. Мы не можем понять Евангелие, не истолковав его. Истолкование неизбежно, а никакого прямого и абсолютно достоверного «отражения» быть не может; искушения Христа в пустыне показывают, сколь несамодостаточно Писание: диавол ведь искушает Его именно цитатами из Писания. «Диавол и теперь, как и при искушении Христа, прибегает к помощи Писаний, чтобы доказать возможность отделения христианства от Церкви»[62].

Слово Божие дается людям — и его же нужно защищать от людей. Поскольку это Слово звучит на человеческом языке, поскольку оно слышится людьми, ими фиксируется, ими передается, ими понимается и перетолковывается, то человеческий элемент неустраним из религии Откровения. Своеволие в толковании Библии неизбежно. Но богословие затем и существует, чтобы ограничивать его, сдерживать и контролировать. Своеволие в обращении с Библией — грех. С грехом же можно бороться лишь если его заметить, затем осознать как грех и поставить целью бороться в недугом, ранее невидимым и незаметным, а теперь опознанным как враг. Точно так же борьба со своеволием начинается с того, что его наличие замечается и признается.

Протестанты, уверяющие всех встречных в том, что они «учат строго по Писанию», что они в отличие от православных ничего «человеческого» не добавляют к библейскому учению, выглядят довольно неумно. Любой человек (в том числе протестант) при чтении любого текста (в том числе и Библии) вбирает в себя лишь часть его смыслов. Любой человек (в том числе протестант) при чтении любого текста (в том числе и Библии) проецирует в него некие свои ожидания, симпатии и антипатии. Любое прочтение книги является авторским. Любой человек понимает Библию в меру своей конгениальности ей.

Если человек не заметит своей неизбежной субъетивности в своей работе с Библией — то Библия будет беззащитна перед ним. К сожалению, ангелы не являются «самобытным» богословам и не предупреждают их: ты неправильно понял Слово Божие… И тогда человек, убежденный в безошибочности собственного прочтения Писания, становится подобен тем богословстующим «скифам», о которых в конце III века писал св. Мефодий Олимпийский: «Я не могу потерпеть некоторых празднословящих и бесстыдно насилующих Писание, которые с иносказаниями бросаются и туда и сюда, и вверх и вниз… Ориген изуродовал связь Писания как скиф, который беспощадно режет члены какого–нибудь врага для его истребления»[63].

Но не только Библия оказывается беззащитна перед лицом не осознающей себя богословской страсти. Человек сам оказывается беззащитным перед лицом своих страстей. Если он не видит своей сосбственной страстности (пристрастности) - то и не может ее преодолеть или хотя бы ослабить, не может выработать процедур для проверки корректности собственных истолкований писания. Богословие предполагает аскетику ума. В протестантизме аскетика вообще умалена — в том числе и богословская. Аскетика и дисциплина — синонимы. Недисциплинированный ум, ум, не знающий за собой своих привычных грехов, в своей мнимой невинности опасен.

Очень важно приучить человека к осторожности в обращении с Библией. Эта осторожность должна проявляться прежде всего в том, что на место самоуверенного и непродуманного «Библия учит…» должно придти более осторожное и взвешенное: «В моем понимании (в нашем понимании; в понимании духовных наставников нашей традиции…) в данном месте Писания кроется следующий смысл…».

Нетрудно догадаться, что грек, еврей или египтянин третьего века слышали в Евангелии нечто иное, чем американец двадцатого века. А если эта разница неизбежна — то как выбрать интерпретацию, которая и исторически и духовно была бы наиболее адекватна вере первых христианских общин?

А значит, надо думать о том, на каких путях и в чем можно ступить в ту «землю святую», о которой мы предупреждены, что ступить туда можно лишь «сняв обувь» (см. Исх. 3, 5), и где Господь Сам, Своим действием откроет в сердце человека последний смысл того, о чем Он написал в Евангелии… «Познавательно стяжавший в себе Бога <…> уже не будет более нуждаться в чтении книг. Почему так? Потому что обладающий как собеседником Тем, Кто вдохновил написавших Божественные Писания <…> сам будет для других богодухновенной книгой», — писал в Х веке преп. Симеон Новый Богослов[64]. Для адекватного истолкования священного текста необходим некоторый внутренний духовный опыт, восходящий к тому же Источнику, что и опыт авторов Библии. Людей, у которых этот опыт есть в той полноте, какую только может принять человек, в Церкви называют святыми.

