Глава 8

Наследие Шумера

Исходя из предположения, что цивилизация была в некотором смысле полезна человеку, давным-давно вымершие шумеры могли бы не без гордости перечислить те инновации, изобретения и учреждения, которые обязаны им своим происхождением. По правде сказать, они появились бы в любом случае, независимо от существования шумеров. Но в том-то и дело, что шумеры стали первыми, и было бы справедливо отдать им должное там, где его следует отдать. Я со своей стороны постараюсь в этой главе кратко и в общих чертах обрисовать их основные и наиболее значительные привнесения в культуру человека. Однако прежде, чем перейти к наследию Шумера, оставленного последующим поколениям, окинем взглядом взаимообмен между шумерами и их далекими и близкими соседями в те дни, когда они были живы и делали историю, а не тогда, когда их в историю вписывали. И начнем мы с Аратты, отдаленного города-государства, расположенного, вероятно, на северо-востоке Ирана близ Каспийского моря. Славой своей она обязана не собственным достижениям, хотя таковых, похоже, было немало, а бардам и поэтам Шумера, которые, по еще невыясненным причинам, пели о ее металлах и камнях, ремеслах и искусствах, ее вызывающе храбрых законах, эн, ее доверительных машмаш и ее возлюбленной богине, подобной не кому-нибудь, а Инанне Шумера.

В 1952 г. я опубликовал шумерскую поэму под названием «Энмеркар и повелитель Аратты: шумерское эпическое сказание об Ираке и Иране». Она состоит из более шестисот неплохо сохранившихся строк текста с двадцати табличек и фрагментов, ныне помещенных в Музее Древнего Востока в Стамбуле и в музее Пенсильванского университета в Филадельфии.

Два главных героя этой эпической повести – Энмеркар, повелитель-жрец, по-шумерски эн, Эреха, древнего шумерского города, в котором немцы время от времени ведут раскопки в течение последних тридцати лет, и безымянный эн Аратты, важного, но до сего времени не идентифицированного города-государства Древнего Ирана. В кратком изложении содержание этой шумерской эпической повести таково.

Однажды Энмеркар, сын бога солнца Уту, решив подчинить себе государство Аратту, поручил своей сестре Инанне, могущественной шумерской богине любви и войны, присмотреть за тем, чтобы народ Аратты приносил золото, серебро, ляпис-лазурь и драгоценные камни и строил для него различные святилища и храмы, особенно Абзу, морской храм Энки в Эреду.

Инанна, вняв просьбе Энмеркара, советует тому поискать подходящего гонца, способного пересечь высокие горы Аншан, и заверяет его в том, что жители Аратты покорятся ему и исполнят угодные ему строительные работы. Энмеркар выбирает геральда и отправляет к эну Аратты с посланием, содержащим угрозу разрушить и разорить его город, если тот вместе со своим народом не доставит ему серебро и золото и не украсит храм Энки. Для вящего внушения Энмеркар велит послу повторить ему «священное слово Энки», повествующее о том, как бог Энки положил конец «золотому веку» человека, когда вся земля с ее обитателями находилась под властью Энлиля.

Гонец, перейдя семь гор, прибывает в Аратту, должным образом повторяет слова своего повелителя местному эну и просит у него ответа. Тот, однако, отказывается покориться Энмеркару, заявив, что является протеже Инанны и что именно она сделала его повелителем Аратты. Тогда гонец сообщает ему, что Энмеркар призвал Инанну в Эрех и сделал ее царицей храма Эанна, богиня же пообещала Энмеркару, что Аратта покорится ему.

Эта новость потрясла эна Аратты. Он сочиняет ответ, который гонцу предстоит передать своему царю и в котором он предупреждает вооруженное нападение Энмеркара, предложив вместо него «состязание», т. е. поединок двух избранных чемпионов. Далее он говорит, что, поскольку Инанна стала его врагом, он готов подчиниться Энмеркару, но только в том случае, если тот пришлет ему много зерна. Гонец спешно возвращается в Эрех и вручает послание Энмеркару во внутреннем дворе зала собраний.

Прежде чем предпринять следующий шаг, Энмеркар выполняет несколько действий, вероятно, ритуального свойства. Сначала он советуется с Нидабой, шумерской богиней мудрости. Затем он нагружает вьючных животных зерном. Их ведет в Аратту гонец, который должен вручить своему повелителю послание с похвалой скипетру Энмеркара и с повелением царю доставить Энмеркару сердолик и ляпис-лазурь. По прибытии герольд сваливает зерно во дворе и вручает послание. Люди, в восторге от зерна, готовы нести Энмеркару желанный сердолик (о ляпис-лазури ничего не сказано) и дать «старейшин» (прорабов) на строительство «чистого дома» для него. Но истерический эн Аратты, воздав хвалу собственному скипетру, не желает этого и настаивает в выражениях, идентичных словам Энмеркара, на том, чтобы сердолик и ляпис-лазурь доставили ему самому.

По возвращении в Эрех гонца Энмеркар, вероятно, пожелал получить магический знак, особенно у травы сушима, которую он то выносит «из тени на свет», то убирает «со света в тень», пока, наконец, не срезает ее «спустя пять лет после того, как прошли десять лет». Он вновь посылает гонца в Аратту, на этот раз просто со скипетром в руке безо всякого сопроводительного письма. Вид скипетра, похоже, внушил ужас эну Аратты. Он обращается к своему шатаму и, горько посетовав на постигшее город бедствие в результате немилости Инанны, уже готов покориться Энмеркару. И все же он еще раз бросает ему вызов. На сей раз требует, чтобы Энмеркар выбрал в качестве своего представителя одного из его «воинов». И они «узнают, кто сильнейший». Вызов в форме загадки гласит, что избранник не должен быть ни черным, ни белым, ни коричневым, ни желтым, ни пестрым – условие, лишенное всякого смысла, когда речь идет о человеке.

Когда гонец возвратился в Эрех с этим новым требованием, Энмеркар велит ему вновь ехать в Аратту с посланием в трех частях: 1) он, Энмеркар, принимает вызов эна Аратты и готов послать одного из своих личных охранников сражаться с его представителем до выяснения дела; 2) он требует, чтобы эн Аратты приготовил золото, серебро и драгоценные камни для богини Инанны в Эрех; 3) он снова грозит Пратте полным разрушением, если ее эн и народ не доставят ему «камни горы» для строительства и отделки святилища Эреду.

В первой части послания слова Энмеркара проясняют смысл загадки повелителя Аратты относительно цвета избранника. Энмеркар заменяет слово «воин» словом «одежда». Скорее всего, речь шла о выборе цвета одежды бойцов, а не их тел.

Далее следует примечательный отрывок, в котором сообщается, если он верно понят, что Энмеркар был, по мнению поэта, первым человеком, писавшим на глиняных табличках, и что причиной тому была неспособность гонца, «тяжелого устами», повторить послание, очевидно из-за его длины. Гонец вручает исписанную табличку эну Аратты и ждет ответа. Но помощь эну на сей раз приходит с совершенно неожиданной стороны. Шумерский бог дождя и бури Ишкур приносит в Аратту дикую пшеницу и бобы и сваливает в кучу у ног эна. При виде пшеницы к эну вернулась храбрость. Он вновь обретает уверенность и извещает гонца Энмеркара о том, что Инанна никоим образом не покинула Аратту, свой дом и ложе.

Начиная с этого места текст становится фрагментарным, и трудно следить за его содержанием, кроме того, что народ Аратты все же принес золото, серебро и ляпис-лазурь в Эрех и сложил во дворе храма Эанна для Инанны.

В другой шумерской эпической поэме, содержащей примерно триста строк и опубликованной сегодня только частично, мы снова встречаемся с Энмеркаром, эном Эреха, вступившим в состязание с эном Аратты, но на сей раз носящим славное шумерское имя Энсукушсиранна. В очень кратком пересказе содержание поэмы таково.

