Глава тринадцатая

Неудача политики «замирения» Европы после Локарно (1925 г.)


Обострение империалистических противоречий после Локарно. Локарнские соглашения явились кульминационным моментом той политики «замирения» Европы, которая началась с принятия плана Дауэса, — такова была общая оценка Локарно в буржуазной печати.

Чемберлен называл Локарнский договор «водоразделом между годами войны и годами мира». В передовой статье от 1 декабря 1925 г. английская газета «Morning Post» писала: «Локарнский пакт нужно признать наиболее серьёзным достижением дипломатии в деле замирения и восстановления Европы со времени перемирия».

На митинге «Друзей Лиги наций» в Манчестере 11 ноября 1925 г., в связи с годовщиной перемирия с Германией, бывший министр лорд Грей выразил надежду, что Локарно предотвратит опасность образования новых военных блоков. «Объединив Францию и Германию в одной группе, — заявил Грей, — Локарно устранит угрозу возникновения в Европе двух дипломатических групп, как это было тогда, когда Франция создавала один, а Германия другой блок».

В действительности умиротворение Европы достигнуто не было. В среде самих держав, подписавших Локарнский пакт, продолжали углубляться непримиримые противоречия.

Во взаимоотношениях Англии и США Локарно явилось переломным моментом. Добившись победы над Францией, британская дипломатия не стремилась с прежним рвением к дальнейшему сближению с Америкой. Сказалось и недовольство английских кругов проникновением американского капитала в британские колонии. Временное англо-американское сотрудничество всё более уступало место острым трениям между обеими державами.

Особенно резко обострились после Локарно отношения между Англией и Францией.

В Англии почти демонстративно не считались с французскими требованиями в отношении Германии. Официозная газета «Times» не стесняясь писала, что после Локарно Франция и Германия «находятся в совершенно одинаковом положении». Хотя Остин Чемберлен и оговаривался в своих выступлениях насчёт «неизменности дружбы с Францией», но тем не менее он же заявлял: «Теперь нет больше союзников, этот военный термин следует вычеркнуть из политического лексикона».

Позиция Англии вызывала растущее недовольство во Франции. В противовес британской политике англо-германского сотрудничества французская дипломатия встала на путь сближения с Германией. К этому её толкало также стремление освободиться от английской опеки.

Германская дипломатия со своей стороны спешила использовать эти новые тенденции во французской политике. Она с готовностью шла на сближение с Францией, полагая усыпить этим бдительность своего противника и разрешить в пользу Германии ряд важных экономических и политических проблем.

Прежде всего стало развиваться франко-германское хозяйственное сближение.

Создание мощного объединения, в состав которого вошли бы французские металлопромышленники и немецкие магнаты угля, представлялось наиболее естественным шагом. Ещё летом 1924 г. в Эссен прибыл представитель Комите де Форж, чтобы выяснить возможность непосредственных переговоров с германскими капиталистами. Вскоре развернулись переговоры в Берлине, Брюсселе и Париже; в них включался всё больший круг промышленников и политиков. Результатом переговоров явился ряд таких крупных экономических соглашений, как «стальной пакт» (30 сентября 1926 г.), «железный пакт» (6 ноября 1926 г.) и др.

Французская дипломатия охотно поддерживала попытки соглашения между германскими и французскими промышленниками. Таким путём без применения военной силы разрешалась столь важная проблема, как сочетание хозяйственных ресурсов Франции и Германии. Это могло помешать Англии установить своё экономическое и политическое преобладание в Европе. Наконец, на путь хозяйственной сотрудничества с руководителями германской промышленности и банков толкало французов и финансовое положение их страны.

Новые тенденции французской внешней политики были неприязненно встречены британской дипломатией. Действительное сотрудничество недавних врагов не входило в её расчеты. Оно лишило бы Англию роли арбитра в европейских делах, франко-германское сближение было опасным для Англии и с экономической стороны. Оно поставило бы под угрозу её европейские рынки и затруднило бы возможности конкуренции для английской металлургии.

Для того чтобы помешать практической реализации нового курса Франции в отношении Германии, Англия активизировала свою политику сотрудничества с немцами. Она охотно оказывала дипломатическую поддержку Германии, навязывая ей свою дружбу взамен франко-германского сближения. Германская дипломатия получила благодаря этому дополнительные возможности для разрешения в свою пользу ряда международных проблем.


Англо-итальянское сближение после Локарно. Одновременно Англия встала на путь поддержки итальянской политики, поскольку последняя направлена была против Франции. Англо-итальянское сближение явилось серьёзным фактором международной политики уже в Локарно. После Локарно оно стало развиваться значительно быстрее.

Италия охотно шла на сближение с Англией. Локарнский договор ничего осязательного ей не дал. Муссолини пришлось удовлетвориться предложением Англии стать её согарантом в Рейнском пакте. Однако за свою поддержку Англии против Франции Муссолини рассчитывал получить более ощутительные выгоды.

В начале декабря 1925 г. состоялось свидание Чемберлена с Муссолини в Рапалло. В результате этой встречи на свет появился ряд дипломатических документов, в которых отразилось содержание переговоров.

14 — 20 декабря произошёл обмен нотами между британским послом в Риме Грэхемом и Муссолини по абиссинскому вопросу. Ещё в ноябре 1919 г. итальянское правительство обращалось к Англии с просьбой предоставить Италии ряд экономических и политических позиций в Абиссинии. Тогда это ходатайство было отвергнуто. Теперь Англия ввиду отношений «взаимного доверия, установившихся таким счастливым образом между обоими правительствами», соглашалась полностью удовлетворить все пожелания Италии.

Муссолини ответил на этот шаг британской дипломатии выражением своей благодарности. Но англо-итальянской сделке воспротивился абиссинский негус Хайле Селасие I. Он обратился к Лиге наций с протестом, заявляя, что считает недопустимым соглашение третьих держав за счёт Абиссинии.

Твёрдая позиция абиссинского правительства заставила Англию и Италию выступить с заверениями, что они отнюдь имели в виду раздела Абиссинии.

Протест Абиссинии в Лиге наций дал повод итальянской печати открыть яростную кампанию против «козней» Франции. Особенно резко итальянская печать обвиняла французскую дипломатию в том, что якобы она указала Абиссинии «дорогу в Женеву» и тем создала «опасный прецедент».

Однако Абиссинию поддержали и США. Италии пришлось отступить. Она завязала прямые дипломатические переговоры с Абиссинией.

27 января 1926 г. между Англией и Италией было заключено соглашение по вопросу о военных долгах. Англия предоставила Италии ряд серьёзных льгот по выплате итальянских долгов, образовавшихся в годы первой мировой войны. Это соглашение несколько улучшило финансовое положение Италии.

Английская дипломатия способствовала также заключению «договора о дружбе» между Италией и Испанией, подписанного 16 октября 1926 г. Французская пресса утверждала, что между Италией и Испанией был заключён секретный военный договор, в основе которого лежал проект передела французских колоний в Северной Африке. Испанское правительство якобы обещало Италии предоставить в её распоряжение в случае войны Балеарские острова — важную стратегическую позицию в западной части Средиземного моря.

Дипломатическая поддержка Италии со стороны Англии этим не ограничилась. Летом 1926 г. в югославские порты Адриатического моря под предлогом дружественного визита прибыла сильная английская эскадра. Цель этого визита заключалась в том, чтобы продемонстрировать Югославии — союзнице Франции — морское могущество Англии и повлиять на «выбор ориентации» этим балканским государством.