По выражению о. Сергия Булгакова, святые — «гении религиозности». Этим он подчеркивает, что судить о том, что может дать человеку стяжание духовного опыта, необходимо не по неудачникам и не по падениям, а по вершинам. Как о смысле музыки мы судим не по ресторанным шлягерам, а по Моцарту и Баху, как о сути живописи мы составляем представление не только на основе комиксов — так и о духовном подвиге надо судить не только по знакомой прихожанке.

При сравнении тех людей, чье мнение определяется как наиболее важные для истолкования Евангелия в Православии и в протестантизме, нельзя не заметить тех различий, на которые указывал С. Н. Булгаков: «Профессора богословия в протестантизме — единственный церковный авторитет: они вероучители и хранители церковного предания. Протестантизм есть в этом смысле профессорская религия; говорю это без всякого оттенка иронии или похвалы, просто констатируя исторический факт»[65]. Если обратить внимание на выбор тех, чьи толкования приемлются как наиболее авторитетные, то нетрудно заметить, что Православие и протестантизм соотносятся как религия монахов и религия профессоров.

Впрочем, и здесь нужно сделать уточнение: сказанное Булгаковым не относится к баптизму–адвентизму–пятидесятничеству. Об этих деноминациях нельзя сказать, что у них имеется глубокая и разработанная богословская традиция. Баптизм вообще — наименее богословская из всех протестантских традиций. Может быть, именно поэтому не лютеране и не англикане — представители богословски и культурно наиболее развитых конфессий протестантского мира — приехали просвещать Россию, а посланцы самых примитивных американских сект. Если кто–то думает, что протестанты, приезжающие сегодня в Россию, захватят с собою Карла Барта или Бультмана, Тиллиха или Мольтмана — они ошибаются. Билли Грэм — это потолок. Се — «человек, отвечающий на все вопросы». И что этому баптисту до протестанта Бультмана, который говорил, что Иисус научил нас жить в неизбывной тревоге и заботе… Впрочем, я готов взять назад свои слова о бескультурьи американских сект — но лишь в том случае, если мне напомнят о каком–либо великом художнике–баптисте, о глубоком философе–пятидесятнике, крупном мыслителе–адвентисте или тонком поэте из секты с громким именем «Слово жизни».

Так что на деле протестанты проповедуют не Евангелие, а свое понимание Евангелия.

Будь оно иначе — не было бы сотен сект, настаивающих на чистоте своего «евангелизма» и утверждающих прямо противоположные вещи. Адвентисты отрицают бессмертие души (а баптисты, ссылаясь на ту же Библию, его признают). Пятидесятники не признают за христиан всех тех, кто не приходит вместе с ними в состояние экстаза. Одни протестантские общины говорят, что Христос — с бедными и страдающими людьми. Другие — что Он именно с богатыми («богословие процветания»[66]). По подсчету протестантского историка, сегодня «в мире насчитывается около 22 000 различных протестантских конфессий, вероисповеданий, сект и т. п.»[67].

Во всех религиозных традициях мира единство текста определяется исключительно единством традиции его толкования. А потому еще в древности св. Иларий Пиктавийский сказал, что «Писание не в словах, а в понимании» (scripturae enim non in legendo sunt, sed in intelligendo» — Константину Августу. 2, 9). Значит, когда протестант говорит: «Такое–то мнение православных противоречит Библии», на самом деле он имеет в виду, что такое–то мнение православных противоречит его пониманию Библии. И прежде, чем торжествующе воскликнуть: «Так говорит Библия!», ему (как и любому человеку) стоит хотя бы на минутку задуматься: а точно ли так говорит именно Библия — может, так говорят всего–навсего я сам и тот пастор, чьи лекции я слушал в прошлом месяце?

Надеюсь, понимание этого обстоятельства поможет многим православным вести дискуссию с протестантами. Ведь очень трудно решиться на дискуссию с Библией. А вот на диспут с человеком можно пойти легко. Полемика с протестантами — это не полемика православных с Библией. Это всего лишь диспут с людьми. С людьми, которые, как и мы, могут ошибаться.