В дни, когда некий Эннамибарагга-Уту был царем империи, предположительно включавшей Шумер и области Древнего Ирана, эн Аратты Энсукушсиранна бросил вызов царю Эреха Энмеркару, требуя, чтобы тот признал его своим повелителем и чтобы богиня Инанна была доставлена в Аратту. Энмеркар с презрением отнесся к такому заявлению и в длинном послании, где он называет себя любимцем богов, объявил, что Инанна останется в Эрехе, а также потребовал, чтобы Энсукушсиранна стал его подданным. Энсукушсиранна созывает членов совета и спрашивает их мнение. Те предлагают подчиниться Энмеркару, но он решительно отказывается. Тогда жрец-манмаш Аратты приходит ему на помощь и хвастает, что силой магии сумеет подчинить Эрех, а также вообще все земли «выше и ниже, от моря до кедровой горы». Энсукушсиранна в восторге и дарит ему пять мин золота и пять мин серебра, а также все необходимые принадлежности. Машмаш в положенный срок прибывает в Эрех, но его лишают разума два пастуха богини Нидабы, а ее старый мудрый приятель по имени Сагбурру убивает его и бросает труп в Евфрат. Когда Энсукушсиранна узнает о том, что стало с его машмашем, он спешит отправить гонца к Энмеркару и полностью капитулирует, с готовностью признав его своим господином.

Еще одно шумерское эпическое сказание, содержание которого обнаруживает чрезвычайно тесные политические, религиозные и культурные связи Эреха и Аратты, называется «Лугальбанда и Энмеркар». Оно содержит около четырехсот строк, и основные моменты его содержания таковы.

Лугальбанда, один из героев Эреха, участник военных походов Энмеркара, только что прибыл в Эрех из опасного путешествия и застал своего господина и друга в великом отчаянии. Вот уже сколько лет семитский Марту донимает набегами Шумер и Ури (грубо говоря, позже известный как Аккад). И вот они осадили сам Эрех, и Энмеркар считает нужным обратиться за помощью к своей сестре (это не кто иная, как богиня Аратты Инанна). Но он не находит никого, кто отважился бы предпринять опасное путешествие с посланием в Аратту. Тогда Лугальбанда выступает вперед и храбро вызывается на задание. По настоянию Энмеркара сохранять все в тайне, он клянется, что отправится в путь один, без сопровождения. Получив от Энмеркара конкретные слова послания Инанне, Лугальбанда спешит сообщить друзьям и соратникам о немедленном отбытии. Они пытаются отговорить его, но безуспешно. Он берет оружие, пересекает семь гор, простирающихся от одного края Ашнана до другого – словами поэта, «от плеча Ашнана до головы Ашнана» – и, наконец, бодрым шагом прибывает к месту назначения.

В Аратте Инанна оказывает Лугальбанде теплый прием. Она расспрашивает его о том, что привело его одного из Эреха в Аратту, и он устно передает ей сообщение Энмеркара с просьбой о помощи. Ответ Инанны неясен: в нем что-то говорится о реке и какой-то необыкновенной речной рыбе, которую должен поймать Энмеркар; о каких-то чашах, которые тому следует создать. Энмеркар следует ее воле, и поэма завершается хвалебным гимном Аратте, похоже, снабдившей Энмеркара мастерами по камню и металлу.

Содержание трех шумерских эпических сказаний, изложенных выше, представляет особую важность с точки зрения информации о практически неизвестном иранском городе-государстве Аратте. Они дают нам целый ряд совершенно новых и неожиданных сведений об особенностях политического, экономического и религиозного устройства Аратты. Так, например, поэт сообщил нам, что политический глава Аратты, как и шумерского города-государства Эрех, был военным и религиозным главой, называемым эн, и что он носил шумерское имя. Мы также узнаем о существовании других высоких политических чинов Аратты, обозначенных шумерскими словами энси, суккал, шатам, кагаба и угула, о существовании, как и в шумерских городах-государствах, совещательного собрания, чьим мнением, однако, правитель города мог, если хотел, пренебречь.

Относительно религии мы узнаем, что шумерский пантеон был почитаем в Аратте. Его божеством-покровителем была богиня Инанна, которая, судя по первой из наших эпических поэм, «Энмеркар и повелитель Аратты», только позднее стала «царицей Эанны» в Эрехе Энмеркара. Другим любимым божеством Аратты был Думузи, давно известный обожествленный правитель Эреха, пастух, ставший, согласно шумерским мифографам, возлюбленным и супругом Инанны, обреченным ею же на смерть. С другой стороны, бог Энки, особо нежно относившийся к Энмеркару, был довольно враждебно настроен к Аратте и ее эну.

Экономическим благополучием Аратта, судя по поэмам, была обязана прежде всего золоту, серебру и всевозможным каменьям. Она славилась мастерами по металлу и камню, зодчими и скульпторами. И несомненно, именно по этой причине правители Эреха, региона, полностью лишенного камней и металлов, жаждали присоединить Аратту к своим владениям. Между тем Аратта была бедна зерном, избыток которого водился в Эрехе, чем и объясняется, вероятно, готовность жителей Аратты, вопреки воле правителя, покориться Эреху.

Обратимся теперь к географическим указаниям наших поэм и попробуем представить вероятное местонахождение Аратты на карте. Прежде всего, мы не без оснований полагаем, что Аратта располагалась в Иране, поскольку наши поэмы изображают ее как удаленную от Эреха, города Южной Месопотамии, землями Ашнан, от «плеча» до «головы»; Ашнан же, по мнению большинства ученых, – это территории в Юго-Восточном Иране. Но встает вопрос, как располагалась Аратта относительно Ашнана. Следует ли искать ее к северу от Ашнана в направлении озера Урмия и Каспийского моря, или же к востоку, в направлении Белуджистана и Индии, или же к югу в направлении Ларистана и Персидского залива? И снова ответ нам дает эпическое сказание шумеров. Текст этой поэмы, которую можно озаглавить «Лугальбанда и холм Хурум», оставался по большей части нераспознанным до 1955 г., пока не стала доступна большая, в шесть колонок, табличка из собрания Хилпрехта Университета Ф. Шиллера в Йене. Она рассказала следующее.

Энмеркар, повелитель Эреха, решил отправиться в Аратту, чтобы подчинить ее себе. В сопровождении огромного числа жителей Эреха под командованием семи безымянных героев и Лугальбанды, который, говоря словами поэмы, «был восьмым», он прибывает на холм Хурум. Здесь Лугальбанда заболевает. Его братья и друзья делают все, чтобы спасти его от смерти, но безуспешно. Решив, что он мертв, они решили, что оставят его тело на холме Хурум, продолжат путешествие в Аратту, а на обратном пути из похода заберут его тело и доставят в Эрех. Но Лугальбанда не умер. Покинутый, он молит богов солнца, луны и звезды Венеры, и они возвращают ему здоровье. Он скитается по холмистым степям, и здесь мы вынуждены расстаться с ним, так как имеющийся текст на этом месте прерывается.

Из этой поэмы следует, что холм Хурум находился где-то между Эрехом и Араттой, и, поскольку есть основания полагать, что он был изначальной родиной хурритов, расположенной у озера Ван, мы приходим к выводу, что Аратта располагалась в непосредственной близости от озера Урмия, а возможно, и еще восточнее. На самом деле военную экспедицию Энмеркара в Аратту можно в какой-то степени сравнить с походом Саргона II в земли маннеев, состоявшимся на две с лишним тысячи лет позже (714 г. до н. э.). Интересно, что в отчете об этом походе упомянута переправа через реку Аратту, своим названием, возможно, обязанную городу.