Противодействуя наступлению Англии и Италии, французская дипломатия прилагала все усилия к тому, чтобы восстановить свои позиции на Балканах и в Средиземном море. С этой целью она вступила в переговоры с рядом балканских стран, а также с Турцией. 30 мая 1926 г. была подписана франко-турецкая конвенция о дружбе. Англия ответила на этот шаг заключением дружественного договора с Турцией от 5 июня того же года.

Через несколько дней был заключён франко-румынский договор о дружбе, а позднее союзный договор Франции Югославией. Но Италии удалось оторвать Румынию от Малой Антанты и заключить с ней 16 сентября 1926 г. договор о «дружбе и сердечном сотрудничестве».

Одновременно итальянская дипломатия усилила нажим на Албанию. В результате между Италией и Албанией был подписан 27 ноября 1926 г. так называемый Тиранский пакт «дружбы и безопасности». Этим пактом Италия гарантировала «помощь» Албании. Под таким предлогом Италия получала возможность в случае нужды ввести свои войска в Албанию. Тиранский пакт, таким образом, был по существу договором о протекторате.

Заключение итало-албанского пакта усилило изоляцию Югославии. Её пресса открыла кампанию против Италии и Англии, требуя сближения с СССР. «На Балканах господствуют Англия и Италия. Малая Антанта разрознена. При таких условиях Югославия должна искать дружбы. Путь к этому лежит через восстановление дипломатических отношений к Россией», — писала хорватская газета «Югославский Ллойд».

30 сентября 1926 г. состоялась новая встреча Чемберлена с Муссолини в Ливорно. Она означала дальнейшее укрепление англо-итальянского сотрудничества в вопросах средиземноморской и общеевропейской политики.

Позиции Италии в Юго-Восточной Европе были ещё более укреплены заключением 5 апреля 1927 г. договора о дружбе с Венгрией.

Успехи итальянской внешней политики, достигнутые при содействии Англии, способствовали дальнейшему развитию агрессивности итальянского империализма.

В 1925–1926 гг. Италия достигла значительных результатов в завоевании рынков на Балканах, в Малой Азии и Северной Африке. Доля участия Италии в импорте Болгарии, Греции, Румынии, Югославии, Турции возросла в два-три раза по сравнению с довоенным временем. Но Балканы не разрешали для итальянского империализма ни проблемы рынков сбыта, ни особенно проблемы сырья. Не имея собственных сырьевых ресурсов, Италия вынуждена была ввозить уголь, нефть, руду, хлеб, лес, промышленное сырьё. Колонии Италии не могли удовлетворить её потребностей. Острая потребность в сырье и сбыте толкала итальянский империализм на путь дальнейшей экспансии в бассейне Средиземного моря.

Осуждая пассивность старой итальянской дипломатии, Муссолини противопоставлял ей план решительной активизации внешней политики Италии. Провозгласив содержанием своей внешнеполитической деятельности борьбу за создание «велики Италии», он возвещал «восстановление Римской империи». Версальскую систему, которая отодвинула Италию на второй план, он объявлял «национальным врагом» Италии. Лигу наций как творение Версаля Муссолини демонстративно игнорировал, хотя Италия официально состояла её членом.

Основная цель внешней политики итальянского фашизма заключалась в завоевании господства на Средиземном море. Программа действий итальянской дипломатии в этом направлении была определена в следующих десяти пунктах:

1. Признание центрального положения Италии в Средиземном море.

2. Участие Италии в администрации Танжера.

3. Урегулирование положения итальянцев в Тунисе.

4. Уточнение границ между французскими и итальянскими колониями в Африке.

5. Признание первенствующей роли Италии на Балканах.

6. Предоставление Италии возможностей расселения избыточного населения.

7. Пересмотр мандатов.

8. Признание необходимости для Италии расширения рынков сбыта.

9. Запрещение политической деятельности итальянских эмигрантов во Франции.

10. Охрана национальных интересов итальянцев, живущих во Франции.

Особенно добивалась Италия Туниса. Она ссылалась при этом не только на свои «исторические» права на эту бывшую римскую провинцию (Карфаген), но и на то, что итальянцев в Тунисе больше, чем французов. Крайнее недовольство вызывали в Италии действия французских властей в Тунисе, принуждавших итальянцев выполнять «декрет о натурализации» и отказываться от итальянского подданства.

Агрессивные замыслы итальянской дипломатии направлены были не только на западные секторы Средиземного моря. Они распространялись на Адриатическое и Эгейское моря, на Дунай и на Балканы.

Остров Родос у берегов Малой Азии был превращён Италией в военно-морскую базу и представлял прямую угрозу Турции. Муссолини не раз высказывал намерение захватить Адалию, которую итальянские войска оккупировали в 1920 г., но в том же году под давлением союзников эвакуировали.

В 1926 г. во главе итальянского флота Муссолини отправился в Ливию. В этот момент английский посол в Турции вёл переговоры о Мосуле. Турецкая печать расценивала эту военную прогулку как демонстрацию против Туниса и одновременно против самой Турции, от которой Англия добивалась уступок в мосульском вопросе.

Фашистская печать уже в 1925 г. откровенно высказывалась, что для осуществления своей программы Италия неизбежно должна будет вести войну. Раньше других ей придётся столкнуться с Францией. «Дилемма следующая: либо Франция объявит войну Италии, и тогда французы не смогут получить помощи от своих африканских владений, ибо мм перережем их коммуникации; либо Франция будет воевать я стороне Италии, но тогда мы потребуем определённой компенсации за этот союз: Франция должна будет добровольно отказаться в вату пользу от доброй половины своих африканских и азиатских владений», — заявляла газета «Impcro» б февраля 1925 г.

Подготовка к новой войне стала открытой и официальной программой фашистской партии и правительства Италии в 1926 г. «Восемь миллионов итальянцев готовы броситься в бой!», «Война — это огонь очистительный, она исцеляет дух нации», «Наши взоры обращены на Восток!» — такими лозунгами итальянская пресса определяла новый курс внешней политики Италии. В начале 1926 г. Муссолини заявил в Парламенте, что считает итальянскую нацию в состоянии перманентной войны.


Средиземноморская проблема. Муссолини любил повторять, что в Средиземном море Италия может быть либо властительницей, либо пленницей. Эта «воля к господству» на Средиземном море, которую Муссолини декларировал в своих напыщенных выступлениях на фашистских митингах, практически сводилась к четырём проблемам: 1) борьбе с влиянием Франции в Юго-Восточной Европе, 2) подавлению как славянского, так и германского «духа» (т. е. политического и культурного влияния) на этой же территории, 3) овладению всей Северной Африкой и 4) усилению итальянского влияния на Ближнем Востоке. В осуществлении этих задач Италия встречала немало препятствий. Средиземноморская проблема издавна была одной из самых сложных. Она сводилась к борьбе за господство на берегах Средиземного моря и за обладание кратчайшим путём из Европы в Азию. Особенно большое значение это имело для Англии. Охраняя кратчайший путь в Индию, Англия усиленно укрепляла свои важнейшие стратегические позиции на Средиземном море: Гибралтар, Мальту, Кипр, Суэц, Александрию, Хайфу, Аден и другие порты. В начале 1924 г. английское адмиралтейство переместило в Средиземное море из Атлантического океана значительную часть английского флота. Английские морские базы на Средиземном море были укомплектованы усиленными воздушными эскадрами.

Наиболее опасным соперником в Средиземном море после войны англичане считали Францию. Для неё Средиземное море также представляло важнейший путь к её колониальным владениям в Северной и Экваториальной Африке.