А у нас есть выбор: или читать Библию глазами древних святых. Или смотреть на нее через очки создателей новых сект. Конечно, в любом столетии человек может встретиться с Истиной. Но если в итоге его поисков возникает движение, считающее именно этого человека своим отцом–основателем, то стоит присмотреться к подробностям его жизни и к тем обстоятельствам, в которых этот основатель получил свои новые духовные знания.

Ну, а теперь – без комментариев. Лютеране сами рассказывают о том, где родился протестантизм:

«Обнаружен самый важный для лютеран туалет. Немецкие археологи утверждают, что нашли туалет, в котором Мартин Лютер составил свои знаменитые 95 тезисов, приведших к протестантской Реформации, сообщает «Благовест–инфо» со ссылкой на «Ecclesia» и «Daily Telegraph». Лютер часто намекал, что страдает хроническими запорами, и по этой причине много времени проводил в уборной. Эксперты заявили, что они уже много лет убеждены, что 95 лютеровских тезисов были написаны в клозете, однако не знали, где находился этот объект, пока не нашли каменную конструкцию в остатках флигеля в доме Лютера в Виттенберге. «Это великое открытие, – заявил директор Мемориального фонда Лютера Стефан Рейн. – Отчасти потому, что речь идет о человеке, на чьих текстах мы очень сосредоточены, в то время как земному, стоящему за ними, уделяется мало внимания». «Это место, где родилась Реформация, – отметил далее Рейн. – Лютер сам говорил, что делал свои открытия в клоаке. Мы не имели понятия, где же находилась эта клоака. Теперь понятно, что имел в виду реформатор». 450–летний нужник, который для своего времени был очень совершенным, сделан из каменных блоков и имеет сиденье с отверстием. Внизу находится выгребная яма, соединенная с примитивной канализацией. Профессор Рейн сказал, что Фонд Лютера не будет позволять посетителям его дома, которых в год здесь бывает около 80 тысяч, сидеть в этом туалете. «Сам бы я никогда не решился сделать это», — говорит профессор»[68].


Примечания:



1

Готовится указ о реабилитации служителей церкви // Сегодня. 30 января 1996.



2

Мир, в котором Евангелие потерялось, описан в фантастической сказке Клиффорда Саймака «Братство талисмана». Редкий случай христианского произведения в жанре фантастики.



3

Это разночтение было знакомо уже Оригену, см. Мецгер Б. Текстология Нового Завета. Рукописная традиция, возникновение искажений и реконструкция оригинала. — М., 1996, с. 147.



4

См., напр. Traduction оekoumenique de la Bible. — Paris, Cerf, 1988, а также в New international version.



5

Та формула веры, которую должен исповедать всякий язык — признание, что Иисус есть Господь.



6

Такая пунктуация — в так наз. «Брюссельском» издании Библии.



7

Знаменательно различие в хронологических датах между разными версиями Библии. Так, от сотворения мира до потопа согласно масоретскому тексту (тому тексту на древнееврейском языке, который используется в современных синагогах, и с которого сделан «синодальный перевод» ветхозаветных книг на русский язык) проходит 1656 лет, согласно самарийскому Пятикнижию (древнему перводу библейских книг на язык самаритян) переводу — 1307 лет, согласно Септуагинте (дохристианский перевод этих же книг на греческий язык, с которого позднее сделан их церковнославянский первод) - 2262 года.



8

Поговорка гласит «переводчик есть предатель»: traductor est traditor.



9

Толковая Библия. Издание преемников А. П. Лопухина. т.11. Спб., 1913, с. 314.



10

см., напр. Traduction оecumenique de la Bible. — Paris, Cerf, 1988, а также в «New international version».



11

Майбурд Е. Ловцы человеков сетями лжи. // Независимая газета. 23 сентября 1993.