С горной Аратты близ Каспия обратимся к двум странам, часто упоминаемым рядом как Маган и Мелухха. Их местоположение до сих пор остается под сомнением, хотя не исключено, что это Египет и Эфиопия. Действительно, большинство исследователей клинописи сходятся во мнении, что к 1-му тысячелетию до н. э. Маган и Мелухха действительно в основном соответствовали Египту и Эфиопии. Эта идентификация подвергалась сомнению относительно более ранних периодов истории – к примеру, времен Саргона Великого, Гудеа и Третьей династии Ура, – поскольку пришлось бы сделать почти невероятное допущение, что у людей тех ранних эпох были морские корабли, способные достичь восточного берега Африки. Это привело к гипотезе о том, что тысячи лет назад, а именно в 3 – 2-м тысячелетиях до н. э., произошел топонимический сдвиг, т. е. названия Маган и Мелухха, некогда относившиеся к землям, граничившим с восточным и южным арабским побережьем, по какой-то причине были позже перенесены на Египет и Эфиопию.

С методологических позиций, подтверждение гипотезы об именном сдвиге в клинописных документах столь значительных стран, как те, что значились под названиями Маган и Мелухха, должно иметь весомые и неопровержимые доказательства. Но на сегодняшний день, полагаю, таких доказательств нет. Очень вероятно, что никакого сдвига и не было, как станет ясно из дальнейших фактов, и что Маган и Мелухха в 3-м тысячелетии до н. э., как и в 1-м, более или менее соответствуют Египту и Эфиопии.

Маган и Мелухха упоминаются и в шумерских, и в аккадских текстах, начиная по меньшей мере со времен Саргона Великого до середины 1-го тысячелетия до н. э. Саргон Великий в собственных надписях указывает, что суда Магана, Мелуххи и Дильмуна бросали якорь в его столице, Агаде. Его внук Нарамсин захватил в плен царя Магана по имени Маниум, вернулся домой с трофеями и разрабатывал там камень; были найдены несколько алебастровых ваз с посвящением Нарамсина и с выбитыми на них словами «добыча из Магана». Гудеа пишет, что в Магане он добыл диорит для статуй, а в Магане и Мелуххе – древесину для строительства храма Энинну. Ур-Намму в прологе к своему своду законов говорит о возвращении Маганладьи Нанны на границе – загадочное сообщение, которое тем не менее указывает на важность значения торговых отношений Магана и Шумера. Хозяйственные документы времен Третьей династии Ура называют ввозимые из Магана и Мелуххи медь, слоновую кость, сердолик и лук. В постшумерский период о Мелуххе несколько раз говорится как о месте «черных людей», что естественно позволяет отождествить Мелухху с Эфиопией.

В шумерских литературных текстах, опубликованных и неопубликованных, есть также ряд ссылок на Маган и Мелухху, ценных как свидетельство тесных взаимоотношений между Маганом, Мелуххой и Шумером; они также указывают на тождество Магана и Мелуххи с Египтом и Эфиопией. Мы перечислим эти ссылки.


1. Три строки из поэмы «Гильгамеш и Страна Жизни»:

Когда она утонула, когда она утонула,
Когда лодка Маган утонула,
Когда лодка «Могущество Магилума» утонула.

Эти строки являются частью наставления Гильгамеша, адресованного Энкиду, который, напуганный мыслью о предстоящей встрече с Хувавой, чудовищем, стражем «страны поваленного кедра», с большой неохотой берется сопровождать своего господина в опасном путешествии. Мысль отрывка неясна, но она подтверждает, что тема ладьи Маган и ее потопления была общим местом для шумеров. Более того, есть вероятность, что третья строка, где говорится о судне под названием «Могущество Магилума», имеет отношение к Мелуххе.


2. Строка в самом конце мифа «Энки и Нинхурсаг»:

Да станет Нинтулла владыкой Магана!

Эти слова произнесены богом Энки, оглашающим судьбы восьми божеств, рожденных богиней Нинхурсаг; они должны были вылечить восемь органов тела Энки, пораженных болезнью в результате того, что он съел восемь заповедных растений. Имя Нинтулла имеет все звуковые признаки шумерского комплекса и означает «владыка туда», где ту л – слово, значение которого пока неизвестно. Из этой строки мы узнаем, таким образом, что бог Магана носил шумерское имя и что шумерские поэты и литераторы считали вполне возможным произвести на свет и распространить идею о том, что богом Магана его назначил их собственный бог Энки. Это говорит о довольно близких отношениях между странами и народами Шумера и Магана.


3. Отрывок из восьми строк из «Проклятия Агаде» звучит так:

Марту из горной страны, что не знают зерна,
Приносят ему (Нарамсину) непорочных быков, непорочных
ягнят, Мелуххиты, люди из черной страны,
Приносят ему всевозможные редкие вещи,
Эламиты и субарийцы (субары) несут ему грузы, как вьючные ослы,
Все энзи и санга, ревизоры Гуэдинны,
Везут дары свои прямо (в Агаде) ежемесячно и в Новый год.

Здесь мы находим мелуххитов в списке тех, кто приносит дань Нарамсину в его столицу, Агаде, как и марту, эламиты и субарийцы. По правде сказать, странно, что здесь не упомянут Маган, поскольку, согласно известным вотивным надписям того времени, Нарамсин покорил Маган и привез оттуда добычу; и вообще, исходя из общих оснований, кажется естественным, перефразируя известное американское выражение, «где Маган, там и Мелухха». А если так, то в «Проклятии Агаде» немаловажен тот факт, что мелуххиты представлены как «люди черной страны», что очень напоминает выражение «черные мелуххиты» из упомянутых выше надписей 1-го тысячелетия. Это сходство говорит о том, что земля, известная под названием Мелухха авторам этой поэмы, жившим, вероятно, около 2000 г. до н. э., была идентична той Мелуххе, которую знали писатели 1-го тысячелетия, и что не было никакого топонимического сдвига.


4. Две строки из гимна Нинурте, опубликованного как текст № 61 в моей работе «Шумерские литературные тексты из Ниппура», звучат так: «Сердолик и ляпис-лазурь вы принесли (?) из страны Мелухха». Это утверждение является частью фрагмента, воспевающего бога Нинурту как «подателя» металлов, камней и минералов из стран, где их добывают. Известно, что сердолик был действительно характерным для Мелуххи камнем, но странно упоминание о том, что Мелухха славилась также и ляпис-лазурью.


5. Пока неопубликованный вариант отрывка из мифа «Энки и Нинхурсаг», представляющий собой в основном благословение Энки Дильмуну, звучит так:

Пусть страна Туркиш везет тебе золото (из) Харали, ляпис-лазурь (и)…;
Пусть страна Мелухха (везет?) тебе соблазнительный драгоценный сердолик, месшаган-дерево, прекрасное «морское» (?) дерево и большие суда;
Пусть страна Мархаши (везет?) тебе могучую медь, силу…, диорит, у-камень и шуман-камень;
Пусть «Морская страна (?)» везет (?) тебе черное дерево (?), украшение…царя,
Пусть страна Заламгар доставляет тебе шерсть, (?), хорошие руды (?) (и)…; Пусть страна Элам доставляет тебе шерсть (?)… (и) тяжелую (?) дань;
Пусть Ур, царский престол, город… везет (?) тебе зерно, масло сезама, благородные одежды прекрасные одежды, (и) большие суда;
Пусть широкое море приносит (?) тебе свое изобилие;
Город – дома его хорошие дома,
Дильмун – дома его хорошие дома,
Ячмень его – очень мелкий ячмень,
Даты его – большие даты,
Урожаи приносят три…,
Деревья его…

Здесь Мелухха описана как страна, знаменитая своим сердоликом и двумя видами древесины, а Маган славится медью и тремя видами камня. Поскольку некоторые из этих наименований значатся в хозяйственных документах как характерные для Магана и Мелуххи, есть основания полагать, что шумерские беллетристы имели неплохое представление об экономической важности двух стран, а также об их местонахождении. Этот отрывок сравнительно мало рассказывает нам о Магане и Мелуххе, но он бесценен описанием Дильмуна и даже в какой-то мере полезен для поисков географического положения этой страны.


