ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Какое-то время молодой монах сидел на земле, поддерживая голову ослабевшего человека, и пытался накормить его тсампой. Наконец он поднялся и сказал:

— Я должен отнести тебя в пещеру старого отшельника.

С этими словами он взвалил человека себе на плечи, лицом вниз, перебросив его, как свернутое одеяло. Шатаясь от тяжести, юноша пересек небольшую рощицу и вышел на каменистую тропу, ведущую к пещере. Наконец, проделав путь, который показался ему бесконечным, он добрался до костра, разложенного перед пещерой старого отшельника. Там он осторожно опустил свою ношу на землю.

— Почтенный, — сказал он, — я нашел этого человека в зарослях на берегу озера. На шее у него была колодка, и он был очень слаб. Я снял колодку и принес его сюда.

Взяв в руки ветку, молодой монах стал шевелить костер, искры дружно взлетели вверх и воздух наполнился приятным запахом горящего дерева. Прервав свое занятие, чтобы подбросить еще дров, он повернулся к старому отшельнику.

— Колодка, говоришь? — сказал старый отшельник. — Это значит, что он преступник, но что может здесь делать преступник? Но не имеет значения, кто он, если он болен, мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы помочь ему. Может ли человек говорить?

— Да, Почтенный, — произнес человек слабым голосом. — Мое здоровье слишком плохо, чтобы мне можно было помочь физически, я нуждаюсь в духовной помощи, чтобы я мог умереть спокойно. Могу ли я говорить с вами?

— Конечно, — ответил старый отшельник. — Говори, а мы будем слушать.

Больной человек смочил губы водой, которую подал ему молодой монах, прочистил горло и начал свой рассказ.

— Я был преуспевающим серебряных дел мастером в городе Лхаса. Дела шли хорошо, приходили заказы даже из монастырей. А потом — о горе, горе! — появились индийские купцы и принесли с собой множество дешевых вещей с индийских базаров. Эти вещи они называли «массовым производством». Плохие, дешевые поделки! Дела мои пошли хуже. Денег стало недостаточно. Моя жена не захотела терпеть бедность и пошла в постель к другому. В постель богатого купца, который спал с ней еще до того, как она вышла за меня замуж. Купца, который пока выдерживал конкуренцию с индийцами. Никто не мог мне помочь. Никто обо мне не заботился и не было у меня никого, о ком бы мог заботиться я.

Он умолк, поглощенный своими горькими мыслями. Старый отшельник и молодой монах хранили молчание, ожидая, когда он продолжит рассказ. Наконец человек заговорил опять.

— Конкуренция усиливалась, появились люди из Китая, которые привезли на яках еще более дешевые товары. Мой бизнес совсем прекратился. Тот ограниченный выбор, который я мог предложить, больше никого не интересовал. Наконец ко мне явился купец из Индии и предложил оскорбительно низкую плату за мой дом и все, что в нем находилось. Я отказался, а он стал насмехаться надо мной, говоря, что скоро он получит все это даром. Я был голоден и зол, я вышел из себя и вышвырнул его из своего дома. Он упал, ударившись головой, и разбил висок о случайно подвернувшийся камень.

Бедный человек опять умолк, поглощенный своими горькими мыслями. И опять двое других хранили молчание, ожидая, что он скажет дальше.

— Меня окружила толпа, — продолжал он, — одни осуждали меня, другие выражали свое одобрение. Вскоре меня потащили к судье, и люди стали рассказывать, что произошло. Одни меня защищали, другие были против меня. Недолго думая, судья приказал на год надеть мне на шею колодку. Тут же появилось это устройство и его водрузили на мою шею. С ним я не мог сам ни есть, ни пить, я всегда зависел от милости других. Я не мог работать и вынужден был отправиться странствовать, прося не только о том, чтобы мне дали поесть, но и чтобы кто-нибудь покормил меня. Я не мог даже лечь, все приходилось делать стоя или сидя.

Он выглядел еще более ослабевшим, и казалось, вот-вот потеряет сознание.

— Почтенный, — сказал молодой монах, — я нашел металлический сосуд на том месте, где останавливались купцы. Я схожу за ним и тогда смогу приготовить чай.