12

Знаменитое утверждение св. Киприана Карфагенского «вне церкви нет спасения» (О единстве Церкви 8,217) поясняет, как подобного рода рассуждение могло применяться к конкретным обстоятельствам церковной жизни. Оппоненты св. Киприана — новациане — запрещали принимать в церковное общение кающихся грешников, отрекшихся в час гонений от Христа. «С точки зрения новациан принятие в Церковь падшего есть предвосхищение суда Божия, ибо кто в Церкви, тот спасен. Но по учению Киприана, напротив, отлучение от Церкви было бы присвоением себе права Божия, ибо отлученный от церкви спастись не может» (архиеп. Илларион (Троицкий). Очерки из истории догмата о Церкви. М., 1997, с. 428). Именно поэтому надо быть крайне осторожным в проведении границ Церкви и в отказе от церковного общения.



13

Однажды я тихо еду в московском метро, читаю книгу и не особенно замечаю, что происходит вокруг меня. На станции «Фрунзенская» вагон наполняется молодежью. Над моей головой о чем–то щебечут девушки. И вдруг одна фраза заставляет меня вернуться из мира книг в мир вагона: одна девчушка радостно заявляет: «А я хочу поехать во Владивосток и основать там Церковь!». Оказалось, что эта молодежь идет с собрания «Церкви Христа» — протестантской секты, возникшей в 1976 г. в Бостоне, а на «Фрунзенской» арендующей помещения комсомольского «Дворца молодежи». Было очевидным, что эта девушка убеждена, что за девять часов полета она доставит Христа во Владивосток и тем самым позволит Ему наконец–то просветить эту окраину России. В ее сознании Христос, во–первых, неотлучен от нее, а во–вторых, Христа нет там, куда не успели дойти ее друзья и подружки. Ну смеяться здесь или плакать по поводу этой наивной уверенности, полагающей, что кроме их кружка христиан на земле нет, и что их молодежные тусовки и есть продолжение апостольского служения…



14

св. Киприан Карфагенский. Книга о единстве Церкви // Отцы и учители Церкви III века. Антология. т. 2. — М., 1996, с. 301.



15

Цит. по: архиеп. Илларион (Троицкий). Очерки из истории догмата о Церкви. М., 1997, сс. 386–387.



16

Clement O. Corps de morts et de gloire. Petite introduction a une theopoetique du corps. — Paris, 1995. p. 29.



17

Этот ветхозаветный запрет вроде бы был подтвержден апостольским собором в Иерусалиме. Но во–первых, постановления этого собора не являются собственно соборными (в смысле — кафолическими, общезначимыми): они обращены не ко всем христианам, а к «сущим в Антиохии». Во–вторых, смысл этого запрета явно педагогический, а не онтологический. У евреев веками воспитано отвращение к употреблению крови животных — и чтобы не отпугивать христиан–евреев от общения и от совместных трапез с христианами из язычников, собор принял два решения. Евреям он сказал, чтобы те не искушали остальных христиан требованием обрезания. А язычникам сказал, чтобы те не искушали евреев явным употреблением не–кошерной пищи.



18

Св. Иоанн Златоуст, например, подчеркивает, что не следует судить прошлое по меркам настоящего. Илия был прав, сводя огонь с неба на грешников, ибо эта кара была необходима для того, чтобы поразить воображение народа, еще не вышедшего из поры детства, однако Иаков и Иоанн, желающие подражать пророку, были осуждены Спасителем. «Теперь, когда они отменены, не спрашивай, как могли быть благими предписания Ветхого Завета. Спрашивай лишь о том, хороши ли они были для времени, для которого были созданы. Внемли же тому, что сегодня на то они и нужны, чтобы выявить свою недостаточность. Если бы они не сделали нас способными к восприятию лучших предписаний, то не постигли бы мы того, чего им не хватает. Видишь ли, как одно и то же, смотря по времени, хорошо, а после представляется не таковым?» (Творения. — СПб., 1901. Т. 7. Ч. 1, сс. 199–200).



19

При чтении этого евангельского места меня не оставляет ощущение того, что те люди, что искушали Христа вопросом о блуднице, в чем–то все же нравственнее нас. Прозвучи сегодня на каком–нибудь православно–патриотическом митинге предложение о том, чтобы забрасывание камнями Чубайса начали бы те, в ком нет своих грехов — боюсь, брусчатку разобрали бы мгновенно…



20

Этой теме посвящена глава «Смерть в религии древнего Израиля» во втором издании моей книги «Раннее христианство и переселение душ» (М., 1998).