Франция стремилась укрепить свои морские базы, расположенные поблизости от английских. Так, против Мальты усиливалась Бизерта, против Порт-Саида — Александретта. Франция увеличивала в Средиземном море свой подводный и воздушный флот, строила новые подводные военные корабли.

Таким образом, оказывая дипломатическую поддержку Италии, Англия вела борьбу против Франции в бассейне Средиземного моря. Это, разумеется, вовсе не означало, что британская дипломатия собиралась поступиться своими интересами в пользу Италии,

Локарнская политика «замирения» обусловила дальнейшую перегруппировку сил на мировой арене. Она вела к созданию блоков и комбинаций, вызывавших новое обострение империалистические противоречий, порождавших новые агрессивные планы, которые могли содействовать приближению войны.

«Относительная стабилизация и так называемое «замирение» Европы под гегемонией англо-американского капитала, — отмечала резолюция XIV съезда ВКП(б), — привели к целой системе экономических и политических блоков, последним из которых является конференция в Локарно и так называемые «гарантийные договоры», остриём своим направленные против СССР. Эти блоки и договоры, прикрываемые якобы пацифистской Лигой наций и фальшивой шумихой II Интернационала о разоружении, означают по сути дела не что иное, как расстановку сил для новой войны».


Политика Штреземана после Локарно. Политика «замирения» оказалась несостоятельной прежде всего в отношении Германии. Формально Локарнские соглашения были приняты германскими правящими кругами. Правда, нацисты и другие реакционно-националистические партии разыграли комедию шумной оппозиции против Локарно, но гарантийный пакт был ратифицирован Рейхстагом.

Однако германские правящие круги по-своему понимали значение Локарнских соглашений для политики «возрождения» Германии.

Выступая на заседании Рейхстага 24 ноября 1925 г., Штреземан убеждал германскую буржуазию не требовать немедленного результата его борьбы за «возрождение» Германии, а вооружиться выдержкой и терпением. Он уверял, что так называемый «дух Локарно» означает для Германии новую фазу борьбы против Версальского договора на путях активной международной политики Германии. «Значение духа Локарно в том, — говорил Штреземан, — что отныне уже нет германского вопроса, а есть европейский и международный вопрос. Политика Локарно исключает политику насилия в отношении Германии. Локарно означает возрождение немецкой свободы».

В частной корреспонденции, которую вёл Штреземан в этот период с виднейшими представителями германского империализма, он высказывался гораздо более откровенно относительно использования Локарнского пакта для возрождения экономической и военно-политической мощи Германии. Штреземан сравнивал Локарно с временным перемирием для накопления сил к будущей войне. «Я предвижу в Локарнском пакте получение Рейнской области и возможность возвращения немецких территорий на Востоке», — писал Штреземан 27 ноября 1925 г. депутату Неделю, представителю реваншистских кругов Германии.

Замыслы Штреземана понимали и одобряли такие виднейшие представители германского империализма, как, например, князь Бюлов. В письме его к Штреземану от 26 декабря 1925 г. Локарнский пакт изображался как «краеугольный камень мирного восстановления Германии». «Будучи в борьбе с обоими полушариями и окружённые со всех сторон, мы долго не продержимся, — писал Бюлов, — но теперь время за нас. Ненависть, гнев и злые страсти не должны нами руководить. Теперь на базе новых возможностей можно итти вперёд. Но перед нами должны итти осторожность, терпение, выдержка», французский журналист Жорж Блондель, часто встречавшийся со Штреземаном, рассказал в своей книге «Триумф германизма» о замыслах германской дипломатии в этот период.

«Считая себя, вероятно, первым дипломатом в Европе, — писал Блондель, — Штреземан надеялся достигнуть при помощи дипломатии нужных ему результатов. Он понимал, что новая война была бы сейчас для Германии катастрофой. Он пытался подготовить почву для пересмотра договоров и такой организации Европы, в которой Германия играла бы главную роль». В основе всех планов Штреземана была одна цель — уничтожение Версальского договора.

Штреземан никогда не имел в виду лойяльно соблюдать Локарнские соглашения. Он стремился прежде всего к фактической отмене военного раздела Версальского договора; уничтожение междусоюзнического контроля и эвакуация Рейнской области являлись для него первым шагом в этом направлении, Штреземан надеялся также использовать для этой цели Лигу наций, будучи убеждён, что Германия в любой момент покинет Лигу, если та отвергнет идею мирной ревизии договоров. «Штреземан не питал доверия ни к Лиге наций, ни к Англии, — рассказывает Блондель. — Но он был дипломатом по темпераменту и в желал политики катастроф. «Скажите вашим соотечественникам, — вкрадчиво заявил он мне однажды, — что Франция должна помочь восстановлению Германии. Это выгодно также и для неё. Нужно предать многое забвению. Война есть война. Она всегда приводит к разрушениям»».

«Густав Штреземан был для нас опасным противником, — заключал Блондель, — хотя его политика по внешним признакам и отличалась от гитлеровской, он подготовил путь Гитлеру».


Советско-германские отношения после Локарно. Наряду с «замирением» буржуазной Европы локаринская политика предусматривала организацию антисоветского блока, в котором видное место должна была занять Германия. Об этом достаточно откровенно заявляли многие политические деятели Англии и Франции. Ормсби Хор говорил, например: «Конференция и Локарно должна была решить вопрос, будет ли Германия «читать свою судьбу связанной с судьбой великих держав или же она будет работать вместе с Россией… Значение Локарно огромно… Оно означает, что нынешнее германское правительство отходит от России и связывает свою судьбу с западными державами».

В принципе Германия ничего не имела против участия в антисоветском блоке. Но в условиях, когда её вооружённые силы ещё только восстанавливались, всякого рода военные комбинации могли иметь для неё лишь перспективное значение. Подчинять же свою политику интересам других стран, играть роль «континентальной шпаги» для кого-либо немцы не хотели. Притом непосредственные экономические интересы Германии вынуждали её придерживаться пока добрососедских отношений с СССР. Наконец, германская дипломатия охотно пользовалась угрозой своего дальнейшего сближения с СССР в целях шантажа и давления на политику западноевропейских держав. Участвуя в локарнских переговорах, Германия не забывала о задаче упрочить свои экономические связи с СССР. 12 октября 1925 г. в Москве, за 4 дня до подписания Локарнских соглашений, она заключила с СССР экономический договор, регулировавший ряд важных хозяйственных и юридических вопросов. Одновременно германский банк подписал соглашение с советским торгпредством в Берлине о предоставлении СССР краткосрочных кредитов.

Вскоре после Локарнской конференции возник вопрос о вступлении Германии в Лигу наций. Этот вопрос обсуждался уже во время переговоров, происходивших с 9 февраля до 16 октября 1925 г. сначала между Францией и Англией, а затем между этими двумя державами и Германией. Союзники настаивали, чтобы Германия вошла в Лигу наций и безоговорочно приняла на себя соблюдение всех обязательств её устава.

Вступление Германии в Лигу наций могло явиться новым шагом на пути к созданию антисоветского блока. Содержание статьи 16 статута Лиги было таково, что она могла служить орудием стран-победительниц для использования Германии в войне против СССР. Ввиду этого советская дипломатия сочла необходимым принять предупредительные меры.

23 ноября 1925 г. заместитель народного комиссара иностранных дел Литвинов сделал заявление представителям иностранной печати об отношении СССР к Лиге наций.

«От того, что в неё (Лигу) вступает сейчас Германия, страна побеждённая и в военном отношении слабая, — гласило заявление, — не изменится характер Лиги, в которой некоторые державы рассчитывают лишь использовать Германию как сотрудницу в осуществлении своих планов вообще и вражеских замыслов против Союза ССР в частности.