Быстро поднявшись, он поспешил туда, где оставил сосуд, металлический прут и колодку, снятую с шеи несчастного. Немного подумав, юноша обшарил подлесок, окружавший место бывшего лагеря, и нашел крюк, который, по всей вероятности, был частью найденного металлического сосуда. Он тщательно очистил сосуд песком, потом наполнил его водой и опять отправился вверх по тропинке, неся жестянку с водой, крюк, железный прут и колодку. Вскоре он уже был на месте, где с великой радостью бросил тяжелую колодку прямо в огонь. Искры взметнулись вверх, сопровождаемые клубами дыма, а через отверстие для шеи поднялся сплошной огненный столб.

Молодой монах сходил в пещеру и принес оттуда свертки, недавно полученные от купцов, брикет чая; большой, очень твердый кусок ячьего масла — пыльный, уже немного прогоркший, но в нем еще можно было узнать масло, и редкое угощение — небольшой мешочек коричневого сахара.

Снаружи, при свете огня, он осторожно продел гладкую палку через крюк, на который повесил найденный сосуд, и установил жестянку в самом центре костра. Вытащив палку, молодой человек аккуратно поставил ее сбоку. Чайный брикет был уже измельчен, поэтому он выбрал несколько самых маленьких комочков и бросил их в воду, которая к тому времени успела нагреться. Отыскав острый плоский камень, юноша отделил четвертую часть от твердого масляного бруска. Его он опустил в уже кипящую воду, чтобы масло расплавилось и растеклось по поверхности тонкой желтоватой пленкой.

Для того чтобы улучшить запах, он добавил туда маленький комочек буры, отломав от большего комка, который хранился в мешочке для чая, а затем — о, удивительное лакомство! — всыпал полную горсть коричневого сахара. Воспользовавшись палочкой, с которой он старательно ободрал кору, молодой монах тщательно перемешал всю массу. Теперь, когда вся поверхность покрылась паром, он, подсунув палку под крюк, снял жестянку с огня.

Старый отшельник с большим интересом следил за этим процессом. По доносящимся до него звукам он мог определить каждый этап приготовления чая. Теперь же, не задавая никаких вопросов, он протянул свою чашу. Молодой монах взял ее и, сняв с варева пену, состоящую из грязи и мелких веточек, наполовину наполнил чашу старого отшельника и заботливо вернул ее обратно.

Преступник прошептал, что его чаша находится в его лохмотьях. Взяв у него чашу, молодой монах наполнил ее доверху, зная, что зрячий ничего не прольет. Потом он наполнил свою и опустился на землю, чтобы выпить ее с полным удовлетворением, которое всегда приходит к тому, кто как следует потрудился для другого. Какое-то время все сидели молча, поглощенные своими мыслями. Время от времени молодой монах поднимался, чтобы наполнить чаши своих сотрапезников или свою собственную.

Сгущалась вечерняя тьма, налетали порывы холодного ветра, заставляя листья деревьев шумно выражать свой протест. Вода в озере стала серой, на поверхности появилась рябь, донеслись вздохи волн, перебирающих прибрежную гальку. Молодой монах осторожно взял за руку старого отшельника и повел его в пещеру, где было уже совсем темно, потом вернулся за больным человеком. Когда молодой монах поднял его, тот быстро проснулся.

— Я должен говорить, — сказал он. — Во мне осталось слишком мало жизни.

Молодой монах внес его внутрь пещеры, выгреб в песке углубление для его тазовых костей и насыпал холмик под голову. Потом он вышел наружу и забросал костер песком, чтобы притушить огонь и чтобы ночью костер не дымил. К утру угли останутся еще красными, и ему не составит труда снова разжечь сильный огонь.

Когда три человека, один очень старый, второй средних лет и третий, едва достигший зрелости, кто сидя, кто лежа, устроились рядом, преступник заговорил опять.

— Мое время подходит к концу, — сказал он. — Я чувствую, что мои предки уже готовы приветствовать меня и пригласить домой. В течение года я страдал и испытывал страшный голод. В течение года я ходил из Лхасы в Пхари и обратно в поисках пищи, в поисках помощи. Я встречал великих лам, которые отвергали меня с презрением, и таких, которые были добры ко мне. Я встречал скромных людей, которые не отказывали мне в подаянии, хотя сами оставались голодными. В течение года я бродил, как самый бедный кочевник. Я сражался с собаками за объедки — а потом обнаруживал, что они все равно не могут попасть ко мне в рот.

Он умолк и сделал глоток холодного чая, который стоял рядом с ним, уже загустевший от застывшего масла.

— Но как ты добрался до нас? — спросил старый отшельник своим дрожащим голосом.