21

Пример, когда Господь услышал и исполнил молитву духа, не имеющего плоти, мы находим кстати, в Ветхом Завете: «Ангел Господень сказал: Господи Вседержителю! Доколе Ты не умилосердишься над Иерусалимом? Тогда в ответ ангелу изрек Господь слова утешительные» (Захар. 1,12–13). Что православное почитание святых отнюдь не ставит святых вровень с Богом, видно из слов преп. Иоанн Лествичника: Как сделавшиеся друзьями царя могут даже врагов его представить к нему — так понимай и о святых» (преп. Иоанн Лествичник. Лествица. Сергиев Посад, 1908, с. 269). Лучше же всех сказал об этой стороне православного благочестия святитель Филарет Московский: «Если бы мы видели, как апостол Петр помолился и воскресил Тавифу — не были бы мы побуждены, чувствуя нужду в духовной помощи, сказать ему: помолись и о нас?.. Нам заповедано любить друг друга и молиться друг за друга. Где же сказано святым небесным: не любите земных братий и не желайте им блага от Бога?.. Не поставьте в предосуждение православной церкви, что молитвенная любовь ее широка и не ограничивается землею, но простирается от земли на небо и с неба объемлет землю» (свят. Филарет, митроп. Московский. Мнения, отзывы и письма. М., 1998, сс. 316–318).



22

Хрущов И. Исследование о сочинениях Иосифа Санина преподобного игумена Волоцкого М., 1868, сс. 188–189.



23

Такой же чрезмерный акцент на ветхозаветные тексты характерен для размышлений Мартина Лютера на эту тему. Если конфликт идет из–за религии, пишет Лютер почти в те же годы, что и русский книжник Иосиф, «на такой войне — дело христианское, дело любви — безбоязненно громить, грабить, жечь врага, делать все, что вредит ему» (Лютер М. О светской власти. В какой мере ей следует повиноваться // Лютер М. Время молчания прошло. Избранные произведения 1520–1526 гг. Харьков, 1992, с. 146). Впрочем, хотя Лютер и не смог уберечь созданный им протестантизм от возрождения в нем инквизиции, он все же выступал против костров: «Еретиков надо преодолевать Писанием, как делали в старину Отцы, а не огнем. Если бы преодоление еретиков огнем относилось к числу искусств, то тогда палачи были бы ученейшими докторами на земле; тогда мы могли бы больше не учиться, а жить по правилу: кто превосходит другого силой, тот может его сжечь» (Лютер М. К христианскому дворянству немецкой нации об исправлении христианства // там же, с. 65).



24

Соловьев В. С. Письмо Императору Николаю Второму // Логос. Религиозно–общественный экуменический журнал. №. 50. Диалог Восток–Запад. — Брюссель–Мюнхен–Москва, 1995. с. 342.



25

Хомяков А. С. Несколько слов о философическом письме // Сочинения. т. 2. М., 1994, с. 455.



26

Льюис К. С. Письма Баламута. // Льюис К. С. Любовь, Страдание, Надежда. — М., 1992, с. 39. Для тех, кто еще не знаком с этой замечательной книгой, поясню, что в ней излагаются основы христианской аскетики, но как бы из Зазеркалья: это взгляд на христианство глазами беса. В переписке двух искусителей отражается духовное становление искушаемого ими человека… В конце жизни Льюис (протестант–англиканин) с глубоким интересом присматривался к Православию и даже совершил паломничество на Афон.



27

Преподаватель Петербургской Духовной Академии прот. Георгий Митрофанов с подобным духовным шантажом встретился и у себя в Академии. Одвоенный им студент начал клянчить: «Отец Георгий, ну Христа ради хотя бы четверочку поставьте!». И напросился на еще один урок: «милый мой, когда просят Христа ради, сумму не оговаривают!».