Советское правительство больше, чем какое-либо другое правительство, заинтересовано в упрочении мира на основе независимости и самоопределения всех народов. С этой точки зрения оно приветствовало бы создание международной организации, в которой и через которую каждый народ мог бы осуществлять национальные суверенные права, и все народы могли бы улаживать возникающие между ними трения мирным путём. Но советское правительство меньше всего рассматривает существующую Лигу наций как приближение к такой организации. Лига наций до сих пор ни в малейшей степени не оправдала тех ожиданий, тех надежд, которые на неё возлагались сторонниками её…»


Вступление Германии в Лигу наций. Германия вступила в Лигу наций с целью получить одинаковые права с другими державами. Она рассчитывала добиться в Лиге отмены военных статей Версальского мирного договора и легализации своих вооружений. Вопрос о советско-германских отношениях стал предметом торга между Германией и западными державами. Германское правительство рассчитывало добиться этим путём выгодных условий приёма Германии в Лигу наций и осуществления своих домогательств по пересмотру договоров.

Прежде всего Германия требовала, чтобы ей было предоставлено постоянное место в Совете наряду с Англией, Францией, Японией, Италией. Это было ей обещано. Однако оставался открытым вопрос, получат ли одновременно с Германией какие-нибудь другие державы постоянные места в Совете Лиги.

Оказалось, что наряду с Германией на место в Совете Лиги претендуют Польша, Испания, Бразилия. Это сразу осложнило вопрос. Прежде всего Германия выступила очень резко против предоставления места в Совете Польше. Германская дипломатия доказывала, что предоставление Германии постоянного места в Совете вовсе не должно сопровождаться общей реорганизацией Совета. Франция поддерживала Польшу. Шведская делегация была вообще против увеличения мест в Совете Лиги. Английская делегация добивалась приёма Германии в Совет Лиги без дальнейших изменений его состава. Пришлось созывать не только специальную сессию Совета Лиги наций, но и отдельные совещания держав, подписавших Локарнский пакт. Завязались дипломатические переговоры. Лорд д'Абернон пытался убедить Штреземана пойти на уступки, но встречал с его стороны упорное сопротивление. 22 февраля 1926 г. в своём дневнике английский посол записал: «В английском Министерстве иностранных дел считают, что немцы поступают очень глупо, выступая противниками Польши в то время, когда и без них она бы встретила надлежащее сопротивление. Но я сомневаюсь, чтобы при отсутствии столь энергичного протеста со стороны Германии против расширения Совета это предложение встретило эффективное противодействие»

Штреземан решительно заявил английскому послу, что пока за Германией не будет обеспечено постоянное место в Совете Лиги наций, германская делегация в Женеву не поедет.

Мало того, немцы прибегли к обычному для них шантажу, Как сообщает д'Абернон, германская дипломатия (после неудачной попытки в марте месяце получить постоянное место в Совете Лиги) угрожала не только снятием вопроса о вхождении Германии в Лигу наций, но и дальнейшим сближением с Россией. «Было, может быть, неизбежно, — замечает д'Абернон в дневнике от 5 апреля 1926 г., — что серьёзная неудача, испытанная Германией на пороге Лиги, заставила германское общественное мнение и вождей немецкого народа снова обратить свои взгляды на Восток и вернуться к традиционной политике перестраховки».

Штреземан уверял даже, что именно затянувшаяся дискуссия по вопросу о вступлении Германии в Лигу наций способствовала скорейшему заключению весной 1926 г. советско-германского договора.

Перед столь решительным натиском немцев, использовавших свои отношения с СССР для давления на позицию государств-победителей, английская дипломатия пошла на уступки. Она высказалась за предоставление Германии постоянного места в Совете и создание в нём ещё одного непостоянного места, которое должно быть предоставлено другим членам Лиги по усмотрению Совета. Был предрешён также вопрос о снятии с Германии военного контроля.

Таким образом, Германия вошла в Лигу наций наравне с великими державами. 10 сентября 1926 г. появление германской делегации в зале заседаний Лиги наций было встречено овацией. В своей книге «Франция — Германия в 1918–1934 гг.» поклонник и прислужник Германии Фернанд де Бринон, ставший впоследствии прямым агентом Гитлера, восторженно воспевает мастерство дипломатической маскировки Штреземана. «С удивительным искусством, — пишет он, — Штреземан воспользовался моментом в своей приветственной речи, чтобы превознести Лигу наций и её заслуги в деле упрочения мира. Он говорил об искреннем желании Германии мирно сотрудничать со всеми народами. «Германия, — заявил Штреземан, — готова с настоящего момента помогать Лиге наций осуществлять всё, что есть самого благородного в её программе»».


Свидание в Туари. Во время сессии Лиги наций в сентябре 1926 г. произошло секретное совещание Штреземана с министром иностранных дел Франции Брианом. Многим оно представлялось венцом мирных достижений, в духе Лиги наций. На самом деле эта встреча была не чем иным, как разведкой с обеих сторон с целью выяснения возможных перспектив франко-германского сближения. Инициативу непосредственных объяснений со Штреземаном взял на себя Бриан.

В послевоенный период помимо официальных отношений и дипломатических связей между немецким и французским Министерствами иностранных дел поддерживались и неофициальные сношения при помощи всякого рода тайных агентов. Одним из таких посредников был проживавший в Швейцарии профессор Хагенен, бывший преподаватель французского языка в Берлинском университете. После войны на него была возложена миссия поддерживать связь между французской и немецкой тяжёлой индустрией. После ухода этого агента в отставку Комите де Форж подыскал ему заместителя в лице профессора Энара. Этот профессор и организовал встречу Бриана и Штреземана в местечке Туари, вблизи франко-швейцарской границы.

17 сентября 1926 г., скрывая своё свидание от газетных корреспондентов, Штреземан и Бриан окольными дорогами добрались до Туари. Здесь за завтраком в маленьком деревенском отеле они обсудили отношения между Францией и Германией, сложившиеся в результате Локарнских соглашений.

Положение Франции в связи с продолжающимся падением курса франка было в этот момент весьма напряжённым.

При помощи финансовой сделки со Штреземаном Бриан надеялся добиться стабилизации франка. Возможно также, что на соглашение с Германией толкал Бриана и Комите де Форж, заинтересованный в скорейшем создании европейского Стального картеля.

Как рассказывает в своих записках Штреземан, профессор Энар, явившийся к нему для предварительных переговоров, прямо поставил перед ним вопрос о том, согласна ли Германия прийти на помощь Франции в её экономических затруднениях.

Во время свидания в Туари Бриан начал с заявления, что попытки частичного урегулирования франко-германских отношений бесполезны: они таят в себе новые опасности. Необходимо кардинальное разрешение всех вопросов, касающихся Германии и Франции. Бриан сообщил, что готов обсудить условия передачи Германии не только Саарской, но и Рейнской области. Французского министра иностранных дел интересовало, может ли Германия со своей стороны пойти навстречу Франции по ряду экономических и финансовых вопросов.

Штреземан ответил, что соглашение возможно лишь в том случае, если эвакуация Рейнской области будет производиться не частично, но полностью и притом возможно быстрее. Он предложил очистить Рейнскую область от оккупационных войск к 30 сентября 1927 г. Бриан выразил на это принципиальное согласие.

«Итак, я могу констатировать, — осведомился Штреземан, — что вопрос идёт не о сокращении сроков эвакуации, а о немедленном очищении всей области?

Бриан: Само собой. Всё должно быть приведено в порядок и как можно скорее.