— Я находился на берегу озера, очень далеко отсюда, и нагнулся, чтобы напиться воды. Тяжелая колодка на моей шее перевесила меня, и я упал в воду. Сильный ветер гнал меня по поверхности озера. Так прошли ночь, день, еще одна ночь и еще один день. Птицы садились на колодку и пытались выклевать мне глаза, но я отпугивал их своими криками. Я продолжал двигаться с большой скоростью, пока не потерял сознание. Не знаю, сколько времени я плыл. Сегодня утром мои ноги вдруг уперлись в твердое дно, и я поднялся. Высоко надо мной описывал круги голодный гриф. Я с трудом вскарабкался на берег и упал головой в заросли, где молодой отец и нашел меня. Я слишком устал, мои силы на исходе, скоро я отправлюсь в Небесные Поля.

— Отдохни эту ночь, — сказал старый отшельник. — Духи ночи не спят. Мы должны совершить наше астральное путешествие, пока еще не слишком поздно.

Опершись на свою крепкую палку, он поднялся на ноги и, прихрамывая, отправился во внутреннюю часть пещеры. Молодой монах дал больному человеку немного тсампы, устроил его поудобнее, потом лег сам, обдумывая события прошедшего дня, и вскоре уснул.

Луна поднялась на полную высоту и величественно плыла по небу. Одни ночные звуки сменялись другими. Гудели и жужжали какие-то насекомые, издали доносились пронзительные крики напуганной птицы. Со стороны гор было слышно потрескивание — это скалы остывали и сжимались в холодном ночном воздухе. Потом тишину ночи прорезал гром близкого камнепада — обломки породы с грохотом ударялись о плотно слежавшуюся землю. Ночные грызуны настоятельно звали своих самок, а какие-то неизвестные существа шелестели и жужжали среди перешептывающихся песков. Постепенно звезды начали бледнеть и вскоре первые лучи возвестили о наступлении нового дня.

Внезапно молодой монах вскочил, как от удара электрического тока. Он сидел, полностью проснувшись, тщетно всматриваясь, пытаясь взглядом пронзить окружающую его тьму. Затаив дыхание, он стал прислушиваться. Никакие грызуны не могли сюда прийти, думал он, все знают, что у старого отшельника ничего нет.

«Старый отшельник. Может, он заболел», — забеспокоился юноша. Поднявшись на ноги, он осторожно направился в конец пещеры.

— Почтенный! С тобой все в порядке? — спросил он. Голос старца был взволнованным.

— Да, но, может быть, что-нибудь случилось с нашим гостем?

Молодой монах почувствовал смущение — он совсем забыл о преступнике. Развернувшись, он поспешил к выходу из пещеры, который слабым серым пятном вырисовывался на фоне ее темных стен. Да, хорошо защищенный костер был еще жив. Схватив палку, молодой человек воткнул ее прямо в сердце кострища и начал дуть.

Показался огонь, и он подбросил свежих веток в пробуждающееся пламя. Конец воткнутой им палки быстро загорелся. Захватив факел, юноша поспешно вернулся в пещеру.

Вспыхнувшая головешка посылала на стены пещеры таинственные тени, которые устроили там безумную пляску. Когда молодой монах увидел фигуру, вырисовывающуюся в слабом свете факела, он вздрогнул. Но это был старый отшельник.

У ног молодого монаха, свернувшись калачиком, подтянув ноги к груди, лежал преступник. В его широко раскрытых глазах отражался дрожащий свет факела, и казалось, что он кому-то подмигивает. Тоненькая струйка засохшей крови, выходящая из уголков открытого рта, стекала по щекам и собиралась в маленькие лужицы в его ушных раковинах. Внезапно послышались громкие булькающие звуки, тело спазматически дернулось, как бы отвешивая последний поклон, потом, сделав энергичный выдох, полностью расслабилось. Конечности стали безвольными, лицо вялым.

Старый отшельник вместе с молодым монахом отслужили Службу Освобождения Уходящих Духов и дали телепатическое направление его дороге в Небесные Поля. Снаружи разгорался свет нового дня. Птицы своим пением приветствовали его рождение, но здесь была смерть.

— Ты должен вынести тело, — сказал старый отшельник. — Тебе следует расчленить его на части и вынуть внутренности, чтобы грифы могли обеспечить его похороны.

— Но у нас нет ножа, Почтенный, — запротестовал молодой монах.

— У меня есть нож, — ответил старый отшельник, — я храню его для того, чтобы можно было организовать мои похороны. Вот он. Выполняй свой долг, потом вернешь его мне.