6. Выдержка из мифа «Энки и мировой порядок» звучит так:

Земли Маган и Дильмун
Взглянули на меня, Энки,
Пришвартовали (?) судно Дильмуна к суше,
Нагрузили судно Магана до неба;
Судно Магилума (из) Мелуххи
Доставляет серебро и золото,
Везет их в Ниппур для Энлиля, царя всех земель.

Хотя значение нескольких слов и предложений неясно, смысл фрагмента в целом вполне понятен: народ Магана и Мелуххи доставляет на судах свои богатства в храм Энлиля в Ниппур, т. е. конечно же в Шумер. Обратите внимание, что судно Магилума четко соотнесено с Мелуххой. Вряд ли возможно, что это описание «международных отношений» 3-го тысячелетия до н. э. было всего лишь плодом фантазии наших поэтов; было общеизвестно, что эти три страны снабжали Шумер многими предметами хозяйственной необходимости либо в виде вынужденной дани, либо в ходе коммерческого обмена, либо и в том и в другом случае.


7. Другой фрагмент на ту же тему из того же мифа, состоящий из шестнадцати строк, содержит благословение Энки Мелуххи. Хотя отдельные слова и выражения этого отрывка пока неясны, очевидно, что поэт знал Мелухху (названную здесь также «черная страна») как процветающую многонаселенную страну, богатую деревом, травами, быками, птицей дар (об этих птицах Мелуххи известно также по хозяйственным документам, подтверждающим, что поэт не выдумал описание страны), птицей хайа и различными металлами.

Все эти свидетельства в полной мере не решают проблемы местонахождения Мелуххи и ее опознания. Но где бы она ни находилась, тот факт, что шумерские поэты и литераторы были столь благосклонно расположены к ней, указывает на довольно тесные и близкие отношения между Мелуххой и Шумером, гораздо ближе и намного теснее, чем всегда было принято считать.

Страна Дильмун, о которой пойдет разговор, была, похоже, еще теснее связана с Шумером, нежели Маган и Мелухха. Большинство ученых отождествляют Дильмун с островом Бахрейн в Персидском заливе; большая и высококомпетентная датская археологическая экспедиция вела там раскопки на протяжении последних десяти лет, будучи уверена в истинности этого тождества. Как покажет анализ соответственного литературного материала, однако, есть изрядная доля скептицизма в этом вопросе. В действительности может статься, что Дильмун вбирал в себя часть территории Пакистана и Индии, где к концу 3-го тысячелетия расцвела замечательная городская, высокая культура, так называемая хараппанская, или культура долины Инда.

Довольно четкое указание на основное направление, в котором следует искать Дильмун, дано в последних строках шумерского мифа о потопе, согласно которому Зиусудре, герою шумерского потопа, дарована вечная жизнь, и великие боги Ан и Энлиль переносят его в Дильмун, о котором говорится как о «месте, где восходит солнце». И эпитет «место, где восходит солнце» плохо согласуется с островом Бахрейн, расположенным строго к югу от Шумера, у арабского побережья, и было бы намного справедливее соотнести его с областью реки Инд или, может быть, Белуджистаном.

В надписи Лугаланнемунду восемь земель, которые Лугаланнемунду называет подконтрольными себе, перечислены несколько раз в одном порядке, а именно: «страна кедра», Элам, Мархаши, Гутии (Кутии), Субир (Сиппар), Марту, Сутиум (Сузы) и Эанна. По вполне обоснованным предположениям, этот список географически ориентирован. «Страна кедра» относится если не к Ливану, лежащему к западу, то к землям на востоке от Элама. Это основано на том факте, что бог солнца Уту описан в шумерской литературе как бог, который «восходит из страны ароматов и кедра». Вполне вероятно, что эта страна, действительно лежащая к востоку, тождественна «стране кедра» из надписи Лугаланнемунду. Более того, поскольку «страна кедра» является местом восхождения солнца, неудивительно было бы обнаружить, что «страна кедра» и Дильмун, «место, где восходит солнце», – это примерно одно и то же. И правда, кедр упоминается как дерево Дильмуна в загадочном и до сих пор не разгаданном отрывке ламентации Думузи:

Плечо мое – кедр, грудь моя – кипарис,…
мо(й?) – священный кедр,
Кедр, священный для Хашура,
Тень Дильмуна.

Если идентификация «страны кедра, места, где восходит солнце», с Дильмуном верна, тогда страна, в которую Гильгамеш и Энкиду предприняли опасное путешествие в эпическом сказании «Гильгамеш и Страна Жизни», также должна оказаться Дильмуном, хотя в поэме она ни разу так не названа. Ибо эта страна тоже характеризована как страна кедров, и божество, ответственное за нее, не кто иной, как бог солнца Уту. Более того, ее эпитет «Страна Жизни», возможно, указывает на тождество с Дильмуном, поскольку, согласно поэме «Энки и Нинхурсаг: миф о шумерском рае», Дильмун представлен страной, где

Слабый зрением говорит: «Я не слаб зрением»,
Слабый головой говорит: «Я не слаб головой»,
Старуха там (в Дильмуне) говорит: «Я не старуха»,
Старик говорит: «Я не старик».

Эти строки, похоже, косвенно намекают на то, что Дильмун – страна бессмертия и вечной жизни. Это, конечно, объясняет, почему Зиусудра был перенесен в Дильмун, когда боги наделили его бессмертием. В действительности может оказаться, что Гильгамеш путешествовал в «Страну Жизни» испросить бессмертия, несмотря на то, что в первых строках поэмы «Гильгамеш и Страна Жизни» побудительной причиной названы поиски имени и славы.

Где бы Дильмун ни находился, из вышесказанного ясно, что шумеры воспринимали его благословенным раем, тесно связанным с Шумером, особенно в религиозном и духовном контексте. Согласно мифу «Энки и Нинхурсаг», он оказывается родиной Энки, где он произвел на свет немало божеств. Великая богиня Нинхурсаг тоже, по-видимому, чувствует себя дома в Дильмуне. Действительно, он оказывается местом встреч всех богов. Его верховным божеством была богиня с хорошим шумерским именем Нинсикиль, «чистая госпожа», и ее рожденный Энки супруг Эншаг, «справедливый владыка». Из варианта фрагмента поэмы «Энки и Нинхурсаг», найденного в Уре, текст которого приведен выше, мы выносим ощущение, что Дильмун был одной из самых богатых и могущественных стран Древнего мира.

Так, Дильмун перестает быть только литературным вымыслом, несуществующей страной, созданной богатым воображением шумерских бардов и поэтов. У него долгая история, если судить по вотивным надписям и хозяйственным документам, начиная со времени Ур-Нанше, в чьих записях «корабли Дильмуна доставляли ему древесину в качестве дани чужих земель». Суда Дильмуна бросали якорь в доках Агаде наряду с теми, что прибывали из Магана и Мелуххи во времена Саргона Великого. Согласно хозяйственным документам времен Третьей династии Ура и последовавшего затем периода Исин-Ларса, из Дильмуна ввозили золото, медь и медные изделия, ляпис-лазурь, столы, инкрустированные слоновой костью, «рыбьи глаза» (вероятно, жемчуг), слоновую кость и изделия из нее (гребни, нагрудные щиты, шкатулки, а также фигурки людей и животных и элементы отделки для мебели), бусы из полудрагоценных камней, финики и лук. «Дильмунский лук» упоминается в хозяйственных текстах уже в XXIV в. до н. э. На протяжении 2-го и 1-го тысячелетий до н. э. Дильмун упоминается в аккадских документах. Там говорится о дильмунских послах и караванах. Ассирийский царь Тукулти-Нинурта в своих письмах использует выражение «царь Дильмуна и Мелуххи», в какой-то мере напоминающее слова из Библии «из Индии в Эфиопию», сказанные царем Агасфером в Книге Эсфири. Есть там и царь Дильмуна по имени Упери, который платил дань Саргону II Ассирийскому. Есть и еще один царь, Хундару, во время царствования которого дань Дильмуна состояла из бронзы, изделий из бронзы и меди, палочек из ценных пород древесины, большого количества угля в качестве краски для глаз. В дни Синнаххериба команда солдат была направлена из Дильмуна в Вавилон, чтобы помочь разрушить город, и с собой солдаты берут бронзовые лопаты и пики, названные традиционными предметами Дильмуна. Как увязать шумерские литературные свидетельства о Дильмуне как о шумерских Елисейских Полях и хозяйственные и исторические документы, говорящие о «приземленном Дильмуне», останется загадкой до тех пор, пока не будут найдены письменные свидетельства самого Дильмуна, будь то остров Бахрейн или район Южного Ирана и долина Инда.