Штреземан: Что касается Саарской области, то выкуп рудников Саара предусмотрен Версальским договором».

Относительно стоимости Саарских рудников, пишет Штреземан, после некоторых споров удалось договориться: выкупную сумму определили в размере около 300 миллионов золотых марок. Вопросы, связанные с выпуском железнодорожных облигаций для покрытия германского долга, Штреземан предложил передать на рассмотрение экспертов. Со своей стороны Бриан обещал дать инструкции французскому представителю на конференции послов касательно изучения вопроса о возможности отказа союзников от военного контроля. «Препятствия возникают, — заявил Бриан, — со стороны французского военного министерства: оно мне представило целую папку с актами по поводу столкновений с немцами». Тут же Бриан осведомился, что представляет собой организация «Стальной шлем», которая издаёт какие-то инструкции о стрельбе, о военных манёврах и т. п. «Мои военные меня упрекают, — продолжал Бриан, — что я смотрю на Германию глазами политика и потому не знаю, что там в действительности происходит».

Штреземан ответил, что организация «Стального шлема» представляет опасность скорее для внутреннего порядка в Германии, чем военную угрозу для другой страны.

Бриан: «Я, конечно, не придаю этому особого значения, но избавьте меня от того, чтобы мои военные вечно приходили ко мне с такими разговорами».

Затем Штреземан сам поставил вопрос об Эйпен и Мальмедя (о двух провинциях, отошедших по Версальскому договору к Бельгии). Тут же он передал Бриану доклад о переговорах по этому вопросу с Вандервельде, а также с представителем Бельгии в репарационной комиссии Делакруа. Штреземан спросил Бриана, как относится французское правительство к этим переговорам.

Брцан (возбуждённо): «Как бельгийцы нам говорили, они не вели переговоров официально и не обсуждали серьёзно вопроса о возвращении Эйпен и Мальмеди. Всё это очень не во-время».

В конце беседы Штреземан подчеркнул, что не желал бы укрепления правительства Пуанкаре в случае стабилизации франка.

Штреземан: «Думаете ли вы, что он останется, если мы поддержим мероприятия по стабилизации франка?

Бриан: Пуанкаре, по-моему, долго не продержится. Его кабинет — переходный».

Тут же Бриан дал характеристику Пуанкаре. По его словам, этот человек словно не жил среди людей. Всё у него преломляется сквозь призму юридических формул и политических актов. Он помнит каждую точку и абзац своих нот, но не знает чувств французского народа и не понимает требований времени.

Собеседники поговорили ещё о будущей совместной работе в Лиге наций, о положении в английских колониях, о русском вопросе. Бриан заявил, что не верит, чтобы большевистский режим долго продержался: в частности Украина и Грузия хотят быть самостоятельными.

Спустя несколько дней после свидания со Штреземаном Бриан уехал в Париж. В прессе появилось французское коммюнике о том, что «Совет министров одобрил доклад министра иностранных дел о позиции французской делегации в Женеве и о его свидании со Штреземаном в Туари».


Итоги Туари. Точное содержание переговоров между министрами в Туари не было опубликовано. Однако вся печать оценивала это свидание как событие, знаменующее крупную перемену в расстановке международных сил в Европе.

Официозный орган французского Министерства иностранных дел «Temps», явно опасаясь чрезмерного политического резонанса свидания в Туари, заявлял, что никаких определённых предложений ни с той, ни с другой стороны там выдвинуто не было. «Говорить, что Бриан дал согласие на эвакуацию Рейнской и Саарской области, — писала газета, — или утверждать, что было предложено оказать Франции денежную помощь для восстановления её финансов путём продажи некоторой части немецких железнодорожных облигаций, — значит не считаться с реальными возможностями данного момента и предвосхищать события». Газета подчёркивала, что дальнейшее развитие франко-германских отношений зависит от того, пожелают ли немцы подчиняться тем обязательствам, которые налагаются па них Локарнскими соглашениями и которых требует лойяльное сотрудничество с Европой.

По примеру французского Совета министров немецкий кабинет также одобрил переговоры в Туари. Бричн от Франции и Геш от Германии были уполномочены приступить к конкретным переговорам.

Свидание в Туари, переговоры Геша с Брианом и особенно экономическое сближение Франции с Германией вызвали серьёзное беспокойство английских правящих и деловых кругов. Ввиду этого Англия попыталась перехватить инициативу в вопросе экономического сближения с Германией.

8 — 10 октября 1926 г., по предложению английской дипломатии, в Ромси состоялась конференция английских и германских промышленников. Германия охотно и даже поспешно откликнулась на приглашение англичан. Представители германской индустрии дали им понять, что если металлургическая промышленность Германии вступает в сотрудничество с французской, то химическая готова итти на кооперацию с английской.

Между тем во Франции развернулась целая кампания против «политики Туари» и в частности против обещания Бриана эвакуировать Рейнскую область. Значительная часть прессы обвиняла Бриана «в отступничестве от Версальского договора».

1 ноября 1926 г. французский посол посетил Штреземана и сообщил ему о возникших во Франции препятствиях на пути реализации «политики Туари». Штреземан не счёл нужным скрыть своё раздражение, вызванное этим сообщением. Забывая требования дипломатической вежливости, он спросил посла: «Кем же был Бриан в Туари — статистом, который добивался узнать моё мнение? Или там происходила беседа между двумя министрами?»

В оправдание Бриана французский посол заметил, что вопросы, затронутые в Туари, касаются не только Франций и Германии, — они интересуют и другие страны, подписавшие Локарнские соглашения. Лишь вопрос о рудниках Саара является частным делом Германии и Франции. Но и здесь общественное мнение Франции не подготовлено к тому, чтобы этот вопрос разрешить чисто финансовым путём.

«Я возразил послу, — записал в дневнике Штреземан, — что в Туари не только стоял вопрос о Саарских рудниках, но обсуждался весь комплекс вопросов. Я скрыл от общественного мнения, что в Туари шёл вопрос о далеко идущих планах о восстановлении России, о тесном сотрудничестве с Францией в деле оздоровления Европы и т. п. Для меня Туари было лишь увертюрой к большой европейской политике».

Очевидно, увертюра была разыграна неудачно. По крайней мере вскоре один из двух партнёров — Бриан — не только отказался от дальнейшей совместной игры с Германией, но и публично отрёкся от своих заявлений в Туари.

29 ноября 1926 г., при обсуждении в палате бюджета, Бриан заявил, что в Туари он и Штреземан не заключали никакого соглашения. Они всего-навсего обменялись мнениями по ряду проблем. На заседании Палаты депутатов 13 января 1927 г. на прямо поставленные Бриану вопросы о переговорах со Штреземаном об эвакуации Рейнской области, разоружении Германии и т. п. Бриан повторил, что он никаких конкретных обещаний Штреземану не давал.

Итак, «политика Туари» потерпела неудачу. Она не привела ни к сближению Франции с Германией, ни к основной цели Штреземана — ревизии договоров. Свидание в Туари явилось просто эпизодом, который, однако, содействовал дальнейшему обострению противоречий в Европе. Тем не менее, первые результаты вступления Германии в Лигу наций начинали сказываться.

12 декабря 1926 г. состоялось решение стран-победительниц о снятии военного контроля с Германии.

Таким образом, следствием Локарно явилась отмена важной статьи Версальского мирного договора — новая серьёзная трещина в послевоенном режиме мира.


«Прибалтийское Локарно». Столь же неудачной оказалась политика «замирения» в странах, в отношении которых в Локарно не было дано никаких гарантий. В первую очередь это касалось Польши и государств Прибалтики.