С большой неохотой молодой монах поднял мертвое тело и понес его вон из пещеры. Рядом с камнепадом он обнаружил большую плоскую каменную плиту. Юноша поднял тело, положил его на плиту и снял с него грязные лохмотья. Высоко над головой он услышал удары тяжелых крыльев — первые грифы слетались на запах смерти.

Весь содрогнувшись, молодой монах всадил острие ножа в истонченную брюшину и ввел его внутрь. Из образовавшейся раны показались кишки. Он быстро захватил скользкие кольца и вытащил их наружу. Он разбросал на скале сердце, печень, почки и желудок. Подрезая мышцы и выкручивая суставы, он отделил руки и ноги.

Потом, весь окровавленный, он торопливо покинул ужасное место действия и стремительно бросился к озеру. Зайдя в воду, молодой монах, набрав полные горсти песка, долго и старательно скреб свое тело. Затем тщательно отмыл нож старого отшельника и тоже почистил его песком.

Теперь он весь дрожал от холода и пережитого потрясения. Ледяной ветер обдувал его обнаженное тело. Стекающие капли воды казались ему когтями смерти, скребущими его вздрагивающую кожу. Он быстро выскочил из воды и стал отряхиваться подобно тому, как это делают собаки.

Оказавшись на тропе, он пустился по ней бегом и только тогда почувствовал, как в его тело возвращается тепло. У входа в пещеру юноша поднял и надел свою мантию, которую предусмотрительно сбросил, чтобы не запачкать при расчленении мертвого тела. Уже собираясь вернуться в пещеру, он вдруг вспомнил, что его задача еще не закончена.

Медленно он развернул свои шаги к камню, где грифы уже сражались за лучшие кусочки. Молодой монах с изумлением обнаружил, как мало осталось от тела. Некоторые грифы удовлетворенно восседали на соседних скалах и мирно чистили свои перышки, другие старательно долбили клювами, в надежде еще что-то отыскать среди обнажившихся ребер. С головы они уже склевали всю кожу, оставив голый череп.

Подняв тяжелый камень, молодой монах с силой бросил его в череп, который раскололся, подобно яйцу и — что и требовалось — предоставил мозг на растерзание еще не насытившимся грифам. Затем, взяв лохмотья и чашу умершего человека, он быстро направился к костру и бросил то и другое в ярко горящее пламя.

Сбоку, уже раскаленные докрасна, лежали металлические части колодки — последнего и единственного напоминания о том, кто когда-то был богатым ремесленником, имевшим жену, дом и владевшим высоким мастерством. Размышляя об этом, молодой монах медленно повернулся и побрел в пещеру.

Старый отшельник сидел, предаваясь медитации, но сразу обернулся к приближающемуся ученику.

— Человек не вечен, человек хрупок, — сказал он. — Жизнь на Земле — это только иллюзия, а Великая Реальность лежит по ту сторону. Мы должны быстро покончить с этим и продолжить передачу Знаний, потому что пока я не расскажу тебе ВСЕ, я не смогу покинуть свое тело. А потом я хочу, чтобы ты проделал с ним то же, что только что сделал с телом нашего друга. Однако давай теперь поедим, потому что мы должны как можно лучше поддерживать свои силы. Принеси воды и нагрей ее. Теперь, когда мой конец так близок, я могу доставить своему телу это небольшое удовольствие.

Молодой монах поднял жестяной сосуд, вышел из пещеры и стал спускаться к озеру, старательно избегая того места, где он смывал с себя кровь умершего человека. Он тщательно почистил сосуд изнутри и снаружи. Так же тщательно почистил чашу старого отшельника, а потом свою.

Наполнив сосуд водой, он взял его в левую руку и отправился вверх по тропе, отклоняя правой преграждающие дорогу ветки. Одинокий гриф устремился вниз, чтобы посмотреть, что случилось. Тяжело приземлившись, он, прихрамывая, сделал несколько шагов, потом опять взмыл в воздух, резко вскрикнув, возмущенный тем, что его ожидания были обмануты.

Слева другой, объевшийся гриф тщетно пытался взлететь. Он разбегался, подпрыгивал и энергично молотил воздух крыльями — но он съел слишком много. Наконец, сдавшись, он стыдливо спрятал голову под крыло и сладко уснул, ожидая, когда Природа облегчит его вес.