Как явствует из того, что было сказано об Аратте, Магане, Мелуххе и Дильмуне, шумерское влияние, особенно в религиозной и духовной сфере, распространилось на тысячи миль во всех направлениях. Также очевидно, что на протяжении веков шумеры накопили немало информации об иностранных землях и соседних народах. Шумерские купцы, путешествуя по разным странам и морям, возвращались с рассказами о чужих землях, где им довелось побывать, и о населяющих их народах. Так же, несомненно, и воины возвращались из военных походов. В пределах самих шумерских городов было немало иностранцев: пленные воины, взятые в качестве рабов, а также свободные люди, поселившиеся в городе по той или иной причине. Поэтому в целом шумерские придворные, администраторы, жрецы и учителя достаточно много знали о других землях: их географическом положении, физических особенностях, экономических ресурсах, политическом строе, их религиозных верованиях и культах, социальных устоях и моральных ценностях. На самом деле шумеры не только много знали о сопредельных странах и народах, но и судили о них, т. е. оценивали их поведение и характер, их образ жизни по своим собственным меркам и стандартам.

Судя по имеющимся свидетельствам, и археологическим и литературным, известный шумерам мир простирался до Индии на Востоке; к северу – до Анатолии, Кавказского региона и более западных территорий Центральной Азии; до Средиземного моря на западе, сюда же можно, видимо, причислить Кипр и даже Крит; и до Египта и Эфиопии на юге. Сегодня нет доказательств того, что шумеры имели какие-либо контакты или сведения о народах, населявших Северную Азию, Китай или Европейский континент. Сами шумеры делили мир на четыре убда, т. е. четыре района или области, которые приблизительно соотносились с четырьмя точками компаса. Самая древняя из известных группировок подобного типа содержится во фрагменте поэмы золотого века «Энмеркар и владыка Аратты», соответствующее место в котором звучит так:

Когда-то страны Шубур и Хамази,
Много(?)язычный Шумер, великая страна божественных законов царствия,
Ури, страна, где есть все, что нужно,
Страна Марту, покоящаяся в безопасности,
Вся вселенная, народы в согласии,
Возносили хвалу Энлилю на одном языке.

Если этот отрывок переведен верно, он, похоже, указывает на то, что шумеры полагали, что их собственная страна, Шумер, образовывала южную границу земли; что район Ури, обычно отождествляемый с Аккадом, хотя, он, возможно, мыслился гораздо большей территорией, был северной границей земли; что восточный район включал Шубур и Хамази и что западный район обозначен именем Марту, словом, буквально означавшим «запад» в шумерском языке. В аккадской литературе пророчеств более позднего периода, которая вполне может восходить к своему более раннему шумерскому двойнику, четыре района – это, как правило, Аккад (вместо Шумера) на юге, Элам и Кутии (Гутии) на востоке, Шубур на севере (вместо востока, как в поэме золотого века), и Марту снова на западе. К сожалению, ни шумерские, ни аккадские писатели не вдаются в подробности. Они нигде не указывают, какова, по их мнению, была протяженность этих четырех регионов, так как за пределами внимания оставались, например, Индия, Египет и Эфиопия, страны, которые были, безусловно, известны и шумерам и аккадцам. В любом случае, согласно шумерским мудрецам, границы этих районов и стран, входящих в них, были отмечены богами во времена творения вселенной; примерно к 2400 г. до н. э. в Шумере неколебимо верили в то, что бог воздуха Энлиль был царем всей обитаемой суши, «царем всех земель», не одного только Шумера.

В четырех углах земли помещались намлулу; это сложное шумерское слово, состоящее из удвоенного лу, «человек», и частицы нам, употребляемой для образования абстрактных существительных; таким образом, оно по способу образования соответствует слову «человечество». Шумеры – «черноголовые», как они сами себя называли начиная по меньшей мере с 2400 г. до н. э., – составляли только часть этого человечества, но, несомненно, очень важную часть. Столь важную, что хотя бы однажды с «черноголовыми» отождествлено, похоже, человечество в целом. Так, существует фрагмент из первой части древнейшего мифа о потопе, в котором сказано:

После того как Ан, Энки и Нинхурсаг
Создали черноголовых людей,
Растительность пышно расцвела на земле,
Животным, четвероногим (существам) равнин было искусно дано существование.

Здесь «черноголовые» как бы противопоставлены растениям и животным, как если бы слово относилось к человечеству в целом. И снова, согласно мифу о потопе, когда боги решили послать на землю «царствие», они основали первыми все пять царских городов в Шумере. А когда потоп пришел «разрушить семя человечества», именно шумерский царь Зиусудра из Шуруппака был спасен богами как «хранитель имен растений и семени человечества».

Несомненно, шумеры считали себя чем-то вроде «избранного народа», «соли земли». В мифе «Энки и мировой порядок», повествующем о том, как бог Энки создавал и организовывал природные и культурные объекты и установления, существенные для цивилизации, Энки благословляет Шумер крылатыми словами, из которых следует, что шумеры мыслили себя совершенно особым, священным сообществом, состоящим в гораздо более близких отношениях с богами, нежели человечество в целом; сообществом, заслуживающим не только материальных благ и богатства, не только могучих правителей, но и достойных духовных лидеров, энов; сообщество, которое все судьбоносные небесные боги, анунаки, избрали своей обителью.

Вполне естественно, что из всех стран и народов никто не пользовался столь благосклонным отношением шумеров, как Мелухха, Дильмун и Аратта. Вместе с тем боль, презрение и ненависть изливались в первую очередь на врагов, доставлявших страдания. Так, кутии, принесшие смерть и разрушения Шумеру и его народу в дни династии Аккада, с горечью описаны как «неуемный народ», «жалящая гадюка гор», «враг богов». Эламиты и шубарии в шумерских ламентациях именуются «мужи разрушения». Более того, в случае эламитов мы сталкиваемся с попыткой кратко характеризовать их личность в двух поговорках (из собрания шумерских пословиц), подготовленных к публикации Эдмундом Гордоном. Первая буквально звучит так: «Эламит – жить в одном доме для него плохо», т. е., вероятно, эламиту мало одного дома. Если это толкование верно, то становится понятно, почему шумеры воспринимали эламитов как чрезвычайно алчных и честолюбивых. Вторая поговорка дословно звучит так: «Эламит слаб: у него стучат зубы». Если ее понимать так, что эламит не может сдержать дрожи от боли, становится ясно и то, что шумеры считали эламитов «нюнями» и лишенными мужества. В отношении двух других народов, урартов и марту, не исключено, что мы имеем презрительную краткую характеристику, заключенную в одном слове. Урарты, как хорошо известно, жили изначально на горе (холме) Хурум в районе близ озера Ван. Слово хурум в шумерской литературе имеет значение «хам», «дурак». В эссе об эдуббе «Спор Энкиманси и Гирнисхага» слово хурум употребляется вместе со словом галам, «умный», чтобы описать одного из студентов как «умного дурака», или софомора. Если слово хурум, «дурак», идентично слову хурум в выражении курхурум, «страна Хурум», то это одно-единственное слово вполне скажет все, что шумеры думали об урартах.