В связи с переговорами относительно гарантий западных границ Германии дипломатия стран, смежных с Германией на востоке, стала искать возможности обеспечения и этих границ.

Ещё до Локарно по инициативе Польши была созвана в Гельсингфорсе конференция представителей Латвии, Эстонии, Финляндии и Польши. Официально в программу работ Гельсингфорсской конференции (16–17 января 1925 г.) были включены только те вопросы, которые касались заключения арбитражного соглашения. Не официально предполагалось обсудить также возможность военной конвенции Польши и балтийских государств, имея в виду главным образом борьбу против СССР.

После долгих совещаний и споров была подписана конвенция об арбитраже между четырьмя участниками конференция. Конвенция обязывала их подвергать рассмотрению третейского суда все спорные вопросы, которые не могли быть улажены дипломатическим путём.

Как на самой Гельсингфорсской конференции, так и после неё особенную суетливость проявляла польская дипломатия. Польша стремилась создать польско-балтийский блок и направить патронируемый ею союз и против СССР и против Германии.

После Гельсингфорсской конференции в печати появились официальные интервью польского, латвийского и эстонского министров иностранных дел, которые прославляли Гельсингфорсское соглашение как основу «сотрудничества балтийских государств в целях способствования политике мира». Основными принципами своей политики они провозглашали арбитраж, взаимопомощь, разоружение, лежавшие в основе Женевского протокола.

Однако вопреки миролюбивым декларациям, правительства балтийских государств после конференции стали значительно увеличивать свои военные силы. Под предлогом обсуждения вопросов, связанных с проектом конвенции Лиги наций о международном контроле над торговлей оружием и военными материалами, было созвано совещание балтийских и польских военных экспертов. Действительным предметом этого совещания, организованного 2 марта 1925 г. в Риге, являлось предложение польского генштаба о заключении военного договора между Польшей и балтийскими государствами. Предполагалось, что договор будет гарантирован Англией. Однако Англия отказалась взять на себя роль такого гаранта. Ввиду провала польского плана Эстония взяла на себя инициативу предложения нового проекта соглашения — уже только между Польшей, Эстонией, Латвией. За усердие польское правительство наградило эстонского министра иностранных дел Пуста званием кавалера ордена «Возрождённая Польша».

Стремясь создать польско-балтийский блок, польская дипломатия одновременно искала способов ликвидации польско-литовского конфликта. На этом настаивали и дипломаты Латвии и Финляндии, выдвигая предложение о заключении общебалтийского арбитражного договора. Но литовская дипломатия настаивала на своём старом плане: она добивалась организации «малого балтийского блока» в составе Литвы, Латвии и Эстонии. Естественно, что польская дипломатия всячески противодействовала осуществлению этого тройственного союза.

Для разрешения всех этих спорных вопросов была назначена на август 1925 г. новая конференция представителей Польши и прибалтийских государств, которая должна была обсудить проблему безопасности этих стран в связи с западным гарантийным пактом. Вследствие смерти министра иностранных дел Латвии Мееровица конференция не состоялась. Она была заменена совещанием министров иностранных дел в Женеве во время сентябрьской сессии Лиги наций. Результатом совещания явился протокол от 11 сентября 1925 г., устанавливавший, что польские, балтийские и финские делегаты остаются верны Женевскому протоколу.

После Локарно французское влияние в Польше заметно упало. Польская дипломатия стала искать поддержки у Англии. Объяснялось это прежде всего расстройством польских финансов и тяжёлым промышленным кризисом, от которого могли спасти Польшу только крупные иностранные займы.

Правительство Грабского начало переговоры с иностранными державами о срочных займах под обеспечение государственной табачной и спиртной монополий. Оно соглашалось даже на переговоры о сдаче иностранному капиталу железных дорог. Министр иностранных дел Скржинский лично ездил в Соединённые штаты просить о помощи. Однако оттуда он вернулся ни с чем. В ноябре 1925 г. кабинет Грабского вышел в отставку. На смену ему пришло коалиционное правительство во главе со Скржинским. В своей декларации премьер заявил о новой, английской, ориентации польского правительства. «Его (Чемберлена) ясная и твёрдая позиция по отношению к нам, — возвещал Скржинский, — укрепляет в нас веру, что мирные стремления будут и впредь осуществляться в том же направлении и в атмосфере взаимного доверия».

В брошюре под заглавием «Локарнские пакты», изданной в 1925 г. польским Министерством иностранных дел, откровенно излагались мотивы новой политической ориентации Польши. «В настоящее время главным арбитром Европы и поставщиком американских капиталов является Англия, — гласил этот документ. — Поэтому рациональная польская политика Должна добиться политического и хозяйственного соглашения с Англией, тем более, что союз с Францией потерял всякую ценность».

После принятия Рейнского гарантийного пакта стали возникать в различных комбинациях всевозможные проекты «прибалтийского Локарно». В декабре 1925 г. представитель Финляндии в Лиге наций профессор Эрих выдвинул проект так называемого «северного Локарно». Его план имел в виду заключение договора о ненападении и нейтралитете между балтийскими и скандинавскими государствами и Польшей. Тогда же появился проект «восточного Локарно», восстанавливавший старый план создания польско-балтийского союза.


Переговоры СССР с прибалтийскими государствами о ненападении и нейтралитете. Не подлежало сомнению, что все эти проекты преследовали цели, враждебные Советскому Союзу. Об этом свидетельствовали и новые антисоветские провокации. 5 февраля 1926 г. на территории Латвии было совершено нападение на дипломатических курьеров Союза ССР.

Советское правительство сочло необходимым внести во взаимоотношения СССР с его западными соседями большую устойчивость. С этой целью было решено обратиться к Польше и к правительствам прибалтийских стран с предложением заключить с СССР договоры о ненападении и взаимном нейтралитете.

В начале 1926 г. советское правительство предложило Польше подписать такого рода соглашение с обоюдным обязательством не вступать ни в какие комбинации, враждебные другой стороне.

На это предложение Скржинский ответил: «Если бы советское правительство было свободно от идеологии, которой руководятся его деятели, вопрос мог бы быть поставлен с гораздо большим успехом».

Впрочем, ввиду того, что советская дипломатия обратилась к Литве, Латвии, Эстонии и Финляндии с предложением заключить с каждой из них договор о ненападении, польская дипломатия выдвинула предложение подписать один общий гарантийный договор между СССР, с одной стороны, и Польшей, Финляндией, Эстонией и Латвией — с другой. Переговоры о таком пакте предлагалось вести также сообща, «за круглым столом». Для дипломатической работы в этом плане был направлен в столицы прибалтийских государств один из руководящих работников польского Министерства иностранных дел, Яниковский.

В результате 5 мая 1926 г. правительства Латвии, Эстонии и Финляндии в тождественных по содержанию меморандумах дали весьма неопределённый ответ на советское предложение; в то же время они выдвинули ряд явно неприемлемых для СССР требований.

В июле 1926 г. в Ревеле состоялось совещание министров иностранных дел Латвии, Эстонии и Финляндии. Результатом его было новое предъявление советскому правительству идентичных меморандумов с предложением коллективного договора вместо отдельных договоров между СССР и каждым из его соседей.

Очевидно, Яниковский продолжал вести свою агитацию за создание единого блока прибалтийских государств под руководством Польши, чтобы противопоставить его Советскому Союзу. Только после длительных дипломатических усилий со стороны СССР Латвия, Эстония и Финляндия в конце концов пошли на уступки и в этом основном вопросе.