28

Помимо Ветхого Завета североамериканским проповедникам наверняка вспоминались и призывы Лютера: «Не сам ли Бог, нашими руками вешает, четвертует, сжигает бунтовщиков и рубит им головы?» (цит. по: Мережковский Д. С. Реформаторы. Лютер, Кальвин, Паскаль. — Брюссель, 1990, ч. 1, с. 109; ч. 2, с. 10). Верен крик лютерова ученика, Меланхтона: «О, если бы Лютер умел молчать!» (там же, ч. 1, с. 99). И верно слово Мережковского, сказанное по поводу другого родоначальника протестантизма — вдохновенного инквизитора Ж. Кальвина: «логика на службе у страсти так же опасна, как нож в руке сумасшедшего» (там же, ч. 2, с. 12).



29

Цит. по: Halsell G. Prophecy and Politics. The Secret Alliance between Israel and the U. S. Christian Right. — Chicago, 1986, рp. 33–34.



30

Цветков С. Э. Карл XII. М., 2000, с. 55.



31

Творения преподобного Максима Исповедника. — М., 1993. Кн. 1. Богословские и аскетические трактаты, с. 89.



32

Католические издания Библии помещают этот эпизод под рубрикой «церковная дисциплина», намекая читателю, что сказанное Христом «что вы свяжете» относится не к нему лично, а только к церковным властям.



33

Девельт Д. Церковь в Библии. — М., 1994, с. 153.



34

О. Александр Мень вспоминал, что Глеб Якунин (тогда еще священник), Лев Регельсон и Феликс Карелин в конце 60–х годов обещали конец света и даже бросились на Новый Афон. «Потом они говорили, что не указывали точного времени, но мне передавали, что указывали не только время, но и число, ждали грандиозных событий, которые подвигнут к крещению массы» (Мень А. Воспоминания. // Континент № 88, — М., 1996, с. 289).



35

Баптистский учебник библеистики при обсуждении вопроса о времени написания Откровения говорит лишь следующее: «С большей вероятностью останавливают внимание на двух периодах — на времени Домициана (81–96 гг.), при котором, по свидетельству Иринея, ап. Иоанн был послан в заточение, — и на времени Нерона (54–68 гг.), которому и приписывают вину за эту ссылку. Ипполит, Ириней, Евсевий и Иероним склоняют общее мнение ко времени Домициана, так что большая часть толкователей приняла за общепринятое мнение, что апостол Иоанн был в ссылке на острове Патмосе при Домициане, и следовательно, свой Апокалипсис написал в 95 или 96 году» (Мицкевич В. А. Библиология. Т. 1–2. — Заочные библейские курсы ВСЕХБ, Библейская миссия. 1990, с. 327). Вопрос же о времени написания Евангелия от Иоанна в этом учебнике вовсе не ставится. Просто говорится, что Евангелие написано в Ефесе — а вот до ссылки на Патмос или после, остается без обсуждения (с. 227). При этом автор соглашается с древнецерковным преданием о том, что Иоанн покинул земную жизнь, переступив столетний рубеж, и, следовательно, границу второго столетия.



36

В результате в мунитском ответе на протестантскую книгу используется протестантский аргумент против протестантов: «Господин Мун открыто нападает на библейскую доктрину Троицы. Однако Троица в Библии нигде не упоминается. В Библии множество раз говорится об Отце, Сыне и о Святом Духе, но о «Троице» там не сказано ни слова» (Лотоцкий А. Осторожно, «Обманщики» // Family Tyes. Вестник Движения Объединения в СНГ и странах Балтии. Август–сентябрь, 1994).



37

В начале было Слово. Основы вероучения христиан–адвентистов седьмого дня. — Заокский, 1993, сс. 94–95.



38

Белинский В. Г. Письмо к Н. В. Гоголю // Белинский В. Г. Статьи о русской литературе. Ленинград, 1987, с. 157.



39

свят. Иоанн Златоуст. Творения. т.11, кн.1. Спб., 1905, с. 100.



40

Православное объяснение этой трудности см.: бл. Августин. О согласии евангелистов. 3, 7, 29–31.



41

«Слово сатан на иврите означает врага–обличителя… Слово сатан может относиться и к человеку, а может означать и ангела Господня, чьей обязанностью является выполнить волю Творца, ставя препятствия человеку или обличая его в небесном Суде (т.е. как бы «ангел–прокурор», необходимый для установления правосудия) - как, например, сатан в книге Иова. Разумеется, речь ни в коем случае не может идти о какой бы то ни было независимой силе, противостоящей воле Создателя» (Сидур. Врата молитвы (Шаарей Тфила) на будни, Субботу и Праздники. Перевод, комментарий и пояснения к порядку молитв под ред. Пинхаса Полонского. — Иерусалим–Москва, Джойнт, 1993, с. 12).