Молодой монах усмехнулся от мысли, что даже гриф может съесть слишком много, и с тоской подумал, как хорошо было бы и ему иметь возможность съесть слишком много. Подобно всем монахам, он никогда не ел досыта, он всегда испытывал некоторый голод.

Однако время не ждало, нужно было приготовить чай. Поставив сосуд на огонь, чтобы нагрелась вода, он вошел в пещеру взять чай, масло, буру и сахар. Старый отшельник сидел, терпеливо дожидаясь.

Но нельзя долго сидеть за чаем, когда огонь жизни уже едва тлеет и когда жизненные силы пожилого человека медленно угасают. Старый отшельник заново пересматривал свою жизнь, пока молодой монах заботился об огне, драгоценном для Старца огне, после шестидесяти лет без огня, шестидесяти лет холода, крайнего самоотречения, голода и лишений, которым может положить конец только смерть. Лет, которые были бы полностью лишены смысла, если бы они не были скрашены теми знаниями, которые он нес в себе и передать которые было его ЗАДАЧЕЙ!

Молодой монах вернулся в пещеру и принес запах свежего древесного дыма. Он быстро опустился на землю перед своим учителем.

— Я отдыхал на этой странной металлической платформе, — продолжил свой рассказ старый человек, — в том далеком-далеком Месте так много лет назад. Человек, захвативший меня в плен, разъяснил мне, что я здесь нахожусь не для своего удовольствия, а для них, что я должен стать Хранилищем Знаний.

— Но как я могу проявлять разумный интерес, — сказал я ему, — если меня здесь держат как пленника, безвольного и безучастного пленника, который не имеет даже самого смутного представления о том, что его окружает или где он находится? Как могу я проявить какой-то интерес, если вы относитесь ко мне, как к праху у своих ног? Со мной обращаются хуже, чем мы обращаемся со своими умершими, отдавая их тела на съедение грифам. Мы выражаем свое уважение и мертвым и живым — вы относитесь ко мне, как к экскрементам, которые выбрасываются в поле без всяких церемоний. А еще вы утверждаете, что вы цивилизованные люди, хотя я и не знаю, что это означает!

Человек был явно потрясен, моя неожиданная вспышка произвела на него немалое впечатление. Я слышал, как он меряет шагами комнату. Вперед, потом скрип подошв, когда он на них разворачивался. Назад, потом опять вперед. Вдруг он остановился возле меня и сказал:

— Я должен проконсультироваться со старшим.

Он быстро двинулся прочь, и разговор его, по-видимому, был нелегким. До моего слуха доносилось «жжж-жжж-жжж», потом «хрр-хрр». Потом я услышал резкий металлический щелчок и стаккато звуков.

«Кто-то держит речь», — предположил я.

Приставленный ко мне человек говорил долго, издавая какие-то особые звуки. Понятно, это была дискуссия, которая продолжалась несколько минут. Со стороны машины донеслось щелканье, клацанье — и человек вернулся ко мне.

— Сначала я собираюсь показать тебе эту комнату, — сказал он. — Я собираюсь рассказать тебе о нас, кто мы такие, чем мы занимаемся, и, когда ты все поймешь, я рассчитываю на твою поддержку. Прежде всего, вот твое зрение.

Ко мне вернулся свет, ко мне вернулось зрение! Самое удивительное зрение: я видел нижнюю часть своего подбородка, я видел свои ноздри. Вид волосков внутри ноздрей почему-то меня развеселил, и я начал смеяться. Он наклонился ко мне — и один его глаз заполнил все поле моего зрения.

— О! — воскликнул он. — Кто-то опрокинул коробочку. Мир вокруг меня завертелся, содержимое желудка взбунтовалось, и я почувствовал тошноту и головокружение.

— Ох, извини, — сказал человек. — Прежде чем переворачивать коробочку, я должен был ее выключить. Не волнуйся, через минуту ты почувствуешь себя лучше. Такое иногда случается.

Теперь я мог видеть себя самого. Это было ужасно — видеть свое распростертое тело, бледное и изнуренное, с выходящими из него трубками и всевозможными приспособлениями. Я испытал настоящее потрясение, увидев себя и свои плотно закрытые глазницы.

Я лежал на чем-то вроде тонкого листа металла, который держался только на одной опоре. К основанию этой опоры было присоединено множество педалей, а рядом со мной находился стержень, на котором висели стеклянные бутылочки, заполненные цветными жидкостями. Они тоже каким-то образом подсоединялись ко мне.