Провалу замыслов польской дипломатии способствовал возраставшее недовольство Польшей со стороны балтийских государств. Не только Литва, но и Латвия выражала сомнение в пользе и целесообразности польско-балтийского сотрудничества, да ещё направленного против СССР,


Советско-литовский пакт (28 сентября 1926 г.). В мае 1926 г. было создано левое правительство в Литве. Новый министр иностранных дел Литвы Сляжевичиус отправился для переговоров в Москву. Здесь 28 сентября 1926 г. между СССР и Литвой был подписан «договор о дружбе и нейтралитете».

Новый договор подтверждал, что основой взаимоотношений между СССР и Литвой является ранее заключённый методу ними мирный договор от 12 июля 1920 г. Обе стороны взаимно обязывались «уважать при всех обстоятельствах суверенитет и территориальную целостность и неприкосновенность друг друга». Давая обязательство воздерживаться от каких бы то ни было агрессивных действий против другой стороны, СССР и Литва обещали друг другу соблюдать нейтралитет и не оказывать поддержки третьим державам в их борьбе против одной из договаривающихся сторон.

Обеспокоенная литовско-советским сближением, Польша решила заручиться помощью великих держав в виленском вопросе. 20 октября 1926 г. она поставила виленский вопрос на конференции послов. Конференция подтвердила старое решение от 15 марта 1923 г., объявившее Вильно частью польского государства. Тогда литовское правительство обратилось к великим державам с нотой протеста, отказываясь признать решение конференции послов.

Но польская дипломатия опиралась на решение конференции послов. В ноте советскому правительству от 23 октября 1926 г. она заявила, что новый пакт СССР с Литвой якобы нарушает Рижский договор 1921 г., статья 3 которого обязывала Советскую Россию отказаться от всяких прав и претензий в отношении территорий, спорных между Польшей и Литвой.

В ответной ноте от 19 ноября 1926 г. советское правительство разъяснило, что по духу и точному смыслу статьи 3 Рижского договора вопрос о Виленщине должен быть решён самими Нольшей и Литвой и что по статье 2 советское правительство обязывалось признать такое их решение. Но Литва не придаёт постановления конференции послов по этому вопросу; поэтому СССР не может считать его решённым окончательно.

После заключения советско-литовского пакта империалистические круги Англии закрыли Литве кредиты. В декабре 1926 г. в Литве произошёл государственный переворот. У власти стало реакционное правительство Сметоны — Вольдемараса. Такая же попытка реакционно-националистического переворота была произведена и в Латвии. Но военный заговор в Вольмаре был своевременно раскрыт. Несмотря на враждебные интриги реакционеров, 9 марта 1927 г, был парафирован договор о нейтралитете между СССР и Латвией, а 2 июня 1927 г. был подписан и торговый договор.

Советское правительство терпеливо и настойчиво боролось за дело мира и безопасности. Оно продолжало добиваться заключения пакта о ненападении и нейтралитете и с Польшей. Однако польское правительство отказалось от советского предложения. Оно заявило, что останется «верным уставу Лиги наций», и продолжало настаивать на своём проекте «восточного Локарно».

Латвийский министр иностранных дел социал-демократ Целенс выступил в печати с предложением нового проекта «восточного Локарно». Он предлагал подписать гарантийный договор между балтийскими государствами, с одной стороны, и Англией, Францией, Германией и СССР — с другой.


«Балканское Локарно». Наряду с планами «восточного Локарно» европейские дипломаты пытались создавать гарантийные соглашения и в балканских странах.

Политическая обстановка на Балканах в послелокарнский период была крайне сложной. Между Грецией, Югославией и Болгарией территориальные споры приняли характер острых конфликтов, грозивших вооружёнными столкновениями.

Роль главного арбитра между балканскими странами стремилась присвоить себе английская дипломатия, чрезвычайно усилившая в этот период свою деятельность на Балканах.

Программа английской дипломатии нашла своё отражение в меморандуме от 1 ноября 1925 г., разработанном комитетом иностранных дел британской Ассоциации либеральных и радикальных парламентских депутатов. Меморандум излагал план сближения между Югославией, Грецией и Болгарией.

Для «замирения» балканских государств рекомендовалось их объединение при помощи региональных гарантийных пактов в так называемое «балканское Локарно». «Державой, наиболее способной дать беспристрастный совет Греции, Сербии и Болгарии, является Великобритания, — гласил меморандум. — Греки и сербы, наконец, поняли это. Наша политика должна быть активной, и прежде всего мы должны внушить грекам и сербам сознание необходимости достигнуть разумного урегулирования их разногласий. Мы должны внушить грекам, что Локарнские пакты не могут быть предписываемы Лигой наций. Они могут быть достигнуты только доброй волей сторон в соответствии с уставом Лиги». Меморандум при этом указывал, что следует также внушить Греции, чтобы она решительно отклоняла всякие попытки вовлечения её в орбиту итальянского влияния.

Осуществление «балканского Локарно» имело также целью противодействовать балканской политике Франции, с которой Югославия была связана союзным договором.

Югославия весьма неохотно шла на заключение «балканского Локарно». Поэтому дипломатам Англии пришлось прибегнуть к двойному воздействию: с одной стороны, пообещать ей большие экономические выгоды от транзита товаров через её территорию; с другой — пригрозить ей изоляцией, если она будет сопротивляться английским планам «замирения» Балкан.

В результате 8 января 1926 г. югославский представитель в Афинах информировал греческое правительство, что его правительство согласно обсудить вопрос о заключении балканского пакта на принципах Локарнского договора.

17 августа 1926 г. был подписан в Афинах «договор дружбы и сотрудничества» между Грецией и Югославией.

Однако в течение всего 1926 г. греко-югославские отношения оставались слишком неустойчивыми, чтобы послужить исходной базой для системы гарантийных договоров на Балканах. К тому же система эта должна была бы включать и Болгарию. Но отношения Болгарии с другими балканскими государствами продолжали оставаться открыто враждебными.

С целью привлечь к «балканскому Локарно» Болгарию специальная комиссия Лиги наций под председательством англичанина Горация Рембольда разрешила один из территориальных споров между Болгарией и её соседями в пользу Болгарии. Греции было предложено пойти с болгарами на мировую. Но и это не улучшило положения на Балканах. Заключить общий балканский пакт на принципах Локарнского договора так и не удалось. Даже греко-югославский договор, который должен был стать его основой, в силу не вошёл. После длительных отсрочек греческий Парламент 25 августа 1927 г. единодушно отказался его ратифицировать.


Разброд в лагере Малой Антанты. Локарнские соглашения, продемонстрировавшие возросшую мощь Англии на европейском континенте, усилили колебания и разброд в лагере Малой Антанты.

Влияние Франции в странах Малой Антанты заметно уменьшалось, особенно по мере того, как стало возрастать экономическое и политическое проникновение Германии в эти страны. В сентябре 1926 г. Германия отправила делегацию немецких парламентариев-промышленников в Белград, Будапешт и Бухарест. Румыния рассчитывала получить от Германии заём для стабилизации падавшей леи. Поэтому румынская пресса открыла кампанию за сближение с Германией.