Сходным образом в случае народа марту именно этимология шумерского слова арад, «раб», может стать подсказкой, так как было доказано, и, по-моему, не без оснований, что слово арад происходит от (м)арт(у). А если так, оно указывает на то, что, по мнению шумеров, марту были раболепным, угодливым племенем.

О марту также существует шумерская пословица, имеющая культурную ценность, дословно звучит она так: «Пшеницу готовят с добавлением зерна гунунуз; марту едят ее, но не знают, что она содержит». Эта поговорка хорошо согласуется с эпитетом марту, известным по литературным документам, где сказано: «Марту, что не ведают зерна».

Марту, как известно, были семитами. Но если шумеры критически высказывались о них, то это относилось только к их культуре, а не к этнической принадлежности. Это подводит нас к вопросу о взаимоотношениях между семитами, особенно семитами-аккадцами, и шумерами. До недавнего времени история ранней Месопотамии рассматривалась как жестокая, непримиримая борьба между двумя расовыми группами. Но несколько лет назад Торкилд Якобсен собрал несколько довольно убедительных свидетельств, натолкнувших его на мысль о том, что семиты и шумеры жили «мирно бок о бок в Месопотамии». Это, однако, верно только отчасти. Ибо когда, к примеру, семитский Саргон Великий устанавливал свои статуи и стелы в самом «шумерском» из шумерских храмов – Экуре в Ниппуре, он (а затем и его наследники Римуш и Маништушу) сделал на них надписи на шумерском и аккадском языках, и в первую очередь на аккадском, что конечно же указывает на осведомленность Саргона и его последователей в вопросе их семитского происхождения и основ. Также, чтобы удерживать под контролем покоренные шумерские города, Саргон и его последователи назначали своих аккадских родственников на высокие административные посты и оставляли полностью аккадский гарнизон; это доходило до того, что экономические документы на аккадском языке заполонили весь Шумер, что вряд ли могло понравиться шумерам. Таким образом, вполне вероятно, что были серьезные трения и глубокое неприятие между шумерами и семитоязычными аккадцами, осознающими себя единым кланом, которые в период саргонской династии боролись за звание царей и хозяев шумеров. Это была ситуация нетерпимости, отчасти объясняющая осквернение и разрушение Экура в Ниппуре Нарамсином, с такой горечью и скорбью описанные автором «Проклятия Агаде». Как бы то ни было, именно семитское племя – амореев (аморитов) – положило конец политической, этнической и языковой целостности шумеров. Иначе говоря, покорители покорили покорителей, и амориты, общеизвестные как вавилоняне, по названию их столицы, города Вавилон, всецело одолели шумерскую культуру и цивилизацию. За исключением языка, вавилонская система образования, религия, мифология и литература были практически идентичны шумерским, кроме, конечно, ожидаемых изменений и различий, произошедших в политическом развитии и с течением времени. А поскольку эти вавилоняне, в свою очередь, испытали немалое влияние их менее культурных соседей, особенно ассирийцев, хеттов, урартов и ханааней, они, как и сами шумеры, помогали насаждать семена шумерской культуры повсюду на Древнем Ближнем Востоке. Это приводит нас к вопросу о наследии шумеров на протяжении столетия, включая и наше, хотя в наш век это наследие уже не является активным и творческим источником культурного роста, оно всего лишь сюжет древней истории, причем довольно печальный, если не вовсе удручающий.

Разговор о шумерском наследии вполне можно начать с социополитического образования, известного как город-государство, который в Шумере развился из деревни и небольшого поселения второй половины 4-го тысячелетия до н. э. и процветал в течение всего 3-го тысячелетия. Город с его свободными гражданами и общим собранием, его аристократией и жречеством, клиентами и рабами, его богом-покровителем и его наместником и представителем на земле, царем, земледельцами, ремесленниками и торговцами, его храмами, стенами и воротами существовал в Древнем мире повсюду, он Инда до Западного Средиземноморья. Некоторые из его специфических черт могли варьироваться от места к месту, но в целом он имеет очень большое сходство со своим ранним шумерским прототипом, и есть основания сделать вывод, что очень многие его элементы и аналоги коренятся в Шумере. Конечно, вполне вероятно, что город обрел бы свое бытие независимо от существования Шумера. Но твердой уверенности в этом нет. Например, в Египте городов-государств не было никогда, то же самое могло произойти и в других областях Древнего мира.

Одной из наиболее характерных особенностей шумерского города-государства на большем отрезке 3-го тысячелетия до н. э. был письменное право, начиная с записи правовых документов о продаже и сделках и кончая обнародованием специально составленных сводов законов. Письменные правовые документы и своды обнаружены в более поздние периоды на территории всего Ближнего Востока, и нет сомнений в том, что, несмотря на отличие в деталях, все они восходят к шумерским прототипам. Даже Греция и Рим, возможно, никогда не обрели бы письменного законодательства, если бы не шумерская склонность хранить записи их правовых операций.

В области научных достижений основной вклад для будущих поколений был сделан шумерами, пожалуй, в математике; ими была разработана шестеричная система нотации, ставшая предтечей индо-арабской десятеричной системы, которой мы пользуемся сегодня. Следы шумерской шестеричной системы сегодня сохранились в градусной системе измерения круга и углов, а также в некоторых мерах, бывших в ходу до недавнего времени.

Что касается технологий, то гончарный круг, колесный транспорт и парусный корабль – все это шумерские изобретения. И хотя металлургия имеет не шумерское происхождение, изделия шумерских мастеров по металлу были распространены на всем Древнем Ближнем Востоке, а некоторые из них попали даже в Венгрию и Западную Европу.

Основным искусством Шумера с древнейших времен была архитектура, особенно строительство храмов с их каменными основаниями и платформами, подвалами с нишами, расписными стенами и алтарями, покрытыми мозаикой колоннами и внушительными фасадами, и вполне резонно предположить, что, по крайней мере, некоторые из этих техник распространились в Древнем мире. Шумерские архитекторы также использовали купол, свод и арку, и весьма вероятно, что арка попала в Грецию и Рим в ходе контактов с Вавилонией, наследовавшей ее от Шумера. Скульптура Ближнего Востока, особенно способ ваяния статуй богов и людей, возможно, тоже родилась в Шумере, т. к. именно шумерские теологи первыми выдвинули идею о том, что статуя представляла правителя, или даже более высокий чин, предстоящий пред богом в постоянной молитве о жизни. Шумерская цилиндрическая печать «прокатилась» по Древнему миру от Индии до Кипра и Крита, и сейчас в Европе много церквей, чьи капители украшены стилизованными мотивами, восходящими к сценам, впервые появившимся на гравировках шумерских художников и мастеров.

Достижения шумеров в областях религии, образования и литературы оказали глубокое влияние не только на соседние современные им культуры, но и на культуру современного человека, особенно, пусть и опосредованное, через древних евреев и Библию. Величина еврейского долга шумерам становилась очевиднее день ото дня в результате постепенного, кропотливого проникновения, параллельно с переводами, в шумерскую литературу, ибо, как теперь очевидно, в ней очень много черт, сходных с книгами Библии. Поэтому данную главу мы завершим обзором библейских параллелей, обнаруженных в шумерской литературе, вычленяя и анализируя различные верования, мотивы, сюжеты и ценности, бытовавшие у древних евреев и тем более у древних шумеров.