— Ты находишься на операционном столе, — сказал человек. — С помощью этих педалей, — он прикоснулся к ним, — мы можем придавать тебе любое нужное положение.

Он наступил на одну из них — и стол повернулся вокруг своей оси. Он прикоснулся к другой — и стол наклонился так сильно, что я испугался, что сейчас окажусь на полу. Еще одна педаль — и стол поднялся так высоко, что мой взгляд оказался под ним. Это было самое жуткое впечатление, оно вызвало очень странные ощущения в моем желудке.

Стены, очевидно, были покрыты металлом очень приятного зеленоватого цвета. Никогда раньше я не видел такого красивого металла, гладкого, без пятен, соединенного каким-то особым образом, потому что нигде не было никаких признаков этих соединений, даже там, где начинались или кончались стены, пол и потолок. Стены, если можно так выразиться, «перетекали» в пол или в потолок. Никаких острых углов, никаких острых кромок.

Вдруг одна часть стены заскользила в сторону, издавая то урчание, которое мне уже приходилось слышать. В проеме показалась странная голова, быстро осмотрелась вокруг и так же внезапно исчезла. Скользящая стенка закрылась.

На стене передо мной был расположен ряд маленьких окошечек, некоторые из них величиной в человеческую ладонь. Находящиеся за ними стрелки указывали на какие-то красные и черные метки. Мое внимание привлекло прямоугольное окно, размеры которого были чуть больше: от него исходило таинственное голубое свечение. На нем танцевали странные пятна света, образуя какую-то непостижимую картину, в то время как еще на одном окне извивалась вверх и вниз красно-коричневая линия, вырисовывая странные ритмические формы.

«Совсем как танцующая змея», — подумал я.

Человек — я буду называть его мой Пленитель, — заметив мой интерес, улыбнулся.

— Все эти инструменты — ТВОИ индикаторы, — сказал он. — Этот показывает девять волн, исходящих от твоего мозга. Девять отдельных синусоидальных колебаний, которые посылает твой мозг, отражаются на этом приборе. Они говорят о том, что ты обладаешь очень высоким интеллектом. Они показывают, что у тебя поистине замечательные способности к запоминанию, поэтому ты подходишь для выполнения этой задачи.

Очень осторожно повернув зрительную коробку, он указал на какую-то странную стеклянную посуду, которая до этого не попадала в мое поле зрения.

— Эти сосуды, — объяснил он, — служат для постоянного твоего кормления через вены и отвода продуктов жизнедеятельности из твоей крови. В эти отводятся другие ненужные продукты из твоего тела. Сейчас мы улучшим общее состояние твоего здоровья так, чтобы у тебя было достаточно сил противостоять шоку, который непременно последует, когда ты увидишь то, что мы собираемся тебе показать.

Шок будет обязательно, потому что, хотя ты и считаешь себя образованным священнослужителем, по сравнению с нами ты просто невежественный дикарь, и то, что для нас является банальным, тебе покажется чудом, в которое невозможно поверить, и даже первое знакомство с нашей наукой вызовет у тебя серьезный эмоциональный шок. И хотя мы делаем все возможное, чтобы свести его к минимуму, риск все же остается.

Он засмеялся и сказал:

— Проводя службы в своих храмах, вы поднимаете много суеты вокруг звуков тела — о, я все знаю о ваших службах! — но слышали ли вы НА САМОМ ДЕЛЕ звуки тела? Слушай! — Он подошел к стене и нажал белую блестящую кнопку. Мгновенно из множества мелких отверстий послышались звуки, которые я узнавал как звуки тела.

Улыбнувшись, он повернул другую кнопку — и звуки усилились и заполнили всю комнату. «Тук-тук-тук» — доходили звуки сердца такой громкости, что стоящие рядом со мной сосуды задребезжали в ответ. Новое прикосновение к кнопке — и звуки сердца смолкли, сменившись бульканьем жидкостей тела, но они были такими громкими, как звуки ревущего горного потока, стремящегося вниз по каменистому ложу в страстном желании как можно скорее достичь такого далекого моря. Донеслись вздохи газов, как будто штормовой ветер пробежал по листве огромных деревьев. Хлопки и всплески, как будто огромные валуны падали в глубокое-глубокое озеро.

— Твое тело, — сказал он. — Звуки твоего тела. О твоем теле мы знаем ВСЕ.