Связи между отдельными членами Малой Антанты — Чехословакией, Югославией и Румынией — значительно ослабли. Малая Антанта как целое оказалась не в состоянии выступить солидарно даже во время скандального процесса о печатании фальшивых денежных знаков в Венгрии. Как сообщил Леон Блюм е своей речи от 3 марта 1926 г. в Палате депутатов выяснилось, что венгерское правительство было осведомлено о выпуске фальшивых банкнот, которые предназначались, по показанию подсудимых, на военные расходы, запрещённые Трианонским договором. Было много улик, говоривших об участии в этом деле венгерского правительства во главе с графом Бетленом. Однако суд отверг это обвинение. В своём приговоре он признал, что фальшивомонетчики руководствовались «патриотическими соображениями и не имели корыстных целей». Результаты венгерского процесса были встречены в Чехословакии с негодованием. Чехословацкая дипломатия предложила Белграду и Бухаресту совместные действия против Венгрии. Венгерский вопрос обсуждался на совещании Малой Антанты в Темишоаре 10 февраля 1926 г. Однако никаких решений принято не было. В коммюнике для прессы было только подчёркнуто «твёрдое намерение Малой Антанты продолжать в духе солидарности и сердечности дело умиротворения в интересах государств Малой Антанты».

Что касается венгерского дела о денежных фальшивках, то в нём активность проявляла лишь одна Чехословакия. Совместно с Францией правительство Чехословакии поставило вопрос о венгерских фальшивомонетчиках в Лиге наций. Но здесь этот вопрос рассмотрен был в самой общей форме и затем передан финансовому комитету, где и был похоронен. Члены Малой Антанты не поддержали Чехословакию и в Лиге наций. Югославия начала с Венгрией переговоры о сближении и предоставила ей свои порты. Румыния держалась пассивной позиции.

В это время в печати и дипломатических кругах стал на очередь вопрос о гарантировании границ государств Малой Антанты.


Вопрос о ратификации Бессарабского протокола. Переговоры о гарантийном пакте начались прежде всего между Румынией и Польшей. Последняя, хотя и не состояла членом Малой Антанты, но активно поддерживала в ней антисоветские элементы. В 1926 г. был возобновлён польско-румынский военный союз, заключённый 3 марта 1921 г. и имевший в виду совместное выступление обоих государств в случае войны против Советской России. Из всех членов Малой Антанты Румыния занимала наиболее враждебную антисоветскую позицию. Румыны знали, что Советский Союз и когда не примирится с предательским захватом ими Бесарабии

Советское правительство не только не признавало этого захвата, но и решительно отклоняло всякие предложения компромисса по бессарабскому вопросу.

Юридической основой для овладения Бессарабией Румыния считала протокол, подписанный в 1920 г. в Париже представителями Антанты. Но Бессарабский протокол был ратифицирован пока только Англией и Францией. Япония и Италия медлили с этим делом. Что касается правительства СССР, за единой которого совершались эти «ратификации», то оно отнюдь не намерено было признавать за такими актами законную силу.

Румынская дипломатия находилась в вечном страхе за свои границы. Поэтому она просила Францию о их гарантировании. Французское правительство соглашалось заключить с Румынией гарантийный договор, но в вопросе о Бессарабском протоколе Франция обещала лишь свою дипломатическую помощь, чтобы склонить Японию к его скорейшей ратификации.

Почти два месяца тянулись бесплодные дипломатические переговоры. Потеряв надежду на Францию, румынский премьер Авереску выехал в Лондон для консультации с Чемберленом. Одновременно Румыния вступила в переговоры и с Италией. Муссолини обещал Румынии заём; однако взамен он потребовал уступки Плоештской нефтяной зоны итальянской фирме т предоставления Италии преимущественных прав на вывоз нефти из Румынии. Узнав о переговорах Румынии с Италией, французское правительство встрепенулось. В Париже решено было ускорить соглашение с румынским правительством. В конце концов 10 июня 1926 г. французский министр иностранных дел Бриан и румынский посланник в Париже Диаманди подписали франко-румынский договор. Румынская дипломатия поздравляла себя с успехом. Однако она отнюдь не считала, что теперь можно пренебречь соглашением с Италией. Переговоры Муссолини продолжались. 16 сентября 1926 г, они завершись подписанием итало-румынского договора, официально признавшего Бессарабию за Румынией.

Французское правительство было обеспокоено двойной игрой своего румынского союзника. Вдобавок оно сознавало, что Советстский Союз не может отнестись безразлично к новому франко-румынскому договору, Французская пресса спешила заверить, что новый договор не должен нанести ущерб франко-советским отношениям. «Этот договор не должен вызывать никаих опасений даже в Москве, — заявила газета «Temps», — где всегда склонны подозрительно относиться к Румынии из-за Бесарабии, которую советское правительство не желает закреплять за Румынией».

Французский посол в Москве Эрбетт и сам Бриан в беседах и интервью по поводу Румынии старались успокоить общественное мнение Франции и заверить СССР в полной лойяльности французского правительства. Бриан заявил, что он лишь выполнял обязательства, давно принятые Пуанкаре в отношении Румынии. При этом он будто бы значительно ограничил их объём. Узнав, что Румыния готова подписать договор с Италией, французское правительство не могло не поспешить с таким же соглашением. Бриан, не стесняясь сетовал на «бестактность Авереску»: ведя переговоры с Францией, он одновременно готовил соглашение и с Муссолини.

Однако никакие старания французской дипломатии не могли замаскировать антисоветский смысл франко-румынского договора, особенно в части, касающейся Бессарабии. Вот почему 2 октября 1926 г. советское правительство обратилось к французскому правительству с нотой протеста. Оно заявило, что рассматривает франко-румынский договор, санкционирующий незаконный и насильственный захват Бессарабии Румынией, как недружелюбный акт французского правительства по отношению к СССР. «Этим договором Франция становится на сторону правительства Румынии, — гласила советская нота, — которое, вопреки самым элементарным принципам международного права и своим же формальным декларациям, а равно и декларациям союзных дипломатических представителей, включая представителя Франции, в Яссах в 1917 г., вопреки повторным декларациям в формальном договоре между генералом Авереску и советским правительством в 1918 г. и, наконец, вопреки желанию, много раз выраженному бессарабским народом, отказывается выполнить свои обязательства и эвакуировать территорию Союза ССР».

Советское правительство предупреждало в своей ноте, что франко-румынский договор от 10 июня 1926 г. «уменьшает шансы мирного решения бессарабского вопроса на базе права народов на самоопределение и усиливает угрозы, направленные против мира в Восточной Европе»

Такой же протест советское правительство представило в ноте 6 октября 1926 г. на имя итальянского премьер-министра Муссолини в связи с подписанием итало-румынского договора от 16 сентября 1926 г.

Итальянское правительство долго не отвечало. Наконец; в ноте от 7 марта 1927 г. оно заявило, что до сих пор откладывало ратификацию Парижского протокола в надежде, что непосредственные переговоры между Россией и Румынией приведут обе стороны к соглашению. Но так как больше нельзя рассчитывать на скорую возможность дружественного урегулирования вопроса о Бессарабии, то и «королевское правительство решило не откладывать дольше ратификации упомянутого договора».

Подтверждая свой протест, правительство СССР в ноте от 17 марта указало, что оно «попрежнему и неизменно считает аннексию Бессарабии Румынией фактом голого насилия». Протокол от 28 октября 1920 г., ныне ратифицированный Италией и заключённый без участия Союза ССР и без опроса населения Бессарабии, не только лишён правового значения, но в корне противоречит принципам мирной политики.

Итак, политика Локарно терпела неудачу. Попытки «замирения» Европы оказывались бессильными. Их крушению содействовало в значительной мере стремление дипломатии крупнейших держав изолировать Советский Союз и решать без его участия важнейшие вопросы международных отношений Европы.

Между тем путь сближения с СССР был единственным выходом для всех стран, действительно заинтересованных в сохранении мира в Европе. Только такой путь мог вывести народы и государства из путаницы послелокарнских противоречий, двусмысленных политических комбинаций и лжепацифистских блоков на широкую дорогу мирного сотрудничества.