42

Различные патристические мнения на этот счет собраны в: Беляев А. Д. О безбожии и антихристе. Подготовление, признаки и время пришествия антихриста. М., 1898.



43

Беляев А. Д. О безбожии и антихристе. Подготовление, признаки и время пришествия антихриста. М., 1898, с. 483.



44

преп. Ефрем Сирин. Толкование на Второе послание Фессалоникийцам. // Творения. ч. 7. ТСЛ, 1900, с. 247–248. Преп. Ефрем, конечно, не видит никакой магической силы в иудейских обрядах. Не обряды иудеев мешают придти Христу (некоей своей могущественной «злой энергетикой»), а Его собственное обещание медлить с приходом, пока не будет проповедано Евангелие всем народам, в том числе и иудейскому (см. Мф. 24,14). Надо также учитывать, что свое толкование Ефрем дает, отталкиваясь не от современной ему ситуации, но как был ставя себя на место Павла — то есть из тех условий, когда Иерусалим еще не был разрушен и ветхозаветное богослужение в Храме еще не было прекращено. По логике преп. Ефрема сначала Новый Завет должен победить, достичь всемирного признания, и лишь затем явится «Отступник» (там же, с. 248). Победа же Евангелия неполна, пока еще не кончилось ветхозаветное богослужение в Иерусалиме и евреи остаются чужды Христу. И потому (по пониманию преп. Ефрема) ап. Павел уговаривает трепещущих: наши нынешние болезни — не признак Второго Пришествия. Сначала мы еще победим, а лишь затем будем обмануты. Но сейчас — не верьте, будто наступает уже день Господень. Нам еще слишком много надо успеть сделать ради Евангелия…



45

См. Там же, с. 246–247.



46

Cle0ment O. La revolte de l'Esprit: Reperes pour la situation spirituelle d'aujourd'hui. — Paris, 1979, p. 142.



47

св. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. — М., 1994, с. 17.



48

св. Николай Японский. Запись в дневнике 25.11.1902 // Праведное житие и апостольские труды святителя Николая, архиепископа Японского по его своеручным записям. ч. 2. — Спб., 1996, с. 139.



49

— св. Николай Японский. Запись в дневнике 20.10.1880 // Праведное житие и апостольские труды святителя Николая, архиепископа Японского по его своеручным записям. ч. 1. — Спб., 1996, с. 349.



50

св. Феофан Затворник. Творения. Толкования посланий апостола Павла. Первое послание к коринфянам. М., 1998, с. 298.



51

Дважды на миссионерских съездах я наблюдал картину, отбивавшую всякую надежду на то, что миссионерство в нашей церкви возродится в ближайшем будущем. Участников конференции везли в автобусах от гостиницы к конференц–зал через весь город в сопровождении милицейских машин с включеннными сиренами и мигалками. Движение на улицах сотанавливалось. Машины прижимались к обочинам, светофоры отключались. И без остановки вереница автобусов пересекала город несколько раз в день. Нетрудно догадаться, какими словами провожали задержанные горожане эти автобусы и выглядывавшиее из их окон поповские камилавки. Но если миссионерский съезд проводится так, что вызывает отторжение у горожан…



52

Вспомним голос из более благополучного века: «Митрополит сел в шестерку лошадей. Что за прелесть митрополичий цуг в шесть лошадей! И как это пристало Москве! Все, кто встречались, снимали шапки. Прямо видно, что Митрополит едет. Недаром москвичи требуют этого, и когда Макарий стал было ездить на четверке, оскорбились» (св. Николай Японский. Запись в дневнике 8.5.1880 // Праведное житие и апостольские труды святителя Николая, архиепископа Японского по его своеручным записям. ч. 1. — Спб., 1996, с. 278).