Форма и содержание шумерских литературных трудов подробно обсуждались и анализировались в соответствующей главе этой книги, и этого вполне достаточно. Само собой разумеется, что письменная литература, столь разнообразная, доступная и испытанная временем, как шумерская, оставила неизгладимый след в литературе всего Ближнего Востока. В особенности, когда практически все народы Западной Азии – аккадцы, ассирийцы, вавилоняне, хетты, урарты, ханаанеи и эламиты (перечисляя только тех, о ком сегодня имеется положительное и прямое свидетельство) – сочли в своих интересах заимствовать клинопись, чтобы вести собственные записи и документы. Усвоение и адаптация этой силлабической и логографической системы письма, разработанной шумерами для записи своего агглютинативного и в целом моносиллабического языка, требовали пристального изучения шумерского языка и литературы. С этой целью опытные учителя и писари были привезены из Шумера в школы соседних стран, тогда как свои писари отправлялись в Шумер за специальными наставлениями в наиболее известных академиях. Результатом стало широкое распространение шумерской культуры и литературы. Идеи и идеалы шумеров – их космология, теология, этика, система образования – были усвоены в большей или меньшей степени всеми народами Древнего Ближнего Востока. Это относится и к шумерским литературным формам и темам – сюжетам, мотивам, стилистическим приемам и эстетическим методам. И евреи Палестины, страны, где создавались, редактировались и формировались книги Библии, не были исключением.

Конечно, даже самые ранние части Библии, как принято считать, в том виде, в каком мы их знаем, не древнее 1000 г. до н. э., тогда как большая часть шумерских литературных произведений была написана около 2000 г. до н. э. или немного позже. Поэтому нет речи о каких-либо современных заимствованиях из шумерских литературных источников. Шумерское влияние вторглось в Библию через ханаанскую, хуриттскую, хеттскую и аккадскую литературы, особенно последнюю, поскольку, как известно, во 2-м тысячелетии до н. э. аккадский язык повсеместно бытовал в Палестине и ее окрестностях в качестве языка практически всех образованных людей. Поэтому произведения аккадской литературы должны были хорошо знать литераторы Палестины, в том числе евреи, а многие из этих произведений имеют свой шумерский прототип, видоизмененный и трансформированный с течением времени.

Однако возможен еще один источник шумерского влияния на Библию, гораздо более прямой и непосредственный, нежели тот, о котором только что шла речь. Он, пожалуй, восходит к самому Аврааму. Большинство ученых сходятся во мнении, что, несмотря на то что в библейском сказании об Аврааме много вымысла и чудес, в нем есть все же зерно истины. Авраам действительно родился в халдейском Уре, вероятно, около 1700 г. до н. э. и провел там начало жизни вместе со своей семьей. Тогда Ур был одним из основных городов древнего Шумера; он становился столицей Шумера трижды в разные периоды его истории. Там была солидная эдубба; и в совместных британско-американских раскопках, проводившихся там между 1922-м и 1924 гг., было найдено немало шумерских литературных документов. Авраам и его предки вполне могли быть знакомы с шумерским литературным достоянием, которое копировалось и создавалось в академии родного города. И практически неизбежно, что Авраам и члены его семьи принесли что-то из шумерских знаний в Палестину, где они постепенно стали частью традиции и источником, который еврейские литераторы использовали при написании и обработке книг Библии.

Так или иначе, в Библии множество параллелей с шумерской литературой, что, несомненно, указывает на следы шумерского влияния.


1. Сотворение вселенной. Шумеры, как и древние евреи, полагали, что до сотворения существовало изначальное море. Вселенная, согласно шумерам, состояла из неба и земли, неким образом сплавленным в этом изначальном море, и бог воздуха Энлиль – не исключено, что это руах-элохим Бытия, – разделил небо и землю.

2. Сотворение человека. Человек, согласно и евреям и шумерам, представлялся вылепленным из глины и наделенным «дыханием жизни». Причина, по которой он был создан, – служение богам, или одному Яхве, в случае евреев, – молитвой, услужением и жертвоприношением.

3. Техника творения. Сотворение, согласно и библейским и шумерским писателям, производилось в основном двумя способами: божественным словом, приказом и непосредственно «деланием», «вылепливанием». В обоих случаях творению предшествовал божественный замысел, хотя это и не требовало особых оговорок.

4. Рай. Шумерских параллелей сказанию о Саде Эдема и о Падении Человека пока не найдено. Существуют тем не менее несколько райских мотивов, существенных для компаративных целей, в том числе один, который может внести ясность в эпизод с ребром в книге Бытия, 2:21–23. Более того, есть основания полагать, что сама идея о божественном рае, садах богов, имеет шумерское происхождение.

5. Потоп. Уже давно общепризнано, что библейская и шумерская версии сказания о потопе имеют много явных и близких параллелей. Примечателен также тот факт, что, согласно, по крайней мере, месопотамской традиции, существовали десять древних правителей, срок жизни которых был чрезвычайно долог, что напоминает нам библейских ветхозаветных патриархов.

6. Сюжет о Каине и Авеле. Сюжет о соперничестве, данный в Библии, несомненно, в сильно сокращенном виде, был излюбленным мотивом шумерских писателей и поэтов.

7. Вавилонская башня и рассеяние народов. История строительства Вавилонской башни коренится, несомненно, в попытке объяснить существование месопотамских зиккуратов. Для евреев эти башенные сооружения, которые часто можно было видеть в состоянии разрушения и запустения, стали символом человеческого чувства уязвимости и неуемной жажды власти, чреватой уничижением и страданиями. Вряд ли поэтому следует искать параллели этого сказания у шумеров, для которых зиккураты олицетворяли связующее звено между небом и землей, богом и человеком. С другой стороны, мысль о том, что было время, когда все народы на земле «имели один язык и те же слова», и что это счастливое государство было разрушено по воле рассерженного божества, имеет, возможно, аналогию в строках эпического сказания золотого века шумеров «Энмеркар и владыка (повелитель) Аратты».

8. Земля и ее устройство. Шумерский миф «Энки и мировой порядок: устройство земли и ее культурных процессов» подробно описывает деятельность Энки, шумерского бога мудрости, по обустройству земли и установлению того, что можно назвать «закон и порядок» на ней; эта поэма эхом отозвалась в Библии, например во Второзаконии, 32:7 – 14 (особое внимание следует обратить на стих 8 и Псалом 107.

9. Личный бог. Судя по соглашению (завету) между богом и Авраамом (заметим также ссылку на «бога Ноя» в Книге Бытия, 31:53), древние евреи были знакомы с идеей персонального бога. Вера в существование личного бога была развита у шумеров уже в середине 3-го тысячелетия до н. э. Как учили шумерские учителя и святые, каждый взрослый мужчина и глава семьи имел «личного бога», что-то вроде ангела-хранителя, которого воспринимал как своего божественного отца. Этот личный бог наверняка принимался шумерскими отцами семейств в результате какого-нибудь пророчества, вещего сна или видения о взаимопонимании, или соглашении, как в случае договора между еврейскими патриархами и Яхве.

Конечно, нет ничего выдающегося в соглашении шумера с его богом-покровителем, но этим-то он и отличался существенно от договора Авраама со своим богом. Все, что шумер ждал от своего бога, было его заступничество и посредничество в собрании богов, когда бы это ни потребовалось, и таким образом гарантия долгой жизни и доброго здравия. За это он прославлял своего бога особыми молитвами, почитанием и жертвоприношениями, хотя при этом он не переставал поклоняться другим божествам шумерского пантеона. Тем не менее, как сказано в шумерском литературном документе «Человек и его бог», между шумером и его личным богом существовали близкие, интимные, доверительные и даже нежные отношения, что совершенно отличает их от общения Яхве с еврейскими патриархами, а позже – Яхве с еврейским народом в целом.

10. Закон. То, что библейский Закон и известный с давнего времени свод законов Хаммурапи имеют много общего в содержании, терминологии, даже в расположении, подтверждают все, кто занимался изучением Библии. Но свод Хаммурапи, как выяснилось в последнее время, – это аккадская компиляция законов, в основу которой лег шумерский оригинал. Действительно, есть веские доводы в пользу того, что чрезвычайный рост и развитие правовых положений, практик, прецедентов и компиляций на Древнем Ближнем Востоке восходит в основном к шумерам с их довольно однобоким упором на соперничество и первенство.