— Но господин Пленитель, — сказал я, — ЭТО не чудо, в ЭТОМ нет ничего удивительного. Мы, бедные невежественные дикари, здесь, в Тибете, можем делать то же самое. Мы тоже умеем усиливать звуки, правда, не так сильно, но тем не менее мы умеем делать это. Мы умеем также освобождать душу от тела — и принимать ее обратно.

— Вы умеете? — он посмотрел на меня насмешливо. — Тебя не слишком легко напугать, а? Ты думаешь, что мы твои враги, что мы захватили тебя в плен, да?

— Господин, — ответил я, — вы пока не проявили ко мне дружелюбия, я пока не вижу причины, почему я должен доверять вам или сотрудничать с вами. Вы меня держите как парализованную жертву, так, как это делают осы. Среди вас есть такие, кто кажется мне дьяволами: так мы изображаем чудовищ, которые появляются во время ночных кошмаров из какого-то враждебного мира. А здесь они сотрудничают с вами.

— Внешность может быть обманчивой, — ответил он. — Некоторые из них — добрейшие люди. Другие, имея наружность святого, пойдут на любой низкий поступок, который придумает их извращенный ум. И тебя, ТЕБЯ, подобно всем дикарям, вводит в заблуждение внешний вид человека!

— Сэр! — ответил я. — Я должен сначала решить, чему вы служите — добру или злу. Если добру — а я должен сначала в этом убедиться, — тогда, и только тогда, я буду с вами сотрудничать. Если это не так, я сделаю все, что смогу, чтобы разрушить ваши планы, чего бы мне это ни стоило.

— Но послушай, — возразил он, — ты же не будешь отрицать, что мы спасли тебе жизнь, когда ты умирал от голода и болезни?

С самым угрюмым выражением я ответил:

— Спасли мне жизнь — но ЗАЧЕМ? Я был на пути в Небесные Поля, а вы вернули меня обратно. Все, что вы делаете со мной теперь, совсем не похоже на добро. Зачем нужна жизнь слепому человеку? Как может слепой чему-то научиться? Пища, как я теперь буду добывать пищу? Нет! Продлить мою жизнь — это не добро. Вы сами утверждаете, что я нахожусь здесь не для своего удовольствия, а для каких-то ВАШИХ целей. Где же здесь добро? Меня привязали к этой платформе и я должен служить развлечением для ваших женщин. Добро? Все это вы называете добром?

Он внимательно смотрел на меня, положив руки на бедра.

— Хорошо, — сказал он наконец, — с твоей точки зрения, мы не добры, не так ли? Возможно, мне удастся тебя переубедить, в конце концов, сделать это действительно нужно.

Он повернулся и направился к стене. На этот раз я видел все, что он делает. Он остановился перед квадратом с множеством маленьких отверстий, потом нажал черную точку. Над дырчатым квадратом вспыхнул яркий свет, который превратился в светящийся туман. Потом, к моему величайшему изумлению, там появилось лицо и голова, окрашенные в настоящие цвета.

Человек, пленивший меня, какое-то время говорил на своем странном незнакомом языке, потом остановился. Я просто окаменел от изумления, когда увидел, как голова повернулась в мою сторону и густые брови поднялись кверху. В уголках его рта появилась слабая зловещая улыбка. Потом он вынес мне приговор на своем лающем языке, и свет поблек.

Туман закружился, как вода в водовороте, и как будто всосался назад в стенку. Мой Пленитель повернулся ко мне. Лицо его выражало удовлетворение.

— Хорошо, друг мой, — сказал он. — Ты доказал, что у тебя твердый характер, с таким упорным человеком нам еще не приходилось иметь дела. Я получил разрешение показать тебе то, что еще никто в вашем мире не видел.

Он опять вернулся к стене и с силой надавил на черное пятно. Опять образовался туман, но на этот раз на его фоне появилось женское лицо. Мой Пленитель что-то говорил ей, явно отдавая приказания. Она кивнула головой, с любопытством посмотрела в мою сторону и растаяла.

— Теперь нам придется несколько минут подождать, — сказал мой Пленитель. — Мне принесут специальное устройство, и я покажу тебе различные места из твоего мира. Города твоего мира. Что тебе больше всего хотелось бы увидеть?

— Я ничего не знаю о мире, — ответил я. — Мне никогда не приходилось путешествовать.

— Хорошо, но, может быть, ты слышал о каком-нибудь городе, — продолжал он увещевать меня.

— О да, — ответил я. — Я слышал о Калимпонге.