53

Это предписанное Библией молчание нарушают похабные книжки вроде «Лекарство от греха» (Саратовский Свято–Алексеевский женский монастырь, 1996), содержащая список грехов, уместный разве что в устах сексопатолога… Впрочем, многое из перечисленное в этой книжке вовсе и не является грехом. Например: «Кушала рыбу без чешуи» (с. 37). Ну все — нет теперь спасения нашим монахам и архиереям, на стол которых порою подается осетрина… Об этом различении «чистой и нечистой» пищи давно уже сказано Златоустом: «Что же? Ужели и свиное мясо не есть нечисто? Нисколько, если вкушаешь его с благодарением,с крестным знамением; равным образом и все прочее не бывает нечистым. Нечисто произволение, которое не благодарит Бога» (св. Иоанн Златоуст. Беседы на Первое послание к Тимофею, 12,1).



54

прот. Георгий Флоровский. Соборность Церкви // Духовный мир. Вып.2. Сергиев Посад, 1996, с. 92.



55

Впрочем, основатель протестантизма Мартин Лютер никогда не призывал богословствовать по принципу «Только Писание». В его проповедях и книгах эта формула не встречается (см. Gaboriau F. L'Ecriture seule? Paris, 1997, p. 71). Напротив, в его трудах весьма часты ссылки на творения отцов древней церкви (см., например, Лютер М. К христианскому дворянству немецкой нации об исправлении христианства // Лютер М. Время молчания прошло. Избранные произведения 1520–1526 гг. Харьков, 1992, с. 5).



56

Барт К. Очерк догматики. Лекции, прочитанные в Университете Бонна в летний семестр 1946 года. Спб., 1997, с. 17.



57

У баптистов в ходу фантастическое отождествление Библии и Логоса. Баптистстки проповедник, взявшийся отвечать на эту мою книгу, простодушно это и выпалил: «В какой–то мере можно согласиться еще с одним риторическим выражением А. Кураева, что «Библия тоже есть икона», но только на том основании, если иметь ввиду, что «Слово было Бог»… Библия — это Слово Божье. Иоанн в начале своего Евангелия говорит: «Слово было Бог? (Иоан. 1, 1). Но, если кому–то Слово Божье — не авторитет, истина — не авторитет и даже Бог — не авторитет, то «трепещущим пред Словом Божиим» (Ис. 66, 2) очень трудно с таковыми разговаривать» (Пушков Е. Н. Не смущайся! Интернет–версия: http://glaznayamaz.org/html/ne_smushaysya.html).

На самом деле трудно разговаривать с теми, кто не видит разницы между тем Словом, о котором говорит пролог Евангелия от Иоанна, и теме словом, каковым является Библия. Библия – не Сын Божий! Это творение людей (пусть и Боговдохновленных).



58

Догматика. Заочные библейские курсы ВСЕХБ. М., 1970. С. 10.



59

Эдель Конрад. Как появилась Библия. Калининград, 1991, С. 44.



60

Andronikof C. Tradition et devenir de la vie chretienne. // La Tradition. La pensee orthodoxe. № XVII/5. Paris, 1992, p. 13; sola Scriptura (лат.) — «только Писание», лозунг протестантов, отвергающих церковную традицию.



61

Передача «Целительное слово» на телеканале «Санкт–Петербург». 12.06.1994.



62

архиеп. Иларион (Троицкий). Христианства нет без Церкви. — Монреаль, 1986, с. 64.



63

Св. Мефодий Олимпийский. О воскресении, против Оригена. // Св. Мефодий, епископ и мученик, отец Церкви III–го века. Полное собрание его сочинений. — СПб., 1877, сс. 190 и 212.



64

Цит по: архиеп. Василий (Кривошеин). Преподобный Симеон Новый Богослов. — Н.Новгород. 1996, с. 194.



65

Булгаков С. Н. Современное арианство. // Булгаков С. Н. Тихие думы. — М., 1918, с. 146.



66

«Мы верим в исцеление через Кровь Иисуса Христа духовное, душевное, физическое, финансовое» (Символ веры церкви «Солнце правды» // Солнце правды. Калининград. 23 сент. 2001).



67

Монтгомери Дж. Рассвет. 7 миллионов церквей в 2000 г. — М., 1993, с. 58.



68

Время новостей 29. окт. 2004; http://portal–credo.ru/site/?act=news&id=28122&type=view