11. Этика и мораль. Этические концепции и моральные идеалы, выработанные шумерами, в основе своей близки еврейским, хотя не отличались столь ощутимой этической чувствительностью и моральным пылом, особенно как эти качества проявляются в библейской пророческой литературе. Психологически шумер был более отстраненным и отчужденным, чем еврей, эмоционально более сдержан, формален и методичен. Он был склонен относиться к своему собрату с некоторой долей подозрения, недоверия и даже опасения, что никак не способствовало отношениям, окрашенным человеческим теплом, сочувствием и привязанностью, столь жизненно необходимым для духовного роста и здоровья. И, несмотря на высокие этические устремления, шумер никогда не достигал возвышенной убежденности в том, что «чистое сердце» и «чистые руки» в глазах богов достойнее длинных молитв, обильных подношений и сложного ритуала.

12. Божественное возмездие и национальная катастрофа. Месть Яхве, уничижение и уничтожение народа является постоянной темой библейских сказаний. Обычно национальная катастрофа является следствием насилия со стороны какого-то соседствующего народа, специально избранного Яхве в качестве своего бича и кнута. Этой теме в историографическом документе «Проклятие Агаде» есть довольно интересная параллель: Энлиль, верховное божество шумерского пантеона, разгневанный богохульством правителя Агаде, обратил глаза на горы и наслал оттуда вниз жестоких, свирепых кутиев, которые разрушили не только Агаде, но и почти весь Шумер.

13. Мотив язвы. В шумерском мифе «Инанна и Шукаллетуда: смертный грех садовника» есть сюжет о чуме, в какой-то степени схожий с библейским мотивом в сказании об Исходе; в обоих случаях божество, разгневанное преступлениями и косностью человека, насылает несколько несчастий, язв, «казней» на всю страну и ее народ.

14. Страдание и покорность. Мотив «Иова». Совсем недавно стало доступно шумерское поэтическое эссе, представляющее довольно необычное значение для компаративного изучения Библии. Его центральная тема, человеческие страдания и покорность, идентичны тем, что с таким чувством и остротой явлены в библейской Книге Иова. Даже сюжет пролога один и тот же: человека (безымянный в шумерском сказании), который был богат, мудр, праведен и имел многочисленных друзей и родню, однажды, в силу неизвестных причин, постигли болезни, страдания, нищета, предательство и ненависть. Однако шумерское эссе, состоящее их менее ста пятидесяти строк, несравнимо с библейской книгой по широте, глубине и красоте; по настроению, характеру и содержанию оно гораздо ближе слезным и жалобным псалмам Книги Псалмов.

15. Смерть и загробный мир. Библейский Шеол, а также Аид греков имеют свой аналог у шумеров – Кур. Как еврейский Шеол, Кур был темным, жутким обиталищем мертвых. Это была страна, откуда не возвращаются, откуда в виде исключения можно вызвать тень личности для расспросов. В шумерских литературных документах есть еще несколько других параллелей с еврейскими представлениями о нижнем мире: изображение его как скорбной обители бывших царей и правителей, появление оттуда теней умерших, заточение в него бога Думузи, библейского Таммуза, которого жены Иерусалима оплакивали вплоть до времен пророка Иезекиля.


Это только самые очевидные и значительные параллели Библии и шумерской литературы. Нет нужды говорить о том, что этот перечень – лишь малая часть, лежащая на поверхности. Просматривая переводы Земледельческого альманаха для этой книги, я был поражен двумя библейскими параллелями этического свойства, упущенными в более ранних переводах: трогательное наставление крестьянину из сострадания к «граблям» во время жатвы и к быкам во время молотьбы. В ближайшие годы, по мере обнаружения все большего количества шумерских литературных документов, количество шумерских параллелей будет расти и множиться, особенно таких книг, как Псалмы, Псоловицы, Плачи и Песня Песен. Эти соображения заставляют нас задаться вопросом, который, вероятно, уже пришел в голову читателю: если шумеры были народом столь выдающегося литературного и культурного значения для Древнего Ближнего Востока в целом, так, что оставили неизгладимый отпечаток в произведениях еврейских литераторов, почему тогда их след в Библии столь незаметен? В Книге Бытия, главах 10 и 11, например, мы находим довольно внушительный перечень эпонимов, земель и городов. Но кроме весьма расплывчатого слова «Шинар», которое ученые обычно отождествляют с Шумером и которое на самом деле является эквивалентом шумерского сложного слова «Шумер-Аккад», во всей Библии нет, похоже, ни одного упоминания о шумерах – факт, который невозможно увязать с огромным влиянием и первичным значением Шумера.

Довольно интересное решение этой странной загадки предложил более четверти века назад мой учитель и коллега Арно Пёбель в виде краткого комментария в статье, опубликованной в Американском журнале семитских языков за 1941 год. Предположение Пёбеля не нашло тогда должного отклика среди ориенталистов и, казалось, было предано научному забвению. Но мое глубокое убеждение состоит в том, что оно выдержит испытание временем и в нужный момент будет признано существенным вкладом в еврейско-шумерские связи.

Прежде чем оценить объяснение Пёбеля, читателю следует иметь в виду довольно странный, но хорошо обоснованный и общепринятый закон шумерской фонетики, важный для понимания данной проблемы. Этот закон, формулировка которого стала поворотным камнем в изучении шумерского языка, можно сформулировать следующим образом: шумерские конечные согласные могли выпадать и не произноситься, если за ними не следовала грамматическая частица, которая либо начиналась с гласного, либо состояла из гласного. Так, например, шумерское слово поле, ашаг, произносилось как аша (без конечного «г»). Но когда оно появлялось в комплексе ашаг-а, «в поле», где – а – грамматический элемент, идентичный предлогу «в», оно произносилось ашаг, а не аша. Сходным образом шумерское слова «бог», дингир, в реальности звучало динги, конечный «р» выпадал. Но в комплексе дингир-е, «богом», где е меняет его грамматическое значение, слово звучало как дингир, а не динги.

Теперь возвратимся к нашей проблеме и к вопросу о слове Шумер, как оно звучит, исходя из клинописных документов. Пёбеля поразило сходство имени Шем, старшего сына Ноя, и отдаленных предков эпонимов, таких, как Ашур, Элам, Арам и, наконец Эбер, эпоним евреев.

Установление тождества между словами Шем и Шумер, однако, имело два осложнения: разные корневые гласные, е и у, и выпадение конечного ер. Сейчас первое из них уже не вызывает вопросов. Клинописное у часто переходит в е у евреев. Наиболее хороший пример – аккадское шуму, имя, и еврейское шем. Что касается второго затруднения – выпадения ер в еврейском аналоге шем, – то теперь это можно объяснить при помощи шумерского правила выпадения конечных согласных, т. к. слово Шумер звучало как шуми, или, скорее всего, шум (последний и очень краток, как гласный шее а), и евреи восприняли его в форме шем.

Не только слово Шем было заимствовано евреями у шумеров без конечного согласного. Название города, где родился Авраам, в Библии называется Ур. Шумерское название, как уже давно известно, не Ур, а Урим; «в Уре», например, звучит как урим-а, а не ур-а. В таком случае оказывается, что авторы Библии заимствовали название так, как оно реально звучало у шумеров, не будучи в связке с грамматическим элементом, начинавшимся с гласного.

Если гипотеза Пёбеля верна и Шем идентичен слову Шумер, мы должны допустить, что еврейские авторы Библии, или хотя бы некоторые из них, считали шумеров изначальными предками еврейского народа. С точки зрения лингвистики грубее ошибки быть не могло: шумерский язык – язык агглютинативный, не имеющий родства с семьей флективных семитских языков, членом которой был и еврейский. Но значительная доля шумерской крови текла в жилах предков Авраама, которые в течение целых поколений жили в Уре или других шумерских городах. Что касается шумерской культуры и цивилизации, нет сомнения в том, что протоевреи впитали и ассимилировали многое из жизни шумеров. Так что весьма вероятно, что шумеро-еврейские контакты были гораздо более близкими, чем принято полагать, и закон, пришедший из Сиона (Исайя, 2:2), многими своими корнями уходит в землю Шумера.