— О Калимпонге? Маленький индийский пограничный поселок. А тебе не приходит в голову лучшее место? Берлин, Лондон, Париж или Каир? Неужели ты не хочешь увидеть что-нибудь лучше Калимпонга?

— Но сэр, — ответил я, — меня совсем не интересуют те места, которые вы назвали. Их названия ничего мне не говорят кроме того, что я слышал, как купцы обсуждали эти места, но они ничего для меня не значат, и нет у меня к ним никакого интереса. Даже если я увижу их изображения, я не буду знать, правда это или нет.

Если это ваше удивительное приспособление умеет делать то, что вы говорите, покажите мне Лхасу, покажите мне Пхари. Я знаю эти города, и я смогу судить, показывает ли ваш прибор то, что есть на самом деле, или это просто хитроумный трюк.

Он посмотрел на меня с каким-то необычным выражением; казалось, он крайне изумлен. Потом он решительно взял себя в руки и воскликнул:

— О, неграмотный дикарь учит меня, как работать! И парень совершенно прав. В этой природной сообразительности что-то есть. Конечно, он должен получить отправные точки, иначе ничто не произведет на него впечатления. Хорошо!

Внезапно скользящая панель резко отодвинулась, и появились четыре человека, которые несли большой ящик. Ящик, казалось, плыл по воздуху. Он должен был быть довольно тяжелым, потому что, несмотря на то, что он плыл и казался невесомым, требовалось много усилий, чтобы заставить его двигаться или изменить направление, или остановиться.

Наконец ящик оказался в комнате, где я лежал. Сначала, пока они толкали и переворачивали его, я боялся, что они опрокинут мой стол. Один человек толкнул мою зрительную коробочку, и от ее вращательного движения у меня закружилась голова. Но наконец после долгих обсуждений ящик был водружен у стены, как раз на линии моего зрения. Трое вышли, и панель за ними закрылась.

Четвертый и мой Пленитель были увлечены оживленной дискуссией, они размахивали руками и энергично жестикулировали. Наконец мой Пленитель повернулся ко мне и произнес:

— Он говорит, что мы не сможем перенестись в Лхасу, потому что это слишком близко, мы должны находиться значительно дальше, чтобы иметь возможность навести фокус.

Я ничего не отвечал, вообще никак не реагировал на его заявление, и, немного подождав, он сказал:

— Хочешь увидеть Берлин? Бомбей? Калькутту?

— Нет, — ответил я, — не хочу, все они слишком далеки для меня!

Он опять повернулся к другому человеку, и между ними последовал разговор, теперь уже совсем желчный. Другой человек выглядел так, как будто он готов заплакать: он, отчаянно размахивая руками, в бешенстве бросался перед ящиком на колени. Передняя стенка ящика открылась, и я увидел, что там находится большое окно — и больше ничего.

Потом человек достал из своей одежды кусочек металла и пополз к задней стенке странного ящика. В окне ящика вспыхнул свет и завертелись бессмысленные цветные формы. Картина колыхалась, расцвечивалась, кружилась. Было мгновение, когда образовавшиеся тени напомнили Поталу, но потом опять все стало похоже на дым.

Человек выполз из-за ящика, что-то бормоча себе под нос, и быстро вышел из комнаты. Мой Пленитель, который выглядел очень недовольным, сказал:

— Мы находимся так близко от Лхасы, что не можем навести на нее фокус. Это все равно, что смотреть через телескоп, когда ты находишься ближе того расстояния, на который фокусируется этот инструмент. Здесь мы сталкиваемся с теми же трудностями. Тебе это понятно?

— Сэр, — ответил я, — мне ничего не понятно. Что такое этот телескоп, о котором вы упомянули? Я никогда его не видел. Вы говорите, что Лхаса слишком близко, я же знаю, что до нее нужно идти очень долго. Как же она может быть слишком близко?

На лице моего Пленителя появилось выражение страшной муки. Он вцепился в свои волосы, и на какое-то мгновение мне показалось, что он сейчас начнет качаться по полу. Затем он с усилием взял себя в руки и произнес:

_ Когда у тебя были глаза, приходилось ли тебе подносить что-нибудь так близко к ним, что ты не мог этот предмет четко рассмотреть? Так близко, что твои глаза не могли сфокусироваться? ВОТ что я имею в виду, когда говорю, что МЫ НЕ МОЖЕМ СФОКУСИРОВАТЬСЯ НА ТАКОМ МАЛОМ РАССТОЯНИИ!!!